Приехали к нам однажды в нашу деревню с экскурсией немцы. Есть в нашем скромном степном селении на что посмотреть привыкшему ко всяким разным дивностям строгому немецкому глазу. Помимо колдобистых дорог грунтового происхождения, тучных гусей на улицах, а этих красноносых у нас тьма-тьмущая, беспролазной жирнющей грязи в дождливую пору, которую хоть на хлеб мажь, есть все-таки у нас объект, приятно радующий зрительное восприятие - церковушка, такая беленькая, скромненькая, куполистая, на бугорочке стоит, солнышку своими маковками улыбается. Лет триста ей. Правда иль нет, но говорят, сам император Александр, ну тот, который очень наш Таганрог любил, с Наполеоном который войну вел, в общем, захаживал этот царь в нашу церковь, когда из столицы своей на юга езживал.
А какая конюшня, уже не в царские времена, в нашей деревне была. Сейчас на этом месте тоскливый пустырь бурьяном ощетинился. А раньше, как гремела Селивановская конюшня своими породистыми рысаками! Скакунов наших на ипподромы брали, деньги на них делали.
В центре села у нас стоит на постаменте гордость наша - танк Т-34. Как раз для немецкого туриста, чтоб не забывал ....
За деревней у нас можно увидеть ещё одну достопримечательность - обнаруженное археологами поселение скифов. Большущий котлован они выкопали в поисках нашего славного скифского прошлого. Такой еще котлован, может чуть поменьше археологического, в самой деревне есть. Бассейн думали построить, чтоб народ оздоравливался. Но, то ли с деньгами что не рассчитали, то ли решили отложить наше оздоровление до лучших времен.
Приехали, значит, к нам туристы иностранные, ходили по деревне, дышали чистым русским воздухом, восторгались первозданностью наших дорог, дивились местным белоснежным гусям, вольготно чувствовавшим себя в огромных мутных лужах посреди улиц.
Выхожу я как раз из хозмага, где приобрёл нужные вещи в домашнем хозяйстве - три куска мыла и лампочку. Выхожу, значит, размышляю: куда лучше вкрутить лампочку - в коридор или в сарай? Вдруг, вижу: мечется по улице человек - не наш, по обличию видно. Долговязый такой, белобрысый, в очках на длинном носу, в цветастой рубахе, линялых джинсах, в тонких руках фотоаппарат держит. Шарахается нервно иноземный гость по улице, гусей распугивает. На всю ивановскую гусиный хай поднялся.
" И чего ему надо? - думаю. - Подойду, спрошу: может заблудился? В наших необъятных просторах легко потеряться.
А у самого в голове всевозможные варианты ответов прокручиваются; а вдруг и окажу помощь, а потом какой-нибудь импортный презент получу. Подхожу к незнакомцу, деликатно так - турист всё-таки - заботливо спрашиваю:
- Вам чего-нибудь нужно?
Немец же давай тараторить на своем, ауфидерзейшном. Уж какой, а немецкий язык я от других отличу. Правда, в школе я одолевал французский; целых три практиканта пережил я за время этого одолевания. А вот немецкое шпрехание часто слышал я за стеной: в соседнем классе пожилая учительница до изнеможения доводила тридцать голосовых связок, в том числе и голосовой аппарат моей сестренки, которая очень хотела на отлично выучить этот язык и поехать, когда вырастит, в Берлин, чтобы посмотреть на Рейхстаг, на стенах которого, как она считала, обязательно должна быть надпись: "Иван Смирнов из Селиваново". Это дед наш. Воевал он танкистом; как рассказывала нам бабушка, он до самого Берлина дошёл, даже письмо оттуда написал, а потом .... а потом без вести пропал.
По немецкому оценку "пять" в аттестат сестра моя всё-таки получила; работает она на данный жизненный момент агрономом, после Персиановского сельскохозяйственного, недалеко от Сальска ....
- Ихь браухе айнэ циге, - бормочет немецкий гражданин. Я, естественно, не понимаю. Качаю головой, развожу руками, показывая своё непонимание. А немец к лохматой голове длинные пальцы приставляет и всё бубнит:
- Ихь браухе айне циге! Ихь браухе айне циге!
И дальше о чём-то своём, о немецком. Но видно, что он чего-то хочет, а поди нам, русским, разберись в немецких желаниях. В сорок первом он возжелал землю нашу поработить, ну и получил за это по голове. В нынешние времена немец спокойный пошел, культурный такой, занудливый по - нашему. Говорят, у них там даже по траве ходить нельзя, для хождения специальные дорожки предназначены. И порядок такой везде, хоть вешайся. Не знаю, но мне в ихней Германии скучно было бы до одури.
А немчик всё бубнит за своё " айне циге", сосредоточиться не даёт, каким способом ему помочь. Тут соображаю: его потаённое желание поможет перевести моя первая школьная любовь, Нюрка, она умная стала - в библиотеке работает, у неё есть доступ к словарям разным.
Идём с этим худощавым начинающим бюргером в нашу библиотеку. Всю дорогу он тарахтел-тарахтел, будто был уверен, что я его прекрасно понимаю, мне же оставалось просто глупо кивать головой, напяливая на себя умное выражение лица. Дошли, наконец, книжного храма.
Нюрка, скучающая, раскрасневшаяся от духоты, встречает меня с нескрываемым удивлением в своих устало-фиалетовых глазах, как будто я ей предложение пришёл делать. " Ты чего здесь забыл, с этим прощелыгой?" - говорило её лунообразное лицо. Тактично прошу свою бывшую соседку по парте перевести немецкую болтовню моего подопечного.
- Так сходи к Машке Антоновой, она - враз, пятёрку ведь по немецкому имела, - заупрямилась было та.
- Здрасте! - занервничал я. - Щас, заявлюсь к ней. Ты чего, Нюр? Как это будет выглядеть? Тем более я в школе как-то ей суп в столовой так наперчил .... А у тебя же словари всякие есть, на слух найдёшь, что ему надобно.
- Ну, хорошо, я попробую, - соглашается наконец хранитель очага культуры.
А ганс всё стрекочет, и всё про своё " циге". Сдалось оно ему, вот так завожусь тут с ним, а вдруг его уже другие немцы ищут, ещё припаяют мне похищение иностранца. И Нюрка, как назло, идёт к книжным полкам нехотя и вальяжно. Ждём минут пять.
- Нюр! - не выдерживаю я. - Можно побыстрей! Немцу домой пора!
И вот выносит наша библиотекарша большущий, пыльный серый словарище.
- И охота с ним возиться, - выражает она неодобрение моей возни с этим гамбургским кузнечиком. Глупая, не знает, что такое интернациональное чувство, да и просто - гостю, какому-никакому, нужно помогать, чтобы он потом о твоём крае рассказывал своим согражданам с уважением. Ведь мы не страна только медведей и тупых размалёванных матрешек, а ещё чего-то более существенного .... Во как меня занесло!
- Ладно, Нюр, ... переведи, пожалуйста, его трескотню, буду должен " Сникерс" и " Джин - Тоник". Ты ж это любишь.
Подруга юности мятежной листает пожелтевшие страницы кладезя немецких слов.
- Так, - пусть он пролопочет ещё раз, только не спеша, - словно терапевт на приёме, произнесла Нюрка.
Конечно, - одним разом уяснить трэшканье ганса не получилось. " Так, так" - всё приговаривала словарная переводчица, хлёстко шуршала толстенными страницами и, наконец, пришла к глубокомысленному выводу:
- В общем ... в общем ему ... ему нужна ... коза.
- Коза? - чуть не выкрикиваю я. Добрался черт до истины. Ну, зачем ему нужна коза? Вот покуту нажил!
- На кой ляд ему эта коза? - уже вслух не унимаюсь я, будто Нюрка знает ответ на этот бредово-риторический выдох удивлённой души.
- Не знаю, - со зловредной усмешкой отвечает та, на которой я четверть века назад обещал жениться.
- Ладно, Нюр .... мы это .... мы пошли, - сказал только я и потащился к выходу.
Уже на свежем воздухе, звенящем от переизбытка летней жизни, я стал соображать дальше, как поступить: или коротко направить немецкого любителя коз, по-русски, неопределённо куда или .... или найти ему эту шутову козу. Всё-таки ... всё-таки начатый, пусть и неверный путь нужно пройти до конца, чтоб потом не извиняться перед самим собой, не оправдываться потом : "а если бы - а если бы ...". Так, а где ж мне взять для фрица козу? Стой, у бабы Зины их целое стадо.
Бежим к бабе Зине; немчик смешно так бежит, мотыляет своими оглоблями - не привык он к нашей пересеченной местности. А от жизни нашей, такой перекувырчатой, интересно, как он себя поведёт при беге?
Баба Зина долго не могла понять, что нам от неё нужно.
- Вам молока? Козу? Козу я не продаю.
- Нам козу нужно, просто козу. Просто пусть он, - указываю я козьей матери, просто - пусть посмотрит на козу.
Наконец выводит хозяйка козу из сарая. Пестрая, с саблевидными рогами, косит на нас недоуменные миндалевидные глазища, ну точно, как у женушки моей, когда меня иногда пьяненького застукает.
- Саму смирну взяла, - как бы успокаивает нас, а может и себя баба Зина.
Жалкий потомок братьев Гримм потянулся было к животному, но самая смирная коза угрожающе поперла на него рогами. Иностранец ко мне: суёт в руки фотоаппарат, рукой на козу показывает, идёт опять к ней. Я всё понял: он хочет, чтобы я его с этой козой щелкнул. Показываю ему, что я в его фотографической технике ни бум-бум. Он удивлённо разводит руками, начинает объяснять, какую кнопку нажимать. Отправляется к козе, которая от нетерпения стала эксклюзивные па вокруг бабы Зины выделывать, та еле её за рога удерживает. В результате непродолжительной борьбы немецкого педантизма с упрямством русской козы, турист наш, наконец, обхватывает козью шею, лопочет что-то бабе Зине - видно просит отойти, для чистоты фотографического эксперимента. Бабуся неуверенно бросает свою питомицу. Я нажимаю красную кнопку: фотоаппарат пускает молнию. Всё - кадр для передачи "В мире животных" готов.
Мистер Бин отпускает испуганное до конца рогов животное. Рогатая фотомодель срывается с места фотосессии и - в спасительный сарай, её продюсер, баба Зина - за ней. А фриц, довольный, улыбающийся во всё своё не в меру сытое немецкое лицо, идёт ко мне, жмёт руку, что-то гундосит на своём. Потом лезет в нагрудный карман своей вычурно-цветастой рубахи, шелестит там, достаёт сто долларов, протягивает мне.
" Ух ты, как оценил неожиданно для меня самого мою услугу! Знает, гамбургский шельмец, чем задобрить русскую душу" . Я благодарю его, показываю дорогу к автобусу. А в голове моей уже мысли радужные витают, как оптимально американскую валюту оприходовать.
2.
Месяца через три после этого неординарного случая, когда сто долларов были потрачены до копейки давным-давно, мне пришлось опять вспомнить о нём.
Сосед Колька прибежал ко мне с газетой " Сельская жизнь" с восторженным криком:
- Федя! Федя! О нашей деревне в газете прописали! Помнишь, немцы к нам приезжали, всё по деревне мотались, искали, помнишь, своего заблудившего ... Так он, оказывается, фотографию соорудил, и такую чудную.
Хватанул я газету из рук соседа, глянул на снимок: "Ерша мне в бок, коромысло в ухо! Точно, тот немчуган с бабиной Зининой козой! Это ж ведь я их фотографировал!"
Лихорадочно несусь по строчкам статьи под фоткой.
Из прочитанного понял, что тот подрастающий бюргер, с которым я бегал, как оголтелый, по деревне, не просто так требовал эту дурацкую козу. Оказывается, он являлся внуком одного фашиста, который в сорок втором воевал в наших степях. Его дед при отступлении был тяжело ранен, попал в плен. Его, как безнадёжного, оставили в нашей деревушке, на попечении женщины по имени Мария. В деревне многие голодали. Мария держала в своем полуразвалившемся сарайчике одну единственную козу. Осенью Мария погибает, трудясь на поле: она подрывается на мине, оставленной немцами при отступлении. Отто, так звали деда нашего туриста, чтобы выжить, ухаживает за оставшейся без хозяйки козой. Благодаря её молоку и пережил зиму. Весной, когда коза пошла на сочную траву и прибавила в надоях, он даже сыр делал, подкармливал им соседей. Вернулся Отто в свою Германию осенью сорок пятого. Стал там у себя коз разводить, сделался знатным сыроделом. И попросил Отто своего внука Франца, который в составе тургруппы посещал наши края, попросил он его сделать фотографию козы из той самой деревни, нашей деревни Селиваново, где вот такая история с ним произошла. И подарил внук-турист эту фотографию деду-неудавшемуся завоевателю на девяностолетие.
Вот оно как завернулось! Все так ладно, содержательно написано, но могли бы и обо мне пару строк черкануть. Я ведь тоже, как-никак, причастен к этой фотографии, к предоставлению помощи этому необычному туристу. А то наши газеты о причудах всяких иностранных туристов пишут-пишут, а о русском радушии строчек пожалели.