Пеший Иван : другие произведения.

Нефедково и его обитатели

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  С Андреем происходило нечто невообразимое: случайно наткнувшись на обычное, вроде, объявление о продаже дома, он подался всем телом вперед, к развороту газеты, и машинально прочел эти две строчки еще раз: "Продается дом. 60 км от города. Сад, огород, колодец. Рядом лес, река".
  
  "Лес - это хорошо", - подумалось Андрею, и он закрыл от благости глаза. Даже странно: в своей жизни в лесу он был всего пару раз, и то уже давно, еще в пионерском лагере, а представил его в теперь так ясно, - и случайный шум деревьев, и вплетенные в косу ветра запахи, и даже сам вид его, - будто прожил всю жизнь именно у леса, день за днем внимая многоголосому дыханию вечно сумрачной, потаенной чащи.
  
  Закурив у окна, он смерил взглядом унылый вид городского пейзажа. Андрей поразился, - как он умудрился прожить в таком гиблом месте целую жизнь? Звуки города, - вечное громыхание, подвывание и механический, одномерный гул - давно уже были ему ненавистны. Вот простучал колесами трамвай на повороте. Вот где-то прорезалась сирена "скорой помощи". Вот долго и надсадно провыл троллейбус, преодолевая затяжной подъем. Потом в эту бездушную какофонию добавился скрежет грузового лифта в подъезде.
  
  "Решено, - встряхнул Андрей головой, и потянулся к телефону. - К черту!.. Надоело..." - так решил он, поминая этим вызревшим проклятьем все сразу: и постылую работу, и жену, которая ушла от него месяц назад, и, вообще, все, что только было у него в этой жизни. Да и можно ли было назвать прожитые им годы жизнью? Так, метался от одной тоски к другой, от одной бессмыслицы к третьей, а, если приглядеться, то от самого себя и метался: от своей неустроенности, - от непреодолимой, мучительной немоты своих истинных радостей.
  
  Взглянув еще раз в газету, он тут же, словно боясь опоздать, набрал номер. Дозвонился сразу. Женский голос на том конце провода подтвердил, что домик в деревне, действительно, продается. Когда речь зашла о стоимости, то озвучена была странно низкая, прямо-таки смехотворная цена. Это даже смутило Андрея. "Небось, развалюха", - попытался он вообразить, как может выглядеть дом, за который просят так мало. Однако его настойчиво заверили, что вовсе это не развалюха, а крепкий, добротный сруб, которому еще нет и пяти годов. "Мне бы посмотреть, что там за места", - подумав, ответил Андрей, и на следующий день отправился на своем долгожителе "Москвиче" в деревню Нефедково, - на смотрины.
  
  Деревня оказалась крепкой, - по нынешним меркам. Молодежи, конечно, нет и в помине: одни только деды с бабками, да еще такие, что сопляки совсем, - вот тебе и весь народ. Однако здешнее народонаселение Андрея не интересовало. На людей он и в городе насмотрелся, - до тошноты. Ему, главное, природу подавай, чтоб раздолье кругом, просторы. И чтобы все как в объявлении написано: и река, и лес, и прочая благодать. А уж от природы в этих местах Андрей почти скулил от восторга. Чувство ликования вселилось в его душу с первых же минут: то ли уж день такой выдался погожий, то ли сама поездка под настроение вышла, но едва они выбрались за околицу, где им открылись и луг, и речка, и лес вековой, - Андрей тут же объявил: "Беру!"
  
  За пару недель оформили документы на покупку дома, рассчитались, а потом решили отметить окончание хлопотной канители. Первая же стопка сняла со всех лишнее напряжение, после чего Андрей стал подмечать, что бывшие хозяева дома вроде как не в себе: кажется, и рады, что дом продали, да только жмутся отчего-то друг к дружке, будто сказать что хотят, да никак не насмелятся. Женщина, та и вовсе норовит глаза в сторону отвести, а муж ее, Толик, слегка пришибленный мужичок, всю дорогу носом шмыгает, и в кулачишко свой без нужды откашливает. Андрей дождался, когда они остались с этим Толиком с глазу на глаз, и такое ему:
  
  - Слышь, мужик! А вы с женой не намахали меня случаем? Насчет дома-то?
  
  - Как это "намахали"? - округлил тот глаза. - Все по-честному. Документы, и вообще...
  
  - Документы, говоришь? А чего это ты побелел так? А? - подступился к нему Андрей поближе, и прихватил за локоть. - Учти, я в ментовке работаю. Если что, я тебя из-под земли достану. И тебя, и жену твою. Не зарадуешься, - решил он взять пришибленного на понт: ни в какой милиции Андрей, конечно же, не работал.
  
  - Да что вы, в самом деле? - отшатнулся от него мужик, пытаясь вырывать свой локоть. - Денег лишних мы с вас, кажется, не взяли. Место хорошее. Дом крепкий, - зачастил он бойко, но потом вдруг поник, и, снова шмыгнув носом, добавил: - Ну, разве что соседи... немного того...
  
  - Соседи? - повел бровью Андрей. - А что с ними?
  
  - Мутные, - буркнул Толик.
  
  - Алкаши, что ли?
  
  - Если бы... - поморщился мужик. - В том доме, что напротив, - перешел он, отчего-то, на шепот, - вдовица живет, Полина. У нее еще дитя малое. Так вот, в деревне поговаривают, что с Полиной этой не все ладно, - поведал он Андрею, изобразив на своем лице загадочную мину. - Мы, конечно, не потому вам дом продали. Просто нам деньги нужны. А вам бы лучше ухо востро держать. По крайней мере, двери на ночь хорошенько запирайте. А то и ставни на окнах не мешало бы.
  
  Андрей, пожалуй, воспринял бы это всерьез, если бы только говорил с человеком, внушавшим хоть какое-то доверие, но уж только не с этим малахольным. Еще раз пригрозив, что "он их всех из-под земли...", Андрей распрощался с хозяевами, а на следующий день отправился с легким сердцем в Нефедково.
  
  Приехав в деревню, он кинулся обживать не новое жилище, - дом, и вправду, оказался на редкость добротным срубом, - а окрестные места, в которые влюбился уже окончательно.
  
  Лето уже успело набрать свою силу. Когда солнце расправлялось по утрам с уступчивой прохладой, и проснувшаяся земля начинала источать из своих отдушин тягучее, пьянящее марево, Андрей просто не находил себе места в четырех стенах. Его душа тут же срывалась в отчаянный, звенящий полет, и пела о нечаянном счастье, находя для этого слова, которые всю жизнь искал, да так и не смог найти Андрей.
  
  А уж стоило ему сделать шаг за порог, в него и вовсе вселялся такой дурман, такая благость, что он тут же уходил из сонного и пропахшего зевотой дома куда глаза глядят, - в самые дальние луга и поля, - и часами валялся там в высокой, разноголосой траве.
  
  В теплых волнах этого заповедного, неизъяснимого счастья он смеживал веки и прислушивался, открывая причудливый мир вокруг, - тот самый мир, о существовании которого он раньше только догадывался. И этот мир, давно обжитый миллионами букашек, бабочек и растений вовсе не бежал его присутствия. Напротив, он радушно заключал его в свои объятия, и Андрею было так хорошо в эти мгновения, как хорошо бывает лишь тому, кто после долгих скитаний на чужбине вернулся, наконец, на свою исконную, внутреннюю родину.
  
  В таком блаженном забытьи Андрей мог бесконечно перебирать разноголосицу звуков вокруг, прислушиваясь то к жуку, который терпеливо копошился у его изголовья, то к мерному шороху травы, но больше всего Андрея тешили птицы. Щурясь на солнце, он часто наблюдал, как прямо над ним, в высоком небе заходится в переливах незнакомая птаха. Эта затейница пела все время, без единой остановки, - можно подумать, что она держалась в вышине неба вовсе не на крыльях, а именно на этой бесконечной, звонкой трели, и стоило ей хоть на миг смолкнуть, она тут же упала бы вниз.
  
  Иногда он долго катался по траве, а после сгребал в охапку высокие травы с мелкими полевыми цветами, и долго-долго, словно родных, тискал их, и шептал что-то в тонкие стебли, и бесконечно целовал их, задыхаясь от нового, открывшегося ему счастья. Стебли трав пускали сок, и Андрей весь день чувствовал после на губах эту легкую, понятную только одному ему горечь.
  Как-то раз, когда он лежал на своем любимом месте, - здесь у него быстро появились любимые места, - палящее солнце на небе загородила тень. Андрей открыл глаза. Перед ним кто-то стоял. Лица не разобрать: против солнца угадывался только силуэт. Ясно лишь было, что это ребенок. Мальчик.
  - Что ты тут делаешь? - очень серьезно, едва ли не строго спросил он Андрея.
  Похоже, этот парень считал себя хозяином в здешних местах, и не желал терпеть чужаков в своих владениях.
  
  - Я?... - Андрей почему-то растерялся, будто его застали за чем-то предосудительным. - Да так... Лежу вот... Отдыхаю...
  Он хотел сказать "наслаждаюсь", но после решил, что в разговоре с ребенком это слово не самое подходящее.
  
  Мальчик больше ничего не говорил. Но и не уходил. Пауза затягивалась, вовсе не становясь от этого неловкой.
  
  - Ты здесь живешь? - попытался заговорить с ним Андрей. - Давай знакомиться, - продолжая лежать, он поднял руку, которая встала почти в рост мальчишки.
  Андрей хотел сказать ему свое имя, но мальчик, почему-то, бросился наутек. Его тень мгновенно исчезла, и яркие лучи солнца врасплох ударили Андрею по глазам. От неожиданной боли он до рези сомкнул веки, но солнце все равно осталось перед ним. Андрей накрыл лицо сгибом локтя, так что через секунду боль утихла, а солнце стало медленно таять в сгустившейся тьме.
  
  Сладко потянувшись, он встал, и пошел домой: уже пришло время обеда, - об этом настойчиво напоминал уютно урчащий живот. В холодильнике, в глиняной крынке, его дожидалось настоящее деревенское молоко, и, предвкушая во рту его живительную прохладу, Андрей невольно ускорил шаг.
  
  Он уже был у своей калитки, когда почувствовал за спиной чей-то взгляд. Обернулся. Так и есть: из-за жиденького забора, который отделял его дом от соседей, на него пристально, - как это умеют делать лишь дети, - смотрел мальчишка. Андрей почему-то сразу понял, что это был тот самый мальчуган, который несколько минут назад закрыл ему солнце. Андрею захотелось сказать пацаненку что-то веселое, но на ум ничего не пришло, и в итоге он просто подмигнул ему.
  
  Тут из дома вышла молодая женщина, и взяла мальчишку за руку. Увидев Андрея, заговорила, подолгу подбирая самые обычные слова:
  
  - Добрый день. Вы, значит, и есть наш новый сосед?
  
  Андрей лишь невразумительно пожал плечами в ответ.
  
  - Ну что же, давайте знакомиться, - женщина первая справилась с неловкостью, и, подойдя к забору, протянула ему руку. - Меня зовут Полина. А это мой сын, Антон, - опустила она глаза на мальчишку.
  
  - Очень приятно, - обрел, наконец, дар речи Андрей, после чего пожал неожиданно прохладную на солнцепеке ладонь Полины, и назвал свое имя. - А с вашим Антошкой мы знакомы. Правда, Антон? - он улыбнулся, и протянул мальчишке руку.
  
  Тот вопросительно посмотрел на маму. Полина кивнула ему, и лишь после этого мальчуган взял обеими ручонками ладонь Андрея, и принялся основательно трясти ее. Полина, наблюдая это усердное рукопожатие, невольно улыбнулась.
  
  Такие улыбки, - спокойные и открытые, - были Андрею внове. В городе улыбаются по-другому. Будто лампочку включают: щелк - и есть улыбка на лице, щелк - и нет. Полина же улыбнулась иначе, - не сразу, не вдруг. За мгновенье до этого у Андрея было предчувствие, что сейчас она обязательно улыбнется. И все получилось именно так, как он представлял себе: черты лица ее неуловимо округлились, и медленно поплыли, увлекая за собой уголки губ. Потом глаза заблестели чуть больше обыкновения, и вот она уже смотрит с такой приятной улыбкой, что не ответить на нее просто невозможно. И Андрей ответил, - улыбнулся. И надолго задержал взгляд на ее пронзительно серых глазах. А потом, словно опомнившись, спешно раскланялся с соседкой и мальчиком, - как-то глупо, по-городскому, - и направился к своему порогу.
  
  Андрей шел, продолжая улыбаться, и чувствовал, что Полина тоже улыбается. Его на каждом шагу подмывало обернуться и посмотреть, - так ли? - да не смог, не решился. Так и зашел к себе в дом, не оглянувшись. А Полина, - верно чувствовал Андрей, - смотрела ему вслед до конца, задумчиво улыбаясь, и поглаживая по голове своего Антошку, что прибился к ее ногам, и затих.
  "Что там плел про нее этот Толик? - попытался вспомнить Андрей разговор о Полине с прежним хозяином дома. - Говорил, что с ней не все ладно. Интересно, что именно? Впрочем, какая разница? Что путного мог сказать этот придурок?" - подумал он, и вспомнил, наконец, о молоке.
  
  Остаток дня Андрей провел в хлопотах по хозяйству: покопался немного в огороде, принес на скрипучем коромысле воды из колодца, а после поправил забор.
  
  Той же ночью с ним стало происходить нечто удивительное. Уже с первого дня переезда в Нефедково, он по разным приметам угадывал, что внутри него подспудно кипит непонятная ему самому работа. Что-то необратимо и исподволь менялось в его душе каждый следующий миг, однако в ту ночь в нем и вовсе перевернулось нечто главное, несущее, что и составляло суть его человеческой натуры.
  
  Андрею даже чудилось, что некий эскулап вырвал у него из головы прежнее капище серых и скупых на радость мыслей, и вложил в него уже совсем иной разум, который настойчиво смущал оторопевшую душу смутными и странными предчувствиями.
  
  Теперь он точно знал, что не сможет больше жить в городе. Бескрайние луга и лес по обе стороны маленькой речки, - вот что от рождения было его местом на этой земле. А узнал он об этом только сейчас, прожив в удушливом городе, помеченном клеймом асфальта, почти половину жизни.
  
  Больше всего, - с самого первого дня, - его манил к себе лес. Андрей всегда представлял его именно таким, - с мощным истечением запахов и звуков, с беспрестанным колыханием света и тени, с угрюмым величием дубов у корней, и ветреной бесшабашностью в высоких и тучных кронах.
  
  А еще ему кружили голову ночи. С ним и в городе иногда случалось такое: выйдет, бывало, покурить на балкон перед сном, да так и останется, недвижим, на час или два. И стоял в забытьи, и размышлял о чем-то. А о чем именно, - и сам не вспомнит, когда очнется. Да и не думал он тогда ни о чем, как теперь ему открылось, а просто прислушивался к самому потаенному в душе своей, к ее стонущей, негодующей глубине.
  
  Стряхнув с себя воспоминания о прошлой жизни, Андрей решил покурить перед сном и сейчас, а заодно послушать ход звезд в ночном небе: ему давно уже чудилось, что он слышит, как они тихонько чиркают друг об друга в бесконечно-медленном полете.
  
  Он вышел на крыльцо, сел на ступеньку, и закурил. Огонь зажигалки ослепил его на мгновенье. После того, как пламя погасло, Андрей еще долго видел перед собой лишь острый желтый язычок. Он закрыл глаза, пару раз затянулся, и только потом, запрокинув голову, стал смотреть на звезды. Полностью раствориться в безмятежном пространстве неба ему мешали собаки.
  
  Надо сказать, что псы в Нефедково были явно ненормальными. Даже днем, когда он шагал по улице, они провожали его долгим лаем. А уж ночью, стоило Андрею выйти хотя бы на крыльцо дома, голос тут же подавала собака кого-нибудь из соседей, а затем ее тявканье дружно подхватывали кобели во дворах все дальше и дальше, пока, наконец, всю деревню не охватывал отчаянный собачий переполох. И так - каждый раз. Просто напасть какая-то.
  
  Вот и сейчас, едва он перешагнул порог избы, послышался лай сначала одной, а после всех остальных псин в округе. "Чтоб вам провалиться... - поморщился Андрей. - Ну, какого черта они лают?" - чертыхнулся он, и живо представил себе оскаленные морды местных барбосов, которые самозабвенно захлебывались сейчас в натужном лае. Внутри него вдруг возникло безотчетное желание оторвать башку одной из этих шавок, а еще лучше - всем сразу.
  
  Андрею потребовалось сделать усилие, чтобы вновь поселить в душе благодать, утерянную из-за этого лая. Уже без прежнего настроения - тихой и безмятежной радости - он запрокинул голову вверх, и стал разглядывать ночное небо. В тот же миг его прострелила непонятная, стремительная дрожь. Он машинально завертел головой по сторонам, пытаясь понять, - что случилось?
  
  Ему казалось, что кто-то смотрит на него из темноты, - внимательно и особенно, словно истекая по нему своим взглядом. Настороженным нутром Андрей все острее ощущал на себе этот неотступный, пытливый взгляд, исходящий из дрогнувшей тьмы. Какое-то незнакомое, животное чувство подсказывало, - тот, кто глядит на него, находится рядом.
  
  Да, это был взгляд в упор. Андрею сделалось не по себе. Он не испугался, но что-то горячо вступило ему в спину, и заставило замереть, затаив дыхание.
  Через мгновенье Андрею открылось, откуда на него смотрит тьма. Когда он бросил взгляд в сторону соседского двора, - туда, где жила Полина, - в глазах его блеснула острая, яркая вспышка, а сердце отчаянно забилось с неудержимой прытью. Его всего охватило незнакомое прежде возбуждение. Оно уже устремилось у него по горячечной утробе тугими волнами, которые гулко сшибались в такт биения растревоженного сердца.
  
  Андрей сидел в таком оцепенении до тех пор, пока сигарета в руке не обожгла ему пальцы. "У-уфф!" - отдернул он руку, и окурок отлетел далеко в сторону. В ту же секунду Андрей поймал себя на мысли, что ему ненавистен запах табачного дыма. Он нарушал ту гармонию, что царила вокруг: это был городской, едкий запах, - запах шума и суеты, запах телефонных звонков и деловых переговоров: иначе говоря, это был запах из его немилого прошлого, а потому ему здесь не могло быть места.
  
  "Все, бросаю", - смял Андрей пачку с сигаретами, и старательно затоптал дымящийся окурок, словно это была проворная, ядовитая гадина. После он вновь бросил взгляд в сторону соседского дома, и сразу же понял: тот, кто смотрел на него, уже исчез. "Ерунда, - поморщился он, когда наваждение отпустило его. - Показалось".
  
  Всю ту ночь он проворочался с боку на бок, и забылся лишь под утро. Проснулся Андрей разбитым. Его тело затекло, - по ватным рукам и ногам с противной суетой бегали острые, жгучие муравьи. Он посмотрел на будильник, и простонал: получалось, что он спал всего два часа. Андрей встал, зашторил окно, и снова лег.
  
  Снилось ему в последнее время одно и то же, - молодая осина, которую повалила ночная буря. Теперь она лежала, подломив под себя ветви, а ее треснувший ствол торчал в небо зазубренной, высокой стрелой, будто указывая тайному путнику тропинку в небо.
  
  Андрей проспал почти до обеда. Выйдя из дома, и жмурясь на солнце, он направился к умывальнику, что висел на заборе. Ему нравилось умываться на улице: ему теперь, вообще, нравилось все, что делалось не так, как в городе.
  Едва он шагнул за порог, в него снова вселилось то самое чувство, что он испытал вчера, сидя на крыльце. За ним явно кто-то наблюдал, и животное чутье, проснувшееся в нем прошлой ночью, настойчиво говорило, что это был именно тот, - вчерашний - взгляд.
  
  Андрей оглянулся вокруг. Первым, - и единственным, - что он увидел, были глаза Полины. Она как раз развешивала белье во дворе. Встретившись взглядами, они оба остановились и замерли. Глядя друг другу в глаза, они почему-то не поздоровались, и не обменялись другим словом. И то верно: если уж случится заговорить кому-то глазами, то языком вторить уже не след. А глаза у Полины в тот миг не молчали. Как говорили, как пели они, глаза ее! Уж смогла, поведала она Андрею взглядом нечто такое, отчего в грудине у него все вверх дном перевернулось, и ходуном заходило.
  
  Неизвестно, сколько длился этот странный разговор: для подобных бесед времени не существует. Наконец, Полина оторвала от Андрея свой взгляд, и направилась в дом, ступая так, как это делает женщина, когда на нее смотрит неслучайный мужчина. Андрей был уверен: она улыбалась в тот миг. Не удержался, окликнул:
  
  - Полина!
  
  Та словно ждала его слова, - тут же обернулась, и на лице ее, действительно, была улыбка. У Андрея пуще прежнего заныло сердце, а меж лопаток устремилась вчерашняя бойкая дрожь. Он хотел еще раз увидеть в глазах Полины то, чем они были преисполнены только что, однако теперь ее взгляд был другим, - затуманился и молчал. Она качнула головой, словно дивясь самой себе, и зашла в дом.
  
  Весь тот день Андрей провел в ожидании ночи. Что-то внутри него настойчиво говорило, - ждать нужно именно ночь. Сегодняшнюю, и самую главную ночь в его жизни.
  
  Все у него шло кувырком через это ожидание: чем бы он ни занялся, все валилось из рук. Нестерпимое, жгучее чувство распаляло его изнутри, и он уже не знал, как еще убить время до вечера.
  
  Андрей чувствовал, что с каждым часом все больше подпадает под власть какой-то сторонней, неодолимой силы. Эта стихия множила свой натиск у него в груди, и когда долгожданная ночь наступила, Андрей уже метался по комнате, словно одержимый.
  
  И вот, наконец, он понял, - пора! Андрей вылетел на крыльцо, - не вышел, а именно вылетел, крепко приложившись плечом о косяк двери, - и сразу наткнулся во тьме на ее взгляд. В том, что это был взгляд Полины, он уже не сомневался. Он не видел ее, но она точно была здесь, близко, - в нескольких шагах.
  Андрей замер в ожидании, и через миг почувствовал, как во тьме, в том самом месте, где у забора между их домами не хватало двух досок, шевельнулась трава, а потом показался знакомый силуэт. Его захлестнула такая радость, что он тут же, - со странным воем, - кинулся навстречу Полине, и уже в следующий миг был у нее в объятиях.
  
  Полина целовала его. Ох, как она целовала.... Никто и никогда не целовал так Андрея. Он чувствовал терпкую горчинку, что оставляла она языком на его губах, но еще больше Андрея пьянило ее шаткое дыхание, - так дышит ветер, когда весело и неровно гуляет по верхушкам деревьев в ночном лесу.
  Андрей чувствовал, что Полину переполняет внутренний жар, и что она вот-вот потеряется в чувствах. Он задрал голову, испустил торжествующий вопль, - что за чертовщина? - а потом подхватил соседушку на руки, и кинулся со своей трепетной ношей в дом.
  
  Полная Луна ярко освещала комнату через открытое окно. Андрей опустил Полину на диван, который будто плыл во тьме под ее холодным, медленным светом. Он проглотил ком в горле, и, как сумасшедший, кинулся рвать на ней одежды.
  Тоже странно: обычно Андрей был куда деликатнее во время прелюдий. Но то было раньше, а теперь он едва не рычал от удовольствия, когда наблюдал, как из треснувшего платья сначала выпала тугая, обильная грудь, а потом оголился нежный, млечный животик, по которому бегали зримые, мелкие судороги, отдаваясь тихим стоном в дрожащем дыхании Полины. Потом свет Луны упал на ее переполненные спелостью бедра, и теперь вся она лежала перед ним обнаженная, и объятая внутренним трепетом.
  
  Андрей полностью подпал под власть этой непостижимой женщины. Увидев его замешательство, Полина улыбнулась, - одними глазами, так что уголки ее губ лишь чуть тронулись вверх. Потом потянулась к Андрею. Ее грудь ожила от такого движения, и медленно, словно капля тягучего меда перетекла набок. Полина провела рукой по плечу Андрея, сопровождая нежное скольжение пальцев скольжением взгляда, и притянула к себе.
  
  С одеждой Андрея она поступила так же, как и он с ее платьем: разорвала на нем рубашку, так что пуговицы горохом разлетелись по полу. И вот они в объятьях друг друга, - ослепленные счастьем, оглушенные страстью, ведомые той непреклонной силой, что уже взяла верх над обоими, и стремительно повлекла за собой туда, где всегда есть место двоим, если только эти двое полны друг другом, если только оба избраны непостижимым и таинственным роком, имя которому - любовь: святая или грешная, выстраданная или дарованная, но всегда сокрушающая душу, тело и разум стихия.
  
  Андрей не узнавал себя. У него было достаточно опыта с женщинами, однако все, чему научила его предыдущая жизнь, решительно не могло быть пущено в дело сейчас, с Полиной. Что-то ему подсказывало, - не нужно ничего изобретать: достаточно лишь прислушаться к языку тела, на котором говорила природа, - и в нем, и в Полине, - и стараться вторить ему. К удивлению Андрея, это оказалось радостно и легко. Ему даже чудилось, что язык этот он знал очень давно, с самого рождения, просто до сих пор говорил на каком-то другом, мертвом наречии.
  
  Как могло случиться, что он долгие годы мыкал горе на немилой сердцу чужбине, и только теперь, благодаря случаю, вернулся вдруг на свою родину, и речь, которая от рождения звучала в нем лишь украдкой и тихим шепотом, сейчас вырвалась наружу с неистовой, сумасшедшей силой? Он торопился наговориться, наслушаться, и до конца уверовать в свое нечаянное, долгожданное счастье. Потрясение от этого открытия было для Андрея столь сильным, что из глаз его покатились слезы.
  
  Полина ловила эти странные слезы губами, которые все острее пахли луговыми цветами и травами. Если она отстранялась от него на миг, переводя дыхание, он видел, как свет Луны подсвечивает на ее лице непостижимую, и ставшую уже родной, улыбку.
  
  Его блуждающий взгляд все время возвращался к ее груди. Переполненная тугой женской плотью, она сходилась в неестественно мощный, долгий сосок с крупными мурашками вокруг темного подножия. Андрею нестерпимо захотелось сейчас же поймать его губами и поцеловать. Полина почувствовала это, - круто закинула голову, выгнула спину дугой, и чуть подалась навстречу губам Андрея. Он лизнул ее грудь, которая отозвалась под языком неожиданной прохладой, а после обнял темную ягодку губами, и крепко прихватил ее зубами, поддавшись внезапному и необъяснимому порыву. Полина остро вскрикнула, и впилась в его спину ногтями. Через миг она снова обмякла, и тихая истома вырвалась из нее с долгим грудным стоном.
  
  Андрей уже ничего не слышал, и не видел вокруг. Все перемешалось перед его глазами в стремительную, горячечную круговерть: и дыхание Полины, - рваное, почти навзрыд, - и тяжелые, оглушительные удары в висках, и свет Луны, который забирал их в свою таинственную глубину, и стрелы поющего наслаждения, пронзавшие нутро при каждом новом движении.
  
  Нежная и бессвязная блажь Полины, - все ее всхлипы и стоны, - стали сливаться в единый, протяжный гул. Андрей вслушивался в него, и ощущал, что вся его плоть неистово сжимается в раскаленное пушечное ядро, которое медленно и неумолимо скатывается в низ живота.
  
  В тот миг, когда он с ревом сильного зверя исторг из себя это ядро, для него померкло все, - и стоны Полины, и бешеный стук сердца, и загадочный свет Луны. Андрея оборвал свой рев на самой безумной ноте, - его поверг в животный трепет немыслимой силы внутренний толчок. Казалось, что в потрохах у него разверзлась горячая бездна, которая поглотила все его мысли, желания и чувства. Насытившись, эта бездна тут же выплюнула его сметенное нутро из огненной пасти. Освобожденная плоть хлынула в опустошенную утробу Андрея, и он вновь обрел свое тело, находясь уже на грани сознания. Потом - все повторилось. Еще один обжигающий толчок. Еще одна бездна. Еще одно помешательство. Еще... Еще...Еще...
  
  Ночь вспыхнула, и обернулась для Андрея стремительным, безумным полетом. На него обрушились мириады неведомых звуков и запахов, и это пространство новых чувств стремительно разрасталось.
  
  Что-то внутри Андрея все время настаивало: радостное сумасшествие и лавина восторга, который он испытывал, едва ли связано с тем, что он занимался любовью с Полиной. Именно так. Ведь это лишь он, Андрей, "занимался любовью", а Полина творила с ним что-то свое, иное. Кажется, она вершила над ним не только колдовство любви, а нечто еще, - непостижимое, потустороннее, и именно от этого у Андрея мелко дрожало распятое нутро, а разум беспомощно метался в хаосе смут и предчувствий.
  
  Наконец, он пришел в себя, и открыл глаза. Еще секунду назад это было немыслимо: его веки набрались такой тяжести, что он просто надорвался бы, пытаясь поднять их. Теперь же кипящая кровь почти схлынула: Андрей открыл глаза, и сквозь мутную пелену увидел Полину.
  
  Увидел, и... обмер. Перед ним лежала огромная, почти во весь диван волчица! Андрей закрыл глаза и потряс головой, чтобы избавиться от подобного наваждения, но когда открыл их снова, увидел все то же самое: матерая волчица лежала на спине, и с глухим рычанием билась мордой о раскиданные у изголовья подушки. Похоже, для нее блаженство еще не кончилось: глаза волчицы были закрыты, но находились в постоянном движении. Она все время подвывала, и скалила свою черную пасть, свесив через скулу долгий язык, приподнятый на острых клыках.
  
  От неожиданности Андрей скатился кубарем на пол, и замер. До него не сразу дошло, что он оказался на четвереньках. А после случилось и вовсе невообразимое: Андрей понял, что стоит не на четвереньках вовсе, а... на широких волчьих лапах!
  
  Удивительно, но и теперь он не испугался, словно подобное происходило с ним много раз и до этого.
  
  До него донеслось кроткое, терпеливое рычание: это был голос Полины, - уже не человеческий, а другой, настоящий ее голос. Он бросил на нее изумленный взгляд. Его Полина, - молодая, отчаянная волчица, - уже не лежала, а стояла на широко расставленных лапах, и внимательно смотрела ему в глаза. Андрей сразу узнал этот взгляд, - именно так на него смотрела тьма прошлой ночью.
  
  Он уже поймал себя на том, что не просто глядит на волчицу, а любуется ею. Полина в волчьем обличии сразу показалась ему совершенно неотразимым существом. Андрей двинулся к ней, но она вдруг ловко крутнулась, и расчетливым прыжком выскочила в окно, мелькнув напоследок пятном-звездочкой между лопаток. Андрей зарычал, и махнул за ней следом.
  
  Он бежал по проселочной дороге, и дивился тому, с какой скоростью мелькают мимо дома с темными окнами. С самого начала его стремительный бег сопровождался отчаянным переполохом деревенских собак. Разбуженные лаем люди, наверное, думали, что их верные псы рвутся с цепей, чтобы разорвать в клочья какого-то полночного вора.
  
  Но Андрею было дано понять этот скулеж по-иному: отныне в нем открылся могучий и грозный зверь, а потому он знал, что тявкали шавки вовсе не от храбрости своей, а, наоборот, от смертельного, всепожирающего ужаса, что вселил он в их жалкие песьи души. А еще он знал, что теперь между ними - война. Навсегда!
  
   Андрей не видел впереди Полины, но ему того и не требовалось: ее неповторимый запах, в волнах которого он пластался в длинных прыжках по сонной траве, указывал ему путь даже во тьме. Он мог точно сказать, что вот здесь Полина остановилась, обернулась, и вновь кинулась бежать. Вот здесь упала в траву и закувыркалась с радостным визгом.
  
  Андрей стремительно нагонял ее, наслаждаясь недоступным ему ранее чувством полета. Именно так: у него было доподлинное ощущение того, что он не бежит, а именно летит в звенящей сверчками ночи, а где-то впереди так же стремительно летит его подруга.
  
  Последние дома уже остались за спиной, и теперь Андрей бежал по заливному лугу, рассекая грудью податливые волны травы. Скоро запах Полины привел его к лесу, и он с радостью нырнул в его дебри. В кромешной тьме Андрей умудрялся прыгать между деревьями, не сбавляя хода: эта забава веселила его, и походила на детскую игру, которую он знал с малых лет, и в которую не мог поиграть в детстве, потому что был тогда не волчонком, а обычным мальчиком.
  
  Вдруг лес расступился, и Андрей выскочил на залитую светом Луны поляну. В центре ее, упрятавшись в траву, лежала Полина. Как только он появился, волчица вскочила, издала радостный визг, и широко расставила лапы, - точно так же, как на его диване. На секунду они замерли, а после бросились навстречу друг другу, сшиблись в верхней точке полета, и полетели кубарем в траву.
  
  Андрей прихватил Полину за холку, и с рычанием удовольствия потрепал ее. Нежно-нежно. Волчица зашлась восторженным визгом, извернулась, и ткнулась ему в шею носом. Андрей едва не взвыл от восторга, уловив не себе ее терпкое, с горчинкой дыхание. От этой горечи у него перекатывались жилы под шкурой, а кровоток переполнял жаром нутро.
  
  Они предавались этим нежным забавам до тех пор, пока Андрей вновь не настиг Полину в одном из прыжков. Приняв на себя его тяжесть, она притихла в ожидании: время для волчьих игр кончилось, пришла пора другого таинства, - волчьей любви.
  
  Андрей не представлял, как именно происходит подобное у волков, но это его ничуть не тревожило. Он уже открыл, что тело волка куда лучше подходит для занятий любовью, чем плоское и неподатливое тело человека. Его с головой захлестнули новые впечатления, - сколько уже он испытал их сегодня!
  Их рычание и движения вскоре слились в одну торжествующую песнь.
  
  Прислушиваясь к ней, Андрей сделал поразительное открытие: оказывается, лунный свет имеет свой, ни с чем не сравнимый голос. Самые высокие и чарующие ноты в их серенаду счастья вплетал именно он, волнующий и торжественный свет Луны, которая обрела отныне над ними безграничную, превечную власть.
  
  Скоро Полину стали сотрясать изнутри могучие удары, от которых у волчицы подломились разом все четыре лапы, - потом выпрямились, и снова подломились. Андрею показалось, что в черном колодце неба Луна рассыпалась на сотни осколков, и они брызнули ему в лицо. Все его тело перетянули горячие судороги, - о, это была несказанная, сладкая мука. Внутри брюха будто ходил раскаленный поршень-шатун: он то сжимал его плоть до сухого треска, то, напротив, растягивал его жилы до мелкой, волнующей дрожи. На пике каждого хода Андрея все сильнее затягивало в омут беспамятства и блаженства.
  
  Когда все закончилось, Полина вылезла из-под него на полусогнутых лапах, и без сил повалилась набок. Андрея упал с нею рядом, и ткнулся носом в ее живот. Они долго лежали так, полностью опустошенные, и, одновременно, переполненные тем, что произошло между ними этой невероятной ночью. Время от времени волк и его подруга вздрагивали, будто прислушиваясь к своему нечаянному счастью.
  
  Наконец, Полина поднялась, и задрала голову к небу. Андрей разглядывал ее силуэт на фоне Луны, и чувствовал, как шерсть на его загривке становится дыбом. Он знал, что теперь случится, хотя никогда еще этого с ним не случалось.
  
  Сначала Полина издала негромкий звук. Казалось, она пробует свой густой от возбуждения голос. А после, - уж вволю, - завыла.
  Андрей тут же вскочил, повинуясь зову крови, и устремил свой взгляд на Луну.
  Он долго молчал, прислушиваясь к каждому звуку. Ему была близка и понятна эта волчья песнь: Полина ведала миру, что теперь она счастлива.
  
  В душе Андрея вдруг открылось нечто, что было намного больше ее дрогнувших пределов. Это требовало особого, - обрядового - выхода. Он задрал голову кверху, набрал полную грудь воздуха, и издал низкий, протяжный вой. Их с Полиной голоса тут же слились в один. Это было так же естественно, как слияние двух полноводных рек, когда нельзя уже сказать, где и чья вода в образовавшемся потоке, - и повсюду окрест был слышен их тягучий, раскатистый зов, который, кажется, поверг в долгий трепет саму ночь, сгустившуюся над ними отверстым зевом тьмы.
  
  Андрей вел их песню: его голос был сильнее и глубже. Вместе с голосом Полины он выливался в безупречную, бравурную гармонию, - гармонию с ночным лесом, с фарфором Луны и с гулом ветра в вершинах деревьев. Это был грозный, торжествующий гимн двух свободных волков, это была искренняя, свирепая ода ночи, от звуков которой у самого Андрея стыла кровь в жилах, и не хватало дыхания.
  
  Вдруг они разом, будто сговорившись, смолкли, и приблизились друг к другу. Полина кротко потерлась о его шею, а затем отвернулась, и направилась в сторону деревни: начинало светать, - а это уже не их время.
  
  Теперь Андрей чувствовал, как много сил отняла у него эта ночь. Опустив голову до земли, он двинулся за Полиной в полном изнеможении. Лапы едва слушались его, и заплетались на каждом шагу. Скоро непреклонный голос внутри него подсказал, что место волка - впереди. Догнав подругу, Андрей перемахнул через Полину, нежно задев ее холку хвостом, и побежал первым.
  
  Деревня встретила их тем же лаем собак, каким провожала. Андрея уже мутило от чувства брезгливости, - так люто ненавидел он этих тварей.
  Они прошли огородами к своим домам, и коротко попрощались: Полина положила свою голову на спину Андрея, и они простояли так, уже недолго. Потом разом разошлись, - по-волчьи: без оглядки, без присущей людям недосказанности, и без привычного человеку чувства вины, - и по поводу, и без.
  
  Почти в обед Андрей проснулся от незнакомой боли в спине. Едва открыв глаза, он сразу вспомнил о невероятной прошедшей ночи. Ему еще подумалось: "может, это мне всего лишь приснилось?" Однако тут же Андрей нащупал у себя на боку свежие царапины, которые свидетельствовали о другом, - сумасшествие ночи было не сном, и не сладостным бредом. Оно было реальностью, которая отныне всегда будет с ним.
  
  "Я - волк, - неожиданно и вслух признался себе Андрей, и признание это вдруг потешило его душу. - Я - волк!.. Волк!!.." - закрыв глаза, он бесконечно повторял это короткое, упругое слово. Андрей почти выл от растущего, безудержного восторга, который сопровождал его второе и истинное рождение.
  Вволю натешившись этой радостью, он поднялся с дивана, и отправился умываться.
  
  Шагнув за порог, Андрей увидел сынишку Полины, - тот возился у крыльца ее дома. Кажется, он пытался смастерить себе удочку.
  
  - Привет, Антон! На рыбалку, что ли, собрался? - крикнул ему Андрей.
  
  - Да, - подтвердил тот, и с важностью показал Андрею длинное, кривое удилище
  - Погоди, сейчас умоюсь, и помогу тебе, - пообещал Андрей, и принялся с наслаждением плескать себе в лицо пригоршни воды.
  
  На шум вышла Полина.
  
  - Мам! Мам! - кинулся к ней Антон. - Дядя Андрей сказал, что сделает мне удочку. Я теперь сома поймаю. Во-о-от такого, - раскинул он ручонки, насколько хватало размаха в плечах.
  
  - Ну, брат, такого ты, пожалуй, не вытащишь, - засомневался Андрей.
  
  - Вытащу! - заспорил Антон, да так отчаянно, что снова замахал руками.
  
  - Доброе утро! - обратился, наконец, Андрей к Полине, дождавшись, когда ее сынишка немного успокоится, и даст ему такую возможность.
  
  Сначала он хотел сказать Полине "здравствуй", однако после передумал обращаться на "ты" в присутствии ее сына, потому что находился на счет него в каком-то странном и недобром предчувствии. Открывшееся в нем чутье настойчиво твердило - этот вихрастый мальчишки таит в себе скрытую угрозу. Что именно, было не ясно: новые инстинкты Андрея еще не окрепли, а потому не до конца избавились от вынужденной слепоты и немоты, в которой пребывали так много лет.
  
  - Доброе утро! - ответила ему Полина, и с чуть заметным поклоном добавила: - Приглашаем вас на обед. По-соседски. Сегодня щи зеленые будут.
  
  - Спасибо за приглашение, - откликнулся Андрей. - Если щи, да к тому же зеленые, то я непременно приду.
  
  Он чувствовал, что сдержанный тон Полина взяла опять же из-за своего сына. Озадаченный таким поворотом, Андрей перевел взгляд на мальчишку, и попытался понять, - в чем же дело? Почти сразу он почувствовал между собой и маленьким Антоном непреодолимое отчуждение. Именно так! Гнетущее, словно до черноты сгоревший лес, отчуждение. "Что бы это значило?" - нахмурился Андрей, окончательно запутавшийся в этой чертовщине, и поманил к себе мальчишку:
  
  - Ну-ка, неси свои снасти. Сейчас мы тебе такую удочку наладим, что ты всех китов из речки перетаскаешь.
  
  Не только матерые волки, но и любой волчонок от рождения знает, что прятаться от опасности - это занятие, недостойное благородного зверя. Так поступают лишь собаки. А волки избавляются от любой напасти иначе: они идут ей навстречу. Сначала - чтобы приглядеться, а затем - чтобы сойтись с ней в отчаянной и решительной схватке. Вот и Андрей решил приблизиться к этой неясной, но все более осязаемой угрозе, которая таилась то ли в улыбке, то ли широко распахнутых глазах непоседливого мальчишки. Пока лишь приблизится, а там - видно будет.
  
  Андрей дал Антошке посидеть за рулем своего "Москвича", разрешил посигналить, а затем они плюнули на руки, и принялись за снасти. Дело не заладилось сразу. У парня, как выяснилось, не было ничего, чтобы сделать удочку, - кроме кривого удилища. Лески, например, в наличии было всего полтора метра. Но самым потешным было то, что Антон собирался сделать удочку, не имея для этого даже крючка.
  
  - Вот что, - похлопал его Андрей по воробьиному плечику, - раз уж я обещал, то будет тебе удочка. Завтра поеду в райцентр, куплю в магазине леску и крючки, а когда смастерим подходящие снасти, пойдем с тобой на рыбалку. И у каждого будет своя удочка. А пока беги домой к маме, и помогай ей варить щи.
  Андрей вернулся в дом, и скоро услышал на крыльце шаги. Это была Полина. Она задержалась на миг у порога, а после подошла, и со смутой в глазах положила на плечо Андрея руку. Кажется, ей хотелось что-то сказать, но, наткнувшись взглядом на распахнутое окно, из которого они выпрыгнули прошлой ночью, Полина оступилась в дыхании, и опустила свой взгляд.
  
  Так, без единого слова, она постояла в тихой задумчивости, а затем села на край дивана и закрыла лицо руками. Андрей подошел к ней, сел на пол, и поцеловал ей колени. Потом уронил на них свою трудную голову. Слова не шли. Да и что могли сказать они друг другу в тот миг, если все, что так нестерпимо жгло и переполняло их души, можно было выразить лишь пронзительным волчьим воем? Да и то, если завыть вдвоем.
  
  - Не надо, Андрюша, - отстранила Полина его лицо от своих дрогнувших колен, и твердо положила ему руки на плечи. - Негоже волкам миловаться, как людям. Грех это...
  
  - Грех?! - удивился Андрей: ему даже почудилось, что он ослышался. - Неужто и у волков бывают грехи?
  
  - Еще какие... - ответила Полина, и с прежней мукой заглянула ему в глаза. - И самый первый для волка грех - путаться с собаками.
  
  - С собаками?!.. - не понял Андрей, однако потом догадался: - С людьми, что ли?
  - С людьми, Андрюша, с людьми... - тяжко выдохнула Полина. - Так уж вышло, что грех этот будет на моем роду веки вечные. Я ведь... - запнулась она, однако продолжила: - Я... замужем была, Андрюша.... За псиной... - еле выговорила она последнее слово, и отвела затверженный взгляд.
  
  - А ребенок? - сразу вырвалось у Андрея.
  
  - Что ребенок? - резко обернула к нему Полина пылающее лицо.
  
  Она долго молчала, прикусив губу в безотчетной муке, а после с трудом заговорила:
  - Мой сын - не волк. Вот в чем беда... Вот в чем грех мой... - начала Полина свою исповедь, и голос ее звучал все ниже и ниже: казалось, еще немного, и она вовсе перейдет на вой. - Это случилось давно, когда я была молодой...Моя душа еще не проснулась, а потому металась меж волчьим и человечьим. Вот и вышло, что в сыне моем теперь течет не только волчья кровь. Примешала я к ней, по глупости, кровь собачью. Да и мужа себе отыскала... - Полина вздохнула, и поморщилась. - Даже не псину, а кобеля какого-то. Ненавижу их всех!.. Это же только с нами, с волками бывает, чтоб на всю жизнь полюбить. А у собак... - снова поморщилась она в гримасе презрительности. - Мне бы тебя дождаться...
  Андрей слушал Полину, и чувствовал в себе безусловное право немедленно и строго судить ее.
  
  - Вам не жить вместе! - произнес он сурово, и это были скорее ножи, чем просто слова, пусть и самые жестокие.
  
  Это говорил в Андрее тот, кто возродился в нем после долгого небытия, - тот, кто унаследовал суровые и нерушимые законы волчьего братства.
  
  - Вам не жить вместе! - с той же суровостью рек он: - Никогда еще не было, чтобы волк ужился с собакой! Твой сын должен умереть. Так велит закон. И лучше это сделать теперь, пока щенок не вырос.
  
  Оборвав на этом свою речь, Андрей обратил на Полину требовательный взгляд, и стал ожидать немедленного и прямого ответа. Проглотив ком в горле, та издала еще один стон, - теперь уже не человечий, а волчий, - и тихо ответила:
  - Я знаю... Знаю... - она зашлась в неровном дыхании, и едва нашла в себе силы продолжить: - Я просто хотела услышать это... от тебя.
  
  - Теперь ты это услышала, - глухо произнес Андрей, и даже сам содрогнулся от того, насколько жестоким он может быть.
  
  Это немощно, и уже в последний раз шевельнулась в нем бледная тень человека, память о котором еще не выветрилась из его нового естества. Не в пример человеческой предтече, волк в Андрее оставался тверд и непреклонен: волчьи законы непреложны, и потому не чета законам людей: они должны исполняться всегда, несмотря ни на что.
  
  - Я знаю, - еще раз повторила Полина. - Придет время, и я... сделаю это. Только не торопи меня, - взмолилась она уже без надежды. - Пожалуйста, не торопи.
  - Дело не во мне! Разве не понимаешь? Природа всегда сильнее желаний, которые идут ей наперекор. Рано или поздно, она все равно возьмет свое.
  
  От избытка эмоций Андрей вскочил с дивана, и заметался по комнате, - именно как волк в клетке. Наконец, остановился у окна, и добавил смягчившимся тоном:
  - А торопить тебя я не стану.
  
  Полина словно ждала этого, - тут же встала, и, не оглядываясь, вышла.
  На званом обеде, который все же состоялся, Андрей невольно приглядывался к ее сыну. В нем уже угадывались первые задатки волчонка, однако все они были привиты ему стараниями волчицы-матери, а не праведно унаследованы. Иначе и быть не могло, ведь мудрый закон гласит: нельзя сделать из безродной собаки благородного волка.
  
  "Пока он маленький, они еще могут ужиться, - продолжал угрюмо размышлять Андрей, глядя, как Антошка старательно чертит по деревянной ложке пальцем, стараясь повторить прихотливые узоры на ней. - Но с годами из этого щенка полезут собачьи повадки, и тогда будет худо. Превратившись во взрослого пса, ее сын призовет на помощь своих неисчислимых сородичей, а тогда уже Полине, - и мне вместе с ней, - придется покинуть эти места, и мыкаться по лесам в поисках нового пристанища. О чем она только думает?.. Чччерт... Нужно решать это сейчас, пока он еще малец".
  
  Полина терпеливо выслушала его мысли, - оказалось, волкам это доступно, - и крепко поставила перед Андреем тарелку со щами. "Ты же обещал не торопить!" - прочел он, в свою очередь, укор в ее ожесточившемся взгляде, и тут же попросил прощения.
  
  Желая как-то загладить неловкость, он твердо решил сразу после обеда поехать в райцентр за леской, крючками, и всем остальным, что необходимо для строительства удочки.
  
  Райцентр был в двадцати километрах от Нефедково, так что на своем "Москвиче" Андрей обернулся туда-сюда за полчаса, размышляя всю дорогу над тем, что и сам он, - благородный и чистокровный волк - прожил с собакой целых четыре года. И как здорово, что ему не случилось завести детей в этом немыслимом - по волчьим меркам - браке!
  
  Андрей снова и снова возносил хвалу прозорливым и милосердным духам-хранителям, что не дали ему смешать свою кровь с кровью человечьей, - с этой теплой и тухлой юшкой. А ведь могло и такое случиться. Могло, но - не случилось...
  
  Вернувшись домой, Андрей смастерил такую снасть, что ему самому захотелось немедленно испытать ее. Он кликнул Антошку, и объявил, что они сейчас же отправляются на рыбалку.
  
  "Мы на вечернюю зорьку!" - бодро доложили они Полине, которая показалась на пороге, и с удочками через плечо отправились на речку. Андрей шел, держа руку на беспокойном плечике Антона, и спиной, и всем волчьим хребтом своим чувствовал, что Полина по-прежнему стоит на крыльце, и задумчиво смотрит им в след.
  
  Обогнув лес, они вышли на песчаный берег, и расположились у зарослей камыша. Андрей позволил Антону трижды плюнуть на червя, - парень делал это с таким усердием, что сам едва не поймался на крючок во время процедуры, - а потом помог забросить удочку.
  
  Как назло, за два часа клюнуло лишь однажды, - у Антона. Глазенки мальчишки при этом округлились от восторга, и он неловко подсек. А следом заверещал, что было сил:
  
  - Дядя Андрей! Дядя Андрей! Я поймал!.. Поймал!!..
  
  Андрей помог ему вытащить из воды нарядную красноперку. Сняв рыбу с крючка, он похвалил мальчишку:
  
  - Молодец! Смотри, какая большая. Почти с ладонь.
  
  - Ты что?! - опять округлил глаза Антон, тонко и далеко вытянув шею вперед, отчего стал уморительно похож на возмущенного гусенка. - Как с ладонь?! Она мне до локтя будет! Смотри! - он тут же приложил выловленную рыбешку к своей руке, которая, и вправду, оказалась ему почти по локоть.
  
  Они продолжили рыбачить, но Андрей уже не следил за поплавком: он думал только о предстоящей ночи. Эти его размышления постоянно прерывал Антон: то наживку ему надо сменить, то удочку по-другому закинуть, то еще что. Тьфу ты, в самом деле...
  
  - Хватит на сегодня, а то всю рыбу переловим, - объявил ему скоро Андрей, и, несмотря на отчаянные вопли мальчишки, стал сматывать удочки. "Эх, Полина, угораздило тебя... - досадовал он, глядя на хныкающего Антона. - Волчонок бы на его месте, конечно, не скулил бы..."
  
  Вернувшись домой, Андрей рухнул на диван, и стал дожидаться ночи. Когда почувствовал, что пора, шагнул за порог, и направился к лесу. В какой-то момент он перешел с широкого шага на бег: деревья тут же сорвались с мест, и замелькали по сторонам. Андрей даже поразился, - почему ему так легко дается этот стремительный, гладкий бег! Он глянул под ноги, и лишь тогда понял, что уже не бежит, а летит, выкидывая вперед свои могучие лапы: Андрей даже не заметил, как обратился в волка.
  
  Покружив по заливному лугу, он вдоволь накувыркался в густой траве. В середине этой забавы нутро его дрогнуло, и Андрей чутко замер, провожая настороженным взглядом неслышный полет совы. Когда внутри чуть улеглось, он фыркнул ей вслед, и стремглав кинулся на поляну, - ту самую, что радушно приняла их с Полиной прошлой ночью.
  
  Задолго до этого места он почуял тонкий, пьянящий дурман, который исходил от его подруги, и кровь приятным ходуном забурлила, заклокотала в его натянутых жилах. Он жадно тянулся носом вперед, и полной грудью вдыхал в себя этот чарующий аромат, от которого приятно щекотало ноздри, и продолжал лететь сквозь чащу, угадывая тропинку во тьме.
  
  Несколько раз Андрей отчаянно рисковал, - в тех местах, где можно было со всего маху налететь брюхом на корягу, или острый сук, - однако он словно предчувствовал эти препятствия, и перелетал через них с бесшабашным рычанием.
  Вот, наконец, и поляна. Едва Андрей вылетел на нее, из травы выскочила его подруга. В этот раз их любовные игры были не такими сумбурными, как в прошлую ночь, - это не вчерашний горный поток, что скрутил их плоти пенистыми бурунами. Теперь это был бескрайний и могучий океан, - океан любви.
  
  Они уже несколько раз падали в траву без сил после благословенного шторма, который случается, если раскачать лодку в океане любви до последнего предела, - тогда Луна звонко крошится, и летит в глаза яркими блестками. Однако после они вновь начинали нежную возню, и океан любви снова бесновался, стонал и выл, - голосами сильного, матерого волка и его прекрасной, нежной подруги.
  Под утро они возвращались в деревню, шатаясь от сладкой истомы, что стягивала им бока при каждом движении. Андрей бежал впереди, и думал лишь об одном, - как трудно сейчас его любимой. Он видел, как разрывается Полина между сыном-полукровкой и возмущенным зовом предков, который неумолимо требовал, чтобы волчица искупила свой грех и вину. Он бежал, и слышал, как скулит Полина у него за спиной. Слышал, и понимал, - она еще не готова.
  
  На следующий день в деревне Нефедково случился большой переполох: средь бела дня из леса выскочили волки, и принялись резать коров на пастбище. Пастух имел при себе лишь кнутовище, так что серая братия порвала горло восьми буренкам, пока тот смог отогнать остальных в безопасное место. Андрей и представить себе не мог, что это событие коснется и его с Полиной: народ стал вдруг грешить именно на них. Андрей это почувствовал, когда зашел под вечер в сельский магазин.
  
  "У-у, волчара..." - прошипел на него кто-то за спиной. Он обернулся. В магазине было много народа, - в основном, бабки. Одна из них, карзубая старуха, выступила вперед.
  
  - Что зыркаешь-то? - заговорила она, наступая на Андрея. - Сроду в наших краях волков не водилось. А теперь, прежде чем скотину выгнать, десять раз подумаешь, да трижды перекрестишься, - выкатила она в гневе свои выцветшие глаза. - Мало нам было одной Полины, так она еще и хахаля себе завела. Такого же.
  
  Народ вокруг зашумел:
  
  - Убирайся из деревни! К чертовой матери! И Полину свою прихвати! А то мы на вас быстро управу отыщем, - наседала на Андрея толпа. - Да что говорить? Спалить ему хату, да и весь сказ! - выкрикивал кто-то сзади дурным голосом.
  Андрей слушал их, и понимал, что сейчас голоса людей удивительно похожи на лай перепуганных собак. На тот самый скулеж, - истошный и жалкий, - который всякий раз сопровождал их с Полиной, когда они бежали по ночной деревне.
  
  А толпа все ярилась, и вскоре настал тот миг, когда Андрей для себя решил, - если эта старуха с гнилыми зубами за морщинистой губой сделает еще один шаг, он тут же вцепится ей в глотку. Зубами!
  
  До старухи его намеренье дошло сразу, - может, по глазам поняла, может, по заигравшим желвакам на скулах, - только смолкла она, попятилась, и с шепотом перекрестилась: "Господи Иисусе..."
  
  Андрей вышел их магазина, и, вне себя, отправился домой. "С-с-собаки... - без конца твердил он, сжимая кулаки от ярости. - Ну и собаки!.."
  Полина выслушала его рассказ о склоке в магазине спокойно, будто не услышала для себя ничего нового.
  
  - Почему люди так нас не любят? - горячился Андрей. - Ведь мы ничего плохого им не делаем. Даже за версту обходим, чтобы не наткнуться случайно.
  
  Полина ничего не ответила, лишь вздохнула.
  
  - И, кстати, что это за придурки порезали коров? - не унимался Андрей. - Ведь вчера ночью волков в лесу не было.
  
  - Много их сейчас, бродячих, - вздохнула Полина. - Прогонят их с места, половину стаи постреляют, а остальные бегут, куда глаза глядят, да только где бы ни появились, везде чужими оказываются. Вот и нам нужно будет с ними встретиться. Ведь это наш лес. Другим здесь не место, - добавила она, и твердо заглянула в глаза Андрею.
  
  - Мы что, будем драться?! - не понял тот.
  
  - Да, любимый, - кивнула Полина, и как-то странно, как никогда прежде, улыбнулась. - Будем драться. Скоро ты испытаешь самое большое удовольствие, которое может быть доступно волку. Честная драка. Насмерть. Так поддерживается чистота рода. Слабый должен уступить. А уступить для волка, - значит умереть.
  
  - Тоже мне удовольствие! Получается, мы будем драться со своими братьями из-за колхозных коров! Ч-ччерт!!! Мы что, собаки? Может нам еще пасти это стадо вместо пастухов? - взвился Андрей.
  
  - Мы не собаки. Мы волки, - гордо ответила Полина, и напряглась: было видно, что ей и самой не по душе происходящее. - Вот только причем здесь коровы? - продолжила она. - Разве ты не понял, что дело не в них? Дело в нашем с тобой лесе! Это место - священное для нас! Для меня, по крайней мере... - произнесла она последние слова уже полушепотом. - С ним связано все лучшее, что с нами было. Неужели ты хочешь, чтобы бы чужаки теперь хозяйничали в нем, и устраивали здесь свои порядки?
  
  - Нет!!! - по-волчьи рыкнул Андрей, а взглядом добавил: сегодня они будут биться с беглыми волками, сколько бы их не было.
  
  Эту ночь он ожидал со странным чувством. Вернее, не чувством, а предчувствием. Волки и люди в этом схожи: большую часть жизни те и другие находятся во власти предчувствий, а вовсе не чувств. Могучим и яростным движением в Андрее пробуждались самые глубокие омуты его волчьего естества. Это было вовсе не то уютное и теплое движение, что пьянило его в ожидании еще одной ночи любви. Это было превыше любой из любовных утех. Это было именно волчье: волчье томление, волчий азарт, и - в какой-то миг Андрей это остро почувствовал - волчье счастье: завораживающее предчувствие смертельной схватки, сладостная и одновременно леденящая щекотка для натянутых нервов.
  Когда Луна взошла, он покинул дом уже с другим, изменившимся сердцем. Полина ждала его у порога. Они обменялись взглядом в упор, и пошли в лес, - еще людьми: Андрей впереди, Полина следом.
  
  Выбрались за околицу, и тут же перешли на бег, обернувшись в волчье. Теперь Полина видела перед собой не плечи Андрея в клетчатой рубашке, а мощную холку, под которой бугрились лопатки во время прыжков. Они обежали вокруг своей поляны, и, почуяв посторонний запах, угрожающе зарычали. "Чужие недавно были здесь", - определил Андрей, вглядываясь в темноту.
  
  Какая-то сила вдруг открылась в нем, и вытолкнула в центр поляны. В следующий миг он задрал голову, и протяжно завыл. Вскоре с другого конца леса донесся ответный вой, из которого Андрей понял, что клич его услышан, и незваные гости скоро предстанут перед ним, чтобы сойтись в решительной схватке.
  Он ожидал стоя, подавшись грудью вперед, и напряженно вглядываясь в ту сторону, откуда недавно звучал вой чужака. Сердце Андрея стучало так, что, кажется, сама тьма содрогалась перед ним в такт его тяжелым и гулким ударам. Полина же, напротив, была на удивление спокойна. Она опустила голову между вытянутых лап, и закрыла глаза. Казалось, предстоящая битва ее вовсе не интересует.
  Наконец, Андрей услышал неясный шум. Скоро этот звук стал нарастать широкой, трескучей волной, - к их поляне приближались волки. Андрей каким-то непостижимым образом определил, сколько в стае волков, где бежит вожак, насколько он силен, и даже почувствовал, что следом за ним бежит его подруга, - молодая и дерзкая волчица. Видимо, в этот момент она находилась в крайнем возбуждении, а потому, в нарушение волчьих обычаев, то и дело выскакивала вперед, чтобы бежать наравне с вожаком, за что тут же получала от него примерную трепку, - правда, несильную: вожак любил эту шалунью, а потому прощал ей многое. Андрей почувствовал и это.
  
  Ближе к поляне чужаки перешли с бега на шаг, и обтекли поле будущей битвы полукругом, в центр которого с неспешным достоинством вышел вожак. В каждом движении этого зверя читалась уверенность в собственном превосходстве: за его плечами было немало боев, в каждом из которых сила и удача оставались на его стороне.
  
  Андрей сделал шаг навстречу, чтобы тот понял, с кем ему придется сразиться.
  Вожак, и вправду, был могучим волком, но, все же, не таким, как Андрей. Стая сразу отметила это тихим, сдавленным рычанием. Отметил это и вожак, однако холодная решимость в его глазах говорила, что он по-прежнему неустрашим и вполне презирает смерть, как это и подобает истинному воину.
  
  Ему придавала сил верная подруга за спиной и притихшая стая, за которую он был в ответе. Но, главное, в нем текла благородная кровь его древнего рода, а потому он снова шагнул вперед, и угрожающе рыкнул. После начался ритуал, с которого начинается любая схватка у волков: им предстояло заглянуть в глаза друг другу. После этой церемонии следовала жестокая драка, которая всегда заканчивалась смертью одного из волков, однако исход поединка определялась именно в начале, когда лапы и челюсти еще не были пущены в ход.
  
  Итак, - глаза в глаза! Что же увидел Андрей во взгляде вожака? В нем читалась злобная и кровожадная веселость, а также обострившийся инстинкт прирожденного убийцы. Кроме того, в его ожесточившемся взгляде была непоколебимая решимость скорее умереть, чем отступить.
  
  Да, взгляд вожака впечатлял: перед лицом смерти так достойно мог вести себя только настоящий воин. Впрочем, такое можно прочесть в глазах любого волка перед схваткой. А вот вожак, заглянув в глаза Андрея, вдруг оступился, и зримо дрогнул, - показалось даже, что у него подогнулись задние лапы, и он сделал полшага назад. О, да! - его охватило на миг замешательство.
  Еще бы! В глазах Андрея ему открылось нечто, что вожак видел впервые. И, кажется, это было именно то, о чем он не раз слышал в детстве, когда был маленьким, непоседливым волчонком.
  
  Его дед, - беззубый, и уже почти слепой волк, - любил потешить внука волчьими байками, и часто рассказывал ему легенду о том, что есть на свете удивительные волки, которым остальная серая братия - не чета. Потому как сила в них великая. Суть всего рода волчьего. "Опасайся ходить их тропами, - строго наставлял его дед. - А если придется с таким драться, то уж бейся насмерть, не посрами деда".
  
  Андрей шагнул вперед, давая понять вожаку, что пора приступать к схватке. Волнение, с которым он ожидал прихода чужаков на поляну, уже выветрилось из него: вместо смутной тревоги в Андрея вселился азарт и предвкушение драки, которым только и можно усладить суровую волчью душу.
  
  До вожака было метров пять: это расстояние легко преодолеть одним прыжком, на излете которого можно изловчиться, и порвать глотку чужаку. Кажется, они вместе подумали об этом, и в один момент кинулись друг на друга. С грозным рычанием их тела сшиблись в полете. От короткого и сокрушительного удара в грудине вожака что-то хрустнуло, - он отлетел далеко назад, и упал набок. Андрей тут же накинулся на него.
  
  "Нужно постараться извернутся в полете, и в падении достать зубами брюхо", - помыслил Андрей. Он развернулся в воздухе, и снова атаковал вожака, который почти успел вскочить на передние лапы. Все вышло так, как и задумал Андрей: он протаранил бок вожака, и распустил клыками его брюшину по всей длине. В лицо Андрею ударил фонтан горячей крови, которая ослепила его. Если бы вожак еще мог драться, Андрею пришлось бы несладко. Он наугад отпрыгнул в сторону, и несколько раз встряхнул головой. Сквозь красную пелену он увидел, как его противник бьется в предсмертных судорогах.
  
  "И это все?!.." - чуть не взвыл Андрей: в его воображении волчья схватка рисовалась более захватывающей и ожесточенной. Он был едва ли не сокрушен таким быстрым исходом: его неукротимый дух воина, восставший из небытия, настойчиво требовал продолжения драки.
  
  До Андрея донесся тихий, жалобный стон. Он обернулся на звук, - это скулила подруга умирающего вожака: она повалилась в траву и безутешно оплакивала любимого.
  
  Андрей с надеждой посмотрел вокруг: может, кто-то еще бросит ему вызов? Это было бы славно.
  
  Но нет, - оторопевшая стая отозвалась на его взгляд лишь сдержанным ропотом, а выйти в центр поляны никто уже не решился. Андрей выждал еще для верности, а после грозно взвыл, обращаясь к пришлой братии. Вой у него получился странным: оказывается, и у волков есть крепкие словечки, - они вышли у Андрея сами собой, и сразу привели всех в чувство. В стане чужаков тут же прекратились все звуки: обескураженная стая сбилась неладным клином, и без следа растворилась во тьме, пронизанной запахом свежей крови.
  
  Ее неповторимый, волнующий аромат растекался по поляне широкими волнами. Он перемешивался с лунным светом, и вселял в Андрея неизъяснимый трепет и особое, недоступное ему ранее блаженство. Скоро оно стало переполнять его, - так лава переполняет горячее сердце вулкана, перед тем, как вырваться наружу: он захотел прямо сейчас возвестить миру о своей победе. Из него вырвался протяжный, ликующий вой, - и не было в ту ночь уголка в лесу, где бы его не слышали дрожащие лесные твари.
  
  Не было такого уголка и в Нефедково: жители деревни без счета крестились, слушая этот вой, и суеверно запирали все засовы и ставни.
  
  Когда Андрей, наконец, смолк, до него донеслось кроткое рычание за спиной, - Полина! Он совсем забыл о ней во время схватки! А она уже заждалась его.
  Это была их самая сумасшедшая ночь. Возбуждение после схватки еще не оставило Андрея, и теперь к этому ликованию прибавилось другое, - уже знакомое ему, пьяняще-теплое марево, что исходило от ласковых прикосновений Полины. Соединившись вместе, эти ощущения тут же подмяли, опрокинули Андрей в светлые омуты блаженства и неги.
  
  Полина была в ту ночь божественна. Сначала она с шумным дыханием принялась облизывать кровь с его носа своим горячим, проворным языком. Андрей закрыл глаза, и утробно урчал от наслаждения. Потом они повалились в траву, и начали тешиться.
  
  Скоротечный поединок оставил у Андрея слишком много сил, и теперь он выплескивал, - или, даже, обрушивал, - их на Полину. Она со смиренным визгом принимала его любовный напор, и еле могла при этом стоять на дрожащих лапах. Хребет ее изгибался от слишком яростного и долгого натиска, а дыхание застревало в пересохшей от возбуждения глотке. Когда все кончилось, они пали в изнеможении на траву, и оба почувствовали, - еще одна капелька счастья просто убила бы их.
  
  Андрей медленно перекатывался с бока на спину, а потом обратно, - глядя то на Луну, то на Полину, которая по-прежнему содрогалась от мелкой дрожи, и дышала тихо-тихо, с нежными стонами. Тут на Андрея что-то нашло: он торжественно, - привстав для этого на передние лапы, - обратился к Полине:
  
  Мысль о тебе врачует дух,
  Проходит чувств гроза,
  Как если долго в лунный круг
  Смотреть во все глаза.
  
  Полина навострила уши. Два желтых пятна над ее глазами поползли от удивления вверх. Она какое-то время молчала, - видимо, повторяла про себя эти строки. Отблагодарив Андрея нежным, - нос в нос - прикосновением, прошептала:
  - Какие красивые стихи...
  
  Потом неуверенно спросила:
  - Ты сам сочинил их?
  
  Андрей широко лизнул ее шею, а потом признался:
  - Нет... Их написал Гёте... Великий поэт... А по крови - наш брат...
  
  Полина отстранилась от него с недоверием:
  - Ты думаешь, он был волком?
  
  - Конечно! Натуральный немецкий волчара. Сама посуди: эти стихи - сущий вой, только сложенный в рифму. Не могли же они прийти в голову какой-то собаке!
  Андрей стал невольно перебирать в уме великих людей, происходящих из волчьего братства. Сначала подумал о Вагнере. У этого вся музыка - волчий вой. Причем, вой особый, - бравурный, леденящий, прощальный, - будто все оперы он сочинял в капкане с раздробленными лапами. Как же его звали?.. Не помню...
  
  - Рихард, - подсказала Полина: она, оказывается, слушала, о чем думает Андрей.
  
  - Славное имя для волка, - отозвался тот. - В нем так и чувствуется рычание. Послушай: "Рр-р-рихар-рр-рд", - произнес он, жестко и звонко налегая на "р". Ему так понравилось, что он еще раз с удовольствием повторил: "Рр-р-рихар-рр-рд".
  
  Ободренный таким открытием, Андрей продолжил рассуждать:
  - Знаешь, я думаю, что все великие люди были волками. Иначе у них не хватило бы дерзости свершить то, что они свершили.
  
  - Не только великие, - продолжила Полина. - Все люди, когда влюблены, превращаются на время в волков. И даже последний пес может сравниться в благородстве с волком, если только по-настоящему и безрассудно влюблен. Недаром влюбленные находят удовольствие в прогулках под Луной. Но как только любовь уходит, люди опять превращаются в собак, - вздохнула Полина.
  
  - Ну вот... - фыркнул Андрей. - Начали говорить о волчьем, а свернули... Тьфу ты...
  Извиняясь, Полина лизнула его в самый кончик носа, и нежно заурчала.
  Они еще долго наслаждались несказанным волчьим счастьем, и лишь под утро, когда Луна стала прощаться с ними, направились домой.
  
  После той безумной ночи Андрей проспал до обеда. Сладко потягиваясь, он вышел на крыльцо, когда солнце забралось на макушку неба: Полина уже хлопотала во дворе по хозяйству.
  
  - Доброе утро! - крикнул Андрей ей весело.
  
  - Добрый день, - с улыбкой поправила его Полина.
  
  - День так день, - согласился Андрей. - Я вот что думаю: не сходить ли нам сегодня на речку? Всем вместе.
  
  Полина пожала плечами, и шумнула в избу:
  - Антоша! Сынок! На речку хочешь?
  
  - Ура!.. Ура!.. А дядя Андрей пойдет? - послышалось из дома.
  
  - Куда ж я без вас? - рассмеялся Андрей.
  
  Всего через час они с Полиной нежились на берегу под полуденным солнцем, а неугомонный Антошка носился по берегу с удочкой в поисках "клевого" места.
  - Хотел тебя вчера спросить, да не до того было, - едва размыкая губы от зноя, заговорил Андрей. - Тогда, перед боем, помнишь? - почему ты была так спокойна? Неужели заранее знала, кто победит?
  
  - А ты сам разве не знал? - не открывая глаз, ответила Полина.
  
  - Знал, - признался Андрей. - А почему знал, и сам не пойму.
  
  - Я хотела сказать тебе до драки... - повернулась Полина к Андрею лицом.
  
  - Что сказать?
  
  - Видишь ли, - виновато улыбнулась Полина. - Эти волки не могли убить нас.
  
  - Почему это? - у Андрея от удивления даже прорезался голос сквозь прежний шепот.
  
  - Почему? - переспросила Полина, и заглянула ему прямо в глаза. - Мы с тобой не простые волки, мы - оборотные, - гордо произнесла она.
  
  А потом объявила Андрею нечто немыслимое:
  - Нас могут убить только собаки.
  
  - Как это? - почти выкрикнул Андрей, и после еще раз повторил, уже шепотом: - Как?
  
  - По-разному... - нахмурилась Полина, и поправила ему сбившуюся прядь волос. - Слышал, наверное, про осиновый кол, про серебряные пули...
  
  - Так это правда? - поразился Андрей. - А я-то думал, что все сказки людей - это бред собачий.
  
  - Так и есть, - кивнула Полина. - Все, кроме этой. Ведь ее людям рассказали сами волки.
  
  - Что?!.. - Андрей не верил своим ушам: - Волки?.. Зачем?!!..
  
  И Полина поведала ему эту историю:
  - Это было давно, - она начала свой рассказ медленно и торжественно, будто обрядовый напев: ее речь стала приближаться к той самой грани, за которой могла обратиться в открытый волчий вой. - Наш род тогда правил миром, и наслаждался своим могуществом. А люди были стадом пугливых и жалких животных, так что наши предки не видели в них угрозы. Вот и рассказали, себе на беду. Откуда им было знать, что семейство псовых так быстро расплодится? И скоро настал черный день для нас. Люди сбросили волков с их исконного трона мира. С тех пор для таких, как мы, осталась лишь ночь: только ее люди не могут отнять у нас, - как не могут отнять Луну у ночного неба.
  
  Андрей долго молчал, потрясенный рассказом Полины, а после - уже без прежнего жара в голосе - спросил:
  - А кто рассказал людям сказку о том, что упыри, вампиры и прочая нечисть - наши родственники?
  
  - Эту ерунду, Андрюшенька, собаки придумали сами, - отозвалась Полина.
  Андрей нахмурился: очень уж не легло ему на сердце это "Андрюшенька". От него разило чем-то человеческим, - и слюнявым, и наигранным, и подленьким одновременно. Полина тут же раскаялась за это собачье слово, и пообещала больше никогда не произносить его.
  
  После каждый из них остался наедине с собой, - в суровом молчании и в скорби по утраченному предками владычеству.
  
  Андрея настолько захватили те далекие события, что он даже не нашел возможности поговорить о насущном. С некоторых пор с Полиной стало происходить нечто странное. Она на глазах преисполнилась некой значимости, и особой, волчьей нежности. Изменения эти были столь вопиющими, что даже сквозь блаженную слепоту, - вечную спутницу настоящей любви, - Андрей разглядел их. Сначала хотел спросить об этом Полину напрямик, но после решил догадаться. Предчувствие настойчиво говорило, - это будет благая весть. И вот Полина открылась сама.
  
  В ту ночь они затеяли на поляне очередное любовное сумасшествие. В какой-то миг Полина затихла, и кротко повела кончиком дрожащего носа по шее Андрея. Тот сразу понял, что Полина сейчас шепнет ему что-то важное, что-то самое заветное для них двоих. Он уже затаил дыхание в мучительном предвкушении, но Полина вдруг передумала, и с радостным визгом вскочила на все четыре лапы, - такой странной Андрей никогда ее прежде не видел.
  
  Когда Полина вышла в центр поляны, Андрей понял, - она вовсе не передумала, а просто решила открыться ему не шепотом, а торжествующей волчьей песней: чтобы все, кого только могла вместить в себя эта ночь, узнали новость вместе с ее любимым.
  
  Андрей тоже вскочил на лапы, и замер в ожидании. Полина вскинула голову, и на удивление звонкий, - словно и не волчий - вой вырвался из нее, и заметался среди макушек деревьев. Сначала была обязательная для волков церемония: Полина благословляла Луну, и с величайшим почтением обращалась к духам предков. И только потом, на самой высокой и радостной ноте она пропела, что скоро у нее, - у Андрея даже дух захватило, - появятся волчата.
  Закончив свою торжествующую песнь, Полина упала в траву, и зашлась тихим, блаженным визгом: счастье буквально переполняло ее, и она ничего не могла с этим поделать.
  
  Андрей долгим прыжком настиг Полину, которая уже поджидала его с непостижимым лукавством во взгляде. Они принялись кататься по траве, и дурачиться, словно маленькие волчата. Потом вдруг резко остановились, - так захотел Андрей. Полина посмотрела в его горящие глаза, и прочла в них то, что спустя миг он произнес шепотом: "Я люблю тебя... Люблю... Люблю..." А после задрал голову, и взвыл, задыхаясь от счастья: "Я люблю тебя-я-а-а-а-а-аа!!!..."
  С тех пор их жизнь приобрела новый смысл. У них будут волчата! Уже сама мысль об этом заставляла их трепетать.
  
  На какое-то время это даже затмило тяжесть приближения момента, когда Полине нужно было вынести приговор своему Антошке. Это диктовалось суровым духом волчьих законов, и ничто уже не могло изменить судьбу полукровки. С каждым днем Полине становилось все труднее откладывать исполнение долга, а потому вой ее каждую ночь становился все безысходнее.
  И однажды Андрей почувствовал, что внутри нее что-то оборвалось. В тот самый миг он понял: сегодня она готова, - готова на все.
  В тот же день Полина попросила его съездить в Старую Калитву, - заброшенную деревню на другом берегу реки.
  
  - Там живет моя бабка, Агата Мефодьевна, - наставляла она в дорогу Андрея. - Передай ей от меня поклон, а еще это, - и Полина протянула Андрею листок бумаги, сложенный вчетверо.
  
  - Это все? - переспросил Андрей.
  
  Полина долго молчала, словно не зная, что ей ответить на этот простой вопрос, а потом тихо выдохнула:
  - Все...
  
  Андрей кинулся ехать тут же, немедля. Хоть Полина и говорила, что дело не срочное, однако он по глазам ее видел, насколько важна для нее эта оказия.
  Старая Калитва произвела на него могучее впечатление. Она сразу опьянила его своей неповторимой прелестью: величественная, первозданная природа, вокруг - ни единой собаки, и тишина, которую не нарушали чужаки много лет. Андрей даже подумал, что и им с Полиной не плохо было бы переехать жить в такое дивное место.
  
  Он, конечно, не посмел растревожить заповедный покой деревни своей адской машиной, а потому оставил "Москвич" за околицей. Спросить, где живет старая Агата было не у кого, - деревня-то вымерла, - однако ему этого и не требовалось: дорогу, что вела к нужному дому, указывали частые волчьи метки с резким, мускусным запахом.
  
  По этим верным приметам он скоро добрался до приземистой, кряжистой избы, от которой за версту разило волчатиной. Когда он подошел к калитке, на крыльце дома уже стояла сухонькая старушонка, - видно тоже гостя учуяла, - и поджидала его, растянув в радушной улыбке изломанные морщинами губы.
  
  - Здравствуйте, Агата Мефодьевна, - поклонился он с почтением старой волчице.
  
  - Здравствуй, здравствуй, - неожиданно молодым и сильным голосом ответила старушка. - Надо же, какой красавец ко мне пожаловал! Дай-ка я на тебя полюбуюсь. Чей же ты будешь, такой пригожий? Как звать-величать тебя?
  
  - Андреем зовут меня. А приехал я к вам, бабушка, из Нефедково.
  
  - Никак от Полины? - догадалась та. - Больше из тех краев мне привета не от кого ждать. Что ж мы в дверях стоим? - спохватилась вдруг старая. - Проходи в дом, гостем будешь. Проходи-проходи, Андрюшенька...
  
  Слово "Андрюшенька" из уст старой волчицы неожиданно легло на сердце Андрея с такой материнской нежностью и заботой, что не только не покоробило его, а, напротив, заставил радостно заскулить, - как маленького, несмышленого волчонка, которого вдруг приласкали старшие волки.
  
  И Андрей шагнул за порог. Внутри дома запах волчатины настоялся настолько, что у него засвербело в носу. Несмотря на полуденное пекло, в избе царили прохлада и полумрак: все окна были закрыты.
  
  - Присаживайся, милок. С чем пожаловал? Как там Полина живет-поживает? Ладно ли у нее все? Не болеет ли? Не кручинится? - засуетилась вокруг него старушка, угодливо смахивая платком давнишнюю пыль с широкой скамьи.
  
  - Жива-здорова, чего и вам желает, - невольно подхватив ее распевную манеру, ответил Андрей. - А кроме низкого поклона, Агата Мефодьевна, велела передать вам это, - он достал из кармана листок, и с почтением протянул его хозяйке.
  Та густо прищурилась, и стала читать письмо, время от времени покачивая головой.
  
  - Ох-ох-ох...- неладно выдохнула она, когда закончила читать, и медленно смежила веки. - Решилась, похоже, Полинушка... Ну, вот что: поезжай-ка обратно в Нефедково, ты там сейчас нужней. Передай Полюшке привет от меня, да скажи, что я справлю все, о чем она просит.
  
  Старушка не по годам легко поднялась, и проводила Андрея до порога.
  - Эх, Андрюша, - горестно вздохнула она, и глубоко, до самых печенок, пронзила его своим хмурым взглядом, - у Полины-то хоть тяжкий выбор, да был. А у тебя, касатик, и выбора-то не будет. Будет только исход. Да такой постылый, что и язык не повернется сказать какой, - после этих слов она еще раз вздохнула, и, не совладав с нахлынувшим чувством, незаметно перешла на тревожное, утробное подвывание.
  
  Сбитый с толку таким путаными и грозным предсказанием, Андрей хотел было расспросить старушку обо всем поподробнее, да где там: дверь уже затворилась за ним с натруженным скрипом, а тревожить старую волчицу еще раз ему было как-то совестно. "Если бы могла, и сама бы сказала", - так рассудил он, и с оборванным сердцем отправился к машине.
  
  Всю дорогу до дома Андрей пребывал в растущем смятении: эх, разбередила, растревожила ему душу старая разбойница своими пророчествами. Он пытался истолковать их то так, то эдак, но всякий раз у него выходила какая-то путаница. В итоге он не на шутку разозлился на Агату Мефодьевну. "Черт бы тебя побрал... - ударил он, в сердцах, кулаком по баранке. - Видно, не только люди к старости из ума выживают, но и волки. Эта, как ни крути, точно сбрендила. Нагородила абы что, а мне теперь голову ломай, - что за выбор? что за исход? Тьфу ты, старая..."
  
  И вдруг до него дошло, - сегодня ночью у него с Полиной все изменится: все порвется по живому, безвозвратно, решительно - раз и навсегда. Он узнал бы об этом раньше, если бы только прочел записку Полины, что отвез в Старую Калитву. Но такого Андрей даже мыслях не держал: он же волк. Это для собак подобное запросто, а для волков - немыслимо.
  
  Безотчетное волнение подстегивало: Андрей нещадно гнал свою машину. Осатаневший "Москвич" надсадно выл на подъемах и виражах, словно старый, издыхающий волк. Наконец, из-за леса показалось Нефедково. Затормозив у своих ворот, он скорее кинулся в дом. Полина ждала его у порога.
  
  - Что ты так разволновался, глупый? - медленно провела она по его волосам рукой, а у самой в глазах - пустота. Пустота и отчаянье. - Отвез письмо? - спросила Полина больше взглядом, а не словом.
  
  - Да. Агата Мефодьевна велела передать, что все исполнит, - ответил Андрей, продолжая с тревогой вглядываться в глаза напротив.
  
  - Вот и славно... вот и хорошо, - как маленькому приговаривала Полина, продолжая теребить его макушку в отрешенной задумчивости. - Все будет хорошо. Вот увидишь. Все будет хорошо, - твердила она, словно заклинание, однако Андрей чувствовал, что сама она не слишком-то верит в свои слова.
  
  - Я пойду, - произнесла, наконец, Полина. - До ночи много чего переделать нужно... Ох, и ночка у нас сегодня будет, Андрюша... Ох, и ночка... - с этими словами она развернулась, и пошла домой сама не своя.
  
  Андрей остался на крыльце. Он уже ничего не понимал: сначала Агата смутила ему душу словом, а теперь Полина какую-то чудь чудит...
  
  Одно лишь он знал точно, потому как чувствовал это нутром своим волчьим: не след ему сейчас подступаться к Полине с расспросами. Нужно дать ей побыть наедине с собой.
  
  Андрей смахнул рукавом холодный пот со лба, и зашел в дом. Рухнув на диван, он стал дожидаться наступления ночи, - а что еще оставалось делать? Впервые в тот день он ждал ее не с привычной радостью, а с недобрым и вещим холодом в груди.
  
  Ночь будто нарочно испытывала его терпение, - медлила, и ничем не выдавала своего приближения. Белесая макушка солнца долго весела над горизонтом, отчего в Андрее набирала силу та самая боль, которую волк постигает, оказавшись в челюстях премудрого охотничьего капкана. И вовсе не раздробленные лапы причина боли, а то, что впереди не осталось уже ничего, - только лишь смерть.
  
  И вот, наконец, светило погрузнело, и на глазах кануло в легкую дымку за лесом.
  
  Как только стемнело, Андрей успокоился. Ночью он, вообще, чувствовал себя неуязвимым. Вот и сейчас: разноголосый хор его тревог и волнений вдруг сошел на нет. Непонятные слова, которые наговорила ему старая волчица, - о выборе Полины, и о каком-то исходе для него самого - перестали, наконец, мучить, и отпустили его из своих лабиринтов. Андрей вышел из дома, и направился в лес по знакомой до последнего камушка тропинке.
  
  Полина уже ждала его на поляне, - в волчьем. В этот раз она не лежала, как обычно, в траве, а без остановки металась по кругу, жалобно скуля и подвывая на странный лад, - не задирая, как обычно, морду к небу, а, наоборот, опустив ее почти до земли, словно не смея взглянуть в глаза Луны, величественно царствующей в ночном небе.
  
  Андрею было достаточно одного лишь взгляда на любимую, чтобы понять: сегодня она и впрямь готова на все. Если гордую, свободную волчицу довести до крайности, ее уже ничто не остановит: Полина, без сомненья, решила разорвать тот кровный узел, что связал ее с миром собачьей скверны, - здесь и сейчас.
  Увидев Андрея, она издала короткий, вымученный рык, и бросилась к нему навстречу. В какие-то моменты той ночи Андрей совсем не узнавал свою подругу. Казалось, она хотела вложить всю себя, - все свои силы, всю свою любовь, всю нежность к нему, - в каждый их общий порыв и движение, да так, чтобы уже ни что не осталось на завтра. Тогда-то Андрею и открылось: завтра у них не будет. А еще постиг, что этой ночью произойдет что-то, что навсегда оборвет их тайное счастье: вот поэтому Полина и хочет, чтобы счастье это оборвалось у них на самой высокой и нежной ноте.
  
  Они тешились до тех самых пор, пока силы одновременно не покинули их, и оба рухнули, почти бездыханные в траву, которая до самых корней пропиталась не только их обычными запахами, - ароматами любви, радости и блаженства, - а еще и невыносимым, терпким привкусом скорого краха, и какой-то самой последней, самой страшной безысходности для них обоих.
  
  Теперь Андрея изводил только один вопрос: "Что дальше?" Он понимал, что ждать ответа оставалось недолго, и близость неминуемой развязки еще больше сокрушала его. Все тело Андрея забрала крупная, отдающая куда-то в потроха, дрожь: так нарастал в нем безотчетный, суеверный ужас. Полина же безмолвно лежала рядом, и в ее опустошенном, затверженном взгляде было намешано столько непостижимого, что Андрей даже робко ткнулся ей носом в шею, пытаясь разбудить в ней свою прежнюю подругу, - самое озорное и сумасбродное существо на свете.
  
  Увы, теперь в ее глазах властвовало мрачное отчаянье и непреклонная воля: это уже была совсем другая, незнакомая ему Полина. Смутные и тревожные предчувствия окончательно воцарились в душе Андрея, заставив этого матерого, могучего волка почувствовать себя жалким, беспомощным щенком.
  Наконец, Полина резко поднялась, словно решившись на что-то, и выбежала из круга поляны унылой трусцой. Она, почему-то, направилась в ту сторону леса, которую они всегда считали местом гиблым и ненадежным.
  
  Насилу справившись с оцепенением, Андрей вскочил на лапы с истошным визгом, и покорно последовал следом. Теперь он даже не пытался занять место впереди. Это был не тот случай. Не ему, а именно Полине суждено было прокладывать в ту ночь линию их общей, неисповедимой судьбы, и она упрямо вела Андрея в глубину леса. Он безропотно следовал за ней, повинуясь какому-то неведомому року, - тому, что сперва всецело завладел ее подругой, а теперь и им самим.
  
  Они бежали долго, и всю дорогу Андрея преследовало странное наваждение: ему казалось, что деревья вокруг него гнутся вразнобой с глухими, утробными стонами у обнажившихся корней, словно кто-то закопанный в землю шевелит пальцами, торчащими наружу, и мучается в последней агонии.
  
  Когда лес, наконец, расступился, они оказались на краю высокого обрыва. Андрей думал, что знает свой лес до последней тропинки, однако это проклятое место он видел впервые. То, что оно и впрямь проклятое, Андрей понял сразу: подойдя к краю обрыва, он глянул вниз, и тут же отскочил с жалким, отчаянным визгом: открывшееся зрелище показалось ему настоящей чертовщиной: это было и страшно, и... очень знакомо.
  
  "Вот только откуда?" - пытался припомнить он, где мог видеть подобное: внизу, прямо под ним, лежала молодая осина, поваленная бурей. Ее ствол был косо и высоко надломлен. Бледным острием открытого дерева могучий осиновый кол торчал вверх, указывая точно на Луну, что непривычно угрюмо нависла над ними в ту ночь: теперь ее свет не придавал сил, а, наоборот, вселял в Андрея какую-то оторопь.
  
  Повинуясь необъяснимой, гнетущей воле, он вновь подошел к краю обрыва, и, словно завороженный, стал с опаской вглядываться в этот свежий, угрожающий разлом, неестественно ярко белевший в отвесном свете Луны.
  Потом Андрей вздрогнул от неожиданного прикосновения, - это Полина положила ему голову на спину, и замерла, чуть дыша. У Андрея оборвалось сердце: он понял, что она прощается, - навсегда. А еще понял, что уже ничего не может с этим поделать. Никто не может.
  
   Полина издала протяжный грудной звук, больше похожий на стон, нежели на вой, после чего подошла к обрыву, и устремила вниз взгляд одержимой. Теперь в раскосых миндалинах ее неподвижных, прекрасных глаз отразились разом и дрогнувшая тьма, и сработанный самим провидением оскал смерти, - разлом молодой осины. От осознания предстоящего кошмара Андрей впал в новое оцепенение: его немилосердно сотрясала сквозная дрожь, а вещее сердце билось так, что, кажется, вознамерилось выскочить наружу через его пересохшую глотку.
  
  И вот миг настал, - Полина решилась. Она слегка попятилась, а затем с отчаянным визгом оттолкнулась задними лапами от края обрыва, и сорвалась вниз. Андрей взвыл от ужаса, и безумным взглядом стал сопровождать этот полет навстречу смерти. В последний момент он не выдержал, закрыл глаза, и в тот же миг раздался зловещий, сухой треск: так рвалась плоть дьявола под натиском зазубренного осинового клина. Тут же в нос Андрею ударила тугая волна запаха волчьей крови, - горьковатого, нежного аромата Полины, от которого у него вмиг закружилась голова, - но уже через секунду все исчезло, оставив лишь щемящую, безответную пустоту и отчаянье.
  
  В голове Андрея стоял невыносимый гул, - все смешалось у него перед глазами, и вразнобой завертелось адово в бесконечной юдоли. Он упал без сил на брюхо, и опрокинутое сознание тут же оставило его. Потом он все же смог открыть глаза и подняться. Разлом осины, еще недавно белевший во мраке ядовито-белым клином, теперь был багровый: он жадно пил своими порами кровь молодой волчицы.
  
  Андрей чувствовал, как дрожат и разъезжаются в стороны лапы. У него не было сил сопротивляться: он снова пал на брюхо. Голова его теперь свисла с края обрыва так, что жуткое зрелище волчицы, нанизанной на огромный кол, оказалось прямо перед его глазами.
  
  Он зажмурился, но это ничего не изменило: застывшая в безжизненной позе Полина и дымящийся разлом осины, навылет пробивший ее тело, так и остались перед ним. Вконец обессилев, он так и глядел на весь этот ужас с закрытыми глазами, - и жалобно скулил, и выл, и рычал, - снова и снова.
  
  Наконец, он смог отползти от края бездны, которая навсегда разделила его с Полиной, и побрел прочь от этого страшного места. Он шел наугад. Все звериные инстинкты оставили его в тот миг: Андрей уже не предчувствовал, как раньше, препятствий впереди, - он то проваливался в ямы, то натыкался на пни, то с треском лез через непроходимый бурелом.
  
  Очнулся он лишь оказавшись на их любимой поляне. Окинув ее взглядом, Андрей почувствовал, что задыхается. Его кружили в слепом вихре страшные, разрывающие душу видения: ярко-белый осиновый кол, - вечный и зловещий часовой волчьей смерти, - Полина, распластавшаяся в последнем прыжке, а после - кровь на разломе осины: уже обреченная, уже мертвая, быстро хладеющая кровь его подруги.
  
  Именно в тот жуткий момент Андрей осознал весь ужас и необратимость случившегося, а потому взвыл, - да так тошно, так муторно, что, кажется, сама Луна открыла свои сонные, серебристые вежды, и обратила свой сумрачный лик на несчастного волка.
  
  А в Нефедково люди и вовсе не находили себе места: никогда прежде им не доводилось слышать из леса такие жуткие завывания, как в ту ночь. Собаки во дворах едва не душились на своих ржавых цепях, пытаясь сорваться, и бежать от страха, куда глаза глядят. Да где там! Надежно прикованные, они лишь хрипели от того мутного ужаса, что сокрушил их, и властно внушил единственное желание - оказаться как можно дальше отсюда, чтобы не слышать этого страшного зова.
  Андрей возвращался домой по деревенским улицам, стараясь не обращать на этот гнусный лай никакого внимания, однако не смог: у собственного порога его нервы все же не выдержали, сдали. Та самая шавка, которая всегда первой затевала паскудный лай, и теперь заходилась так, что у Андрея противно отдавалось где-то в затылке.
  
  В этот момент именно в ней, в этой беспородной, мелкопакостной сучке, что взахлеб заливалась за высоким забором, для Андрея воплотились все несправедливости и муки его нескладной судьбы. Сперва у него в груди само собой родилось злобное рычание, затем обнажились клыки, а уже в следующий миг он легко взлетел над этим двухметровым забором в могучем прыжке. Шавка тут же подавилась лаем, и смолкла, вжавшись дрожащим тельцем в стенку сарая.
  "Сейчас... Сейчас... Еще один прыжок, - торопил расправу Андрей. - Еще одни прыжок, и я разорву тебя на части. Больше не погавкаешь, сс-с-сука..."
  Когда доведенному до бешенства волку осталось до цели всего ничего, ему пришлось остановиться: у подлой шавки не выдержало сердце, и, задубев в предсмертной судороге, она пала перед Андреем с деревянным, мертвым звуком, будто полено.
  
  Разорвать падаль в клочья, даже будучи в состоянии исступления, он не мог: поступить так ему не позволило чувство брезгливости к этой дохлой псине с ее рахитичными, вывернутыми наружу лапками.
  
  Андрей фыркнул, и с разбега перемахнул обратно через забор. Видимо, духи предков окончательно отвернулись от него, раз не захотели помочь даже в такой малости, - не позволили выплеснуть праведный гнев ко всему собачьему племени, и устроить примерную трепку этой неумолчной, истеричной сучке.
  
  Следующим утром Андрей проснулся тяжело: он чувствовал себя в полном разладе и с собой, и с миром. "Что теперь будет? - зажмурился он, с содроганием припоминая события прошедшей ночи. - Вот, значит, какой ты выбор сделала, Полина... Вот о чем говорила старая Агата, а я, дурак, не понял, не догадался..."
  Он до конца был уверен, что умрет щенок. Черт бы его побрал! Однако в душе Полины материнское чувство непостижимым для Андрея образом взяло верх над волчьим, - наперекор всему.
  
  "Убив в себе зверя, она проснется сегодня утром самой обычной бабой в деревне, у которой растет самый обычный сын, - продолжал терзаться Андрей. - Из свободной, благородной волчицы она превратилась в жалкую дворовую псину, навроде той, которой я внушил вчера смерть одним своим видом. И впредь ей будет доступно лишь убогое человеческое счастье, - и то, если повезет. Но - ничего высшего, никаких волчьих радостей. Никаких блаженств по ночам, никакого чувства владычества над миром, - ничего этого, а только лишь серое и убогое человеческое счастье. Эх, Полина... На что ты себя обрекла?.." - Андрей бесился, негодовал, и по-волчьи метался в четырех стенах.
  
  У него уже никогда не будет любимой. Ни-ког-да!!! Ведь все волки - однолюбы. Он любил Полину. Ее не стало. Все, конец. От этой простой, расчленяющей логики Андрея медленно и мучительно выворачивало наизнанку.
  Он вышел во двор. Полина возилась на крыльце дома с сыном, но теперь Андрей не почувствовал ее заранее, как это непременно случается у волков: больше не было ни ее запаха с терпкой горчинкой, ни гулких ударов сердца, которыми он обычно вторил этому аромату. Не было ничего. Это опустошенье хлынуло в Андрея с такой силой, что он едва не завыл прямо с порога, - средь бела дня и в человечьем обличии.
  
  Проклятье! Он уже не мог просто стоять и спокойно смотреть на этого белобрысого щенка с оттопыренными ушами, что сидел на коленях Полины. Именно его Андрей проклинал и винил во всех своих бедах. Он его ненавидел. В какой-то момент Андрей даже почувствовал, что еще чуть, и он сам сделает то, чего не смогла сделать Полина: подойдет сзади, и вцепится клыками в его тонкую, покрытую пушком шею.
  
  "Неужели ты и впрямь этого хотела?! Неужели ты хотела стать тем, кем стала, - простой деревенской бабой? - помыслил он, обращаясь к Полине, однако та уже не была волчицей, и не могла его слышать. - Ведь он тебе сын лишь по понятиям человека, а по волчьим законам - никто! Понимаешь? Никто!!!"
  
  Наконец, Полина обернулась на него, и тут же погрузилась в странное замешательство. Казалось, она пыталась припомнить что-то, но память наотрез отказывалась служить своей хозяйке. Одно только Полина знала наверняка, и черпала это убеждение вовсе не из памяти, а из другого, - более глубокого и чистого - родника: на всем белом свете у нее только две кровиночки, - сынишка, который сидел у нее сейчас на коленях, и этот странный, хмурый сосед, что вышел на крыльцо. "Андрей", - всплыло вдруг у Полины из какой-то непонятной бездны.
  
  - Здравствуй, Андрей, - неуверенно произнесла она.
  
  - Здравствуйте, дядя Андрей! - заголосил следом и Антон, замахав ручонками.
  
  - Здрасте... - невнятно буркнул в ответ Андрей, и вернулся в дом.
  
  После обеда он вновь вышел во двор, и с прежним унынием стал наблюдать, как Полина развешивает на веревках белье после стирки. Та, конечно, чувствовала, что угрюмый сосед, обративший ее в непонятное смятение утром, опять бесцеремонно глядит на нее, однако теперь это не смущало Полину. Она лишь безотчетно и горячо млела под его тяжелым взглядом, и всякий раз нарочно задерживалась, когда тянула к веревке очередную наволочку, чтобы взмокшее платье зримо подхватывало ее тугие, плавные бедра.
  
  Так продолжалось до тех пор, пока Андрей, наконец, не прогнулся духом, и принялся думать по-человечьи, сладенько: "подойти бы сейчас к ней, подхватить на руки, а там - как в первую ночь: до одури, до беспамятства, до воя..." Однако тут же - могуче и широко - разверзся другой голос в размякшей душе его. Этот голос холодно и презрительно рек: "Перво-наперво, нельзя путаться с собаками". У Андрея даже потемнело в глазах от такого. С пришибленной душой он вернулся в дом, и кинулся с разбега на диван, воткнувшись лицом в подушку.
  
  Рассудок его обморочно метался из тупика в тупик, надеясь найти для себя хотя бы временное облегчение от изуверской пытки одиночества, на которое обрекла его Полина. Вскоре тот же холодный голос разразился очередным безжалостным упреком: "Что ж ты скулишь, будто пес смердящий? Ты же волк! Не позорь род!! Будь тверд!!! Так велит твоя кровь".
  
  Но у Андрея не получалось быть твердым. В первую же ночь он обежал все их любимые места, но щемящая боль в его сердце от этого не утихла, а, напротив, стала еще сильнее. Скоро у него уже не осталось сил даже на то, чтобы просто завыть с горя на скрытую тяжелыми тучами Луну, - в ту ночь даже она, всемогущая покровительница волков, отвернулась от него.
  
  С тех пор он уже не бродил по ночам, - он вообще перестал выходить из дома. За пару недель Андрей оброс щетиной, исхудал, а глаза его стали вместилищем всей боли и отчаянья, которые только могут обрушиться на пропащего в этом мире. Его глаза становились человеческими.
  
  Если же ему удавалось на время взять себя в руки, он принимался холодно рассуждать о своей будущности. "Что там говорила Агата насчет выбора? - силился он припомнить. - С Полиной все ясно. Она свой выбор сделала. А еще старая волчица сказала, что у меня и того не будет. Выбора, то есть, не будет. Зато будет исход, - тяжело ворочались мысли в его голове. - Что же это за исход?" - не мог он пока постичь очевидное.
  
  Андрею потребовалось для этого еще немного времени, ибо судьбу свою никому не дано постичь разумом, но всегда - именно сердцем, а сердце никогда не торопится с вещим словом. Но и не опаздывает. И уж точно никогда не ошибается, если вдруг заговорит.
  
  Вот и Андрею вскоре открылось. В ту ночь он вышел из дома сам не свой. Андрей не знал точно, что именно будет делать и куда пойдет, но ясно предчувствовал, что сегодня в его жизни закончится разом все: и муки, и боль, и одиночество.
  Он не заметил, как обернулся по дороге волком, и через пару часов оказался на краю того самого обрыва, с которого Полина недавно бросилась вниз. "Так вот оно что..." - только теперь до Андрея вполне дошло, куда именно завело его движение оскопленной, увядшей души, и какая лютая судьба ему уготована. "Вот он, значит, мой исход, - вперился он настороженным взглядом в хищный разлом осины. - Видно, об этом наставляла меня старая волчица".
  
  Андрей решил не медлить: ведь то, что ему предстояло совершить - это не просто позор для волка: это нечто противоестественное самой его сути! Подобный исход даже у собак считается греховным, что уж тогда говорить о том, насколько сурово толкуют это законы волчьи. Путь волка, - зверя гордого и свободного, - это непременно путь воина, путь победителя, путь хищника: дерзкого, неукротимого, благородного. Это вечная битва, и холодное равнодушие к смерти во время схватки. Но ни один волк никогда не бросит к ногам смерти свою жизнь по собственной воле.
  
  "Сейчас!.. Сейчас!.. Нужно просто дойти до края, и сорваться вниз", - пытался призвать он на помощь оставшиеся силы, вглядываясь в темноту оврага. Но, едва помыслив об этом, Андрей начинал чувствовать всем естеством, как гневно ропщет в нем дух предков, как беснуется его благородная кровь, которую он решил осквернить столь недостойным и неслыханным намереньем.
  
  
  К этому нарастающему ропоту тут же присоединился другой, - еще более гнетущий и бравурный: он исходил сверху, и вселял в сердце Андрея почти замогильную жуть и тоску. Он поднял голову. Бледный череп Луны сиротливо торчал в ночном небе и говорил заблудшему волку воистину страшные вещи.
  
  Тягучий голос ночного светила теперь не переполнял его душу ощущением легкости, свободы и безграничной силы. Напротив, он невыносимо уязвлял и выворачивал ее наизнанку, - так, обычно, выворачивает наизнанку от соло трубы в дешевом похоронном оркестре. Рассеянные лучи невесомого, бледного света словно пропитались безмолвным презрением к жалкому волку-отступнику, собравшемуся поступить наперекор священному зову крови. Ему предстояло надругаться, опозорить, предать его.
  
  Андрей почти оглох от того могучего, тысячеголосого хора проклятий, что разразился в сердце его, и застыл у края обрыва. Именно по этой узкой, изломанной кромке земли для него пролегла призрачная, и лишь единожды нарушаемая граница, что отделяет мир сущего от мира теней.
  
  "Что я жду? - пытался он заглушить зов крови возгласами собственного отчаянья, которые в тот миг сравнялись по силе. - Зачем мне длить этот мучительный позор? Зачем продолжать невыносимую пытку?" Андрей осознал: если он промедлит еще хотя бы миг, то уже никогда не сможет свершить того, что задумал. Чаша отчаянья его в душе покачнулась, и всего на мгновенье перевесила зов крови, однако этого оказалось достаточно: Андрей оттолкнулся задними лапами, и с сиплым рычанием бросился вниз.
  
  Распластавшись в полете, он вдруг успокоился: духи в знак отречения от своего собрата разом умолкли, и оставили его в последний миг наедине с собой и со смертью.
  
  Андрей отстраненно наблюдал стремительное приближение бледного оскала древа-убийцы. В самый последний момент все-таки не выдержал, закрыл глаза, и тут же грудь его приняла на себя удар чудовищной силы. Ночь вмиг опрокинулась, и с тяжким стоном рассыпалась на тысячи огней и колючих искр, а потом все стихло, - сгинуло, утонуло, и без следа растворилось в гаснущих всполохах, что расплескались по ночному сумраку.
  
  Следующим утром Андрей проснулся в своей городской квартире от настойчивой трели телефона.
  
  - Слушаю... - ответил он, сняв трубку, и тут же поморщился от непонятной мути в голове.
  
  - Ну, слава богу, - обрадовался кто-то на другом конце провода. - Я тебя уже второй месяц поймать не могу. Ты где пропадал?
  
  Это звонили с работы. Сам начальник до него снизошел. "Аврал!.. Запарка!.. Контракт с немцами горит!.." Какое-то время Андрей еще пытался осмыслить слова, которые шеф метал так же плотно, как тростниковая жаба мечет икру, однако память словно выкинула, исторгла из себя весь этот хлам, - "аврал", "контракт", и еще тысячу пустотелых фраз из офисного обихода.
  
  Поддавшись накатившей зевоте, Андрей закинул голову вверх, и надолго застыл так, отстранив от себя телефонную трубку. Та по-прежнему жила своей бурной жизнью, частью которой Андрей совсем не желал становиться, а потому с досадой отбросил ее. Теперь до его ушей долетал лишь однозвучный пластмассовый шелест. Но даже это оказалось в тягость Андрею, и он отключил телефон вовсе, - выдернул шнур из розетки.
  
  Да уж, аврал на работе, как и сама работа, интересовали его теперь меньше всего. Андрея в тот миг полностью занимало другое, а именно - тщетные поиски ответа всего на один-единственный вопрос, - где же, черт подери, он пропадал весь июль и половину августа? Было ощущение, что он просто заснул на это время очень странным и больным сном, о котором теперь не осталось никаких внятных воспоминаний, а только пустая и безответная протяженность времени и чувств.
  
  И потом: с первого же момента своего пробуждения он совершенно точно знал, чем будет заниматься сегодня. Вернее, он знал лишь то, что станет делать каждую следующую секунду, а вот что с ним произойдет хотя бы через час, он уже не ведал.
  
  Андрей наскоро умылся, выпил кофе, вкус которого открыл для себя заново тем утром, и отправился на автостоянку. Спустя десять минут он уже сосредоточенно крутил баранку, искренне недоумевая: "Куда я еду? Зачем?"
  
  Через полтора часа, на подъезде к Нефедково, его стали обуревать путаные, неясные чувства: с одной стороны он был готов поклясться, что никогда не бывал здесь раньше, а, с другой, все вокруг казалось ему на удивленье знакомым, - до какой-то грудинной, щемящей боли. Даже вот эта карзубая старуха на лавке, которая отчего-то принялась истово креститься, едва завидела его машину, - даже она была ему совершенно точно знакома и неприятна одновременно.
  
  Около одной избы, - на самой окраине села, - Андрей вдруг притормозил, и в смятении вышел из машины. На крыльце дома тут же появилась женщина, и застыла в нерешительности, что наглядно выплеснулась в ее лучистых, пронзительно серых глазах. Странно, но Андрею показалось, что она ждала его, и точно знала, что он приедет к ней именно сегодня, сейчас.
  "Полина", - это незнакомое имя кольнуло его, будто иголкой, так что он тут же, непроизвольно, произнес его вслух:
  - Полина...
  
  - Здравствуй... Андрей... - нескладно ответила ему женщина и дружно зарделась: похоже, ее в этот момент охватили такие же смутные чувства.
  
  Во время наступившей за тем паузы, что-то настойчиво подсказывало Андрею, - это еще не все. Скоро, в подтверждение его догадки, в глубине дома послышались частые шлепки детских ног, а потом на пороге показался шустрый мальчишка, который запрыгал от радости, и закричал, выкидывая вверх свои ручонки:
  - Ура-а-а!!! Дядя Андрей приехал!
  
  - Здравствуй... Антошка... - помахал ему в ответ Андрей, совершенно не понимая, откуда ему известно это имя. - Ну что, поехали? - немного замявшись, произнес он после, продолжая удивлять, и даже почти пугать себя своими же словами и поступками.
  
  - Да, поехали. Мы уже собрались, - с готовностью отозвалась Полина, а затем притихла, будто прислушиваясь к внутреннему эху сказанного: видимо, и для нее каждое произнесенное слово было в тот день откровением.
  
  В их душах, - чужих ли? родных? - стремительно нарастал сумбур от непостижимости происходящего.
  
  "Кто эта женщина? Что за мальчишка с ней? - в голове Андрея всякий миг рождались неразрешимые вопросы. - Почему я в этой деревне? Откуда я знаю эти места?"
  
  Он уложил немногие пожитки Полины в багажник, которая напоследок обернулась, и долгим взглядом распрощалась со своим домом, а после они вместе отправились в город.
  
  По дороге Андрей то и дело бросал на Полину короткие, пытливые взгляды, каждый из которых лишь умножал его недоумение. Под очередным таким взглядом она улыбнулась. Эта улыбка показалась Андрею очень знакомой, и почти что родной: у него тут же отлегло от сердца. "Все правильно", - расправилось в его груди что-то могучее, и в тот же миг неразрешимые вопросы разом унялись, перестав доискиваться у него ответов, которые Андрею уже не суждено было найти. Все они остались для него - отныне и навсегда - по ту сторону ночи.
  
  Превратившись в обычных суетных горожан, Андрей и Полина часто натыкались на нечто необъяснимое, что вдруг лезло то здесь, то там. Вот и живот у Полины. Он тяжелел с каждой неделей, а они почему-то даже ни разу не заговорили об этом. Казалось, им было с самого начала вменено понимание того, что хоть это и есть их плоть от плоти, но они не имеют никакого права на то, что скрывалось в обремененной утробе Полины.
  
  Это странное молчание продолжалась до самой зимы, пока Андрей не застал однажды Полину в безумном и жутком состоянии: она металась по комнате с утробным ревом и с распущенными волосами. Перепуганный до немоты Антошка забился на кухне между стенкой и холодильником, и просидел так, на корточках, несколько часов. Андрей вернулся с работы, и Полина встретила его диким, затравленным взглядом.
  
  - Мне нужно в Нефедково! - навзрыд простонала она.
  
  Андрей почему-то сразу и горячо поддержал ее:
  - Да-да! Тебе непременно нужно ехать в Нефедково.
  
  Наскоро собравшись, они отвезли мальчишку к родителям Андрея, и, одержимые необъяснимым стремлением, выехали за город. Их "Москвич" умудрился пробиться во тьме через все снежные заносы в дороге, и спустя три часа они были на месте. Войдя в дом Полины, Андрей принялся растапливать печь, а Полина все причитала в непонятном, горячем бреду:
  - Ох, пора.... Ох, пора мне... Ох, сейчас...
  
  Она каталась кубарем по кровати, терзаемая изнутри нарастающими схватками. Потом вдруг остановилась, и еле вышепнула Андрею:
  - Поезжай теперь в город, а к утру возвращайся.
  
  Тот молча кивнул, и вышел за порог.
  Полина осталась одна. Перед ее глазами все сливалось в нескончаемом, тягучем мареве, которое все чаще прошивали иглы яркого, холодного света. Неодолимая, восставшая сила нещадно крутила все ее тело, а из горящей груди то и дело вырывалось рычание и долгий, протяжный вой. Она металась так до самой полуночи, пока, наконец, не впала в короткое забытье.
  
  Именно в этот миг дверь в избу отворилась, и на пороге оказалась приземистая старушка. Это была Агата. Она склонилась над кроватью.
  - Ну, здравствуй, Полюшка! Здравствуй, милая! Пришла я. Пришла, как ты и просила.
  
  Полина слышала ее, но ответить не могла: ее терзали невыносимые судороги, и одолевали странные видения. Они наплывали друг на друга в ее помутившемся разуме, и медленно затягивали в холодный, говорящий лишь загадками омут. Перед глазами Полины проплывали в странной пляске и лицо склонившейся старушки, и полная Луна в ночном небе, и лесная поляна.
  
  А еще - два волка: они то бежали куда-то, то ласками тешились, то выли на Луну, - о чем-то непонятном, и, одновременно, таком близком и родном...
  Агата с поразительным, - именно звериным - проворством отпрянула от кровати, и стала кружить по комнате. С нарастающей одержимостью она странно заметалась, - от стены к стене. Сначала по-человечьи, а после - пригнувшись к полу, будто ей что-то вступило в поясницу. Неразборчиво говоря под нос тайное, она устремляла пытливые взгляды на полную Луну, смиренно выпрашивая у той покровительства для предстоящего таинства.
  
  Скоро внутри Полины, что лежала на кровати без памяти, что-то распрямилось, и она слегка шевельнулась. Потом шевельнулась сильнее. Еще сильнее. Наконец, всю ее начало трясти, как трясет последний лист на дереве осенним ненастьем. Стоны, рычание, глухие вопли, которые рвались из Полины, скоро заглушили камланье Агаты Мефодьевны, и через минуту на кровати уже лежала не прежняя Полина, а огромная волчица с горящими глазами лесной разбойницы.
  
  Старуха вскружилась еще больше: она натужно вторила стонам Полины, время от времени круто задирая голову кверху, отчего на ее дряблой шее проступали частые, натянутые жилы. В какой-то момент Полина застонала как-то иначе, глубже, а еще через мгновенье в этот ее грудной стон стали вплетаться новый, едва различимый звук, - тонкий, беспомощный писк: один за другим, из ее чрева появились на свет трое слепых, лобастых волчонка. Стоны Полины тут же прекратились, и она вмиг замерла, будто окаменела.
  
  Агата всплеснула руками, и тут же кинулась суетиться вокруг волчат. Она приголубила каждого, приговаривая без умолку: "Вот и славно, вот и хорошо. Ишь, какие пригожие, - умилялась она. - По батюшке вы, значит, все Андреичи. Так что ты у меня будешь Иваном Андреичем, - ласково ткнула Агата пальцем первого кутенка в его крохотное, тугое брюшко. - А ты, лобастый, нарекаешься Ильей Андреичем, - окрестила она следом второго. - А ты... - задумалась старушка на мгновенье, разглядывая самого крупного из троицы, что без конца ворочался, и бойко сучил своими лапками, - тебя я назову Мишей. Стало быть, величать тебя станут Михайло Андреичем. Но это - когда вырастешь", - ощерила она в счастливой улыбке свои крепкие, не по годам, зубы.
  
  Старушка уложила волчат в простыню, затянула сверху узлом, после чего закатила глаза, и пала навзничь, словно ее настиг приступ падучей. После этого Агата принялась бешено кататься по полу, и скоро это была не дробненькая старушка, а могучая волчица с блуждающими глазами и светлым пятном между лопаток, - таким же, как у Полины. Она осторожно прихватила зубами узел, и канула в ночь.
  
  Бежать было трудно: местами волчица по грудь проваливаться в снег, и тогда потревоженные волчата тихонько подавали голос. Она торопилась: путь до Старой Калитвы был неблизким, а за лесом уже пробивалось розовое зарево.
  
  На следующий день Полина проснулась поздно, - зимнее солнце уже взошло, и явило миру свои бледные щеки. Она силилась понять, что с ней произошло этой ночью, и безотчетно трогала свой плоский живот. Скоро Полина услышала, как к дому подъехали. Выглянув в окошко, увидела "Москвич", зарывшийся в снег по самые фары. С помощью Андрея она насилу дошла до машины, объятая неодолимой слабостью во всем теле.
  
  Полина не проронила ни слова при встрече. Андрей тоже ни о чем не спросил, однако в глазах у него, все же, угадывался вопрос: "Ну, как?" Он, пожалуй, и сам не мог толком объяснить в тот момент, что именно "Как?"
  Полина, впрочем, поняла его, и так же, - одними глазами - ответила: "Все хорошо".
  
  Их нещадно кидало по снежным колдобинам, и каждый удар по днищу машины отдавался в животе Полины давней, щемящей болью. Оба они, - и Андрей и Полина, - смутно чувствовали теперь одно и то же: грозная и непостижимая сила отпустила их прошлой ночью. Отныне они принадлежали только себе самим, а вовсе не той таинственной бездне, частью которой были еще вчера.
  
  Полина вдруг часто задышала, а после бурно, по-бабьи, разрыдалась. Андрей молча слушал ее плач, и он говорил ему так же много, как когда-то вой Полины-волчицы. Он положил руку Полине на плечо, и ее дрожь незаметно унялась. Пожалуй, именно это было началом их нового счастья. Того самого, - глупого и простого, - человеческого счастья.
  
  В дальнейшем их жизнь сложилась удачно. И - обыкновенно. В ней больше не случалось никаких непостижимых вещей.
  
  Впрочем, нет, - кое-что было. Однажды ночью Полина зашла к нему к сыну в комнату, чтобы посмотреть, - как он спит у себя в кроватке? Не раскрылся ли? Не сбросил ли одеяло? Но кровать Антона была пуста: он стоял у окна, и во все глаза смотрел на полную Луну, что царствовала в ночном небе.
  
  - Ты почему не спишь? - всполошилась Полина.
  
  - Луна... - зачарованно ответил Антон. - Мам, посмотри, какая Луна...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"