Аннотация: Биографическое повествование об одном из отцов атомного оружия, энергетики и промышленности России академике Анатолии Александрове, о времени, в котором он жил, и об эпохах, которые он пережил.
Александр Цыганов
Семь эпох Анатолия Александрова
Автор выражает искреннюю признательность за помощь и содействие сыну А.П. Александрова Петру Анатольевичу, Национальному исследовательскому центру "Курчатовский институт", Архиву Российской академии наук, а также многим специалистам, высказавшим ценные замечания и рекомендации при подготовке книги.
Предисловие
Великий человек великого времени
Советский атомный проект, люди, которые в нем участвовали, давно стали легендой. Прежде всего, конечно, его научный руководитель - Игорь Васильевич Курчатов. Масштаб его личности, выдающегося вклада в науку и обороноспособность нашей страны хорошо отражает монументальный памятник Курчатову на одноименной площади в Москве.
Но Игорь Васильевич умер в 1960 году и затем институтом, названным в его честь, на протяжении почти 30 лет руководил его друг, сподвижник и продолжатель всех его дел - Анатолий Петрович Александров. Он смог не только развить направления, заложенные Курчатовым - от ядерной физики, реакторного материаловедения и генетики, но и дать старт целому ряду новых, составивших основу для многих отраслей промышленности, национальной безопасности страны.
Прежде всего, имя АП, как его зачастую называли, связано с атомным флотом, отцом которого его по праву называли сами моряки. Именно благодаря ему в этой сфере СССР догнал и обогнал не только Америку, но и весь мир, в частности, в атомном ледокольном флоте. АП, став одновременно с руководством Курчатовским институтом президентом АН СССР, развил сеть ядерно-физических институтов по всей стране. Его огромная заслуга - переход атомной энергетики от первого, по сути, прототипа промышленного реактора, пущенного Курчатовым в Обнинске в 1954 году, до мощнейшей наукоёмкой отрасли, обеспечившей энергией потребности городов и крупнейших производств. АП сочетал в себе уникальные способности организатора науки и научной интуиции, развивая микроэлектронику, информационные технологии, заложив основу для строительства источников синхротронного излучения в Зеленограде и Курчатовском институте. Тогда во всем мире начиналось развитие микроэлектроники - гонка, в которой в 1970-х - начале 1980-х мы занимали хорошие позиции.
Анатолий Петрович Александров - трижды герой Социалистического труда, многолетний директор Курчатовского института и президент АН СССР, обладал огромным авторитетом, был олицетворением советской науки и системы в целом. Не случайно он был выбран как объект для гонений в связи с мнимой виной за аварию на Чернобыльской АЭС. Чернобыль стал в каком-то смысле не только технологической аварией, но и катастрофой всей советской системы, идеологической бомбой под СССР, исключительно "удобной" для раскручивания образа плохо управляемой страны, опасной для мира. Легендарная фигура АП оказалась одной из составляющих постчернобыльской истерии. Он умер зимой 1994 года, в самый разгар лихих "девяностых" - провальных лет и для науки, и для нашей страны.
Я познакомился с Анатолием Петровичем в конце 1970-х, стал вхож в его дом. Он с самого начала нашего знакомства меня выделял, тепло относился, многому научил. Вспоминаю, как АП как-то сказал: "Я в молодости был, как ты. Всё бегал, чего-то хотел, предлагал идеи, а от меня все отмахивались, и я перестал "активничать" А позднее многие начали приходить ко мне со словами: это Вы сделали, это Вы предложили. И так я стал академиком, президентом АН СССР и трижды героем".
В общении АП никогда не давил, не говорил авторитарно, что при его-то положении и весе, казалось бы, должно быть само собой разумеющимся. Я очень ему благодарен за все и считаю, что он был одним из тех людей, которые сыграли колоссальную роль в моей судьбе.
К сожалению, в последние годы его имя незаслуженно оказалось в тени, что связано с общим периодом безвременья, подмены жизненных ценностей, ориентиров для подражания у молодого поколения. Сегодня идёт процесс возвращения к истокам, возрождения интереса к истории нашей страны, к науке, ее выдающимся представителям.
Несомненно, Анатолий Петрович Александров был ярчайшей личностью, выдающимся учёным, организатором и патриотом. Его имя составляет гордость и славу нашей страны. Я надеюсь, что представляемая вниманию читателей книга поможет узнать об удивительной судьбе и легендарной личности Анатолия Петровича Александрова - нашего великого соотечественника.
Президент Национального исследовательского центра "Курчатовский институт", член-корреспондент РАН
М.В. Ковальчук
Часть 1. Эпоха перемен
Глава 1. Фатализм юнкера Александрова
Хоть один раз, но судьба оставляет каждого человека в ситуации, когда от него ничего не зависит. Включая собственную жизнь. И смерть.
Вот и юнкер Александров ни на жизнь свою, ни на смерть повлиять никак не мог - в самом отчаянном, самом безысходном смысле, что только способен был таиться в слове "никак". В данный момент он служил просто щепкой в руках судьбы. И - в руках тех троих, что сидели напротив него за измытаренным столом и исподлобь рассматривали его. Угрюмо и равнодушно - с тем равнодушием, которое поселяется во взгляде после отправки на смерть десятка-другого человек. И это не в бою убить, где ты на азарте и на инстинкте выживания стреляешь в живую приставку к оружию по другую сторону прицела, когда тебе страшнее всего как раз не убить. Нет, юнкера Александрова мерили нетрепетным взором те, кто привык "пускать в расход" по собственному решению, из целесообразности и произвольно определяемой необходимости. Кто привык убивать людей, виноватых только в том, что не годятся для мировой революции.
Такое уже видел Анатолий Александров, тогда ещё не юнкер. В феврале 1918 года, при "первых большевиках". Когда красные матросы ходили из дома в дом, выводили офицеров. Уже ушедших со службы, решивших, что навоевались досыта. И после краткого суда расстреливали в Царском саду, между дворцом и Петровской аллеей.
И ладно, если бы убивали только офицеров - то люди военные, смерть для них часть профессии. А киевский митрополит Владимир чем провинился? А профессор Флоринский? А Иван Павлович Матченко, один из преподавателей Александрова в Киевском реальном училище? А директор Восьмой киевской гимназии Йосип Яковлевич Павлович, которого расстреляли вместе с тремя его учениками? Они чем не угодили мировой революции?
Впрочем, бессмысленно задавать подобные вопросы. Всё слишком далеко зашло в этой войне всех против всех, в которую с таким восторженным озлоблением нырнула Россия.
А уж Александрову и вовсе размышлять не о чем. Юнкеров большевики ненавидели едва ли не больше, нежели "цветных" офицеров из добровольческих полков - всех этих дроздовцев, марковцев, корниловцев и алексеевцев. И с теми, и с другими для красных было всё ясно изначально: добровольцы Белого движения. Костяк его. Пощады от большевиков они не ждали, да и сами не давали. Так что красные любых попавших в их плен "цветных" расстреливали сразу. И Александрову достаточно бы всего лишь оказаться юнкером, и этого тоже хватило б, чтобы последний его взгляд упал на выщербленную пулями стенку, что рядом с прямоугольным бассейном в парке на Максимовой даче.
В гражданской войне таких "юнкеров россыпью" очень ценили командиры белых частей и подразделений - за высокий боевой дух, исполнительность и стойкость. Их бросали на самые опасные участки фронта, зная, что юнкера не побегут (хотя всякое бывало: война есть война). Но главное - что они не сдадутся. Смысла не было - всё равно расстреляют. Ибо красные их за те же качества ненавидели.
Впрочем, здесь начинается одна из первых загадок для исследователей, берущихся за анализ жизни Анатолия Александрова. Дело в том, что в замечательной и очень информативной книге "Академик Анатолий Петрович Александров. Прямая речь", что создал сын учёного Пётр Анатольевич на основе семейных воспоминаний и личных интервью отца, о его юнкерстве ничего не говорится. Напротив, в эпизоде воспоминаний о Гражданской войне упоминается, что вместе со своим другом А.П. Александров "рядовыми солдатами... дошли до Крыма". [1, с.15]
Однако, во-первых, о юнкерском прошлом будущего Президента Академии наук СССР прямо говорится в его академической биографии. [1, с.15] Во-вторых, в белой армии, а до неё в императорское воинское звание юнкера присваивалось кандидатам на первый обер-офицерский чин, и такие военнослужащие занимали промежуточное положение между унтер- и обер-офицерами. В-третьих, дворянского сына - а отец Анатолия Александрова был личным дворянином, поднявшихся из мещан города Саратова, - да ещё к тому же с полным средним техническим образованием после законченного реального училища, - едва ли могли направить в войска простым нижним чином. Наравне с, так сказать, рядовыми-необученными. Таким людям в той армии был положен как минимум статус вольноопределяющегося. То есть добровольца, которому после некоторой выслуги светил опять-таки чин юнкера или даже прапорщика - нижний офицерских чин.
Наконец, "рядовой-необученный" вряд ли заинтересовал бы Особый отдел одной из красных армий в Крыму ноября 1920 года. Их просто слишком много было - таких. Регистрация - а следовательно, и пристальное внимание красных особистов с вполне вероятными далее карательными выводами на Максимовой даче - касалось офицеров, дворян и тех же юнкеров...
А вот у нижних чинов уцелеть перед большевиками шансы были. Один из офицеров, с которыми Александров добирался до Севастополя, так и сказал: "Погоны свои выброси или лучше закопай. Обмундирован ты по-солдатски. В списках училищ тебя нет. Вот и забудь про юнкерство своё. Говори: мол, пришли, мобилизовали, в строй поставили, а сам рядовой-необученный...".
Этим советом пренебрегать не стоило. И когда ставшая совсем маленькой группа офицеров с двумя прибившимся к ним юнкерами, дойдя до Инкермана, узнала, что последний день эвакуации был вчера, и вчера же, вскоре после полудня, Врангель со штабом ушёл на крейсере "Генерал Корнилов", не оставив в Севастополе регулярных частей Белой армии, - юнкер Александров решил последовать совету того штабс-капитана. Снял погоны и награды и закопал их под мостом через Чёрную речку. А документы свои сжёг. И винтовку выбросил. В шинели, которой к тому же сильно досталось на Ишуньских позициях и во время холодных ночёвок по пути к Севастополю, он мог сойти за солдата, потерявшего свою часть.
А почему бы и не потерять было? После боёв на Ишуньских позициях, куда их ослабленную большими потерями 13-ю генерала Андгуладзе дивизию отвели с Турецкого вала и где её просто растоптали перешедшие через Сиваш большевики и махновцы, перепуталось всё и вся. Какие-то части сумел уйти в относительном порядке к побережью, где должна была пройти объявленная командующим Русской армией бароном Врангелем эвакуация. Кто-то смог даже уехать на поезде - тем более что красные сделали неожиданную днёвку и на плечах виснуть перестали. А вот юнкер Александров действительно полк свой, на Ишуни рассеянный, потерял. И далее к Севастополю двигался в составе сбившихся в группу офицеров из разных частей.
Дорога на юг пролегала через горы. А там окончательно разгулялись "зелёные" партизаны Крымской повстанческой армии под началом революционного матроса-анархиста Фомы Мокроусова. Говорили, что у того аж целым полком командовал бывший адъютант генерала Май-Маевского капитан Макаров. Александров видел его в августе 1919 года позади-слева от генерала, когда тот обходил свои войска в только что очищенном от петлюровцев Киеве. Потом поговаривали, что Макаров то ли с самого начала был красным шпионом, то ли вовремя перекинулся тайно к большевикам, снабжая их всеми оперативными и штабными сведениями по главной ударной силе Белой армии.
Впрочем, теперь это было уже неважно.
Теперь всё было неважно. Кроме того, удастся ли им добраться до Севастополя. Уж больно всё вокруг было против них - десятка живых ещё кусочков мяса от распотрошённой армии. Попасться в руки махновцам означало быть повешенным: те всех офицеров вешали. К "зелёным" - расстрелянным. Попытаться раствориться среди гражданского населения Крыма - безнадёжно: здесь все всех знали, да и ревкомы уже полезли из подполья.
Разве что сдаться красным. Большевики всё же обещали амнистию, и слухи об этом ходили, как ни скрывал это предложение командующий Врангель. Двое из их группы на это решились. Сняли погоны и поплелись на север, буркнув отговаривающим лишь: "Будь что будет". Да где тех красных искать - скорее, на "зелёных" напорешься...
Остальные в красную амнистию не верили: многие знали о приказе Реввоенсовета Юго-Западного фронта большевиков о поголовном истреблении врангелевского командного состава. Красные сами об этом орали осенью через позиции. Так и двинулись дальше на юг, надеясь всё же добраться до Севастополя, Феодосии и Ялты - до тех пунктов эвакуации, что были назначены Врангелем.
Но они не успели. Слишком долго петляли через горы сквозь бурлящий суп из "красно-зелёных", "бело-зелёных" и банд крымскотатарского "ополчения". Которое в живых не оставляло вообще никого. Далее ни идти, ни даже плыть было некуда: белые увели всё, что могло держаться на воде, кроме немногих частных мелких посудин, что изредка пересекали бухту между городом и Северной стороной. Но как ни дивился себе уже бывший теперь юнкер Александров, в душе он был... нет, не рад, какая уж тут радость перед перспективной возможного расстрела, но... успокоена как-то стала его душа. Хоть и страшился он мести со стороны скорых на расправу большевиков, - но и в эмиграцию уходить не хотел. Что ему делать за границей? Это когда Киев как на каруселях летал сквозь безумие сменявших друг друга правлений - Центральной рады, большевиков, немцев, гетмана, петлюровцев, опять большевиков, - можно было испытывать иллюзию, что Деникин остановит этот сумасшедший аттракцион, и пойти вслед за соседом-офицером в ряды Белой армии. А теперь-то? Теперь уже всё неважно - красные победили. Домой хочется. К семье...
Глава 2. Семья на переломе эпох
Как обычно, первые детские воспоминания не то чтобы смутны - они дискретны. Заснеженная улица, серо-коричневые дома, рыхлый снег под валенками, которые всё норовят соскользнуть с ноги, а какая-то большая девочка постоянно придерживает Толю за ручки, чтобы не упал. Вот кровать с блестящими набалдашниками, по которой его катает с боку на бок, смеясь, та же девочка. Какое-то скопище людей на залитой солнцем площади, но зачем они там и что делают - неведомо уму трёхлетнего мальчика.
Городка, в котором родился, Анатолий Александров не помнил. Да и помнить не мог: из Таращи, где отец служил мировым судьёй, когда в их семье появился третий ребёнок, его увезли, когда и года не было. Сначала в Луцк, к новому месту службы отца, а затем и вовсе в Киев, куда уехала мать из крайне не полюбившегося ей волынского города. 64
Мать Анатолия была полу-немкой, полу-шведкой. Элла-Мария, как её назвали при рождении, происходила из солидной семьи. Её отцом был Эдуард Эрнестович Классон, выходец из Швеции, магистр фармацеи, который переехал в Киев в 1855 году. Мать - Анна Карловна Вебер, родом из города Хемниц в германской Саксонии, дочь дрезденского фабриканта, работавшая в России гувернанткой, обучая детей немецкому и французскому языкам.
Об их браке сохранилась запись в метрической книге киевской Евангелическо-лютеранской церкви св. Екатерины:
"No 11. 18 июля 1863 года обвенчаны Эдуард Александр Юлиус Классон (Klassohn), коллежский асессор, магистр фармации, сын Эрнста Классона, уроженец г. Сусея (Gross Sussey) в Курляндии, 32 лет, и Анна Эмилия Вебер, дочь директора фабрики Карла Вебера, уроженка г. Хемниц (Chemnitz) в Саксонии, 20 лет, оба лютеранского вероисповедания". [235]
Солидности фармацевту Эдуарду Классону добавляло то, что он работал при университете и одновременно занимался частной лекарской практикой. Во всяком случае, накопленных средств ему хватило, чтобы выкупить городскую усадьбу на Софийской (Софиевской) улице в Киеве и построить там в 1871 году большой дом с флигелем. Здесь и росла родившаяся в том же году Элла-Мария Классон, вплоть до смерти отца в 1875 году (в 46 лет, больное сердце), после чего осиротевшая семья из вдовы и троих детей переехала на Бульварную улицу.
Комнаты Анна Карловна стала сдавать жильцам, на что семья и существовала. Причём достаточно безбедно: во всяком случае, сына Роберта она не чинясь отправила учиться в самую престижную и дорогую Киевскую Первую гимназию. Считалось, что это учебное заведение - для детей аристократов и богатых людей, и ценилось намного выше в общественном мнении, нежели Вторая гимназия, которую называли губернской и на которую ориентировался средний класс.
В этом доме и познакомились Элла-Мария и снимавший здесь комнаты студент, выходец из рода саратовских купцов Пётр Александров. Как что между ними произошло, сегодня сказать трудно, но не исключено, что это властная и упорная мать подобрала для дочери выгодную партию. Потому что Саратов-то он Саратов, хотя в конце XIX века это была уже отнюдь не та глушь, что фигурировала в комедии Грибоедова, а крупный торгово-промышленный город - но и молодой человек, которому разум, образование и доходы позволяют учёбу на юридическом факультете Киевского университета имени Св. Владимира, явно шёл к хорошему будущему.
Впрочем, как сказано, доподлинно сегодня этого уже не узнать. Главное, что в семье Александровых присутствовала искренняя любовь. А значит, тёща всё угадала верно.
Правда, у Эллы-Марии, поначалу уехавшей с мужем в Саратов, куда тот вернулся после окончания университетского курса, не сложились отношения с саратовскими родственниками. Не только с сёстрами мужа, но и со свёкром Павлом Трофимовичем. Этаким круглячком-боровичком, властным и склонным к запоям. Ей не хватало киевских друзей, родного дома на Софиевской улице. Молодая женщина много болела, испытывала частые сердечные приступы. Видимо, сказывалась отцовская наследственность.
Так что Элла Эдуардовна однажды собралась и одна вернулась в Киев. Писала оттуда мужу подробные письма:
"Здесь мне хорошо. Маме очень понравилась Валюша (Валерия) и - взаимно; первые слова Вальки, когда она просыпается, это - "где бабоска?". Нельзя, однако, сказать, чтоб Валя себя хорошо вела тут; она постоянно упрямится и на все отвечает - "не хочу".
Может быть, это новая обстановка так действует. Здесь она играет с девочкой квартирантов, потом очень подружилась с кухаркой, так что ко мне пристает мало.
Мама нас целый день кормила, мы целый день ничего не делаем и много спим.
Киевский мягкий воздух действует на меня живительно; так что я не чувствую себя такой разбитой, как дома (в Саратове). Я думаю, что я здесь поправлюсь. Все находят, что я выросла, но приходят в ужас от моей худобы. Мне приятно, что здесь все мной интересуются: сегодня даже Гипс приходил на меня посмотреть.
Мама очень хорошо относится; она просила написать тебе, что она просит тебя остаться у ней все время твоего отпуска, а не одну неделю. <...> Когда я приехала, меня, прежде всего, поразило изящество маминых комнат, а потом - царствующие здесь простота и любезность в отношениях. Верхняя квартирантка - очень симпатичная дамочка, чувствует здесь себя как дома. В первый же день приезда я ей сказала, что мне нравятся фасоны платьев ее девочки, она сейчас же побежала к себе и принесла платьице, из которого ее девочка уже выросла - для выкройки.
Другая дама, в ответ на мое замечание, что мне не с кем оставить Вальку, если придется идти куда-нибудь вечером, заявила: "приводите ее к нам, она поиграет с детьми и заснет". И все это так просто делается, что и принимаешь совсем не как жертву". [235]
Понятно, что когда Петру Павловичу удалось получить пост мирового судьи в небольшом городе Тараще, что всего в 120 вёрстах от родного ей Киева, Элла Эдуардовна вздохнула с облегчением.
Что такое - тогдашний мировой судья?
Как и сегодня, мировой суд был предназначен для разрешения мелких споров, возникающих у населения. К его компетенции было отнесено рассмотрение гражданских дел, а в области уголовного судопроизводства - проступки, за которые предусматривались санкции от выговора и денежных взысканий на сумму не свыше 300 рублей до ареста на срок не свыше трёх месяцев и заключения на срок не свыше полутора лет. При этом считалось, однако, что высшей целью этих судов являлось примирение сторон.
Мировые судьи в России подразделялись на участковых и почётных. Участковый судья приобретал положение гласного земских собраний, открывал избирательные сельские съезды, утверждал их председателей, участвовал в разрешении определённого вида прошений лиц мещанского сословия. [3, с.11-12] Он же в необходимых случаях выполнял обязанности нотариуса, приводил к присяге чинов лесной стражи, принимал участие в освидетельствовании лиц, страдающих душевными заболеванием, занимался устройством помещений для приговорённых к аресту. [4, ст.1]
Он получал содержание от земства, обязан был лично принимать жалобы и прошения, не будучи вправе отказывать в принятии бумаг ни под каким предлогом, участвовал в разбирательствах в суде первой степени. То есть служил, как тогда говорили, "обществу", подразумевая именно общество местное, уездное.
Для поступления на службу мировым судьёю претендент должен был обладать российским подданством, иметь возраст выше 25 лет, быть мужского пола, отличаться нравственной безупречностью, а также быть только местным жителем. Кроме того, такой человек должен был отвечать требованиям имущественного ценза: требовалось владение недвижимым имуществом на существенную сумму. Это считалось необходимым, чтобы мировой судья обладал известной материальной независимостью.
Эту должность, кроме того, запрещалось совмещать с другой государственной или общественной службой - кроме, разве что, почётных должностей в местных богоугодных и учебных заведениях.
По своему гражданскому чину мировой судья Пётр Павлович Александров был надворным советником, то есть принадлежал к 7-му классу Табели о рангах Российской империи. Это давало право на личное дворянство. В армейской табели этот чин соответствовал подполковнику, и обращаться к его носителю следовало: "Ваше высокоблагородие".
Мировой судья в России в те годы имел жалованье примерно в 150 рублей в месяц. Для сравнения: чернорабочие, грузчики зарабатывали до 15 рублей в месяц, квалифицированные рабочие - до 80 рублей, как и врачи в земских больницах. Учителя старших классов в гимназиях получали до 100 рублей в месяц. В армии подпоручик, нынешний лейтенант, получал в общей сложности до 80 рублей в месяц, капитан - до 145 рублей. А соответствующий тому же 7-му классу Табели о рангах подполковник - от 185 до 200 рублей в месяц.
Для сведения: депутаты Государственной Думы имели месячное жалование в размере 350 рублей, губернаторы получали оклады около 1000 рублей, министры - до полутора тысяч.
В переводе на нынешние деньги Пётр Павлович Александров получал около 300 - 310 тысяч рублей. Кажется, много. Особенно, если сравнить с тогдашними ценами на продукты. По свидетельству интересного русского писателя Сергея Дурылина (1886-1954) в дореволюционной Москве (а цены в Киеве отличались ненамного) очень дорогим считался сахар, в том числе пилёный - 11 копеек фунт. На нынешние деньги - 167 рублей, то есть за килограмм - 367 рублей. В сегодняшней России килограмм прессованного кускового сахара стоит в сети для среднего класса "Перекрёсток" около 70 рублей. Сливочное масло стоило 20 копеек фунт, фунт обычной говядины - 10-11 копеек, свинины - 15 копеек. Соответственно, сегодня это было бы: 670, 335-367, 502 рубля за килограмм. То есть что-то было в разы дороже, что-то - в разы дешевле. А кое-что сегодня искать нужно особо. Осетрину, например, которая тогда шла по 20 копеек фунт или 670 нынешних рублей за килограмм.
Но! Жалованье по тем временам и на такой должности шло, разумеется, не только на продукты. Дом, пусть одноэтажный, но каменный и по размерам своим трёх печек требующий, - немалые затраты, не считая тех 400 рублей, что надо отдать за его аренду в год.
К этому прибавляются представительские расходы на себя в соответствии с общественным положением и представительские расходы на жену в соответствии с общественным положением. Надлежащий надворному советнику образ жизни - обязателен, общество за этим тщательно и критически следит. Няня для младшего сына. Прислуга.
Третьего ребёнка Элла Эдуардовна не то чтобы не хотела - она его пугалась. Со здоровьем у неё были очередные нелады: постоянные обмороки, тяжесть в груди, вечная усталость. Двое старших, о которых надо заботиться - с Валерией заниматься, готовить её к поступлению в гимназию, у Бориса же, Бобочки, вообще, как считала мать, особая организация психики, и ему надо "отдавать всю себя".
Роды были тяжёлыми. Или, вернее, как их назвала сама Элла Эдуардовна, "возмутительными". Однако же когда Толик появился на свет, Элла Эдуардовна забыла о прежних опасениях и делилась с родными почти восторженными переживаниями:
"Толюн пока идеален. Спокойное, самодовлеющее существо. Никогда не делает ничего глупого. В настоящее время занимается охотой за цыпленком, бегает за ним и кричит: "птица, птица". ... Он говорит, что его папа "улетала Луцк". Тебе будет очень интересно его увидеть, такой умник, прямо на удивление. ... Толька растет. Он мне теперь говорит: "Слусай, мама" или "мама, ды сюда". Укладывается спать и поет: "Тише мыши, Толя спит". ... Сегодня у Вали с Бобкой был турнир на полотенцах. Толя обыкновенно интересуется дракой, но сегодня он не здоров, поэтому сидит на "вуздусном" (высоком, "воздушном") стуле, машет лапками и кричит: "Ви нехолосие, ви делетесь, ухозайте к цолту, вам поставят гладусник". Сегодня у него нет жару. ... Можете себе представить, что Толя узнал папу, когда мы [его] принесли: сейчас же обхватил его ручками за голову и давай ему грызть щеки. Такие знаки особого расположения он оказывал ему постоянно, как только его подносили к нему, с неделю, а теперь он ему уже надоел, больше не целует". [235]
Нравилось и место:
"Живем мы в Тараще, а не в Ставищах, как предполагалось ранее. Тараща - уездный город, довольно паршивый, хуже Конотопа; но местности красивые, много зелени; сейчас же за городом лес. Летом тут будет очень хорошо. Квартира у нас очень хорошая: 5 больших комнат, но дорогая - 400 руб. в год. 1½ комнаты уходят под камеру (мирового судьи), а 3½ остаются в нашем распоряжении. У меня отдельная комната, моя давнишняя мечта. Но у нас адски пусто, и нечем ее наполнить; мебель зальную Петр Павлович купил гнуснейшую. Кухарку я наняла, кажется, приличную, но с мальчиком 8-ми лет. Валька с ним играет по вечерам; ей не так скучно. Может быть, оно и лучше будет. Кроме кухарки у нас рассыльный, очень добродушный старец, отличающийся необычайным многословием. Я как-то еще не привыкла к тому, что у меня так много народу, и к тому, что прислуга наша - не то же самое, что мы, за обедом". [235]
Но Анатолию Александрову не было суждено пожить в Тараще столько, чтобы запомнить этот город. Ему не исполнилось года, когда отца его перевели с повышением в Луцк.
И хотя это был ещё один шаг на пути в вожделенный Киев, этот город семейству по сердцу не пришёлся:
"П.П. очень много занимается, по целым дням не встает - пишет; но работа его не так удовлетворяет как прежняя. Мы все мечтаем выбраться отсюда, очень уж противный край. <...> П.П. настолько здесь не нравится, что он в минуты трудные готов даже перейти в Киев, в мировые судьи. Но я этого шага не одобряю, главным образом, потому что деятельность мирового судьи в большом городе совсем не то, что сельская". [235]
Похоже, что и последняя болезнь, которая свела Эллу Александровну в могилу, начала развиваться как раз в Луцке:
"Жилось нам в эту зиму... очень грустно, я вследствие этого сильно расхлябалась.
Теперь началось лето, и мы все немного ожили, потому что при дому у нас хороший сад, в котором можно дышать. Но квартира убийственная, у меня уже начинается ревматизм, придется ее сменить и тогда у нас не будет сада, единственного нашего утешения. Впрочем, если я буду Вам все подробно расписывать, то мне придется написать 5 томов, так что Вы лучше поверьте мне на слово, что тут препаршиво.
Поэтому мы решили переехать на зиму в Киев, а Петра Павловича оставить здесь". [235]
* * *
А вот в Киеве...
Летом и осенью 1905 года в городе, как и по всей стране, практически в режиме нон-стоп шли собрания, митинги, забастовки, студенческие волнения. В конечном итоге 14 октября началась всеобщая забастовка. Она продолжалась 16 и 17 октября, покуда 18 октября не вышли газеты с текстом императорского Манифеста 17 октября. Того самого, в котором царь провозгласил введение в России основных гражданских свобод - слова, печати, совести, собраний, манифестаций и так далее.
Впечатление от Манифеста было так велико, вспоминали современники, что народом повсюду были сделаны немедленные попытки реализовать права, провозглашённые в нём.
Визуально эти настроения гениально показаны на картине И.Е. Репина "Манифестация 17 октября 1905 года". Художник изобразил на этом полотне восторженную толпу, что устремляется куда-то вперёд, неся на плечах освобождённого из узилища революционера, а пьяные от счастья гимназисты и студенты, барышни и семинаристы с наслаждением бросают в лицо режиму что-то задорно-мятежное - то ли "Марсельезу", то ли "Варшавянку". И все яростно отрекаются от старого мира.
И только два человека остаются мрачными на этом пиру свободы - сам революционер, вяло трясущий снятыми кандалами, и высоколобый еврей на переднем плане. Оба явно что-то предвидят: революционер, вероятно, будущие кровавые реки, что прольются в дальнейшей борьбе за светлое будущее; а еврей - что в этих реках будет и его доля крови...
Так оно, в общем, в Киеве и вышло. Здесь к событиям вдвойне подходила характеристика Василия Розанова, данная по поводу этой самой картины: "Жидовство, сумасшествие, энтузиазм и святая чистота русских мальчиков и девочек - вот что сплело нашу революцию, понёсшую красные знамёна по Невскому на другой день по объявлении манифеста 17 октября". [12, с.398]
Оговорившись, что понятие "жидовство" не носило тогда такого неполиткорректного характера, как сегодня, и было аналогом нынешнего "еврейство", отметим, что именно здесь, на юго-западе России, не могли сразу же после объявления "свобод" не вздуться вскипевшим молоком антисемитские настроения. Просто из-за наличия большого количества еврейского населения, проживавшего за чертою осёдлости. С соответствующим отражением в виде развитого русского и украинского национализма.
Манифестации за свободу - между прочим, властями не санкционированные - в Киеве очень быстро переросли в грандиозный еврейский погром 18 - 20 октября 1905 года. Ведь в местных "картинах Репина", с отличие от Петербурга, участвовало много еврейской молодёжи. И мрачной эта молодёжь отнюдь не была. В свою очередь, черносотенцы с энтузиазмом присоединялись к полиции, старающейся пресекать демонстрации. Только шли дальше неё. Негласным лозунгом их стали слова начальника II отдела охраны города генерал-майора Безсонова: "Евреи приняли слишком большое участие в революционном движении и потому должны поплатиться". [13].
И после того как митинг на Думской площади был обстрелян и разогнан, - словно кто-то нажал спусковой крючок. Уже вечером начались избиения, разбои, разграбления магазинов, принадлежавших евреям.
Самих погромщиков, по признанию даже еврейских историков, было не так уж много - не больше 100 - 200 человек в каждом городе Малороссии. В Киеве - побольше. Но они действовали в среде, где было немало им сочувствующих, в том числе среди полиции. Погром был всеобщим; дело доходило до стрельбы, но полиция наблюдала за событиями индифферентно. Солдатские же патрули вообще нередко присоединялись к погромщикам, участвуя, правда, в основном в разграблении магазинов.
То, что видели тогда киевляне, описала "Киевская газета" 24 октября: "Страшные картины представляли базарные площади через 2-3 часа после нашествия варваров. На протяжении целых кварталов, прилегающих к базарам, люди шли и ехали по рассыпанной муке, крупе, семечкам, гороху, разноцветной бумаге, разлитому маслу, керосину, краскам, разломанной мебели и магазинной обстановке, разбитой посуде ... Валялись воловьи туши, вытащенные из мясных лавок, а в 20 шагах от них лежал убитый патрулём человек ... А мимо все несли и везли плоды чужих трудов ...". [13]
Убили дворника, не пускавшего толпу во двор дома, где проживала еврейская семья. Немало было случаев, когда погромщики врывались и в квартиры христиан и оставляли хозяев в покое только после того как видели иконы и вытребовали себе денег "на водку".
Лишь когда паника стала охватывать уже и православное население Киева, власти начали принимать меры. Начальник охраны города Киева генерал Драке отдал войскам приказ задерживать громил. На Галицком базаре солдаты дали залп по толпе, убив 5 и ранив до 10 человек. Было задержано более сотни.
К вечеру 20 октября погром прекратился. По официальным данным, было убито 47 человек и ранено более 300.
Можно представить, какой безысходный ужас пережила молодая женщина с тремя детьми на руках, оказавшись в разнуздавшемся под пьянящим мистрале революции городе. И хоть семья её отнюдь не еврейская, но страшен был сам город, ощетинившийся толпою, оскалившийся вооружёнными дрекольем бандами.
Вот что она писала мужу:
"Милый мой. Мы все пока невредимы, а что дальше будет не знаю... Начался погром и тут-то уже мы три дня сидели безвылазно дома. Я только выходила к воротам разговаривать с прохожими, причём вся честная братия - извозчики, солдаты, рабочие в один голос говорили, что губернатор разрешил три дня бить жидов... У меня ужасно расстроились нервы и сейчас не могу писать, потому что дрожат руки. Дети ходят учиться и я каждый день дрожу пока они не вернутся". [1, с.12].
На это накладывались и финансовые проблемы. Несмотря на приличное жалованье судьи, семья Александровых жила скромно. Деньги, что называется, считали. "Милый мой... я на Робертовы финансы купила всё, что необходимо для детей и теперь надо всё это сшить. Я очень довольна, что Роберт прислал денег (200 р.)". [1, с.12] - писала мужу Элла Эдуардовна.
Она не знала ещё, что пишет это письмо накануне смерти. Своей и - прежней эпохи...
В начале 1906 года Эллы Эдуардовны не стало. Так и не дождалась она долгожданного перевода мужа в Киев, где тот в мае 1906 года получил хорошую службу в Киевском окружном суде по крестьянским земельным делам.
Сегодня трудно сказать, сказалась ли наследственность в том, что женщина скончалась всего в 35 лет, или на то повлияла разлука с искренне любимым мужем, помноженная на пугающие революционные события в Киеве и постоянные денежные трудности в семье.
Глава 3. Детство в эпоху перемен
А что это за Роберт, финансы которого помогали Эдде Эдуардовне одевать и содержать троих детей?
О, это очень интересная фигура.
Это человек, родство с которым связывало семью Александровых не более и не менее как с самим вождём революционного пролетариата Владимиром Ульяновым (Лениным).
Роберт Эдуардович Классон - родной брат Эллы Эдуардовны, на три года старше неё. Он родился в Киеве в 1868 году, окончил в 1891 году Петербургский технологический институт, прошёл стажировку в Германии. Довольно быстро выдвинулся в ряды крупных инженеров-электротехников. И не просто крупных, а - для России - первых.
Уже через 4 года после учёбы, в 1895 - 1896 годах Классон стал руководителем строительства электростанции трёхфазного тока на Охтинских пороховых заводах под Петербургом. В следующем 1897 году, не будучи ещё 30 лет от роду, он по предложению правления акционерного "Общества электрического освещения 1886 года" стал заведующим всеми - двумя тогда - московскими электростанциями. А в 1900 году взялся за электрификацию нефтяных промыслов Баку во главе общества "Электросила".
При этом Роберт Классон был убеждённым марксистом. Более того - активным. Он входил в состав одной из первых социал-демократических организаций в России - так называемой группы Бруснева, где проводил теоретические занятия по марксизму для обоих её крыльев - студенческого и рабочего.
Впрочем, наука и техника занимали Роберта Классона не меньше, а то и побольше марксизма, так что в собственно революционное движение он не уходил, ограничиваясь просветительской работой в кружках. С его блестящими немецким и французским, которому его, как и других своих детей обучила мать, Анна Карловна, Классон мог обращаться в своих занятиях к весьма широкому кругу европейской марксистской литературы. За что его весьма ценили русские единомышленники, особенно в среде рабочих, которым крайне недоставало теоретических источников и полемических материалов.
Более того. В.И. Ульянов-Ленин обращался к Классону из Мюнхена в мае 1901 года:
"Р. Э. КЛАССОНУ
Группа, издающая и редактирующая "Искру" и "Зарю", обращается к Вам, как к лицу, которое участвовало вместе с нами в одном из первых марксистских издательских предприятий, которое всегда сочувствовало политической деятельности социал-демократии, с просьбой оказать денежную поддержку делу. В настоящее время от этой поддержки в значительной степени зависит судьба всего дела, ибо первоначальный фонд весь ушел на постановку, а для того, чтобы предприятие могло окупаться, нужен еще минимум год работы полным ходом. Весной прошлого года [1900] один из нас беседовал с Вашим другом (которого Вы теперь, вероятно, часто видаете) и который тоже изъявлял уверенность, что Вы не откажетесь помочь. Мы надеялись, что при Ваших связях Вы могли бы собрать солидную сумму единовременно, но наша организация нуждается, конечно, кроме того, и в периодических взносах.
Написано 28 мая 1901 г.
Послано из Мюнхена в Баку" [14, с.113]
Роберт Классон прислушался тогда к просьбе будущего вождя мирового пролетариата. И некоторое время газета "Искра" частично финансировалась на его деньги.
В этой группе Классон познакомился с Леонидом Красиным, будущим видным большевиком, будущим наркомом торговли и промышленности, путей сообщения, полпредом во Франции и Великобритании. И когда он отправился в Баку, пригласил уважаемого им умницу Красина с собою. Ну а тот на посту заместителя директора Биби-Эйбатской ТЭС на Апшеронском полуострове, в свою очередь, наводнил подразделения электростанции социал-демократами, давая им легальный заработок. При этом ещё финансировал типографию "Нина", печатавшую в Закавказье газету "Искра".
Что же до одного из "первых марксистских издательских предприятий", о котором упоминает Ленин, то им было участие того в сборнике "Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития", который был напечатан в апреле 1895 года. Там он опубликовал в своём переводе статью Э. Бернштейна "Третий том "Капитала".
Интересно, что правительство распространение сборника запретило, практически весь тираж конфисковало и сожгло, но, как видим, репрессалий к его авторам не применило. Во всяком случае, Роберт Классон не претерпел практически никаких преследований и продолжал работать на оборонном предприятии.
Пострадал он за свои социал-демократические убеждения один раз - когда отказался применить репрессии к бастующим бакинским электрикам во время организованной большевиками стачки рабочих Бакинских нефтепромыслов в декабре 1904 года. Тогда Классон был вынужден оставить пост директора акционерного общества "Электросила" - впрочем, тут же получив предложение от "Общества электрического освещения 1886 года" вновь возглавить управление 1-й Московской ГЭС.
А бакинская стачка, кстати, тогда увенчалась успехом - заключением первого в России коллективного договора рабочих с нанимателями.
Ещё более интересен другой эпизод из истории отношений Классона и Ленина.
Когда Роберт учился в институте в Петербурге, на его квартире на Охте собирался студенческий марксистский кружок. На одном из таких собраний во время Масленицы (или под прикрытием этого праздника) в 1894 году оказались не знакомые ещё тогда друг с другом Владимир Ульянов и Надежда Крупская. Причём последняя, если верить однокласснице Крупской по гимназии Ариадне Тырковой-Вильямс, была в ту пору серьёзно увлечена именно Классоном. Правда, похоже, что увлечение это было чисто платоническим - молодые люди обсуждали работы Маркса и Энгельса и идеи других марксистских мыслителей. Но примечательно, что в библиотеку Надежда ходила с читательским билетом Роберта.
Закончить эту платоническую связь помогла ещё одна марксистка - Аполлинария Якубова. Именно она, "Кубочка", посулила Крупской познакомить её с "одним очень интересным человеком". Этим человеком был Владимир Ульянов, с которым у "Кубочки" отношения уже были, но в котором она к тому времени разочаровалась. Разочаровалась именно как в мужчине-поклоннике - ибо как соратники по борьбе Якубова, ставшая по мужу Тахтаревой, и Ленин переписывались ещё до 1911 года. Покамест политические разногласия (а "Кубочка" за большевистской эволюцией Ленина не последовала) не развели их окончательно, уже идейно.
В тот вечер Владимир Ульянов, как обычно, полемизировал с хозяином квартиры. Тот представлял крыло так называемых "легальных марксистов". Ленин обвинял оппонентов в "принципиальном непонимании конкретного содержания вскрытого Марксом противоречия капиталистического воспроизводства". В полемике же, как известно, обычно невзрачный, малорослый и картавый, с ранними залысинами Ульянов буквально преображался. Хотя и грубоват был будущий вождь в спорах, тут он словно увеличивался в росте, воспарял, как на крыльях, покорял логикой и напором.
В общем, понравился Владимир Ильич Надежде Константиновне. А в семье Александровых шутили потом, что от этого знакомства и "произошла" Октябрьская революция. [1, с.12]
Так или иначе, но марксистское прошлое сыграло свою роль в том, что после революции Роберт Классон, хоть вождь его и недолюбливал, стал одним из главных научно-технических специалистов большевистского режима. Он был ключевой инженерной фигурой в трансформации ещё имперского плана электрификации России в советский план ГОЭЛРО, автором всесоюзного проекта "Гидроторф", строителем электростанций на торфе, в том числе знаменитой Шатурской ГРЭС.
Не исключено также, что былое знакомство с Лениным помогло и семье Александровых. Всё же не каждому надворному советнику, сын которого к тому же исчез неведомо куда при уходе белых из Киева, удавалось не только уцелеть аж при двух волнах красного террора в Киеве, но и получить работу советского служащего при Наркомате просвещения.
* * *
Это бывает ужасно весело, когда собственная бабушка не знает русского языка. Ну, или знает на уровне: "Эй, исвостшик!". Когда она тебе что-то выговаривает по-немецки за то, что сделал что-то не так или вовсе вещи разбросал, а ты прикидываешься, будто не понимаешь, что она тебе говорит.
Ещё веселее, что бабушка - человек по характеру одновременно и жёсткий, и капризный. Можно раздобыть череп, вставить в него зажжённую свечу и подвесить у неё за окном. Потом, правда, было страшно, когда ей стало плохо, но хотели же просто подшутить, не собираясь устроить ничего дурного! Ну, вот просто бабушка сама такая - властная и приказная, чуть что не по ней, начинает ругаться. А тут своих два характера сошлись - Бобкин и Толькин. И ничего, что возрастная разница между братьями составляет пять лет; они совершенно разные по характеру, но к каверзам у обоих отношение одинаково благорасположенное.
Да ещё и растут без матери...
Конечно же, никто из братьев не желал по-настоящему зла своей бабушке. Да их проделки и касались не только её. Но попадать под них - это крест любого воспитателя. И приходилось ей его нести: матери нет, отец - большой и занятой человек, переведённый, наконец, на хорошую службу в Киев. На которой, кстати, к моменту отставки имел звание статского советника (V степень в Табели о рангах) и содержание, дошедшее до 3600 рублей в год. Его служба была отмечена также орденом Св. Анны 2 степени и серебряной медалью в память Императора Александра II.
В немецком воспитании, что тогда, что сейчас (если, правда, не брать последних пары десятилетий беспощадной толерантности) имеются как известные плюсы, так и известные минусы. Из плюсов - драгоценная немецкая порядочность. Та, что от слова "порядок". А также - драгоценная немецкая правильность. От слова "правила".
Должно было это бесить русских мальчишек? А как же! Тем более что в немецком воспитании есть и минусы - именно с точки зрения русского менталитета. Это - дистанцированность от ребёнка, заведение его в жёсткие рамки установленных правил, упорядоченная зарегулированность в семейных отношениях. Да, недостатки тут - продолжение достоинств, да и не для всех и не во всём это именно недостатки - но всё же диссонанс между правилами, принятыми в семье, и отношениями, царившими в окружающей её русской среде, не мог не ощущаться.
Судя по семейным воспоминаниям, он и ощущался. И Анатолий нередко пытался компенсировать это в своём поведении. По рассказам сына Бориса Петровича Евгения, он "рос таким брошенным ребёнком в семье". Правда, сын самого Анатолия Петровича Пётр призывает осторожно относиться к подобным формулировкам, так что некий апостроф сомнения над этими словами поставим. Но нельзя отрицать и того, что пять лет в жизни ребёнка - это разница громадная. А Борис был старше Анатолия на пять лет. А сестра Валерия - на десять. И при всей семейной любви друг к другу, доказанной на протяжении всей последующей жизни, - как может, пятнадцатилетняя барышня всерьёз интересоваться делами и мыслями пятилетнего карапуза-братишки?
В семь лет, в 1910 году Анатолия отправили учиться в Киевское реальное училище.
Почему туда?
Для понимания этого надо сказать, что это такое - реальное училище тех лет.
Сегодня точного аналога такому учебному заведению нет. Если просто, нечто вроде средней школы, где главное внимание уделялось изучению точных и естественных дисциплин. Чем и отличалось оно от другого типа средних школ, гимназий, где давалось так называемое классическое образование - древнегреческий и латинский языки, риторика, история, литература и так далее.
Играл свою роль и классовый фактор: гимназии "воспроизводили" дворянство, реальные училища - разночинцев. Конечно, к началу ХХ века какой-то резкой сословной границы здесь уже не проходило, но при возникновении своём в 1830-е годы реальные училища оказались своеобразными аккумуляторами энергии детей из низших сословий, тех же мещан. Двойная польза - и мещане в дворянские гимназии не так сильно рвутся, и технические специалисты для империи куются.
Для царя-инженера, каким был Николай I, эта технология должна была казаться блестящей. Но новые времена - новые веяния. Либеральное правление Александра II поставило вопрос, можно ли разночинным "технарям" поступать в университеты - те ведь тоже были в основном ещё "дворянскими". В итоге решили: можно. Но только в технические, коммерческие и промышленные высшие учебные заведения. Однако демократизация шла дальше, и в 1888 году "реалистам" разрешили учёбу на физико-математических и медицинских факультетах университетов. К концу 1913 года в Российской империи насчитывалось 284 реальных училища, в которых обучалось 80 800 человек. [237]
Так что выбор Петра Павловича Александрова для своих детей - а Борис тоже был отправлен ранее в то же училище - был и демократическим, и, как показала жизнь, предусмотрительным. Не в каждой семье вырастают два доктора физико-математических наук, один из которых к тому же станет президентом Академии наук. А почему вообще выбор был не в пользу гимназии? А потому, что хоть и был теперь Пётр Павлович Александров дворянином, не забыл он ни своего купеческого происхождения, ни своей работы "на земле", то есть среди народа, в земстве. Либеральные убеждения, как и демократические, предполагали служение народу. Поэтому ни то, ни другое понятие не были по тем временам ругательными.
Да и мальчишкам - их сестра Валерия как раз в гимназии училась - "технарство" было ближе по характеру, нежели элегии Овидия или песни Гомера. Оба любили что-то изобретать и придумывать, а детство на хуторе Млынок исподволь подводило к мысли о пользе практических умений, а следовательно, знаний. Нет, разумеется, что Борис, что Анатолий вовсе не были теми, кого сегодня прозывают "ботаниками", и в школьной жизни отнюдь не являлись образцом тяги к учёбе.
Толя вообще гулял на всю ширь табеля - от единиц до пятёрок. Сдавал переэкзаменовки. Получал нагоняи от преподавателей. И от отца, которого весьма угнетали натянутые отношения между отпрыском и образованием, а потому применявшего к разгильдяю различные педагогические - и не очень - воздействия. Разгильдяй от этого подчас подлинно страдал, но ситуация выправлялась ненадолго. Вселенная вокруг была переполнена куда более увлекательными вещами, нежели зубрёжка, а при задатках лидера и заправилы, которые у Анатолия проявились с первых лет жизни, выбор линии поведения был очевиден.
И, кстати, понятие "гулял" тут можно вполне принимать и в чистом виде. Прогуливал будущий академик занятия беззаветно и бестрепетно.
Как-то раз, передаёт сын Александрова Пётр семейное предание, его отец прогулял что-то очень много. О чём дома, естественно, не знали. Всё должно было выясниться в конце четверти, когда он получил табель с отметками и количеством пропущенных уроков. В этом табеле он приписал единицу спереди к числу пропущенных уроков, думая, что такое несуразно большое число приведёт к мысли, что это вообще ошибка. Но его старшая сестра Валерия Петровна, которая обычно ходила в Реальное училище к учителям, возмутилась и решила выяснить, что произошло. Конечно, всё открылось, и Анатолий Петрович получил серьёзный нагоняй от отца. Интересно, что именно этот табель был недавно найден среди старых документов.
Всё изменилось, однако, когда Толя вдруг обрёл... радость открытия, точнее не скажешь. Ему было лет одиннадцать, когда Николай Васильевич Оглоблин, преподаватель математики и физики, показал в классе ряд опытов с электричеством. И одно дело было читать про них в учебнике Краевича, который Анатолий пролистал из любопытства в начале учебного года, а другое - увидеть воочию, как притягиваются и отталкиваются подвешенные к цилиндру проволочки без всякого, казалось бы, на них физического воздействия. И учащийся Александров буквально прилип к прибору Рисса, пытаясь управлять проволочками при помощи волшебных смоляной и стеклянной палочек. А потом дома провёл - уже без всякого прибора, понятно, но принцип-то был ясен - собственную серию опытов, заодно устанавливая, какие предметы можно электризовать трением, а какие нет.
На следующем занятии он изложил итоги своих изысканий Николаю Васильевичу, чем вызвал его заинтересованную и даже несколько уважительную реакцию. Был поставлен в пример, но это было не главным. Главным теперь было "Руководство физики и собрание физических задач" для гимназий и реальных училищ Малинина и Буренина и разные пособия по электричеству.
Позднее преподаватель дал Анатолию рекомендацию в межшкольный физико-химический кружок при той самой элитной первой гимназии. Им руководил преподаватель физики Александр Тимофеевич Любанский, сам действующий учёный-физик. Он не просто занимался в кружке с пытливыми учениками, не просто поручал им делать доклады и затем коллективно разбирать сильные и слабые их положения. Он втягивал ребят в настоящие исследования, которые проводил в то время, тем самым предлагая альтернативу традиционному в России (и тогда, и позже, и теперь) лекционному методу преподавания. Да, ибо тут работал другой принцип младшие (ученики, студенты, курсанты) не учатся у старших; они учатся в совместной работе со старшими.
Вообще, о преподавателях тех лет надо замолвить отдельное слово. И начать следует вот с чего.
Анатолия Петровича Александрова мы знаем как одного из отцов отечественного Атомного проекта. Но ведь он был не один. И если просмотреть список таких же отцов-основателей атомной отрасли, то немедленно отметим одну их особенность: это люди практически одного поколения. Плюс-минус пять-восемь лет от года рождения А.П. Александрова.
Игорь Васильевич Курчатов, физик, научный руководитель советского атомного проекта. 1903 год рождения.
Юлий Борисович Харитон, один из руководителей советского атомного проекта, научный руководитель КБ-11. 1904 год рождения.
Исаак Константинович Кикоин, руководитель работ по разделению изотопов урана. 1908.
Александр Ильич Лейпунский, научный руководитель программы создания ядерных реакторов на быстрых нейтронах. 1903.
Владимир Иванович Алфёров, конструктор, организатор производства ядерных боеприпасов. 1904.
Яков Борисович Зельдович, один из ведущих разработчиков первого ядерного заряда, создателей атомной и водородной бомб. 1914.
Дмитрий Иванович Блохинцев, руководитель сооружения первой атомной электростанции. 1908.
Лаврентий Павлович Берия, председатель Спецкомитета по созданию ядерного оружия при ГКО СССР. 1899.
Андрей Анатольевич Бочвар, один из разработчиков первой ядерной бомбы, научный руководитель завода No 12, директор НИИ-9. 1902.
Борис Львович Ванников, один из руководителей производства ядерного оружия, начальник ПГУ при СМ СССР. 1897.
Дмитрий Ефимович Васильев, директор ВНИИП (РФЯЦ-ВНИИТФ). 1902.
Николай Антонович Доллежаль, конструктор ядерных реакторов, руководитель НИКИЭТ. 1899.
Николай Леонидович Духов, конструктор, руководитель разработки конструкции первого плутониевого заряда и атомной бомбы. 1904.
Авраамий Павлович Завенягин, куратор атомного проекта, первый зам. начальника ПГУ при СМ СССР. 1901.
Борис Глебович Музруков, директор комбината No 817, директор ВНИИЭФ. 1904.
Михаил Георгиевич Первухин, куратор создания советской атомной бомбы, зам. председателя Научно-технического совета ПГУ при СМ СССР. 1904.
Ефим Павлович Славский, один из основателей и руководителей советской атомной промышленности, министр среднего машиностроения. 1898.
Кто все эти люди и что скрывают эти аббревиатуры, мы увидим дальше, но уже здесь и сейчас перед нами предстаёт невесть откуда взявшаяся единовременная поросль учёных и организаторов, которая сделала в России атомную эпоху.
Ну а если эпоха сделала их - значит, для этого у неё оказался нужный материал.
Откуда он взялся? Наука ведь такая область, где силы человеческие не берутся ниоткуда. Новые поколения учёных стоят, фигурально говоря, на плечах прежних. А на чьих плечах стояли все эти люди?
Технические школы в императорской России были, и достаточно сильные, но! Все наши знаменитые Менделеевы, Павловы, Мечниковы, Лебедевы были практически одиночками. Русская наука была не только очень фрагментарна, она и по численности учёных в разы, а то и на порядки отставала от других развитых стран. Один только пример: в России было 414 химиков - почти в 15 раз меньше, чем в США, в 8 раз меньше, чем в Германии и Англии, в 2,5 раз меньше, чем во Франции. Вся Академия наук состояла из 5 лабораторий, 7 музеев, одного института и двух обсерваторий!
А тут ещё и революция, гражданская война, эмиграция, которые практически опустошили и без того-то не сильно отличавшуюся массовостью русскую науку. Нет, полностью Россия не лишилась научной интеллигенции; но Смута проредила её ряды более чем основательно.
И снова вопрос: так откуда они взялись в СССР, эти Александровы с Курчатовыми, эти Королёвы с Глушко, эти Ландау с Капицами? Эти новые, массовые, мирового уровня научные и технические школы?
Очень интересный ответ дала автору этих строк тогдашний руководитель музейной экспозиции в главном здании Курчатовского института, ведущий научный сотрудник отдела истории института Софья Евгеньевна Воинова: "Учителя... Вы посмотрите, какие у них были школьные учителя. Физику преподавали настоящие физики, математику - математики, географию - путешественники, иностранные языки - те, кто в совершенстве ими владел".
Действительно, если взглянуть на состав преподавателей Анатолия Александрова в Киевском реальном училище, такой ответ представляется предельно верным.
Преподаватель немецкого языка Роман Юлиевич Брехт-Берген. Вёл занятия с 1909 по 1915 годы, то есть точно обучал юного Александрова. Сам этнический немец, окончил гимназию при Технической высшей школе в Штутгарте, учился в Мюнхенском и Штутгартском университетах по философско-литературному курсу. Своих учеников буквально заражал страстью к путешествиям и собиранием коллекций для школьного музея.
Французский язык вёл статский советник Эдуард Эдуардович Тессейр, преподававший также в Киевском институте внешних отношений.
Историю и географию давал историк, археолог и краевед Леонид Павлович Добровольский. Одновременно преподавал методику истории на вечерних Высших педагогических курсах, заведовал Педагогическим музеем и библиотекой при нём. Состоял членом "Исторического общества Нестора-летописца", киевского отделения Императорского военно-исторического общества, Украинского научного общества в Киеве.
Математике учил Владимир Павлович Добровольский, математик-исследователь, писавший научные работы и ставший позднее профессором Киевского политехнического института.
Математику и физику преподавал также действительный математик и физик, занимавшийся анализом бесконечно малых, будущий завкафедрой математики Крымского педагогического института, профессор Николай Васильевич Оглоблин. Действительный член, затем секретарь Киевского физико-математического общества до 1919 года, когда уехал от красных в Симферополь.
Рисование давал профессиональный художник, статский советник Василий Александрович Комашко, награждённый за труды и успехи орденом св. Анны 3-й степени.
Русский язык вёл ещё один статский советник и кавалер ордена св. Анны (2-й ст.) Роман Георгиевич Костенич, окончивший Петроградский университет со степенью кандидата - по-современному, в ранге магистра. В том же ранге был и другой учитель русского языка Михаил Александрович Лопуховский.
Наконец, естествознание давал известный уже тогда физиолог, один из основоположников электроэнцефалографии Владимир Владимирович Правдич-Неминский. Одновременно работал на кафедре физиологии Киевского университета. Позднее, при Советской власти стал заведующим Лабораторией церебрографии АН СССР.
Законоучителем был профессор богословия Григорий Яковлевич Прозоров. [65].
Это не университет, не институт. Это среднее учебное заведение. И даже не из ведущих. Но эти - и подобные им по всей стране - люди по праву должны считаться со-творцами атомной эпохи России.