- Думаешь, нас через границу не пустят? - спросил я.
- Нет, это я так... образно...
- Поэт, - съязвил я, хлопнул его по ладони и пошёл в автобус.
Фил был в коричневой истёртой куртке и таких же штанах. Под его рыжей клочковатой бородой сияла широкая улыбка. Он махал нам рукой.
Ночной холодный воздух сверкал жёлтыми огнями гостиницы "Октябрьская". По Лиговскому ходили немногочисленные люди и они оставались...
- Он наша последняя инстанция в этой стране, - радостно сказал Тёма и достал видеокамеру. В салоне автобуса было темно и люди устало ждали отправления.
- Не люблю провожать, - сказал я, - гнетущее чувство.
- Да, да - ответил Тёма, - Но это же мы уезжаем!
Я кивнул и снова посмотрел на Фила, он перестал махать рукой и смотрел куда-то в сторону.
- Мы скоро едем? - спросила Йонна, обернувшись. Она сидела впереди нас со своей подругой, имя которой я так и не усвоил. Подруга Йонны была маленькая темноволосая девушка с раздражением вокруг губ и белыми, словно мел руками. Она была тихой и неразговорчивой. Но только после нашего знакомства, стала пихать свои руки нам под нос и говорить, это от вашей воды! Руки были белые с розовыми пятнами облезающей кожи.
Тёма глупо улыбнулся и тихо сказал мне:
- Гадость какая...
- Разнеженные иностранцы, - констатировал я.
Автобус тронулся и Тёма стал лихорадочно снимать Фила на камеру, налегая на чужое сидение. Фил встрепенулся и стал активно махать рукой.
- И себя не забудь, - ехидно сказал я.
- И себя не забуду, - довольно ответил Тёма, вытянул руку и стал снимать своё лицо, приговаривая при этом: - Вот так, дорогой мой, мы покидаем родное отечество и через каких-то триста кэ мэ будем за границей.
- Тебя за границу не пустят, - сказал я.
- Почему это?
- Не нужны загранице советские люмпены.
Тёма показал мне кулак, я ухмыльнулся. С переднего сидения повернулась Йонна и, улыбаясь, оглядела нас:
- Скоро будем на моей стране....
- Не на моей, а в моей, - сказал Тёма, не улыбаясь, Йонна кивнула.
Автобус покатил по ночным улицам Питера, тихо урча мотором в конце салона. Мы переехали Троицкий мост. Внизу, в холодной чёрной Неве бились волны, отражая белые огни города, понеслись по ярко освещённому Каменостровскому проспекту. Было влажно, днём прошёл дождь. В чёрных лужах отражались неоновые вывески, рекламы и фонари. С большой рекламной тумбы на перекрёстке, томно выглядывала белокурая девушка с подписью "Город ждёт". Мы свернули на тёмную узкую улицу, автобус несколько раз тряхануло на колдобинах, мы проехали мимо загаженной станции метро, бликующей в бесчисленном ларёчном свете, остановились у светофора. На высоком паребрике сидел несвежий человек и пил пиво, закусывая вываливающейся из салфетки шавермой. Майонез размазался по его небритой щеке. Я отвернулся, мне хотелось скорее в холёную заграницу.
Тёма молчал, задумчиво глядя в окно. Но когда, моргнув, включились телевизоры в салоне, он радостно хлопнул меня по плечу и потёр ладони.
Заработал видеомагнитофон, стали показывать "Дальнобойщиков".
- Я вчера эту серию смотрел, - сказал Тёма. - Ну да ладно, хорошее кино!
- Ничего хорошего, - сказал я. Йонна со своей подругой о чём-то разговаривали. Иногда Йонна поворачивалась, улыбалась и что-нибудь спрашивала нас. Я отвечал. Тёма не отрывал глаз от телевизора. На экране показывали дорогу.
- Посмотри, - сказал Тёма, - как и у нас... Только там день, а здесь ночь.
- Да, - ответил я и перевёл взгляд за окно.
Мы минули громоздкие руины вечно строящейся ленинградской объездной. Тёма сказал, что хочет курить. Нас высадили у бензоколонки под Сестрорецком. Автобус тяжело подъехал к колонке и зашипел.
- Вот здорово! - сказал Тёма, - ты хотя бы осознаешь, что через каких-то несколько часов мы будем за границей, - глаза Тёмы сверкали.
- Да, - говорю, - В "кап стране".
- Да ещё, как цивилизованные люди едем, без всякого дурацкого автостопа.
Я кивнул.
- Знаешь, Миш, сейчас вспомнил, как стоял вот на таком же месте несколько месяцев назад, где-то под Орлом и глядел на машины. Подъехали гопники на желтой Тайоте, заправились, и под шум какой-то поганой музыки укатили в ночь. И так тоскливо было, так тошно....
Я посмотрел на тёмную влажную дорогу, по чёрному асфальту, шипя покрышками проносились машины. Я тоже вспомнил курскую область. И подумал, как хорошо вспоминать всё это, лёжа в тёплой постели, или вот здесь, зная, что через мгновение тебя ждёт уютный салон автобуса.
Мы вернулись в автобус. Я немного замёрз в одном пиджаке. Но внутри было тепло и я быстро согрелся. Снова заработал телевизор. Йонна протянула нам пакетик с финскими конфетами, Тёма с отвращением покрутил головой:
- Я эту гадость есть не буду.
- Это вкусно, - сказала она.
- Невкусно, - сказал Тёма.
Я взял несколько чёрных салмиак и положил в рот. Вкус был похож на смесь гудрона, древесной смолы и мяты. Я пережевал и проглотил.
За окном замелькал Сестрорецк, тихий курортный городок, умирающий на зиму. В некоторых окнах многоэтажек горел свет или мерцало голубоватое сияние, работал телевизор. Слева открылся вид на пустынный длинный пляж. Чёрный залив поглощал его. И сложно было представить, что здесь когда-то был день, было лето и люди... Справа, вдали от дороги показался полуразрушенный дворец.
- Смотри, - сказал я Тёме, - здесь "Чистилище" о чеченской войне снимали.
- Где?
- Да нигде, проехали.
Тёма смотрел телевизор.
*****
До Выборга мы доехали быстро. Неплохая скоростная трасса "Скандинавия" сменилась разбитыми дорогами этого северного города. По узким улочкам выехали на привокзальную площадь и остановилась рядом с другими автобусами, едущими в Финляндию. В салоне зашуршала лёгкая суета. Люди выходили на улицу. Площадь была пустынна и желтела в свете безразличных осенних фонарей. С краю стояли жестяные решётчатые ларьки, к которым и спешили люди из наших автобусов, закупить алкоголь и сигареты. Набирали коробками, сколько возможно провезти по лимиту. В Хельсинки алкоголь можно было продать в два раза дороже.
Я купил двухлитровую бутылку очаковского пива и показал Тёме.
- Ну и дерьмо же это Очаково, - покачал головой Тёма и добавил: - и вообще, зачем ты пиво купил?
- Ты знаешь какие там цены?
- И что? - спросил Тёма.
- Что, что... А денег у нас... как всегда.
- Ладно, убери в сумку, не позорься перед Йонной.
Я кивнул и пошёл в автобус. Когда я вернулся, Тёма курил. Он с интересом наблюдал за пассажирами, которые в поисках туалета исчезали за ларьками. Йонна с подругой пошли туда же. Я постоял с Тёмой и зачем-то пошёл на вокзал. Здание было обшарпанным, ветхим, со сломанными старинными часами. Внутри остро пахло хлоркой. Уборщица в синем халате натирала мутный, истоптанный пол. Все киоски были закрыты и я не увидел ни одного человека. На жёлтой осыпающейся стене висела доска отправления поездов. И странными казались надписи "Хельсинки", "Лапенранта", "Лахти"...
Мы снова поехали и я не отрывался от окна, глядел на разрушающийся северный город, мерно дремлющий у холодного залива. Сотрясаясь на разбитой дороге, автобус свернул на мост. Медленно мы объехали тёмную древнюю крепость, окольцованную рвом с водой. Вдали чернел Выборгский залив. Небо мерцало неестественным фиолетовым свечением. Мы снова выехали на трассу, автобус поехал быстрее. За окном было темно и ничего не видно.
За несколько километров до Торфяновки в автобус влез усталый солдат в зелёной фуфайке и, неповоротливо, пробираясь через сидения, стал проверять паспорта. Он долго смотрел в Тёмин паспорт.
- Ты ему понравился, - сказал я.
Мы подъехали к пограничному посту, всех высадили из автобуса. Внутри здания было спокойно, неторопливо и сонно. Люди нехотя переговаривались, но больше молчали. Йонна со своей подругой встали в одну очередь, я с Тёмой в другую.
- Да, это не русско-украинская граница, - протянул Тёма.
- Но ты не беспокойся, - говорю, - тебя из страны с удовольствием выпустят.
- Это почему же?
- Да кому такие нужны?
- Зато такие, как ты нужны!
- Нужны... Как минимум российской армии...
Тёма не успел мне ответить, подошла моя очередь. Я, ухмыляясь, приблизился к кабинке. Таможенница устало посмотрела на мой паспорт. Сзади меня, над головой была панель зеркала, в котором она могла видеть мой затылок и спину. Я обернулся, посмотрелся в зеркало и потёр глаза. Она что-то написала, хлопнула печатью и отдала назад. У неё были тёмные усталые глаза и чуть сбитый воротничок форменного жакета.
Все вернулись в автобус и мы поехали. За таможней, на огромной вытянутой стоянке стояло множество тёмных фур. В одной кабине горел свет. Силуэт шофёра темнел в ней. На встречной полосе выстроилась колонна машин, въезжающих в страну. За окном, светясь под фарами, проехала табличка с зачёркнутой надписью "Российская федерация". Я почему-то почувствовал гордость.
Мы ехали медленно, минут десять. Лес расступился. Нам открылась огромная площадка, ярко освещённая белыми фонарями. Наш автобус остановился в хвосте длинной автоколонны. Шофёр заглушил мотор. Стало очень тихо и только иногда был слышен шёпот.
Заморосил дождь. И я смотрел, как дождливая дымка нависла над фонарями. По стеклу поползли капли. Очень хотелось спать и я закрыл глаза. Проснулся я почти через час, когда автобус проехал несколько десятков метров и снова беззвучно встал. Было тихо и только дождь шелестел за окном. Я поёжился в кресле и оглянулся, все спали. Тёма лежал, свесив голову и надув губы.
Живопись, - подумал я, - хоть картинку с дурака пиши.
- Сам дурак, - сказал Тёма, открывая один глаз.
Я засмеялся. Автобус снова завёлся и поехал. В колонне мы стояли очень долго. Потом наш автобус въехал под навес здания, похожего на бензозаправку, мы вышли на улицу.
Внутри, в кабинках сидели финские таможенники и пристально сурово смотрели на нас. Йонна с подругой быстро прошли в специальный проход для финских граждан и скрылись в глубине коридора. Я тоже прошёл довольно быстро, хотя финн настороженно осматривал мою фотографию. Я фотографировался после затяжных праздников... там у меня был синяк на лбу и красный значок "Ленин" на пиджаке. Финн кивнул и вернул мне документы, я не стал уходить, ожидая Тёму.
Таможенник долго разглядывал его паспорт.
- Вы еврей? - спросил он.
- Нет, - терпеливо ответил Тёма.
- Русский?
Тёма молчал.
- Русский?
- Белорус! - неожиданно воскликнул Тёма. Я почувствовал, что всё...
- А почему в паспорте "русский" написано? - невозмутимо спросил финн.
- Потому что я в Рощино родился! - гордо сказал Тёма. - Райволо знаете? Финляндия бывшая, а теперь Рощино, Россия! Наши захватили!
У финна было каменное лицо.
- Куда едите?
- В Финляндию, - успокоился Тёма.
- Это ясно... Город?
- В Турку! - с готовностью выпалил Тёма.
Финн долго что-то листал, нахмурил брови и спросил:
- А почему приглашение из Лахти?
Приглашение делал наш товарищ Анти из Лахти, хотя ехали мы к Йонне. Анти собирался приехать в Турку на выходные. Тёма потёр затылок и сказал:
- В Лахти тоже.
- Таможенник вскинул брови, наклонился к панели телефонной станции и кого-то позвал.
Вот так, - думаю, - я как в воду глядел. Не пустят Тёму заграницу. Никуда мы не поедем. Я с сожалением обвёл взглядом помещение чужого капиталистического государства, посмотрел на финские надписи над проходами и за окно. Дождь усилился и было темно. Я сказал проводнику, что бы он позвал Йонну. Она быстро пришла и долго что-то объясняла таможеннику. В конце концов финн нехотя кивнул и отдал паспорт Тёме.
- Говорил я, - сказал я Тёме, - что люмпены загранке не нужны.
- Просочился, - довольный ответил он. - Пролетарии всех стран!...
Мы снова поехали, за окном мерцала табличка "Suomi, Finland"
В Хельсинки мы приехали только в восемь утра. Я проснулся и стал наблюдать за просыпающимся скандинавским городом, утренним и свежим. И таким маленьким после тяжелого Питера.
Асфальт был чёрным и мокрым. Сверкающие на солнце иномарки шелестели по нему покрышками, поднимая дымку брызг. Небо было чистым и голубым. Белые облака уплывали в сторону залива. Люди на остановках стояли с кейсами и сумками. Школьница с двумя косичками разговаривала по мобильному телефону. Тёма прищурено, сонно смотрел за окно и сказал мне хриплым утренним голосом:
- Ты погляди, все они иностранцы....
- Финны, - сказал я, - все, как один. Только иностранцы здесь мы....
Тёма удивлённо вскинул брови.
Слева открылся вид на финский залив, высокие краны и доки. Белые чайки парили в небе. И одна взлетала и падала и снова взлетала. Автобус выехал на большую площадь, над которой стояло много автобусов и ездили трамваи. Они скользили тихо и бесшумно, словно гладкие шарики в стальном желобке. Мы заехали в примыкающую улицу и остановились. Я взял сумку и тяжело поднялся. Тело онемело от дороги и урывочного сна. Лицо горело, хотелось умыться. Об этом я думал всё утро.
Йонна была бодрая и свежая, как будто мы и не ехали всю ночь. Только выйдя из автобуса, она достала свой телефон и стала отстукивать очередной СМС. Я оглянулся, потёр глаза и вдохнул холодный свежий воздух.
- Приехали, - сказал я. Тёма молчал. - Хельсинки, - сказал я. Тёма молчал. Я взял сумку подруги Йонны и мы неторопливо пошли в сторону автовокзала. Тёма молчал.
Когда мы вышли на площадь, красивые серые здания, дорогие витрины и вывески, аккуратная мостовая из плитки окружили нас, Тёма громко гаркнул мне на ухо:
- Загранка, Миха! - и хлопнул меня по плечу. Йонна удивлённо покосилась на него.
- Загранка, - согласился я.
Мы неожиданно попрощались с подружкой Йонны и она ушла. Подружка Йонны была маленького роста. Оказалось, что она из Хельсинки, и в Турку с нами не едет. Тёма удовлетворённо кивнул головой.
- Ну и гадость её руки, - сказал он.
Мы поглядели ей вслед. Йонна сказала, что до поезда в Турку четыре с половиной часа и мы можем погулять по городу.
- По городу, - сказал Тёма, - по загранке...
По улицам ходили спокойные люди в разноцветной аккуратной одежде. Они переходили улицу на зелёный свет. Это растрогало Тёму и он стал снимать пешеходные переходы на камеру.
Мы вышли на небольшую площадь, по которой гуляли беззаботные голуби, встряхивали крыльями и ели булку из рук ранних, утренних старушек. Это было утро буднего дня. Люди спешили на работу. В центре площади стояла бронзовая композиция из трёх, почему-то голых мужиков. У них были бронзовые пролетарские лица и молоты в руках.
- Твои братья, - сказал я Тёме, - люмпены. Им тоже нечего терять, окромя молотков своих.
- Заграничные люмпены, - поправил меня Тёма, - и молотки у них заграничные...
Йонна, как всегда растерянно следила за нашим диалогом. А ведь русский она знала совсем неплохо.
Улица была узкой с высокими модернистскими зданиями. Солнце не успело вскарабкаться сюда. Чувствовалась утренняя свежесть. В тени сверкали витрины открывающихся магазинов. Мостовая была перерыта и огорожена. Люди на роликах, велосипедисты теснились на тротуаре. В котловане копошились рабочие в чистых синих костюмах. На всю улицу тарахтел бурильный аппарат. Звон отдавался в стёклах витрин. Город кишел работой. И мы плыли в этой северной вирусной реке, разглядывая чужую жизнь.
Европа, - думал я, - и ни чем Питер на неё не похож... Впрочем, на Россию тем более...
Сравнения сами лезли в голову, хотя я дал зарок, ещё в Ялте.
Но теперь я шёл по Хельсинки, не двигаемый никакими чувствами, возможно, впервые за всю свою дорожную жизнь. Я шёл, вдыхая холодный влажный воздух и смотрел на людей.
- Пойдемте на улицу в честь Александра второго, благодетеля финского народа! - воскликнул Тёма.
- Зачем? - спрашиваю.
- Надо.... Идём!
- Да, хорошо, - сказала Йонна, у неё как всегда получилось "каращё", - только карту купим.
- Ну и что? - спросил я, когда мы вышли на Александркату.
- Ничего, - огрызнулся Тёма, - Круто!
Я пожал плечами, мы пошли в сторону главной площади. На Александркату было безлюдно и солнечно. В тёмных окнах жёлтых домов не было занавесок. На площади Сенаатинтори у подножия большого лютеранского собора на бронзовой лошади восседал Александр второй. Около него топталась кучка людей в чёрных кожаных куртках и тёмных пальто.
- Русские, - кивнул я Тёме и пошёл ближе.
Экскурсовод с жаром объяснял о значении русского императора в истории Финляндии. Около своей Мамы стояла маленькая девочка в красной курточке и скучно ковыряла сапожком булыжную мостовую.
На площади было прохладно. Подул ветер, я застегнул свою чёрную кожаную куртку и пошёл назад к Йонне и Тёме. Русские здесь, мне показались дикостью и глупостью. Почему-то мне стало стыдно, что я такой же...
После Александркату Тёма стал настаивать, что он хочет в Киазму, знаменитый финский музей поп-арта, где были розовые окна, видеопроекции кровавой румынской девушки, столбы работающих магнитофонов и транзисторов, чукотские мультфильмы об охоте, и билеты за сорок марок....
Больше всего Тёма был в восторге от туалетов музея. Стоило здесь поднести свою руку к световому датчику, как вода начинала литься.
Мы с Йонной долго ждали, пока Тёма наиграется.
На улице Тёма ходил и снимал свои ботинки на видеокамеру. Он сильно шлёпал по лужам и пытался запихать камеру в люк.
- Финляндские подземелья, - мечтательно говорил он. Его внимание переключилось на памятник Монергейму. Тёма дёрнул меня за рукав и сказал: - смотри у него советская ушанка на голове, как у Чапаева.
- У Чапаева папаха была, - говорю.
- Тогда, как у Маресьева.
- Маресьев летчиком был.
- Слушай, - воскликнул Тёма, - Что ты ко мне лезешь? Ушанка советская и баста!
К полудню город опустел, улицы наполнились светом и стало немного припекать. Мы спустились в подземный переход, что бы пройти к вокзалу. Перед нами открылась целая подземная площадь, чистая и сверкающая, как универмаг ДЛТ. Мы прошли мимо кондитерского магазинчика. У меня странно загудело в животе, нехорошие мысли полезли в голову. В ярких витринах лежали всяческие пироги, булочки и круасаны. Тёма посмотрел на меня и лукаво прищурился. Я отрицательно покачал головой. Денег у нас было как всегда....
Вестибюль вокзала мне чем-то напомнил Казанский в Москве, только этот поменьше, поуютнее и без тех удушающих запахов. Я смотрел на хорошо одетых финнов и думал о стерильности этой страны. У мусорного бачка я заметил потрепанную женщину в бежевой куртке, грязных джинсах и изрезанных резиновых сапогах. Она вытащила из бака пластиковую бутылку, аккуратно положила в сумку и пошла к выходу. Я всё смотрел на её сапоги.
- У вас тоже есть бомжи? - радостно воскликнул Тёма.
Йонна растерялась и пожала плечами:
- Пумми - по-фински...
Она постоянно говорила нам финские слова, почему-то думала, что мы хотим выучить этот язык...
До Турку мы ехали на двухэтажном скоростном поезде. Салон был белый, как в самолёте, с удобными креслами и мониторами, по которым ползла всякая дорожная информация и название следующей станции. Поезд был настолько бесшумным, что когда мы тронулись, я не заметил. Всё смотрел на женщину в специальном костюме, как стюардесса, она катила перед собой оборудованную тележку, горячий кофе, лимонад, шоколадки, завтраки в контейнере. Я отвернулся, за окном бежала чистая северная природа, ухоженные луга, домики, даже деревья здесь как будто были аккуратнее и стройнее. Я заснул и только перед самым Турку Йонна разбудила меня.
В Турку было пасмурно, но сухо. Около станции у специально оборудованных стоек стояли сотни велосипедов. Мы с Тёмой переглянулись.
- Да... у нас давно бы всё потырили... - протянул он. Йонна ничего не ответила. На встречу нам шла девочка и тащила велосипед, заднее колесо было заблокировано. Мы с Тёмой снова переглянулись и засмеялись.
- Может, она русская? - предположил Тёма.
Но я думал о своём, Йонна сказала, что мы пойдём в студенческую столовую обедать. Я устал и хотелось спать.
Турку показался мне более современным городом, чем Хельсинки. И хотя дома были ниже, но проще, новее. На сытый желудок разглядывать заграницу было гораздо приятнее. Опавшие листья шелестели под ногами. Солнце выглянуло из-за туч, дул влажный морской ветер. Город был уютный и тихий. Мы вышли с территории университета и направились в сторону центра. Перед оживлённым проспектом возвышалась готическая громада старинного лютеранского собора. Я подошёл к самой стене и потрогал тёмный, влажный камень, мне всегда хотелось коснуться рукой времени. Тёма достал камеру и стал снимать белку, прыгающую в деревьях у аллеи. Серый пушистый зверёк был совсем ручным, подбегал к восторженным иностранцам, хватал кусочки еды из рук и быстро возвращался назад. Йонна сидела на скамейке и следила за нами.
- Надо идти, - сказала она.
Мы пошли в квартиру её подруги, в маленькую комнатку, где был уголок с раковиной и плитой, подобие кухни. И маленькая ванная комната, совмещённая с туалетом около входной двери. Чем больше потом я был в Финляндии, тем больше понимал, как скромно живут здесь люди. Пока Йонна мылась в ванной, Тёма вёл бессмысленную дискуссию с подругой Йонны на английском языке (незнакомом ему), я сидел на полу и долго- долго пытался настроить русскую станцию на магнитоле. Сквозь метель радиопомех, шипение и глупые американские песни вылезали только заграничные серьёзные голоса. Мокрая Йонна вышла из ванной, села рядом и стала набирать СМС. Тёма скучно смотрел на меня, их беседа кажется, кончилась.
Мы пили фруктовый чай и ели шоколадные конфеты. Тёма шутил, подруга Йонны смеялась. У неё была хорошая фигура, узкие, тонкие пальцы и острый нос. На радио ничего не настраивалось, я выключил магнитолу и посмотрел в окно. Смеркалось. Серое небо стало совсем серым и тяжёлым. На улицу не хотелось, здесь была светлая уютная лампа и горячий чай. Но нам надо было идти, встречать Анти. Прибывал его поезд из Лахти.
Мы шли словно по мёртвому городу. Йонна объясняла ещё раньше, что здесь после семи часов становится безлюдно, жители Финляндии расходятся по домам, к своим голубым мерцающим очагам.... Все магазины закрываются. Остаётся пустой дежурный свет витрин. Там, в глубине магазинчика в тенях больших колонок, стендов стоят блестящие гитары, самой разной формы и назначения, басы, электрические, акустики. Ярко освещена только витрина с барабанной установкой, всё остальное тонет в тенях, мерцают несколько лампочек. Всякий раз, стоя у витрины закрытого магазина вечером, мне начинает казаться, что там совсем другая, отличная от настоящего, жизнь. Это как зазеркалье, такое близкое и такое недоступное.
Мы вышли на главную площадь Турку Каупатори. На высоких зданиях яркими цветами горели рекламные надписи и названия. Рынок в центре площади свернулся и теперь люди были только у кафе, ресторанов и стеклянных автобусных остановок. Мы вышли к вокзалу через несколько безлюдных улочек и небольшой парк. От опущенных, влажных веток деревьев пахло осенью.
- Вот идёт мой поезд рельсами звеня, спасибо всем кто выбрал время проводить меня! - сказал я. Тёма снимал на видеокамеру. Поезд тяжело пыхтя, подошёл и остановился. Лицо Анти было серьёзным и уставшим. Он чинно пожал нам руки и обнял Йонну. Сложно было сопоставить его с тем Анти, который ещё этой зимой пьяный шёл по Гороховой улице, размахивал пустой бутылкой пива и орал русские матерные песни. Или после продолжительного распития водки в пул-баре "Панда" на канале Грибоедова, по секрету признавался мне: - Знаешь Миша, финны это.... мм... - и значительно прищуривал глаза.
Анти шёл впереди с Йонной и о чём-то говорил. Светофоры бессмысленно работали на пустынном перекрёстке. Мы стояли и ждали зелёного света. На площади мы встретились с ещё одной подругой Йонны Йокки. Она была маленького роста, бесформенная с широкой шеей и плоским лицом. Ещё, кажется, она была очень неловкой и стеснительной. Йокки глупо улыбнулась, когда Тёма поздоровался с ней и она что-то ответила. Я молча наблюдал, пока они не договорятся, и мы расстались. Тёма с Анти пошли ночевать к Йокки, куда-то на юго-восток города. Мы с Йонной пошли на автобусную остановку. На скамейке сидел молодой парень с бритой головой и высоким ярким эракезом. На нём была чёрная стёганая куртка и чистые джинсы. Он напряжённо выбивал сообщение на мобильном телефоне.
- Тоже мне панк, - усмехнулся я. Йонна вскинула брови. Я отрицательно покачал головой.
- Миша, и как тебе? - спросила она.
- Что как?
- Как Финляндия?
- Нормально, - протянул я. Мне не хотелось разговаривать. Йонна улыбалась и смотрела на меня.
- А Турку?
- Хороший город, тихий, - сказал я. - Да я ещё и поглядеть то не успел....
- Хорошо, - кивнула она. Я усмехнулся этому её "каращё" и достал сигареты.
- Курить вредно! - воскликнула она, заметив мои движения. Она говорила это всякий раз, думала, меня можно переделать...
- Ладно, - сказал я и убрал пачку обратно. "Бонд" помялся в кармане и пачка стала совсем плоской.
Мы зашли в автобус и я тоскливо наблюдал, как Йонна платит за меня. Она дала мне билетик и я посмотрел на цену.
- Двадцать пять марок? - спросил я, - это же чёрт знает сколько...
- Это сутки действует, - спокойно сказала она, - можно сутки ездить на любом автобусе.
Я кивнул и повернулся к окну. Я люблю ночные города, какими бы они не были, даже Москву... Ночь становится архитектором, старичком-фонарщиком, страстной ведьмой с чёрными крыльями..... зажигает огни на небе и в окнах домов. Мерцают мосты и жёлтые уютные фонари. Колышутся на ветру тёмные осенние деревья, падают листья в воду. Всё замирает и сметает прочь все дневные сомнения и сухости во рту....
Мы переехали небольшой мост через реку со странным названием Аура... Аура Турку. Как песня. Вдоль гранитных берегов тянулась алея аккуратных пушистых деревьев. Они были подсвечены снизу специальными лампами. И создавалось странное впечатление. Деревья, словно ночные живые золотые фонтаны. И листья на ветру, и листья, падающие в воду.
Когда мы вышли из автобуса и направились к дому Йонны, я оглянулся и попытался вспомнить, сколько же прошло времени. И было трудно представить, что ещё сегодня утром мы были в другом городе, в Хельсинки, гуляли по Киазме или ехали в поезде до Турку. И уж совсем невозможно было представить вчера, что ещё вчера я был в своём городе, в другой стране. Площадь восстания и гостиница Октябрьская с Филом на тротуаре стали такими далёкими, как пионерские лагеря и первый медленный танец.
- Это студенческая квартира, - сказала Йонна, - здесь две комнаты, в одной я, в другой ещё одна девушка, студентка.
- Понятно, - сказал я. Мне хотелось есть, а ещё больше спать. Йонна пригласила меня на кухню, поставила электрический чайник и стала нарезать бутерброды. Я уныло посмотрел на салями и понял, что нормального ужина мне не ждать, съел три бутерброда и несколько кусочков сладкого рулета. Йонна смотрела на меня, когда я ел. Мне было всё равно.
Комната была маленькой, с кроватью, столом и магнитофоном на тумбочке. На полке стояли учебники, словари и книги на русском языке. Я лежал на полу в походном спальном мешке Йонны.
Она выключила свет. Было так тихо, словно в деревне. За окном было темно и ничего не видно. Я закрыл глаза и отвернулся к стене.
- Миша, - позвала Йонна.
- Да, - сказал я.
- Скажи, я негативная?
- Как это? - не понял я.
- Один мой друг, сказал, что я негативная... как это по-русски...
- Кретин твой друг, - сказал я.
- Что?
- Ничего.
- Мы сидели, пили с ним водку и он сказал, что я негативная... мм.. хмурая, невесёлая.
- Пьяные ещё не то могут сказать, - усмехнулся я. Мне хотелось спать. Наступила долгая тишина, я закрыл глаза и стал засыпать.
- Миша? - неожиданно спросила Йонна, - а почему ты ещё не женат?
Я открыл глаза:
- Почему, почему... молод ещё!
Комната была маленькой, до кровати можно было дотянутся рукой, или до меня... Я почувствовал неловкость. Йонна молчала.
- А я уже нет, - вдруг сказала она. Сказала грустно, но спокойно.
Наверное, я не описал Йонну. Это была высокая, с выдающимся носом и вялым подбородком женщина. Ей было, кажется двадцать девять. Её кожа была гладкой и светлой, как раз такой, когда понимаешь, что женщине уже далеко не восемнадцать, но нет ещё тридцати пяти.... Она носила тёмный берет, из-под которого свешивалась коса и такое же тёмное пальто. У неё были тонкие светлые волосы и тёмные брови.
- Чепуха какая, - сказал я, - у тебя ещё всё впереди...
- Нет, - сказала она.
"Нет, так нет", - подумал я, закрыл глаза и теперь заснул окончательно.
Мне снилось, что я опять пошёл в школу и мы сидим с Тёмой за одной партой. И я его спрашиваю, - А зачем нам это? У нас же уже высшее образование есть! - Надо, - отвечает Тёма. И я записываю домашнее задание.
Йонна разбудила меня мягко, тронув за плечо:
- Как договаривались, - сказала она, - этими ключами закроешь дверь. - Она была уже одета, в пальто, и в берете. - И не забудь в одиннадцать на Каупатори.
Я сонно кивнул и опять уснул.
*****
Анти с Тёмой молча стояли у автобусной остановки. Я подошёл, пожал руку Анти и хлопнул по ладони Тёму.
- В аква-парк парк, - усмехнулся Тёма. Мы пошли за Анти. Было холодно и я застегнул воротник куртки. Небо, затянувшееся вчера, как старая рана на теле старика, так и не выздоровело. Но казалось таким простым и привычным. По улицам медленно ездили машины и велосипедисты. Редкие прохожие проходили мимо и я смотрел им вслед. Я был за границей, но всё было так буднично и обычно, мне захотелось домой. И не хотелось идти ни в какой аква-парк. Мы шли молча, и Анти, что бы говорить ради разговора, сказал нам:
- Турку, это типичный финский город.....
- А Лахти? - спросил Тёма.
- И Лахти тоже типичный финский город, только меньше...
- А ты в Турку был раньше?
- Да, один раз, проездом...
Разговор не заладился, мы молчали. На фоне серого неба стоял большой комплекс отеля "Карибия". Мы зашли в холл, внутри было светло и тепло. В углу, окружённый мягкими кожаными диванами работал большой телевизор. В кабинке около турникета - входа в бассейн сидела молодая женщина, она улыбнулась и привстала, когда мы подошли. Анти заговорил с ней на своём языке. Женщина ещё раз улыбнулась и закивала. Анти дал нам два ключа на ручных ремешках от шкафчиков в раздевалке и сказал, что подождёт нас здесь. Сказал нам, что у нас два часа.
Это было, как в заграничном кино, а мы как дети. Прыгали в различной формы бассейны, катались с горок, заплывали в специально подсвеченные пещерки, где со дна били фонтаны, вода бурлила и щекотала пятки. Тёма залез в детский бассейн, лёг на спину и стал изображать дохлую тульскую рыбку.
- Почему тульскую? - спросил я.
- Потому, - ответил Тёма, - в Упе все рыбки дохлые...
- Ты не в Упе, - говорю.
- Угу, - сказал он, - в Чухне.
Был рабочий полдень, аква-парк был пуст. Мы лежали в шезлонгах, топили друг друга в джакузи, съели по мороженому в баре. У меня покраснели от воды глаза и устали мышцы. Напоследок я в одиночестве посидел в сауне и совсем размякший вышел на улицу. Анти с Тёмой ждали меня.
Потом мы долго гуляли по осеннему Турку. Жёлтые листья лежали на каменной мостовой, старинные здания молчали уютом и свежестью. Я подумал, что здесь совсем другие дома, спокойные, словно и не познали смерти, боли, страданий человеческих. Наши дома висят над человеком, они смотрят на него... и глядя в какую-нибудь обветшалую арку на набережной Мойки, кажется что вот-вот выедет из-под неё карета-катафалк. И возница, хмурый бородатый мужик будет стегать тощую лошадь. И всегда кажется, что за каждым окном стоит человеческая судьба... Но что здесь? Что в этой северной стране? я разглядывал строгие красивые здания. Анти предложил зайти в музыкальный магазин. Тёма с Анти по очереди поиграли на басу, я разглядывал акустические гитары и даже потрогал "Фэндер" за две тысячи долларов. Мне показалось, дерево было тёплым.
Мы сидели в турецкой пиццерии, и здесь и в аква-парке за нас платил Анти. Но это было не тоже, когда это делала Йонна. Нам было не так неловко. Я стал привыкать. Пицца была очень большой и вкусной. Аккуратные турки услужливо улыбались и убирали со стола. Анти сказал, что нам пора идти к Йонне домой, сегодня она собиралась устроить вечеринку. Но ещё, сказал он, нужно зайти в магазин и купить кое-что из продуктов.
- А может ещё погуляем? - спросил я.
Тёма округлил глаза:
- Тебе гулять ещё не надоело?
- Надоело...
День иссякал и я чувствовал сильную усталость. Мы сели в автобус на площади, и я сказал Анти, что у меня есть билет. Мы поехали по уже знакомому мне маршруту. Выехали из центра, дома уменьшились, потянулись небольшие домашние садики, широкие улицы и аккуратные липовые аллеи. За окном показалось большое стеклянное здание. За широкими витринами в ярком свете занимались люди на тренажёрах. Внутри, видимо, играла музыка, люди двигались вместе. Я проводил взглядом тренажёрный зал и закрыл глаза. Мне хотелось спать.
Йонна была очень серьёзной и сказала, нести продукты на кухню. Я зашёл в её комнату, взял с полки книгу, сел на тахте и стал перелистывать страницы. Это были булгаковские крымские записки. Я не заметил, как стал улыбаться, читая о Феодосии, прозрачной Ялте, о загадочной Коктебели, откуда я всего несколько месяцев, как приехал. Моя северная память ещё чувствовала свежесть Чёрного моря.
- Почему ты улыбаешься? - спросила Йонна. Я не заметил, как она вошла.
- Нашёл у тебя тут хорошую книгу, - сказал я. - Булгаков, да ещё про Крым!
- Да, мне Оля подарила. Только её читать сложно.
- Почитай, - сказал я, - Это очень хороший писатель. Лучший... Великий русский писатель.
- А Чехов? - спросила она.
- Ну Чехов... Чехов это Чехов, - мне снова вспомнилась Ялта. Но Чехова я не любил. А может оттого, что читал его мало. - Такого, как "Мастер и Маргарита" никто не создал, да и не создаст...