Жизнь человеческая похожа на дорогу, кончающуюся страшной пропастью: с первого же шага нас об этом предупреждают, но закон неумолим, надо идти вперед, хотелось бы вернуться, да нет возможности...
Ж. Боссюэ.
Поезд несколько раз дернулся, скрипнул тормозами и остановился. За запыленным окном вагона мелькнули головы бегущих людей. Лай собаки и негромкие голоса на улице нарушили тишину купе. Стоянка длилась не больше минуты. Не успел рассмотреть на потертой вывеске название станции, как деревянные постройки, лошадь, запряженная в телегу, несколько провожающих или просто зевак на щебенчатом перроне, плавно поплыли назад. Колеса все четче и четче начали отстукивать ритм. Ритм дорог, ритм сердца. Тук-тук, тук-тук, тук-тук...
Набирая скорость, все быстрее и быстрее поезд мчится к конечной остановке. Несет в своих вагонах пассажиров, отдавшихся воле этого движения. Пассажиров, спешащих поскорее преодолеть путь от его начала до конца. Человек предвкушает будущее, постоянно стремится вперед. Он как пружину растягивает свою дорогу жизни. И чем дальше от истоков, тем труднее движение. Пружина-память все больше тянет назад, в прошлое...
Сразу же за полустанком начинался лес, чуть ли не вплотную подступая к путям. В приоткрытое окно ворвался нежно-пряный запах хвои, мха и чего-то неуловимо сказочного, пьянящего и влекущего туда, в эту темно-зеленую массу. Повеяло чем-то томным, дурманящим сознание. Улыбнувшись, Володя жадно вдохнул полной грудью и прикрыл веки. Перед глазами мелькнули кадры-дни далекого беззаботного детства.
Такой же густой, обступающий со всех сторон деревню лес. Небольшой бабушкин домик у самого края березовой рощи, куда почти каждое лето приезжал в гости. И этот неповторимый запах прелой листвы и свежести! Еле слышимый стрекочущий свист трепещущей на ветру бересты. Завораживающая бархатная белизна стволов, тихий шелест ветвей, где - то там, высоко в кронах, сквозь которые едва пробивался солнечный свет. Веселое щебетание птиц, мягкая, пружинящая под ногами почва и, что-то легкое, обволакивающее сердце и мысли сладким ощущением невесомости и вечности.... И еще, откуда - то издалека, слышался едва уловимый шум проходивших поездов. Стук колес сливался в унисон со стуком сердца подростка и, звал, манил куда то далеко далеко, рисуя в воображении увлекающую неизвестность фантастического мира...
Как быстро и четко по прошествии многих лет память отыскивает те, казалось, навсегда забытые ощущения, незабываемые, понравившиеся места, куда заводила дорога жизни! А может, человек оставляет на пройденных дорогах какой-то невидимый след, который безошибочно находит его память? А может, разбрасывает маленькие кусочки-лоскутки души и потом, в конце пути, начинает собирать их? Если, конечно, не растерял и не сжег их в суете дней, оставив в груди высохший, хрустящий пергамент...
Дверь купе с шумом распахнулась. В проеме сначала показались два чемодана, а затем и их хозяин, взъерошенный, разгоряченный мужчина.
- Еле успел.... Почему не сделать стоянку подольше? Им бы так.... Разве не издевательство?.. - пыхтя, втискиваясь в узкий проход, бурчал он, скорее всего, обращаясь к невидимым и недосягаемым на данный момент чиновникам, составляющим расписание и движение поездов. - Ах, простите. Здравствуйте! - спохватившись, скороговоркой проговорил, увидев попутчика. - Издевательство! - выдохнул уже спокойнее.
- Здравствуйте! - ответил Володя, все еще находясь под впечатлением нахлынувших воспоминаний, сожалея о том, что уединенное путешествие закончилось. Но тут же, устыдившись этих мыслей, добавил: - Располагайтесь, рад. Теперь, вдвоем, будет веселее дорогу коротать.
Уложив вещи, сосед снял пиджак и уселся напротив.
- А теперь давайте знакомиться, - протянул через стол руку.
- Владимир, - пожал протянутую ладонь.
- Степан! - открыто улыбаясь, громко представился вошедший. - Далеко едем?
- От начала до конца, - ответил Володя.
- Далеко о! - протянул собеседник и тут же спросил, махнув головой за окно. - Красиво у нас?
- Очень красиво! Люблю лес. Люблю железную дорогу. Вы, Степан, как я понимаю, местный, коль сели здесь, на этой остановке?
Тот улыбнулся, видимо, гордясь тем, что его места понравились попутчику:
- Местный?!. Даже, может, и больше, чем другие...
- Это как? - поинтересовался Володя.
- А так.... Начиная с прадеда, все с этих мест. Может, и раньше кто жил из предков, да только, к своему стыду, знаю подноготную, начиная лишь с него, с прадеда, значит...
--
К какому же это стыду, Степан?- нескрываемо восхитился
Володя. - С прадеда!.. Да большинство нашего поколения, дай Бог, если дедов своих знают... Вы гордиться должны. Ей Богу! Ну, скажите, что может быть важнее любви и памяти к своим родным и близким, к земле своей?...
- Я как - то не задумывался, - скромно ответил тот, - живем, помним и хорошо...
- Вот, видите, живем и все. Может мы, и держимся благодаря таким как вы. Вот она, пуповина между прошлым и будущим. Оборвал ее и все - потерялся человек, ни веры, ни любви, ни надежды. И бросает его жизнь из крайности в крайность. Мечется, суетится. И прилипает к нему всякая нечисть? И в религии разные лезет, и земля ему своя не нравится, и продать он все и вся готов за фантик красивый.... Нет в сердце стержня, не на что опереться, оборвалась нить... Пляшет, куражится на костях своих предков, на пепелище своего дома, можно сказать. А все потому, что не помнит и не знает ничего. Изощряется, переворачивает свою историю в угоду сиюминутной выгоде, ради одобрения чужого дяди из-за океана. А ведь между мной настоящим и мной прошлым нет границы. По крайней мере, не должно ее быть. Как ни парадоксально, но, человек живет прошлым. За счет прошлых побед и поражений. Культуры, основанной на вековых традициях. За счет своего образования, опять же, полученного в прошлом. За счет открытий, двигающих цивилизацию и так далее.... Все из прошлого. В конце концов, наше рождение это - прошлое. Нет, я понимаю, жить нужно настоящим, стремиться к будущему, но ведь без прошлого не будет своего настоящего и своего будущего. Оно, конечно, будет, но чужим, навязанным извне. Что же теперь, забыть все и зачеркнуть жизнь свою? Предать забвению и тех, кто жил до тебя? Не устоять тому поколению, у которого нет корней, нет прошлого. Без этой связи одинок и ничтожен человек.... По большому счету, слабая и бедная нация.... Есть, наверное, доля правды, когда нас обзывают: "Иваны, не помнящие родства". Я, к большому стыду, не могу вот так, как вы, похвастаться знанием своих корней. По мужской линии почти все в войну полегли, а те, оставшиеся, кто передавал мне нить памяти, когда я был еще мал, тоже уже ушли навсегда... Восстанавливаю, цепляюсь за прошлое, как могу. Общаюсь со стариком и как будто сам с ним вместе его жизнь проживаю. Он в трудах, на стройках ударных для нас, будущих, старается, и я с ним. Он воюет за Родину, за детей и матерей своих, и я с ним.... А вы сожалеете, что мало знаете о предках. Всем бы нам так! Вы, простите, меня за эту долгую и пафосную речь, но я действительно завидую, честное слово, завидую! Вы, надеюсь, расскажете мне о себе и своих корнях? Дорога у нас с вами длинная. Поверьте, мне действительно очень интересно...
- Расскажу, обязательно расскажу. Только скучно и просто все, обыденно, как у всех... - тихо ответил Степан.
--
Не скажите. История человеческая, и вообще, все, что несет
наша память, не может быть скучным, - возразил Володя. - Я, вот, года три назад, услышал поучительную житейскую мудрость:
Приехал я на родину бабушки своей. Пошел на кладбище, немного порядок навести на могилах близких. Подкрасить там и прочее. Недалеко от того места, где я находился, сидели у ухоженной могилки двое, старик и мужчина, лет пятидесяти. На столике бутылочка, закуска. Мое присутствие им нисколько не мешало. И я стал невольным свидетелем их разговора, который меня задел до глубины души.
--
... Думай, не думай о той, так называемой загробной жизни, а
ближе и понятней она те не станет, - пыхнув дымком папиросы, со вздохом, медленно проговорил старик, глядя куда-то вдаль.
Взял в руки бутылку, поскреб грязным ногтем по этикетке.
--
Ишь ты!? Прям, как золотом написано. - Повернул голову,
посмотрел на молодого. - Ты вот человек ученый, а в жизни - то, как видно, ни хрена не понимаешь? Вот скажи, на кой она тебе та, загробная? Ты в этой, нашей, помоги разобраться.... Объясни нам, неучам, что к чему, да почем? А то ведь вот, бумагу переводите, журналы пишите, а кто их читает -то? Нам вот привез.... А на кой он мне? Что мне с твоей статьи о загробном мире? В сортир и то не сгодится. Бумага жестковата, да и склизкая какая -то...
Мужчина молчал. Слушал разговор старика.
--
Ты, что греешь - то, выпей. - указав на стакан собеседника,
сказал старик, опрокинув в рот содержимое своего стакана, - Ты вот, скажи мне, - хрустя огурцом, продолжал он. - Ты в этой деревне родился?
--
Ты о чем, дед Матвей? - спросил молодой, выпив и поставив
пустой стакан на столик.
--
Нет, ты скажи? - переспросил старик.
--
Ну, в этой...
--
И учился в ней?
--
Ну, а где же еще?
--
А то и ну, что, то же гавно месил ногами, что и я, и мать твоя, и
сородичи твои, царство им всем небесное, да видно, забыл.... Жизнь его, видишь ли, загробная заинтересовала. Об этой забыли, а о той думают! Не - ет, друг мой, как в этой проживешь, так и в ту пойдешь! Тут дерьмо нюхал, а там духи французские будут? Нее, брат.... Жизнь то она, что надгробная, что загробная, нами делается. Бог он что? Он сотворил тебя, меня и все. Он не нянька нам. Дорожку укажет, ну поможет где никак, но за ручку не поведет. Вот вы, ученые сами не знаете, другой раз, о чем думаете. А мы о себе думаем, да еще и о вас думать должны, как бы хлебушком накормить.... А вы о нас, о стариках, о прошлом своем подумали? О земле своей подумали? О доме своем? Все вы там, в городах отсель вышли, от земли, из деревни. Из вонючей деревни, как вы счас ее называете. Ты вот сколь не был тут?
--
Десять лет, - вздохнув, ответил молодой.
--
Десять... - монотонно повторил старик. - Многовато для
загробной жизни, аль нет? - с хитрецой взглянул на собеседника.
--
Ты о чем? - спросил мужчина.
--
О чем? Бери-ка свой журнал, да вставай, авось, что допишешь в
свою статью, в дисертацу... пройдем с десяток метров по округе...
Отошли немного в сторону, остановились у небольшого куста сирени.
--
Ну вот, все тут ваши и лежат... - обвел руками территорию старик,
где высились заросшие травой могильные холмики с покосившимися и сломанными крестами.
--
Дед Матвей, а где мамина? - смутившись, спросил молодой, оглядываясь вокруг.
--
Мамина говоришь? - строго взглянул тот на мужчину, - а ты бы у
нее и спросил, а? Может, она бы тебе и рассказала, каково ей там? Да и не только ей, а и этим и этим... - показывал он рукой на такие же заросшие холмики. - У них тоже сыновья, может, рядом с тобой живут, статьи пишут?... О загробной жизни думают.... Кресты на картинах рисуют, на шеях их носят, кресты-то, да каждый хочет побогаче да побольше нацепить - из золота да серебра, а деревянный поставить не могут. Туда, где положено стоять кресту. Забыли? Сгнили они, кресты -то, и души ваши сгнили, иструхлявились.... А ты - статьи, журналы! Вот она, жизнь -то. Вот она, наука. Вот тебе и дисертаца, твоя...
Прошло минут десять тягостного молчания. Только стук колес да шорох легкого ветерка в шторках на окне. Вдруг Степан резко повернулся к соседу:
- А может, мы пока то да се, это? - щелкнул пальцами по шее. - За знакомство, так сказать. Да и перекусить не мешало бы, время к обеду?
- Я, вообще то, не против такого предложения, только вагон-ресторан далековато... для меня, - указал Володя глазами на лежащие на полу костыли, - тяжеловато мне туда сходить.
Степан испугано-виновато бросил взгляд вниз:
- Простите... Я... не заметил.... А что случилось, если не секрет? - Опять скосил глаза на костыли.
- Издержки жизненного пути, превратности дороги, так сказать... - поспешно отшутился Владимир. - Ну, так что, вы сходите? Деньги я дам, - отвлекая от ненужного разговора, потянулся к висевшему на крючке пиджаку.
- Да у меня есть! - радостно ответил тот, доставая с полки свой чемодан. - Мы сейчас враз все организуем. У нас все свое, с огородца, с сарайчика. Моя половина тут собрала в дорожку... - засуетился, раскладывая на столе продукты. - И мясцо, и огурчики.... А вот и она, родимая! - улыбаясь, вытащил из-под аккуратно уложенных вещей со дна чемодана бутылку водки. - Спрятал подальше от жены. Сами понимаете, бабы.... Все им горе чудится в бутылке, как будто и не умеют мужики культурно выпить. Считают, если взял мужик в руки стакан, то обязательно до поросячьего визга, - махнул рукой, - конечно, хватает и таких, но нельзя же всех под одну гребенку. Аль я не прав? - Жестом указал на разложенную, на столе снедь. - Милости прошу, Владимир, как по батюшке-то?
- Во-первых, просто Володя, а во вторых, давай, Степан, на "ты". Если ты не против этого, конечно? Те более, если не ошибаюсь, мы почти ровесники?
- Я только за! - ответил тот. - Я человек простой, от земли, от сохи, крестьянский сын, как говорят.
- Все мы сыны чьи-то, все от земли... - в тон ему ответил Володя, удобнее устраиваясь за столом.
Несколько минут молча жевали, закусывая водку.
- Что, по второй? - потирая руки, потянулся к бутылке Степан.
- Можно и по второй, - подвинул и он ближе свой стакан, - тем более, я думаю, компания у нас хорошая...
Стало жарко. Привстав, шире открыл окно. Снял рубашку, оставшись в майке.
- Ничего, что открыл? - Обратился к Степану.
- Мне-то ничего, я привычен, - отмахнулся тот, - с природы, считай, всю жизнь на улице, главное, сам не простудись.
Долго смотрел на Владимира исподтишка, переводя взгляд с головы на ноги, наконец, не выдержал, спросил:
- А все же, Володь, что произошло? - показал на костыли. - Если не хочешь, конечно, не говори...
- Степан, если честно, не люблю я про свои болячки рассказывать, да и долго это, и ни к чему, наверно...
- Стесняешься, что ли, или еще чего? - не отставал тот.
- Да нет, не стесняюсь...
И крылья памяти, наполнив грудь горячим, волнующим потоком, подняли и понесли все дальше и дальше от попутчика, от душного купе, не встречая преград на своем пути, за мгновения преодолевая бесконечно длинные версты, долгие нескончаемые годы...
...Казалось, нет ничего труднее и важнее в жизни, как удовлетворить свои мизерные потребности: вкусно поесть, красиво одеться и хорошо выглядеть, иметь денежную работу. Мысли были там, впереди, искали утешение для тела в будущем, отгоняя настоящее, которое являло себя в мерзкой промозглой, противной штормовой погоде. Продолжал двигаться по палубе в направлении поврежденной волной шлюпбалки, преодолевая болтанку судна. И вдруг в мгновение охватившая все его существо суета и тревога затмила окружающую действительность. Что-то непонятное творилось с ним. Противная холодная дрожь возникала где-то в груди и волнами подкатывала к голове. Оказавшись в плену этого состояния, даже остановился, пытаясь сосредоточиться, найти причину этого суетного волнения. И в ту же секунду скорее почувствовал, чем услышал треск рвущегося троса и тут же, не успев ничего понять, оказался за бортом...
"И погибнешь ты через воду..." - всплыло ярко и четко, казалось, навсегда потерянное в памяти действие... Дорога, поезд и эти слова, сказанные женщиной-попутчицей, внимательно разглядывавшей его ладонь. Говорят, в определенный, трагический момент перед взором человека пролетает вся его жизнь. Вот и тогда, вырванный из жизни маленький, вроде ничем не примечательный эпизод всплыл так явно, как будто только это и помнил, только этим и жил. Не сразу сообразил, что произошло. Внизу, перед глазами какая-то пустота и мрак, вверху тусклый вибрирующий свет. Попытался повернуть к нему голову, но не смог.... И только теперь понял, что находится в воде. Мысли начало туманить от нехватки воздуха, а он не может вынырнуть и схватить хоть глоток там, наверху, на поверхности, от которой отделяли считанные сантиметры... Борьба за жизнь продолжалась до последнего мгновения, до последней вспышки. И только когда сознание покинуло, стало все равно, что с этим болтающимся в волнах телом дальше произойдет...
- Живой, живой... - уловил его слух.
Открыл глаза. Склоненные незнакомые лица, лица...
Попытался привстать, не получилось. Боли не чувствовал. Какое-то удивление: почему не может шевельнуть ни ногой, ни рукой? Странное, непонятное чувство безысходности.
"Еще минут десять полежу и встану", - решил, окончательно приходя в себя...
Перед глазами мелькнули надстройки, судовые механизмы. Когда спускали по трапу, нечаянно задели носилками за леера. Голова дернулась и звенящая до тошноты чернота вновь засосала.... Сколько прошло времени, не помнил, лишь невыносимое жужжание, грохот и тряска вернули в действительность. Очнулся, обвел взглядом пространство вокруг и понял, что находится в салоне вертолета. При взлете почувствовал ощущение невесомости и опять потерял сознание...
- Тебе, наверно, неинтересно все это? - спросил притихшего Степана.
Тот даже вздрогнул от неожиданности:
- Что ты, Володь, не анекдоты ведь рассказываешь. Жизнь это, судьба человеческая...
Искусство жизни состоит не столько в том, чтобы сесть в подходящий поезд, сколько в том, чтобы сойти на нужной станции.
А.Зигфрид.
- Время потеряло смысл, - продолжал Владимир, - его просто не существовало. Одно и тоже действие. Суетятся врачи, надевают на мое лицо кислородную маску, хотя, как казалось, я прекрасно себя чувствую или, вернее, не чувствую ничего.... В сознании остаюсь тем же разбитным парнем, веселым моряком, успевшим избороздить многие моря и океаны.
Качали волны океанов,
Несли неведомо куда.
Рейкьявик, Рио и Дженстаун...
Мелькали лица, города.
Судьба мой парус надувала,
Бриз нежно щеки целовал.
Жизнь, как ребенка баловала,
Держала крепко мой штурвал.
Что в жизни могут быть изъяны,
Я в сладкой неге забывал.
Забыл про рифы, ураганы.
Любовь и веру растерял.
Душа, как чайка за кормою,
Отстала где-то далеко.
Судьбу и бриз взяла с собою,
Без них же в море нелегко.
Обвисли паруса на мачтах.
Штурвал ненужной вещью стал.
И курсы на потертых картах
Не могут отыскать причал.
Рядом, на соседнюю койку, положили молодую женщину. Краем глаза успел заметить, что она совершенно голая.
- Вот так, наверное, в раю?! - прошептал. - Любота...
И опять потерял сознание. Очнувшись, скосил взгляд в сторону. Койка была пуста. Бедняжка, сказали, умерла. А ведь и в мыслях не допускал, что все мы в этой реанимационной палате висим на волоске между жизнью и смертью. Долгих восемнадцать суток мое грешное тело никак не хотело покидать понравившуюся коечку в этих "милых" стенах. Очень жаль, что не могу вспомнить внимательных, красивых медсестер, строгих лиц врачей. Этот период ушел безвозвратно из моей памяти. Какие то совсем уж ничтожные, крохотные обрывки.... В какой плоскости бытия я находился тогда? Где летали мои мысли, что делал неудержимый, жизнелюбивый характер все эти три недели? По какой дороге продолжала свой путь моя душа, с кем и о чем вела беседы? Все это, наверняка, останется неразгаданной тайной...
Но как бы там ни было, жизнь победила на данном этапе. Моя дорога не обрывалась пропастью. А только вдруг вечером меня перевезли на каталке в обычную палату, в компанию к тем, кто ждет выздоровления и выписки. О чем начал мечтать и я...
"Раз стало лучше, значит, скоро поправлюсь и..." - думал тогда. Хотя единственным улучшением на тот момент было то, что я адекватно реагировал на происходящее, да ясным оставалось сознание. Иногда мог поддержать разговор с соседями по палате да с родными, близкими и друзьями, навещавшими меня. Вот и все, больше ничего. Своего тела все так и не чувствовал, кроме головы, на которую была надета маска с прикрепленными к ней гирями. Ни повернуться, ни сесть, ни встать. Говорящая мумия...
Только через семь месяцев пришла боль. Сплошная, всепоглощающая боль. С этими страданиями вернулась и жизнь. Жизнь более реальная, отличная от той, к которой за последнее время начал привыкать. Через эту немыслимую боль я смог в первый раз взять в непослушные пальцы ложку! Через эту боль я смог повернуть, казалось, навсегда приклеенное к постели свое тело. Хотелось кричать от радости! Этого оказалось достаточно для того, чтобы я воспрянул духом. Во мне появилась сила, способная самостоятельно вести меня своей дорогой, решать самому житейские проблемы...
- Не знаю, как ты, но я думаю, не каждый задумывается над тем, что если есть две точки - рождение и смерть, то должна быть и связывающая их, - говорил Володя притихшему Степану. - Из одного пункта попасть в другой невозможно без дороги. Дороги, которую я называю судьбой. Неизвестная, проложенная одним Мастером, умело направляющим нас по пути. Дорога, для кого-то бесконечно длинная, для кого слишком короткая. И если кто-то списывает все "приключения" своего пути на случай, то я - на закономерность и неизбежность дороги. Отвлекаясь, резвясь на понравившейся обочине, оставаясь там на какое-то время, тем самым, меняя "расписание", все равно возвращаемся на свою дорогу, иногда с сожалением, иногда с радостью... Она, дорога, зовет вперед. Конечный пункт определен... Неизбежность дороги побеждает и зачастую ведет помимо наших желаний. И если делаешь неправильный шаг, внимательный, но невидимый Регулировщик пытается поправить, предупреждает об опасности. Он же по каким-то только ему известным причинам пересекает чужие дороги - судьбы, на какое-то время соединяет.... Но мы не всегда пользуемся его помощью. Тем более что эта помощь зачастую противоречит голосу нашего разума и понимания.... Не помню, кто-то сказал, что какими извилистыми ни были бы в жизни пути человека, задумывались они все как прямые...
- Да-а, хватил ты лиха, - помолчав, выдохнул Степан. - А знаешь, Володя, я как-то не задумывался над тем, что ты только что сказал. Тут есть над, чем поразмышлять, поковыряться в мозгах. Так, казалось бы, просто, а как верно и красиво ты подметил. Дорога! И как я понимаю, Всевышний мастером и регулировщиком на этой дороге? Надо же, а?.. Я вот тебе о предках своих говорил, мол, хорошо знаю об их жизни. А только сейчас до меня дошло, что их судьба - дорога, о которой мы все в семье знаем и передаем по наследству, не абстрактная какая-то вещь, а самая что ни на есть настоящая дорога! Обычная проселочная дорога! Когда-то почти тропинка, теперь более или менее похожая на дорожку. И Регулировщик был на этой дороге, и предупреждал, и ограждал... - возбужденно говорил Степан, наливая понемногу в стаканы водки. - Давай по чуть-чуть! За дорогу!.. Я тебе, как и обещал, расскажу!..
Когда уже очень далеко уйдут по жизненному пути, то, оглянувшись назад, замечают, что попали не на ту дорогу.
П. Буаст.
Молча выпили.
- Ничего, если я закурю? - спросил Степан. - Задел ты... - поставил перед собой разовый стаканчик, приспособив его под пепельницу. - Так вот, - продолжал он. - Прадед мой тут в этих краях у барина в конюхах служил. Если ты заметил, там, на станции, недалеко в лесочке, до сих пор усадьба сохранилась. Время внесло, конечно, свою лепту, многое сгнило, но стены кирпичные от дома и каменные постройки остались.
Володя тоже закурил...
Степан шумно затянулся дымком:
- В общем, зовет как-то барин своего конюха, моего прадеда значит, к себе и дает поручение: "Скачи-ка в соседнюю усадьбу да отцу моему послание срочное передай, - и подает конверт запечатанный. - Да только чтобы одна нога тут, другая... Понял?" Кузьма спрятал под рубаху конверт и, суетясь под пристальным взглядом барина, неловко вскочил на коня, чуть не упав при этом. "Смотри у меня! Неловкий ты экий.... Запорю!"
Гикнув, Кузьма стеганул по крупу коня: "Но-о, миилай!"
До усадьбы старшего барина верст шестнадцать. Зная крутой нрав своего хозяина, Кузьма гнал и гнал коня. Не дай Бог задержаться.... Не сдобровать тогда, шкуру живьем снимет. Подъезжая к лесу, на ходу размышлял, какой дорогой ехать. Или наезженной - это вокруг леса, или напрямик - через болотце? Дорожкой-то не назовешь, редко по ней ездят, но зато верст на семь короче будет.
Уже было свернул на чуть заметную в траве колею, как конь, заржав, остановился, нервно поводя ушами и слегка всхрапывая.
- Что, родной, чего напугался? - похлопал по шее своего любимца, оглядываясь вокруг, и не сразу увидел в десяти шагах впереди волка.
Тот стоял, оскалив зубы, наблюдая злыми глазами за всадником. Кузьма даже не успел испугаться. Больше удивился тому, что зверь так агрессивно себя ведет. Обычно их и увидеть-то трудно в эту пору года, а тут сам вышел, дорогу перегородил.
- Чур, меня. Не к добру это... - прошептал Кузьма, перекрестившись. - Уйди! Надо мне... - хмуро глянул прямо в глаза зверю, взмахнув плетью. - Спешу я, уйди...
Волк, будто понимая слова человека, неохотно отошел в тень деревьев, продолжая тихо рычать, наблюдая за лошадью и седоком. Изо всех сил, дернув поводья, Кузьма заставил коня с места рвануть галопом. Выскочив из-за деревьев на болотистую низинку, не заметил копошащуюся среди травы девчушку, видимо, собирающую ягоду. Мелькнули поднятые ручонки, отлетевшее в сторону лукошко, испуганные глазенки из-под платочка, наполовину закрывавшего лицо...
Вздыбив коня, до звона натянул поводья, но не смог остановить разгоряченное бегом животное. Краем глаза увидел, как задетое копытом дите несколько раз кувыркнулось и затихло. Не помня себя, соскочил с коня и подбежал к лежащей, поднял голову девочки и с ужасом увидел кровоточащую рану на лобике. Несколько секунд ребенок жадно хватал ротиком воздух, затем, вздрогнув всем тельцем, обмяк...
Кузьма завыл. Завыл не по-человечьи, по-звериному, задрав голову кверху. Не закричал, не заплакал, завыл страшно, с надрывом...
Не видел и не чувствовал рядом человека, пытавшегося вырвать у него безжизненное тело ребенка. Долго смотрел на женщину, не понимая, чего от него хотят, продолжая крепко прижимать к груди девочку.
- Отдай, ирод, изверг, - наконец долетело до его слуха, - убивец...
Глядя безумными глазами в лицо женщины, отпустил из рук тело, не помня себя, попятился назад, уперся спиной в стоящего рядом коня, вскочил на него и поскакал прочь, продолжая выть.
- Будь проклят ваш род, пусть ждет вас смерть на этом месте... - скорее почувствовал, чем услышал как стрелой пронзившие мозг слова обезумевшей от горя женщины. - Будь проклят...
Сразу после этого Кузьма слег. Несколько месяцев лежал почти без движения. А когда встал, то был уже не тем, кем был недавно. Тронулся он. Не то, чтобы сошел с ума, а стал тихий, молчаливый, будто не от мира сего...
Сыну его, Никитке, моему будущему деду значит, было тогда десять лет. Он уже все понимал и помнил. Так вот, рассказывал, что как только оправился чуть отец, вместе с ним поставили они крест на том месте, где трагедия произошла, а потом начали строить мосток над болотиной. Там вроде не так и сыро-то было, но когда дожди прольют, не пройти. Вот и начал ковыряться там целыми днями Кузьма. Люди вначале смеялись, а потом привыкли. Блаженный, оно и есть блаженный, что с него возьмешь... Года три-четыре трудился Кузьма, а все же соорудил мостик. Над землей на сваях сантиметров на пятьдесят поднял настил из бревен и жердей, и в длину метров на сто. Мостом, конечно, не назовешь, но когда вода подступала, ходить можно было через низинку ту, смело. До сих пор мосток этот служит. И люди довольны. Считай, почти сто лет стоит. Погнил, провалился местами, а все ж пройти можно.
Так вот, как закончил он строительство свое, вскоре через год-два там, возле моста, и нашли Кузьму мертвого. Отчего помер, никто до сих пор не знает...
А дорога эта с мостиком продолжала связывать судьбы нашего рода. Именно там повстречал мой дед свою любовь, ставшую вскоре его женой и матерью моего отца...
Девушка возвращалась из лесу с корзиной грибов, а Никита со станции, куда ходил за солью. Вот и встретились как раз на мостике. С тех пор почти ежедневно начал ходить Никита по этой дорожке в соседнюю деревню, пока не перевез Катерину в свой дом.... Так и связал этот мосток навсегда две деревни, две судьбы, но продолжая все же преследовать злым роком.
После странной смерти прадеда Кузьмы об этом заговорили вновь после случая с моей бабушкой. Она работала тогда учительницей, школа находилась в соседней, то есть в ее родной, деревне. Вот и приходилось преодолевать по восемь верст ежедневно. И мостик пригодился. Кстати, его до сих пор так и зовут: Кузькин мост. Знать не знают многие, откуда, а прижилось название.
Так вот, как бабушка рассказывала, где-то в феврале это было. Мороз, снег, поземка мести начинала. Обычно если непогода, бабушка оставалась ночевать в родительском доме. А в этот раз решила идти и все тут, как ни отговаривали.
- Одну я тебя не отпущу, - сказал ее отец и начал одеваться, - хоть до мостка провожу, а там недалече, добежишь, коль не хочешь остаться.
Прошли версты четыре, метель совсем разыгралась, и темнеть начинало. Только за мостик перешли, как услышали все ближе и ближе за снежной пеленой тяжелое дыхание и рычание, а через минуту увидели волков. Сколько их было, неизвестно, но обступили со всех сторон... Бабушка от страха присела на снег, почти легла, так как ноги совсем не держали. А когда увидела перед собой оскаленную звериную пасть, и вовсе без чувств упала. Очнулась оттого, что на ее лицо брызгает влага. Открыла глаза и чуть не умерла от ужаса. Обступив вплотную, волки по очереди подходили к ней и... мочились на несчастную. Что их заставило сделать это, до сих пор осталось тайной, а только оставили они ее в живых. Лежала, не шевелясь, пока не убедилась, что звери ушли. Оглядевшись вокруг, несколько раз тихо позвала отца, но никто не откликнулся. Позвала громче, тишина. Закричала, но в ответ только свист ветра да шум деревьев. С трудом встала и, трясясь от страха и холода, не помня как, дошла до дома... Мужики деревенские тут же бросились на поиски ее отца, но так и не нашли. Ни волков, ни его. Или убежал, испугавшись, заблудился и замерз, или.... Так следов никаких и не нашли, как сквозь землю провалился, ни одежды, ни останков. От волков хоть что-то бы да осталось...
На этом превратности дороги не заканчивались. Вскоре началась война. Деда призвали на фронт. Провожали его, как и других мужиков, всей деревней до околицы. Сорок восемь человек ушли тогда, а вернулись, через много лет, только трое. Простились Никита с Катериной на мостике том, дальше не пустил. С трудом уговорил вернуться домой, к детям. К тому времени было их у него пятеро, среди этих пятерых был и мой отец. И бросило деда, как и миллионы таких же несчастных, как он, в огненно-кровавое горнило войны...
Через пять месяцев в нашу деревню пришли немцы. И вскоре моя бабушка еще раз увидела мужа.
Неразбериха в то время была такая, что упаси Господь. В соседнем лесу наши солдатики-горемыки прячутся, а недалеко в поле немцы полевую кухню ставят.... И войной-то не назовешь. Они, немцы, и не стреляли тогда в советских солдат: увидят и гоняют то на мотоцикле, то на машине, пока не поймают. Хозяевами на нашей земле уже считали себя.... Как-то по деревенской улице вели группу пленных, в одном из них односельчане узнали Никиту, моего деда значит, и сразу же сообщили бабушке. Версты три бежала Катерина, рыдая и ломая руки, за понуро идущей колонной. Все пыталась подольше поговорить с мужем, пока не отогнал конвоир, пригрозив автоматом.... А еще через месяц объявился дед среди ночи с тремя солдатами, сбежавшими вместе с ним из лагеря для военнопленных, находившегося тогда почти в сотне километров от здешних мест, в областном центре. Перекусили на скорую руку, с собой взяли, что собрала бабушка, и тихо ушли...
А наутро по деревне слух пошел, что в лесу, у мостика через болотину, несколько солдат, бежавших из плена, наткнулись ночью на полицейских, немцы той дорогой не ходили. Полицаи начали стрелять и двоих убили. Погрузили на подводу и плененных, и убитых и увезли. Где похоронили, да и похоронили ли вообще, неизвестно. Кто были те, бежавшие? До сих пор тайна. Только дед мой так с войны и не вернулся...
Как рассказывали отец и бабушка, немцы особо не зверствовали, в основном всю грязную "работу" поручали полицаям. А те старались не на шутку. Непонятно, или злость у них такая была на свой народ, или другая причина, но только все беды шли от них, выродков этих. Кстати, один из таких до сих пор живет со мной по соседству. Старик жалкий, а раньше, как говорят, зверь был, а не человек. Отсидел после войны свои пятнадцать лет и теперь даже гордится этим. Мол, свое искупил. По закону искупил... И до чего же люди наши на удивление терпеливые и добрые? У многих этот изверг убил отца, сестру, сына, а ведь простили...
В один из дней пришли полицаи и в дом бабушки. Приказали собираться, подгоняя прикладами винтовок, и повели за околицу, где уже было много народу, в основном молодые бабы и дети. Ближе к вечеру построили в колонну и погнали к станции ближайшей дорогой, через лес. Ни мольбы, ни слезы не вызывали у полицейских жалости. Словно скот, подгоняли они своих односельчан, кого прикладом, кого сапогом. Начинало смеркаться, когда подошли к мостику через болото. Уловив момент, когда конвоир отвернулся, бабушка толкнула старшего сына, моего будущего отца, и дочку, сестру его, в густой кустарник, приказав сидеть тихо, пока не пройдут все.
- Мы скоро вернемся, - прошептала она напоследок, обращаясь к сыну, - смотри за Танюшей...
И двенадцатилетний подросток остался один на один с суровой жизнью и ответственностью за десятилетнюю сестренку. Ждать пришлось долго. Как рассказывал мне отец, только благодаря помощи односельчан им с сестрой удалось выжить в эти годы холода и голода. Так три года они каждый день ждали маму и сестер. Три года почти ежедневно он бегал туда, где оставила их мать, в надежде встретить ее вновь. Уже освободили страну от немцев, налаживали новую жизнь, а она все еще находилась в Германии на принудительных работах. Благодаря чуду ей и младшей дочери, Оленьке, которая была с ней, удалось вернуться домой на Родину, а двое остались где-то там, на чужбине, навсегда. До сих пор ничего о них неизвестно. Живы они или нет, никто не знает...
Все-таки мой отец встретил маму. Возмужавший подросток, не по годам повзрослевший от постоянных забот и недетских трудов, выйдя на дорогу, поставил лукошко с ягодой, стоял возле мостика и ждал сестру, задержавшуюся в кустах малинника. Малины в тот год было много, вот и собирали, как только появлялось свободное время. И лекарство на зиму, и сладость к чаю...
Что-то до боли знакомое показалось в женщине, идущей со стороны станции. Рядом резвилась, то, останавливаясь, то, догоняя женщину, девчушка с букетиком полевых цветов в руках.
- Мама... - чуть слышно прошептал Алексей. - Мама?!! Мама!.. - закричал он, бросившись навстречу женщине, напрямик, через болотце, не разбирая дороги. - Танюха!!! - крикнул в сторону малинника, - Мама вернулась!!! Мама...
Поезд сбавил ход и медленно, словно на ощупь, двигался вперед, наконец, остановился.
- Что это мы встали? - выглянув в окно, спросил Степан. - Вроде станции никакой.... Пойду разведаю. Я сейчас, - и вышел из купе.
Минут десять Владимир сидел и смотрел за окно на пассажиров, вышедших из вагона и о чем-то возбужденно разговаривающих. Наконец вернулся Степан.
- Надолго мы, Володя, встали... - сказал он.
- Что случилось?
- Впереди какая то авария! Говорят, серьезная...
Встали действительно надолго. Прошло пять часов, пока вновь двинулись вперед. Через шесть-семь километров показалась станция, на которой поезд не остановился, но прополз со скоростью черепахи. В стороне виднелись несколько искореженных вагонов и полуразрушенное здание вокзала. Много дорожных рабочих, суетившихся на путях. Железнодорожная спецтехника и какая-то нервная обстановка.... А через пять минут весь вагон облетела страшная весть.
На север шел пассажирский поезд, в котором было много детей, возвращавшихся с юга после отдыха во время летних каникул, а навстречу грузовой состав. Расходились они прямо на той станции, которую только что проехали Владимир и Степан. Когда составы с грохотом неслись мимо друг друга, две цистерны с бензином, зацепленные в хвосте грузового, по какой-то причине сошли с рельсов и, падая, зацепили последние вагоны пассажирского. Не хватило нескольких секунд для того, чтобы поезда разошлись... Вспыхнувшее пламя в мгновение охватило составы...
...Двумя днями позже, вернувшись, домой, Владимир с горечью узнал, что у одного из его друзей ребенок возвращался с отдыха в том самом поезде, в одном из тех вагонов. Около ста человек, из которых тридцать восемь детей, сгорели тогда заживо...
В купе и коридорах только и говорили о случившемся, причем слухи обрастали разными подробностями, одна картина рисовалась страшнее другой, хотя никто ничего толком не знал. Но поскольку очевидцев трагедии не было, фантазии иссякли, и все вскоре улеглось. Дорога продолжалась.
- Вот она и судьба. Вот она и дорога чья-то кончилась... - отрешенно глядя мимо Володи, тихо сказал Степан. - Вот так же и кончилась дорога моей не успевшей повзрослеть тетки, - продолжил прерванный рассказ.
Когда бабушка вернулась, жить стало легче и веселее. О тех, кто остался в Германии, старались не думать. Тяжело приходилось всем в то время. И с продуктами, и с вещами и вообще. Жизнь, считай, заново надо было начинать. Разруха была полная. Кто как мог, так и выкарабкивались.... Занялся мой будущий отец с сестрой и друзьями опасным делом: извлекать из валявшихся по округе снарядов шелк. Порох в них был упакован в шелковые мешочки, вот и вытаскивали этот материал для нужд житейских. Матери шили из этих лоскутков разные вещи. И кофточку, и чулочки.... ругали, конечно, детей, предупреждали, да разве молодость удержишь...
Не удержать было и в тот раз. Как ни уговаривала бабушка своих детей не трогать больше снаряды, не брать в руки боеприпасы, не помогло. Никому, не сказав, дети собрались и пошли в лес к болотцу. Там у них был сооружен шалаш, в котором они и занимались этим опасным делом. Трое ребят и четверо девушек, среди них сестра отца, Татьяна, были тогда в том шалаше.... А вернулся в деревню, к вечеру, только один. Израненный, окровавленный, дошел до дома и рассказал о трагедии.... Три дня еще жила Татьяна с осколком в сердце, а на четвертый умерла.
Вскоре отца призвали в армию. Провожала его бабушка все до того же мостка, как когда-то и мужа. Дальше не захотел Леша идти с ней. Рассказывал мне, что стыдно было, что его такого взрослого как маленького провожает до поезда мама.
Вернулся через три года и вскоре женился. А тут, как это бывает в таких случаях, сразу и я объявился на этот свет. И вот он, собственной персоной перед вами! - артистично развел руки Степан. - Дорога не оборвалась. Правда, и не стала гладкой и беззаботной, - уже серьезнее продолжал он.
Семь лет назад, возвращаясь с кладбища, куда ходили на могилки бабушкиных родителей, проходя по тому самому мостику, бабушка оступилась в щель между сгнивших бревен и, падая, сломала ногу. Почти четыре года не поправлялась, старость все же. И как ни противилась, как ни уговаривала врачей, а пришлось ампутировать ногу. Так до сих пор с одной ногой бабуся моя, слава Богу, живет. Уже восемьдесят пять! А вот отца нет. В прошлом году инфаркт.... Вот и дорога наша, вся перед тобой, - вздохнув, подвел итог Степан, - такая короткая и такая длинная...
Поезд остановился. Степан посмотрел в окно:
- Надолго встали, большая станция. Пойду пройдусь.
Володя закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать, вдыхал через открытое окно с детства любимый запах разогретого асфальта, шпал и смолы. Когда-то железная дорога проходила в квартале от его дома. Романтика дорог так манила, что даже было огромное желание стать железнодорожником. Успел почти месяц отучиться в училище по специальности машинист тепловоза. Но дорога более дальняя, более романтичная позвала дальше...
- Представляешь, - прервав мысли Володи, возмущался Степан, вернувшись через десять минут, - водки нету.... На кой мне этот коньяк?
- А зачем брал? - улыбнувшись, спросил Владимир, показывая на бутылку.
- На безрыбье и рак рыба! - засмеялся тот.
Перед самым отправлением в купе вошел новый попутчик. Оглядевшись, долго раскладывал вещи, затем сел, и только тогда Володя и Степан услышали его голос.
- Ну, здравствуйте!
В ответ поздоровались и представились.
- Сергей Николаевич, - представился вошедший, и тут же достал книгу и, засопев, уткнулся в нее.
- Сергей Николаевич, а может, - обратился он к попутчику, - за знакомство? - показал на коньяк.
--
Нет, нет, не надо, - ответил тот, несколько секунд глядя на бутылку. - Ну, если только каплю...
Степан аккуратно разлил понемногу в стаканчики.
- А ты знаешь, Степан, коньяк и неплох даже! - пробуя напиток, удивился Владимир. - Думал, на полустанках суррогатом поддельным только и потчуют проезжающих, а тут.... этим наверно хоть сполоснули бочки, где настоящий коньяк хранился...
Попутчик после рюмки немного оживился. Сошла с лица маска озабоченности и серьезности. Порывшись в сумке, достал и положил на стол плитку шоколада.
- К коньяку...
- Да мы по-крестьянски салом да луком, - отшутился Степан, но, зашелестев фольгой, развернул и разломил шоколад на кусочки. - Ну, коль так, то можно и сладким побаловаться.... А вы далече путь держите? - обратившись к Сергею Николаевичу, спросил он.
Тот отложил книгу, до сих пор лежащую у него на коленях.
- К сыну еду. Он у меня военный моряк, капитан третьего ранга. И, вы знаете, - оживившись, продолжал, переходя на другую тему, - я не должен был ехать этим поездом, опоздал на него, а тут.... Если не нагоним по расписанию, не знаю, как доберусь до сына. Он, Женька мой, далеко от вокзала живет. На катере плыть надо, по морю. Как теперь, если не нагоним, и не знаю?..
- А что случилось? - спросил Владимир.
- Да забавный случай. Несерьезно и говорить-то об этом. Я живу от станции довольно далеко. Семьдесят километров. Договорился с соседом, что тот довезет меня на своей машине до вокзала. Ну, думаю, часа за полтора выедем и нормально. Чего лишнее время торчать там? Как и договорились, зашел он ко мне пораньше, машину выгнал из гаража и возле подъезда поставил. Решили, пока есть время, чайку попить. Перекусили. Давай собираться. Вышли к машине, вещи уложили. Сели, а она не заводится... Сосед и то, и се, не заводится и все. Смотрю, по времени уже не успеваем к поезду. Жена успокаивает, мол, все равно опоздали, чего нервничать. Спокойно разберитесь, без суеты неполадки найдите. Действительно, успокоил и себя и соседа немного. Знаю, еще ночной поезд есть по расписанию. Думаю, к нему бы добраться, а билет уж как ни будь возьму. А тут подбегает дочь соседа, хозяина машины значит, и говорит, что ее подруге рожать приспичило - срочно необходимо везти в область. Дело в том, что у нас свой роддом закрыли, городок маленький, вот и возят за семьдесят километров. Конечно, отвозить должна скорая помощь, но у них, как назло, нет бензина. Ищите, говорят, свою машину. Медсестру для сопровождения дадим, а вот транспорта нет. Отец чуть не послал ее подальше со злости. Тут не разобраться с поломкой машины, а она... Дочь, все же решив, что согласие получено, убежала и через минут пять приходит с подругой... Что он, сосед, сделал с машиной, не знаю. Говорит, что ничего абсолютно не трогал, так, больше для успокоения, ковырялся, а только завелась та мгновенно. Выехали в надежде, что я смогу взять билет на следующий поезд. Решил, что полночи уж как-нибудь на вокзале перекантуюсь. Роженицу доставили в больницу, приезжаем на вокзал, а мой поезд, этот, ваш значит, опаздывает на пять часов. Вы представляете? Как будто ради нее все это...
- Вот и пересеклись дороги... - тихо прошептал Владимир.
- Что вы сказали? - переспросил Сергей Николаевич.
- Нет, это я так, о своих мыслях. Дороги, говорю, пересеклись, ваша, и той роженицы...
- Какие дороги? Случайность, вот и все, обычное происшествие, случившееся в тот момент, когда этого не ожидаешь. Вы прямо как моя жена. Та все голову морочит мне: то сон плохой увидит, то еще чего.... Я считаю, то, о чем вы говорите, предрассудки.
- Как знать... Конечно, это очень удобное слово для обозначения неведомых для нас причин. Для кого-то случайность, для кого-то судьба... Мы тут со Степаном до вас как раз говорили на эту тему. Я просто продолжу. Тем более, как мне кажется, это продолжение в подтверждение вашего, как вы говорите, случая...
За мое долгое нахождение в больницах пришлось столкнуться с теми, кто так же, как и я, бежали по дороге жизни, не обращая внимания ни на что. Словом, все превратности и неурядицы списывая на случай. Только цель и результат.... Но машиниста тепловоза и моряка, бандита и колхозника дорога уравняла, приведя к одному "полустанку"... И вот одна из историй.
ПЕТР
Петр лежал на диване и отрешенно смотрел в экран телевизора, где мелькали кадры очередной мыльной оперы. Усталость после рабочего дня побеждала, отмотал сегодня на своем тепловозе четыреста верст, клонило в сон. Жена с дочерью готовили в кухне, наверно, обсуждая что-то веселое, так как оттуда доносился смех и громкие голоса.
"Надо будет завтра обязательно почистить карбюратор, чихает что-то моя ласточка", - с любовью подумал о своем стареньком "Жигуленке", отвлекаясь от голосов в кухне и от нудного бурчания переводчика в телевизоре, поглаживая лежащего под боком кота.
- Что, Боцман, балдеешь? - с нежностью сказал своему питомцу. - Не жизнь у тебя, малина...
В комнату вошла дочь:
- Пап, пошли ужинать, все уже на столе...
Сбросив плед и столкнув на пол кота, присел на диване, прогоняя подступившую дремоту.
- Все, иду, Оленька, иду.
Присел к столу, только взял в руки вилку, как в дверь позвонили.
- Я открою, - остановил поднявшуюся было жену, - кушайте, я открою.
На пороге стоял мужчина с листочком бумаги в руке.