По словам М. Шефтеля, Вера считала пять лет, которые Набоков посвятил переводу "Евгения Онегина" "колоссальной тратой драгоценного времени".
Отсюда - и чувствительность, даже гиперчувствительность, писателя к "антисемитизму".
Приведем обвинения, которые он высказал в письме Марку Алданову от 21 января 1942 года: "Дорогой Марк Александрович, что это - шутка? Что вы сделали? Как могла появиться в журнале, редактирующемся Алдановым, в журнале, который чудом выходит.. - эта безграмотная, бездарнейшая, мещанская дрянь? И это не просто похабщина, а еще похабщина погромная.
Почему, собственно, этой госпоже понадобилось втиснуть именно в еврейскую семью ( вот с такими носами - то есть прямо с кудрявых страниц "Юденкеннера" ) этих, ах каких невинных, ах, каких трепетных, ах каких русских женщин, в таких скромных платьицах, с великопоместным прошлым, которое-де и не снилось кривоногим толстопузым нью-йоркским жидам, да и толстым крашеным их жидовкам с "узловатыми пальцами, унизанными бриллиантами", да наглым молодым явреям, норовящим кокнуть русских княжен.. не мне же вам толковать эти прелестные "интонации", которые валят, как пух из кишиневских окон, из каждой строчки этой лубочной мерзости. Дорогой мой, зачем вы это поместили? В чем дело? Ореол Ясной Поляны? Ах, знаете, толстовская кровь?"
( о романе Александры Львовны Толстой, дочери Л. Толстого, "Предрассветный туман" ).
иной
Помимо стихотворения "Еще безмолвствую - и крепну я в тиши", как отмечает Джонсон, Вера Набокова называет стихотворения "Вечер на пустыре", "Как я люблю тебя..." и "Слава", как стихотворения, в которых есть тема потусторонности.