Весь город который я вижу и чувствую - это всего лишь мои ощущения. Стоит спросить любого прохожего на садовой, что такое Питер, он ответит- "город", окинет тебя отстранённым взглядом и пойдёт дальше. Я же отвечу: "Питер - это я". Кто-то обвинит меня в надменном пафосе или ещё каких злодействах, я не сержусь - в восьми случаях из десяти я искренен.
Мой город это злое место. Может он более меланхоличен чем Москва или ещё какой эпицентр взрыва, но жрет свои внутренности без жалости и сожаления. И подчас больше похож на больного старика, чем относительно молодое "творенье".
Иллюзорность этого путеводителя очевидна. Всё равно его никто не прочитает и даже не порвёт бешенной рукой. Он так и останется осыпаться на моём старом винчестере. И через полтора года я и сам про него забуду.
Итак, ты в Санкт-Петербурге. Городе трёх революций, (кстати, во время третьей, мой прадед был одним из тех кто брал зимний), столичной провинции. Начинается путь нелепо и неестественно, однако, так уж мне захотелось. С Казанского моста у Дома Книги, на Невском проспекте. Здесь всегда не продохнуть и каждый прохожий норовит стошнить тебе в карман. Дрянные музыканты что-то настукивают у перил, облезлые школьницы плюют в речку, свесившись вниз и оголив свои белые поясницы. Грязные цыгане, выпятив отъетые животы клянчат на батончик "сникерса". Причёсанные иностранцы с жадностью фотографируют цветной Спас на крови. Вертоухие старушки машут картонками с сигаретами по штучно. Как всегда плохая погода.
Даже если это двадцать второе мая может пойти снег, серой бессмысленностью с мутного неба. Пойти и умчаться в гулкий тоннель, оставив долгий гудящий звук и мусорный ветер. Не бойся идти по всегда шумному невскому (даже во время ядерной зимы здесь будет людно). Подними повыше воротник или шарф, чтобы тебя не тронула липкая слюна прохожих и конечно закинь высоко подбородок (станешь звездой рок-н-ролла). Не забудь посмотреть как стекает твой плевок по чистому стеклу открытой радио студии, и бесполезные кривляния ди-джея. Не понятно только, кто за кем наблюдает, мы за ним в стеклянном аквариуме "голливудских ночей" или он за нами, бегающими в клетке целлофановых дождей). Или можешь пройти мимо, если там берут интервью у какого-нибудь Бутусова. Спустись в холодную трубу и брось две копейки квартету индейцев, непонятно как очутившихся в наших северных краях. Хотя можешь кинуть монетку и сумасшедшей бабульке часами распевающей старческим визгливым голосом пидарестические романсы. Или безголовому бомжу потерявшим лицо в тропиках далёкой Анголы. Выбор велик, но лучше быстрее поднимись наверх - не захвораешь воздушно-капельными болезнями или слёзами радости...
Перемахни перерытую трудолюбивыми пьянчугами - муравьями садовую. И окажешься перед узористыми воротами Катькиного сада. Где жизнь сублимируется и становится утрированным гротеском на горожан, гордо именуемых - Петербуржцами. Здесь даже запах педофилический, приторный. Но заходить в этот незримый театр без прохладной доли алкоголя - грех. Густая, нервная речка невского вновь окажется под ногами и добро пожаловать в Елесеевский гастроном. Шикарный обрюзгший магазин с позолоченными люстрами, сотнями зеркал, разбивающих пространство, и толстыми бархатными портьерами. Жирная продавщица обдаст усталым безразличием. Глухо звякнет бутылка о стеклянную поверхность. "Спасибо" можешь не говорить.
Включи погромче Pink Floyd в поломанных наушниках и входи в сад с огромным телом Екатерины II и её приляжённых. Развались на скамейке и начинай наблюдать. Уличный театр спившихся актёров начинается.
С блаженной улыбкой и жиденькими усиками молодой парнишка поглаживает кривые колена носатой девицы, их разговор сбивается на комплементы:
- ... Когда ты их вытравишь?
- Кажется... я люблю тебя.
- Ты мне льстишь.
- Ты мне тоже.
Или два подвыпивших псевдо искусствоведа, горячо обсуждающие подсознательное в произведениях Магрита:
- Это всё х...
- Да не п...
- Ты видел как он тётку расчленил?
Всё это странно, неуместно, некрасиво, но это Питер. Напротив застыли две молоденькие девки, необычайно похожие на проституток, ожидающих своего тёмного часа. Они устало смотрят в сторону невского в ожиданиях сутенёра. Чёрненькая достала пипетку и аккуратно стала вкапывать в нос ... героин. Вторая, пухлая закурила, выдыхая мятный дым из своего беленького носика. Они ни о чём не говорят. Они устали от звуков. Они устали от фальшивых вздохов. Правда, возможно, это просто иногородние студентки. Хотя, какая разница?
Одну скамейку полностью занял колоритный бродяга. В лесу его грязной запутанной бороды остались крошки от найденной на кануне недоеденной булочки. Его клетчатый, кое-где порванный грязно-красный пиджачок с бравадным значком "общество борьбы за трезвость" покрыл озябшее, припухлое тело. Бомж перевернулся на другой бок и издал непонятного характера звук.
Здесь всё дышит изнеженной питерской эстетикой, опошленной, облёванной грязью. За монументом Екатерине, туда, ближе к Александринскому театру, в разных напряженных позах, над бессчетными шахматными досками зависли благополучные ленинградские старички. Ночью здесь будет самая главная ярмарка мальчиков. Жирные и тощие педофилы поспешат сюда за удовольствием, насытить свой неуёмный пыл. А завтра этот подросток умрёт от передозировки... Не стоит заглядывать туда даже днём.
Допив пиво и досмотрев бессмысленный спектакль сверни на садовую в сторону начала. Вдохни влажный воздух и попытайся не споткнуться, она как всегда перерыта. Из щели подвала выскочила небольшая крыса и заглотнув в мгновение два метра нырнула в вентиляционную дырку продуктового магазина. Туда же зашел довольный ребёнок с завитком мороженного. А вот и марсово пастбище, зимнее кладбище, здесь нашли покой не одна сотня человеческих тел. В центре разместилось несколько потрёпанного вида людей. Один из них сушит на звезде вечного огня свои нежильцовые ботинки. Ежедневно свеже крахмальные парочки подкатывают сюда, что б возложить дешёвые гвоздички на эту общую могилу. Такова традиция. Можешь погреться. Хотя этот огонь не греет. Подыши пеплом высохшего моря и отправляйся в сторону лиговки. Терминатор БКЗ клацнет стеклянной пастью афиш всяческих зыкиных, леонтьевых, петросянов, розенбаумов, кино фестивалей Всия Русси и прочей чепухой. Не пей тяжесть рекламы. Ближе к площади восстания находится сеентологический центр, где очумелые сектанты не дают прохода пытаясь даунистическими улыбками заманить в свой обожённый мирок.
Московский вокзал - венец площади восстания, его гнойник и раковая опухоль, которая никогда не сможет рассосаться.
Это Мекка дешёвых питерских проституток. Здесь вечно киснут не взорвавшиеся бомбы, грустные менты и сопливые дети грязных цыган, отмеряющие босыми ногами хлорированный пол вокзала. Колек здесь не меньше чем на периферии, радостно машут культяпками и извещают о конце света. Который, в общем, наступил...
А если это ночь - шлюхи, те что по дороже, вылазят на старо невский и скучно зябнут, ожидая свою пьяную машину. Сутенёры - молодые ребята стоят в стороне, мерно потягивая своё бесконечное пиво и наблюдают за тараканьем движеньем на дороге. Вот одна слащаво наклонилась в чрево вишнёвой девятки, оголяя ляжки в рваных чёрных колготках. Парень напротив забеспокоился. Их можно понять Кострома - бедный город.
Кончилась главная улица страны. Кончилась двойной станцией метро, пьяницами у старых ларьков, четырёх звёздочной гостиницей "Москва", торжественным именем "площадь Александра невского". Да здравствует священная Нева и проспект Обуховской обороны, бывший почтовый тракт, путь в мой дом - невский район...
Родная обитель - вязкое место
...Частенько, опоздав на метро я возвращаюсь этой дорогой из гулящего центра в мой рабочий район. Обводный канал - это граница праздничности, триумфальности и дворцовой ветхости. Дальше начинаются неказистые дешёвые постройки столетней давности для рабочих местных заводов, однообразные паралепипиды хрущёвок и массивы сталинских кварталов. Деперессивные страшные фабрики из ржавого красного кирпича, нависают над низким прспектом, шевеля одноглазыми фонарями на проводах. Я еле переставляю ноги в каше из грязи, соли и снега. Ночной холод лезет под куртку, шапку, в душу. Сон мутится в пьяном, как всегда, сознании. И нет денег на такси. В вязком фиолетовом небе нет не одной звезды. Силы остаются лишьььььььь
Район алкашей, старух и беглых азербайджанцев - квартиры в наших домах самые дешёвые в городе, вот и тянутся как цветки к солнцу, как мухи к навозу. А я дышу испражнениями. И растопыриваю туманные глаза из аквариума-автобуса когда местные гопнички стенка на стенку идут биться с местными кавказцами. Изливая застоявшуюся энергию в удар ниже пояса. И я такой же - матерюсь на пропалую, плюю в ноги прохожих, пью дешёвый портвейн на могилах петербургских евреев в три часа ночи. И прыгаю пьяный по капотам неповинных грузовиков. Все кто выросли здесь обречены. Вот и я встречаю своих бывших одноклассников, товарищей и чувствую их запах, их будущее - вертеп бытовухи, которой пропитаны их стиранные рубашки, семейный омут, ЛТП, психушка, хоспис. А я заправляю их низкими вожделениями.
Питеру не идёт быть солнечным городом. Золочёные купола блекнут, улочки и проспекты обесцвечиваются, пот наполняет пустые каналы и стремится в финский залив. Город наводняет зловоние. Дождь смывает боль и радость, оставляя лишь настоящее, грустное и манерное, пошлое и святое. Как медленные капли с куполов Исакия, серой дымкой покрывая величественную панораму на колоннаде, разноцветные, разносортные крыши и улицы. Продувая невским ветром и финским бризом.
Здесь ночь - не ночь...
Белое тепло
Это наследственное. Отец север завещал. У бедных иностранцев мутится голова. Страшно спать, когда за окном это, дикое и беспробудное. Нет сил терпеть пот липкой простыни и вязкого света. И нет желания наблюдать это природное уродство. Мясное зарево на северном горизонте, бледное небо и серый мутный свет. Это занятие лимиты.
Мне нужен февраль, мне нужна она. Но есть, лишь, белая ночь...*
Меня раздавила жара, я чувствую себя подавленным. Тёмные улицы, хмурые тени, чёрные деревья и белое небо. Я попал в эту бесконечную ломку, дворцов, хрущёвок, каналов, площадей и стен. Если конец света произойдёт, то это случится в белую ночь...
Питер
Он дышал, как река подо льдом, он молчал как следы на песке...**
Он жевал эту безвкусную жвачку "принцесса" - белую ночь.
Он постоянно сопливил осенними дождями, доставляя непомерную боль в горле. Он тонул в чужой стране, задыхаясь от её величественной глупости.
Смотрел ветхими глазами на запад, но ничего не смог разобрать от зловонных испарений мазутного залива - пресной пародии на море. Он шептал Моцартом и говорил пошлым матом на старинных стенах. Пенился эпелептическими припадками - летними дождями на разбитом асфальте, изображая пьяную свадьбу бытия. Но всё это так нелепо и абсурдно, что он сам давно забыл чего хотел.
Он родился в болотной могиле тысяч рабов, захлёбывался сотнями наводнений холодной невской слюны, он нёс в своём чреве десятки владык страны. Но надорвался и трижды изнасилованный остался со мной.
Не рубите на хлев корабли, не торгуйте крестами на вес, эти камни грешней всей земли, это небо больней всех небес**
Его уродовали, понатыкав современного убожества, продали бритым личностям без лица, наводнили дешёвкой. Но он так же прекрасен и величественен как многие года назад. Серым туманным утром, из-под сводов чужой машины я наблюдаю как открываются ворота в вечность - Володарский мост опускает свои крылья. Скоро я буду дома, я уже дома...
Стольный град Петра посвящаю тебе эту пошлую сагу!