Пелих Юрий Владиславович : другие произведения.

Маленькая Шестеренка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
  
  
  
  
  
  

МАЛЕНЬКАЯ

ШЕСТЕРЕНКА

   Эта книга посвящается моим друзьям-студентам, совместно с которыми было выпито весьма много пива и нарисовано несколько эвольвентных линий.

ЗНАХАРЬ

   Мой отец был известным знахарем в одном из украинских сел Приазовья. Было время, когда его знахарская сила и его популярность достигали такого уровня, что в маленькое, Богом забытое селение к нему приезжали лечиться из Бердянска, Запорожья и даже - один раз - из Москвы. Правда, я думаю, что последний гость был случайным: скорее всего он был в наших краях проездом, прослышал о лекарских талантах отца, пока лежал и загорал на морском берегу, и решил между делом заехать к нам в село - подлечиться. Уж слишком маловероятной кажется мне возможность, чтобы персонально к отцу ехал кто-то из Москвы-столицы, которая никогда и в грош не ставила провинцию - этот город ждал, когда знахари, экстрасенсы, колдуны сами приедут в него и начнут предлагать свои услуги направо и налево. К тому же - уж очень далеко Москва от нас, молва об отце просто не могла туда дойти, тем более, что отец работал тихо и спокойно, без излишней саморекламы. Он вообще никогда не рекламировал себя, люди сами находили его и просили о помощи, а уж тогда он делал то, что умел.
   Отец происходил из давнего знахарского рода, в котором лечебная сила всегда передавалась по мужской линии от деда к отцу, от отца к сыну. Сила у женщин нашего рода была редкостью, да и самих женщин было мало - дочери почти никогда не рождались, а если они и появлялись на свет, то жизнь их чаще всего была короткой, сумбурной и несчастливой. Например, у моего деда была сестра - она сбежала из дому в шестнадцать лет с каким-то артистом-циркачом, потом, когда он ее бросил, лечила за деньги, катаясь с разными цирками и бродягами по бескрайним просторам Советского Союза, но в тридцать один год увяла где-то далеко. Я слышал, будто бы в небольшом городке под Пермью пока еще можно отыскать маленький неухоженный холмик ее могилы - без креста, без подписи, без посетителей. Но ни отец, ни я так никогда и не ездили туда на поиски нашей блудной родственницы.
   Моя мать была предсказательницей, гадалкой или, как теперь говорят, астрологом. Сейчас предсказаниями занимаются все, кому не лень - люди без таланта, без интуиции, без внутренней силы. А у моей матери был дар, хотя он и не был наследственным - почувствовав в себе что-то однажды в детстве, она сама развивала свои способности, поначалу лишь из любопытства, затем - по велению сердца. Она пошла за зовом своего сердца, он провел ее через сотни редчайших книг, учителей и, в конце концов, привел к дому моего отца. Отец ничему ее не учил - он вообще скептически относился к астрологии. Просто они полюбили друг друга, поженились и были счастливы довольно долгое время - после моя мать заболела раком и умерла. Отец очень хотел поправить ее здоровье, он лечил ее сам, своими силами и знахарскими рецептами, он даже обращался к традиционной медицине - матери сделали две операции, но все было тщетно. Женщины никогда не жили долго в нашем роду, не только прямые родственники, но и жены - как я имел несчастье убедиться. Даже посторонние женщины, и те долго не задерживались рядом с нами - обычно они убегали, как та сиделка, которую отец нанял для матери в последние дни ее жизни. Отец платил сиделке очень хорошие деньги, но через два месяца та собрала свои вещи и ушла, сказав, что она заболевает, что ей становится хуже с каждым днем. Отец предлагал ей свои лекарские услуги, но она наотрез отказалась. Напрасно, надо сказать, помочь ей отец наверняка смог бы, это жить рядом с нами не стоило.
   Перед моим рождением мать нагадала отцу, что у них будет дочь, и что сила дочери будет большей, чем у всех прочих мужчин за всю историю нашего рода - так говорили звезды. Отец только посмеивался тихонько в усы, возражая, что в нашей семье действуют свои собственные законы, которые не подвластны этим маленьким смешным звездочкам на небе.
   Потом родился я - сын, и мать, расстроившись и обидевшись на отца, две недели вообще с ним не разговаривала. Учитывая недоверие отца к астрологии в целом и к талантам матери в частности, надо отметить, что он не упускал случая подшутить над ней, поддеть ее колким словом. Мать жутко обижалась, она всегда весьма болезненно относилась ко всем его подшучиваниям.
   Думаю, талант ее был настоящим - многое из того, что она предсказывала в то давнее время, сейчас сбылось. Она предсказала, например, развал Советского Союза - как же смеялся над этим мой отец! В девяностых годах он притих, но признавать свою ошибку уже не было перед кем - мать умерла к тому времени.
   С детства отец возлагал на меня большие надежды, о чем он мне иногда говорил. Он почувствовал во мне силу, большую, чем в нем самом, и прилагал титанические усилия, чтобы направить ее в нужное русло. Здесь надо отметить, что отец был человеком очень религиозным, и именно в религии он видел тот путь, по которому должна была потечь моя сила. В вере она должна была укрепиться, выкристаллизоваться и избавиться от каких бы то ни было дурных побуждений.
   Отец повез меня крестить в Киев, потратил на это много денег, но остался очень доволен результатом. Как он говорил, он заложил во мне наилучшие основы, на которых мне упорным трудом осталось построить себя, как личность. Он воспитывал меня в любви к Богу и людям, он рисовал передо мной долгую и тяжелую перспективу жизни, потраченной на служение людям и на смирение перед Богом.
   - Я вижу в тебе возможность воплощения всех чаяний нашего рода, - говорил он мне, - скоро в тебе будет сила, способная сделать в десять раз больше, чем сделали я, твой дед и твой прадед. Для нашей семьи, где сила и лекарские способности являются наиважнейшими характеристиками человека, это - предмет особой гордости. Надеюсь, я буду гордиться тобой. Надеюсь, ты меня не подведешь. Главное - работай упорно, не ленись и не отступай от веры.
   Мне было немножко не по себе от таких слов, но подобные серьезные разговоры быстро вылетали из моей детской головы, и я снова бежал на улицу играть с соседскими ребятами в футбол, я опять шел в школу на занятия. А по вечерам я читал Библию под руководством отца. По праздникам отец возил меня в церковь - в соседнее село, покрупнее нашего. В нашем церковь превратили в хлев в период становления советской власти лет семьдесят назад.
   Когда отец лечил людей, он никогда не брал с посетителей денег - на отдельном столике у него стояла икона, под которую ты по собственному желанию мог как класть деньги, так и не класть. Отец всегда учил меня быть в стороне от денег - стремление к деньгам портит внутреннюю суть человека и ломает его силу, распыляет ее, направляет по ложному пути. Однако люди, которые постоянно толпились у нас под забором, которые с утра до вечера заполняли наш двор тихим перешептыванием - они почти всегда были с деньгами. Редкий случай был, чтоб кто-то пришел лечиться бесплатно - может, люди побаивались недовольства отца, даже того, что он мог отрицательно воздействовать своей силой на тех, кто не заплатил. Но отец, естественно, лечил всех, не выбирая. Практически всегда люди оставляли деньги под отцовской иконой, но почти всегда мало. Рубль, три, пять - и все. Лишь изредка приезжали богачи - партийные шишки, директора заводов, бандиты - они, конечно же, платили больше, соизмеримо своим доходам.
   После того, как я окончил школу, отец отправил меня в Запорожье поступать в мединститут - он хотел, чтоб я как можно больше знал о человеке и о способах лечения - об объекте своей дальнейшей деятельности. Я поступил сразу же, с первого раза и без особых проблем - я вообще тогда был прилежным, старательным, хорошим учеником. Да, конечно же, отец мог помочь мне поступить, дав взятку кому-нибудь из вступительной комиссии - в те времена с поступлением в мединститут было трудно. Однако я ничего не знал о том, чтобы отец делал что-нибудь подобное, да и позже он никогда не рассказывал мне о возможной взятке, поэтому я до сих пор считаю, что поступил самостоятельно, благодаря только своим знаниям.
   Уже тогда я чувствовал в себе определенные способности и немножко умел ими пользоваться. Если у кого-то из друзей-студентов болела с похмелья голова, было плохое настроение или какие-то личные проблемы снедали их души - я ощущал это на расстоянии и частенько помогал им. Я запросто снимал похмельную головную боль, поднимал настроение тем, кто не смог, например, сдать экзамен - в общем, занимался всякими пустяками. Хотя надо сказать, что мои друзья были искренне мне благодарны за подобные мелочи.
   Когда я учился на последнем курсе института, случилось непоправимое горе: мой отец попал в автомобильную катастрофу и погиб. Его смерть очень сильно повлияла на меня: она встряхнула мою обленившуюся и потихоньку засыпающую душу, она заставила меня страдать и в итоге я был вынужден пересмотреть свои взгляды на жизнь. В конце концов я вернулся к истокам - к тому, чему учил меня отец в детстве, о чем он рассказывал мне в тиши сельских вечеров, о чем я слышал в той маленькой церквушке, куда отец возил меня по праздникам.
   - Твоя сила - ничто, - говорил мне когда-то отец, - только верой ты сможешь лечить людей.
   После смерти отца я вспомнил о Боге, я стал ходить в одну из запорожских церквей и постепенно начал приближаться к тому, что отец хотел мне привить. Наверное, есть вещи, которые понимаешь только выстрадав. Только потеряв своего отца навсегда, я действительно стал ценить все то, что он мне давал - давал щедро и постоянно, а я так много пропустил мимо ушей, растяпа. Мое мировоззрение неожиданно изменилось, будто бы слезы смыли с глаз некую пелену, и боль людей, и их счастье, и добро, и зло стали более явными - я стал видеть ясно-ясно, как никогда ранее. Никогда ранее я не мог так легко распознать болезнь человека, ее причину, и наконец-то смог начать по-настоящему лечить людей.
   И действительно - прав был мой отец - лечить я начал не столько силой своей, сколько вновь обнаружившейся в сердце верой, которая росла и крепла во мне с каждым днем также, как и моя сила.
   Я закончил мединститут, получил диплом, но идти в интернатуру для получения сертификата специалиста не стал - все мирское казалось мне тогда тщетным, суетным и абсолютно бесполезным. Кроме того, в те годы не было такой врачебной специальности, которую я хотел бы получить - не знахаря же, в самом деле. Я продал отцовский дом в селе и вернулся в Запорожье - чтобы жить и работать. Я купил себе маленький домик в одном из частных секторов города, которых в Запорожье предостаточно. Я вырос в собственном доме, на собственном хозяйстве, и жить так мне было удобнее и теперь. В моем маленьком тенистом дворике нынче пахнет домашним уютом - почти также, как в детстве. Но только почти.
   Я стал принимать людей, а на столике в углу комнаты стояла старая отцовская икона, доставшаяся ему от деда. Люди ложили перед ней деньги, и все было, как и у моего отца - одна, две, пять, десять гривен максимум. Иногда теперь приезжают люди на иномарках и кладут на столик доллары, бывает, много долларов, но не это измеряет степень возможности их выздоровления, вовсе нет. Уж никак не деньги, тем более, что я к ним равнодушен - так меня воспитали.
   Так и живу я сейчас: принимаю посетителей, лечу их, стараюсь помочь людям. Я пытаюсь сохранить в душе тот настрой, что возник после смерти отца, когда боль утраты смешивается с неизбежностью всего происходящего в мире, и есть только один путь для меня: как можно лучше лечить людей, шесть дней в неделю выкладываться на все сто. Шесть дней в неделю я с головой погружен в проблемы своих посетителей - только так жизнь кажется мне имеющей смысл. А на седьмой день я иду в церковь, где молитвой подтверждаю свое смирение перед случившимся и происходящим в мире сегодня - то есть перед Богом; подтверждаю свою веру, свою любовь и иногда даже как будто понимание - словно весь сложный узел причин и следствий всех событий на Земле становится для меня разрешим.
   Кажется, лишь сейчас я начинаю понимать слова, что говорил мне в детстве отец, лишь сейчас я вижу все так, как он хотел, чтобы я видел. Он поставил передо мной серьезную задачу в этой жизни, и я стараюсь ее выполнить, стараюсь изо всех сил, хотя нынче это стало очень трудно.
   Да, теперь трудно работать. Нет, лечить я, конечно, могу, и сила моя ничуть не уменьшилась. И я лечу нуждающихся, я помогаю тем, кто приходит за помощью. Сейчас трудно следить за тем, что происходит вокруг. Весь этот мир, окружающий меня, - это страна убитого Бога, где вера и моральные принципы уничтожались на протяжении семидесяти лет, уничтожались настойчиво и повсеместно. Семьдесят лет этот народ шел по дьявольскому пути - по пути зла и насилия, лжи и воровства, не зная и не ведая глубины своего падения. Этот народ или, скорее, те его представители, которые сумели пережить коллективизацию, две войны, три искусственных голода и долгие-долгие годы репрессий - этот народ считал, что нет ни дьявола, ни Бога. Зло накапливалось в душах, его бумеранг был запущен над несколькими поколениями людей. И теперь, когда Бог, церковь, вера стали возвращаться к нам - теперь зло активизировалось, оно начинает неистовствовать, пытаясь вернуть свои некогда твердые позиции, утрачиваемые отныне с каждым днем.
   Как сказала бы моя мать - звезды сейчас вещуют тяжелые времена, они вычерчивают на небесной сфере все более и более опасные конструкции. Нужно быть готовым к борьбе добра со злом, прежде всего ко внутренней борьбе в душе каждого человека. Ведь самая главная борьба всегда идет внутри - внешне она не видна и не слышна, а потому вдвое опасней, вдвое важнее. Очень легко проиграть, оказавшись просто неготовым к тому, что борьба уже на самом деле идет. Любой человек должен сейчас следить за собой с удвоенным вниманием - за своей верой, за внутренней душевной чистотой и, в конце концов, за своим здоровьем.
   Поскольку и силы, и способности видеть у меня чуть побольше, чем у обычного прохожего с улицы, то я вижу свою задачу нынче не только в том, чтобы лечить уже больных людей - я должен стоять на страже добра здесь, на своем маленьком участке Вселенной. Может быть, это звучит излишне высокопарно, вы не подумайте, будто я представляю себе себя с копьем в руках верхом на белом коне - отнюдь нет. Просто я должен рассказывать людям о Боге, о вере - если я вижу, что их болезни и их проблемы можно решить при помощи церкви. Я не проповедник, я только иногда подсказываю людям правильный путь. По крайней мере, я уверен, что только этот путь будет правильным. И никаких сомнений не испытываю.
   Именно так я воспринимаю теперь слова моего отца о служении людям, смирении перед Богом и возможности воплотить в жизнь чаяния многих поколений нашего рода. Я чувствую ответственность, я чувствую свой долг и я ощущаю тревогу, когда гляжу на этих людей - на сотни своих посетителей, искалеченных злом.
   Впрочем, скорее всего все не так уж и страшно - на самом деле в этом мире по-прежнему восходит солнце, щебечут птицы и природа несет в себе радость бытия. Я чувствую в себе такой покой, такое счастье и такую всепобеждающую силу, когда иду домой после церкви в выходной день!
   Просто надо быть настороже, всем нам обязательно надо быть настороже - и всегда быть готовым держать ответ перед Богом, ответ за свои мысли и поступки. Надо сопротивляться тому злу, что незримо кружит рядом и так и ждет своего шанса, ждет ежеминутно...
   Раз в год я езжу в село, где похоронены мои отец и мать, которые так рано оставили меня одного перед лицом этого мира и моей нелегкой задачей - той, что я сам себе определил. Я долго сижу возле их могил, всматриваясь в широкое степное небо и ощущая горячее дыхание южных трав. Ветер шепчет в ветвях, а я беседую со своими родными могилами и спрашиваю у отца и матери совета: как мне жить дальше, что делать и чем заполнить беспокойное течение реки времени? Не знаю, есть ли ответ в шепоте вольного степного ветра, но домой я возвращаюсь избавившись от усталости, уверенный в себе и полный новых сил.
   И тогда я опять, с удвоенной энергией, принимаюсь за лечение своих больных, которых никогда не бывает мало.
  
  

МАЛЕНЬКАЯ ШЕСТЕРЕНКА

   - Таблетки, все началось с таблеток, - сказал Андрюха и осторожно затянулся папиросой, так глубоко и медленно, будто в последний раз.
   Он протянул слегка дрожащую руку, передавая мне папиросу, и я взял ее. Конопля была злая, поэтому затягиваться следовало действительно осторожно.
   Андрюха откинул голову назад, уперся затылком в стену и продолжал с закрытыми глазами:
   - Я тогда болел, ну, с нервами у меня не все в порядке было.
   - Было? - переспросил Вася, принимая папиросу от меня, и все захихикали тихонько, а я только улыбнулся, стараясь не закашляться и не выдохнуть в спертую атмосферу подвала драгоценный дым.
   - Было, - утвердительно кивнул Андрей и продолжал, - я уже выписался из больницы, но доктор прописал мне кучу таблеток. Мои родители как купили все то, что он им там насоветовал - у меня волосы на голове дыбом встали. И в коробочках каких-то, и во флаконах, и так, насыпом, в бумажки завернутые... В общем, присел я на эти галимые колеса, пил их каждый день, и часто, а потом однажды, так, для прикола, что ли, поломал одну таблетку пополам - я тогда как обдолбанный ходил, в голове каша настоящая была, прям как сейчас, после папиросы. Я делал, что попало, отмораживался постоянно или на умняк меня пробивало... То, бывало, в стену уткнусь и смотрю себе минут десять-пятнадцать, то еще что-нибудь...
   - Андрюха, - вкрадчиво сказал Вася, - да ты и теперь такой же. Ты и сейчас отморозился!
   Он громко рассмеялся, Андрей насупился и хотел было вступить с ним в спор, но я перебил их:
   - Ладно, хватит, а дальше-то что? Расскажи, что дальше было?
   Андрюха иногда как начинал говорить - и не остановить его, причем говорил он действительно о чем попало, без разбору, переходя от одного к другому так быстро, что смысла было не уловить. Его всегда нужно было направлять, чтобы он не потерял нить разговора.
   Андрюха взял папиросу от Сереги, опять затянулся медленно и глубоко, так, что я даже подумал было: Гад, все ему мало, никак не нахапается, а потом передал мне самый остаток.
   - Тут еще пяточка будет, - сказал Вася, покашлял в кулак, облизал губы и потянулся к папиросе руками.
   - Я сам, - огрызнулся я и отдернул руку с дымящимся окурком от Васи, чтоб он случайно не перехватил мою очередь.
   Я подправил бумагу на папиросе так, чтоб было удобно добить пяточку - докурить те ползатяжки, что еще оставались и не поджечь бумажный мундштук.
   - Так вот, - снова заговорил Андрюха, - я, значит, разломал таблетку, смотрю, а там внутри целый механизм настоящий, как в часах, честное слово. И тикает что-то, и шестеренка какая-то дергается - туда-сюда, туда-сюда, равномерно и так быстро. И все маленькое такое, что и не разглядишь поначалу.
   - Классно... - задумчиво протянул Серега, - мне б таких таблеток побольше - вот это приход был бы, а?
   Мы все опять захихикали, а Андрюха обиделся, насупил брови и замолчал, уставившись в грязный угол подвала.
   - Да ну тебе, - толкнул я его в плечо, - рассказывай давай.
   Он помолчал чуть-чуть, надувая губы, как маленький ребенок, и продолжил:
   - Там, внутри, ну, в таблетке, все настолько миниатюрное было - не разглядеть почти. Я лупу из ящика достал - у меня лупа есть четырехкратного увеличения, и пинцетом ее кручу-верчу, а через лупу смотрю, увеличиваю. Прям как ювелир какой-нибудь, ха-ха! Ну, а внутри - точно заводик какой-то малюсенький, я вам говорю! Я, значит, таблетку разломал, но механизм целый остался: в одной руке только полоболочки, а во второй - вторые полоболочки и сам механизм работающий, не поломанный. Прикол такой, пацаны, как будильник разобрать, только совсем маленький...
   - Ну, ты б его завел на утро, чтобы не забыть проснуться, когда приход закончится, - вновь поддел его Вася, а Серега громко хохотнул.
   - Тебе смешно, а мне знаешь, как страшно стало? - опять обиделся Андрюха, - Я ведь этой чепухи к тому времени уже полфлакона выпил, если не больше. Даже чувствовать начал, как во мне что-то тикает... Здесь, - он прикоснулся к голове в районе виска, - и вот здесь, - он приложил пятерню к груди.
   - Робот-полицейский, - пробормотал я, и вся компания дружно засмеялась, ей только того и надо было в накуренном состоянии.
   А Андрюха снова насупился. Какой-то он обидчивый стал в последнее время, даже слишком, по-моему.
   - Вам смешно, - опять начал канючить он, - а я после этих таблеток чувствую, что со мной что-то не то творится. Прямо сейчас чувствую, между прочим. Ну, я в натуре, как робот, что ли, становлюсь... У меня в голове что-то клацает, и мысли как будто переключаются. Словно программы в телевизоре, только без пульта, а сами по себе - неожиданно так, клац-клац, клац-клац...
   Он замолчал и долго сидел, взявшись за голову и прислушиваясь к себе. Мы закурили по обычной сигарете с фильтром, а он все также сидел и не шевелился, не замечая того, что мы делали.
   - Клац-клац, клац-клац, - передразнил Андрюху Вася, но тот не обратил на него внимания.
   - Эй, Андрюха! - я толкнул его в плечо, - не втыкай, Андрюха, закури. Это простые сигареты, разбавь немного папироску.
   Он взял предложенную мною сигарету с таким серьезным лицом, что я понял: он не только полностью верит в то, что говорит, он к тому же этого боится. Именно в этот момент я заинтересовался его рассказом - даже у самого какой-то холодок по спине пробрался, как только я представил, что для него вся эта чушь про тикающий заводик в маленькой таблетке - сущая правда.
   - Так что там с твоими таблетками? - я вновь стал подталкивать его к продолжению рассказа.
   - С таблетками? - Андрюха удивился, - А, с таблетками... Ты понимаешь, они действительно меня в робота превращают. Я думаю, например, о чем-то, и вдруг - клац! Мысль зависает на полуслове, дергается - и вперед не могу ее додумать, ну, ни слова, понимаешь? И назад вернуться не получается, с чего начал думать то есть, как будто заело что-то на две секунды, или на стоп-кадр похоже, а потом - р-раз! И совсем другая мысль появляется, такая четкая и ясная, и как будто не моя... Ну, понимаешь, я сам по себе так думать не умею, и даже слова не все знаю, которые вдруг в голове всплывают. И, главное, такие мысли правильные, грамотные, без ошибок и помарок, как из учебника... Как наша училка говорит: правильно построенное предложение... Вот так вот. Понимаешь?
   - Понимаю, - с готовностью кивнул я и выбросил докуренный до самого фильтра окурок двумя пальцами - щелчком - в угол подвала, - а дальше то что? Дальше что-то было?
   - Ребята, ну вы и обдолбались, - недовольно протянул Серега, - обломайтесь, давайте лучше выбираться отсюда!
   - А я, понимаешь, - гнул свое Андрюха, не обращая на Серегу внимания, видно тема для него наболевшая попалась, - я ложусь спать, так вот: лягу на спину, глаза закрою, чтоб заснуть, и вдруг слышу, ну, будто в груди стучит что-то и шевелится, как колесики в той таблетке, понимаешь? Я их наглотался тогда, а они теперь переделывают меня изнутри, и в голове переделывают, и во всем теле. Я весь в какого-то механического урода превратился, как в робота... Вот, посмотри, что со мной теперь происходит, какой я от этих таблеток вонючих стал.
   Он поднял руку и медленно согнул ее в локте туда и обратно - на секунду мне показалось, что его локоть перегнулся в противоположную сторону и Андрюха коснулся ладонью плеча сзади, со стороны спины, но в это время Серега с Васей окончательно устали слушать нашу бредовую беседу и запротестовали:
   - Не гоните, пацаны, пойдемте отсюда.
   Мы находились в одном из старых домов сталинской постройки. Здесь было обширное бомбоубежище, соединяющее подземными коридорами четыре дома одного двора. Сюда никто никогда не спускался, за исключением редких проверок. Местные жители иногда спускались по ступенькам вниз, чтобы проверить висячий замок на массивной входной двери. Мы подобрали ключи к этому замку и устроили в одной из многочисленных комнатушек что-то вроде клуба по интересам, или, точнее будет сказать, притона - если учесть, чем мы здесь занимались.
   Уже довольно давно - с полгода назад - мы вкрутили здесь лампочку, предварительно выкрутив ее из подъезда. Потом мы затащили внутрь лавочку, похитив ее поздно вечером со двора. На мусорке был найден старый стол - без одной ножки, и прочие мелочи. Мы собирались в подвале после уроков в школе, слушали музыку по старому магнитофону, курили траву, пили вино. Однажды мы затащили сюда девчонок. Здесь было весело.
   Мы выбрались наружу, под еще теплое осеннее солнце. Вася, Серега и Андрюха решили вдобавок еще и пива купить и стали выискивать по карманам мелочь, а я отказался и пошел домой - хотел отоспаться и вечером, когда с работы придут родители и начнут меня проверять, контролировать и воспитывать, сесть за стол делать уроки.
   Я пришел в пустую квартиру, включил магнитофон и решил немного поесть - после курения конопли всегда так хочется кушать. Я разогрел себе остатки вчерашнего борща в кастрюле, отрезал толстый ломоть черствого хлеба и, поглощая пищу и слушая музыку, размышлял про Андрюху и его удивительный рассказ. Я все пытался вспомнить: действительно ли его рука гнулась в локте, как на шарнире - в любом направлении без помех? Неужели вся эта глупая болтовня о механизме в таблетке может быть правдой хоть на десятую часть? Ну как, скажите мне, как может быть правдой история о том, что таблетки перестраивают человека изнутри - будто он строительная площадка какая-то, а не живой организм?
   Поев и улегшись в постель я подумал, уже засыпая, что надо будет попросить Андрея показать свою руку еще разок - так, на всякий случай, чтоб удостовериться, что я просто перекурил конопли.
   Но на следующий день Андрюха в школе не появился - говорили, что он заболел гриппом и лежит дома в постели. От меня он жил довольно далеко, поэтому я решил зря ноги не бить, на другой конец города не ездить, а просто подождать его выздоровления. Куда он от меня денется - все равно рано или поздно появится в школе и снова начнет получать свои двойки по алгебре. Алгебра была его самым слабым местом - цифр он совсем не понимал.
   Три следующих дня после школьных занятий наша компания проводила время в своем укромном местечке в бомбоубежище - Вася притащил гитару и что-то настойчиво пел искусственно хриплым голосом, пока мы пили вино, курили сигареты и слушали, затаив дыхание. Почти год прошел, как он купил себе этот достойный музыкальный инструмент и теперь весьма резонно считал, что уже умеет на нем играть. По крайней мере, мы его в этом мнении не разубеждали - наоборот, мы с Серегой были просто в восторге. У Васи теперь было уже свое сложившееся понимание музыки как искусства, которым он с нами и делился. Он пел и играл нам как чужие песни популярных исполнителей, которые самостоятельно подбирал, сидя с гитарой у магнитофона, так и свои собственные песни тоже - у него были такие клевые тексты, придуманные по обкурке! Недавно он купил себе новые мягкие струны, после чего звучание его гитары приобрело особый оттенок, приятный для нашего слуха.
   Это было так интересно! Мы уже три дня внимательно вслушивались в яркие образцы Васиного творчества и потихоньку начали участвовать в этой игре - стали придумывать кое-какие песенки сами. Вася задал нашим встречам какое-то новое направление, и мы с головой окунулись в сочинение песен, на некоторое время забыв даже о девчонках, вине и туго забитых папиросах.
   Ну, а потом Серега снова раздобыл где-то конопли. Серега вообще-то был самым тихим из нас, но именно он каждый раз умудрялся где-то что-то доставать. Просто он действительно очень любил это дело - коноплю.
   На четвертый день Сергей перезвонил Андрюхе домой и выяснил, что тот уже почти совсем выздоровел и с понедельника опять появится в школе. Серега пригласил его специально приехать в бомбоубежище послушать наши музыкальные опыты, а заодно привезти с собой еще одну гитару - единственного солирующего инструмента нам уже не хватало. Чтобы выманить его из дому в субботу, да еще и убедить приехать к нам через полгорода, Серега пообещал Андрею, что будет много чудесной травы: такой приход с двух напасов, ты просто уедешь, я тебе говорю.
   Естественно, Андрюха не устоял и на следующий день, когда после уроков мы спустились в подвал, он уже сидел в нашей комнатушке, пил пепси и бренькал тихонько на своей привезенной гитаре. Он тоже знал несколько аккордов, но Вася играл значительно лучше.
   Трава, которую принес Серега, действительно оказалась очень сильной, и после одной папиросы на четверых мы отложили гитары в сторону и уставились друг на друга в легком недоумении.
   - Это мне, пацаны, мой двоюродный брат из Казахстана привез, - похвастался Серега, растягивая слова, - правда, одуренная трава?
   - В натуре, - ответил Андрюха и, смеясь, схватился за голову, - прямо не знаешь, куда себя девать.
   Мы согласно закивали, захихикали и начали делиться своими ощущениями, а я вдруг вспомнил об Андрюхиной странной истории с механическими таблетками и руками на шарнирах.
   - Андрюха, - позвал я его, - а покажи свою руку, помнишь, как тогда, а?
   - Руку? - он удивленно посмотрел на меня осоловевшими глазами, не понимая, чего же я от него хочу.
   - Ну, как у робота, помнишь? - я покрутил своей рукой, имитируя Андрюхины жесты, которые он демонстрировал в прошлый раз.
   Несколько секунд он смотрел на меня, соображая, а потом неожиданно изменился в лице, я даже испугался - раньше я никогда не видел его таким одновременно обозленным и растерянным.
   - Не трогай меня! - заорал он, - Я робот, понял? Да, я уже превратился в робота, ну и что? Нечего смеяться надо мной!
   - Да я не смеюсь... - начал было я, но он меня не слушал.
   Он вскочил со своего места, с грохотом опрокинув на бетонный пол лавочку, схватил свою гитару, потом бросил ее в угол, где она мелодично зазвенела, ударившись о стену, накинул на плечи куртку и быстро выскочил из комнаты.
   - Андрюха, вернись! - закричали мы ему вслед, - Не гони!
   Но он не хотел нас слушать, и вскоре до наших ушей донесся стук его ботинок по высоким каменным ступеням, ведущим из подвала в подъезд дома. Все спокойно остались сидеть на своих местах, но я почему-то почувствовал какую-то смутную вину за происшедшее и поднялся с лавки. Почесав за ухом и вздохнув, я отправился на улицу искать Андрея.
   Я вышел из подъезда во двор, и меня ослепил яркий солнечный свет. Сентябрь еще дышал летом, дышал свежестью и радостью жизни, в прогретом воздухе кружились желтые листья, и я даже подумал, что зря мы прячемся в этот подвал, пропитанный пылью и сумраком - вполне можно было бы собираться в парке, это недалеко и там пустынно, никто мешать не будет. Правда, всегда остается опасность, что кто-то может увидеть нас с папиросами...
   - Андрюха! - громко позвал я и осмотрелся, выглядывая во дворе его красно-синюю куртку.
   Но такой куртки нигде не было видно. У подъезда дома напротив сидели малолетки из соседней школы, класс четвертый-пятый, поэтому, не обнаружив своего друга, я подошел к ним. Но, как ни странно, они его тоже не видели.
   - А из этого подъезда уже минут пятнадцать никто не выходил, это точно, - ответил один белобрысый, пряча в ладони тлеющий окурок, - мы здесь все время сидели, никуда не отходили.
   Я развернулся и зашел в подъезд, из которого только что вышел. Прислушался: наверху что-то шуршало.
   - Андрюха! - позвал я, и сверху на пять секунд все затихло, а потом снова начались шорох и стук.
   - Андрюха! - опять крикнул я, хотя и не дождался ответа. Теперь я был уверен, что он был наверху, - Это я, Андрюха! Спускайся, не гони, я просто пошутил, ну что ты начинаешь!
   Я услышал звук - это был лязг металла, и я понял, что Андрей захлопнул за собой крышку люка и оказался на черепичной крыше. Тут я почувствовал, что не на шутку начинаю беспокоиться.
   - Андрюха! - заорал я что было мочи и вцепился в перила лестницы, но так и не сдвинулся с места.
   Через минуту я услышал с улицы короткий вскрик, а потом громко и истошно завыла какая-то женщина. Я выбежал из подъезда во двор, споткнувшись о высокий порог и чуть не упав, и увидел на асфальте метрах в пятидесяти от себя распластанное тело с неуклюже вывернутой рукой. Я сразу же узнал красно-синюю яркую куртку Андрея.
   - Люди добрые! - орала толстая женщина, стоя посреди дороги и не делая ни шага к лежащему, - что творится-то на белом свете! Человек с крыши упал! Человек разбился! Что творится-то!
   Я подбежал к Андрею и наклонился над ним. Он лежал на животе, одной щекой к асфальту, а из приоткрытого рта вытекала струйка крови. Глаза у него были словно нарисованные - неподвижные и тусклые, и я понял, что ему уже ничем не поможешь. Он был мертв.
   Вдруг я заметил, что ухо, торчащее к небу, у него как-то странно оттопырено, я неожиданно смело протянул руку и осторожно потянул пальцами за мочку. И мне открылась удивительная картина: за ухом у Андрюхи образовалась трещина, а из нее вместо крови, костей, мозгов торчали шестеренки - такие блестящие, новенькие. Я с трудом сумел выковырять пальцами одну, поднялся на ноги и стоял, изо всех сил сжимая ее в руке.
   Со всех сторон начали подбегать взрослые, они оттолкнули меня от трупа и сгрудились над ним. Послышался звук сирены скорой помощи, ее громкие завывания вернули меня к действительности, я развернулся и пошел прочь.
   Я быстро шел по улице мимо аккуратно выстроившихся в ряд старых домов, уходя от места происшествия, и крепко сжимал в ладони маленькую холодную шестеренку.
  

ПОЭТИЧЕСКАЯ НАТУРА

   Получилось очень глупо и досадно. Я только взял в руки гитару и собрался спеть тебе, моя прекрасная незнакомка, моя милая гостья, свою собственную песню про любовь, как ты заспешила вдруг, засуетилась почему-то и в спешке ушла, едва не забыв кожаную куртку в коридоре на вешалке. На столе осталась недопитая бутылка шампанского, нарезанный ломтиками апельсин, и даже немного клубники - а ведь это такая редкость осенью! В этот день клубника на столе была даром морозильной камеры.
   Как глупо. А досадно-то как!
   Я понял, что делаю что-то не так почти с самого начала - с того момента, как я залпом выпил первый бокал холодного шампанского, полный колючих пузырьков, и стал болтать и болтать скороговоркой и без передыху, чтобы заглушить нервную дрожь в пальцах.
   Именно тогда ты как-то удивленно взглянула на меня, брезгливо поджала губки и слегка отстранилась - как будто увиденное было тебе неприятно. Конечно, такая красавица, у тебя, небось, такие, как я, десятками под подъездом и под квартирой ожидают, надеются на твое мимолетное внимание...
   Куда мне за такой красавицей таскаться! Но угораздило же...
   Да, я знаю, что несу полную чушь, когда нервничаю. Особенно под выпивку. Особенно в присутствии красивых девушек. А ты была такая красивая!
   У меня перехватило дух, как только я увидел тебя на улице возле трамвайной остановки. И если познакомиться с тобой и разговорить тебя у меня еще хватило духу и ума (а почему бы и нет? Я вовсе не какой-нибудь отпетый зануда), то здесь, у себя дома, в предчувствии приближающейся развязки меня словно заклинило. Я усадил тебя в кресло поближе к окну, взглянул на твои стройные ножки из-под короткой юбки, и у меня совсем поехала крыша. А ты еще откинулась на спинку, расправила плечи, забросила ногу за ногу, словно специально...
   Постель, в которой мы были бы вместе, показалась мне такой близкой, что я абсолютно сдурел.
   Обычно, когда я нервничаю, у меня потеют руки, я начинаю заикаться - совсем немножко, между прочим. Ну, и еще бывает, что легкая дрожь время от времени пробегает по всему телу.
   Пожалуй, ты это заметила и предпочла ретироваться. Что и не удивительно, особенно если учесть, какую чушь я нес тебе на ухо все это время - что-то романтически-поэтическое, приторно-сладкое и по-детски глупое и наивное. Я просто напугал тебя всем этим винегретом из стихотворных строк, цитат и почти что признаний в любви, которых никому не было нужно, в том числе и мне самому. Какой ужас!
   Я вышел на балкон, закурил и стоял, нахмурившись и больно кусая губы. Я разглядывал желтеющие листья, вдыхал порывы еще теплого сентябрьского ветра, изучал причудливый серо-багровый узор остывающего неба и думал о том, какой же я на самом деле идиот.
   Полный идиот. Круглый идиот. И-ди-от.
   Все так неплохо начиналось, она тебе так многообещающе улыбнулась на лестничной площадке перед дверью, пока ты шарил по карманам в поисках ключа - еще полчаса шампанского, магнитофонной музыки и анекдотов - и она была бы твоей! И незачем было хвататься за гитару.
   А вместо этого ты начал заикаться и с полной серьезностью стал декламировать ей свои стихи. Стишки. Стишочки никчемные. Нет, они не такие уж и никчемные, если по правде сказать, зачем же прибедняться? Не подумайте - просто они оказались не к месту. Совсем-совсем не к месту. Не тот передо мной оказался человек, чтоб его можно было стихами удивить. Не в коня корм, так сказать.
   А на самом деле я - поэт. И не надо смеяться, пожалуйста, - это чистая правда. Да, я поэт. Пусть не в полном смысле этого слова - я не пишу профессионально для каких-нибудь там изданий, вовсе нет. Я пишу довольно редко - только когда об этом просит душа. Я поэт по духу: я романтик, я натура утонченная и весьма ранимая.
   Нет, не смейтесь, не надо - это правда. Я поэт хотя бы даже потому, что иногда просто не могу молчать: душа видит в абсолютно обыденных вещах нечто особенное, она чувствует тоску при виде заката, радость при виде солнечных лучей и прочее там в том же духе...
   Что-то рвется наружу, лезет изо всех дырок души и так и норовит очутиться записанным на бумагу, так и просится в тетрадь, будто иначе быть просто не может - как же не запечатлеть для вечности такой чудесный момент?
   Я понимаю, что вы читаете эти строки с легкой саркастической усмешкой - прямо там, поэт! Можно подумать! Я докажу вам, чтоб между нами не было недомолвок. Я процитирую вам кусочек из написанного, ну, скажем... скажем... когда мне было лет восемнадцать-девятнадцать:
   А метель с цепи срывалась,
   Песню хмурую вела,
   В доме дверь не закрывалась -
   В душу снега намела.
   Ну как? Нормально? Ничего особенного, конечно, но все-таки... Или вот еще один отрывок - это уже из более позднего, здесь мне уже года двадцать три, если не ошибаюсь. И уже чувствуется жизненный опыт:
   И сразу первый поцелуй -
   Немного смазанный, несмелый.
   Танцуй же, милая, танцуй,
   Жизнь - танец лишь на самом деле.
   Вот эти строчки вполне могли осуществиться сегодня с тобой, моя прекрасная незнакомка! Но ты ушла... А как вам мои стихи? Ничего, правда? Неплохо? Я, конечно, не поэтический гений, но писать стихи умею... Да?
   Я даже несколько песен придумал и иногда бренчу их на своей старой запылившейся гитаре. Вот и сегодня собрался было спеть одну про любовь для тебя - такой красивой, такой воздушной, что ты показалась мне даже недосягаемой.
   Впрочем, так оно и вышло - ты спешно убралась из моей маленькой, но уютной квартиры, а я остался здесь досадовать на свою злую судьбу и самого себя, ведь, как ни крути, а я сам тебя упустил...
   Дура, - подумал я с обидой, чтобы переложить часть груза своей злости еще на чьи-нибудь плечи.
   Внизу, под балконом, ветер гонял по тротуару желтые кленовые листья - обычно я прихожу в восторг от их изысканного вида, но не сейчас, не в этот час отчаяния. Веселые ребятишки бегали по детской площадке, громко смеясь. Кажется, они играли в лова.
   Я постоял минут пять. Выкурив сигарету и успокоившись, я решил было уже вернуться в комнату и посмотреть по телевизору старый советский фильм, как вдруг из-за деревьев в конце улицы вынырнула человеческая фигурка, идущая по тротуару в мою сторону. Человек шел, словно деревянная кукла: смешно переваливаясь на негнущихся ногах и крепко прижав руки к телу, а его голова была наклонена вперед - наверное, так пригибают головы бойцы на поле боя под артиллерийским огнем противника.
   Это был молодой парень, еще школьник, очевидно. Он что-то пристально разглядывал, крутя и вертя сей невидимый для меня предмет в своей правой руке, причем руку при этом он продолжал прижимать к телу - будто пряча его от посторонних глаз. Парень выглядел либо пьяным, либо накуренным, либо таким, каким выглядел я сам в присутствии красивой девушки десять минут назад - наполовину испуганно, наполовину восхищенно.
   Дойдя до моего балкона, он остановился и поднял предмет своего пристального внимания к самым глазам. Что-то маленькое и наверняка металлическое блеснуло в его пальцах, потом он бросил этот предмет в давно некошеную траву газона и опрометью побежал прочь.
   Это было так странно и неожиданно: он припустил вдоль по улице без оглядки и настолько быстро, насколько хватало сил. Только пятки засверкали, как говорится. Он напомнил мне преступника, который минуту назад совершил убийство, а теперь сумел избавиться от главной улики - орудия преступления.
   Чисто поэтическое любопытство взыграло у меня в груди, я набросил на плечи куртку и прямо в домашних тапочках выскочил во двор. Через пару минут лазанья на коленках по газону мои поиски увенчались успехом - я сжимал в руке тот самый маленький блестящий предмет.
   Это была шестеренка из тяжелого металла - темно-серого, гладко отполированного. На поверхности зубьев виднелись следы приработки - очевидно, что шестеренка являлась когда-то частью какого-то неизвестного мне механизма, что она участвовала в каком-то производственном процессе.
   Она была совсем маленькая - всего пару сантиметров в диаметре и миллиметров пять толщиной. Сквозь ее центр проходила тонкая ось, обломанная с обеих сторон. Ось была сделана из другого металла - какого-то желтоватого, и в местах излома вскрылась его крупнозернистая внутренняя структура. На одном из зубчиков я рассмотрел миниатюрное красное пятнышко, едва заметное глазу - как будто микроскопическую засохшую капельку крови.
   От мысли о крови мне стало как-то не по себе, и на секунду возникло желание просто взять и выбросить эту странную шестеренку куда подальше - под колеса проезжающих мимо автомобилей, например, или в непроходимые заросли разросшихся рядышком кустов, - но я сдержался. Любопытство взяло верх, к тому же - что, зря я лазил на коленках по пыльной траве?
   Вернувшись домой, я некоторое время с умным видом разглядывал ее под увеличительным стеклом, которое издавна без толку валялось у меня среди хозяйственных инструментов, а потом пожал плечами и бросил бесполезную находку на подоконник.
   Несколько минут я ходил по квартире, меряя ее шагами из угла в угол, а затем схватил шестеренку, зажал ее в ладони и вновь вышел на балкон покурить. Я зажег сигарету. В темнеющем небе низко нависли тучи - возможно, что и к дождю. Над соседской крышей появилась еще едва видимая бледная луна, и веселые ребятишки разбежались по домам, зазываемые из окон родителями.
   Я вспоминал о той девушке, такой красивой девушке, что так нехорошо сегодня со мной поступила, но эти еще свежие события получасовой давности к моему удивлению уже не вызывали у меня ни капли досады, а только какую-то отстраненную усмешку. Я перекатывал в ладони тяжелый кусочек металла и думал о том, что если бы она пришла ко мне еще раз, дала бы мне второй шанс, то все было бы по-другому. Теперь я уж не стал бы нервничать перед ней, читать ей какие-то дурацкие стихи-стишочки...
   Я быстро уложил бы ее в постель, без ненужных дерганий и уговоров - как настоящий мужчина. И никаких слюней, песенок и прочей чепухи. Подумаешь, эка невидаль - красавица в моей постели!
   Я посмеялся над собой, затянулся напоследок, выбросил окурок вниз и вернулся в комнату.
   Старый советский фильм - кинокомедия - уже начался, и я уселся перед экраном, не выпуская из рук шестеренки. Меня почему-то привлекала ее тяжесть - как будто я перекатывал в ладонях слиток золота. Эта тяжесть вселяла в меня какую-то странную уверенность.
   В это время прозвучал короткий звонок в дверь.
   Кого это принесло? - удивился я, бросил шестеренку на подоконник и отправился в коридор открывать. Я никого не ждал.
   На пороге стояла ты, о красивейшая из красивейших, о прекраснейшая из прекраснейших, о, богиня! В общем, это была та красавица, которая недавно так поспешно бросила меня одного в квартире - и я помню, что тогда мое общество ее не устраивало.
   А сейчас она несмело улыбалась, и в руках у нее покачивалась запотевшая бутылка шампанского. Надо сказать, что я был несказанно удивлен, но высказать свое удивление словами так и не успел.
   - Можно войти? - спросила она и, переступив порог, состроила мне глазки, - Я подумала, что ты не откажешься от бокала холодного шампанского. А клубника у тебя, помнится, была.
   - Клубника никуда не делась, - с ленцой в голосе отвечал я, - без шампанского я клубнику вообще не употребляю.
   Я был спокоен и уверен в себе, хотя внутри весь сгорал от нетерпения. Я не стал допытываться у девушки, почему она вдруг покинула меня, и тем более, почему она вдруг вернулась - я вел себя так, как будто она никуда и не уходила.
   Мы выпили с ней шампанского и завалились в постель. О, это получилась одна из лучших ночей в моей безалаберной поэтической жизни: я даже не отпустил ее домой, она перезвонила маме, сказала, что остается ночевать у подружки, и мы продолжали до самой полуночи... Да нет, не до полуночи - далеко за полночь.
   Когда она заснула, я долго лежал, прислушиваясь к ее тихому беззащитному дыханию. Что-то происходило внутри меня - что-то не очень обычное для меня, нечто несвойственное моей натуре. Вместо привычных удовлетворения и радости - этакой полудетской эйфории - я чувствовал легкую усталость и желание поддать все происшедшее в этот день холодному трезвому анализу.
   Я встал с кровати, чтобы покурить на кухне, и между делом захватил валяющуюся на подоконнике шестеренку. Я сидел за кухонным столом, вертел ее в пальцах и размышлял, выпуская под потолок клубы горького сигаретного дыма.
   Я думал о том, как странно и удивительно, что ты вернулась ко мне в этот осенний вечер: так не бывает обычно. Я ведь тебе не понравился, очень даже не понравился - я это прекрасно видел, и ты панически бежала прочь, чтоб случайно не оказаться со мной в одной постели. Так бывает в жизни, что ж, я бы это как-то пережил и через несколько дней уже с усмешкой вспоминал бы об этом неудачном опыте, но...
   Ты вдруг вернулась, вернулась с виноватым видом и запотевшей бутылкой шампанского - будто я был тебе не безразличен. И это было странно. Очень странно. И удивительно.
   Я взглянул на поблескивающую в руке шестеренку и подумал:
   Ну что, малышка, молчишь? Ты такая маленькая, такая беспомощная, как будто абсолютно не причем здесь. А вдруг именно ты и есть причина такой чудесной ночи и такого моего странного самочувствия? И этого неожиданного возвращения моей красавицы-гостьи?
   От этой мысли вдруг что-то похолодело внутри, под майкой, пальцы, державшие глупую деталь, онемели, и я вздрогнул. Я почему-то вспомнил о той маленькой капельке крови, что была на зубце шестеренки... Я вернулся в темную комнату, тихонько вытащил старую потрепанную общую тетрадь в клеточку, куда время от времени записывал свои стихи, и вновь пришел за кухонный стол под узкий круг света от ночника.
   Я заварил себе крепкого кофе и, глядя на призрачный сизый блеск шестерни, долго и упорно писал стихи, но стихи такие же необычные, как и все в этот день - стихи получались как будто не мои. Они лились из меня в ту ночь, как из открытого водопроводного крана - быстро, легко, без особых раздумий. Ни рифма, ни сам ход мыслей в этих стихах не соответствовали тому, что я писал всю свою жизнь до этого дня. Например, вот такой вот бред, от которого наутро я просто-напросто пришел в ужас:
   Качнулся маятник любви.
   Я знал: твой механизм надежен
   И мне он отказать не сможет.
   Горяч насос твоей крови.
   Что за чепуха! Наспех подобранная рифма, смысл, который я теперь не очень-то улавливаю, и чувство, которое вызывают эти стихи - я и сейчас еще слегка вздрагиваю, когда перечитываю эти строки. Никогда раньше я не писал так о любви, о женщине и собственных ощущениях от совместно проведенного времени.
   К утру у меня было пять страниц этих одинаковых стихов, которые я записал в тетрадь аккуратными печатными буквами - ровными строками, каллиграфически, в каждую клеточку по букве.
   Когда серый утренний свет забрезжил в моем окне, я сидел над чистым листом бумаги, уставившись в пустоту и измышляя очередной шедевр о механизме моей подруги, который хорошо смазан и потому не скрипит и не подводит при определенного рода работе. Я был словно сомнамбула - весь состоящий из валов, шестерней и прочих деталей одного большого мыслящего механизма, который к тому же еще и двигаться мог. Причем неплохо мог...
   Я был будто робот, а все органы моего тела получали импульсы-сигналы по невидимым зелененьким проводкам.
   Рассвет немного привел меня в чувство. Я умылся, отчаянно потирая ладонями щеки, почистил зубы и долго и с недоумением разглядывал свое слегка опухшее от бессонной ночи лицо в зеркале ванной комнаты. Пару минут я просто не мог узнать себя в бледном отражении запотевшего от моего дыхания зеркала, а когда узнал, то испугался и вернулся на кухню.
   Мне стало холодно, мурашки побежали по спине, я поставил чайник на синий огонь конфорки и обнял себя за плечи, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Я заварил себе чашку кофе без сахара и впопыхах выпил ее большими жадными глотками - обжигая язык и губы. Я воткнул в зубы сигарету и нервно курил, роняя пепел на пол.
   Шестеренка тихонько лежала на столе, утратив при дневном свете добрую толику своей страшной силы. Не смейтесь, не надо, - мне действительно казалось тогда, что все дело именно в этой дурацкой железяке. Все эти странные возвращения ко мне моей прекрасной незнакомки, моя необъяснимая холодность, мои необычные мысли и дикие стихи - не мои это стихи, не мои.
   Поэтическая натура - ранимая, уязвимая, впечатлительная - что здесь поделаешь! Сейчас, когда я пишу эти строки в свой дневник, я, конечно, весьма резонно сомневаюсь в магической силе шестеренки. Мне даже смешно иногда, когда я вспоминаю о своем тогдашнем страхе. Но в то утро...
   В то утро мне было холодно и страшно, моя голова думала не моими мыслями, а сердце - мое нежное поэтическое сердце! - писало не те стихи...
   Сейчас я говорю себе: просто был такой день - это случается иногда, особенно после таких неожиданных возвращений, таких девушек и таких пламенных ночей, но что-то с трудом верится в подобную версию. Я храню те пять страничек, исписанных ровными печатными буквами (я даже вырвал их из своей тетради и держу отдельно в ящике стола), и когда я перечитаю их - мои страх и холод того утра возвращаются ко мне...
   А эти печатные буквы! Какой ужас! Это ж надо - исписать пять страниц печатными буковками, маленькими и аккуратными!
   В общем, в конце концов я поступил очень глупо. Неправильно я поступил, нужно признать, и теперь я корю себя за поступок, который совершил в то утро. И ты, милая гостья, - прости меня, пожалуйста, моя прекрасная незнакомка, что подарила мне столько незабываемых мгновений. Прости, ведь я не знаю, что с тобой нынче - я больше никогда тебя не видел.
   Я надеюсь, что эта маленькая смешная шестеренка, этот глупый бесполезный кусочек металла, который я подбросил тебе в кармашек твоей кожаной куртки, что висела на вешалке в коридоре, не принес тебе никакого вреда.
   Да он и не мог тебе навредить, что за глупости! В конце концов, все мои страхи, вся магическая страшная сила той шестеренки - это ведь просто моя глупая фантазия, не так ли? Именно от испуга я тогда и совершил такую смешную глупость - подбросил тебе шестеренку... Я так думаю сейчас - это просто изгиб фантазии, порождение моей поэтической натуры.
  

ПЕТАРДА

   Быть вагоновожатой трамвая - вполне нормальная работа, не лучше, но и не хуже, чем любая другая работа для обычного рабочего человека. Нет, конечно, зарплата мизерная, но где сейчас найдешь хорошие заработки? Разве что на каком-нибудь большом заводе металлургическом, которых у нас в городе несколько, так туда ведь и не устроишься без блата - говорят, что там в отделе кадров надо деньги платить, чтоб получить место. Последнее, что я слышала - это четыреста долларов, да, четыреста долларов...
   Это ж где такие деньги взять? Откуда у простого человека могут взяться такие деньги? Да и трудиться там нужно серьезно, вкалывать порой в три смены или всякие там вредные условия труда - это уж куда устроишься, где сумеешь приткнуться. А дома - дочка маленькая, тут не знаешь, как ее в школу собрать, не то, что обуть-одеть. Об одежде для ребенка я даже не хочу говорить... Если б не было секонд-хэнда, я прямо не знаю, что бы я делала.
   Хоть бы муж помогал - так нет, он, пьяница, вечно где-то пропадает, то он, видите ли, на рыбалку с друзьями пошел, то еще куда. Ладно, хотя бы рыбу домой приносил - так нет, он ее продаст по дешевке на нашем местном базарчике, а деньги пропьет. Со своими дружками-алкашами, такими же, как и он сам.
   Нет, конечно, что-то он приносит домой, не всегда, но иногда случается - так ведь мало, очень мало, сил никаких нет. Все приходится на своем горбу тянуть, абсолютно все.
   Вот так и работаю - не на базар же идти, в самом деле, торговать за пять гривен в день? Что, жить с обвеса - что Бог пошлет? Не надо мне такого счастья - не люблю я этого. Сегодня ты покупателя обманешь, а завтра тебя хозяин торговой точки на хорошую сумму взгреет - и попробуй докажи потом кому-нибудь, что ты не верблюд. Если ты кого-то обманываешь - то и тебя рано или поздно обязательно обманут, вот так.
   Так что работаю я в трампарке и не жалуюсь: водить трамвай - вполне нормальная работа, зарплату хоть платят вовремя. Правда, я не очень ее люблю. Почему, спросите? А потому, что много всяких придурков развелось в последнее время как среди пассажиров, так и среди прохожих на улицах. Вообще народ нынче стал какой-то нервный, со странностями - придурковатый, одним словом.
   Особенно я не люблю вечерние часы работы, когда люди едут уже подвыпившие, после работы, после всяких там кафе и столовок - о, такое иногда вечером случается! И драки всевозможные, и стекла выбивают - эх, да что говорить: тяжело теперь жить на белом свете!
   А когда работа в вечерние часы попадает на темные неуютные микрорайоны - это вообще ужас. Здесь и хулиганы встречаются, и бандиты настоящие - они промышляют тем, что высматривают пьяных работяг, чтобы потом, значит, их избить и зарплаты большие отобрать. Я слышала, что нескольких даже насмерть забили, скоты...
   Вот это я ездила бы с крупного завода домой с такой огромной зарплатой! Да я, наверное, обмочилась бы пять раз, пока доехала до дома!
   А вообще-то работать на центральном проспекте города - так это любой дурак сможет, хоть всю ночь напролет. Здесь и освещение хорошее, и люди всегда есть, и милиция рядом - тут редко кто позволяет себе баловаться.
   Правда, бывает, что и в центре города придурки всякие в вагон заходят. Когда оно пьяное такое, что и себя уже не помнит - так ему все нипочем, и милиция в том числе. А я же простая, обычная женщина - что я с ними могу сделать? Как с ними сладишь? Радиосвязь-то у меня есть, конечно, да только пока наряд милиции приедет, так можно успеть и человека убить. Не так давно на острове Хортица какие-то идиоты взяли, да и избили водителя троллейбуса, причем настолько сильно, он даже в больнице лежал. Не слыхали? Остров Хортица - это место очень темное, национальный заповедник Украины, вот так-то.
   Надо сказать, что в последние годы водителям чуть полегче, когда в каждом вагоне по кондуктору стало ездить. Если время позднее, то обычно пассажиров в салоне очень мало, а то и вовсе нет, тогда кондуктор - тоже женщина чаще всего - подходит к моей кабине, я дверь открываю, и мы болтаем о том, о сем. Едем и болтаем, смеемся, рассказываем друг другу истории всякие - нам о нашей женской доле тяжелой говорить - не переговорить. А вдвоем ехать - так и не страшно уже почти, и веселее, конечно же.
   А вот недавно был у меня один случай - немного необычный, почему я и хочу о нем рассказать-то. Ехала я, значит, без кондуктора, зимой, часов в одиннадцать вечера. Уже темно, конечно, хоть глаз выколи, но я была почти полностью спокойна - центр города, освещенный со всех сторон проспект, какие здесь могут быть проблемы? Правда, мне надо было развернуться возле дворца спорта, а это две остановки до маленького темного кольца чуть в стороне от кипящей ночной жизни города Запорожья.
   Да что мне эти две остановки? Десять минут - и я снова буду на проспекте, под фонарями. Все должно было быть в порядке, как оно и бывало всегда до того - я же не в первый раз ехала по этому маршруту.
   Но в этот раз получилось немножко не так, как бы мне хотелось. Я подъехала к кольцу, а там местечко действительно темное - фонари не горят, дома жилые далеко, вокруг только черные скелеты деревьев и пустыри. Ну, думаю, сейчас я развернусь быстренько и поеду назад. Если нужно постоять, чтобы попасть в график - так я лучше постою на освещенной улочке в ста метрах впереди по курсу. Ночь, тихо, темно, машин и трамваев нет, я одна здесь - стой, сколько влезет, все равно никому не помешаешь, да и тебе никто не помешает.
   И вот я еду себе сквозь темноту зимней ночи, фары выхватывают только самый минимум - рельсы впереди да грязный снег недельной давности, да вот еще какие-то фигуры, вроде человеческие, в темноте копошатся и из-под света фар убегают. Мне даже не по себе стало чуть-чуть - ну кто это может бегать здесь, на пустыре, да еще среди ночи?
   И вдруг - ба-бах! Перед самым носом - громкий взрыв и искры, искры, такие яркие, слепящие...
   Я так испугалась, не поверите, даже сердце заболело, вся душа в пятки ушла. А что? Что бы вы подумали? Я, например, сразу же вспомнила о Чечне, прямо перед глазами появилась картинка из последних новостей с дымом, трупами, слезами, и кровь вокруг, кровища...
   Теракт, думаю, какой-то, и все тут. Я сразу, не раздумывая, газу прибавила - и вперед. Прорвусь, решила, если рельсы целы. Мне главное на улицу, на свет выехать, чтоб террористы испугались ко мне в трамвай забираться. Там вокруг окна домов и люди, люди, люди. Там уж меня никто не тронет.
   Значит, я рычаг нажала, скорость прибавляю и еду, спешу по кругу. А тут слышу: смех за окнами заливистый такой. Смотрю: лица детские из темноты выглядывают и ко мне в кабину смотрят. Я разозлилась так, на сигнал нажала - еду по кольцу и звеню без остановки.
   Смотрю: они хохочут пуще прежнего и ну по трамваю снежки бросать, и все мне по стеклу кабины норовят попасть.
   - Ах вы паразиты мелкие! - я им закричала наружу и даже кулаком пригрозила сквозь старое поцарапанное стекло.
   Так я думала их немного настращать, а поняла, что только выдала свой собственный испуг.
   Что за дети нынче пошли! Это же ужас какой-то! Мало того, что здесь не знаешь, как на эту копеечную зарплату с ребенком малолетним на руках прожить - как дочку в школе выучить и чем ее кормить, голова пухнет от домашних проблем - так еще и эти шалопаи подвернулись! Вот же чертенята маленькие - никого и ничего не боятся! Их моим звоном трамвайным да кулаком в окно не запугаешь - они сами такие, что кого хочешь до инфаркта доведут, перепугают так, что забудешь, как тебя и звали. Вот меня, например, этими своими петардами идиотскими или чем-то там еще из себя вывели окончательно - до дрожи в руках довели.
   И, главное, смех у них такой дебильный, у детишек этих - раньше мы так и не смеялись, по-моему. Как наркоманы какие-то или психи полные заладили на один манер: ха-ха-ха, ха-ха-ха!
   И взяли же моду нынче - производят на заводах или в подвалах гадость всякую и продают где попало, и детям ведь тоже продают! А это ж какие на самом-то деле опасные штуки, эти петарды, вон на Новый Год, я слышала, так много детей от них пострадало - и ожоги тут тебе, и пальцы поотрывало ребятишкам бедным. Куда только власть смотрит городская? Прекращать нужно это баловство, причем немедленно прекращать.
   И обидно, конечно, что сама перед ними свой страх выдала, перед шалопаями этими. И скорость резко прибавила, и звенеть начала... А им только того и надо было - забросали меня снежками и исчезли в темноте. Один раз даже камнем в меня бросили, очень на то похоже - о борт так загремело, будто то здоровенный кирпич до трамвая долетел. Это хорошо еще, что в стекло не попал - видно, силы не хватило добросить. А ведь метили же...
   Тоже мне - нашли развлечение! Кто их только на улицу отпускает в такое время позднее, а? Куда же их родители смотрят? Разве можно так детей воспитывать? У меня тоже такая вот дочка-первоклассница дома есть, но она же по ночам на улицах не шастает. Да и бросать камни в стекла она не стала бы. Я ей, например, всегда строго-настрого приказываю...
   Впрочем, не о том сейчас разговор. Это уже совсем другая история получится. А здесь вообще-то разговор о том, что такое иногда на улицах нашего города случается - прямо диву даешься.
   А эту петарду я вскоре и вовсе забыла бы и сейчас, наверное, не вспоминала бы даже, если б не глодали меня время от времени два неприятных ощущения, в какой-то мере противоречивых. Сосет что-то под ложечкой, как будто не так, как надо тогда получилось все. Как будто я ошибку серьезную совершила...
   Конечно, прежде всего меня снедает чувство вины за то, что я тогда с перепугу скорость резко прибавила, а в глазах у меня искры летали и круги красные плыли - ослепила меня петарда эта треклятая на несколько секунд, и я не видела, что передо мной на рельсах происходило. Не видела я, куда ехала. Страшно мне теперь, как представлю: а что, если б там, впереди, дети оказались бы? Если б кто-то из них запрыгнул на рельсы вдруг, а зима, скользко - под трамвай попасть в два счета можно было. Что, если бы я задавила кого-нибудь? Я себе такого не простила бы, наверное - ведь у меня тоже ребенок малый, я ж себе представляю, каково это, потерять свое дитя любимое...
   А второе ощущение, которое осталось от того случая - это какая-то нереальность происшедшего. Словно то был некий страшный сон, кошмар ночной, после которого просыпаешься и перекреститься хочется, и забыть раз и навсегда. Только вот не получается - все время у меня в памяти всплывают эти детишки, если, конечно, они были детьми.
   Дело в том, что у них в темноте глаза светились зеленоватым светом таким - как у волков диких, поверьте мне. Темные фигурки в ночи, маленькие такие, вроде бы точно детские - и руки видны, и ноги, а глаза светятся. Ну не страх ли Господний, в самом-то деле, а? Как это объяснить можно? Я такие глаза только по телевизору в фильме ужасов одном видела когда-то.
   И к тому же смех у них странный был - знаете, раньше были популярны мешочки смеха? Вот и они так смеялись - одинаково, повторяя друг за другом на одной ноте: ха-ха-ха, ха-ха-ха... И злобно так смеялись, что мне холодно на сердце от этого смеха стало, и я прямо не знаю: разве дети так могут смеяться?
   Эти глаза и этот их смех - они пугают меня куда больше, чем мое ошибочное поведение. Я, знаете, даже рада порой, что вот так рванула оттуда, сразу ускорилась - и только меня и видели. Я боюсь даже думать о том, что могло произойти со мной, если бы я осталась там, если бы эти так называемые детишки сумели до меня добраться...
   Ну вот как такое объяснить-то можно, а, люди добрые? Вы только представьте себе - дети малые, лет по десять-двенадцать, а глаза у них светятся, будто у монстров телевизионных, и смех этот - ужас просто...
   Вот такая вот жизнь, такая вот работа. Всякое случается, всякое бывает, и зарплата такая маленькая, что и не знаешь порой, а стоит ли оно того, чтоб жизнью своей прямо рисковать, как в этом случае?
   А вообще-то быть вагоновожатой трамвая - вполне нормальная работа, не лучше, но и не хуже, чем любая другая.
  
  
  

ВСТРЕЧА У ХЛЕБНОГО ЛАРЬКА

   С самого утра у меня так дико разболелась голова, что, когда я пришла домой, у меня не было никакого желания ругаться и пререкаться с мамой. Я хотела тихонько открыть дверь своим ключом и прошмыгнуть к себе в комнату, но не тут-то было: мать, как назло, услышала лязг моих ключей в замке и выглянула из кухни в коридор, чтобы удостовериться, что это я. Так я с ней и столкнулась нос к носу, едва переступила порог квартиры.
   - А-а, вот и ты! - начала она, подбоченившись, - Пришла наконец-то, соизволила! Все по подружкам шастаешь, все тебе там медом намазано! Не рано ли тебе в твои шестнадцать лет дома не ночевать?
   - Мама, у меня так дико голова болит... - жалостливо ответила я, состроив соответствующую мину, - я пойду спать, хорошо?
   - Это ж чем вы там таким занимались у твоей подружки, что у тебя голова болит? - еще громче завела свою шарманку мать, - Небось, пили, а? Что вы там пили с этой твоей подружкой? Или там с вами еще кто-то был, а? А ну, рассказывай, доченька, кто там был у этой твоей Наташи и чем вы занимались? Что, наверное, мальчиков приглашали, ты мне смотри, ох, смотри, получишь от отца...
   Она принялась, как обычно, разговаривать сама с собой, задавая мне вопросы, а потом на них же и отвечая - придумывая на ходу. Необходимо было ее остановить, пока она не придумала чего-нибудь ненужного.
   - Мама! Не кричи на меня, пожалуйста! - я повесила в коридоре на вешалку куртку и поспешила спрятаться в своей комнате, обдумывая, что бы такого убедительного ответить матери: не скажешь же ей, что я вообще была не у Наташи, а провела ночь у парня, с которым едва успела познакомиться перед тем на трамвайной остановке.
   Мать упорно шла за мной по пятам, она вошла в мою комнату и встала на пороге, скрестив на груди руки.
   - Кто там был? - настойчиво спрашивала она.
   - Ну, была еще Таня из нашего класса, ты ведь ее знаешь. Она принесла бутылку шампанского - у ее мамы был день рождения, она хотела его отметить. Мама ей и дала бутылку, она ведь доверяет своей дочери, не то, что некоторые...
   - Ладно тебе! - прикрикнула на меня мать, но по ее тону было понятно, что она смягчилась.
   Однако не прошло и минуты, как она затараторила вновь:
   - А я тебе говорила, я тебе говорила - не пей много, ты ведь еще ребенок на самом деле! Тебе же всего шестнадцать! Вот теперь и лежи дома с больной головой! - мама, кажется, окончательно успокоилась, поверив в мои выдумки про Таню с Наташей.
   Я уже выпила таблетку от головной боли и улеглась в постель, чтобы немного вздремнуть, когда мать снова распахнула дверь в мою комнату и принялась давать указания - как всегда, не вовремя.
   - Не лежи долго, хватит лентяйничать. Ночью спать надо было, - взялась она за свое, - завтра тебе в школу идти, сделай уроки, не забудь. Я поехала к отцу в село, слышишь? Ты меня слышишь?
   - Слышу, - неохотно ответила я, садясь на кровати и продирая глаза.
   - Я поехала к отцу, буду только завтра. Заведешь себе будильник наутро, смотри, не проспи школу. Покушать найдешь в холодильнике - я борщ сварила, есть макароны и икра кабачковая в банке. Купишь себе хлеба. Я оставляю тебе две гривны, это тебе и завтра в школу будет, поняла?
   - Поняла, поняла, - отвечала я, опять закрыв глаза и изобразив на лице невыносимое страдание. Голова все еще сильно болела, но спать я уже не могла, разбуженная матерью, и теперь размышляла, чем бы таким заняться, когда мама уйдет наконец-то из дома.
   - Пока, мама, до завтра, - попрощалась я и через силу открыла глаза, - я буду тебя ждать.
   - Не надо было пить это шампанское, - сказала мама, глядя на мое бледное лицо, - неужели только одна бутылка была, а? По тебе что-то не скажешь, не верится как-то.
   - Ну, две было, - тихо ответила я, виновато потупив глазки, - я ведь, мама, совсем пить не умею...
   - Так я и думала! - победно улыбнулась мать, и ее лицо смягчилось, - Ну, бывай, я поехала.
   Она ушла, хлопнув напоследок входной дверью и бормоча что-то про нынешнюю молодежь, а я села за стол, поставила локти на скатерть и обняла свою пульсирующую от боли голову.
   Да что такое со мной? - с досадой подумала я, - Вроде бы мы и выпили немного...
   Я стала вспоминать вчерашний вечер. И как это меня угораздило провести ночь у этого странного парня? Когда он на меня смотрел - так жадно, будто на кусок сала - фу, так противно, мне показалось, что у него вот-вот слюна изо рта потечет... Я даже ушла, бросила его одного в квартире и смылась, только бы не видеть этого лица...
   Зачем я вернулась? Почему? Еще и шампанского купила на последние деньги, дурочка. Да чтоб я сама выпивку покупала - никогда такого раньше не бывало. Вот еще! Всегда этим пацаны занимались. И что это со мной произошло, что я так неожиданно расщедрилась?
   Я и сама не могла ответить теперь, наутро, на эти вопросы, я сидела в удивлении от собственного поведения и разглядывала узоры на скатерти перед собой. Эта его гитарка, эти его стишки, этот его дрожащий голос с придыханиями... Меня даже передернуло, когда я вспомнила его декламацию с выражением. Что он там такое плел? Еще и руками размахивал. По-моему, что-то про любовь, вроде бы так:
   Где же ты, любимая, где, любовь моя?
   Что же ты, красивая, почему ушла?
   Я тебя, красивую, я тебя найду
   И с небес счастливую подарю звезду.
   Я покачала больной головой: что за ерунда! Зачем я только к нему вернулась! Хотя, надо признать, ночь получилась очень даже ничего. Этого парня как будто подменили, когда я пришла во второй раз... Я повела плечами, и тело ответило сладкой усталостью.
   Ладно, - подумала я, - Было, что было, хватит вспоминать.
   Голова была, будто не моя - свинцовая чушка, она покачивалась на тонкой шее и норовила упасть на стол. Словно вчера я выпила бутылку водки - все поллитра сама, без чьей-либо помощи. Я припомнила, что припрятала вчера в карман куртки пару сигарет - стащила из пачки у этого поэта недоразвитого. Я решила покурить - может, хоть от никотина голова перестанет болеть? Правда, обычно это не помогает, но уж очень хотелось курить.
   Я вышла в коридор и стала шарить по карманам куртки. В одном из них я вдруг нащупала что-то холодное, металлическое, тяжелое. Я вытащила руку из кармана: это была какая-то маленькая железная деталь, и она действительно оказалась очень холодной и слишком тяжелой для своих размеров - словно она была золотая или в крайнем случае свинцовая.
   Что за чепуха? - удивилась я, - Откуда это у меня? Неужели вчерашний тип подсунул мне железку какую-то? Я так и знала, что зря к нему вернулась. Он не просто странный, он больной на голову.
   Я нашла сигареты, взяла эту деталь и пошла на кухню за спичками. Здесь я закурила и стала разглядывать незнакомый кусочек металла. Неожиданно перестала болеть голова - отпустило буквально за пять секунд, туман перед глазами развеялся, мысли стали четкими и ясными, а мир вокруг даже показался мне прекрасным, чего со мной давно уже не было. Думаю, это оттого, что вдруг прошла головная боль. Я даже с улыбкой подумала о своем вчерашнем приключении и об этом странном парне с его стишками, гитарой и дрожащими пальцами.
   Вообще-то он совсем ничего, - решила я, - только уж слишком волновался поначалу.
   Я выбросила окурок в форточку и аккуратно сгребла со стола пепел, чтобы мать ненароком не обнаружила, что я курю. Вот это скандал был бы! Моя мама почему-то очень против курящих настроена.
   Я долго сидела, глядя то в пространство перед собой, то на эту деталь. У нее были такие забавные зубчики - так интересно! Я гоняла ее пальцами по полировке стола и что-то напевала себе под нос. Не помню, о чем я думала и думала ли вообще о чем-то. Мне просто очень понравилась эта гладенькая блестящая железка, я с удовольствием дотрагивалась до нее, ощущая ее прохладу. А потом помню, что вдруг у меня в мозгу появилась очень четкая, я бы даже сказала громкая мысль:
   Надо пойти в свою комнату и сделать уроки, чтобы не получить завтра двойку и не волновать родителей.
   Эта мысль была весьма необычной для меня, и я тут же удивилась: когда я в последний раз делала уроки? Тем более, когда я одна дома, никто не стоит над душой и не заставляет? С каких это пор я боюсь своих родителей? Но удивление очень быстро сменилось пониманием: действительно - это же правильно! Надо обязательно сделать сегодня уроки и вообще надо хорошо учиться.
   Незаметно для себя захватив железяку с собой, я пошла в свою комнату к тетрадям и учебникам. Здесь я долго и упорно грызла гранит науки, а деталь все это время лежала рядышком, на краю письменного стола. Какая гадость - эта геометрия! А география! Вот уж точно - предмет, так предмет - глупый, неинтересный, который не имеет никакого отношения к реальной жизни. Зачем он мне? Зачем мне знать столицу Китая, да и вообще где находится этот самый Китай, если я никогда туда не поеду? Да никто из моих знакомых там никогда не был и не собирался в эту далекую непонятную страну...
   Но, впрочем, я с необычным для себя усердием выучила и географию тоже. Конечно, тяжело делать уроки, если несколько предыдущих домашних заданий я и не думала выполнять. Мне пришлось прочитать не только параграф, заданный учителем на понедельник, но и два предыдущих параграфа тоже - чтобы хоть что-то понять. Но поняла, вроде бы. Также получилось и с другими уроками - пришлось долго разбираться, на все про все у меня ушло более трех часов! Представьте себе - я три часа сидела за столом и делала уроки!
   Когда я все закончила и вытерла ладонью испарину, выступившую на лбу, то почувствовала, что очень проголодалась. Чтобы долго не затягивать, я решила сейчас за хлебом не идти, а на скорую руку перехватить борща с позавчерашней горбушкой хлеба.
   Вечером выйду и куплю хлеба на ужин и на завтрак с утра, - подумала я, - или даже вообще обойдусь без хлеба, а оставлю себе две гривны на что-нибудь прикольное. Еще и сигарет надо бы купить .
   Уже разогрев порцию борща и активно наминая его ложкой, я заметила, что снова таскаю за собой эту странную железку: я увидела ее металлический отблеск рядом с тарелкой на кухонном столе. Я доедала борщ, поглядывая на нее и размышляя с некоторым удивлением:
   Вот странно, как будто приклеилась ко мне эта гадость. Что же это такое происходит? Не надо мне никаких железяк.
   После еды я засунула деталюху на верхнюю полку книжного шкафа - повыше, пришлось даже табуретку из кухни принести - чтобы снова не схватить ее в руку и не таскать за собой повсюду. Я вела себя, словно кретинка какая-то. Я включила телевизор и стала смотреть веселый молодежный сериал, который мне всегда нравился - все два года, что его показывают на нашем телевидении.
   Но на этот раз мои мысли были далеко от переживаний героев Беверли-Хиллз - я все время мысленно возвращалась к маленькой блестящей детали, тихонько лежащей на книжной полке. Получалось, что когда она постоянно валялась у меня под носом, то я ее почти не замечала, а как только спрятала подальше с глаз долой - то уже и думать ни о чем другом не могла.
   У меня же сегодня дома не будет родителей, - я попыталась направить свои мысли в новое русло, - а я сижу здесь, как дура, абсолютно одна. Ну, это я даю! Можно ведь позвонить Наташке или даже Тане - у нее же действительно припрятана дома под кроватью бутылка шампанского со дня рождения матери. Или, может быть, позвонить Роме... Нет, Роме я звонить не буду, - здесь я проявила решительность, - пусть сам первый позвонит, а я за ним бегать не буду. Вот еще! Придурок! Сегодня такой шанс побыть вместе, а он все дуется из-за того, что я потанцевала с его другом на дискотеке... И что тут такого? Ну, пообнимались мы с ним немножко - прямо там, ревнивый какой. Эх, Рома, позвонил бы, пришел, а я... я бы тогда... я показала бы ему эту деталь, которую нашла у себя в куртке. Она такая гладенькая, такая приятно-холодная... Как будто только что из холодильника. И тяжелая, словно из золота сделана. Или даже из платины? Я в этом не разбираюсь, но по цвету так на платину похоже, и зубчики и нее такие чудные...
   Мои мысли все равно возвращались к глупой железяке, я уже начала даже психовать по этому поводу. Да что это такое! О чем ты ни думаешь, о хорошем там или о неприятном - так нет же, на тебе - деталь!
   Вскочив с дивана и выключив телевизор, я стала нервно расхаживать по комнате, меряя ее шагами из угла в угол. В голову лезла всякая чушь, неприятные, глупые и страшные мысли роились у меня в мозгу, то и дело выплескиваясь наружу идиотским смехом, - я уже смеяться начала ни с того, ни с сего, как истеричка натуральная. Я подошла к шкафу и стала перебирать книги, думая что-то почитать - так неожиданно, ведь в последний раз до этого я читала книгу полгода назад, и это был детектив какого-то известного американского автора, сейчас уже не помню, какого именно.
   А теперь я перерыла весь книжный шкаф, добралась до самой верхней полки, откуда и вытащила какую-то старую пыльную книжку Достоевского - это ж только представить себе! Чтоб я читала Достоевского!
   Чтение классика русской литературы заняло у меня не более десяти минут, что и не удивительно - как такое вообще можно читать! Как такое можно было придумать и написать - ведь такая нудотина!
   Все, хватит, - решительно подумала я, захлопнув книгу, - хватит баловаться. Надо выйти на улицу проветриться, что ли. А то я засиделась здесь взаперти с этими дурацкими уроками... Уроки все зачем-то переделала... Ладно, пойду. Заодно и хлеба куплю. Может быть, Рому встречу? Вообще-то он с пацанами как раз должен быть во дворе - они обычно пьют пиво и играют в нарды.
   Я засунула книгу назад в книжный шкаф, оделась, наскоро накрасилась возле зеркала в коридоре - не до того было - и вышла на улицу. Свежий осенний воздух дохнул в лицо порывом ветра, и я почувствовала, что моя кожа вся горит от нервного напряжения. Я даже запыхалась почему-то. На минутку я остановилась у выхода из подъезда, вдыхая благодатную прохладу, прислушиваясь к шуршанию желтых листьев и потихоньку успокаиваясь. Дело было уже к вечеру, багровое солнце повисло над самыми крышами соседских домов, укутанное в одеяло серых туч. Начинало смеркаться.
   Бабушки, сидящие на лавочке возле подъезда, отвлеклись от своих разговоров и подозрительно меня оглядывали. Мне вдруг показалось, что я стою в свете прожектора на подиуме перед тысячей зрителей - вся раскрасневшаяся, непричесанная, накрашенная на скорую руку.
   - Здравствуйте, - сказала я им нарочито вежливо и направилась в сторону хлебного киоска за углом.
   - А она сегодня дома не ночевала, - услышала я перешептывание бабок у себя за спиной, - пришла только утром, я видела.
   - Что за молодежь нынче пошла! - зацокала языком еще одна.
   Я усмехнулась про себя и стала осматривать быстро темнеющий двор, но Ромы с ребятами нигде не было видно. Во дворе было пусто и тихо, только соседка по лестничной площадке снимала высохшее белье с веревки. Я вздохнула и свернула за угол, выйдя из сонного двора в освещенную фонарями и витринами жизнь проспекта. Послышался рокот проезжающих мимо автобусов, замелькали спешащие куда-то люди, и издалека донеслась веселая музыка.
   К хлебному ларьку собралась небольшая очередь из человек десяти, я заняла край и остановилась, озираясь по сторонам. Я все еще надеялась высмотреть хоть кого-нибудь - если не Рому, то кого-то из подружек. Очередь шла быстро - хлеб всегда продается без проволочек, ассортимента-то особого нет. А никто из знакомых так и не появлялся на горизонте. В обе стороны по тротуару шли посторонние люди, спеша по своим делам, а моих друзей нигде не было.
   Вдруг в метре от меня остановился какой-то мужик, который до этого спокойно шел себе мимо. Он встал, как вкопанный, и глядел на меня во все глаза. Мне стало как-то не по себе от такого внимания, и я отвернулась. Но он не отстал, а наоборот - подошел ко мне вплотную и сказал:
   - Здравствуй.
   - Здравствуйте, - ответила я, - что вам надо?
   Он молчал, продолжая пристально меня разглядывать. У него было громкое дыхание, я слышала, как он хрипит при выдохе.
   - Что это у тебя? - спросил он.
   - Где? - удивилась я и отступила на шаг.
   - А вот здесь, - он прищурился злобно и указал пальцем на мой крепко сжатый кулак.
   Я разжала руку и с удивлением обнаружила у себя на ладони все ту же гадкую надоедливую деталь. Мужчина осторожно взял ее двумя пальцами с моей ладони и поднес к самому лицу. У него были пронзительные глаза, красноватые и неприятные. Мне стало страшно.
   - Откуда у тебя шестерня шейного отдела? - он буквально впился в меня своим взглядом.
   - Что?.. - растерялась я, закашлялась, а потом быстро выпалила, - а это не мое! Понятно? Не мое!
   Не долго думая, я развернулась и побежала домой, без хлеба, без Ромы и без шестерни шейного отдела, как он ее назвал. Я пулей пролетела через двор, забежала в подъезд, заперлась на оба замка, которые отец поставил в нашу входную дверь, забилась в угол комнаты и сидела, дрожа и не зажигая свет - как будто этот мужик мог меня найти по свету лампы. Лишь через час или два, сейчас я и не вспомню точно, я наконец-то успокоилась, включила свет на кухне и принялась готовить себе макароны на ужин. А за хлебом я так и не пошла.
   Дурацкая железяка - я вспоминала о ней еще целый месяц каждый день, но с каждым разом все реже и реже, пока вся эта короткая, странная и неприятная история не стала мне безразлична.
   К тому же Рома немножко выпустил пар - он вообще-то такой ревнивый! Мы помирились, и теперь мне не до пустяков.
   Я только решила для себя, что не стоит вот так безалаберно бросаться в объятия ко всяким дурачкам с гитарами и стишками - ничем хорошим это не заканчивается обычно. Да и Рома мне с каждым днем все дороже становится - сегодня я уже и не подумала бы спать с кем-то другим.
  
  
  

НЕЗНАКОМЕЦ

   Я считаю, что пиво - это студенческий напиток. Самый студенческий из всех напитков, на которые вообще стоит обращать внимание. Именно он привносит в нашу полную зубрежки, учебников, тетрадей и прочих глупостей жизнь изрядную долю веселья и бесшабашности - неизменных спутников молодости и, следовательно, студенчества. Ведь на самом деле любой студент молод в душе, сколько бы лет ему ни было. Несмотря на ограниченность в средствах и на занятость в учебе, мы с друзьями-студентами регулярно находим и время, и деньги для того, чтобы собраться вместе и попить пива. Мы любим пить пиво.
   Не думайте, что пиво является самоцелью наших встреч, вовсе нет. Иногда мы собираемся у кого-нибудь на квартире, совместно делаем курсовые проекты или другие учебные задания - коллективное творчество, можно сказать.
   Конечно, всем вместе намного легче выполнять задания, скажем, по курсу деталей машин или теоретической механики - довольно неприятным предметам, знаете ли. В них очень трудно разобраться в одиночку. Кроме того, это совместное выполнение учебных работ дисциплинирует: бывает, что сам ни за что не заставил бы себя усесться за письменный стол, а когда вокруг еще несколько таких же страдальцев - что ж, приходится идти на подвиг и учиться, учиться, учиться, как завещал один известный умник.
   Ну и, конечно же, параллельно мы пьем пиво - либо после окончания курсовых проектов, либо одновременно с их написанием, особенно, если закончить всю работу за один день не представляется возможным.
   Вот и в это воскресенье мы встретились с друзьями на временно пустующей квартире моих родственников; каждый притащил с собой бумагу, ручки, калькуляторы, а один даже взял ватман и прочие чертежные принадлежности. И, естественно, все раздобыли немного денег для обязательно последующего после занятий пива. Из этого правила исключений пока что не бывало.
   Вообще-то, в сентябре месяце серьезно заниматься курсовыми проектами - это удел отличников и откровенных зануд, что, впрочем, чаще всего одно и тоже. Когда до сдачи курсового проекта еще более двух месяцев, то пиво само по себе выглядит куда актуальнее, чем скучные ряды цифр, колонки расчетов и глупые аккуратные линии на ватманах. А если вспомнить еще о другой студенческой забаве - преферансе, то рвение к учебе блекнет моментально. Поэтому наша сентябрьская попытка стать примерными студентами успешно провалилась - уже через час корпения над книгами в тишине оставленной родственниками квартиры раздался хорошо поставленный юношеский голос:
   - Ну что, может пивка возьмем, а?
   Эта оригинальная идея была с энтузиазмом поддержана массами, на кухне в тот же момент были обнаружены и вымыты пустые пластиковые полуторалитровые бутылки (заранее мною заготовленные), в комнате произведен подсчет имеющихся в наличии банкнот национального банка Украины, и двое из четырех присутствующих студентов отправились на угол соседних улиц к бочке с пивом.
   До вечера эта процедура повторялась еще дважды; к обеду курсовые проекты были небрежно отложены в сторону, а на письменном столе появилось зеленое сукно, колода игральных карт, и начался преферанс. Мы играли по мелочи, как настоящие студенты, но зато на реальные деньги - чтоб в душе не угасал азарт. Причем проигравший пулю тут же рассчитывался и требовал от выигравшего немедленно угостить всех присутствующих пивом, что неукоснительно выполнялось. Это было правилом нашей маленькой компании - все выигрыши и проигрыши умирали внутри нашего коллектива, дабы никто не затаил ни на кого никаких обид. Более всего мы не хотели бы поссориться.
   Еще полные летних впечатлений, морских приключений, которыми не успели поделиться друг с другом, еще не наобщавшиеся и не наигравшиеся в преферанс мы довольно быстро стали пьяными, веселыми и беззаботными - а это и есть именно то состояние, за которое я люблю свои студенческие годы, своих студенческих друзей и свое холодное пиво. Искрящаяся юмором беседа друзей, понимающих друг друга с полуслова - разве может быть что-то лучшее теплым сентябрьским днем, когда ты молод и у тебя есть немного местной валюты в кармане?
   Когда солнце на небе стало скатываться к горизонту, в воздухе запахло осенней прохладой и ветер несколько раз налетел на клен под самым балконом, с упоением трепля его красивые желтеющие листья, мы решили наконец все вместе выйти на улицу просвежиться. Кое-кто планировал отправиться домой, поскольку время было уже позднее, а кое-кто не думал ехать домой вообще - пустая квартира и мое гостеприимство предрасполагали к продолжению банкета. Единственное ограничение, которое перед нами стояло - завтра в девять утра нужно было появиться в институте на лекции по теории механизмов и машин. Туда стоило пойти, поскольку дотошный преподаватель всегда очень аккуратно вел подсчет присутствующих на его лекциях студентов.
   Мы посадили на трамвай одного из своих, так и не сумев уговорить его остаться и начать роспись очередной пули. Отойдя к хлебному ларьку, мы, трое оставшихся, приняли решение расписать еще двадцаточку (это как минимум) и, конечно же, обильно запить этот процесс пивом. Однако, подбивая остаток денег, мы с чувством неприятного удивления обнаружили, что купюр осталось очень даже немного. Мы стояли посреди улицы, рылись в карманах, слегка ошарашенные подобным сюрпризом, и думали, как же теперь выйти из этого затруднительного положения. Вообще, я смотрю в последнее время, что без денег почти любое положение становится весьма затруднительным.
   - Может, возьмем лучше бутылку водки? - предложил один, - а то денег нам здесь всего на три бутылки пива, это ж удовольствия на десять минут, мы и захмелеть не успеем.
   Вся фраза была произнесена слегка заплетающимся языком, так что я даже улыбнулся тайком.
   - А для преферанса хмелеть и не надо, - возразил другой, - если возьмем водки, то игры толком не будет.
   Я молчал, не вмешиваясь в этот спор, и курил. Я был уже достаточно пьян и вполне мог не пить больше ничего, но, конечно же, не отказался бы и от водки, если б она была таки куплена. Я вообще человек непритязательный - что водку пить, что пиво, мне все равно.
   Я отошел чуть в сторону, уселся на желтый заборчик, отделяющий проезжую часть от тротуара, и курил, разглядывая прохожих и меланхолически выпуская в остывающий воздух кольца дыма. Я пребывал в той благостной стадии опьянения, когда первое радостное возбуждение уже прошло, и я смотрел на мир слегка усталыми, но вполне дружелюбными глазами. Люди вокруг казались мне добрыми и хорошими по своей сути, и меньше всего я хотел конфликтовать с кем-либо. Мне даже не хотелось спорить с друзьями о нашем дальнейшем выборе - водке или пиве.
   - Не забудьте купить сигарет, - крикнул я им и оглянулся, услышав неподалеку какой-то шум.
   Я увидел, как от очереди за хлебом оторвалась стройная фигурка молоденькой девушки и стремительно помчалась прочь. А возле очереди остался стоять, как вкопанный, какой-то мужик. Он смотрел ей вслед. Его пристальный взгляд буравил ей спину, словно подталкивая вперед. Девчонка юркнула за угол дома и исчезла, растворившись в сгустившейся вечерней мгле. По ее бегству я понял, что она была перепугана не на шутку - ужас явственно просматривался в ее лихорадочной поспешности. Стих стук маленьких каблучков, фигурка растаяла, словно кусочек сахара в чашке черного кофе, а мужчина в сером неприглядном костюме и галстуке все стоял и смотрел ей вслед - так зло, так угрожающе, что я даже разозлился, хотя обычно редко злюсь. Но этот типчик вызвал конфликт, он нарушил гармонию, которая установилась между мной и всем остальным миром, и я не мог этого так просто ему оставить.
   Извращенец какой-то, - подумал я и решительно направился к нему, отбросив в сторону окурок.
   - Эй, ты! - громко сказал я, толкая мужика в плечо, - ты чего это здесь к девчонкам пристаешь?
   Он глянул на меня, и я на миг растерялся, пронзенный его взглядом, словно стрелой - он просто жег меня глазами, будто хотел испепелить на месте. Я бы даже сказал так: одними только глазами, без лишних слов и телодвижений он как будто хотел оттолкнуть меня прочь от себя - я поначалу отшатнулся и сделал шаг назад.
   Но в этот день я был пьян и решителен. И я не был маленькой испуганной девушкой, чтоб без оглядки бежать в ночь от этого каменного истукана.
   Мужик молчал, ничего не отвечая, и смотрел мне прямо в глаза немигающим взором. Где-то в глубине души я почувствовал страх, но постарался отогнать его, вдохнул поглубже и стал разглядывать этого странного человека. Опустив взгляд вниз, я увидел, что он держит какой-то предмет, крепко зажав его в ладони. Руку он прижал к груди, как будто пытаясь защитить от меня некую драгоценность. Его пальцы побелели от напряжения, кисть дрожала, а широкая грудь ходила ходуном - настолько он тяжело дышал.
   Да ты, парень, тоже боишься! - подумал я, ликуя, и почувствовал, как страх на минуту сковавший мое тело и отнявший дар речи, постепенно уходит.
   - Что это ты украл? - мои слова ударили по самому больному месту незнакомца, как хлыстом, даже лицо его перекосило от гнева, смешанного со страхом, - Что это такое у тебя в руке?
   Его молчание подтвердило мое предположение. Я увидел, что мужик пребывает в замешательстве - по-моему, он не рассчитывал, что я останусь здесь, рядом с ним, после такого яростного сверкания глазами. А тем более я еще и вопрос задал в самую точку - он даже задергался, заерзал на месте.
   Я схватил незнакомца за руку, он начал вырываться, упираясь ботинками в асфальт и отталкивая меня свободной рукой - то в грудь, то норовя попасть в лицо, да еще и больно так.
   - Ах ты гад! - вскричал я и ударил его в живот.
   Мужик охнул и затих на секунду, а потом с новой силой стал вырываться, рычать озлобленно и пихать меня в лицо своей костлявой ладошкой. Рука у него была холодной, словно неживой, пальцы жесткими и шершавыми, как наждачка - он расцарапал мне щеку.
   - Друг, что случилось? - услышал я за спиной голоса своих друзей-студентов, и сил у меня прибавилось.
   - Ах ты гад! - повторил я и отбросил от себя руку мужика, которой он упирался мне в лицо, - сейчас ты у меня получишь!
   Я так и не отпускал незнакомца, крепко держа его за прижимаемый к груди кулак - но ладонь он упорно не разжимал. Мужик пытался вырваться, но не мог. Не получалось. Мои друзья подошли к нам с двух сторон, обступили моего оппонента слева и справа, один из них положил ему руку на плечо и с высоты своих метра восьмидесяти восьми сантиметров вежливо спросил, понизив голос до шаляпинского баса:
   - Мужик, в чем дело?
   Незнакомец в сером пиджачке совсем растерялся, глаза его забегали от одного моего друга к другому - но мерзкий гипнотический взгляд здесь не сработал, это был дохлый номер. Он кашлянул, как будто пытаясь что-то сказать, а потом неожиданно залез свободной рукой в карман, достал оттуда горсть какого-то порошка и сыпонул мне в лицо. У меня тут же перехватило дыхание, сильно закружилась голова и перед глазами поплыли круги. Я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног и уже падая я услышал голос одного из своих друзей:
   - Стой, сволочь!
   Очнулся я на асфальте. Студенты склонились надо мной и заботливо поддерживали меня за голову и плечи. Когда я открыл глаза, они заулыбались облегченно и осторожно подняли меня на ноги.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросили они.
   - Да нормально, вроде бы... - ответил я, прислушиваясь к себе и чихая, - А где этот тип?
   - Он убежал, - махнул рукой один из моих друзей, - вырвался, догнал на остановке трамвай и уехал.
   - Козел, - пробормотал я.
   - Это точно, козел, - поддержали меня друзья, согласно кивая головами, - а из-за чего вы с ним сцепились?
   - Да он к девчонке какой-то у хлебного ларька пристал, - я устало отмахнулся, - она едва от него отвязалась. Убегала, как подстреленная. Похоже, извращенец... Это ж надо было так девчонку напугать!
   - Да уж, - согласились со мной студенты, - он точно какой-то ненормальный. У него голос такой, глаза, а этот его порошок...
   После всего этого мы все-таки купили сигарет, водки - теперь споров по выпивке не возникло - и отправились в оставленную мне родственниками квартиру играть в преферанс. Сначала я тщательно промыл глаза водой, немного пощипало, а спустя пять минут все прошло. Остались лишь незначительные неприятные ощущения, на которые я махнул рукой. Ход игры настолько захватил нас, что к полуночи мы все уже полностью забыли об этом странном случае и о том подлом незнакомце, который поступил так необычно - сыпонул мне в глаза какой-то непонятный порошок. Нормальные люди не носят с собой в карманах всякую гадость и не пристают к школьницам в очередях за хлебом.
   В тот вечер мы весело смеялись, шутили, пили водку и были поглощены азартом игры.
   Наутро, когда мы с большим трудом проснулись и стали собираться в институт, я опять внимательно осмотрел свои глаза, вплотную прижавшись лицом к зеркалу в ванной. Глаза были немного красноватыми, но это могло быть и от алкоголя, и от недосыпания - последнюю пулю мы доиграли только около двух часов ночи.
   Я покрутился возле зеркала, пожал плечами и отправился на лекцию - на эту нудную лекцию по теории механизмов и машин. В квартире мы дружно прибрались на скорую руку, чтоб у родственников не возникло ко мне претензий.
   Могу сказать, что никаких отрицательных последствий для глаз в дальнейшем не обнаружилось, чему я и рад от души.
   Однако же и угораздило меня влезть в уличную драку! Эх, говорила мне мама: не встревай, сынок, в уличные разборки - сам виноват останешься, еще и по морде получишь. Они пьяные, они дурные - а ты у нас, сынок, один такой умный, красивый и так далее, и тому подобное.
   Собственно, только одно мне странно: я никак не могу вспомнить лица незнакомца. Я помню его пронзительный вселяющий ужас взгляд, который и сейчас еще иногда мерещится мне в темноте вечернего двора или на ночных трамвайных остановках, но я не могу сказать даже приблизительно ни какого он роста, ни возраста его не припомню, ни цвета волос. Я помню только ощущение легкого омерзения и короткую, но сильную, волну ужаса, которая обдала меня, когда я схватил его за руку.
   Я рассказал обо всем этом моим друзьям-студентам, но они лишь посмеялись надо мной: мол, я слишком много пива выпил в тот вечер, потому и не помню его лица. Да и они, мол, именно поэтому не помнят тоже - ведь они, кстати, тоже не смогли мне внятно описать незнакомца. А что касается пива, так я скажу вот что: мы, бывало, этого чудесного напитка выпивали значительно больше, чем в тот день, и ничего - память не отшибало.
   Что ж, что было, то было, главное - все уже закончилось, и закончилось нормально. Я имею в виду без особых последствий - милиции там, шрамов на всю оставшуюся жизнь и прочих неприятных вещей. Иногда только я вспоминаю об этом странном случае, и тогда меня гложет любопытство. Что за любопытство, спросите вы? Да так, мелочь одна.
   Жутко интересно мне: что же такое ценное было зажато у незнакомца в кулаке, что он так не хотел с этим расставаться? Что такое он так жадно прижимал к своей груди, ведь он так и не выпустил это из рук, несмотря на все мои старания?
  
  
  

БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННОГО МЕСТА ЖИТЕЛЬСТВА

   Нынче я человек без определенного места жительства, или попросту бомж, как говорят люди, сокращая все четыре слова в одно. Такие, как я - теперь не редкость, поэтому я и не строю из себя нечто, не становлюсь в позу. Я ничего не говорю - просто так получилось, и я сам во многом виноват. Правда, исправить что-либо сейчас я не имею ни возможности, ни желания. Я привык, в общем-то, жить собиранием бутылок, макулатуры, металлолома, лазаньем по мусорным бакам и банальным попрошайничеством.
   Между прочим, так даже проще жить на белом свете - голова ни о чем не болит, ни о деньгах там, ни о вещах всяких, ни о работе, квартире, машине, жене... М-да, было и у меня это все когда-то, было, но сплыло. Лишь иногда я вспоминаю с сожалением о тех далеких днях - когда засыпаю в грязном холодном подвале трезвый, голодный и недовольный жизнью. Но такие дни случаются редко - волка ноги кормят, и я обычно, встав рано утром, до вечера успеваю раздобыть себе и еды, и воды, и выпивки, естественно.
   Выпивка - это вообще самое главное в примитивной бомжацкой жизни. Если выпить достаточно много, то уже нипочем становится и голод, и холод, и все остальное. Все становится по боку. В принципе, просыпаясь утром, я и стремлюсь дойти до такого состояния вечером - так бытие наше грешное кажется мне простым, совсем простым, даже легким, как ни странно. Да и не думается ни о чем, не вспоминается...
   Хотя, конечно, говорить о том, что моя жизнь прямо так уж легка, не приходится. Поймите меня правильно: она легка потому, что проблемы в ней намного меньше и незначительней сами по себе по сравнению с той, большой, жизнью - с семьей, детьми, обязанностями. Сейчас я никому ничего не должен, даже самому себе - и это, наверное, самое главное. Именно поэтому мне сейчас просто. А вот что касается бытовых мелочей и добычи куска хлеба на пропитание - думаю, здесь все со мной согласятся, что быть бомжом намного труднее, опасней и хуже.
   Но я не жалуюсь - я уже привык. Я только хочу рассказать вам о себе, о том, как я живу, как жил раньше и как докатился до жизни такой - просто так, я люблю поболтать.
   Сам я вообще-то из Чернигова, там я родился и закончил школу, а потом приехал в Запорожье к родственникам и поступил в институт. Дело в том, что я учился не очень хорошо, а родственники здесь обещали помочь с поступлением - вот так я и очутился в этом большом зеленом городе. Иначе из Чернигова сюда не ездят - оттуда все хотят в Киев, если получится, конечно.
   Здесь я женился, когда учился на третьем курсе, да так потом и остался жить - получил распределение на один из многочисленных запорожских заводов, начал работать и вести обычную для миллионов советских людей жизнь. Сам я по специальности инженер-электронщик, что в те времена считалось, между прочим, престижно.
   У нас с женой родилась дочка, родители жены, весьма состоятельные и влиятельные в Запорожье люди, сделали (тогда это называлось так - сделали) нам двухкомнатную квартиру в одном из быстростроящихся микрорайонов города, где мы и жили - не тужили. А жили мы неплохо - я работал на военном заводе, зарабатывал очень хорошие деньги; с другой стороны родители жены постоянно покупали что-нибудь нам в подарок - то холодильник, то магнитофон. Я взял на заводе в рассрочку мебель - тогда все так делали. Это оказалась одна из немногих моих личных покупок в дом.
   Ну, в общем, я начал пить. Я любил выпить всегда, еще в институте я изрядно прикладывался к бутылке, но в то время это было несерьезно, да и все вокруг относились к подобным вещам с пониманием: мол, молодо - зелено, женится - образумится.
   Но я не образумился. У нас на заводе была возможность доступа к бесплатному спирту - немного, конечно, но зато никто ничего не замечал. Только дурак мог не воспользоваться такой ситуацией! Мы и пользовались - я и еще двое ребят в цеху на участке, больше ни у кого доступа к спирту не было. Я, конечно, не считаю рабочих - но за теми вообще глаз да глаз нужен. Но мы так поставили дело, так прикрутили гайки, что кроме нас никто брать спирт не рисковал. А нам хватало вполне...
   Эх, сейчас бы мне в то время да на тот чудесный завод!
   Да, конечно, если бы я бухал за заработанные деньги, то моя жена быстро начала бы возражать. Но на зарплату я пил поначалу только два раза в месяц - в день получки и в день аванса. Это был, так сказать, официальный ритуал, с ним жена смирилась и скандалов мне не закатывала. А так - по сто граммов спирта на брата за полчаса до конца рабочего дня, болтовня по душам в курилке, и все - по домам в слегка приподнято-приглушенном состоянии. Сначала. Потом наши пьянки получили продолжение с выходом за территорию завода - мы стали выбираться в открытый неподалеку пивбар, где полировали принятый заранее внутрь спирт теплым, разбавленным водой пивом.
   Жена потихоньку стала роптать, потом ругаться и уходить с ребенком к родителям. В конце концов, после очередного скандала, мы долго выясняли отношения, решили помириться, и я клятвенно пообещал больше не пить, даже не задерживаться после работы. Мы сделали второго ребенка - думаю, это был совет ее родителей. Глупый совет.
   ` Я перестал полировать спирт пивом после работы - я просто стал брать больше спирта. Отлил себе в бутылочку несколько раз по ходу дня - и к моменту пересечения проходной жизнь уже играла всеми цветами радуги. Это было рискованно, но тогда я уже был готов идти на такой риск. Меня поймали раз, второй, третий. Сначала просто журили, потом строго предупредили, а в итоге выгнали с завода. Это было уже перед самым развалом Советского Союза - начались тяжелые времена, и панькаться со мной никто не собирался. Даже наоборот: от меня с удовольствием избавились, обнаружив подходящий повод. Работы в то время на заводе было уже очень мало - холодная война закончилась, начались конверсия и мир во всем мире - и голодные людские рты на брошенном на произвол судьбы государственном предприятии никому не были нужны. Вот же сволочи! Столько лет было им отдано, а они...
   Жена меня бросила и уехала к родителям навсегда. Я запил страшно, лишившись контроля со стороны своей дражайшей половины. Сдерживающий фактор исчез, и вскоре в пьяной драке мне проломили голову. Кто-то из случайных собутыльников бабахнул меня по темечку чем-то тяжелым, кирпичом, наверное. Я очень долго валялся по больницам, был при смерти, можно сказать, а жена в это самое время быстренько подала на развод и выписала меня из квартиры - помогли старые связи ее богатеньких толстопузых родителей. Я вообще-то не жалуюсь и никого не виню - это все-таки была ее квартира, ее родителями купленная, хотя не хорошо так делать с человеком, пока он в больнице лежит между жизнью и смертью.
   Я остался один на улице - без денег, без работы, без семьи и с неизгладимыми последствиями черепно-мозговой травмы. У меня были мои документы, я носил их все вместе, уложив в маленький целлофановый пакет, но очень быстро я их потерял - и паспорт, и военный билет, и еще какие-то бумажки, в том числе и справки из больниц. Был там и адрес моих родителей в Чернигове, и я так и не сумел его вспомнить потом.
   Черепно-мозговая травма - что ж вы хотели? Это вам не прыщ на жопе - это дело серьезное, требующее длительного лечения и тщательного ухода... Может, последствия травмы и нивелировались бы со временем, если б я был паинькой - пил бы лекарства, а не водку. Но я продолжал бухать, и мое состояние только ухудшалось. Поначалу я еще ходил по друзьям - у меня ведь были друзья тогда, а не только собутыльники - ночевал и кушал то там, то сям, а затем... Затем я помню очень смутно, что снова была пьянка, я начал чудить, как придурошный, потом полез драться к хозяину квартиры, в которой меня приютили, после чего я окончательно и бесповоротно оказался на улице.
   С тех пор никто из бывших друзей и знакомых меня и на порог не пускал. Я ходил на свою старую квартиру, к жене, сначала она просто не пускала меня в дом, потом стала вызывать милицию, а после продала квартиру и купила где-то в другом месте, в противоположном районе города. Больше я ее не видел... Хотя нет, однажды я, кажется, встретил ее в трамвае, но была ли это она - не знаю. Та женщина отвернулась от меня к окну и никак на мою улыбку не прореагировала. Я не уверен, что это была она. Я почти забыл ее лицо.
   А потом - не помню. Все такое смутное, непонятное, как во сне. Как в ночном кошмаре. Только в больнице, куда я снова попал по скорой помощи, я кое-как оправился, в голове просветлело, и я начал вспоминать свое прошлое и самого себя. В то время Украина уже стала отдельным государством, жить при этом становилось почему-то все хуже и хуже с каждым днем, и скоро меня поперли из больницы на все четыре стороны. Никому я не был нужен. Никто мне не помогал, никто не хотел заниматься моим здоровьем..
   Обидно, конечно, но я не жалуюсь - зачем кому-то заниматься мной, тратить свои силы и государственные деньги, которых-то и нет на самом деле, если все, что мне нужно было тогда и что надо мне сейчас - это хорошенько напиться и завалиться спать на полу в грязном подвале?
   Я довольно скоро столкнулся с другими бомжами, которых на улицах становилось все больше и больше. Они научили меня, как можно раздобыть себе поесть, выпить и даже приодеться. Они также, как и я, в этой жизни прежде всего хотели забухать, и с тех пор я не был одинок в своих каждодневных начинаниях. Я увидел неожиданно, что моя жизнь на улице - это в общем-то нормально, таких, как я, много на самом деле. И тогда я успокоился. Угрызения совести и мысли о том, как же я опустился, во что я превратился, покинули меня, точнее, я старательно отогнал их прочь. Отогнал навсегда. Я часто сталкивался с разного рода сбродом, мы пили дешевую водку и дружно ругали своих жен, сестер, братьев, матерей, отцов и даже детей - всех тех, кто якобы толкнул нас на улицу. Или, по крайней мере, не удержал от падения. Мы ругали государство, заводы и их директоров, больницы, ментов, бандитов, богатых, бедных, друг друга...
   Мы кляли на всех известных нам языках этот мир, каким бы он ни был на самом деле, и нам становилось легче.
   Вот так я и стал бомжом и остаюсь им уже много лет - я даже сбился со счета годам, проведенным на задворках. Бомж - понятие чисто советское, в Советском Союзе любой человек обязан был иметь прописку, работу и правильные политические взгляды. Нынче все это не обязательно, сейчас можно жить, где попало, владеть несколькими квартирами или домами одновременно, но тем не менее такое понятие, как бомж, не просто сохранилось, а приобрело широкую известность и стало даже ругательством среди молодежи - я сам слышал. Оно, наверное, приобрело некий новый смысл, которого не было раньше. Сегодня на улицах полно нищих и бродяг, не способных обеспечить себе пристойное существование, многие из них даже имеют свои квартиры, где они ночуют на старом отребье, но теперь всех их объединяет одно общее название, похожее на позорное клеймо - бомж. Теперь это не просто аббревиатура, а имя нарицательное.
   Что я делаю сейчас? Как и где живу? А я перебрался нынче в центр города, поближе к главному проспекту с его трамваями, троллейбусами, легковыми автомобилями, множеством людей и, как следствие, множеством пустых бутылок, окурков, объедков, обносок и даже денег. Да-да, здесь легче, чем где бы то ни было, выпросить мелочь на водку. Некоторые умники вместо денег дают тебе булку или еще какую-нибудь снедь. Конечно, это не так уж и плохо, это хорошо, в общем-то, спасибо им, этим умникам, но иногда нужны именно деньги, потому что так хочется выпить, так хочется, что готов завыть, как серый тамбовский волк на луну. А ведь не скажешь сытому прохожему с самодовольной рожей на улице: Слышь, купи водки - трубы горят! Хотя, надо сказать, действуют иногда и такие слова, а не жалостливое: подайте на хлебушек или три дня крошки во рту не было.
   Я облюбовал себе один подвал в доме старой сталинской постройки - подвал огромный, задуманный изначально как бомбоубежище, и очень теплый. Здесь часто трутся бомжи, алкаши и малолетки, поэтому подвал тщательно закрывается на замок, а приблизительно раз в неделю ходит по гулким темным коридорам какой-то человек с фонариком - лампы-то далеко не все уже горят - и гонит всех непрошеных гостей прочь. Может, кто-то из местных, не знаю.
   Но я хитрый: у меня есть свой собственный тайный ход внутрь, не через дверь, которым я пользуюсь каждый вечер. Я живу здесь один, не привожу сюда никого, чтобы не светиться слишком перед местными жителями и чтобы не раскрывать никому свой секрет - если бы я показал этот тайный ход одному бомжу, то через неделю им воспользовались бы уже все бродяги в округе. Кроме того, я не оставляю после себя следов в подвале, я все свои вещи (а их у меня немного) каждое утро выношу с собой в мешке, и кто бы там внизу не ходил по подвалу и не выгонял бомжей на холод улицы - он никогда не найдет моего укромного местечка, можете быть в этом уверены.
   С утра я выбираюсь на проспект и начинаю искать бутылки. Чтобы найти что-нибудь стоящее, необходимо выходить очень рано, даже затемно порой. Кто рано встает, тому и Бог дает, как говорится. Возле меня как раз расположено одно кафе, летом на улице полно столиков, рядом несколько коммерческих киосков - здесь всегда есть чем поживиться. Пустые бутылки, бумага, паки из-под пластиковых баклашек - целые залежи драгоценностей. Чуть дальше по проспекту находятся старая аптека, магазин и трамвайно-троллейбусная остановка. Все эти объекты, кроме аптеки, приносят мне некоторый доход. Думаю, что если бы аптека работала, то и она тоже была бы мне полезна - мне вообще выгодно все, что связано с большим скоплением людей.
   Вообще, с этой аптекой какая-то странная история. Я припоминаю, что после девяносто первого года ее выкупил кто-то из бывших медиков, но скоро он попался на наркотиках - то ли он их делал, то ли ими торговал - дело рассматривалось в суде, потом все долго висело в воздухе, а аптека все это время была закрыта и никто ее не покупал. Сейчас ее фасад - это настоящий кошмар, если сравнивать с соседним вновь отремонтированным магазином, или с кафе, или даже с трамвайной остановкой, которую тоже довели до ума владельцы двух коммерческих киосков. Я слышал, что это городские власти заставляют их делать подобные красивые ремонты - и плитку вместо асфальта положить, и пластиковую яркую будку на остановку поставить.
   Но я смотрю - что-то все-таки в этой аптеке происходит. Там, внутри, чего-то делается, причем уже довольно давно. Я так думаю, что уже с год, как ее кто-то выкупил и что-то там в середине производит. Нет, это не ремонт - ремонт я бы узнал по кучам стройматериалов, по наличию рабочих, по пыли и специфическому шуму. Может, новый хозяин аптеки тоже взялся производить наркоту? Все происходит так тихо, как будто прячась - исподтишка, что ли. Что-то за пыльной витриной шуршит, грюкает иногда, позвякивает...
   А где-то раз в месяц аптека даже начинает работать: на проржавелых дверях появляется вывеска открыто, и время от времени туда заходят люди. Я как-то решил понаблюдать за аптекой и притаился под пластиковым навесом остановки с бутылкой пива в руках, подаренного щедрым прохожим. В течение двух часов, пока это заведение было открыто, в него вошли восемь человек, и почти все они были довольно странного внешнего вида. Двое нормальных посетителей были скорее всего просто случайными прохожими, заскочившими в аптеку ненароком - я так себе мыслю. Они пробыли в середине недолго - минуты по две-три каждый, как раз столько, сколько пробыл бы там любой простой покупатель - купил себе свое лекарство и пошел на выход.
   А вот те, другие покупатели, странные... Почему я называю их странными? Ну, не знаю, они были и одеты как-то непонятно, в одежды какие-то немодные, несовременные - таких сейчас вроде и не купишь нигде, и в ателье не шьют таких. Да и вели они себя так, словно были не от мира сего - как инопланетяне, что ли? Или как сумасшедшие из дурдома - я-то бывал там, я знаю, уж можете мне поверить. Они будто бы жили своей собственной жизнью, которая в них, внутри, а на внешний мир, в котором мы все живем, значит, почти никакого внимания не обращали.
   Так вот, эти странные посетители оставались в аптеке где-то по полчаса, а то и минут по сорок каждый, словно они какие-то особенные гости, а не простые покупатели - как будто для них там что-то персонально изготавливалось. Потом они выходили наружу и уходили прочь - быстро, на негнущихся ногах, как на протезах. Они спешили улизнуть в переулки рядышком - то ли словно за ними кто-то гнался, то ли будто преступники с места преступления. Странные это были посетители, одним словом, странные.
   Как-то я решился тоже сунуться в аптеку - любопытство меня взяло, знаете ли. Поднялся я, значит, по выщербленным ступенькам прямо к грязной двери и только за ручку потянул, как изнутри мне навстречу высунулся какой-то тип. Огромный, страшный, и какой-то темный, что ли. Как будто он все время в тени находился, и солнце никак не могло его осветить. А день-то как раз солнечный был, между прочим, ни тебе дождичка, ни тучек на небе.
   Он только глянул на меня, и я похолодел весь. У него были такие глаза... Не помню сейчас точно, какие они были, но от его взгляда веяло ужасом, это-то я запомнил хорошо, это я вам как бомж говорю - мы, бомжи, такие вещи за версту чуем. Нам людей надо чувствовать на расстоянии, это не прихоть какая-то, а необходимость для нас - чтоб в беду не попасть с каким-нибудь козлом неприятным или бандитом. Или наоборот - чтоб денег на водку выпросить у человека душевного, мягкого... На такого только чуть нажать надо - и все, денежки уже в кармане.
   Так вот, высунулся этот тип мне навстречу из аптечной двери, с полминуты разглядывал меня пристально, прямо глаза в глаза, а после и говорит, так тихо, так нетребовательно:
   - Пошел вон, - и я тут же скатился вниз по ступенькам, в одну секунду очутился на тротуаре, а через десять меня вообще уже не было видно на шумном проспекте посреди города.
   Этот тип был не просто странным, он был страшным, как пугало средь безлунной ночи в глухой степи. Он натурально внушал мне ужас, я вам говорю.
   С тех пор я плюнул на эту аптеку, все мое любопытство отшибло в один момент, и я теперь стараюсь обходить это место десятой дорогой, куда бы я не задумывал себе идти. И знаете что - это правильно, ну его этого дурака из аптеки, мало, что у них на уме, у этих бандитов? Их нынче столько в городе развелось... Мракобесие целое, я вам скажу!
   Я просто хожу себе по улицам, собираю пустые бутылки, макулатуру, металлолом. Что мне, много надо? Выпить, поесть, приодеться в какое-нибудь тряпье, да и то изредка. А переночевать у меня сейчас есть где - я своим подвалом бомбоубежищным очень даже доволен.
   Я не жалуюсь, нет, вы не подумайте - я в своей жизни почти во всем сам виноват, а теперь мне даже легче так жить. Только вот иногда по ночам, когда не спится от малого количества алкоголя в теле, да еще от холода зимнего, или от болей в пробитой голове - так тоскливо на душе становится, так тоскливо...
  
  
  

ДРАКА

   Я работаю вагоновожатой трамвая - работа так себе, не лучше и не хуже, чем любая другая. Не скажу, что она мне очень уж нравится, но в принципе - ничего так, вполне нормальная работа. Монотонная, конечно, но это меня устраивает - я сама по себе такая, что не люблю резких перемен, неожиданностей всяких и, главное, не люблю, чтоб начальство стояло над душой. Есть же такие начальники: дадут тебе какое-нибудь задание, а сами стоят и смотрят, что и как ты делаешь. И поучают еще - это ж надо! А здесь в этом смысле хорошо - уехал с утра, и катайся один без присмотра, только в график попадай себе, и все.
   Поэтому есть только две вещи, которые мне не нравятся в работе вагоновожатого трамвая. Первая - это зарплата, и здесь меня, думаю, многие поймут, а вторая - пассажиры. Ну, с зарплатой все ясно - кому из простых рабочих людей нравится сейчас их зарплата? А вот если с пассажирами не все понятно, так я объясню. Нет, вы не подумайте, не все пассажиры мне не нравятся, конечно, а только пьянь всякая, бомжи вонючие и блохастые, некоторые детишки ненормальные, которые норовят перед самым трамваем дорогу перебежать, да еще придурки. Я называю этих людей именно придурками: вроде и одеты прилично, не алкаши, не бродяги, а с головой что-то не то, явно - и это сразу видно. Ведут себя странно: то задумаются и стоят на проходе, так что их всем остальным обходить приходится, то сломя голову бегут через рельсы под самым носом, то в закрывающуюся дверь ломиться вздумают, а то еще и ругаться начинают с другими пассажирами, с кондуктором или даже со мной - мол, не так везешь, трясет их, видите ли, дергает и все прочее. Держаться за поручни надо, понятно? Тогда и дергать при езде не будет.
   И, конечно, тяжело с пенсионерами. Они драк не затевают, в салоне водку не пьют и сигарет не курят, но именно они время от времени пишут жалобы нашему начальству в трампарк, звонят и хают водителей, кондукторов, салоны, маршруты и графики. И все это с четким указанием номеров трамваев, маршрутов и времени - с точностью до минуты. Да что там время от времени - постоянно пишут. Покоя от них нет. Но что с них возьмешь? Люди они старые, к ним нужно с пониманием относиться, с уважением. У меня у самой мать пенсионерка - она меня поздно родила, ей тогда уже тридцать было - так что я хорошо знаю, каково им на этом свете. Вот так зайдет какая-нибудь старушка седая в салон, еле-еле ползет, а у меня сердце кровью обливается - я в ней сразу свою маму вижу...
   А еще есть эти дети, школьники - с ними тоже надо ухо в остро держать. То, что они постоянно норовят бесплатно проехать - это еще ладно, полбеды, это проблема кондуктора, а не моя. Плохо то, что они такие резвые, такие шустрые - то вдруг им выйти надо в самый последний момент, когда вагон вот-вот тронется, то внутрь заскочить, то через перекресток перебежать на красный свет. Их никак нельзя предсказать, да и уследить за ними трудно - глаз да глаз нужен. У меня у самой дочка такого возраста, так я ее все учу, все воспитываю, как надо себя на улице вести - да только толку мало. Она такая же быстрая, такая же непредсказуемая, как и эти деточки в моем трамвае - носится по дорогам, как угорелая. Я ее как-то видела из трамвая, она с подружками перебегала на красный свет - ох, я ей дома устроила потом головомойку...
   Да что я вам все в общем рассказываю? Хотите примеров - вот вам наглядный пример: ехала я недавно в центре города, по проспекту, ближе к вечеру - уже темнело. Минуты три простояла на остановке - и люди уже вышли и зашли, так светофор красным светом загорелся, и я осталась стоять с открытыми дверьми. У нас в городе почти все трамвайные остановки пред светофорами расположены. И вот, значит, зеленый свет сменяет красный, машины рядышком уже тронулись, я спокойно, не глядя, двери закрываю - кто хотел, тот уже зайти и выйти десять раз мог успеть. И чтобы вы думали? Откуда ни возьмись вылетает один придурок - да, именно придурок - пред машинами перебегает улицу и ко мне в закрывающиеся двери вламывается - я его даже придавила слегка, не увидев поначалу. Водители автомобилей давят на педали тормозов, снаружи, с проезжей части, слышны визг тормозов и ругань. А он торчит у меня в дверях, красавчик - одним плечиком и головой внутри, а всем телом снаружи. И ведь мало того, что своими ручонками мне чуть двери не поломал, пока внутрь продирался, так еще и мужчину какого-то толкнул - тот уже готовился на выход на следующей остановке и потому спустился на нижнюю ступеньку перед самой дверью.
   Я двери снова открыла, чтоб этот тип мог спокойно войти, а не ломать мне трамвай, потом закрыла, трамвай вперед по рельсам покатила, а сама про себя ругаюсь, называю его придурком в полголоса, да еще и в салон из кабины выглянула: что там за урод такой заскочил? Смотрю - мужик, как мужик, лица сейчас не вспомню, а костюм на нем вроде бы приличный был одет, и не грязный, и не мятый - чуть заношенный, правда. Да и вид у него не алкашеский был, без красного носа и прочих прелестей. Вот только черты его лица... Нет, сейчас я никак не могу их вспомнить. Хорошо помню только, что взгляд у него был какой-то сумасшедший - такой пронзительный, что мне даже страшно стало, когда он на меня глянул. И сейчас еще мурашки по телу пробегают, как припомню глаза эти...
   Ну, значит, я еду себе, а тут слышу, что мужчина, которого он при входе толкнул, пьяно начал:
   - Ты чего, козел, не видишь куда прешь?
   А тот глянул на него так пристально, так внимательно и прорычал в ответ низким хриплым голосом:
   - Отстань от меня! - от этого голоса мне даже не по себе стало, холодок какой-то по спине пробрался.
   Все, думаю, сейчас начнется. Один пьяный в стельку, другой - явно ненормальный - точно драться станут. Я-то знаю, мне в подобных ситуациях бывать приходилось не один раз.
   Я открыла кабину, высунулась и громко и строго сказала, надеясь их угомонить, пока не началась драка:
   - А ну прекратите!
   И зачем я это говорила? Только я произнесла эти слова, как они словно с цепи сорвались: пьяный навалился на придурка в приличном костюме, навалился всем телом, за шею его схватил и давай головой о железо двери бить. Так жестоко, что у меня комок поперек горла стал.
   - Прекратите! - я прямо заорала, пытаясь становить это мерзкое побоище, но все было напрасно.
   - Ты смотри, какой умный! - Закричал пьяный, пыхтя от напряженной борьбы, - Я тебе щас покажу!
   - А-а-а! - завыл придурок, и люди в салоне оживились, зашевелились, заохали и начали причитать.
   - Прекратите, я кому говорю! - еще раз крикнула я, но они не обратили на меня никакого внимания.
   Ненормальный тип с озверевшим выражением лица стал отбиваться от пьянчужки, они сцепились не на шутку - трещали двери, кулаки с глухим стуком ударялись в бока и плечи дерущихся, пассажиры в салоне разошлись в разные стороны, чтоб не попасть под горячую руку. Потом они перестали махать кулаками, а стали бороться, упираясь в пол ногами и хватая друг друга за руки, шею, одежду. Пьяный оторвал придурку карман на его костюмчике.
   Я подъехала к следующей остановке и распахнула двери.
   - Выходите, а не то я вызову милицию! - крикнула я им и высунулась в салон, чтоб увидеть развязку.
   Две секунды они стояли на подножке, раскачиваясь и как будто раздумывая, что же делать дальше, а потом рухнули вдвоем наружу - на асфальт, под ноги людям, которые собирались зайти в трамвай.
   Слава Богу, - подумала я, - а там, на улице, хоть поубивайте друг дружку, идиоты, мне все равно.
   - Получи, гад, получи! - орал пьяный, задыхаясь.
   Они катались по остановке, сцепившись в объятиях, и пьяный норовил высвободить правую руку и ударить психованного с его дикими глазами кулаком в лицо, но все путался в складках одежды.
   - Что же вы делаете! Мужчины! - испуганно вскрикнула снаружи какая-то женщина и отскочила в сторону.
   Вдруг придурок изловчился, вырвался, вскочил и ударил лежащего на асфальте пьянчужку изо всех сил ногой в бок - даже я из трамвая услышала звук удара. Пьяный громко охнул от боли, а псих начал убегать. Он пересек проезжую часть улицы и помчался по тротуару вдоль дороги, петляя между прохожими и отталкивая их прочь от себя.
   А его противник свернулся на земле калачиком, схватился за бок и даже не думал вставать - не то, чтобы гнаться за придурком. Он стонал и откидывал назад голову - я увидела его лицо, оно было перекошено от боли.
   В это время я закрыла двери и поехала дальше, а сама все смотрела в окно наружу, выглядывая убегающего типа. Я следила за ним, пока могла его видеть, пока трамвай, набирая скорость, не оставил его позади. Мне почему-то стало интересно, куда он скроется - ведь ему теперь даже и не нужно было убегать, его никто не преследовал. Я увидела, как он подбежал ко входу в старую аптеку и изо всех сил принялся колотить в ржавую дверь.
   Ну точно придурок, - подумала я, - натуральный псих. Эта аптека не работает уже лет пять наверное, даже от вывески одна буква отвалилась, и хулиганы стекла повыбивали. Куда ж ты ломишься?
   Представьте себе, каково было мое удивление, когда я заметила, что входная дверь в аптеку открылась и на пороге промелькнула какая-то темная фигура. Придурок прошмыгнул мимо нее внутрь, а мой трамвай унес меня прочь от этой остановки, от этой аптеки и от этой драки.
   Вот так вот. Вот такие случаются истории в общественном транспорте. Такие вещи творятся иногда на центральном проспекте города среди бела дня - просто на голову не наденешь. И все это в трамвае, где полно людей, где у водителя есть радиосвязь и он в любую минуту может вызвать милицию - нет, это никого не пугает. Если мужик пьян, или если он ненормален, вроде этого, с горящими глазами - то ему и море по колено. Он о последствиях не думает, нет, он лезет себе на рожон... А, ладно, что мне вам говорить? Вы и сами наверняка видели подобных идиотов на улицах не один раз, вас такими рассказами не удивишь. Ох, уж эти мужики, вы ведь и сами знаете - только мужчины такое чудят, бабы поспокойнее будут, без подобной придури, без драк там и порчи имущества. Сильный пол называется...
   А знаете, что самое смешное? Что именно таким типам все сходит с рук, с них, как с гуся вода. Я просто уверена, что тот пьяный очухался через пять минут и преспокойненько добрался себе домой тогда, и что бок у него поболел у него немножко - пару дней - а потом он снова полезет без раздумий в пьяную драку.
   Да, чуть было не забыла самое окончание этой истории. Ехала я, значит, все дальше и дальше в тот день по рельсам, а где-то через пару остановок, когда большинство пассажиров вывалило наружу для пересадки на другой маршрут, людей в салоне стало поменьше, ко мне в кабину подошла кондукторша и показала какую-то железяку на ладони.
   - Гляди, - говорит она мне, - это тот ненормальный обронил, когда дрался. Он ее все время в кулаке зажатой держал, а потом она выпала на пол, когда другой его головой об дверь стал бить. Я совсем близко стояла и все прекрасно видела - эта железка выпала и заблестела на полу.
   Я посмотрела на ее ладонь и сказала:
   - Вроде как шестеренка какая-то.
   - Да, похоже, - подтвердила моя кондукторша и повертела ее между пальцев, - а блестит, словно золотая. Как думаешь?
   - Да ну тебя! - засмеялась я, - так уж и золотая!
   - А она тяжеленькая, как золото, - серьезно проговорила кондукторша и взвесила шестеренку на ладони.
   - Нет, Маня, поверь мне, это не золото, - я опять засмеялась, - шестеренок из золота не делают.
   - Да, это точно, - вздохнула она, - и что с ней делать? Ума не приложу... Что делать с ней, а?
   - Да выбрось ты ее, - я фыркнула и пожала плечами, - чепуху такую. Зачем она тебе нужна?
   - Ну, не знаю... - похоже было, что она на минуту заколебалась, как будто эта дурацкая железяка могла иметь для нее какую-то ценность.
   - Давай выбрасывай! - поторопила я ее, удивляясь этим колебаниям, - тебе еще железок всяких не хватало!
   Она вздохнула и, решившись, швырнула шестеренку в распахнувшиеся на очередной остановке двери. Снаружи не было ни одного человека, и сгустившаяся темнота позднего осеннего вечера поглотила ее без единого звука.
   Кондукторша отвернулась и вышла из моей кабины, словно обидевшись на меня за что-то. А я ехала вперед и вперед, рассекая тьму лучами фар и думала о том, какую же еще гадость мог везти в карманах тот псих?
  
  
  

СГОРЕВШИЙ ТРАМВАЙ

   Я проснулся рано утром - еще не было и шести. Я лежал в серой мгле осеннего утра и разглядывал призрачные расплывчатые тени на потолке. Я ни о чем не думал - я лишь прислушивался к себе, чтобы определить свое настроение. Это вообще-то очень важно - в каком настроении ты проснулся.
   Что-то тревожное копошилось в груди - что-то тяжелое лежало на сердце, будто камень, и тянуло вниз. Уже не первое утро я просыпался в отнюдь не радужном настроении, какое-то недовольство поселилось внутри, и каждый раз, просыпаясь, я неприятно ему удивлялся.
   В шесть часов прозвенел будильник, и я встал, чтобы идти на работу. Сквозь полумрак комнаты, созданный полотном штор, тщательно закрывающим окна, я неспешно пробрался на кухню, где было чуть светлее. Не зажигая свет, я нашел на подоконнике пачку сигарет и закурил, глядя во двор. Понедельник, шесть утра, наступает очередная рабочая неделя... Нет, я не был с бодуна, но в какой-то момент я совсем потерялся во времени и пространстве - словно я повис где-то между землей и небом, не падая, не взлетая, никуда не направляясь. Я стоял на темной кухне, курил в форточку, разглядывал хмурую улицу и думал о том, зачем все это. У меня иногда бывают подобные глобальные мысли, особенно если я в тоске - тогда я смотрю на самого себя как будто издалека и вижу, какой я маленький на самом деле. Обычно я гоню такие мысли прочь, чтобы не раскисать окончательно, но в то утро я спросонья позволил им завладеть моим сознанием. Я увидел себя из дальнего угла кухни - откуда-то сбоку, с левой стороны. И вся моя скучная и мелочная жизнь всплыла перед самым лицом, обжигая прохладным ветерком неудачи.
   Скучная жизнь, скучная работа на едва дышащем скучном заводе - скука, одна только скука вокруг. Маленькая и нерегулярная зарплата, отсутствие каких бы то ни было перспектив и планов на будущее - подобная картинка особого оптимизма не внушает, знаете ли.
   Я посмотрел сквозь стекло на небо - похоже, что собирался дождь. За ночь нагнало ветром откуда-то целую армию тяжелых свинцовых туч - они повисли над крышами домов серым маревом так низко-низко, будто вот-вот начнут цеплять старую дырявую черепицу своими толстыми брюхами, наполненными холодной водой. На улице было темно, ветрено и тоскливо.
   Я вздохнул. Может, это погода виновата в моем сегодняшнем гадком настроении? В моем состоянии - таком разобранном, таком подвешенном, когда голова кружится и ноет, и пухнет от мыслей, неприятных осенних мыслей, и ничего хорошего, ничего путнего прийти в нее просто не может?
   Возможно, что и так, и во всем виновата мерзкая осенняя погода. Все возможно в этом мире. Я выбросил окурок в форточку и поставил на конфорку чайник. А, может, все дело в одиночестве? Мне уже двадцать пять лет, у меня своя собственная маленькая однокомнатная квартира - самая обычная хрущевка, доставшаяся мне в наследство от бабушки, царство ей небесное, и я не женат. В моей квартире пусто, тихо и иногда слышится мышиный шорох под половицами. Время от времени меня посещают подруги и незнакомки, но их короткое появление лишь слегка скрашивает мое одиночество - все они не играют в моей жизни никакой особой роли. Впрочем, как и я не очень-то важен для них - это похоже на то, как люди случайно ударяются плечами, когда идут по шумной улице в час пик.
   Многие мои друзья уже давно обзавелись семьями - женами, детьми и проблемами, на которые постоянно жалуются и от которых иногда убегают выпить с друзьями водки - туда, где не слышны надоедливые голоса их жен. Они частенько заходят ко мне, я выслушиваю их жалобы, наливаю в рюмки из запотевшей бутылки и хрумкаю соленым огурчиком, понимающе поддакивая и кивая головой.
   Как же им нелегко, - думаю я, в сотый раз выслушивая одни и те же проблемы одних и тех же друзей.
   А потом просыпаюсь утром в шесть часов, когда за окном еще темно и накрапывает дождь - просыпаюсь один в холодной тишине, в тоске, потерянный во времени и пространстве, просыпаюсь еще до пронзительного звонка своего будильника, будто бы будит меня нечто чрезвычайно важное или нестерпимо надоевшее.
   Может быть, если бы рядом плакали маленькие дети, и уставшая жена тыкала бы тебе в карман записку с перечнем продуктов, которые необходимо купить после работы в соседнем магазине - супермаркете, оформленному по последнему слову дизайна, - то тебе было бы веселее или, как минимум, не так одиноко?
   Я задал себе этот вопрос, тут же фыркнул и углубился в поедание бутербродов с вареной колбасой. Я быстро позавтракал, залпом допил уже остывший чай и постарался усилием воли заставить себя забыть о своих глупых утренних мыслях, что предательски проникали в сердце все глубже и глубже.
   Мне только жены сейчас не хватает, - подумал я, закуривая очередную сигарету, - например, Танюхи... Ха -ха-ха! Да я бы повесился на третий день! Она начинает хозяйничать здесь, у меня, даже когда просто остается ночевать. И то ей не так, и это... А если бы она была моей женой? Не-ет, не надо, не зря я не люблю, когда она задерживается у меня излишне долго.
   Я поежился, представив себе перспективу получения вводных директив и наставлений в утро, подобное этому.
   Уж лучше я сам как-нибудь решу, что и как мне делать, без чьей-либо помощи, - подумал я, усмехнувшись.
   Мне бы работу, на которой деньги нормальные платили бы - вот что мне надо, тогда уж я справлюсь как-то с утренней тоской, я и планы на будущее смогу себе составить и жену найду... Но только тогда - когда смогу уверенно смотреть утром в такой вот ненастный осенний день.
   Довольно быстро я умылся, побрился, одел свежую, похрустывающую под пальцами рубашку, пиджак и вышел из дому - подальше от тишины, тоски и одиночества. Не зря я захватил с собой зонтик - брюхо неба таки лопнуло, и асфальт под ногами моментально почернел от крупных частых капель. Я с треском раскрыл большой купол своего зонта и направился к трамвайной остановке, откуда я каждый день добирался в переполненном трамвае к родному заводу. Восемь остановок, семнадцать-восемнадцать минут пути - все проверено годами одной и той же утренней дороги.
   Сегодня остановка была пуста - то ли я вышел рановато, спеша избавиться от тревожившей меня тоски, то ли соседний завод не работал, как это частенько бывает нынче с большинством заводом неметаллургического профиля, и мои обычные попутчики остались дома мирно спать.
   Резкий холодный ветер привел меня в чувство, утренние раздумья улетучились, как и не бывало, но настроение почему-то все никак не хотело улучшаться. Я ходил вдоль рельсов туда-сюда, глядя то в направлении светлеющего горизонта, откуда должен был появиться желто-красный трамвай, то под ноги, чтобы не вступить ненароком в быстро образующиеся в неровностях асфальта лужи.
   Вдруг внизу, под ногой, что-то блеснуло ярко - так странно, ведь в тусклом свете дождливого утра блеск вряд ли был возможен. Ведь не было не только прямых солнечных лучей - вообще не было достаточного освещения. Заинтересовавшись, я наклонился к самой земле и поднял тяжелый для своих небольших размеров металлический предмет. Это была маленькая шестерня, миллиметров двадцать в диаметре по вершинам зубьев, первоначально тщательно отполированная, а затем изрядно поцарапанная. Очевидно, нелегкая судьба досталась тому механизму, в составе которого этой шестерне довелось работать изначально. По своей скучной работе на заводе мне частенько приходилось видеть и даже щупать различные машины и механизмы, в том числе и редукторы, так что я сразу мысленно стал прикидывать возможную принадлежность данной шестерни. Но что-то ничего знакомого на ум не приходило.
   Я вертел шестерню в руке, разглядывая ее странный блеск, и не менее странные мысли неожиданно стали роиться у меня в голове. Нет, это не были мысли об одиночестве, бессмысленности бытия, возможной женитьбе или мизерной зарплате. Что-то совсем постороннее, абсолютно чужое и даже непонятное родилось где-то в подкорке головного мозга и начало пробиваться наружу сквозь жировые отложения будущего атеросклероза. Тук-тук, - постучалось это что-то в череп изнутри, и стук болью и страхом отозвалось во всем теле.
   Едва мысль сформировалась в мозгу с определенной четкостью, как я с ужасом и омерзением отбросил шестеренку прочь. Эта мысль была ясной, понятной и очень-очень короткой - на миг она превратила мой мозг в прекрасно отлаженный быстрый и холодный механизм. И этот механизм испугал меня своей холодностью, жестокостью и злобой, что сквозили в каждом повороте его движущихся частей - это было похоже на злобно рычащий автомобиль, который несется с дикой скоростью вперед, чтобы сбить переходящего улицу прохожего. Эдакий автомобиль-охотник.
   Но едва я выпустил шестерню из пальцев, как мой мозг снова превратился в лениво ворочащееся с боку на бок толстое животное, думающее не о том, через раз и не по порядку - по крайней мере он показался мне таким после того рычащего дикого зверя. Это был мой родной мозг, я его узнал и даже обрадовался этому беспорядку мыслей, что творился в нем с самого утра. А та короткая мысль исчезла, растворилась во мраке, словно вспышка молнии посреди черного бархата ночи - оставив после себя яркую полосу, которую видишь еще какое-то время, зажмурившись.
   Я не смог ее запомнить. Отпечаток этой молнии растаял, осталась только тень, остался лишь силуэт, но суть мысли исчезла безвозвратно. Мысль была страшной и омерзительной - будто ты полез в кастрюлю за сладким пирожком, а попал пальцами в холодное и скользкое рыбье нутро с вывернутой наружу требухой. Вот только это-то я и запомнил, запомнил надолго, а саму идею, какие-то слова или образы - нет, это все вылетело из головы прочь, и я утратил их навсегда. Потом я пытался вспомнить мысль того утра, но так ничего и не получилось.
   Чему я, собственно говоря, даже рад. О такой утрате я нисколько не сожалею - думаю, что меня поймет тот, кто хоть раз испытывал нечто схожее, кто хоть раз сталкивался с тем, с чем лучше не встречаться никогда. Я всего лишь увидел старый добрый окружающий мир в отвратительном отсвете зла - наверное, это можно назвать именно так. Это было похоже на ночной кошмар, от которого просыпаешься в холодном поту в темноте и стараешься поскорее забыть свое страшное видение, чтоб не бояться снова заснуть.
   Меня всего передернуло, я сплюнул на рельсы и дрожащими пальцами потянулся в карман за пачкой сигарет.
   - Что за чертовщина! - раздраженно пробормотал я, подкуривая и пытаясь унять дрожь в пальцах.
   Огонек сигареты скакал в ладони, словно ковбой на необъезженной лошади - не желая замирать в покое. Глазами я отыскал шестеренку - она упала на трамвайный рельс, закатившись в специально сделанный под него желобок в бетоне. Я сделал шаг по направлению к ней и даже наклонился слегка, будто думая поднять ее, но остановился на полушаге и замер, поймав себя на этом непроизвольном движении. Я долго и удивленно смотрел на маленький кусочек металла. Я курил, разглядывал его и никак не мог поверить в то, что такая мелкая, пустяковая на первый взгляд штучка смогла каким-то образом повлиять на ход моих мыслей, но факт оставался фактом. Факты вообще вещь упрямая, да и самому себе не соврешь, даже если очень захочешь. Когда я взял шестерню в руку, в тот же миг кардинально изменился весь способ моего мышления, казалось, что я вижу все те же привычные вещи вокруг себя, но они стали другими - в них появилась какая-то тайная внутренняя суть, которой я никогда раньше не замечал. Причем эта суть перевернула все с ног на голову - настолько она была злой, холодной и отвратительной.
   Я просто-напросто испугался. Я как будто на секунду очутился в шкуре убийцы-маньяка и увидел мир его глазами. Когда же я выронил шестеренку на дорогу - все вернулось на свои места, причем тут же, сразу. Остался лишь гадкий неприятный след в душе, мерзкое воспоминание из числа тех, от которых перехватывает дыхание и в бешеном ритме заходится сердце, едва только они приходят на ум. Связь между странной шестеренкой и этими изменениями в моем сознании была для меня настолько очевидной, что я ничуть в ней не засомневался.
   Сначала у меня возникло сильное желание поднять эту отвратительную металлическую деталь, чтобы рассмотреть и изучить ее получше. Несмотря на мой страх, возникший при прикосновении к шестерне, меня как будто что-то толкало наклониться и опять взять ее в руку - словно в полусне я сделал первый шаг по направлению к ней. Но я вовремя остановился и отдернул ладонь, будто сбросив с себя какую-то тяжелую гипнотическую пелену. Я испугался, что та гадкая холодная мысль вновь может вернуться ко мне, едва я снова прикоснусь к шестеренке пальцами.
   - Да что за чертовщина, в конце-то концов! - опять повторил я и передернул плечами, словно стараясь окончательно стряхнуть с себя это наваждение.
   Так я стоял и раздумывал над происшедшим, когда из-за поворота в конце улицы с веселым звоном появился долгожданный трамвай. Я оглянулся: к остановке спешили двое пожилых мужчин - мои обычные утренние попутчики, работники одного из соседних заводов. Мы уже настолько привыкли друг к другу, что уже начали здороваться, пока ожидали по утрам свой трамвай.
   Я решил плюнуть на свою диковинную находку и быстро вскочил в тепло гостеприимно распахнутых трамвайных дверей. Мои знакомые по остановке также успели догнать переполненный вагон и запрыгнули внутрь. Уже в салоне мы улыбнулись друг другу и поздоровались. Мы тронулись в путь, а я держался за поручень и думал о том, что именно в этот момент шестерня превращается в пыль под тяжелыми трамвайными колесами. Что-то грюкнуло, стукнуло, и трамвай начал набирать ход.
   Мне стало чуть спокойнее на душе, я даже слегка улыбнулся уголками губ, рассматривая в окошко серые очертания домов, прислушиваясь к перестуку колес и с немалым удовольствием представляя себе ту тонкую металлическую лепешку, в которую трамвай должен был превратить шестеренку. Надо сказать, что я испытал облегчение и даже радость от этой мысли.
   Вот так тебе и надо, мерзкая шестерня! - подумал я, - Теперь ты больше никого не заставишь чувствовать такие гадости!
   Но в тот же момент что-то громыхнуло, заискрило за окном у самого стекла, повалил черный густой дым, и в воздухе запахло паленой резиной. Трамвай остановился, все двери распахнулись и с криками: пожар! народ нервно заторопился из вагона наружу, под мелкий осенний дождичек. Кто-то даже пытался паниковать, одна женщина заголосила истерически, но довольно быстро все сумели выбраться на улицу, и вскоре люди успокоились. Наоборот, они уже с интересом толпились вокруг весело потрескивающего пламени, грели руки и норовили залезть носом как можно глубже в маслянисто-черные клубы дыма. С шуточками-прибауточками люди наблюдали, как огонь разрастается, пробирается внутрь салона и коптит изо всех сил.
   Пожар начался где-то возле колес, но очень быстро перекинулся на весь вагон. Когда подъехала пожарная машина - а она приехала почти сразу - от состава отцепили нетронутый пламенем вагон и принялись поливать огонь из брандспойта. Однако пожар что-то и не думал утихать, наоборот, он полыхнул с новой силой, и вскоре языки пламени лизнули крышу трамвая.
   Люди спокойно стояли в сторонке, беседовали и высказывали предположения о возможных причинах пожара.
   В это время я посмотрел на часы и понял, что мне уже пора спешить. Я был вынужден покинуть это весьма занимательное зрелище - работа не ждала. Чтобы успеть к началу смены мне пришлось заплатить целую гривну и ехать на маршрутном такси.
  
  
  

АПТЕКА

   Я хочу рассказать вам эту необычную историю, чтобы вы взглянули на мир чуть-чуть иначе, чтобы вы не были столь беспечными в своих мыслях, словах и поступках. Очень уж часто вы приходите ко мне со своими проблемами, когда прекрасно видно, что все ваши бедствия были лишь результатом излишней беспечности, безответственности и, как следствие, даже греховности. Впрочем, обо всем по порядку.
   Сам я происхожу из древнего знахарского рода, который живет и лечит людей на Запорожье и в Приазовье уже несколько сотен лет - со времен появления в этих краях казачества. Когда-то мой отец пытался составить генеалогическое древо нашей семьи, однако слишком многие данные о славных предках были утрачены навсегда - он так и не сумел восстановить то, что разметала шальным ветром революция 1917 года. Множество людей - родственников, друзей семьи, знакомых - смела она своим бурным потоком, уничтожила или забросила за тридевять земель, откуда уже не дождаться ни ответа, ни привета.
   Как и все мужчины нашего рода, я тоже стал знахарем. Сейчас я живу в городе Запорожье, где по настоянию отца закончил мединститут, а потом купил дом и лечу теперь людей. К сожалению, мой отец уже умер и не может увидеть нынче меня, мою работу, не может что-то подсказать или посоветовать. А ведь, знаете, иногда я очень хотел бы услышать его совет, почувствовать его поддержку - чтобы выбрать правильный ход лечения больного или просто чтобы определиться, как же мне вести себя с больным, что ему сказать, как направить его по нужному пути...
   Хотя, наверное, помощь отца мне не так уж и нужна - я очень хорошо воспринял его уроки, преподанные мне в детстве. Да и медицинское образование нисколько мне не мешает - а ведь у отца такого образования не было. Думаю мой профессиональный уровень (если так можно говорить о мастерстве знахаря) сейчас повыше, чем был когда-то у моего отца. Впрочем, он и хотел именно этого, на это он и рассчитывал - с детства он твердил мне, что целительная сила моя будет большей, чем у кого бы то ни было в нашем роду.
   Но все равно, знаете, так хочется иногда, чтоб отец вдруг оказался рядом, положил мне руку на плечо, как он делал это когда-то давно, сказал что-то теплое, выслушал, покивал головой, успокоил, может быть... Наверное, мне не хватает немного его любви, не хватает той уверенности в себе и своих действиях, что сквозила в каждом его жесте. И, кроме того, мне необходимы его советы, не профессиональные, не знахарские, а житейские. Я чувствую ответственность перед памятью моего отца - он возлагал на меня большие надежды. Он всегда учил меня служить людям, и я не могу относиться к этому так узко - только лечить, и все. Я пытаюсь помочь людям советом, иногда направляю их в церковь - когда вижу, например, что человек просто потерялся в этом огромном жизненном море.
   Потому-то я и хочу рассказать вам эту историю - чтобы попробовать предупредить ваши будущие ошибки.
   Случается, и довольно часто, что ко мне приходят люди, чьи болезни, чьи проблемы - это результат их неправильного отношения к жизни, неправильного понимания добра и зла, невосприятия религии. О, этот атеизм, привитый людям за последние семьдесят лет - сколько же он натворил недоброго! Конечно, я лечу этих людей, я помогаю им, однако что-то давит мне на сердце, когда я очень хорошо знаю, что вся моя помощь пойдет насмарку, если человек будет продолжать вести свой привычный образ жизни, будет смотреть на мир своими слепыми глазами атеиста в третьем поколении - эти люди ведь не видят абсолютно ничего!
   И тогда я чувствую в себе потребность подталкивать такого человека в нужном направлении, по правильному пути - вы простите меня за излишнюю надоедливость, так уж я был воспитан. Нет, я не строю из себя проповедника - я рожден быть знахарем - я не призываю человека срочно делать вот так или вот эдак, я просто показываю ему перспективы, которые открываются перед ним при различных вариантах поведения, а выбор уж он делает сам. Собственноручно. Я стараюсь показать человеку, что его судьба находится в его же руках, и что многих болезней и неприятностей в жизни можно избежать, только если изменить самого себя.
   И еще одно, наверное, главное из того, что я хочу рассказать сегодня: сейчас стало особенно много зла в мире. Это общество, семьдесят лет жившее в безбожии, теперь вынуждено делать выбор. Вполне естественно, что этот выбор делается в пользу церкви. Но многие традиции - религиозные, моральные - нынче утрачены. Конечно, рано или поздно все вернется, все будет хорошо, я в это искренне верю, но выбор сегодняшних людей не всегда бывает правильным. Они уже изрядно подпорчены коммунистическим злом, и многие по-настоящему плохие вещи не кажутся им таковыми. Они губят и себя, и других людей, даже не осознавая этого.
   И, конечно же, много всякой гадости вроде сглаза, порчи и прочего зла, о чем я не хочу и говорить. Чего стоят только вновь создаваемые общества сатанистов! В них состоят прежде всего молодые люди - дети эпохи атеизма.
   В общем, работы мне хватает, я при деле с утра до вечера каждый день кроме субботы, когда я хожу в церковь и отдыхаю душой. Иногда я устраиваю себе каникулы - езжу на кладбище, где лежат мои родители, отдыхаю на море или придумываю еще что-нибудь. Да только десятки и сотни людей, которые толпятся у ворот моего дома каждый день, не дают мне возможности расслабиться надолго. Видя их, я снова и снова с головой погружаюсь в работу, снова и снова я занимаюсь лечением и раздачей полезных советов.
   А теперь наконец я подошел к тому, ради чего затеял весь этот рассказ: нынче что-то тревожное витает в воздухе, какое-то нездешнее, постороннее зло плетет где-то неподалеку свои сети - я чувствую это, ощущаю его каждой клеточкой своего тела. Не так давно я обнаружил одно из его гнезд, в котором высиживались тысячи птенцов будущего зла.
   А началось все так: недавно я выехал в город за продуктовыми покупками, слез с трамвая в центре на проспекте и зашел в магазин, куда изредка захаживаю за колбасой. Скупившись, я вышел на улицу и решил немного пройтись - полюбоваться желтыми задумчивыми кленами, растущими вдоль тротуара. И вдруг, не пройдя и десяти метров, я остановился, как вкопанный: меня обожгло холодным дыханием зла. Я осмотрелся, и взгляд мой уперся в старую проржавевшую дверь заброшенной аптеки, которая не работает уже лет пять, наверное. На этот раз дверь украшала табличка с надписью: открыто. Именно от этой двери веяло смрадом злобы, ужаса и бессердечности - очень взрывоопасная смесь, хочу я вам отметить.
   Я сделал пару шагов по направлению к аптеке и остановился еще раз: темная холодная сила сопротивлялась мне, отталкивала меня в сторону, гнала прочь. Я прислушался к этой силе - так собаки принюхиваются к запаху дичи. Эта холодная злая мощная сила была какой-то необычной - в ней присутствовал некий привкус металла, что ли. В ней не было никаких эмоций, так присущих людям, она была механической, опасной и очень страшной - словно атомная бомба, на кнопке пуска которой лежит чей-то жестокий палец.
   Вот именно этот палец, руководящий злой мозг всей этой могучей темной силы меня и заинтересовал. Никогда ранее я не сталкивался ни с чем подобным, и эта встреча оказалась для меня неприятным сюрпризом. Я попытался рассмотреть и оценить врага сквозь пыльную аптечную витрину, но он был умело замаскирован - я так и не сумел его отыскать и понял, что имею дело с сильным, умным и серьезным противником. Я даже испугался в первую минуту, но быстро взял себя в руки. Я не рискнул заходить внутрь, поэтому неспеша, прогулочным шагом, пошел дальше по тротуару, разглядывая резные кленовые листья под ногами. Но - увы - удовольствия от этой прогулки я не получил.
   Придя домой, я прежде всего задумался о том, стоит ли мне вообще ввязываться в эту неприятную историю. Однако после получаса раздумий я понял, что не смогу спокойно жить и работать, пока это мерзкое злое нечто прячется в старой аптеке. Я почувствовал, что должен противостоять этому злу - и как же это перекликалось с моей задачей служить людям, поставленной когда-то передо мной отцом! Мое воспитание, моя вера и моя сила толкали меня на борьбу, и я принял этот вызов судьбы, почти не колеблясь.
   Я закрылся - сообщил своим посетителям, что на какое-то время вынужден буду уехать из города, а сам каждый день стал появляться возле той злополучной аптеки, высматривая, вынюхивая, изучая. Я хотел найти источник зла, тот рычаг, что толкал весь этот гадкий механизм, распространяя по миру волны тьмы. Что-то происходило в аптеке, что-то там готовилось - приходили разные странные посетители, одни из них были злыми людьми, что я прекрасно чувствовал, другие - просто зомбированными слабовольными личностями. Но я так и не сумел вычислить главного дирижера этого оркестра. А мне был нужен именно он, без него ввязываться в мелкую и вязкую борьбу с исполнителями его злой воли не имело смысла. Эти люди, эти марионетки в его руках не были очень сильны, и я легко мог бы справиться с ними без него, но он - он мог наполнять их своей собственной силой, находясь при этом в стороне, будучи неуязвимым.
   Мне нужно было найти голову мерзкого змея, чтоб отрубить ее и навсегда вырвать отравленное жало зла. Найти и обезвредить - вот какой я видел свою задачу, обнаружить руководителя всей этой компании и постараться если не убить, то хотя бы навеки изгнать его отсюда.
   Кроме того, я видел свою задачу не в том, чтобы уничтожать всех рядовых исполнителей воли хозяина аптеки - в конце концов, я ведь не воин, я никогда не хотел и не хочу сейчас никого убивать. Но я должен защищать этот город, и в тот момент я тоже должен был это сделать.
   А тем временем внутри аптеки происходило нечто не очень понятное для меня. Там что-то изготавливалось, это было очевидно - с определенной периодичностью один из зомби привозил к черному входу всевозможнейшие ящики, коробки, пакеты. Если на упаковке были какие-нибудь надписи, то кто-то предварительно заклеивал их черной пленкой - я так и не сумел разобраться, что же завозилось в аптеку и, следовательно, что же там производилось. Иногда, особенно ближе к вечеру и по ночам, внутри гудели какие-то механизмы, доносились звон, стук, шорох - все такое тихое, такое обыденное, что люди, живущие в этом же доме, не обращали на эти работы никакого внимания.
   А потом приходили уже не зомби, а всякая разная мразь вроде новоиспеченных колдунов, последователей черной магии и просто людей, источенных пороками - они были похожи на трухлявые пни, которые только ударишь ногой, как внутренняя гниль, червивое нутро разлетается во все стороны, распространяя удушливый запах. Они забирали что-то в сумках, в чемоданах, в коробках что-то уносилось из аптеки и распространялось по городу, что-то небольших размеров и не имеющее собственной ауры, своей окраски, своей силы. Это что-то носило на себе лишь отпечаток злобы тех людей, которые к нему успели прикоснуться.
   Я проследил за каждым из этих гостей - а их было восемь - и увидел, что все они имеют свои собственные лечебные кабинеты и постоянную клиентуру из числа тех пациентов, которые отчаялись найти избавление в традиционной медицине. Это были новомодные врачи-гомеопаты, или более старые мои знакомые - экстрасенсы. Сначала у меня мелькнула мысль, что я столкнулся с изготовлением и продажей наркотиков, но тут же понял, что ошибся. Ни черная утроба аптеки, ни исполнители зла, ни посетители лечебных кабинетов не были наполнены энергетикой, свойственной криминалу - уж я-то знаю, мне приходилось лечить и бандитов, и наркоманов. Аптека распространяла обычные на первый взгляд таблетки - как гомеопатические средства, так и знакомые всем и каждому аспирин, анальгин и прочие рядовые лекарства, причем все в широком ассортименте.
   Что-то было не так с этими таблетками, но что именно, я так и не разобрался. Раздобыв себе облатку аспирина, я долго взвешивал ее на руке, прислушиваясь. От таблеток веяло холодным злом - тем самым, что и от самой аптеки, только здесь были отметены в сторону какие бы то ни было наложения эмоций исполнителей. Очевидно, что от аптеки исходила еще и злоба тех работников, которые сидели внутри и занимались производством. А в таблетках осталась лишь злобная воля главного действующего лица всей этой истории, очищенная от шелухи мелких страстишек маленьких людишек - но он-то и оставался неуловим.
   Я выбросил приобретенный аспирин в урну на остановке - пробовать эту гадость на вкус мне как-то не хотелось, да и предложить ее еще кому-то я не имел права.
   По отношению к аптеке пора уже было что-то предпринимать, это было просто необходимо - уж слишком бурную деятельность она развила. Я так и не обнаружил руководителя всей этой организации - все мои попытки разыскать его не увенчались успехом, а зомби и колдуны уже стали что-то подозревать. Они заволновались, задергались, начали оглядываться, когда выходили на улицу, нервничать и скрытничать. Я был очень близко.
   Я решил, что пора действовать - меня ждали мои больные, и я не мог позволить аптеке делать свое темное дело и дальше. Прошло уже две недели, как я только тем и занимался, что крутился возле этого заведения, не предпринимая никаких значительных действий.
   Что делать с колдунами и прочими практикующими в области черной магии - это я знал, для меня это был лишь вопрос техники. Эти ребята не были действительно сильны - так, начинающие глупые бездельники, забывшие о Боге и решившие нажиться на чужих бедах. Похоже на то, что они были такими же инструментами в чьих-то умелых руках, как и зомбированные работники аптеки с потускневшим взглядом - их купили на яркую обложку теперешней жизни со всеми этими лечебными кабинетами, большими деньгами, властью над людьми.
   Кстати, о зомби - с этими я тоже знал, что делать. С них надо было снять заклятие, иначе они погибли бы, едва что-то случилось бы с аптекой - искусственно навязанным им центром их мироздания. Я был в состоянии сделать это, но первоначальный удар планировал нанести все-таки по самой аптеке - средоточии зла.
   Да, я решил нанести удар по самой аптеке, как ни смешно это выглядит. Я пришел к выводу, что ее необходимо просто физически уничтожить, если я не могу добраться до главного источника зла. Хотя бы остановить этот цех, который изготовлял странные таблетки - тысячами каждый день. Конечно, я понимал, что гениальный организатор в таком случае имеет возможность скрыться от меня, перебраться в другое место и начать все сначала, но иного выбора у меня не было. Кроме того, я чудесно понимал, что организовать подобное производство со сложным оборудованием, зомбированными рабочими и целой сетью распространителей - это вовсе не такая уж простая задача и на ее решение могут уйти целые годы.
   Конечно, сама идея сжечь аптеку выглядит не соответствующей моим методам. Все-таки я знахарь, целитель, борец со злом, а тут бутылки с зажигательной смесью... Что ж, раз я не сумел придумать ничего лучшего, то и такое решение неплохо - главное, что я хоть что-то сообразил, а не убежал прочь, как мне, признаюсь, захотелось в первые минуты знакомства с аптекой.
   Кстати, она сама подсказала мне этот путь. Представьте себе - в ней не было сигнализации, охраны и средств противопожарной безопасности. Руководитель зла был настолько уверен в себе, что не удосужился произвести элементарную защиту своего помещения. Думаю, он также не очень-то хотел контактировать с правоохранительными органами.
   В общем, в конце концов, я сделал то, чего никогда от себя не ожидал: я сжег аптеку. Я изготовил две бутылки с зажигательной смесью - как же быстро и просто можно найти рецепт такой смеси, если только захотеть! В одну из ночей, когда внутри никого не было, я разбил витрину аптеки булыжником из кучи строительного мусора неподалеку и швырнул в темноту обе бутылки - по разным углам, чтоб никакой случай не смог уберечь эту фабрику зла. Убедившись, что пламя полыхает как следует, я отбежал на противоположную сторону проспекта и вызвал пожарную службу из телефона-автомата на углу дома. Я спрятался за елочками в соседнем парке, чтобы все видеть, но оставаться при этом незамеченным. Пожарные приехали быстро - квартиры в доме и жильцы не успели пострадать. Внутри, в аптеке, что-то успело взорваться, расплескивая пламя по асфальту тротуара, и тут же заработали брандспойты.
   Я прятался за елочками и потирал ушибленное плечо - теперь я знал, почему аптеке не нужна была сигнализация. Едва я замахнулся бросать булыжник в витрину, как какая-то невидимая сила больно ударила меня в плечо - я чуть не выронил камень.
   Лишь сконцентрировав в кулак все свои силы - как физические, так и биоэнергетические - я сумел сделать то, что запланировал. Все это время злая невидимая сила была рядом, она летала вокруг, давила со всех сторон и била по рукам. Мне даже показалось, что я услышал несколько ругательств.
   В конце концов я достиг своей цели. Аптека сгорела дотла. На следующий же день я переключился на колдунов и зомби. За короткий срок я одних изгнал из города, а с глаз других снял тяжкие чары гипноза. Боюсь, бывшим зомби долго прийдется лечить психику - если у врачей вообще получится им помочь.
   Так закончилась эта нехорошая история, оставившая в моей душе неприятный осадок тревоги - я ведь так и не добился полной и окончательной победы над неведомым и очень серьезным врагом. Впрочем, это типично для борьбы добра со злом. Я вернулся к своим больным, которые уже с нетерпением ждали меня из выдуманного отъезда, и вновь принялся за работу. Однажды, спустя несколько недель, я специально приехал на место пожара, чтобы убедиться в действенности принятых мною мер. Обгоревшие руины аптеки стояли нетронутыми, и внутри все было чисто от зла - там было пусто и мертво, как в склепе. Мне даже пришла в голову мысль о том, что не зря в средние века зло жгли на кострах, но тут же вспомнил, как много ошибок было допущено в то время - и это сравнение показалось мне неуместным.
   Однако, надо сказать, что увидев результаты своего труда, я немного успокоился и даже чуть-чуть порадовался за свой успех.
   Но я постарался ни в коем случае не допустить в себе самоуспокоения - того, которое делает людей слепыми и глухими к происходящему вокруг. Сейчас я часто езжу по нашему красивому зеленому городу и каждый раз осматриваюсь по сторонам: не притаилось ли где-нибудь зло, не плетет ли оно новые сети?
   Всю эту историю я рассказал вам специально для того, чтобы и вы были осторожны и внимательны в своих мыслях, словах и поступках, чтобы вы знали: рядом всегда может притаиться такая вот аптека, распространяющая по миру зло, и не дай вам Бог попасться в его цепкие лапы. Помните, что попадаются чаще всего те, что идут по жизни без веры, без цели, без смысла.
  
  
  

ЦЕЛЛОФАНОВЫЙ ПАКЕТ

   Я знаю, что для многих людей телевизор стал ныне центром Вселенной - эти люди усаживаются у голубого экрана, едва успев прийти с работы, и смотрят все подряд, начиная с футбола и заканчивая художественными фильмами. Я знаю, я ведь когда-то был инженером-электронщиком и, уже даже став бомжом, я частенько ходил по квартирам и ремонтировал телевизоры, утюги и прочие бытовые электроприборы. У меня даже была своя... как это называется? А, клиентура, вот. Слово-то какое... Меня знали люди в нескольких близлежащих дворах и рекомендовали своим друзьям как хорошего специалиста. И я видел, как все они относятся к своим любимцам - телевизорам, как они готовы платить весьма большие деньги, лишь поломка была устранена как можно скорее - только бы успеть посмотреть вечером самый важный футбольный матч в жизни, или такой интересный фильм, или какую-нибудь супернужную передачу...
   Теперь я уже не хожу по домам, не ремонтирую электроприборы - память, знаете ли, не та стала, забываю я, что и как делать надо. Да и телевизоры нынче совсем другие пошли - ни лампочек тебе, ни всяких там штучек-дрючек. Я уж и не знаю, как они работают - такие плоские...
   Конечно, и мой внешний вид нынче таков, что не каждый телезритель и на порог-то пустит - я давно не мылся и не менял одежды. Сейчас ношу все такое старое, такое рваное - ужас просто. Надо будет сходить на базар на секонд-хендовский - может, подарят что-нибудь самое плохое? Раньше, помнится, дарили. Да и на Днепр надо бы сходить, пока еще сентябрь и вода теплая - помыться, поплескаться в водичке... Правда, без мыла. А еще говорят, что вода теперь в Днепре такая плохая, такая отравленная, что лучше вообще никогда не мыться, чем нырять в такую воду. Так что еще неизвестно, а стоит ли мыться в принципе...
   Да нет, я, конечно, схожу на Днепр. Обязательно схожу когда-нибудь. Уж весной - так это точно схожу.
   Но это я что-то отвлекся. Я говорил о людях и их телевизорах - о, я прекрасно помню этих людей, помню, как они втыкаются в экраны, забывая обо всем на свете. Наверное, им любопытно, что же там в мире происходит, где там война какая идет, или катастрофа где-нибудь, или стихийное бедствие... А, может, им интересно, где в какой стране какие звери живут, какие растут деревья, на каком языке люди друг с другом говорят...
   Конечно, у меня нет теперь своего телевизора - был когда-то раньше, когда у меня были и жена, и дети, и квартира. Нынче у меня нет всего этого, но я не особенно-то и жалею - к чему, спрашивается, человеку эта обуза? Сейчас я интересуюсь только тем, что действительно важно для любого из нас - едой, окурками, выпивкой. И все - никакого лишнего груза на плечах, никакой ненужной мороки, которой еще очень многие почему-то маются.
   Я не скажу, что я не любопытный, хотя у меня и нет своего телевизора - нет, почему же, я тоже интересуюсь окружающим миром, людьми всякими необычными и теми событиями, что постоянно где-нибудь происходят. Иногда я даже читаю газеты, когда нахожу их обрывки на мусорках и остановках общественного транспорта. Ну и, конечно же, я их читаю только тогда, когда я не сильно пьян - иначе все перед глазами расплывается, я забываю предыдущую прочитанную строчку и начинаю путаться, теряться и удивляться - а о чем вообще была статья? Иногда даже целые слова вылетают из головы - смотрю я вот так на какое-нибудь словцо, все буквы вижу, пытаюсь прочесть, а не могу, хоть убей. Или прочту, а вспомнить, что же оно значит - не могу, и все тут.
   Улица - вот тот источник, у которого я утоляю жажду своего любопытства. Улица - это то место, где постоянно кипит жизнь, где ходят люди, такие разные, такие забавные, такие смешные иногда. На улице можно услышать кучу самых разнообразных мнений по любому поводу, можно поговорить с кем-нибудь, можно стрельнуть покурить, выпросить денег на водку или еду...
   Здесь идет дождь и дует ветер, здесь метет снег и греет солнце - здесь можно увидеть, как времена года вприпрыжку сменяют друг друга, и ежедневные перепады в погоде не дают тебе скучать.
   Автомобили, трамваи, троллейбусы, прохожие, бомжи, пьяницы, собаки, кошки, птицы, витрины магазинов и яркие ночные вывески - все это улица и только улица. Только здесь слышен гул колес и визг тормозов, здесь клаксоны издают затейливые трели, здесь смех, ругань, спокойные размеренные беседы, здесь самая разнообразная музыка на любой вкус и голоса радиоведущих - здесь жизнь, жизнь большая, объемная, быстрая. И эта жизнь мчится все вперед и вперед, напролет дни и ночи - практически без остановок, особенно если вы находитесь на главном проспекте крупного промышленного города, где ночь и день не имеют для людей особой разницы. Днем здесь полно старушек, мамаш с детьми и мужиков с деловыми лицами - замкнутых и целеустремленных, даже слишком иногда. А ночью здесь молодежь, пьяницы, бандиты, проститутки и наряды милиции. И я живу именно в таком месте: в просторном подвале одного из старых домов сталинской постройки вблизи от дороги, трамвайных путей и круглосуточного магазина.
   О, сколько же интересного я видел на улице за то время, что я на ней живу! Я видел аферистов-наперсточников, я видел в деле нашу доблестную милицию, я видел драки - много разных драк! А однажды я даже видел убийство. Нет, действительно, не думайте, будто я вас обманываю. Правда, убийство несерьезное какое-то - так, по пьяни один другого пыронул ножом два раза в темноте летней ночи, тело затолкал в кусты - и был таков. А я все видел через окошко у самой земли в моем подвале, видел, но никому ничего не сказал, конечно. Зачем мне рассказывать кому-то? Оно мне не надо. Бомжу с милицией лучше дела не иметь, а с бандитами так тем более - если этот бандюга запросто собутыльника ножом порезал, то уж бомжа какого-то и подавно убьет не задумываясь, это уж точно.
   А вот недавно, например, пожар я видел. Этой осенью в одну из прохладных сентябрьских ночей услышал я вдруг сирены пожарных машин, выбрался осторожно из своего подвала, прошел на проспект, смотрю - а там пламя полыхает из витрины на первом этаже. Пока я осторожничал, пока прятался по кустам и потихоньку подбирался поближе, много интересного уже пропустил: пожарники из брандспойтов быстро сбивали пламя, оно гасло и исчезало, оставляя после себя полосы черного густого дыма. Я уже не увидел ни причины пожара, ни поджигателей каких-нибудь, ни пострадавших от огня. Из квартир над пылающей витриной на улицу стали вываливать наспех одетые люди - некоторые из них набросили куртки поверх пижам. Все мы - зеваки - столпились чуть в стороне от пожара и с интересом наблюдали за происходящим.
   Горела аптека, заброшенная аптека, которую так никто и не привел в порядок, как это ни странно - ведь нынче такие помещения вдоль центрального проспекта в городе быстро выкупают. Ну, а теперь уже было поздно выкупать, конечно - разве что обгорелые головешки.
   Вообще-то я еще раньше заметил, что с этой аптекой связано какое-то темное дело. Уже несколько месяцев до пожара там, внутри, что-то происходило. Как будто кто-то все-таки выкупил это пустующее помещение, но вместо ремонта затеял какое-то производство: одни люди привозили ящики и коробки, другие забирали маленькие аккуратные черные чемоданчики или целлофановые пакеты. И все это делалось тайно, да, я не ошибся, не думайте - именно тайно. В основном вся работа шла под вечер или даже по ночам, что-то там гудело и звякало - но все так тихо, приглушенно, как по секрету, понимаете? И ведь даже ремонта никакого не сделали, как все нормальные люди вокруг! Представляете?
   Но что меня больше всего удивляло в этой аптеке, так это то, что время от времени на двери появлялась табличка открыто и аптека работала среди белого дня по нескольку часов кряду. И ведь никто ее не трогал - ни милиция, ни налоговая, я-то знаю, я этих ребят часто вижу возле кафе и магазина. И вообще - у меня нюх на подобных типов, я их издалека замечаю, даже в толпе. А здесь они даже ни разу не заинтересовались аптечкой-то, как будто им и дела до нее никакого нет. Нечисто, значит, там что-то было. В аптеку входили только свои люди - забрать чемоданчики с чем-то, ну и, бывало, заскакивали случайные прохожие, которых всегда полно на проспекте.
   Я думаю, что там делались наркотики. Я вам точно говорю - там дело было нечисто, я такие вещи чувствую нутром. Я как-то пробовал зайти внутрь, когда на двери аптеки вывесили табличку открыто, так меня на пороге такой страшный амбал встретил - ну натуральный бандит. Уж не фармацевт, это точно. Высокий, темный какой-то, глаза горят, голос басовитый и пугающий - настоящий мафиози, я вам говорю.
   И вот теперь эта аптека сгорела. Что ж, это дополнительное подтверждение моих предположений - явно конкуренты сработали. Бандитские разборки. Как в Чикаго. И почерк тот же. Точно. Видно, не поделили чего-то - барыши наверное, что ж еще. А вообще, что я гадаю? Мне-то откуда знать? Почерк бандитский, стиль ихний просматривается - это без сомнений, а вот в чем причина, из-за чего они завелись между собой - это уж не про мою честь. Мафия, одним словом. Мафия - вот вам и ответ на все вопросы.
   Эх, что за времена нынче настали! Стреляют на улицах, убивают, аптеки вот жгут... Распустили народ, разбаловали свободой какой-то - нет на них этого... как его? А, Сталина! Это ж надо - имя забыл...
   Ладно, пойдем рассказывать дальше, а то я отвлекся немного. Вы уж не взыщите - я вообще люблю поболтать, особенно когда выпью чуть-чуть, не слишком много. Так вот, вскоре пожар был погашен, пожарники полезли внутрь, потом уехала скорая - видно, не нашлось пострадавших, все выжили. Милиция, очевидно, решила выяснить причины возгорания, менты стали шарить вокруг, людей опрашивать, и я тихонечко ушел. Убрался восвояси. Единственно что - я обнаружил на травяном газоне перед аптекой (точнее - бывшей аптекой) обгоревший, оплавившийся слегка черный целлофановый пакет, покрытый налетом копоти. Внутри, в пакете, что-то было - оно шуршало, когда я встряхивал пакет. Думаю, что его выбросило из аптеки взрывом, ведь взрыв был - осколки витрины я находил потом на противоположной стороне проспекта, метров за пятьдесят. Естественно, что я прихватил пакет с собой.
   В ту ночь я поспешил вернуться назад в свой подвал, где так и не изучил содержимого пакета - было очень темно, а у моей дешевой зажигалки как назло вылетел кремень, и я остался в темноте с искорками, которые ничего не освещали. Я не стал шуметь и искать спички, чтоб не привлекать к себе лишнего внимания, хотя любопытство прямо жгло меня изнутри. Подвал вообще-то очень большой, он был задуман изначально как бомбоубежище и связывает под землей четыре дома одного двора. Здесь постоянно пытаются пристроиться на ночлег бомжи, и есть всякие мерзкие люди, которые регулярно гонят нас прочь. Жильцы дома, что ли?
   А у меня есть свое собственное тайное место и свой персональный вход в подвал - меня пока еще ни разу не поймали и не выгнали на холод осенней улицы. Я стараюсь беречь эту удачу, поэтому всегда веду себя очень осторожно, очень аккуратно, чтобы ни светом, ни звуком не потревожить ни других бомжей, ни жителей дома. Мое тайное местечко - мое логово, мой дом - я никому не хочу выдать его.
   А наутро со мной произошло что-то странное, чего я и сейчас толком не могу объяснить. Помню, что я проснулся от пробивающихся меж досок лучей - окошко в подвале, которое было моим тайным ходом, я закрывал досками с гвоздями. Внешне создавалось впечатление, будто окно крепко-накрепко заколочено - такие здоровенные шляпки гвоздей торчали из дерева. Но по правде они легко вынимались и вставлялись обратно - отверстия в досках были значительно шире, чем сами гвозди. Это я их так старательно расколупал когда-то, когда только поселился здесь. Так вот, сереющий рассвет разбудил меня, я открыл глаза и лежал, глядя на тоненькие невнятные лучи с неожиданной ясностью в голове. По-моему, такой ясности мысли не случалось со мной с тех времен, как мне камнем проломили череп в пьяной драке - это было, когда я еще только разводился с женой и у меня была квартира. Ну, не у меня лично, а у жены, но все-таки - была крыша над головой, так сказать.
   Я лежал на своем старом прорванном в нескольких местах ватнике и с удивлением думал о чем-то - о своей прошлой жизни, о вчерашнем дне, и даже о дне завтрашнем. Мне стало грустно оттого, что я увидел вдруг, когда посмотрел на всю свою жизнь со стороны, оттого, каким я стал нынче. И я удивлялся самому себе: и с чего это я вообще думаю об этом? Настолько это было необычно для меня.
   Вспомнил я и о пожаре в аптеке и, конечно же, о своей находке. Я оторвал голову от ватника и увидел оплавившийся пакет в маслянистых разводах копоти. Я присмотрелся: он был небольшой и, как помнилось по прошедшей ночи, совсем не тяжелый. Когда вчера я нес его в подвал, то при каждом моем шаге внутри пакета что-то шуршало - то ли перекатывалось из угла в угол, то ли сыпалось, то ли еще что.
   Конечно, я рассчитывал заглянуть в пакет - я планировал это вчера, и наутро я разглядывал его с четким намерением узнать, что же находится там внутри. Может, там деньги большие, на которые я смог бы пить всю оставшуюся жизнь беззаботно? Или наркота какая-нибудь - не продам, так научусь нюхать там, колоться или курить... Но едва я протянул к пакету руку, как какая-то неведомая сила остановила меня на полдороги - да-да, именно так, не смейтесь, пожалуйста. Мне самому не до смеха, я до сих пор ума не приложу - что же это такое было. Едва мои пальцы коснулись целлофана, и он зашелестел, как я замер и даже отдернул ладонь. Будто дрожь прошла по всему телу, остатки сна как рукой сняло.
   Зачем мне этот пакет? - вдруг неожиданно ясно, четко и весьма трезво подумал я, - Что хорощего для себя я могу найти в пакете из этой гадкой, страшной, бандитской аптеки?
   Мне почему-то перехотелось садиться на иглу, и даже деньги эти наркотические меня отпугнули. Я полежал на полу еще с полминуты, переворачивая в мозгу эту ясную мысль с боку на бок, как будто знакомясь с ней - словно с чужим, неизвестным мне человеком. Кажется, за эти полминуты я окончательно поменял свою точку зрения на диаметрально противоположную.
   Я вскочил, схватил пакет и стал выбираться наружу. Я делал все без излишней спешки, но в то же время быстро, экономно и тихо - да я в жизни таким не был, а тем более сейчас, когда я бомж, алкоголик и немножко не в себе после черепно-мозговой травмы. Выбравшись из подвала, я пошел в сторону Днепра - это было не очень далеко. Я шел не шатаясь, не оглядываясь и не почесывая различные места на своем теле, что, в принципе, было бы для меня весьма привычно и нормально, особенно если вспомнить, как давно я не мылся.
   Я пришел на плотину через пятнадцать минут - и за все это время ни единой лишней мысли о водке там, о еде или еще о чем-нибудь приземленном, я шел без сомнений и колебаний. Я остановился на мосту над шлюзом, оперся о перила и посмотрел вниз. Там, далеко, черной ртутью извивалась хмурая лента реки. Грозно гудела падающая вода, словно предупреждая меня о чем-то важном. Я вдохнул полной грудью прохладный осенний воздух, наполненный влагой, тревогой и предчувствием скорых холодов.
   Я с размаху швырнул пакет в реку и долго стоял, наблюдая, как он летит, подхваченный ветром, шлепается о воду, расплескивая ртутные шарики брызг, плывет вперед по течению и тонет, тонет, тонет...
   Пакет утонул, исчез в мрачной пучине, и я обернулся и побрел обратно, цепляясь ногами за выбоины в асфальте и высматривая в траве газонов пустые бутылки.
   Вот так быстро, почти мгновенно, ясность мысли в моей голове прошла, и я вернулся к своему нормальному состоянию. Исчезла целенаправленность, с которой я спешил к плотине, вновь в мозгу зашевелились свои, родные, мыслишки, они стали заплетаться и прятаться одна за другую, мне снова захотелось выпить водки, как обычно по утрам...
   Знаете, все у меня пошло по-прежнему, я так и живу в своем подвале, откуда меня никак не удосужатся выгнать местные жители, побираюсь, хожу по мусоркам, пью дешевую водку или самогон, которым торгуют с раннего утра старухи на углу за коммерческими ларьками, только вот иногда вспоминаю и удивляюсь - и как же меня угораздило выбросить тот пакет? Мне даже представляется та тысяча долларов, которая наверняка в нем лежала, и которую я с таким удовольствием потратил бы на самое необходимое в этой жизни - эх, зажил бы, как король! Как бизнесмен какой-нибудь мог бы зажить и пить, и есть когда захочу, а не когда мелочь подбросит кто-нибудь добросердечный на улице...
   А еще иногда мне становится грустно, так грустно, как тогда, когда я в то утро вдруг увидел со стороны всю свою дурацкую и уже никому не нужную жизнь.
  
  
  
  
  
   2001г.
  
  
  
  


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"