Павлов Сергей Анатольевич
Как выгнали цирк

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ГЛАВА ПЯТАЯ (Норв.серия)

Павлов Сергей Анатольевич

Летопись Тройной Системы.

5. Как выгнали цирк.
(очерк)


1.

Плотник Хельбомм был тогда чуть меня постарше, а мне было лет 11-12. И вот, в наш город тогда приехал бродячий цирк: и музыканты, и акробаты, и шуты в смешных колпаках.
Дети тотчас сбежались посмотреть на них, а взрослых почти не было видно. У нас народ северный, хмурый, до цирка ли ему. Да и не было у нас раньше ничего подобного. На моей памяти это точно. Конечно, были такие чудаки, кто на ярмарке вдруг выкидывал озорные штуки, но это было все так просто, для смеха.
Цирк разместился в заброшенном деревянном доме на пересечении небольших улочек, где раньше была то ли кузница, то ли почтовая контора по перевозкам... Все свои пожитки артисты и перетащили в этот дом.
[] Мы, мальчишки, помогали им и были рады, что нам доверили нести разноцветные кольца, проволочные шары на нитках, бумажные цветы и кучу всяких палочек, обувных щеток и старых дорожных сумок. Мы галдели и бегали туда-сюда, посматривая друг на друга веселыми глазами. Мы считали, что это очень серьезное дело -- помогать им. Тогда и сам как-бы становишься артистом и познаешь вкус кочевой жизни.
Представление началось уже вскоре. Сделали сцену, но не настоящую, а просто помост -- протянули толстые доски с одной повозки на другую. Этот помост был маловат, чтобы на нем выступали все сразу, поэтому выступали по очереди. Сначала клоуны, чтобы развеселить собравшихся зрителей, потом акробаты со сложными трюками, жонглеры, фокусники, музыканты и... Поэт.
Собственно, поэтом он не был, хотя, возможно, и писал стихи для себя. В основном, он читал чужие стихи. Но читал с чувством и выражением настоящего артиста. Скорее, он был прсто Чтец, но все его с самого начала прозвали Поэтом. Он был уже взрослым человеком и мы, ребята, глядя на него, пытались угадать, что же он нам покажет -- будет кувыркаться или стоять на голове?..
Пока на сцене показывался один номер, другие участники выступали внизу, на уровне зрителей. Их видели только несколько первых рядов. А задним мешали то голова, то плечи передних и они смотрели номера на сцене. Так им было виднее. Тем более, что там выступали по очереди.
Поэт вышел на сцену не сразу. Он стоял позади помоста, наблюдая за собирающейся толпой. На нем были темно-серые брюки из дешевой старой материи, светлая рубашка (в таких ходят многие и в нашем городе) и потертый жилет. На шее, под воротником рубашки был повязан синий платок.
Он ждал своего выхода, в волнении поправлял платок и одергивал жилетку. Наконец, номер был окончен и Поэт по наклонной доске поднялся на сцену. Оглядев толпу, он начал декламировать какое-то стихотворение.
Толпа, только что смеявшаяся над клоунами, притихла и стала вслушиваться в каждое его слово. И всем нравилось, как он выступает. Поэт рассказывал о любви и весне, о жизни бедняков и богачей. Потом он рассказал простую историю (не в стихах), написанную, видимо, тоже не им, и снова начал читать стихи.
Голос его гулко разносился поверх голов собравшихся и на обеих улицах его было слышно даже из окон домов. Так и поступали хозяйки и служанки -- высовывали из окна голову и с улыбкой глядели на невиданное доселе представление.
Внизу, на мостовой перед Поэтом, жонглеры молча и ловко перебрасывались обувными щетками и короткими толстыми палочками. Люди слушали стихи и поглядывали на жонглеров. Еще было спокойно, но можно было заметить, что, послушав несколько первых стихов, кто-то позади собравшейся толпы ворчал и уходил с этого перекрестка.

Плотник Хельбомм тогда еще не был плотником, а только учился. И вот он-то и стоял ближе всех к сцене. Он пришел поглазеть, чего это у старого дома такой шум, и остался смотреть представление.
Поэта ему было видно лучше всех. Он кивал тому, когда слышал что-либо ему знакомое.
Вскоре к собравшемуся народу подошло еще около десяти человек. Среди них было несколько ушедших было ворчунов. Они протиснулись и встали рядом с Хельбоммом. Послушав немного, они зашептались между собой, а потом начали что-то говорить всем, кто стоял с ними рядом. Улыбки и задумчивость сразу исчезли с лиц.
-- Он говорит о том же! -- пошел шепоток в толпе.
-- И теми же словами!..
-- Да он же украл их, украл слова!
Последнее выкрикивали уже, никого не стыдясь. Слыханно ли, писанное другим человеком на бумаге читать вслух, да еще точно -- слово в слово!
Поэт сбился, вслушиваясь в разговоры, и совсем замолчал, почуяв неладное.
-- Слазь! Слезай оттуда! -- кричали ему. -- Смотри-ка, что удумал -- читать написанное другим человеком!..
-- Да что вы! Эти стихи, они же для всех. Разве вы никогда не слышали, как люди читают наизусть чужие стихи?
Оправдания Поэта не приняли и стали шуметь пуще прежнего. Дошло до того, что потребовали позвать директора всего этого балагана.
Несколько человек из цирковой труппы побежали за директором. Пока он не подошел, за Поэта вдруг вступился Хельбомм. Он сказал, что читать чужие стихи это на самом деле не оскорбление, ведь все знают, что ученики в Народной школе тоже декламируют чужие стихи на уроках. На него сразу зашипели и замахали руками.
-- Не лезь, парень! Ты еще мал, чтобы перечить взрослым.
А двое крепких рыбаков из толпы подошли к Хельбомму и без лишних разговоров оттеснили его в последние ряды. Плотник с ними не справился, ведь ему было всего лишь чуть более двенадцати.
Артистки, помогающие в выступлениях акробатов и танцующие народные танцы, зашептались между собой и ушли сразу же после того, как завозмущалась толпа. Они посчитали, что если их первое выступление в этом городе так неудачно, то и остальные не дадут толку. Они незаметно прошли в дом, в свои комнаты и стали собираться в дорогу -- увязывать вещи в узлы.

Директор когда-то и сам был артистом цирка. Но потом вдруг оказалось, что он больше директор, чем циркач, и его выбрали директором. Конечно, он иногда обманывал тех, кто у него работал, сам богател от этого, но когда дело касалось всего цирка, то он отстаивал его, будто свой личный.
...Директор цирка пришел не сразу. Сперва его долго искали, а потом он отказался поверить, что там что-то случилось. Только когда он самолично увидел, как волнуется толпа, то вышел, хмурясь, и поднялся на помост к Поэту. Недовольно глянул на него, так что тот согнулся, сгорбился у всех на глазах. Сказал;
-- Но... я... -- и замолчал, опустив глаза.
Толпа, завидев выходящего из дома на перекрестке хорошо одетого человека, притихла. Директор оправил на себе атласный жилет и медленно обвел толпу сонными глазами.
-- Ну, в чем тут дело, наконец?
Молчание было ему ответом. Потом в толпе стало заметно движение и к помосту протолкался зачинщик скандала. Это был местный богатей Кальв. (Он еще сыграет свою роль в дальнейших событиях.) За ним решительно пробирался Хельбомм. У него уже была рассечена бровь и нижняя губа немного припухла.
Кальв встал перед самым помостом и громко откашлялся. После этого он сказал так:
-- Никогда еще жители этого небольшого свободного городка не видели и не слышали такого нахальства. Он! -- Кальв вскинул на Поэта палец, будто им хотел проткнуть того насквозь. -- Он читал написанное чужой рукой! Я, как и все стоящие здесь жители, не потерплю подобных трюков и немедленно заявлю на вас в Городской Суд!
-- Тише, тише, -- остановил богач директор и поморщился. -- В чем вы, собственно обвиняете честных артистов? При чем здесь мой цирк?!
Кальв, видимо растерялся и заоглядывался на толпу, ища поддержки. Люди молчали и ждали, что он ответит директору.
-- Но ведь этот Поэт, он в вашем цирке...
-- Разве?!
Кальв такого не ожидал и приоткрыл рот. Толпа зашепталась, кто-то тихо засмеялся. Тут-то и проявил себя Хельбомм, стоявший у Кальва за спиной. Он вышел вперед и сказал директору, объясняя:
-- Поэт вовсе не виноват! Просто... просто богачу Кальву захотелось прогнать вас из нашего города.
Поэт приподнял голову и благодарно кивнул Хельбомму.
А Кальв с маху дал мальчишке такую затрещину, что бедняга упал на каменную мостовую и закашлялся.
Поэт соскочил с помоста и отвесил такую же оплеуху Кальву.
-- Не смей трогать ребенка!
Все это произошло в считанные секунды, толпа даже не успела ахнуть.
Кальв затаил дыхание и схватился за шею. Первые ряды, наблюдавшие за всем этим вплотную, быстро-быстро исчезли за повозками, пока их не заметил богач. Последствия после такого случая могли быть самыми разными.
Нет, Кальв не ударил Поэта, поднимающего Хельбомма с твердых камней, он только глянул злобно на директора и прошипел ему одному:
-- Вы заплатите за это! -- и ушел куда-то, вовсе не глядя на отворачивающихся от него из осторожности людей.
Директор проводил его глазами, пока тот не скрылся за углом, и пошел в дом.
-- Продолжайте выступление, -- бросил он от дверей.
Жонглеры продолжили выступление, но обувные щетки летали медленно и невесело. Около трети зрителей ушли, так и не заплатив за первую часть выступления.
Поэт отряхнул Хельбомма от пыли и спросил:
-- Ты не ушибся?
-- Нет.
Хельбомм ответил хмуро и поглаживал опухшую губу. Поэт понял, что разговора не получится. Но все же заметил:
-- Здорово же тебе сегодня досталось... Смотри-ка, как бровь рассекли.
Хельбомм потрогал подсыхающую корочку крови над глазом и только лишь кивнул, глядя мимо.
Поэт поджал губы, тронул плотника за плечо и оставил его. Ушел следом за директором в старый дом. Хельбомм остался у помоста и продолжал смотреть выступление артистов, только, порой, отвлекался и думал о том, что случилось.
Постепенно этот случай с Поэтом забылся и веселье снова вернулось на лица горожан. В жестяных кружках зазвенели монеты и чем чаще слышался этот звон, тем ловчее и веселеее были номера артистов.

Кальв вернулся на перекресток только к вечеру. И не один -- с ним был сам городской судья. Это был высокий прямой человек с постоянно сердито перекошенной бровью. Близорукие глаза его скрывались за маленьким пенсне, которое он часто поправлял на носу, приоткрывая рот.
Цирковая труппа и раньше давала по два выступления в день -- до обеда и после, ближе к вечеру. Кальв с судьей застали их за вечерними номерами. Зрители настолько были увлечены действием, что не заметили их, подошедших сзади.
-- Ну, -- судья переминался с ноги на ногу в нетерпении и поглядывал на соседа, -- где же ваш Поэт?
Кальв замялся с ответом и все ждал, что на помост поднимется Поэт и расскажет хоть одно известное произведение. И, надо сказать, ждал не зря -- Поэт вскоре показался на помосте и начал читать стихи.
Судья вслушивался и равнодушно поглядывал на улыбающегося и кивающего богача, который оторвал его от привычных дел, хотя и заплатил хорошо за это беспокойство. Но светло-ехидная улыбка Кальва стала исчезать, пока совсем не сошла с его лица. Губы плотно сжались и он сказал:
-- Но, господин судья, это не те стихи! Таких стихов он не читал!..
-- Ну, конечно же. Как будто он совсем глуп! Он поменял стихи на совершенно нормальные, даже возможно, что это его стихи. Он написал их сам. А свои стихи читать никому не запрещается. В бумагах Магистрата нет пункта, запрещающего это.
-- А при прочтении чужих стихов?
-- Тоже нет, -- невозмутимо ответил судья. -- И я вообще не понимаю, для чего вы меня сюда привели! Здесь полно простолюдинов и нам здесь не место. Пойдемте отсюда поскорее.
-- Но, господин судья, я...
Кальв что-то пошептал судье на ухо и тот довольно закивал головой.
Когда они стали кричать, чтоб им дали дорогу к цирковому помосту, судья заметил богачу:
-- Если нет такого пункта, то за такие деньги его стоило бы придумать.
Кальв кивнул, улыбаясь и потирая руки, но про себя пожалел уже, что пошел на такие расходы.
На Поэта и весь цирк опять навалились напасти. И вообще у них был сегодня неудачный день: повозки их чуть не перевернулись на каменной дороге, когда они въезжали в город; переезд был длинным и слишком утомительным, так что всем стали казаться видения -- небольшая деревня на месте пустыря и рыцари на лошадях, которых тут никогда не было; выступления приносили сегодня мало денег да еще этот скандал... Но лучше все в один день, чем по оному целый год.
Толпа, снова увидев богача и даже самого судью, расступилась и пропустила их к повозкам. Поэту опять не дали закончить.
-- Чьи стихи ты читаешь? -- спросил повелительно судья.
-- Это... -- растерялся Поэт, услышав от людей, что это городской судья. -- Это мои стихи, господин.
-- А по какому праву ты их читаешь, скажи мне?
-- По праву моего личного сочинительства, господин.
-- Кто же дал тебе это право? У тебя есть бумага с печатью?..
-- Это право дано мне Богом, господин. Как и всем остальным людям -- каждому свое. И Бог не выдает бумаг с печатью. Печать эта на мне с самого детства.
Судья поразился смелым ответам Поэта и заметил, что из старого дома вышел человек в атласной жилетке. Кальв шепнул ему, что это директор цирка. Судья изучающе и удивленно вскинул брови, он не думал, что у такого бродячего цирка есть директор.
-- Так вот, -- сказал судья погромче, чтобы услышал и человек в жилетке. -- Вы не знаете наших правил! Стихи у нас запрещено читать под страхом... под страхом изгнания из города, -- как удачно пришла судье в голову эта мысль! -- Свои стихи вы читаете, или чужие, -- все это противозаконно!
-- Но, позвольте, как же так?! -- вступился за Поэта директор. -- Вот этому человеку не понравилось, что здесь были прочитаны стихи известного автора, но сейчас-то стихи были его, Поэта, личные! Разве личные стихи нельзя прочесть?
Судья приоткрыл рот, поправил на носу пенсне и заложил руки за спину. Это дало ему время подумать.
-- Личные стихи, как и священные молитвы, должны читаться только наедине с самим собой или с Богом. Мне жаль, что вы не знаете наших законов, и мне жаль, что приется попросить вас покинуть этот город немедленно. Весь цирк, всех шутов и акробатов. И директора тоже.
Народ вокруг повозок зашумел, запереговаривался.
-- Ну и денек сегодня! -- заметил кто-то громче всех и притих, испугавшись, что получилось так громко.
Директор цирка нутром почуял неладное. Ведь городской судья действительно во власти их всех выгнать. Даже если Магистрат примет решение оставить все на своих местах, то вряд ли это помешает делам городского судьи. Тем более главного. Да Магистрат и не пойдет на разбирательство такого дела.
"Какой странный город, -- думал директор, когда объяснял судье и всем, кто слушал, свое мнение. -- Здесь и законы странные. Выгонять за то, что прочитал вслух чужие стихи? Надо же!"
И продолжал объяснять:
-- Даже там, где сначала пишут историю, а потом живут по ней, даже там нас не выгоняли! А ведь мы не были вписаны в Историю, мы были лишними. Но нас впустили в город.
-- А История? -- поинтересовался судья. Он уже прикинул в уме, какой смешной случай он расскажет всем домашним.
-- История?.. Ее не стали переписывать из-за нас. И чтение стихов они приняли как чудо. Даже глава Магистрата, присутствовавший на представлении, хлопал нам от души. И дети его, в коротких штанишках и платьицах, смеялись над клоунами и просили своего папу остаться здесь подольше...

Хельбомм пришел на перекресток, когда уже не шло представление и Кальв выкрикивал в адрес директора и его цирка гневные проклятия. "Опять этот Кальв! -- подумал Хельбомм и поскорей ввинтился в толпу. -- Что там опять случилось?"
И он увидел, что снова на помосте стоят сгорбленный Поэт и директор и их допрашивает сам городской судья. Дело приняло серьезный оборот.
Немного послушав объяснения директора, больше похожие на оправдания, Хельбомм понял, что судья ничему этому не поверит, ни одному слову. Тогда он выбежал перед помостом и обернулся к толпе. От волнения вдруг перехватило горло.
-- Почему вы молчите, жители Хвердага? Многие были на первом представлении и знают, что богач Кальв нарочно подстроил так, чтобы Поэт оказался виноватым. Разве Кальв простил вам ваши долги, когда вы на коленях умоляли его подождать хоть немного? Так почему же вы теперь молчите и заступаетесь за него?!
...О многих людях в городе Хельбомму рассказывал плотник Ларсен. Кальв не был исключением и Хельбомм часто узнавал о все новых жалобах на него. Ларсен наказывал своему подмастерью молчать, никогда не говорить о богатых плохо даже близкому другу, но сейчас Хельбомм не сдержался.
У него дух захватило от своей смелости. "Неужели я все это сказал?!" Он увидел сотни глаз, крепко вцепившихся в него, и понял, что все так и было.
Толпа покачнулась из стороны в сторону и снова зашумела. Было слышно, что многие одобряют слова этого мальчишки, но богач глянул на них и они сразу притихли, опустив головы.
-- А ты, щ-щенок, свое еще получиш-шь! -- зашипел на Хельбомма Кальв.
Поэт на помосте встрепенулся и был готов снова защитить Хельбомма от богача. А Хельбомм не успокаивался и не пугался.
Поговаривали, что Кальв сильно досадил когда-то семье Хельбомма, и что мать этого смелого мальчишки погибла на мельнице именно из-за Кальва. Это объясняло сейчас поведение Хельбомма -- он мстил и за мать, которую не помнил, и за покалеченного старика отца.
Когда говорить снова стал судья, толпа быстро схлынула, потому что он заговорил о том, что все заступающиеся за цирк в данном случае тоже являются преступниками, и даже те, кто молча их поддерживает.
Люди ушли, хотя все вместе могли бы опротестовать судейское решение. Не стали связываться. Не стали выступать против богача, который мог всех их по отдельности посадить в тюрьму за неуплату долгов.
Директор растерянно молчал и все время думал о такой несправедливости: "Из-за одного Поэта -- выгонять весь цирк?! Какая глупость!" Поэт стоял, склонив голову, и ни о чем не думал, лишь прислушивался к щорохам на улице и голосам Хельбомма и Кальва. Хельбомм опять объснял все судье, которому раньше верил, а тот не хотел слушать и кивал на Кальва: мол, расскажи ему. А Кальв шипел и ругался.
Тяжело было у подмастерья на душе оттого, что его не понимали.
Родители Хельбомма не были простыми, они принадлежали к свободным крестьянам, довольно зажиточным когда-то. Кальв знал их семью еще до рождения Хельбомма-младшего. Он (Кальв) их и разорил. Так поговаривали знающие люди. Мальчишку Кальв так же ненавидел. А за что -- никто не понимал, ведь тот не сделал богачу ничего плохого.
Но Кальв, не умолкая, ругался и угрожал Хельбомму расправой. Судья, видящий такое беззаконие, тем не менее молчал и, как Поэту со стороны показалось, даже слегка улыбался.
-- Эй, вы, полегче! -- крикнул Поэт Кальву и тотчас оглянулся на директора. Тот скрипел зубами и сдавленно сопел.
Поэт был тонкой натуры и не мог переносить такие сверные слова, какие извергал из себя Кальв. Тем более, что тот говорил их мальчишке, который как можно дольше не должен был их слышать.
Судье, наконец, надоело тут стоять и он, повернувшись и не сказав ни слова более, пошел к зданию Магистрата. Кальв обернулся, кинул Поэту с Хельбоммом и директору с его цирком последние слова и поспешил за судьей.
Директор глянул на сопливого защитника Хельбомма, который под потоком ругательств сжался, и сердито сказал Поэту:
-- Иди за мной!
Артисты еле успели отскочить, когда директор цирка входил в старый деревянный дом. Женщины-танцовщицы, уже сложившие свои вещи, вскрикнули и замолкли под жесткими взглядами остальных.
Поэт слабо улыбнулся Хельбомму, пожал плечами и поплелся за директором.
Что будет теперь с Поэтом? Хельбомм подумал, что ничего особенного. А вот что будет с ним самим, Хельбомм не знал. Его, наверное, тоже должны будут выгнать, ведь он защитил цирк в открытую, никого не боясь. И теперь его причислят к преступникам. К тем, кто ворует и убивает людей потому, что им так хочется.
Было обидно оттого, что его, простого ученика плотника, будут, наверное, судить как убийцу.
Хельбомм старался об этом не думать и гнал подобные мысли прочь.

На перекрестке он стоял долго. Один. Небо совсем затянуло тучами, это предвещало хороший дождь. Хельбомм чувствовал, что еще немного и у него тоже закапает из глаз, но не закапало. Он был прав, зачем же плакать!
А внутри все жгло и пекло оттого, что он не знал, что теперь будет, может даже засудят и повесят, или еще что. А могут? Потому что как-то раз от взрослых слышал, что "сейчас вешают за всякий пустяк!", и очень этого боялся. Надеялся, что обойдется. Одно время ему хотелось самому убежать из города, чтоб никогда не нашли, но все же остался. Утешал себя: "А-а, пустяки!.."
И пошел домой, но не ближней дорогой, а через узкие улочки, на одной из которых жил его друг. Друг этот тоже работал у плотника Ларсена, но ходил как попало и Ларсен давно собирался выгнать его из подмастерьев.
Хельбомм заступался за него, говорил, что он хороший парень и должен взяться за ум, но Эйнар пропускал снова и снова, и плотник Ларсен стал посматривать за Хельбоммом, как бы и он не стал пропускать рабочие дни.
Хельбомм не пропускал. Ему было нужно ремесло, чтобы мог ни от кого не зависеть и кормить себя самому, своими руками. С Эйнаром он продолжал дружить, постоянно приглашал того приходить к ним с Ларсеном, но тот отказывался, каждый раз находя новую причину.
Сейчас Хельбомм шел к нему просто так. Поговорить, попросить поддержки. Может, станет немного легче на душе...
Дома Эйнара не оказалось, но он возвращался откуда-то со старой рыбацкой сумкой и, видимо, очень торопился.
-- Эйнар! -- окликнул его Хельбомм.
Эйнар глянул на него и остановился. Он не был на представлении, но уже слышал, ЧТО говорил судья о тех, кто поддерживает цирк. И Эйнар побежал прочь от Хельбомма, как от прокаженного, тот даже ничего не успел понять.
-- Эйнар! Куда ты? -- опять крикнул Хельбомм, но "друг" уже скрылся за углом ближнего дома.
Плотник не стал догонять его и пошел домой, повеся голову. Он не хотел уходить из города до времени, но все же когда-то ведь придется уходить... И случай представился скоро.
После событий с цирком, все на улицах от него отворачивались, боялись даже взглянуть, думая, что наказание последует тотчас же. А некоторые так боялись подозрения в сочувствии к нему, что толкали его в шею и прогоняли со своей улицы. И никто не заступался.
Так он ходил и ходил по городу околицами, пока не добрался до своего дома. Да и то, работник мастерской, что была по соседству, напомнил Хельбомму, что он уже наверняка изгнан и не имеет права здесь находиться. Тоже испугался, ведь знали, что они с помастерьем хорошие знакомые. Но что-то посоветовал он уходить совсем не дружеским тоном...
-- Это мой город! -- ощетинился Хельбомм. -- Мне осточертели уже эти улицы, но я от них никуда не уйду!
Работник хотел что-то сказать в ответ, но вдали показался городовой и он только вздохнул, поспешил скрыться в мастерской. Хельбомм не стал прятаться, все так же сидел на крыльце.
Городовой прошел мимо, но потом вернулся:
-- Убирайся прочь! Слышишь?!
Хельбомм хмуро посмотрел на него и резко отвернулся, чуть не свернув шею.
-- Ты меня слышишь? Разве я не тебе говорю?! Убирайся вон из города! -- городовой схватил его за воротник и поволок на соседнюю улицу, что вела на окраины и за город.
И это был тот городовой, который, прохаживаясь по их району, останавливался когда-то с ребятами, беседовал и угощал их (и Хельбомма с ними) яблоками, в лучшие времена. Теперь у него будто не осталось никакой жалости к этому мальчишке, почти сироте.
Хельбомм и не верил, что городовой выгоняет его потому, что он злой человек. "Просто у него такая служба, -- успокаивал он себя. -- Он отведет меня за город и пожелает всего хорошего." И Хельбомм не сопротивлялся. Шел рядом с усатым городовым в черной казенной форме и не пытался убежать. Тем не менее, тот все так же крепко держал его за ворот рубашки. И когда костяшки пальцев городового касались шеи плотника, ему казалось, что ведут на полщадь, чтобы повесить или отрубить голову. Ощущение было не из приятных, в горле и под ребрами становилось как-то нехорошо и от прикосновения прохладных пальцев городового все тело Хельбомма прошибала холодная дрожь.
Да и день был не из лучших -- небо с утра хмурилось, а теперь с холмов несло сырым холодом, на вечерних улицах было пусто и на него с городовым смотрели только хозяйки из окон. И то -- заметив случайно...
Около аптеки (это почти на самом краю города) несколько ребят узнали его и хотели заступиться, но городовой припугнул их тем, что пойдут с Хельбоммом, если будут вмешиваться. У ребят были родители или близкие люди, побоялись остаться совсем одни. И отстали, сочувственно провожая Хельбомма взглядами.
Когда городовой стращал ребят, Хельбомм внимательно в него всматривался. "Неужели он по правде хочет меня выгнать? Ведь указа еще никто не слышал... Да и будет ли вообще указ? Может, судья пошутил?.."
И тут он увидел, как цирк уходит с окраины города. С другой улицы. В быстро надвигающихся сумерках скрипели повозки, слышался тихий разговор.
Городовой толкнул его в спину, сказал:
-- Догоняй, -- и пошел обратно в город.
Там где стоял Хельбомм, город кончался неожиданно и четко: вот только что были островерхие дома, как уже заросли вереска и толокнянки. Да такие, что скозь них и не продерешься. Все же в одном месте кто-то протоптал тропинку среди кустов и Хельбомм прошел по ней на широкий луг. Вдали темнели своей мелкой листвой горные березы, ели стояли как темные неровные пятна, а по лугу ехали, переваливаясь и подскакивая на неровностях, цирковые повозки.
Хельбомм оглянулся на город, но из-за кустов увидел только острые крыши с погнутыми ветром флюгерами: петушками, флажками, стрелками и просто шариками на длинном стержне. Он оглядел их еще раз и побежал к остановившимся повозкам.
Артисты решили заночевать здесь, а завтра, пораньше тронуться в дорогу. Рядом был еще один город, побольше этого, и они надеялись, что хоть там примут их по-человечески. Лошадей выпрягли из повозок и на ночь стреножили.
Поэт увидел Хельбомма издалека и махнул ему рукой.
-- Тебя тоже выгнали? -- спросил он, хотя и сам отлично знал, что тоже. Хельбомм кивнул и спросил:
-- А Указ? Разве Указ уже издан?
-- Есть Указ. -- Ответил подошедший директор цирка. -- В нем постановили, что "впредь запрещается пускать в город цирки и балаганы" и приписали, что "Хельбомм, ученик и подмастерье плотника Ларсена, отныне и навечно изгоняется из города Хвердаг вместе с цирком". Тайно или явно помогающим нам грозит серьезное наказание. -- директор помолчал немного, чтобы Хельбомм усвоил услышанное, и спросил: -- Скажи, мальчик, почему у вас такие жестокие законы?
-- Да... Кха! -- от неожиданного известия у него перехватило горло, дернулся уголок рта.
"Все! Это конец!"
"Вот, значит, как!" -- подумал Хельбомм без всякого страха и злости. Он просто ждал, чем все это закончится. Даже на секунду обрадовался, что его не повесят, не будут пытать и предоставляют ему весь мир, кроме его родного городка. "Это мой город" -- вспомнил он и сразу погрустнел. И сразу понял, что без города ему будет плохо. Зачем ему весь мир, если некуда вернуться?.. А где он будет спать? Что он будет есть?.. Что делать целый день?
-- Да у нас никогда не было такого закона, чтобы кого-то изгонять. Хотя... Преступников, может быть, изгоняли раньше. Но теперь для них есть тюрьма. Это все судья и богач Кальв. Только, я не понимаю, зачем ему это!
-- Да-а, -- протянул Поэт и коротко переглянулся с директором. -- Когда мы уходили, Кальв смеялся, глаза его сверкали. Мы сразу поняли, что это его рук дело... А что же ты будешь теперь делать?
-- Еще не знаю, -- склонил голову Хельбомм.
-- А поедем с нами?.. На голове стоять умеешь? А кувыркаться?..
Хельбомм все это умел, но хотел остаться рядом с городом. Ехать с цирком никто его не заставлял.
Его накормили, дали накидку от холода и показали, где можно прилечь. Хельбомм с радостью принял эти заботы, ведь цирк уедет и спать будет негде, и негде будет поесть.


2.

Утро разбудило Хельбомма фырканьем лошадей и цвирканьем кузнечиков. Прямо перед его лицом потравинке забирался черный блестящий жук. Хельбомм поставил на его пути палец, жук преодолел его и снова пополз по травинке, обхватывая жесткими лапами стебель.
Хельбомм поднял глаза к небу, потом приподнялся сам и осмотрелся. Стреноженные вечером лошади уже были впряжены в повозки. Артисты, которые вчера так здорово давали представление в городе, готовились к отъезду. Над лугом поднимался туман как дым от костра, только пах сыростью и прохладой росистой травы. Таял в лучах солнца, просвечивающего сквозь дальние деревья. Накидка, которой Хельбомм укрывался, была влажной от росы и он, вскочив, стряхул с нее мелкие капли осевшего тумана.
От соседней повозки подошел Поэт.
-- А, проснулся! Мы уезжаем. Ты едешь с нами или остаешься? Решай.
Хельбомм подумал об этом еще вчера вечером и решил, что останется. Он верил, что изгнание не продлится так долго, чтобы потом жалеть, что не уехал с цирком.
-- Нет, я не поеду. -- Ответил плотник и отдал накидку Поэту.
-- Не едешь? -- Переспросил Поэт. -- Тогда оставь накидку себе. Она еще пригодится.
Хельбомм поблагодарил и сразу пошел от повозок к городу. Чего ждать, если они все равно уедут... Лучше уж так, без него. Никто не остановил, не окликнул вослед и Хельбомм, нехотя и неспеша сначала, после зашагал решительней.
В перелесках еще оставался туман и ветви трогали его зелеными пальцами. Ветра не было и небо стояло над подмастерьем куполом. Он вдруг почувствовал, как бывает, когда ненадолго отступит беда, что мир -- чудо, и с этого прекрасного утра запомнил свои приключения.

День его загородной жизни тянулся медленно. Пока он ходил по ближним перелескам да сидел на каком-нибудь холме, не веря собственной памяти, в городе текла обычная жизнь. Постепенно, со слухами все узнали об участи Хельбомма и отношение горожан к этому случаю было неоднозначное. Те, кто победнее, желели его, говоря, мол, ему, сироте и так не сладко жилось; а кто побогаче -- только смеялись и не воспринимали новость всерьез: так ему и надо, рвани!
Плотник Ларсен молчал, но его молчание говорило больше слов. Он привык, что утром к нему приходит Хельбомм и они вместе делают из оструганных узких досок детские кроватки, шкафчики и сколачивают большие грубые ящики для конюшни в конце их переулка. По ходу дела Ларсен учил его не только ремеслу, но и жизни, и любил его как сына. А теперь тот изгнан.
"Какая глупость!" -- сказал сам себе Ларсен, когда услышал об указе судьи, заверенном в Магистрате, и на этом его слова кончились. Пытался придумать, каким способом можно было бы вернуть ученика назад, но получалось, что Ларсен не мог с этим ничего поделать. Разве можно идти против Указа?..
Вспомнив подробности вчерашнего дня, Хельбомм укрепился в мысли -- да, все это было. И тот час-два, пока он в смутном беспокойстве бродил туда-сюда по лугу и на окраинах, казались Хельбомму вечностью. Отчасти оттого, что лишь размышлял, но ничего не делал. К этому подмастерье не привык. За это время он бы уже сделал половину оконной рамы или сколотил ящик. Руки, привыкшие с утра трудиться, просились к молотку и рубанку.
Человек он был практичный и после того, как цирк уехал, сразу стал подумывать о том, где будет теперь жить. А жить за городом, собственно говоря, было негде -- ни одного домика, ни навеса, где хоть от дождя можно было укрыться. И Хельбомм пошел в обход по окраинам, присматривая себе временное (как он надеялся) убежище. "Сидя на одном месте, что я увижу?" -- решил он и активная деятельность собрала его силы, не дала раскиснуть и себя пожалеть.
Дворы на окраинах были небольшие, с покосившимися деревянными заборами и засыпанные щепой от поленьев, всяким мусором, который тут же убрали бы, будь этот двор ближе к центру города. Тут все лежало как легло и никто не замечал, что все это -- беспорядок. Жизнь на окраинах была проще, понятнее, спокойнее. Указ судьи дошел и до окраин, но здесь не многие не принимали его всерьез. Выгнать цирк -- это похоже на шутку Магистрата.
Город был небольшой, но по окраинам и за два дня его не обойдешь весь. К полудню, как водится захотелось есть, но скорее по привычке в это время отдыхать от работы и обедать. А к ужину в животе Хельбомма заурчало.
И чуть погодя, стало безразлично, чувство голода прошло и осталось только ощущение пустоты в желудке.
Быстро темнело и с неба опускался ночной холод. Побрел Хельбомм прочь от города, так ничего и не найдя, и заплакал. Никого не было и можно было никого не стесняться, но Хельбомм застеснялся леса, города, который со стороны стал словно игрущечным. Добрым и знакомым, но... уже не его. В городе зажгли фонари, как свечки в детской игре, а за городом было темно. Хельбомма тянуло на свет, но он не мог туда попасть.
С небес тускло светила луна. Ее Хельбомм тоже стеснялся -- она смотрела сверху и все видела. А еще, Хельбомм считал себя уже взрослыми теперешние слезы были вовсе ни к месту. Но что можно было поделать, если они текли и текли сами по себе. А главное, так обидно!.. Ни за что!..
Так он и шел -- по дороге вслед за ушедшими утром повозками -- то плакал, то сдерживал себя, говоря, что мужчины не плачут, пока не заметил в стороне широкий и низкий сарай лесопилки. И знакомый. Даже засмеялся сквозь слезы и побежал к нему скорее, пока еще не совсем стемнело.
Быстро вытерев мокрые глаза краем рубашки, делово шмыгнул носом и полез вовнутрь между скатом крыши и бревенчатой стеной, где было много пустых воробьиных гнезд. За шиворот нападало много всякого сора.
Ларсен приезжал сюда когда-то за досками, но уже давно закрыли местную лесопилку и этот сарай опустел. Внутри было пыльно и темно. Боясь в темноте на что-нибудь наткнуться, подмастерье остался на месте, ощупал руками окружающее пространство и пристроился спать. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел, что сарай пуст, лишь завален кучками щепок, коры и расщепленными, ни на что не годными, досками. Свободного места было много и Хельбомм, смирившись с тем, что в город ему не вернуться в близжайшее время, решил устроить здесь свое жилье. Но все это будет завтра, а сейчас -- спать, спать, спать, чтобы голод и пустота в животе немного поутихли.
Ветер, налетавший порывами, гудел под крышей и сметал с прогнивших балок пыль и птичий помет. Где-то поблизости шелестели листьями березы, зацвиркал сверчок и Хельбом забылся в неспокойном сне.

В воздухе после утренней прохлады вдруг появилась духота. После ночевки за городом, цирк отправился дальше. Колеса повозок скрипели, под копыта лошадей попадали камни и те пугались хруста и щелканья.
Поэт сидел позади одной из повозок, привалившись спиной к наклонной стенке матерчатого шатра. Покачивался вместе с повозкой из стороны в сторону и думал о том, что дороги слишком длинны и утомительны, что остановки коротки и вся жизнь -- сплошная длинная дорога. И случайностей на ней хоть отбавляй. Из его головы не выходило последнее происшествие. Поэт недоумевал, зачем Кальву понадобилось выгонять их. Кому они мешали -- приехали, выступили и уехали? И о них особо не станут вспоминать после. Неужели Кальву нужен был скандал, чтобы прославиться?..
Поэт вспомнил как им на площади зачитали Указ и велели убираться вон. Он запомнил лицо Кальва, когда артисты уходили за повозками, оборачиваясь. Тогда зубы богача блестели в ледяной ухмылке.
Поэт передернул плечами и выбросил все это из головы. Было еще только утро, впереди целый день и есть надежда до вечера добраться до ближайшего города. Пыльный ветер шевелил Поэту волосы, пронизывал до дрожи и вздымал занавесь на повозке, приоткрывая мрачную ее глубину. Что-то еще доводило Поэта до дрожи, но что -- он не мог понять. Это чувство нашло на него внезапно и заставило долго всматриваться в даль, оставшуюся позади. Понял, что волнуется за оставшегося Хельбомма. Поэт жалел теперь, что не уговорил его поехать с ними.
"Что же он будет делать, что будет есть, когда наступит зима?" -- думал Поэт и от этого у него становилось тяжело на душе.
-- О чем задумался? -- запрыгнул к Поэту один из жонглеров обувными щетками, шедший позади повозки. Поэт слабо повел плечом.
-- Такого еще не было, -- услышал голос жонглера директор и поотстал от первой повозки. Вчера вечером, когда цирк остановился на поляне, директор выглядел хмурым и озлобленным. Никто не решался к нему подойти, чтобы разузнать, куда они направятся дальше. -- Нас сразу стали плохо воспринимать, -- заметил директор чуть помолчав, -- стояли, разинув рты, словно цирка у них никогда не было. На прошлой неделе, когда мы встретили цирк Гоберга, старик сказал мне, что проезжал этими краями. Но, видимо, он проскочил мимо этого проклятого городка. Тут бы ему не поздоровилось! Много бы я дал, чтобы поглядеть на его вытянутое лицо после того, как зачитали Указ.
Директор усмехнулся, посмотрел на Поэта и улыбка сошла с его губ. Поэт сидел весь бледный и испуганный. Свою накидку он оставил мальчишке, который, единственный из всех горожан, защищал их от Кальва. И теперь Поэт мерз.
-- Возьми накидку в повозке, -- сказал ему директор и глянул на жонглера. -- Достань ему...
Жонглер забрался внутрь, покопался там и подал Поэту накидку. Поэт поблагодарил его и снова осторожно глянул на директора: "все-таки выгонит или нет?"
Директор мог запросто это сделать и даже все артисты не смогли бы помешать этому. Причина была довольно весомая -- за два дня лишь несколько заработанных крон. Их даже не хватит для того, чтобы купить корм для лошадей. Но директор молчал, не напоминал Поэту о его вине, и это молчание было еще хуже, чем изгнание из цирковой труппы. Пугала неизвестность... Выгонит или нет?..
Директор будто уловил мысли Поэта и вздохнул. Посмотрел по сторонам и шагнул к Поэту поближе.
-- Вот что, -- начал он и у Поэта замерло сердце. -- Когда приедем в город, ты выйдешь на помост, только если я разрешу. Понял?.. Не бойся, я тебя не выгоню, я знаю, что Гоберг давно охотится за тобой, чтоб переманить к себе. Нет, посмотрел бы я вчера на его лицо! -- Директор расхохотался.
Поэту немного полегчало. Накидка согрела его плечи, хотя солнце куда-то спряталось. С запада налетали тяжелые тучи. Все вместе: духота, ветер с пылью и тучи предвещали дождь. До его начала было еще много времени, но уже цвет дороги из желто-серого изменился на чисто серый. Луговые травы поблекли и будто прижались к земле. Потом на дороге закружились маленькие вихри, издалека сверкнула молния и повозки под тревожные голоса, доносящиеся из них, стали сворачивать с дороги в лес...
Погода в здешних местах менялась часто и быстро. Летом светило солнце, но вдруг налетал ветер и срывал шляпы, гнул деревья; то стояла тишь в душных степных запахах. Но лето уже кончалось. Скоро дожди пойдут все чаще и чаще, и наступит осень с лишь несколькими теплыми солнечными днями в конце сентября. В Америке это время называют Индейским летом, а в наших местах это никак не называют.

...Даже под прикрытием деревьев не избежать дождя, но все же они сами, их лошади и повозки не так промокнут, как под открытым небом.
Молния ударила ближе и птицы перестали петь. Взрывая тишину, на землю накатился гром. Накатился, как морская волна в нагромождение скал, разбиваясь на отдельные звуки. То будто палил из пушек, то гудел и сотрясал воздух, как пароходный гудок. Затем ветер принес первые капли. Сначала несколько, потом все больше и чаще, и вот уже, со свежими порывами, налетел дождь.
Он бил по листьям, струился вниз, на цирковые повозки, в которых прятались люди... Ветки хлестали привязанных лошадей и они тихо ржали и брыкались, натягивая поводья.
-- Спокойно, спокойно, -- говорили кучера и лошади успокаивались, заслышав их голоса. Лишь фыркали, косились глазом в сторону повозок и мотали головами, встряхивая мокрые гривы.

Дождь прошел стороной лесопилку и ближайшую к ней часть города, но задел его восточную часть и весь соседний город Хестщернен, куда направлялся цирк.
Хельбомм слышал лишь отдаленные раскаты грома, да шум ветра в листве перелеска. В городе все затихло: не стучали, повозки не громыхали по мощеным улочкам, мальчишки не бегали и не шалили... А в пригороде замолкли и птицы. В этой тишине Хельбомм поднимал глаза к небу и пытался представить себе, как все выглядит сверху -- город и он на холме.
Наверное, сверху было только видно его поднятое кверху лицо, да плечи, прикрытые накидкой Поэта. А город бы показался нагромождением прямоугольных крыш, между которыми полосками выделялись бы улицы, мощенные светлым камнем...
Мечтать об этом было хорошо. Это отвлекало Хельбомма от печальных мыслей.
Впрочем, это было еще вчера.

Проснувшись в пыльном воздухе лесопилки, Хельбомм ужасно захотел есть. Живот подвело и казалось, что желудок уже переваривает сам себя. Силы заметно убавились, но настроение, как ни странно, было хорошим.
Через щели в крыше заглядывало солнце и пыльные лучи неровными пятнами падали на стену. В одном из пятен Хельбомм угадал жирную жаренную курочку с золотистым боком и переглотнул. От таких видений можно было взбеситься. Особенно, когда только сидишь и мечтаешь о вкусной еде.
Чтобы отвлечься, оглядевшись, Хельбомм принялся за работу. Вчера, когда он влез сюда, было уже темно, сейчас же он увидел, куда попал. Подумал: "Вот это беспорядок!" и стал прибираться.
Смутно припоминал то, что произошло вчера, словно это было давно, далеко и не с ним. Все еще не верилось, что его, простого мальчишку-подмастерья, выгнали из города официальным указом Магистрата. Хельбомм рассчитывал, что когда начнет подмораживать, можно будет вернуться в город. А пока -- обустраивал сараюшку с любовью, будто свой дом. На крышу принес травы и заделал все щели. Большой треснувшей доской, которую еле втянул на крышу, прикрыл большую дыру, через которую мог капать дождь и пронизывающе дуть ветер. Нарвал с ближних деревьев охапку веток и смел весь мусор в сарае в одну кучу, к закрытым на засов воротам. И, кстати, нашел другой вход-выход. В углу, одно из бревен четвертого снизу венца -- трухлявое. Его легко можно было отвалить наружу и поставить обратно. Из-за своей трухлявости оно было как вулканическая пемза -- ноздреватое и легкое.
После того, как прибрался, уже никто не мог бы сказать, что у него здесь грязно и везде мусор. (Частично потому что никого и не было.) Еще плотник Ларсен научил его, как быстро и чисто убирать мастерскую. И сейчас Хельбомм будто был послан им, чтобы привезти досок, хотя понимал, что плотник его сюда не посылал, тот даже и представить себе не мог, что Хельбомм здесь.
Большие щепки и ломанные доски Хельбомм оставил. Выбрасывать только для того, чтобы выбросить, было нельзя. Когда холодно, из этих щепок можно было устраивать небольшие костерки прямо в сарае (благо, крыша высокая, не загорится) и ночевать около ямы с притушенными угольями, от которой идет тепло.
Доски были перемещены в один из свободных углов и Хельбомм соорудил из них подобие кровати. Все-таки даже на подстилке из досок и сухой травы спать будет удобнее, чем на голом земляном полу. Так думал подмастерье и совсем забыл о голоде, который сразу после того опять напомнил о себе. Теперь это стало просто невыносимо: его подташнивало и в голове начинало шуметь при малейшем движении.
Хельбомм вылез из сарая и неспеша пошел к лесу. Сейчас он бы съел что угодно, хоть березовую кору, но знал, что в леске могут встретится какие-нибудь ягоды или грибы.
...На ягоды он, действительно, наткнулся. По виду и на вкус они оказались вполне съедобными, хотя Хельбомм таких ранее не видел. Съел их несколько горстей и голод отступил, хоть и ненадолго.
Оправившись, он пошел к городу искать работу, или выпросить хоть кусок хлеба на ужин, так как одними ягодами не пропитаться. Больших надежд найти работу у Хельбомма не было, но он считал себя находчивым малым и не стал бы унывать, если бы и вернулся к ужину в сарай ни с чем.

Нигде его помощь не требовалась и находил только ругань. И обижался очень, ведь недавно все к нему хорошо относились. Когда подходил к забору, не гнали, посматривая спокойно и равнодушно, а когда заговаривал, спрашивая, чем он может помочь, то кричали, чтоб он убирался и даже кидали комьями земли вослед. Комки ударялись о рейки забора, с шуршанием рассыпались и обдавали Хельбомма тонкой пылью.
Подмастерье отбегал к другому забору и снова спрашивал, не нужна ли кому помощь за еду, не за деньги. Наколоть дрова или поднести воды...
За одним из заборов работал старик. Он был немного глуховат и Хельбомм долго и громко объяснял ему, что он хочет. Наконец, старик понял и кивнул:
-- Ну, помоги.
Старик вскапывал грядки. Хельбомму всякая работа была знакома и он взял лопату из морщинистых рук старика. Поставил острие, нажал ногой и лопата вошла в землю как нож в масло. "Вот я и нашел работу" -- подумал Хельбомм, но не успел трижды сплюнуть, чтоб не сглазить, как из соседнего дома вышел человек, увидел мальчишку Хельбомма и с криками побежал объяснять соседу, что вышел Указ Магистрата и этого мальчишку надо гнать в три шеи.
Хельбомм не стал дожидаться, когда все выяснится, и давай бог ноги оттуда, так по-серьезному и не начав работать.
Есть хотелось еще как!.. Где-то утащил с огорода морковку, где-то что-то еще тайно выкопал, сорвал, унес... Но и этого было мало. Поел и почти ничего не осталось на утро.
Собирал до самого позднего вечера. Назад идти было далеко, да и ноги уже не несли, и Хельбомм устроился на ночлег под чьим-то забором. Недалеко от калитки трава была повыше и помягче, он лег, примяв ее и сложив около себя наворованные припасы. Но и тут покоя не было -- услышав, что под забором кто-то возится, хозяин дома вышел с палкой и прогнал Хельбомма, как бешеную собаку, едва-едва он успел собрать пожитки. Пришлось долго-долго шагать в темноте к лесопилке. Спал на ходу и когда дошел, то забыл о ночном холоде и свалился на жесткие доски. Травы на них он наложил явно мало, но сейчас не было ничего на свете мягче этой лежанки и руки, подложенной под голову.
Еда досталась легко и Хельбомм несколько дней только и занимался тем, что воровал с огородов сколько незаметно было для хозяев. В сарае лесопилки он выкопал яму, выстелил ее травой и туда складывал все принесенное. Запасался на случай, если выпадет неудачный день.
Иногда искал пропитание так долго, что ночь заставала его выбирающимся с окраин. Сперва он постоянно ходил обратно, к лесопилке, несмотря на долгую дорогу и темноту, а потом набрел на конюшню и, когда задерживался, залезал по лестнице и через чердачное окно вовнутрь. Спал на сене возле лошадей и радовался, что не надо никуда идти. Только бы утром не проспать момент, когда приходят конюхи. А они приходят рано и в руках у них кожанные вожжи. Если поймают да оттянут ими по спине, то свету белому не обрадуешься.

Хельбомм был один, поговорить ему было не с кем. Жители окраин молчали и отворачивались. И Хельбомм тоже молчал целыми днями. Разговаривал сам с собой мысленно. Показывал на что-нибудь интересное и сам себе кивал, словно с другом.
Но однажды, уже в который раз обходя окраины в поисках работы, найти которую не терял надежды, он встретил знакомых мальчишек.
-- Хельбомм!.. Вот ты где! Мы ходим, ищем тебя, а тебя не видно.
Они знали об указе, но небрежно отмахивались руками при упоминании о нем.
-- Разве с этим указом все так серьезно? Тебя правда не пускают обратно?
-- Да, -- вдохнул Хельбомм и рассказал немного, чем он живет и где. Много болтать он уже разучился и говорил только дело. Да еще сторонился ребят, боясь, как бы им не попало за то, что они с ним разговаривают.
Ребята посочувствовали и ушли, пожелав Хельбомму удачи. После этого стали носить ему еду. Хельбомм уже не искал работы, а поправлял свой сарайчик и бегал по окраинам, слушал, о чем говорят люди. Быть в курсе всех городских событий -- это было интересно.
Подходил к забору, за которым слышался разговор двух соседей, закидывал на него локти, подталкивался ногой и высовывал голову. Так и висел. Если кто его и видел, то не гнал, потому что слез с забора -- и уже за городом. Никто не придерется -- указ выполняется. Хельбомм слушал, пока не надоедало сидеть на одном месте. Тогда он спрыгивал со вздохом и шел к другому забору или отваживался забраться недалеко в город, в безлюдные места.
Забирался на улочки тех же окраин, пропахшие сырой рыбой, привозимой рыбаками домой, замусоренные ее чешуей мостовые. Пустынно здесь бывало только ранним утром, когда рыбаки уже ушли в море, хозяйки суетились на кухне, а их дети еще не проснулись, не выбежали на улицу и не стали шалить, как договаривались вчера вечером.
Хельбомм шел неторопясь, готовый в любую секунду повернуть назад, и посматривал на дома, возле которых никогда не бывал. Они были сложены из одинакового камня и одинаково украшены, но высотой они часто разнились. Иногда случалось, что между двух высоких, четырехэтажных, вклинивался двух- или трехэтажный, с покатой крышей, похожий на ребенка, держащегося за руки родителей. Казалось, что он склонил крышу-голову набок и озорно прищурился чердачными окошками, посматривая на людей. И Хельбомм радовался тому, что замечает это, подмигивал дому как братишке или сестренке, которых у него никогда не было.
С бухты, где расположилась рыбачья пристань, и с диких скал на севере в город залетали чайки. Иногда их просто заносило с ветром и их можно было увидеть на крышах вместе с голубями. Мальчишки, жившие ближе к пристани, бегали туда и, зная, что птицы помогают рыбакам находить в море косяки рыб, кормили их мелкой рыбешкой, подбрасывая ее в воздух. Чайки замечали солнечные блики на серебристой чешуе рыбешек и хватали их на лету. На побережье -- на скальных уступах, и на лугах -- залитых недавними короткими дождями, собирались огромные птичьи базары: утки, чистики, гаги... Когда что-либо вспугивало их, они взлетали разом и кружились, перепутываясь между собой. Казалось, что в воздухе парит легкое разноцветное подвижное покрывало. Хлопанье крыльев, крики, гомон были слышны даже в городе, на большом расстоянии от птичьих стай.
Хельбомм шел, не глядя себе под ноги, задирал вверх голову, щурясь от лучей встающего солнца, отражающихся от крыш, и чуть не наткнулся на сидящего при дороге человека. Увидев его, он сразу вспомнил, зачем он здесь и что с ним случилось. Птицы же отвлекли его от мрачных мыслей.
Слепец сидел у дороги с приоткрытой сумой и, подняв невидящие глаза к небу, играл с небольшой рыжей собакой. Та замечала, что взгляд у человека, сидящего в придорожной пыли, всегда направлен в одну точку, и лизала слепцу больные глаза, будто зализывала раны, -- лизнет и поскулит немного, по-своему жалея. А тот улыбался и гладил ее, если рука находила свалявшуюся собачью шерсть.
Хельбомм поскорей прошел мимо, но не мог оторвать взгляда от этой сценки. Сердце его сжалось, когда он понял, что этому человеку несоизмеримо хуже, чем ему. Дальше по улице он не пошел, там стали появляться прохожие, и свернул на соседнюю, чтобы не возвращаться мимо слепого бедняка. Не стал даже оглядываться.
День был хороший, но настроение Хельбомма было тревожное...
На соседней улочке его увидел лавочник, перебирающий только что привезенные овощи. Блеснул удивленными глазами и хотел погнаться с криками, чтобы все слышали, что это ОН прогоняет Хельбомма,а значит, следует указу... Но, осмотревшись и не заметив на улочке посторонних, лишь махнул напрягшемуся Хельбомму рукой, чтобы тот проходил поскорее мимо.
Хельбомм пробежал до окраин и вернулся в сарай лесопилки. Настроение его не менялось и это было хуже всего.

Однажды случилась сильная гроза. Но началсь она не сразу. Просто вечером было странно тихо и Хельбомм быстро уснул с мыслями, что весь завтрашний день будет таким же прекрасным, как вечер.
В самую глухую ночь кто-то гулко застучал по бревнам стен и Хельбомм проснулся. За стеной снова застучали и послышался чей-то разговор. Разобрать слова было невозможно, но Хельбомму показалось, что говорят про него. Потом все стихло и подмастерье осторожно встал с лежанки, чтобы проверить, кто там был. Не успел он сделать и шага, как петли ворот заскрипели, засов защелкал, по стенам заметались белые отсветы, будто снаружи кто-то ходил с фонарем.
-- Кто здесь? -- произнес Хельбомм и сам испугался своего зловещего шепота. Он подумал, что это горожане пришли отомстить ему за воровство, каким-то образом прознав, что он прячется здесь.
Хельбомм опустил голову в плечи, прижал руки к груди и подошел к воротам сарая. Прислушался к наступившей тишине.
И зря он напрягал слух, потому что в следующую секунду со вкриком присел на землю: сильный грохот ударил сверху и, казалось, проломил крышу. Налетел ветер, зашевелил ветви деревьев, дождем застучал в стены, и снова защелкал запорами. Гроза!.. Надо было сразу догадаться.
Хельбомму стало даже смешно, что он себе столько всего понапридумывал и сам же от этого испугался. В темноте и сырой прохладе, при которой стучат зубы, могло всякое показаться.
Холод давно мучил Хельбомма по ночам. В сарае было жутко неудобно и слишком просторно. Та накидка, что оставил ему Поэт, совсем не грела. Надо было думать о том, как утеплить сарай. Или где взять теплые вещи.
Были бы спички, можно было бы запалить костер прямо в сарае...
Серные спички были не у всех в городе, а только у тех, кто побогаче. Бедняки пользовались искрящимися камнями, какие иногда находят под скалистыми обрывами у моря. Хельбомм видел, какие они из себя, эти камни, но море было так далеко, чтобы идти туда специально. Нужно было пройти весь город, а потом еще спуститься между скал на каменистые осыпи... Хорошо бы еще так, дошел бы при большом желании, но ему запрещено появляться в городе, а идти по окраинам, означало, не попасть на нужное место.
И тогда (Хельбомм потом очень жалел, что сделал это) он подкараулил момент, когда кремни остались без присмотра на крыльце одного жителя окраин, и украл их. Никто его не видел тогда и не погнался.
"Вместо того, чтобы греть меня беззаботно костром, камни эти холодили мне сердце. Я дрожал от стыда и не понимал, перед кем стыжусь",-- говорил позже Хельбомм.
Хозяин искристых камней был бедняком. Кремни перешли ему в наследство от его отца, а тот взял их неивестно где. Так или иначе, кремни давали этой семье огонь в очаге, в доме всегда была горячая пища. Хельбомм не раз мысленно представлял, как старик выходит на крыльцо, смотрит себе под ноги, ожидая увидеть серые камни, а их-то и нет. Он не верит, оглядывается: может, положил в каком другом месте, но не находит. Он смешно трясет головой и медленно присаживается на скрипучие деревянные ступени. Закрывает глаза и беззвучно плачет. Пропажа означает, что жена его и дети останутся сегодня без горячей похлебки и будут жевать сырые коренья. И завтра тоже, и в последующие дни. Жена его скажет: "Эх, ты, простофиля, не мог уследить за камнями! Как мы теперь? Детей надо напоить на ночь горячим настоем, а огня в очаге нет. Эх, растяпа..."
И старик так похож на плотника Ларсена...
А подмастерье Хельбомм собирался зажигать костры и греться всю зиму, если все же нельзя будет вернуться в город...

Мальчишки носили ему еду. Когда им на встречу попадался городской полицейский смотритель и спрашивал, куда они идут и кому эта еда, они отвечали, что идут побегать на холмах, поиграть в старинных викингов, а еда, чтобы подкрепиться, когда устанут. Ведь уходили-то на весь день. Вот обед себе и несли.
Городовой крутил ус, обдумывая их слова, и отпускал. Ребята бежали дальше. Того, что взяли двое, хватало на всех, остальное отдавали Хельбомму. Иногда был уговор, что они оставят свертки в определенном месте. Место постоянно менялось, чтобы никто ничего не заподозрил.

В сентябре пошли дожди. Короткие, но такие частые, что казались одним большим дождем, затихающим ненадолго. В перерывах между моросью небо очищалось от туч, но настроения это не поднимало. Да и с моря все еще дуло по-свежему, сырым холодом.
После дождей, когда недели на две установилась хорошая погода, Хельбомм продолжал сидеть в сарае, будто бы уже отвык от города или потерял надежду вернуться домой. Но одиноким он себя не чувствовал, потому что ребята (и я вместе с ними) приносили ему еду и сидели, разговаривали.
Хельбомм воспринимал наши приходы с радостью и здоровался с каждым отдельно. Потом показывал, что изменилось в сарайчике за время нашего отсутствия. В сарае он устроился основательно и согласился, чтобы у нас всех здесь был сборный пункт. Нам тоже здесь нравилось.
Мы строили совместные планы, играли в викингов и лесных колдунов, которых и ночью никто из нас не боялся (потому что мы придумали заклинание против них), тем более днем. На стенах сарая нас ждали наши самодельные луки со стрелами и "мечи конугов" с непонятными для нас самих, вроде бы древними письменами на деревянных клинках.
Кто-то из ребят принес Хельбомму старое лоскутное одеяло и еще одну, хотя и порядочно потертую накидку. Теплую в здешних местах зиму он теперь мог пережить, была бы только еда. Но вскоре и это образовалось.
Ребята с нашей улицы, кто знал, где обитает Хельбомм, проходя по окраинам натолкнулись на человека, который ни Магистрат, ни городской суд ни во что не ставил. Ему надо было наколоть дров и он искал помощника. На всякие указы ему было наплевать и мы сразу вспомнили о Хельбомме.
-- Дяденька, мы знаем одного человека. Мы его позовем, он поможет.
-- Помощник?.. Ведите его ко мне, мы с ним займемся делом.
Пришедшему двенадцатилетнему вихрастому озорнику он удивился, но ничего не сказал, а дал в руки Хельбомму топор. После первых ударов, он довольно закивал и махнул мальчишке рукой: продолжай. Вот Хельбомм и колол дрова. Как мог. А мог он хорошо: Ларсен его всему обучил, да и поленья были не толстые. Они разлетались от малейшего прикосновения остроотточенного топора. Хозяин набирал наколотые дрова в кусок плотной ткани с ручками, заносил их в дом и что-то там варил в печи.
Денег Хельбомм брать не стал, а попросил чтобы хозяин давал ему еды столько, на сколько он заработал. Чтобы заработать побольше, помогал ему по хозяйству и к концу дня уставал так, что падал, не доходя до сарая лесопилки, и уже во сне забирался внутрь.


3.

Один из серых осенних дней был омрачен еще вдобавок двумя событиями. Они будто бы поджидали Хельбомма все дни до этого.
Первая встреча произошла ранним утром и беспокоила его весь день.

Он вылез из сарая задвинул на место бревно и собрался немного пройтись, как сзади его кто-то окликнул и напугал этим до дрожи.
-- Вы откуда здесь, молодой человек?
Хельбомм оглянулся. Позади него стоял нищий странник и постукивал оземь сосновой палкой так, будто бы он был в богатом камзоле вместо лохмотьев, и с золотой тростью. Он ждал ответа.
-- Я... Я из... из города, --произнес плотник, не моргая от удивления.
-- А что вы здесь делаете? -- спросил странник.
-- Ж-живу.
Еще никто не обращался к нему на-вы.
-- М-м.. живете? -- наклонил голову странник. -- Хм, странно... А откуда здесь город, вы не занете? В здешних местах даже хуторов мало. А куда ушла Черная река? Здесь растет трава и город, а должна течь река. Она ушла в песок не доходя до моря. Почему?.. Разве этот город уходит вглубь и преграждает ей дорогу?
Хельбомм не знал, что ответить. Действительно, он и сам ощущал, что живет в необычном месте, но никогда не задавался такими вопросами, как этот странник.(Подумать только, жил бы да и жил себе в деревне с родителями! Но ведь не получилось.. Из такой зажиточной крестьянской семьи, как у Хельбомма, выходили священники, судьи и просто крепкие в жизни люди, которые слыли умельцами во всем. Но Кальв... И пришлось Хельбомму с раннего детства работать у Ларсена в подмастерьях.)
-- Это дорога на север? -- спросил странник и прокрутил острым концом своего посоха дырку в дерне. Досадовал, что Хельбомм оказался неразговорчивым.
-- А?.. Да, на север. -- Хельбомм стоял с открытым ртом: нищий, судя по всему, не был нищим, но его одежда... -- А вы кто?
-- А ты?.. Разве это так важно? Ты сейчас уйдешь и я уйду.
-- Я Хельбомм, -- пожал плечами подмастерье. -- Плотник.
-- А я.. -- странник, казалось хотел сказать сразу, кто он, но почему-то сдержался и задумался. -- Я просто нищий бродяга. Путь мой не близкий и мы вряд ли еще увидимся.
Странник повернулся к Хельбомму спиной и пошел вперед спокойной и уверенной походкой человека, который исходил уже немало дорог. И даже не оглянулся.
Хельбомм почесал нос и пошел к городу, иногда оглядываясь на удаляющуюся спину нищего. Воротник у того сзади был полуоторван, будто кто его хватал, а он с трудом вырвался. Хельбомму это уже было знакомо и будило в нем неприятные воспоминания.
"Куда же он спешит на севере? Что там за места?.."

Одно за другое зацепилось. Вторая встреча была словно печальным продолжением первой. Утром Хельбомм встретил человека, который, наверное, сглазил его перед тем, как уйти на север...
Хельбомм не изменил своего решения прогуляться до города, а то и заглянуть на окраинные улочки, и пошел. Путь до города был знакомый. Думая о словах нищего, он и не заметил, как был уже на месте и пошел по пустой улочке, оглядывая дома по сторонам.
Чем дальше уходил от окраин, тем чаще пугался скрипов и разного шума, который производили птицы, топчущиеся на черепичных крышах. Город Хельбомм рассматривал уже по-другому. И рыжая, выцветшая под дождями и солнцем черепица первой бросилась ему в глаза.
"На ярмарку привозят овец, но откуда? И гуси, и корзины из лозы и тростника. Откуда? Может, где-то около соседнего города есть деревни?.. И откуда хлеб в нашем доме, ведь поблизости нет пшеничных полей?.. Рыбаки на просмоленных шхунах уходят в море и возвращаются только с рыбой... Хозяйки пекут своим детям лепешки, а на праздники -- фигурные пряники, от которых становится внутри уютно и радостно. И так вкусно долго жевать их, будто конфетную патоку..."
Замечтавшись о пряниках и сладостях, которых Хельбомм почти и не пробовал, и о странных словах нищего, он не заметил сразу мальчишку, что шел ему навстречу.
Видимо, тот напрвлялся к пристани, но пошел этой боковой улочкой и уж точно заметил, что Хельбомм как-то странно, по-чужаковски, оглядывает тут все. Хельбомма он не знал даже в лицо. Да и Хельбомм на окраинах раньше не бродил. Уличный мальчишка, с которым свела его злая судьба на пустынной улице, выглядел обычно: чуть короткие брюки, рубашка навыпуск, старая материна кофта да кепка, надвинутая на глаза. Тонкими, как ниточка, губами он причмокивал и искал, кого бы подзадорить какой-нибудь глупостью и подраться.
На своей улице он был заводила. Лазали в сады, били стекла в сараях, дрались с сорванцами соседней улицы и он всегда верховодил. И тут ему попался Хельбомм. Они шли навстречу друг другу и каждый думал о своем. Плотник волновался о том, как бы этот мальчишка не закричал и не выдал его, но волноваться надо было о другом...
-- Хо! -- неожиданно выдохнул мальчишка и двинул плотнику кулаком в зубы.
Хельбомм запрокинул голову, скривился и прижал ладонь к губам.
-- Ты что?.. Не знаешь, кто я ?!
-- Не-а, какая разница... Король, что ли? -- и прищурился, довольный тем что раз Хельбомм ему не ответил сразу и заговорил с ним, то уже не будет сопротивляться. А для Хельбомма был удачный момент отомстить. Он сверкнул глазами и двинул мальчишке по носу.
Ларсен давно замечал, что рука у парня крепкая, рабочая, хваткая. И если бы не чей-то вскрик из окна, Хельбомм бы ему показал... Но драться особо не хотелось, зубы сразу заныли и он стал слизывать с губ кровь, посматривая на нерасчитавшего силы задиру. Потом глянул на высунувшуюся из окна голову и быстренько стал исчезать с этой улочки, оставив забияку с лиловым носом и сведенной мелкой дрожью губами. Сам полез!
Сопя и злясь на себя, на мальчишку, который назло ему откуда-то вылез, и на голову в окне, Хельбомм дошел до дома человека, у которого работал и толкнул створку ворот. Не ответив на вопрос, что с ним случилось, он умылся водой из кадушки и молча принялся за работу.
-- Послушай, -- подошел к нему хозяин. -- А тебя никто не видел? Никто не заметил, что ты зашел ко мне? А то, знаешь, мне как-то... Тебя же...
-- Никто не видел, не волнуйтесь вы! -- буркнул Хельбомм и сверкнул намокшими глазами. -- Вам же было все равно, кто я...
-- Да, но люди поговаривают, что за тебя могут повесить.
Хельбомм промолчал. День был положительно неудачным.
С души отлегло только вечером, когда небольшой дождь застал ребят за городом и они радостно крича на бегу, что промокают, укрылись у Хельбомма в сарае. Запалили костер и стало уютно и таинственно. За стенами лил дождь и громыхало где-то вдалеке, а внутри было тепло и ярко-оранжевые блики освещали ребят.
Уставший от дневной работы Хельбомм сидел у самого огня и веточкой-рогатулькой шевелил угли. Все притихли, поглядывая на трескучий огонь и странно молчаливого сегодня плотника, а когда отогрелись и обсохли, то и сами заговорили. И заспорили.
Альф сказал:
-- Отец считает, что каждый мальчик должен уметь вязать сети и чинить их, если порвались. А я не хочу вязать! Мне это не нравится! Может, я хочу как ты, Йельм, помогать отцу торговать рыбой...
-- А кто сети будет вязать? -- Спросили за спиной у Хельбомма. -- Сейчас все хотят торговать, а работать никто не хочет.
-- Ты вяжешь, вот и вяжи! -- вскинулся Альф. -- А я не хочу!
-- Вот я про то и говорю!
-- Тише, тише, -- успокоил их Хельбомм. Он был постарше и уже работал по-настоящему, сам. За это его все ребята и уважали.
-- А чего он...
-- Перестань, Альф. Не надо нам ссориться.
Все снова умолкли, пока кто-то не предложил выглянуть наружу, посмотреть, как там дождь, сбегать на ручей к "водяной мельнице". Ребята повскакивали и закричали, что это хорошая идея и все почему-то об этом забыли...
Осенью, после дождей, всегда наполнялось озерко и подземные ручьи подпитывали его долгое время. Ручей, на котором у ребят была устроена мельница, вытекал из этого озерца и уносил лишнюю воду еще ниже, в долину к подножию дальних холмов.
Мельница строилась несколько дней в начале прошлой недели, а потом всем немного надоело бегать каждый день в такую даль. А сейчас опять захотелось. Главным ее элементом было роторное колесо, касающееся нижним краем воды. Ось колеса была прижата досками и вкопана в каменистые насыпи по бокам ручья.
Дождь, наудачу, уже кончался, ребята выбежали из теплого и немного дымного сарая под слабые редкие капли и побежали к ручью, хлюпая промокшими ботинками. Колесо медленно вращалось, хотя и покосилось из-за размытых насыпей, и это все радовало. Ребята дружно закатали штанины и принялись поправлять ось и укреплять ее камнями.
Куда девать даровую силу воды, они еще не придумали и собрать настоящую водяную мельницу им было не по силам, но попробовать что-нибудь прицепить к водяному колесу мечталось всем.
Хельбомм приглядывал за этим сооружением и, когда была в том необходимость, поправлял что-то, делал ровнее. Отвлекаясь, он забывал, что впереди долгие зимние месяцы и хотя надежда вернуться почти пропала, все же был рад, что за ним не охотятся здесь, за городом.

..До Хестщернена цирковые повозки ехали недолго. Только закончился дождь и небо немного очистилось от туч, как лошади вновь зацокали по мокрой дороге. Жидкая грязь налипала на копыта, на колеса и потом отваливалась неровными кусками. Женщины встряхивали изнутри грубые матерчатые купола повозок и на землю стекали струи воды, скопившейся на крышах. Лошади фыркали, дергали ушами и радостно бежали, чувствуя, что никакая мошкара им не докучает.
Вскоре показались и острые шпили города. Директор помрачнел и стал немного нервничать. Артисты заоглядывались на него -- они тоже волновались. Никто не знал как в этом городе их примут.
Первые босоногие мальчишки оставили свою игру в кораблики и долго смотрели вслед проезжающим на главную площадь необычным повозкам.
-- Это что? -- спросил один другого.
-- Я знаю! Это цирк! -- пробежала мимо девочка. -- Там клоуны, песни и смех. Я так их люблю!
-- Я так и знал, -- ответил второй мальчишка, хотя до этого и не догадывался ни о чем.
Ребята побежали за девочкой, спрашивая ее:
-- А что, представление сейчас будет?
Поглазеть и посмеятся всем было приятно.
-- Цирк, цирк приехал! -- кричали они в лица прохожим и бежали за повозками.
Прохожие переспрашивали друг друга:
-- Цирк?! Они кричали, что приехал цирк? -- и проходили на площадь.
Народу сразу скопилось много. Цирк даже не успел развернуться, еще не был готов помост. Многие из местных взрослых стали помогать и заодно спрашивали:
-- Чем вы нас сегодня порадуете?
-- Увидите, -- отвечали артисты и доставали из повозок свои костюмы. Увешивались медными колокольчиками, одевали шутовские колпаки.
Директор почувствовал подъем духа и давал последние указания Поэту:
-- Ты сегодня выйдешь. Прочтешь сначала что-либо небольшое, простое. А там уже видно будет...
Перед началом представления артисты бледнели и жались к повозкам, вспоминая случай в Хвердаге. Поэта перед выходом на сцену пробивала мелкая дрожь. Чтобы хоть немного отвлечься от предстоящего, все осматривали поверх голов ближние дома, что окружали площадь.
Конечно, улицы здесь располагались иначе и назывались по-другому и все же Хестщернен не сильно отличался от Хвердага. Только что был зеленее: деревья -- на каждой улице. Окраины же утопали в зарослях берез и вереска. Там же росли ветреница и розовый первоцвет, ковыль, полынь, мятлики и много всяких других растений. (Поэт, когда повозки ехали окраинами, все это подмечал.)
Из переулков повылезали нищие и калеки. Будто каким-то образом заранее прознали о приезде цирка, а увидев большое скопление народа, устроились почти у самых колес повозок и просили на подаяние. Пришлось директору отгонять их подальше, чтоб люди не подумали, что они тоже из этого цирка.
...Представление прошло неожиданно чудесно. И хотя Поэту не уделили особого внимания, тем не менее, слушали, не перебивая и не возмущаясь. Остальные же номера принимались превосходно. Жители словно сами хотели взобраться на помост и блеснуть удалью. Но оставили это дело цирку: одобряя, сами лишь свистели и оглашали окрестные улицы восторженными возгласами.
Расходились все только к вечеру -- представление продолжалось дольше обычного -- и расходились все, посмеиваясь и потирая усталые глаза. Мальчишки и девчонки спали на ходу и некоторых, самых маленьких, родители несли на руках, придерживая плечом их тяжелые головы.
Оставшись на два дня, циркачи после уезжали радостные и сытые. Вспомнив, что случилось в Хвердаге, зареклись больше никогда не заезжать в тот город, объезжать далеко стороной. Теперь они ни о чем не жалели. Пели песни. И Поэт вместе со всеми. Только на секунду, вспомнив Хельбомма, он замолчал, нахмурился и вздохнул.
Цирк уезжал дальше на юг.

...Даже если рассказывать об отдельном дне жизни Хельбомма вне города, выйдет скучное перечисление того, что было раньше. Разве что, если коротко...
Осенью крышу забросало желтой и красноватой, как закатное солнце, листвой; зимой чуть припорошило снегом. Хельбомм не ожидал такого холода, снова затыкал щели, снова грелся у костра, озябший, и еле-еле перебивался, питаясь из своих запасов. К человеку, у которого недавно работал, он теперь не ходил. Все, что тому было нужно, уже сделано.
"Чем же ты занимался всю зиму и начало весны, когда жил в сарае?" -- много раз я спрашивал Хельбомма после. Но он мне так и не сказал, не смог и сам вспомнить: то ли спал, то ли стругал дощечки... Но кое-что я все-таки узнал.
Ребята уже не прибегали в его сарай: кто-то всерьез учился в Народной школе, кого-то не отпускал из дому строгий отец, заставляя чинить сети, помогать матери по дому или делать уроки. Да в такой холод и самый шалун не захочет бежать через промерзший луг к дымному сараю лесопилки!
Хельбомм-подмастерье сидел там одиноко и думал о своей жизни уже по-другому. Думал о том, что раньше, давно-давно, он озорничал как все и даже похлеще: пакостил соседям да курил с дружками чей-то отцовский табак, кашляя до икоты... Но все это было баловство. И вообще, веселья в жизни сироты мало. Настоящего веселья, а не озорства. Поэтому Хельбомм уже с малых лет стал думать, что же с ним будет дальше, и выбрал себе профессию. Учился у плотника Ларсена совершенно серьезно, без лени. Часто заставлял себя, уставшего за прошлый день, вставать чуть свет, умываться и снова бежать к Ларсену.
Все эти условия сделали характер Хельбомма твердым и они же (с характером) не позволили пройти мимо несправедливости с цирком, и с Поэтом, в частности. Характер, характер... Подмастерье сейчас уже проклинал его за то, что так все вышло. Хельбомм понимал, что характер в жизни -- это главное, он не дает сорваться, отступить от своих убеждений. Но иногда за него приходится страдать.
Тяжело ему было понять, почему он один из всех горожан оказался тогда защитником Поэта. Почему больше никто? А он надеялся на поддержку. Ведь Кальв был один, он мал ростом, а вокруг так много сильных людей...
От таких мыслей сердце снова падало вниз, в пустоту, и замирало...
Хельбомм придерживался того же распорядка дня, что и раньше. За день он не уставал и теперь высыпался. Поутру неспеша шел к ручью, кутаясь в две накидки и, кряхтя и замирая, мыл ноги холодной водой. До ломоты. Потом возвращался, грелся у костра и мастерил что-нибудь, или представлял себе, как там друзья в городе. Поди-ка, учатся, а после бегают по улочкам с распахнутыми навстречу ветру воротниками и матери не кричат им из окон и не грозятся наказать. На окраинах, на дровяных складах сидят сытые кошки и поглядывают на чужие дворы. Пугаются шорохов и припадают на передние лапы, пружинисто напрягаясь. Дома их всегда ждет жирная рыбная похлебка, рыбьи головы, хвосты, и они не торопятся возвращаться, зная, что их обед или ужин никуда от них не убежит...
В такие минуты подмастерье мысленно возвращался в город и даже будто снова жил там и смотрел на все как и раньше. Только теперь он мог в одно мгновение перенестись через весь город в гавань, к рыбачьим баркасам, или пройтись по знакомой улочке, до мельчайших подробностей вспоминая все, что там находится. Словно чувствовал город со стороны.
Рядом был только полумрак сарая да трещал негромко костерок, вовсе не мешая подмастерью уноситься далеко отсюда.
...Зимой ломал лед на ручье и это тоже занимало какое-то время. Хельбомм ждал теперь только одного -- чтобы поскорее прошли морозы. (Они бывали обычно на Рождество, но подмастерье потерял счет дням и из-за холода не мог сбегать к окраинам, узнать число и день недели, -- замерз бы.) Вода из ручья ломила зубы, если пить ее сразу, и Хельбомм подогревал ее на угольях в старой жестяной миске. Вода из ручья была чище, чем растопленный снег, поэтому он не ленился пробежать немного до низины между соседними холмами.
Прогулки развеивали мрачные "сарайные" мысли плотника. Не все еще потеряно: водяная мельница, на которую он однажды наткнулся, напомнила ему, что в городе есть маленькие люди, которые помнят его -- его друзья, так он вспоминал о них. И становилось от этого теплее изнутри. А снаружи все так же мерз, потирая озябшие руки, втягивая голову поглубже в воротник.
В середине января стало легче. До начала апреля Хельбомм время от времени наведывался к человеку, у которого работал осенью, помогал ему снова. И через это, случаем, узнал, что в городе об Указе позабыли. Не сразу поверил, но с каждым днем все дальше заходил в город, делая вид, что давно здесь, даже дошел до мастерской Ларсена, но никто ему ни слова не сказал. Казалось и его забыли тоже.
Однажды, где-то уже в конце марта, Хельбомм встретил того городского смотрителя, который его выгнал. Тот спокойно прошел мимо, отирая платком потную шею под расстегнутым воротником.
-- Почему вы меня не ловите? Ведь мне запрещено появляться в городе!
-- А-ах, -- зевнул тот сыто и равнодушно. -- Да кому ты нужен, такая рвань!
Действительно, Хельбомм похудел, одежда его поистрепалась за это время и он выглядел совсем жалким, усталым и несчастным.
Смотритель пошел дальше, даже не оглянувшись, и Хельбомм понял, что всем и в самом деле уже не до него.
К чести подмастерья нужно сказать, что он не озлобился оттого, что можно было вернуться раньше, не мерзнуть так и не голодать. Он с радостью узнал обо всем, что случилось за это время, и никого не осуждал.
А случилось следующее: богач Кальв в конце зимы разорился на неудачной сделке и теперь его никто и в грош не ставил. Теперь ему было впору сидеть по праздничным дням у Магистрата с нищими.
Поговаривали, что делец, обманувший злого Кальва, был пришлым человеком. Между собой они не были знакомы, но Кальва прельстила его изысканная одежда и манеры, и богач согласился на пустяковые, как ему показалось, условия. И проиграл. А незнакомец, который тотчас исчез из города, довольно потряхивал точеной сосновой тростью.
Деньги оказались богатством временным, а честность и справедливость остались с Хельбоммом навсегда. Так вот...
Теперь Хельбомма чаще видели в городе. Даже судья видел его однажды. Хельбомм сперва испугался и хотел убежать, но судья, как и смотритель-городовой, глянул на него и прошел мимо, хотя узнал его сразу. Это было что-то вроде помилования.
Поговаривали также, что Магистрат, после прошения Ларсена, издал опровержение указа, где говорилось, что ученик плотника Ларсена, Хельбомм загладил свою вину, проведя чуть менее года в изгнании. Что-то вроде того.
На самом же деле члены коллегии Магистрата написали следующее: "Мы, как и жители нашего города, соболезнуем ученику плотника Ларсена в том. что ему пришлось понести определенные лишения, которые он испытал, будучи выгнан из города Указом Городского суда от такого-то числа, месяца, года..." О том, что он окончательно загладил "свою вину" и может вернуться ничего не говорилось.
Когда Хельбомм вернулся, люди обходили его стороной. Может, по привычке, а может, не могли себе простить, что молчали тогда, когда его выгоняли, и сейчас было стыдно посмотреть ему в глаза. Но Хельбомм не стал никому ничего напоминать. Снова зажил в городе. Стал учиться у плотника дальше и вскоре стал хорошим мастером.
А тот случай с цирком... Хельбомм думал, что уже никогда его не забудет. Но много времени уж прошло с тех пор. Ведь Хельбомм был чуть меня постарше, а мне было тогда лет одиннадцать-двенадцать.


сентябрь 1993 г. г.Омск.







 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"