- И-и, мил моя, рази ж это молоко? Пахту пьете из пакетов, - говорила баба Маня городской свахе.
- Вот у моей Красавки было молоко... И Маня всхлипнула: вспомнила, как продавала корову, а она возьми и приди через три дня домой. Прибежала наметом, забежала в сарай и стала на свое место, глаза красные в слезах, смотрят с укоризной - зачем продала. Ох, горе-горькое, хотела уж деньги назад отдавать, да сын отговорил, мол, нельзя ей одной оставаться, старая уже. Спасибо дом не продала пока. Маленький, низенький, кому нужен, заколотили окна, двери и уехали. Сваха все интересовалась,
сколько денег выручили за корову. А Маня и не скрывала, что за семь тысяч продала и все до копеечки подала невестке. Правду сказать, Маня её побаивалась. Первое время все порывалась ей по хозяйству помочь, но невестка не позволяла: "Вы отдыхайте, я сама..." "Боится, что посуду побью", - огорчалась Маня и с опаской поглядывала на дорогую мебель, сервизы. Сын Мани - большой начальник,
женился во второй раз на молоденькой, первая жена была попроще и Маню звала мамой, внуки часто приезжали, теперь уже взрослые, в институтах учатся. А вторая жена молодая и внучок пяти лет,
в день приезда наставил на бабку игрушечный автомат. Но жить теперь вместе и старалась Маня
угодить невестке, только вот не нравилось ей, что сноха к ней на "вы" обращается. В деревне свекровь со снохой поругаются и подерутся, а все отношения теплее. Но делать нечего, стала привыкать. Проводив молодых на работу, а внучка в сад, потихоньку занималась хозяйственными делами. Хотя в городе
какое хозяйство, смех да и только. Так, пыль протереть, постирушку затеять, посуду помыть, супчика сварить. Уже подолгу пила на кухне чай с бойкой городской свахой, которая пугала ее рассказами о городских происшествиях, большей частью выдуманных, уже знала Маня некоторых соседей, но на лавочке сидела редко. Шустрые старушки начинали донимать вопросами. Чаще сидела у окна и
с высоты пятого этажа наблюдала жизнь двора.
Однажды во двор въехал грузовик. На нем обитый черным гроб. Маня быстро сообразила, что это
кто-то из соседей. Мужчины поставили табуретки на асфальт, на них поставили гроб. Налили по стопке подошедшим соседям и старушкам у подъезда. Потом поставили гроб обратно на машину и уехали.
Маня на другой день поделилась увиденным со свахой: "Чисто нелюди, даже в квартиру не занесли..." Сваха перебила: "Это дед с восьмого этажа. Так, конечно, не понесут. Это ж сколько по пролетам кружить?". И не заметив Маниного застывшего лица, заговорила о своем.
А Маня ночь не спала: "Значит, и меня так..." Плакала потихоньку, чтобы сын не слышал. Нет, думала,
у нас в деревне не так. Покойника обмоют знакомые старушки, обнарядят, положат и потом посидят, сменяя друг друга два дня и две ночи. Старенькая Катя придет почитать Псалтырь. А иной раз и
батюшку из райцентра привезут отпевать. Все чинно, старушки стоят со свечками позади
родственников и подпевают батюшке "Со святыми..." А потом всю ночь будут сидеть и вполголоса переговариваться, вспоминая добрым словом покойного. И покойнику веселей, и родственникам не так больно. Там, глядишь, старушонкам и закусочки предложат и по стопочке, чтоб силенок прибавить.
А на другой день и в последний путь со слезами и причетом.
Прошла зима. А весной, как потянулся городской люд на дачи, запросилась Маня домой. У неё ж там
дом и огород. Не отставала от сына, каждый день упрашивала, и он согласился, но с условием, что осенью заберет её обратно. "Ладно, ладно", - согласно кивала Маня. Ей бы только домой попасть.
А как вошла, и скрипнули знакомые половицы, решила, что никуда больше не уедет, но сыну ничего не сказала. И закипела работа: паутину с углов снять, занавесочки простирнуть, перины посушить, полы перемыть, опять же огород хоть маленько засеять овощами и картошки грядочек десять. Так и прожила лето в привычных заботах. Иногда проведывала свою Красавку, носила ей гостинец - толстую краюху, густо посыпанную солью. Хозяева давали Мане молоко раз в неделю бесплатно. Вечером частенько приходили товарки одинокие старушки, коротали время на скамеечке возле Маниного дома. Маня рассказывала о городской жизни, расхваливала невестку.
Наступила осень. Сын в письмах спрашивал, когда приезжать, но Маня не торопилась. Хорошо ей в своем доме. Дрова есть, угля хватит, куда ехать.
На Покров пошла с подругами на кладбище проведать родичей и маленько застудилась. И хворать
долго не хворала, а, видно, час пришел - старушки дали сыну телеграмму. Приехал, а она уже лежит на лавке прибранная. Но ничего, все сделали по-людски. У неё ж все было сготовлено: и черный бархат, и тюль, и старушкам, что купали, в пакете кому халат, кому платок теплый, кому кофта почти новая. Так что старушки вокруг сидели довольные. Утешали сына, сокрушавшегося, что не забрал мать, с
интересом поглядывая на хлопотавшую над закусками невестку - подкрепить старушек перед
бессонной ночью. А Маня лежала румяная, довольная, морщинки её разгладились. Все случилось,
как ей хотелось - лежала она в своем доме, обряжали её в дорогу морщинистые добрые руки её подруг, слушала она, как читает древнюю книгу старенькая Катя и была спокойна. Она ведь знала, что они ещё встретятся. Пройдут дни и месяцы и её оставшиеся подруги и родственники придут на деревенское кладбище и не обойдут стороной её могилку и всегда у нее будут лежать конфетки и печенье, а перед Пасхой, на родительскую, положат кулич и яичко. И калитка в её оградке всегда будет открыта...