Соня, создается такое впечатление, живет в некой чудовищной логике пошлости, которая не только ее окружает, но и очевидно влияет на нее.
Привычная пошлость словно гнездится в самом укладе жизни Сони, с которым она не может или не хочет порвать. Критерий этой окружающей ее пошлости - примитивизм. Примитивны образы мужа, примитивны чаще всего рассуждения самой Сони. И тем не менее герой влюблен в нее - он умеет разглядеть в Соне нечто, что делает ее непохожей на окружающих пошляков.
Умеет найти в ее облике тонкие движения самой человеческой души, которую презирает ее супруг.
"Так случилось, что поцелуи заместили слова, переняв на себя их роль нашего сближения, и совершенно так же, как слова, по мере сближающего знакомства, становились все откровеннее и откровеннее. Целуя Соню, я от одного сознания, что она любит меня, испытывал слишком нежное обожание, слишком глубокую душевную растроганность, чтобы
испытывать чувственность". "Нежное обожание", "душевная растроганность" - чувства, которые неведомы представителям того мира, который окружает Соню. Они как бы захлестнуты по большей части именно чувственностью - включая их совесть и разум.
Любопытно, что имя Соня Минц по своему графическому облику и звучанию похоже на имя Зина Мерц - из романа "Дар" ( "Как звать тебя? Ты полу-Мнемозина, полу-мерцанье в имени твоем" ). Возможно, давая героине "Дара" такое имя, Набоков имел в виду нежную Соню из "Романа с кокаином".
Для окружающей ее пошлости в ее же собственном доме Соня подбирает синоним - "грязь".
"Такая грязь имеется в моем доме в таком достатке, что я не вижу нужды переносить ее из моей супружеской спальни, где "все из красного
дерева", в затхлый номер притона. И пусть это тебе покажется жестоким, но я еще хочу сказать, что в выборе между тобой и мужем, -- я теперь отдаю предпочтение не только обстановкам, но и лицам. Да, Вадим, в выборе между тобой и мужем, я, помимо всяких обстановок, предпочту моего мужа. Пойми. Эротика моего мужа -- это результат его духовного нищенства: оно у него профессионально и потому не оскорбительно. Твое же отношение ко мне -- это какое-то беспрерывное падение, какое-то стремительное обнищание чувств, которое, как всякое обнищание, унижает меня тем больнее, чем большему богатству в прошлом оно идет на смену".
И такую же грязь Соня находит в образе героя романа. И тут-то она ошибается, зрение как будто обманывает ее.
Так ошибается близорукая Ваня в романе "Соглядатай", выбирая в спутники жизни Мухина. И, верно, так же ошибается Клара в рассказе "Катастрофа", который вошел в сборник одинадцати рассказов, опубликованный в 1976 году.
Н. Струве пишет так: "Агеев сверхгениальный подражатель Набокова, наперед знавший все дальнейшее его творчество, его совершеннейший alter ego, то есть попросту сам Набоков,
приучивший нас к псевдонимам и мистификациям".
Высказав это утверждение, исследователь приступает к доказательствам. Начинает он с уровня фабулы и сюжета.
"Повесть (так первоначально назывался роман) рисует нам накануне первой мировой войны развращенного гимназиста (затем
студента) -- барчука, маменькиного сынка, бесчеловечно-грубо относящегося к матери, обедневшей вдове, от которой материально зависит. Заболевший венерической болезнью, заразивший ею невинную жертву, утоляющий свою чувственность случайными встречами, Вадим Масленников познает возможность настоящей любви, но от полной раздвоенности чувственности и духовности любовь не удается. От неудачи герой прибегает к кокаину, под влиянием которого в нем рождаются убийственные мысли о равнозначности добра и зла, и гибнет.
Раздвоение, опустошение, помешательство, гибель главного героя, от имени которого прямо или косвенно ведется рассказ, -- такова ось большинства романов Набокова. Лужин ("Защита
Лужина", 1930), Мартын Эдельвейс ("Подвиг", 1932), Герман ("Отчаяние", 1936), Цинциннат ("Приглашение на казнь", 1938) -- каждый из этих героев раздваивается, уходит от реальности, в мечту, в болезнь, и гибнет, растворяется в небытии ( ?? - ред. ).
Как и Вадим Масленников в "Романе с кокаином", герой Набокова раздвоен; если не развратен, то грязен; живет и действует вне
моральных, а тем более религиозных категорий, в бездуховном, солипсическом мире. Наибольшее тематическое сходство роднит
"Роман с кокаином" с "Подвигом" Набокова. Главный герой "Подвига", Мартын, тоже гимназист, затем студент, повествование
целиком вертится вокруг его судьбы: он -- барчук, живет вначале с матерью-вдовой (она выходит вторично замуж, и Мартын будет
материально зависеть от богатого отчима, которому грубит); в первой части, как и в "Романе с кокаином", описывается гимназия
(в Крыму), затем, следуя жизненному пути автора, эмиграция, учеба в Кембридже, и тут, как Вадим, Мартын переживает большую,
но не осуществляющуюся любовь, ради которой идет на безсмысленный подвиг -- переход советской границы -- и гибнет.
В "Подвиге", как и в "Романе с кокаином", ядро повествования -- неисполненная любовь.
В своей снисходительной рецензии на "Роман с кокаином" с точки зрения всезнающего мастера Ходасевич так
резюмировал вторую часть романа:
"Покуда герой любит Соню, он не в силах стать ее любовником, а когда разлюбляет, то становится любовником, но роман тогда принимает грязный оттенок, отвращающий Соню". Удивительно, что Ходасевич не вспомнил при этом описание любовных отношений между героями в "Машеньке": Ганин, когда любит Машеньку, не в силах стать ее любовником, и лишь когда расстается с ней, то снова в нее влюбляется. Когда Машенька из России должна приехать в Берлин, Ганин уезжает, чтобы не разбилась о реальность его идеальная и к тому времени еще не остывшая любовь... Несоответствие между идеальной и чувственной любовью лежит в основе набоковской любовной темы. Она всплывает, в положительном варианте, в завязке "Лолиты": "Духовное и телесное сливалось в нашей любви в такой совершенной мере, какая и не снилась... теперешним подросткам". Но от этой любви "без совокупления"... "пошла трещина через всю жизнь героя"...
Всмотримся пристальнее: в "Романе с кокаином" хронология поразительно совпадает с двадцатилетним русским периодом жизни
Набокова (1899-1919). Вадим -- буквальный его сверстник: в 1915 г., когда начинается рассказ, Вадим, шестнадцатилетний, как и
Набоков, находится в последнем классе гимназии. Война мало затронула его: "Когда война с Германией бушевала уже полтора с
лишним года, гимназисты, а в том числе и я, потеряли к ней решительно всякий интерес". В тех же тонах вспоминает Набоков о
своем увлечении некоей Тамарой летом 1915 г. в "Других берегах": "Второй год тянулась далекая война".
Если хронология в "Романе с кокаином" точнее совпадает с
набоковской биографией, чем в "Подвиге", где герою всего лишь
15 лет, или даже в "Даре", где герой старше автора на год, то
топография романа формально не набоковская. Действие происходит
не в Петербурге и не в Крыму, которые Набоков хорошо знал, а в
Москве. Но Москва в романе мало чем отличается от любого
другого большого города, разве что упоминанием о кольце
бульваров, о Тверской, да о памятнике Гоголю: это обычный и
именно набоковский городской пейзаж, большей частью туманный,
заснеженный или дождливый, с мокрым асфальтом и сложной
световой игрой фонарей. Не то же ли перо писало в "Подвиге" о
Лондоне: "Громадные автобусы яростно и тяжело разбрызгивали
озера на асфальте", -- и в "Романе с кокаином" о Москве:
"Тротуары и асфальт были еще мокры и фонари в них
отсвечивались, как в черных озерах"?
Более конкретно описана частная московская гимназия. Автор
использовал реальные имена ее директора, Рихарда
Францевича Креймана (переиначив в Рихарда Себастьяновича
Кеймана), и двух преподавателей, фон Фолькмана и словесника
Семенова (сохранив их без изменений). Но буржуазный характер
гимназии Креймана роднит ее и с Тенишевским училищем, которое
Набоков окончил в 1917 г. В "Других берегах" Тенишевское
был богатый еврей Самуил Розов; ему противостоял не менее
богатый сын владельца транспортной компании, некий П...
Вспоминает Набоков также милого толстяка армянина, ленивого и
обаятельного Савелия Киянджунцева... не нужно быть слишком
угадливым, чтобы распознать в этих соклассниках тройку
учеников, описанных в "Романе с кокаином": здесь "головку
класса" держит еврей Штейн, сын богатого меховщика, живший "во
дворце с мраморными лестницами", после революции, как и Розов,
уехавший за границу; его по временам "допекает" русский ухарь,
простоватый и развратный Егоров (Яг), сын казанского
предпринимателя; их обоих оттеняет рослый, добрый армянин
Такаджиев, бездельник и вечный троечник... Добавим, что среди
одноклассников Набокова были и такие, которые стали после
революции комиссарами (как Буркевиц в романе).
Но, может быть, особенно поражает ономастическая схожесть
героев "Романа с кокаином" с героями не только "Подвига", но и
других романов Набокова. В обоих произведениях главная
"роковая" героиня названа Соней. Имя Вадима мы встречаем в
"Подвиге", где оно принадлежит второстепенному персонажу, но в
последнем англоязычном романе Набокова "Look at the
Harlequins!" оно возвращено главному герою, одному из
бесконечных двойников автора. Более того, выбор имени Вадим
Набоков объясняет тем, что в быстром русском произношении его
собственные имя и отчество "Владимир Владимирович" становятся
"разговорно сходными с именем Вадим". Имя Нелли встречается во
всех трех нами поименованных произведениях. Имя главной героини
"Романа с кокаином", Соня Минц, фонетически близко имени
героини "Дара", Зины Мерц".
Затем исследователь спорит с самой Верой Набоковой, которая утверждала, что писатель в жизни своей ни разу не касался кокаина.
По словам Струве, "тема кокаина занимала Набокова с самого начала его
творческого пути". Кокаин, считает исследователь, присутствует в 4 романах Набокова - "КДВ", "Камере обсуре", "Отчаянии", "Смотри на арлекинов!"
"Не только главная мысль, общая структура, объем роднят агеевское произведение с романами Набокова: в "Романе с
кокаином" рассыпан ряд побочных тем, отдельных описаний, мелких штрихов, которые носят явно набоковский отпечаток". Струве приводит отрывки из "Смотри на арлекинов", "Подвига",
размышляет о теме спорта в повести и в творчестве Набокова в целом.
Гоголь в "Романе.." упоминается дважды, оба раза по-набоковски. "Сначала московский памятник Гоголю, что как раз характерно для набоковского письма: почти во всех его городских пейзажах стоит какой-нибудь памятник, который своим несоответствием живой жизни привлекает внимание героя. "Гигантские канделябры по бокам гранитного Гоголя тихо жужжали <...>А когда мы проходили мимо, -- с острого, с каменного носа отпала дождевая капля, в падении зацепила фонарный свет, сине зажглась и тут же потухла". Ср. в "Подвиге": "Мартын отметил, что у каменного льва Геракла отремонтированная часть хвоста все еще слишком светлая..." В конце своих записок Вадим Масленников сравнивает свое душевное состояние кокаиномана "с состоянием Гоголя. Как Гоголь знал, что радостные силы его ранних писательских дней совершенно исчерпаны, и все-таки каждодневно возвращался к попыткам творчества, каждый раз убеждался в том, что оно ему недоступно, и все же (гонимый сознанием, что без этого радостного горения -- жизнь теряет для него смысл) эти попытки, несмотря на причиняемое ими мучительство, не только не прекращал, а даже, напротив, их учащал, -- так и он, Масленников, продолжает прибегать к кокаину..."
Затем исследователь выделяет 4 любопытных "структурных приема", которые объединяют, по его мнению, "Роман.." и набоковское творчество.
Первый - разрыв отношений Сони и Вадима обозначен вставкой длинного письма Сони. И к такому же приему прибегает Набоков в "Смотри на арлекинов" для обозначения разрыва между Вадимом и Анетт. При этом письмо Анетт начинается в тех же выражениях, что и письмо Сони:
"The step I have taken, Vadim, is not subject to discussion. You must accept my departure as a fail accompli".
Второй - довольно спорное сопоставление размышлений о природе сна Цинцинната и двойного кошмара Вадима Масленникова.
Третий - тоже спорное сопоставление мировоззрения Вадима и героя романа "Отчаяние" Германа. По словам исследователя, за обоими чувствуется "метафизический пафос отрицания", якобы присущий и Набокову.
Четвертый - прием многоплановости мышления ( "Смотришь на человека и видишь его
так хрустально-ясно, словно сам только что выдул его, а вместе с тем, нисколько ясности не нарушая, замечаешь побочную мелочь -- как похожа тень телефонной трубки на огромного слегка
поднятого муравья и (все это одновременно) загибается третья мысль -- воспоминание о каком-нибудь солнечном вечере на
русском полустанке..." ). Так у Агеева "перелив многогранной мысли" влечет за собой многосоставные фразы с нагромождением причастий и
деепричастий, с постоянным балансированием противостоящих или соседствующих восприятий, считает Струве.