Игорь Александрович Петраков
Дом, который построил Шварц
Книга о творчестве писателя-сказочника Евгения Шварца
3. Поэтика волшебной сказки в произведениях Е.Шварца
4. Система персонажей в сказках Шварца
5.1. "Принцесса и свинопас" -- 1934
5.2. "Голый король" -- сказка в 2-х действиях -- 1934
5.3. "Похождения Гогенштауфена" -- пьеса, 1934
5.4. "Красная шапочка" -- сказка в 3-х действиях -- 1936
5.5. "Приключения Шуры и Маруси" - 1937 -
5.6. "Доктор Айболит" - 1938 -
5.7. "Снежная королева" -- сказка в 4-х действиях на Андерсеновские темы -- 1939
5.8. "Тень" -- сказка в 3-х действиях -- 1940
5.9. "Сказка о потерянном времени" -- "пьеса для кукольного театра" в 3-х действиях -- 1940
5.10. "Дракон" -- сказка в 3-х действиях -- 1944
5.12. "Обыкновенное чудо" -- сказка в 3-х действиях, 1956
5.14. "Марья-искусница" - 1957
7. Дополнительные списки литературы
Он ведь из мира древнейшего,
из недр человеческих грез
свое волшебство вернейшее,
слово свое нежнейшее
к нашим сердцам пронес.
К нашим сердцам, закованным
в лед ( тяжелей брони! ),
честным путем, рискованным,
дошел, растопил,
приник.
Ольга Бергольц, "В день 60 - летия" ( Евгению Шварцу )
- --
ПРЕДИСЛОВИЕ
Прежде всего в настоящем исследовании произведения Шварца рассматриваются как великолепные сказки. Отсюда - специфические названия его глав, таких как "Поэтика волшебной сказки в произведениях Е.Шварца" и "Система персонажей в сказках Шварца". Далее в четырнадцати главах последовательно, в хронологическом порядке, рассматривается большинство сказок Шварца - тот мир, тот "дом", который он построил. Здесь вы найдете самые актуальные гипотезы современного литературоведения, касающиеся произведений Шварца, и некоторые мои размышления об их сюжете и поэтике.
Отдельный раздел книги посвящен биографии Евгения Шварца. Сама по себе она представляет интерес для исследователей его творчества. В ней есть немало смешных, примечательных или просто колоритных моментов.
Евгений Шварц написал на первый взгляд не так много - чуть более 20 пьес, около 15 сценариев, несколько рассказов. Но все его произведения отличает интересная фабула, сюжет, а также то, что задачи сказки всегда решались им по-своему, по-шварцевски.
Это заметно даже в тех случаях, когда за канву сюжета бралась проверенная временем сказка ( "Снежная королева", "Красная шапочка", "Золушка" ). Это видно и в том случае, когда на основе нескольких сказочных сюжетов, сказочных мотивов составлялся единый мир новой шварцевской пьесы ( как это было с "Обыкновенным чудом" или "Драконом" ).
Обращение к читателям. Дорогие читатели! Данная работа опубликована на моей странице "Самиздата". Здесь предусмотрена возможность комментирования книги. Воспользуйтесь ею! Мне важно знать ваше мнение о прочитанном, о книге в целом, об анализе отдельных сказок Шварца. Оставляйте свои комментарии к книге "Дом, который построил Шварц". Буду вам очень признателен.
- --
БИОГРАФИЯ
Исследователи пишут, что Евгений Львович Шварц родился в Казани. Его отцом был Лев Борисович (Васильевич) Шварц (1874--1940), принявший православие еврей, матерью -- Мария Фёдоровна Шелкова (1875--1942), из православной русской семьи. "Причём, православным был не только отец Евгения Шварца, но и его дед, получившим при крещении имя Борис".
ДЕТСТВО и ЮНОСТЬ
О годах детства и юности Евгения Шварца в основном известно благодаря его мемуарам, написанным в начале 50-х.
Как отмечают биографы, в возрасте 7-8 лет Евгений, крещёный, как и его родители, в православие, считал себя русским, ничуть не удивляясь тому, что его двоюродный брат был евреем. "И дело здесь было вовсе не в унаследованной от матери "русской крови", а в его принадлежности к церкви. "Я православный, следовательно, русский. Вот и всё", -- написал однажды о своём детском мироощущении Евгений Шварц".
О вере в жизни Шварца-ребенка пишет Румановская -
В детстве для Евгения Шварца всё русское было ближе, как ближе до 7 лет была мать, он считал себя русским на основании православной веры. Он был крещён, так же, как и его младший брат, услышав антисемитские высказывания, в 7-8-летнем возрасте не относил их к себе: "Так как я себя евреем не считаю, <...> я не придаю сказанному ни малейшего значения. Просто пропускаю мимо ушей. <...> При довольно развитом, нет - свыше меры развитом воображении я нисколько не удивлялся тому, что двоюродный брат мой еврей, а я русский. Видимо, основным я считал религию. Я православный, следовательно, русский. Вот и всё" .
Религия занимала важное место в душе Шварца-ребёнка: примерно в 4 года он стоял в алтаре церкви, а потом играл в церковную службу ; в 7-летнем возрасте он "с наслаждением крестился" вслед за извозчиком, проезжая через Москву в Жиздру (Калужской губернии) к брату матери, и "чувствовал, что я такой же, как все" 3 принял первое причастие в Жиздре, которое "прошло по всем моим жилам", там же торжественно и празднично, вместе с материнской роднёй, ездил в коляске смотреть на вынос чудотворной иконы ("Я прикладываюсь к прохладной ровной руке богородицы..." ).
В приготовительном классе реального училища Женя "любил батюшку потому, что любил закон божий и получал по этому предмету одни пятёрки", и дружба со священником сохранилась до конца учения, хотя "с пятого класса" Евгений "стал получать по закону двойки"
( Елена Румановская. Евгений Шварц о евреях и еврействе ).
В 4 классе Шварц увлекается произведениями Уэллса. "К четвертому классу отступило увлечение каменным веком. "Руламан" [197]стал воспоминанием прошлого. На первое место вышел Уэллс. "Борьба миров", "Машина для передвижения во времени" - вот два первых романа Уэллса, которые мы прочли. В первом - поразили космические впечатления, уже сильно подготовленные тем летом, когда впервые с помощью Сергея Соколова [198]я увидел лунный ландшафт. И еще более - ощущение, похожее на предчувствие, которое возникало, когда в мирную и тихую жизнь вдруг врывались марсиане. Одно время мне казалось, что Уэллс, вероятно, последний пророк. Бог послал его на землю в виде английского мещанина, сына горничной, приказчика, самоучки" ( Ев. Шварц, Живу безпокойно ).
"И вот я вдруг полюбил Гоголя. Но как бы со страхом. Так любят старших. Уэллс, Конан Дойль были товарищи детства. А в Гоголе я уже тогда смутно чувствовал божественную силу. Пушкина - не понимал по глупости... Диккенса я еще не успел полюбить, кроме разве "Пиквикского клуба" в гениальном переводе Введенского. И кроме вышеперечисленного я читал все, все, что попадалось. От переплетенных комплектов старых журналов (и среди них "Ниву" за 1899 год, где было напечатано "Воскресение" Толстого с иллюстрациями Пастернака, которые восхищали меня). И вот я решил прочесть "Войну и мир". И эта книга внесла нечто необыкновенно здоровое во всю путаницу понятий, в которой я тонул" ( там же ).
В 5 классе Шварц участвует в создании уникального журнала. " Мы в это же время решили вдруг выпускать журнал. Мы, пятиклассники. Я написал туда какое-то стихотворение с рыцарями и замком. Помню, что там, как в какой-то немецкой балладе, прочитанной Бернгардом Ивановичем, в четырех строках четыре раза повторялось слово "черный". "Поднималися черные тени, вырастая из черной земли", остальные две строчки я забыл. На обложке был портрет Толстого, нарисованный Ваней Морозовым. На второй странице напечатано было стихотворение. Впрочем, "напечатано" сказано по привычке. Весь журнал был рукописный, вышел в одном экземпляре, в формате листа писчей бумаги. Итак, на второй странице поместил свои стихи Васька Муринов. Посвящены они были Толстому и начинались так: "Зачем так рано, вождь свободный, Ты покидаешь бренный мир!" Помню, что старшие подсмеивались над таким началом".
О своем круге чтения в 6 классе так пишет он в дневнике: "Я тогда делил книжки на старые (то есть классические или такие, как Шеллер-Михайлов и Станюкович) и современные. В последние я валил все: и Шницлера, и Уайльда, и Генриха Манна, и Октава Мирбо. Все, кто выходил в издательстве "Современные проблемы" или В. М. Саблина (в зеленых коленкоровых переплетах с золотым тиснением). В этом издании я прочел Стриндберга и, кажется, Шоу. И Метерлинка. Я считал, что все это писатели одного возраста, молодые, и был удивлен, когда узнал, что они - например, Мирбо, и Франс, и Шницлер - вовсе не молоды. Путаница от этого чтения поднималась отчаянная. А тут поверх этого лег Джек Лондон - и всё заслонил. (И Миллер приобрел основу: сильный человек стал героем литературным.) Первые романы его: "Дочь снегов", "Сын солнца", "Мартин Иден" - особенно последний - были проглочены с восторгом".
"В это же время я вдруг стал понимать Чехова. До сих пор, до шестого класса, я перечитывал и помнил только первые три тома. И вдруг - словно туман рассеялся - я стал понимать остальные. Началось, кажется, со "Скрипки Ротшильда". Я легко плакал, разговаривая - точнее, ссорясь - с отцом или Бернгардом Ивановичем, но книги читал без слез. Не то говорю. Книги не могли меня заставить плакать. Прочтя о смерти Гавроша, я рассердился, обиделся на Гюго за его жестокость. Но не заплакал. А "Скрипка Ротшильда" вдруг довела меня до слез. Еще до этого, когда у Истамановых Мария Александровна [217]читала вслух "Новую дачу", я понял ее. Еще до этого я угадал, что Чехов необыкновенно правдив. Но по-настоящему я понял его и влюбился на всю жизнь в шестом классе" ( Ев. Шварц, Живу безпокойно ).
Вот что пишет Шварц о круге чтения в 1904-05 годах: "Что я читал в то время? Свирского "Рыжик", "Образовательное путешествие". Ее же "В стране чудес". Этот ром ан я любил особенно. Там действие происходило в Индии.. злодействовали туги. Предавал доброго Гассана карлик Типо. Спасал героев слон Джумбо. Прочел я к этому времени и Майн Рида. Кроме книг, перечисленных выше, я читал и перечитывал хрестоматию , взятую у Дины Сандель, и учебник закона Божьего. В хрестоматиях я прочел отры вки из "Д етства и отрочества", где удивило меня и обрадовало описание утра Николеныси Иртеньева. Значит, не один я просыпался иной раз с ощ ущ ением обиды, которая так легко переходила в слезы. Там же прочел я "Сон Обломова". С того далекого врем ени до нынешнего дня всегда одинаково поражает меня стихотворение Н екрасова `Несжатая полоса". Самый размер наводит тоску, а в те дни иногда и доводил до слез. Безконечно перечитывал я и "Кавказского пленника" Толстого. Ж илин и К осты лин, ям а, в которой они сидели, черкесская девочка, куколки из т и н ы -- все это м еня трогало, сейчас не пойму уже чем . В это ж е врем я, к м оем у удивлению , я вы яснил, что "Робинзонов К рузо" было несколько. О т коротенького, страниц в полтораста, которого я прочел первым, до длинного, в двух толстых книжках, который принадлежал И лю ш е Ш иману. Этот "Р обинзон " м не не нравился -- в нем убивали Пятницу. Я не признавал И люш иного "Робинзона" настоящим"( "Я буду писателем" ).
О единичных "собственных" книгах в то время Шварц писал далее: "Две книги-- "Капитан Гаттерас" и "Рыжик" -- мне подарили. Подарили мне и тоненькую книжку "Давид Копперфильд". Это было сокращенное издание, в книжечке история. Только через много лет я был приятно поражен, узнав, что прочел только начало романа. Итак, за этими тремя исключениями, собственных книжек у меня не было, а покупать их я не догадывался".
В детские годы Шварц любил почитать "Сатирикон", в котором тогда сотрудничал Аверченко:
Чтение.. было наслаждением. И всякий вид принуждения убивал для меня это наслаждение. В это время началось у меня увлечение "Сатириконом" (тоща он, по-моему, еще не назывался "Новым"). Я с нетерпением ждал того дня недели, в который он обычно приходил. Газеты раскладывались тоща по столам читальни, а журналы лежали на особом столе, за барьером, возле библиотекарши. Берущий журнал докладывал ей об этом. И вот я еще издали замечал, меняя книгу, -- на обложке рисунок новый! Пришел свежий номер "Сатирикона". Меняя книгу, я следил за людьми, проходящими в читальню. Все боялся, что кто-нибудь захватит книгу раньше меня. Журнал, я хотел сказать. И вот обмен книги окончен. Я поворачиваю направо, к читальне. Беру со стола "Сатирикон". Иду по проходу -- слева стена, справа за барьером книжные полки, и открываю дверь в читальный зал. Довольно просторный и очень светлый (его освещают два окна и стеклянная дверь, наглухо забитая), он весь почти занят огромным овальным столом, за которым сидят за газетами читатели. В углу у окна, в самом дальнем углу, стоит большое чучело горного козла на деревянной высокой подставке, вырезанной в виде скалы. Перед чучелом (подаренным Христофором Шапошниковым) стоит круглый стол меньшего размера, чем овальный. Это мое любимое место, я сажусь у окна, спиною к деревянной скале. В окно я вижу го-родской сад с круглой площадкой под самой читальней, а за садовой оградой--улицу до самого завода.
Я вовсе не обрадовался, я долго не читал нового `"Копперфильда", хотя старого моего знал чуть ли не наизусть. Чтение было для меня наркотиком, без которого я уже тогда не могне посмел бы с ней заговорить, если бы встретил ее на улице. Только поздоровался бы. Встречи наши на улице, по дороге в училище, продолжались, и я все приглядывался к каждому оттенку выражения удивительного ее лица. И был то счастлив, то обескуражен.
Итак, я садился у ног золотисто-коричневого тура (мне кажется сегодня, что это был тур) и начинал перелистывать журнал. Делал я это с чувством, истово, не спеша. Сначала я рассматривал только рисунки: Ре-ми, Радакова, стилизованных маркиз и маркизов под стилизованными подстриженными деревьями у беседок и павильонов, подписанные Мисс. А затем принимался за чтение. Рассказы Аверченко, Ландау, позже -- Аркадия Бухова. Отдел вырезок под названием, помнится, "Перья из хвоста". Рассказы, подписанные Фома Опискин, Оль Д'Ор. И так далее, вплоть до почтового ящика.
Забыл еще Тэффи, которая печаталась еще и в "Русском слове". Она и Аверченко нравились необыкновенно, и не мне одному. В особенности-- Аверченко. Он в календаре "Товарищ" числился у многих в любимых писателях"
( "Я буду писаателем" )
В дневнике Шварц пишет о быте, о семейном укладе Шварцев, наконец, об учебе в гимназии. Вот что пишет Шварц в дневнике о своем выступлении на одном из детских вечеров ( "Я буду писателем" ) - "Программой вечера Бернгард Иванович тоже занялся, и тут начались мои мучения. О н решил, что я буду м е л о д е к л а м и р о в а т ь. Давалось м не это с трудом . С н ач ал а м ы попробовали с ним стихи А лексея Толстого из стихотворения "Князь М ещ ерс к и й " ( " ... п и р у ет с д р у ж и н о й у д ал о й И ван В аси л ьи ч Г р о зн ы й п од матушкой-Москвой"). Но тут у меня совсем ничего не вышло. И мы принялись за стихи Вас. Немировича-Данченко: `Трубадур идет веселый", музыка В ильбуш евича. Тут мы с ..пополам добрались до конца. Н а бис мы приготовили какие-то стихи, которые начинались так: "Нет; я не верю в .. идеала! П усть ночь настала. В сердцах у нас он не угас!" А кончалось оно так: "М ир дряхл и сед, но я не верю , что люди звери! Нет! Пройдут века, забрезжит свет! Д а!" Концерт состоял из хорового пения (дирижировал учитель музыки Т ерсек), Ж енька Гурский читал "Лошадиную фамилию " . Играл ученический оркестр, состоящий из балалаек и мандолин. Кто-то играл на скрипке, и, наконец, читал я. Я читал н а этом вечере, но успеха особенного не имел".
О годах своего детства Шварц скажет так -
Итак, жил я сложно, а говорил и писал просто, даже не просто, а простовато, несамостоятельно, глупо. Раздражал учителей. А в особенности родителей. А из родителей особенно отца. У них решено уже было твердо, что из меня "ничего не выйдет". И мама в азарте выговоров, точнее споров, потому что я всегда бессмысленно и безобразно огрызался на любое ее замечание, несколько раз говаривала: "Такие люди, как ты, вырастают неудачниками и кончают самоубийством". И я, с одной стороны, не сомневаясь, что из меня выйдет знаменитый писатель, глубоко верил и маминым словам о неудачнике и самоубийстве.
( Евгений Шварц, Позвонки минувших дней ).
О невторостепенной роли дружбы и товарищества пишет Шварц не только в дневниках - и в "Сказке о потерянном времени", и в "Новых приключениях Кота в сапогах". Только вместе, сообща, дети могут победить злых волшебников. Возможно, задуматься о роли дружбы в жизни героев Шварца побудил такой эпизод из его детства ( рассказанный в девниках ) -
Итак, в день моего рождения испытал я острое чувство жалости, запомнившееся на всю жизнь. Я играл на улице с мальчиками. Среди них были два брата из многочисленного еврейского семейства... Со старшим братом я был в дружеских отношениях, а младшего, семилетнего заморыша, ненавидел. Меня раздражало его бледное лицо, синие губы, голубоватые веки. Казалось, что он долго купался и замерз навсегда. Итак, мы играли на улице, а потом мама позвала нас пить чай. Я старшего еврейского мальчика пригласил с собой, а младшему сказал брезгливо: "А ты ступай вон, не лезь к старшим". Когда мы поднялись наверх, я выглянул в окно и увидел, как внизу на улице, оставшись в полном одиночестве, сгибаясь так, будто у него болит живот, плачет синегубый заморыш. Тут-то и пронзила меня, с неведомой мне до сих пор силой, жалость. Я бросился вниз утешать и звать к себе обиженного, на что он поддался немедленно, без всяких попреков, без признака обиды. Это еще более потрясло меня - вот как, значит, хотелось бедняге пойти к нам в гости. И я за чаем кормил его пирогами и конфетами, а потом давал ему стрелять из пистолета чаще, чем другим гостям. И он принимал все это без улыбки, еще вздыхая иногда прерывисто, медленно приходя в себя после пережитого горя.
( Евгений Шварц. Превратности судьбы ).
Там же Шварц пишет о неналаженности быта в доме его родителей -
У нас никогда не было налаженного удобного быта: мама не умела, да, вероятно, и не хотела его наладить. Мебель у нас стояла дешевая. На стенах висели открытки. (Помню Руфь с колосьями.) Стол в столовой накрыт был клеенкой. Библиотеки не накопилось, в кабинете стоял книжный шкаф с папиными медицинскими книжками. Туда прибавился со временем энциклопедический словарь издательства "Просвещение" и Гельмольт, "История человечества", в том же издании, приобретенные, кажется, по подписке. У старших, которые попали в Майкоп поневоле, не было, видимо, ощущения, что жизнь уже определилась окончательно. Им все казалось, что живут они тут пока. Отчасти этим объясняется неуютность нашего дома. Но кроме того слой интеллигенции, к которому принадлежали мы, считал как бы зазорным жить удобно.
О годах детства Шварца пишет Ю.Зубцов:
В Майкопе семья Шварц обосновалась в самом начале ХХ века, после того как доктор Лев Борисович Шварц был арестован за участие в социал-демократическом кружке в подмосковном Дмитрове. Последовали недолгое тюремное заключение и высылка с запретом селиться и практиковать в окрестностях столиц, а также в губернских городах. Шварцы выбрали Майкоп: теплый климат, свежие фрукты... (Вечная эта любовь нашей интеллигенции к теплому климату в сочетании с нелюбовью к властям. Типичный российский оксюморон.) Здесь Женя вырос ярким, веселым и начитанным мальчиком..
( Юрий Зубцов. Оксюмороны Евгения Шварца )
К поре детства относится и влюбленность в Милочку Крачковскую, о которой Шварц так подробно пишет в дневнике. Из многих эпизодов отметим следующий -
И вдруг меня словно током ударяет, сжимается сердце - я вижу две косы, светящийся ореол волос над лбом - это Милочка в своем синем форменном платьице, маленькая и все преобразившая, все изменившая вокруг. Я кланяюсь ей, и она отвечает ласково и чуть удивленно. И она, видимо, не ожидала меня увидеть тут. Она проходит в зал. Я стою перед портретом Шевченко, не смея идти в зал вслед за Милочкой. Мама с Беатрисой проходят мимо. И вдруг мама говорит испуганно и вместе с тем сердито, как всегда, когда обеспокоена: "Что с тобой? Почему ты такой бледный?" - на что я отвечаю обычным своим тоном: "Ничего я не бледный!" И думаю с удивлением: "Вот как, значит, я люблю Милочку - бледнею, когда вижу ее.
.. Где же Милочка? Издали вижу - не смею видеть, - угадываю я знакомый ореол волос и сине-серые глаза. И тогда праздничность и волшебность происходящих событий подтверждается. Я здороваюсь издали
.. Но так или иначе, подойдя к Милочке, я не отходил уже от нее весь вечер. Но и тут я тщательно избегал (избегал, словно кощунства) всякого намека на мою влюбленность. Я был путаным, слабым, ленивым человеком, но одно во мне горело сильно и ясно полным огнем: это любовь к Милочке.
( там же ).
Юношеские стихи Шварца также были связаны с Милочкой.
Прошел день моего рождения, 8 октября, и мне исполнилось шестнадцать лет. Я часто теперь встречался с Милочкой. О свидании я, конечно, и думать не смел. О том, чтобы назначить свидание. Я ловил ее на улице, по дороге в библиотеку. Первая ученица в классе, Милочка кроме того читала так же много и беспорядочно, как я. Я уговаривал ее, когда она выходила, переменив книгу, пойти погулять в городской сад, и она соглашалась, молча поворачивая в боковую аллею. Иногда она сама поворачивала туда. Это время было самым трудным в истории наших отношений. Мы еще дичились друг друга. Говорить было не
.. Любопытно, что чужие стихи раздражали меня. Хвалил я одного Блока, не читая его. Пушкин не открылся мне. Лермонтова не понимал. Конечно, я схватывал нечто у своего времени, у своих современников, но бессознательно. Прочел я два стихотворения Маяковского, напечатанные, кажется, примерно в это время в "Новом сатириконе", -- и пришел в восторг. Мне почудилось, что у нас есть что-то общее. Но не искал других его стихов, не испытывал потребности. "Потом как-нибудь". И писал с каждым днем косноязычней. Я-то понимал, о чем бормочу, и радовался.
( "Я буду писателем" )
О финале своих отношений с Милочкой Шварц писал так:
Я дал Милочке этот адрес. Увидев знакомый конверт со знакомым почерком, я обрадовался по многолетней привычке. Но когда я прочел письмо, то старая любовь со всем старым хмелем с прежней силой оглушила меня. Никогда не писала она мне так ласково, и печально, и покорно. Я решил немедленно, сейчас же ехать в Петроград. Но пока я дошел до своих номеров-- все рассеялось. Последняя вспышка моей любви погасла. На этом следовало бы прекратить рассказ о себе. Крушение моей любви, как я понимаю теперь, надолго опустошило меня. Ничто не пришло на смену. Я стоял перед жизнью, не умея работать, привыкнув к восторгам и катастрофам, потеряв уверенность в своей манере писать открыто, когда-то с такой радостью, без веры-- только с потребностью веры. Любовь ушла, обнажив пустоту в душе. В Петроград я не поехал. Пустоту обнаружил я много позже, а пока наслаждался радостью выздоровления.
( там же ).
МОЛОДОСТЬ
После окончания реального училища Шварц подумывал даже поступить на филологический факультет. "Мне выдали аттестат об окончании реального училища. Кем быть? Я давно решил стать писателем, но говорить об этом старшим остерегался. Считалось само собой разумеющимся, что я должен после среднего получить и высшее образование. Но куда идти? Казалось бы, что самым близким факультетом к избранной мной профессии был филологический. Но для реалиста он был невозможен из-за латинского и греческого языков. И как все, не знающие куда идти, я выбрал юридический факультет. В этом году, ввиду незнания латыни, я не мог поступить в университет. Но в Москве открылся Коммерческий институт, куда ушли все лучшие профессора из университета после разгрома Кассо [243]. Старшие решили так: послать кои документы в Коммерческий институт".
О молодости Шварца сказано так: "В 1914 году Евгений поступил на юридический факультет Московского народного университета имени Шанявского, но проучившись там два года, решительно отказался от профессии юриста, посвятив жизнь театральному искусству и литературе. Весной 1917 года был призван в армию. В апреле 1917 находился в запасном батальоне в Царицыне, откуда его должны были перевести в числе других новопризванных студентов в военное училище в Москву[8][9]. С августа 1917 г. юнкер в Москве. 5 октября 1917 г. был произведён в прапорщики[10][неавторитетный источник?][11]. После Октябрьской революции поступил в Добровольческую армию. Участвовал в "Ледяном походе" Корнилова. При штурме Екатеринодара получил контузию, последствия которой -- тремор рук -- ощущал всю оставшуюся жизнь. После контузии был демобилизован и поступил в университет в Ростове-на-Дону, где начал работать в "Театральной мастерской"[3]. Помимо театра, Шварц работал фельетонистом в провинциальной газете "Всесоюзная кочегарка", где судьба его свела с Николаем Олейниковым, ставшим впоследствии близким другом и соавтором.
В 1921 году он приехал в Петроград в составе ростовской театральной труппы. Некоторое время работал секретарём у Корнея Чуковского, а в 1923 году начал публиковать свои фельетоны".
Как отмечают исследователи, первой женой автора была актриса театра Ростова-на-Дону. Через некоторое время он с ней развелся и женился второй раз на Екатерине Зильбер, с которой прожил долгую жизнь. Однако у них не было детей. "Евгения Шварца все называли чрезвычайно романтичным человеком, склонным к эксцентричным поступкам. Так, например, он добился согласия на брак первой жены тем, что прыгнул в холодную воду зимой. Этот первый брак оказался счастливым: у супругов родилась дочь Наталья, которая была смыслом жизни для писателя. Однако вторая любовь драматурга оказалась намного сильнее, так что он решился пойти на этот разрыв".
Об истории с первой женой Шварца так рассказывает Николай Чуковский- "Первая жена его была актриса, ростовская армянка Гаянэ Халаджиева, по сцене Холодова, в просторечии -- Ганя, маленькая женщина, шумная, экспансивная, очень славная. Она долго противилась ухаживаниям Шварца, долго не соглашалась выйти за него. Однажды, в конце ноября, поздно вечером, шли они в Ростове по берегу Дона, и он уверял ее, что по первому слову выполнит любое ее желание.
-- А если я скажу: прыгни в Дон? -- спросила она.
Он немедленно перескочил через парапет и прыгнул с набережной в Дон, как был -- в пальто, в шапке, в калошах. Она подняла крик, и его вытащили. Этот прыжок убедил ее -- она вышла за него замуж" ( Н.Чуковский, "Евгений Шварц" ).
Не обошла Шварца стороной эпоха революции и гражданской войны. Вот что пишет об этом времени в жизни Шварца Юрий Зубцов:
Где на самом деле потерял Шварц два своих передних зуба, так и останется загадкой. Потому что ни в каком продотряде в 1918 году он не служил. Служил он в этом году в Белой армии. И участвовал в Ледяном походе Корнилова из Ростова-на-Дону на Екатеринодар. Том самом, когда Корнилов взял на себя ответственность перед Россией за приказ "пленных не брать". Когда бойцы в покрытых коркой льда шинелях (был конец марта, и дневные дожди каждый раз сменялись ночными заморозками) брали станицу за станицей в отчаянной надежде поднять казачество на борьбу с большевиками.
Казачество не поднялось, штурм Екатеринодара провалился, Корнилов погиб, Шварц вернулся домой. Как он воевал, не брал ли пленных и что там случилось с его зубами, не узнает никто и никогда.
( Юрий Зубцов. Оксюмороны Евгения Шварца )
Вот что пишет о пребывании в Добровольческой армии "Википедия" - "В начале 1918 года оказался в Екатеринодаре, где вступил в Добровольческую армию[4]. Участвовал в "Ледяном походе" в составе екатеринодарских частей Покровского. Тремор рук, который Шварц ощущал всю жизнь, -- последствия тяжёлой контузии, полученной при штурме Екатеринодара[4]".
"В Ростове Женька влюбился в свою будущую жену, армяночку Ганю (25), которую в Ростове сгоряча наделили гениальными драматическими способностями, которых на самом деле у нее не было, - пишет Наталья Григорьева в кн. "К биографии Е.Л. Шварца. Окружение детства и юности. Майкоп", - Это была весьма посредственная, самовлюбленная и не очень умная девочка, действительно вообразившая себя после этих похвал, что она великая актриса, чуть ли не Ермолова. Это дорого обошлось Женьке. Его всегда горячо жалела мать Гани за то, что он женился на ее дочери. <...> Ганя играла Мэри в "Пире во время чумы" Пушкина, поставленном в мастерской Вейсбрема. Честно говоря, Мэри меня там никак не тронула, а Лёлю просто возмутила. То ли потому, что Лёля очень любила Женьку и хотела ему лучшей подруги жизни, то ли потому, что была очень проницательна и углядела в Гане то мещанство, ту ограниченность, которую мы просмотрели. Но она во многом оказалась права и совершенно не хотела признавать Ганю".
Вот что вспоминает Гаяне Холодова:
Регистрация нашего с Женей брака, как это теперь называется, состоялась 20 апреля 20-го года в Никольской армянской церкви. Для матери, и особенно для ее братьев, брак дочери-армянки с евреем (отец Жени был еврей, а мать -- русская) был чем-то противоестественным, и потому они потребовали, чтобы Женя принял нашу веру. Женя к религии был равнодушен и согласился... И потом в паспорте у Шварца еще долго стояло -- "Евгений Шварц -- армянин".
Свадьбу праздновали у мамы (3) в Нахичевани. Был голодный 20-й год. Город только что был освобожден красными. Стол был настолько беден, что когда мама увидела вазу с сахаром, которые подарили братья, у нее вырвалось радостное восклицание. Это было большой удачей. Немедленно сахар был мелко поколот и выдавался гостям как большое лакомство.
(..)
Кто только не бывал у нас в эти годы, с 1922 по 1929-й годы. Люди тянулись к Шварцу. Приходили литераторы, писатели -- и М. Л. Слонимский, и М. М. Зощенко, и К. Федин, Н. и К. Чуковские, С. Я. Маршак, Борис Житков, Н. М. Олейников (20), Всеволод Вишневский с Э. С. Паперной (21), Д. Хармс, художники Конашевич (22), Петр Соколов (23), заходил Корней Иванович Чуковский, а актеров сколько тоже бывало у нас. И Михаил Федорович Романов (24), режиссеры Грипич (25) с Выгодской (26), Макарьев с артисткой Верой Зандберг; не забывали к нам дорогу и старые друзья по Мастерской -- П. К. Вейсбрем, Антон Шварц со своей женой артисткой Буниной, Павел Иосифович Слиозберг, Ф. Динерман, Р. М. Холодов, талантливая М. Магбалиева, Варвара Черкесова и многие другие. Близким и родным человеком был и родной младший брат Евгения Валентин (27), тогда студент.
Помню, собралось у нас как-то человек восемь-десять; были Маршак и Житков. Маршак вдруг снял пиджак и объявил, что у него внезапное вдохновение. Шварц немедленно согнал нас всех в самую маленькую комнатку, а Маршака одного запер в самой большой, и начал смешить нас всех до коликов. А сам через каждые 15-20 минут получал через дверь от Маршака исписанные листы. Потом громоподобно всеми нами исполнялся туш, и Шварц прочитывал нам куски из знаменитой потом "Почты". При упоминании своей фамилии Борис Житков (28) вставал и церемонно раскланивался. Всегда в нашем доме было тесно, шумно, весело и не очень, и даже очень не сытно...
( Воспоминания о Евгении Шварце ).
"Помню, однажды я пришел в гости к Жене, - пишет Моисей Янковский в сборнике "Мы знали Шварца", - На кухне в тазу он лепил пирожки из угольной пыли. Дело в том, что штыб, не собранный в комок и не спрессованный, не горел в печке. В промороженной квартире, в ледяной воде Шварц занимался этим мрачным делом. Работал весело. Я стоял рядом и не мог взять в толк, что он колдует. Его пирожки вовсе не были пирожками. Из штыба он лепил какие-то фигурки, вроде зверюшек, человечков. Но штыб -- не глина. Ничего похожего не получалось. Они разваливались, не подчиняясь рукам "скульптора". Но так было легче и занятней готовить топливо. Руки его были черны от угольной пыли, лицо напряжено. Он играл в какую-то игру, и игра увлекала его".
20-е ГОДЫ
В 20-е годы Шварц был шапочно знаком с многими современными ему писателями. О Сологубе он говорил так: "В старом Союзе писателей, на Фонтанке, бывал я редко. Все то же, появившееся со дня приезда в Петроград, чувство, что эти люди сегодня как бы не существуют, скорее укреплялось с годами. Маршака я считал за человека, Житкова тоже, а вот Сологуб казался привидением, больше пугал, чем привлекал. Никто из моих новых друзей, молодых писателей, не был знаком с Сологубом. То есть знакомы-то были все, но не больше, чем я. Дома у него никто из моих друзей не побывал ни разу. Поэт Симеон Полоцкий [308], в те дни молодой и смелый, рассказывал, как носил ему свои стихи. Войдя, он представился: "Симеон Полоцкий". Сологуб оглядел его и отвечал сурово: "Не похож". Так же сурово отнесся старик к его стихам. Однако, когда Полоцкий уходил, он проводил его в переднюю и подал ему пальто. Полоцкий воспротивился было. Тогда старик топнул ногой и крикнул свирепо: "Это не лакейство, это вежливость""
Вот еще одна запись в дневнике - ".. писатели стали бывать у нас в гостях. Взял нас под покровительство Кузмин, жеманный, но вместе с тем готовый ужалить. Он все жался к времянке. Рассказывал, что в былые времена обожал тепло, так топил печь, что она даже лопнула у него однажды. С ним приходил Оцуп [363], поэт столь положительного вида, что Чуковский прозвал его по начальным буквам фамилии Отдел целесообразного употребления пайка. Появился однажды Георгий Иванов [364], чуть менее жеманный, но куда более способный к ядовитым укусам, чем Кузмин. В труппе к этим дням произошло некоторое расслоение: существовала комната миллиардеров - Тусузов, Николаев, Холодов. Они жарили картошку в масле под названием пом-де-терр - миллиардер, пекли пирожки. Однажды к доброй и прелестной Зине Болдыревой собрались писатели, и она была в отчаянии, что нечем их угостить. И она попросила миллиардеров, чтобы уступили они ей пирожков. Они решительно отказали. Тогда Зина, едва вышли они зачем-то, схватила тарелку с пирожками и унесла".
"Шварц устраивал то, что позднее будет названо "капустниками", а ещё позднее "перформансами". Одним из таких перформансов был кино-боевик под названием "Фамильные бриллианты пролетарского писателя Фомы Жанова". С затемнениями, подобными монтажным стыкам, рычащим голосом режиссёра (Шварца) за кадром, стрельбой и роковой красавицей. В роли пролетарского писателя Фомы Жанова -- один из "серапионов", Всеволод Иванов. Дело в том, что, на самом деле, Фома Жанов -- граф, о чём свидетельствует графская корона на его подштанниках. Графскую корону на подштанниках обнаружила мнимая проститутка, а на самом деле, отважная чекистка, Нора Наган. (Исполнительница -- Нина Берберова. Эх, посмотреть бы этот спектакль!)", - пишет Никита Елисеев.
1921
"Так и недоучившись, в 1921 году Шварц вместе с женой и театральной труппой перебирается в Петроград (Санкт-Петербург). Там Евгений продолжает играть эпизодические роли в постановках. Чтобы было на что жить, устраивается работать сначала в книжный магазин, а после - личным литературным секретарем Корнея Чуковского.
Писать самостоятельно Шварц начинает только через два года. Под псевдонимом Дед Сарай публикует фельетоны во "Всероссийской кочегарке". Летом того же года издательство отправляет его в Бахмут, чтобы пройти стажировку в издательстве литературного приложения к "Кочегарке" - газеты "Забой".
Вернувшись в Петроград, Евгений пишет и издает свое первое детское произведение "Рассказ старой балалайки" (июльский номер альманаха "Воробей" за 1924 год). Этот рассказ замечает Самуил Маршак и в 1924 году приглашает писателя на работу в детское отделение "Госиздата" в качестве редактора. Писатели, которым довелось сотрудничать со Шварцем в это время, лестно отзывались об этом опыте, утверждая, что Евгений Львович делал важные замечания и давал ценные советы".
И далее: "После войны Евгений Шварц продолжил работу в кинематографе. Наиболее значимые его работы того времени: "Золушка", "Первоклассница", "Марья-искусница", "Дон-Кихот". Сценарии ко всем этим фильмам писал Шварц. В его фильмах снимались такие блистательные актеры, как Фаина Раневская, Янина Жеймо, Толубеев, Черкасов, Гарин и другие. Первый сборник пьес Евгения Шварца увидел свет лишь после кончины Иосифа Сталина".
Вот он, кто, оказывается, злодей! Как писал Леонид Филатов,
Ай, злодей!
Вот и верь теперь в Отчизну,
вот за службу и радей.
В другом исследовании Сталин и вовсе сравнивается с Гитлером ( что говорит не в пользу автора - но об этом позже ).
1922
О своей жизни в столице в начале 20-х Шварц говорил так:
Когда в 1922 году наш театр закрылся, я, после нескольких приключений, попал секретарем к Корнею Ивановичу Чуковскому. Человек этот был окружен как бы вихрями, делающими жизнь вблизи него почти невозможной. Находиться в его пределах в естественной позе было невозможно, -- как ураган в пустыне. Кроме того, был он в отдаленном родстве с анчаром, так что поднимаемые им вихри не лишены были яда. Я, цепляясь за землю, стараясь не щуриться и не показывать, что песок скрипит у меня на зубах, скрывая от себя трудность и неестественность своего положения, пытался привиться там, где ничего не могло расти. У Корнея Ивановича не было друзей и близких. Он бушевал в одиночестве без настоящего пути, без настоящего языка, без любви, с силой, не находящей настоящего, равного себе выражения, и поэтому -- недоброй. По трудоспособности трудно было найти ему равного. Но какой это был мучительный труд! На столе у него лежало не менее двух -- трех -- четырех работ -- вот статья для "Всемирной литературы", вот перевод пьесы Синга1, вот предисловие и примечания к воспоминаниям Панаевой, вот начало детской книжки. Он страдал безсонницей. Спал урывками. Отделившись от семьи проходной комнатой, он часов с трех ночи бросался из одной работы в другую с одинаковой силой и с отчаянием и восторгом.
Иногда выбегал он из дома своего на углу Манежного и обегал квартал -- по Кирочной, Надеждинской, Спасской, широко размахивая руками и глядя так, словно тонет, своими особенными серыми глазами.
.. у Корнея Ивановича была толстая, переплетенная в черный переплет тетрадь -- знаменитая "Чукоккала", альбом, которым дорожил он необыкновенно. Там были и рисунки Репина, и стихи Сологуба, Блока, автографы Горького, Куприна -- всех, в сущности, поэтов, писателей, журналистов, живших в Петербурге, Петрограде, Ленинграде.
( Евгений Шварц, Позвонки минувших дней )
Вот что пишет Е.Воскобоева в статье К ИСТОРИИ БИОГРАФИЧЕСКИХ И ТВОРЧЕСКИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ ЕВГЕНИЯ ШВАРЦА И "СЕРАПИОНОВЫХ БРАТЬЕВ" -
С творческим объединением "Серапионовы братья" он познакомился в 1922 году: "Когда в 1922 году наш театр закрылся, я после ряда приключений попал секретарем к Корнею Ивановичу Чуковскому" [7. С. 188]. В Доме искусств, в котором в начале 1920-х начала работать литературная студия1, Шварц познакомился с петроградскими людьми искусства.
Как человек актерского дарования, Шварц легко вписался в атмосферу тогдашнего петроградского Дома Искусств на Мойке. Среди множества развлечений обитателей ДИСКа было придуманное Львом Лунцем "Живое кино" (пародии на западные кинобоевики, разыгрываемые перед публикой).
Современники Шварца позже вспоминали, что Евгений Львович был блестящим импровизатором и на ходу, сочиняя сценки и пьесы, разыгрывал их: "<...> сочинял сценарии и пьесы, которые потом разыгрывались под его предводительством в одной из гостиных Дома искусств <...> боевики: "Фамильные бриллианты Всеволода Иванова" - замысловатая пародия на авантюрные фильмы, "Женитьбы Подкопытина" <...>"
Сама статья посвящена исследованию стихотворения Евгения Шварца "Стихи о Серапионовых братьях, сочиненные в 1924 году" и стихотворений-од Елизаветы Полонской также о "серапионовцах".
В статье, кроме проч., отмечено, что с Михаилом Зощенко Шварц познакомился в конце 1921 года на вечере "Серапионовых братьев". Приводится цитата из Е.И. Исаевой, - "Зощенко был начинающим, но уже признанным в литературных кругах автором. <...> Шварц же только прикоснулся к литературной среде, начал было посещать занятия в студии художественного перевода, но почва эта не оказалась для него питательной <...>" [10. С. 11]. "По ее замечанию, первые попытки писательства оказались связанными именно с Зощенко [10]. Писатели стали соседями в 1930-х гг. и оставались ими на протяжении 20-ти лет: с 1934 по 1954 на Малой Конюшенной улице (д. 4/2, кв. 122)4 жил Зощенко (впоследствии переехав в квартиру 119), а в квартире N 79 с 1935 по 1955 проживал Шварц".
Также приводится текст стихотворения Шварца ( в виде сравнительной таблицы - с одой Полонской ), фрагменты которого приведу здесь:
Серапионовы братья -
Непорочного зачатья.
Родил их "Дом искусств"
От эстетических чувств.
Зощенко Михаил
Всех дам покорил -
Скажет слово сказом,
И готово разом.
Вениамин Каверин
Был строг и неумерен.
Вне себя от гнева
Так и гнул налево.
Бил быт,
Был бит, -
А теперь Вениамин
Образцовый семьянин.
Константин Федин
Красив и бледен.
Пишет всерьез
Задом наперед
Целуется взасос
И баритоном поет.
1923
А вот что пишет Евгений Биневич о начале писательского пути Шварца в 1923 году -
Весной 1923 г. Шварц с Михаилом Слонимским, "серапионом", с которым подружился более других, поехали в Донбасс, где при соляном руднике служил врачом отец Евгения Львовича, -- отдохнуть и подкормиться. Слонимский, уже "опытный" литератор, пошел в бахмутскую газету "Всероссийская кочегарка", и их со Шварцем пригласили поработать у них.
Шварц и сам не заметил, как стал писать. Вначале то была обычная обработка читательских писем. Вот где ему пригодился вкус. Некоторые сочетания стали складываться в стихотворные строки. И наконец до него дошло: ведь это же он пишет... Писать приходилось много и оперативно. Но особой популярностью у читателей пользовался субботний раешник Шварца "Полеты по Донбассу". А начиналось это так: "В прошлую субботу закончил я редакционную работу и пошел на чердак. Посмотрел -- и прямо остолбенел. Сидит на полу домовой, довольно молодой, у отдушины, поближе к свету, и читает старую газету. Мы с ним разговорились и сразу подружились... Тут мне пришла идея. "Хотите, -- говорю, -- в газете служить, себя не жалея?" -- А он говорит: "Ну да". А я говорю: "Тогда пойдемте сюда. Вы по воздуху летать можете? Если да -- вы мне поможете". -- А он говорит: "Могу быстро и ловко, на это у меня особая сноровка". -- "Сколько времени нужно, чтобы полетать по всему Донбассу?" -- А он мне: --"Не более часу""[8].
Так Евгений Шварц стал журналистом и редактором.
( Ев. Биневич, Такой многоликий Шварц ).
Илья Березарк в статье "Кузены" высказывает свое мнение:
Когда мне сообщили, что Женя Шварц написал книгу, я удивился (11). О своих старых впечатлениях, связанных со студенческим театром, я уже успел забыть.
-- Его книжка, -- сказал мне Антон в Москве, -- пользуется успехом и проверена на детях. Им нравится.
Я уже говорил, что, еще не будучи писателем, он был известен в среде ленинградских литераторов, в его талант верили. Особенно близок он был с детскими писателями Ленинграда -- работал в редакциях детских литературных журналов, сотрудничал, но больше анонимно. Лет через пять после выхода первой книги он уже был популярным писателем, и я возил к нему на суд в Ленинград не очень удачную свою повесть.
Его творчество было оригинальным и своеобразным, недаром его шутя называли "детским гением". Этот "детский гений" был очень скромным и за писательскими лаврами не гонялся...
1924
Как отмечают исследователи, литературный дебют состоялся в 1924 году, когда вышло детское произведение "Рассказ старой балалайки". "Через год Евгений Шварц уже был постоянным сотрудником и автором двух известных детских журналов. 1920-е годы были весьма плодотворны в его карьере: он сочинил несколько произведений для детей, которые вышли отдельными изданиями. 1929 год был знаковым в его биографии: ленинградский театр поставил на своей сцене пьесу автора "Ундервуд"".
1925
Вот что пишет Мих. Слонимский о словесном мастерстве Шварца: "Шварц был известен в писательском кругу начала двадцатых годов своими устными остротами. Он, актер, отлично владел всей оснасткой устной речи. Но в литературе острое слово идет без сопровождения автора. Интонация, жест, улыбка -- все, что сопровождает устную речь и помогает донести до слушателя мысль, идею, чувство, все это оперение, если дело идет о литературе, должно воплотиться только в слове. Нет в литературе ничего, кроме слов, которые обязаны работать в полную мощь. Талантливый, остроумный человек не обязательно становится талантливым писателем. Шварц это понимал. Он блистал в любом обществе, веселя, покоряя словом, жестом, выражением лица, да и просто одним только появлением своим; могло показаться по его ярко талантливой устной речи, что он уже готовый писатель, и трудно было догадаться о его мучительных поисках своего пути"
И еще: "В 1925 году вышла первая книжка Шварца "Рассказ Старой Балалайки". "Инкубационный период" кончился. Евгений Шварц стал писателем. Одна за другой пошли его детские книжки в стихах и в прозе. Было совершенно естественно, что он первые свои произведения адресовал детям, можно было сообразить это еще в Доме искусств, когда дети облепляли его, чуть он показывался. Иные "взрослые" писатели, восхищенные его яркостью и блеском как человека, огорчались, что пишет он не так, как ожидалось, что в его детских вещах -- осьмушка, четверть его дарования. Это никчемное взвешивание на весах прекратилось, когда в начале тридцатых годов Шварц родился как драматург".
"В 1925 году Евгений Шварц выпускает первую книжку для детей -- "Рассказ старой балалайки", где в простой и доступной форме рассказывает о наводнении в Ленинграде. Впервые он опубликовал сказку в журнале "Воробей", использовав нетрадиционную форму раёшного стиха.
Евгений Львович Шварц блестяще использовал опыт своих предшественников, одинаково легко обращаясь и с фольклорным, и с литературным материалом. В сказке "Война Петрушки и Степки-Растрепки" он делает героями персонажа балаганной культуры и персонажа современного стихотворения С. Маршака. Они превращаются в озорных и неугомонных мальчишек, выясняющих со свойственной возрасту энергией свои взаимоотношения".
Исаева Е.И. в статье "Детский поэт Евгений Шварц: первые опыты" пишет об опыте детской поэзии писателя -
"То, что в "Радуге" напечатал я несколько книжек, то, что Мандельштам похвалил "Рассказ старой балалайки", сказав, что это не стилизация, подействовало на меня странно -- я почти перестал работать" [3, c. 70]. Действительно, после первых -- и вполне удачных -- опытов дальнейшего движения, развития в области поэзии для детей не последовало. Эти первые публикации обозначили в биографии Шварца долгожданное профессиональное приобщение к литературе и органичность для его дарования творчества для детей, но поиск своего жанра займет еще годы. В течение 20-х годов Шварц будет очень активно работать в сфере детской поэзии -в детском отделе Госиздата, в ставших легендарными журналах "Чиж" и "Еж". Но среди его поэтических произведений не возникло таких, которые остались бы в круге чтения новых поколений детей. Они не встали вровень ни с созданным Маршаком и Чуковским, ориентировавшихся на традиционную эстетику, ни с новаторскими опытами обэриутов -- Хармса, Введенского, Заболоцкого. Для обретения своего истинного творческого "я" Шварцу предстояло сделать новые шаги и прийти к осознанию своего драматургического дара.
( Исаева Е.И. ).
В трудах биографов Шварца, особенно современных, чувствуется все же некоторая предвзятость по отношению к Советской власти. Таким образом они выполняют заказ новой власти - которая называет себя "демократической".
Читаем на одном из популярных сайтов, например, следующее: "В 1925 году издал первую собственную детскую книгу "Рассказы старой балалайки". Творить в это время Шварцу приходилось под постоянным надзором, ибо детская литература считалась ненужным и пустым явлением". Так и чувствуется стремление недалекого автора пнуть, походя, Советскую власть. "Не смотря ни на что, первая книга Евгения Львовича имела успех. Воодушевленный им, Шварц сел за написание дебютной сказочной пьесы "Ундервуд". В 1929 году состоялась премьера постановки в Ленинградском ТЮЗе. Там же ставили и последующие его произведения: "Остров 5-К", "Клад". В 1934 году Евгений Шварц стал членом Союза писателей СССР".
Таким образом смешиваются советские координаты жизни писателя с душком новой буржуазной критики.
1926
В 1926 году начинается сотрудничество Шварца с радио: "Сначала, году в 26-27-м, позвали меня и Олейникова делать "Детский час", два раза в неделю, тогда еще в совсем молодом Ленинградском узле. Занимал он всего два этажа во дворе дома на улице Герцена. Теперь в подобном состоянии наш Телевизионный центр - все знают друг друга, от гардеробщика до начальника, все живо интересуются передачами и обсуждают их. В то время, несколько распущенное и неподбритое, встречались любопытные характеры. Из них первый - директор, или начальник Радиоцентра, по фамилии Гурвич. Он был в прошлом левым художником, отказавшимся от красок. Его огромные полотна напоминали мозаику, только материал применял он особый: пшено, овес, рожь, ячмень. Как взбрела эта идея в его крутолобую башку?.. К нам относился он доброжелательно и провозгласил даже после одной из передач: "Я всегда отличался способностью выбирать сотрудников"" ( из дневника ).
1927
Вот что пишет Л. Пригожина в статье "На пути к "Тени": Акимов и Шварц" -
""Смеховая культура", пронизанная театральнооигровой стихией, процветала в кругах литературноохудожественной богемы, где вращался Шварц. В эту культуру он внес и свою лепту. В Доме искусств (О. Д. Форш посвятила ему роман "Сумасшедший корабль", а Шварца вывела под именем Гени Чорна) вместе с "Серапионовыми братьями" Л. Н. Лунцем и М. М. Зощенко сочинял и разыгрывал целые представления. В Детском отделе, по воспоминаниям Н. К. Чуковского, "постоянно шел импровизированный спектакль" с участием Шварца, И. Л. Андроникова и Н. М. Олейникова. "Отпечаток неосознанной, но кипучей и блестящей театральности" лежал и на всей деятельности "Ежа" и "Чижа", где появлялись в числе прочих детские стихи Д. И. Хармса. Театр и драматургия и А. И. Введенского, в 1927 году создавших группу ОБЭРИУ (Объединение реального искусства). Близость с обэриутами, как и с "серапионами", несомненно способствовала творческому самоопределению Шварца".
1929
В 20-е годы, пишет Н.Чуковский, издавались такие детские журналы как "Чиж" и "Еж". "Особенно хорош был "Чиж", -- каждый номер его блистал превосходными картинками, уморительными рассказиками, отточенными, неожиданными, блистательными стихами. В эти годы Шварц пристрастился к раешнику (18). В каждый номер "Чижа" и "Ежа" давал он новый раешник, -- веселый, свободный, естественный, без того отпечатка фальшивой простонародности, который обычно лежит на раешниках".
Также Чуковский пишет, что в 1929 году у Евгения Шварца родилась дочь. "Весной 1929 года Ганя Холодова должна была родить. Шварцы стали подыскивать дачу, чтобы сразу после Ганиных родов туда переехать. Так как они, и мы по своим средствам не могли снять целую дачу, нам пришло в голову объединиться и снять одну дачу пополам. Нашли мы дачу в Токсове, к северу от Ленинграда, -- она нам понравилась тем, что была совсем новая, только что построенная, чистая. Мы переехали туда сразу, а Шварцы должны были переехать только после Ганиных родов. <...> Ганя приехала счастливая, довольная, гордая своим младенцем (23). Я спросил ее, когда приедет Женя, и она мне уверенно ответила: завтра утром. Но он не приехал ни завтра, ни послезавтра, ни на третий день. Ганя, занятая ребенком, забеспокоилась, но очень мало (24). Приехав, Шварц заперся с Ганей, и мы только слышали, как она кричала... Он пробыл с ней час, наскоро простился с нами и побежал к поезду. Лицо у него было белое, в крупных каплях пота. Через три дня Ганя с младенцем и матерью переехала в город. Больше Шварц к ней не вернулся, и до конца жизни их связывала только дочка. Это была трудная, мучительная для обоих, но прочная связь, потому что Шварц очень любил свою дочь".
"В 1929 году Ленинградский ТЮЗ поставил первую пьесу Шварца -- "Ундервуд". В этом же году у него родилась дочь Наталья (в замужестве Крыжановская) и через несколько месяцев писатель оставил семью. Шварц работает много и плодотворно: сочиняет повести, рассказы, стихи, пьесы для детей и для взрослых, смешные подписи к рисункам в журналах "Ёж" и "Чиж", сатирические обозрения, либретто для балетов, репризы для цирка, кукольные пьесы для театра Сергея Образцова, киносценарии" ( "Википедия" ).
В конце 1920 х годов Шварц "обратился" к драматургии. "Большинство его пьес было поставлено в Ленинграде. В 1929 году он написал свою первую пьесу "Ундервуд", в 1933 году вышла его вторая пьеса -- "Клад", в 1934 году в журнале "Звезда" была напечатана сатирическая пьеса "Похождения Гогенштауфена", рассказывающая о жизни одного из советских учреждений.
Шварц использовал сюжеты народных сказок и сказок Ганса Андерсена для создания собственного художественного мира и живых оригинальных характеров. В этой манере он написал пьесы "Голый король" (1934, опубликована 1960), "Красная шапочка" (1937), "Снежная королева" (1938), "Тень" (1940).
В годы Великой Отечественной войны (1941-1945) писатель создал пьесу "Одна ночь" (1942) о защитниках блокадного Ленинграда, пьесу "Далекий край" (1942) об эвакуированных детях" ( РИА-Новости ).
30-е ГОДЫ
В 30-е Шварц уже ведет дневник. Вот что пишет Б.Чирков о стремлении Шварца документализировать памятные моменты жизни -
Встречались мы с Евгением Львовичем и дома. И даже затеял он с актрисой Уваровой и со мною литературную игру -- должны мы были сообща вести что-то вроде дневника или журнала, записывать в него все, что видели, пережили, передумали и что выдумывали. Единственное, но строжайшее требование было -- не врать, не сочинять, а писать одну правду.
Затеял это дело Евгений Львович не потому, что хотел вырастить из нас литераторов, а затем, что в нем самом созрело нестерпимое желание писать, он по-всякому пробовал, испытывал себя, и ему нужны были непосредственные ценители его опытов.
Журнал прожил недолго. И хотя хранился он у Уваровой, но писал в нем почти только один Шварц.
Тетрадь эта терялась, но теперь отыскалась, и, стало быть, в нашей литературе прибавилось несколько страничек сочинений этого тонкого, жизнерадостного и нежного писателя.
( Б.Чирков, Азорские острова ).
Тридцатые ознаменовались и новой влюбленностью Шварца. О первых днях совместной жизни с Катей так пишет Клавдия Пугачева: "Они с Катей только поженились. Мебель была очень простая. Кажется, в двухкомнатной квартире дальше была комната, куда Катя уходила. На стене у них висел мой фотопортрет. Хармс играл в любовь ко мне и ходил к Шварцу смотреть на этот портрет. Катя это заметила. И они стали говорить, что в их дом вошла пугачевщина.
В письме от 10 февраля 1934 года Хармс писал мне: "...У Шварцев бываю довольно часто. Прихожу туда под разными предлогами, но, на самом деле, только для того, чтобы взглянуть на Вас. Екатерина Ивановна заметила это и сказала Евгению Львовичу. Теперь мое посещение Шварца называется "пугачевщина"..." Женя с Катей помогали многим нашим общим знакомым. У меня был приятель, еще по Павловску, Саша Стивенсон -- белокурый, хрупкий юноша. Вообще-то он был Ственсон, и в детстве говорил по-английски лучше, чем по-русски. Родители его дружили с Шуленбургами. Шуленбурги с детьми уехали за границу, а Ственсоны погибли, и Саша пошел работать молотобойцем в какую-то фабрику. Как он молот поднимал, не знаю. В ТЮЗе он бывал каждый вечер, помогал рабочим сцены, иногда даже ночевал, по секрету от Брянцева. Был он вечно голодным. Женя с Катей его подкармливали. Женя написал:
Ходит Саша Стивенсон
Без носок и баз кальсон.
Если снять с него штаны,
Будут все удивлены.
