Дорожные строители во Владивостоке, принявшись за новое асфальто-бетонное покрытие, задели перфоратором седьмую печать. Седьмая печать располагалась в пригороде у остановки Седанка. Никто не знал, что она там делала и какой злой дух ее там оставил. Но дело было сделано, и прошлого не вернешь. А дорога та быстро покрылась трещинами и колдобинами, потому что песок, как обычно, разворовали, а на технологию все разом как-то плюнули.
По городу разлетелись создания ада. Туловища у них были от одних животных, а головы совсем от других. Например к телу льва прикручивалась голова орла, а у орлиных тел были лошадиные головы. Иная тварь имела на голове много змей, другая плевала ядом, третья изрыгала огонь, другие просто больно кусались или вообще ничего не делали, а только смотрели из-за угла с молчаливым презрением, как последние сволочи.
Всем запомнился случай, когда крылатый бык приземлился на крыльцо автосервиса и огненным дыханием своим сжег "Лексус" местного индивидуального предпринимателя. Правда, говорят, быка выследили и забили бейсбольными битами, а тело спрятали в багажник БМВ шестой серии без номеров и отвезли в лес. И больше о нем никто ничего не знает.
Еще был случай, когда гигантская гусеница с человеческим лицом съела какого-то местного криминалитета по кличке Резвый. Но Резвый не растерялся - вспорол гадине брюхо православным крестиком и благополучно выбрался наружу. Благо, крестик был по пацанским понятиям понтовый, грамм шестьсот. Позже это приобрело массовый характер и вошло в традицию. Тем более, что в прохождении через чрево чудовища кто-то увидел символический акт очищения, а кое-кто из самых радикальных - даже библейские реминисценции. Не спаслись только атеисты. Но их и не жалко. Да просто тьфу на них.
Много проблем доставили гарпии, свившие гнезда на Орлиной сопке. Эти твари нападали на прохожих, хватали их за плечи цепкими лапами и уносили к себе, чтобы покушать в свое удовольствие. Однако и их ждала неудача, потому что прохожие, как только вставали на ноги, сразу давали гарпиям пизды, ибо за ними правда, а правда глаза колет. Вот они этим птицам все глаза и выкололи.
По воздуху разлетались черные жнецы в капюшонах и с косами. Их научились сетями ловить. Когда жнецов спускали на землю, косы отбирали а их владельцев отправляли в отдел полиции. А там, в отделе, у них таинственная комната - пресс-хата - место, где одну только правду говорят. Многие из жнецов признавались в убийствах и изнасилованиях. В то время полицейские так повысили свои показатели, что несколько лет могли вообще не работать, а только за зарплатой приходить.
Бесы поначалу причиняли много хлопот. Прибьются к какому-нибудь человеку и давай науськивать: сожги, мол, церковь, да сожги. И, хоть были невидимы, все равно получали пизды, только уже от ангелов хранителей. Те, как замечали беса, кричали: "Эй, поди сюда. Ты Мишу архангела знаешь? Кто по жизни? Кто за тебя слово скажет? Хули пиздишь?" Естественно, бесы не могли им ничего ответить, потому что жизнь их ни чему не научила. Впрочем, были и такие люди, что с факелом в церковь бежали. Но это уж совсем пропащие, у которых даже ангелов хранителей не было. Учителя, в основном, да воспитательницы.
Опять же, демонов развелось, как собак нерезаных. Пристанет демон к какому-нибудь человеку. Захочет его совратить, замучить сомнениями да отчаянием извести. А этот человек так ему в душу насрет, что даже супер средство "Крот" не справится. После долгой череды неудач, демоны так пали духом, что махнули на все рукой, обленились, ассимилировались. Как только пить начали и щетиной зарастать, их бабы наши полюбили. Переженились они, в общем, завязали с богоборчеством, на работу устроились и вечерами на кухнях пили дешевую и невкусную водку.
- Эх, Санек, ты представляешь, какая она блядь! - говорил какой-нибудь Саваоф коллеге по арматурному цеху.
- Сава, выпей! - отвечал коллега. - Выпей, и пойдем пизды ей дадим!
И вот выпьют они столько, что уже ни сидеть ни стоять нормально не могут, не говоря уже о том, чтобы исполнить задуманное. Закончится у них водка, и Санек скажет, что ему домой пора. А Сава его провожать вздумает. Тут выйдет жена его из спальни и скажет:
- Куда намылился? У ну стоять, падла.
Вздохнет тогда горько Сава и шепнет своему другу:
- Я ж тебе говорил.
Со временем утихло все, с печатью-то. Даже агентству "Интерфакс" скучно стало об этом писать. Изредка только возьмет оно комментарий у какого-нибудь военного, чтоб непременно с усами. Расскажет усатый военный, как в Аргунском ущелье они всей колонной под обстрел попали и что там, в Чечне, настоящий ад был. А теперешний - это так, баловство одно. Да митрополит местный, бывало, интервью даст, пока трезвый. Символ веры и Отче наш посоветует, чтоб от чудищ защищаться.
Стерпелось все, в общем. Монстры стали общественно полезные работы выполнять. Гарпий хотели на развитие сельского хозяйства направить, чтобы навоз по пашням раскидывали, но ни одной видящей не нашли - переусердствовали граждане.
Но было одно чудище, которое, когда из ада выползло, так ему молния в голову ударила. После этого чудище все позабыло. Даже как зовут его. Спряталось оно в Амурском заливе, благо, под водой дышать умело, и нос не высовывало. Рыб ловило, нерпу иногда какую схватит и на дно утащит. Жило чудище в сытости и здравии, пока не наскучило ему жизнь свою прожигать нелепо. Вспомнило оно о том, что имеет великое предназначение. Только вот какое - этого оно уже не помнило.
Стало тогда чудище по ночам на берег выходить. А там все пьяные отдыхающие - песни под гитарку поют, шашлыки жарят, в воде купаются. Подошло чудище к одному гражданину, что на песочке прилег. Растолкало его и спрашивает:
- Человек, скажи мне, кто я?
- Ты Хуй, - ответил гражданин, не приходя в сознание.
Обиделось чудище и сожрало человека. И стало кости выплевывать, как арбузные зернышки.
Пошел тогда слух, что в Амурском заливе чудовище завелось, которое людей кушает. И устроили на него охоту. То на сейнерах в море выйдут, то на катерах, то на резиновых лодках. Сетью пытались достать, крючками якорными, гарпунами и даже торпеду пустили, да только оно увернулось. Вторую пустили - снова увернулось. И с третьей также.
- Да что за тварь-то такая, чтоб от наших торпед уворачиваться - злился командир торпедного катера. - А ну, Сеня, еще раз по ней жахни. Но только на сей раз чтоб наверняка.
Да только все без толку. Уйдет чудовище на глубину, а потом вынырнет где-нибудь, где его и не ждут совсем.
И поймало оно как-то дворника, который по набережной шел и зазевался. Не заметил, как за спиной у него тень здоровенная выросла. Схватило чудище дворника и спрашивает:
- Человек, говори, кто я такой? Не ответишь - проглочу.
Испугался дворник, взмолился, да только молитвы адову созданию что горох. Раскрыл дворник глаза пошире и говорит:
- Да я ж тебя знаю.
- Как знаешь? - удивилось чудовище. - Брешешь, наверно, чтобы шкуру свою спасти. Не таких жуликов раскалывали.
- Да я же свой, из ада, Ануфриил, мне хвост отрубили и метлу дали. На, говорят, пользу приноси. А не хочешь, так мы тебе и голову отрубим. И подметать заставили. А бригадир, сука, пол зарплаты себе отрезает.
Опустило чудище дворника на землю и тот продолжил.
- Тебя Вельзевул зовут и из демонов ты самый главный и бессмертный. И пришел ты, чтобы человеков всех поубивать, а кого в живых оставить - из тех рабов сделать, потому что все грешники, а кто не грешник, тот гнида последняя, как мой бригадир, и таких бы надо в первую очередь.
И вспомнил Вельзевул все, что забыл. И решил исполнить свое великое предназначение. Да только об этом уже агентство "Итерфакс" сообщило с комментарием двух иереев и одного политолога, который зачем-то предсказал крах вульгарного либерализма, хотя его о другом просили.
Не успел Вельзевул обернуться, как перед ним возник полковник ФСБ Грецюк, про которого писали, что он в вторую чеченскую кампанию вел переговоры с боевиками, засевшими в каком-то ауле, и до того дошел, что боевики сдались без боя и плакали горько, потому что поняли, насколько ничтожны и несовершенны их идеалы по сравнению с идеей великого коллективного счастья, о которой полковник, казалось, знал больше, чем о себе самом.
- Эх, Веля, Веля, - Грецюк по-отечески обнял чудовище своей жилистой командирской рукой. - Базар к тебе есть небольшой. Что ж ты как не родной. Людей, значит, хочешь в порошочек стереть, мир разрушить. А это, брат, не по правилам, ибо что это за правило - невинных людей жизни лишать.
Вельзевул хотел было оттолкнуть и сожрать полковника, но в объятии его и в голосе чувствовалось что-то невыразимо ласковое, отеческое, так что чудовище невольно стало вспоминать альпийский луг и пшеничное поле, и сосновый бор с медвежатами, которых ни разу не видело, но с которыми не хотелось расставаться. А тут еще Грецюк о слезинке ребенка говорить начал и о непротивлении злу насилием, и так все раскидал складно, что Вельзевулу на миг даже стыдно стало за грубую свою натуру.
- Давай договоримся о том, как у вас там принято, - продолжал полковник. - Вот если не будет на земле ни одного праведника, сжигай все к едрени фени, ибо и жить тогда не за чем. Но, если найдется такой человек, то испытай его по всем вашим понятиям. И если он по этим понятиям ответит, то ты, брат, возвращайся к себе, а?
И не хотелось чудовищу эфэсбэшника расстраивать, тем более, что в глазах его тогда все мировое сострадание отразилось. Согласился Вельзевул.
Тут же по всем каналам спецслужб прошел приказ найти праведника. Подняли все личные дела. Отыскали самые чистые досье, чтоб даже штрафы за превышение скорости не попадались. Вычеркнули из списка всех детей прокуроров, судей, министров и крупных государственных чиновников, чем список значительно сократили. Из оставшихся отобрали самых заслуженных, у кого диплом красный, грамота почетная или орден за заслуги перед отечеством не ниже второй степени. Дальше судили по внешности. У одного лик ангельский, у второго глаза сострадательные, у третьего лоб, как у Достоевского, четвертый на Гоголя похож, а у других то профиль греческий, то, вообще, в лице полная симметрия. И осталось их двенацадцать юношей и двенадцать девушек. И все замечательные, как ансамбль песни и пляски ФСБ, а туда кого попало тем более не берут. В конце уже тех оставили, кто с красивыми фамилиями. Среди них уже выбрали одного единственного - Романа Муромцева. Силовики на него большие надежды возлагали. И даже не столько на него самого, сколько на кармический блеск его имени, в котором чудилось и могучее войско славянских богатырей и московский уголовный розыск.
С тех пор в жизни Муромовцева начали происходить страннейшие вещи, о которых он даже жене не стал рассказывать - все равно бы не поверила. Вернувшись как-то домой, он обнаружил в постели своей, которую еще утром аккуратно заправил и подушку уголком положил, молодую и совершенно обнаженную девушку. Она предложила ему все виды "неземного наслаждения" и даже уточнила, что собирается пройтись по его "тропинке блаженства" через "точки удовольствия" к "полному слиянию двух начал". Муромцев вспомнил, что уже видел ее на билборде туристического агентства "Гималаи", предлагавшего дешевые поездки в Тайланд с похожими слоганами, и даже подумал, будто девушка хочет продать ему путевку. Но потом девушка раздвинула ноги и пригласила его в свой "храм Афродиты", и метафора стала прозрачной, как озеро Байкал. Муромцев смущенно отвернулся и протянул ей полотенце. А потом чаем напоил с блинами, и так был с ней мил и ласков, что девушке стыдно стало за свое поведение, залилась она ярким румянцем и убежала, закрывая лицо свое бледными ладонями.
Другой раз шел Муромцев по улице, и вдруг заметил вокруг себя неестественную тишину. Ни прохожего, ни машин, а только ветер листочки с земли подымает, да и то, словно под строгим руководством начальства. И тут мимо него промчался черный Ланд Крузер Прадо, а за ним черный БМВ седьмой серии. Из люка БМВ выглянула неприятная физиономия в черных очках - явный бандюк - и начал из узи Прадо обстреливать. Попал он по колесу, машину боком понесло, подскочила она и перевернулась на крышу. Из окошка выполз мужичок с кейсом - очевидный коммерсант. Кровь растеклась по его лысине как-то неправдоподобно, вроде яичного желтка. Убежал он недалеко, потому что бандюк пустил в него очередь. Кейс коммерсанта раскрылся, и на асфальт посыпались пачки пятитысячных купюр. Все происходило настолько быстро, что Муромцев не успевал осмыслить то, что видит, а мог только смотреть на это своими глазами-объективами, словно внутри него сидел оператор и все записывал. Он только успел заметить, что в смерти коммерсанта было что-то театральное. Например, перед тем, как упасть, мужичок прошел шагов семь-восемь на подкошенных ногах, а потом схватился за грудь и издал истошный крик. Как ни странно, ничего трагического в смертельном дефиле коммерсанта Муромцев не заметил. Он, кончено, догадался, что стал очевидцем криминальных разборок, но сцена отдавала анекдотической карикатурностью и вызывала не жалость, а какое-то бестолковое сетование: просрали, дескать, страну. К тому же, бандюки не сделали контрольный в голову, чем выдали свое грубое дилетантство. Кейс же с деньгами был оставлен на месте, и неясно становилось, из-за чего, собственно, сыр-бор.
Вельзевул следил за Муромцевым через окошко на втором этаже. Грецюк как раз угощал его ухой и водкой и следил, чтобы демон сначала пил водку, а потом ел уху, но никак не наоборот, потому что наоборот все равно, что коту под хвост. И вот уже Вельзевул хитро прищурился. Подумал, дескать, сейчас-то Муромцев кейс схватит и убежит. Но Муромцев скорую помощь вызвал, а коммерсанту даже искусственное дыхание хотел сделать, но только тот сам отказался. Потому что его понарошку пристрелили. И не коммерсант он был вовсе, а актер местного театра Филипчук. И очень на него демон разгневался за игру его фальшивую и за длинную гамлетовскую смерть.
- Руки бы такому оторвать, - злился Вельзевул. - Черте что, а не игра. У нас в аду Гитлер в наказание говно жрет. Так вот он и то больше старается.
Покосился тогда Грецюк на Филипчука. Тут-то артист из заслуженного превратился в опального, и до конца жизни играл трактирного слугу в пьесе Гоголя "Ревизор".
А Мурмоцева продолжали преследовать таинственные незнакомцы, кто с подарками, кто с выгодным предложением, и все со скрытым грехом. Только Муромцев их как семечки раскусывал и всегда отказывался. Так что даже не интересно стало его испытывать.
- Это все от того, что у него жизнь устроенная, - сказал Вельзевул. Грецюк как раз его в баньку пригласил, и молодая бодренькая массажистка уже успела исколоть себе все руки о шипастую демоническую спину.
- Так давай его прессанем, - согласился Грецюк.
С тех пор в жизни Муромцева наступила черная полоса. Причем наступила так внезапно и после такого радужного счастья, что немыслимым казался сам контраст. Если бы полоса постепенно темнела, серела и уже из серой переходила бы в черную, то Муромцев мог бы утешить себя мыслью, что в жизни его все происходит последовательно. А тут его будто столкнули с круизного лайнера в Северный Ледовитый океан, а вместо спасательного круга кинули труп индейца, который все равно затонул.
Сначала Муромцева выгнали с работы.
- Что ты там такого натворил! - кричал начальник, который кипел от злости и, казалось, делал над собой усилие, чтобы не лопнуть.
- Где там? - удивленно спрашивал Муромцев.
- Там там, - отвечал начальник. - Чтобы духу твоего завтра не было! И горшки свои ёбанные забери!
Возвратившись домой, Муромцев застал в постели жену с каким-то молодым человеком спортивного телосложения.
- Твой что ли? - спросил спортсмен у жены.
- Ага, - кивнула жена. - Явился не запылился.
- Мужик, теперь я здесь живу, и эта моя баба, - сказал спортсмен. - А ты собирай вещички и канай отсюда, пока ноги целы.
Муромцев сказал, чтобы спортсмен сам канал, и что он с детства вольной борьбой увлекается, и еще неизвестно, кто кому ноги переломает. Но спортсмен знал приемы джиу-джитсу, каратэ и тайского бокса, так что в конце схватки у Муромцева не болело разве что левое ухо, и только потому, что в течение схватки он лежал на левом боку. Гордость Муромцева была уязвлена даже не тем, что он проиграл, а тем, что противник его был абсолютно голым. В наготе его имелся вульгарный и бесстыдный вызов, который заранее лишал поединок героизма и всех тех вещей, ради которых поединки обычно устраивают.
Тогда Муромцев обратился в полицию и попросил дать ему листок и ручку, чтобы написать заявление. Но следователь отвел его в сторонку, под щиток "Ими гордится отдел", и сказал, что, если еще раз его здесь увидит, то посадит в обезьянник к туберкулезнику.
- А будешь рыпаться - я у тебя в карманах столько травы найду, что до конца жизни будешь перчатки шить, а иголочку под ключ сдавать, - объяснил полицейский.
В тот же день Муромцева ограбили, избили, толкнули под машину, да еще какой-то бич плюнул на него, так что сразу все тело зачесалось.
Он уснул в парке на скамейке. Его растолкали собачники, которые сказали, что парк - это место для культурного отдыха, и что бомжи здесь не катят, и что лучше бы ему идти на все четыре стороны, да поторапливаться. И в воспитательных целях натравили на него собак, так что Муромцев еле ноги унес.
"Как же так, человеку в парке быть разрешено, но мне нельзя, а собакам - запрещено, но им можно", - удивлялся про себя Муромцев.
Через месяц Муромцев стал натуральный бомж. Жил в картонной коробке возле труб ТВС, питался отходами, кашлять начал сильно, бородой оброс, свитер у него появился с длинной горловиной, шапка смешная, да пуховой жилет, весь залосненный, точно доспех. В общем, не отличить его было от обычного бездомного. Только одна деталь его все-таки выдавала - никогда он денег не просил. Уж лучше из мусорки мокрый хлеб съест, чем у кого-то мелочь возьмет. Увидит, допустим, как у прохожего кошелек из заднего кармана выпал. А прохожий ни сном ни духом - идет себе дальше, словно за хлебушком. Подберет кошелек Муромцев, подбежит к прохожему и передаст лично в руки. И даже внутрь не заглянет, как иные, чтобы знать, сколько там денег, стоит ли отдавать и на какую награду рассчитывать. Даже в бедности своей, а все равно честным человеком остался.
И вот придумали Вельзевул с Грецюком, которые уже закадычными друзьями заделались, последнее испытание, самое непроходимое. Был среди бомжей один, который себя самым главным считал, по имени Гиря. И всех товарищей своих он постукивал и обирал. Увидит какого-нибудь хромого и подножку ему поставит. У слепого как-то баян украл и собаку его, Тузика, чем-то таким накормил, отчего она сдохла в три дня, страшно мучаясь. Гадина был из гадин, сволочь из сволочей. И сильно он до Муромцева приставал. Муромцев единственным был, у кого денег никогда не водилось, и доставать он их не умел. Другого нищего за шкирку схватишь, потрясешь хорошенько, и через час он уже деньги принесет. А Муромцева что ни тряси - все без толку. Один прок от него - побить для устрашения, чтобы другим в науку. И так изо дня в день. А в последнее время Гиря совсем распоясался, стал кричать, что у него, дескать, знакомые важные появились, и что он теперь людей как угодно бить может, и ему за это ничего не будет. И начал он буйствовать, и в ресторанах официанток за волосы таскать, шашлычку какую-то сжег и вроде бы даже задушил какую-то проститутку, которую потом на свалке нашли, завернутую в географическую карту СССР. Только это уж сплетни.
Больше же всех досталось Муромцеву. Гиря принялся на нем боевые приемы отрабатывать. То с "вертушки" ударит, то подсечку сделает, то круговой удар коленом, то топчущий удар, а то и просто изобьет, без всякой там техники.
Шел как-то Муромцев ночью вдоль железной дороги. Кругом ни души, подорожник между шпал пробивается, тишина и лунный свет, только в животе урчит. И видит он - вдалеке черный БМВ серебрится. Муромцев сразу смекнул, откуда ветер дует, и за дерево спрятался. Вышли из салона два бандюка. Оба в черных очках, словно им полная луна глаза слепит. Вынесли они чье-то тело и на рельсы положили. А сами уехали.
Слышит Муромцев - вдалеке, как назло, поезд едет. Подбежал он к человеку. И, как лицо его увидел, сердце у него так и замерло - Гиря это был. Живой, только без сознания. Понятное дело, какому-то авторитету дорогу перешел, раз его на рельсы бросили.
А Вельзевул с Грецюком сидели в секретной траншее, спрятанной за бруствером из еловых веток, шишек и листвы. Полковник следил за Муромцевым через прибор ночного видения, а демон и так в темноте все видеть мог.
- Если он ему сейчас не отомстит, то я этого Гирю лично на кулак намотаю, - говорил Вельзевул.
- Веля, мы же когда ему карт-бланш давали, не знали, какой он сукой окажется, - отвечал Грецюк.
И вот уже Вельзевул стал ручки потирать - думал, сейчас поезд раздавит Гирю, и сказочке конец. Такой местью любой бы праведник соблазнился. Да только Муромцев взял Гирю за ноги и оттащил сторонку, так что поезд мимо прошел.
Разозлился Вельзевул. Плюнул на землю. Пришлось ему признать, что есть на земле один праведник и захватнические свои амбиции похоронить.
Вернулся он в ад. Прощание его с Грецюком очень трогательным было. Его по телевизору показали в самый прайм-тайм по всем каналам.
- Ну ты, если что, телефончик мой знаешь - наберешь, - сказал Грецюк.
- Я тебе тоже формулку оставил, начертишь если что, - отметил Вельзевул.
Соткались из воздуха ворота ада. Открылись огненные дверцы, и исчез демон в языках страшного пламени. Говорят, у Грецюка тогда с правого глаза слезинка побежала. Никто раньше не видел, чтобы Грецюк плакал. Он потом долго оправдывался. Говорил, что это от ветра, а не от того, что все подумали. Может оно и, действительно, от ветра, а не от какой-то там сердечной мягкости.
Вскоре Грецюку новое звание дали. С тех пор сильнее ФСБ ни одной структуры в мире не было. Массад разве только.
А Гиря исчез. Зимой его мертвого в сугробе нашли с запиской, в которой он признался, что последней сволочью был, и что бесславной своей смертью хотел искупить недобрую о себе память. Только о Гире к тому времени и так никто не помнил.
Обидно, что про Муромцева все забыли. Зато теперь в его судьбу уже не вмешивались Грецюк с Вельзевулом. Тут-то он и работу себе нашел, приоделся, квартирку снял. А потом встретил ту девушку, которая в туристическом агентстве "Гималаи" путевками торговала.
- Я, - говорит, - с того раза в свой "храм Афродиты" так никого и не пускала. Все ваш "посох Диониса" ждала.
- Эх, Варя, завязывала бы ты с этими метафорами, - сказал Муромцев.