|
|
||
Как-то вечером, сидя на кухне в окружении своих родных, моя мама вдруг рассказала нам, как когда-то в 1952-м году в начале ноября она лежала в роддоме, а под окном палаты рожениц громко играла гармошка, и кто-то вовсю голосил модные тогда песни. Медсестра родильного отделения, забирая её в "родилку", пробурчала:
- Музыканта родишь!
- Ой! И, правда, музыкант получился!
И это был я!
Глава 1
Немного истории.
Первое знакомство с МОМА.
С этой довольно странной аббревиатурой я столкнулся впервые в далёком 1974-м году. Хотя, честно говоря, ещё до армии, году в 1971-м, я слышал что-то об этой организации, но тогда, по молодости лет не придал особого значения услышанному, и уж точно, никогда не предполагал, что когда-нибудь сам окажусь в её рядах. Летом того далёкого года (речь идёт о 1974-м) я вернулся в Москву после службы в Советской Армии. Ну и, конечно же, я с трудом представлял себе жизнь на "гражданке" после двух лет, проведённых в степях северо-восточного Казахстана.
Дело в том, что за два года пребывания там, в Семипалатинской области, на главном ядерном полигоне нашей страны, я ни разу не был в увольнении, и даже, ни разу не видел женщины на расстоянии ближе десяти метров. Просто, там, где я служил, были такие условия. Ну, куда пойдёшь, если даже тебе и дадут увольнительную? По степи с сусликами наперегонки, что ли, побегать? Может быть, поэтому я и не строил никаких особых планов на будущее. Хотелось просто надышаться воздухом свободы, запахом женщины, наесться до отвала хорошего, настоящего хлеба, увидеть, наконец, своих старых верных друзей...
Однако ко всему хорошему человек очень быстро привыкает, и всё у меня довольно быстро пришло в норму. Тут и наступило время, наконец, как-то определиться в этой новой для меня жизни. За время моей службы матушка моя скопила довольно приличную сумму в триста рублей, на которую я с грехом пополам приоделся, и естественно, стал объезжать своих старых друзей, чтобы посоветоваться с ними по поводу работы.
К тому времени моего отца уже не было в живых, и посоветоваться в своей семье мне было не с кем, да если бы и он был живым тогда, мне бы это мало помогло. Не хотел я повторять его судьбу, потому что для меня мои "предки" никогда не были каким-то авторитетом. Слишком разные у нас были взгляды на жизнь.
Отец мой прошёл большой жизненный путь и кем только не был за эти 66 лет своей жизни. Началась его трудовая биография с Путиловского завода в Ленинграде, где он работал молотобойцем. Вы, наверно, сразу представили себе мужика, размахивающего молотом, да? И очень даже правильно! Это кузнец стучит маленьким молоточком по поковке, лежащей перед ним на наковальне, показывая, куда именно надо бить. А молотобоец потом "херачит" по этой самой поковке огромным тяжеленным молотом. Поэтому мой отец по молодости не был кузнецом. Нет, не кузнецом он был, а именно молотобойцем. От природы он был крепким мускулистым мужчиной, и эта профессия далась ему достаточно легко. Но всю жизнь он всё-таки не собирался "херачить" этим молотом, видимо догадываясь, что скоро их (молотобойцев) заменят паровые или какие-нибудь другие машины.
В середине двадцатых он поступил на рабфак (рабочий факультет) Промышленной Академии и успешно закончил его через несколько лет, выйдя оттуда дипломированным инженером. В 1924-м году (в год смерти В. И. Ленина) он вступил в партию ВКП(б), и был в ней до самого своего последнего дня. Для него лично (как и для многих миллионов других), эта партия открыла дорогу в Большую Жизнь. То есть, она дала ему возможность приехать из маленького белорусского местечка Бешенковичи в большой город, получить там высшее образование и даже после окончания академии обеспечила работой, чего теперешняя высшая школа и всё наше российское правительство совсем не гарантирует.
Так что, его можно "понять и простить". Эти люди знали, за что они страдали, терпели лишения и проливали кровь. Свою, и конечно, чужую. Многие и многие совершенно "беспонтовые" при царизме люди получили огромные возможности при Советской власти. Целая плеяда прекрасных учёных, конструкторов и полководцев появилась в Советском Союзе, и вообще, какая наука выросла практически, на ровном месте, ведь огромное количество крестьянских детей устремилось в высшую школу, и сколько среди них мы с вами видели прекрасных, талантливейших людей. А искусство, а культура, а медицина? И где бы были эти крестьянские и просто кухаркины дети, если бы октябрьский переворот не открыл им все шлюзы и не предоставил возможности так проявить себя?
Конечно, ничего нам даром не даётся, и это могут подтвердить все успешные люди. Результат жизни человека всегда на виду, но вот каким потом, а порой и кровью этот результат достигался, знают только единицы. Кроме явных плюсов и новых возможностей, появившихся у победившего пролетариата и беднейшего крестьянства, были, конечно, и минусы. Чтобы удержать власть среди рвущейся к ней новой верхушки, вожди наши устраивали перманентную резню своих, чтоб, как говорится, чужие боялись. И они-таки боялись, и ещё как боялись.
Как судьба вознесла моего отца от белорусского местечка Бешенковичи, что в Витебской области до руководства строительством крупнейшего медеплавильного комбината на озере Балхаш, я точно не знаю, а вот как швырнула обратно вниз на нары Читинской тюрьмы - вот это мне известно с большой долей достоверности. Хотя, надо сказать, что ему (моему отцу) ещё крупно повезло. С февраля 1937-го года по июль 1938-го он "парился на нарах", но ... Что сыграло свою роль, не знаю, но только через 18 месяцев отсидки, его отпустили и реабилитировали. То ли он был таким уж незаменимым специалистом, то ли оказался вовсе не опасен для власти (что, скорее всего), только он остался жив, хотя уже не так здоров, как раньше...
Начало войны застало его на посту главного механика Московского завода "Компрессор", на котором сразу после этого (начала войны) стали налаживать производство установок залпового миномётного огня, которые впоследствии метко назвали "Катюшами". На фронт его не взяли (из-за брони), и он всю войну проработал на "Компрессоре" в разных должностях: от главного механика до главного инженера. Потому-то он и не представлял для меня другого пути. Только завод и только "Компрессор". Мать моя тоже спала и видела меня только работающим на родном для них заводе.
Мне же такая судьба как-то "не светила". Вспоминая своё детство, которое прошло сначала в заводском общежитии, а потом и в заводской пятиэтажке, я отчётливо помнил дни выдачи на заводе аванса и получки. Это седьмое и двадцать первое число каждого месяца. Просто в эти дни все соседские ребята после работы "собирали" по 2-й Владимирской своих пьяных "в лоскуты" отцов. Выглядело это действо так: примерно с пяти часов все пацаны были уже "на стрёме". И начиналось:
- Витька! Иди, твой папаня там валяется, у Пожарки. -
И Витька, понурив голову, шагал к Пожарке, зная при этом, что одному ему не удастся дотащить своего отца до дома, и потому он заходил в соседний двор и брал с собой кого-то из друзей.
Подойдя к лежащему на газоне в нелепой позе человеку, ребята пробовали сначала убедить его встать и дойти до дома самостоятельно, на что в ответ звучало примерно следующее:
- Я бля.. ща.. на х.. поэ... -
и дальше всё это переходило просто в какой-то медвежий рёв.
Но оставлять отца, лежащим на тротуаре в собственных испражнениях было в первую очередь стыдно, хотя кого стыдиться, если у всех отцы были примерно одинаковые? Поэтому сын не оставлял попытки разбудить его, и стоя рядом, канючил:
- Па-а-ап, а пап! Ну, вставай, а! Ну, па-а-а-ап! -
А в ответ, как сейчас помню, раздавался только какой-то медвежий рык.
Так могло продолжаться довольно долго, пока, наконец, отец семейства, немного проспавшись на холодном асфальте, с помощью малолетнего сына не поднимался с земли и не шёл, опираясь на плечо своего отпрыска, к дому, где его ждала измученная домашними заботами и злая на весь белый свет супруга. Встреча, как правило, оглашалась на весь подъезд или даже двор истошными криками о том, как она ненавидит этого старого дурака-пропойцу, хотя ему (старому дураку) не было ещё и сорока. Спустя при-мерно полчаса, роли менялись, и уже слегка проспавшийся, но ещё пьяный муж гонялся за своей женой по всему двору с топором или кухонным ножом и криками:
- У-у-убью с-с-суку!!! -
Вот такие бесплатные спектакли разыгрывались у нас во дворе довольно регулярно, Да что там во дворе! А у нас в 47-й квартире? Наш сосед дядя Коля был в миру тишайшим и скромнейшим человеком, но как только наступал день получки (в аванс дядя Коля не пил), то тогда - всё! Тогда берегись! У дяди Коли была своя коронная "фишка". Кроме обычного "убийства" своей жены Любы, дядя Коля любил "замутить" что-нибудь особенное, например, высадить окно в подъезде. При этом он просто обожал, когда ему "препятствуют". Обычно его жена Люба, толстая мордатая тётка из-под Рязани, начинала орать на всю квартиру, стоило только Николаю появиться в дверях. Что конкретно она орала, было непонятно. Потом, как только дядя Коля только замахивался на неё, она вылетала в коридор и рвалась в двери соседей по нашей коммуналке.
Второй наш сосед, украинец дядя Вася Полях, который был непьющим, всегда старался утихомирить Николая, но его увещевания никак не могли остановить пьяного. Начиналась возня, в результате которой дядя Коля выскальзывал из рук дяди Васи и летел в подъезд к окну, где тут же раздавался звон разбиваемого стекла. Тут крики и визги перемещались уже в подъезд на лестничную клетку, где на шум и крики собирались все соседи, хором требующие прекратить безобразие. Вскоре оно действительно прекращалось, и Люба уводила своего непутёвого мужа в комнату, где весь вечер потом слышались женские стенания.
Самое интересное, что дядя Коля Аксёнов никогда не резал себе ни рук, ни даже пальца. Он так нежно высаживал окна в подъезде, что все просто диву давались. И подобным образом вёл себя весь наш район, и только мне завидовали все ребята. У меня отец не пил, и я его никогда не видел пьяным, что для меня казалось не достоинством, а наоборот - недостатком. Мне почему-то хотелось, чтоб у меня всё было, как у всех. Слава Богу, с тех пор, как я подрос, моё мнение несколько переменилось.
В общем, меня такая жизненная перспектива абсолютно не устраивала, и я сразу про себя решил, что работать ни на какой "Компрессор" я никогда не пойду. Мало того, у меня появилась возможность посвятить себя совершенно другим сферам, а именно - музыке. Ещё перед армией у нас был ансамбль, с которым мы даже немного успели погастролировать на просторах нашей родины, поэтому я даже понятия не имел, чем другим предстоит заниматься теперь? В 1971-м году, весной, сразу после окончания техникума, я на эти самые гастроли и уехал, даже не успев получить диплом.
Сегодня я даже не представляю, как нам удалось за такой, вроде бы маленький отрезок времени, прожить целую историческую эпоху. И на танцах поиграть в Лианозовском парке культуры и отдыха, и в Доме Культуры на Ухтомке засветиться, да и вечеров-халтур столько в разных местах "отлабать". Вспоминаются какие-то институтские вечера (слово "дискотека" появилось несколько позже), какие-то сейшена, устраиваемые на сценах каких-то ДК, бесконечные школьные и техникумовские "танцы". Время было какое-то растянутое, за один только день столько дел успевалось сделать! Каким образом всё это как-то устраивалось, для меня сейчас непостижимо?!
А кроме этого, особо вспоминается сейшн в подмосковном Пушкино, где мы, с моим лучшим другом Гришкой Янкелевичем голосили на два голоса битловскую песню "Don,t Let Me Down". И поездку туда же в Пушкино в сопровождении подсевшего к нам в Мытищах Лёшки Глызина, который всё не мог взять в толк, как это Гриша "снял" гитарный проигрыш из песни "Yellow River"?
Два моих близких друга, Толик и Андрюха, призвались в армию на полгода раньше меня, и поэтому, на полгода раньше вышли на волю. Я же попробовал немножко "закосить" от этой армии, но у меня это плохо получалось, и мне пришлось тоже пойти служить, только на полгода позже них. Естественно, когда я вернулся в Москву, в первую очередь я направился именно к ним.
От Гришки для меня было мало проку, у него уже была совсем другая жизнь, и пока все мы были в армии, он стал "крутым" гитаристом, играющим вещи Джимми Хендрикса. А потом, Гриша наш был типичным "майклом". Думаю, не стоит объяснять, что это значит. Хотя на музыке это никак не сказывалось. На мой взгляд, за эти годы Гриша приобрёл музыкальный вкус, и стал действительно классным гитаристом.
Хотя, один исполнительский недостаток у него так и остался и продолжал его беспокоить довольно долго. Дело в том, что как только Гриша уходил в импровизацию, он нет-нет, да и попадал "по соседям" (то есть, играл "мимо сада", что означает "взял не ту ноту"). В общем, его пальцы опережали его же собственные мысли, а мысль в свою очередь никак не могла за ними угнаться, как ни старалась. Но и этот недостаток по прошествии какого-то времени, сам собой пропал, и это наверно было связано с развитием гитарной техники. С появлением такого гитарного приёма, как "подтяжка", недостаток этот превратился в достоинство. Как только палец попадал на "чужую" ноту, она тут же подтягивалась и просто вместо четвёртой (по длительности), к примеру, звучала целая. Зато по звукоизвлечению, Грише не было равных. Даже не знаю, с кем его можно бы было сравнить. Видимо человеческие качества напрямую проявляются во всём, чем бы человек ни занимался.
Гриша был, есть и будет очень тонким, деликатным человеком, с удивительно развитым музыкальным вкусом, которому несвойственно было "хамство" ни в какой форме. Поэтому, и к гитаре он относился, как к любимой женщине, и визуально, он удивительно напоминал испанского классического гитариста Пако де Люсию, то есть он, когда импровизировал, так же уносился "ввысь, за облака". А играл он настолько легко и непринуждённо, что могу заявить с полной ответственностью: подобного гитариста я за свою жизнь так и не встретил больше.
Даже когда он играл с эффектом "Fuzz", который приобрёл, ещё играя в цыганском ансамбле, гитара не ревела, как у большинства рокеров, а пела, плакала, стонала. А позже, когда надо было уже уметь сыграть практически в любом стиле, это не вызывало у Гриши никаких особенных проблем. Если нужно было устроить "запил", то Гриня тут же так мог "запилить", что чертям становилось тошно. Он, из минимума возможностей, которые предоставляла нам судьба, извлекал максимум достоверного.
А несколько позже, мы, как настоящие ресторанные музыканты, должны были уметь исполнить всё, и не было такого жанра современной музыки, в котором бы мы не работали. И везде, в любой исполняемой песне, Гриша был на высоте. Единственный жанр, который был ему недоступен, так это - "рэп". Он считал, что этот жанр к музыке никакого отношения не имеет. Кстати, я тоже так считаю. Правда, почти все остальные музыканты, кроме самих "рэперов", были о "рэпе" того же мнения.
Порой казалось, что для Гриши нет предела, и всё ему по плечу, но настоящее мастерство к нему пришло позднее, гораздо позднее, практически на излёте его музыкальной карьеры. Его отношение к звуку, его качеству достойны восхищения, и оно, это отношение присутствовало всегда. Когда Гриша сделался руководителем ансамбля в МОМА, коллектив, который он собрал, состоял вовсе не из звёзд, но всё, что там исполнялось, звучало просто "как пластинка". А много-много лет спустя, когда на празднование пятидесятилетия Гриши, его компаньон, Слава Смолоковский выписал из Америки ансамбль Джорджа Дюка, наш Гриша очень достойно выглядел на одной сцене с этими великими джазовыми музыкантами. Они сыграли вместе пару композиций, которые были знакомы Грише, и я скажу, что это звучало и смотрелось просто улётно. Но, вернёмся к хронологическому повествованию...
Толик Гареев, наш певец и наша "красная строка", призвался в армию на полгода раньше меня и так же на полгода раньше "дембельнулся", и как оказалось, уже поступил в "Плешку" и учился на дневном, а Андрюха Широков устроился в ресторанный оркестр, и "лабает" там на барабанах. Бас-гитару свою любимую я вынужден был оставить в армии. Таково было пожелание нашего замполита, предложившего именно такие условия моей демобилизации. Поэтому поначалу мой стратегический выбор пал на поступление в институт. Я подал документы в "Плешку" и хотел было уже начинать процесс подготовки. Но тут Андрюха Широков, который имел свойство капитальнейшего воздействия на мозги, особенно если этому процессу особо не препятствовать, притащил меня к себе на работу.
Оказалось, что когда он полгода назад пришёл из армии, перед ним стоял такой же вопрос - что делать дальше? На его счастье он обратился по адресу, к нашему старому товарищу Женьке Жирнову, нашему с Гришей когдатошнему руководителю и старшему другу, и тот ему с работой помог. Женя послал его в ресторан "Родник", где требовался барабанщик, и его сразу же взяли на работу в МОМА. Вот так всегда и бывает в жизни: одна случайная на первый взгляд встреча может изменить всю твою жизнь! Андрей для начала предложил мне съездить с ним к нему на работу, чтобы своими глазами взглянуть на то, как он зарабатывает себе на жизнь, и я конечно сразу согласился. Мне самому было очень интересно, как это выглядит, а заодно и оценить - смогу ли я работать в ресторанном ансамбле, как Андрей?
Андрюшина "работа" (ресторан "Родник") представляла собой двухэтажную стекляшку, стоящую на правой стороне Волгоградского проспекта, если ехать из центра, как раз между Текстильщиками и Кузьминками. Здание было типовой постройки: на первом этаже находился магазин "Кулинария и полуфабрикаты", а также гардероб ресторана. На втором этаже, как только туда поднимешься, находился бар, а за ним и собственно ресторан под лирическим названием "Родник". Много лет спустя и мне пришлось поработать в этом ресторанчике, правда, тогда он уже назывался "Рига".
Как только мы оказались наверху, я вдруг вспомнил, что именно в этом ресторане заключалась первая в моей жизни сделка. Туда нас пригласил "импрессарио", как он сам себя называл, по имени Виталик, который и предложил нам нашу первую работу - играть на танцах в Лианозовском парке культуры и отдыха. Ещё вспоминаю, что на этих танцах в Лианозово у нас пел парень с внешностью латиноамериканца, по имени Володя, но вот откуда он у нас взялся, убей - не помню. Пел он одну-единственную песню "Unchain My Heart", которую я впервые услышал именно от него. Ну, я в те времена был вполне себе дремучим человеком. Но почему-то мне вспоминается какая-то связь этого парня с Женей Жирновым, который работал тогда руководителем самодеятельного ансамбля во Дворце Культуры АЗЛК.
Сам Женя был родом из Твери, как он сам называл город Калинин, который теперь опять называется Тверью. Мы с Гришей даже играли у него на свадьбе. Было это дело зимой 1970-го года. Помню, как мы пили там зловонную желтоватого цвета самогонку, а Гриша выходил на улицу и блевал прямо на снег. Самогонка была очень крепкая и действительно страшно воняла сивухой. Вот и все мои воспоминания о свадьбе Жени Жирнова. Кстати, вот тот самый случай, когда фамилия абсолютно не соответствует своему носителю. Женька был худющий высоченный парень, немного сутулый с крючковатым (как у Иоанна Грозного) тонким и длинным носом. То есть, жиром там даже и не пахло.
Я в те времена ещё играл "на ритме", то есть "брынькал" аккордами и соло не играл, по сути дела выполняя функцию гармонического заполнения пустоты. Женька по музыке дал мне очень многое. Научил "джазовому" аккомпанементу, показал много новых (для меня) аккордов, необычно и непривычно для меня звучащих, то есть увёл нас от "топорных" трезвучий в расширенный мир джазовых гармоний. Гришке тоже многое от него досталось. Он показал, как можно импровизировать на трёх аккордах, как можно обыгрывать ступени гармонии и показал что такое обращение, короче говоря, немножко "обтесал" нас, как музыкантов.
Тогда, в те далёкие времена даже в музыкальной школе детей не обучали гармонии, и юные пианисты умели только играть какую-то ерунду по нотам, а вот саккомпанировать какую-нибудь песенку даже для самих себя для них было проблемой. А уж буквенное обозначение аккордов для них было вообще китайской грамотой. Кстати, сейчас в музыкальных школах такие же точно, по-моему, методики.
Помню этот Дворец Культуры АЗЛК, который находился прямо на территории завода, и куда мы ходили с Гришкой через проходную. Помню и концерт ленинградского ансамбля "Дружба" с Эдитой Пьехой, который мы наблюдали из-за кулис. И саму Эдиту Станиславовну, красота которой меня помню, прямо поразила (по телевизору она была куда менее эффектна, и мне никогда особо не нравилась). То есть, Вы представляете себе, какой насыщенной событиями была наша тогдашняя жизнь? Как всё вокруг нас кипело и бурлило? Сейчас я с большим трудом могу уложить все эти события в какие-то временные рамки, и порой мне сдаётся, что этого просто не могло быть...
...Но давайте вернёмся в ресторан "Родник". Прошло не так много времени, как вечер уже начался. Музыканты, одетые в одинаковые брюки и рубашки, постепенно один за другим вышли на сцену и начали играть. Первое отделение выступления ресторанного ансамбля было сплошь инструментальным. Руководитель ансамбля - маленький, кудрявый, черноволосый, с крючковатым и даже немного кривоватым семитским носом саксофонист играл на своём альте тему, а органист с гитаристом на эту тему импровизировали по квадрату каждый. В целом, играли они "голимый нафталин", но, кажется, это было именно то, что нужно в данный исторический момент для этого заведения.
Контингент ресторана "Родник" показался мне довольно-таки странным. Я до этого случая никогда не слышал ни одного ресторанного ансамбля, просто потому, что мне до тех пор не приходилось бывать в ресторане, где играла бы музыка. А люди, ходившие на танцы в ДК, где мы играли до армии, несколько отличались от публики, посещавшей ресторан. Во-первых, здесь были солидные дамы, озабоченно что-то обсуждавшие, сидя за столиками, а мужчины были по большей части не славянского типа.
В те далёкие годы, как мне кажется, у мужчин славянских национальностей, лишних денег, которые можно бы было "прогулять" в ресторане, попросту не было. Складывалось впечатление, что все деньги Советского Союза сконцентрировались у гордых сынов Кавказа, а вернее Закавказья. Во всяком случае (и это может подтвердить любой ресторанный музыкант), в большинстве ресторанов города Москвы той поры "хозяйничали" исключительно они. Видимо, в центральных областях России, контроль над доходами граждан был ужесточён до крайности, поэтому люди, имеющие какие-то деньги, просто боялись явно проявлять их наличие. Да, бесспорно, были "гуляки" и среди других многочисленных народов СССР, но они выглядят бледной тенью на фоне тогдашних армяно-грузинских загулов. Эти любили, и надо сказать, умели пустить пыль в глаза. Это, кстати, очень достоверно показал Георгий Данелия в фильме "Мимино". А вот северокавказские народности так же, впрочем, как и все остальные жители СССР, сидели, засунув свою гордость куда-то в ..., и как-то не сильно проявляли свой гордый нрав, не знаю, откуда теперь они все повылезали?
В те достославные годы, у русского, да и любого другого нашего человека, все мечты и чаяния концентрировались вокруг очень маленького круга личных достижений: кооперативная квартира, автомобиль "Жигули", желательно 6-й модели, и дача под Москвой, ну или где ты там живёшь? На всей территории СССР можно было сажать огурцы и картошку. Человек, имеющий всё это, считался в нашем обществе состоятельным и состоявшимся
Представляете себе, кем был в наших глазах, мой современник Владимир Высоцкий, который не только имел ошеломляющий успех у публики, славу, деньги, любовь зрителей и властей, но и возможность выезжать за границу, которой не было в те годы практически ни у кого, благодаря своей французской жене Марине Влади. Это теперь, почему-то, его представляют каким-то вроде бы даже непризнанным, а значит и глубоко несчастным человеком. Простите, непризнанным кем? Левые концерты, которые проходили с неизменным успехом по всей стране и которые давали Володе финансовую возможность ездить по тогдашним московским улицам на Мерседесовском купе, говорят о том, что те, кому надо, очень даже признавали его.
Помню, как совершенно случайно, я оказался в последних числах июля 1980-го года в Москве, у Таганской площади. Мы с моим другом Гришей Янкелевичем подъехали на машине с внешней стороны Садового кольца к месту работы моей жены Галки. Она работала в одной художественной мастерской, как раз напротив Театра на Таганке. В Москве в то время проходила летняя Олимпиада, и народу в городе было очень мало. Здесь же на Таганке почему-то собралась огромная толпа народа. И тут мой Гришка вспомнил, что слышал о том, что вроде бы умер Володя Высоцкий, и ведь он знал это ещё вчера, когда ему сообщила об этом его жена Катя, подруга той самой девушки, на руках которой Володя и отдал Богу душу. Но он просто не придал особого значения этому событию, просто всей Москве были известны скандалы, связанные с Володиным именем, а событие-то оказалось поистине эпохальным.
Мы с Гришей никак не ожидали, что его, Высоцкого, оказывается, так все любят. Мы с ним, как завороженные, ходили и ходили по площади, присоединяясь то к одной, то к другой группе почитателей его, Владимира Семёновича Высоцкого, таланта. Мы с Гришкой не были его горячими поклонниками, просто нам больше нравилась настоящая американская музыка, а к стихам мы были, в общем-то, довольно равнодушны, но тут, на волне такого ажиотажа, мы тоже стали вслушиваться в эти, ставшие бессмертными его строки, находя в них ответы на многие и многие вопросы.
А однажды в Польше, когда мы были там с Гришей, как туристы, польские знакомые пригласили нас в какое-то то ли кафе, то ли какую-то "кнайпу", где за одним столом сидело человек двадцать молодых поляков. И какого же было наше удивление, когда все они вдруг запели песни Высоцкого, причём не по одному, а все сразу и хором. Мы же с Гришей не знали ни слова из этих песен. А они всё пели и пели и всё наизусть. Вот такова была реальная международная популярность у нашего Володи. И это было ещё при его жизни. А Вы говорите!
...после перерыва, как только вновь заиграла музыка, народ вышел к площадке перед сценой, чтобы потанцевать. Одно маленькое замечание: поначалу в зале никто как бы не осмеливался выйти к сцене и начать свой танец, но как только самые смелые это делали, тут же прямо к сцене выскакивала целая толпа народу, и танцы начались. Танцующие дамы, как правило, отличались крайней пышностью форм, некоторые так прямо напоминали членов сборной по тяжёлой атлетике (судя по их мощным, со складками загривкам), и танцевавшие с ними мужчины прижимали их к себе о-о-очень интенсивно. По выражению женских лиц было видно, что процесс им нравится. Музыканты начали петь песни на русском языке, и публика (особенно женская её часть) страшно оживилась. Пошли заказы.
- Для девушки Оли из Щербинки, мы исполняем песню "Люди встречаются.
произнёс в микрофон Андрюха, и ансамбль заиграл объявленную песню.
Для меня всё происходящее выглядело диковато, я был совсем не "кабацким" человеком.
- А эта песня звучит для Гизо из солнечного Сухуми.
вновь зазвучал Андрюшин голос. Послышалось что-то совсем неудобоваримое, да притом ещё на незнакомом мне, наверно каком-то "сухумском" языке.
"Всё смешалось в доме Облонских" - примерно так я воспринимал происходящее. Допив бутылку сухого белого вина, которую мне заказал Андрюша, я слегка "ошалевший", сидел за столиком. И тут вдруг, кто-то из дам, оставшихся без кавалера, подходит к моему столику, и, потянув меня за рукав, пытается вытащить меня на танец. Я так охренел от такого предложения, что растерялся и повёл себя совсем смешно. Я начал долго и нудно извиняться перед дамой, сказав, что я не могу танцевать, поскольку у меня одна нога - деревянная, а на протезе танцевать неудобно. Не знаю, "заценила" дама мой ответ или нет, но она покачала головой и отошла. Я старался даже не смотреть в её сторону. Сейчас вспоминая этот случай, я прямо краснею. Ну, надо же быть таким идиотом!
После того как прошли ещё два музыкальных отделения, во время которых, исполнялись песни только на заказ, Андрюша, уже переодетый в цивильное, позвал меня к выходу. Мы с ним вышли из ресторана, чтобы поехать домой. "Кабак" ещё гудел, как улей, но выпивших людей всегда очень трудно угомонить, и, несмотря на то, что ресторан работал до 23-х и ансамбль уже "свернулся", народ ещё догуливал. По дороге домой мы с Андрюшей обсуждали все рабочие моменты прошедшего вечера.
В тот вечер на "долю" Андрюши пришлось 13 рублей. Это был так называемый "парнос". То есть это те деньги, которые платили посетители ресторана музыкантам за исполнение заказанной песни. Нашим законодательством это, кстати, не расценивалось, как взятка, но, несмотря на это, кабацкие "лабухи" старались не особо афишировать этот процесс. Как выяснилось впоследствии, тогда Андрею платили только половину "доли", как "молодому", хотя я был свидетелем, что примерно одну треть "заказных" песен пел именно он. Но оставим это на совести музыкантов, тем более что почти все они принадлежали к семитскому племени, а Андрюха был для них "гоем", и видимо, это в немалой степени и определило данный расклад. Тем более, что спустя какое-то время, по настоянию единственного (кроме Андрюхи) русского в ансамбле, гитариста Сашки Салтанова, Андрюша стал получать полновесную долю "парноса", и его заработки выросли почти в два раза.
Теперь пришла пора объяснить, что значили в те годы, а речь идёт о середине семидесятых, заработки в 13 рублей в день. За месяц такой работы каждый день, кроме понедельника, который был выходным, общий месячный заработок составлял примерно 400 рублей. Такую зарплату в те годы получал директор среднего машиностроительного завода в городе Москве, или лётчик военной авиации в чине майора-подполковника, да ещё в отдалённом гарнизоне где-нибудь на Дальнем Востоке, или, допустим, ректор крупного вуза. То есть вы понимаете, о каких деньгах шла речь? После окончания института я мог бы рассчитывать на зарплату приблизительно в сто-сто десять рублей в месяц, а чтобы дорасти до упомянутой суммы в четыреста рублей, необходима была Удача с большой буквы. Притом, глядя на их (музыкантов) работу, я понимал, что и сам вполне в состоянии трудиться на этом поприще и, причём не без успеха. Поэтому желание пять долгих лет учиться в любом институте, чтобы потом получать сто десять рублей в месяц, занимая должность инженера, или младшего научного сотрудника как-то поблекло в моём сознании и позднее как-то особо и не проявлялось. Потому и подготовка к поступлению в институт, конечно, хотя и не прекратилась совсем, но скажем так: шла как бы на автопилоте, а попросту говоря, значительно ослабла. Тем более, что сам себя я считал вполне подготовленным к поступлению в несчастную "Плешку", считая её второсортным институтом для всякого рода "торгашей", как презрительно я называл про себя работников прилавка. Тем более что меня ожидали экзамены по таким простым дисциплинам, как математика, русский язык-литература и химия. Проще не придумаешь! Так мне, во всяком случае, казалось...
Дело в том, что ещё до начала моей музыкальной карьеры, я закончил химико-технологический техникум по специальности "электрохимия", и потому считал, что поступить в институт вообще-то трудно после школы, но после нашего техникума это не составит большого труда, тем более для меня. Я всегда считал, что был способным к наукам парнем, во всяком случае, сам всегда так думал. И, между прочим, небезосновательно. Я буквально с третьего класса был постоянно чем-то увлечён. Я имею в виду познавательный процесс. Учителям в школе, где я учился, а это была самая обычная "типовая" безо всяких новомодных уклонов школа, от меня не было покоя. Чтобы спастись от моего напора, мне иногда поручали, например, вести школьные уроки географии.
Один из них мне хорошо запомнился. Это было, кажется, в пятом классе. По поручению учительницы по географии, которая была к тому же ещё и завучем, я подготовил "доклад" на заданную тему. Речь тогда шла о мире тундры и приполярных лесов. Один пример из этого урока прямо врезался мне в память. Я рассказывал ребятам-одноклассникам о животном мире тундры, о нелёгкой жизни зверей, обитающих там, и тогда мне и в голову не приходило, что человеческая жизнь может быть страшней любого рассказа о жизни диких животных. А из того урока я вспоминаю рассказ о жизни леммингов-пеструшек, небольших грызунов, размером с полёвку. И об их необычном поведении в редкие годы хорошего урожая (имеется в виду, конечно, урожай их естественных кормов).
А необычность их поведения заключалась в том, что в самый разгар их процветания, лемминги собирались в огромные стаи, и сами, никем и ничем не понуждаемые, бежали к северным полноводным рекам и тонули в них. Это описание, так обыденно выглядевшее в школьных учебниках, в моей детской душе оставило незаживающую кровоточащую рану на всю жизнь. Спустя многие годы, людскому, я бы даже сказал, всемирному вниманию удостоились, наконец, и китообразные, которые, так же, как и лемминги кончали счёты с жизнью, не обращая внимания на то, что многочисленные добровольные спасатели прилагали колоссальные усилия по их спасению.
Разочаровала, как всегда, реакция СМИ на эти события, и якобы "научные" комментарии. Предлагались прямо-таки "уфологические" версии событий. Якобы в какой-то момент необъяснимым образом нарушалась пространственная ориентация китов, и всё это происходило из-за работы каких-то подводных сонаров. У них (не у сонаров, а у китов) якобы наступала глухота, в результате чего, вместо севера они пытались плыть на юг, ну и так далее.
Или же огульно обвинялись международные промышленные корпорации, которые загрязняют и атмосферу и океаны тяжёлыми металлами, которыми, как оказалось, насыщена печень бедных китов. Но главное, сколько бы китов не выталкивали обратно в открытое море добровольные помощники, те упрямо выбрасывались обратно на берег, что говорило о неодолимой силе, которая влекла их на верную смерть. Оказывается, право на самоубийство заложено Создателем в саму природу жизни. И я пришёл к выводу, что существует некий механизм, который принуждает живые существа заканчивать своё существование безо всяких видимых причин, но видимо таких, которые не видны только нам. Так уж устроен наш мир.
Я не зоолог, но и мне сразу же удалось увидеть тут аналогию с поведением других животных, причём так подробно описанную в школьном же учебнике. Видимо то, чему учат в школе, вообще не оставляет почти ни малейшего следа в человеческой памяти, и это правило действует не только у нас в стране. Могу привести небольшой пример. Я честно учил математику, в том числе и высшую. Интегралы и дифференциалы всякие. Теперь мне 58 (почти), и я могу с полной ответственностью заявить, что хотя я по работе связан с сугубо техническими вопросами (теплотехника), что касается математических знаний, мне достаточно оказалось умения составить пропорцию, что, по-моему, изучают в пятом классе. Причём выпускники вузов (за слова отвечаю) зачастую даже этого делать не умеют или просто не хотят, или же просто не помнят, как это делается. Мало того, я бывал и на защите кандидатской диссертации (хорошо ещё не докторской) и выяснил для себя, что девяносто девять процентов соискателей - это люди, не имеющие к науке никакого отношения, ну то есть абсолютно никакого. И все их "кандидатские и докторские" - это не что иное, как обычная профанация.
Для меня понятно, к чему стремились и стремятся до сих пор все эти соискатели. По всей вероятности приятно иметь на своей визитке надпись под своей фамилией "Доктор каких-то там мудрёных наук". Это по старой памяти должно бы вызывать трепет у прочитавшего это, или, по крайней мере, должно вызывать уважение, подобное тому, каковое вызывают служители культа у набожных, а вернее сказать суеверных женщин.
К сожалению, а скорее всё-таки к счастью, я оказался совсем не таким способным к наукам человеком. После того, как на экзамене по математике я еле-еле получил трояк, а на химии после двух часов упорных трудов мне поставили честно заработанную четвёрку, которую тут же исправили на тройку, найдя моё решение задачки не совсем правильным, надежда поступить в институт рассеялась, как дым.
Надо отметить, что к экзамену по химии, я не готовился вообще, настолько был уверен в своих силах. Дело в том, что кроме четырёхлетней учёбы в химико-технологическом техникуме, я ещё со школы был неравнодушен к этому, так не любимому многими, предмету. А учась в седьмом классе средней школы, я решил поучаствовать в олимпиаде по химии, которая, вообще-то говоря, ежегодно проводилась в нашей стране.
Школьную часть олимпиады я прошёл, как по маслу. Я мог бы легко ответить сразу на все вопросы, присланные в школу из РОНО. Следующую, районную часть тоже проскочил, как пуля. Городская олимпиада не оставила по себе никаких воспоминаний, хотя она была довольно представительной, всё-таки она проходила не где-нибудь, а в Москве. Единственным свидетельством моего в ней участия стала почётная грамота за лучшие результаты в химической олимпиаде города Москвы. Но грамота была позднее, только в сентябре мне торжественно вручил её директор моей школы. А вот с всесоюзной олимпиадой всё оказалось намного сложнее. Дело в том, что к общесоюзной олимпиаде вообще-то допускались только учащиеся 9-х и 10-х классов, а я учился только в седьмом. И если районные и городские чиновники нормально отнеслись к такому возрастному цензу, и никаких проблем у меня не возникло, то на общесоюзную олимпиаду меня уже не пригласили, видимо посчитав, что с семиклассника вполне достаточно победы в таком городе, как Москва. Но тут уже упёрся я. Я заставил районные власти за меня побороться, ведь из нашего, тогда Калининского района Москвы один я прошёл городскую олимпиаду, и было бы нелепо из-за моего малого возраста не допускать меня на дальнейшие соревнования. Наоборот, я же был наглядным примером успешной педагогической работы коллектива учителей всего Калининского района!
Мои хлопоты неожиданно увенчались успехом, и меня допустили к участию в финале. Для меня это было что-то! Во-первых, финал проходил в здании химфака МГУ. Во-вторых, всё это действо происходило в настоящей университетской аудитории, которую я видел до той поры только на киноэкране. Я просто не верил своим глазам. Этот, почти цирковой амфитеатр с кафедрой внизу. Какое-то просто чудо для тринадцатилетнего мальчишки! И, в-третьих, среди соискателей было столько умных "очкариков"! Среди этой публики я сам себе казался случайно заблудившимся путником, перепутавшим место и время.
Надо только сказать, что по отцу моя фамилия Гальбрайх. И у людей, которые в моей стране изучали химию, эта фамилия тесно связана с автором задачника по химии, однофамильца моего отца (а может и какого-то родственника, чем чёрт не шутит?), и на неё (фамилию), я наткнулся совершенно случайно, когда лазил по интернету в поисках своих родственных корней.
А вообще-то, у читающего эти строки человека может сложиться впечатление, что я был этаким вундеркиндом, которому море было по колено, но поверьте мне, всё было с точностью до наоборот. Я был, как мне кажется, типичным "ботаником", только что без очков, зато страшно застенчивым и закомплексованным, как потом стали называть таких людей. Мне всегда было чего-то неудобно, главное для меня было - остаться незаметным, и только среди своих самых близких друзей я чувствовал себя в своей тарелке. Это всё было заслугой моей покойной матушки. Это она "талдычила" мне с самых малых лет:
- Это неудобно! То - некрасиво! Так не делают!
Исключительно русское воспитание! Евреи так своих детей не воспитывают. Для них дети - это всё! Они и самые красивые, и самые умные, и самые достойные и вообще...
А я всегда получал с самого детства от матери только "тычки":
- Не высовывайся, не вылезай, не суйся и так далее.
И сколько лет потом из меня это выбивал мой друг и учитель жизни Гриша Янкелевич!!!
Моя маман была страшно затурканным и каким-то "зашуганным" человеком. Видимо, она и в нормальной-то стране была бы человеком закомплексованным, а уж у нас в СССР из неё сделали человека-робота, у которого ни по какому поводу не было своего мнения. Как в газете написали, значит так оно и есть! И чтоб никаких отклонений от линии партии. И всё это несмотря на то, что подчас одна и та же газета противоречила сама себе. То есть, когда какой-нибудь партийный или государственный деятель хорошо и грамотно облизывал зад верховной власти, газеты писали исключительно хвалебные статьи о нём, вознося его просто до небес. Но стоило ему же лишь чуть-чуть промахнуться языком мимо "очка", моментально газеты наши меняли тон своих публикаций, ругая при этом бывшего небожителя последними словами...
Задание, вывешенное на громадной доске кафедры, было абсолютно "смертельным". После первого прочтения, мне вдруг сразу захотелось домой, и только чувство стеснения не позволило мне уйти. Потом, немного успокоившись и остановившись на том, что, в конце концов, в случае чего не корову же проиграю, я потихоньку начал с этим заданием разбираться. Ни в какой школьной программе ничего подобного не было. Позже, я нашёл аналогичные задачки в учебных пособиях по химии, правда, за второй и третий специальный вузовский курс. Всего задач было шесть. Четыре по неорганической химии и две по органике. Я к тому времени проштудировал учебник по неорганической химии за два курса специального ВУЗа, и в принципе, был почти готов и к этому непростому экзамену, но вот как быть с органикой? До органической химии я, говоря откровенно, ещё не добирался, и мои познания в ней ограничивались бензольными группами. Ну, глаза боятся, а руки делают. Часа четыре я ковырялся с этими задачками. А потом, глядя, как многие ребята и девчонки уходят, сдав листы с собственными работами, я и сам решил больше не пытаться прыгнуть выше головы и решил "отвалить". Тем более памятуя, как когда-то в девятилетнем возрасте меня наградили в школе за отличную учёбу билетом на ёлку в Кремль, и я там прямо на входе в Георгиевский зал бухнулся в обморок, как оказалось, от голода. Просто мама не успела меня покормить завтраком, тем более, что накормить меня во все времена было проблематично, ну очень уж я был привередливым, таким уж уродился. Очень не хотелось повторения такого инцидента тут, в университете. В результате, я сделал совершенно точно 3 задачки, 4-ю сделал, но сомневался в правильности ответа, 5-ю делал-делал-недоделал, а за 6-ю не брался вообще.
Безо всякой надежды я сдал работу вместе с черновиками, и с лёгким сердцем поехал домой, уверенный, что всё к чёрту провалил. На дворе была весна, скоро наступили летние, длящиеся целую вечность каникулы, и я, как обычно, уехал на всё лето в свою деревню Тетерино, что в 4-х километрах от Можайска, где даже почти и не вспоминал о той злополучной олимпиаде.
А в начале сентября, меня с родителями вдруг вызвали к директору нашей школы Љ 421, где в торжественной обстановке вручили почётную грамоту от ГОРОНО и зачитали благодарственное письмо, где говорилось о моих лучших во всём Советском Союзе результатах. Как мне потом рассказала учительница по химии, оказалось, что на финале олимпиады все шесть задачек не решил вообще никто. Пять решило двадцать с чем-то человек. Из них только четверо - правильно, в том числе и я. В конце письма было написано, что меня после окончания восьмого класса приглашают заниматься в химическом кружке при химфаке МГУ под руководством профессора, фамилию которого я, к сожалению, не помню, с возможностью дальнейшего поступления на тот же химфак.
Правда, родители сочли моё увлечение химией за очередную мою блажь, и не стали меня возить на занятия этого кружка, а сам я был несколько маловат для путешествий через всю Москву, хотя втайне от родителей, я совершал и более дальние поездки. Беда была в том, что в нашем районе в те годы не было метро, и до ближайшей станции надо было ехать полчаса на автобусе. Вот поэтому-то наша страна потеряла выдающегося учёного и т. д. и т. п.... Так что мечта об институте угасла, так толком и не родившись. Без всякого боя я сдался, поняв, что за два года в армии я так отупел, что "ловить" мне уже нечего, мечта стать студентом даже в "Плешке", мягко и без особого шума и пыли просто растворилась в пространстве.
Короче говоря, из всех участников нашего "старого" ансамбля, оказался как-то пристроен к музыке только наш барабанщик Андрюха Широков. Толик Гареев, наша "красная строка", наш певец и наша гордость спокойно себе учился на первом курсе Плехановского института, и вроде бы, с музыкой по-тихому завязал. Хотя вскорости и он тоже следуя нашему с Андрюхой примеру, устроился петь в ансамбль господина, а тогда пока ещё товарища Зозули, руководителя ансамбля в ресторане гостиницы "Украина". Гришка Янкелевич, мой друг и по совместительству соло-гитарист, в очередной раз пытался закончить теперь уже вечернюю школу (пока что безуспешно), и пока не имеет никакой постоянной работы. Благо он живёт с папой, мамой и бабушкой. Да к тому же, у Гришки был старший брат Фимка, так что кушать в доме было что и без него.
У меня же была одна мать, и рассчитывать на неё было бы с моей стороны просто стыдно, и мне ничего не оставалось, как начать поиски работы и становиться профессиональным музыкантом. Профессиональным в том смысле, что с помощью этой профессии (то есть музыки) зарабатывать себе на хлеб. Тем более, что все остальные мои друзья, то есть и Толик, и Гриша, сами были бы не против поработать в "кабаке", как выяснилось позднее...