-- Они шли за ними до самого Копперберга -- в этой горе была тогда пещера, потом ее завалили. Флейтист вошел в пещеру, дети -- за ним. Первое время звуки флейты слышались явственно, затем все глуше, глуше, наконец все стихло. Дети исчезли, и с той поры о них ничего не известно.
Первым заговорил рейтар, побывавший в Гаммельне:
-- Это самая настоящая быль, -- когда в Гаммельне заходит речь о каком-нибудь необыкновенном событии, жители говорят так: "Это случилось через двадцать или там через десять лет после того, как пропали наши дети... Фон Фалькенштейн разграбил наш город через шестьдесят лет после того, как пропали наши дети".
-- Но вот что любопытно, -- снова заговорила Мила, -- в это же время далеко от Гаммельна, в Трансильвании, появились какие-то дети: они хорошо говорили по-немецки, только не могли объяснить, откуда они пришли. Все они женились на местных уроженках и научили родному языку своих детей,-- вот почему в Трансильвании до сих пор говорят по-немецки.
-- Так это и есть те самые гаммельнские дети?
-- Клянусь богом, что все это правда! -- воскликнул капитан. -- Я бывал в Трансильвании и хорошо знаю, что там говорят по-немецки, а кругом только и слышишь какую-то тарабарщину. Объяснение капитана отличалось не меньшей достоверностью, нежели все прочие.
Трудхен взяла что-то вроде мандолины, у которой почти все струны были целы, и начала наигрывать немецкий марш. Потом, заметив, что ее обступили конники, спела на своем родном языке солдатскую песню, рейтары во все горло подхватывали припев. Глядя на нее, и капитан затянул так, чо стекла зазвенели, старую гугенотскую песню...
Проспер Мериме. "Хроники царствования Карла IX"
![[]](/img/p/pawlow_sergej_anatolxewich/t-korichtetr/05.jpg)
* * *
(Немецкие шванки и народные книги 16 века.)
... Рассказывают о глупом псе, забредшем в долину меж двумя холмами. На каждом из холмов высился замок. В обоих замках существовал обычай вкушать явства под барабанный бой и игру на дудке. И вот, чуть звуки дудки донеслись из одного замка, пес помчался на вершину того холма. Но посреди дороги он услышал, что музыка в замке смолкла, а в другом, напротив, призывно зазвучала. Пустился пес с холма на холм. Но и там музыка смолкла, а из первого замка послышалась вновь. Так и метался глупый пес с горки на горку, пока не прозевал обе трапезы. И столь же непостоянны и непоследовательны многие люди, желающие вкусить всех радостей земных, но уповающие и на жизнь вечную...
... Один монах гостил в доме у горожанина и служил Господу, но главным образом сражался с нечистой силой. И наконец он воскликнул: "Ответствуй мне, нечистая сила, как угодить тебе, чтобы ты оставила меня в покое?" И черт ответствовал: "Выбирай одно из трех. Или согреши с хозяйкой дома, давшего тебе приют." Монах не захотел этого делать. "Или убей хозяина." Монах опять отказался. "Или, -- сказал черт, -- напейся допьяну." -- "Ладно, -- ответил монах, -- так уж и быть, напьюсь". А напившись, согрешил с хозяйкой дома, а когда его застал за этим нечестивым занятием хозяин и захотел наказать -- убил хозяина. Так он выполнил все три чертовы условия. Храни тебя от этого Господь!
... Ехал один духовный отец в чистом поле, и попалась ему навстречу старая нищенка и попросила Христа ради пятак.
-- Нет, -- ответил он, -- это слишком много.
-- Тогда дай мне алтын.
-- И этого много.
-- Семишник.
-- Много.
-- Дай мне хоть грош.
-- Много и этого.
-- Тогда дай мне свое отеческое благословение.
И священник осенил ее крестным знамением. "Видать, твое благословение не стоит ни гроша, не то бы ты поскупился и на него" -- сказала старуха и пошла прочь.
... Прогуливались как-то два волка, и попалась им на глаза овца, лизавшая ягненка в шею. Один из волков заметил: "Если б мы, волки, начали лизать ягнят подобным образом, мужикам бы это пришлось не по нутру." -- "Все дело в нашей дурной репутации, -- ответил второй, -- не сами ли мы виноваты, что нам не доверяют?"
... Дружили двое школяров, ходили они по дворам, пели за малую мзду и складывали добычу в совершенно одинаковые мешки. Но к вечеру мешок у одного был всегда полон, а у другого пуст. И спросил невезучий: "Как же так получается, что тебе все подают, а мне никто?" И товарищ ответил: "Потому что ты все время заришься на хорошие куски да на целые караваи, а я ни горбушкой, ни корочкой не брезгую, поэтому у меня мешок и полон." И таковы же многие ученые люди и любознательные студенты: они извлекают из проповедей и поучений только самый высокий смысл, да и школяры в школе пренебрегают малым, а потому никогда ничему не научатся; да и как научишься летать, если тебе лень обрастать перьями?
... Один человек был весьма искушен в арифметике и, чрезвычайно гордясь этим, постоянно приставал к остальным со всевозможными задачками. Наконец он нарвался на хорошо подготовленного противника, и тот сказал ему так: "Вы мне задали немало сложных задач. Позвольте же и мне, в свой черед, задать вам одну -- и очень простую?" И вслед за тем привел условия своей задачи: "Вы пригнали пять ослов в конюшню, расчитанную на шесть животных. Как сделать так, чтобы ни одно стойло не пустовало?" И когда арифметик после долгих раздумий так и не смог найти никакого ответа, шутник пояснил: "Все так просто. В пять стойл вы ставите ослов, а в шестое становитесь сами. Вот и выходит -- шесть ослов в шести стойлах."
* * *
"...Белорусы ожидали прихода мужицкого Христа. Евреи -- мессию из Турции. Первые знали, что мужицкий Христос уже здесь, но пока не объявился. Знали, что уже и конь для него растет в мужицкой хате -- пока еще жеребенок, белый, а глаза, грива и хвост золотые. Кто-то его уже видел и болтал об этом в корчме."
(В.Короткевич. Седая легенда. Дикая охота короля Стаха. 1981г.)
* * *
( пример удивительной фантазии. -- А.Королев. Блюстители неба.)
...
Хронист оказался в центре хроноволчка необычайной силы. Скрытый отражатель вышвырнул его в подпространство планеты, которое было еще и соединено самым причудливым образом с реальностью Канопы и грезами средневекового сознания землянина. Он пережил блуждания по огнедышащей вулканической пустыне, которая одновременно была его теплой курткой для зимних подводных прогулок, сквозь ткань которой по законам спрессованной реальности прорастали остроконечные шпили готических соборов Антверпена. Верхняя пуговица на его груди превратилась в круглообразное хищное животное, от прыжка которого он не сумел спастись и весьма убедительно пережил собственную гибель и превращение самого себя в окаменелое мертвое яйцо местной рептилии, которое на огромной скорости двигалось через космическое псевдопространство. При полете на скорлупе этого яйца выросло экстравагантное здание школы хронистов на окраине Архонтвилля, в котором С. когда-то учился. Вместе с ростом здания увеличились и размеры химерического яйца рептилии. Когда, наконец, его размеры превзошли всякое воображение, хронист обнаружил себя на потолке собственной комнаты в виде крохотного кентавра... Несколько долгих часов скакал он по необъятной равнине вокруг лампы на потолке, бессильный остановить хроноволчок такой угнетающей силы. Единственным мостом в реальность оставалась его МВ на запястье левой руки. В тот момент, когда он совершал, наверное, тысячный бессмысленный круг, через его псевдотело прошла временная трещина, которая разнесла его на две части. Хронист решил, что уже навсегда потерялся в витках вечности, как неожиданно был выброшен в точку поражения, назад, туда, где его настиг выстрел отражателя.
* * *
Математические кривые: Кох, Пеано, Менгера.
Геометрические построения: Ожерелье Антуана, рогатая сфера Александера, Гильбертов кирпич, салфетка и ковер Серпинского, мозаики Конвея, дорожка Кармана, кольца Борромео, универсальное n-мерное пространство Небелинга, фракталы Жолиа, Мандельброта, диаграммы Венна, лист(гармошка) и лента Мебиуса, бутылка Клейна...
...
Некоторые длинные палиндромы.
Мы дунем а звуку в замену -- дым.
Юного день, лети! Чую, учитель, не догоню.
Я нем и нежен -- не жени меня.
Хороши там янки и "Марс" -- а тута? А тута -- срам и икня, мат и шорох.
Дорого небо, да надобен огород.
Муза, ранясь шилом опыта, ты помолишься на разум.
Я или суетен, или не те усилия.
Он -- верба, но она -- бревно.
Лидер бодро гордо бредил. Тарту дорог как город утрат.
А масса налево повела нас сама.
Коричнев и дивен чирок. Леша на полке клопа нашел.
Он Диоген, у него и дно. Молебен о коне белом.
Манило Диогена, дан его идол и нам.
Аргентина манит негра. А гениям -- имя и нега.
И кони дорог и гор одиноки.
Не видно морд ни лап, а палиндром -- он дивен.
Аксакалам мала каска. Мокнет Оксана с котенком.
Кит на море романтик. Лазил Дема, мед лизал.
Лом о смокинги гни, комсомол!
Знамо даже у ежа дома НЗ. Мастер жрет сам.
Анод и пуки купидона. Гоним, а щи с усищами ног.
Оков течение к оке и нечет в око. По сути, Пит усоп.
Тираду ракам Макар ударит. Я не молоко около меня.
Лап узором мороз упал. Дороги не в Звенигород.
Арена Баха - хабанера.
А руда - навоз? И Лара парализована, дура.
Ан жена, зараза, нежна!
Ася, молоко около мяса!
Веер в епархии и храп евреев.
Дал кулинар и ранил уклад.
Диван-то Боря, я - робот на вид.
Ешь немытого ты меньше.
Жена мyжy - манеж.
Закопан, а попа напоказ.
Зубрам и лосю солим арбуз.
И леопард и гидра поели.
И любит Сева вестибюли.
И нет дорог в город тени.
Изредка так дерзи!
Лакал пиво Попов и плакал.
Леди, вот каламбур: груб, мал, а кто видел?
Лезy на санyзел.
Лена набила рожу мужу - муж орал и банан ел.
Лилипут сома на мосту пилил.
Мыло - голым!
На вид ангел, а лег на диван.
Надо меч ему, а на уме - чемодан.
Нажал кабан на баклажан.
Нахапал зла пахан.
Не вербуй у бревен.
Не женат, а нежен.
Не пошл Шопен.
Не ревновал, а вон - верен.
Ножи порти хитро, пижон.
Но невидим архангел, мороз узором лег на храм и дивен он.
Ого! Та нежит и женатого.
Отчаян я, а что?
Пил вино он и влип.
Питон его генотип.
Престол - омут. Чту молот, серп.
Ретив сынок - и урвал лавру, иконы, свитер.
Событие - и ты бос.
Телу мало Зои. О, зол амулет!
Торт с кофе не фокстрот.
Уведя лимузин, изумил я деву.
Удавы рвали лавры в аду.
Утречко летело к черту.
Цементом жмот немец.
Цени кабинет в тени, бакинец.
Шорох от дубка как будто хорош.
Я - Янис, а попа синяя.
Я и мотобол и лоботомия.
Я не мил - и не женили меня.
Я славен. Москва лгала, ГЛАВК сомневался.
Я ударю тётю, дядю радуя.
Я уж умру, хурму жуя.
Ого, какого сорта матрос! Ого, какого...
Отмечу бабу чем-то.
Не Зорге грозен.
Не сап опасен.
Не сапог опасен.
Дерби: чад удач и бред.
Дебошир, а всё же сваришь обед.
У дезертира жена не жарит резеду.
Вот на руках ортопедов вар, а в воде - потроха курантов.
Муму... За разум ум!
Муму, зараза! За разум ум...
Я метил - ох, ох! - в хохол и темя.
Котомку, Пит, и нити пук-моток!
Там Сократ - стар, космат.
Хорош в Артеке трав шорох.
Саванна, край овса - да свой аркан на вас.
Не в эту боту тут обут эвен.
Мите в тон ответим.
Нам регламент не мал, Герман?
Ижевска тени не так свежи.
Веер веял, зля евреев.
Веер веял для евреев.
И щи-то пока не щи... Что за горе - керогаз: отчищен, а копотищи!..
Не спи в отеле, тов. Ипсен!
Не черкес, а засекречен.
Око Булганина глубоко.
О! Лимузин внизу? Мило!
Моду чтут чудом.
А не Руслан знал Сурена?
Закопан аксакал, а каска - напоказ.
Как я ем, иен не имея? Как?
Уметь так сыскать тему!
Леди Бог обидел.
Цени арку, казак-украинец!
Я, Анна, воровал. И пила ворованная.
Ялта. Летел перепел. А на канале переплёт ела тля.
Едал Ксанины дыни на складе?
Кот учён, а не чуток.
Кот у чердака на кадре чуток.
Я о матче млел, мечта моя.
Не ты по морде ведром опытен?
Ежу худо в вате, он ноет. А в воду - хуже.
Крапива, дави парк!
Нет накипи. Пусто в керогазе. Лежит сок, кости, желез... Горек вот суп и пикантен.
На клопа, Полкан!
На клопов, и живо, Полкан!
А ты, база, забыта.
Ты, базар, тускло-мутен, и чачи нет; умолк, с утра забыт.
Изредка ты так дерзи.
Покой... А пока копай окоп.
Я после сока закосел, сопя.
Козерог - он меня вертит, ревя; немного резок.
Моцарта мы бы - матрацом.
Лидер бредил.
Лидер, вопя миру, дома себе, самодур, имя повредил.
Не сер пион, но и пресен.
Лихо на копыта! Круче на дыбы! Да, не чурка ты пока, но хил.
А денежки - к жене, да?
Ноты, фрайер! Верти пюпитр, еврей! Арфы, тон!
О лесе, венце облепихи пел боец невесело.
Отчаян я. А что?
Я не лося ем, смеясь, - оленя.
Намок рант у бот. О, вот обут наркоман!
Ого, нажралась: сала, ржаного...
А раскиньте в цехе цветник, Сара!
"К цели! Тс..." - вот это в стиле ЦК!
Запотевал в лаве топаз.
Йом-кипур тебе, трупик мой!
А жара гудела: "Испепелю!" И вот это: в июле - пепси. А лёд у гаража.
Тополь хлипок, а накопил хлопот.
Вор гневит и венгров.
Аня пока у Акопяна.
Негру - пурген.
А негру - пилюли пургена.
Ярослав ел, пил и плевал, соря.
Ярослав ел пирожок (о, жор!) и плевал, соря.
А Лида газон и кино загадила.
* * *
(выдержки из: "Японские легенды о чудесах(9-11 век). (М.,1984г.)
...
Как-то раз отведал Сэйку во сне с изысканного стола. Проснулся и был сыт, а в зубах еда застряла.
...
Покуда святой Куватори в миру жил, мыслями был неправеден. И хоть взошли семена, посеянные в прошлых рождениях, он обрил голову и вступил на Путь, но был глуп и к учению не годен. Только почитывал изредка "Сутру Лотоса" и ничего другого знать не хотел. Но потом, собравшись для веры с силами, зло отринул.
...
из сб. Ханьдань Шуня "Лес улыбок".
Ответ судье.
Двое подрались, и один откусил другому нос. Пострадавший потащил обидчика в суд. Обидчик стал уверять, что тот сам себе откусил нос. Судья возразил:
-- Ведь нос расположен выше рта, как же можно самому откусить его?
-- Так ведь он встал на скамейку и откусил, -- ответил обидчик.
...
примечания из кн. Цзэн Пу "Цветы в море зла".
~ на сочинениях автору полагалось ставить не только свое имя, но и имена трех поколений своих предков.
~ один буддийский монах, который никак не мог добыть послушников, взял к себе в ученики камни. Проповедь его оказалась настолько убедительной, что даже камни стали кивать в знак согласия.
* * *
изречения учащихся.
Если ударить молоточком по камердинеру, то мы услышим звук.
Опыт -- это когда человек делает, но не смотрит, а наблюдение -- это когда человек смотрит, но не делает.
Первым электромагнитную волну получил Герцен.
Если толкнуть колебательный контур, мы получим электромагнитные колебания.
Звезды -- это твердые тела, состоящие из раскаленных газов.
Дельфин при помощи ультразвука не только находит добычу, но и определяет ее вкус, потому что у него хорошо развито обоняние ушей.
Броуновское движение открыто Эйнштейном.
После замерзания белье трудно разогнуть, потому что там молекулы замерзли.
Сила упорности. Сила тягости.
Лужи быстрее высыхают в теплую погоду, потому что тогда увеличивается их скорость.
Чтобы увеличить изображение предмета, даваемое линзой, надо отодвинуть линзу от фокусного расстояния.
Соединение проводников бывает последовательное и поперечное.
Из лампы выкачивают воздух и впускают туда вакуум.
Южный полюс магнита по правилу левой руки будет расположен к нам лицом.
На борту космического корабля находились собаки Пчелка, Мушка и другие мелкие насекомые.
Человек вытесняет из ванны воду объемом равным весу.
* * *
Бянь Чжилинь. "Тишина".
Деревенский мальчик тишины боится,
Он принес домой сверчка, с ним спокойней спится.
А когда у мальчика выросли усы,
В городе светящиеся он купил часы.
В детстве он завидовал травам на могиле:
Там веселые сверчки беззаботно жили.
Он внезапно умер три часа назад,
А часы все светятся, стрелки все скользят.
* * *
Бертран Рассел. из "Поклонение свободного человека."
...свобода приходит только к тем, кто уже не требует от жизни никаких подверженных действию времени личных благ.
... В смирении есть еще одно достоинство: даже реальных благ не следует желать, когда они недостижимы. К каждому человеку рано или поздно приходит великое смирение. Для молодых нет ничего недостижимого; вещь, желаемая со всей силой страсти и вместе с тем невозможная, для них непредставима. Но смерть, болезнь, нищета, голос долга дают всем нам понять, что мир создан не для нас и что, как бы ни прекрасны были вещи, к которым мы стремимся, судьба может сделать все по-своему. Когда приходит несчастье, мужество заключается в том, чтобы стерпеть без единого слова крушение надежд и отвратить мысли от тщетных сожалений. Такая степень подчинения власти не просто справедлива и правильна: она открывает путь к мудрости.
... В смерти, в нестерпимой боли и невозвратимости прошлого есть что-то священное, они внушают благоговение, чувство простора и глубины, неисчерпаемой тайны существования, которая привязывает к миру страдающего человека узами боли и горести. В эти моменты проникновения мы теряем всю страстность мимолетного желания, всякое стремление к незначительным целям, всякую заботу о мелочах, которые составляют для поверхностного взора повседневную жизнь; мы видим вокруг маленького плота, освещенного мерцающим светом человеческого товарищества, темную глубь океана, волны которого нас качают какой-то краткий час; из великой ночи веет холодный пронзительный ветер; душа ощущает великое одиночество людей среди враждебных сил и должна, собрав все свое мужество, в одиночку бороться с целой Вселенной, которой дела нет до наших надежд и страхов. Победа в этой борьбе с властью тьмы означает истинное крещение в славную когорту героев, истинное посвящение в красоту человеческого существования. Из встречи души с внешним миром рождаются смирение, мудрость и сострадание, а с ними начинается и новая жизнь.
... Отказаться от борьбы за личное счастье, избавиться от сиюминутного желания и сгорать от страсти по вечному -- вот что такое освобождение, и именно ему поклоняется свободный человек. Свобода возникает из созерцания судьбы; ибо сама судьба теперь в подчинении у разума, который ничего не оставляет очищающему огню времени.
* * *
По Лао-Цзы, жить имеет смысл лишь тогда, когда цель, формирующая твои действия, находится за пределами повседневного мира.
* * *
Раздел II. Сказки. Поучительные истории.
(Из Евг.Пермяк. Дедушкина копилка.)
НА ВСЕ ЦВЕТА РАДУГИ.
На свете жил чудесный певец. Он пел не не только задушевно, искренне, от всего сердца, но и красочно -- на все цвета радуги. Его песни были так хороши, что вскоре он стал самым любимым народным певцом. Между тем певец не был счастлив...
Он не был счастлив потому, что ему ни разу не удалось спеть такую песню, которая понравилась бы всем без исключения.
Когда он пел розовую песню с весенне-зеленым отливом и алмазно-росяными искорками, его затаив дыхание слушали все юноши и все девушки. А старики проходили мимо. Вздыхая, они считали весеннюю песню то слишком розовой, то чрезмерно зеленой.
Когда же певец пел алую песню с синей каймой раздумья и серебристыми прожилками мудрости, тогда все люди средних лет распахивали настежь окна своих душ и двери своих сердец. Зато малолетки не обращали на эту песню никакого внимания. Потому что они любили песни ярких цветов и четкой раскраски. Игривые. Узорчатые. Даже клетчатые. И для них приходилось петь особо, как и для стариков. Этим нравились песни строгих расцветок и глубоких колеров.
Разные песни расценивались различно людьми не только по их возрасту, но и по характеру. Весельчаки любили канареечно-желтые, лихо-малиновые и пунцовые песни. Угрюмым нравились песни темно-коричневых и вишнево-лиловых тонов. Ветренные и легкомысленные люди обожали песни любого цвета, лишь бы они были пестры и нарядны...
До седых волос певец добивался такой песни, которая полюбилась бы всем. И старым, и малым. Жизнерадостным и печальным. Задумчивым и бездумным. Из его светлой души вылетали звонкие жар-птицы изумительной красоты звучания. Ими любовались тысячи людей. Но каждый раз находились такие ценители, которые выискивали в песне изъяны. Более того -- они глумились над нею и даже втаптывали ее в грязь.
Наконец это стало невыносимым и певец перестал петь.
-- Значит, я плохо пел, коли не заставил полюбить всех хотя бы одну мою песню, -- жаловался на себя, на свой голос певец.
Он жаловался так громко и так жестоко казнил свои песни, что его услышало солнце. Услышав оно ласково улыбнулось с высоты и осветило певца золотыми лучами.
-- Мой названый брат, -- сказало солнце. -- Тысячи лет я раскрашиваю землю в неисчислимые цвета и оттенки, а угодить на всех не могу. Потому что каждом нравится свое. И это очень хорошо. Если бы всем нравилось одно и то же, тогда остановилась бы жизнь в однообразии вкусов, в тождестве чувств, в ограниченности стремлений. Тогда бы тебе незачем было искать новые песни, а мне -- каждый день по-новому всходить.
Так сказало солнце, окрашивая своей живительной улыбкой в тысячи тысяч цветов и оттенков нашу землю. От этого на душе певца стало светло и радостно. Ему захотелось походить на солнце. И он снова запел свои песни на все цвета радуги.
И очень хорошо. Какая кому нравится, тот ту и слушай. А если из сотен его песен кому-то понравится только одна -- значит, певец не зря прожил жизнь, не зря старался походить на солнце.
Сказка о большом колоколе.
Давно уже нет в живых того матроса, который кораблем в Англию прибыл и в городе Лондоне занедужил, а сказка о нем живет.
Остался русский матрос в городе Лондоне. В хорошую больницу его положили. Провианту, денег ему оставили:
-- Выздоравливай, дружба, и жди свой корабль!
Сказали так корабельные дружки и ушли обратным курсом в родную русскую землю.
Недолго болел матрос. Хорошими лекарствами его лечили. Микстур там, порошков, капель не жалели. Ну, да и жизнь свое взяла. Архангельских кровей парень -- коренных приморских родителей сын. Такого разве болезнью сломишь!
Выписался матрос из больницы. Бушлатик почистил, пуговицы надраил. Ну, и остальным предметам одежды жаркий утюг дал. В гавань отправился -- земляков поискать.
-- Нет здесь твоих земляков, -- говорят ему в гавани. -- Исландия третью неделю туманы гонит. Откуда русским парусам в Лондоне быть?
-- Не беда, говорит матрос. -- Я глазастый. И на ваших кораблях землячков сыщу.
Сказал так и на английский корабль ступил. Ноги о матик вытер, флагу честь отдал. Доложился. Представился.
Англичанам это любо. Потому как морской порядок везде один.
-- Смотри ты каков! По всей форме моряк. Только жалко, что земляков тебе на нашем королевском корабле не сыскать.
А матрос на это улыбается, ничего не говорит, к грот-мачте направляется. Погладил ее рукой и говорит:
-- Здорово, землячка, архангельская сосна!
Очнулась мачта, ожила. Будто от долгого сна проснулась. Мачтовым русским бором зашумела, янтарной смоляной слезой прослезилась:
-- Здравствуй, земляк! Рассказывай, как дома дела.
Переглянулись английские моряки:
-- Смотри ты, какой глазастый! Землячку на на нашем корабле сыскал.
А матрос тем временем с грот-мачтой задушевные разговоры разговаривает. Каке дома дела, рассказывает, мачту обнимает:
-- Ах ты, милая моя, хорошая! Мачтовой ты чудо-дерево. Дух твой родной-лесной ветры не выдули. Гордость твою шторма не согнули.
Смотрят английские моряки -- и борта корабля русскому матросу улыбаются, палуба под его ноги стелется. А он в них родной сердцу узор узнает, родные леса и рощи видит.
Ластятся к матросу льняные паруса, и конопельные-корабельные канаты-швартовы у его ног извиваются, как к родному льнут.
-- А паруса-то к тебе зачем ластятся? -- спрашивает капитан. -- Они-то ведь в нашем городе Лондоне вытканы.
-- Это так, -- отвечает матрос. -- Только до этого-то они льном-долгунцом на псковской земле росли. Как мне не приголубить их! Да и те же канаты взять. И они у нас четырех-пятиаршинной коноплей уродились. Потом и к вам пожаловали.
Говорит так матрос, а сам на якоря косится, на пушки поглядывает. В те годы наше железо, наша медь, наш чугун с Уральских гор ходко шли в Швецию, в Норвегию, в Англию.
-- Ну до чего ж я в хорошую компанию попал! -- радуется матрос.
-- Ах, какой ты глазастый, русский матрос! Везде свое, родное разглядеть можешь. Дорого, видно, тебе оно.
-- Дорого, -- ответил матрос и принялся такое про наши края рассказывать, что зыбь на море стихла, чайки на воду сели.
Вся команда заслушалась.
А в это время на главной лондонской колокольне часы отбивать стали. В большой колокол ударили. Далеко его бархатный звон над полями, лесами, реками поплыл и по-над морем пошел.
Слушает этот звон русский моряк, не наслушается. Даже глаза закрыл. А звон дальше и дальше разносится на низкой, отлогой волне укачивает. Нет равного ему голоса на всех колокольнях старой Англии. Старик остановится, вздохнет, девица улыбнется, дитя стихнет, когда этот большой колокол зазвонит.
Молчат на корабле, слушают. Любо им, что русскому матросу звон их колокола по душе пришелся.
Тут моряки, смеясь, спрашивают матроса:
-- Не земляка ли опять ты в колоколе признал?
А матрос им в ответ:
-- Не могу твердо сказать, а голос у колокола знакомый. С московским выговором, с русской протяжностью.
Удивился английский капитан, как это русский матрос свое родное не только видеть, но и слышать может. Удивился, а про колокол ничего не сказал, хотя доподлинно знал, что этот колокол русские мастера в Московии для Англии отливали и русские кузнецы ладный язык ему выковали.
Промолчал корабельный капитан. А по какой причине промолчал, про то сказка молчит. И я промолчу.
А что касаемо большого колокола на самой большой, Вестминстерской, колокольне старой Англии, так он и по сей день русским кованным языком английские часы отбивает. Бархатно отбивает, с московским выговором.
Не всем, конечно, его звон по душам да по ушам, только теперь уж ничего сделать нельзя. Не снимать же колокол! А сними -- так он еще громче в людской молве благовестить начнет. Пускай уж висит, как висел, да с московскими кремлевскими братьями-колоколами перезванивается, да толкует о голубом небе, о тихой воде, о солнечных днях... О дружбе.
Про нос и язык.
У Кати два глаза, два уха, две руки и ноги, а язык -- один. И нос -- один.
-- Скажи, бабушка, -- просит Катя, -- почему это у меня всего по два, а язык один и нос один.
-- А потому, милая внучка, -- отвечает бабушка, -- чтобы ты больше видела, больше слушала, больше делала, больше ходила и меньше болтала и любопытный свой нос куда не надо не совала.
Вот, оказывается, почему носов и языков бывает только по одному.
Ясно?
Бумажный змей.
Хороший ветерок подул. Ровный. В такой ветер бумажный змей высоко летает. Туго нитку натягивает. Весело мочальный хвост развевает. Красота!
Задумал боря свой змей сделать. Лист бумаги у него был. И дранки он выстрогал. Да недоставало мочала на хвост да ниток, на которых змей пускают.
А у Семы большой моток ниток. Ему есть на чем змей пускать. Если бы он лист бумаги да мочала на хвост достал -- тоже бы свой змей запустил.
Мочало у Пети было. Он его для змея припас. Ниток только ему не хватало да бумажного листа с дранками.
У всех все есть, а у каждого чего-нибудь да не хватает.
Сидят мальчики на пригорке и горюют. Боря свой лист с дранками к груди прижимает. Сема свои нитки в кулак зажал. Петя свое мочало за пазухой прячет.
Хороший ветерок дует. Ровный. Высоко в небо дружные ребята змей запустили. Весело он мочальный хвост развевает. Туго нитку натягивает. Красота!
Боря, Сема и Петя тоже бы такой змей могли запустить. Даже лучше. Только дружить они еще не научились. Вот в чем беда.
Семь королей и одна королева.
Некогда на свете жила до безумия злая и до ужаса страшная королева. Все это унаследовала она от своих предков: королей и королев, герцогов и герцогинь, царей и цариц, графов и графинь... Они из рода в род приближались все более и более к зверям в обращении со своим народом. Они, обожая хищников, изображали свое могущество на фамильных гербах в виде львов, орлов, крокодилов, удавов, пантер и скорпионов. Королева, о которой идет речь, была живым олицетворением всех этих гербов и даже более того... Она была страшнее самого Страха и всех ведьм, какие только были в сказках.
Судите сами, какова эта королева, если на ее голове вместо волос росла кабанья щетина и она была вынуждена носить тяжелый шлем, крепко-накрепко пристегивая его ремнем к подбородку. Но и при этом, когда тигриное сердце королевы закипало гневом и щетина становилась дыбом, шлем приподымался на восемь, а иногда и десять дюймов над ее головой.
Налитые злобой ее глаза приводили всех в ужас, и она вынуждена была носить темные очки.
Так как вместо ногтей у ней росли львиные когти, ей ничего не оставалось, как носить перчатки из толстой лосиной кожи. Обычные лайковые оказывались недостаточно прочными: когти прорывали их тотчас, как только она выходила из себя.
Лютая королева приводила в отчаяние бедный, трудолюбивый народ.
Между тем в королевстве находились люди, которым была нужна именно такая королева. Тут мы должны сказать о семи некоронованных королях, управлявших при посредстве коронованной королевы страной и народом.
В этом королевстве, в отличие от всех других королевств, все богатства принадлежали семи хозяевам, семи богачам, семи властелинам всех земель, всех лесов, всех рек, всех овец, всех ткацких и прядильных станков и всего, что растет, добывается и перерабатывается.
Эти семь некоронованных владык и были настоящими королями королевства, а коронованная королева была при них. Как топор при палаче! Как зубы при волчьей пасти! Как жало при змее! Как нож при разбойнике! Словом, страшная для всех, она была послушной и очень исполнительной королевой при семи королях.
Они писали от имени королевы законы, объявляли ее устами войны, казнили, судили, миловали -- словом, делали все, что им было выгодно.
Королева отлично владела мечом, отсекая сразу по семь голов. Она стреляла из мушкета без промаха и орудовала ножом, как морской разбойник. Безоружную королеву боялись еще более. Она снимала перчатки, шлем и очки. Щетина на ее голове дыбилась так страшно, налитые кровью глаза сверкали так убийственно, и когти вонзались в жертву так глубоко, что армия становилась в диспозицию "на караул", а двор падал ниц.
Народ этого королевства, умевший только трудиться, не знал способа избавления от жестокости королевы и рабства семи королей, и жил надеждами и молитвой. Но нашлась добрая волшебница. Да. Такая волшебница еще сумела уцелеть в этом жестоком королевстве!
И волшебница посоветовала приставить служанкой к королеве самую красивую, самую умную, самую сердечную, самую добродетельную девушку, уверяя, что она победит королеву.
Ничего не оставалось, как испробовать это средство. Вскоре был произведен всенародный опрос и выяснилось, что самая красивая, самая умная, самая сердечная и добродетельная девушка королевства не кто иная, как дочь одной прачки.
Когда девушку привели во дворец королевы, то все заметили, что во дворце стало светлее. Это светились солнечным светом золотистые волосы девушки. Никто и никогда не видел еще таких волос!
Как только девушка подняла веки, то все поняли, что в ее глазах голубое небо и тихое синее море оспаривают первенство по красоте. Вот тут и началось то, ради чего рассказывается эта сказка. Семь некоронованных королей сразу же поняли, что народ хочет смягчить нрав королевы, а это могло послужить причиной ослабления их власти, снижения их доходов. И они шепнули королеве:
-- Ваше величество, народ нарочно подослал эту красавицу во дворец, чтобы умалить вашу красоту.
Сказанное достигло цели. И когда взбешенная королева стала снимать перчатки, готовясь вонзить свои когти в грудь девушки, чтобы вырвать ее сердце, девушка мягко заметила:
-- Ваше величество, кто из придворных запустил ваши ногти? Прикажите подать мне маленькие ножницы, и я тотчас сделаю вам маникюр.
Королева опешила. Никто еще не разговаривал с нею так сердечно и просто. Она милостиво протянула сначала левую руку, а потом правую. Не прошло и десяти минут, как когти превратились в обычные ногти.
-- Моя верноподданная служанка, сожги эти лосевые перчатки и принеси мне мои перстни.
-- Погодите, ваше величество, -- сказала девушка. -- Перстни не пойдут к этому воинственному наряду. Нужно снять шлем.
Придворные пали ниц. Армия взяла "на караул". Потому что никто и никогда до сих пор не смел разговаривать с королевой таким образом.
А девушка, сказав так, сняла шлем и уверенно пригладила вздыбленную щетину на голове королевы. Щетина покорно легла под доброй рукой, покорно далась причесаться.
-- Моя фрейлина, -- сказала королева, обращаясь к девушке, -- вели принести мою корону.
-- О, ваше величество, -- возразила девушка. -- Пойдет ли вам корона при темных очках?
Двор снова в испуге пал ниц. А девушка, сняв темные очки королевы, сказала:
-- Ваше величество, попытайтесь доверчиво и доброжелательно взглянуть в мои глаза.
И королева сделала это. И снова свершилось удивительное. На белках пропала краснота. Глаза вернулись в свои орбиты. И в этом не было никакого волшебства! Девушка, как и многие люди, знала, что если долго смотреть хорошими добрыми глазами в злые, то злые глаза обязательно подобреют. Именно этот простой способ и применила смелая девушка.
Так дочь прачки оказалась первой фрейлиной-подругой королевы и довольно влиятельным лицом при дворе.
В королевском дворце стали появляться простолюдины, ходоки из дальних графств и герцогств. Королева нередко выслушивала их, даруя им некоторые смягчения в податях, поборах и телесных наказаниях.
Все это озлобляло некоронованных королей, и они составили тайный заговор против юной фрейлины. Подослав к королеве привидение, они оболгали фрейлину и ее жениха-молотобойца. Это была подлая и ужасная интрига. Она заключалась в том, что будто бы фрейлина хочет умертвить королеву и, заняв ее трон, выйти замуж за молотобойца, сделав его первым канцлером королевства.
В королеве снова проснулось звериное. Ее волосы стали жестче, в глазах появились злые блики, начали рости когти. Она в ту же ночь тайно отправилась в королевский парк, где ее фрейлина встречалась с молотобойцем. Королева, как рысь, взобралась на дерево и притаилась в его ветвях. Медленно тянулись минуты ожидания. Но вот мелькнула тень, а за нею другая. Королева услышала голос своей фрейлины.
-- Милый, -- говорила она молотобойцу, -- я не знаю, что еще можно сделать, чтобы наша королева была добрее. Я не пожалела бы отдать ей свою жизнь, лишь бы лучше жилось нашему бедному народу.
Услыхав это, королева почувствовала, что ее ногти перестают расти, а глаза наливаться кровью. Она стала слушать дальше.
-- Милая, -- сказал молотобоец, -- отдай королеве свои золотые мягкие волосы... У кого мягкие волосы, тот не бывает злым.
-- Милый, но не разлюбишь ли ты меня тогда?
-- Милая! Разве твои волосы главное в тебе? Будь щедра! Народ не забудет этой услуги. Народ так давно мечтает о добром короле или о доброй королеве.
На другой день королева проснулась и не узнала себя. Нежные золотистые волосы ниспадали до пят с ее головы, и серые стены Северной башни золотились от ее света. В этот день были отпущены на свободу четыреста узников. В этот день на одну десятую были уменьшены поборы и подати. В этот день королева появилась в своем дворце с непокрытой головой, а юная фрейлина впервые покрыла свою голову большим платком.
"Ну и что же, -- решила фрейлина, -- зато моему народу стало легче!"
Семь некоронованных королей скрежетали зубами.
Через неделю в Северной башне, где спала королева, снова появилось привидение. Оно снова оболгало юную фрейлину.
-- Благодарю вас, -- сказала королева привидению и снова отправилась в королевский парк. И она снова услышала мужественный голос молотобойца.
-- Милая, если ты хочешь счастья своему народу, обменяйся с королевой глазами. Она будет видеть жизнь твоими чистыми глазами.
Верная дочь народа не пожалела для королевы своих ясных, голубых и лучистых глаз. Она отдала королеве и нежный цвет кожи, покатость плеч и тонкие, как ветви березы, руки.
Королева проснулась красавицей. Фрейлина проснулась... Ах, не будем говорить, какой она проснулась в это утро, обменявшись глазами, цветом кожи и покатостью плеч с королевой. Мать не узнала свою дочь, но не проронила ни слова, ни слезы. Потому что она тоже служила своему народу и тоже ничего не жалела для него, даже единственной дочери.
В это утро королева увидела мир другими глазами, галазами дочери прачки. Она увидела, что ее народ бос, наг и голоден. Она увидела, что из тридцати трех мер выращенного зерна народ получает только три меры; что из тридцати локтей и трех дюймов вытканного сукна народ получает только три дюйма; что из тридцати трех овец народ стрижет для себя только три овцы. И так всюду и везде тридцать частей отдавались народу, и то лишь потому, чтобы он не умер с голоду и не перестал работать.
Королева, видя все это, все же не могла понять несправедливости такого распределения благ, потому что она рассуждала, как королева. В королевской голове были королевские мысли, которые не могли допустить иных отношений между теми, кто, трудясь, создает все богатства и кто присваивает их.
Теперь молотобойцу стало ясно, что королеве мало одних чистых глаз, ей нужны и светлые мысли. Потому что правильно увиденное нужно еще и правильно осмыслить. И молотобоец сказал своей невесте:
-- Милая, отдай королеве свой светлый ум.
-- Что ж, милый, пусть будет так. Пусть ты разлюбишь меня и я буду несчастна, зато станет счастливым мой народ, -- сказала она, и ночью, при помощи доброй волшебницы, бедная девушка отдала королеве свои мысли.
Королева проснулась со светлой и мудрой головой. Она стала думать так же, как и ее народ.
Теперь можно было надеяться на решительные и коренные перемены в королевстве. Теперь можно было верить, что земля перейдет тем, кто пашет ее, что ткацкие станы будут принадлежать ткачам, а прялки -- прядильщицам, рыбы -- рыбакам, леса -- лесорубам, овцы -- пастухам,а свобода -- всем. Теперь можно было предположить, что все созданное народом станет народным и на троне появится долгожданная народная королева, одинаково заботящаяся о косце и звездочете, о прачке и музыканте, о корабельщике и стихотворце.
Но... этого не случилось. Молотобоец просчитался. Он не знал, что высокие и благородные мысли королевы при ее черством и равнодушном сердце не могли воплотиться в жизнь. Они так и оставались высокими мыслями в ее голове.
-- Королеве необходимо большое, горячее сердце! -- воскликнул молотобоец.
Оставалось последнее, что было у дочери прачки.
-- Если я отдам сердце королеве, -- плача, говорила она молотобойцу, -- то чем я буду любить тебя?
-- Мы разделим с тобой пополам мое сердце. С нас хватит и одного. Зато у королевы будет лучшее из сердец нашего народа!
Девушка отдала королеве свое трепетное, любящее, доброе сердце, и вскоре на новом королевском троне, вырезанного из простого дерева деревенским столяром, появилась народная королева. Она появилась точь-в-точь той народной королевой, какой хотел видет ее народ в своих волшебных сказках. Ее золотые волосы были распущены и украшены всего лишь одной тонкой ниткой красного гаруса, а вместо короны красовался венок из темно-синих васильков, какие растут только во ржи.
На королеве было надето льняное платье, окрашенное искусным красильщиком в цвет майского неба. Ее тонкие руки были обнажены. Даже самые красивые перчатки не смогли бы украсить их, так они были прекрасны.
На ногах королевы красовались маленькие туфельки, сплетенные из ста лык липового луба. Вместо скипетра -- жезла королевской власти -- она держала в руках колосья пшеницы.
Вокруг королевы сидели народные министры. Это были ткачи, рудокопы, кузнецы, земледельцы, пастухи, рыбаки и лесорубы. Народный канцлер и народные министры обсуждали новый закон, который отнимал у семи некоронованных королей присвоенные ими народные богатства и право порабощения.
В этот день народ хлынул на улицы городов и селений. Он прославлял ум и сердце народной королевы. Он слагал счастливые песни раскрепощенного труда. Но в тот же день во дворце раздался предательский выстрел...
Сердце королевы перестало биться.
И снова народ оказался в ярме рабства семи некоронованных королей. Народу было приказано забыть народную королеву, а историкам строго-настрого запрещено упоминать в своих историях о королеве, которой народ отдал свое сердце. Было велено считать все это еще одной несбыточной сказкой.
С тех пор народ перестал мечтать в своих сказках о добрых народных королевах или королях и никогда не отдавал им своего сердца...
Так закончил свою сказку старый моряк, гостивший в нашей стране.
Так ее закончу и я, потому что она кончилась и мне нечего добавить от себя.
* * *
Воклен де Френе. О превратностях фортуны.
Бедняк повеситься решил,
Но клад найдя, судьбу восславил.
Забрать все деньги поспешил,
Взамен веревку он оставил.
Ну а немного погодя
В дупле хранивший деньги скряга,
Веревку эту там найдя,
На ней повесился, бедняга.
* * *
Сергей Долженко. Былички.
Три копейки.
Собрался один мужик на работу. Вышел из подъезда к своей "волге", только дверцу открыл, а к нему мальчик подходит.
-- Дядя, отдай три копейки!
Зима стоит, ветер снег метет, а мальчик в шортах застиранных и рубашке с коротким рукавом.
-- Отстань! -- рявкнул мужик, сел в машину и укатил. Хотя и богат был, и дом - полную чашу имел, но нищим никогда не подавал. Из принципа.
Вечером с работы домой, а у подъезда опять тот же мальчик стоит и просит у него:
-- Отдай три копейки!
Оттолкнул его грубо в сторону, зашел в квартиру, телевизор цветной включил, жена ему ужин подает, выглядывает он случайно в окно, а мальчик тот стоит, мерзнет, видать, но не уходит. Как посмотрел, так и забыл.
Да только на следующее утро опять слышит:
-- Дядя, отдай три копейки!
И так два года подряд.
Не выдержал мужик, не три, а тридцать копеек кинул ему:
-- И чтоб больше я не видел тебя!
Мальчик деньги подобрал, ушел, не сказав ни слова.
А на следующее утро опять стоит у подъезда:
-- Дядь, отдай три копейки!
Шлепнул его мужик по заднице, шел в машину, к работе подъезжает, а мальчик его у же там встречает и робко просит:
-- Отдай, дядя, три копейки!
Давал он ему и три копейки, и три рубля, ничего не помогает. Дело дошло до того, что лежит в постели с женой, засыпает, а его за плечо холодная рука трогает. Открывает глаза, а перед ним стоит мальчик и шепчет:
-- Отдай три копейки!
Смекнул он наконец, что дело не в деньгах. Стал он по бабкам-шептуньям бегать, а те говорят ему:
-- Совесть смотри свою. Она хоть и наказание посылает, но и спасение дает.
И точно! Залез он в свой школьный альбом, посмотрел фотографии и увидел на одной из них недавнего попрошайку! В третьем классе он вместе с дружками непутевыми отобрал у этого мальчика в школьном буфете три копейки!
Полегчало на душе у мужика, а то уж было и сон потерял, и аппетит. Видит его опять, падает перед ним на колени, кается, прощения просит и три тысячи рублей дает.
Взял мальчик деньги и исчез, ничего не сказав.
Вечером мужик поел как следует и заснул спокойно. Ночью просыпается -- пить захотел. Идет на кухню, а там мальчик стоит в темноте и жалобно шепчет:
-- Отдай, дядя, три копейки!
Замучился мужик: все сбережения ему отдал, "волгу", мебель какая в квартире была, -- все продал.
Стоит он перед ним на морозе, сам в одной рубашке и старых брюках, и плачет:
-- Нет у меня больше ничего, все отдал, все!
Тогда мальчик улыбнулся и говорит:
-- Нет, дядя, не все!
Подпрыгнул, разорвал его грудь и вытащил из сердца мужика те самые три копейки.
Хранитель.
Жил в небольшом городке один старик. Зимой и летом ходил в одном и том же пиджаке, нечесанный, в комнате его, кроме стола колченогого и раскладушки продавленной, ничего не было. Получал он какие-то алименты с детей, но на работу ходил, как и все -- пять дней в неделю. Встанет, скушает булочку с маслом, выпьет стакан кефира, идет в центр города, подходит к зданию, причем не к самому старому, и держит его за стену. Ровно в час дня шел на обед, кушал плотно, отдыхал до двух в скверике и снова держал этот дом до шести вечера. Потом, уставший, но довольный, шел домой.
-- Тяжела у меня работа, -- любил он приговаривать с важностью.
А когда над ним смеялись, то строго отвечал:
-- Рухнет все, коль я держать не буду!
Иногда его лечили в местной психбольнице, но недолго -- чудиком он был неопасным.
Но вот решила приехать в тот городок какая-то очень важная комиссия. Из самой Москвы, кажется. И старика, чтоб невзначай на глаза им не попался, посадили на пятнадцать суток.
-- Но не больше, чем на пятнадцать, -- предупредил старик, -- а то рухнет все.
Начальники приехали, уехали, а о старике забыли. Две недели сидит он, три недели... И вот, только месяц прошел, как город весь в одночасье и рухнул. Никого в живых не осталось.
Что держал старик -- никто не знал, но то, что город развалился, -- всякий в том мог убедиться.
Жадина.
Приготовился один старик помирать, а вещей нажитых жалко ему.
"Сыновья мои деньги снохам на побрякушки раздарят, моими серебрянными ложками есть начнут, из моих хрустальных рюмок пить будут, а об отце и не вспомнят", -- думает он со злобой.
И так гадает он, и эдак -- как бы барахло свое на тот свет забрать. Может, в узлы все завязать да в могилу опустить? Нет, умрет он, родня его не послушается и в одном костюмчике его туда опустит. Может, гроб такой широкий сделать, чтоб самое ценное рядом с ним уместилось? Пошел такой гроб заказывать, а ему говорят: "Во-первых, мы заказы от умерших не принимаем, а только от родственников и по справке; во-вторых, изделия только по стандарту делаем, плюс-минус двадцать сантиметров."
Расстроился старик, заперся в своей комнате, родне не открывает. Богатство свое вокруг себя разложил, сидит, печалится. Неужто всю жизнь горбатился, да так с пустыми руками и уйдет?
И слышит он, из какого не поймешь угла, шепоток:
-- Помирай, дедушка спокойно, будет по-твоему, никуда ты от добра своего не денешься.
Приподнялся он, хотел рассмотреть, кто же это ему такие слова хорошие сказал, да в ту же секунду умер.
И мучается он теперь на том свете по-страшному: кто-то сложит надвое его рубль, сунет в карман, а боль ему такая, словно это его пополам перегнули; гладит сноха шторы его, а старик от ожогов криком исходит. А какая боль ему адская была, когда сын случайно бокал хрустальный разбил! И терпеть ему эти муки до тех пор, пока последняя из его вещей в прах не обратится.
Затворник.
Все надоело одному мужику. Каждый день ходить на работу, тискаться в автобус, потеть в магазинных очередях, пить с друзьями дешевое вино и ругать Америку... Не мил ему стал белый свет, решил он напрочь от всех удалиться.
Накупил консервов, насушил сухарей, заперся в своей квартире и не выходит. Темные шторы на окна накинул, сидит, довольный, сам с собой разговаривает. Да только нет ему полного одиночества -- шум уличный слышит, слышит, как бабки у подъезда разговаривают, как лифт проклятый туда-сюда ездит...
Взял доски, окна заколотил, толстыми одеялами завешал, к двери шкаф бельевой поставил, прислушался, а вокруг него тишина, слышно только, как собственное сердце бьется...
И так хорошо ему стало. Сколько себя помнит, никогда по-настоящему наедине с собой не оставался. Мама, папа, школа, друзья, друзья на работе, начальники, даже ночью проснешься, и то -- какой-то пьяный дурак на улице голосит.
Лежит на койке, отдыхает. Спит -- ест, ест -- спит.
Проходит неделя, две. Просыпается однажды от шума на кухне, будто там кто-то ходит мягко, словно в валенках, ложку со стола скинул. Еще что-то по полу покатилось... Зашел посмотреть, а в кухонном углу возле мойки жирный черный паук на длинных ногах стоит, покачивается; огромные, размером с блюдце, глаза его желтым огнем сверкают.
-- Брысь, -- говорит мужик, думая, что сон видит, и махнул на него рукой.
Чудовище подпрыгнуло и своими клещами насквозь ему руку прокусило. Заорал мужик, выскочил, едва дверь за собой успел прикрыть. Кровь с руки льется настоящая, рука тяжелой становится, распухает.
Поверил он в паука, на кухню не ходит, только консервы ему бросает, чтоб тот от голода совсем не озверел.
Руку залечил, живет себе дальше. Но все неспокойней в его квартире становится. Под кроватью шум, визг, хохот, заглянет резко -- никого; откроет шифоньер, рубашку новую достать, а на вешалке мальчик удавленный висит, дотронется до него, тот рассыпается, белье прахом перепачкает; откроет хлебницу, а вместо сухаря голову отрубленную за волосы вытянет...
Через зал не пройдешь, сидят там за столом какие-то пни мохнатые, серые, рук нет, ног нет, лиц нет, но в карты играют; возле каждого отрезанная кисть человеческая лежит, шариковой ручкой очки записывает. А уж сон мужику совсем не идет, только засыпает, чувствует рядом холод ледяной, поворачивается, а с ним на постели покойник лежит, толстый, лицо синее, черный костюм глиной перепачкан...
Решился мужик на белый свет выбираться. Оттащил от двери шкаф, потянул на себя, а из щели земля влажная на него посыпалась...
Несколько дней разгребал он землю, наконец свет показался, выбрался из ямы, а перед ним трава зеленая, деревья шумят, дождь только что прошел, солнце сияет, птицы звенят, а напротив сторож кладбищенский стоит, глаза выпучил, заикается:
-- И как тебе, мил человек, через десять лет после смерти живым с того света удалось выбраться?
Оглянулся мужик, а за ним памятник ржавый стоит, на нем его фотография пожелтевшая.
-- Живым попал туда, живым и ушел, -- ответил он, посмотрел на солнце, посмотрел на город вдали, заплакал и пошел свою жизнь так доживать, как Богом предписано -- с людьми.
Холостяк.
Жил один парень на этом свете. Родители его померли рано, да если бы и живы оставались, никаких чувств он к ним не испытывал, потому что вообще никого не любил.
-- Хлопотно -- любить, -- говаривал он. -- Дай да дай, а самому что останется?
Так что жил в полное удовольствие. Куда хочет -- пойдет, сколько хочет на себя денег потратить -- потратит. И никто ему упрека не выскажет. Никому он не должен и не обязан.
За тридцать ему перевалило. И стал он по ночам мерзнуть. Вроде лето на дворе, балконы у всех настежь открыты, а ему в квартире так холодно, будто стылая осень на дворе. Закутается в два одеяла, лыжную шапочку на голову натянет, а все равно зубы дробь выбивают, простыни льдом спину обжигают... Пробовал по врачам ходить, но те у него никах болезней не находят. Днем вроде бы на работе разогреется, а к вечеру, когда придет домой, опять мерзнуть начинает.
Тошно одному в холоде сидеть, начал он по семейным знакомым ходить. Придет, сядет, разговор поддерживает, и тает у него внутри, отпускает его холод, греется он у чужой любви, о любых пустяках говорит, лишь бы пораньше не выпроводили.
Да только стали замечать его знакомые неладное. Уйдет он, а в этой семье сразу же ссоры начинаются, скандалы... В чем дело, понять не могут, но от дружбы с ним отказываются.
Оказался он совсем один. Сидит дома, мерзнет -- мочи нет, ни водка не помогает, ни электрокамин. Сидит в зимней шубе, зимней шапке, руки синие, лицо белое, изо рта пар идет... И только одна его любимая мысль со скрежетом в голове проворачивается:
-- Жене дай, детям дай, а самому что останется?
А как зима наступила, так и замерз он насовсем. Нашли его и подивились -- лежит мертвый у горячей батареи, а глаза инеем запорошены...
* * *
(Итальянские сказки. 1960 г.)
Кола-рыба.
В Мессине, на самом берегу Мессинского пролива, стояла хижина. Жила в ней вдова рыбака с единственным сыном, которого звали Кола.
Когда маленький Кола появился на свет, его приветствовал шум моря. Когда он впервые засмеялся, он засмеялся солнечным зайчикам, прыгавшим на волнах. Едва мальчик научился ходить, он побежал прямо к морю. Игрушками его были высохшие морские звезды, выкинутые приливом на берег, да обкатанные водой блестящие камешки.
Что же удивительного, что для мальчика море было роднее родного дома!
А мать боялась моря. Ведь оно унесло ее отца, брата, а потом и мужа. Поэтому стоило мальчику отплыть хоть немного от берега, мать выбегала из дому и кричала:
-- Вернись, Кола! Вернись, Кола!
И Кола послушно поворачивал к берегу.
Но вот однажды, когда она звала его, Кола засмеялся, помахал ей рукой и поплыл дальше.
Тогда мать рассердилась и крикнула ему вослед:
-- Если тебе море дороже матери, то и живи в море, как рыба!
![[]](/img/p/pawlow_sergej_anatolxewich/t-korichtetr/sa400011.jpg)
Ничего дурного она не желала своему сыну, просто крикнула в сердцах, как многие матери, когда их рассердят дети. Но то ли этот день был днем чудес, то ли услышал ее слова злой волшебник, только Кола и впрямь навсегда остался в море. Между пальцами у него выросла перепонка, а горло вздулось и сделалось как у лягушки.Бедная мать, увидев, что натворили ее необдуманные слова, заболела с горя и через несколько дней умерла.
Хижина, в которой уже никто не жил, обветшала и покосилась. Но раз в год, в тот самый день, когда у матери вырвалось нечаянное проклятие, Кола подплывал к берегу и с грустью смотрел на дом, куда ему уже больше не вернуться.
В эти дни мессинские рыбаки, их жены и дети не подходили близко к этому месту. И вовсе не потому, что они боялись человека-рыбу. Кола был их большим другом. Он распутывал рыбачьи сети, если их запутывал морской черт-скат, показывал, какой стороной идут косяки рыб, предупреждал о вечно меняющихся коварных подводных течениях. Рыбаки не подходили к старой хижине, чтобы не помешать Кола одолеть свое горе в одиночку. Они ведь и сами так поступали -- радость старались встретить вместе, горем не делились ни с кем.
Как-то услышал о Кола-рыбе король. И захотелось ему посмотреть на такое чудо. Король велел всем морякам зорко глядеть, когда они выходят в море, не покажется ли где Кола. Если увидят его, пусть передадут, что сам король желает с ним поговорить.
На рассвете одного дня матрос с парусной шхуны заметил в открытом море, как Кола играет в волнах, словно большой дельфин. Матрос приставил ко рту ладони и закричал:
-- Эй, Кола-рыба, плыви в Мессину! С тобой хочет говорить король.
Кола тотчас повернул к берегу. В полдень он подплыл к ступеням дворцовой лестницы, что уходила прямо в воду.
Начальник береговой стражи донес об этом привратнику, привратник -- младшему лакею, младший лакей -- старшему камердинеру, а уж старший камердинер осмелился доложить королю.
Король в мантии и короне спустился до половины лестницы и заговорил:
-- Слушай меня, Кола-рыба! Мой королевство богато и обширно. Все, что находится на суше я знаю наперечет. А что скрыто в моих подводных владениях, неведомо никому, даже мне. Я хочу, чтобы ты узнал это и рассказал своему королю.
-- Хорошо, -- ответил Кола и ушел в морскую глубь.
Когда Кола вернулся, он рассказал много удивительного. Рассказал, что видел на морском дне долины, горы и пещеры. Рассказал о рощах из разноцветных кораллов, о холодных течениях и горячих ключах, что бьют из расселин морских гор. Рассказал о диковинных рыбах, которых никто никогда не видел, потому что они живут далеко внизу, в вечных зеленых сумерках. Только в одном месте Кола не мог достичь дна -- у большого Мессинского маяка.
-- Ах, какое огорчение! -- воскликнул король. -- Мне как раз больше всего хотелось знать, на чем стоит Мессина. Прошу тебя, спустись поглубже.
Кола кивнул головой и снова нырнул -- только легонько плеснула волна.
Целый день и целую ночь он пропадал в пучине. Вернулся измученный, усталый и сказал королю:
-- Слушай, король, я опять не достиг дна. Но я увидел, что Мессина стоит на утесе, утес покоится на трех колоннах. Что будет с тобой, Мессина! Одна из колон еще цела, другая дала трещину, а третья вот-вот рухнет.
-- А на чем стоят колонны? -- спросил король. -- Мы непременно должны это узнать, Кола-рыба.
-- Я не могу нырнуть глубже, -- ответил Кола. -- Вода внизу тяжела, как камни. От нее болят глаза, грудь и уши.
-- Прыгни с верхушки сторожевой башни маяка, -- посоветовал король. -- Ты и не заметишь, как опустишься на дно.
Башня стояла как раз в устье пролива. В те давние времена на ней, сменяя друг друга, несли свою службу дозорные. Когда надвигался ураган, дозорный трубил врог и разворачивал по ветру флаг. Увидев это, корабли уходили в открытое море, подальше от земли, чтоб их не разбило о прибрежные скалы.
Кола-рыба поднялся на сторожевую башню и с ее верхушки ринулся в волны.
На этот раз Кола пропадал три дня и три ночи. Только на рассвете четвертого дня голова его поднялась над водой. Он с трудом подплыл к дворцовой лестнице и сел на первую ступеньку.
-- Горе тебе, Мессина, настанет черный день, ты обратишься в прах! -- заговорил он, едва отдышавшись.
-- Расскажи же скорей, что ты увидел! -- нетерпеливо воскликнул король. -- Что делается на дне?
Кола покачал головой.
-- Не знаю. Я и теперь не добрался до дна. Откуда-то снизу поднимаются дым и пламя. Дым замутил воду, от огня она стала горячей. Никто живой, ни рыба, ни морские звезды, не могут спуститься ниже, чем спустился я.
Король рассердился.
-- Раньше я тебя просил, а теперь приказываю: что бы ни было там, внизу, ты должен узнать, на чем стоит Мессина.
Кола-рыба усмехнулся.
-- Слушай, король! Ветер и волны не поймаешь даже самой частой сетью. А я сродни ветру и волнам! Мне приказывать нельзя. Прощайте, ваше величество.
Он соскользнул со ступенек в воду и собирался уплыть прочь.
Тут король со злости затопал ногами, сорвал с головы корону и бросил ее в воду.
-- Что ты сделал, король! -- воскликнул Кола. -- Ведь корона стоит несметных сокровищ!
-- Да, -- согласился король, -- второй такой короны нет на свете. Если ты не достанешь ее со дна, мне придется сделать то, что делают все короли, когда им нужны деньги. Я обложу податью всех рыбаков Сицилии, и рано или поздно мои сборщики выколотят из них новую корону.
Кола-рыба опять присел на ступеньку лестницы.
-- Будь по-твоему, король! Ради детей рыбаков я постараюсь достать до дна. Но сердце говорит мне, что я никогда не увижу больше родного сицилийского неба над головой. Дайте мне горсть чечевицы, я возьму ее с собой. Если я погибну в глубинах, вы узнаете об этом.
На серебряном блюдечке принесли чечевицу. Кола зажал ее плоские зерна в руке и бросился в море.
Король поставил часовых у того места, где погрузился в воду Кола-рыба. Семь дней часовые не спускали глаз с морской глади, а на восьмой день вдруг увидели, что по воде плывет чечевица. Тут все поняли, что Кола больше уже не вернется.
А вслед за покачивающимися на волнах зернами вынырнула удивительная рыба, какой никто никогда не видывал. Верно, одна из тех придонных рыб, о которых рассказывал Кола. В зубастой пасти она держала королевскую корону. Рыба высунулась из воды, положила корону на нижнюю ступеньку лестницы и, плеснув хвостом, исчезла в море.
Никто не знает, как погиб человек-рыба, который пошел на смерть, чтобы избавить бедняков от беды. Но рассказы о нем передавались от деда к отцу, от отца к сыну.
И вот вправду настал черный день Мессины. Все кругом загудело и затряслось. Горы раскалывались на куски и с грохотом рушились вниз. Земля расступалась, и там, где было ровное место, зияли пропасти.
В миг цветущий город превратился в груду развалин. Сбылось пророчество Кола.
Однако люди не ушли из Мессины. Ведь каждому дороже всего край, где он появился на свет и прожил всю жизнь. Оставшиеся в живых выстроили новый город, еще прекраснее прежнего. Он и сейчас стоит на самом берегу голубого Мессинского пролива.
Массаро Правда.
Жил когда-то король, и были у него коза, ягненок, баран да рыжая круторогая корова. Король очень гордился своим стадом. Паслись они в королевском саду и король каждое утро кормил их из своих рук. Все было бы хорошо, если бы не придворные дамы. Они поднимали пронзительный визг при виде коровы, а ягненка так целовали и тискали, что он от этих нежностей начал хиреть.
Король не знал, что и делать. Тогда главный министр посоветовал отправить стадо на горное пастбище.
-- Это было бы неплохо, -- согласился король. -- Но где же взять такого пастуха, которому бы я верил больше, чем своим министрам? Вы-то всегда у меня на глазах, а пастух день и ночь по горам бродит.
Принялись искать верного человека. Разослали во все стороны гонцов. Искали далеко, а нашли близко: самой городской стены жил крестьянин, честнее которого не бывало еще на свете. Ни разу в жизни этот человек не солгал, он говорил только правду. Его так и прозвали мастером правды -- Массаро Правда.
Призвал его к себе король и поручил ему свою любимую скотину.
-- Каждую субботу, -- сказал он пастуху, -- ты должен приходить во дворец и докладывать, как идут дела.
Так и повелось. Каждую субботу Массаро Правда спускался с гор, входил в королевские покои, снимал свою войлочную шляпу и низко кланялся.
-- Здорово, ваше королевское величество!
-- Здорово, Массаро Правда! Как поживает моя козочка?
-- Свежа, как розочка.
-- Ну, а мой ягненок?
-- Резвится как ребенок.
-- Расскажи скорей про барашка.
-- Барашек цветет, как ромашка.
-- А моя любимая корова?
-- Уж она-то вполне здорова!
Король милостиво кивал головой, и Массаро Правда возвращался опять к стаду.
Раньше королю не с кем было сравнивать своих министров. А теперь он то и дело подмечал, что министры нет-нет, да и проврутся. Поэтому король был недоволен своими министрами, а те, конечно, были недовольны королевским пастухом. вот однажды главный министр сказал королю:
-- Неужели вы думаете, ваше величество, что Массаро Правда всегда говорит правду? Таких людей не бывает на свете.
-- Ну уж нет! -- воскликнул король. -- Я готов прозакладывать его голову, что он никогда не солжет.
-- А я готов прозакладывать свою голову, -- в запальчивости закричал главный министр, -- что в первую же субботу он вас обманет!
-- Хорошо, -- сказал король, -- если он обманет, я прикажу отрубить голову пастуху, а если не обманет, палач отрубит голову тебе.
Министр прикусил язык, но было уже поздно. Принялся он думать, как заставить Массаро Правду сказать неправду. Но чем больше думал, тем меньше мог придумать. До субботы оставалось всего три дня министр почувствовал, что голова его у же не так крепко держится на плечах.
В четверг утром жена министра спросила мужа:
-- Что с тобой приключилось, чем ты так озабочен?
-- Оставь меня в покое, -- заворчал муж. -- Не хватает только, чтобы я советовался с женой о государственных делах.
Но если уж женщину разберет любопытство, она не успокоится, пока не выведает все, что ей нужно. Не прошло и часу, как главный министр рассказал своей жене о споре с королем.
-- Только и всего!? -- сказала жена. -- Не беспокойся, я сделаю так, что твоя голова будет цела.
И она принялась наряжаться. Надела атласное платье с кружевами, на шею -- жемчужное ожерелье, на запястья -- браслеты, на пальцы -- кольца. Потом села в карету и поехала в горы. Доехала до горного пастбища и увидела Массаро Правду с королевским стадом.
Тут она вышла из кареты и помахала ему кружевным платком. Пастух так и разинул рот -- никогда он еще не видел таких разряженных и красивых дам.
-- Ах, как здесь хорошо, -- заговорила самым нежным голосом жена министра, -- так хорошо, что я готова от радости расцеловать всех на свете.
-- Так поцелуйте меня, ваше сияние. За один ваш поцелуй я отдам что угодно.
-- Отдай эту козочку. Мне давно хотелось иметь такую.
-- Э, -- сказал Массаро Правда, -- вот этого-то я не могу! Попросите что-нибудь другое.
-- Ну, тогда ягненочка.
-- Давайте договоримся, ваше ослепительство, -- сказал Массаро Правда, -- я отдам все, кроме козы, ягненка, барана да рыжей коровы. Скотина не моя, -- значит, нечего об этом и толковать.
-- Ну и что же! Мало ли в горах крутых обрывов и глубоких ущелий, -- принялась уговаривать его жена министра. -- Ягненок всегда может оступиться.
-- Так ведь он не оступился, -- возразил озадаченный Массаро.
-- Но сказать это хозяину ты можешь. А я зато прибавлю к поцелую все свои перстни.
![[]](/img/p/pawlow_sergej_anatolxewich/t-korichtetr/sa400009.jpg)
Массаро покачал головой.Напрасно дама снимала кольца, браслеты, брошки, пряжки, а под конец даже жемчужное ожерелье. Пастух на все это и смотреть не хотел. Разгневанная дама села в карету и укатила.
Дома она сказала мужу:
-- Ну и упрямец же это пастух.
Министр схватился за голову и застонал.
-- Да ты не беспокойся о своей голове, -- сказала жена. -- Еще не все потеряно. Ты должен знать по себе: если я чего-нибудь захочу, -- будет по-моему.
На следующее утро жена главного министра оделась в лохмотья и побежала на горное пастбище.
-- Горе, горе мне! -- начала она причитать, завидев пастуха.
-- Что с тобой, добрая женщина? -- участливо спросил Массаро Правда.
-- Умирает мой единственный сын, мой белый цветочек. Доктор сказал что ему надо целый год пить у тром и вечером парное молоко. А я так бедна, что могу давать ему вволю одну только воду.
И она зарыдала еще громче.
Тут сердце Массаро Правды не выдержало.
-- Так и быть, отдам я тебе королевскую любимицу -- рыжую корову.
-- Спасибо тебе, пастух! -- воскликнула женщина. -- Да послушай моего совета, скажи королю...
-- Ты не беспокойся, -- отзвался пастух. -- Я сам придумаю, что сказать королю.
Вернувшись домой, жена министра объявила мужу:
-- Дело сделано. Твоя голова теперь крепко сидит на плечах. А вот за голову глупца пастуха никто не даст и сольдо.
-- Но самая умная голова у тебя, дорогая женушка, ей бы и быть министерской головой, -- сказал главный министр, целуя жену. -- Сейчас я сведу корову во дворец и посмотрим, что завтра скажет королю пастух.
А тем временем Массаро Правда сидел на камне и думал, что он скажет завтра королю. Он взял пастуший посох, воткнул в землю, накинул на него плащ, а сверху нахлобучил свою войлочную шляпу. Потом он отвесил посоху низкий поклон.
-- Здорово, ваше величество! -- сказал он посоху.
-- Здорово, Массаро Правда, -- ответил он за короля. -- Как поживает моя козочка?
-- Свежа, как розочка.
-- Ну, а мой ягненок?
-- Резвится, как ребенок.
-- Расскажи скорей про барашка.
-- Барашек цветет, как ромашка.
-- А соя любимая корова?
-- Корова... Корова. Э, скажу уж вам, ваше королевское величество, корова упала... упала, говорю, корова с высокого обрыва. Нет, не то...
Массаро Правда выдернул из земли посох и воткнул его в другое место. Потом отошел на три шага и начал все с начала.
-- Здорово, ваше королевское величество!
Пока речь не дошла до коровы, все выходило гладко. Но только пастух спросил сам себя королевским голосом:
-- А моя любимая корова? -- как язык его начал заплетаться.
-- Волки... ее съели волки... Нет, опять не то.
Он снова взял посох и воткнул его в третье место. Но и это не помогло. Слова не ложились ни так, ни сяк.
В конце концов Массаро Правда сорвал с посоха плащ, завернулся в него поплотнее и улегся спать.
А когда Массаро открыл глаза, уже наступило субботнее утро и пора было отправляться к королю. Шел он быстро, но к полудню еще не добрался и до половины дороги. И все из-за того, что перед каждым деревом он останавливался, отвешивал поклон и заговаривал с королем. Но из разговора ничего не выходило, и Массаро отправлялся к следующему дереву. И вдруг у двадцатого дерева пастух придумал замечательный ответ. Он сразу повеселел и так побежал с горы, что камешки, которые он задевал ногами, не успевали его догонять.
Между тем король, окруженный придворными. Давно уже поджидал пастуха. Вот Массаро Правда вошел во дворец, снял войлочную шляпу, поклонился и сказал:
-- Здорово, ваше королевское величество!
-- Здорово, Массаро Правда. Как поживает моя козочка?
-- Свежа, как розочка.
-- А мой ягненок?
-- Резвится, как ребенок.
-- Расскажи скорей про барашка.
-- Барашек цветет, как ромашка.
-- А моя любимая корова? -- спросил король и подмигнул главному министру.
Тут пастух и сказал то, что придумал дорогой:
-- Эх, ваше королевское величество, нет у вас больше коровы. Казните меня или милуйте, а только я ее отдал одной женщине. Выслушал я бедняжку, да и рассудил, что ей корова нужнее, чем вам. И это чистая правда.
Король захлопал в ладоши, а за ним и все придворные. Не хлопал один главный министр. Ведь он проиграл свою собственную голову, а этому радоваться трудно.
Король все рассказал пастуху и под конец добавил:
-- За то, что ты не побоялся королевского гнева, можешь просить королевскую награду.
-- А что ж, -- ответил Массаро, -- и попрошу. Оставь голову главного министра на месте, на его плечах.
-- Придется оставить, раз я тебе обещал, -- отвечал король. -- Но растолкуй мне, почему ты просишь за него.
-- Очень просто, -- сказал пастух. -- Вот уж сколько лет меня прозывают Массаро Правдой. Однако правду легко говорить, когда врать не нужно. Так я и не знал, справедливо это прозвище или нет. А теперь, спасибо твоему главному министру, я твердо знаю, что я и вправду Массаро Правда.
Маттео и Мариучча.
Жили в городе Виджанелло девушка Мариучча и юноша Маттео. Девушка была так красива, что ее никто не называл иначе, как "прекрасная Мариучча". А юноша был среди сверстников самым ловким, сильным и отважным. Мудрено ли, что, встретившись, молодые люди полюбили друг друга. Ну, а раз уж полюбили, то и за свадьбой дело не стало.
В доме родителей Мариуччи уже все было готово для свадебного пира. Зарезали белого, как снег, ягненка, двух баранов, зажарили дюжину зайцев и больше сотни куропаток. По старому обычаю возле места, где должны были сидеть молодые, поставили две плетеные корзины со сластями. После свадебного обеда жених и невеста станут осыпать друг друга конфетами, чтобы жизнь их была сладкой, как мед, из которого сварены лакомства.
Родственники и гости сходились к дому со всех сторон.
Вдруг по улице на взмыленном коне проскакал всадник. Он громко повторял только одно слово. Но слово это вселяло смятение в сердца горожан.
-- Сарацины! Сарацины! -- кричал всадник.
И сейчас же с вершины холма, вздымавшегося над Виджанелло, зазвучал голос Коломбо и Пеллико -- двух огромных морских раковин. В дни мира они молчали. Но как только корсиканской земле грозила опасность, дозорные подносили их к устам. Тогда Коломбо и Пеллико тревожно пели над долинами, сзывая на битву сынов Корсики. Все мужчины от безусых юношей до седобородых старцев, -- заслышав их призыв, спешили навстречу врагу.
Так и на этот раз. Не успели умолкнуть Коломбо и Пеллико, как мужчины, покинув плачущих жен и детей, звеня на бегу оружием, устремились к берегу моря, где высадились сарацины. А впереди всех на добром скакуне мчался Маттео.
Бой был жестокий. Но мужество защитников не спасло города, потому что на каждого жителя Виджанелло приходилось десять сарацин. Вражеские полчища ворвались в город, все уничтожая на своем пути.
Бедная, бедная Корсика! Лежат в развалинах сожженные селения, опустошенные плодородные долины, а твоих прекрасных дочерей уводят в рабство.
Не избежала печальной участи и Мариучча. Ее красота поразила самого предводителя сарацин. Он схватил девушку и перекинул ее через плечо, как волк полузадушенную овечку.
Скоро сарацины с награбленным добром двинулись назад к берегу, где покачивались на волнах их корабли.
А в это время Маттео лежал под огромной смоковницей, что росла у самой дороги. Из ран его струилась кровь, в глазах меркнул свет. И вот мимо него прошли сарацины с богатой добычей, с прекрасными пленницами. Среди пленниц Маттео с ужасом заметил свою невесту.
Юноша вскочил, вытащил до половины острый клинок из ножен, но силы покинули его, и он упал. А сарацины прошли, даже не взглянув на несчастного.
Скоро сумерки спустились над опустевшим Виджанелло. Настала ночь. И на поле, где днем звенели, скрещиваясь и высекая искры, мечи, появился властитель Царства мертвых. Черные вороны с карканьем кружили над его головой. Он медленно переходил от одного воина к другому и легко касался их своим жезлом. И те, кого он коснулся, становились его подданными. Приблизился он и к Маттео, но, заглянув юноше в лицо, сказал:
-- Этот пока не подвластен мне. Он скоро оправится от ран, ему суждено прожить долгие-долгие годы.
-- На что мне жизнь, -- простонал Маттео, -- когда родной город разграблен, а та, что дороже жизни, уведена в позорный плен!
-- Не хочешь ли ты сказать, смертный, что любовь тебе милее солнечного света и теплого хлеба?
-- Без Мариуччи свет мне будет не мил и хлеб не нужен, -- ответил Маттео. -- И как я погляжу в глаза сограждан? Ведь я не сумел за них отомстить.
-- А если я помогу тебе, ты согласишься умереть раньше назначенного срока?
-- О чем ты спрашиваешь! Конечно, да.
-- Так помни, ровно через год ты умрешь! -- сказал властитель мертвых и провел рукой над распростертым телом Маттео.
Тотчас раны юноши закрылись, он вскочил на ноги и рванулся в ту сторону, куда сарацины увлекли Мариуччу.
Властитель мертвых остановил его.
-- Куда ты стремишься, неразумный! Один ты не одолеешь сарацин.
Он ударил жезлом по корявому стволу смоковницы. Дерево затряслось от корней до вершины, и с ветвей посыпались плоды и листья. Плоды с глухим стуком ударялись о землю, и на том месте вырастал воин, облаченный в доспехи. Листья становились чеканными щитами, черенки -- острыми копьями. Перед Маттео выстроился отряд в тысячу воинов. А старая смоковница тяжело рухнула, подминая и ломая уже мертвые ветви.
Маттео махнул рукой, и войско двинулось следом за ним.
Сарацины, опьяненные победой, расположились лагерем на берегу в виду своих кораблей. В этот предрассветный час они крепко спали у походных костров, выставив лишь дозорных.
Завидев рать, шедшую на них, дозорные подняли тревогу. Бой разгорелся. Он был жарким, но недолгим. Лишь горстка врагов успела добраться до кораблей, остальные полегли тут же на берегу.
Маттео бросился к связанным пленницам. Острым ножом он перерезал опутывавшие их веревки. Вот и Мариучча! Юноша горячо обнял любимую и повернулся, чтобы поблагодарить своих соратников. Но воины исчезли, будто растаяли в воздухе...
Горе и радость смешались в городе Виджанелло. Радовались, потому что враг был разбит, потому что девушки вернулись в свои дома. Лили слезы, потому что во многих семьях за столом во время трапезы пустовало место мужа или брата, или сына.
Но жизнь текла своим чередом. Забывалось горе и печаль на лицах жителей Виджанелло все чаще сменялась улыбкой.
И вот снова готовится свадьба Мариуччи и Маттео. Храброго юношу прозвали сыном Виджанелло, потому что он спас город. А если у юноши отец -- целый город, то и свадьбу надо отпраздновать так, чтобы теперешние дети, став стариками, рассказывали о ней своим внукам.
День для свадьбы выбирали тоже всем городом и назначили в годовщину победы над сарацинами.
Маттео был так счастлив, что даже не вспоминал о слове, которое дал властителю мертвых. Все, что случилось в ту ночь, казалось ему далеким сном.
И вот настал назначенный день.
С самого утра улицы заполнились народом. Горожане разоделись в лучшие платья, лишь кое-где среди праздничного убранства темнели траурные одежды. Колокола возвестили, что свадебный обряд начался.
Маттео надел кольцо на палец невесте и сам протянул руку, чтобы она надела ему кольцо. Вдруг налетел страшный вихрь, черный смерч пронесся над Виджанелло, подхватил Маттео и унес его прочь.
Никто из стоявших вокруг не увидел того, что видела Мариучча: не смерч, а сам властитель Царства мертвых похитил Маттео.
-- Ах, Маттео, как ты мог оставить меня ни женой, ни невестой! -- воскликнула девушка. -- Ведь обряд венчания не кончен. Но я не уступлю тебя никому. Даже в Царстве мертвых я найду тебя.
Девушки Корсики так же отважны и решительны, как и мужчины. Мариучча отправилась искать своего Маттео.
Вот кончились последние дома Виджанелло. Мариучча остановилась. Куда же идти? В какой стороне лежит Царство мертвых?
Тут к Мариучче -- прыг-скок боком -- подскакала ворона.
-- Кр-ра-сивое колечко. Подари мне колечко, девушка.
-- Не могу, -- сказала Мариучча. -- Это кольцо надел мне на палец мой жених, Маттео.
Но ворона не отставала.
-- Дай тогда другое колечко, ведь у тебя два.
-- Ах, сестрица, второе кольцо я должна надеть на палец моему жениху Маттео в Царстве мертвых. Я лучше подарю тебе сережку.
Мариучча вынула из смуглого ушка сережку и протянула ее вороне. Та схватила сережку когтистой лапой и улетела. На лету она обернулась и крикнула:
-- Цар-рство мертвых в той стороне, где заходит солнце. Иди прямо на закат, никуда не сворачивай.
Мариучча повернулась спиной к востоку, лицом к западу и пошла.
Первые дни на ее пути попадались деревни. Потом начались дикие места. Мариучча шла по спаленной солнцем пустой равнине. Острые камни изрезали ей ноги, горячий песок жег их огнем.
День сменяется ночью, ночь - днем, день -- снова ночью. А девушка все идет и идет. Впереди видны горы. За них садится солнце, из-за них восходит луна.
Скоро или не скоро Мариучча подошла к первой горе, поросшей веселым лесом. От дерева к дереву -- она и сама не заметила, как очутилась на вершине. Тут, в небольшой котловине, лежало озеро, круглое и блестящее, как зеркало. Мариучча наклонилась над водой, чтобы умыться и отшатнулась. Из воды смотрела на нее морщинистая старуха с седыми волосами.
-- Да ведь это мое отражение! -- вскрикнула Мариучча. -- Неужто минули не дни, а годы, как я покинула родной дом? А может, горе состарило меня раньше времени. Как я, такая, покажусь Маттео?
Девушка опустилась на прибрежный камень и заплакала. Она не знала, да и откуда ей было знать, что это озеро волшебное. Оно отражало все наоборот. Посмотрится в него старуха -- увидит себя молодой и прекрасной. Взглянет девушка -- и испугается, как испугалась Мариучча. Будто ей и впрямь пора нянчить внуков, а не плясать на околице деревни с парнями.
Поплакала Мариучча, потом решила:
-- Пусть разлюбит меня Маттео, но я все-таки разыщу его в Царстве мертвых.
Она утерла слезы и стала спускаться с горы.
В долине у корней дерева пробивался родник. Мариучча не удержалась, посмотрелась в него и звонко засмеялась.
-- Нет, Маттео не отвернется от меня. Я по-прежнему хороша и молода!
Радость придала Мариучче силы, и она снова пустилась вперед. А сил надо было много, потому что перед ней выросла вторая гора, выше первой. Гора была каменистая и крутая. Однако недаром Мариучча родилась на Корсике. Где пройдет горная коза, там пройдет и корсиканская девушка. Вот уже близка вершина, еще два-три уступа, и Мариучча одолеет гору. Вдруг послышался гром и из-под земли поднялось стеной пламя. Тщетно Мариучча металась в поисках прохода. Она нигде его не находила.
Мариучча была храбрая девушка, но все-таки девушка. Поэтому она снова горько заплакала. Одна ее слезинка капнула в огонь. Огонь зашипел, прижался к земле и погас.
Мариучча достигла вершины и увидела, что за этой, второй, горой поднимается третья. Стоит гора, как угрюмый великан, и голова ее спряталась в тучах. Нет, никому не пройти по такой крутизне. Перелететь бы, да крылья за плечами у Мариуччи не выросли.
Тут Мариучча услышала жалобный крик. Посмотрела -- это белый голубь бьется в траве, запутался лапкой в длинной травинке, никак ему не распутаться. А над голубем кружит голубка, то припадет к земле, то опять взовьется и так жалобно кричит, будто плачет.
-- Ах, бедняжка, -- сказала Мариучча голубке, -- у нас с тобой одно горе. Ты хочешь вызволить своего голубя, а я своего Маттео. Я помогу тебе, а мне, видно, никто не поможет.
Девушка нагнулась и осторожно разорвала травинку. Голубь взлетел, сделал большой круг рядом с голубкой и вернулся к Мариучче.
-- Чем помочь тебе, девушка? -- спросил он.
-- Вы не можете помочь мне, -- печально ответила Мариучча. -- Мне надо вон за ту высокую гору.
Голубь взвился вверх и пропал. Не прошло и минуты, как воздух затрепетал от взмахов быстрых крыльев. Прилетела тысяча голубей. Они ухватили красными лапками Мариуччу за пояс и перенесли ее через гору. Там они опустили девушку на землю у входа в ущелье.
-- Счастливого пути! Счастливого пути! -- закричали они, улетая.
Мариучча вступила в узкий проход между скалами.
Идет девушка тесниной. Встали по бокам каменные утесы, заслонили солнечный свет, сыро и темно в ущелье. Высоко над головой бежит дорожка неба, ведет Мариуччу дальше и дальше. Все уже ущелье, все глубже уходит вниз. Еле видна вверху дорожка неба.
Вдруг расступились скалы, и девушка вышла на берег реки. Река не струилась не журчала, воды ее тяжело колыхались, будто черная ртуть.
Мариуччу мучила жажда. Она хотела напиться, но вдруг вспомнила, что рассказывали у них в Виджанелло. Есть такая река, разделяющая Царство живых и Царство мертвых: выпьешь глоток воды и сразу забудешь все, что было. Может это она, река забвения. И Мариучча не сала пить.
Тут к берегу причалила лодка. Вел ее старый-престарый старик-перевозчик.
-- Здравствуй, дедушка, -- сказала Мариучча, -- перевези меня на ту сторону.
Старик ответил:
-- Живым нечего делать в Царстве мертвых. Я не повезу тебя.
-- Но ведь я ищу своего Маттео, -- стала просить его девушка. -- Посмотри сам, вот это кольцо он надел мне на палец, а вот это кольцо я должна одеть ему на палец. Как же ты говоришь, что мне нечего там делать!
-- Ну что же, -- сказал старик, -- садись в лодку. Да запомни мой совет: когда найдешь своего жениха и поведешь назад, молчи и не оглядывайся.
Старик поднял тяжелое весло и, медленно загребая, повел лодку поперек реки. Весло поднималось и опускалось, но плеска воды не было слышно. Когда Мариучча вышла из лодки на том берегу, она увидела ворота, а над воротами надпись: "Этот порог дважды не переступают!" Но девушка не испугалась. Она перешагнула через порог и очутилась в Царстве мертвых.
Тут ее обступили тени. Они были так похожи друг на друга, что Мариучча растерялась.
"Пресвятая Мадонна, -- подумала она, -- как я найду моего Маттео, как я его узнаю?"
Долго скиталась Мариучча по сумрачному Царству мертвых. Там не было ни дня, ни ночи, ни пения птиц, ни душистого запаха трав. Вдруг сердце девушки дрогнуло. Перед нею остановилась тень, такая же серая, как все другие, но что-то знакомое проступало в неясных чертах. Мариучча быстро надела кольцо на палец тени. И вот чудо, -- перед нею стоит не тень, а Маттео, ее Маттео! Девушка схватила его за руку и побежала к выходу из Царства мертвых.
Вот впереди завиделся яркий свет дня, блеснули тяжелые воды реки. Ворота были открыты, но выход стерегло чудовище о семи головах. Каждая из голов изрыгала дым и пламя.
Мариучча прижалась к Маттео, и они проскользнули мимо. Еще три-четыре шага, и они вернутся в мир живых.
Вдруг девушка почувствовала за спиной палящее дыхание. Она оглянулась и увидела, что чудовище подняло среднюю, самую большую голову и тянется к Маттео, чтобы напасть сзади и проглотить его.
-- Берегись, Маттео, любимый мой! -- закричала в смертельном испуге Мариучча.
Ах, зачем она оглянулась, зачем крикнула! Тотчас чары, охранявшие их обоих, распались. Захлопнулись тяжелые ворота, Маттео и Мариучча стали тенями. Буря подхватила их и закружила, словно опавшие листья.
Так и носятся они, гонимые ветром, не думая о будущем, не вспоминая о прошлом. Но они все-таки вместе, они крепко держат друг друга за руки. На пальце Мариуччи сияет кольцо Маттео, а на пальце Маттео -- кольцо Мариуччи.
Как Кортезе заплатил за обед.
Случилось это лет сто тому назад, уж никак не меньше. Шел по дороге из Поло в Попильяно благородный кавальере. Звали его Кортезе. Почему шел? Да очень просто -- коня у него не было. На голове у кавальере шляпа с пером, на ногах туфли с пряжками, на плечах бархатный камзол, а в кармане камзола -- ни одного сольдо. Со знатными господами это частенько бывает. Однако не только в кармане у Кортезе было пусто, но и у него в животе. До того пусто, что он, пожалуй, съел бы печеный камень.
То-то он обрадовался, когда увидел при дороге харчевню.
-- Пербакко! Неплохо бы тут перекусить, -- сказал он сам себе и открыл дверь харчевни.
Хозяин бросился знатному гостю навстречу, усадил его на лучшее место и принялся подавать одно блюдо за другим: спагетти, голубей в соусе, жареного поросенка, бутылку белого вина и бутылку красного вина.
Съев все это, Кортезе закинул ногу на ногу, открыл табакерку и, сделав добрую понюшку, громко позвал хозяина.
-- Не знаешь ли, любезный, -- начал он, -- какие порядки в ваших краях? Если один человек даст другому хорошую затрещину, что скажет об этом судья?
Хозяин ответил:
-- Хорошая затрещина стоит одного скудо штрафа.
-- А сколько стоит обед, который я съел? -- продолжал спрашивать Кортезе.
-- Без двух сольди скудо, -- ответил, кланяясь, хозяин и протянул руку за платой.
-- Так за чем же дело стало! -- вскричал благородный кавальере. -- Дай мне скорее затрещину, а два сольди оставь себе на чай.
Хозяин побагровел от злости.
-- Хватит шутки шутить, синьор голодранец, плати за обед, а не то плохо придется! -- и хозяин стал засучивать рукава на своих огромных ручищах.
Однако Кортезе ничуть не испугался.
-- Отнеси свой гнев в погреб, где ты хранишь свой прокисшее вино, -- сказал он спокойно. -- Там твоя злость поостынет. А не то я заставлю тебя бегать.
-- То есть как это бегать?! -- запыхтел хозяин.
-- Да та. Как зайца. Или еще быстрее.
-- Пятьдесят тысяч дьяволов, я не буду бегать!
Но Кортезе стоял на своем.
-- Клянусь кровью поросенка, которым я только что закусил, ты будешь бегать.
-- А если нет?
-- А если да?
-- А если я ни разу в жизни не бегал?
-- Ну так побежишь в первый раз.
-- А если я не хочу?
-- Сейчас захочешь.
-- Бьюсь об заклад на стоимость твоего обеда, что я не сдвинусь с места, -- заревел выведенный из терпения хозяин.
Тогда благородный кавальере Кортезе поднял кулаки, вскочил и бросился... в открытую дверь.
-- Держи его, держи! -- закричал хозяин и устремился вслед за Кортезе.
Но кавальере отсчитывал плату за обед пятками так быстро, что хозяин все время оставался далеко позади. Когда Кортезе насчитал таким образом целый скудо, он остановился, поджидая хозяина.
-- Ну что, куманек, -- сказал кавальере, -- а ведь заклад-то выиграл я. Ты бежал побыстрее зайца. Так что не сердись, а понюхай лучше моего табачку.
И он поднес раскрытую табакерку к носу хозяина. Тот рассмеялся. Что же другое оставалось ему делать?
Шестеро братьев.
У одного отца было шестеро сыновей. Пять глупых, а шестой дурак. Отец на них нарадоваться не мог. Вот однажды отец говорит:
-- Пойдите в город, купите, что понравится.
Пошли братья в город. Зашли в лавку. Стали покупать. Пятеро братьев купили ружья без ствола, а шестой -- без дула. Повесили ружья на плечо, пошли назад.
Вдруг, откуда ни возьмись, бегут им навстречу шесть зайцев. У пяти ушки на макушке, а у шестого торчком. Завидев братьев, пять зайцев помчались прочь, а шестой пустился наутек.
Братья мигом вскинули ружья и прицелились. Пятеро закрыли глаза, а шестой зажмурился. Выпалили все, как один, только пятеро промахнулись, а шестой не попал. Тогда братья бросились за зайцами вдогонку. Пятерых схватили, а шестого поймали. Вот так удача!
Пришли домой. Решили зайцев в наперстке варить. Пять зайцев не помещаются, а шестой не влезает.
Отец сказал:
-- Сходите к соседям, попросите шесть кастрюль, чтобы всех зайцев сварить разом.
Пошли братья к соседям. Пятеро соседей были скупые, а шестой жадный. Дали соседи, кому что не жалко -- пять кастрюль дырявых, а одну без дна. Принесли братья кастрюли домой и поставили зайцев варить. Под пятью кастрюлями огонь забыли развести, а под шестой и не разжигали.
Варились зайцы, варились. Пять не сварились, а шестой остался сырым. Стали зайцев есть. Пятеро братьев разжевать не могут, а шестому и не откусить. Принялись братья отца угощать. Отец пять зайцев съел, шестым подавился.
Привели братья шесть докторов. Пять докторов невежды, а шестой и совсем ничего не знает. Осмотрели отца доктора и заспорили. Пятеро сказали, что он нездоров, а шестой, что болен.
А чем же дело кончилось? Пока неизвестно. Доктора еще спорят. Вот как придут к согласию, тогда и дальше можно рассказывать.
Новая юбка.
Жили муж и жена. Жили не то, чтобы богато, а просто сказать -- бедно. У жены была одна-единственная юбка, драная-предраная, ношеная-преношеная. Целыми днями она только и делала, что ставила на нее заплаты. Под заплатами и юбки не видно.
Вот пришел муж домой, а жена плачет.
-- Посмотри -- опять дыра на юбке! И залатать нечем.
На следующий же день муж на все заработанные деньги купил жене новую юбку. Принес домой и сказал:
-- Хоть без ужина, да с обновкой.
Жена очень обрадовалась.
Муж лег спать, а она принялась за дело.
Проснулся муж, видит -- жена всю новую юбку на куски изрезала, на старую юбку новых заплат наставила. Ахнул он, а жена говорит:
-- Спасибо тебе, муженек, все прорехи я починила да еще вон сколько кусков осталось, на целый год хватит.
Похлебка из камней.
Жили две сестры -- Анна-Мария и Виттория. Анна-Мария вышла замуж за богатого лавочника, Виттория -- за угольщика. Уголь жечь -- не то, что товары в лавке продавать да барыши подсчитывать. Угольщик работает много, зарабатывает мало. Но в маленьком домике, что стоял на опушке леса, всегда было весело, потому что угольщик вставал с песней спать ложился с песней, да не с одной и той же, а все с разными. И откуда он их брал! Дети у Виттории -- две девочки и три мальчика -- росли румяные, послушные и веселые.
А у Анны-Марии был всего один сын, да и тот злой и плаксивый. Как мать ему н угождала, как ни баловала, он только худел и бледнел от злости. Вот богатая Анна-Мария и завидовала бедной Виттории.
Настал год, когда в местности, где жили сестры, появилась черная лихорадка со своей подругой -- костлявой смертью. Они заглядывали то в один дом, то в другой. Не миновали страшные гостьи хижины угольщика, постучались и в дом лавочника. В один день сесры вышли замуж, в один день стали вдовами.
Осталась Виттория с пятью маленькими детьми. Уголь обжигать не женское дело, а другой работы Виттория, как ни искала, найти не могла. Тогда решила она пойти к своей сестре Анне-Марии.
-- Помоги мне, сестра, -- попросила Виттория. -- Дай хоть немного хлеба, чтобы накормить детей.
-- Навязались на мою голову дармоеды! -- закричала Анна-Мария. -- Ну, так и быть, бездельница, приберись в доме, вычисти хлев, накорми скотину, выполи огород, тогда и просить будешь.
Виттория прибрала в доме, вычистила хлев, задала корм коровам, подоила их, все сорняки в огороде выдергала.
-- А теперь испеки хлеб, -- приказала Анна-Мария.
Когда хлеб испекся, она выбрала самый маленький хлебец и дала сестре.
-- Можешь приходить завтра опять, -- сказала лавочница, а про себя подумала: "Недолго же будут румяными твои дети, если ты разделишь на пятерых такой хлебец!"
Виттория пришла и на следующий день. Сестра задала ей работу еще тяжелей, а вечером положила перед ней хлебец меньше вчерашнего. Только на этот раз Виттория оказалась похитрей -- вымесила тесто, а руки мыть не стала. Пришла домой, поставила котел на огонь и всю приставшую к ладоням муку стряхнула в воду. Получилась вкусная мучная похлебка. Дети поели ее и почти сытые легли спать.
Так и стала делать Виттория. И румянец на щеках ее детей разлился еще ярче, чем раньше.
Однажды Виттория во дворе у сестры молола на ручной мельнице зерно. Вдруг в ворота вошел нищий старик.
-- Дай мне кусочек хлеба, добрая женщина, -- сказал он, -- я голоден.
Виттория ответила:
-- И рада бы накормить тебя, да я здесь не хозяйка. Попроси у моей сестры.
Тут Анна-Мария выбежала из дома и принялась браниться:
-- Убирайся, бродяга, пока я собаку на тебя не натравила!
А за Анной-Марией выскочил ее сыночек. Он собрал камешки под ногами и давай швырять их в старика.
Нищий повернулся, чтобы уйти, но Виттория успела шепнуть ему:
-- Вечером жди меня у поворота дороги, где растут большие оливы.
Виттория кончила работу и пошла домой. На камне у поворота дороги сидел нищий и ждал Витторию. Она вынула из корзинки свой хлебец, разломила его на шесть равных частей и одну протянула старику. Старик взял хлеб и спросил:
-- Чью же долю ты мне отдала, женщина?
-- У меня пятеро детей, -- ответила Виттория, -- шестая я сама. Вот я и отдала свою долю. Ты не беспокойся, я сегодня много поработала и скоро усну. А во сне человеку есть не хочется.
-- Что ж, спасибо. Может, и я тебе когда-нибудь помогу, -- сказал старик.
Прошло еще немного времени. Как-то сын Анны-Марии увидел парящего в небе орла и захотел с ним поиграть. Анна-Мария так любила сына, что будь у нее крылья, она непременно полетела бы за орлом. Однако крыльев у нее не было, и она стала уговаривать милого сыночка поиграть другими игрушками. Но милый сыночек хотел только орла. Он разинул свой большой рот и принялся вопить. Да так, что к вечеру все в доме оглохли от его крика, а сам он заболел.
-- Ну, а твои дети, -- спросила Анна-Мария у Виттории, -- здоровы?
-- Здоровы, -- ответила Виттория.
Тут Анну-Марию стала грызть черная зависть. Она послала сестру работать в поле, а сама побежала к ней в дом. Когда Анна-Мария увидела, какие румяные и веселые дети у Виттории, она чуть не заплакала от огорчения.
-- Э, милые племянники, добра бы вам не видать, чем кормит вас мать, что у вас такие круглые щеки? -- И она больно ущипнула младшего мальчика.
-- Мы едим мучную похлебку, -- ответил старший. -- Как только мама приходит домой, она стряхивает над котлом муку, приставшую к ладоням.
"Ах вот оно что!" -- подумала Анна-Мария.
В тот же вечер она велела своей сестре хорошенько вымыть руки перед уходом и прогнала ее, не дав ни кусочка хлеба.
Виттория пошла домой с пустой корзинкой. На повороте дороги она остановилась и задумалась. Что она скажет голодным детям, чем их накормит? Тут Виттория увидела у обочины три камня. Она подняла их, положила в корзинку и сверху прикрыла передником.
К ее возвращению дети, как всегда, наносили воды, вымыли котел и разожгли огонь в очаге. Когда Виттория пришла, вода в котле уже закипала.
-- Ну, детки, -- сказала она, -- сегодня у нас будет похлебка, да не мучная, а из хорошего мяса.
С этими словами Виттория опустила в котел три камня.
-- А мясо долго варится? -- спросили дети.
-- Долго, детки, видите, какое оно твердое, -- и Виттория постучала деревянной ложкой по камням в котле. -- Когда оно станет мягким, похлебка будет готова. А пока поиграйте.
Дети побежали играть. Мать села у котла, в котором варились камни, и горько заплакала.
"Час уже поздний, -- думала она, -- дети поиграют и уснут, позабыв о еде. Сегодня я их обманула, а что с нами будет завтра? Удастся ли мне найти работу?"
Но вот двери распахнулись и в комнату вбежали дети. Они привели с собой -- кого бы вы подумали? -- того самого старика-нищего, которого Виттория недавно накормила хлебом.
-- Мама, мама, -- закричал старший сын, -- дедушка сказал, что он тоже голоден! Накорми и его нашей мясной похлебкой.
-- Почему же не накормить? -- проговорила Виттория. -- Но мясо еще твердое. Пусть дедушка погреется у очага и подождет, а вы побегайте немного.
Дети убежали. Тогда женщина сказала старику:
-- Не сердись, добрый человек. В прошлый раз я отдала тебе свою долю. А сегодня у меня ничего нет.
-- Что же варится в котле? -- спросил старик.
-- Камни, -- отвечала печально Виттория.
-- Зачем ты обманываешь меня? Я чувствую запах мяса.
-- Клянусь тебе, там нет ничего, кроме камней, -- сказала бедная женщина и, подбежав к котлу, черпнула из него большой деревянной ложкой. Как же она удивилась, увидев в ложке большой кусок вареного мяса!
-- Я же говорил, что пахнет мясом, -- сказал старик. -- Зови детей ужинать.
-- Но похлебку еще нужно посолить, а у меня нет соли.
-- У тебя красные глаза. Значит, ты плакала. Может одна слезинка попала в котел. Нет ничего солонее материнских слез.
Виттория попробовала похлебку. И правда, она была солона в меру.
-- Детки, идите есть! -- закричала она обрадованно и налила похлебку в большую миску.
-- Дай детям по куску хлеба к похлебке, -- сказал старик.
Виттория покачала головой.
-- В доме нет хлеба.
-- Ты опять меня обманываешь, -- ответил старик, усмехаясь. -- Посмотри на полке в шкафу.
Виттория послушно открыла дверцу шкафа и увидела, что на полке лежат семь паньолу -- маленьких круглых хлебцев.
Все сытно поели. Потом старик сказал:
-- Теперь неплохо бы выпить стаканчик доброго вина и закусить ломтиком броччо. Спустись-ка, женщина, в погреб.
Виттория, не говоря ни слова, спустилась в погреб, хотя знала, что там совсем пусто, даже мышам поживиться нечем.
Но чудеса не кончились. В погребе стоял бочонок вина и рядом лежали головки броччо -- соленого овечьего сыра, а с толстого крюка на потолке свисали копченые окорока и гроздья колбас. После ужина ребятишки уснули.
-- Ах, синьор нищий, -- воскликнула Виттория, -- да вы, видно, волшебник!
-- Так оно и есть, -- ответил старик. -- Сделать все, что я сделал, сущие для меня пустяки. Видишь ли, за последнюю тысячу лет я порядком устал. В лесу в горах стоит старый дуб, мой ровесник; в его дупле я всегда отдыхаю, когда мне хочется. Сейчас я решил немножко вздремнуть, годков этак сто. А перед тем как отправиться в горы, хочу рассчитаться со всеми долгами. Все, что я подарил, останется при тебе. В котле не переведется мясо, в шкафу -- хлеб, в погребе -- вино, сыры и колбасы. А теперь я пойду. Есть у меня еще один должок -- твоей сестрице и ее сынку. Платить его не так приятно, но что поделаешь!
И старик, кряхтя, поднялся со скамейки. Виттория догнала его у двери и схватила за край одежды.
-- Ах, добрый синьор волшебник, прошу вас, пощадите мою сестру!
-- И рад бы, да не могу. У нас, у волшебников, тоже свой закон -- за все платить по заслугам. Кто чего заслужил, то и получит.
Старик ушел.
А Виттория так и не уснула до света. Хоть и злая у нее сестра, а все-таки сестра. Утром побежала она к Анне-Марии.
Смотрит -- Анна-Мария, целая и невредимая, вышла встречать ее на крыльцо.
-- Беда, сестрица! -- закричала она. -- Вчера вечером приходил ко мне тот самый проклятый ста... Ой, ой, ой! -- и Анна-Мария схватилась за щеку. -- Тот самый добрый старичок и сказал, что всякий раз, когда я начну браниться, у меня заболят зубы. А как мне не браниться, чтоб его черти уне... Ой, ой, ой! Храни его пресвятая Мадонна!
Тут вбежал во двор и сынок Анны-Марии с палкой в руке. У крыльца спокойно сидела собака. Милый сынок хотел было замахнуться на собаку палкой, но палка извернулась змеей и ударила его по лбу.
-- Золотой мой персик, -- стала причитать, увидев это, Анна-Мария, -- тебя тоже не пощадил этот старый ду... Ой, ой, ой! Подумай только, сестрица, бедному ребенку теперь и поиграть нельзя! Камень бросит в себя же попадет. То и дело к его синякам и царапинам примочки прикладываю.
Виттория засмеялась и повернула домой.
Тут можно и кончить сказку, да вот еще что надо сказать.
С той поры, как случилась эта история, прошло без малого сто лет. Скоро проснется в своем дупле старый волшебник и опять пойдет бродить по свету. Может, и вы, ребята, встретитесь с ним. Вы его не бойтесь. Он старик хороший. Не забывайте только, что он за все платит по заслугам: кто чего заслужит, то и получит.
Королевские узники.
В давние времена в Италии было так: что ни город, то королевство, а что ни королевство, то и король.
Вот в одном таком горде умер старый король и его корону надел сын. Первым делом молодой король решил осмотреть свои владения. В сопровождении первого министра и главного советника он объехал на белом коне свое государство, благо оно было невелико. Выехал он в полдень, а вернулся в замок, когда солнце еще не закатилось.
Молодой король сел на трон и спросил:
-- Все ли мы осмотрели?
-- Нет, не все, -- ответили первый министр и главный советник. -- У вашего королевского величества есть еще королевская темница, а в ней королевские узники.
-- Я непременно должен сейчас же осмотреть ее! -- воскликнул король, вскакивая с трона.
-- Но ведь уже стемнело, -- возразил первый министр.
-- Вздор, -- ответил король, -- если это настоящая темница, то в ней и днем темно. Прикажите слугам зажечь факелы и ведите меня.
Гремя цепями, оборванные, изможденные узники выстроились в ряд перед королем.
-- За что ты осужден? -- спросил король у первого.
-- О, ваше величество, я ни в чем не виноват. Меня схватили на улице и бросили в темницу.
-- Какое преступление совершил ты? -- спросил король у второго.
-- Никакого, -- ответил узник, обливаясь слезами. -- Меня схватили, когда я мирно обедал в кругу своей семьи, и бросили в темницу.
-- Ну, а ты? -- спросил король у третьего.
-- Небо видит, что я заточен понапрасну. Меня подняли среди ночи с постели и бросили в темницу.
Четвертого, пятого, десятого спросил король, и все они клялись, что не знают за собой никакой вины.
Наконец король подошел все с тем же вопросом к последнему узнику.
-- Ваше королевское величество, -- сказал тот, -- я совершил много преступлений. Я крал, грабил, убивал...
-- Ах, негодяй! -- закричал король. -- Как же ты смеешь находиться среди хороших, честных людей. Я не позволю тебе портить моих королевских узников. Убирайся из темницы!
Король приказал снять с него цепи и выгнать вон.
...
(компиляция - март 2008 г.) г.Омск
|