Павлов Алексей Валерьевич : другие произведения.

И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Приветствуем тебя, неведомый ценитель литературы. Если ты читаешь этот текст, то книга "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно" Павлова Алексея Валерьевича небезосновательно привлекла твое внимание. Периодически возвращаясь к композиции каждый раз находишь для себя какой-то насущный, волнующий вопрос и незамедлительно получаешь на него ответ. Развязка к удивлению оказалась неожиданной и оставила приятные ощущения в душе. Чувствуется определенная особенность, попытка выйти за рамки основной идеи и внести ту неповторимость, благодаря которой появляется желание вернуться к прочитанному. Место событий настолько детально и красочно описано, что у читающего невольно возникает эффект присутствия. Динамика событий разворачивается постепенно, как и действия персонажей события соединены временной и причинной связями. Одну из важнейших ролей в описании окружающего мира играет цвет, он ощутимо изменяется во время смены сюжетов. Произведение, благодаря мастерскому перу автора, наполнено тонкими и живыми психологическими портретами. В романе успешно осуществлена попытка связать события внешние с событиями внутренними, которые происходят внутри героев. Захватывающая тайна, хитросплетенность событий, неоднозначность фактов и парадоксальность ощущений были гениально вплетены в эту историю. С невероятной легкостью, самые сложные ситуации, с помощью иронии и юмора, начинают восприниматься как вполнерешаемые и легкопреодолимые. "И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно" Павлова Алексея Валерьевича благодаря умело запутанному сюжету и динамичным событиям, будет интересно не только поклонникам данного жанра. Анонимный восторженный критик
  Алексей Павлов
  
  И тогда
  мы скоро
  полетим
  на Марс,
  если только
  нам это
  будет нужно
  
  Хроники героя нашего времени
  
  Санкт-Петербург
  Ленинградская область
  2017
  
  
  
  Для удобства чтения на компьютере данная Книга содержит структурированное WORD-оглавление, позволяющее сжимать текст до заголовков и быстро находить нужную главу (при нажатии CTRL и нужного заголовка)
  
  
  НАПИСАННОЕ НА "АРСЕНАЛКЕ" 5
  Слава Богу! 5
  Родословная 7
  Мама 7
  Отец 8
  Совместная жизнь родителей 9
  Я маленький. Очень 10
  Нас двое! 11
  Дошкольное детство 12
  Школа 19
  * * * (Звёздочки Љ1) 23
  * * * (Звёздочки Љ2) 25
  Острова 26
  * * * (Звёздочки Љ3) 29
  * * * (Звёздочки Љ4) 29
  * * * (Звёздочки Љ5) 30
  * * * (Звёздочки Љ6) 30
  * * * (Звёздочки Љ7) 32
  * * * (Звёздочки Љ8) 35
  * * * (Звёздочки Љ9) 36
  * * * (Звёздочки Љ10) 37
  * * * (Звёздочки Љ11) 37
  * * * (Звёздочки Љ12) 39
  * * * (Звёздочки Љ13) 39
  * * * (Звёздочки Љ14) 40
  * * * (звёздочки Љ15) 40
  * * * (Звёздочки Љ16) 41
  * * * (Звёздочки Љ17) 42
  * * * (Звёздочки Љ18) 43
  Учёба в вузах 44
  Макаровка 44
  * * * (Звёздочки Љ19) 45
  * * * (Звёздочки Љ20) 45
  Холодильник 49
  * * * (Звёздочки Љ21) 50
  * * * (Звёздочки Љ22) 51
  * * * (Звёздочки Љ23) 52
  * * * (Звёздочки Љ24) 53
  Снова Ладога 53
  * * * (Звёздочки Љ25) 54
  Польша 54
  * * * (Звёздочки Љ26) 56
  * * * (Звёздочки Љ27) 57
  * * * (Звёздочки Љ28) 58
  Армия 59
  * * * (Звёздочки Љ29) 59
  * * * (Звёздочки Љ30) 60
  Университет 60
  * * * (Звёздочки Љ31) 61
  * * * (Звёздочки Љ32) 63
  * * * (Звёздочки Љ33) 63
  * * * (Звёздочки Љ34) 65
  * * * (Звёздочки Љ35) 67
  * * * (Звёздочки Љ36) 68
  * * * (Звёздочки Љ37) 71
  Женитьба, но не Хохцайт моей жизни 73
  Эпидерсия 75
  * * * (Звёздочки Љ38) 75
  * * * (Звёздочки Љ39) 75
  * * * (Звёздочки Љ40) 77
  * * * (Звёздочки Љ41) 78
  * * * (Звёздочки Љ42) 79
  * * * (Звёздочки Љ43) 79
  * * * (Звёздочки Љ44) 81
  * * * (Звёздочки Љ45) 82
  * * * (Звёздочки Љ46) 86
  * * * (Звёздочки Љ47) 86
  Следующая глава 100
  * * * (Звёздочки Љ48) 100
  * * * (Звёздочки Љ49) 101
  * * * (Звёздочки Љ50) 102
  200 лет Пушкину 102
  * * * (Звёздочки Љ51) 104
  Париж 105
  Бакланы 106
  * * * (Звёздочки Љ52) 107
  Звери в погонах 111
  Иван Грозный 118
  Астория 119
  Чуть было не беда 125
  Боже, Царя храни! 125
  * * * (Звёздочки Љ53) 126
  Армия Наполеона 126
  "Ferdinand Piatnik und Söhne" на Новый год 127
  * * * (Звёздочки Љ54) 129
  * * * (Звёздочки Љ55) 130
  БГ & Åквариум 131
  Война с бомжами 132
  * * * (Звёздочки Љ56) 148
  Самокат 150
  * * * (Звёздочки Љ57) 152
  Книги по немецкому языку 152
  * * * (Звёздочки Љ58) 154
  Моя чеченская война 163
  * * * (Звёздочки Љ59) 167
  Начало моей новой эры 168
  * * * (Звёздочки Љ60) 168
  * * * (Звёздочки Љ61) 177
  Под крышей дома не своего 190
  * * * (Звёздочки Љ62) 190
  * * * (Звёздочки Љ63) 207
  Arbeit 208
  Рабство 235
  * * * (Звёздочки Љ64) 254
  * * * (Звёздочки Љ65) 257
  * * * (Звёздочки Љ66) 258
  Задумка Книги 267
  Бомж original 273
  Часть первая 273
  * * * (Звёздочки Љ67) 312
  * * * (Звёздочки Љ68) 317
  Икона "Яко мы с тобою" 326
  Ы-Ы 330
  30-300 331
  * * * (Звёздочки Љ69) 333
  Верона 341
  День рождения Города 342
  Часть вторая 366
  * * * (Звёздочки Љ70) 366
  * * * (Звёздочки Љ71) 376
  Поступок 377
  До 377
  Пятница. 13-ое 383
  Суббота, 14-ое 389
  После 396
  * * * (Звёздочки Љ72) 396
  * * * (Звёздочки Љ73) 399
  * * * (Звёздочки Љ74) 405
  Печальное 406
  Царица 408
  Письмо Дарье Мельниковой 411
  * * * (Звёздочки Љ75) 412
  ДОПИСАННОЕ В ДРУЖНОСЕЛЬСКОЙ ПСИХБОЛЬНИЦЕ (ДПБ) 413
  Моё пребывание на "принудке" в ДПБ 413
  * * * (Звёздочки Љ76) 413
  2012 год 416
  МСЭ 416
  Подвиг моей тёти 416
  Информация из Интернета 417
  Трусы 419
  Свастика 420
  Снова о письме в немецкое издательство 423
  9-ое отделение 424
  7-ое отделение 426
  Выборы на "Арсеналке" 426
  Выписная комиссия и суд 427
  Моё пребывание на 12-ом отделении ДПБ 429
  Моё пребывание на 8-ом отделении ДПБ 430
  Сволочи 432
  Я расстроен 433
  Последствия моего курения 433
  Запоздалое постановление 437
  Облом отпуска в августе 2014 года 438
  История создания предыдущей главы и последствия её прочтения врачом и старшей медсестрой 8-го отделения ДПБ 444
  Ох уж мне эти уколы! 453
  
  
  
  
  Подлинные имена некоторых персонажей забыты или намеренно изменены по разным причинам.
  
  Моему любимому Народу
  НАПИСАННОЕ НА "АРСЕНАЛКЕ"
  Слава Богу!
  Раннее утро. Но после белой ночи светло как днём. Метро только начало ходить и пешеходов на Невском раз-два и обчёлся. Машин также ещё что пока мало. Они не слились ещё в единый поток. На Невском тихо.
  Вот он идёт по Невскому. От Адмиралтейства к Восстания. На нём тёмно-синий почти чёрный морской бушлат, шведский, прямой, с дутыми золотыми пуговицами в два ряда, якорь на каждой;
  на ногах итальянские чёрные ботинки со слегка заострёнными носами, на ботинках кроме шнурков сверху имеются молнии сбоку, но они не застёгнуты, потому что ниже колен и до щиколоток поверх чёрных американских джинсов у него намотаны клетчатые портянки, серые в клетку из тонких чёрных и красных полос, прямо как рисунок-цвет шотландского килта (килт - шотландская народная мужская юбка), так что портянкам было бы тесновато, будь они застёгнуты молниями на ботинках;
  на воротнике бушлата в местах, где в армии принято размещать эмблемы, орлы жёлтого металла, чернёные, с распростёртыми крыльями;
  на правой стороне груди с плеча свисают несколько верёвок аксельбанта, верёвки разных цветов, на свисающих двух концах аксельбанта в роли наконечников две пластмассовые трубки-свистульки, красная и белая, какими пользуются футбольные фанаты;
  с левой стороны бушлата под сердцем чёрная металлическая брошь, квадрат с серебряным крестом из угла в угол, брошь развёрнута как бубна, то есть углами вверх-вниз и стороны;
  в левой верхней петлице бушлата стальной карабин, к нему пристёгнут чёрный шнурок-лента, спускающийся наискосок груди в правый карман бушлата, откуда торчат стальные дужки с двумя шариками, как на старых кошельках, но в кармане не кошелёк, а чёрный очёчник (футляр для очков), в котором мобильный телефон Nokia 7210, стильная финская модель для пижонов, правда, устаревшая, телефон сам по себе в кожаном футляре, так что у телефона тройная защита: 1) шнурок-лента, то есть телефон пристёгнут, 2) кожаный футляр, 3) очёчник (забегая вперёд скажем, что в армии, ведь, всё должно быть надёжным и, по возможности, дублироваться);
  разрезы карманов на шведском бушлате не как на русских, то есть они расположены не горизонтально, а наискосок, чуть ли не вертикально, что удобно для вкладывания рук в карманы;
  через голову надет ремень-лямка чёрной сумки из кожзаменителя, модель под названием "VIP" петербургского производства, этот ремень лежит на левом плече и спускается через грудь наискосок к правой ягодице, которую и прикрывает сама сумка, она, то есть сумка, вертикальная, размера такого, что удобно вертикально вложить пару толстых книг, или три-четыре тонких;
  к этой сумке типа армейской "планшетки" привязаны японский лиловый зонтик, болтающийся сзади посередине как хвост, и с другой стороны, то есть под правой рукой, бутылка с сине-зелёной яркой жидкостью: это голландский мятный ликёр, дорогой (а как будто болтается граната!);
  в замок сумки-планшетки вставлена бумажка с многозначительным текстом в два ряда печатными буквами, написанными от руки красным маркером:
  НЕ НАДО
  КАК БЫ!
  (понимай, как знаешь!);
  на левой руке у него швейцарские часы со швейцарским гербом - белый крест на красном щите и надписью "SWISS ARMY", но они не ходят, да и стекло у них треснутое;
  на правой - китайский браслет, состоящий из мелких пластмассовых алых сердец-"червушек";
  на голове у него американская кепка-бейсболка, серая с белой надписью "HOLLYWOOD", из под кепки спускаются до плеч белые волосы - это парик, снимающийся вместе с кепкой, так как волосы приклеены к кепке;
  а за спиной у него под большим нашитым вышитым серебряной нитью крестом, какие носят на своих церковных одеждах во время службы священники, цвета зелёного хаки стальная французская каска времён I Мировой войны с двумя козырьками, спереди и сзади, и защитным гребнем сверху, на каске сбоку надпись на оранжевой полосе чёрными буквами готическим шрифтом по-немецки: "Seemaulwürfe", что в переводе означает "Морские кроты" (есть же в Америке спецназ "Морские котики");
  на каске спереди коричневая детская кожаная маска на глаза, она в форме знака бесконечности лишь с острыми, а не закруглёнными концами, в глазницах маски вставлено два монокля-цилиндрика с чёрными стёклами, а крепятся эти детские ортопедические очки на каску белой резинкой от трусов;
  каска за спиной не болтается на ходу, а плотно прилегает к спине, будучи вставленной задним козырьком под сумку;
  каска висит на голубой ленте в палец толщиной, так что спереди под шеей и под воротником виден лишь небольшой кусочек этой ленты;
  а в каске внутри медный валдайский колокольчик с ручной росписью отдаётся звоном на каждый его шаг;
  а на рукавах на предплечьях также серебристые кресты-нашивки (всё как в армии!), только не такие большие как на спине;
  под пряжкой ремня сумки на груди у него штопор с деревянной ручкой и стальным кольцом, на котором надпись "Made in GDR", а привязан этот штопор к ремню георгиевской ленточкой;
  в правой верхней петлице бушлата, куда вставлен аксельбант, у него вторые чёрные очки, вытянутые "кисаньки", а на глазах - третьи, на этот раз круглые, как у Джона Леннона (Бог любит троицу! Тройная защита для глаз, а глаза ему ох как нужны, чтобы видеть, видеть то, чего никто другой лучше него не увидит);
  а в левой руке у него бутылка вина с французским "бордо";
  а правая - свободна (лишь иногда он ею курит, курит "Беломор").
  Не сезон, и поэтому английская вязаная шапочка "балаклавка" цвета зелёного хаки с прорезью для глаз у него в сумке, а не на голове.
  На Аничковом мосту ему навстречу попадается девушка, которая увидев его ТАКОГО, спрашивает, восклицая от восторга:
  - Кто ты?!! И к чему всё это?
  - Я ангел - воин Господень, - ласково ответил он, - разве ты не видишь этого?! Ведь Бог есть!!!
  - Вижу! Вижу! Конечно, вижу! И верю тебе. Теперь верю, что Бог есть, раз Бог послал тебя мне! Какое чудо! Какую чудесную весть ты мне принёс!
  - Так я же ангел, что в переводе с греческого и значит "вестник".
  Девушка возликовала: завизжала-запрыгала от охватившего её полного восторга, а, успокоившись, спросила:
  - Что за вино у тебя в бутылке?
  - Бордо.
  - Дай попить.
  - Конечно же, на, только выпей немного - мне ещё других угощать надо.
  Отпив из горлá протянутой ангелом бутылки девушка вернула бутылку хозяину, подтвердив:
  - Да, настоящее бордо. А что у тебя краснеет на правой руке?
  - Это браслет. Сердце - символ Любви, а Любовь - это Бог.
  -Позволь, я позвоню при тебе той, которую люблю.
  - Пожалуйста.
  Она поставила бутылку на ограду моста и позвонила:
  - Маша! Представляешь, Бог есть! Я сейчас узнала об этом. Мне явился ангел, он настоящий, его можно потрогать, и даже выпить с ним также можно! Ты представляешь, Машка, как мне сейчас стало хорошо, когда я узнала, что Бог есть! Вот поэтому только я и позвонила тебе в столь ранний час, разбудив тебя. Но я не могла не позвонить тебе сейчас: мне хотелось как можно скорее сообщить тебе, что Бог есть!!! Он есть, есть, есть! Я верю и мне хорошо! Слава Богу!
  Говоря всё это по телефону громким голосом, полным восторга, так что слышно было на весь Невский, она снова принялась прыгать-танцевать прямо на Аничковом мосту перед ангелом.
  Ангел оставил её, танцующую, и пошёл проповедовать Евангелие дальше, являя себя миру: с каской, в парике, бушлате, портянках, с кучей очков, штопором и бутылками.
  Родословная
  Мама
  Елизавета Фёдоровна Анашкина, донская казачка, родила дочь Элечку в 1948 году вне брака. Да где их взять, мужей то, в достаточном количестве после войны? Поэтому рожали от чужих мужей, лишь бы был красивым. Сама Елизавета была красавицей, но даже ей, красавице, мужа не хватило. Поэтому и Элечка, то есть Эльвира, вышла такой же - вся в родителей, то есть красавицей. Но это я забегаю вперёд, а пока что было не до умиления, ведь пока она ещё не выросла и не распустилась как цветочек всей своей красой. То есть ребёнок как ребёнок. И есть просит. Родила Елизавета свою дочь Элю в Воронежской области в деревне Алёшки. Но там, как и вокруг, стояли послевоенные голод и разруха. Чтобы не компрометировать никого из красавцев деревни, ведь там все друг друга знают, в свидетельстве о рождении Эли Елизавета Фёдоровна написала отчество "Ивановна".
  С младенцем-Элечкой на руках Елизавета Фёдоровна со своей сестрой Тамарой Фёдоровной подались в Ленинград, чтобы работать на одном из заводов на Ржевке. А жильё они сняли во Всеволожске, и то не комнату, а долгое время всего лишь угол. И ездили каждый день на паровозах в Ленинград (удобных и частых электричек ещё не было).
  В школе Эльвиру называли Леной. Так проще, и по-русски, а не то, что какая-то Эльвира. Лена Анашкина носила 2 косички и была школьной красавицей. Цветочек распускался.
  Школу Элечка окончила хорошо, но приятных воспоминаний о школе она не сохранила - в памяти её перевешивали мрачные картины съёмных углов и комнат.
  Как хорошему работнику Елизавете Фёдоровне Анашкиной от завода наконец-то дали комнату в Ленинграде на Петроградке. Хорошую большую светлую комнату на двоих с дочерью. Ох, сколько пота пролила на заводе Елизавета Фёдоровна, чтобы заслужить эту комнату! Слово "лимита" появилось позже, но, по сути, Елизавета Фёдоровна была лимитчицей.
  Эльвира поступила в техникум и выучилась на радиомонтажницу. Она поступила работать в ленинградский институт "Биофизприбор". А может быть, "Биофизприбором" назывался и не институт, а завод, но, главное, название точно это. Там она паяла и монтировала всякие там приборчики и датчики к резинкам, которыми были обмотаны тела первых космонавтов. Сам Алексей Леонов, первый из людей, вышедший в скафандре в открытый космос, ласково называл её Элечкой.
  Отец
  Антонина Александровна Павлова родилась в Петербурге ещё до революции в 1908 году. Ещё её дед пришёл на заработки в Питер с Новгородчины, а когда его спросили "Чьих будешь?", чтобы записать в участке, он ответил: "Сын Павла". Так его и записали "Павлов".
  В 1929 году у Тони родился сын-первенец Александр, через пару лет дочь Людмила, оба ребёнка от мужа-поляка по национальности Викентия Бóбровича польских дворянских кровей. В 1943 году в эвакуации из блокадного Ленинграда родилась у Антонины дочь Надежда, также Викентьевна, а в 1945 году по возвращении из Читы, где Тоня была в эвакуации с детьми, родился последний её ребёнок, то есть четвёртый, тоже от Викентия. Назвала она его в честь лётчика-героя Советского Союза Валерия Чкалова Валериком.
  В детстве Валерик был окружён заботой и вниманием своих старших брата и сестёр Саши, Милы и Надины (Надежду мать Антонина Александровна называла на французский манер Надиной). Антонина Александровна работала в школе учителем русского языка. Когда пришла пора получать паспорта, все дети Антонины Павловой кроме Милы избрали фамилию матери, только строптивая Мила захотела стать Бобрóвич.
  После войны Саша Павлов пошёл учиться в Горный институт. Подросла Надина и пошла учиться туда же. Саша учился на главном факультете Горного - "шахтёрском". Надина - на маркшейдерском.
   Подрос Валерик и поступил учиться на модную тогда профессию радиоинженера. Таких инженеров готовили тогда многие вузы, но, вполне естественно, что Валерий выбрал Горный институт в качестве alma mater. По окончании Горного молодой специалист устроился на работу в уже упоминавшийся "Биофизприбор". Там он и познакомился с Элей Анашкиной. Они работали вместе. Вместе же стали ходить в кино, на каток. Решили жить вместе, то есть жениться (Валерий записал своё предложение Эльвире стать его женой в салоне грамзаписи с приложением - песней Сальвадоре Адамо "Падает снег" (Tombe la nege - или как там правильно пишется?), прозрачная пластинка была прикреплена к открытке с тюльпанами). Их свадьба была в 1969 году. Регистрация состоялась во Дворце бракосочетаний на улице Петра Лаврова (ныне снова улица Фурштадтская), а справляли свадьбу дома у старшего Валериного брата, то есть Александра. Александр к тому времени уже успел стать профессором Горного института, обзавестись семьёй-детьми, съездить с женой Люсей и сыном Серёжей в Индию как преподаватель индийским студентам (с Индией ведь дружили), заработать четырёхкомнатную квартиру на проспекте Обуховской обороны, купить на заработанные в Индии деньги "Волгу" ГАЗ-21 бирюзового цвета - на ней и катались на свадьбе.
  Совместная жизнь родителей
  Елизавета Фёдоровна, желая счастья дочери, разменяла свою большую светлую комнату на две маленькие. В одной, мрачной, которая располагалась на "Чернышевской", она осталась жить сама, а вторую отдала Эле в качестве свадебного подарка молодым - пусть живут и рожают детей. А то ведь Валера не мог привести молодую жену к себе домой, так как он из многолюдной коммуналки, и места в ней молодым просто не было. А были его пенаты на Адмиралтейской набережной, там, где внутри буквы "П" (по плану сверху Адмиралтейство такое) построено несколько домов в те времена, когда Адмиралтейство перестало функционировать как верфь (корабли стали строить большие, и они перестали помещаться в адмиралтейском дворе). Александр Павлов теперь жил на Обуховской обороны, а остальные его родственники ведь остались прописанными в одной комнате. Все. В одной. И мать, и сёстры, и брат. Так что привести Валерику Элечку было некуда, и тем ценнее был подарок Елизаветы Фёдоровны! Где территориально находилась эта комната, история умалчивает, но, скорее всего, на Петроградке. Но в ней молодые жили недолго. Они поменяли её на другую, более "перспективную", на Лесном проспекте в доме, во дворе которого позднее будет построена станция метро "Лесная". Вот в этой-то комнатушке на первом этаже с окном, выходящим на Лесной проспект, и был зачат их ребёнок. Он был рождён чуть раньше срока: какая-то страшная рожа заглянула с улицы в окно комнаты и напугала беременную Элю. Говорят: "напугать до смерти", в данном же случае можно сказать: "напугать до рождения", благо на свет появился сын Алёша, но поскольку роды были всё-таки неожиданными, то роженицу отвезли рожать в Институт акушерства и гинекологии имени Отта на Васильевский остров. Так что малой родиной Алексея Павлова был Ленинград (зачат на правом берегу Невы, рождён на "Васе").
  Далее повествование будет вестись от первого лица, так как главный герой наконец-то родился! Случилось это 19 апреля 1971 года.
  Я маленький. Очень
  К моменту моего рождения что-то случилось в отношениях между моими родителями, или даже чуть раньше. Мама, наверное, была бы рада уйти от папы, в смысле, развестись с ним и выставить его за дверь своей комнаты, но беременность сдерживала её от этого шага. Перспектива же остаться матерью-одиночкой пугала её. Таким образом, беременность была для неё досадной обузой. И она весь срок её течения курила. Курила и курила. Несмотря на замечания отца. Родив меня, она курить не бросила, а продолжала. Кормить меня она забывала, даже не то слово, точнее будет сказать: саботировала. Нянчить меня она также не считала нужным. А ведь я плакал и просил есть!
  Отец не выдержал, схватил меня, запеленованного, и убежал на Набережную (далее Адмиралтейская набережная будет называться мной просто Набережной, для удобства и краткости) к своей родне. Но оказалось, что его родне это пришлось не по душе. И тогда бабушка Тоня решила сама наведываться к молодым, чтобы нянчить и кормить-поить меня, то есть она дала моему отцу от ворот поворот со словами примерного содержания: "Я тебе, Валера, сразу говорила, что Эля тебе не пара, но ты был упрям и не послушался матери, теперь пеняй на себя; здесь у нас на Набережной тебе с ребёнком нет места, так что возвращайся к жене, а я буду приходить к вам и нянчиться с Алёшей". Валерию ничего не оставалось, как вернуться со мной к жене.
  Моя мама по-прежнему халатно относилась к своим материнским обязанностям. На замечание бабушки Тони, что меня не следует пеленать при открытом окне, ведь на улице холодно, моя мать хладнокровно отвечала, что со мной ничего не случится. То есть моей матери далеко до радистки Кэт (смотри фильм "Семнадцать мгновений весны"), чьи материнские чувства заставили её аж упасть в обморок, когда её психически пытали, распеленовывая её младенца при открытом окне. Прочие замечания бабушки Тони, например, о вреде курения матери здоровью малыша, также игнорировались.
  - Упадёт ведь ребёнок из коляски. Когда Алёша встаёт, коляска так раскачивается!
  - Не упадёт, - самоуверенно отвечает нерадивая мать.
  Упал! И оказался в больнице. Вместе с матерью, поскольку я был ещё очень маленький. Удар пришёлся нижней челюстью об пол. Не помню, естественно, были ли у меня тогда уже зубы, возможно, что молочные и были, но коренные точно из-за этого случая стали расти криво, а не ровно в ряд. Что верхние, что нижние. Положенного срока я в больнице не долежал: мать сбежала со мной из больницы, лишь только мне стало лучше.
  Кроме бабушки Тони со мной возились её сестра Соня (тётя Соня) и сестра Елизаветы Фёдоровны (бабушки Лизы) Тамара (бабушка Тома). Когда эти тётушки-бабушки ухаживали за мной, мама сидела на стуле нога на ногу и просто курила. Типа: "Вам нравится - вы и возитесь с ребёнком". Так я не умер в младенчестве. Благодаря добрым родственникам. И слава Богу за это!
  А ещё однажды меня Бог миловал, когда бабушка Тома со мною в коляске возвращалась с гуляния: балкон обветшавшего дома упал прямо за её спиной, а не на нас с ней. Наверное, Бог сберёг меня для чего-то, а не просто так, возможно, для великих свершений. Но это моя интерпретация случившегося - имею право так думать! И верить, что Бог есть!
  Нас двое!
  Я не умер (слава Богу!), и мои родители смирились, что им суждено жить и дальше вместе. В коммуналке на Лесном, в этом сталинском доме, освобождалась вторая комната из трёх (жильцы куда-то из неё девались). Мы имели право занять эту освобождавшуюся комнату, ведь нас было трое, и по метражу не было бы превышения. Но мои родители приняли другое решение, оказавшееся мудрым: не занимать эту комнату, а съехать, обменявшись, в другую коммуналку, ещё более перспективную. Ведь заняв две комнаты, возможно, нам суждено было бы всю жизнь прожить в этих двух комнатах. Нет, так дело не пойдёт!, решили мои родители. У них созрел план. План, как занять отдельную квартиру. Согласно ему моим родителям стоит родить ещё одного ребёнка, и путём обмена на жилплощадь в другой перспективной коммуналке занять её со временем, потому что у них будет двое детей. А ведь был соблазн сейчас же оказаться в двух комнатах из трёх на Лесном! Но был произведён обмен. И мы уехали в комнату в трёхкомнатной коммуналке, где три квартиросъёмщика (как и на Лесном), но скоро должна будет освободиться вторая комната. Надо скорее рожать ещё одного ребёнка - и скоро две комнаты будут наши. А третья ведь тоже в недалёкой перспективе должна будет освободиться, так как жильцы этой комнаты согласно очереди должны будут получить квартиру в новом доме. А очередь в шестидесятых - семидесятых шла. Может быть, не так быстро, как хотелось бы, но она уверенно шла, без сбоев (социализм в те годы процветал!).
  Новая комната находилась на тихой Гражданской улице, идущей от канала Грибоедова до канала Грибоедова в том месте, где канал очередной раз изгибается, недалеко от площади Мира (ныне снова Сенной). Ещё пара слов об этой улочке. До революции она называлась Мещанской, это именно на ней жил Родион Романович Раскольников, герой "Преступления и наказания" Достоевского. Но после революции название улицы стало казаться красным властям просто вульгарным, типа: нет мещан, а есть граждане, поэтому-то она и стала называться Гражданской.
  Переехали мы на Гражданскую где-то в году семьдесят втором. А в 1973 году у меня родилась сестра Полина. Приблизительно в этом же году или следующем освободилась вторая комната. Мы заняли её, так как теперь нас было четверо. В скором времени съехали жильцы из третьей комнаты. И вот теперь был сделан "ход конём". В роли коня, или, точнее, "паровоза", выступил мой дядя Саша (старший брат Валерия). Он к тому времени будучи коммунистом (в Индию беспартийного профессора не пустили бы) успел стать депутатом Василеостровского районного совета. Он взял моих родителей за руку и провёл их без очереди в комиссию Ленгорисполкома по распределению жилой площади. Войдя в кабинет без стука, он спросил чиновников:
  - Товарищи! Вы за социализм?
  - Да, - ответили опешившие от такой постановки вопроса чиновники, косясь на его депутатский значок.
  - Вы за крепкую счастливую семью в социалистическом обществе?
  - Да.
  - И за то, что целью социализма является наступление коммунизма?
  - Конечно же, мы согласны с этим! А в чём дело, товарищ?
  - А дело в том, что при коммунизме каждая советская семья должна жить в отдельной квартире. Так осчастливьте эту семью. Отдайте им освободившуюся комнату, тем более, что у них не будет превышения допустимых норм на человека!
  Аргумент дяди Саши про коммунизм был для чиновников убедительным. Так наша семья зажила в отдельной трёхкомнатной квартире. Благодаря рождению моей сестры Полины, то есть стараниям моих родителей, и благодаря дяде Саше.
  Дошкольное детство
  
  В детстве я стабильно посещал детский сад (про ясли не помню). Оставался в детском саду и на ночь. Ездил с детским садом летом на дачу. В общем, я был детсадовским. Там я научился общению со сверстниками. Полина же, напротив, была домашним ребёнком. Но это вовсе не означает, что она всё время сидела дома. Дело в том, что бабушка Лиза (напомню: мать моей матери) в начале семидесятых вышла замуж за рабочего одного из ржевских заводов (может быть, того же, на котором работала и она) Юрия Ивановича Ерастова. Он построил себе дом во Всеволожске, район Бернгардовка, и также, как и она, мотался каждый день в Ленинград на электричках работать на Ржевке. У него был взрослый сын с семьёй, и земельный участок вокруг дома был поделён пополам, как и дом, с семьёй сына. Вот на этих даче и участке в три маленькие сотки и прошло дошкольное детство моей сестры Полины, благо, к этому времени бабушка Лиза вышла на пенсию (года рождения её я никогда не знал, а только день). Бабушка взяла фамилию Ерастова. Летом, осенью, весной Ерастовы жили в Бернгардовке у него, а зимой у неё в тёмной комнате в 16,5 квадратных метров на "Чернышевской", а именно, на Сапёрном переулке в доме номер 6.
  В ясли моя сестра успела походить, а вот в детские сады нет-всё на даче и на даче.
  Я умел играть с игрушками, ведь я был детсадовским. И с кубиками, и с солдатиками, и с машинками, и с мячами. А с моей сестрой, маленькой, никто не играл - она сидела взаперти на участке, а бабушка Лиза только и занималась что огородом да кухарством. Поэтому маленькой Полечке было всё интересно, как я играю, когда мы всё-таки жили с ней вместе зимой или когда меня на выходные брали с собой на дачу родители, чтобы навестить Полину и Елизавету Фёдоровну (бабушку Лизу). Так вот, я сестру в свои игры не принимал, ведь мне она казалась неумехой, маленькой и вообще вела себя как слон в посудной лавке: разрушала мои постройки из кубиков, валила моих солдатиков, переворачивала мои машинки. Бедная Полина, ведь ей было всё так интересно и так хотелось поиграть со мной вместе! Я не бил её за то, что она пыталась поиграть со мной вместе. Нет. Я ведь знал (в детсадике об этом мне говорили да и родители тоже), что девочек бить нельзя, да и вообще лучше не драться. Так вот, я наказывал её другим способом. И то слово "наказывал" не подходит, я просто, будучи раздосадован её вмешательством в мои игры, которые происходили либо на полу, либо на диване, топтал её ногами, ходил по ней прямо по животу, ведь она лежала рядом как змея с поднятой головкой, когда вмешивалась в мои игры, и мне просто хотелось сделать ей неприятно, лишь бы она отстала от меня и уползла. Чувства мести, насколько я помню, я к ней не испытывал, а только злобу. Детсадовская привычка дёргать сестру за косу также имела место быть. Эти мои привычки в общении с сестрой закрепились на долгие годы, а родители всего этого не видели - были заняты своими делами. Я топтал и дёргал, даже когда мы уже учились в школе, то есть до третьего класса (а сестра училась в первом), а может, даже до четвёртого. В этом возрасте она уже научилась жаловаться на меня родителям, и они, наконец-то, внушили мне, что так поступать нехорошо.
  Но вернёмся в наше дошкольное детство. Нет, не всегда мы играли порознь, иногда играли и вместе. Иногда я был папой в играх сестры с куклами в дочки-матери, когда она научилась играть в эту игру. А однажды я предложил сестре сыграть в парикмахерскую и постриг её кукол, в том числе и дорогую немецкую, за что мне, не скажу, чтобы попало, но был сделан родителями выговор.
  Летом я каждый год ездил с детским садом на дачу. Однажды во время пребывания в беседке нашей группе воспитатели раздали по кусочку пластилина с ниточкой или по листу бумаги. Каждый мог выбрать: или то, или другое. И мы делали "удочки", привязывая нитку к коротенькой веточке-палочке одним концом, другой же конец нитки прилепляли к кусочку пластилина, и "ловили" рыбу, забрасывая "удочки" за борт ограды беседки. Или складывали листы в самолётики. И запускали их. Я выбрал тогда "удочку".
  А в другой раз мы с группой сидели кругом на поставленных так скамейках. А воспитательнице (или двум - не помню) понадобилось отлучиться. И мы остались под присмотром хахаля воспитательницы, молодого студента-очкарика. Он не знает, чем нас развлечь. И вдруг после молчания говорит, улыбаясь.
  - Дети! А хотите, я вам анекдот расскажу?
  С нашей стороны никакой реакции на заданный нам вопрос. Потому что никто из нас ещё не знает, что такое анекдоты, ведь нам по 5 лет.
  - Я понял, дети, вы не знаете, что такое анекдот. Это такая короткая смешная история. Вот послушайте. - Мы внимательно слушаем. - У одной женщины была маленькая собачка. Звали её Пушок. Пошла эта женщина на реку купаться. Взяла с собой Пушка. Разделась догола, пошла в воду, а Пушка оставила охранять одежду. Когда она искупалась и вышла на берег, то ни собачки, ни одежды нет. И увидела женщина в этот момент милиционера. Она сорвала большой лист лопуха и прикрыла им... как бы вам сказать, что?... А! Свою письку! И подходит так к милиционеру. И спрашивает его: "Товарищ милиционер! Вы не видели моего Пушка?" А милиционер показывает пальцем на дырку в лопухе и говорит (студент тоже вытянул руку с пальцем, изображая милиционера): "Вижу-вижу ваш пушок через дырявый лопушок!"
  Рассказав анекдот и сам засмеявшись, студент видит, что мы не смеёмся. Мы анекдота не поняли.
  - А! Так вы не поняли, чего тут смешного? - спрашивает нас студент. - Объясняю. У взрослых женщин на письке волосы. Их и заметил сквозь дырку в лопухе милиционер.
  Мы всё равно не засмеялись, услышав такое объяснение (хотя я уже давно про волосы знал, ведь меня не раз, когда я жил на Набережной, брали с собой помыться в баню на Фонарном переулке бабушка Тоня и/или тётя Мила). Мы же были такие маленькие!
  Хорошими игрушками в детстве я не был обделён как и моя сестра, но немецкая железная дорога у меня появится позже, когда я буду уже учиться в школе. Книги в детстве нам родители также читали. Так что не могу сказать, что я был совсем обделён вниманием и заботой родителей, но вглядываясь сквозь года в своё детство отмечу, что родители уделяли мне внимания недостаточно, особенно в сравнении с другими семьями (я вырос и могу сравнить). Но в детстве я не ощущал себя ущербным ребёнком, что мне чего-то не хватает. Но когда я вырасту, то пойму, чего именно: ласки и нежности; я не сохранил в памяти, чтобы меня мать целовала, обнимала и гладила по головке; и близких доверительных отношений с матерью у меня не сложится: я не помню, чтобы я вообще к ней обращался, о чём-либо просил, призывая её словом "мама", так что, забегая вперёд скажу, что когда я вырасту, то буду к матери обращаться без слова-обращения "мама", а просто буду говорить "Вы", не произнося этого нежного, ласкового и трогательного слова "мама", буду говорить "Вы" не из уважения, а просто потому что язык не поворачивался произнести слово "мама", и между мной и матерью будет сохраняться дистанция, как будто мы и не самые близкие друг другу люди, и от этого я, будучи взрослым, буду страдать. И от того, что лишён возможности изливать свои чувства к матери, и от того, что лишён её любви и тепла, и от того, что буквально выдавливаю из себя слово "мама".
  Но вернёмся опять в моё дошкольное детство. Я не помню, чтобы, когда я подрос, то со мной родители ходили бы просто погулять по выходным куда-нибудь в Александровский или Юсуповский сады, относительно близкие от нашего дома на Гражданской. То есть я был лишён возможности играть с незнакомыми детьми и учиться общению с незнакомыми сверстниками. Было нечто другое. Отцу по выходным не сиделось дома с опостылевшей ему матерью, и он брал меня к бабушке Тоне, его матери. Мы только проходили через Александровский сад мимо Геракла на Набережную, не задерживаясь в саду. А мне так хотелось бы задержаться (но только не у самого Геракла: его нагота меня смущала)! Бабушка Тоня всё пекла пироги да ходила со мной по музеям и театрам. Но излияний нежности, ласковых слов от неё я также не помню: она просто помогала воспитывать меня моим родителям, лишь бы её сын Валерик не развёлся с Элей, и не дёргался, не помышлял об этом. О моём деде Викентии она никогда не рассказывала, так что я не знал слова "дед" и не чувсвовал себя обделённым. А вот про своего отца бабушка Тоня рассказывала. Что он умер от голода во время войны. Слова "блокада" она не употребляла, типа, я бы не понял его смысла. И на Серафимовское кладбище я ездил с бабушкой Тоней на могилу своего прадеда Александра регулярно. Но на его могиле не было креста: он был коммунистом, - а была стела со звёздочкой наверху. Так что кладбищенских крестов я в детстве насмотрелся. Бабушка Тоня, бывшая учительница, в церковь на Серафимовском кладбище со мной никогда не заходила, так как была атеисткой. И про Бога со мной никогда не разговаривала. А вот бабушка Лиза, напротив, была верующей, и когда мы сидели с ней на даче на крыльце по вечерам, то она рассказывала, что Боженька высоко на небе и всё видит. Этим её поучение о Боге и ограничивалось. Но оно запало в душу навсегда.
  Но хватит о грустном. Пока хватит. Поскольку я почти всегда по выходным и праздникам бывал на Набережной, то все салюты над Невой я смотрел, стоило только выйти из дома бабушки Тони на Набережную. Ходил, естественно не один, а с родителями, ожидая салюта за бабушкиным праздничным столом с пирогами.
  А ещё был такой забавный случай, связанный с Набережной и праздниками. В детском саду по случаю наступающего праздника воспитатели попросили детей нарисовать праздник. "А как изобразить праздник, что можно нарисовать?", - спросили воспитатели.
  - Воздушные шарики.
  - Правильно, Света!
  - Салют.
  - Молодец, Серёжа.
  - Корабли на Неве.
  - Отлично, Костя!
  - Парад.
  - И ты молодец, Андрюша!
  - Флаги.
  - И ты, Вика, умница!
  Услышав подсказку про флаги я вспомнил, что на Набережной на соседнем с бабушкиным доме висит и развевается чудный флаг, которого я больше нигде не видел, состоящий из трёх горизонтальных полос: чёрной, красной и жёлтой. Он такой красивый этот флаг. Такой весёлый. Не то, что скучные одноцветные красные флаги. И я решил нарисовать ко Дню Победы как праздник дом с этим триколором. Я ещё тогда совсем не знал про такую страну Германию, и что это её флаг (Дело в том, что на Адмиралтейской набережной тогда размещалось консульство ГДР). Я старался и выписывал краской три аккуратные полоски, что было сложно, чтобы одна полоса была по ширине равна другой, и краски не растеклись и не смешались друг с другом, особенно красная с жёлтой. Я так старался! Но когда я сдавал свою картину воспитателям, они изменились в лицах, и улыбки у них спали. А так ведь они каждой сдаваемой картине умилялись и хвалили сдающего. Меня же воспитатели не похвалили, а стали между собой шушукаться с растерянными лицами и отложили мою картину в сторону. Картины к концу дня были развешаны в детсадовской раздевалке, куда заходят вечером родители. Но моей картины на стенах я не обнаружил, а ведь так хотелось показать её родителям, чтобы хоть они меня похвалили! Меня раздирали необъяснимые чувства досады и удивления. Разгадать загадку этого запавшего в душу случая я смог лишь спустя годы, когда учился уже в школе и узнал о Германии и её флаге. Наверное, тогда в детском саду воспитатели сочли меня маленьким язвительным диссидентом или провокатором! Или германофилом. Но я таковыми не был, естественно.
  
  
  И ещё эпизод из детсадовской жизни. Однажды мы, дети, сидели и рисовали. Каждый, что хочет. Я нарисовал трёхмачтовый парусник с надутыми парусами и флагом на корме. На флаге череп с костями. И подписал название на носу корабля: "ПИРАТ", благо, я умел читать-писать уже в детском саду. Мне самому очень понравился мой рисунок цанговыми карандашами (были раньше такие). Но пришедшие в детский сад большие ребята в красных галстуках (я тогда ещё не знал, что пионеры) взяли у меня мой рисунок и принялись его исправлять. Чёрный флаг был перекрашен фломастером в красный, к мачтам также были пририсованы красные флаги, а название корабля было зачёркнуто и сверху написано новое: "ЛЕНИН". Переделки в моём рисунке мне не понравились, хотя я уже знал про дедушку Ленина (его портрет висел в игровой комнате, он был изображён вместе с Крупской, они сидели на скамейке и улыбались с портрета). Так я был раздосадован, что он, то есть Ленин есть, или был (тогда я ещё не знал выражения, что он был, есть и будет, или, точнее, что он жил, что он жив и что он будет жить). Нет, на самом деле, я понял добрые помыслы пионеров-редакторов моего рисунка, и что они его ТАК любят, но я пока ещё не дорос до такой любви к нему, хотя и знал, что он добрый, этот дедушка Ленин. О практике смены названий кораблей, как то, например, атомного ледокола "Арктика" в "Брежнев" я ещё не знал и потому, что был ещё маленький, и потому, что тот же самый Брежнев был ещё жив и здравствовал, а не болел. К слову, о Брежневе: ведь он тоже Ильич, и я думал в детсадовском возрасте, что он с Лениным братья, ведь Брежнева называли, и я это слышал "дорогой Леонид Ильич", а, значит, любили (я думал, что раз их обоих любят, и они оба Ильичи, то значит, они братья). Но я пока не любил их. Был ещё маленький, и не понимал, за что их можно любить. Так, не успев разгореться, потухла моя любовь к дедушке Ленину. Благодаря пионерам!
  Заметив, что я много рисую, бабушка Тоня посоветовала моим родителям отвести меня в изобразительный кружок в Дом пионеров, благо, он находился на нашей же улице, то есть на Гражданской. Мне были куплены хорошие акварельные краски "Ленинград". Очень много цветов. И я начал писать красками. В ту дошкольную пору мне это нравилось.
  А под пугачёвскую "Арлекину" мы с сестрой всё-таки танцевали вместе. Мы прыгали на полутораспальной, казавшейся нам тогда очень большой, тахте порознь и взявшись за руки. Вот было веселье! Смысла песни мы, естественно, не понимали, но заразительный смех Пугачёвой действовал на нас возбуждающе. Мы прямо бесились с сестрой под этот шедевр отечественной эстрады. Дома было много грампластинок, но нам с Полиной ставили, в основном, эту, хотя были среди прочих и с песнями из "Бременских музыкантов и с песенкой крокодила Гены. Но беситься можно было только под Аллу. Она была поистине королевой нашего репертуара.
  А в холодильник нам с сестрой родителями было запрещено заглядывать. А то однажды Полина залезла и съела варёную курицу (конечно же, не целую, а просто обглодала её) без спросу. Так что яблоки мы ели по выдаче. Лишь только в праздники ваза с фруктами выставлялась на стол. Но, в целом, могу сказать, что яблок в детстве я не доел.
  
  
  В начале семидесятых мой отец ушёл из "Биофизприбора". Мать после декретного отпуска также туда не вернулась. Отец успел поработать преподавателем то ли математики, то ли физики в вечерней школе (где-то и когда-то он успел получить допуск до преподавательской работы). А в середине семидесятых по "наводке" своего старшего брата Александра устроился на работу инженером в проектный институт "Проектпромвентиляция". Эта его работа была удобна тем, что находилась недалеко от Гражданской улицы в Октябрьском районе. По дороге на работу он "закидывал" меня в детский сад "Ёлочка", что находится рядом с Юсуповским дворцом на Мойке (соседний дом). Возвращаясь - забирал, так что ужасных ночёвок в детском саду у меня больше не было.
  Когда моя сестра Полина подросла и у матери окончился декретный отпуск, она, то есть, мама, стала посещать курсы машинописи. Бабушка Тома подарила дорогую немецкую электрическую пишущую машинку "Optima". Мать окончила курсы на "отлично". Сокурсницей матери была Люда Кулик, муж которой ходил в "загранку", то есть плавал за границу старшим помощником капитана на судах морского флота. Мои родители звали его просто Куликом. Так вот, этот Кулик после знакомства с моей матерью стал снабжать её фирменными джинсами, а меня, когда он приходил к нам в гости после рейса, жевательной резинкой и фломастерами. Они с матерью пили дорогие алкогольные напитки (в памяти запечатлелась бутылка коньяка "Napoleon", наверное, она куплена была в "Берёзке"). В гости к чете Куликов мои родители брали и меня. Меня поразило разнообразие и качество заморских игрушек, бывших в куликовском доме. У Куликов был сын Серёжа, не намного старше меня. Мы с ним играли его машинками (мне очень понравились его машинки).
  А также у Куликов была собака колли Эйна и черепаха, которую Эйна охраняла. Познакомившись с "собачниками" Куликами мои родители тоже решили обзавестись собакой. Собакой для детей, то есть для нас с Полиной. Была куплена Майра, породистая королевская пуделиха - щенок чёрной масти. Случилось это событие в 1976 году (мимоходом скажем, что собака проживёт до осени 1990 года, то есть я успею окончить школу и пойти учиться дальше). Гуляли с собакой родители вдоль канала Грибоедова, кормила собаку мать недоеденными супами и объедками со стола, а я избрал пуделя объектом излияния своих "телячьих" (в данном случае собачьих) нежностей. В общем, выросла настоящая королевская пуделиха - красивая, но бестолковая. Одним словом Майра. Однажды с Майрой произошёл такой казус. Когда моя мама гуляла с ней вдоль канала, то Майра просунула голову между решёткой-оградой канала, а обратно - никак: ушные хрящики согнулись, пропуская голову вперёд, и выпрямились, как только голова просунулась вся; в общем, голова застряла! Вот было собачьего визга на весь канал Грибоедова. Душераздирающий визг был слышен далеко, ведь канал Грибоедова тихое место. Собака визжала и дёргалась с застрявшей головой. Матери составило немало труда, чтобы вытащить Майрину голову обратно. Ей пришлось обхватить собачье тело ногами, чтоб как-то утихомирить извивающееся собачье тельце, и большими пальцами обеих рук одновременно надавить собаке на ушные хрящи. Таким образом собака была вызволена из железного плена.
  
  
  Во второй половине семидесятых отец пристроил и маму на работу в "Проектпромвентиляцию" печатать на машинке. Но поскольку машинка была дома, и мать была грамотной, и знала машинописные ГОСТы назубок, и быстро печатала без ошибок, грамматических и гостовских, то ей поручались самые ответственные машинописные работы, состоящие не из одной страницы, а многостраничные. Начальством "Проектпромвентиляции" матери было позволено сидеть дома и печатать, а отец приносил ей рукописи-задания на дом, что было удобно матери: можно днём сходить в магазины, когда в них нет очередей, а не в вечернее время, когда полно народу, возвращающегося с работы, можно варить супы и одновременно печатать. Мать печатала и в выходные дни, лишь бы работа была выполнена в срок (отец отнесёт выполненное сам). Поработав ночью, могла поспать днём. Поскольку по выходным днём она либо работала, либо спала, то отцу нечего было делать, и он брал меня с собой на Набережную. Сидящим днём по выходным дома я его не помню.
  Но в кино, кроме бабушки Тони, меня водили и родители. А в цирк на Олега Попова в клетчатой кепке типа шахматной доски и петухом мы ходили втроём: папа, мама, я. Но в кино, всё-таки, ходил со мной кто-то один из родителей. Первым фильмом, который я увидел не по маленькому телевизору, тогда ещё чёрно-белому, а на большом экране, был фильм "В бой идут одни старики", снятый к 30-летию Победы в 1975 году. Он был также чёрно-белый, но запомнился: ведь экран был такой огромный! А потом я смотрел "Синюю птицу", "Рики-Тики-Тави", "Мимино" и другие. Смысла фильмов я не понимал, но цветное кино мне нравилось. Что с родителями, что с бабушкой Тоней, мы ходили в кино в ДК имени Володарского - самый близкий, что от Набережной, что от Гражданской, кинотеатр.В его фойе были замечательные рыбки в аквариумах (в детском саду также были рыбки, но в ДК - лучше).
  В общем, со стороны всем могло показаться, что у нас нормальная семья. И ей помогали родственники, лишь бы Валера не развёлся с Элей.
  
  
  И теперь про тётю Милу. В период моего детства она жила на Набережной в отдельной комнате, бабушка Тоня в соседней. Когда-то это была одна комната, но теперь она была поделена стеной на две. Тёте Миле Бог не дал детей. Она каждый год каталась со мной по Неве на речном трамвайчике до Смольного и обратно, а иногда мы плавали на нём в ЦПКиО и гуляли там, благо, трамвайчики отправлялись от Набережной.
  А тётя Надина в это время не жила на Набережной. Она оставалась прописанной там по броне, а сама жила и работала на Севере - в Мурманской области в городе Апатиты. У неё родились две дочери, мои кузины Анка (звали её так, как чапаевскую Анку-пулемётчицу), 1969 года рождения, и Настя, 1971 года, то есть моя ровесница.
  Летом 1978 года тётя Надина оплатила поездку бабушки Тони с Настей и мной на Чёрное море в Евпаторию в Крым. Меня взяли заодно. Там я научился плавать. А жили мы в частном секторе. Возможно, что дядя Саша также скинулся на эту поездку своей матери на юг с внуками.
  Школа
  В 1978 году я пошёл в школу. Поскольку я уже умел читать, то поступил я не в обычную школу, а с углублённым изучением английского языка со второго по десятый классы. Это школа Љ232: угол Плеханова (ныне Казанская) и Гривцова. Чтобы поступить в эту школу, необходимо было пройти собеседование, похожее на настоящий экзамен: я должен был прочитать отрывок из детской книги про каких-то пингвинов. Я прочитал и был зачислен. Родители радовались за меня, ведь окончание мной этой школы сулило мне радужные перспективы, так как я бы был и по английскому силён, и по другим школьным предметам, ведь весь преподавательский состав школы был на уровне (ныне это гимназия Љ2). Родители поверили в моё большое будущее, что я без проблем смогу поступить в престижный вуз и выучусь на престижную профессию. Какую, пока родители не загадывали.
  Но учиться в этой спецшколе мне суждено не было. В ноябре 1978 года нашу семью поставили в известность, что наш дом Љ6 на Гражданской расселяется и идёт на капитальный ремонт. Я помню, как родители на кухне обсуждали достоинства новых строящихся тогда домов типа "корабль" и рассматривали варианты, куда выбрать переехать в новый дом: на север или на юг города. Был выбран вариант на Юго-западе в доме Љ105 корпус 2 на проспекте Стачек, что всего в двух остановках от метро "Автово" на всех видах транспорта (остановка "ДК "Кировец").
  Но чтобы нам дали в этом доме трёхкомнатную квартиру, необходимо было ещё вот что: выписаться отцу с Набережной и прописаться к своим жене и детям на Гражданскую, а то матери бы одной с детьми не дали бы "трёшку". Отцу эта необходимость была не по душе, так как в душе он уже уповал на развод с опостылевшей ему женой, моей матерью, не сейчас, а когда дети, то есть мы с сестрой, уже вырастим. Поначалу он было взбрыкнулся, типа: "Не хочу выписываться с Набережной", лелея мечту вернуться со временем от жены назад в свои пенаты, но его урезонил-пристыдил старший брат (дядя Саша):
   - У тебя же жена, дети. Подумай о них. Хотя бы о детях. Не делай глупостей и выписывайся.
  И отец выписался. И в декабре наша семья переехала на Стачек. В декабре я не переехал вместе со всей семьёй, а остался до конца декабря у бабушки Тони, чтобы окончить вторую учебную четверть. Она меня водила в школу и забирала оттуда каждый день несколько недель. По вечерам она и тётя Мила читали мне "Робинзона Крузо". А 1 января 1979 года бабушка Тоня отвезла меня на проспект Стачек.
  Дом Љ105 "обслуживала" школа Љ261. Она находилась в соседнем дворе - была видна из окон квартиры, так что мать наблюдала в окне кухни, как я иду в школу и возвращаюсь из неё. Смотря в окно она вечно курила. Курила в открытое окно. Она демонстративно стояла перед окном (С улицы видна была только её голова, потому что в "кораблях" окна на кухне расположены очень высоко) и поджидала меня.
  И меня однажды выругали-отчитали (делал это отец) за то, что в первом классе я однажды свернул с дороги домой и зашёл к однокласснику Вове Трубникову и, отобедав у него, остался в гостях играть. Пока меня не было дома, мать всё стояла и стояла у окна. Всё курила и курила. А меня всё нет! Вот за это мне и попало. Нет, меня ремнём не выпороли, типа, не тот случай, и вообще, я уже большой, и всё и так пойму без ремня (пороли только в детсадовском возрасте, и то редко). Но я запомнил родительское учение, что нельзя ходить к одноклассникам в гости без предварительного предупреждения родителей об этом, и чтоб не ставить родителей одноклассников в неловкое положение, в котором они, возможно, нехотя будут кормить меня обедами.
  Будучи в первом классе, я посмотрел кино "Мама". Меня оно поразило. Вот они, оказывается, какие бывают мамы, добрые, нежные и ласковые, не то, что у меня, подумал я. Злая - не то слово, но недобрая - это точно. И не улыбается никогда. Произошло некоторое осмысление слова "мама" и какой она должна быть. Теперь я понял, что моя мама какая-то не такая. Но родителей не выбирают. Но этого философского выражения я пока что не знал.
  Также в 1979 году я посмотрел в кино эпохальную "Женщину, которая поёт" в ДК Связи (работников связи) после очередного визита с отцом к бабушке Тоне. ДК Связи так же как и ДК имени Володарского - мои любимые кинотеатры. В обоих аквариумы с рыбками в фойе.
  А ещё начиная с 1978 года у нас звучала легендарная пластинка "По волнам моей памяти". Так что можно сказать, что я рос и не отставал от жизни.
  Весной 1979 года в каникулы я с бабушкой Тоней летал к тёте Надине на Север в Апатиты. Летать мне не понравилось по сравнению с поездами. Сижу я на кухне у тёти Надины за столом вместе с Анкой и Настей, её детьми. И бабушка Тоня сидит. А тётя Надина всё вертится, нас обслуживает. И я решил заполнить молчаливую паузу анекдотом про "Пушок и лопушок", желая развеселить кузин (мне он уже казался смешным). Я его рассказал, также, как и студент, со взмахом руки и указательным пальцем вперёд. Сёстры не поняли. И тогда я начал им объяснять объяснение про волосы на ... . С самым серьёзным видом. И когда тётя Надина прислушалась и услышала моё объяснение про волосы, она была в шоке.
  - Что это такое?! Ты что рассказываешь? С ума сошёл! Выйди вон из-за стола!
  И только после её возгласа возмущения я понял, что ошибся в компании. Что это анекдот не для девочек, тёть и бабушек.
  
  
  19 апреля 1979 года мне исполнилось 8 лет. И на день рождения ко мне пришла моя одноклассница Нонна Меньшикова. Моей сестры Полины не было. Она была в Бернгардовке. Из взрослых на мой день рождения пришла только тётя Мила. И подарила мне немецкую железную дорогу (ГДР). И мы с Нонной играли в железную дорогу на полу в комнате почти без мебели. Мне потом это будет часто сниться, как мы с ней играем. Когда я вырасту, будет сниться.
  
  
  В 1979 году после первого класса на летние каникулы я был взят бабушкой Тоней с собой в Белоруссию к её родне. Дело в том, что её мать, то есть моя прабабушка Матрёша, была родом с Белоруссии (хотя и была русской). Из деревни под Полоцком. К родне погостить-провести лето кроме меня с бабушкой Тоней поехала Настя, моя кузина. Тётя Надина с дядей Сашей оплатили эту поездку.
  
  
  Буква класса, в котором я учился, была "г". Слишком много домов понастроили на Юго-западе, а школ маловато. Поэтому когда я пошёл учиться в третий класс в 1980 году, то пошёл учиться не утром, а днём, то есть во вторую смену. А моя сестра пошла учиться в первый "е" класс. Хотя моя мать в это время и сидела дома, но всё равно, ей это было не удобно, что дети ходят в разные смены. Но что поделаешь - приходилось терпеть. Ей.
  
  
  После переезда на Стачек отцу стало не удобно ездить на работу в "Проектпромвентиляцию", и он благодаря опять-таки дяде Саше нашёл себе новую работу в 1979 году: институт "ВИТР" на Васильевском острове. Этот институт относился к Министерству геологии. Мать, уйдя из "Проектпромвентиляции" вместе с отцом, какое-то время проработала почтальоном-разносчицей газет и писем по домам. А в те годы ох как много бумаги выписывали подписчики! Как только отец прижился в ВИТРе, он перетянул туда и мать, и она продолжила сидя дома печатать многостраничные работы: отчёты, доклады, материалы, идущие в печать, письма в ЦК и прочие самые ответственные работы. Пишущая машинка была поставлена в моей комнате (в которой я спал), и долгими школьными годами я теперь засыпал под стук "Оптимы" и гул её электромоторчика.
  
  
  По помойкам, льду на заливе, крышам гаражей и собственного дома и на кладбище кораблей я ходил, хотя знал, что лучше родителям не знать об этом, ведь о крышах домов и кладбище кораблей они меня предупреждали, что это опасно. Слава Богу, ничего не случилось! (Со мной.) А на велосипеде я тоже любил ездить далеко вопреки родительскому запрету. И однажды заблудился, выехал на оживлённую Краснопутиловскую улицу и чуть не попал под машину, так, что водитель выскочил из неё и обругал меня.
  
  
  Перед третьим классом летом 1980 года я впервые поехал в пионерский лагерь. Находился он под Васкелово в Ленинградской области. А назывался он "Юный геолог". Именно в пионерском лагере я впервые узнал-услышал матерные слова. От сверстников, так как отряды были по возрастам. Между ребятами как устное народное творчество ходила газета в стихах с непечатным названием и матом к каждом стихе. Мне эта устная газета так понравилась, что я решил её перенести на бумагу. И чтобы выучить. Был написан черновик, а потом я решил переписать газету начисто. Черновик для заучивания я оставил себе, а чистовик подарил ко дню рождения своей кузине Анке, бывшей в лагере, только в другом отряде для ребят постарше. Так вот, именно в Анкином отряде газету и "замели" пионервожатые, когда ребята читали вслух непристойную газету и смеялись, чем и привлекли внимание вожатых. А тут, как на зло, в этот день приехала моя мама, чтобы навестить меня, а заодно и поздравить Анку. В общем, газета была предъявлена пионервожатым моей матери, которая чрезвычайно удивилась. Такого от меня она не ожидала. Ведь дома у нас в семье родители не матерились. Мать меня не ругала: была немая сцена! И я понял, что это - нехорошие слова.
  В пионерском лагере мне понравилось. И московскую Олимпиаду-80 я смотрел в пионерском лагере. А закрытие её с улетающим в небо на шариках олимпийским мишкой я смотрел уже дома на Стачек. По цветному как и в пионерском лагере телевизору. Ещё в начале 1980 года мы обзавелись им. Благодаря Майре. Она оказалась не просто породистой сукой, но и лучшей среди пуделих на городской выставке собак, и получила большую золотую медаль, так что за её щенками к нам приезжали аж из Германии. Так вот, на деньги вырученные от продажи щенков и был куплен цветной телевизор. Как только телевизор был куплен и включён, то по нему показывали красочный фильм "Труффальдино из Бергамо". А был наш телевизор марки "Садко". Отец сказал, что "Радугу" он покупать не хочет, так как о ней ходит дурная слава, что она пожароопасна, а "Рубин" был в дефиците.
  
  
  1980 год - год смерти Высоцкого и Джо Дассена. Оба умерли в дни московской Олимпиады. Но в этом году умер ещё один человек: бабушка Тома (сестра бабушки Лизы). Я потерял самого нежного и ласкового человека. Только она, когда навещала нашу семью, гладила меня по головке, прижимая себе к груди, и целовала меня. Но навещала она нас не часто, как и мы её. Это была первая потеря близкого мне человека. Так я узнал про смерть. Я плакал.
  
  
  Осенью 1980 года в день рождения Комсомола 29 октября я был принят в пионеры. Тех, кто хорошо учился и был хорошего поведения, принимали в третьем классе, а остальных в четвёртом. Я был принят в третьем! А принимали первую партию в пионеры не где-нибудь, а на самой "Авроре"!
  
  
  В 1981 году в Белоруссию мы поехали целым табором: бабушка Тоня, тётя Надина с дочерьми Анкой и Настей, моими кузинами, и я. Будучи в командировке в Даугавпилсе в Латвии отец заезжал к нам в Белоруссию на сбор вишни. Мы с ним ездили в Полоцк и я купался там в Двине. Тогда в Белоруссии я в первый и последний раз в жизни наелся вишни досыта. Отец однажды собирая вишню сидя на дереве съел одну ягоду, не заметив, что на ягоде сидит оса. Так она его укусила в верхнюю губу так, что губа стала пухлой-раздутой как у негра (негров из "BONEY M" я уже знал и любил слушать). Будучи в Белоруссии я с дальними родственниками пас целый день коров в день, когда была их смена пасти колхозное стадо. Также я ездил на комбайне "Нива".
  * * * (Звёздочки Љ1)
  1981 год. Во втором классе на уроке физкультуры мою сестру Полину приметил тренер по спортивной гимнастике и порекомендовал моим родителям отдать её в спортивную секцию. Родители послушались его, и мать стала возить второклашку-дочь на трамвае за 8 остановок на гимнастику.
  Когда сестра училась во втором, я уже учился в четвёртом, а с четвёртого класса в обычной школе Љ261 начался предмет "иностранный язык". В те годы школу не выбирали, а ходили в ближайшую. Так вот, считалось, что не повезло, если таковая оказывалась не английской, а французской или немецкой (в смысле: иностранный язык в ней преподавался тот или иной соответственно). Мне не повезло - моя новая школа была французской. И в четвёртом классе я начал изучение французского языка.
  
  
  Работая в ВИТРе, мать ездила в институт только за зарплатой, а так отец продолжал приносить рукописи на дом. Однажды отец достал откуда-то машинописный текст стихотворного сборника "Нерв" Высоцкого, и мать занялась самиздатом: перепечатывала его на "Оптиме" в пяти экземплярах через копирку.
  Кулик продолжал нас навещать. С дорогим заморским алкоголем и "Marlboro". Однажды он привёз из "загранки" "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына. Контрабандой. Родственники-Павловы встали в очередь, прочесть это произведение. Сам я не читал его, поскольку был ещё маленьким, но помню, как носились с этим "Архипелагом" мои родители. Насколько я знаю, дядя Саша, убеждённый коммунист, был особенно потрясён прочитанным. Это тот дядя Саша, который будучи молодым, ездил с женой Люсей в Москву на похороны Сталина и давился там в 1953 году.
  Кулика на контрабанде всё-таки поймали, наконец. Сняли с пароходов на берег, но из партии вроде бы его не вытурили (типа, все возили), а только пожурили. На берегу ему предложили работать директором бани. К себе на работу, не знаю только кем, он звал и мою мать. Но она отказалась. Осталась в ВИТРе. С ВИТРом я ходил по праздникам на все демонстрации. ВИТРовский мамин начальник Юрий Тимофеевич Морозов, чья дочь вышла замуж за финна и жила в Финляндии, привозил оттуда и дарил моей матери финский кофе "Мокка". За хорошую работу. Так что кофе у нас в доме всегда был хороший. Моя мать - "кофейник", то есть сторонница кофе, я же вырос "чайником" - любителем чая.
  
  
  Летом 81 и 82 года я снова ездил в пионерлагерь "Юный геолог". В лагере мы не сидели без дела. Там была секция бальных танцев, в которую ходили всем отрядом. После отсева, произведённого ведущим секции, осталось несколько танцевальных пар, которые должны были принимать участие в бальном конкурсе. В одну из смен в пару мне поставили девочку, которая занималась бальными танцами всерьёз. И с ней наша пара заняла I место в лагере среди всех отрядов. Нам вручили грамоту. Забегая вперёд, скажу, что последний раз я ездил этот лагерь в 1985 году в возрасте четырнадцати лет после седьмого класса. В лагере была строгая дисциплина, и за территорию лагеря выходить категорически воспрещалось. На каждом выходе из лагеря, будь то главные ворота или калитки, выставлялись посты из дежурившего по лагерю отряда. Всем особенно нравилось попасть в ночную смену на главные ворота. Там круглосуточно горел костёр, в котором мы пекли картошку, кидая её на угли, а также обугливали чёрный хлеб. Нам такая еда очень нравилась, хотя в столовой нас и так кормили отменно. Чтобы выходить из лагеря, необходимо было знать пароль, так что даже пионервожатые, не знавшие пароля, не могли покинуть пределы лагеря, а пароль менялся каждый день и сообщался кому нужно на утренней линейке, куда отряды выходили с красными знамёнами, хранившимися в пионерской комнате лагеря. Марш отрядов на линейке сопровождался барабанным боем (был целый отряд барабанщиков), а красный флаг на мачте посреди площадки, где проходили линейки, поднимался под звуки целого оркестра, состоящего из ребят-пионеров. Так вот, никто не любил попадать на вахту у красного флага, развевающегося целый день над лагерем, в дни дежурства отряда. За нарушение запрета покидать лагерь без сопровождения вожатых или с родителями провинившихся из лагеря выгоняли. Директор Евгений Владимирович Кожара был принципиально неумолим. Так вот, когда я был в лагере последний раз, я решил вместе ещё с двумя ребятами перелезть через лагерную ограду и сходить искупаться на озеро. Дело в том, что погода стояла солнечно-безоблачная, жаркая, а нас и не думали повести купаться (отрядами мы редко выбирались купаться, а чаще купались, когда приезжали родители и прочие родственники). Две трети срока моей последней лагерной смены (обычно я ездил в пионерский лагерь сразу на две смены) уже прошли, и мне было уже всё равно, что меня выгонят из лагеря, если засекут. В лагере нас хватились быстро, потому что лагерь был такой. В тот же день я был выгнан из лагеря. Кожара был упрям и не внимал просьбам моих родителей оставить меня до конца смены. По правде говоря, я уже был большой (целых 14 лет!), и мне в лагере уже было скучновато, поэтому я так легко пошёл на нарушение запрета покидать территорию лагеря. Это же романтика, искупаться без разрешения и быть выгнанным! Конец лета я провёл у бабушки Лизы в Бернгардовке, где находилась моя сестра. Кстати, моя сестра также посещала "Юный геолог". Она была в отряде барабанщиков. А однажды в это последнее моё лагерное лето кто-то плохо отозвался о моей сестре, и я со вдруг охватившим меня братским чувством накинулся с кулаками на плохо отозвавшегося. Об этом случае, какие мы хорошие брат и сестра, говорил весь лагерь. Мне было приятно от мысли, что этот слух дошёл и до моей сестры, и что я таким образом "поднялся" в её глазах, а то ведь я начал уже давно страдать комплексом вины перед сестрой за своё поведение в раннем возрасте.
  * * * (Звёздочки Љ2)
  В 1982 году сестра должна была пойти в третий класс, как и я когда-то, во вторую смену. Но это помешало бы ей посещать занятия в секции по спортивной гимнастике. (Сестра в третий, я - в пятый класс) И тогда отец пошёл в РОНО (районный отдел народного образования). Там он говорил примерно следующее: "Моей дочери необходимо перейти в другую школу, чтобы не бросать гимнастику. Но переводить следует моих обоих детей, потому что плохо, если они будут ходить в разные школы. И новая школа должна быть французской, так как мой сын уже начал изучение французского языка в четвёртом классе. И пусть новая школа будет не только французской, но и десятилеткой, а то 261-ая всего лишь восьмилетка, и если моих детей перевести сейчас во французскую, но восьмилетнюю, то через несколько лет им снова придётся переходить, чтобы перейти в девятый класс. Не слишком ли много будет переходов из одной школы в другую? Давайте их уменьшим, эти переходы, и определим их сейчас в десятилетку".
  Ближайшей французской десятилеткой, до которой было бы удобно добираться на трамвае (целых шесть остановок на любом трамвае, а трамваев по утрам ходило много), оказалась средняя школа Љ479 на улице Новостроек, что рядом с Автовской. В неё-то мы сестрой и перешли. Я в пятый, а она в третий классы. Случилось это в 1982 году. Трамваи ходили двухвагонные. И мы с сестрой, выйдя из дома вместе, садились в разные вагоны трамвая, как будто мы вовсе и не брат и сестра (случай в пионерском лагере ещё не состоялся, но даже и после него по привычке мы ездили в разных вагонах). И в школе мы стеснялись друг друга, что мы есть брат и сестра.
  На уроке французского языка класс делился на две группы. У каждой группы свой преподаватель. В одну группу были собраны те, кто хорошо учится, а в другую - те, кто плохо. В первой группе места для меня не нашлось, и меня "прописали" с двоечниками-троечниками. В этой группе занятия трудно было назвать уроком и фактически язык не изучался, а "проходился". Годами я учился в этой группе, а так и не выучился элементарному: склонять-спрягать, даже глаголы "быть" и "иметь" годами вызывали у меня трудности, и словарный запас также почти не пополнялся. Вот в такой бестолковой группе я учился с пятого по девятый классы (почему не десятый - чуть позже).
  В пятом классе в школе начался новый предмет, ботаника. Учительница Варвара (отчество забыл), очень строгая, любившая покричать-поругать, влепила мне кол в дневник. Такой большой, красный. Я сейчас даже не помню за что. И моя Мать сразу прибежала в школу разбираться, хотя её никто не вызывал. Это был первый и последний кол в моей жизни. Двойки тоже мне ставили очень редко. Так что, родители, проверяя регулярно мой дневник, оставались довольными. Через год-два, когда Варвара вела у нас уже зоологию, я, боящийся её, и родителей, срисовал цветными карандашами в тетрадь окуня и пчелу, чтобы её задобрить, да так хорошо, что Варвара подумала сначала, что я вырезал их из учебника. Она принялась меня ругать, но когда узнала, что я их рисовал, а не портил учебник, то её гнев сменился на милость. И я попал в её любимчики за своё старание. Но я не был прилежным по её предметам! Я просто хотел её задобрить, чтобы она изменила отношение ко мне. Что и вышло.
  Острова
  У дяди Саши (папиного брата) и его жены тёти Люси было двое сыновей: старший Игорь и младший Сергей. Но поскольку дядя Саша намного старше моего отца, то в период моего детства они оба уже были взрослыми. Игорь носил бороду, и в детстве, когда я с отцом приходил в гости к Игорю и его жене Тане Павловым, то я его называл "дядя Игорь". Так вот, оба сына дяди Саши также окончили Горный институт и остались в нём учиться-работать и дальше. Возможно, что в аспирантуре, но таких подробностей я, как тогда, так и сейчас, не знал и не знаю. У Игоря с Таней был сын Витя, на пару лет младше меня. Так вот, этого Витю я воспринимал как брата, хотя двоюродным братом на самом деле мне приходился его отец Игорь. Но какой же он мне брат, этот Игорь, когда он уже с бородой? - настоящий дядя!
  И был у дяди Саши с тётей Люсей в Кузнечном (последняя станция Приозерского направления на электричках, аж 13-ая зона!) сельский домик с двумя комнатами. Он купил этот домик по цене дров по дешёвке, поскольку дом в перспективе предназначался под снос под застройку новым многоквартирным домом. Но этот домик годами не сносили - пускай стоит до времён, когда начнётся стройка.
  В 1982 году летом перед или после пионерского лагеря я месяц провёл на этой "даче" с бабушкой Тоней и моей кузиной Настей (дочерью тёти Надины). Одновременно на "даче" в другой комнате жили Витя со своей бабушкой, матерью тёти Тани. С Витей и Настей мы вместе играли. С Витей мы вместе плели из разноцветной тонкой проволоки индейцев.
  А в Берёзовом, что всего в нескольких километрах от Кузнечного, был домик у друга (а может быть, и не просто друга) тёти Милы Алексея. Берёзово находится на самом берегу Ладожского озера на самой границе с Карелией. У этого Алексея было хобби - изготавливать катера из эпоксидной смолы с деревянными переборками, то есть шпангоутом. Его катера были обтекаемой формы и слыли в округе Берёзова самыми лучшими и быстрыми (если поставить мощный мотор "Вихрь"). В Берёзовом можно было взять и лодку напрокат.
  Так вот, имея такую "базу", клан Павловых любил ежегодно во второй половине лета, когда у дяди Саши в Горном начинались каникулы, выезжать "на острова", благо, Ладога в этой северо-западной части шхерная, то есть навалом мелких островов вблизи от берега и друг от друга. Эти острова считаются уже карельскими, то есть относятся они уже к Карелии. Практика выезжать "на острова" сложилась в конце шестидесятых после поездки дяди Саши с семьёй в Индию, после которой он и приобрёл и домик в Кузнечном и автомобиль "Волгу".
  Палатки, удочки, спиннинги, сачки - всё это добро годами хранилось в Кузнечном, и их становилось с каждым годом всё больше и больше, так что из Ленинграда каждый раз всё это добро не возилось.
  Кроме Павловых на острова приезжали отдохнуть, порыбачить, пособирать грибы-ягоды также друзья дяди Саши, Игоря, Серёжи и прочие люди. До моего рождения на островах бывали и мои родители. Но после того, как я родился, мои родители как-то перестали туда ездить. Семья моего отца, то есть папа, мама и я с сестрой, стояла как бы особняком в большом клане Павловых.
  Только после пятого класса летом 1983 года я впервые поехал на острова. Палаток было много, и мне выделили отдельную с Витей палатку. Многие взрослые приезжали на острова не на весь срок стояния лагерем, а только на неделю-десяток дней или на выходные; только дядя Саша, его внук Витя и его племянник, то есть я, пребывали на острове целый срок. Излюбленным местом стоянки лагерем был крошечный островок Вахасари площадью в футбольное поле, не больше, на котором есть ярко выраженные берёзовая часть, и в которой растут подберёзовики, осиновая, и в ней - подосиновики и хвойная с белыми грибами. Классический случай! И неправда, что грибы можно сглазить: что они не будут больше подрастать, если их заметить маленькими. Проверено на практике - грибы растут. И собирались грибы как морковка с огорода, то есть их искать было не надо. Только грибы лучше морковки, так как на одном и том же месте успевалось сниматься несколько смен грибов. За грибами и ягодами ездили и на соседние, не занятые никем острова, в том числе на необъятный остров Кильполу и на материковый берег в районе шхер. На занятый кем-либо другим остров высаживаться было не принято.
  Вокруг острова полно было рыбы. Остров образовывал лагуну с мелководьем и скалой над ним. Так мы с Витей любили в этом месте со скалы закидывать спиннинг на точность. В полдень, когда рыба спала в лагуне, а не клевала, необходимо было метнуть блесну так, чтобы она плюхнулась прямо перед носом какой-либо рыбины, благо, видимость дна и всех обитателей лагуны была как на ладони отменная. Только всплеск перед самым носом рыбы заставлял её проснуться и схватить блесну.
  Был такой период, когда на острове остались только мужчины. Дядя Саша, Серёжа, Игорь, друзья Игоря и я. Алексей, живший в Берёзово, также был постоянным гостем на ежевечерних пьянках на острове: он перевозил всех на своём катере на остров. Игорь, бывший к тому времени секретарём парткома Горного (как секретарю ему пришлось расстаться с роскошной бородой, которая ему очень шла), и его компания друзей в отсутствие женщин ТАК матерились, как я до этого никогда не слышал. И в таком количества, и в таком словесном качестве отборного мата. Пустых бутылок после этой весёлой компании выросла целая гора.
  Огонь мы поддерживали только для того, чтобы он веселил глаз. А так на остров были переправлены газовые баллоны и плитка. Даже раскладушки, чтобы спать-загорать, были перевезены на остров. Также с берега были привезены длинные доски, и из них были сколочены длинный стол на всех с двумя длинными скамьями вдоль стола. Над столом и кухней на жердях был растянут брезент от солнца и дождя. За этим столом проходили роскошные пиры из рыбных блюд, а также грибных. Рыбы было столько, что окуней, костлявых, не ели, а использовали только для навара ухи из щук. Щук ели, а мелкую рыбёшку либо вялили на растянутых между деревьями верёвках, либо отдавали коту Биму, которого также постоянно брали на острова. Гирлянды из сушившихся грибов, только белых, а их было достаточно, также повсюду свисали на нитках. На костре также коптили рыбу.
  На острове у каждого был электрический фонарик, чтобы ходить по ночам в туалет по протоптанной тропинке подальше. А также был приёмник "Gründig", который привёз дядя Саша ещё из Индии. Добротный, мощный приёмник на батарейках играл целыми днями и до глубокой ночи. По нему кроме "Маяка" слушались и "голоса". Я был уже подростком, и мне были интересны "Голос Америки", "Свобода" и "Би-би-си", особенно ночные эфиры. Из живности на островах водились змеи и мыши. Кот Бим охотился на мышей. Днём, когда не было клёва, мы с Витей играли в карты, а вечерами до поздней ночи островитяне рубились в козла при свете самодельных керосинок. А делали мы керосинки из консервных банок. Проигравшие лазили под столом, по которому победители с улюлюканьем стучали кулаками.
  На остров я взял купленных дядей Сашей в командировке в Донецке двести солдатиков: ковбоев, индейцев, пиратов и викингов, наборы разных цветов. Мы с Витей расставляли их на скалы.
  Как культурные отдыхающие, стекло с острова мы забирали на материк обратно, а консервные банки закапывали. А также по традиции, покидая остров в конце лета, мы оставляли на острове спички и соль. Для чего - понятно. На скале у самой воды была сделана надпись белой краской "83г." рядом с надписью "73г." Писали все вместе. Я написал точку в этой надписи. И покидая остров, я пустил в свободное плавание по Ладоге самодельный парусник из пенопласта, написав на носу корабля гордое название "Андропов" (тогда он был ещё живой и правил), которого я уважал, поскольку его уважали мои родственники (а может, они его просто боялись?, но в любом случае, к "андроповской" водке они относились с уважением).
  А в 1984 году на остров (повезло, Вахасари снова был не занят) была взята мной Майра. Когда все прыгали со скалы в воду, Майра разлаялась на скале, подпрыгивая, и скатилась на спине в озеро. Всем было весело и смешно. А в другой раз дядя Саша взял Майру в лодку, когда поехал рыбачить. Так вот, когда он, рыбак, случайно выпал из лодки за борт, то Ладога снова огласилась на всю округу собачьим лаем. Вот было веселья! Он, отягощённый высокими резиновыми сапогами, пытается забраться в лодку, наклоняя её борт, а собака, задрав голову, прыгает и надрывается от лая. Смешно!
  Мне самому очень нравилось сидеть за рулём катера и поворачивать на воде - иногда Алексей и Серёжа доверяли управлять их катерами. Сезон-84 отмечен тем, что Игорь купил небольшой самодельный катерок с квадратным носом, на котором удобно было стоять и забрасывать спиннинг. Забрасывал Серёжа, а я медленно грёб вдоль камышей. Так мы ловили щук.
  * * * (Звёздочки Љ3)
  В 1985 году в первой половине лета перед последним своим заездом в пионерский лагерь я успел прокатиться в круизе по Волге-матушке. От Куйбышева (ныне снова Самара) и до Астрахани, а потом ещё и по Дону до Ростова. Путёвку отец брал через профсоюз, и поэтому она была недорогая. А дети в круизной группе были сплошь перешедшие в восьмой и десятый классы. Вот такая специальная группа. До Куйбышева мы добирались на поезде и уже в нём стали резаться в дурака. Проигравший должен был выпить поллитровую бутылку железнодорожной воды, набираемой у проводников аж в соседнем вагоне (в нашем вагоне почему-то её не было). А в каюте теплохода "Киргизия" мы продолжили играть, теперь на поцелуи. В группе были мальчики и девочки, и проигравшие пары стеснялись целоваться в открытую при всех (мальчики с мальчиками не целовались). А как проверить, поцеловалась ли пара или нет? Выход был найден: красили губы помадой (у некоторых старших девочек она уже была), и на лицах оставались следы. А потом всем целоваться так понравилось, что играть в дурака показалось слишком долго. В смысле: ждать слишком долго этих самых поцелуев. И был найден выход: просто раздавать карты всем, и кому выпадут тузы, те между собой целуются. Красный туз с красным, а чёрный с чёрным, причём чёрные тузы целовались в щёки, а красные - в губы. И это уже перестало быть наказанием (это вам не "Принц Флоризель" с клубом самоубийц), а было радостным наслаждением. Я купался в Волге-матушке и в тихом Доне.
  * * * (Звёздочки Љ4)
  А ещё за первую половинку 80-х я успел второй раз побывать в Апатитах у тёти Надины (Ездили папа, я и Полина), съездить с бабушкой Тоней в Москву (останавливались у её племянника Бориса Павлова, сына её младшего брата Павла; запомнились Ленин в мавзолей и длиннющая очередь к нему), съездить с бабушкой Тоней в Киев (купался в Днепре) и Одессу (которой я не видел: всё пляж да пляж, всё море и море).
  В Киеве мы с бабушкой Тоней остановились пожить-погостить у бывшего коллеги по работе тёти Милы. Он был пожилой пенсионер. В его квартире было столько тараканов, как в мультфильме "Федорино горе" и в фильмах ужасов (но я тогда ещё не видел таких фильмов). Так вот, полчища тараканов меня поразили. Ужас. Тараканы, кругом тараканы! Даже в холодильнике! А ещё у этого пенсионера была какая-то необычная для меня внешность. Так вот, я без ложной скромности спросил хозяина этой тараканьей квартиры:
  - Вы еврей?
  Что он мне ответил, я не помню, возможно, потому, что он уклонился от ответа, не посчитав нужным отвечать мне. Но по возвращении из Киева тётей Милой мне был сделан выговор, что так нельзя спрашивать людей, а то можно их обидеть. Я её не понял тогда. И до сих пор не понимаю, что же плохого было в моём вопросе. Я ведь вовсе не хотел его обидеть, а поинтересовался просто потому, что было интересно. А то в школе, где я учился, слово "еврей" было среди учеников типа обзывательства. И меня просто интересовало, живой был такой интерес, как же они выглядят кроме учителя физики Юрия Семёновича Куперштейна, эти евреи. Его-то я знал. Но хотелось иметь более широкое представление по "еврейскому вопросу"
  А в 1985 году летом перед последней лагерной сменой я ездил отдыхать с тётей Милой на Финский залив в Репино. Жили мы в доме отдыха.
  * * * (Звёздочки Љ5)
  В 1986 году бабушка Лиза развелась с Юрием Ивановичем. Он требовал, чтобы она прописала его в своей комнате на "Чернышевской", а она не соглашалась. Годами не соглашалась. Юрий Иванович, квалифицированный рабочий, каждый день пил после окончания рабочей смены и приходил домой в Бернгардовке вечно пьяный. Так вот, в1986 году бабушке Лизе надоело терпеть его пьяные скандалы (а ведь он и тапками швырялся в неё будучи пьяным), и она ушла от него, съехала, так сказать, с Бернгардовки и поселилась на веки вечные на Сапёрном переулке в доме Љ6, что вблизи от метро "Чернышевской". В коммуналке на Сапёрном было пять комнат - коридорная "система". Но об этой квартире подробнее будет рассказано чуть позже.
  * * * (Звёздочки Љ6)
  А теперь снова о школе. Учился я средне. Только по французскому плохо, но учительница-француженка тем, кто учился хорошо по другим предметам и был хорошего поведения на её уроках, и так ставила четвёрки. Программные произведения по литературе я не успевал читать, а "проходил" их по учебнику литературы, чего хватало, чтобы отвечать на уроках литературы на тройку. Или даже вообще не читал учебника, но просто слушал, как отвечают другие ученики. За сочинения я, естественно, также стабильно получал трояки. Возможно, причиной такого моего отношения к литературе была смена преподавателей по этому предмету или их отсутствие. По химии также с преподавателями не везло. И учебника по химии я не открывал. Так что таблица Менделеева для меня тёмный лес. Учебника по физике я также не открывал, так как с физиком нам "повезло". Он был "методист" со своим собственным оригинальным методом преподавания предмета. Физик Куперштейн Ю. С., рассказывая-объясняя очередную тему и пишá (а как ещё сказать - только пишá) на доске, рисовал всё схематично и кратко, и на дом выдавал нам, его ученикам, конспект-схему темы урока, размноженный им на ксероксе (но, по-моему, это ещё был не ксерокс, а как-то по-другому называемый аппарат). Задачки по физике мы также брали не из учебника по физике, а всё из таких же размноженных листков. Причём задачки по физике выдавались классу трёх видов: для троечников, где всего-навсего требовалось подставить значения в формулу и подсчитать, для четвёрочников - посложнее, где надо было немного подумать, и для отличников - настоящие сложные задачи. Распределял учеников класса по группам сам Куперштейн. Меня он определил в группу четвёрочников, и за решённые задачки мне стабильно ставились четвёрки. А по биологии-зоологии я всё-таки учебники открывал. Учительница, а потом другая были строгими, но я выкручивался, получая хорошие оценки за рисунки и схемы в тетрадке. Однажды учительница биологии принялась меня ругать за то, что я якобы вырезал рисунки пчелы и окуня из учебника и вклеил их в тетрадь, вместо того, чтобы нарисовать их самому. Но я прервал её выговор, перебив-заметив, что это я сам нарисовал животных. За это мне, естественно, была поставлена пятёрка. А по математике я не открывал учебник на страницах, где объяснялись новые темы потому, что мой отец сам по вечерам, придя с работы, объяснял мне темы уроков и помогал решать задачки. Да и по физике отец объяснял мне темы, если я почему-либо не допонял "методиста" Куперштейна, и задачки по физике отец также помогал мне додумывать-решать.
  В общем, по серьёзным основным предметам в школе я не научился работать самостоятельно с книгой, что скажется в дальнейшем. А ведь это основная задача школы - научить учиться. Учиться самостоятельно. Географию не упоминаю, потому что это несерьёзный предмет. В общем, я хорошо учился, так и не научившись читать, в смысле: работать с книгой.
  А не ценя книгу как источник знаний, я любил, сидя на уроках, разрисовывать картинки в учебниках. Больше всего доставалось учебникам по биологии-зоологии-анатомии и по литературе. К концу учебного года в них не оставалось ни одного рисунка, будь то какое-либо животное или портрет писателя, которого не коснулась бы моя редакторская рука. Животных я превращал в чудовищ, а к грудным портретам пририсовывал ноги и руки, не ограничиваясь пририсовкой банальных усов, очков и рогов. Учебники в моё школьное детство родителями не покупались, а выдавались в пользование школой на учебный год. Так вот, я каждый год с замиранием сердца и затаив дыхание сдавал свои разрисованные учебники в конце мая. Но я ни разу не попался, и на следующий год, когда мои учебники доставались кому-либо следующему, меня также не вызывали в библиотеку по поводу порчи учебников. Но я их и не портил на самом деле, а "облагораживал", так как мои подрисовки всем одноклассникам очень нравились. Я был королём подрисовок!, благо, фантазия била из меня ключом, и каждый рисунок в учебнике вдохновлял меня его дополнить. Например, академику Павлову, сидящему за столом, я пририсовал на столе бутылку, а в кулачёк - вилку с сосиской.
  Заметив мою тягу к рисованию ещё в дошкольный период, мои родители отдали меня с четвёртого класса, то есть в 1981 году, в детскую художественную школу на проспекте Стачек. Она четырёхлетняя. Обычно в ней учились начиная с пятого класса, но для меня было сделано исключение по просьбе родителей. В группе-классе, где я учился, количественно преобладал женский пол. Девочки-пятиклассницы считали меня маленьким и поэтому прозвали-дразнили меня "октябрёнком". Тогда мне это казалось обидным. На уроках, прежде чем мы садились за мольберты, преподаватель Павел Витальевич Абрамов сам садился за мольберт и , начиная рисовать-писать новое задание с чистого листа, пояснял, что он делает. Слушая его и смотря, как он работает, мы, ученики, должны были уразуметь новую манеру-стиль письма, штриха или мазка или ещё что-то новое. Но я был, откровенно скажу, плохим слушателем и наблюдателем. Мне никак не удавалось уловить тонкости работы мастера-преподавателя, потому что я был невнимательным. Вследствие чего я писал-рисовал посредственно. Даже мне самому собственные работы не нравились. И я не испытывал гордости за выполненное мною задание, и не получал, таким образом, удовлетворения. В задумках-то я, конечно, хотел написать-нарисовать хорошо, но выходило вечно плохо. Особенно в сравнении с чужими работами. Хотя мы с художественной школой и ходили в Эрмитаж, чтобы учиться на примерах великих мастеров, у меня ничего не получалось ни в какой манере письма, ни как Рубенс, ни как Рембрандт. А ведь кисточки у меня были хорошие и всякие, и краски были "Ленинград". Акварельные. В детских художественных школах учат мазку именно акварельными красками, чтобы, научившись писать ими, ученики могли бы пойти учиться дальше в художественные вузы, где их научат письму маслом.
  Во время рисования-письма Павел Витальевич постоянно не сидел с группой, а куда-то выходил из класса-студии. Так вот, в его отсутствие мы не сидели молча. Девочки, например, пели. Например, "Миллион алых роз", только вышедшую тогда песню. А могли начать разговор о политике, внешней или внутренней. Например, обсуждать внутреннюю политику Андропова или очередные помпезные похороны, в том числе грохнувшийся гроб дорогого Леонида Ильича. Мне была интересна эта, нетворческая, составляющая наших "посиделок"-политинформации вокруг натюрмортов. Так что я не комплексовал от своих творческих неудач.
  А посещал я художественную школу трижды в неделю после школы обычной по понедельникам, средам и пятницам. По возвращении с занятий отец помогал мне быстренько с домашними заданиями по матеметике, а потом и по физике. Родители были довольны тем, что у меня нет времени бесцельно шляться по помойкам и крышам гаражей.
  * * * (Звёздочки Љ7)
  По выходным я частенько ездил в гости к бабушке Тоне. Меня к ней родители стали отпускать одного, благо, ходил удобный транспорт. К бабушке я заезжал часто: через выходные, заходя по пути в Юсуповский дворец на Мойке, в котором находилась детская библиотека. По случаю моего прихода бабушка Тоня пекла пироги, а иногда мы с ней ходили по музеям или в кино. Манеж с выставками также был близок от неё.
  Денег на карманные расходы мне не давали, так что я не привык ходить в компании одноклассников в кино, пирожковую или мороженицу. Да и с кем мне ходить? Одноклассники по младшим классам не успевали стать моими приятелями и друзьями, а перейдя из близкой к дому школы в очень дальнюю, я уже и не спрашивал у родителей денег на кино и на мороженое, так как в силу моей отдалённости от места жительства своих новых одноклассников по 479-ой школе я с ними и не договаривался о том, чтобы вечером после школы вместе выйти погулять или сходить в кино.
  Деньги на покупку дополнительных рельсов, стрелок, вагонов к моей железной дороге мне выдавались целенаправленно родителями или бабушкой Тоней. А куплена была немецкая железная дорога мне тётей Милой в подарок на моё восьмилетие, то есть когда я "дорос" до таких игрушек-когда я учился в первом классе. В гостях на этом моём дне рождения была одноклассница Нона Меньшикова. Кроме Нонны и тёти Милы в гостях у нас никого не было. Учась в первом же классе, я приглашался на день рождения уже упоминавшегося Вовы Трубникова. А учась в третьем к однокласснику Гарику Кокурину и к однокласснику сестры Серёже Калинину. У них в гостях меня поразила обстановка их квартир, таких же, как и наша, в домах-"кораблях". Но как же в них было уютно с обставленной мебелью и коврами! А сколько в их домах было игрушек и детских книжек с картинками! Не то, что у меня дома. Коврами наша семья не обзаводилась не только потому, что они были дорогими, а денег у родителей с их профессиями было немного, но и из-за Майры. Она была невоспитанной сукой и терпеть до прогулки с ней не была приучена. Поэтому она гадила прямо в комнатах на линолеум. Её Scheisse с линолеумом вступало в химическую реакцию, и на полу оставались пятна, если вовремя не убиралось это самое Scheisse, например, потому что матери не было дома. Именно её "привилегией" была уборка квартиры за собакой, потому что собака считалась по документам её. Она ведь её и кормила.
  Ещё несколько слов о линолеуме и пятнах от Scheisse на нём. Линолеум на всех полах квартиры на Стачек был светлым, однотонным и некрасивым. Дело в том, что линолеум с рисунком под паркет ёлочкой из квартиры был украден ещё до того, как мы въехали в неё, но после того, как дом был сдан строителями. Унитаз, по-моему, тоже был вынесен из дома. Так вот, чтобы мы всё-таки въехали в квартиру, жилконтора постелила новый линолеум, какой был в наличии, то есть плохой и некому не нужный светлый однотонный. Майрины пятна-кляксы от Scheisse на нём смотрелись как бы своеобразным узором, ведь ликвидировались эти контрастные коричневые следы матерью не каждый день, а по мере их накопления или к приходу редких гостей в наш дом. Мать скребла пятна-следы лезвием бритвы. Только с годами собаку мать приучила ходить в туалет в комнату в удобное для неё время по команде, которую я приводить не буду, потому что она как бы непечатная.
  А гуляли с Майрой в период, когда мы жили на Стачек, отец и я. Но гулять с собакой по расписанию никто не гулял. Зачем? Ведь она уже "сходила" в комнату. А гулять вокруг было где: рядом незастроенные пустыри. Если отец отпускал Майру с поводка, то я этого не делал, так как она на улице меня плохо слушалась, и я боялся, что она не послушает команды "ко мне" и убежит. Так что все кочки на пустыре были моими. Я плёлся-носился за собакой по пустырю, держа её на поводке. Я ходил за Майрой по пустырю и всё время смотрел себе под ноги, лишь бы не вляпаться ногой в Scheisse других собак. Ясно, что такой способ гуляния с собакой мне был не по душе и я особо не рвался её выгуливать. В среднем для Майры было счастьем, если с ней вышли на улицу хотя бы один раз в день. А писалась она часто, потому что она "что-то отстудила" - так выразилась моя мать. Так что приучить собаку "цивилизованно" ходить в туалет не было возможности.
  Но несмотря на всё сказанное мы Майру любили. Ела она с общего стола, для неё ничего специально не варилось, лишь иногда покупались специально для неё дешёвая ливерная колбаса, кости и совсем редко мясо, чтобы она чувствовала себя всё-таки настоящей собакой.
  
  
  Так вот, о коврах поговорили, теперь о мебели. Её в нашей квартире не хватало. Хорошо хоть, что были в "кораблях" стенные шкафы в коридоре и антресоли. Я ещё тогда не понимал, что мебельная "стенка" стоит очень дорого (ею наша семья обзаведётся лишь в году 85-ом, и то в кредит, а называться она будет "Зенит" в честь чемпионства ленинградской команды в чемпионате СССР по футболу в 1984 году). Письменного стола у меня не было. Когда я учился в пятом классе, отцом был куплен старый секретер дизайна 70-х годов. В известной комиссионке на Марата. Матери секретер очень не понравился. Но отец это приобретение считал своей удачей, так как отдельных секретеров без "стенки" (то есть мебельного гарнитура из нескольких шкафов, выстраиваемых вдоль одной стены комнаты) в первой половине 80-х не производилось. Дёшево и сердито-это выражение про мой секретер: дёшев он сам, а сердилась за его покупку мать. А со стульями и диваном для большой комнаты, так называемой "гостиной", своя история. Ими наша семья обзавелась сравнительно рано - в 1979 году летом. Они были красными. Их купила для нас на свои деньги бабушка Тома (сестра бабушки Лизы). Так что можно сказать, что своё восьмилетие в первом классе 19 апреля 1979 года я встречал в пустой почти большой комнате. Только телевизор на тумбочке в углу у окна. И я с Ноной Меньшиковой на полу возимся с моим подарком - железной дорогой. Нонна - хорошая девочка. Была. Наверное, есть и будет. Жаль, что мне не удастся остаться в 261-ой школе после четвёртого класса, а то, ведь, точно бы я в неё влюбился. Не в средних классах, так в старших - это точно.
  А тумбочка под телевизор родителями также не покупалась, а была подарена бабушкой Тоней. Лишь пятирожковая чешская люстра с белыми плафонами вверх приобретение моих родителей ещё в период проживания на Гражданской. Красное кресло в большой комнате появится только году в 83-м, а так фильмы всеми смотрелись сидя на диване или на полу перед диваном.
  В 1980 году, когда Полина окончательно вернулась от бабушки Лизы с Бернгардовки, она стала спать в большой комнате, засыпая под включённый телевизор и сидящими на краю дивана членами семьи.
  В углу между диваном и креслом, там, где появится кресло, стоял немецкий торшер с цилиндрическим широким красным абажуром - первая покупка родителей после их свадьбы.
  Спальней родителей служила смежная с большой комната; таким образом, большая, то есть гостиная, была проходной. В этой спальне годами ничего не менялось. Полутораспальная кровать-тахта без спинок - чей-то подарок на свадьбу родителей (на Гражданской именно на ней мы с Полиной прыгали под "Арлекину"). Кроме тахты в углу спальни стояли трёхстворчатый полированный шкаф и тумбочка для постельного белья. Над тахтой - чешское бра, входившее в комплект к люстре из большой комнаты. Стульев в этой спальной комнате не было. На потолке долгое время аж до середины 80-х всего лишь лампочка на проводе.
  Третья комната считалась моей. Вход в неё был из коридора, и она была изолированной. Спальным местом служила мне узкая тахта - подарок бабушки Тони, когда мы жили ещё на Гражданской. На большом лакированном столе, приобретении самих родителей, стояла пишущая машинка матери. Так что комната одновременно являлась и её рабочим кабинетом. Перед столом один стул для сидения матери во время работы. До покупки упоминавшегося секретера из мебели стояла ещё низкая тумбочка из комплекта с гардеробной доской с зеркалом и крючками. В тумбочке хранились мои игрушки и тетрадки с учебниками, а не обувь, для чего тумбочка предназначалась по идее. Люстра была обычная советская без изысков. А также, к стене прислонённый, стоял мой велосипед "Орлёнок". И всё.
  В коридоре в углу у входа стояли лыжи. Рядом, сбоку от коврика, на котором обувь, плетёная из пластмассовых полос корзина для белья, предназначенного для стирки, то есть для грязного. В коридоре обыкновенная лампочка на проводе. И вешалка-доска с зеркалом рядом с корзиной.
  И последнее. Кухня. В ней всё как и должно быть на кухне: подаренный бабушкой Томой холодильник "Юрюзань" средних размеров под окном, рядом обеденный стол, обычный советский, без скатерти, серый. И табуретки. И совсем ближе ко входу на кухню - белый шкаф-пенал для чашек, хлеба, банок. В углу за раковиной стиральная машина "Сибирь". Рядом пустое пространство с собачьим ковриком на полу. Далее, ближе к окну белый кухонный стол с дверцами и ящиками. Совсем у окна, то есть напротив холодильника,-газовая плита, обычная "положняковая", а не какая-нибудь купленная лично. Люстра на кухне - белый шар.
  Во всех помещениях квартиры симпатичные занавески, благо, со вкусом у матери было всё в порядке. В коридоре стенные шкафы с одеждой, посудой, книгами. Книги хорошие, но не "макулатурные" (то есть не такие, которые продавались только при сдаче макулатуры на талоны).К чему это я так подробно описываю интерьеры квартиры? Да к тому, что вдруг кто-то захочет снимать кино про меня.
  Газеты выписывались разные. "Ленинградская правда или (потом) "Смена", "Ленинские искры" (для меня), "Литературная газета" также выписывалась в некоторые годы, когда родителям везло, и они вытаскивали на работе счастливый жребий на подписку. Из журналов - "Работница", "Техника-молодёжи", а для меня польский "Малый моделяж" (я вырезал и клеил из бумажных деталей модели кораблей, танков, самолётов, замков).
  * * * (Звёздочки Љ8)
  Одноклассники по 261-ой школе не успели стать моими школьными друзьями, так как я покинул эту школу после четвёртого класса, одноклассники по 479-ой не смогли стать моими друзьями, потому что я сразу после дальней школы возвращался к себе домой, и не было такого случая, чтобы кто-нибудь из них побывал у меня дома, чтобы поиграть-позаниматься вместе, так что все мои дни рождения в школьный период были одинаковыми, то есть без гостей-друзей-одноклассников. Кроме первоклассного дня рождения лишь в третьем классе на моём юбилее (10 лет) побывал одноклассник Гарик Кокурин, но начав посещать с четвёртого класса детскую художественную школу, я перестал и гулять с ним, и заходить к нему домой, чтобы вместе поиграть. Кроме прихода Гарика на моё десятилетие, на котором по этому случаю стояло на столе 10 бутылок "Пепси-колы", этот мой день рождения памятен мне приходом дяди Саши с десятирублёвым подарком - вторым локомотивом для моей железной дороги. Напившись, профессор Горного института пошёл отлёживаться-спать в родительскую спальню.
  Классе в восьмом я с сестрой и матерью были в гостях у Сергеевых. Олег Сергеев-отцовский друг со времён их учёбы в Горном. У Вики Сергеевой, его дочери, был день рождения. Родители Вики и моя мать праздновали на кухне с алкоголем, в Викиной же комнате собрались мы, дети: Вика, Полина, я и ещё одна девочка (Викина подруга). Вот и все детские праздники, которые я пережил. Не густо! Но я тогда в школьные годы не комплексовал от одиночества, так как я не считал себя чем-то обделённым в плане общения. Лишь только сравнение мебели, и игрушек и детских книжек меня удручало.
  * * * (Звёздочки Љ9)
  Большую часть своих родственников всем скопом в одном месте разом я видел ежегодно в один и тот же день года - день смерти бабушкиного Тониного отца Александра, умершего от голода в блокаду. Бабушка Тоня на Набережной собирала в этот день памяти клан Павловых на званый обед - пусть едят вкусно и досыта, а не так, как отец бабушки Тони в блокадном Ленинграде. На столе обязательно присутствовали пироги.
  А о муже бабушки Тони, то есть моём деде поляке Викентии, я ни разу от бабушки разговоров не слышал. Сначала я не спрашивал, потому что не знал слова "дед", а позже, когда подрос и учился в школе, мне также в голову не приходило спрашивать, но интуитивно я чувствовал, что биография Викентия Бóбровича - это бабушкина тайна. Учась в старших классах я лишь "выудил" из бабушки то, что Викентий из "благородных", и что мать его Жозефина была родом из Варшавы, и что фотографий родственников-Бóбровичей не сохранилось по причине опасности компрометации такими фотографиями в сталинские времена, то есть я делаю вывод, что, возможно, поляк Викентий был из "неблагонадёжных", и был репрессирован. Но это только моё предположение. Когда же я созрею задавать вопросы о своём деде Викентии, то бабушка Тоня уже умрёт, унеся его тайну в могилу. А будучи взрослым, с родственниками-Павловыми я буду встречаться так редко, и всё при таких обстоятельствах, что будет не до расспросов о Викентии.
  * * * (Звёздочки Љ10)
  А детскую художественную школу я всё-таки бросил на третьем году обучения из четырёх весной, когда я учился в шестом классе. За время учёбы в пятом классе я ,ясное дело, успел познакомиться со всеми одноклассниками, и меня после занятий в школе Љ479 тянуло остаться в её окрестностях, где рядом с ней проживали они. Было это уже в шестом классе. Несколько раз я "зависал" у Сергея Бабича до вечера или же приезжал на своём велосипеде во дворы, где жили мои одноклассники, так как во дворе дома на Стачек и в соседних дворах мне было скучно. Но этот период был коротким - только весна-84. Учась в седьмом классе я уже не оставался у Бабича и не ездил туда на велосипеде, хотя уже и не учился больше в художественной школе.
  Моему решению её забросить предшествовал вызов моей матери Павлом Витальевичем, моим преподавателем, в художественную школу. Он предложил моей матери посмотреть, как рисуют-пишут мои одногруппники, и сравнить их успехи с моими. Он спросил мать, стоит ли мне дальше продолжать посещать занятия, дав ей понять, что заставлять меня ходить дальше в художественную школу значит только мучить меня. Я сам этого разговора не слышал, а только видел издали сидя за мольбертом, как они разговаривают, но смысл разговора был точно такой, ведь мать по предложению Павла Витальевича прошлась по студии и заглянула в работы всех детей, сравнивая их работы с моей. Чувства стыда перед матерью за то, что я так плохо малюю, я не испытал, было только что-то вроде досады. Досады за то, что мать вызвали в эту художественную школу. А то ведь я учился в обычной школе, и туда ни разу моих родителей учителя или директор специально не вызывали, будь то за плохое поведение или за плохую учёбу. А тут, на тебе! - вызвали. После посещения матерью художественной школы дома со мной родители ни о чём не разговаривали, типа, пускай ходит и дальше в неё. Но я её забросил не сразу после этого эпизода, а только когда потеплело, и мне захотелось больше гулять с одноклассниками, то есть только весной. А вызывалась мать зимой.
  * * * (Звёздочки Љ11)
  А учась в седьмом классе я уже перестал гулять по той причине, что одноклассники, уже повзрослев, окончательно сформировали по несколько человек группочки, которыми и дружили, и в кино вместе ходили, а я оказался вне какой-либо группочки друзей. Был одиночкой. В силу отдалённости своего места жительства от школы. Но я не унывал, так как я уже твёрдо знал, кем хочу стать, когда вырасту. А для этого надо хорошо учиться. И чтобы перевели в девятый класс, иначе моя мечта не осуществится. А решил я стать, как Кулик, моряком загранплавания. Он был образцом успешного и обеспеченного человека для меня. Перспектива быть похожим на отца, то есть поступать в Горный, меня не прельщала.
  - Правильно, правильно, - говорила мне мать, - пойдёшь учиться в Макаровку и будешь возить мне джинсы и прочее из-за границы, - приоденешь мать. Учись хорошо и поступишь в неё. А не будешь учиться хорошо, то пойдёшь в ПТУ. Вон, Вове Трубникову, твоему бывшему однокласснику, точно светит оно: вечно я вижу его бесцельно шатающегося по дворам вместо того, чтобы сидеть дома и учиться.
  Я внял этому увещеванию матери и захотел снабжать её фирменными шмотками, то есть решил поступать в Ленинградское высшее инженерное морское училище имени адмирала С. О. Макарова. И не гулял. После школы. И не прогуливал. Занятия в ней.
  
  
  А ещё во время учёбы классе в седьмом у меня на уроках математики было "хобби". Я невнимательно слушал, когда кто-то у доски выполнял домашнее задание (у меня-то оно всегда было сделано правильно!), и рисовал в черновике - тонкой тетрадке или на промокашке (в 479-ой школе требовали, чтобы мы писали перьевыми ручками, а не шариковыми). Потом показывал свои рисунки Андрею Ганюшкину, который сидел как и я на дальней парте, только в другом ряду, передавая незаметно для учительницы Ольги Константиновны. Потом меня посетила мысль завести специальную толстую тетрадь в 96 листов, чтобы на уроках рисовать именно в ней, а то тонкие черновики быстро кончались, и промокашки тем более быстро исписывались или покрывались чернильными пятнами. Так что они быстро выбрасывались, и было жалко хороших рисунков на них. К тому же рисунки в черновике или на промокашке могли быть замечены ходящей между рядами парт Констанцией (Ольгой Константиновной Филипповой). Поэтому-то и была мной заведена толстая "Синяя тетрадь". В ней кроме меня стал рисовать и Андрей Ганюшкин. А чуть позже к нам присоединился ещё один троечник Серёжа Парамонов. На страницах "Синей тетради" мы рисовали что-то типа плакатов, прославляющих военную мощь Америки и западный образ жизни. Рисовали также комиксы. Темой рисунков могли быть и американские рейнджеры, ковбои с индейцами, ку-клукс-клановцы с неграми, гангстеры, в общем, сплошной американизм в рисунках, а кроме него рисовали также пиратов, викингов, всякую фантастическую технику и всякие непристойности, какие обычно пишут и рисуют на заборах, стенах и партах. Мы же, сознательные ребята, понимали вред, пиши-рисуй мы в указанных местах, но нам всё равно хотелось самовыражаться. "Синяя тетрадь" кем-либо из нас троих бралась к себе домой, и рисунки перьевой или шариковой ручкой раскрашивались цветными карандашами, ручками и фломастерами. Чтобы подписывать в комиксах слова героев, часто с матом, или делать какие-нибудь антисоветские подписи на рисунках, мной был разработан специальный алфавит, на подобие китайских или египетских иероглифов, так что никто посторонний кроме нашей троицы не смог бы разобрать подписей к рисункам. Тетрадь разрослась, когда закончилась: к ней была подшита ещё одна. Все одноклассники-мальчики любили её листать. Кончилось всё тем, что мы осознали, что если эта "Синяя тетрадь" попадёт учителям в руки, то нам точно не сдобровать. Тогда мы пошли после уроков всем классом (мальчики) на ближайшую помойку и сожгли эту тетрадь.
  * * * (Звёздочки Љ12)
  За время нашего проживания на проспекте Стачек я не помню, чтобы отец по выходным сидел дома или мы куда-нибудь сходили всей семьёй. Такое бывало только в моё дошкольное детство. Когда нам установили на Стачек телефон, то он, сидя в кресле, звонил всем подряд. Своей родне, которой у него была целая куча, или своим друзьям по Горному или по работе. Кто-нибудь его да пригласит к себе. Не просто так, так в чём-либо помочь по хозяйству. Отец в памяти моей так и запечатлелся вечно сидящим по утрам выходных дней за телефоном, подёргивающий коленками в раздумьях, кому бы ещё позвонить, если никому из тех, кому он уже дозвонился, не нужна была его помощь. Помощь он оказывал разную. Передвинуть мебель, удлинить электрический или телефонный провод, позаниматься с детьми своих родственников и друзей по математике и физике. Или просто поиграть в карты с другом ещё с "Проектпромвентиляции" Ивановым. С отцом вместе я ездил только на Набережную да в Бернгардовку. На дачу к Полине или с Полиной ездила и моя мать. Туда иногда бралась и Майра, благо, удобный автобус двойка тогда ходил от Кировского завода до Финляндского вокзала. А там на электричке. А с матерью я вообще никуда кроме магазинов не ходил. Лишь иногда всей семьёй на Набережную на салют, и то редко. А так больше с ней никуда. А по магазинам, например, так в очередь за маслом, обыкновенным сливочным, в универсам, чтобы масла дали сразу на двоих. Или в очередь за мясом (в универсаме полно было всяких разных очередей за многими продуктами). Даже, помню, утром перед школой я стоял с матерью в универсам. За маслом. И за колбасой. Если постоять, то масла и колбасы хватало, а вот с мясом могло не повезти. Вот были времена!
  А вообще, нет, я вспомнил! Вспомнил поездки с матерью на 36-ом трамвае (13 остановок) до кольца в Стрельну. В своём раннем школьном возрасте, то есть летом 79, 80, 81, 82 годов, когда там ещё можно было купаться в заливе. Мы загорали и купались в Финском заливе на участке, где расположен тогда заброшенный Константиновский дворец - ныне морская резиденция Президента Российской Федерации. Мы загорали и играли в карты. И дома в летние каникулы моих первых школьных лет мы с матерью играли в карты. На кухне. До глубокой ночи. В тишине. Так как радио по ночам не работало. Когда я подросту, больше в жизни мы не поиграем с ней никогда.
  * * * (Звёздочки Љ13)
  В середине восьмидесятых отец летал каждый год "в поле" в Узбекистан. И мать тоже иногда летала тогда. Однажды в аэропорт Пулково провожал её я один. По дороге домой за мной увязался какой-то дядька. Наверное, педофил. Я еле от него отвязался-убежал, пересев в другой автобус. А он не успел в него войти, так как двери закрылись. Я встал у заднего окна автобуса и видел, как дядька махал мне раздосадовано кулаком. Я тогда не понял, зачем за мной по пятам идёт этот маньяк, но теперь я точно знаю, догадался, что это - педофил. Слава Богу, что мне удалось от него удрать на автобусе. "Икарусе".
  * * * (Звёздочки Љ14)
  В восьмом классе я был принят в комсомол. Со второй попытки. С первой не получилось, так как на собрании комитета комсомола школы мне задавали дурацкие вопросы из истории комсомольского движения. Я был безыдейным, но осознавал необходимость вступления в ВЛКСМ для дальнейшей карьеры: в ЛВИМУ имени адмирала Макарова брали только комсомольцев, то есть якобы идейных.
  Когда я перешёл в девятый класс, то меня самого от класса избрали в комитет комсомола школы. В комитете мне дали нагрузку: отвозить восьмиклассников в райком комсомола для принятия их в члены ВЛКСМ. Сколько человек я привезу в райком, столько раз я должен буду повторить следующее, встав: "Решение первичной комсомольской организации: принять Ивана Иванова (или имя следующего кандидата на вступление в комсомол) в члены ВЛКСМ; решение комитета комсомола: утвердить решение первичной комсомольской организации". После этой церемонии я заходил к однокласснику Ване Ковалевскому, который жил недалеко от Кировского райкома , и мы целый вечер играли в карты. С ним я попробовал курить и пить. Курили "Ту", пили дешёвые вина. И слушали "Åквариум". В общем, балдели. Вот такой я был комсомольский комитетчик!
  * * * (звёздочки Љ15)
  В начале 1987 года у бабушки Лизы на Сапёрном переулке, 6 в квартире 36, коммуналке, произошло следующее: одни из её соседей съехали с квартиры, получив в порядке очереди квартиру, освободив комнату площадью 21 квадратный метр. И тогда в пятикомнатной коммуналке осталось два квартиросъёмщика: бабушка Лиза и еврейская семья Шер, состоящая из трёх человек. Бабушка Лиза занимала с давних времён одну комнату площадью 16,5 квадратных метров. А еврейская семья три, две из которых смежноизолированные, 18 и 9 квадратных метров, имели один выход в коридор и когда-то были одной большой комнатой в три окна. Так вот, пятая 21-метровая комната освободилась, и совместный ум моего отца и еврейской семьи придумал следующее: пойти в жилконтору и попросить списать эту большую жилую, но пустующую комнату, из жилого фонда и перевести её в категорию МОП (места общего пользования), так как в 137-метровой пятикомнатной квартире кухня была площадью всего 8 квадратных метров, что мало для большого количества людей-неродственников. На кухне стояли две газовые плиты и два кухонных стола. Так что, было не развернуться. И кому-то есть на кухне было неудобно, потому что тесно. Жилконторские чиновники вняли просьбе ходоков из квартиры Љ36 по Сапёрному переулку, 6 и перевели 21-метровую комнату в разряд нежилой. Так эта квартира из пятикомнатной на бумаге превратилась в четырёхкомнатную, но зато с большой столовой в 21 квадратный метр.
  Как только эта операция по переводу комнаты в разряд нежилой была завершена, между еврейской семьёй Шер, занимавшей три комнаты, и нашей семьёй, имевшей трёхкомнатную смежно-изолированную квартиру площадью 62 квадратных метра, был совершён обмен жилплощадью. Евреи Шер были счастливы, оказавшись в отдельной квартире, мы тоже, благо, теперь мы заживём в центре города, съехавшись с бабушкой Лизой.
  Но благополучно завершившемуся обмену с евреями Шер предшествовал период уговора отцом и мной моей матери. Она поначалу не соглашалась: её устраивала квартира на Стачек. Отец же уже тогда лелеял мечту в будущем, когда мы с сестрой вырастим, разменять и эту квартиру на Сапёрном, получив, наконец, свой отдельный угол, точнее, комнату, разведясь с матерью (нет, о разводе он, конечно, нам с матерью не говорил, но я уже был достаточно большой, чтобы понимать, чего хочет отец от матери и от новой квартиры). Отец в разговоре со мной убеждал меня в полезности обмена квартиры на Стачек на квартиру на Сапёрном аргументом, что в результате обмена я и сестра получим по отдельной комнате в новой квартире, и что пишущая машинка больше не будет стоять у меня в комнате. Честно говоря, к машинке я уже привык, и комната у меня на Стачек была. Но я хотел, чтобы отдельная комната появилась и у моей сестры. Я этого так хотел! А то однажды утром на Стачек я зашёл в большую комнату, чтобы что-то взять из шкафа-стенки, но я увидел то, что мне никак нельзя было видеть: сестра спала со съехавшим набок одеялом в задравшейся ночнушке, и я увидел её кровоточащий срам. Но точнее сказать не увидел, а заметил, потому что я сразу же отвернулся и пулей выбежал из большой комнаты. Вот поэтому-то я и желал сестре отдельной комнаты, чтобы больше не видеть её неприкрытого срама. Никогда! Вот поэтому я вторил отцу и уговаривал мать переехать на Сапёрный. Я считаю, что не будь моего "нажима" на мать (нет, открывшийся мне срам сестры я сохранил в тайне), отцу вряд ли удалось бы в одиночку убедить-уговорить мать переехать на Сапёрный, у него одного не хватило бы авторитета в глазах матери. Так что наш переезд на Сапёрный я считаю свое заслугой. Перед всей нашей семьёй, и перед Полиной в особенности. Но сестра тогда была ещё маленькой (перешла в восьмой класс) и не понимала этого. В дальнейшем о моей роли в нашем переезде я с сестрой не разговаривал, и она не знает всей интриги его.
  * * * (Звёздочки Љ16)
  Накануне переезда я успел сходить от школы на трудовую практику на Кировский завод. Кого-то из ребят поставили за станки, мне же не повезло. Моя работа в цеху заключалась в следующем. Выколачивать-выбивать крепёжные штифты из сегментов от дискообразной пилы, когда зубья сегментов затупятся. Было очень шумно, когда я кувалдой бил по пробойнику. Мне не хватало сил выбить штифт одним ударом, и двумя, и тремя. Тупому мастеру было не понять, что у меня ещё нет силы здорового взрослого мужчины, и он меня пристыжал, этот тупой мастер. Спустя неделю тупой, почти безрезультатной работы меня перевели в мастерскую на этом же заводе, где я должен был полировать плитки Иоганнеса до зеркального блеска. В мастерской трудились женщины, и вовсю пахло бензином. В общем, хотя я и заработал на заводе около сорока рублей, мне работать на заводе не понравилось.
  А ещё каждое лето я, когда подрос, выезжал с кем-нибудь из родителей на прополку грядок в подшефный совхоз "Фёдоровский". Для родителей это была обязаловка. Поскольку они в ВИТРе работали вместе, то и в совхоз они должны были ездить вместе. Но на практике в совхоз ездил только кто-то один из моих родителей, а я ездил за другого из них. То есть я ездил с отцом за маму, а с мамой за отца. Ох уж эти бесконечные грядки до самого горизонта! А из какого-то сельского домика сбоку от поля доносился "Modern Talking": всего пара песен, наверное, записанных с телевизора, с передачи "Утренняя почта", всё громыхали и громыхали после перемотки магнитофонной ленты назад. Интересно отметить, что инструмент под названием тяпка совхозом не выдавался, а надо было иметь свою. Так вот, электричка, в которой мы ездили в совхоз до Павловска, была заполнена сплошь такими же шефами с тяпками, торчащими из сумок.
  * * * (Звёздочки Љ17)
  В конце июня 1987 года мы переехали на Сапёрный переулок, 6 в квартиру 36, съехались, таким образом, с бабушкой Лизой. Первую ночь проживания на новом месте я запомнил. Прежние жильцы Шер поснимали повсюду в квартире с окон сетки от комаров, так что от комариных укусов и постоянного писка над ушами сна ни у кого из нашей семьи в эту ночь не было, ведь средств от комаров типа одеколона "Гвоздика" у нас не имелось в наличии, так как на Стачек комаров не было. И первым приобретением на новой квартире была марля (сетки были в дефиците и были приобретены не сразу).
  Лучшая комната, светлая, площадью 16,5 квадратных метров, с альковом (это типа ниши для постановки кровати) была отдана Полине. Я разместился в описанной 21квадратно-метровой комнате, то есть мы, как отдельная семья в отдельной квартире, не стали использовать её по её новому назначению, то есть как МОП. Ведь она комната как комната. Большая. И тоже с альковом. Эти две комнаты выходят в светлый двор, как и большая ванная с окном и кухня. Квартира на Сапёрном была коридорной системы, то есть двери налево и направо в комнаты. Так вот, по другую сторону коридора была комната бабушки Лизы, такая же, как и у Полины, то есть в два окна, 16,5 квадратных метров площадью и с альковом. В альковах всех трёх комнат кроме диванов-кроватей могли уместиться и шкафы. У бабушки Лизы, например, в алькове стоял "ждановский" трёхстворчатый шкаф. У Полины - двухстворчатый, а у меня в алькове - тумбочка для белья и книжная полка над ней. Но на этой полке книг стояло мало. Основное её пространство занимали пластмассовые солдатики и ёлочки от железной дороги. Четвёртая дверь с коридора на той же стороне, что и комната бабушки Лизы, ведёт в две смежные комнаты: так называемую гостиную, площадью 18 квадратных метров, и дальнюю, то есть родительскую спальню, площадью 9 квадратных метров. В этой спальне кроме полутораспальной тахты, трёхстворчатого шкафа, трельяжа стоял стол с пишущей машинкой матери. И стул перед столом. В гостиной диван, что стоял раньше на Стачек, и на котором раньше спала Полина. И мебельная стенка. И тумбочка с телевизором между двумя окнами. Полина теперь спала на широком диване, который был отдан ей бабушкой Лизой. Я спал, как и раньше, на узкой тахте. А в коридоре с коммунальных времён осталась стоять нижняя часть от буфета тёмного дерева. На ней стоял телефон. О телефонах. Отец откуда-то приносил неновые аппараты и устанавливал их во всех комнатах кроме бабушки Лизы, и на кухне на холодильнике. Придёт время, и у меня в комнате будет стоять два телефонных аппарата: один на "злом" секретере, другой будет крепиться в алькове на стену. Но звонки у всех телефонов, кроме коридорного, будут отключены. Лишь когда мать печатала на машинке, то она включала звонок у своего аппарата в спальне. Обстановку комнаты бабушки Лизы не описываю, скажу лишь в двух словах: она была меблированной.
  Окна трёх комнат: гостиной, спальни и бабушки Лизы выходили в тёмный дворик на глухую стену противоположного дома на расстоянии менее десяти метров. Мы жили на третьем этаже, а эта стена возвышалась до уровня четвёртого, так что в окна была видна лишь полоска неба, и то, если подойти к самому окну и посмотреть вверх, то есть эти комнаты были тёмными. Зато было тихо в этих трёх комнатах и прохладно летом. Чего не скажешь про главный дворик. Он, как и дальний, был голым заасфальтированным. И у детворы со всего Сапёрного он пользовался популярностью для детских коллективных игр. Так что он был шумным. Но не от машин, а от голосов и смеха детворы. Машины во двор не заезжали. Из-за того, что ворота во двор были с поворотом. А мусорные баки стояли под вторыми воротами, ведущими в описанный выше глухой дворик с мрачной стеной без единого окна напротив. А коридор в квартире делал поворот на 90 градусов и состоял, таким образом, из двух длинных прямых участков, каждый из которых смотрелся самостоятельно. А ещё была прихожая, отделённая коридора дверью. Вот в такую квартиру мы переехали. А находилась она в семи-десяти минутах ходьбы (смотря как идти) от станции метро "Чернышевская". Сапёрный переулок пересекает улицу Восстания и упирается концами в улицы Маяковского и Радищева. Так что он параллелен улицам Салтыкова-Щедрина и Некрасова и находится между ними. Дом Љ6 близок к улице Маяковского. Переехав на Сапёрный, мы с Майрой почти перестали гулять, приучив её ходить в туалет в ванную комнату по команде, которую собака с удовольствием выполняла (дважды просить-командовать не приходилось). Повторяю: команду приводить не буду.
  С бабушкой Лизой мы не стали вести общее кухонное хозяйство, так что она как жила в своей комнате в коммуналке, так и продолжила жить также в новоиспечённой отдельной квартире. Она продолжала выходить из своей комнаты только в места общего пользования, а в наши комнаты она не совалась.
  * * * (Звёздочки Љ18)
  В сентябре 1987 года мы с сестрой перешли в близлежащую школу Љ203. Я - в 10-ый, а сестра - в 8-ой классы. Для меня это была уже четвёртая по счёту школа. Для сестры - третья.
  Первого сентября после одного урока, так называемого "урока мира", мой новый класс и я вместе с ним поехали в Павловск. В Павловский парк. Гулять. Был откуда-то взят профессиональный экскурсовод по Павловскому парку. Но мы его не особо слушали. Мои новые одноклассники после летней разлуки живо беседовали друг с другом, делясь своими впечатлениями от прошедшего лета. Новеньким в классе был не я один, так что я не оказался одиночкой в разбившемся на группы классе. Кроме меня новеньким был Вадик Соколов. Мы с ним и общались. В основном. Но талант нашего сопровождающего-экскурсовода был велик, так что ему удавалось всё-таки временами привлечь наше внимание к местам, которыми мы проходили. И мы все вместе оценивали красоту окружающей нас природы. Эта милая экскурсия запала мне в душу на всю жизнь.
  В 10-ом классе у меня, естественно, был и урок французского языка. Так вот, "Окунь" (так называли учителя-француза Леонида Исааковича за его выпученные глаза) был философом. И как философ, он на своих уроках меня игнорировал, поняв, что по французскому я абсолютный ноль, и ставил мне автоматом пятёрки, так что я мог не тратить зря время на изучение с нуля французского языка, и "Окунь" не тратил на уроках своё время на меня, сосредоточившись на обучении остальных учеников класса, бывших ему родными, то есть таких, кто обучался у него в классе французскому языку много лет. Забегая вперёд скажу, что и на выпускном экзамене по французскому языку "Окунь" подозвал меня отвечать именно ему, так что имея ноль знаний по французскому, я получил пятёрку в аттестате!
  По традиции я учебники не читал и в 10-ом классе. Даже не открывал, так как разрисовывать уже не собирался, потому что вырос. Так что в аттестате я по литературе получил законную тройку, по русскому - четвёрку, а по математике и физике - также четвёрки.
  Учёба в вузах
  Макаровка
  Ну вот, я школу и окончил. Так и не нажив настоящих школьных друзей. Пора определяться окончательно, куда пойти учиться дальше. Конечно же, в Макаровку на судоводительский факультет. Не в Горный же. Макаровка ведь престижней. Ну и что, что в неё большой конкурс на мой факультет. Если похожу на подготовительные курсы при Макаровке, то точно поступлю, ведь отец поможет-поднатаскает меня по типовым экзаменационным заданиям что по математике, что по физике. А сочинение как-нибудь напишу, лишь бы без ошибок. А в Горный пусть идут все остальные Павловы. Кроме профессора Горного института Павлова Александра Викентьевича (моего дяди Саши), его обоих сыновей Игоря и Серёжи, тёти Надины, в нём уже отучились сын тёти Сони (сестры бабушки Тони) дядя Юра, учится моя кузина Анка, а на следующий год точно будут поступать кузина Настя и троюродная сестра Маша (внучка тёти Сони), а ещё через год - Витя (сын Игоря). Все они Павловы. Так что впору переименовывать Горный институт имени Плеханова в Горный имени Павловых. Это такая шутка. А ещё учился в Горном мой дядя Володя Малахов (мамин кузен, то есть сын бабушки Томы). В общем, я не пошёл поступать в Горный. Мне не важна была протекция дяди Саши, профессора Горного, при поступлении, так как я и так хорошо учился в школе (так я считал) и достоин поступления в более престижный вуз. Тут ещё следует отметить ещё раз, что моя семья стояла как бы особняком в большом клане Павловых, и я не ощущал династического единства с кланом в выборе места учёбы.
  - Правильно, правильно, - утверждала меня мать в моём решении поступать в Макаровку. - Мы ещё утрём носы всем Павловым: ты будешь плавать! А не землю рыть!
  Я честолюбиво был рад оправдать надежды матери. Я хотел её приодеть в заморские тряпки, раз отец не в состоянии этого сделать сам как простой советский инженер. Да и самому мне хотелось приодеться в джинсу. Вот такой вот меркантильный интерес при выборе будущей профессии! Морская романтика по боку на втором плане. Но со счетов она мной не сбрасывалась.
  * * * (Звёздочки Љ19)
  В середине лета 1988 года бабушка Лиза отвела меня в церковь (в близлежащий Спасо-Преображенский собор), и меня крестили. Вот такой подарок сделала мне бабушка Лиза к окончанию школы. Кстати об этом соборе. Перейдя в 10-ый класс в 203-ю школу на уроках физкультуры я с классом бегали вокруг Спасо-Преображенского собора (вокруг его ограды), "наматывая" километры. Учителю физкультуры было легко контролировать, сколько пробежал каждый из учеников класса: физрук стоял на одном месте возле ограды и считал, сколько раз мимо него пробежит каждый. И угла не срежешь! А верующие старушки, стоящие возле ворот в ограде и просящие милостыню, вечно ворчали на нас, учеников, и называли нас нехристями. Так вот, после школы я крестился.
  * * * (Звёздочки Љ20)
  Вступительные экзамены в Макаровку я сдал успешно. По математике-физике мне помогли подготовительные курсы и отец, а по сочинению мне повезло: была тема по "Преступлению и наказанию", а его я прочитал аж наполовину! Отец на радостях отбил телеграмму матери, бывшей в это время в Узбекистане, всего три слова: "Алёша будет капитаном".
  В сентябре 1988 года перед началом учебного года первокурсники Макаровки и я в том числе ездили в совхоз на Псковщину. Жили в бараках. Собирали картошку. Но совхозные поля были какие-то сырые, и на них было много лягушек. В стороне на поле садились аисты и ловили их. Мы же, курсанты-первокурсники, придумали себе развлечение швырять картофелины в лягушек с не очень большого расстояния. Кто попадёт. От точного попадания у лягушек изо рта вылезали кишки. Или не изо рта... В совхозе на полях я не был передовиком по сборке урожая. Я уставал. Я присматривался к передовикам, к тому, как они собирают урожай. Вроде бы они собирали картошку так же, как и я, но почему-то они собирали вдвое больше меня. Это заставило меня задуматься. О моей физической выносливости. Выводы я сделал неутешительные. Ну, да ладно, уборка урожая - это не самый важный показатель, так я думал. Главное, то есть учёба, впереди.
  Первые два курса курсанты Макаровки должны были жить на казарменном положении. Жить и учиться в Стрельне. Учебников на всех не хватало. Один учебник на несколько человек. Но поскольку я не привык в школе открывать книги, то я и в Макаровке понадеялся только на лекции. Что не правильно. Только по такому предмету как "История КПСС" учебников всем хватало, и препод был строгий на семинарских занятиях, так что красный "кирпич" ("Историю КПСС") я вынужден был читать. Правда, без особого интереса. Но чувствовал, что это нужно. А по выходным местных, то есть ленинградцев, отпускали домой с ночёвкой. Так что и по выходным я учебники не открывал, так как их нельзя было увезти на все выходные домой.
  А с английским языком особая история. Английский язык для моряка - профильный предмет, один из главных. На собрании первокурсников выступал сам начальник училища. Вот примерно, что он говорил:
  - Ну вот вы и курсанты, уважаемые товарищи. Теперь вы не люди с улицы, а, так сказать, наши ребята, свои. И как со своими, я поделюсь с вами ситуацией в морском флоте. Вы знаете, что в стране перестройка. Сложная ситуация сложилась в морском торговом флоте. Старые суда ветшают и списываются. А в строй вводится меньшее количество новых. Можно даже сознаться, что почти не вводится. Следует также учесть, что вводимые в строй суда крупнее старых и с меньшим экипажем на борту. Так что слушайте внимательно, что я вам откровенно скажу как своим. К моменту вашего окончания училища ситуация во флоте ещё более усугубится. И на вас всех точно пароходов не хватит. Даже если учесть, что старые моряки списываются на берег, то всё равно не забывайте, что кроме вашего первого курса есть ещё более старшие ваши товарищи, те, кто уже учится на старших курсах. И у них будет преимущество перед вами при занятии освобождающихся вакансий. И потому что они раньше вас окончат училище и будут первыми в очереди на вакансии на судах, и потому что они будут уже более опытные. Так что из вас, только сейчас поступивших в училище, только считанные единицы смогут найти себе работу по профилю судоводов. Нужно будет быть круглыми отличниками по всем предметам, подчёркиваю: по всем предметам, чтобы занять место на пароходе. Особенно отмечу, что английский язык должен знаться на отлично-это ваша профессия. Учебный план не предусматривает дополнительных занятий для тех, кто в школе изучал другой иностранный язык, а не английский. Да, будет группа для тех, кто будет изучать его с нуля. Но скажу честно, что должного уровня знания английского языка вы, "нулевички", только на плановых занятиях не достигнете. Выход для вас один: берите репетиторов. Этот важный момент мы не могли вам раскрыть, пока вы были не нашими людьми, а всего лишь абитуриентами. Вещать об этом "на улицу" мы не могли, так как это было бы расценено как дискредитация советской системы школьного образования, при которой дети ходят в ближайшую школу и иностранный язык не выбирают, и не повезёт им, будь это не английская школа, а французская или немецкая. Да, мы сознаёмся, что боялись быть обвинёнными в антисоветизме. Но и вам перед поступлением нужно было подумать, куда вы идёте учиться. Так что дело ваше, учиться ли на одни пятёрки, либо не известно для чего отсидеть целых пять лет в училище и получить диплом, с которым вы никуда кроме как по какой-нибудь речке-гавнатечке на баржу не устроитесь. И то, это в лучшем случае, потому что на всех даже таких барж не хватит. Подумайте, нужен ли вам диплом ради диплома или нет.
  Вот такое вот напутствие услышал я от начальника училища в начале учебного года в сентябре 1988 года. Поэтому оно во многом определило моё отношение к учёбе в Макаровке. И поэтому я не вступал в конфликты с курсантами-сокурсниками по поводу дележа учебников, которых на всех не хватало.
  А по английскому языку при таком отношении начальства училища к курсантам-"неангличанам" в группу "нулевичков" вместо того, чтобы направить самого лучшего преподавателя-профессионала, был направлен какой-то нестарый морячок, списанный по состоянию здоровья на берег. Чему он мог нас научить? Без метóды преподавания языка. Ничему. А он и не старался нас, "нулевичков", чему-либо научить, выражая к нам такое же отношение, как и начальство училища. Он так откровенно и говорил на своём занятии:
  - Дурни! Чего вы тут делаете? Зачем вы здесь? Кому вы нужны? Вы же зря здесь штаны просиживаете!
  И так далее и тому подобное. И ноги он держал на столе, когда сидел на стуле перед группой "нулевичков". Преподаватели по другим предметам также вторили про сокращение Морфлота и надвигающийся развал страны. Этим и объясняется моё отношение к учёбе как пофигистское, а не только тем, что я в школе не научился учиться. За год обучения в Макаровке я всего лишь один раз воспользовался читальным залом библиотеки училища. И то, как открыл книгу, так почти сразу же и закрыл.
  А жили мы на казарменном положении в Стрельне в комнатах по четыре человека. Но дружба у меня с товарищами по комнате не завязалась. Всё спорили, кому почитать учебник. Наивные, они рвались в отличники! По выходным наша комната разбегалась по домам, так как все были ленинградцы.
  Завязались у меня отношения лишь с одним макаровцем. Сергеем Петровым. На разделяемой нами обоими почве уважения к группе "Åквариум" и БГ. Я приходил к Сергею в гости, и пока шла запись с его проигрывателя на магнитофон, мы играли в карты. Играли и слушали пластинку "Равноденствие". Тогда мы с ним ещё не пили и не курили. Это будет позже. Петров был круглым отличником и наметил кровь из носу им оставаться весь период обучения в Макаровке, то есть он видел себя моряком в будущем. В отличие от меня. Но на эту тему мы с ним не разговаривали. Мы просто играли с ним в карты. Интересно отметить, что у аквариумиста Сергея Петрова была фамилия Петров. И он был из параллельной группы. У меня в 479-ой школе также был знакомый Петров. В 9-ом классе он учился в параллельном моему. И я приходил к нему для перезаписей "Åквариума" с его магнитофона "Романтик" на мою "Электронику" (у нас тогда ещё не было магнитофонов-"дублей"). Жил он на Юго-западе. И в 203-ей школе в параллельном классе был Петров. И я также ездил к нему в Купчино с целью переписать "Åквариум" с его "Весны" на мой магнитофон. Три Петрова однофамильца-аквариумиста! И всё в параллельных классах-группах. Забавное совпадение. Интересно отметить, что в песнях Бориса Гребенщикова - "Åквариума" полно персонажей с фамилиями, даже Павлов есть (относительно недавно появился), но Петрова ни в одной песне не упоминается. Если я не отличался крепостью телосложения, то про Петрова можно откровенно выразиться, что он был щуплым колченогим дохляком, красноносым недомеркой, то есть внешний вид у него был вовсе не презентабельный и не моряцкий. Но это его не смущало - он метил в моряки.
  
  
  Дискотеки, которые проводились в училище в Стрельне, пользовались успехом у девиц не только из Ленинграда, но и из ближайших пригородов. Но меня эти дискотеки не очень и радовали, потому что я уже не связывал свою дальнейшую судьбу с морем. А ведь девицам как раз хотелось завязать тесные отношения с курсантами именно как с будущими моряками. Однажды в Стрельну ко мне приезжала Вика Сергеева (дочь отцовского друга Олега Сергеева), о которой я уже писал, что я был на её дне рождения, чтобы "клеиться" ко мне. Но у неё это не получилось. Своей красотой её меня пленить не удалось. Ей я истинных причин своей холодности не объяснял. Но она умная девушка и поняла меня без слов, что она мне не нужна. Обманывать ожидания Вики относительно моего будущего я не хотел. Я не хотел просто так воспользоваться Викой, потому что ощущал свою ответственность перед дядей Олегом, отцом Вики, и боялся быть в его глазах шкодником. Я предпочёл остаться честным человеком.
  
  
  А в мае 1988 года я впервые пошёл на концерт "Åквариума" в ДК Связи. Мне очень понравилось. Билет стоил 5 рублей.
  
  
  В конце мая произошло следующее. Я что-то не поделил с одним курсантом с моей группы. Мы стояли с ним на близком расстоянии друг от друга и на повышенных тонах аргументировали каждый свою позицию. До этого я не знал такого правила "бей первым". И поэтому удар пришёлся совсем неожиданным. Кулаком в зубы. Я уже писал, что зубы у меня с детства не ровные в ряд после моего падения из коляски, и поэтому выдававшийся вперёд центральный второй зуб откололся. Для меня случай с выбитым зубом был потрясением. Ведь в той ситуации я был прав. И на тебе, получил в зубы! И тем самым конфликт разрешился не в мою пользу. До этого случая я как-то и не догадывался о способе выяснять кто прав таким образом. В детстве меня этому не учили.
  И тут как на зло экзамены в начале июня за первый курс. Я заявил родителям, что не хочу сдавать их, поскольку не вижу смысла в дальнейшем пребывании в Макаровке, и что я плохо знаю преподанные мне высшую математику и физику. Отец приехал вместе с матерью в Стрельну на свидание ко мне и прямо под открытым небом стал "поднатаскивать" меня по этим предметам и уговаривать меня остаться в училище. Поднатаскать меня отцу удалось - я сдал экзамены на четвёрки, а вот переубедить, чтобы я не бросал Макаровку - нет. Проанализировав свои четвёрочные успехи да трояк по английскому, я забрал свои документы из училища. Об истинной причине своего ухода с Макаровки, то есть о ситуации в Морфлоте СССР, я родителям не говорил, потому что они не хотели меня слушать. Мать же язвительно фантазировала по поводу моего ухода так:
  - Это ты сбежал с училища, потому что не смог ужиться в коллективе, за что и выбили тебе зуб.
  Вот так! Вместо моральной поддержки в сложной ситуации и утешения мать меня обвинила...
  Холодильник
  Бросив Макаровку, я не думал идти в армию. Значит, надо куда-то попробовать перевестись на второй курс. Я немного походил по техническим вузам, но мне везде отвечали одно и то же:
  - У вас, молодой человек, слишком мало академических часов занятий по физике, математике, а химии вообще не было, для того, чтобы вас перевести на второй курс. Так что, если вы серьёзно намерены учиться в нашем вузе, то поступайте заново на первый курс: это вам не составит особого труда, ведь вы всё-таки уже год проучились в высшей школе. То есть сдавайте на общих основаниях вступительные экзамены.
  Сейчас поясню: это мне говорили, глядя в мою академическую справку из ЛВИМУ имени адмирала Макарова. Мало академических часов по физике и математике, потому что в Макаровке слишком специфичные предметы, в смысле морские, уже на первом курсе: типа, как устроен пароход, вязание морских узлов, сигнальные лампочки на судах, география морей и т.д. и т.п. Эти все дисциплины - в ущерб физике и математике. А химики по учебному плану для судоводов вообще не предусмотрено. Вот так! Приплыли.
  В армию мне идти не хотелось. Я боялся, что пошлют в какие-нибудь горячие точки. И меня там убьют. Поэтому я руководствовался принципом при выборе вуза: "поближе к дому", лишь бы не в армию. А в Горный институт мне не хотелось ни коим образом. Я подчёркиваю, что я ощущал, что моя семья стоит как бы особняком в клане Павловых, и единства с кланом я не чувствовал. К тому же Анка, моя кузина, я слышал, "блистала" своей неуспеваемостью на грани отчисления из Горного, и был скандал там. Лишь заступничество дяди Саши, профессора Горного, да "поднатаскивание" моим отцом по физике-математике спасло Анку от вылета с треском из Горного. Я не хотел в Горный, не потому что боялся плохо учиться и опозорить ещё раз клан Павловых в глазах всего вуза, и опозориться в глазах клана, а потому что, подчёркиваю ещё раз, как писал в главе про Макаровку, хотел добиться успеха самостоятельно без помощи клана, чтобы можно было потом гордиться мне самому и моим родителям, что я всего добился сам. Вот такая вот логика моего выбора не Горного, а самого близкого к дому вуза. Им оказался "Холодильник", то есть Ленинградский технологический институт холодильной промышленности (ЛТИХП). Я поступил на механический факультет, где не было вступительного по химии (я уже писал, что таблица Менделеева для меня - тёмный лес).
  По иностранному языку я записался в группу английского, ведь я всё-таки его изучал кое-как целый учебный год в Макаровке (не во французскую же группу мне записываться, ведь я круглый ноль по французскому). На первом занятии по английскому перед студентами с речью выступила заведующая отделением английского с кафедры иностранных языков. Она говорила по-английски, и ею подразумевалось, что её все присутствующие поймут. Я же из её длинной речи ничего не понял. Тогда я спросил соседа по парте (столу), о чём шла речь в её выступлении, на что сосед мне ответил:
  - Она говорит, мол, учтите, что за неуспеваемость по английскому отчисляют из вуза, что следует серьёзно относиться к её предмету и так далее.
  Я испугался этого предупреждения, ведь я понял, что раз я ничего не понял из сказанного, а должен был по идее понять, то останься я в группе английского языка - я точно кандидат на вылет из вуза за неуспеваемость по английскому. И тогда я пошёл к начальнику кафедры иностранных языков и объяснил своё положение, мол, никаких иностранных языков я не знаю, что пятёрка по французскому у меня в школьном аттестате липовая, а английским за год обучения в Макаровке я мало овладел. Оказалось, что в "Холодильнике" имеется группа для нулевичков, то есть для начинающих изучать иностранный язык с нуля. Такая группа была немецкая, так как самая маленькая нагрузка была у преподавателя именно немецкого языка. Меня записали в эту группу. Так волей случая я начал изучать Deutsch.
  * * * (Звёздочки Љ21)
  Слава Богу, студенты-первокурсники ЛТИХП на картошку в сентябре не ездили. Но в начале сентября 1989 года я всё-таки совершил кое-какую дальнюю поездку из Ленинграда. Дело в том, что с момента переезда в 1987 году на Сапёрный переулок, то есть с десятого класса, я начал посещать Военно-исторический клуб при музее А. В. Суворова, который находился недалеко от нашего дома на Сапёрном. Я записался в клуб, потому что хотел познакомиться с людьми, умеющими делать оловянных солдатиков, и перенять у них опыт. У многих членов клуба была страсть к военным мундирам прошлого. Они их шили сами и любили перевоплощаться в героев прошедших войн. Движение таких увлечённых людей-энтузиастов называлось военно-исторической Реконструкцией. Так вот, эта самая Реконструкция любила ежегодно собираться в Бородино в первые выходные сентября. Люди с разных городов страны, одетые в мундиры русской армии и наполеоновских войск, разыгрывали на Бородинском поле отдельные легендарные эпизоды великого Бородинского сражения. В 1989 году традиция собираться в Бородино под Москвой только начала закладываться: был, по-моему, всего лишь второй такой съезд. Мне кто-то дал лишний мундир гвардейца-преображенца. Нестреляющий макет кремневого ружья я сделал сам, но на розыгрыш фрагментов знаменитой битвы нам выдали настоящие винтовки времён I Мировой и гражданской войн и холостые патроны к ним. Винтовки были взяты из запасников "Мосфильма". Так что палили мы эффектно зрелищно. Были на Бородинском поле и пушки, и конница. А добирались мы до Бородина на автобусе. Сели в заказной "Икарус" у музея Суворова в Ленинграде, и вылезли прямо посреди Бородинского поля. По пути в Москве сделали высадку и осмотрели "Бородинскую панораму". А ночевали мы на Бородинском поле в палатках, предоставленных Министерством обороны, под чьим патронажем происходило это военно-патриотическое мероприятие. Военными были организованы полевая кухня и массовка во время розыгрыша битвы. Солдаты-срочники были переодеты в мундиры, взятые на "Мосфильме" и оставшиеся храниться после съёмок фильма "Война и мир" Бондарчука. В Москве я купил и привёз домой хороший "Майский" чай, так как в Ленинграде в снабжении хорошим чаем были проблемы. Да и вообще московский продуктовый магазин поразил меня разнообразием продуктов.
  * * * (Звёздочки Љ22)
  Приступив к учёбе в "Холодильнике" я призадумался, хорошо ли или плохо, что мне светит выучить немецкий язык. Ответ пришёл в ноябре 1989 года, то есть почти сразу после начала изучения немецкого. В Берлине пала одноимённая стена, и в Германии начались объединительные процессы. В смысле: ГДР плюс ФРГ в обозримой перспективе должно было дать единую воссоединённую ФРГ. Об этом я узнавал из новостных передач по телевидению. Их снова будет 80 миллионов (в смысле: немцев, как перед Великой Отечественной войной)! Значит, у нас снова будет великий сосед (Польшу по традиции с екатерининских времён в расчёт не принимаем и как бы не видим её). Поскольку в школе историю я более-менее слушал с интересом и в тетради по истории любил рисовать иллюстрации по теме урока, то выражение "Drang nach Osten!" (по-немецки: "Натиск на Восток!") я знал и понимал его исторический смысл, даже рисовал бегущего вооруженного немца в противогазе, кричащего этот лозунг. Так вот, я своим умом дошёл, что следует готовиться к этому "дрангу", если не военному, то экономическому, это точно. И я понял, что в новых исторических реалиях мой немецкий язык будет востребован на Родине - немцы к нам придут сами, и кто-то же должен будет с нашей стороны знать язык если не врага, то экономического партнёра. Так вот, я понял, что этим кто-то буду и я. Таким образом, я осознал необходимость знать немецкий язык. Не для зачётной книжки, а для себя.
  Теперь несколько слов о группе нулевичков, в которую я попал по немецкому языку. Я был единственным русским в этом группе. Остальные всё выходцы с Кавказа. Дело в том, что "Холодильник" как место учёбы был притягателен для них: они ведь торговцы на рынках, и в магазинах, и директора овощных баз. И "Холодильный институт" - это их профиль. Ведь знать холодильное оборудование им как раз нужно, и вообще пищевое оборудование. И конкурс на вступительных экзаменах небольшой, а значит, и учёба не такая уж и сложная, и взятки, наверное (не могу точно утверждать), не такие уж и большие при поступлении и во время учёбы. А советский инженер, специалист с высшим образованием, должен знать хотя бы какой-либо один западноевропейский язык (это, по-моему, бесспорно). А ведь у многих кавказцев на их малой родине в школе не было такового языка как учебного предмета. Кроме родного они в большинстве своём изучали лишь русский язык. Вот поэтому их всех и определяли в группу изучающих иностранный язык с нуля. Но они были на занятиях бестолковыми слушателями. И говорили преподавателю немецкого языка, типа, следующее:
  - Ну что Вы, Марь-Иванна, к нам так строго... Ну представьте, что Вам будут на неродном китайском японский объяснять. Вы нам про падежи немецкого языка в сравнении с падежами русского. Это для нас трудно постижимо.
  И стабильно пропускали занятия по немецкому. И дарили преподавателю-немке шоколадки, лишь бы она поставила тройку по языку за урок или потом за зачёт.
  В такой ситуации немка ориентировалась в изложении нового материала урока только на меня, сознательного, и не пропускающего ни одного занятия по немецкому. Типа, если понял-усвоил я, то и остальные, если бы ходили регулярно, то также должны бы были всё понять. Таким образом, можно сказать, что на начальном этапе изучения мной немецкого языка у меня был как бы личный преподаватель. К тому же бесплатный! Ясное дело, что немецкий язык у меня пошёл. Пошёл легко. И без перенапряжения. С осознанием его необходимости для меня. Я быстро полюбил этот предмет-немецкий язык, и полюбил сам немецкий язык. А то я думал, что я-неспособный к языкам. А тут на тебе, у меня всё получается по немецкому. Я на занятиях получал удовлетворение. Что может быть лучше, когда учёба в радость! Я ходил на занятия по немецкому как на праздник. И если у меня назрел какой-либо вопрос по языку, я не стеснялся его задать и либо сразу же получал на него развёрнутый ответ, либо слышал следующее:
  - Не забегай вперёд, потерпи, Алёша, немного. Всему своё время. И я с нетерпением ждал это время, то есть следующих занятий по немецкому.
  А по остальным предметам я учился хорошо, только химия вызывала у меня большие трудности. Мне трудно было постичь логику химических соединений и процессов.
  Сдал я экзамены по окончании первого курса без проблем, лишь по химии испытал трудности. Я заготовил кучу шпаргалок. И во время экзамена я выложил их внутрь стола, за которым я сидел и готовился к ответу на экзаменационный билет. Но экзаменатор-химик заметил мои шпоры. Стол оказался с дырой, и все они вывалились в неё на пол. Но экзаменатор не выгнал меня с экзамена, а предложил мне продолжить готовиться к сдаче экзамена без шпаргалок. И я получил трояк, которому я был несказанно рад.
  * * * (Звёздочки Љ23)
  Летом 1990 года мне запомнился Чемпионат мира по футболу в Италии. Наша сборная быстро вылетела, и передо мной встал вопрос, за кого болеть? Много было хороших команд, но я выбрал сборную команду Германии - страны изучаемого мной языка. И вот немцы стали подряд добиваться успехов: у всех выигрывать. Мне понравилось болеть за всегда побеждающую команду, к тому же играющую красиво. Немцы своей игрой как будто доказывали мою правоту, мою ставку на изучение немецкого языка, что он мне пригодится в будущем, доказывали спортивную мощь своей страны, демонстрировали потенциал новой единой Германии. Немцы оправдали мои возложенные на них надежды и выиграли Чемпионат, став чемпионами. Это был мой первый чемпионат, который я смотрел по телевизору сознательно, полностью, а не урывками краем глаза, и такая вдруг удача - моя команда выиграла. Я очень радовался победе Германии, как будто победила моя родная команда, а не какая-то другая. Победа сборной Германии буквально окрылила меня в дальнейшем изучении мной немецкого языка.
  А ещё весной - в начале лета 1990 года я внимательно следил по новостям за объединительным процессом в Германии - за переговорами по формуле два плюс четыре. Договорятся - не договорятся, и на каких условиях, - всё это вызывало у меня такой же живой интерес, как и боление за сборную Германии по футболу, как будто моё личное будущее зависело от результатов этих событий. Ведь я связывал свою карьеру с Германией.
  * * * (Звёздочки Љ24)
  После первого курса обучения в "Холодильнике" летом я никуда из города выезжать не собирался, ни с родителями, которым до меня не было дела, ни сам в одиночку. Таких вот, как я, собирающихся летние каникулы провести в Ленинграде, институт приглашал посидеть-поработать в приёмной комиссии вуза: выдавать чистые бланки заявлений о приёме в вуз абитуриентам, проверять правильность их заполнения ими. За работу предлагали выплатить смехотворную сумму, но это не главное. Главное, что предлагалось за работу в приёмной комиссии - это бесплатная поездка в Польшу. Я прельстился этим предложением. И отработал в приёмной комиссии положенный срок.
  Снова Ладога
  В августе 1990 года я с матерью поехал по приглашению дяди Саши на острова. Нам повезло - Вахасари был не занят. Впервые в жизни я выбрался куда-то с матерью! Я был рад этому обстоятельству. Народу в этот сезон на острове было немного. Была тётя Надина со своим новым мужем Мишей Владимировым и их ребёнком, то есть моим кузеном, Тимофеем, которого я увидел впервые. Тимофею было года три, и он уже был в очках. Он был по-детски капризным мальчиком. Тётя Надина всё время пасла его. По "Грюндигу" в новостях передавали о воздушных налётах иракских ВВС на Кувейт. А однажды поздно вечером мы с Витей крутили волны на "Грюндиге" и наткнулись на какой-то французской волне на передачу про группу "Кино", в которой песни Виктора Цоя разбавлялись голосом ведущего-конферансье на французском языке. Передача была длинная, звучало много хороших песен "Кино" громко на всю Ладогу (лишь по возвращении с острова в Ленинград я понял, к чему была эта роскошная радиопередача: Виктор Цой разбился на машине).
  Михаил Владимиров отличался тяжёлым характером: однажды он не досчитался одной сигареты в своей пачке "Арктики" и обвинил в воровстве мою мать. Был скандал. Мать отвечала, что ей даром не нужно чужих сигарет, тем более от Владимирова (в Ленинграде в это время с сигаретами были проблемы).
   А ещё однажды мы с Витей гребли в лодке, возвращаясь с рыбалки на наш остров. На всякий случай за корму была выброшена блесна. Так вот, на эту "дорожку" мы вытащили щурёнка, зацепившегося за крючок блесны хвостом. Бывает же такое!
  Мы с Витей уже были большими, и нам чаще стали доверять управление катерами. А кошка, которую взял на остров дядя Саша, прославилась тем, что она, охотница, таскала свою добычу-мышей прямо в дяди Сашину постель.
  Это была моя третья и последняя вылазка на острова. Далее наступят сложные времена, и традиция проводить вторую половину лета на Ладоге заглохнет.
  * * * (Звёздочки Љ25)
  В сентябре 1990 года сдохла Майра. Прожив 14 лет с собакой, наша семья стала собачниками, то есть мы не могли больше представить нашу дальнейшую жизнь без собаки. Но было ясно одно: новая собака должна быть принципиально другой, чтобы не напоминать старую.
  
  
  3 октября 1990 года произошло объединение Германии.
  Польша
  На второй курс "Холодильника" я перешёл и продолжил учиться. Но с книгами я по-прежнему не дружил. И вот посреди учебного года, и не в каникулы, а в конце октября 1990 года мне сообщили о поездке в Польшу. Поедет группа студентов под эгидой комсомола. Называться это будет студенческим обменом. Типа: дружба. Нашего "Холодильника" с польским вузом близкого профиля. Организаторы поездки студенты-старшекурсники объяснили мне, что, хотя поездка и бесплатная, в смысле: проезд поездом я не оплачиваю, равно как и проживание в польском студенческом общежитии, с собой надо брать как можно больше денег и товаров ширпотреба, пользующихся спросом на городских блошиных рынках Польши. Я мог взять только свою студенческую стипендию 40 рублей. А из товаров я купил всего то ничего: электроплитку и десяток шоколадок. Меня предупредили, что в Польше нас никто кормить не будет, так что я должен всё рассчитать сам, и взять хотя бы на первое время пищевых продуктов для себя в целях экономии денег там. Следуя этому совету, я взял с собой картошки, хлеба, сухарей и даже варёные яйца. Студенты-старшекурсники везли борохла намного больше: неподъёмные большие сумки и телевизоры в коробках. Обычно на границе таможенники отметали лишний груз, превышающий допустимый лимит, но только не в нашем случае - у нас ведь не просто поездка челноков, а студенческий обмен, типа: дружба.
  Польское студенческое общежитие в городке Щедлицы под Варшавой, куда мы приехали, меня поразило. Кровати в номерах низкие без ножек, подушки огромных размеров, туалет общий, а не раздельный по буквам М и Ж, и в нём чисто, душевые с умывальниками также общие, причём в душевых кабинках не было дверей, а были только полиэтиленовые занавески. В общем, всё не как в наших студенческих общагах (один раз я был в общежитии "холодильного" института на улице Ленсовета на вечеринке. Меня поразило множество презервативов, разбросанных под окнами общаги).
  На вырученные от продажи электроплитки и шоколадок деньги в Варшаве я купил китайский десятидолларовый аудиоплеер-мыльницу и два набора итальянских пластмассовых солдатиков: немецкую пехоту времён второй Мировой войны и Старую гвардию Наполеона. Вообще, меня поразил универмаг в центре Варшавы разнообразием всех групп товаров. А от отдела игрушек в нём у меня был шок. Я ходил по отделу как по музею. Я и представить себе не мог, что может быть такое разнообразие игрушек. Особенно меня привлекла секция пластмассовых солдатиков: любой возможный военный конфликт мировой истории был представлен в секции армиями противоборствующих сторон. Были даже войска NATO и стран-участниц Варшавского договора. Отвлекаясь от темы отмечу, что позже, когда в нашей стране также будет изобилие солдатиков в продаже, такого виденного мной в Варшаве разнообразия у нас нигде не будет, даже в специализированных отделах магазинов. А пока я ходил по отделу игрушек как по Кунсткамере.
  В Польше выяснилось, что взятых мной денег недостаточно для нормального человеческого питания. Продукты, взятые с собой из дома, я ел экономно. И можно сказать, что я голодал. Дурацкая ситуация: почувствовать себя голодным и одиноким, без денег в чужой стране, где никому до тебя нет дела. Если бы я знал, что будет в Польше всё таким образом, то я бы ни за что не поехал туда. В мелком городишке Щедлицы делать было нечего и не было ничего интересного, так что я тратил скудные запасы польских злотых на поездки на электричке до Варшавы, где и бродил голодный. Жаба душила платить за пользование уличными туалетами, но делать было нечего, приходилось платить. А иначе как? Не то, что в родном Ленинграде, где в центре полно дворов и подворотен. В Варшаве совсем другая застройка - за угол не сходишь. И в электричке бесплатно не проедешь.
  А ещё меня поразила инфляция в Польше. Куча нулей на бумажных деньгах. И в местах, где расплачиваются наличными, на земле разбросаны мелкие монеты, которые никто не подбирает. А сдачу при покупке, например, железнодорожных билетов, всё равно дают мелочью.
  Стадионы, заполненные мелкими торговцами - это не наше изобретение, в Варшаве я видел такое использование спортивных объектов раньше, чем у нас. И вообще, я словно попал в машину времени и оказался в будущем. В будущем России. Я осознавал, что то, что я вижу в Польше, скоро будет привычной картиной на Родине, что нас ждут такие же экономические процессы...
  Столики с продаваемыми аудиокассетами располагались в Варшаве на таком расстоянии друг от друга, чтобы не мешать зазывающим магнитофонам крутить хиты продаж. Там, где затихал звук от одного магнитофона, сразу же нарастал звук от следующего. Магнитофоны на этих столиках были дублями, то есть двухкассетные, так что пока играет одна дека, другая перематывает хит на начало. Этот же самый хит. Обычно на кассетах самая привлекательная мелодия-песня именно в начале кассеты. Так что гулял я по Варшаве голодный, но под музыку. Всякую разную. А однажды вся Варшава жила под одну и ту же мелодию. Видно, во все точки продаж одновременно поступили одни и те же кассеты с записью Эннио Морриконе. Красивая мелодия со скрипочкой - первая композиция на кассете. Я тогда ещё не знал и ещё не скоро узнаю, что она называется Chi Mai. И вот, гуляя целый день по Варшаве, я целый день слышал эту одну и ту же красивую мелодию. Романтично. Люди, вылезая из общественного транспорта и заслышав звуки скрипки, останавливались у столиков, откуда звучала музыка, и, постояв-послушав немного, покупали эту новинку. Покупали почти все останавливающиеся. Один я, без денег даже на кассету, не приобрёл этой записи. Романтика под Морриконе продолжалась два дня, когда казалось, как будто его мелодия зацепилась за "зуб Сталина" и кружится вокруг него как грампластинка ("зуб Сталина" - это сталинская высотка в центре Варшавы как в Москве), затем снова в музыке со всех столов начался разнобой.
  * * * (Звёздочки Љ26)
  Вернулся я из Польши похудевшим перед ноябрьскими праздниками. Сразу после них случилось следующее. К дяде Саше на улице прибился щенок неизвестной породы, но точно породистый, так как беспородному вряд ли бы стали купировать хвост. Щенок был настолько маленький, что для таких не шилось шлеек, охватывающих шею и грудь, и, видно поэтому, он гулял с прежними хозяевами без поводка и отбился от них. Но ему, маленькому, хватило ума (или это на самом деле сработал инстинкт самосохранения) пристать к людям, ибо ему на улице было холодно и он замерзал, будучи гладкошёрстным-короткошёрстным. Дядя Саша взял его, малышку, на руки и принёс к себе домой. А вспомнив, что у нас недавно сдохла Майра, привёз щенка к нам на Сапёрный. Нам он сразу понравился. Щенок оказался девочкой, и уж точно не походил на предыдущую нашу собаку. На стене в родительской спальне висел портрет Моны Лизы, купленная когда-то мной репродукция, и мне в голову сразу пришло имя, которое подошло бы щенку: Мона. За её взгляд и улыбку-она улыбалась (собаки ведь умеют улыбаться). Хочу отметить, что сдохни Майра на месяц-полтора-два позже, то мы бы уже не обзавелись новой собакой: идея взять щенка заглохла бы, ибо содержание собаки - ответственное дело: её ведь кормить надо, а с декабря 1990 года всё в Ленинграде станет по талонам, дающимся на людей, а не на собак. Так что Моне повезло, что она нашлась в ноябре, а не декабре 1990 года, и что она - маленькая собачка. По щенку было видно, что он сильно не вырастит, так как Монины лапы были тоненькими, не как у щенков собак крупных пород, у которых (у щенков) лапы крепкие. Моне повезёт прожить в нашей семье долгую жизнь - она сдохнет аж в 2006 году. А порода Моны долгие годы не будет установлена. Только в середине девяностых, когда в продаже появятся толстенные энциклопедии пород собак, мной будет установлена её порода - манчестерский терьер, или просто Манчестер, очень редкая у нас в стране порода, не то, что в Англии.
  * * * (Звёздочки Љ27)
  За время моего отсутствия в "Холодильном" институте из-за поездки в Польшу лекторы продвинулись в изложении материала дальше. Есть такой сложный предмет сопромат. Я всего-то пропустил по нему пару лекций, но мне казалось, что я отстал на целую вечность. А тут ещё задали какое-то задание на дом по этому предмету. Я растерялся, не зная, что делать. В учебнике как-то всё непонятно написано, и слишком много надо было прочесть, а о таком способе получения знаний как ходить на консультации к преподавателю я как-то и не догадывался - не научили, не говорили, что такое возможно. Короче, я был в полной растерянности.
  В декабре 1990 года в Ленинграде всё стало по талонам, даже колбаса. Так вот, мне не думалось об учёбе, а думалось о колбасе. Мать готовила на всю семью, и я не чувствовал себя в праве попросить добавки. Да её и не было. Да и своё положение в семье, будучи уже большой, я осознавал. Так что, я считал себя лишённым всякого морального права требовать чего-то для себя. А мать относилась ко мне, типа: покормила - свободен.
  Сестра Полина уже окончила школу и пошла учиться так же как и я не в Горный, а по уму. По уму оказалось в медицинском училище, и училась она на акушерку. Им, учащимся, выдавали иностранную гуманитарную помощь - коробку с разными продуктами несколько раз. Одна коробка - рацион продуктов натовского солдата на сутки.
  В это время отношения между моими родителями совсем остыли. Нет, скандалов не было, но чувствовался холод. Между ними. Всё правильно: второй ребёнок, то есть Полина, вырос, теперь можно и разводиться им.
  Что делать? Мне в этой сложившейся ситуации. Что делать? Что делать? Напряжённо работал мой мозг. И вот он придумал следующее: сбежать из дома. Но куда? Не просто же на улицу. Долго над этим я не думал. Ответ пришёл почти сразу: в армию. Да, пусть родители кормят только мою сестру Полину, а я это сложное голодное время пережду-пересижу в армии, там то, наверное, не голодают, всё-таки же это армия. И не боюсь я теперь, что могут послать в горячие точки. Пусть будет горячо там - от холода дома, холода во взаимоотношениях родителей, противно. Авось не убьют, не всех же убивают, большинство ведь возвращается домой живыми. И я чувствовал, что в стране идут разрушительные процессы, становится всё хуже и хуже. Так, может быть, за время моего отсутствия дома, то есть пока я в армии, кризис пройдёт низшую точку, и начнётся подъём. Подъём разваливающейся сейчас страны. То есть следует переждать, пока всё "устаканится" само собой. Чувство, что что-то должно произойти со страной меня охватило и пугало. Пугало больше, чем армия.
  Справедливости ради следует отметить, что такой фактор страха перед армией как дедовщина меня не пугал. Я просто не знал об этом явлении. По телевизору об этом тогда ещё не говорилось, и друзей-приятелей, отслуживших в армии, у меня не было. Так что об армии у меня в голове сложилось несколько идиллистическое представление.
  А о каких точках я мыслил, что они горячие? Не задолго до этого произошли события в Фергане, а теперь громыхало в Карабахе. И теперь я осознал виденное мной в Кузнечном летом 1982 года - траурную процессию через весь посёлок с гробом погибшего в Афганистане нашего воина-интернационалиста.
  Ничего не говоря родителям, я пришёл в деканат своего факультета "Холодильного" института и забрал свои документы, не объяснив причины. После этого я пошёл в военкомат и сказал, что хочу в армию, что теперь у меня нет никакой отсрочки (ведь пока я учился в вузе, меня брать в армию не должны были). После прохождения мной медкомиссии мне сообщили, что я должен явиться в военкомат для отправки в армию 20 декабря 1990 года. Рано утром.
  Забрав документы из "Холодильника", я не сообщил об этом родителям. И о своей отправке в армию через месяц я также родителям не сказал. Не хотел, чтобы они меня целый месяц "пилили". А чтобы они ни о чём не догадались, я каждый день по утрам уходил из дома и возвращался, как будто приходя с занятий в институте. Делать мне было нечего, а гулять по улицам было холодно и без особых денег не интересно и скучно. Я брал из дома дипломат с какой-нибудь интересной книгой и просто сидел и читал в зале ожидания на Московском вокзале, который находился относительно не далеко от моего дома. Я не мог себе купить на вокзале даже мороженое, потому что вся моя стипендия была оставлена в Польше.
  Только накануне своей отправки в армию 19 декабря в 6 часов вечера я сообщил матери, что я завтра утром ухожу в армию. Времени "пилить" меня уже не осталось, как я и рассчитывал, осталось время только достойно проводить меня в армию, то есть накрыть стол. За этот стол с курицей и скромной выпивкой был приглашён только дядя Саша кроме присутствовавших родителей и сестры. Мне было приятно быть в центре внимания семьи и от того, что за столом царила тёплая атмосфера, по которой я так соскучился. А то ведь даже мой день рождения в этом 1990 году совсем не отмечался, то есть не было накрыто никакого стола.
  Я этот день отметил лишь покупкой самому себе маленького подарка - аудиокассеты немецкой группы электронной музыки "KRAFTWERK". И традиционно никого не приглашал к себе отметить свой день рождения. Зато отец отметил, приведя к себе в гости Игоря (сына дяди Саши, то есть моего великовозрастного двоюродного брата) и засев с ним за шахматы. Мне было противно быть дома в этот момент, и я пошёл гулять, и купил упомянутый "KRAFTWERK" для хоть какого-то утешения себе для души.
  * * * (Звёздочки Љ28)
  Перед началом следующей главы про армию упомяну, что начиная с 1989 года я на концерты "Åквариума" ходил дважды в год. А в 1989 и 1990 годах дважды ходил на "Популярную механику" Сергея Курёхина в концертный зал "Октябрьский". Стипендия мне позволяла покупать билеты на них.
  В 1989 году я топтался перед кассами "Октябрьского", и ко мне подошёл какой-то мужик. Переминаясь с ноги на ногу он предложил мне билет за 5 рублей на Курёхина, сказав, что у них на работе распространялись билеты, сам он взял на всякий случай 2 билета, но пары себе на этот концерт он не нашёл. Так мне повезло. Я от себя самого не ожидал, что мне так понравится звучание одинокого деревянного рояля без сопровождения. А с сопровождением других музыкальных инструментов вообще было super.
  А в 1990 году я ходил на "Åквариум" с Сергеем Петровым. А на следующий день я подошёл на всякий случай к "Октябрьскому". Программа предыдущего дня была сильная, и я рассчитывал попытать счастья - попасть на концерт второй день подряд. Мне повезло. Ко мне, ни к кому не пристающему с вопросом "Нет ли лишнего билета?" сам подошёл молодой человек с билетом:
  - Хочешь на "Åквариум"?
  - Да, - ответил я.
  - Пойдём со мной, у меня есть лишний билет.
  - А сколько с меня?
  - Нисколько. У меня в концертном зале работает бабушка, и она так достала два билета. Мне идти не с кем. Я сам за билеты не платил, поэтому и с тебя денег не возьму.
  Сравнивая два концерта (Борис Гребенщиков и его "Åквариум" традиционно давали по два концерта) можно отметить разницу между ними.
  Армия
  Глава про мою службу в армии не готова. Возможно, что она будет написана ко второму изданию моей Книги.
  Обмолвлюсь лишь тем, что скажу, что в армию ко мне приезжали дважды. Один раз родители с дядей Сашей на его "Волге" в первый год моей службы, а второй раз - одна мама на втором (служил я два года). В первый визит ко мне мне привезли немецкие словари и мою тетрадь по немецкому языку, которую я вёл, учась в "Холодильнике", благо, приехали ко мне на машине. А самоучитель немецкого языка нашёлся в казарме. Так что, занятия по языку я продолжал и в армии. Грамматику я совершенствовал, а мой словарный запас рос.
  * * * (Звёздочки Љ29)
  В сентябре 1992 года я приезжал из армии домой в краткосрочный отпуск. Меня отпустили на свадьбу моей сестры Полины. Праздновали дома, благо, пятикомнатная квартира площадью 137 квадратных метров на Сапёрном позволяла.
  Приехав домой, я позвонил Сергею Петрову, макаровцу-аквариумисту; я хотел с ним увидеться и поиграть в карты. Позвонив, я не застал его дома, к телефону подошла его мама, ей я и сообщил о том, что я в Ленинграде. В день свадьбы сестры Петров был по делам в центре города недалеко от моего дома и зашёл ко мне без предупреждения (вот были времена, когда не было мобильных телефонов!). И попал, что называется, с корабля на бал. Такое совпадение: попасть на свадьбу! Я был рад, что в его лице нашёл себе собутыльника. А то ведь гости-всё незнакомые мне люди, приятели-друзья моей сестры да родственники жениха, и с ними мне пить было совсем неинтересно. А тут, на тебе, интерес появился и у меня. Главным алкоголем на свадьбе был разведённый спирт "ROYAL", что вполне естественно, если учесть, что свадьба происходила в 1992 году. Так вот, я напился до потери памяти, и даже разбил люстру. Сам я этого не помню, но мне рассказывали потом. Пить и закусывать по-взрослому я тогда ещё не научился и напился как свинья. Петров с моей матерью раздевали меня, чтобы уложить спать.
  * * * (Звёздочки Љ30)
  18 ноября 1992 года я вернулся из армии, так что самое сложное время распада СССР мне в армии удалось пересидеть-переждать.
  Мать мне сообщила, что пока я был в армии, Вика Сергеева, дочь отцовского друга Олега Сергеева, вышла замуж за шведа и уехала туда, а Лена Иванова, дочь отцовского друга Володи Иванова, стала валютной проституткой. Эти сообщения мне было больно слышать. А ведь такие хорошие были девочки...
  Университет
  Ещё в армии я решил по возвращении из неё не восстанавливаться в "Холодильнике", куда я поступал "лишь бы не в армию", а пойти учиться, куда душе будет угодно. 12 июня 1992 года Россия объявила свою независимость, СССР распался. Я дошёл своим умом, что в новой России должны будут обновиться все законы. И я понял, что если в случае с Макаровкой я не успел пойти учиться на несколько лет, так сказать, не успел на пароход, то, если я пойду учиться на юриста, то буду в первых рядах овладевших новыми законами, разобравшимся в них. И буду вне конкуренции с юристами старой закалки с опытом работы в юриспруденции в прежних условиях Советского Союза, типа, я буду лучше них знать новые законы и лучше разбираться в них, а их прежний опыт уже больше не будет востребован. Но буду востребован я.
  А куда пойти учиться на юриста? Естественно, что в Санкт-Петербургский государственный университет. Других мест, находясь в армии, я не знал. Да, по-моему, их тогда ещё в городе и не имелось. Таким образом, отмечу, что я выбрал себе место будущей учёбы не потому, что учиться на юриста модно (про моду я, находясь в армии, не слыхал, да она, по-моему, ещё не зародилась, - это потом, чуть позже, все ринутся учиться на юристов, и на них будут учить чуть ли не везде, и расплодятся всевозможные негосударственные вузы, в том числе университеты, бывшие институты),-а по расчёту. Рассчитал-прикинул свои перспективы я сам. Без посторонней помощи.
  Повторюсь, что вернулся я из армии 18 ноября 1992 года, то есть можно сказать, что я "пересидел" распад СССР в армии, чего я и хотел, пойдя служить.
  Первым делом по возвращении из армии я направился в университет "на разведку". Узнал, что с начала декабря при университете начинают работать шестимесячные подготовительные курсы. Они бесплатные и называются "подготовительным отделением" (ПО). Чтобы быть зачисленным на ПО, необходимо было пройти собеседование. Я успешно его прошёл, ответив на вопрос по истории и выполнив упражнение по русскому языку. Эти вопрос и упражнение выбирались мной как на экзаменах из разложенных на столе билетов. Так что, будь я полностью "деревянным", то не прошёл бы этого испытания. Результат собеседования - установление моей перспективности в подготовке к вступительным экзаменам в университет.
  На ПО преподавалось четыре предмета, те, что вынесены на вступительные экзамены на юридический факультет: русский язык, литература, история России, иностранный язык. Меня приятно удивило, что посещающим занятия ПО выплачивается стипендия как студентам. И вообще, посещающие ПО считаются как бы студентами нулевого курса (иногородним даже предоставлялось место в студенческом общежитии). А раньше ПО называлось рабфаком-рабочим факультетом...
  В декабре 1992 года сходил на "Åквариум". А начиная с 1993 года я буду ходить на него дважды в год, как писал уже ранее. Иногда и больше. Вплоть до знаменитого юбилейного концерта во Дворце спорта "Юбилейный" в 1997 году.
  * * * (Звёздочки Љ31)
  Бабушка Тоня к моему возвращению из армии совсем выжила из ума. Что поделаешь? - старость не радость! Её, немощную, переселили жить с Набережной к дяде Саше на проспект Обуховской обороны. Дядя Саша к этому времени жил с тётей Люсей уже без Серёжи (Серёжа, женившись, съехал) в своей четырёхкомнатной квартире. Отец рассказывал, что за бабушкой Тоней нужен глаз да глаз, а то, чего доброго, спалит квартиру, взорвав её долго идущим газом на кухне при долго по беспамятству не зажигающейся спичке. Зато водку бабушка Тоня хлестала только так (дядя Саша сам пил и её угощал). Дядя Саша с тётей Люсей к этому времени уже оба были на пенсии, но дома без дела они не сидели, а дежурили в гараже (многоуровневый такой, кооперативный), в котором дядя Саша был с момента его постройки председателем.
  Однажды в декабре 1992 года отец привёл к нам на Сапёрный без предупреждения бабушку Тоню и сказал, что теперь она будет жить у нас, что он как сын должен позаботиться о свое престарелой матери. Но в нашей квартире на Сапёрном не было отдельного помещения для проживания бабушки Тони. Вышел скандал, на одной стороне которого был один отец, а на другой - моя мать, Полина и я. Ни я, ни сестра не хотели, чтобы отец подселил к кому-либо из нас бабушку, а мать не хотела, чтобы бабушка обосновалась в так называемой гостиной - проходной комнате в спальню родителей, которая по сути в последнее время была лишь материнской спальней (отец в последнее время практически не ночевал дома, а если и спал, то в гостиной комнате). Скандал происходил в коридоре, естественно, на повышенных тонах. А Полине, вышедшей из комнаты, чтобы вставить своё веское слово, вдруг стало плохо: она была беременной, и, по-видимому, у неё из-за скандала перевернулся в животе ребёнок. Отцу ничего не оставалось, как забрать свою мать и отвезти её обратно к дяде Саше.
  А ведь была ещё и Набережная как вариант дальнейшего пребывания бабушки Тони. Но там обосновались тётя Надина и её дети Настя и Тимофей, а может быть, и муж тёти Надины Михаил Владимиров (где ж ему ещё быть?). В общем, выжили-вытеснили бабушку Тоню с её дома на Набережной. Типа, как же, ведь надо же жить на Набережной семейству тёти Надины. И мой отец по привычке думал в первую очередь об удобстве проживания своей сестры Надины с её детьми, нежели о своих собственных жене и детях.
  А ведь была ещё тётя Мила. Проработав всю жизнь на одном предприятии она получила в конце восьмидесятых однокомнатную квартиру на Новочеркасском проспекте. Эта квартира с большой прихожей. Прихожая с окном настолько большая, что в ней помещалась тахта. Всю жизнь прожив на Набережной со своей матерью Антониной Александровной (бабушкой Тоней) она, незамужняя, наконец-то, зажила одна. На старости лет. Почему-то дети бабушки Тони не рассматривали как вариант размещение их состарившейся матери у тёти Милы. А, вообще-то, не почему-то, а по вполне конкретной причине: у тёти Милы было нарушение сна: она плохо спала и вообще была какая-то нервная женщина, возможно, из-за отсутствия у неё своих детей.
  Спустя короткое время в том же декабре 1992 года отец пришёл домой и начал, что называется, "качать права". Я вынужден был заступиться за мать, желая снискать её расположение (подробностей своего самого раннего детства я тогда ещё не знал и считал свою мать несчастной из-за отсутствия к ней любви отца, - я чувствовал, что именно так обстоят дела). Качал права отец на повышенных тонах, и я решился "заткнуть" его с помощью рукоприкладства. Это решение далось мне не легко - поднять руку на отца. Я был в смятении и замешательстве от необходимости выбора куда ударить его, ведь я не хотел причинять ему вреда в виде синяков или выбитых зубов, да и вообще хотел, чтобы мой удар по возможности был бы как можно менее унизительным для отца, то есть я не хотел обидеть его, а хотел лишь прекратить его словесные нападки на мать. Исходя из приведённого объяснения я ударил отца по уху, сбоку наотмашь, будучи потрясённым от этого своего поступка.
  Отец был потрясён не менее меня случившемся. Он поспешно ретировался из дома, потрясённый-уязвлённый. Удивительное дело, я не помню, конкретно чего желая-требуя качал права мой отец, в общих чертах выясняя с матерью "кто в доме хозяин", - да, только в самых общих чертах: "кто в доме хозяин"-я помню этот инцидент, но мне хорошо запомнились мои чувства в той ситуации, когда я "рубил гордиев узел", утверждая маму в качестве единоличной хозяйки дома и главы семьи.
  Как и в случае, когда отец привёл к нам домой немощную бабушку Тоню, я ощущал себя защитником своей матери и домашнего тепла и уюта. При холодном отношении ко мне матери я таким образом, повторяюсь, желал, чтобы она стала относиться ко мне чуточку теплее, ведь мне ТАК не хватало её тепла! А в холодных отношениях родителей друг с другом своим поступком я только расставил точки над "i", внеся ясность в их ледяные отношения. Образно говоря, лёд стал прозрачным. Также в свою оплеуху я вложил чувство досады за то, что мне пришлось бежать из дома - в армию, и за то, что в армии мною выяснилось, что я физически недоразвит по сравнению со своими сослуживцами по причине недоедания, в особенности мяса, - в этом я обвинял именно отца как кормильца семьи, то есть как плохого кормильца. В общем, как ни крути, а мой удар отца со всех сторон был закономерен и логичен. В своё оправдание могу лишь сказать, что я после этого поступка плохо себя чувствовал. Всё! Хватит о грустном. Пока хватит.
  * * * (Звёздочки Љ32)
  Посещая занятия ПО я не обнаружил отставания по немецкому языку от других посещающих, то есть я выглядел как окончивший школу-десятилетку, что меня радовало и обнадёживало.
  А по литературе мне за полгода пришлось прочесть всю школьную программу, ведь, как я писал, в школе я читать не успевал. Читать русскую литературу в уже недетском возрасте мне понравилось и было интересно, тем более все литературные произведения комментировались преподавателем на занятиях ПО.
  По российской истории нас муштровали. Мы, посещающие ПО, должны были вызубрить кучу дат исторических событий, не обязательно крупных. Преподавателем истории устраивались контрольные по датам. Он диктовал исторические события, а мы должны были без запинки записывать их даты. Некогда было повернуть голову и подсмотреть ответ, то есть правильную дату, у соседа по столу: если кто-то поворачивал её, то преподаватель ускорял перечисление исторических событий, так что списать не удавалось никому. Преподаватель-историк утверждал, что устраивает такие контрольные работы по датам в наших же, то есть посещающих ПО, интересах, что даже если к экзаменам мы забудем две трети дат, то оставшейся одной трети нам хватит для восстановления не только фактов исторических событий, но и их дат.
  Про занятия по русскому языку мне особо сказать нечего. Занятия как занятия. Как школьные занятия. Как говорится, повторение - мать учения.
  * * * (Звёздочки Љ33)
  В феврале 1993 года моя сестра Полина родила дочь Ульяну. Таким образом для меня выяснилось, что на своей свадьбе с Андреем Погодиным Полина уже была беременной. То есть мне стало ясно, что Андрей Погодин, обрюхатив мою сестру и заключив после этого с ней брак, поступил с ней порядочно.
  Полине пришлось делать кесарево сечение, потому что её ребёнок во чреве запутался в пуповине - она обвила его шею, наверное, во время семейного скандала по поводу проживания у нас дома немощной бабушки Тони, когда ребёнок перевернулся в Полинином животе.
  Полинин муж Андрей Погодин после рождения Ульяны повёл себя как-то странно: он стал много пить, пропадая из дома (жили молодожёны с Улей у него на какой-то Красноармейской), и не давать денег на ребёнка. То есть до свадьбы и до рождения ребёнка он как-то сдерживался пить или делал это как-то незаметно для Полины, а после рождения Ульяны просто распоясался. Ему были сделаны замечания-предупреждения Полиной. После третьего, так называемого "китайского", предупреждения, что деньги в семью следует приносить, и не последовавшего исправления мужа, Полина потребовала от Андрея развода. Но после последовавшего развода Андрей Погодин стал уклоняться от выплаты алиментов.
  Мой отец, то есть для Ульяны дедушка, предложил Полине отдать её дочь в детский дом, то есть отказаться от ребёнка, типа, не на что содержать-воспитывать ребёнка. Высказывания отца по этому поводу мне передала моя мать. Я встретил это сообщение эмоционально. Что так нельзя! И этому не бывать. Что мы вместе "поднимем" ребёнка. Мы - это мной имеются в виду: Полина, я и наша мать.
  
  
  Но это я забегаю вперёд. Сначала я всё-таки в 1993 году поступил в университет. Санкт-Петербургский государственный. А пошёл я учиться на вечернее отделение юридического факультета, так как теперь я осознавал, что я уже вырос и сидеть на шее у родителей мне невозможно. То есть я решил днём работать, а по вечерам учиться.
  Окончив подготовительное отделение, я не боялся вступительных экзаменов в университет, даже экзамена по иностранному языку. Накануне этого экзамена я даже водку пил, чтобы просто выспаться перед экзаменом, а не мандражировать. Пил я не дома, а на работе (тогда я временно работал сторожем в большом гараже; пил с механиками). А вообще не бояться этих экзаменов мне помогала льгота для поступающих в вузы после армии, а именно: достаточно было лишь бы сдать экзамены, то есть лишь бы не на двойку. А получить пару после посещения ПО просто не реально - трояк всяко тебе обеспечен. В мою бытность льгота при поступлении в университете сохранилась только на вечернем отделении, а на дневном её уже не было. Но, главное, что на вечернем она сохранилась.
  
  
  Так вот, развелись Полина и Андрей скорее всего когда я уже поступил в университет и стал учиться и работать. Кем я только не работал в период обучения в университете. Но это всё был неквалифицированный труд. Работал я и грузчиком, и охранником. Но охранник-это громко сказано. Сторож - вот это определение более подходит к моей должности. Учась на младших курсах я и не очень то пытался устроиться работать по юридическому профилю. В первой половине девяностых, постаравшись, в принципе, можно было найти должность юриста в какой-нибудь организации и студенту-недоучке. В период, когда фирмы множились как грибы, брали на работу юристом и студентов. Им, правда, мало платили, потому что они были ещё недипломированными. Вот поэтому-то меня работа юристом не устраивала: я должен был приносить как можно больше денег в семью - помогать матери и сестре. Году так в 1994 мои родители наконец-то официально оформили развод. Моя мать осталась без мужниной материальной поддержки. В это время институт ВИТР разваливался и машинистка-надомница ему уже не была нужна. И в начавшийся век компьютеров моей матери-машинистке нельзя было устроиться по специальности. Было решено, что пусть моя мать сидит с внучкой Ульяной, а моя сестра Полина, Ульянина мать, пусть как можно больше работает акушеркой, то есть на полторы ставки, а то, может быть, и на две. Но что такое даже полторы-две акушерские ставки? Всё равно это мизер. Моей матери предпенсионного возраста (напомню: она 1948 года рождения) в сложное время девяностых вообще никуда нельзя было устроиться, ведь уровень безработицы тогда зашкаливал, и таких, как она, никуда не брали, тем более, если учесть помимо её возраста её состояние здоровья: женские возрастные болезни давали себя знать. Так что даже работа каким-либо дворником была не для неё. Но ведь с Ульяной, болезненным ребёнком, всё равно надо было кому-то сидеть: детский сад или сначала ясли-это не для болезненной Ули. А Андрей Погодин алименты выплачивал не регулярно и по минимуму, так как сумма алиментов вычислялась-высчитывалась из официальной его зарплаты, а она либо была смешно нереально маленькой, либо вообще отсутствовала, так как он официально числился безработным. В общем, мне претендовать на юридическую работу с малой зарплатой в силу вышеизложенных причин не представлялось возможным. Да, конечно, хорошо было бы, ещё учась, накапливать собственный юридический опыт, но в моей ситуации было не до опыта, а было лишь бы выжить нашей семье сейчас. Поэтому я в этот период не имел даже собственного кошелька - всю зарплату отдавал сидевшей на моей шее матери, оставив себе сущую мелочь на курево и на пиво (а пил и курил я тогда мало). Мать ходила по магазинам и готовила еду на всю семью. Хождение по магазинам занимало много времени, так как она ходила с малолетней Ульяной (не одну же её оставлять дома! - бабушка Лиза не в счёт: она жила-выживала на пенсию самостоятельно и вела отдельное хозяйство от нашего) и покупала продукты не в одном магазине сразу, а бродила по магазинам всей ближайшей округи в поисках продуктов где что подешевле, так что хлеб покупался в одном магазине, масло - в другом, что-то другое - в третьем и так далее. То есть экономился при хождении по магазинам каждый рубль. Копейка рубль бережёт - это про мамины хождения по продуктовым магазинам. Только в девяностых копейки не имели хождения - слишком мелок был рубль.
  Ещё несколько слов про бабушку Лизу. С самого момента, когда мы съехались с ней на Сапёрный переулок, мы не объединялись с ней в ведении домашнего хозяйства, то есть она жила сама по себе, а мы сами по себе. И в наши комнаты она не заходила почти никогда. Как и многие пенсионеры, которым было трудно прожить лишь на одну пенсию, она подрабатывала на Некрасовском рынке, перебирая овощи, отделяя гнилые от хороших.
  А бабушка Тоня где-то в это время, то есть году так в 1994, умерла.
  * * * (Звёздочки Љ34)
  Ещё в 1990 году осенью я дважды выезжал с мамой в Павловск. В парк. Один раз-в ещё тёплое время, в так называемую золотую осень. В другой - когда листья с деревьев уже опали. В золотоосеннюю поездку нам повстречался на дорожке ёжик. Про белок и говорить нечего, так как встретить в Павловском парке белку и дать ей орешек - не велика заслуга (орехи продаются в самом парке старушками специально для белок). Также мы с мамой повстречали в ту первую поездку мою троюродную сестру Машу (внучку бабушки-Тониной сестры тёти Сони) - мир тесен! В позднеосеннюю поездку мы кормили лесных птичек с рук - они, голодные, садились прямо на наши ладони и клевали семечки. Удивительное дело, ёжика мы встретили в очень людном месте парка. А птичек кормили в глухом. В Новой Сильвии. Это такой район Павловского парка.
  Так вот, после армии я стал ездить в Павловский парк по несколько раз в год: раз в сезон, а осенью - несколько раз. Полюбилась мне Павловская природа. По большей части ездил я один, но случалось, что и с кем-нибудь. В июне я ездил в Павловский парк, чтобы на природе читать-готовиться к экзаменационным сессиям. Подросла Уля, и её стали отпускать со мной прогуляться в Павловском парке. С ней я обязательно ездил в конце июня, когда на кустах акации появлялись стручки, из которых я делал свистульки, и мы с Улей свистели в них. Однажды в безлюдной части парка, когда я гулял один, добился того, что белка спустилась с ветки мне на руку, и так и сидела на ладони, щёлкая орешками.
  Обязательно я ездил в Павловск, когда местные бабушки начинали торговать садовыми яблоками у вокзала, и я бродил по парку, жуя яблоки на ходу или присев где-нибудь в живописном месте на скамейку или пень. Посижу, покурю и пойду дальше. Причём каждый раз я старался ходить не так, как в предыдущий. В некоторые свои прогулки по Павловскому парку я стремился обойти весь парк, но не по кругу, а зигзагами, с обязательным посещением всех самых красочных его уголков, и тогда я ходил быстрой походкой - иначе не успеть пока светит солнце везде побывать; в другие же свои прогулки я никуда не спешил и, не стремясь обойти весь парк, мог медленно прогуливаться по одной дорожке в оба направления - сначала в одну сторону до конца, а потом, развернувшись, в другую. Когда я ходил быстро, я думал о парке, о том, чтоб везде успеть, когда же я медленно бродил, то мог думать о чём-нибудь своём или слушать радио через наушники или так. Не обязательно музыкальные радиостанции, а мог слушать и говорильню типа "Маяка" или "Эха Москвы". А среди музыкальных радиоканалов преобладало радио "Рокс", а начиная с2003 года - радио "Классика". Жаль, что сейчас эти радиостанции заглохли.
  Кроме "акациевого" и "яблочного" посещений Павловского парка было обязательным для меня ещё "желудёвое", то есть в сезон падения желудей. Было что-то особенное в запахе парка, когда падали жёлуди. Я их собирал полные карманы, а затем разбрасывал в Петербурге на всякие разные газоны - вдруг прорастут.
  И, конечно же, я много курил во время прогулок по Павловскому парку. Редко на ходу, в основном присаживаясь на такие скамейки, откуда открывался превосходный вид, но мог присесть и в абсолютно невидовóм месте, зато очень тихом и безлюдном. Присаживаясь, я мог достать взятый из дома бутерброд или купленный по дороге в Павловск пирожок и ел его, запивая взятым с собой чаем из термоса или лимонадом, - что может быть вкуснее такой еды на природе! И обязательно покурить тут же после.
  Когда подросла Уля, то есть когда ей исполнилось 7 лет, я впервые пошёл в Павловский дворец на экскурсию. С ней. Мне и ей понравилось. Уютный такой дворец, оказалось. Жить можно...
  Билеты для прохода в Павловский парк обычно (но не всегда) я не покупал, а выходя с Павловского вокзала шёл не прямо, то есть не через главный вход, где вход был по билетам, - а заворачивал налево и либо перелезал через парковую ограду, либо шёл ещё дальше до Тярлево, где через калитку был свободный вход в парк.
  И за электричку я тоже платил не всегда. Контролёры по вагонам ходили не часто, да и размер штрафа меня не пугал: они брали в размере цены на билет до Павловска. Либо у меня и не было денег на билет, а в Павловск всё равно хотелось.
  * * * (Звёздочки Љ35)
  Учился я на юридическом факультете средне: были и пятёрки, и тройки, но количественно преобладали четвёрки. Да и по-другому я учиться не мог, в смысле, лучше. Ведь я не работал по юридическому профилю по уже названным причинам моего безденежья. Даже не собственно моего, а безденежья всей нашей семьи (без отца - он ушёл из дома, разведясь с матерью). И на фоне работающих уже по профилю одногруппников я, естественно, смотрелся не лучшим образом. Я никогда не пропускал занятий, так как хотел учиться. И хорошо учиться. Но курсовые работы я каждый год писал абсолютно тематически не связанными друг с другом. Я выбирал темы для них такие, которые мог осилить самостоятельно и без собственного юридического опыта, опираясь только на собственные теоретические знания да на общеизвестную юридическую практику. Каждый учебный год это были курсовые работы всё по разным не связанным друг с другом учебным дисциплинам. За курсовые я троек не получал, всё четвёрки да пятёрки. Таким образом я показывал своё умение работать с книгой (наконец-то я научился читать книги!). Но удовлетворения я от написанных работ не получал.
  Будучи студентом на одном каком-то курсе я всё-таки поступил "по-студенчески", то есть как поступают при возможности многие студенты, если не все: я взял у своего товарища по учёбе "дневника" Андрея Цветкова его курсовую работу, набранную на компьютере, уже возвращённую ему с пятёркой, и напечатав титульный лист со своими именем и фамилией (печатал его всё тот же Андрей Цветков), сдал "свою" работу другому преподавателю. Номер прошёл: мне курсовая была засчитана. Правда, я за неё получил четвёрку - вот как по-разному оценивают одну и ту же работу разные преподаватели.
  На втором курсе у нас был предмет "Римское право". Мы старались не пропускать по этому предмету лекций - так интересно преподавалось это древнее, но не потерявшее своей актуальности право. Все студенты старались на лекциях по римскому праву сесть поближе. Преподавателя было приятно слушать, и сам он выглядел всегда чрезвычайно приятно. Нам, студентам-вечерникам, казалось, что преподаватель римского права где-то днём успешно работает, и что преподавательская деятельность для него не основная. Но важная. Мы, его студенты, между собой в разговорах очень высоко оценивали его преподавательский талант. И для меня уже тогда, то есть в 1994 году было ясно, что этот человек, наш преподаватель римского права, "далеко пойдёт", то есть добьётся больших успехов в своей жизни. Я не ошибся в своих прогнозах относительно карьеры Дмитрия Анатольевича Медведева - так звали "римлянина". Он стал Президентом Российской Федерации. В 2008 году.
  * * * (Звёздочки Љ36)
  А на занятия по немецкому я вообще ходил как на праздник. Иностранный язык на юридическом факультете преподавался только два года, то есть на первом и втором курсах. В группе по немецкому языку я был вовсе не отстающим, а, наоборот, впереди идущим, если так можно выразиться. Тем, кто учится иностранному языку, необходимо было сдавать преподавателю "тысячи", то есть переводить тексты в несколько (сколько конкретно - не помню) тысяч слов на немецком языке. Тексты должны были быть юридической направленности, чтобы студенты запоминали юридические термины на немецком языке. Вообще-то, юридическими терминами изобиловали и упражнения по немецкому языку. Но для сдачи "тысяч" требовалось взяться за какую-нибудь немецкую юридическую книгу. Так вот, преподавательница немецкого языка настолько была уверена в моём знании немецкого юридического лексикона, что разрешила мне в качестве исключения переводить для сдачи "тысяч" любую понравившуюся мне книгу. Таковой оказалась "Вокруг игральных карт", описывающая историю их появления и технологию их производства, которую я купил ещё до армии, потому что мне понравились в ней цветные иллюстрации-разложенные колоды карт. Вообще-то, эта книга была каталóгом музея игральных карт, который находится в немецком городе Альтенбурге. Замечательная книга. Интересная такая.
  По окончании второго курса я успешно сдал экзамен по немецкому языку на "отлично". Ставя мне эту оценку в мою зачётную книжку и расписываясь в ней, экзаменатор давал мне следующее напутствие:
  - Молодой человек, ваша экзаменационная пятёрка по немецкому крепка, вы действительно знаете предмет на "отлично". Мы вам дали отличную языковую базу. Так что не забрасывайте изучение немецкого языка. Именно ваша будущая работа непременно должна быть связана с языком - он вам пригодится. Успехов вам в совершенствовании вашего немецкого!
  Мне было приятно слышать такую оценку моего знания немецкого языка из уст экзаменатора, но она не была для меня неожиданной, ведь, как я уже писал, я сделал ставку на немецкий язык в своём желании добиться в жизни успеха. То есть экзаменатор не открывал для меня Америки, или, применительно ко случаю со мной, - Германии.
  То есть я закончил в университете с немецким языком в 1995 году. И продолжил заниматься самоподготовкой. Через год, то есть в 1996 году, на Чемпионате на этот раз Европы немцы снова завоевали золото, став чемпионами, как бы подтверждая мою правоту в моей ставке на Германию как на нашего экономического партнёра. А в году так 97-ом, когда стало известно, что в 2006 году Чемпионат мира по футболу пройдёт в Германии, я загибая пальцы считал, сколько лет пройдёт с момента окончания мной университета. И тогда я решил, что к этому Чемпионату я уж точно состоюсь, то есть добьюсь успехов на юридическом поприще и в изучении немецкого языка, так что я точно окунусь в атмосферу Чемпионата. Точно.
  Уже упомянутую книгу "Вокруг игральных карт" я купил случайно в магазине "Книги социалистических стран" на Невском на стипендию от Макаровки. Покупая её, я и не думал, что когда-нибудь смогу её прочесть. Мне просто понравились иллюстрации в ней. Начав учиться в "Холодильнике" и изучать в нём немецкий язык, я потихоньку взялся за перевод этой чудо-книги. Поскольку в девяностых к нам в страну хлынули невиданным прежде потоком зарубежные товары, то не удивительно, что я как заядлый картёжник, принялся скупать увиденные мной в продаже карты, ведь поскольку я играл в них довольно часто, то новая купленная колода быстро устаревала, так как я находил в продаже ещё какую-нибудь новую колоду карт, и мне хотелось поиграть очередной новинкой.
  Я уже писал, что в этот период я не имел собственного кошелька и отдавал почти всю зарплату матери. Именно почти. За вычетом денег на пиво (пил я немного), сигареты и на очередную новинку-игральные карты.
  А играл я по возвращении из армии с моряком (он им стал) Сергеем Петровым между его многомесячными рейсами, то есть где-то несколько раз в год после каждого его рейса и иногда ещё несколько раз, если его сидение на берегу между рейсами затягивалось. Ко мне поиграть он приходил редко, в основном, я к нему. Играли мы моими картами, то есть я их приносил с собой, и обязательно на материи, чтобы карты было удобнее брать со стола руками, то есть я кроме карт брал с собой кусок обивочной (для обивки мебели) зелёной с рисунком ткани, который я носил в сложенном виде в зелёной же папке (карты также клал в папку). Если мы играли чаще, чем я приобретал очередную новую колоду карт (и тогда мы "обновляли" её), то я старался приносить на очередную игру с ним другие карты, а не те же, которыми мы играли в прошлый раз. Но были среди моих игральных карт и особо приятные для игры, и мы играли такими картами чаще, чем другими. Приятные для игры карты - это означает, что их не просто приятно держать в руках и лицезреть изображения на них, а ещё вот что: отдельные карты отличаются свойством лёгкости их запоминания, что важно при игре в Rommé (Rummy) (именно в эту игру я играл со школьных лет, и когда я в этой книге писал и буду писать дальше, что я играл в карты, то мной подразумевается именно Rommé). Например, как легко запомнить валета, его масть, если он, к примеру, одет в ярко-оранжевый жилет - значит: он пиковый, или же Александр Сергеевич Пушкин - не просто валет, а именно, опять-таки, пиковый, ведь это же легко запомнить, что Пушкин - пиковый валет; или так же легко запомнить масть дамы со снопом (пучком колосьев), дамы с летающей стрекозой возле её уха, или короля с зонтиком, или валета с пивной кружкой. За такие удачные, то есть удобные карты мне не жалко было отдавать и по десять, и по больше долларов (нет, я конечно, платил в магазинах рублями, но в эквиваленте в долларах это были и такие дорогие колоды карт. Дорогие в сравнении с родными отечественными картами или с китайскими).
  Играли мы с Сергеем Петровым обычно либо до последних поездов метро (то есть чтобы мне успеть на последний поезд), либо всю ночь напролёт, предварительно затариваясь морем пива и чем-нибудь к нему.
  После окончания Макаровки Сергей Петров довольно быстро приобрёл сначала однокомнатную квартиру в Купчино, а приблизительно году в 2000-ом переехал в двухкомнатную недалеко от Московского парка Победы. Жена Сергея Петрова Татьяна (женился он по окончании Макаровки в середине 90-ых) дружелюбно относилась к нашим с Сергеем посиделках за карточным столом. За игрой в карты мы сидели не в тишине, а преимущественно под музыку преимущественно "Åквариума", и непринуждённо болтали, - игра Rommé такая, что позволяет не уходить в игру совсем, а ещё и болтать. В разговорах с Сергеем под игру с пивом мы затрагивали различные темы, то есть говорили обо всём, в том числе Сергей рассказывал о своих успехах в карьере, я же пока учился, то есть до сих пор всё учился и учился, и мне о себе особо рассказывать было нечего. Но это нисколько не смущало нас обоих: нас захватывала игра и совместное потребление пива. Нам с Сергеем было приятно общество друг друга, таким образом, мы были приятелями. Но не друзьями. Мы оба осознавали это "но", и оно нас тоже не смущало.
  Кроме достижений в решении квартирного вопроса, скажу о Сергее Петрове, что он рано "встал на колёса", то есть обзавёлся автомобилем. Сначала это была подержанная иномарка, потом появится новая "девятка", потом машин станет две - вторая для жены Тани, по-моему, тоже "девятка", но это, по-моему, будет уже в 2000-ых годах.
  Таким образом, между мной, "вечным студентом", и Сергеем Петровым, успешным моряком, была очень большая разница в социальном статусе, но она не мешала нам общаться.
  С годами Сергей Петров физически окреп, посещая, наверное, фитнесс-залы, "качаясь" и потребляя препараты для накачивания своего бывшего прежде щуплым тела. Но, всё равно, внешний вид моряка Петрова по-прежнему оставался несуразным.
  Намного реже, чем с Петровым, я играл в карты с Сергеем Лабрадоровым, моим одноклассником по 479-ой школе. Я с ним в школе не дружил. Научил я его играть в Rommé, когда мы уже окончили школу. До армии он работал в кинотеатре "Титан" на Невском - крутил кино, то есть киномехаником. Пока шёл кинофильм, мы с ним играли в карты наверху позади зрительного зала в аппаратной, откуда показывают фильмы, а если быть совсем точным, то в соседней с аппаратной комнате, в которой стоял диван, кресло и журнальный столик.
  Когда я пришёл с армии, Сергей Лабрадоров уже не работал в "Титане", а учился в институте киноинженеров (как-то так назывался его институт). Теперь я стал приходить к нему домой, чтобы поиграть в карты. У Сергея есть брат Виктор Лабрадоров, на пару лет младше Сергея, так я и его приобщил к игре в Rommé. Братья Лабрадоровы жили вместе с воспитавшей их бабушкой в трёхкомнатной коммуналке и занимали две комнаты, из которых одна была Сергея как старшего брата. Сергей и Виктор Лабрадоровы не были мне друзьями. Мы, как и с Петровым, были приятелями, то есть нам приятно было посидеть вместе за игрой в карты. Оба брата не курили, да и пива потребляли в незначительном количестве, так что с ними я чаще распивал чаи.
  * * * (Звёздочки Љ37)
  Ульяна, или Уля, росла. С самого раннего её возраста Полина и моя мама доверяли мне с ней гулять. В большой коляске мы с ней гуляли по Таврическому саду, расположенному относительно недалеко от нашего дома на Сапёрном. Когда Уля подросла и стала ездить сидя в складной коляске, я с ней гулял не только в Таврике, но и в Летнем саду, расположенном также недалеко, только в другую сторону от дома. Мне нравилось гулять с Улей, и было не скучно с ней. Она родилась красивой девочкой, вся в родителей и бабушку Элю, то есть мою маму, и своей красотой привлекала внимание многих взрослых: они улыбались-умилялись её ангельской красотой, выделяя её из множества гуляющих в саду детей, то есть она была привлекательной. Блондинкой. Гулял я с Улей-красатулей по выходным, отдыхая от собачей работы. Да, да, все работы, на которых я работал, по-другому назвать нельзя.
  В выходные дни, то есть когда я не учился и не работал, я читал Ульяне детские книжки, а где-то в её возрасте трёх с половиной лет я начал учить её буквам, то есть читать-писать. Я учил Улю в форме игры, так что ей было не скучно учиться, и она сама меня постоянно просила позаниматься- поиграть-порисовать с ней. Ей нравилось наблюдать как я что-нибудь рисую. Мной была заведена толстая тетрадь, в которой я на каждом развороте страниц рисовал фломастером одну печатную букву в двух начертаниях: прописную и строчную, и предметы на эту букву. К каждому предмету мной подписывалось его название печатными буквами. Тетрадь заполнялась мной не по алфавиту, а по частотности употребления той или иной буквы в словах. Конечно же, первыми буквами, которым я обучил свою племянницу Ульяну, были буквы "А" и "М", складывающиеся в слово "мама". На букву "М" я нарисовал женскую фигуру в белом халате, в очках и со шприцом в руках - для Ули сразу из рисунка было ясно, что это изображена её мама. Другие предметы я также старался рисовать не вообще, а конкретно, то есть когда я рисовал, например, шапку, то я рисовал именно её шапку, или, если шкаф - то мой шкаф. Поскольку у меня в комнате на стенах было много плакатов и фотографий БГ, то она знала, кто такой Борис Гребенщиков, и поэтому на страницу с буквой "Б" мной была вклеена его фотография и сделана подпись "Боря". А на букву "Р" была нарисована рубашка, из рукава которой торчала рука, а в руке зажатая в кулаке рыба, причём рыба была как будто вытащена из реки-река голубой лентой вьётся на этой картине. Особого труда потребовалось мне для заполнения разворота тетради с буквой "Е". Я старательно перерисовывал енота с полосатым пушистым хвостом из детского иллюстрированного атласа, но одного его по сравнению с другими страницами тетради, где на каждую букву было нарисовано по несколько предметов, - было мало. Тогда я открыл упомянутую книгу-каталóг "Вокруг игральных карт" на странице, где были представлены карты, на рисунках которых были представители различных групп населения средневекового немецкого общества, и на одной карте был нарисован человек в высокой остроконечной шапке с крестом спереди неё (это митра) и с длинным посохом с завитком на верхнем конце, одним словом-это епископ. Мне пришлось сначала объяснить Уле, что люди в таких шапках и с такими посохами очень добрые, и их называют епископами. Это слово "епископ" Уля легко запомнила. Но два рисунка на букву "Е" - это всё равно мало. Поэтому, когда попалась шоколадка, на обёртке которой была изображена царица-императрица Екатерина Вторая, то её портрет был вырезан и вклеен в тетрадь на букву "Е" самой Улей.
  А ещё был второй способ изучения букв в виде игры. Это когда я или Уля становились в позу, например, ноги вместе, а руки в стороны - это буква "Т"; ноги вместе, а рука упёрта в бок - это буква "Р"; а буква "Н" показывается со шваброй в вытянутой в сторону руке. Почти весь алфавит можно показать одним телом или при помощи всяких предметов. Неудивительно поэтому, что Уля очень рано научилась читать и писать задолго до школы.
  А когда Уля научилась читать ещё до школы, я научил её играть в карты. В Rommé. А то ей так интересны были мои карты, выложенные как натюрморт в моём "злом" секретере на полках за стеклом.
  В куклы Уля также успевала играть. По телевизору однажды я смотрел передачу, в которой говорилось, что многие девочки-первоклассницы, уже начав учиться в школе, не наигрались ещё в куклы и берут их с собой в школу. Я для себя решил, что такого с Улей не будет, то есть я постараюсь, чтобы она наигралась до школы, а в школе бы она была прилежной ученицей. Нет, конечно, не только я дарил ей кукол, и, кстати, первая кукла Барби была куплена не мной, а Ульяниной крёстной, но можно сказать, что я способствовал тому, чтобы Уля пресытилась игрой в куклы ещё до школы. Также Уля успела наиграться моими солдатиками, которых был целый мешок, и которых так не любила убирать после Улиной игры бабушка Эля. Автомат у Ули также был, и дорогущий стреляющий пистонами револьвер опять-таки был. К этому револьверу я сшил из кожзаменителя кобуру как у ковбоев, и Уля, когда ходила гулять в джинсах, любила брать его с собой в Таврический сад.
  О Таврическом саде. Он уютный и удобный для прогулок с детьми: в нём есть детские площадки и много скамеек. Как-то так получалось, что когда Уля приходила на детскую площадку, то она становилась заводилой, то есть другие дети, в том числе и мальчики, и дети старше Ули, начинали вертеться вокруг неё, и всем хотелось именно с ней играть. То есть Уля была очень общительная девочка и не такая как я и Полина в её возрасте. Я радовался за неё этому обстоятельству.
  Иногда я брал с собой на прогулку с Улей в Таврик описанную выше зелёную папку с материей и игральными картами, и мы располагались поиграть на какой-нибудь скамейке.
  А ещё с краю Таврического сада расположена застеклённая оранжерея. Внутри неё круглый год зеленели растения, в том числе экзотические, и многие из них предназначались для продажи. Конечно, не в каждую прогулку с Улей мы заходили в оранжерею. Но, точно, что по несколько раз в месяц. И я, и Полина, и бабушка Эля любили посещать с Улей это место. У Полины в комнате на окне где-то с 1990 года на подоконнике росла чайная роза, целый куст, и цвела она круглый год. Чуть позже на окне появится аккуратненький кустик очень миниатюрной розы, которая называется то ли японская, то ли китайская. А с1993 года на окне у Полины будет расти апельсиновое дерево, ровесник Ули. У Полины в комнате было два окна, и подоконники были широченные, и поэтому было ещё свободное место на них. Так вот, по просьбе Ули в оранжерее нами покупались ещё растения: всякие там фикусы, агавы, бересклеты... всё растения-детки, то есть ещё не выросшие, а потому дешёвые.
  Ещё об Ульяне. Дома она играла не в комнате, а в игровом уголке. Это действительно был угол. На повороте коридора, который, как я уже писал, делал поворот на девяносто градусов, в углу стояла уже упомянутая нижняя часть от буфета. Так вот, внутри этого предмета мебели был дом для её кукол с игрушечной мебелью. Я провёл подсветку внутрь, чтобы Уле было светлее играть. А рядом в коридоре стояла бывшая когда-то моей тахта, на ней вдоль стены располагались мягкие игрушки всех размеров, в том числе большой слон и маленький Микки Маус. Находящимся на кухне в конце коридора бабушке Эле или Полине было удобно контролировать играющую на повороте коридора Ульяну. А бабушке Лизе не было доверия присматривать за правнучкой Улей, но сидеть на тахте во время игр Ули в куклы она сидела. Или же она просила написать Улю что-нибудь на бумаге, когда та выучила буквы.
  В цирк я с Улей ходил. Дважды. Сестра с ней также ходила. В зоологический музей тоже я водил свою племянницу. И в зоопарк.
  Бабушка Эля (моя мать) поскольку не работала, то ложилась спать очень поздно. Она смотрела допоздна телевизор, стоявший на кухне. Поэтому она поздно вставала. Поэтому и внучка Уля много смотрела телевизор по вечерам. Вместе с бабушкой. И тоже поздно вставала. Особенно Уле нравился сериал-экшн про "Никитý", девушку-суперагента. И приходя в Таврический сад на детскую площадку Уля так и говорила находящимся на ней детям:
  - Называйте меня Никитóй.
  Женитьба, но не Хохцайт моей жизни
  Про то, как и когда я встретился со своей первой женщиной, как бы интересно это ни было кому-либо из моих читателей, я писать не буду, так как моя Книга не ПРО ЭТО, и не типа "Окон" или "Спида-инфо".
  Осенью 1994 года я познакомился со своей будущей женой Людой. Ей было всего 18 лет. Мне же на момент знакомства с ней было 23, и, познакомившись с ней, мне захотелось ею обладать: такой она казалась мне интересной и привлекательной. Но её воспитание не позволяло ей отдаться мне: она была девственницей и собиралась ею оставаться до замужества. Кто такая Люда, что она из себя представляет-не хочу писать об этом, потому что это неважно (неважно для целей написания мной этой Книги и неважно для развития её сюжета), ведь после года знакомства с ней мы прожили в законном браке всего-то семь месяцев. Инициатором развода был я, так как я понял, что мы друг друга не любим, что наш брак - это какое-то недоразумение, основанное на моей физической тяге к Людиному телу, без каких-либо определённых перспектив. А до свадьбы она мне отказывала, чего не прочь была бы сделать со мной в официальном браке. В общем, Люда перестала мне нравиться и возбуждать-удовлетворять меня, как будто она и не жена мне вовсе. По началу я было ввёл её в свой дом на Сапёрном, но слишком не ужились под одной крышей мои Мама, сестра с племянницей-малышкой с одной стороны барьера и Люда по другую сторону. И мне было трудно защитить свою молодую жену от нападок моих родных женщин. А ведь во многом я соглашался с ними, что Люда была не права. В таком случае наш с Людой переезд к ней на квартиру, где она жила со своей мамой и ветхой бабушкой был неизбежен. Но разве мне это могло понравиться: кругом одни старухи (Люда - поздний ребёнок у матери, рождённый в целях удержать в семье её мужа, моряка загранплавания с океанского лайнера), поэтому кругом пахнет лекарствами, и поэтому атмосферу в квартире моей жены Люды можно назвать лекарственно-старушечьей. Ну разве мог я это выдержать долго?, да с учётом постоянной долбёжки-причитаний моей Мамы: "На кого ты нас покинул? (Уйдя к Люде я сделал попытку прекратить оказывать денежную поддержку матери, выжившей Люду из нашей квартиры, где, казалось бы, нашлось места всем) Тебе, что, она дороже родной матери?.."
  В том-то и дело, что дороже она мне не стала. И даже равной, если вообще можно сравнивать эти 2 направления любви: к Маме и к другой женщине. Истинных причин своего предложения расторгнуть брак я Люде не объяснял - я пожалел её и её самолюбие. Я инициировал следующий разговор с ней:
  - Пропиши меня к себе, - говорю я ей по телефону.
  - Ещё чего!!- отвечает она мне.
  - Ну, раз так ты мне отвечаешь, значит, ты меня не любишь и не мыслишь наше совместное будущее на всю жизнь. А раз так, то давай разведёмся.
  - Давай, - согласилась Люда, не задумываясь, и даже как-то весело, как будто сама уже об этом думала...
  За период общения с Людой, отмечу, что мы с ней, конечно же, ходили вместе на "Åквариум" и ездили в Павловский парк...
  Опишу интересный момент, как я дарил Люде цветы, когда приходил к ней домой в период своего ухаживания за ней. Напомню, что моя сестра в это время работала акушеркой в родильном доме. А по старому обычаю принято одаривать повивальных бабок на счастье новорождённого малыша. Так вот, Полина чуть ли не с каждого дежурства приносила шоколад (так что в детстве Ульяна наелась шоколада), а иногда и цветы. Роскошные такие букеты. Полина сама мне как-то предложила взять да и отнести подаренные цветы Люде - пусть очаровывается цветами и мной вместе с ними, а то зря только простоят эти цветы у нас дома и завянут, - а тут хоть какая-то польза от них...
  Следует отметить, что именно Люда приобщила меня к прослушиванию конферанса Дмитрия Нагиева на радио "Модерн", и именно у неё я впервые смог оценить звук японской радиотехники, о которой только слыхал, что она супер-пупер. Магнитофон с FM-радиошкалой "Sharp" - давний заморский подарок её папы: его качественный стереозвук был для меня открытием. И как потряс меня! (А ведь уже до этого я был активным слушателем песен с FM-приёмника, маленького такого, карманно-переносного "Панасоника", через маленькие наушники-капельки.)
  Весной 1996 года я развёлся с Людой. Забрав у неё из квартиры "на память" ненужную её семье полутораспальную кровать, так ничего и не успев купить во время супружества что-либо в её дом, как, впрочем, и в свой (ведь наши квартиры были обставлены).
  Эпидерсия
  Как-то в середине 90-ых я вечером возвращался с занятий в университете домой на трамвае. Трамвай ехал по Садовой улице и подъезжал к Невскому. В вагоне пассажиров было мало. И тут я замечаю, что какой-то мужик, нестарый, улыбается мне какой-то виноватой улыбкой, подмигивая глазом, и кивает головой в бок, показывая кивком в сторону. А ведь с этой стороны от трамвая за домами находится Катькин сад - место сборища голубых, то есть педерастов. На остановке пидор выходит из трамвая и, смотря с улицы в его окно, продолжает улыбаться и подмигивать до тех пор, пока двери не закрылись, и трамвай не поехал дальше...
  * * * (Звёздочки Љ38)
  По плану, утверждённому много лет назад, наш дом на Сапёрном переулке постройки 1912 года должен был пойти в 1995 году на капитальный ремонт (откуда-то отец прознал эту закрытую информацию). Вот он и наступил, этот 95-ый год. А может быть, это я про 94-ый год. А денег у государства для производства запланированного капремонта не оказалось - время было такое, безденежное. И наш дом не расселяли. Поставили строительные леса и обновили-покрасили наружные стены. Да лестницу привели в порядок: побелили-покрасили стены. И всё. Сделали, что называется, косметический ремонт. Вместо капитального. А перекрытия между этажами нашего дома состоят из железных балок с уложенными на них досками. В 1912 году уже не клали деревянных балок как в доходных домах второй половины XIX века, и которые сплошь были уже капитально отремонтированы ещё в советское время, то есть в которых деревянные балки были заменены на железные.
  * * * (Звёздочки Љ39)
  Наступил 1997 год. Поскольку мои мать и сестра были читающие, то "Легенды Невского проспекта" Михаила Веллера не прошли мимо меня стороной. Спасибо надо сказать Полининой подруге и бывшей её однокласснице Свете (кстати, Улиной крёстной), которая постоянно давала почитать много книг Полине. Веллер меня, вполне естественно, заинтересовал, и я прочёл ещё один сборник его рассказов под названием "Хочу в Париж" (по названию одного из рассказов, вошедших в сборник). К чему я упоминаю Веллера? А к тому, что за всё десятилетие, то есть за девяностые, я не прочту больше ни одной художественной книжки. Или "Легенды..." нельзя отнести к художественной литературе? Потому что там описываются имевшие место быть истории. Жанр баек. А "Хочу в Париж", что это? В любом случае, слог хорош... (более поздняя приписка автора: Нет, это всё же художественная литература. Сам-то я какие книги пишу!)
  
  
  Весна 1997 года. Умирает бабушка Лиза. В её платяном "ждановском" шкафу, разбирая вещи, мы находим кучу старых, то есть советских, денег. Теперь они просто бумажки. Наверное, бабушка Лиза откладывала эти деньги себе на похороны.
  После бабушкиной смерти освободилась её комната. Мебель из её комнаты распределяется по другим комнатам нашей квартиры. Жить в этой комнате некому, и я использую эту 16,5-метровую пустую комнату в качестве курилки, то есть курительной комнаты, поставив там старый телевизор, кресло, стол и несколько пепельниц. Как курилкой этой комнатой пользуюсь только я (мать курит либо на кухне, либо у себя в спальне, а Полина тогда ещё дома не курила, так как курила очень мало).
  Теперь, когда бабушка Лиза умерла, встал вопрос о размене нашей пятикомнатной квартиры на Сапёрном. Напомню, что нас прописано пятеро в квартире: мои родители, сестра Полина, племянница Ульяна и я. Причём мой отец в последнее время в квартире не проживает. Нам всем ясно, что в результате будущего размена отец должен, наконец-то, обзавестись собственной жилплощадью, и я с Полиной должны разъехаться, а моя мама должна будет съехать жить либо со мной, либо с Полиной. С кем именно из нас - пока не загадывали. Ведь, живя отдельно или только с матерью, Полине с Улей легче будет найти мужчину-кормильца, то есть мужа для Полины, соответственно, и мне, живущему отдельно или только с матерью, легче будет решиться на новую женитьбу, да и для потенциальных своих невест я буду более привлекательным.
  В 1997 году за нашу пятикомнатную 137-метровую квартиру на Сапёрном однажды предложили две отличные двухкомнатные квартиры. Здесь следует сказать о ситуации на рынке жилой недвижимости в Санкт-Петербурге в это время. Строили нового жилья тогда недостаточно. Со времён развала СССР мало строили. А люди потихоньку стали обзаводиться деньжатами. И им, естественно, хотелось жить лучше, то есть в том числе и в лучших условиях (по сравнению с прежними временами). Так что спрос на жильё в это время значительно превышал предложение. В том числе и на старые квартиры в центре города. Можно даже сказать не "в том числе", а "особенно" в центре в старых квартирах. Квартиры в центре брали все подряд, лишь бы в центре, и даже не очень важно, был или не был капитальный ремонт в доме. Лишь бы в центре. А если квартира к тому же большая по площади, то вообще замечательно.
  Так вот, нам предложили две отличные двушки за нашу квартиру. Но отец, живший в это время у какой-то женщины, не дал согласия на этот вариант размена. Уточню, что, конечно же, когда я пишу размен, то эта операция проводится как купля-продажа жилплощади. То есть квартиры, участвующие в размене - приватизированы и имеют рыночную цену. Таким образом, люди, хозяева этих двушек, зная им цену, соглашались отдать их нам в обмен на нашу квартиру, то есть они так хотели жить в нашей квартире, настолько она им понравилась и устраивала их. А мы бы могли оставить одну хорошую двушку для матери, Полины и Ули, а другую хорошую двушку тут же (одновременно, то есть не заселяясь) разменять на две однокомнатные квартиры в хрущёвских домах: одну для отца, а другую для меня. Таким образом, отказываясь от этого варианта обмена, отец отказывался от перспективы получить однокомнатную квартиру-хрущёвку. Он считал, что следует подождать ещё какое-то время, и тогда за нашу квартиру будут давать ещё больше, типа, это закон рынка недвижимости. Напомню, что в этот момент на дворе стоял декабрь 1997 года.
  Поскольку осенью этого года я месяца два сидел без работы, то сестре приходилось туго: слишком большая нагрузка на её маленькую зарплату, то есть слишком много едаков. А почему я так долго не устраивался - а потому, что по окончании предыдущей неквалифицированной работы я пытался найти работу по юридическому профилю, ведь я учился на тот момент уже всё-таки на пятом курсе. Но прошли те времена, когда брали на работу юристом студентов-недоучек, и мне пришлось опять устроиться на неквалифицированную работу. Какую, не хочу упоминать не только потому, что мне трудно вспомнить, а и потому, что это не имеет значения, ведь разнорабочий или подсобный рабочий - это не профессия.
  Хорошо хоть, что у меня в это время была женщина. Подробностей про неё опять не пишу, потому что моя Книга не ПРО ЭТО, и не типа "Окон" или "Спид-инфо", как я уже писал. Так вот, когда я "зависал" у этой женщины, она хоть кормила меня, и это хорошо. Но дома всё-таки я кормился чаще. И следует признаться, что питался я в это время как-то безвитаминно, и по этой причине (как я понял позже) у меня загнили дёсны...
  * * * (Звёздочки Љ40)
  Итак, в конце 1997 - начале 1998 года я не был для семьи кормильцем, и поэтому в это время как-то само собой внутри нашей семьи решилось, что мать в результате нашего разъезда поедет с Полиной (и Улей, естественно), а не со мной. Я же, согласно прогнозам отца, получу однокомнатную квартиру. Но нужна ли она мне? Приблизительно в это время я как-то по телевизору узнаю, что в Германии высшее образование бесплатное. Как для своих, то есть немцев, так и для иностранцев. Только там стипендий не платят и бесплатных студенческих общежитий не предоставляют. Услышав эту информацию, я тут же решаю, что я обязательно должен получить в качестве второго высшего образования экономическое образование в Германии после получения диплома юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, то есть я тут же решаю, что это именно то, что мне нужно для реализации моего плана достижения в жизни успеха через участие в процессах экономического сотрудничества между Россией и Германией. И я сам для себя решил, что я не хочу оказаться в однокомнатной квартире и, устроившись на работу юристом в какую-нибудь несолидную организацию или вообще не устроившись по юридической специальности, всю жизнь прожить в ней. В это время я уже знал ситуацию на рынке труда с юристами, что их готовят слишком много, и что мне без опыта трудно будет сейчас устроиться, то есть я осознал, что я ошибся в своих расчётах, но осознал также, что нельзя допускать, чтобы мои годы учёбы в университете прошли зря (я и так много лет потратил зря в Макаровке, "Холодильнике", армии), то есть нельзя разбазаривать мои накопленные знания. Итого, для меня согласиться на житьё в однокомнатной квартире означает отказ от будущего. Но я же чувствую в себе силы и способности. И я решаю на свою долю от продажи-размена нашей пятикомнатной квартиры взять самую что ни на есть дешёвую комнату (лишь бы была) плюс доплату. И на эти деньги-доплату организовать себе житьё-бытьё в Германии на первых порах, когда приступлю к учёбе там. Зато получив экономическое образование в Германии, приплюсованное к родному юридическому, я смог бы устроиться без проблем в солидную организацию на топ-менеджерские должности. И не обязательно в Петербурге, а весьма вероятно, что в куда более денежном месте. И к чему тогда держаться за однокомнатную квартиру? Так я рассуждал. И считал для себя поездку на учёбу в Германию делом решённым. Но пока о своём решении я никому не говорил - рано ещё.
  
  
  В Таврическом саду относительно недавно среди берёз поставлен белый памятник Сергею Есенину. Он сидит. Однажды в декабре 1997 года, когда стояла хорошая погода и снег лепился, мы пошли с Улей в Таврик к памятнику. Я взял из дома коробку красок гуашь и широкие кисточки. И рядом с белым каменным Есениным слепил из снега почти такого же большого снежного Есенина, точь-в-точь как памятник. И раскрасил его красками. Жёлтой краской волосы, голубой - глаза и полоски на его брюках, красной - нос и кленовый лист в руке, а галстук-бабочку в разноцветный горошек. После того, как я слепил Есенина, подморозило, и поэтому Есенин простоял довольно долгое время. Его было видно издалека, и ни у кого не поднималась рука его разрушить.
  * * * (Звёздочки Љ41)
  Май 1998 года. Я ходил к зубному врачу в бесплатную, то есть районную, поликлинику по поводу в очередной раз загнившей десны. Хирург делает мне надрез на ней и выпускает гной наружу. Конечно же, эта операция делается под действием местного наркоза или анестезии - не знаю, в чём разница, потому что не врач. Когда всё сделано, врач говорит мне, чтоб я сразу домой не уходил, а посидел в коридоре на диванчике. И вот я сижу, и со мной начинается трясучка: меня начинает всего трясти, как будто кто-то дёргает меня за невидимые ниточки, привязанные к моим рукам и ногам. Врач, выйдя из кабинета в коридор, замечает меня, трясущегося, и забирает меня вновь в кабинет, где укладывает меня на топчанчике. Я не могу спокойно лежать и дрыгаюсь, как живая рыба на разогретой сковородке...
  
  
  Июнь 1998 года. Чемпионат мира по футболу во Франции. Я смотрю его весь по цветному телевизору в комнате-курилке. Уля от нечего делать подсаживается ко мне и, заинтересовавшись, смотрит со мной всю игру Англия-Аргентина. Почему-то она выбрала аргентинцев и болеет за них всю игру. То есть сидит со мной почти два часа! Это в её-то 5 лет! И игру Аргентина-Ямайка 5:0, про которую будет сложена хорошая песня в стиле ямайкского регги, я смотрел в прямом эфире. А работаю я в это время на лесопилке. Пилю. А с зарплатой обманули. Задержка. До августа. Ох уж эти обманщики-предприниматели!..
  * * * (Звёздочки Љ42)
  Летом 1998 года я снова ходил к зубному врачу в ту же районную, поликлинику. И снова по поводу загнившей десны. Состояние полости моего рта было такое, что когда я открыл рот, и хирург заглянул внутрь, то он пошутил:
  - Ещё не умер?!
  Чёрный такой врачебный юмор. Типа, состояние моей челюсти ужасное настолько, что несовместимо с жизнью...
  А вообще, я так часто ходил к зубным хирургам, что встретившись случайно на улице, мы друг с другом здоровались как знакомые люди.
  * * * (Звёздочки Љ43)
  Я много куда пытался устроиться на работу весной-летом 1998 года. На "умную" работу меня не брали, потому что я был без опыта работы, или потому что я изучал немецкий, а не английский язык, или потому что я был компьютерно-безграмотен (моя школьная пора пришлась на докомпьютерную эру, и предыдущие работы были все сплошь "тупые", и, таким образом, не связанные с компьютерами, а в университете изучение компьютерной грамоты ещё не было введено в качестве обязательного предмета), а возможно ещё и потому меня не брали, что я не впечатлял своих потенциальных работодателей своим внешним видом, ведь, как известно, встречают по одёжке, а с одеждой представительного вида у меня была проблема - ну никак мне не удавалось отложить и скопить деньги на костюм: всё отдавал матери, то есть всё уходило на еду и на квартплату со светом и телефоном...
  А на "тупые" работы мне невозможно было устроиться, потому что либо не находились совместимые по времени с учёбой по вечерам, либо по причине отсутствия у меня должной физической формы (а откуда ей взяться, если я со школьных лет не доедал, и особенно в последнее время), либо из разговоров со мной на собеседованиях работодателям становилось ясно, что я временная "птичка", и "улечу", то есть уволюсь как только получу университетский диплом, а какому работодателю понравится, что работник не склонен работать годами на его предприятии? (нет, я не сознавался, что я временная "птичка" - меня выдавала моя русская речь, то, как именно я говорю по-русски; также работодателей пугала моя учёность, то есть то обстоятельство, что меня не проведёшь и на шею мне не сядешь - я ведь этого не допущу, как думали они, и уволюсь. Я же хотел работать (деньги-то очень нужны), и понял, что работодателям "тупых" работ лучше не говорить о своей учёбе в университете, тогда они не будут меня бояться. А ещё я не мог устроиться на многие "тупые" работы, потому что по закону требовалось пройти сначала медкомиссию на определение моей профпригодности, а за эту медкомиссию требовалось платить. И для получения санкнижки для многих работ требовались время для прохождения медкомиссии и деньги на оплату её работы. А где денег-то взять, если я на нуле? Глупость какая-то с этими медкомиссиями и санкнижками. И занять денег-то негде, ведь меняя школы, вузы и "тупые" работы, я друзьями, способными поддержать рублём в трудную минуту, не обзавёлся, и с родственниками-Павловыми мы не контактировали уже много лет. По причинам описанных трудностей в поисках работы я согласен был практически на любую работу, даже малооплачиваемую, лишь бы взяли, а то больше сидеть без работы и без денег смерти подобно.
  ДСК Љ3. То есть домостроительный комбинат в Автово. На нём задержка выплаты зарплаты всего на месяц. То есть мне надо всего-то проработать-продержаться не месяц до зарплаты, а два. То есть жить на Полинину зарплату это время. Меня согласны взять на работу арматурщиком. Но опять-таки я должен пройти медкомиссию. Отец, не живя на Сапёрном, иногда звонит и интересуется, как идут дела. Узнав, что мы дошли до крайности по причине невозможности мне устроиться на работу и о ДСК Љ3 с медкомиссией для него, мой отец выделяет мне необходимые деньги на её прохождение мной. И я прохожу эту комиссию.
  С начала августа 1998 года я взят на работу с испытательным сроком в два месяца. 19 августа 1998 года в стране происходит дефолт, но нашей семьи он особо не касается, потому что у нас нет денег. Проходят два месяца испытательного срока, и поскольку я трудился на совесть, то руководство ДСК не может не принять меня на работу. По закону, наверное, и потому что им действительно нужен арматурщик, ведь заказ построить дом несмотря на дефолт никто не отменял. Со мной заключается трудовой договор сроком на один год. Мне говорят, что это практика ДСК в последнее время такая заключать договора только на год. А через год со мной либо продлят договор, либо нет. Пока что мне всё равно: главное, что я сейчас работаю.
  Я стал получать зарплату что-то чуть более пяти тысяч рублей (напомню: это сразу после дефолта). И я рад, что получаю столько. Теперь снова настала пора мне "тянуть" на себе нашу семью, то есть я по-прежнему отдаю всю зарплату матери.
  В чём же заключалась моя работа арматурщиком 3 разряда на ДСК Љ3 в Автово? Арматура - это железные прутья внутри бетона. Поэтому он и называется железобетон. Прутья эти между собой сварены (или сплетены проволокой) и образуют решётку - каркас внутри бетона, чтобы железобетонная плита не развалилась под воздействием нагрузки. Так вот, моя работа заключалась в нарезке специальным резаком арматурных палок определённой длины, той, каких размеров должна быть будущая железобетонная плита, внутри которой они будут находиться. Очень длинные прутья-заготовки лежали как макароны, и часто требовалось прикладывать усилие-надрыв, чтобы выдернуть очередные несколько арматурин из их массы, ведь арматура лежала с захлёстыванием концов одних прутьев на другие. Эта часть работы сравнима с рывком штангиста. А работали арматурщики попарно. Поэтому требовалась слаженность работы, так называемое чувство локтя напарника, чтобы выдёргивать пучок арматуры двоим в разных местах одновременно - иначе он не выдёргивается. И ещё. Существовала опасность, что при выдёргивании пучка арматура вдруг покажет нóров - её концы неожиданно выскочат и могут ударить арматурщика, так что требовалась небывалая концентрация внимания - готовность отскочить от строптивой арматуры. Вторая часть моей работы арматурщиком - это непосредственно резка арматуры. Или рубка. Пучок арматуры упирается в упор, установленный от резака на требуемом заданием расстоянии, и направляется рукой в зону резания (рубки). Здесь надо быть внимательным, чтобы не подставить пальцы под резак или не прищемить их; только и думай, что о пальцах, а они так и просятся под резак. Целую рабочую смену думать о пальцах и о хлёстких концах арматуры, то есть о собственной безопасности! - это не менее тяжело, чем тягание-выдёргивание прутьев. Всю рабочую смену у меня под носом висела капелька пота: смахивать её бесполезно - всё равно она набегает вновь. Работал я то с одним напарником-азербайджанцем, то с другим. И этот второй был "пофигистом", то есть он не думал ни о собственной безопасности, ни о моей. С ним мне было особенно тяжело работать, так как приходилось думать-предусматривать каждое его движение для собственной безопасности. Можно даже сказать, что с этим "пофигистом" невозможно было работать вместе. Но мне приходилось. Иначе нельзя. Ведь у меня есть мать, сестра и племянница, и их надо кормить. На мои замечания начальству арматурного цеха, что так работать нельзя, начальство мне отвечало, что коли назвался груздем, то полезай в короб, то есть или иди и работай с этим напарником, или увольняйся.
  А вставал по утрам я на эту работу ни свет, ни заря аж в полшестого утра. Хорошо хоть, что мне не надо было делать пересадку в метро, и оно ещё малолюдное в шесть часов, так что можно в метро легко найти сидячее место и подремать. На работе надо было быть к семи утра. Зато в три часа дня уже свободен.
  * * * (Звёздочки Љ44)
  В сентябре 1998 года я пошёл учиться на шестой курс. Какой шестой курс?, спросят некоторые. Поясняю. На вечернем отделении юридического факультета учатся четыре раза в неделю (ПН, ВТ, ЧТ, ПТ) с 19.00 до 21.30, то есть меньше, чем на дневном, и поэтому, чтобы преподать все юридические дисциплины, требуется не пять лет, как учат на дневном отделении, а пять с половиной, то есть шестой курс короткий: есть только зимняя сессия, после сдачи экзаменов в которую студенты-вечерники пишут всю весну дипломную работу.
  Итак, я с сентября 1998 года стал совмещать работу арматурщиком с учёбой в университете. В обеденный перерыв быстро перекусив взятыми из дома бутербродами (на столовую у меня не было денег, и я ел прямо в раздевалке), я забирался на верх шкафчиков, которые стояли рядами глухими сторонами друг к другу, то есть по ширине моё лежачее место составляло две глубины шкафчиков, и спал полчаса, отключаясь. А забирался я наверх с помощью приставной лестницы, которую я сделал из арматуры сам: нарезал-нарубил и сварил её точечной сваркой, всё сам. Мытьё в душе по окончании рабочей смены обязательно при такой работе. Так что в три часа дня я уходил с ДСК взбодрённый-освежённый душем. Придя с работы домой я успевал поспать полтора часа и в 6 часов вечера, то есть за час до занятий, я выходил из дома в университет на занятия, после которых возвращался домой в одиннадцатом часу вечера. При таком режиме работы-учёбы почитать учебную литературу мне удавалось только по выходным, а книги для написания дипломной работы взять было некогда. Таким образом, её написание я "задвинул" до весны, то есть до той поры, когда у меня уже не будет занятий по вечерам в университете.
  Декабрь. Вот стою я в коридоре перед кафедрой гражданского права и читаю вывешенные на стенде темы дипломных работ. Прочитал весь список. Какую выбрать? Вот лёгкие темы. Нет, это не для меня. Я ведь ещё не работаю по юридическому профилю и не имею юридического стажа-опыта. Так что, спроси меня мой будущий потенциальный работодатель о моей специализации (а на юридическом факультете она равнозначна теме выбранной дипломной работы), то мне и блеснуть будет нечем. Не скажешь ведь ему, что выбирал тему полегче, лишь бы написать дипломную работу. Это Эдик Сипатов (мой однокурсник), уже работающий юристом, может позволить себе написать диплом-отписку: ему ведь не надо никуда устраиваться на работу - он и так уже работает им уже сколько лет. Он выбрал совсем неактуальную тему вообще по истории права. Нет, у меня положение совсем не такое, как у Эдика. О! вот интересные темы по коммерческому праву, выбрав одну из которых, можно надеяться на получение работы (коммерческое право как производное от гражданского объединено с ним одной кафедрой). Я выбрал одну (столько лет прошло, что не помню абсолютно про что). Прочитал рядом указанную фамилию научного руководителя дипломных работ по этой теме: Босфоров. Босфоров так Босфоров. Наверное, он где-то ещё работает помимо университета, являясь специалистом по данной теме. Я так подумал. И зашёл на кафедру, чтобы там отметили, какую тему дипломной работы я выбрал. Нет, сложности предстоящей работы я не боялся: я ведь умею писать курсовые и научился работать с книгой. Да, да, я уверенно заявляю, что теперь я умею работать с книгой, научился. А недостающую юридическую практику по теме дипломной работы я возьму у научного руководителя. Думал я. Ведь он, как специалист по данной теме, обладает практическим опытом, и как назначенный кафедрой научный руководитель должен, просто обязан, поделиться со мной своим знанием.
  * * * (Звёздочки Љ45)
  В один день в конце декабря 1998 года я зря приехал в университет: лекция неожиданно была отменена, и в силу непредвиденности её отмены замены на другую лекцию с другим преподавателем не произошло. Таким образом, оставалось ехать домой. Коли я рано освободился, то решил воспользоваться случаем: зайти на Невском в магазинчик, торгующий дорогими иностранными картами, который я старался посещать хотя бы раз в месяц, чтобы наметить очередную покупку (или успокоиться, что ничего нового не завезли) - и тогда мне потребуется отсчитать-удержать нужную сумму денег из будущей зарплаты, которую, напомню, я отдавал матери. В этом магазинчике всегда было мало народу (вообще-то это канцелярский магазин, торгующий иностранными канцелярскими товарами, а заодно и иностранными игральными картами), и в отделе игральных карт в том числе всегда малолюдно.
  И вот, я в этом отделе заметил молодого мужчину в кожаной куртке, по нему видно, что он на несколько лет старше меня, но не намного. И он рассматривает немного склонившись вперёд разложенные на прилавке под стеклом колоды игральных карт. Все выставленные на продажу колоды представлены образцами, то есть вытащенными из распечатанных пачек отдельными картами, разложенными рядами: от каждой колоды лежит по 5 карт. Многие посетители этого отдела игральных карт впервые увидев такое их разнообразие, открывают рот, поднимают брови, открывают шире глаза, в общем, смотрят на разложенный лицом товар - игральные карты, как на какую-то диковинку из Кунсткамеры. Я заметил, что молодой мужчина смотрит на роскошные карты не как первооткрыватель их разнообразия, то есть без удивления и восхищения, а как-то по-другому. В его взгляде на карты я угадал в нём заядлого картёжника. Я именно угадал. Мне захотелось с ним познакомиться. Я надеялся, что этому человеку понравится моя игра Rommé. Мне ведь не хватало людей, с кем можно было бы посидеть - насладиться игрой: такая она приятная игра. И я предугадывал, что именно с этим человеком мне будет интересно играть. Также я рассчитывал в этом молодом мужчине найти знатока и ценителя моей коллекции игральных карт: мне не хватало признания моего занятия-игры в карты и их собирания. А ещё я надеялся, что смогу научиться ещё какой-нибудь хорошей карточной игре у него, а то я играю всё в Rommé да в Rommé.
  И ещё одно обстоятельство, побудившее меня попробовать познакомиться с этим молодым мужчиной. На многих работах я учил игре в Rommé тех, с кем работал, также учил этой игре своих девушек-женщин, и ещё, летом на пляже учил игре соседних загорающих. Так вот, теперь после долгого перерыва я начал работать и не играл на работе, а, как писал, спал в обеденный перерыв, и с последней девушкой я расстался уже как полгода назад, то есть летом, а сейчас зима и, следовательно, на пляже я также не играл уже полгода. Итак, мне хотелось познакомиться с потенциальным новым игроком в Rommé. Я вышел из магазина на улицу раньше этого заинтересовавшего меня человека. То есть на Невский. И стал поджидать его у входа в магазин. Признаюсь, что до этого случая я ещё ни с кем не знакомился на улице. Ни с девушками-женщинами, с которыми я знакомился всегда в каком-либо помещении, ни с мужчинами вообще, то есть в моей жизни не было такого, чтобы я взял да и познакомился с лицом мужеского пола сам где-либо кроме как на работе. А тут: на тебе - с мужчиной да на улице, и не на какой-то, а на самом Невском проспекте. Об этом я думал, поджидая незнакомца. Наконец через несколько минут он вышел из магазина. Я тут же у магазина подхожу к нему и заговариваю с ним:
  - Извините, во что Вы играете? - да, да, именно так напрямую я его и спросил.
  - Да многое во что, если не во всё, - без тени смущения от неожиданно заданного мной вопроса и даже с некоторым чувством гордости ответил мне молодой мужчина, и, слегка улыбаясь, спросил меня:
  - А Вы?
  - Я играю только в одну карточную игру. Она широко не распространена у нас в стране, но мне нравится. Скорее всего Вы её не знаете, но я с удовольствием Вас бы научил в неё играть.
  - И как же называется Ваша игра? - проявил интерес незнакомец.
  - Rummy. Это по-английски. Или Rommé, как говорят французы, а за ними и немцы.
  - Не слышал такой. А сколько народу нужно для игры?
  - В том-то и дело, что предлагаемая мной игра играется двумя игроками, что, согласитесь, редкий случай, раз Вы знаете много игр.
  - Да, уж, пожалуй, соглашусь с Вами. Ну, раз Вы уверяете, что она интересная, то с удовольствием принимаю Ваше предложение. Итак, давайте обменяемся номерами телефонов и назовёмся друг другу. Пишите:VVV-VV-VV, Дима Блюменталь.
  - 273-VV-VV, Алесей Павлов.
  - Только давайте созвонимся уже после Нового года - сейчас уже как-то некогда. И давайте перейдём на "ты", я ведь не намного старше Вас.
  - Давай, - согласился я.
  - Итак, после Нового года. Пока.
  - Пока, - попрощался я, и мы после рукопожатия разбежались в разные стороны Невского.
  
  Раз уж я сейчас писал о картах, то продолжу ещё на карточную тему. Несколько раз в аналогичных случаях при отмене лекций мы, несколько студентов, оставались в аудитории и играли в Rommé, то есть я научил нескольких своих сокурсников этой игре и часто носил при себе описанную выше папку с материей и картами на всякий случай. Что случилось в тот вечер, когда я познакомился с Димой Блюменталем, то ли я забыл папку с картами дома, то ли никто из сокурсников не согласился остаться, сейчас я не помню, но факт остаётся фактом: я случайно познакомился с ним. Случайная закономерность - наверное, я вправе так выразиться применительно к моему знакомству с Димой Блюменталем. Ещё о картах и университете. Две колоды для моей коллекции подарили мне мои сокурсники Саша Орлов и Эдик Сипатов. И ещё. Я сам научился методом проб и ошибок строить высокую шестиярусную пирамиду из игральных карт и демонстрировал своё мастерство перед лекциями прямо в аудитории.
  Ещё о картах и пляжах. Я любил посещать пляжи в Озерках и, конечно же, у Петропавловской крепости, до которых мне удобно было добираться: в Озерки-на метро, а до Петропавловки - пешком. Намного чаще я ходил-ездил на пляж один, чем в обществе женского пола, но и такое тоже случалось. Если я был с прекрасной половиной, то я играл в карты с ней. А если один, то тогда... Тогда всё происходило так. Расстелив пляжную подстилку я садился на неё или оставался стоять и осматривался по сторонам, примечая тех, кто играл в карты, или у кого на подстилке среди вещей видна была колода карт. У играющих я примечал, во что они играют, ведут ли они запись игры (счёт). Если оказывалось, что играют в дурака, то я брал компанию игроков на заметку - пусть поиграют, пока кому-нибудь из них не надоест, и колода будет отложена в сторону или убрана (но я-то уже заметил, что в этой компании карты уважают!). И вот тут появляюсь я. Я предлагаю кому-нибудь из компании научиться играть в новую игру. И часто кто-нибудь один или несколько изъявляют желание научиться новой игре. Или же мне надоедает ждать, пока люди наиграются, и я по наглому вмешиваюсь после их очередной партии, предлагая воспользоваться случаем научиться новой игре. И часто люди бросают свою игру и соглашаются учиться играть в мою. Получив согласие на игру со мной, я достаю свою колоду карт, полную, то есть в которой есть и двойки и джокеры, ведь почти всегда у пляжных игроков колода неполная, а мне для игры в Rommé нужны и те, и эти.
  А подстилку на пляж я всегда брал большую, чтобы можно было на ней разложить всю колоду карт (игра такая: требует много места; а из-за того, что может быть разложено много карт, то играть можно только в безветренную погоду или при самом слабеньком ветерке - иначе сдует разложенные карты). И мы, я с учениками-игроками, располагаемся играть на моей подстилке, или же я перетаскиваю-располагаю свою подстилку к подстилке моих учеников, и мы играем посередине: карты раскладываются-раздаются опять-таки на моей подстилке. А подстилка у меня - толстая коричневая ткань с узором - бывшая занавеска, а не полотенце. И вот мы играем. Я против одного из компании, ведь моя игра для двоих. Или же я играю против коллективного ума, когда изъявляют желание научиться играть сразу несколько человек. Компания часто пьёт пиво или лимонад, так и меня угощают. Я пью. Но от сигарет обычно отказываюсь, потому что я предпочитаю курить "Беломор".
  Раз уж я обмолвился о пиве, то следует написать ещё следующее. Что ещё в 1993 году летом, когда я играл в карты с одноклассником по 203-ей школе Димой Гороховым у себя дома за низким журнальном столиком, на котором раскладывалась вся колода, и места для стаканов с пивом на нём не оставалось, и поэтому они ставились на пол рядом с нами, - так вот, когда я так играл с ним, то выяснилось, что нашей собаке Моне пиво пришлось по вкусу: зайдя в мою комнату она подошла к нам, играющим, невзначай сунула нос в стакан с пивом и без раздумий принялась лакать его. Заметив это, мы не стали шугать Мону - нас заинтересовал процесс потребления пива собакой: допьёт она или нет стакан до конца. Допила! Мы ей подлили ещё - нам пива не жалко: на двоих мы купили десять бутылок. И она снова вылакала всё налитое ей пиво. Мы громко рассмеялись. Услышав наш смех, к нам в комнату вошла моя мама и, выяснив, над чем мы так смеёмся, унесла собаку на руках, прижав её к груди. Со временем выяснится, что Мона - эстет в выборе пива: пьёт не всякое, какое предложат, а выборочно. Ай да Мона! Монморанси!
  
  
  Полагаю, что я уже сумел заинтриговать многих читателей игрой в Rommé. Возможно, что когда-нибудь правила игры в неё будут мной опубликованы. Сейчас же только объясню название этой игры. Оно происходит от такого крепкого алкогольного напитка как ром. По-английски "Rum". Поэтому игра по-английски называется "Rummy", а по-французски также как и по-русски, то есть "Rom", а игра - "Rommé". Типа, приятная такая игра, под которую можно попивать-потягивать ром. Но под кубинский ром "Гавана Клуб" я играл всего дважды: ещё до армии и в армии, а так, в основном, под пиво.
  * * * (Звёздочки Љ46)
  Январь 1999 года. Сессия. День консультации перед каким-то экзаменом. Мы, студенты, ждём её начала в коридоре. Я и ещё несколько человек стоим у окна и разговариваем о том, кто какую тему диплома пишет и у кого какой научный руководитель. Я тоже сообщил свою тему и назвал фамилию Босфоров.
  - Да, поздравляю, он же берёт! Ты что, не слышал об этом? Все это знают, - заявил мне один из стоявших рядом со мной студентов.
  Нет, я этого не слышал. Возможно потому, что такой темой за всё время учёбы в университете не интересовался, так как рассчитывал всё время на свои собственные силы, и пользование шпаргалками считал ниже собственного достоинства (но про шпаргалки это я здесь просто к слову). Сообщение о взяточничестве Босфорова прозвучало из уст такого студента, который, я удивляюсь как, переходил с курса на курс после пересдач экзаменов и вечно показывал своё незнание на семинарах, о чём бы его не спросили. Так что, я поверил этому студенту, который по моему мнению не мог доучиться до конца иначе как с помощью взяток.
  * * * (Звёздочки Љ47)
  Расправившись с экзаменами в последнюю мою сессию в университете в январе 1999 года, я звоню Диме Блюменталю (далее я буду называть его просто Димой). Он приглашает меня к себе домой в этот же вечер, когда я позвонил. Он живёт на Большой Монетной улице на Петроградской стороне. В большой комнате в тихой коммуналке на последнем этаже. Окна комнаты выходят во двор-колодец. Мебели в его комнате совсем мало: кроме дивана, кресла, пары стульев и низкого журнального столика больше ничего нет, поэтому одежда сложена в углу, и сумки там. Вешалка на стене в углу тоже есть, и я вешаю куртку на неё. В комнате я не замечаю ни телевизора, ни магнитофона с радио. Но я нисколько не смущаюсь скудостью интерьера и не успеваю задуматься о возможных причинах отсутствия в комнате этих электроприборов, так как Дима, словно читая мои мысли, говорит:
  - Я недавно переехал сюда.
  Я не стал уточнять, сколько времени подразумевает Дима под словом "недавно", - для меня это было неважно, как неважно было и отсутствие возможности слушать музыку у него в комнате во время игры. Журнальный столик располагался вдоль дивана. Дима пододвинул к столику кресло, предложив мне садиться в него, сам же он расположился на диване. Я достал из своей зелёной папки зелёную же материю и расстелил её на столике. Вопроса, зачем я это делаю, не последовало, что свидетельствовало о том, что Дима действительно знаток игральных карт. Это импонировало мне. Я достал принесённые с собой карты из папки и произнёс:
  - Как видишь, карты не заигранные и плоские, так что с сукна их легче будет брать. И прошу тебя, не сгибай их в трубочку.
  - Хорошо, всё понятно, - кивнул мне Дима. - Вот пепельница. Курить можно в комнате, если куришь.
  - Да, курю.
  - А что у тебя за сигареты?
  - "Беломор".
  - Тогда, если хочешь, то бери мои, - сказал Дима пододвигая ко мне свою пачку "Союза-Аполлона".
  Мы оба закурили "Союз".
  - Тогда я начну объяснять правила. Не перебивай меня, пожалуйста. Ты не первый, кого я обучаю, а, может, сто первый, поэтому я научился объяснять. Я объясню тебе не только правила, но и тактику игры, ведь я хочу, чтобы ты хорошо играл, и мне было бы с тобой интересно играть.
  - Да, да, конечно, - согласился Дима слегка улыбаясь и сложив ноги под себя на диване.
  Далее я изложил правила и тактику игру в Rommé.
  - Теперь давай попробуем сыграть взакрытую, - предложил я.
  - Тогда давай уж и счёт записывать, - в свою очередь предложил Дима.
  - Не рано ли, - засомневался я. - Может, сначала сыграем разок так.
  - Нет, давай играть под запись прямо сейчас: я ведь прекрасно понял всё, что ты мне объяснял - ты хорошо объясняешь.
  - Хорошо. Счёт буду записывать я, и поэтому моя раздача. Если возникнут вопросы в процессе игры, то задавай их, - говорил я раздав карты.
  И мы начали играть. С самого начала игры Дима показал себя способным учеником, то есть он практически не задавая вопросов стал самостоятельно делать выкладки и применять тактические уловки. После записи пары раздач карт поняв как набираются очки и растёт счёт Дима предложил следующее:
  - Давай не будем доигрывать эту партию, - (мы договорились играть до 500 очков), - а начнём следующую уже на деньги.
  - Но ты же только сейчас научился играть, - заметил я ему. - И я вообще, честно говоря, никогда не играл на деньги. Да и нет у меня с собой денег.
  - А я, напротив, не привык играть просто так. Давай хоть по копейке за каждое набранное очко. Это позволит более ответственно делать ходы и появится чувство риска. За партию до 500 очков максимум можно будет проиграть 5 рублей при счёте 500:0, но ведь такого счёта не будет.
  - Ладно, давай, - согласился я играть по копейке.
  Во время игры мы не сидели молча, а постепенно, небольшими порциями, стали рассказывать друг другу о себе. Причём беседа не мешала игре - игра такая, что позволяет совмещать эти два занятия-собственно играть и беседовать.
  Я рассказал своему новому приятелю (да, именно приятелю, ведь с ним оказалось так приятно играть), где я учился раньше и учусь теперь, то есть на последнем курсе юрфака СПбГУ, куда я поступил после армии, и что после армии, и что после армии я начал собирать игральные карты, но не лишь бы собирать, а чтобы играть ими в единственную игру - Rommé.
  - А есть ли у тебя такая наша колода, в которой дама крестей с зелёными волосами сидит в болоте? Раньше такая была, а сейчас нет.
  Я улыбнулся. Ведь такая колода, имевшая хождение в пору моего детства и остававшаяся долгое время лишь предметом воспоминаний детства, мной была приобретена сравнительно недавно. Люди на пляже в Озерках, которых я научил играть в Rommé, в знак благодарности за это подарили мне такую колоду.
  - Такая колода у меня есть, но ею невозможно играть в Rommé, ведь она преферансная, - ответил я.
  - Точно, точно, она преферансная, - припомнил-подтвердил Дима.
  - Эта колода-предмет моей гордости, - заявил я, продолжая играть с Димой.
  А ещё я ему рассказал, что я работаю арматурщиком на ДСК.
  Доиграв партию, в которой я выиграл где-то два с полтиной, Дима вежливо предложил мне чаю. Я не отказался.
  - Тебе с сахаром? - спросил Дима, - к чаю ничего предложить не могу.
  - Тогда да, - ответил я.
  - Сам-то я пью несладкий, и сахар покупаю только для гостей, - пояснил он.
  - Ну и на этом спасибо. А вообще в Rommé или Rummy играли в прежние времена под ром. Отсюда и название игры от слова "Rom" или от английского "Rum". Но чаще мне приходилось играть под пиво.
  - Да, согласен, в следующий раз, когда соберёмся, то надо будет затариться пивом. Игра ведь мне понравилась, и непременно следует продолжить наше знакомство.
  - Тогда соберёмся где-то через неделю, - предложил я. - Я как раз получу аванс и смогу себе позволить попить пива: я ведь всю зарплату отдаю матери. Ну, почти всю. Она ведь у меня на шее. Понимаешь?
  - Да, бывает. А я живу совсем иначе, - продолжая играть начал рассказывать Дима. - Я ведь еврей (тут только я обратил внимание на его лицо: и вправду у Димы лицо было еврейское). И как еврей я мог бы уехать с родителями в Германию. Они уехали, а я остался. Ты ведь слыхал, наверное, что Германия принимает евреев на постоянное жительство как пострадавшую от нацизма нацию. Я вышел! - произведя карточную выкладку на стол закончил игру Дима.
  После записи счёта и новой раздачи карт Дима продолжил:
  - Но я только пока не захотел ехать туда. Пока. Пока молодой. Нет, я, конечно же, в конце концов уеду в Германию. Но когда я уеду, я пока не знаю. Просто не знаю... Меняю даму на джокера. Десятку достраиваю вот сюда к валету... И мне очень спокойно сейчас живётся здесь, когда знаю, что в любой момент могу уехать туда. Легко.
  - Я тоже собираюсь в Бундес, - вставил своё слово я , - не на совсем, а учиться. Хочу выучиться там и вернуться на топ-менеджерские должности тут.
  - Ты хорошо знаешь немецкий язык?
  - Не то, чтобы хорошо, но языковую базу имею. Отличную базу. В универе мне поставили "отлично" на экзамене по немецкому языку. Ведь к нам в Союз приезжали афганцы, вьетнамцы, негры и учились. Сначала языку. А потом получали высшее образование, слушая лекции на русском языке. Так чем же я хуже них? Если у них получалось, то и у меня всё получится. Я ни сколько не сомневаюсь в этом. Ведь в Германии высшее образование бесплатное. И грех мне упускать такую возможность достижения успеха в жизни.
  - А финансовую сторону вопроса ты продумал? На что жить будешь там?
  - Да, продумал, но давай, я это расскажу в другой раз: сейчас неохота, - честно признался я Диме, так как подумал, что рассказывать про продажу-размен нашей квартиры во время игры будет тяжеловато. И тяжеловато мне говорить, и тяжеловато понимать меня, то есть объяснение повредит игре, а мы же собрались именно поиграть.
  - Но сначала я обзаведусь женой здесь, - прервал наступившую тишину во время игры Дима. - То есть сначала нагуляюсь, и только нагулявшись выберу себе жену. И только тогда мы вместе уедем с ней, - поделился своими планами на будущее мой новый приятель. И после опять наступившего в процессе игры молчания Дима вдруг огорошил меня следующим сообщением:
  - Я ведь сидел. Недавно вышел. В "Крестах". Был под следствием. Выпустили за недоказанностью обвинения. В мошенничестве. За махинации с квартирами, - произносил он с паузами, чтобы дать мне время осмыслить сказанное им.
  Я никак не стал комментировать это Димино признание, потому что мне на ум не приходило ничего. И таким образом, моей реакцией было молчание.
  Так во время игры незаметно пролетели три часа. К Диме зашёл его знакомый, прилично одетый. Они стали разговаривать между собой, и я из их разговора понял, что сегодняшней игре пришёл конец, что им надо куда-то идти. Я оказался прав, но не совсем:
  - Всё, эта партия последняя. Доигрываем, и нам надо будет уйти.
  В этом проявился Дима. Как игрок. С уважением относящийся к сопернику и игре. Что необходимо закончить начатую партию. Ведь вроде бы мы играли всего-то по копейке. И в партии решалась участь каких-то двух-трёх рублей, но уговор дороже денег.
  Напоследок следует ещё упомянуть, что у Димы в комнате был кот. Симпатичный, но всё-таки недостойный, чтобы о нём сказать ещё что-нибудь кроме однословного упоминания, что он был.
  Доиграв партию Дима рассчитался со мной мелкой монетой, и мы втроём покинули его квартиру. Я обратил внимание на Димину верхнюю одежду: одет он был прилично.
  На углу с Каменноостровским проспектом мы расстались.
  Таким образом, во время этой нашей с Димой встречи так я и не успел узнать, а чем же живёт он, кем и где работает. Или же ни кем и ни где, потому что недавно вышел из "Крестов"? об этом я думал по дороге домой.
  
  
  В субботу в конце января я съездил на юридический факультет в библиотеку. Я выбрал несколько книг, в которых я надеялся найти что-нибудь по выбранной мной теме дипломной работы. Но я ничего в них не обнаружил. Только зря потратил время на обзор их. И на стояние в очереди в библиотеке. Короче, зря съездил. Надо будет ещё раз приехать поискать нужную литературу. Не идти же на консультацию к Босфорову. Мне ещё с ним разговаривать абсолютно не о чем. Надо хоть что-то прочитать и хоть сколько-нибудь написать, чтобы было что обсуждать при встрече с ним. Думал я. Настроение моё от неудачного посещения факультетской библиотеки, ясное дело, испортилось.
  На следующий день, то есть в воскресный выходной, встав, я с утра был в прескверном настроении. Пойти в Публичную библиотеку - нет, я морально не готов к очередному приступу диплома. Я позвонил Диме и выяснил, что он готов принять меня для игры в карты сегодня хоть сейчас, хоть чуть позже, но только не вечером. "Деловой," - подумал я. Мы договорились, что я приеду сейчас же. "Развеюсь," - подумал я. А на счёт пива я сказал, что я не в настроении его пить. Дима согласился поиграть без пива, лишь бы я приехал.
  Мы снова стали играть по копейке и курить его "Союз". Играли, естественно, снова на моей материи моими картами, правда, другой уже колодой. Дима высоко оценил её. Казалось бы, он только научился играть в Rommé, а играл уже со мной на равных. Но в этом ничего нет удивительного: игра хотя интересная, но не сложная.
  Попили чаю во время игры. Играли опять не молча, а чем-нибудь делясь друг с другом. Дима сообщил, что он тоже когда-то учился, в Техноложке на химика, но забросил учёбу. Также он сообщил, что раньше он жил с родителями в отдельной квартире, но уезжая насовсем в Германию они квартиру продали, купив для Димы эту комнату, в которой мы сейчас находились, а остальные деньги увезли с собой. Типа, всё равно Дима не собирается оставаться здесь, так на какое-то время ему сойдёт и комната. Доиграв партию, и не приступая к новой, я, закурив, рассказал ему свой план, как я распоряжусь своей долей от продажи нашей пятикомнатной квартиры, и как на эти деньги обеспечу себе житьё-бытьё в первые месяцы своего пребывания в Германии.
  - А, освоившись-осмотревшись, я найду себе деньги и на дальнейшее пребывание в Бундесе: займусь каким-нибудь купи-продайством, используя своё преимущество-владение немецким языком, или посредничеством, или устроюсь каким-нибудь агентом или представителем какой-либо российской фирмы. Мне это очень надо будет - так устроиться, и другого выхода я для себя не вижу... - закончил я свою речь.
  Дима курил и внимательно выслушал меня. Мы продолжили играть в карты, то есть от комментария рассказанного мной плана он отказался. Тут я предложил ему следующее:
  - Слушай, Дима, а тебе не нужна случайно телефонная карточка для автоматов? А то я нашёл забытую кем-то в телефоне-автомате. Она несговóренная. Мне она не нужна, потому что у меня есть ещё две. Я их постоянно нахожу: у нас в центре города телефонов-автоматов так много, что не в одном, так в другом в месяц я обязательно нахожу вставленную в щель карту-они, светлые, так и светятся издали из чёрной щели. Я отдам тебе намного дешевле, чем в магазине-и мне будет на пиво.
  - А сколько на ней осталось единиц разговора и сколько конкретно ты хочешь?
  Я назвал ему два числа. Сейчас по прошествии столько времени я, естественно, не могу вспомнить, и даже прикинуть приблизительно эти числа. Но сделка состоялась. Мы оба были довольны ею. С тех пор я часто буду сбывать свои найденные телефонные карточки Диме. Ведь это время было ещё домобильно-телефонное, то есть до наступления "всеобщей мобилизации".
  В эту сегодняшнюю игру я выиграл несколько рублей, может, рубля три-четыре. Больше мне нечего сообщить об этой встрече с Димой. Мы расстались, и я и на этот раз не узнал, кем и где работает Дима. Ещё узнаю. Думал я по дороге домой. Купил бутылку пива. И я отметил про себя, что настроение у меня как-то улучшилось. Вот что значит пообщаться с приличным человеком! Или он неприличный человек? Пока я не знаю. Но всё равно непременно надо будет ещё как-нибудь поиграть с ним в карты: уж больно хорошо он играет.
  
  
  По будням ходя на работу-арматурку я валился с ног спать после неё, так что очередное посещение библиотеки, на этот раз Публичной, состоялось лишь в выходной в начале февраля. В ней я также ничего не нашёл по моей теме дипломной работы. Вот какую тему я выбрал! И идти к научному руководителю налегке, то есть без чего-то прочитанного в голове и без чего-то написанного на бумаге, я считал для себя невозможным: я представлял, как Босфоров будет намекать на дачу взятки за то, что он поделится со мной своим знанием. Ещё есть время сменить тему дипломной работы на лёгкую. Но я ведь не хочу получать легковесный диплом! Он мне не нужен. Пусть у меня пока не будет никакого диплома, чем халтурный. Я не халтурщик. И мне самому стыдно будет за дипломную работу-отписку. Так я думал. Я уважаю себя и место, в котором учусь. Я решил, что не буду писать сейчас дипломную работу. Может быть, в следующем учебном году, или ещё через год напишу, найдя более лёгкую работу, а то эта работа-арматурка забирает все мои силы-полностью меня выматывает. Или, может быть, повезёт, и удастся устроиться на юридическую работу... А может быть, мы разменяем-продадим нашу квартиру (типа: и покупателя найдём с выгодным предложением, и отец даст согласие на размен-продажу), ведь мы вот уже почти два года как в постоянной готовности: только дай отец согласие, так мы сразу же разменяемся-разъедемся, и я сразу же окажусь при деньгах, на которые я тут же уеду за экономическим дипломом в Германию, и пусть у меня будет наше незаконченное юридическое образование, лишь бы был ихний диплом - мне и одного хватит плюс академическая справка с юрфака нашего университета.
  Я согласен, что моё решение забросить написание дипломной работы может некоторым, если не многим, показаться глупым, или бредовым, или ещё Бог знает каким, и моё поведение может показаться этим некоторым или многим проявлением слабоволия - пусть так думают, но напомню, что человеку свойственно заблуждаться. И пусть такие люди просто поверят мне. Во всё написанное выше. И в экстраординарность моей работы-арматурки, что ТАК работать, как я работал, нельзя, и большинство ТАК не работает, и поэтому большинству (именно уже большинству) трудно будет меня понять. Поэтому я предвижу, что большинство меня осудит позорными словами: глупость, бредовость, слабоволие, дурак, слабак, предатель и т.д. Таким образом, отмечу, что демократическим методом, то есть мнением большинства, нельзя оценить правильно моё поведение, логику моих поступков. Это относится как к уже описанным мной в этой Книге моим поступкам, так и к ещё не описанным. Могу сейчас сказать лишь одно, что на цели оправдаться перед Тобой, мой любимый Народ, я при написании этой Книги не зацикливаюсь.
  
  
  В следующую субботу я ещё раз съездил на юридический факультет в библиотеку, чтобы окончательно убедиться в отсутствии в ней материала по моей теме дипломной работы. Не найдя ничего и заметив самому себе, что жизнь на этом не кончается, я позвонил Диме и спросил его, как он относится к идее сейчас поиграть в карты (карты были со мной на всякий случай - я ведь почти всегда их носил с собой). К идее поиграть Дима отнёсся положительно. Я приехал к нему. Описывать эту встречу нечего. Разве что отмечу, что курить его "Союз" во время игры стало уже традицией, и я даже не доставал свой "Беломор" из куртки. Вернулся я домой вечером, как будто я всё это время провёл в библиотеке. На следующий день, то есть в воскресенье, я сказал дома, что еду в библиотеку, а на самом деле я поехал к Диме, с которым мы накануне договорились поиграть в карты и в воскресенье. Желая Диме удачи в будущем в Германии я захватил из дома тонкую брошюру краткой немецкой грамматики, чтобы оставить её почитать Диме - пусть освежит свои знания по немецкому языку (в школе он изучал немецкий).
  Поиграв какое-то время в карты Дима разлил чай по чашкам и произнёс:
  - Я тебе, Лёха, до сих пор не говорил, чем я занимаюсь. В основном. Теперь вот решил рассказать. И кое-что предложить, от чего ты, насколько я тебя уже узнал, вряд ли откажешься. Я часто хожу в различные казино. Играю и в карты, но в основном я засиживаюсь за рулеткой. Ты хоть раз был в казино?
  - Нет, - ответил я.
  - Я тебе предлагаю сходить со мной. Нет, я знаю, что ты не можешь играть на деньги потому, что их у тебя нет, что ты их отдаёшь матери. Зато у меня они есть. Нет, ты не думай, что их у меня много. Но я могу себе позволить рисковать ими. Какой-то их частью в разумных пределах. Я играю в рулетку, что называется, по системе. То есть по заранее продуманному плану куда и сколько ставить. Так вот, я знаю куда и сколько ставить, но не успеваю сделать все свои ставки - мне не хватает рук. Ведь за столом я играю не один, и меня крупье (это те, кто крутят рулетку) не ждут, пока я сделаю все ставки, ведь я играю мелкими фишками. Играй я крупными фишками, то, наверное, меня бы и стали ждать, а то ведь по фишкам видно, что я не крупный игрок. Нет, когда долго не выпадает туда, куда я поставил, то, конечно, и я дохожу до крупных ставок, чтобы отыграть проигранное, но, в общем, можно сказать, что я некрупный игрок. Так вот, я хочу, что называется, "нанять твои руки". То есть я объясню тебе систему и ты будешь ставить так, как ставил бы я сам, фишки, которые я куплю тебе сам, то есть ты будешь играть на мои деньги. И за такую работу, то есть за наём твоих рук, ты получишь 20 процентов от суммы выигранных нами обоими денег - я ведь тоже буду ставить и играть с тобой рядом, то есть, например, если мы выиграем тысячу рублей, то я тебе отдам двести из этой тысячи. Во время игры за столом я не смогу контролировать твои ходы, поэтому я должен тебя сначала научить играть по системе и проэкзаменовать, то есть убедиться, что могу тебе доверить свои деньги... Не перебивай, - сказал Дима заметив, что я давно хочу что-то спросить, - сначала я скажу всё, что хочу тебе сказать, а потом отвечу... Есть и приятная составляющая такой "работы", которую я тебе предлагаю - это бесплатный бар для игроков, то есть пока ты сидишь за рулеточным столом и играешь, тебе приносят выпивку (водку, пиво, шампанское, вино, коньяк), чай, кофе, соки, кока-колу, фрукты, бутерброды, и всё это бесплатно, типа: заранее считается, что ты проиграешь и тем самым оплатишь всё выпитое и съеденное тобой. Но если мы и проиграем, то есть проиграю я, то ты по крайней мере всё равно должен будешь остаться доволен пользованием бесплатного бара. Ну, так как, хочешь, чтобы я научил тебя системе?
  - Хочу, - сразу же ответил я. Кто же откажется от возможности воспользоваться бесплатным баром? И мне сразу представилось, что я ем фрукты. Я ведь их так давно не ел, наверное, целый год: то был без работы в 1998 году, то всю зарплату (почти всю) отдавал матери, и в сезон яблок 1998 года я не съел ни одного, ведь ещё и дефолт как раз пришёлся на это время. В общем, я сразу подумал о яблоках (что у меня дёсны гниют от недостатка витаминов, то есть от отсутствия в моём рационе питания фруктов, я ещё такого вывода для себя не сделал).
  - Тогда я даю тебе задание нарисовать на листе ватмана во весь лист игровое поле как на рулеточных столах. Вот тебе образец, - Дима протянул мне небольшой картонный лист, на котором были напечатаны типографским способом круг с числами и чередованием чёрного и красного цветов и что-то вроде таблицы с заполненными числами клетками. - Также вырежи из картона от коробок, так называемой гофры, круглые фишки диаметром чуть меньше клеток нарисованного тобой игрового поля. Понадобится несколько десятков фишек. Сделай сколько сможешь, но не больше ста - хватит. Также выучи три прогрессии (прогрессия - это ряд возрастающих по определённому правилу чисел), - Дима написал на обратной стороне картонки числа: трижды по шесть чисел. - И начинай учить числа: как они расположены на рулетке. Видишь, они не по порядку, а 32, 15, 19, 4...
  - Да, вижу...
  - Ладно. Давай продолжим играть в карты, - предложил Дима. - Чья раздача? А, вижу. Ну, давай.
  Мы продолжили играть в карты, более не возвращаясь к рулеточной теме. Кто из нас выиграл в этот день и сколько, я уже не могу точно вспомнить, так как Дима давно уже играл не хуже меня. При прощании Дима произнёс следующее:
  - Ты давай не затягивай: чем скорее ты начертишь поле и вырежешь фишки и я тебя научу системе, тем скорее мы пойдём в казино.
  На следующей неделе я купил лист ватмана и достал из магазина коробку из гофрокартона и в ночь с пятницы на субботу, поскольку утром мне не надо было рано вставать на работу-арматурку, и чтобы никто из моих домашних не увидел, что я делаю, я расчертил-нарисовал рулеточный стол-таблицу и вырезал 70 круглых фишек. Встав в субботу поздно, я позвонил Диме и сказал, что приготовил всё, что он просил и выучил прогрессии.
  - Тогда приезжай, хоть сейчас.
  Я тут же собрался и приехал к нему. Распластав лист ватмана с игровым полем на журнальном столике и составив картонные фишки в столбики по 20 штук Дима произнёс:
  - А сама рулетка мне для объяснения тебе системы не нужна. Вот, я вёл запись, как выпадает шарик в реальной рулетке, и я буду диктовать тебе числа так, как они выпадали, а ты будешь смотря по тому, что выпадет, делать ставки по системе куда и сколько надо. Я же, будучи в роли крупье, буду производить тебе выплаты призовыми фишками или сгребать проигранные тобой фишки.
  Далее последовало объяснение правил игры в рулетку, а затем игры в неё по системе. Выяснилось, что заученные мной прогрессии чисел не что иное как количество фишек, по сколько я должен ставить, то есть моя ставка, в каждый следующий ход, чтобы отыграть проигранное и получить минимальный выигрыш. Приводить в данной Книге подробности игры по системе я не буду, поскольку не преследую цели популяризации рулетки, да к тому же все казино уже позакрывались (кроме особых зон в разных концах страны), но отмечу, что игра по системе - это не беспроигрышный способ игры, а только снижающий риск проигрыша, но зато он, не будучи особенно рисковым, не позволяет добиваться быстрого крупного выигрыша. Итак, Дима научил меня куда и сколько ставить. Довольно быстро.
  - А сколько стоят фишки? - задал я справедливый вопрос.
  - Мы пойдём в казино, в котором минимальная цена фишки 5 рублей. Итого, решив играть по системе нужно быть заранее готовым проиграть 170, 340 или 510 рублей смотря по сколько фишек начинать прогрессию: по одной, по две или по три...
  - И что это за казино?
  - Казино "Конти". В здании "Гигант-Холла". Это поистине народное казино, ведь есть другие, в которых минимальная ставка 10 рублей, и даже доллар... Всё. На сегодня хватит. Давай ещё немножко поиграем в карты. А в следующий раз я тебя проэкзаменую и мы пойдём в казино. У тебя есть что-нибудь одеть поприличнее?
  - Нет, - не раздумывая ответил я, который всю учёбу в университете проходил всего в трёх свитерах и трёх джинсах.
  - Ну ладно, тогда иди так. Только ботинки не забудь почистить и взять паспорт... И продолжай учить порядок чисел на рулетке.
  
  
  В следующую субботу под вечер я приехал к Диме, и он меня проэкзаменовал - убедился, что мне можно доверить деньги, то есть фишки. И мы поехали в казино "Конти" на маршрутке. В казино меня ждала приятная неожиданность: на каждом игровом столе, будь то для игры в рулетку, будь то для игры в блэк-джек, стояли стаканчики с сигаретами фильтром вверх разных американских марок, типа: кури - не хочу. Дима указал на единственный свободный табурет у рулеточного стола и предложил мне сесть.
  - Цвет по пять, - заказал я игральных пятирублёвых фишек на пятьсот рублей, которые мне предварительно дал Дима, и которые я теперь положил на стол перед крупье. Крупье пододвинул мне 5 стеков зелёных фишек (стек - это столбик из 20 фишек). Дима заказал цвет, положив на стол пятьсот рублей по сотне. Крупье разложил на столе сотенные бумажки в ряд одну рядом с другой и пододвинул 5 стеков бледно-голубых фишек к Диме, который не сидел, а стоял, и не рядом со мной, а напротив меня, то есть сбоку от крупье. Всё. Понеслась. Рулетка. Я начал делать ставки и записывать ходы на специальной картонке, которые лежали стопкой у колеса-рулетки. Именно с такой картонки я срисовывал поле для обучения меня игре. На одной стороне картонки была памятка с кругом-рулеткой и таблицей-полем, а другая сторона представляла из себя разлинованный лист, который предназначен для записи ходов в столбик желающими вести статистику игры. Заметив, как другие игроки заказывают проходящим мимо за спинами игроков официанткам, я попросил принести шампанское с фруктами. Мне захотелось фруктов, а шампанское я заказал до кучи, не просто же фруктов заказывать! Интересно, что же из фруктов мне принесут? Принесли банан и яблоко. Сто лет не ел бананов, если не тыщу (зелёные бананы, дозревающие на шкафу - это не про нашу семью), а яблок, как уже писал, наверное, целый год. Ходы тем временем я продолжал делать. Иногда казалось, что вот-вот и я проиграю, то есть не угадаю с шестого раза, то есть я доходил до шестого хода, но система срабатывала, и я возвращая проигранное медленно полз вверх. Заметив, что кому-то принесли виноград, и я заказал его. Его я тоже не ел с советских времён, когда родители летали в Узбекистан. Принесли виноград. Мне определённо начинало нравиться в казино. К тому же сигареты бесплатные. Вон опять проходит официантка. Нет, я ей ничего не буду заказывать, потому что я ей уже делал заказ - дождусь другую (я заметил, что их несколько ходит по кругу), а то подумают, что я пришёл поесть-попить, а не поиграть. Но ведь на самом деле я пришёл именно поесть-попить! Всё, есть больше не хочу, но выпить ещё стоит. Что бы заказать выпить? Коньяк! Я ведь его всего раз в жизни пил, и то до армии, на концерте "Åквариума" в БКЗ "Октябрьском", и всего-то 50 грамм. Надо разобраться в этом напитке, не зря же он такой дорогой. Коньяк мне принесли с лимоном. Я ещё не знал, что так полагается. Выпив с расстановкой (я слыхал, что надо его пить именно так) и закусив долькой лимона, я отметил: недурно. Теперь надо бы покурить. Покурил. Хорошо! Не забывайте, я пью не переставая играть в рулетку. Определённо стоит ещё заказать коньяку. Я щёлкаю пальцами проходящей сзади официантке (этот жест я перенял у других игроков) и прошу:
  - Повторите коньяк, - и добавляю: - пожалуйста.
  Не проходит и трёх минут, как я снова с коньяком и лимоном. Выпил. Закусил. Надо бы закурить. Но американских сигарет чего-то не хочется: после коньяка хочется чего-нибудь покрепче. Но прерывать игру в данный момент нельзя: я ведь начал уже ставить и проиграл три хода - надо отыграть. На пятый ход я отыгрываюсь и снова зарабатываю призовые. Только теперь можно пойти покурить свой "Беломор" в туалет (Дима предупреждал меня, что курить "Беломор" в казино не принято). Я подошёл к Диме вокруг стола и на ухо сказал ему, что хочу в туалет. Он сказал:
  - Подожди, я сейчас доиграю и мы сходим вместе. Я понял, что Дима не может оторваться от игры по той же причине, что и я чуть ранее. Через пару спинов (закручиваний рулетки) Дима отыгрался, и мы пошли в туалет. Я ему объяснил, что на самом деле я хотел покурить "Беломора" после коньяка, на что он мне заметил, что курить можно и на улицу выходить. Я спросил у Димы, скоро ли мы пойдём домой.
  - А ты что, устал уже играть или уже напился-наелся?
  - Да нет..., - ответил я.
  - Ну, тогда посидим ещё немного, - сказал Дима. Я был не против, ведь я чувствовал способность ещё выпить некоторое количество алкоголя, чтобы стало ещё приятнее на душе и в теле. Я решил в третий и последний раз заказать себе коньяку и остановиться на этом: я ведь никогда до этого не возвращался домой откуда-нибудь пьяным, и боялся расспросов матери "где был, с кем пил?". Ну что я ей скажу? Нет, напиваться мне нельзя. Да мне и так уже хорошо, вот выпью третью рюмку коньяка, и вообще будет всё прекрасно.
  Дима попросил меня сложить фишки в стеки, чтобы легко было подсчитать, сколько у меня всего. Его фишки уже стояли в стеках.
  - На сегодня хватит, - заключил он. - Двигай стеки на середину стола и проси кэш. Я исполнил Димино приказание. Крупье отсчитал мне фишки с указанием на них их стоимости, то есть кэш, на сумму 735 рублей. В свою очередь Дима обменял цвет на кэш. Он получил 520 рублей: пятисотрублёвую фишку и четыре по 5. Эти четыре "пятака" Дима попросил оставить крупье на чай, а забрал только пятисотку. Я было подумал, что Дима ничего не выиграл, ведь он в начале игры покупал фишек на 500 рублей.
  - Пойдём на диван, - сказал мне Дима слегка улыбаясь, так что по нему не понятно было, что он проиграл. - Давай свои фишки.
  Мы сели. Я отдал Диме свой кэш - 735 рублей.
  - В начале у тебя было цвета на 500 рублей. Значит, ты выиграл играя по системе 235 рублей. И у меня было сначала цвета на 500 рублей, а теперь...-Дима достал из кармана джинсов две фишки кэша по 500 рублей и присовокупил к третьей, только что полученной им от крупье.-как видишь, 1500 рублей. Итого я выиграл 1000 рублей.
  Предвидя мой вопрос Дима опередил меня:
  - Ко мне ведь во время игры переходил весь мой цвет, он, кстати, называется джин-тоник - это я тебе на будущее: чтоб знал, как называется этот цвет; а цвет по 5 рублей - это 10 стеков по 100 рублей каждый, итого 1000 рублей за весь цвет. Ты не заметил, как я приобретаю пятисотрублёвый кэш, потому что ты был увлечён своей игрой и коньяком. Но я-то следил, как у тебя прибавляются фишки, и как ты пару раз сыграл на последнем ходу прогрессии. И как ты не терял времени и потягивал коньяк - я тоже видел. Молодец, не растерялся и не стеснялся. Так и надо. Так что, не сомневаюсь, что тебе понравилось.
  Мне не терпелось перебить Диму и спросить его, как, насколько удачная была сегодня игра, но он сам начал:
  - Тебе сегодня повезло так себе: 235 рублей за два с половиной часа при игре по системе - это неплохо: и ты ни разу не прогорел. А мне сегодня повезло очень здорово. Я решил остановиться, решив, что для твоего первого раза будет достаточно. - Дима замолчал и, составив на картонке со статистикой игры пропорцию, подсчитал обещанные мне 20 процентов от суммы нашего совместного выигрыша, то есть от 1235 рублей:
  - Ты заработал 250 рублей (это я округлил). Предвижу твой вопрос насчёт чаевых, что я дал. Так принято. Во время игры после крупного выигрыша, и после игры, если ты выиграл. И даже если проиграл, можно дать, если тебе возвращают какое-то количество фишек на некруглую сумму: мелочь отдай - округли свой кэш. А вообще, им, то есть крупье, неизвестно, выиграл ты или проиграл, ведь, как ты заметил, наверное, крупье часто сменяются, и ты в процессе игры иногда выигрыш берёшь кэшем, так что количество фишек на столе ещё не показатель: может, у тебя полные карманы кэша. Так что, давать или не давать - дело личное и добровольное. Ну ладно, идём в кассу обналичивать кэш.
  Обналичив, Дима отсчитал мне 250 рублей. После мы вышли на улицу и, закурив, остановились на остановке общественного транспорта, в ожидании которого Дима говорил:
  - Сегодня было много народу, потому что вечер субботы. Всегда так в такое время. Много народу, и поэтому много ставят и долго выплачивают, так что игра идёт медленно. По будням не так: и народу меньше, и крутят чаще. Ты это на будущее учти, если захочешь пойти сам. Это я хожу по любым дням недели, потому что для меня главное - это поиграть, а в целях попить-закусить лучше ходить именно в выходные: игра идёт не спеша и ставки можно делать не торопясь, потягивая коньяк.
  - А ты, всего пару раз заказал себе пиво, - заметил я.
  - Три. Один раз ты не заметил... А смотри, как интересно мы с тобой сегодня поиграли: я нисколько не нажился на тебе, на том, что привлёк тебя к игре-ты получил столько, сколько заработал сам, даже чуточку больше... Ну ладно, моя маршрутка. Я поехал. Пока. Созвонимся.
  Я остался один в ожидании трамвая или автобуса. Мне было хорошо. Я закурил "Беломор" - так стало ещё лучше. Когда приехал домой, мать меня спросила как маленького:
  - Где был?
  Я не стал отвечать.
  - Всё ясно, - сказала мать и спросила: - Ужинать будешь?
  Я согласился и поев отправился в комнату-курилку смотреть телевизор как ни в чём не бывало будучи в хорошем настроении. И от выигранных денег, и от выпитого коньяка, и от съеденных фруктов. Нет, пока я не готов ходить самостоятельно в казино. Но придёт и моё время. Думал я. А с Димой сходить ещё раз следует. И не один раз.
  Но в феврале больше ходить не пришлось. Диме в выходные было некогда, а по будням я физически не мог: не было физических сил после работы-арматурки - настолько изнуряла меня эта работа, что я валился спать придя с неё домой.
  Настал март. Дима пригласил меня в выходной приехать поиграть в карты. Я приехал и во время игры спросил, когда мы в следующий раз пойдём в казино.
  - Сейчас я на мели. Когда будут деньги, я обязательно позову тебя.
  Меня такой ответ удивил, поскольку я уверился, что Дима не испытывает никогда финансовых затруднений играя в казино и не только в них. Значит, он проигрался, подумал я, ведь он предупреждал меня, что везёт не всегда. Но вслух я не озвучил свою догадку, типа: зачем лишний раз травмировать его душу. И в продолжение игры в карты мне в голову пришёл вопрос: а на что будет жить Дима? Или он собирается устраиваться на работу? Дима разгадал ход моих мыслей и произнёс:
  - Как-нибудь проживу. Мне скоро родители обещали прислать денег из Германии.
  - У них что, много денег?
  - Нет, они живут на государственные немецкие пенсии, которые совсем небольшие, но и этих пенсий им больше, чем хватает, им ведь, старикам, уже больше ничего не нужно. И они меня, их единственного сына, любимого, поддерживают в трудную минуту. А я ведь не стремлюсь обарахляться-обживаться здесь - зачем мне всё? ведь я собираюсь уезжать туда. Так что мне работать здесь не зачем. Не зачем мне работать, если я могу позволить себе жить играя при таких родителях как мои.
  Живут же люди, подумал я, но без зависти.
  - Хочешь кофейного ликёра? я сам приготовил, - вдруг спросил меня Дима.
  - Попробовать не откажусь, - ответил я, никогда не пробовавший такого напитка.
  Дима разлил ликёр по чашкам (рюмок у его не было) и произнёс:
  - Спирт ЛИВИЗовский: у меня есть канал. Я готовлю такой ликёр и продаю такой спирт. Тебе случайно не надо? Отдам по 15 рублей за литр, а ты себе возьми - это же дёшево, и на своей работе на ДСК предложи мужикам: по 30 рублей за литр у тебя его с руками оторвут.
  Хорошая идея - лишний рубль не помешает. А мои мужики на арматурке действительно любят спирт попить и не только по окончании рабочей смены, но и во время её. И я пил с ними, чтобы не отделяться от коллектива. В бытовке прямо в цехе.
  Так что в марте-апреле 1999 года я возил на ДСК несколько раз спирт канистрами по 5 литров и пластиковыми бутылками. Через проходную я проходил без проблем. Точнее: через постоянно приоткрытые ворота. Сбывал я спирт не только за деньги. Дело в том, что администрация ДСК преподнесла каждому рабочему комбината в качестве подарка длинную куртку с капюшоном цвета зелёного хаки. Как я выяснил - это были куртки парашютистов NATO, а именно бельгийские. Через какой бартер эти куртки оказались на ДСК, можно только гадать. Кто-то надел куртку в качестве рабочей одежды, кто-то оставил для рыбалки, леса и т.п., а кому-то она была не нужна. Так вот, я у последних выменял 4 куртки на 5 литров спирта каждому. Одну я оставил себе, одну отдал Диме, а 2 остальные отнёс в магазин "Солдат удачи", где продавалась военная экипировка западных стран, на комиссию. Я выручил по 800 рублей за каждую, на которые в том числе приобрёл игральные карты за 600 рублей и альбом с отдельными листами для него, в которых можно разместить часть моей коллекции: разложить валетов, дам, королей, тузов и джокеров в 4 ряда по мастям на каждом развороте альбома. Сам тёмно-зелёный альбом стоил больше 400 рублей, отдельно продаваемый футляр для него 100 рублей, и листов с прозрачными кармашками по 12 рублей мной было куплено несколько десятков. Но ведь я был истинный коллекционер и любил свою коллекцию! - так как я мог не купить такой альбом с листами? Тем более деньги, на которые они были куплены, были легко добытые, без пота. Вот такой подарок я сделал себе на день рождения в апреле, который как обычно никак не праздновался у нас в семье. К слову скажу, что у нас в семье обычно обязательно праздновались лишь два праздника: Новый год и день рождения Ули, а остальные нерегулярно. Нет, мной, конечно, была куплена пара бутылок пива мне и матери, но разве это можно засчитать за празднование - вот уж действительно: просто отметили.
  Именно в мой день рождения 19 апреля 1999 года за пивом сидя на кухне я признался матери, что у меня нет сил написать дипломную работу. Просто нет сил.
  - Да я уже догадывалась об этом. Но только не спрашивала. Я же помню, как ты в прошлые годы писал курсовые...
  - Но ты пойми меня, мама.
  - Ладно. Но ты сходи в университет и поговори с преподавателем. Проконсультируйся. Сейчас. Чтобы написать дипломную работу в следующем году.
  Я пообещал, что сделаю это. Но после дня рождения я как-то вдруг стал совсем плохо чувствовать себя: совсем не находил в себе сил собраться поехать в библиотеку на юридический факультет. Я связывал это своё состояние с накопившейся усталостью от работы-арматурки. И к концу месяца у меня загнила на этот раз нижняя челюсть в невиданных прежде масштабах. Я пошёл всё в ту же районную стоматологическую поликлинику, где мне раньше просто делали надрезы на десне и выпускали гной наружу и иногда заодно удаляли зуб с загнившим корнем. Но в этот раз стоматолог-хирург Нуримáн Мухтарович Ризаев сказал мне, что не хочет лишать меня, молодого, сразу трёх нижних передних зубов, то есть он пожалел меня (он так и сказал, что ему меня жалко), но что требуется немедленно настоящая операция на моей нижней челюсти, которую он готов провести бесплатно, но после которой мне потребуется пить антибиотики, которые стоят 800 рублей за все. Недавно у меня был аванс, но что такое аванс, разве это деньги? Мне пришлось обратиться к родственникам-Павловым за помощью деньгами. Они дали (кто конкретно, уже не помню). А ведь за все девяностые я, можно сказать, и не общался с ними. Видел их всех на похоронах бабушки Тони; дядю Сашу приглашал на свою свадьбу; да к тёте Миле приезжал пару раз: один раз с женой, другой раз с Улей.
  Итак, я достал быстро деньги. В назначенный день перед майскими праздниками я пришёл в стоматологическую поликлинику и меня в операционной положили на стол. Доктор Ризаев оперировал меня один. В операционной, комнате небольших размеров со столом посередине, кроме хирурга была одна медсестра, которая подавала Ризаеву необходимый инструмент и выполняла его просьбы. Глаза мне прикрыли тряпкой. Ризаев сделал мне много анестезирующих уколов в нижнюю челюсть. Потом, наверное, им был произведён надрез десны по центру нижней челюсти. Потом Ризаев маленьким диском-пилой распилил три центральных нижних зуба на две половины. Верхние половины зубов он оставил в десне, а нижние, то есть корни, он удалил. Потом Ризаев стал абразивным камнем стачивать загнившую кость нижней челюсти. После операции я оглядел операционную комнату: она вся была в красную крапинку - наверное, капли крови разлетались во время шлифования с абразивного камня. После операции у меня под нижними зубами была дыра, в которую пролез бы палец, она будет медленно зарастать-сужаться. После операции я был очень слаб, ведь я ничего не мог есть своей раскуроченной челюстью, и заливал в рот только жидкую манную кашу да бульон. Поэтому не зря мне дали больничный лист на две недели - освободили от работы. Мать и Полина никак не комментировали, от чего могла у меня загнить челюсть.
  Следующая глава
  * * * (Звёздочки Љ48)
  Пора обозначить начало следующего периода моей жизни и соответственно ему начать новую главу, которую я не знаю, как и назвать. Пусть будет просто: следующая глава. Ведь продолжать повествование в главе под названием "Университет" будет ошибкой: всё - кончилась моя учёба в нём. И пусть воспоминание об операции на моей нижней челюсти будет её достойным завершением. И следующую, то есть эту, главу следует начать с какого-нибудь если не яркого события, которое завершало предыдущую главу (ведь кровавая операция - это яркое событие), то следует начать со значимого. Таким событием будет день рождения моей сестры Полины 13 мая.
  Я только оклемался после перенесённой операции. И в этом 1999 году мы, можно сказать, что праздновали Полинин день рождения, так как были праздничная еда и бутылка шампанского на столе. Праздновали вечером на кухне. Гостей никого не было. Поев-попив сестра начала жаловаться нам, то есть матери, а заодно и мне, на жизнь, что она устала так работать как работала (напомню: она работала акушеркой), и что, может быть, нашей матери всё-таки следует куда-нибудь устроиться на работу.
  - Ну куда я пойду? Кому я нужна? Да и где я смогу? - отвечала вопросами мать на упрёки Полины.
  - Да, Полина, ты что, в самом деле, говоришь? Разве ты не знаешь, что мама уже не может работать? Одна надежда у неё на нас с тобой, - стал я защищать-оправдывать мать. - Думаешь, мне на арматурке легко? Да я из-за этой работы диплом не написал! Но я вкалывал на работе, потому что думал о матери да о вас с Улей тоже!
  Полина заплакала и продолжила:
  - Но что мне делать? Я больше не могу так жить: сил нету, - и после паузы: - Мне ничего не остаётся как пойти на панель.
  - Полина! Ну что ты говоришь, как можно? - с укоризной в голосе выразилась мать.
  - Нет, я пойду, - утирая слёзы повышенным тоном заявила Полина, - прямо сейчас!
  Мать не знала, что ответить на такое заявление дочери, уже вставшей из-за стола. Я, конечно же, верил Полине, что ей приходилось очень тяжело на работе, ведь она брала дополнительные смены, чтобы хоть на сколько-нибудь больше принести домой денег, особенно в последнее время после дефолта, ведь я сам работал на износ, и мне, конечно же, было жаль её. Но мне одновременно было жаль и нашу маму, осознающую свою немощность и обременительность для нас, её детей; а также я представил, как больно и обидно слышать маме заявление Полины о её решении сейчас же отправиться на панель, и я представил, каково матери быть обвинённой, то есть быть причиной тяжкого положения Полины.
  Я же в душе оправдывал маму, считая, что Полина сама виновата в своём тяжёлом положении матери-одиночки: что загуляла в сомнительной компании и забеременела от оказавшегося алкоголиком Андрея Погодина, не способного даже на выплату алиментов. Виноватя в этом деле саму Полину и оправдывая маму, я всё-таки оговорюсь в защиту Полины и в упрёк маме, что Полининым воспитанием мама, видно, плохо занималась. Такие мысли моментально появились в моей голове в этой ситуации. Также я подумал, что, шла бы Полина на панель, только молча, не ставя ни мать, ни меня в известность, а то получается, что она как будто ищет у нас оправдания, тем самым перекладывая на нас с матерью ответственность за этот её шаг; а также получается, что она заранее обвиняет мать в этом.
  Мне захотелось защитить маму от Полины (я чувствовал, что, как сын, должен прийти на помощь матери в данной ситуации), а также захотелось удержать отчаявшуюся сестру от ухода её на панель (я чувствовал, что, как брат, должен ТАК поступить, как поступлю), и я чувствовал, что должен что-то сделать, как-то отреагировать, и я поступил ТАК: ударил её по щеке, типа: опомнись, Полина! этот твой шаг настолько неправильный, что я решаюсь поднять руку на тебя". Я ударил не кулаком, а, хотев ударить ладонью, ударил лишь кончиками пальцев - настолько я боялся сделать ей больно и перестраховался в выборе дистанции, с которой производил удар, ударил я без размаха. Так получилось, что я чирканул ногтём ей по щеке, то есть поцарапал. До небольшой крови. Сестра, зарёванная и с раскрасневшимся лицом, ушла из кухни, говоря мне из коридора громко:
  - Я тебе этого никогда не прощу, что ты ударил меня!
  Полина собралась и ушла из дома. Пока нам с матерью было не известно куда. Как выяснится позже-к своей однокласснице и Улиной крёстной Свете. Ночевала ли Полина после своего дня рождения дома, я не помню: я долго ещё не ложился спать, и мама тоже, но Полина всё не возвращалась...
  * * * (Звёздочки Љ49)
  Выйдя с больничного на работу, я во время перекура рассказал рабочим, что со мной случилось. Рабочие оказались эрудированными и заключили:
  - Болезнь, когда загнивает челюсть, называется цингой.
  Услышав такое заключение про цингу у меня, я согласился, что у меня была именно эта болезнь, ведь я припомнил, что в последнее время, целые годы, я действительно не доедал богатых витаминами фруктов и овощей, а после дефолта так практически вообще питался безвитаминно, то есть без них. Также я вспомнил о прочитанном когда-то факте, что моряки эпохи парусных судов брали с собой в многомесячные рейсы лук, который ели как яблоки во избежание этой самой цинги. Если бы я знал, где упал, то соломки подостлал - эта пословица про меня, не предвидевшего опасности наступления цинги, и потому не евшего даже лука. Если у меня гнили дёсны ещё до дефолта, то тó, что произошло с моей челюстью после него, вполне закономерно. Открыв для себя истинную причину скосившей меня цинги, я не стал делиться этим открытием дома с матерью и Полиной. Что толку от того, что я сообщу им об этом? Это будет упрёком, причиняющим им боль, и больше ничем, ведь изменить положение вещей они не в силе. По крайней мере сейчас или без посторонней помощи.
  * * * (Звёздочки Љ50)
  В середине мая, когда по идее, уже нужно было сдавать готовые дипломные работы, я отвёз на кафедру гражданского права почитать Босфорову то, что написал, типа: пусть почитает, и будет о чём поговорить, хотя бы с чего начать. Где-то через неделю я поехал в университет, чтобы уже поговорить. Я пришёл кафедру к Босфорову и представился, на что он, взбесившись, произнёс на повышенных тонах:
  - Что это такое вы мне подсунули почитать? Пора дипломные работы уже сдавать, а это что? Не хочу с вами даже разговаривать, не хочу тратить на вас своё время. Покиньте кафедру!
  ...Документы с юрфака университета я не приезжал забирать. Зачем? Ведь я рассчитывал, что в будущем напишу дипломную работу. Или, если соберусь уезжать в Германию на учёбу, то только тогда заеду на факультет, чтобы забрать документы и взять академическую справку о моей учёбе на юрфаке.
  200 лет Пушкину
  6 июня 1999 года будет 200 лет со дня рождения А.С. Пушкина. Ещё задолго до этой круглой даты было сформулировано утверждение: "Пушкин - наше всё" одним из самых важных государственных шишек, обещавшим стране с телеэкрана произвести празднование этого юбилея с размахом шире некуда. В телерепортажах показывались образцы продукции предприятий, выпущенной по случаю юбилея, с портретом юбиляра как к нынешнему 200-летнему юбилею, так и к прошлому 100-летнему. Показали по телевизору и водку, посвящённую ему. И про игральные карты, выпущенные в честь Пушкина 100 лет назад, сказали, что они были интересны. "О! Интересная информация! Значит, можно ожидать юбилейного выпуска игральных карт. Либо новых, либо переиздания старых, ведь "Пушкин - наше всё", и празднование юбилея обещано состояться по всем фронтам, - так я подумал, посмотрев телерепортаж.
  Вот и настал день рождения великого русского поэта. Я в недоумении. От того, что игральных карт не вышло. Ведь если бы они вышли, то я-то уж точно их обнаружил бы в продаже сразу же после их выпуска. Ведь они должны были бы выйти до или в сам день рождения!
   Теперь я продолжу повествование о юбилейных картах, посвящённых Пушкину, пропустив несколько месяцев этого 1999 года. Итак, ноябрь. В обычном газетно-журнальном киоске среди всякого борохла, каким обычно торгуют в таких киосках помимо газет и журналов, я обнаруживаю колоду игральных карт, на пачке которой изображён фрагмент известной мне картины "Переход Суворова через Альпы" Сурикова, той, что висит в Русском музее, и которая выложена мозаикой на фасаде музея Суворова. Я прошу киоскёра показать мне карты поближе. Он это делает. И если я дорогие иностранные карты никогда не покупаю, не ознакомившись с внутренним содержимым коробок, то есть с самими картами (и иногда мне это удавалось только со скандалами по причине нежелания продавцов распечатывать их упаковку, типа: по их мнению, кто же тогда купит распечатанную колоду, если я её не куплю после подробного ознакомления с ней?), то в случае с дешёвой колодой от родного КЦП (Комбината цветной печати) я решаюсь на её покупку только на основании ознакомления с коробкой, на которой изображён фрагмент названной картины, и присутствует надпись, что колода выпущена по случаю 200-летия перехода Суворова через Альпы. Но сами карты остаются для меня котом в мешке. Я, конечно же, распечатываю пачку и знакомлюсь с самими картами не отходя от киоска. И не сколько от нетерпения узнать, что же именно я купил (одно лишь любопытство я перетерпел бы), сколько по причине частого полиграфического брака, ну очень уж часто встречающегося в игральных картах как в отечественных (очень часто), так и в иностранных (просто часто); для меня главное, чтобы полиграфический брак, различных видов которого я насчитал чуть ли не десяток, не мешал бы честно играть и не раздражал бы. В случае обнаружения брака я тут же менял плохие карты на хорошие, или же отказывался от покупки в случае серийности брака. Итак, я достаю карты как всегда с замиранием сердца из коробки. Что ждёт меня: восторг или разочарование?.. Ха-ха-ха! Ну и карты! Обычные "Альтруссише", как они обозваны в немецком каталоге "Вокруг игральных карт", только рубашка у них как и на коробке-фрагмент картины "Переход Суворова через Альпы". Хотя нет, в них ещё вот что необычно: вместо привычных русских букв В, Д, К, Т на них латинские J, Q, K, A, что означает-экспортный вариант колоды, типа, круто! Но разве за границей кому-нибудь нужен такой страх? Ведь они там привыкли к высокому стандарту качества! Странная колода. Рассмешила. Но её выход заставил меня с новой силой надеяться, что и посвящённая Пушкину колода должна скоро, наконец-то, быть выпущена. Ведь юбилей Пушкина, такой же круглый, что и у перехода Суворова через Альпы, и не менее значимый. И даже более значимый. И если КЦП отметил выходом сувенирных карт первый юбилей, то он уж точно должен будет выпустить и посвящённые второму юбилею карты. Ну разве не логично я рассуждал? Ведь "Пушкин-наше всё"! но вот и прошёл этот год. Настал Миллениум. В продаже на Невском появился набор из двух колод "Pushkin" от "Фердинанда Пятника и сыновей" в роскошной коробке, стильный, с фишками. На Невском цена "Пушкина" в районе 20 долларов, а в ДЛТ торговцы вообще совесть потеряли: его цена не поддаётся никакому объяснению - около 30! Но я, слава Богу, к этому времени уже знаком с поставщиками на российский рынок иностранных игральных карт. Я приобретаю у них "Пушкина" без наценок: всего ровно за 10 долларов эС-Ша-А. Откуда-то из телевизора я скоро узнаю, что художник, нарисовавший с любовью Пушкина, его друзей, женщин и царей, наш. Стыдно. С одной стороны. А с другой стороны здорово, ведь уровень полиграфии соответствовал уровню художника.
  И, описав эту историю про "Пушкина", я вспомню только сейчас, что я же общался с руководством КЦП и спрашивал их, почему же они "гонят" игральные карты столь низкого качества, упавшего по сравнению с советскими временами (про мировой уровень дореволюционных карт я не говорил), и они мне отвечали, что уровень выпускаемых ими карт соответствует низким требованиям сегодняшних игроков, низким эстетическим запросам теперешнего народа и низким уровнем его дохода, то есть, по их мнению, хорошие карты, которые будут стоить дороже, не найдут спроса из-за низкой покупательной способности народа. Мне было печально слышать эти слова не только по причине моего переживания за русское ремесло и даже искусство производства игральных карт, но и в большей степени из-за того, что руководители КЦП говорили о моём любимом Народе, частицей которого я себя ощущал и ощущаю, и который может всё, словно он... Короче, слова руководителей комбината оскорбили меня. Моё национальное самосознание... Эта беседа состоялась точно ещё до дефолта 1998 года. А сейчас, я знаю, КЦП уже обанкротился. А ведь выпускал игральные карты ещё со времён Пушкина. И пиковая дама на русских народных картах была уже при нём такая же как и сейчас, и король бубей был уже в чалме. Но историю КЦП я излагать здесь не буду...
  * * * (Звёздочки Љ51)
  Настало лето 1999 года. В это время Полина как-то подолгу не появлялась дома и не ночевала. Но больших денег она не приносила, на основании чего я сделал вывод, что она не занимается проституцией, а занимается, что называется, "поиском мужика", то есть обустройством личной жизни. Меня это радовало, что она, наконец-то, взялась за решение своих проблем, а то раньше она часто просиживала в свободное время до глубокой ночи у соседа с верхнего этажа Марика (у нас дома Марик также иногда появлялся за столом на кухне по праздникам).
  
  
  Также в начале лета 1999 года я узнаю из одной купленной мной книги по немецкому языку о существовании в Москве представительства немецкой государственной службы DAAD, подыскивающей нашим российским студентам учебных мест в вузах Германии, и адрес с телефоном этой службы в Москве. Что называется - вовремя. Ведь раньше мне и не нужно было. А вот теперь без лишних расспросов и поисков сразу и узнал. Но писать-звонить я туда не стал - это пока рано, но, главное, что я знаю, куда мне обратиться, как только мне это потребуется.
  Летом 1999 года я совершаю символическую покупку: я обзавожусь трёхтомным "Большим немецко-русским словарём", ведь теперь я знаю, что точно намерен поехать в Германию учиться если не за вторым, то за первым дипломом. Стоил словарь 800 с хвостиком рублей. Мне повысили на ДСК зарплату, но я не стал говорить об этом дома матери, и купил на прибавленные деньги этот словарь.
  Продолжая работать на арматурке летом я довольно регулярно посещал Диму, и мы играли в карты. Всё также по копейке. Ему же я сбывал и постоянно находимые мной несговóренные телефонные карточки. Несколько раз я с ним ходил в казино, так как теперь он снова был при деньгах (Родители прислали. Естественно, не переводом, а с кем-то оказией). Сколько мы выигрывали, я уже не помню, но я был доволен возможностью воспользоваться бесплатным баром для игроков. Пока самостоятельно играть я не решался и по-прежнему отдавал почти всю зарплату матери. В середине лета Дима уехал погостить к родителям в Германию, откуда привёз мне 5 колод игральных карт, в том числе раритеты и дубовый футляр - настоящая лакированная шкатулка с инкрустацией для карт, ставший предметом гордости в моей коллекции. Удивительное дело, что приложением к дубовому футляру с картами была брошюрка, помещающаяся в футляре, с объяснением правил игры в Rommé на немецком языке.
  Париж
  В конце июня этого года мы поехали с Улей в Павловск. И садились мы в электричку на Витебском вокзале, чтобы сидеть у окна. И вот мы приехали в Купчино. И Ульяна, смотрящая в окно, вдруг удивлённо-восхищённо восклицает:
  - Париж! Мы приехали в Париж!
  - Где Париж? Какой Париж? - не понимаю её я.
  - Да вот же! - и Ульяна показывает пальцем в окно.
  Я смотрю в окно и всё равно не понимаю, с чего это она взяла, что за окном Париж:
  - С чего это ты взяла?
  - Ты что, не видишь это? - и опять она показывает пальцем в окно.
  Мне пришлось мысленно начертить в пространстве прямую линию от её указательного пальца в направлении, куда он показывал. И что же я увидел? Высокую ажурную металлическую вышку высоковольтной линии электропередач! Ну да, согласен, она похожа немного на Парижскую Эйфелеву башню: и опорами, и ажурным плетением металлических балок, и вроде бы она высокая. Вот Уля и решила, завидев эту вышку высоковольтки, что мы приехали в Париж. Ведь у нас в центре города таких вышек нет... Но что же это такое Уля посмотрела по телевизору про Париж с его башней? И ведь запомнила же! Удивила меня Уля своим знанием Парижа в её-то годы!
  Бакланы
  В этом же 1999 году я как-то стал смотреть по телевизору в комнате-курилке на канале MTV про Бивиса и Бадхеда. А ведь в это же самое время по телевизору показывали "Спокойной ночи, малыши". Так вот, заметив, чтó я смотрю по телевизору, шестилетняя Ульяна также стала смотреть передачу-мультфильм про этих двух сорванцов (назовём их так мягко), но не со мной, а переключая телевизор на MTV на кухне. Я не знаю, что она понимала из трёпа главных героев, но со мной она стала пересмеиваться-гоготать по-дурацки как они. Напомню, что Бивис и Бадхед часто друг друга называют бакланами. И я спросив Улю, знает ли она, кто это такие, и, естественно, установив, что не знает, повёл её в зоопарк. Ульяну каждый год кто-нибудь из нас водил в зоопарк, ведь никуда с ней на лето не уезжали. Итак, мы с Улей пошли в зоопарк целенаправленно: посмотреть на бакланов, узнать, как же они выглядят, эти самые бакланы. Добравшись в зоопарке до места с водоёмом, где содержались всякие разные виды птиц, образ жизни которых связан с водой, мы с Улей обрадовались, что наконец-то их нашли. То есть мы обрадовались самому факту их обнаружения, что искали, и, вот, нашли.
  - Вот они какие, родные, милые бакланчики! - смеясь произнесла Ульяна.
  И ведь было над чем смеяться, глядя на бакланов. Все птицы вокруг вели себя тихо-смирно, и только бакланы проявляли бойкую активность, как бы доказывая своим смешным неказистым внешним видом и резвостью правильность нашего с Улей решения прийти посмотреть именно на них. Вот было веселья наблюдать за непоседами бакланами! Что они вытворяли, озорники! Описывать не буду - сходите сами в зоопарк и убедитесь-улыбнитесь... Правда, в скором времени бабушка Эля запретила Уле смотреть про Бивиса и Бадхеда, и, конечно, она правильно сделала, ведь этот сериал совсем не детский.
  Кеннеди
  Расскажу ещё вот какой случай про телевидение, Ульяну и меня. Однажды вечером я смотрю по телевизору в комнате-курилке какой-то американский фильм. Фильм современный, то есть 90-х годов, а действие в нём происходит в начале 60-х. И вот герои фильма смотрят телевизор. Тут ко мне заходит Уля, бросает взгляд на экран, а на нём крупным планом телевизор героев как раз начинает передавать новости, а именно, телевизор героев внутри моего телевизора стал показывать известные кадры покушения на президента Джона Кеннеди, когда он едет на автомобиле с открытым верхом, а также его портрет. Всё это было показано мельком, так что, можно сказать, что как только Уля увидела этот новостной сюжет, так сразу же и выдала с широко раскрытыми глазами, серьёзным таким выражением лица, указывая на экран телевизора пальцем:
  - Я знаю его! Его в Америке убили!
  Я был в шоке. От этого её сообщения. Откуда она это знает в свои шесть лет? Из телевизора. Откуда же ещё? Что же она смотрит? И сколько она смотрит? Много всякой недетской белиберды. Это точно! Подумав так, я вслух лишь дополнил её сообщение:
  - Это бывший американский президент Кеннеди.
  - Да, точно, это Кеннеди.
  - Джон Кеннеди.
  Умиляться Улиной эрудированностью я не стал... Тем более после недавней нашей с ней поездки в Павловск через "Париж".
  * * * (Звёздочки Љ52)
  Летом 1999 года мы уже не обращались в агентства недвижимости, поскольку позиция отца, сейчас не разменивать нашу квартиру, была незыблемой. Мы же покупали газеты бесплатных объявлений, в которых печатался вырезной купон для подачи объявления о размене-продаже квартиры. Мы его регулярно заполняли-отправляли, и таким образом, наша квартира всё время оставалась во внимании агентств и частных лиц на рынке недвижимости. Но телефонных звонков о желании осмотреть нашу квартиру становилось всё меньше, и после расспросов о квартире по телефону к нам всё реже приходили на сам осмотр, то есть поговорив по телефону люди всё чаще теряли интерес к нашей квартире; если же дело всё-таки доходило до осмотра квартиры, то интерес к ней пропадал после него, а если не пропадал, то уж точно пропадал после узнавания наших требований в обмен на нашу квартиру. Ведь наша квартира была не конфетка и, видно, что все, кто хотел, уже большей частью перебрались в центр да в большие квартиры, остались лишь те, кто имя деньги или иную жилплощадь в других районах, непременно хотел получить квартиру без изъянов; вот они-то, оставшиеся, и звонили и иногда приходили к нам всё реже и реже. Вид из окон мог не понравиться. А тут ещё в феврале 1999 года случился пожар на парадной лестнице дома, и она выгорела-почернела, да бомжи облюбовали чёрные ходы-лестницы нашего дома, да мусорные баки перенесли из вторых ворот дома, ведущих из главного двора в дальний, в главные, то есть первые, ворота, и эти баки вечно были переполнены, и мусор под ногами в подворотне шуршал под ногами как листья осенью. Так что приходящие осматривать нашу квартиру часто не доходили до неё: им становилось всё ясно ещё на подступах к ней. Что с нами не следует иметь дела. К тому же часто мы не могли принимать осматривающих по причине залитости потолков, так как в последнее время заливания нас соседями стали систематическими, и мы только и делали, что замазывали-белили заново то тут, то там потолки. А ещё могли подвести соседи тем, что во время осмотра нашей квартиры кто-нибудь начнёт громко ругаться, чихать, слушать музыку, или в квартире над нами пробежит ребёнок по коридору (коридор такой длинный, что располагает детей к бегу по нему), так что обнаружится полное отсутствие звукоизоляции нашей квартиры. Изначально часть дома, в которой мы жили, была построена не как постоянное жильё, а как нумера для приезжающих в Петербург купцов, и поэтому межкомнатные стены, штукатурные, с 1912 года постройки дома совсем иссохлись. Но эти исторические сведения я здесь привожу просто для справочки до кучи, то есть до полноты описания нашей халупы (теперь читатель поймёт, почему я так называю нашу квартиру на Сапёрном, 6). Также для полноты описания укажу на проржавевшие батареи отопления, местами уже обмотанные бинтами, пропитанными соленым раствором, чтобы не текли. И чтобы добить воображение читателей, укажу на стоящие рядком как матрёшки сбоку от переполненных мусорных баков вдоль стены в подворотне большие пластиковые бутылки с мочой, которые выставляли бомжи, живущие на чёрных лестницах! В общем, нам, живущим в этой халупе, было ясно, что надо меняться как можно скорее, иначе за неё будут в будущем давать ещё меньше, либо мы вообще не сможем её продать-разменять.
  Но это было ясно нам, то есть мне, Маме и Полине, но никак не отцу, который, не живя с нами и не заходя к нам, находился всё время в розовых очках, по-прежнему утверждая, что наша квартира со временем должна только подорожать, и таким образом отрицая приводимые нами аргументы об обратном. То есть, образно выражаясь, отец упёрся как баран. Но без согласия отца мы, естественно, не могли затеять размен-продажу. А газеты бесплатных объявлений нами по-прежнему всё покупались и покупались каждую неделю.
  И вот однажды открыв такую газету на разделе знакомств, можно сказать: случайно, ведь газеты покупались именно из-за квартирных объявлений, то Полиной среди прочих подаваемых мужчинами адресованных женщинам объявлений было обнаружено объявление нашего отца. Оно было узнано по приводимому в нём его рабочему телефону, который Полина знала наизусть, и описанию отцом самого себя. А ведь отец в это время жил с женщиной по имени Ольга Ефимовна в её квартире (я один раз был у них в гостях, и меня кормили обедом). Так вот он какой, наш отец! И дома не живёт и меняться не даёт, так что наша квартира всё дешевеет и дешевеет, и бедную Ольгу Ефимовну только использует, живя у неё лишь бы не дома, а на самом деле подыскивает вариант, куда бы свалить от неё к другой женщине. Какой подлец! А не баран, как казалось прежде до прочтения нами отцовского объявления в газете.
  Прежде, чем описывать последствия обнаружения нами этого объявления, отмечу, что сам факт чтения Полиной раздела знакомств в газете свидетельствовал, что она хоть что-то делает в "поисках мужика", то есть хотя бы читает подобные объявления. И это меня радовало и обнадёживало, что, возможно, она не только читает такие объявления, но и делает ещё какие-нибудь шаги в этом направлении.
  Но вернёмся к обнаружению нами отцовского объявления. На семейном совете нами было решено, что необходимо этой Ольге, с которой живёт отец, показать газету с его объявлением, и тогда отец вынужден будет согласиться на размен-продажу нашей халупы, ведь деваться ему будет некуда, поскольку Ольга не захочет с ним больше жить и выгонит его из своей квартиры. Съездить показать Ольге компромат на отца было поручено мне, поскольку я уже был у неё. Я съездил, показал. Комментировать объявление словами типа : "Вот видите, Ольга Ефимовна, Вы только зря тратите драгоценные свои годы жизни на моего отца, живя с ним" и объяснять причину, побудившую меня приехать и показать ей объявление в газете, мне не пришлось. Ольга поблагодарила меня за то, что я раскрыл ей глаза.
  Но наши надежды на то, что, после того как Ольга выставит отца за дверь, он даст согласие на размен-продажу нашей халупы, не оправдались. Или отец нашёл место, где перекантоваться до знакомства со следующей своей женщиной, обеспеченной жилплощадью, или он уже успел познакомиться с Татьяной Ивановной, но окончательно не остановил свой выбор на ней, и поэтому продолжал подавать объявления в газету, и мой поступок только катализировал решение отца броситься к Татьяне Ивановне в объятия, - нам не известно (Катализировал. - каково сказал! Для не понявших перевожу: способствовал и ускорял). Но факт остаётся фактом: отец как-то выкрутился из создавшегося положения и довольно скоро прицепился к уже названной Татьяне Ивановне, полковничьей вдове со взрослым сыном в квартире на Пискарёвке, и оставил опять-таки нас, его детей и бывшую жену, у разбитого корыта, то есть в халупе, ещё на какой-то неопределённый срок.
  
  
  В начале октября 1999 года кончился мой годичный трудовой договор на ДСК, на котором я проработал с учётом испытательного срока 14 месяцев. Со мной продлевать договор не стали, сославшись на снижение объёмов строительства после дефолта. Отрадно было то, что со мной рассчитались без задержки. "Наконец-то закончилась эта арматурка!" - подумал я. Но отдавать полученные при расчёте со мной деньги матери я не спешил. Вот только теперь я пошёл в казино и стал играть в рулетку, но только не по Диминой системе, которая была всё-таки довольно рисковой, в чём я уже имел случай убедиться, а по разработанной мной самим системе ходов: прогрессии с самым минимальным риском для меня. Эта система, будучи практически не рисковой, позволяла стабильно получать всего-то 50 рублей выигрыша за час игры, и я поэтому ходил в казино как на работу: отсидел "рабочую" смену 8-10 часов за рулеткой - получил 500 рублей. Всего-то. Я ходил в казино по несколько раз в неделю на всю ночь. Для тех, кто играет до утра, в казино установлен завтрак за счёт заведения, и я пользовался этим. Попив и закусив фруктами и бутербродами всю ночь да позавтракав в казино бесплатным завтраком для игроков, я возвращался домой поутру и ложился спать. Спал я или весь день, или же только несколько часов, и тогда занимался поиском работы или гулял, в том числе ездил и в Павловск. Накопив 3.000 рублей, я отдал матери деньги, полученные мной при расчёте, и стал ходить в казино с этими тремя тысячами. Это действительно была работа, те мои походы в казино, ибо было тяжело сидеть по 10 часов кряду почти каждую ночь и всё это время считать да считать. Но благодаря такому стабильному "заработку", то есть выигрышу, по 500 рублей за "рабочую" смену, я не бросался на первую попавшуюся работу, лишь бы поскорее устроиться, а имел возможность выбирать себе место будущей постоянной работы. Дома я сказал, что временно устроился на работу ночным сторожем, не говорить же правду про казино! За месяц поиска я остановил свой выбор на одной химической фирме, занимавшейся куплей-продажей химических реактивов, до которой мне было удобно добираться на общественном транспорте, и в которой моя работа заключалась в сборе из разных мест склада химикатов в коробки для конкретных покупателей, то есть комплектации, и, таким образом, устроившись в эту фирму, я стал называться комплектовщиком. Но только на словах, а в трудовой книжке меня записали то ли разнорабочим, то ли подсобным рабочим (её у меня под рукой нет, и поэтому точно не могу назвать), сказав, что "комплектовщик" - это неофициальное название. Оклад мне на первое время пообещали в пять с половиной тысяч рублей, но сказали, что это только на первое время, а дальше... Дальше всё зависит от моей производительности, то есть начальство отметит её рост повышением мне зарплаты до ... - сумму мне не назвали, но это меня не смутило: это ведь было обычной практикой на тех работах, на которые я устраивался и раньше. В крайнем случае уволюсь, если не будут повышать, так я решил. Ну и пусть, что химия, она же запакованная, да и не надолго же я устраиваюсь на такую работу, так я думал, всё ещё надеясь на размен-продажу в недалёком будущем нашей халупы и, следовательно, на скорый отъезд в Германию на учёбу.
  Химическая фирма, в которую я устроился, занималась закупкой химикатов у крупных производителей - специализированных химических заводов, а также сбором по всей стране химических реактивов с истёкшим сроком годности, которые предприятия и организации уже не имели права использовать и поэтому списывали, но не выбрасывали, а отдавали моей химической фирме за даром, а может быть, по символической цене (точно утверждать не могу), и вот эту самую химическую "помойку" моя фирма после химического анализа - проверки сохранения качества перефасовывала или же, оставляя прежнюю фасовку, только меняла этикетку на новую со своим логотипом и новым, не истёкшим, сроком годности; а также моя фирма, естественно, мелко фасовала закупленные на химзаводах крупные партии химикатов, сухих или жидких. Например, на мою фирму серная кислота поступала в бутылях по 20 литров целыми грузовиками, а перепродавалась непосредственным потребителям по одной - несколько бутылей или в мелкой таре - литровых бутылках. Разгружать грузовики с оптовыми партиями химии или загружать их заказами - этим занимались не только грузчики, но и комплектовщики. Кроме сбора из разных мест склада химических реактивов отмечу выполнение мной следующих операций: отдирание-зачистка ножом старых этикеток или замачивание банок в воде, чтобы старые этикетки отклеились, печать на компьютере новых этикеток, наклеивание их или вкладывание их; перефасовка; укладывание в коробку химических реактивов так, чтобы они не болтались; изготовление коробок нестандартных размеров под заказ. Таким образом, приходилось и забираться высоко по полкам на верхние ярусы стеллажей за реактивами, и дрызгаться в воде при замачивании банок, и на коленках ползать при раскрое нестандартных коробок из больших листов гофрокартона; иногда приходилось и попотеть при погрузке-разгрузке. В общем, работа как работа и не сахар, то есть не каторга, как арматурка, но инее халява. И самое точное название моей должности - чернорабочий. При буйстве красок химикатов всех цветов радуги. За ноябрь я получил обещанные мне пять с половиной тысяч рэ, за декабрь - уже шесть. Нельзя сказать, что я был доволен такой зарплатой за такую работу и самой такой работой, но я смирился. И как и раньше отдавал матери почти всю зарплату. Но теперь прежде, чем её отдать, я заходил в казино и пропускал три тысячи рублей через рулетку. Нет, это не означает, что я покупал фишек сразу на все три тысячи, а смотря по ситуации в игре мог докупать фишек до этой суммы. И я отыгрывал проигранное. И вообще, я часто покупал фишек больше, чем собирался ставить. Для чего? А для того, чтобы выглядеть в глазах других игроков, крупье и официантов посолиднее. Мать по-прежнему не догадывалась о моих походах в казино. Ведь я не напивался, всегда приносил вовремя зарплату, а не выигрывая по многу, не делал каких-либо дорогих покупок.
  
  
  Скорее всего, что осенью 1999 года или в начале зимы, Полина познакомилась с Марком. Где и как - мне не известно. Внешность его очень колоритна: очень большой, то есть высокий и широкий (слово "толстый" к нему не подходит) и абсолютно лысый до блеска головы - эти характеристики настолько яркие, что затмевают в моей памяти впечатления о его лице: были ли у него усы и бородка, или это мне только кажется, что были (давно я его не видел); одно могу сказать определённо, что ему бы подошёл в качестве характеристики эпитет "богатырь", если бы не его еврейское лицо (еврейского богатыря мне никак не представить). Рядом с Полиной, о которой я ранее не упоминал, что она невысокого росточка (но симпатичная), он казался вообще великаном, но они оказались удачно совместимыми, то есть хорошей парой. Такое сложится у меня мнение-впечатление об их паре, и это будет меня радовать. Маму Полинин выбор также оставит быть довольной. О возрасте Марка: он не намного старше Полины и , наверное, меня. О жилищных условиях Марка: жил в Купчино один в однокомнатной квартире в одном из стоящих друг напротив друга длиннющих двух белых кирпичных домов, растянувшихся на Бухарестской улице от Фучика до Бела Куна. Но увижу я Марка впервые, наверное, только в 2000 году, а узнаю о его квартире и того позже. А кем работал Марк, долгое время оставалось для меня загадкой.
  Так вот, сойдясь с Марком Полина стала жить у него в Купчино, а свою дочь Ульяну она только навещала, наверное, почти только для того, чтобы передавать нашей с ней матери деньги на воспитание-питание Ульяны, доверенной бабушке Эле, и на саму нашу мать, находящуюся в это время на совместном моём с Полиной иждивении. Со слов матери я узнал, что Марк молодец: помог Полине сменить работу акушеркой на более денежную работу страховым агентом. Что значит помог: это значит, что он материально поддержал мою сестру в период её безденежья, пока она только устроилась и училась агентским должностным обязанностям.
  Звери в погонах
  Теперь о нашем соседе снизу. Он занимал 2 комнаты в коммуналке (напоминаю, что почти все квартиры в нашем доме были коммунальными) под моей и Полининой комнатами. Этот сосед Андрей Корнев был участковым милиционером. Но не на нашем, а на соседнем участке. О нём в доме говорили, что он является "крышей" ларёчников. Но дело не в этом, а в том, что в 1999 году он обзавёлся мощной аудиоаппаратурой, которую начал использовать на всю катушку, то есть на пределе её возможностей. Сказать, что музыкальные колонки нашего соседа играли очень громко, мало. Необходимо сказать: мощно, то есть проигрываемая на его аппаратуре музыка воспринималась не только ушами, но и всем телом - настолько сильна была вибрация воздуха в нашей квартире. Как милиционер вставал на работу-службу сосед рано и врубал свою музыку. По субботам и воскресеньям он также мог вставать рано на службу. И если я не мог хорошо выспаться по выходным, то моя мать, сидящая дома, вынуждена была терпеть каждое включение соседом-милиционером его громкой музыки. Часами. И рано утром, и днём, и вечером. Причём сосед-милиционер выключал свою аппаратуру ровно в 11 вечера - прям часы можно сверять. Отмечу, что при попытках заснуть положенная сверху на ухо подушка ни сколько не защищала от всепроникающего громкого мощного звука-вибрация передавалась уху и сквозь подушку.Я ходил вниз и звонил в дверь квартиры соседа-любителя громкой мощной музыки. Но мне либо не открывали (может, из-за громкости-мощности музыки сосед-милиционер не слышал звонка?), либо, выслушав моё замечание о недопустимости врубать музыку так громко-мощно, молчали, то есть не обещали уменьшить громкость-мощность звучания. Это в первые мои попытки сосед-милиционер или его жена молчали в ответ на мои замечания, позже они станут огрызаться и нагло отвечать, что они как хотят так и будут слушать свою музыку. Обмолвлюсь, что стук по батареям отопления также не вразумлял соседа-милиционера. Возможно, что он и его жена из-за громкости-мощности музыки в его квартире и вовсе не замечали нашего стука по батареям. Но ведь надо же было нам что-то делать! Ведь надо же было нам каким-либо способом прекратить безобразие, устроенное соседом-милиционером. Ведь так жить нельзя! У нас в квартире откуда-то был тяжёлый стальной шар размером с кулак здоровенного боксёра. И я стал его подбрасывать, чтобы он падал с высоты на пол, либо мы с Улей стали катать его по полу друг другу. А полы у нас в комнатах были паркетные. Паркет был старый и состоял из широких дубовых дощечек, между которыми местами были щели в сантиметр шириной. Так вот, шар, катясь по полу стучал, попадая в щели, железнодорожные колёса на стыках рельс. Проделывал я операции с шаром в разное время суток, когда у соседа-милиционера было тихо, то есть громкой мощной музыки не раздавалось. Своей игрой в шар я надеялся заставить соседа-милиционера осознать, что он не прав, вследствие чего, я надеялся, он прекратит своей громкой мощной музыкой мешать нам жить.
  Вот и 17 февраля 2000 года. День рождения Ули. Ей 7 лет. По традиции мы этот День праздновали. Из гостей никого не было, то есть мы праздновали в узком семейном кругу: моя мама, моя сестра, моя племянница и я. Стол был накрыт в большой комнате. Одна бутылка шампанского, остальное питьё - лимонады да соки. На стене вырезанная из цветной пёстрой бумаги цифра 7 прикреплена булавками. Множество разноцветных бумажных сердец рассеяно по комнате. Они свисают на нитках над нашими головами либо крепятся булавками к стенам. На столе много вкусно приготовленных мамой блюд, готовящихся только по праздникам. Мы сидим за столом, едим-пьём. Наше пиршество сопровождается музыкой из магнитофона, обычного, небольшого. И музыка звучит негромко, не мешая нам за столом весело разговаривать. В общем, в комнате царила празднично-весёлая атмосфера. Вот мы и поели хорошо. Осталась на очереди чае-кофейная часть застолья с тортом со свечами и прочими сладостями. Но не приступать же сразу к этой части! Так что, вполне естественно для праздника, что мы решили поплясать. Начали мы плясать, встав из-за стола, тут же, в этой же комнате, ведь и музыка звучала здесь. В основном, плясали Уля и я. В том числе взявшись за руки. И тут во время наших с Улей плясок мне пришла идея перейти плясать в мою комнату, чтобы наш с Улей топот во время пляски досаждал живущему внизу именно под моей комнатой соседу-милиционеру. Ведь это же дополнительная выгода от пляски - шум от топота, который будет раздражать соседа-милиционера (хоть бы он или его жена, или они оба были сейчас дома!)! Пусть потерпят! У нас ведь детский праздник! И не часто мы празднуем. Так что пусть потерпят! А на соседей снизу нам наплевать - им же на нас наплевать. Так давай же, Уля, топать громче и прыгать выше!.. Хорошо!..
  - А давай, Уля, залезем на диван и будем прыгать с него на пол! - пришла мне идея, осуществляя которую мы с Улей сможем досадить ненавистному соседу-милиционеру ещё больше.
  Мы с Улей залезли на диван.
  - Старайся приземлиться на всю ступню, а не только на носки: шума будет больше, - инструктировал я Улю.
   И, взявшись за руки, на счёт "три-четыре" мы с ней спрыгнули в длину на пол. Мама и Полина смотрели на нас с Улей, сначала пляшущих, а затем прыгающих. Вот было веселья! Всем нам. В том числе и от мысли, что мы достойно отвечаем соседу-милиционеру на его безобразие с громкой музыкой. Теперь их (его и его жены) очередь терпеть. Пусть знают наших!
  Как известно, аппетит приходит во время еды. Так и мне после пяти прыжков с дивана его высоты показалось мало.
  - Уль! А смогла бы ты спрыгнуть вот с этого стола?
  - Да, смогла бы. Хочу.
  - Тогда полезли на стол!
  Встав на сиденье стула как на ступеньку, мы с Улей залезли на стол и после напоминания мной о желательности приземления на всю ступню стали на этот раз по очереди прыгать со стола на пол в длину. Во время прыжков я подумал, что они не пройдут бесследно: на потолке комнаты соседа-милиционера обязательно появятся огромные чёрные трещины. Это же замечательно! Для нас. (О трещинах я подумал, вспомнив об имеющихся трещинах на потолках в нашей квартире, появившихся в результате отмечаний праздников нашими соседями сверху)
  - Да, люстра у соседей точно сейчас пляшет, - заметила мама, ведь мы с Улей при прыжках со стола на пол приземлялись в самый центр комнаты.
  - Так им и надо! - ответил я.
  - Смотрите: замазка выскочила из щелей, - указала мама на паркет.
  - Ну и пусть! - махнул я рукой.
  Наши с Улей прыжки продолжались, наверное, 10 минут. Не меньше. И не больше. Я так думаю. Их прервал звонок в дверь, который, можно сказать, был нами ожидаем. Пошёл открывать я, ведь именно я затеял прыжки, и, следовательно, именно я должен буду отвечать за них соседу-милиционеру снизу. Не спрашивая "Кто там?", я открыл входную дверь. И увидел незнакомого мне молодого мужчину. В тренировочных штанах и белой майке. В этом "костюме" при его телосложении незнакомец выглядел как гимнаст. Я с серьёзным выражением лица спросил его: "В чём дело?". После вопросительного выражения с грубой интонацией в голосе "Чё вы тут вытворяете?" из уст "гимнаста" последовала серия оскорблений и ругательств в мой адрес и адрес всех сразу, кто живёт в нашей квартире и устроил ЭТО. Взбешённый ЭТИМ, "гимнаст" высказал мне, я так полагаю, весь свой запас грубых слов, словосочетаний и предложений, причём, естественно, его речь изобиловала матом. Пока "гимнаст" "высказывался", я его слушал невнимательно, потому что размышлял: "Наша выходка оказалась качественной, ведь она была воспринята именно так, как мне и хотелось. И это меня радует. Но кем она воспринята, кем испытана мощь нашего негодования и протеста? Каким-то неизвестным мне "гимнастом", а не соседом-милиционером; ведь если бы сосед-милиционер был сейчас дома, то он, конечно же, явился бы сейчас к нам сам. Итак, то, что вместо соседа-милиционера поднялся к нам какой-то "гимнаст", меня огорчает. И вообще, кто он такой, чтобы являться сюда и предъявлять нам какие-либо претензии, ругаться и оскорблять нас? Никто. И чего он лезет тогда в наши взаимоотношения с соседом-милиционером?" Додумав до этого, я решил, что пора закрывать входную дверь, как это делали передо мной сосед-милиционер или его жена, когда я спускался к ним выражать своё неудовольствие их громкой мощной музыкой (замечу, что я всегда это делал в негрубой форме). Также я решил, что вступать в диалог с этим никем неразумно.
  - Давай, ты, (далее последовало неприличное обзывательство), выходи ко мне,-говорил никто, подкрепляя слова жестом обеих рук, имеющим то же значение, что и слова "Давай, выходи ко мне".-Что же ты не выходишь ко мне, (далее опять последовало неприличное обзывательство)? Или ты испугался меня? Давай-давай, выходи, я же тебя оскорбляю!
  Слушая никого, я размышлял так: "Никто хочет со мной подраться, поэтому он и оскорбляет меня, рассчитывая на то, что я поддамся эмоциям и захочу ответить ему на его оскорбления, то есть он ждёт первого удара от меня. Да, есть правило "Бей первым", уж я то его знаю, но в данном случае ввязываться в драку я не хочу, поскольку у меня нет шансов на победу, ведь никто ладно сложен, и, ударив его, я только спровоцирую его на применение им ко мне его боевого искусства, а может быть, и зверства. Это точно. Но что это: почему никто, желая в драке ухайдокать меня, непременно хочет сделать это на лестничной площадке и, будучи сильно разъярён, не решается переступить порог нашей квартиры, чтобы сделать это в прихожей? Подозрительная нерешительность с его стороны. И что же я подозреваю? А то, что никто задумал применить ко мне свой бойцовский талант в такой степени, что мне будет в пору обращаться в милицию, прокуратуру или суд, а никто будет отвечать им, что я сам вышел из квартиры на лестничную площадку и затеял драку. Следы моей крови на лестнице послужат доказательством, что драка происходила на лестнице. Да, и, наверное, никто рассчитывал, что я, открывший ему входную дверь, явлюсь его взору пьяным. И легко поддамся на его провокацию с руганью и оскорблениями и ввяжусь в драку. Но я же не быдло, чтобы поддаться на такую провокацию, а Человек! И как sapiens я тебя, никто, понимаю: драться со мной ты в пределах моей квартиры не желаешь, ибо возникший у следователя или судьи вопрос "Какого рожна ты вторгся в чужую квартиру?" тебя вгонит в тупик. Итак, моя кровь на стенах и полах моей квартиры будет доказательством твоей вины. Так что своим словесным поносом ты меня не проймёшь! И надо же, выражение "Мой дом - моя крепость" работает в данной ситуации и при распахнутой входной двери: враг не решается переступить порог". Отмечу, что чтение тобой, мой читатель, моих мыслей медленней, чем их бег в моей голове. Далее мои мысли бежали так: "Но чтобы закрыть входную дверь, мне необходимо будет сделать один шаг за порог на лестничную площадку. А ведь никто только этого и ждёт - моего выхода туда. Значит, надо сделать что-то такое, чего он совсем не ждёт. Придумал! Так что, нет уж, фигушки, по-твоему не будет!" И я резко вышел через порог из своей квартиры и начал обеими руками давить на кнопки всех звонков соседней коммуналки, а их было 5, и были они расположены по обе стороны от входной двери. Звоня, я был расположен лицом к соседской двери, а к никому тылом, но он не решился нападать на меня в этот момент. Почему? - не знаю, гадать не буду. Я звонил, подолгу держа нажатыми кнопки сразу четырёх звонков, растопырив пальцы. Где-то через минуту-другую, не больше, соседская дверь отворилась на ширину головы с ушами, и в открывшемся чёрном пространстве возникло светлое лицо (на него падал свет от ламп с лестничной площадки) соседки-старушки.
  - Здравствуйте, - бодро пожелал я старушке.
  - Здравствуй. Что случилось? - с приветливой улыбкой спросила она.
  - Да вот, видите вот этого типа? - начал было я, и, произнеся вопрос, я, не передвигая ног, развернул свой бюст на несколько румбов в сторону никого, а, повернув голову ещё больше - прямо в его направлении, кивком головы вверх указал на него как на объекта моего вопроса.
  И только я, обернувшись, указующе кивнул на никого, как из нашей прихожей я услышал восклицающе-вопрошающий голос моей матери, увидевшей его, стоящего на лестничной площадке перед открытой нараспашку входной дверью нашей квартиры:
  - Эт-то ещё кто такой?!
  Сложившаяся на данный момент ситуация уж точно оказалась для никого непредвиденной, и он изменился в лице с вызывающе бóрзого на кислое-растерянное.
  - Ну-ка пшёл вон отседова! - продолжила командным тоном моя мать с нахмуренным лицом.
  Мы втроём продолжали смотреть на никого. И он, вобрав голову в плечи и ссутулившись, развернулся и, такой сникший, начал ретироваться восвояси. Я переступил ногами и развернулся в сторону ведущей вниз лестницы, по которой спускался-отступал никто, вид и проигрыш которого меня развеселили. И мне подумалось, что предоставить слишком много возомнившему о себе никому возможность отступать по лестнице в тишине - это неправильно, необходимо ему вслед улюлюкать, смеяться и подгонять его, чтобы он полнее прочувствовал своё поражение и свою ничтожность.
  - Ага!.. Вали давай! - крикнул я с лестничной площадки своего этажа никому, находящемуся уже на лифтовой площадке между этажами (то есть один лестничный пролёт он уже преодолел).
  И, чтобы иметь возможность видеть мой объект насмешек на оставшемся пути его отступления, то есть на лестнице от лифтовой площадки до второго этажа, я спустился на несколько ступенек и... что же я увидел? К противоположной стене жались 3 милиционера, стоящие один на лифтовой площадке между этажами, а 2 других рядом на ступеньках ведущей вниз лестницы. Среди выстроившихся в ряд милиционеров я узнал морду соседа-милиционера Андрея Корнева.
  - Ничего себе! - после секундной заминки, вызванной удивлением от увиденной милицейской засады, воскликнул я.
  В этот же момент ко мне подошла моя мама и, тоже увидев засаду, после секундного обдумывания, или просто потому, что была поражена настолько видом засады, воскликнула вопрошающе:
  - А это ещё что такое?!
  Троица в милицейских кепках и куртках из кожзаменителя долго себя нам разглядывать не позволила: милиционеры сразу сообразили, что им пора сматываться. Что они и сделали. Молча.
  Мы с мамой вернулись в нашу квартиру. Продолжать пляску и прыжки мы больше не стали, а пошли втроём (мама, Полина, я) курить на кухню. Во время курения мы стали обсуждать случившееся. Кто из нас что именно говорил, я не помню, поэтому привожу наши высказывания без указания их авторов:
  - Этот Корнев... Да кто он такой? Да что это он о себе возомнил? В конец распустился! Думает, что он здесь король, и ему всё можно.
  - А вообще-то, здорово вышло. Ведь кто из нас думал, что у нас ТАК получится? Пусть знают наших!.. А ведь этот, в майке, хотел выманить меня на лестницу, чтобы подраться!..
  - Да-а... Но какая же подлость со стороны Корнева: подослал провокатора, рассчитывал, что тот сможет выманить тебя из квартиры и устроить с тобой драку или избиение (он, ведь, крепче тебя), а затем подскочил бы он сам с нарядом из засады, и скрутили бы тебя да увезли бы в милицию. И побили бы ещё. И в момент задержания, и в милиции.
  - Это точно. Потому что ты выступил против их человека.
  - Человека... Нет, его нельзя уже называть человеком. Люди - существа социальные, то есть живущие сообща, в обществе, считаясь с интересами других людей. А этот Корнев, постоянно врубая Таню Буланову на всю катушку, пытал нас ею, не давая нам жить спокойно. А подлость на лестнице с выманиванием меня на живца? Это же охота зверя, жаждущего моей крови!
  - Точно: зверь. Причём хищный зверь. И точно бы подложил тебе в карманы какой-нибудь наркотик. Они, ведь, часто так делают. А в твоём случае, когда ты перешёл дорогу менту и стал ему мешать-досаждать, однозначно, он захотел бы с тобой расправиться таким способом...
  - А вы обратили внимание, как поразительно быстро явилась милиция? По вызовам простых граждан её или не дождёшься, или она является слишком поздно. Помните, мы вызывали милицию из-за бомжей, а потом из-за соседей сверху? Ведь её не было ни в том, ни в другом случае. А тут: какая оперативность! Всего через 10 минут! Это с момента начала наших прыжков. Только мент для самого себя мог организовать прибытие милицейского наряда так быстро.
  - Да уж.
  - Да-а.
  В разговоре наступила пауза. Все молча курят.
  - Мент родился! - этим сообщением прервал я тишину. - На смену Корневу. Он, ведь, переродился в зверя. Из мента в зверя. И, я думаю, что пора идти в прокуратуру заявлять о нём как о звере. Звере в погонах. Я подробно опишу развитие нашего с ним конфликта. Может, его и уволят тогда. Что было бы справедливо. А если не заявлять, он, точно, начнёт мстить всем нам и мне в первую очередь. Я завтра же пойду в прокуратуру. Сейчас чай попьём, и пойду писать заявление.
  - Правильно, давай пиши.
  Мы вернулись в большую комнату пить чай-кофе со сладостями. За столом снова воцарилась празднично-весёлая атмосфера, и мы к теме конфликта с соседом-зверем более не возвращались.
  По окончании праздничного застолья я написал подробное заявление в прокуратуру, в котором последовательно описал и вытворяемые соседом-зверем безобразия с громкой мощной музыкой, и про засланного соседом-зверем провокатора-"гимнаста", и про милицейскую засаду с соседом-зверем во главе. Да, я так и называл Андрея Корнева в заявлении - зверем в погонах, обосновав. Как-нибудь по-другому я его в заявлении не называл: слишком много чести - сочинять ещё какие-нибудь подходящие ему гнусные определения и предоставлять возможность оценивать мою фантазию в этом деле. До кучи я подчеркнул, что зверь в погонах неофициально сдаёт всякому сброду комнату (так мы решили, раз "гимнаст" заявился в майке и тренировочных штанах), что делать нельзя, а ментам тем более. Я отнёс заявление в прокуратуру, и мы стали ждать применения репрессивных мер в отношении Андрея Корнева. И вот через какое-то не очень большое время нам пришло письмо из милиции. Из отдела милиции, в котором разбойничал ("работал" могу написать только в кавычках) Андрей Корнев. То есть прокуратура "спустила" моё заявление для принятия мер туда, где он "работал". В ответе на моё заявление сообщалось, что информация, изложенная в нём, частично подтверждена, и с милиционером Корневым А. проведена воспитательная беседа. И всё. И как прикажете понимать такой ответ? Что означает, что информация подтверждена лишь частично? Что в неподтверждённой части я сочиняю или, если резче сказать, вру? То есть я врун! Я врун? И каково соотношение подтверждённой и неподтверждённой частей? То есть мне остаётся гадать, какой я врун - большой или маленький? А судя по принятой мере к Корневу А. - всего лишь какой-то воспитательной беседе, можно сделать вывод, что я в глазах милиции большой врун, ведь, если бы милицией подтвердилось всё, что я написал в своём заявлении, то Корнева А. следовало бы изгнать из милиции пинком под зад. И вообще, скажите, кто и с кем обычно проводит воспитательные беседы? Насколько я знаю, такие беседы проводят участковые милиционеры с проживающими на их участке бывшими уголовниками да с "трудной" молодёжью, склонной к правонарушениям. А ещё напоследок следует указать на форму ответа из милиции. Он был написан на клочке бумаги размером менее половины стандартного листа А4 - на узенькой такой полоске. Ещё один способ показать своё неуважение к нам, порядочным людям. И какой же я делаю вывод после получения такого вот ответа-отписки милиции? А вот какой. Милицейские чины нашего отдела, защищая зверя Корнева А., показывают-доказывают, что он для них свой, и они такие же, как и он, то есть тоже звери в погонах. Печально. Одно хоть радует, что больше громкой мощной музыки у соседа-зверя не звучало, чего мы и добивались.
  Иван Грозный
  Весной мы пошли с Улей в Манеж, что у Исаакиевского, на выставку И. С. Глазунова, творчество которого я полюбил ещё в 1988 году, когда в первый раз увидел его картины в этом же Манеже. На этот раз длинной-предлинной очереди не было, как в два прошлых раза... Во время осмотра картин мы с Улей не молчим, а обмениваемся впечатлениями от них, либо я выдаю Уле какую-нибудь интересную информацию в доступной ей форме. И вот мы смотрим картины уже на втором этаже Манежа. И во время перехода от одного стенда с картинами к другому Уля вдруг остановилась и с улыбкой сообщает мне тихо:
  - Лёша, а ведь я его знаю! - и поворотом головы указывает мне на расположенный поодаль в проёме между стендами, вдоль которых мы идём, известный мне по предыдущим выставкам Глазунова большой портрет. - Это Иван Грозный! - повернулась Ульяна ко мне лицом с расплывшейся уже до ушей улыбкой.
  Мы, естественно, сразу же поворачиваем направо к портрету царя с характерными профилем и бородкой в золотом одеянии и шапке.
  - Как на картах, - отмечает Уля, выдавая свой источник знания этого царя.
  "Надо же, запомнила! А ведь мы играли этой колодой ох как давно, даже не помню когда! Впрочем, чему тут удивляться? Выражение лица его, ведь, что на картах, что на портрете действительно грозное, так что эпитет "грозный" легко мог отложиться в памяти ребёнка", - быстро прокрутив в голове эти мысли, вслух я замечаю:
  - Да, похож, - и улыбаюсь в ответ Уле...
  
  
  Весной 2000 года мать узнала, что я хожу в казино. Нет, я ей не говорил, а она сама поняла, увидев у меня в комнате исписанные числами картонки с логотипом казино "Конти груп". Я накануне поздно вечером пришёл домой под шафе и забыл вытащить из кармана рубашки эти картонки. А утром следующего дня, выходного, мать забрала стирать эту рубашку.
  - Так вот ты где пропадаешь? Деньги, что ли, завелись? - спросила меня она, тряся передо мной картонками.
  - Да нет, - ответил я.
  - Проиграл, что ли?
  - Да ничего я не проигрывал! Отстаньте от меня с расспросами! Я хожу, куда хочу и с кем хочу - я уже не маленький. Отдаю деньги? - Отдаю! А остальное - не ваше дело!
  - Как это не моё?! Как это не моё?!
  - А вот так!
  Рассказывать матери, что я хожу в казино не ради возможности выиграть, что это только во-вторых, а из-за возможности выпить и поесть фруктов, я не стал, а предложил матери:
  - Пойдёмте со мной! Вам понравится, - как обычно без обращения и на "ВЫ" я обратился к матери.
  - Что ты говоришь? Зачем?
  Сознаваться, то есть говорить про возможность выпить и поесть фруктов, я не стал - боялся быть заклеймённым словом "алкоголик" и не хотел акцентировать внимание матери на проблеме недоедания мной дома фруктов.
  - Пойдём, увидите сами, - ответил я матери.
  - Да ну тебя! - уходя из моей комнаты с рубашкой в руках сказала мать.
  "Ну и слава Богу, что наконец-то произошёл и закончился этот разговор, - подумал я. - А то я раньше всё гадал, как это произойдёт, моё сообщение матери о том, что я хожу в казино, не мог же я скрывать это бесконечно!"
  Спрашивается: зачем я не выбрасывал картонки с записью игры на рулетке, а приносил их домой? Отвечаю: для статистики в двух смыслах. Первый смысл: я анализировал в часы досуга, как выпадает шарик, прикидывая, сколько бы я выиграл или проиграл, играя по той или иной системе. Второй смысл: я копил картонки для наглядной статистики, как долго я пробыл в казино суммарно за все посещения, для того, чтобы поразить Диму, когда он зайдёт ко мне в гости - до этого всё как-то ему не доводилось побывать у меня, всё не было необходимости.
  Вскоре после обнаружения, что я хожу в казино, мама сообщила об этом зашедшей домой Полине, которая, напоминаю, жила в это время у Марка. И мать заявила мне прямо в коридоре (Полина оставалась сидеть на кухне):
  - Больше я на тебя готовить не буду - живи один как хочешь.
  Из этого заявления я понял, что, видно, мать рассказала Полине о моих походах в казино, и что, видно, Полина стала зарабатывать сравнительно много (в сравнении со мной), так что Полина, Уля и мама могли обойтись без моих денег. Естественно, что я был рад этому заявлению, что, таким образом, я могу теперь, наконец, сам распоряжаться своими деньгами. И за Полину, естественно, был рад.
  Первым делом я пошёл и купил себе хорошие фирменные кроссовки, а то до этого я их покупал всё только матери. Трудно мне пришлось с выбором их. Пришлось обойти полгорода, ведь я всё искал такие, в которых прилично было бы пойти и в казино. Наконец, нашлись матерчатые тёмно-синие.
  Астория
  К началу лета 2000 года я уже бывал не только в пятирублёвых казино "Конти" на Кондратьевском проспекте и "Паласе" у зоопарка, но и в десятирублёвой "Олимпии", что на Литейном проспекте, то есть расположенной совсем рядом с моим домом на Сапёрном. Но пока она родной мне не стала, потому что дешевизна "Конти" и "Паласа" меня подкупали, да и добираться до них от меня было сравнительно удобно. Все эти три названные казино входили в систему "Конти груп". Кроме них в неё входило десятирублёвое казино "Астория", которое, правда, располагалось не в самой гостинице "Астория", а в примыкавшем к ней корпусе "Англетера". Но "Англетер" в наши времена, по-моему, не является самостоятельной гостиницей с собственным названием, а входит в состав "Астории". Так вот, про казино "Астория" Дима мне рассказывал, что туда не пускают в кроссовках, типа: статус казино такой. Также Дима выразил предположение, что скорее всего по его мнению и в "Асторию" пустят в кроссовках вопреки собственному запрету, если прийти в неё рано днём, когда в ней никого из игроков нет и столы простаивают, ведь для казино важно, чтобы потенциальным игрокам продемонстрировать бурлящую жизнь в казино: что рулетка крутится или сдаются карты, делаются игроками ставки, выплачивается выигрыш, официантки носятся и разносят игрокам алкоголь, в общем, казино выгодно создать себе притягательный образ для зашедших в него, но ещё не решивших, зачем же они сюда зашли, то есть казино должно заманивать людей, ещё не решивших играть или нет, созданной вокруг первого и единственного игрока атмосферой, а то, - продолжил предполагать Дима, - зайдёт человек в казино и испугается, что никого нет из игроков, и не решится играть сам, не видя наглядного примера, что кому-то пододвигают выигранные фишки, и, что, таким образом, выигрыш возможен, и, ведь, не будут же официантки ходить с бокалами просто так по кругу, никому их не отдавая.
  9 июня 2000 года в 10 часов вечера открывался Чемпионат Европы по футболу, которого я ждал 2 года, ведь я смотрел кроме ежегодно проводимых игр Лиги чемпионов только чемпионаты мира и Европы, каждый из которых разыгрывается каждые 4 года, и интервал проведения между которыми составляет 2 года. Вот я проснулся утром этого дня в 10 часов. А это была суббота, то есть выходной у меня. Дел на день никаких не было запланировано. Как обычно. И вот я подумал, что скорей бы прошёл этот день, и наступило бы время начала трансляции первой футбольной игры Чемпионата. Открывать Чемпионат должна была игра сборных команд Бельгии и Швеции. То есть, можно сказать: сборных команд каких-то там Бельгии и Швеции. Ведь эти страны никак нельзя назвать монстрами в футбольном мире. Но я всё равно собирался смотреть эту игру и рассчитывал получить удовольствие и от неё. Я ведь планировал просмотреть все игры Чемпионата. А погода в этот день шептала: "Смотри, Лёша, какой чудный денёк: и солнце, и пока не жарко, а то скоро наступит жара, так что не упускай случай совершить променад!" Я прислушался к шёпоту погоды и в 11 часов пошёл на Невский. Дай, думаю, съем мороженое (любил я такое дело - есть мороженое на Невском) и зайду в магазин, где продают хорошие игральные карты, и в котором я давно не был. На Невском по привычке я обращал внимание на телефонные будки, в которых была вероятность обнаружить забытые несговóренные телефонные карточки. Съел мороженое, зашёл в магазин: новинок не обнаружил, пошёл по Невскому дальше в его начало, то есть к Адмиралтейству. Почти дойдя до него я подумал, что не плохо бы выпить пива (сразу после съеденного мороженого, естественно, мне такая мысль не могла прийти в голову). А где тут его купишь? Место такое, что особо и негде (в то время). Но не возвращаться же назад - так неинтересно, надо двигаться вперёд, - размышляю я. И вот дойдя по Невскому до Малой Морской я вспомнил про казино "Астория", в котором можно найти пиво, только потребуется крутануть рулетку. А был я в сером свитере, в котором отходил всю учёбу в университете, чёрных джинсах и в новых тёмно-синих кроссовках. И денег в кошельке было достаточно, чтобы смело идти в десятирублёвое казино, а именно семьсот с чем-то рублей - я ведь кошелёк для променада брал без вложения необходимых или выкладывания лишних денег, то есть взял кошелёк из дома с теми деньгами, которые лежали в нём на тот момент. И тут я вспомнил про запрет входа в казино "Астория" в кроссовках и про Димино предположение, что днём в качестве исключения могут впустить. Естественно, что я решил это проверить, а заодно и время скоротать, то есть убить, в ожидании большого футбола.
  Громыхнула пушка на Петропавловской крепости - стало быть, полдень.
  Предположение Димы оправдалось: меня впустили в казино "Астория" в кроссовках! Не сказав мне ни слова про них. Войдя в игровой зал я огляделся по сторонам и обнаружил, что я первый посетитель. У каждого рулеточного и карточного стола стояли крупье, крутящие без толку рулетку и перебирающие без толку карты. Все они приветливо улыбались мне со всех сторон, выражая улыбкой желание, чтобы я подошёл играть именно за его стол. Необычное ощущение я испытал в этот момент, когда все вокруг улыбаются именно мне и только мне, и я один. В центре внимания. Я ощутил себя молодым клоуном, впервые вышедшим на арену цирка, от которого все вокруг ждут какой-либо выходки, и уже улыбаются, пока что только от его внешнего вида, но уже заранее готовясь рассмеяться, и который знает, что ему делать, но всё равно испытывает какое-то новое для него ощущение, что за ним следят: следят за каждым его движением много пар глаз со всех сторон, и что эта глазастая публика вот-вот готова рассмеяться в ответ на его следующее движение. Нет, я не оробел, и не смутился, а именно ощутил нечто новое и необычное. Я подошёл к рулеточному столу и осмотрелся по сторонам ещё раз, обращая внимание теперь не на людей-персонал казино, а на интерьер. И теперь я заметил стол с натюрмортом из фруктов и шоколадных конфет. Это для меня то, что надо, подумал я. Теперь мне надо составить план игры, то есть решить, по какой системе я буду играть, сколько денег я готов максимально проиграть сегодня и до скольки часов максимум я намерен сегодня пробыть в казино, если не буду проигрывать, или буду проигрывать немного. Поскольку к этому времени я был освобождён матерью от обязанности отдавать ей зарплату и лишь должен был платить за свет, телефон и половину квартплаты (вторую половину вносил отец), то у меня появилось "пространство для манёвра", то есть возможность рисковать не так, как прежде, а больше. И теперь я перестал бояться проиграть, ведь отдавать мне ничего было не надо. И поэтому я решил играть по особой, до сих пор не игранной мной, системе, про которую Дима мне сказал, что она применяется в игре, когда игрок вообще отказывается от намерения попытаться что-нибудь выиграть, зато позволяет долго просидеть за столом, медленно проигрывая или подолгу топтаться на одном месте. Дима сказал, что такая система применяется в случаях, когда игрок один за столом, и он хочет рискнуть большими деньгами, но уже на основании статистики выпадения шарика, для чего и ставит мелочь каждый ход, то есть в качестве прелюдии к большой игре. Я же решил играть по этой системе, лишь бы посидеть за игровым столом с целью, так сказать, отметиться, что был-крутил и в "Астории", и попить пива; и если у меня убудет рублей 200, то я останусь не в обиде на казино, типа: оплатил бар. Но фишек я купил не один стек, то есть не на 200 рублей 20 фишек цвета по 10 рублей, а 2 стека на 400 рублей - пусть стоят передо мной для солидности, а то один стек одинёшенек совсем смотрится несолидно, или пусть проиграю все 400 рублей, если 200 рублей улетят слишком быстро. И планировал первоначально я просидеть за рулеткой пару-тройку часов максимум.
  И вот я начал играть. Взоры всех стоящих вокруг за соседними столами крупье и администратора зала были обращены на мой стол с моими скромными ставками. Играя один, я не пропускал ни одного спина (запуска шарика) и либо мало проигрывал, либо мало выигрывал. Допитую кружку пива я не успевал поставить на стол, как услужливая официантка подставляла ладошку под её донышко и произносила с улыбкой: "Чего изволите ещё заказать?" Допитую следующую кружку она снова ловила на лету, и это будет повторяться снова и снова, что я не буду успевать поставить на стол допитые кружки пива, бокалы шампанского, рюмки коньяка, стаканы сока, которые я буду пить в течение дня не сразу, а с расстановкой. Такой услужливости я ещё не встречал у официанток - это было как в сказке. Время шло, а моё положение в игре оставалось в пределах допустимого мной на сегодня проигрыша или чуточку в плюсе. То есть система работала! Часто сменяющим друг друга крупье и непостоянно следящему за моей игрой администратору было не понять, выигрываю я или проигрываю и сколько, ведь количество фишек цвета у меня постоянно резко менялось от нескольких штук до пары - тройки стеков, то есть столбиков по 20 фишек цвета, да часто мне выплачивали выигрыш сторублёвой фишкой кэша, что совсем сбивало с толку желающих разобраться в положении моих дел. Крупье предлагали мне попробовать увеличить ставки, но я им вежливо отвечал, что меня и так устраивают мои ставки. Когда мне стало в тягость сидеть на одном месте, я стал ходить взад-вперёд по игровому залу, пока крутится рулетка, иногда прихватывая шоколадную конфету со стоящего в стороне натюрморта и, подойдя к игровому столу, чтобы сделать следующий ход, запивая её шампанским. Давно прошли те максимальные 3 часа, которые я наметил изначально провести сегодня в казино, а мне так понравилась такая игра, что мне совсем не хотелось уходить, ведь дела мои по-прежнему оставались в порядке, и я ощущал себя уже не клоуном-новичком, а фокусником-мастером, очаровывающим своими проделками публику. В этот свой приход в казино я не писал на картонке, потому что разыгрываемая мной сегодня система позволяла играть без ведения записи. Курить после выпитого коньяка обычные американские сигареты, стоящие на столе в стаканчике, мне совсем не хотелось, и я выходил покурить на улицу перед входом свой родной и любимый мной "Беломор". Часа в 4 дня я понял, что пора объявить восторженной публике, то есть крупье и администратору, у которых наверняка уже назрел вопрос, как долго будет ЭТО продолжаться, что я намерен играть ТАК ровно до девяти часов вечера, ведь я сижу у них просто в ожидании вечернего большого футбола, чтобы просто убить время. Такое заявление я сделал, чтобы подогреть ещё интерес к моей игре, начавший уже остывать по причине затянувшейся уже продолжительности моего "фокуса", и по причине собственного интереса, как долго ЭТО может продолжаться и не бесконечно ли.
  Зазвучало в зале рэгги от Боба Марли (в зале постоянно играла хорошая музыка), и я дал на чай одну фишку - так мне стало хорошо от Марлéя. Съел бутерброд с красной рыбой и запил чаем, типа, чтобы протрезветь, ведь к футболу дома я должен быть трезвым, чтобы внимательно следить за игрой и получить удовольствие от купленных накануне и поставленных дома в холодильник пары бутылок пива - по бутылке на каждый тайм игры. Для окончательного протрезвления и подкрепления поел фруктов - вот и не надо готовить ужин, а можно являться домой прямо к началу футбола. Вот и 21 час. Значит, пора делать последнюю ставку и уходить. Вот я меняю цвет на кэш и обалдеваю: я проиграл за 9 часов всего 10 рублей! Да дал после Марлéя 10. Итого всего минус 20 рэ. А ведь ходом раньше или ходом позже могло быть не так, но вышло красиво именно так, а не иначе.
  Также этим летом я выяснил, как и сколько мне нельзя пить во время похода на этот раз в "Олимпию". Я пил только водку и пиво во время игры. Пил много и всё продолжал играть. Почувствовав, что пить хватит, я пошёл домой, и у Спасо-Преображенского собора меня даже останавливала милиция, выясняя, дойду ли я до дома, и после моего внятного ответа, что я живу совсем близко, отпустила меня. Благополучно дойдя до дома, где не спала моя мама, уж не знаю, в ожидании ли меня или смотря телевизор, я в прихожей задрал высоко ногу, поставив её на одну из полок открытого стенного шкафа, чтобы развязать шнурок на кроссовке - я всегда так делал: не наклонялся до пола, а лишь слегка нагибался до высоко поставленной ноги - привычка. Мама стояла рядом. И вот тут у неё на глазах я, пьяный, не удержал равновесия, нога соскочила вниз, и я, уже склонившийся вперёд, врезался носом в ребро полки стенного шкафа, сосчитал носом и следующую нижерасположенную полку, оцарапав переносицу и под носом. Но я сам этого уже не помню: я был уже на автопилоте - меня уже ТАК развезло. Именно уже, потому что свой уход из казино я отчётливо помню: я ещё тогда удивился, взглянув направо от казино "Олимпии" на начало Литейного проспекта и увидев вместо пустоты между домами, расположенными по разные стороны проспекта, что-то чёрное и большое, запирающее проспект в его начале, и мне, пьяному, помню, стало даже жутко страшно от этой картины и от сомнений, неужто я до того напился, что не различаю света, а потом весело, когда я разгадал, что же это было. Да ведь это же разведённый Литейный мост! (Надо сказать, что до этого я ни разу не видел разведённых невских мостов.) Так что, шёл я домой навеселе, но в сознании, потому что помню об этом. А про то, как я "целовался" со стенным шкафом и упал, - уже не помню. На следующий день мама мне рассказала об этом, а также о том, что она меня буквально спасла, сидя всю ночь у моей постели, что не будь её, то я точно бы захлебнулся и в своей блевотине - она меня переворачивала и склоняла голову в сторону над тазом, и в своих соплях-слюнях (была у меня тогда заложенность носа) - она закапывала мне в нос "Нафтизин". Я пообещал маме, что больше ТАК пить не буду. Это был третий случай, когда я напивался до потери памяти: первые два были очень давно, аж в 1992 году. Первый - в армии в День Победы: напился я водки. Второй - на свадьбе сестры: напился спирта "Рояль" (о свадьбе я уже писал, а про армию, может быть, когда-нибудь ещё напишу).
  К этому времени я наконец-то обзавёлся кошельком, если его можно так назвать. Я купил дешёвую чёрную полиэтиленовую сумочку-карман с двумя отделениями на молниях на шнурке для ношения на шее. Этот кошелёк-сумочка-карман был удобен для хранения и доставания казиношных фишек кэша во время игры и для постоянного ношения капель "Нафтизина" с пипеткой, на который я подсел года 2 назад и уже не мог обойтись без него - закладывало нос капитально. К слову укажу здесь, что в 2001 году я обзаведусь ещё одной миниатюрной "коробочкой" из чёрного кожзаменителя, крепившейся к брючному ремню: тоже для кэша. А то для того, чтобы доставать фишки кэша из кармана джинсов или брюк, приходилось вставать, что неудобно.
  
  На ранней стадии Чемпионата Европы по футболу бывало, что одновременно проходили две игры, и они обе транслировались в прямом эфире по разным телевизионным каналам. К этому времени в комнате-курилке у меня стояло уже 2 неновых телевизора: кроме чёрно-белого цветной "Рубин", который отдал мне Сергей Петров, купив себе новый. И я смотрел сразу оба телевизора, поставив их рядом, и, таким образом, не пропускал ни одной игры Чемпионата. Именно в дни его проведения ко мне в гости зашёл Дима посмотреть футбол. Дело в том, что он не имел телевизора дома вообще. Принципиально. Объясняя это тем, что, имея его, он, конечно же, стал бы его смотреть, даже сознавая, что в большинстве случаев это пустая трата времени, а без него и соблазна нет, и жизнь его становится насыщенней общением с людьми и интересней. А если по телевизору хоккей или футбол, то Дима имел обыкновение ходить в гости то к одному, то к другому своему другу или приятелю или же, если ни с кем не удавалось договориться, в казино, в которых имелись телевизоры с большими экранами - и так весь чемпионат. Именно ко мне в этот вечер Дима пришёл потому, что обе транслировавшиеся футбольные игры обещали быть интересными. Мы расположились в креслах, попивали пиво, похрустывали сухариками, курили (у себя дома я курил свой любимый "Беломор"), в общем, наслаждались футболом на все сто. Включая звук то у одного, то у другого телевизора. Футбол закончился поздно, и Дима остался ночевать у меня, благо, лишний диван в моей комнате имелся. Моей маме Дима понравился настолько, что не смог разонравиться даже после моего сообщения о нём, что он игрок, настоящий, и именно он открыл для меня мир казино. Здесь укажу, что после этого визита ко мне Дима бывал у меня не часто, можно сказать, редко, и всё по каким-нибудь делам, сейчас даже не могу вспомнить, по каким. И редко заходя ко мне, он часто составлял мне партию игры в карты. А моя племянница Ульяна к этому времени играла уже в Rommé, прямо скажу, мастерски, и поэтому редко посещающим меня гостям, в том числе и Диме, было интересно играть и с ней. Даже можно сказать, что моим гостям доставляла удовольствие игра с ней, так как Уля во время игры не сидела молча, а комментировала делаемые ею или противником ходы серьёзно или шутя или же просто вела с моим гостем какую-нибудь беседу. То есть, можно сказать, что и ей нравилось играть не со мной. Но, пожалуйста, прошу не делать из моего повествования вывода, что я слишком много играл в карты. Нет, я играл просто много. Это в сравнении с совсем неиграющими и с такими игроками как Дима. Про мою игру в рулетку могу повторить слово в слово то же: я играл в неё не слишком много, а просто много. И в сравнении с теми же. Про то, как и сколько играл Дима я писать не буду, поскольку Книга не о нём. И ещё о рулетке. В этой книге я не собираюсь петь оду этой игре, описывая свои походы в казино, но отмечу, что, если бы все играли в рулетку так, как играл я, то содержать казино было бы убыточно.
  Чуть было не беда
  Однажды был такой случай. Я заигрался в казино допоздна. Сколько-то выпил. Возвращаюсь домой. Дверь квартиры открывает мама. А на следующий день она мне сообщает, что как и всегда по ночам в ожидании меня она смотрела в окно. И заметила за мной "хвост", то есть идущего за мной нехорошего человека. И этот редиска последовал за мной в парадную. И она сразу бросилась к входной двери квартиры. И был такой момент: я поднимаюсь по лестнице, за мной расторопный редиска, на лестничных пролётах сокращающий дистанцию между нами до нуля; и вот он уже прямо за моей спиной, готовый к нападению на меня, и в этот момент мы на предпоследнем лестничном пролёте, а я продолжаю не слышать его за собой; и вдруг моя мама открывает дверь квартиры и делает несколько шагов вниз по лестнице, и грозно шугает редиску:
  - ... ... ... (её слова я приводить не буду, поскольку мама их мне не пересказала, наверное, по причине их грубой нелитературности).
  И он, уже предвкушающий лёгкую победу надо мной, вынужден был укатиться вниз (редиски ведь круглые, значит, они катятся).
  Боже, Царя храни!
  Этим же летом Дима позвал меня на культурное мероприятие в Петропавловскую крепость. Называлось оно "Золотой карильон". На колоколах колокольни собора Святых Петра и Павла исполнялись затейливые мелодии, а разместившийся перед собором оркестр дополнял их звон, а в других мелодиях, наоборот, оркестр был на первом месте, а колокола на втором. Большинство слушателей разместилось сидя прямо на траве. И мы с Димой тоже. Где-то ближе к концу концерта зазвучала мелодия "Боже, царя храни!". И почти сразу после её начала, то есть когда все (или большинство) смогли её узнать, Дима встал и стал слушать стоя. К моменту вставания Дима я уже знал, что за мелодия сейчас звучит, и поэтому, посмотрев на него, стоящего, я задумался: "А чего это он встал, может, так нужно? Типа, может, эта мелодия обязывает слушать её стоя? Но ведь это же не гимн теперешний! Но всё равно, ах, как хочется слушать "Боже, царя храни!" стоя!" Быстро додумавшись до этого я встал. А за мной стали подниматься и остальные. Встали все. Кто сидел. И ощущалась торжественность момента. Хорошо!.. По окончании старого гимна я обратился к Диме:
  - Вот уж не думал я, что ты идейный - монархист: первым встал ты. И поднял всех сидящих.
  - Да нет, это случайное совпадение: у меня просто ноги затекли от сидения на траве, вот я и встал.
  - Но, согласись, вышло же красиво. И ради одного исполнения этого гимна стоило нам сюда прийти.
  - Ты прав, - только и всего ответил, улыбнувшись, Дима. И после паузы добавил: - Хороший концерт, не зря сходили.
  
  
  А ещё в конце этого лета 2000 года Дима позвал меня составить ему компанию в бане. Любил он это дело - попариться в бане. Я же, напротив, находил необходимое и достаточное удовольствие в пользовании ванной. Но Диме удалось завлечь меня в баню весомым аргументом. Буквально весомым: арбузом. Весомым таким арбузом. Охлаждённым заблаговременно в холодильнике. А после бани не заходя домой Дима планировал пойти в казино. И туда тоже звал меня за компанию. Я согласился с его планом. И поэтому взял для банных принадлежностей не полиэтиленовый мешок, с которым несолидно было бы идти в казино, а дипломат. И вот мы в бане. Самой обычной. С большим тараканом. Откуда он такой здесь взялся?.. Несколько раз мы выходили в раздевалку, чтобы поедать арбуз, а все вокруг в это время пили пиво и смотрели на нас завистливыми глазами. Поев, мы снова залезали в парилку, и съеденный арбуз выходил из нас с потом. До этого случая я никогда не ел так много арбуза, а тут: влезло столько!
  * * * (Звёздочки Љ53)
  1 сентября 2000 года. Уля пошла в школу. Провожать её пошли все мы: и моя мама, и я, и Полина, и... Марк, с которым Полина жила вот уже год в его однокомнатной квартире в Купчино. Так что свою внучку Улю в школу будет водить её бабушка Эля. И встречать со школы, естественно.
  Армия Наполеона
  В ноябре 2000 года я как-то на Невском случайно зашёл в книжный магазин, в тот самый, где когда-то купил "Вокруг игральных карт". И увидел толстенную огромную Книгу "Армия Наполеона". С большим числом красочных иллюстраций. Отпечатанную в Финляндии. Известного мне автора. Олега Соколова. За 1.800 рублей. Стоящую этих денег. Для меня стоящую. Но с собой у меня таких денег не было. И дома не было. Потому что со дня выдачи зарплаты прошло уже порядочно времени. И до следующей зарплаты тоже оставалось еще порядочно. Времени. Ох уж это время-времечко! Ох уж эти деньги-деньги-дребеденьги! У продавца узнаю, что Книга - новинка. То есть только что издана, и в продаже первая партия. Распродав которую, магазин закажет вторую. Так что, я могу не волноваться. По мнению продавца. Но он меня не знает. Я буду волноваться. Пока не куплю эту Книгу. Ведь я ждал её выхода много лет. И вот она, долгожданная, наконец, вышла. А я её не могу купить. Нет, я могу её купить! Завтра же. Продавец соглашается попридержать один экземпляр Книги до завтрашнего вечера.
  Следующий день был рабочим. Я на работе. Как только пришёл хозяин фирмы, я к нему в кабинет. Объясняю ситуацию с Книгой. Разговор был коротким. Хозяин оказался понятливым. Выдаёт мне нужную сумму денег. И напоследок говорит:
  - Ты уж принеси посмотреть эту свою чудо-Книгу.
  Я купил её в этот же день. И был счастлив. И читал я её в комнате-курилке. Положив раскрытой на табуретке. Покуривая "Беломор". Каждый вечер после работы. Не включая телевизор. И так пару недель. Растягивая удовольствие. И с некоторой грустью, что уже всю прочитал.
  Зачем, спросите Вы, я нуждался в знании этой Книги? Вы лучше сами возьмите да прочтите её. Нет, это не реклама этой Книги. И не для доказательства хорошего отношения начальства ко мне я пишу здесь про "Армию Наполеона" Олега Соколова...
  "Ferdinand Piatnik und Söhne" на Новый год
  Декабрь 2000 года. Мне пора покупать что-нибудь нужное Уле в качестве новогоднего подарка. А что ей нужно? Что ей нужно такого, что выглядело бы новогодне-праздничным-подарочным? Над этим я не задумывался, поскольку давно уже решил купить ей дорогие игральные карты. Чтобы у неё были свои. Ведь она уже хорошо умеет играть в них. И она уже знаток мира игральных карт, их ценитель. Благодаря мне. И знает мою коллекцию карт наизусть. И я чувствую, что ей уже хочется иметь свои карты. Хорошие, красивые, не хуже моих. И, ведь, надо мне купить ей такие, каких у меня в коллекции нет - иначе радости от подарка у Ули не будет. И я купил ей набор из двух колод игральных карт в твёрдой картонной коробочке, покрытой золотой фольгой, с ярким верхом и низом. За 350 рублей. Но такая цена меня не смущала нисколько - к таким ценам я привык, и они не были для меня разорительными, кусающими, поскольку карты мной покупались не каждый день, и не каждый месяц.
  Коробочка с картами была мамой обёрнута блестящей бумагой и перевязана лентой с бантом. И в предновогодний праздничный вечер подложена под новогоднюю ёлку. Следует упомянуть, что новогодние подарки Уле у нас в доме завелось класть под ёлку не все сразу, а по одному в течение всего вечера 31 декабря, так что радость от их получения была растянута во времени, и Уле удавалось достаточно порадоваться каждому подарку. И она каждый раз, заходя в большую комнату, где стояла ёлка, бросала взгляд под неё в надежде обнаружить ещё какой-нибудь подарок. И мы поддерживали в Ульяне веру в Деда Мороза, что это он незаметно подкладывает подарки под ёлку. И вот, когда её не было в большой комнате, мной были подложены карты. И я ушёл к себе. Через какое-то время ко мне в комнату приходит Уля и спрашивает серьёзно:
  - Этот подарок - карты от тебя?
  - Какие карты? - спрашиваю я её тоже с серьёзным лицом, как будто не понимаю, о каких картах идёт речь.
  - Фирмы "Пятник". Я под ёлкой их нашла только что.
  - "Пятника" мог подложить только Дед Мороз. У меня таких денег нет, чтобы делать тебе такие подарки, - сказал я, а сам подумал: "Подросла Ульяна, начав сомневаться в том, что подарки от Деда Мороза".
  Но, оказалось, такого моего ответа Ульяне было достаточно для продления её веры в Деда Мороза, и она побежала по длинному коридору на кухню к бабушке, продолжающей в это время готовить к новогоднему столу, и на бегу кричит на всю квартиру:
  - Бабушка-а! Это Дед Мороз подарил мне карты! У Лёши таких денег нет!
  Потом Уля вернулась ко мне уже с подарком, чтобы показать его мне. Ведь кто, как не я, способен оценить по достоинству её карты?
  - Дед Мороз угадал моё желание, ты понимаешь, Лёша? Я ведь уже давно мечтала иметь свои карты. Такие, чтобы они были красивые-красивые. На, возьми коробку и помоги снять плёнку, - и Ульяна протянула мне яркую коробку, обтянутую целлофаном. Я содрал целлофан и протянул коробку обратно Уле. И вот она снимает с неё крышку. Достаёт первую колоду карт опять-таки в целлофане и уже сама распечатывает её таки же манером, как и пачки сигарет, то есть за полоску вокруг. Стянув целлофан с колоды карт Ульяна подносит её к носу:
  - Хорошо пахнут. На, понюхай! - Ульяна передаёт мне колоду карт. - Ну как?
  - Да, пахнут приятно, - подтверждаю я и снова передаю колоду карт обратно Уле, уже догадываясь о следующем её действии с новыми картами. Так и есть! Настала пора раскладывать карты с картинками по мастям в 4 ряда, что и было проделано счастливым ребёнком на моей кровати.
  - О! Вижу, вижу! Узоры из мастей везде на картах: и в коронах, и в одежде, и в оружии, видишь?
  - Да эту фишку я вижу. А ещё что-нибудь можешь заметить? - задал я Уле загадку ещё об одной фишке, присутствующей в данной колоде.
  - Только не подсказывай мне. Я сама!.. Ну конечно же: цвет одежды у каждой масти свой. Такое я уже видела на твоих картах... Ну скажи, нравятся тебе мои карты?
  - Да, добрый "Пятник", - произнёся то, что желала услышать Уля, и что было абсолютной правдой. - ими точно будет удобно играть, - и подумал, что не только я & Дед Мороз осчастливили Улю подарком, но и она меня своим отношением к этому подарку.
  - А теперь давай посмотрим на джокеров! Правда, они милые?
  - Правда, - ответил я, рассмотрев их, и подумал, что Уля верно последовательно проводит оценку новых карт, и, следовательно, сейчас она должна будет приступить к последнему пункту программы:
  - Ну а как тебе рубашка? Необычная, правда? И какая тебе больше нравится: синяя или красная?
  - Знаешь, Уля, это тот случай, когда обе хороши.
  - Мне тоже обе нравятся. Но играть мы с тобой будем картами с синей.
  Я ответил:
  - Хорошо.
  И Уля удалилась.
  Ой, вспомнил: Уля забыла обратить моё внимание на коробку. Впрочем, чему тут удивляться? Ведь она уже насмотрелась на мои чудо-коробки для карт, и восторгаться футляром она не могла: ей не терпелось добраться до его содержимого. А опосля, естественно, что она забыла о футляре, будучи уже вся под впечатлением от самих карт.
  * * * (Звёздочки Љ54)
  Есть у Стивена Кинга книга "Кристина", по которой снят одноимённый фильм. Кристина - так зовёт молодой хозяин свою старую машину. Он дал ей женское имя за то, что она "ведёт" себя так, как будто она одушевлена, а именно, "ведёт" себя как женщина, с которой у него любовь. Но вот хозяин решает избавиться от машины-старушки. И Кристина взбунтовалась, не позволяя хозяину сделать это. Мои мать и сестра читали этот ужас. И вот, после его прочтения они также с горькой иронией стали называть нашу халупу "Кристиной", не позволяющей всеми своими магическими силами состояться её размену. Показали по телевизору фильм ужасов "Кристина", и мне тоже теперь стало понятно сравнение нашей халупы с Кристиной. Я уже писал о происходящих, как на зло, перед смотринами её потенциальными покупателями протечках на потолке, о производимом во время смотрин шуме в соседних квартирах да топоте бегающих по коридору наверху детей, о выставленных бомжами в подворотне как на параде пластиковых бутылках с мочой - ну точно квартира Кристина! К этому времени, особо следует подчеркнуть, больше всего нас стали раздражать именно бомжи. Полчища бомжей. Перед входом с переулка в подворотню, во дворе, в дальнем дворе, на чёрных лестницах. В общем, везде. Для них наш дом с дворами стал своего рода столицей всей бомжацкой округи - местом обитания и сборищ их полчищ. И вообще, я смело могу утверждать, что я физически, морально и материально ощущал каждую амнистию тех времён: с каждой из них накатывала очередная всё более высокая волна пришельцев-бомжей. Физически - потому что страдало моё обоняние всё больше и больше от их жизнедеятельности, и проходя мимо и сквозь них я испытывал жуткие ощущения всем телом: меня чуть ли не передёргивало от их нахождения рядом со мной; морально - потому что их вид навевал на меня грустные мысли, в том числе и о моей беспомощности изменить ситуацию в доме/во дворах и вообще в стране с этим позорным для общества явлением; материально - потому что их всё большее присутствие в доме/во дворах всё больше снижало стоимость Кристины. И контингент жильцов в коммуналках нашего дома почти полностью поменялся в худшую сторону. Люди бежали из нашего дома. Но им, имеющим всего лишь комнаты, было легче нашего: взял да и обменял комнату на комнату, обманув и/или доплатив немного. И въехал вместо прежнего люда всякий сброд. Кругом сброд да бомжи. Бр-р-р. Жуть! В общем, к этому времени наша Кристина подешевела настолько, что я мог рассчитывать на получение в результате её размена всего лишь комнаты. А ведь когда-то давали однокомнатную квартиру! Спасибо, папочка, за твой прогноз о подорожании со временем нашей халупы и за отказы от разменов в 1997-1998 годах! Получишь и ты теперь вместо однокомнатной квартиры комнату!
  Но что же мне делать? Отказываться от плана с учёбой в Германии? Ну вот, получу я в результате размена комнату. И что? Буду восстанавливаться в университете и, пиша диплом, одновременно работать не известно кем? Но мы это проходили. Нет, второй раз я одной и той же ерундой заниматься не хочу, и не буду! Тем более когда есть перспектива достижения успеха в учёбе и в будущей работе через поездку в Германию. Что поменялось? Лишь то, что у меня не будет оставлено комнаты "на всякий случай". Нет, я не хочу допускать перспективы наступления этого "случая". Я поеду учиться и буду стараться. Я ведь уже научился учиться. Так что мне и не нужна эта комната "на всякий случай". Приеду, отучившись, и заработаю себе и на квартиру, и на другие "дорогие игрушки". Честно. Другие, ведь, зарабатывают. А чем хуже других? Нет, комплекса неполноценности у меня нет. И не буду я всю оставшуюся жизнь прозябать в комнате в коммуналке!
  Как-то зашла ко мне в комнату-курилку мама и завела разговор о размене Кристины. И почему-то я решил прекратить скрывать от неё этот свой план - всё-таки мама самый близкий человек, и пусть знает о моём плане заранее, чтобы была готова к моему длительному отсутствию, и, чтобы знала, что у меня есть будущее, в котором мне, её сыну, будет хорошо, и, что я думаю и о ней, ведь, добившись успеха, я хочу заботиться о ней только за то, что она у меня есть, мама. Но мать, услышав о моём намерении продать комнату и уехать учиться в Германию, принялась на повышенных тонах негодовать, типа: как так можно? кто так делает? не делай этого! ты что, с ума сошёл? мы с отцом всю жизнь преумножали жилплощадь, а ты? Аргументировано высказаться мне мать не позволяла, а стала всё на тех же повышенных тонах рассказывать, как именно она с моим отцом последовательно преумножали эту самую жилплощадь. Воспринимать этот мамин эмоциональный рассказ было нелегко и из-за её скороговорения: я еле успевал осмыслить сказанное, бывшее мне интересным. Я решил, что как-нибудь в другой раз - в спокойной обстановке - мне следует попросить маму ещё раз рассказать квартирную эпопею нашей семьи. Но другого раза не будет. И поэтому в данной Книге первые части этой эпопеи, те, что тобой, мой любимый Народ, уже прочитаны, будут изложены на основе этого тяжёлого для восприятия монолога матери. Так что, возможно, число переездов до и сразу после моего рождения было бóльшим.
  * * * (Звёздочки Љ55)
  Лето-2001. К этому времени мой одноклассник Сергей Лабрадоров, к которому я все 90-е годы приезжал поиграть в карты (редко; реже, чем с Петровым, и играли понемногу), надумал жениться на Вике (они как-то вдвоём приезжали ко мне в гости поиграть в карты со мной и с Улей, или мы с Улей приезжали на квартиру Сергея Лабрадорова, чтобы поиграть с ними, или же мы с Улей, Вика и Сергей ездили гулять по моей инициативе в Павловск, или же без Ули, но с братом Сергея Виктором). Напомню, что я не считал Сергея своим другом, как и другого Сергея - Петрова; их обоих я считал своими приятелями, объединённых со мной приятным совместным времяпровождением- игрой в карты. Зная Сергея Лабрадорова очень давно - со школы - у меня сложилось мнение, что он в силу своего воспитания, сложившегося характера, прочих важных обстоятельств также как и я не имеет друзей. И это обстоятельство нас сближало. Сближало до короткого расстояния между нами, сидящими друг напротив друга за игрой в карты. И вот однажды в начале лета Сергей предложил мне быть свидетелем на их с Викой свадьбе, что только подтверждало моё мнение об отсутствии у него друзей. Выслушав такое его предложение, я внутренне возмутился, запротестовал, считая, что он обратился не по адресу, ведь я ему совсем не друг! Но вслух я решил дипломатично отказаться по причине отсутствия у меня подобающего такому важному для Сергея и Вики случаю костюма, рубашки, галстука и обуви. Но таким ответом сразу отвертеться мне не удалось. Сергей предложил мне перемерить его и его брата Виктора одежды. Сергей, оказавшийся в трудной ситуации, был ослеплён и поэтому считал меня прилично выглядящим в его одежде, но я же, напротив, нежелающий быть на его свадьбе свидетелем, видел кучу недостатков у себя, разодетого. В общем, еле отвязался от такой почётной обязанности. Я и так был свидетелем их знакомства, разыгрывая роль глупого и плохого парня и тем самым выгораживая Сергея, что он умный и хороший. Я и так знаю, что без меня не было бы и свадьбы: они бы не сошлись, скромняги-молчуны. Так что давайте, приятели, теперь сами! Но на свадьбу в качестве простого гостя Сергей меня всё равно позвал, естественно. Пойду в джинсах, так я решил...
  БГ & Åквариум
  В середине июня удачно сходил в казино. В конце месяца традиционный летний концерт Бориса Гребенщикова и его группы "Åквариум". В ДК Ленсовета. Узнал из анонса, что программа этого концерта будет сильной. А ведь до этого 2001 года я последний раз был на БГ & Å аж в 1997 году на юбилейном концерте в "Юбилейном". А после него анонсы всё не впечатляли либо у меня не было денег, и я уж подумывал, что БГ спелся. А тут: такой многообещающий анонс! И деньги есть. И я решил, что раз на этом концерте БГ & Å не подкачают, то мне следует взять с собой на него и маму, бывшую со мной на их концерте лишь однажды, и Улю. Типа: пора Уле открыть новое, ещё не испытанное её, ощущение - восприятие всем телом живой концертной рок-музыки, пробирающей до мурашек, проникающей сквозь тело до глубин души. Ведь Уля уже большая: окончила первый класс! Я купил 3 билета. Дима купил себе сам. Причём для Ули и моей мамы купил билеты подороже на места поближе, а мы с Димой будем сидеть чуть дальше.
  И вот праздник Звука начался. Сразу с места в карьер. Зазвучало ТАК мощно-громко-чисто-волшебно, что я понял, что Улю, которую я видел впереди, УЖЕ проняло. И слышимое ею, и видимое ею, ведь Звуку аккомпанировало изображение: переливающийся свет и клубящийся дым на сцене. У Ули, я видел, голова вжалась в плечи. Но первая песня закончилась. Вторая, совершенно не похожая на первую, пронимала не менее первой уже хотя бы резким контрастом с первой, и этот переход от первой ко второй песне сравним с восприятием телом контрастного душа. Далее концерт проходил более-менее размеренно... Уля уже не могла сидеть на месте спокойно и сидя подпрыгивала. Здесь уточню, что я специально купил ей и маме места в последнем ряду партера, чтобы Уля при необходимости лучше видеть могла бы смотреть на сцену стоя, никому не мешая... И вот она вскочила. Но не от плохой видимости сцены, а от невозможности больше сидеть: она уже не могла не танцевать. Она танцевала в зале не одна. Проходы концертного зала были заполнены любителями потанцевать-поколыхаться как камыши от ветра - так и они колыхались от Звука в такт музыке. И вот, смотря на танцующую на своём месте Улю, я бегу к ней и хватаю её за руку:
  - Пойдём со мной!
  И возвращаюсь к своему месту, а Уле предлагаю продолжить её танцы здесь, ведь здесь попросторней рядом с моим местом: проход... в конце концерта БГ стал петь чужие песни, что для него на концертах не редкость, а именно 2 по-английски: от "Роллинг стоунз" "Дикую лошадь" и от Боба Марли "Не плачь, женщина, не плачь", и от "Кино" "Маму Анархию". Уля танцевала и подпевала в припевах про маму Анархию и папу Стакан портвейна громко, не понимая смысла этих слов.
  Вот и окончился концерт. Мы втроём (без Димы) стоим на автобусной остановке.
  - Ну как, понравилось? - спрашиваю я Улю, хотя и так знаю, что да, что она точно получила ТО, что я хотел, чтобы она получила.
  - А ещё мы пойдём на "Åквариум"? - вот таким вопросом она ответила мне... но мне больше не удастся сходить на БГ & "Åквариум" до сих пор. Почему - читай дальше.
  Война с бомжами
  Июль 2001 года. Про бомжей, облюбовавших наш дом со дворами и лестницами, можно уже сказать, что они кишат вокруг нас. Обложили, кругом обложили! В дальнем дворике под открытым небом со всей округи собраны старые диваны, кресла, стулья и столы, выброшенные их хозяевами и перетащенные бомжами в это самое укромное место в нашей округе. Днём они где-то пропадают на промыслах типа сбора стеклянных бутылок, алюминиевых банок из-под пива, макулатуры или попрошайничества, лазания по мусорным бакам и подработкой на Некрасовском рынке. А вечером стекаются в наш дальний дворик. По одному или целыми группами. Через первый двор. А с дворничихой Любкой бомжи дружили. Ведь что нужно бомжам для обоснования в том или ином месте? Правильно: вода! И Любка снабжала ею бомжей прямо через окно своей кухни, так как её коммуналка была на первом этаже. Через окно кухни шёл взаимообмен: Любка постоянно передавала бомжам пластиковые бутылки из-под пива да лимонадов с водопроводной водой с её крана на кухне, сразу по несколько бутылок, а те в свою очередь наливали ей спиртосодержащего пойла, которое они сами пили на заработанные ими на указанных промыслах гроши. Помыть овощи, я также видел из окна нашей кухни, бомжи передавали всё той же Любке. Признаюсь честно, и Вы, наверное, легко поверите, что мне и моим родным ну очень было неприятно постоянно видеть и слышать бомжей. Видеть их в одежде не по росту, в грязной одежде, в мятой одежде; видеть их самих немытыми, небритыми, лохматыми, с болячками, в синяках. Слышать их громкие матерные, грубые и ругательные слова, кашель, харчки-плевки. И повторюсь о выставленных в подворотне вдоль стеночки пластиковых бутылках с мочой. А Любка из-за бомжей, наливающих ей, чуть ли не каждый день пьяная, так что где уж ей до уборки лестницы, двора и, самое главное, до уборки в подворотне! А тут ещё что-то новенькое от бомжей: они стали копить макулатуру, складывая её в высокую кучу прямо на площадке первого этажа при входе за отворённой настежь входной дверью. Куча выросла быстро ввысь и вширь, так что отворённая дверь её уже не скрывала. И это позволяет дворник! Типа: она с пониманием относится к проблемам бомжей, своих собутыльников - жалеет их. А как же мы, жильцы этого дома? Наши интересы ей побоку! Вот какая у нас дворничиха Любка!
  Наступил воскресный день 21 июля. Время около полудня. Я дома. И вот я слышу голоса со двора. Я смотрю в окно. Прибегает ко мне в комнату мама и тоже смотрит. И видим мы милиционеров, командующих бомжами. Надо же! Мне никогда не удавалось добиться их прихода-приезда по моим телефонным заявкам на надоевших бомжей. А тут кому-то удалось! Ой, кого же я вижу!? Да это же мой одноклассник Алексей Гузеев! Он - милиционер! Надо бы мне выйти во двор и поздороваться с ним. И попросить разобраться с бомжами поконкретнее. Может, для своего знакомого, то есть одноклассника, он постарается получше, так сказать, проявит рвение и усердие в работе. Да, точно, надо выйти. Я решил захватить мусорное ведро, типа: чтобы проходя с ним мимо Гузеева, поздороваться с ним и попросить его разобраться поконкретнее, типа: видишь, Лёха, я здесь живу! Выйдя во двор, я так и сделал. Обратив на меня внимание, Гузеев продолжил бранить бомжей. Мне это не понравилось - его какая-то нерешительность принятия более жёстких мер к бомжам. О! Вспомнил я. Гузеев ведь может заставить бомжей убрать из-за входной двери гору макулатуры! Я показал её ему и попросил заставить их вынести всё до последней бумажки на помойку. Гузеев начал заставлять бомжей пинками и тумаками сделать это. Дворничиха Любка также выскочила во двор и принялась заступаться за бомжей, которых на этот полуденный час было, ясное дело, немного, и которые принялись перетаскивать нéхотя макулатуру на помойку. Поняв, что это долгое дело, Гузеев приказал дворничихе довести начатый вынос макулатуры до конца, типа: пусть хоть сама убирает за милых ей бомжей, типа: он приедет-проверит, и ушёл-уехал вместе с нарядом. Бомжи вынесли всю бумагу на помойку. Но история про бомжей на этом не заканчивается. А только начинается. История, имя которой война.
  Окно маминой спальни выходило во второй, то есть дальний, тупиковый, дворик, в котором, как я уже упомянул, было много старой мебели. И было это окно летом раскрыто нараспашку, и на нём метка от комаров. Бомжи восседали-возлежали в этом дворе на старой мебели не под нашими окнами, а много в стороне, вправо, в тупике. И если они там разговаривали между собой в полный голос, то сидя у окна спальни, нам было отчётливо слышно каждое их слово. Что было неприятно нам, особенно их мат, просто грубые слова и ругательства, их кашель и харчки-плевки. Но именно хорошая слышимость, о которой не знали бомжи, спасла нас от...
  Вечером того же воскресного дня, когда милиция заставила бомжей убрать гору макулатуры из-за входной двери, маму заинтересовало, как будут (наверняка) обсуждать это событие наши бомжи. И она стала внимательно слушать их разговор. Она боялась пропустить хоть одно слово и поэтому не позвала меня к себе, а явилась ко мне сама, когда ей всё стало ясно:
  - Я сейчас слушала, о чём говорят бомжи в глухом дворе. Они с завистью говорят, что у них ничего нет, а у нас отдельная квартира, и розы круглый год цветут в окнах. Они считают, что это мы вызвали милицию. Наверное, потому, что ты вышел во двор, поздоровался с ментом и попросил его заставить бомжей убрать гору макулатуры из-за двери на помойку. Из-за этого они решили, что мы мешаем им жить здесь, и поэтому им следует нас убить. Ты слышишь? Они решили нас убить! Всё из-за того, что ты вышел во двор! Я слышала выражения: "надо ножичком в спину", "ломиком", "и старую надо" - это про меня, "и по маленькой пройтись" - это про Улю, в общем, им надо всех нас убить! Они это уже решили!
  - Я завтра же после работы пойду в милицию и расскажу об этом, - ответил я маме. - И пожалуйста, мама, не вините меня: не выйти во двор я не мог. Нам же надо меняться! А с этой кучей макулатуры мы никогда не нашли бы желающих на нашу Кристину. Вы же сами это прекрасно знаете! И с засильем бомжей пора кончать. Ведь так жить нельзя!
  Утром понедельника я быстро, впрочем, как обычно, вышел из дома на работу. Прошёл через двор без приключений. А после работы зашёл в отдел милиции. Дежурный, сидевший за стеклом, долго не обращал на меня внимания, а вёл разговор, показавшийся мне пустым по содержанию трёпом, с другими рядом с ним находящимися милиционерами. А я всё стою перед окошком. Стою и жду. Наконец-то дежурный мент (своим невниманием ко мне он доказал, что он не милиционер, а мент) соизволил обратиться ко мне, типа: что у тебя? Я вкратце объяснил ему, что обосновавшиеся в нашем доме бомжи решили убить нас, на что дежурный мент ответил мне:
  - А может, это тебе только кажется, что они решили убить тебя? - спрашивая, дежурный мент тыкал мне, что было мне неприятно.
  - Да нет же, повторяю, что мы это слышали сами.
  - Ну кто ты такой, чтобы тебя убивать?
  - Как кто? Я жилец дома, мы жильцы дома, а бомжи мешают нам жить. И вот они решили нам отомстить за то, что это мы якобы вызвали милицию. Сколько можно повторять?!
  - Нет, охрану вам мы не можем предоставить. Потому что кто вы такие? Чтоб предоставлять вам охрану. Думаете, у нас полно сотрудников, чтобы каждого охранять?
  - Но если бы вы поставили прослушивающие устройства во дворе, то вы бы получили доказательство, что я говорю правду, - высказался я, полагая, что в XXI веке "жучки" недорогие и легки в установке.
  - А я ещё раз повторяю, кто ты и твоя семья такие, чтобы устанавливать прослушку?
  - Да что вы заладили: "кто ты такой?" да "кто вы такие?" Мы граждане! А вы - милиция! Вы - стражи порядка! Вы должны охранять общественный порядок! - произнёс я с напором на слова "должны" и "охранять".
  - Не надо указывать тут мне, чего мы должны! Вот будет труп, будет и уголовное дело. И приедем тогда. Всё, я всё сказал.
  Я пошёл домой невесёлый. На улице Маяковского в районе нашего дома я нашёл собаковладельца, выгуливающего на поводке своего грозного вида любимца, и попросил его проводить меня через двор до парадной. Собачий эскорт оказался нелишним: мы проследовали мимо бомжей во дворе, молча смотрящих на нас глазами полными злости.
  - Слава Богу, вернулся! - открыла мне мать входную дверь квартиры с этими словами, как только я поднялся на свой этаж (она смотрела в окно, ожидая моего прихода с работы. Сквозь кусты роз в окне она совсем была незаметна со двора). - А ты видел, что приготовили они для тебя во дворе? Иди взгляни на двор! Вон там под водосточной трубой напротив. Видишь?
  - Камень! - воскликнул я, увидев крупный булыжник.
  - Ага. Особого ума не надо, чтобы связать их вчерашнее решение покончить с нами с появлением сегодня во дворе этого камня... Ну как, был в милиции?
  - Да. Менты отказались помочь нам, - и я пересказал матери свой диалог с дежурным ментом.
  В этот вечер понедельника моя мама уже специально долго сидела в своей спальне, чтобы не пропустить разговора бомжей о нас, и всё время курила.
  Я не стал вместе с ней сидеть и подслушивать в ожидании начала обсуждения нашего убийства, ведь кто его знает, сколько придётся этого ждать. Но разговор бомжей состоялся, мама опять не позвала меня послушать его, а только после него пришла ко мне в комнату и сообщила, что сейчас бомжи снова муссировали решённый ими вчера вопрос о нас, и, что ничего нового, в принципе, она не услышала.
  - И ведь мне и в магазин не выйти, я же передвигаюсь медленно, - завершила она свою речь.
  - Значит, мне завтра после работы снова придётся идти в милицию. Может, на этот раз смогу убедить их прийти нам на помощь. Может, будет другой, более толковый, дежурный. А что ещё остаётся?.. А в магазин я зайду после работы. Вы скажете, что купить, - вот так на "Вы" к матери я закончил свою речь.
  Вторник. Утром быстро пересекаю двор без приключений... вечером после работы захожу в отдел милиции. Дежурный за стеклом другой. На этот раз он занят разговором с другим посетителем. Наконец, освободившись, он меня спрашивает:
  - Что у Вас?
  И это обращение ко мне на "Вы" меня обнадёживает. Я излагаю свою ситуацию, требующую по моему мнению немедленного вмешательства милиции, и про камень говорю.
  Что именно отвечал мне этот вторничный дежурный по отделу мент, я не помню. Кроме высказанного им предположения:
  - Может, это всего лишь мания преследования? Просто навязчивая идея у Вас?
  Вот так: придёшь за помощью к родной милиции, а она тебя оскорбляет намёками на то, что ты псих, лишь бы ничего не делать! А в остальном, могу утверждать, что большой разницы между вчерашним моим разговором с дежурным и сегодняшним не было ни в смысле моих и дежурного высказываний, ни в результате разговора: я покинул отдел милиции опять без обещания ментов нам помочь.
  Зашёл по дороге домой в несколько продуктовых магазинов. Вчерашним же способом, то есть благодаря грозного вида собаке, попал домой. Мать также как и вчера открыла входную дверь квартиры - дождалась меня. Я ей сказал, что в милиции у меня сегодня было всё так же, как и вчера, то есть никак. Мать же мне поведала, что в ожидании меня у окна она видела и слышала, как пришедший во двор бомж, завидев сидящих на ступеньках парадной своих собратьев по несчастью, ещё на расстоянии от них в полдвора громко на весь двор спрашивает их:
  - Ну как? Убили уже?
  Это, типа, вместо привета или вопроса "Как дела?"! То есть что на уме, то и на языке.
  Вечером вторника мать снова будет сидеть у окна своей спальни сначала ожидая, а затем прослушивая разговор бомжей о нас и об их планах против нас. Бомжи решили караулить меня или мою мать с Улей с наблюдательных пунктов окон на чёрных лестницах, симметрично расположенных по сторонам парадной...
  В среду я после работы почему-то в милицию не пошёл. Пришёл домой опять с помощью собаковладельцев. Вот уже среда, и я сделал вывод, что по утрам бомжам не удаётся меня перехватить по причине их сна в это время. Вечером этого дня мать уже не садилась к окну своей спальни, типа, итак, всё ясно, но очутившись в ней по какой-то надобности услышала высказывание бомжа о необходимости стояния кого-нибудь из них на шухере при входе с переулка в подворотню. Также среда мне памятна тем, что кроме заседания-возлежания в дальнем дворе в это же самое время бомжи сидели и на ступеньках парадной. И создавалось впечатление, что они специально для нас устроили посиделки на входе, то есть устроили показуху. Ведь таких наглых посиделок они раньше перед парадной не устраивали.
  И нам, находясь в квартире, невозможно было нигде укрыться от их мата, ругани, грубых слов, кашля и харчков-плевков, так как эти отвратительные звуки распространялись с обеих сторон нашей квартиры. Нигде кроме коридора. Там, в коридоре, и сидела целый вечер Ульяна, напуганная услышанным ею со дворов, всё продолжающимся и непрекращающимся, и было жалко на неё, напуганную, смотреть. И было у нас с мамой ощущение беспомощности и одиночества во всём этом мире.
  В четверг Полина забрала Улю в Купчино к Марку. Я снова безрезультатно заходил в ментуру. Как-то прошла пятница без высказывания бомжами на зловещих посиделках каких-либо новых предложений по теме нашего убийства. Зато в субботу на посиделках бомжи всерьёз принялись обсуждать возможность поджога нашей квартиры вместе с нами, раз им так долго не удаётся нас поубивать. Вполне разумно, что нами были поставлены вёдра, тазы и молочник с водой вблизи главного и чёрного входа в нашу квартиру. Вот уже неделю моя мама не выходит на улицу без возможности освежиться, то есть можно сказать, что она физически страдает от своего заточения в квартире.
  Узнав об обсуждении бомжами варианта с поджогом, я осознаю, что мне необходимо завтра же с утра пойти куда-нибудь за помощью, но только не в козлятник (ментуру). Есть в нашем районе и отдел по борьбе с организованной преступностью. Ведь можно же принять ополчившихся против нас бомжей за организованную преступную группу. Или нельзя? Неважно: можно-нельзя, нужно звать на помощь. И/или надо идти в прокуратуру. Она-то точно должна заинтересоваться и помочь, приказав кому следует (она-то знает кому) приехать к нам и разобраться с бомжами, применив силу.
  Вот оно и настало, это воскресенье - 28 июля. Ведь сегодня днём мне можно было бы пойти на свадьбу Серёжи и Вики. Погода с утра солнечно-безоблачная. Но как я пойду на свадьбу? Ведь там придётся пить! Даже если немного, но всё равно придётся. И поздно возвращаться. Ну и как я буду пересекать двор, подвыпивший и в одиночку (где я найду в поздний час собачников?)? Значит, пойти на эту свадьбу я смогу лишь после расправы с бомжами.
  В отделе по борьбе с организованной преступностью мне сказали, что подобными моему делами они не занимаются, что я пришёл не по адресу.
  Иду в районную прокуратуру. Там никого нет, поскольку выходной день.
  И я хожу по центру Города всё пешком да пешком. Ещё рано да плюс выходной, поэтому на улицах моего любимого центра моего любимого Города очень мало народу, что непривычно, как непривычен и свет солнца с другой стороны. И машин в воскресное утро ещё совсем мало. И тихо. Ну точно, как будто я иду по другому городу!.. И вот я дошёл до городской прокуратуры. И казалось бы, хоть она-то должна работать - одна на такой большой Город. Ан нет: и она не работает! И если я ещё на пути к ней ощущал своё одиночество в этом мире, со своей бедой на пустынных улицах, то брёл домой я уже совсем поникший. Придётся опять идти к козлам. И умолять (просить - уже просил) помочь нам.
  Прихожу в отдел милиции. Ну, то есть в козлятник. Кроме дежурного козла за стеклом никого не вижу. И тихо. Вот уже четвёртый раз я говорю дежурному козлу одно и то же, замечая, что это уже четвёртая на неделе моя попытка добиться от милиции помощи. Дежурный козёл отбрыкивается от моих взываний о помощи всё в тех же выражениях, что и его коллеги на неделе. В конце концов я обращаюсь к нему следующим молением:
  - Ну пожалуйста, если милиционеры отдела не могут, то прошу вас, умоляю, призовите на помощь нам срочников, они ведь сейчас сидят в казармах, ничего не делают и скучают. Пусть приедут на одном грузовике к нам поразмяться и наведут порядок - разгонят бомжацкую малину ко всем чертям и навсегда. Навсегда отбив у бомжей охоту собираться в нашем доме и наших дворах. Они ведь для этого и стоят в городе!
  Я имел в виду молодых ребят, проходящих срочную службу (по призыву) не в министерстве обороны, а в министерстве внутренних дел. В самом Петербурге стоит целая дивизия срочников, которую в народе называют "Голубой", причём квартирует она в самом центре Города, то есть недалеко от нашего дома. По моему мнению, для того она и имеется в Городе, чтобы приходить на помощь милиции, когда её сил недостаточно для выполнения возложенных на неё задач.
  - Хорошо, я сейчас позвоню им. Будет тебе помощь. А ты пока проходи вон туда. Проходи, садись и жди, - дежурный козёл показал мне на дверь, ведущую вглубь козлятника. - И дай мне свой паспорт - надо переписать твои данные.
  Отдав паспорт я прошёл в просторное помещение, соседнее с дежуркой козлятника. Где я оказался, стояло много скамеек вдоль стен, и окно было зарешёченное.
  Время идёт. Идёт и идёт. Мне уже начинает казаться странным, что эти "Голубые" так долго не едут. Или они выехали сразу по моему адресу? Да и вообще, зачем они нужны там сейчас, то есть днём, ведь в это время бомжей во дворе нет. Это всё невнимательный козёл дежурный, нежелающий врубаться в нашу ситуацию...
  - Ну когда же приедет помощь? - наконец не выдержал я и спросил дежкозла.
  - Будет тебе помощь. Уже выехала. Жди. - ответил мне он.
  А время идёт. Идёт и идёт. Странно, помощь обещана 2 часа назад и до сих пор не приезжает. Ладно, решаю я, пойду домой. Видно, дежкозёл разыгрывает меня. Хватит! Всё, иду домой.
  - Отдайте мне паспорт. Я пойду домой. Больше не могу ждать: у меня дела, - обратился я к дежурному козлу. - И вообще, зачем мне сейчас дожидаться "голубых"? Ведь их помощь нам нужна будет только вечером!
  - Нет, иди садись и жди их. И паспорта я пока тебе не отдам до их приезда.
  Сколько же мне предстоит ещё ждать? И чего именно? И в чём причина отказа дежкозла вернуть мне мой паспорт? Странно всё это.
  Я решаю, что всё, теперь уж точно с меня хватит, это не дело ТАК тратить время. Решаю ещё раз повторить непонятливому дежкозлу, что мне действительно пора идти, и высказать ему своё неудовольствие. И вот я дёргаю за ручку дверь, через которую я заходил. Но она оказывается запертой!
  - Откройте, эй, дежурный, дверь! Мне пора. У меня дела, - кричу я дежкозлу.
  - Нет, я тебя не выпущу. Потому что помощь уже выехала, - ответил козлина.
  Проходит ещё какое-то время, и мне уже сильно захотелось пить (стояла ведь жаркая погода). Воды. Я говорю об этом козлине. На что он отвечает:
  - Воды нет. Терпи.
  - Я не хочу терпеть! С какой стати я должен терпеть? Выпустите меня!
  - Не выпущу.
  - Тогда дай воды!
  - Где я тебе её возьму?
  - Как где? Хотя бы из крана умывальника в туалете. Что? Разве нету?
  - Да: нету.
  - Как это нету?
  - А вот так: нету, и всё!
  - Тогда дайте из вашего чайника. Вон, я вижу у вас чайник.
  - Нет.
  - Почему же нет?
  - Да во что я тебе налью? Не в свою же кружку? А из носика пить я тебе не дам.
  - Ну-у, я буду лить в рот держа носик чайника сверху на расстоянии ото рта.
  - Ладно, - соглашается дежкозёл и передаёт мне чайник.
  Ещё через какое-то время ко мне в помещение заходит мужчина средних лет, одетый не в форму, а просто как обыватель. И предлагает мне рассказать ему, что же такое у меня случилось, что я пришёл в милицию. Мужчина не представился, кто он такой и что он такое. И мне над этим задуматься было некогда, так как я увидел его расположенность внимательно меня выслушать, и я немедленно приступил к подробному рассказу о сложившейся у нас в доме/во дворе ситуации с бомжами и об их намерении нас либо убить, либо спалить. Мужчина слушал меня не перебивая, так что он понял меня на 100 процентов. И только теперь, выслушав меня до конца, он представился врачом-психиатром, вызванным с бригадой дежурным мелецЫанэром. Врач сказал, что дежурный мелецЫанэр попросил его разобраться, не псих ли я, страдающий манией преследования. Этот врач был первым человеком, первым должностным лицом, внимательно меня выслушавшим. Менты сами не удосужились внимательно выслушать мой подробный рассказ - ленивые они, эти казлы, да и дураки они; и переложили на врача-психиатра обязанность выслушать меня. И этому врачу некуда было деваться, кроме как выслушать меня, ведь его для этого и вызвали казлы. А выслушав, он сказал мне:
  - Конечно, Вы не психически больной, страдающий манией преследования. И это безобразие, что дежурный так с Вами поступил.
  - А Вы можете дать мне Ваши данные? Ведь я хочу представить это сегодняшнее безобразие прокуратуре или вышестоящей милиции
  - Назовите сегодняшнюю дату и номер приехавшей бригады: 13. Желаю Вам победы в Вашей войне с бомжами. До свидания.
  Вот я и на свободе! Уже полтретьего пополудни. Так что вопрос о гулянии на Серёжиной с Викой свадьбе отпал сам собой. Что, возможно, и к лучшему... А погода в тот день была замечательная.
  
  
  Наступила следующая неделя. Такая же жаркая как и предыдущая. В понедельник я сходил подать заявление на Суворовский проспект - там располагается вышестоящая милиция. Выше нашего отдела-козлятника. Заявление приняли. Мама продолжала безвылазно сидеть дома. Последующие дни тянулись в томительном ожидании нами принятия решительных мер по моему заявлению. Наверное, что в четверг, к нам домой зашёл майор Жук, инспектор над участковыми инспекторами района, чтобы лучше уяснить ситуацию с бомжами с наших слов.
  - В общем, я понял вас, что пока во втором дворе есть мебель, бомжи будут собираться там...
  И вот настала суббота. Где-то одиннадцать часов. С главного двора послышались громкие голоса. Мы с мамой выглянули в окна и увидели майора Жука, одного, гоняющего по двору трёх бомжей. Жаль, что он пришёл в такое время, а не ранним утром или вечером попозже, тогда бомжей майор Жук застал бы побольше. Или он невнимательно слушал нас, когда к нам заходил? Или же специально пришёл во столько, рассчитывая только на свои силы. Но глядя на статного майора сразу делаешь вывод, что силы ему не занимать... Бомжи старались прорваться со двора на улицу мимо преграждающего им единственный путь наружу майора Жука. Он же старался ударами и пинками рук и ног заставить бомжей уйти во второй меблированный ими двор, чтобы они повытаскивали оттуда на улицу этот свой мебельный хлам. Бомжи пробовали наступать на заветные ворота со двора сообща, но владеющий техникой рукопашного-ногопашного боя прикрывающий собой ворота майор Жук отбрасывал наступающих бомжей как котят.
  Я заметил, что во всех почти окнах были наблюдающие за происходящим во дворе жильцы. А когда один бомж в отчаянии от безуспешных попыток прорваться со двора в подворотню вытащил нож и пошёл с ним на майора, то видимая мной во дворе с высоты третьего этажа картина точно стала мне напоминать гладиаторский бой в Колизее или корриду с морем зрителей вокруг арены. Выставленный вперёд на майора нож в руке бомжа был чем-то вроде трепещущей тряпки для быка или зелёным светом семафора для паровоза: ловко и быстро применив приём по обезоруживанию бомжа майор не остановился, а начал наказывать наглеца, то есть бить его и ещё раз бить, отбивая у него охоту появляться в нашем дворе и доме в будущем (отбивая-во всех оттенках смысла этого слова). Вот она, сила Закона, в действии! Майор Жук загнал-таки бомжей в дальний дворик и принудил их взяться за старую мебель. И через "не хочу" бомжи потащили её через первый двор, бросая её на асфальт, типа: она им не по силам, за что получали от майора Жука очередную порцию ударов и пинков, типа: надо тащить, ребята, надо! Скрывшись с мебелью со двора в подворотню, ведущую на улицу, бомжи больше во двор не возвращались. Оно и понятно: разбежались. Дворничиха Любка наблюдала сцену высунувшись в окно своей кухни и, естественно, словесно защищала своих дружбанов-бомжей. Из её слов майор Жук понял, что она и есть дворничиха, о которой мы с мамой рассказывали ему. И он строго-настрого приказал ей в ближайшее же время очистить дальний дворик от мебели или силами бомжей, или самой.
  Да, второй двор был очищен от старой мебели, и, вроде бы бомжам-завсегдатаям возлежаний в нём не на чем стало возлежать, но они по-прежнему продолжали ошиваться в районе нашего дома, ведь с поставщицей водопроводной воды из-под крана дворничихой Любкой они связи не утратили. И были они "благодаря" принятым майором Жуком мерам, наверное, ещё более решительно настроены нам отомстить. Или так нельзя сказать: "ещё более решительно" по причине их и до этого крайней решительности? В любом случае нам необходимо было и дальше бороться с ними. И я пошёл к своему старому знакомому, о котором я не могу сильно распространяться и по причине, что я о нём достоверно мало что знаю, и потому что... - вы поймёте сами (ну, типа, не хочу я подводить человека).
  Этот человек, назовём его Володей, пришёл в следующую субботу ни свет ни заря в наш двор со своим огромным догом и выстрелом из пистолета (позже я увижу дырку от пули в стекле подвального окна) разбудил меня и других, наверное, жильцов (двор наш обладал хорошей акустикой). После выстрела он принялся на весь наш тихий двор во всё горло звать меня:
  - Лёха-а!
  Я подошёл к окну, и он продолжил так же громко:
  - Давай выходи! Я жду тебя!
  Я спустился.
  - Ну, где они тут у тебя?
  Я указал на входную дверь чёрной лестницы, на которой я никогда не был, но знал, что в последние годы на ней постоянно живут несколько бомжей. Лишь только Володя с собакой и я вошли, наши носы почувствовали сверхконцентрированный букет отвратительных бомжацких запахов; или, нет, к бомжам слово "запах" неприменимо: они производят только вонь. Итак, букет разных вóней был настолько концентрирован, что мной подумался вопрос: "Неужели подолгу дыша ЭТИМ можно выжить?" На тот момент посещения нами этой чёрной лестницы я ещё не был знаком с творчеством Патрика Зюскинда, а то бы точно вспомнил про Гренуя, и про его способности раскладывать сложные запахи или вони на простые, их составляющие, и про его способность переносить нестерпимые другими людьми вонь (до кучи осталось напомнить название великого произведения: "Парфюмер"). Именно про такую плотную вонь, какая стояла на чёрной лестнице говорят: "Хоть топор вешай". Входя, Володя держал своего дога за ошейник (поводка не было). И только войдя, ещё не начав подниматься по чёрной лестнице, я не успел понять, как и почему лающий на всю лестницу дог оказался поставленным Володей на задние лапы и прижатым им к стене. Володя надавил всем телом на тело дога, держа того за ошейник левой рукой, повелительным резким тоном, чуть ли не рыча сам, что-то говорил догу, пистолет Макарова держа правой рукой у его морды. Мне же после общения со своим псом Володя пояснил, что собака всегда должна чувствовать, что её хозяин такой, что его всегда надо слушаться и бояться, то есть хозяин для собаки это всегда вожак.
  После этой сценки со вздыбленным догом мы начали подниматься по вонючей чёрной лестнице, которой жильцы не пользовались с давних времён. Лестница была узковатой, и поэтому я шёл позади Володи с догом. И на площадке первого этажа и выше на площадке между этажами были расстелены газеты, грязные одежды, разбросаны окурки, прочий всякий случайный хлам и... , конечно же, стояли пластиковые бутылки с мочой. На площадке второго этажа лежал бомж. Увидев его дог снова залаял. И поэтому я не расслышал, что именно резко так сказал Володя бомжу, сдерживая рвущегося вперёд на него дога. Но на слова Володи бомж отреагировал незамедлительно: он схватил стоявшую рядом с ним бутылку с мочой, быстро открутил крышку и уже пригубил было горлышко, собираясь пить. Я так и не понял, было ли это приказано сделать Володей, или же бомж сам до того испугался его, его собаки и его пистолета, что решился выпить бутылку мочи, на которую Володя указывал пистолетом, предугадывая Володино желание его покарать. Но я моментально сообразил, что так нельзя: ни нам с Володей заставлять бомжа сделать это, ни бомжу выполнять это, как бы ни был символичен образ бутылки с мочой в нашем противостоянии с бомжами. И вот бомж, быстро пригубивший этот символ, уже начал запрокидывать бутылку, как я закричал: "Не-ет!", перекрикивая лай собаки.
  Володя приказал бомжу собрать все бутылки с мочой с лестницы и выбросить их на помойку. Также он пригрозил бомжу, чтобы тот больше не появлялся в этом дворе и доме, иначе ему будет хуже, чем сегодня. Бить бомжа Володя не бил и даже не прикасался к нему (хотя бы потому, что руки его были заняты собакой и пистолетом). Мы поднялись по чёрной лестнице ещё и обнаружили ещё одного "жильца" нашего дома. Ему, напуганному, было также приказано убираться с лестницы с бутылкой мочи на все четыре стороны подальше от этого дома.
  - Тебя здесь больше нет! А если будешь, то точно тебя уже не будет вообще! Ты понял? - угрожающе говорил Володя второму бомжу, тряся перед его носом пистолетом.
  - Да, да, да, - трясся от страха второй бомж...
  После выковыривания с чёрной лестницы двух бомжей мы с Володей забросили его дога домой (Володин дом был недалеко от моего), а потом пошли в круглосуточный ларёк за пивом. Сразу, как Вы понимаете, нам расставаться не хотелось. После успешно проведённой операции хотелось пообщаться. Ну, и пива пропустить по бутылочке - не больше... И вот мы идём уже от ларька по улице Восстания с бутылками пива в руках. И вдруг позади нас, идущих, естественно, по тротуару, стал нарастать шум работающего трактора, поливающего асфальт расструеной веером вперёд и в стороны водой. Когда источник шума заинтересовал меня естественным вопросом: "А не замочит ли он нас?", я обернулся и понял, что нам с Володей пора уступать дорогу трактору, поливающему именно тротуар и едущему по нему, то есть нам с Володей надо отойти в сторону - на проезжую часть. Я сказал об этом Володе. На что он мне ответил:
  - Не отходи! Иди как шёл!
  Мне стало интересно, что же он придумал. Трактор уже предупредительно бибикает нам, чтобы мы посторонились. Мы продолжаем идти как будто мы глухие. Трактор ещё ближе и бибикает уже не одиночными "би" или двойными "би-би", а бесконечным "би-би-би-би-...", типа, тракторист всё ещё надеется, что мы услышим его сигнал и адекватно отреагируем на него, то есть посторонимся. А мы продолжаем идти по тротуару как ни в чём не бывало. Трактор уже совсем близко позади нас, и мне кажется, что если сейчас же мы не уступим трактору дорогу, или он не остановится, то мы точно промочим обувь и штаны. И вдруг Володя выхватывает пистолет (не помню откуда), разворачивается в сторону трактора-поливальщика, картинно чертя в воздухе дугу пистолетом и замирает в позе готового к стрельбе стрелка с направленным на тракториста пистолетом. Я, следя за эффектным движением Володи, тоже развернулся и увидел, с каким испуганным выражением лица: открыв рот и подняв брови, тракторист круто свернул с тротуара на проезжую часть улицы. И обгоняя нас с отключенной водой он в открытую дверь кабины (или окно - сейчас не помню) прокричал нам, наклонившись в нашу сторону:
  - С ума сошли!..
  Обогнав нас трактор снова вернулся на тротуар и продолжил поливать...
  В конце этой моей встречи с Володей, о которой мы не договаривались, он мне посоветовал купить газовый баллончик. На всякий случай. Против бомжей. Типа: поможет. Я купил. Дёшево. Не какой-либо нервнопаралитический, а простой, щадящий - перцовый...
  
  
  А мама моя по-прежнему сидела безвылазно дома. В пятницу следующей недели я вытащил её из дома (как же ей было страшно пересекать наш двор!) и привёл к себе на работу - химический склад, где начальство меня уважало и ценило (я в этом был уверен). И я поведал хозяйке фирмы Татьяне мою и моей мамы беду, включающую в том числе и безвылазное сидение дома из-за страха перед бомжами, длящееся уже чуть ли не месяц, да в такую летнюю погоду. Я не знал, чем именно может помочь мне хозяйка фирмы, или сама фирма, но привёл я маму на работу, потому что точно знал, что надо что-то делать, ведь война с бомжами не окончена. Хозяйка Татьяна, не долго думая, кому-то позвонила, типа: воспользовалась связями, и сообщила нам с мамой, что мы можем отдохнуть трое суток в гостинице "Смольнинская" и погулять. Эта гостиница не для простых туристов, а для чиновников и партийных бонз (КПСС), так что просто так с улицы в ней не поселишься. В номере гостиницы был и холодильник, и даже телефон.
  В пятницу же после заселения в гостиницу мы с мамой пошли погулять-подышать вечерним воздухом улицы, по которому мама так соскучилась. В субботу и воскресенье мы опять гуляли вместе. Небыстро, потому что у мамы к этому времени побаливали ноги. И это действительно были неторопливые прогулки по центру Города, а не чуть ли не ежедневные вылазки из дома по продуктовым магазинам (к слову скажу, что всё своё дошкольное детство с колясочного возраста Уля бралась бабушкой Элей с собой по магазинам с заходом погулять в Таврический сад). А Мона была забрана из дома Полиной в Купчино к Марку. Во время нашего с мамой проживания в гостинице мама отдыхала от постоянного кухарства для Ули и себя (я питался отдельно, можно сказать, кое-как, но какими-нибудь вкусными или оригинальными произведениями кулинарного искусства меня мама угощала). И мы в гостинице питались только тем, что можно было съесть и так, то есть без приготовления, а из питья мы с мамой в эти жаркие дни предпочитали квас всем лимонадам и колам. Холодненький такой квас, из холодильника. В общем, хозяйка химической фирмы Татьяна угадала с размещением нас с мамой в гостинице. За которую мы не платили. После двух поездок с мамой В Павловск осенью давным-давно, о которых я писал, этот августовский уик-энд будет всего лишь вторым моим воспоминанием о наших с мамой совместных прогулках, на которых мы действительно всего лишь просто гуляли. И последним.
  
  
  Во второй половине августа одна знакомая пенсионерка, которой я рассказал о войне с бомжами, порекомендовала мне обратиться к Капитолине, той самой Капе из "Ракового корпуса" Солженицына, добрейшей женщине, сейчас уже пенсионерке.
  - Только не говори ей, что ты знаешь, кто она, что я тебе о ней рассказала, - попросила меня моя знакомая.
  Я съездил к Капитолине, которая жила в сельском доме сравнительно недалеко от Петербурга. Она согласилась дать мне пожить у неё без долгих расспросов. Но я не поехал к ней, пытаясь найти более подходящий вариант.
  
  
  От отца по телефону я узнал, что его брат, мой дядя, Саша и тётя Люся сейчас не в Городе, а под Толмачёвым в садоводстве. Это за 150 километров от Петербурга. Это отец подсказал мне идею съездить в Толмачёво и попросить у дяди Саши с тётей Люсей разрешения пожить в их пустующей сейчас квартире на проспекте Обуховской обороны. В садоводстве под Толмачёвым я был как-то летом 1987 года, когда там все активно строили домики. Мы с дяди Сашиным внуком Витей жили тогда в одной палатке. Мои взрослые родственники мужчины возводили времянку да заливали фундамент будущего дома, а женщины хозяйствовали на кухне. Многое что напоминало обстановку Павловских стояний лагерем на Ладожских островах. Дядя Саша был на старушке-"Волге", и мы с Витей и ещё кто хотел каждый день ездили на ней купаться на реку Лугу. Отец по телефону напомнил мне адрес участка дяди Саши и тёти Люси в садоводстве. И я поехал к ним на электричке. И вот я стою в тамбуре, ожидая её подъезда к моей станции. И смотрю в окно двери. Вот я переезжаю, уже медленно, железнодорожный переезд, который расположен у самой железнодорожной платформы. И что же я вижу?! В колонне скопившихся перед шлагбаумом машин я узнаю старую дяди Сашину! Да, это точно она! Ведь 21-ые "Волги" уже почти не ездят. И если в каком-то Толмачёве разъезжает 21-ая "Волга" дяди Сашиного цвета, то это точно именно его машина. Выскочив из вагона электрички, я мчусь к "Волге". А ведь шлагбаум уже поднялся, и машины начали одна за другой переезжать железнодорожные пути. Но мне повезло, что дяди Сашина машина была далеко не первой перед шлагбаумом, и я успел её перехватить. Вот было удивления у дяди Саши с тётей Люсей! И на лицах и в приветственных словах. Мне предложили сесть в машину. Ну и запашище! В салоне машины. А всё от здорового беспородного пса несло так псиной!, который сидел на заднем сидении рядом со мной. А ведь ещё по телефону отец предупреждал меня о вонючих псах-любимцах дяди Саши, провонявших насквозь всю его квартиру на Обуховской. Где же остальные два? Может, на садовом участке? И ведь мой отец ещё по телефону высказался, что дядя Саша на старости лет просто помешался на своих барбосах, да я не придал его словам особого значения, будучи озабоченный проблемой поиска временного жилья для себя или для нас с мамой до конца войны с бомжами или хотя бы до снижения напряжённости на бомжацком фронте. И уже в машине я понял, что при такой вони как в её салоне, жить мне или нам с мамой невозможно. То есть я сделал умозаключение, что и на Обуховской точно такая же вонь.
  Оказалось, что перехваченные мной на железнодорожном переезде дядя Саша и тётя Люся выезжали по магазинам, в том числе и главное, за крышками для закатывания банок. Уже во время этой поездки с ними я понял, что жить я в Городе у дяди Саши не хочу, и физически не смогу. Из-за вони.
  Вот мы и приехали на их садовый участок. Встречали ли нас остальные псы-вонючки или нет, я не помню - это не важно. На участке оказалась построенной лишь времянка, а фундамент будущего дома так и остался без возведённых на нём стен. Видно, кишка у них оказалась тонка построить дом в наступившие сложные для страны времена. Во времянке в передней комнате, являющейся кухней, на столе стоял и чисто вещал всё тот же радиоприёмник "Грюндиг". Да-а, дядя Саша постарел. А вот старина-немец всё такой же: на удивление до сих пор целый и чисто звучащий всё той же политической говорильней, то есть в своём прежнем репертуаре, как когда-то на Ладоге... Пока тётей Люсей разогревался борщ, я рассказывал дяде Саше, а заодно и ей, об обстоятельствах, приведших меня к ним. То есть о войне с бомжами и о, как следствии её, необходимости мне или нам с мамой куда-нибудь на время съехать из нашей квартиры-Кристины, например, в их, дяди Сашину и тёти Люсину, квартиру на Обуховской обороны.
  - Вот поэтому я и приехал к вам, - закончил я своё объяснение, а ведь мог бы ещё добавить, что я уже передумал жить в их городской квартире. Но я не хотел своими словами обидеть моего дядю и его жену, то есть плохо отзываться об его (это именно его, а не их) вонючих псах. Ведь, в самом деле, это их семейное дело - содержание псовых вонючек дома. И, наверное, без меня дяде Саше уже многие высказывали недовольство запахом в его квартире и машине. Наверное, и тётя Люся тоже. Причём первая. Но ведь они - крепкая семья, и поэтому ей приходится терпеть...
  Выслушав меня дядя Саша обратился ко мне с ответной речью:
  - Да, Алёша, я понимаю тебя. А теперь вспомни, как когда-то твой отец привёл твою бабушку Тоню, свою мать, к вам в квартиру, а ты не позволил её оставить у вас. Это ведь моя мать! Но я понимаю тебя. Что ты таким образом защищал свою мать. И вот теперь, после этой истории с Антониной Александровной, ты обращаешься к её сыну, то есть ко мне. Так что и ты, сын своей матери Эли, пойми меня, почему я тебе сейчас отказываю.
  Надо же, дядя Саша мне отказал! Тот самый дядя Саша, который всегда при редких наших с ним встречах повторял, что он нас, то есть меня, Полину и нашу с ней маму, очень любит! Да и вообще, если он нас всех троих так любил, то зачем же он устроил такую провокацию с ещё более любимой им его матерью?! После первых таких мыслей удивлений-восклицаний я сформулировал: "Ну и не надо!", но произносить это не стал.
  До железнодорожной станции дядя Саша отвёз меня на машине... И последнее: на лацкане его пиджака неизменно как и во все прежние времена красовался круглый значок с профилем Ленина.
  
  
  Я снова звоню отцу. Он советует мне попроситься на постой к тёте Соне - родной сестре моей бабушки Тони. В старые давние времена моего детства тётя Соня собирала у себя в трёхкомнатной квартире на Будапештской в Купчино Павловскую родню в день своих именин или день рождения 30 сентября (а может, и не 30 сентября был у неё день рождения - я сейчас точно не могу утверждать, но точно, что осенью). Сейчас она, божий одуванчик, проживала в квартире одна. И она согласилась пустить меня пожить у неё. По-прежнему опасаясь поджога нашей Кристины я собрал чемодан, матерчатый симпатичный средних размеров. Его объёма как раз хватило для двух книг: "Армия Наполеона" и "Вокруг игральных карт", трёх каталóгов иностранных производителей игральных карт, толстого альбома с игральными картами, папки с отдельными листами с вложенными в них игральными картами и всех моих игральных карт. И отвёз я этот чемодан на сохранение Сергею Лабрадорову, типа: мне так будет спокойнее, если эта моя высокая Полиграфия пока побудет у него.
  А к тёте Соне я взял помимо одежды только японский музыкальный центр не сколько из-за боязни, что я его утрачу в подожжённой бомжами Кристине, сколько из-за моей частой потребности в нём: и музыку послушать, и передачи-говорильни.
  Мама же отказалась эвакуироваться из Кристины к тёте Соне по причине необходимости хоть кому-нибудь из нашей семьи быть на вахте против поджога или взлома Кристины. О взломе: у нас ведь очень ненадёжная входная дверь в неё, точнее, не сама дверь, а то, что над ней - окно, то есть большое стекло, прям как в Америке (эС-Ша-А), где, судя по ихним кинофильмам, это нормальное явление - вход в квартиру держится на честном слове. А следующая дверь, из прихожей в коридор, не закрывается снаружи (к этому времени сломался замок).
  Я ездил на работу 5 дней в неделю, и лишь дважды в неделю заезжал к маме в Кристину с продуктами. Собачников я уже не просил меня сопровождать до парадной, считая эту меру предосторожности уже лишней.
  Именно во время моего проживания у тёти Сони она мне поведала о поведении моей матери до и после моего рождения, о чём я писал в начале этой Книги. Многое тёте Соне рассказала её сестра, то есть моя бабушка Тоня, но что-то вопиющее в моей родительской семье (мама, папа, я) она видела-слышала сама, помогая своей сестре Тоне исполнять бабушкинские работы со мной-младенцем, приходя к нам. Самым же вопиющим безобразием был случай, когда у пришедшей к нам поухаживать за мной тёти Сони моя мама вырвала из рук снятую тётей Соней шубу и выбросила её на лестницу с громкими словами: "Ты зачем сюда припёрлась? Тебя тут не хватало! Вон!"
  Рассказом тёти Сони о моей матери я потрясён не был, ведь я всю жизнь прожил с мамой и ещё в детстве понял, что моя мама "какая-то не такая", и об этом я также уже писал.
  Прожил я у тёти Сони до начала сентября. Более не мог, потому что к тёте Соне приехала её близкая родня. И я поехал жить в Токсово (это недалеко на север на электричке с Финляндского вокзала). Опять же по телефонному совету отца. В Токсове жила какая-то родня дяди Сашиной тёти Люси. По-моему, так. Я в этом Токсове был в младшем школьном возрасте с бабушкой Тоней целые весенние каникулы, а будучи чуть постарше пару раз наезжал с отцом и сестрой, чтобы покататься на лыжах. Но довольно длинную дорогу от железнодорожной станции до сельского дома тёти Люсиной родни, я надеялся, что вспомню, оказавшись на месте. Вещи у меня всё те же: коробка с музыкальным центром и сумка с одеждой. Приехал я в Токсово вечером, заехав после работы сначала в Купчино к тёте Соне за вещами. Ох и устал же я тащить свои вещи, казавшиеся мне поначалу не очень тяжёлыми, до нужного мне дома! И ведь приняли меня добрые люди, совсем мне не родственники, выслушали и разрешили пожить у них. Они - это пенсионного возраста женщина и её взрослая дочь. Дочь зовут Марина, а вот её мать, хоть убей, не помню, и давать ей вымышленное имя мне не хочется.
  ...Вечер 11 сентября 2001 года я помню хорошо. Я еду в электричке с работы в Токсово. Через наушники-капельки слушаю на плеере радио "Эхо Москвы". И как только произошёл первый таран захваченным террористами самолётом одного из двух небоскрёбов-близнецов Всемирного Торгового Центра в Америке, я это услышал в ближайшем же выпуске новостей. И размышления комментатора в прямом эфире, что это, террористический акт или нет?, - я также послушал. Комментатор высказал своё мнение, что в ТАКОЙ стране, как Америка (США), терроризм подобного рода невозможен, типа, служащие безопасности великой страны силы велики, и поэтому уж точно бы они не допустили происшествия ТАКОГО теракта. Уже в Токсове при подходе к дому Марины и её матери я из того же радио в ушах узнаю о втором теракте второго близнеца. И пришёл я в дом добрых женщин как раз к первому телевизионному выпуску новостей после случившейся трагедии: теперь ясно, что это - теракты, но небоскрёбы пока стоят, хотя и горят...
  На следующий день после американской трагедии я заезжал с купленными продуктами домой к маме в Кристину. Телевизор на кухне всё показывал и показывал врезающиеся в небоскрёбы самолёты, эти горящие небоскрёбы, эти рушащиеся небоскрёбы, репортажи с Манхэттена да из протараненного третьим самолётом Пентагона.
  К чему я это про рухнувшие нью-йоркские небоскрёбы? Да по многим причинам, хотя бы потому, что ЭТО было...
  
  
  ...Прожил я в Токсове где-то до конца сентября. И вернулся к себе и маме в Кристину, благо, к этому времени бомжи поунялись.
  Я поехал к Сергею Лабрадорову за оставленным у него на сохранение чемоданом с книгами и картами. Во время чаепития он, сожалеющий о моём отсутствии на его свадьбе, хотел похвастаться мне, как замечательно она была сыграна, для чего поставил посмотреть видеокассету с её записью. Он и его молодая жена Вика во время видеопросмотра комментировали мне происходящее на экране телевизора. Сказать, что мне было скучно смотреть снятое, нельзя, так как я пил чай с чем-то вкусным, то есть получал удовольствие от еды-питья, и видеоизображение воспринималось мной как что-то сопутствующее чаепитию и не мешающее ему. Гостеприимные же хозяева, молодожёны Сергей и Вика, комментируя видео как будто заново переживали тот их День. Я сделал такой вывод из наблюдения мной у них блеска глаз и улыбок на устах. И я не хотел их огорчать своим откровенным признанием в моей безразличности к просматриваемому нами документальному фильму, типа: мой долг как гостя требовал от меня тактичности к хозяевам.
  - Да, да, как здорово!.. Просто замечательно!.. Как красиво!.. -временами поддакивал я взывающим к моей оценке увиденного хозяевам-молодожёнам.
  И вот на экране пошли кадры видеосъёмки свадебного застолья, на котором, естественно, провозглашались тосты. Родственниками и прочими гостями. И тут одним из первых выступил с тостом, наверное, папаша невесты (наверное - потому что не могу утверждать точно, что это был именно папаша, ведь до этого момента - его тоста я смотрел видео невнимательно; то есть я всего лишь склоняюсь к мысли, что это именно папаша невесты сказал ТАКОЙ тост, так как подобного рода тосты, по-моему, произносят самые близкие родственники молодожёнов, или, вернее, антиподобного рода тосты). Так что же такое ляпнул-брякнул счастливый папаша невесты? Вот оно:
  - Дорогие Серёжа и Вика! Желаю вам избежать случайной, то есть незапланированной, так сказать, беременности! Так что получше предохраняйтесь!
  Услышав ТАКОЙ тост я чуть не захлебнулся отпитым глотком чая. Дожили! Вместо традиционного свадебного тоста-пожелания иметь молодожёнам побольше детей или просто детей прозвучало это самое нечто, что тостом-то назвать трудно, ведь не всё, что можно сказать, можно спеть или облечь в форму тоста. Ладно бы, если кроме подобного "тоста" (уже не могу писать без кавычек), прозвучал-таки вдогонку традиционный тост о прибавлении семейства. Но ведь его не последовало! - вот что печально. Если не сказать ещё резче, типа: страшно-ужасно, омерзительно-отвратительно, тупо-глупо...
  ...И я, допивая чашку чаю, ловлю себя на мысли, что, зная столько лет Серёжу, то есть поняв его мировоззрение (которое я не разделяю и не одобряю), я могу констатировать факт: он нашёл себе действительно достойную его жену, воспитанную ТАКИМ папашей. И удивляться этому случившемуся на свадьбе Серёжи эпизоду я не удивлялся, зная его. Но, вознегодовав, я не стал высказываться об этом. Я просто встал и поскорее откланялся хозяевам после допитой чашки чаю, не оставшись на традиционные несколько партий игры в карты с ними, вдруг показавшимися мне большими пластмассовыми куклами Барби и Кеном, такими улыбающимися, но всё же мёртвыми, и которых сколько друг на друга не клади - детей всё равно у них не будет...
  
  
  Я привёз чемодан от Сергея Лабрадорова домой. И если мои игральные карты лежали у него на сохранении без движения, то Книгу "Армия Наполеона" я сделал глупость порекомендовать почитать Сергею и его брату Виктору. А ведь они - нечитающие люди. Я такой вывод сделал очень давно. Я-то к этому времени помаленьку начал читать, а они по-прежнему оставались пребывать вне Мира книг. Короче, братья Лабрадоровы, не умеющие обращаться с книгами, порвали мне немножко мою Книгу!, ценную в деньгах и драгоценную по содержанию.
  * * * (Звёздочки Љ56)
  О работе. К осени этого года на работе у меня сложилась непростая ситуация. Во-первых, много хороших людей, знающих себе цену и недовольных медленным темпом роста зарплаты, уволилось, а на смену им пришёл всякий сброд, готовый работать за меньшие деньги. Естественно, что в такой ситуации оставшимся старым кадрам нéзачем было повышать зарплату, типа: не нравится - увольняйтесь!, ведь смотрите, сколько готовых работать за меньшие деньги! Во-вторых, прекратилась помощь друг другу в работе, и стало намного тяжелее и труднее работать. Раскрывать виды помощи не буду, прошу поверить на слово, что раньше было намного легче. В-третьих, руководство ввело сдельщину, то есть сдельную оплату труда. Чем она хуже для такой работы, которую мы, работающие там, выполняли, опять-таки не буду разбирать, чтобы сэкономить время моё и читателя. Одно могу сказать: сдельщина на той нашей работе - это способ заставить наёмных работников работать задаром. В-четвёртых, из-за введения сдельщины резко понизилась техника безопасности производства: всему новому сброду (химически безграмотному и давно поставившему на своей жизни крест), а также некоторым "старикам", заражённым бациллой пофигизма от этого сброда, стала техника безопасности до лампочки, и на химическом складе в воздухе витала и под ногами была рассыпана вреднющая для здоровья пыль: лишь бы сделать побольше да побыстрее. В-пятых: отношения между сотрудниками склада стали напряжёнными из-за расцветшего индивидуализма в работе и даже стали доходить до открытых конфликтов. Все перечисленные обстоятельства влияли друг на друга в сторону их усугубления. Так что сказать, из-за чего конкретно я ушёл в ноябре с работы на химическом складе, я не могу. А получал я на момент ухода с этой работы более 10 тысяч рублей.
  
  
  Значит, мне снова надо искать работу. Как же я не люблю это занятие! Замечу, что и из-за опасения нападения бомжей на меня, и из-за ухода с последней работы я перестал ходить в казино. Надолго ли? - Забегать вперёд не буду.
  Не имея диплома и профессии я устроился в типографию. Мне кадровица пообещала, что меня в процессе работы на полиграфической машине обучат профессии. Также она объяснила, что в моей трудовой книжке она не может записать слово "ученик", характеризующее мою работу в ближайшие месяцы, типа, так записывать не положено. И поэтому она записала меня с моего согласия "подсобным рабочим", что тоже соответствовало действительности, ведь я должен буду обучаясь работе на полиграфической машине у работающего на ней рабочего-профессионала помогать ему выполнением необходимых подсобных работ. Возражать против вписания в мою трудовую книжку меня как "подсобника" я не мог по причине отсутствия у меня выбора вакансий, необходимости как можно скорее приступить к работе (типа: нужны деньги), а обещание непродолжительного пребывания мной в этой должности и скорого оформления меня как "оператора какой-то полиграфической машины" лишь только устраняло мои сомнения в правильности моего выбора новой работы. Итак, кадровица пообещала мне немного потерпеть, учась и подсобляя.
  И я начал учиться и подсоблять, причём больше подсоблять, чем учиться. Но почему-то почти сразу меня перевели от одной машины, которая всё-таки печатала, к другой, которая не печатала, а резала напечатанное. И резала она открытки, водочные этикетки и другое, напечатанное рядами на больших листах. И снова я всё больше прислуживал работающему на машине рабочему, чем учился у него. Мне, естественно, не нравился темп моего обучения, но разве кому-то здесь это важно?! И тут случилась беда: на эту режущую машину для работы в другой смене взяли рабочего-профессионала, и необходимость учить меня работе на резалке у руководства отпала, и оно мне сказало, что я могу или увольняться по собственному желанию, или продолжать заниматься нужной типографии подсобной работой, раз уж я записан "подсобной рабочим". Обманули! Обмануло меня это самое руководство, сначала обещав одну, а потом предоставив другую работу. Как будто такой примитивной и малооплачиваемой работы я не мог найти быстрее и поближе к дому! Да и более высокооплачиваемой тупой и/или чёрной неквалифицированной работы в Городе навалом. Чем же я конкретно занимался, тупя-ишача подсобником в типографии, я описывать не буду. Отмечу другое: за те 4 месяца, что я отпахал в типографии, я разобрался в природе возникновения (технологии производства) всех известных мне видов полиграфического брака игральных карт (а их ведь порядка десяти), хотя в данной типографии карты и не печатались.
  Самокат
  Но вернусь из весны 2002 года, когда я расстался с типографией, в предновогодние декабрьские дни. Итак, на носу Новый год. 2002-ой. А денег хорошо отпраздновать его наступление у меня нет. В смысле: ни на праздничный стол, ни на подарок Уле (больше никому я новогодних подарков не делал). Но я же не могу без подарка ей! Без хорошего подарка. ТАК нельзя! А прошедшим летом обрели популярность складные самокаты. И я не знал, каков разброс цен на них - даже не интересовался, не собираясь дарить самокат Уле. А ведь я знал, какими грустными глазами смотрела она на катающихся на самокатах детей. Но думал, что Полина сама как-нибудь купит самокат своей дочери. И размышляя в конце года о необходимом новогоднем подарке от меня Уле, я недолго думая понял, что мне необходимо подарить ей именно самокат. Раз уж Полина его ей не купила. Я спросил свою маму, и оказалось, что она знает примерно, какие бывают на самокаты цены. И тогда я отнёс в комиссионку свой музыкальный центр. Вот и деньги на Новый год! И на самокат, и на праздничный стол. Я предложил маме составить мне компанию в поисках самого лучшего в Городе самоката, ведь именно такой нужен Уле. Мама согласилась. И чтобы погулять, и хотя бы потому, что именно ей предстоит (в основном) выгуливать Улю с самокатом.
  Что мы с мамой знали о складных самокатах перед походом за Королём всех самокатов? Лишь то, что у них конструкционно разные замки-механизмы складывния-раскладывания. В мой выходной день мы с мамой пешком добрались до крупного спортивного магазина на Литейном, в котором, следует признать, выбор самокатов был богатым. С помощью продавца-консультанта мы с мамой разобрались во всём, чем различаются все самокаты друг от друга, и поняли причины разброса цен на продаваемые модели. Намотав полученную информацию о самокатах себе на ус, мы с мамой решили не покупать сразу какой-либо из выставленных перед нами самокатов, а решили расширить выбор путём ознакомления с самокатами в других магазинах. Мы наметили наш маршрут на вечер: отсюда с Литейного в ДЛТ, оттуда в Гостиный Двор, оттуда в Апраксин двор. Согласись, мой читатель-петербуржец, вполне логичный маршрут: всё время вперёд и без петель и зигзагов. А погода стояла замечательная!: нáчало темнеть, и лёгкий приятный морозец-ну, прям действительно, гулять в такую погоду да гулять!.. В Доме Ленинградской Торговли побывали, осмотрели самокаты, запомнили их и пошли дальше. Ну куда спешить с покупкой, когда погода такая?!.. Вот мы и в Гостинке. Несмотря на зиму, то есть совсем не сезон для катания на самокатах, руководством универмага предугадано, что мы с мамой придём покупать самокат сейчас зимой, перед Новым годом, и не будем ждать лета этого самого Нового года. И не только мы с мамой, но и другие. И вот для нас, таких, во многих местах ГД прямо в проходах, главных сквозных, выставлены-построены как на параде шеренги продаваемых самокатов, а не где-то в глубине пространств торговых отделов. Да, товар выставлен лицом, но, уже насмотревшись самокатов, мы с мамой отмечаем, что в ДЛТ и ГД товар-то похуже, или, точнее, просто хуже. Так что нас не проведёшь! И мы с мамой удивляемся, в чём причина отсутствия очень хороших самокатов в этих крупных магазинах Города (а есть только просто хорошие, ну и плохие)... В Апрашку мы зашли лишь потому, что она совсем рядом от Гостинки, и потому, что у нас был намечен план обхода магазинов, и чтобы совсем не сомневаться в правильности нашего выбора самоката-Короля всех самокатов, который, мы уже поняли, нам придётся покупать в спортивном магазине на Литейном... Хорошая у нас с мамой вышла прогулка по кругу. Зимняя. Хотя мы и были озадачены покупкой самоката, всё равно этот шопинг как бы прогулка. Больше зимних прогулок (шопингов или нешопингов) с мамой у меня не будет. А стоил Король всех самокатов 2.150 рублей, как щас помню. Под ёлку коробка с ним, сложенным, была подложена не в сочельник, а несколько раньше, потому что Уля этот наступающий Новый год будет встречать с Полиной и Марком у него в купчинской однокомнатной квартире. И естественно, что, обнаружив под ёлкой такой подарок как самокат, Уля, обрадованная его получением, покидала нас с мамой - её бабушкой, остающихся праздновать на Сапёрном, в хорошем настроении. А что касается до сказочки про дарителя новогодних подарков Деда Мороза, подкладывающего незаметно их под ёлку, то в этом году Ульяна уже не верила в неё - она была уже большая и поэтому заставила меня сознаться, что этот подарок от меня с бабушкой. И был он незамедлительно испытан Улей в широком длинном коридоре...
  
  
  Если в предыдущий Новый год у нас на праздничном столе было по бутылке шампанского и дорогой водки (водки было выпито всего по рюмке, и бутылка была прикончена лишь в апреле на моём дне рождения) в дополнение к всяким разным праздничным блюдам, то этот 2002-ой Новый год мы с мамой, оставшись одни, решили встретить и без традиционного шампанского, и без водки, и без разнообразия праздничных блюд. А предложила мне мама приготовить на Новый год всего лишь одно единственное блюдо, но побольше, чтобы мы смогли лакомиться им потягивая пиво всю новогоднюю ночь. Я согласился с мамой, уже дважды готовившей это самодостаточное блюдо, и для нашего новогоднего столика купил много-много (с запасом) любимого нами дорогого пива, причём маме-одного, а себе-другого. И в Новый год мы сидели с мамой в комнате-курилке перед телевизором в разодранных Моной старых креслах, между которыми стоял низенький квадратный столик с одним этим блюдом и пивными бутылками. И с пепельницей, и с любимыми мамиными сигаретами, конечно. Ну, точно, мы сидели в креслах перед телевизором как Шерлок Холмс и доктор Ватсон перед камином. А блюдо это было мясное, рецепт которого рассказала по телевизору ленинградская актриса театра и кино Ольга Волкова, ну, та, которая сейчас (в 2008-2010 годах) играет бабушку папиных дочек, но об этом телесериале-"Папины дочки" речь ещё будет впереди...
  * * * (Звёздочки Љ57)
  Январь-2002. Мы с Маргаритой повернулись друг к другу лицом. И тот, от кого она отвернулась, не простил ей этого - убил. Убил её за то, что она выбрала меня.
  Заговорив об убийствах, вспомню ещё два. Родных мне людей. Годов лишь не помню. В девяностых - начале двухтысячных были убиты на улице Витя Павлов - дяди Сашин внук и Владимир Малахов - двоюродный брат моей мамы...
  Книги по немецкому языку
  В самом конце прошлого - начале нынешнего века готовясь к казавшемуся мне реальным в недалёком будущем моему обучению в Германии я стал покупать и читать специальные словари и справочники, адресованные действительно заинтересованным в изучении немецкого языка. Купив очередную новую книгу по немецкому языку я, естественно, не ставил её каждый раз после чтения на полку в секретере, а оставлял в своей комнате где попало. Но это продолжалось быть так лишь до поры до времени. Как-то заметив в моей комнате очередную книгу-новинку по языку, по которой действительно видно, что она новая, моя мама неодобрительно воскликнула-проворчала:
  - Опять новая книга! Зачем ты их всё покупаешь? Только деньги тратишь. Как будто тебе нечего купить более важного!
  Ну, не понимает меня мама, что Deutsch мне действительно будет нужен! После этого упрёка я решил поберечь свои и мамины нервы от разборок с ней из-за приобретения мной книг по немецкому. Я перестал их оставлять в комнате на видном месте: клал наверх секретера или книжной полки или запихивал в просторный карман своей парашютной куртки, всегда висевшей в предбаннике моей комнаты.
  А читал я книги по немецкому не только дома, но и на работе в обеденный перерыв или ещё в какой перекур-перерыв, и по дороге на работу-домой. Так что при чтении руки мои чистыми бывали не всегда, отчего в некоторых моих книгах по немецкому, которые я особенно любил повсюду таскать с собой, образовывался резкий контраст в цвете страниц между прочитанной и непрочитанной частями с постоянным утолщением серой части и утоньшением белой. Обложки таких моих книг также, ясное дело, постепенно обтирались в силу изложенных обстоятельств их чтения и ношения. А покупал я такие интересные мне книги по немецкому языку только в двух книжных магазинах Города: это Дом книги на Невском и книжный магазин на Литейном. Потому что в других книжных магазинах Города эти книги либо вообще не продавались, что было чаще, либо стоили дороже. Даже на книжной ярмарке в бывшем ДК имени Крупской такие интересные мне книги по немецкому языку не продавались. Ведь в Крупе и других книжных магазинах Города торгуют лишь ширпотребом. Книжным. Со временем Дом книги откроет филиалы, но и в них присущего Дому книги большого ассортимента книг по дойчу не будет. И со временем книг по немецкому языку у меня будет больше десятка (сколько именно, сейчас пиша, я точно указать не могу, потому что их нет со мной), и все они будут отличными друг от друга по содержанию, и сейчас, спустя большое время после их покупки, я могу утверждать, что собранная мной немецкая лингвистическая библиотека логически полная, и ей бы позавидовал любой студент-филолог или букинист. И есть в этой моей библиотеке и трёхтомный Большой немецко-русский словарь, без которого уж точно библиотека была бы неполной, и знаменитый нем.-рус. Словарь Рымашевской, купленный мной на заре изучения дойча в 1990 году, и раритетный Словарь [то, что называется] словечек от Девкина 1994 гда выпуска, и учебник Левковской для студентов-филологов МГУ 1961 года выпуска, купленный мной в букинистическом задолго до его переиздания в последние годы. Я смело могу утверждать, что я, заходя регулярно в книжные магазины, не пропустил ни одной толковой книги по немецкому языку.
  И вот однажды в январе 2002 года я оставил у себя в комнате на видном месте один недочитанный Толковый словарь (он в самом деле называется Толковым). Этот словарь был уже изрядно обшарпан, и поэтому я не боялся, если на него обратит внимание мама - я уверенно смогу сказать, что это не свежая моя покупка, а давняя, типа: "Смотри, мама, какой зачитанный этот словарь!" Итак, Толковый словарь лежит на видном месте, неспрятанный, и мы с Улей играем в карты. Заходит бабушка Эля (моя мама) за чем-то. И вот она замечает Толковый словарь (А ведь я давно уже не оставлял на виду книг по немецкому!). И мама говорит:
  - Опять купил!..
  И тут неожиданно за меня заступается Уля, которая будучи наблюдательной, видать, уже видела меня за чтением этого Толкового словаря:
  - Да что ты, бабушка! Эта книга старая: я давно уже видела её у Лёши!
  Моя мама поверила Уле и молча покинула нас, так что ссылаться на грязные страницы и обтёртую обложку как доказательства ненóвости книги в этот раз мне не пришлось. Придётся в другой. И хорошо, что мама не догадается открыть титульный лист с традиционным указанием на нём года выпуска книги. Текущего года выпуска.
  * * * (Звёздочки Љ58)
  В апреле я бросил работу подсобным рабочим в типографии. И устроился на кое-какой завод. Не учеником. По объявлению в газете, где обещалось обучение в процессе работы и указывались зарплаты на первое время и после обучения, не ахти какие большие, но всё же. Проходит первый месяц моей работы, и мне на заводе выплачивают совсем не ту зарплату, которую обещали, а мéньшую. Объясняют, что бухгалтерия не успела пересчитать зарплату по-новому, и говорят, что в следующем месяце уже точно она будет пересчитана, то есть обещают выплатить заявленную в газете сумму. Ну что ж, я верю (А что ещё мне остаётся верить?) - не увольняться же!.. Отрабатываю июнь - опять не подняли до обещанного! Ну что тут делать?! Чтобы понять, почему я остался работать ещё на один месяц, и последний, то есть июль, перескочу с описания своей трудовой деятельности на тему размена Кристины, вот уже кажущуюся вечной.
  
  
  Где-то уже год-два или ещё несколько больше тому назад отец сообщил то ли маме, то ли Полине, что он, в принципе, за размен, но теперь он намерен дожидаться смерти какого-то старенького родственника его новой жены (официальной ли? - я не знаю) Ольги Ефимовны, чтобы оставшуюся после него жилплощадь включить в цепочку квартирных разменов-продаж в целях разъезда нас по разным комнатам и квартирам с Сапёрного. И с нашим отцом мы, его дети и бывшая жена, ничего не могли поделать, как-либо повлиять на него, и просто разводили руками. Представь, мой читатель, состояние наших умов: мы ждём, желаем скорейшей смерти неизвестного нам человека ради собственной счастливой жизни.
  И вот, летом 2002 года отец, наконец, даёт отмашку приступить к размену. Но, как мне кажется, отмашка не была приурочена к чьей-либо смерти - мы бы, наверное, узнали об этом. Так что для меня остаётся загадкой, что же именно повлияло на отца так сильно, что он, розовоочкастый, наконец, надумал разменивать Кристину сейчас же. Отец пожелал в качестве посреднической организации выбрать не какое-либо из агентств недвижимости, которых в Городе пруд пруди, а Ленгоржилобмен, теперь, наверное, называющийся без приставки "Лен-", расположенный как и прежде у Сенной. Я, папа, мама, Полина и Уля, которую не с кем было оставить, то есть все, прибыли на Сенную для заключения договора с Горжилобменом о Кристине. И снова начались смотрины нашей Кристины. Но желающих посмотреть её находилось мало. Всё! - время упущено. Да и всем агентствам недвижимости Города Кристина давно уже известна. И работающий с ней наш агент от Горжилобмена был взбешён только зря потраченным им временем на неё: наорал на нас с мамой и даже как-то угрожал. Вот она какая у нас, Кристинка-то!
  И теперь тебе, мой читатель, будет понятно, почему я остался третий месяц работать на заводе: оставаться без работы/зарплаты и тратить время на поиск новой работы в период размена-продажи Кристины мне не хотелось. Но доработать июль до конца мне было не суждено. Вот по какой причине. Одна производительная машина вечно ломалась, и старые уважаемые начальством рабочие не хотели на ней работать. Но продукция этой машины ведь оставалась нужна! И начальство предложило перейти мне с тех агрегатов, на которых я работал согласно уговору при устройстве на работу, на эту часто простаивающую из-за поломок машину. А на заводе сделка, то есть сдельная оплата труда. И я не дурак как и старые рабочие, чтобы соглашаться работать на самортизированной машине - на ней не заработаешь из-за поломок-простоев. Что тут было, когда я высказал начальству свой обоснованный отказ перейти на экономически невыгодное для меня рабочее место у машины-развалюхи! Начальник цеха, в былые времена секретарь заводского парткома, после громкой ругани тихим голосом и глядя мне в глаза произнёс как заговорщик:
  - Если не согласишься перейти от агрегатов к этой машине, то я найду к чему придраться в твоей работе! Ты уж поверь мне, я в этом деле мастер! Я могу даже что угодно придумать про тебя - и мне поверят, потому что меня здесь все уважают. Я не позволю тебе остаться у агрегатов! Слышишь! Бойся меня: я тебе ТАК могу трудовую книжку разукрасить!, что тебя потом уже никуда больше не возьмут!
  Услышав такое пришлось мне немедленно увольняться по собственному желанию, пока не вписали мне в трудовую книжку неприличной причины увольнения.
  
  
  ...Но раз наш отец взялся за размен Кристины, то уж взялся. Выяснилось, что крупным агентствам недвижимости наша давно известная им квартира неинтересна. Им легче совершить десяток разменов-продаж безгеморройных квартир и цепочек из них, чем разменять-продать нашу Кристину с большущим геморроем. Поэтому нам пришлось обратиться в мелкое агентство недвижимости, которое с радостью бралось за любую квартиру, невзирая на предстоящие сложности в работе с ней, лишь бы в случае успешной сделки получить свой с потом заработанный процент. А процент в деньгах от такой большой квартиры как наша (напоминаю: 137 квадратных метров) был таким большим, и поэтому таким привлекательным, что мобилизовал это наше мелкое агентство на трудовые подвиги в поисках всех необходимых звеньев для цепочки обменов-разменов-продаж различных жилплощадей в Городе, в том числе и нашей Кристины.
  Так что я понял, что мне сейчас, на данной стадии размена-продажи Кристины, устраиваться куда-либо на работу нет смысла, ведь только устроившись, мне часто придётся отпрашиваться с работы для просмотра разных комнат (теперь ведь моя доля усохла до одной комнаты). И ведь надо смотреть выставленные на продажу комнаты оперативно, пока они не уплыли в чьи-либо другие руки. И если взять за правило смотреть комнаты в удобное для меня время, то есть по выходным или после работы, то смотреть будет либо совсем нечего, либо останутся совершенно неприемлемые варианты. Ну, и, скажите, разве реальна ситуация, чтобы только взятого на работу работника, к тому же не шибко важную птицу, стали отпускать с неё часто или даже не часто, но отпускать, с первой же недели работы? То-то и оно, что нет...
  ...Договор с мелким агентством, выбранным отцом, был заключён нами в начале августа. Сроком на 3 месяца. То есть к началу ноября необходимо будет найти не только покупателя на нашу Кристину, но и всем нам, то есть папе, маме, Полине, Уле и мне, найти устраивающее нас жильё, и хозяевам тех квартиры и двух комнат, по которым мы разъедемся. Самое проблематичное - это, конечно же, найти желающего жить в Кристине, такого, который будет обладать соответствующими нашим жилищным запросам деньгами. И ведь мы не могли ужаться в этих своих запросах. Судите сами. Нас пятеро. И поэтому деньги от продажи Кристины должны делиться на пять частей. И одна пятая часть, то есть доля каждого из нас, оказалась равна 9.200 долларов эС-Ша-А. таким образом, мне и отцу необходимо найти по комнате на такую сумму, равную доле, не больше, а для мамы, Полины и Ули на троих двухкомнатную квартиру на сумму, равную их трём долям, то есть 27.600.
  Потерпи, читатель, если тебе надоело читать о наших разменно-продажных квартирно-комнатных делах. Но без их освещения в моей Книге не обойтись - ты уж поверь мне. Ну никак!
  Итак, наше агентство недвижимости рассчитало-определило продажную цену Кристины, свой процент в деньгах от её продажи и долю каждого из нас. Полагаю, что на определение нашим агентством этих денежных сумм влияло и обязательное условие с нашей стороны: двухкомнатная квартира для мамы, Полины и Ули непременно должна быть либо в том же длиннющем кирпичном многоквартирном доме, что и однокомнатная квартира Марка (Полининого мужа), либо в доме-близнеце напротив на Бухарестской улице, либо совсем близко. Эти два дома насчитывают порядка тысячи квартир в каждом, и поэтому велика вероятность наличия в них выставленных на продажу квартир не сегодня так завтра.
  И вот случилось чудо. Нашёлся покупатель на нашу Кристину, вопреки её сопротивлению. Случилось это в сентябре. И какое чудо, что так быстро! Теперь можно приступать к поиску двухкомнатной квартиры и двух комнат. Двухкомнатная квартира для троицы родных мне дам нашлась в доме напротив Марковского довольно быстро. И отец нашёл-таки себе комнату где-то. Осталось только мне найти подходящую комнату. Взять мне свою долю от продажи Кристины деньгами, то есть 9.200 USD, её покупатель не разрешал. Он хотел, чтобы мы, бывшие её жильцы-владельцы, обзавелись пропиской по новым местам нашего жительства. Так ему спокойней. Что все мы пристроены и в будущем уж точно не сможем предъявить ему, уже ставшему новым хозяином Кристины, никаких жилищных претензий. Так что, его, перестраховщика, понять можно. А может, это всего лишь перестраховка агентства недвижимости? Но если бы на нашу Кристину было полно желающих, то тогда мы смогли бы диктовать свои условия её продажи-размена. А так мне пришлось заняться поиском комнаты за 9.200 USD, в которой я жить не намерен, но которую я смогу быстро перепродать за наличные доллáры. Которые, я напомню, мне нужны для поездки на учёбу в Германию. Но прежде чем описывать свой поиск и трудовую деятельность в период его и после, я поподробней освещу выбор мамы и Полины двухкомнатной квартиры для них с Улей в указанных уже мной домах - лишь бы поближе к однокомнатной квартире Марка. Итак. Точно указать, когда именно созрело в головах мамы и Полины решение о необходимости найти двухкомнатную квартиру поближе к Марковской, я не могу. Наверное, сразу же после осознания Полиной и Марком себя как отдельной семьи, то есть после установления между ними прочных семейных уз. И в головах мамы, Полины и Марка родился план дальнейшей их жизни после продажи-размена Кристины, а именно: в однокомнатной квартире Марка будет жить наша мама, а в двухкомнатной, полученной в результате размена-продажи Кристины, Полина, Уля и Марк. И в этой двухкомнатной квартире будет у Ули своя комната, в которой она будет жить не всегда, а временами, часто пребывая у воспитавшей её бабушки Эли в однокомнатной квартире Марка. Забегая вперёд скажу, что так и будет.
  Теперь снова обо мне. Не афишируя своё давнишнее твёрдое намерение в конце концов оказаться с деньгами вместо комнаты, я всё же вынужден был заниматься поиском комнаты за 9.200 USD. И моим негласным критерием в выборе комнаты была её ликвидность, что означало следующее: осматривая выставленные на продажу комнаты я прикидывал, смогу ли я быстро продать осматриваемую комнату, или же я в ней надолго застряну в поисках желающих её у меня купить, или же мне придётся пойти на значительные уступки в цене в целях её скорейшей продажи. В общем, я хотел за что взять, за то быстро и отдать. И для меня было ясно, что моя будущая комната непременно должна быть в так называемом старом фонде (в старых жилых домах), что скорее всего будет означать в центре Города её территориальное расположение, или около центра. Итак, я занят осмотром комнат. Всё езжу, хожу. С агентом или без. И снова езжу, хожу. Всё смотрю да смотрю. Сквозь призму ликвидности. Но что-то всё не находится. А работать в период поиска удовлетворяющей меня комнаты и несколько после я вынужден был вот как. И вот где.
  В августовской газете объявлений о приёме на работу прочитал одно, в котором обещалась оплата труда сразу после каждой отработанной смены. Естественно, что меня такое устраивало. На период моего поиска ликвидной комнаты, которая, я верил, должна рано или поздно всё-таки найтись, и следующих за её находкой её регистрации в ГБР, переезда и прописки. Но позвонив по указанному в объявлении телефону узнать о размере оплаты труда и в чём заключается работа я не получил запрошенных мной сведений, зато услышал от разговаривающей со мной попки с женским голосом приглашение явиться на проходную её предприятия с паспортом к 8 часам утра или вечера и добавление об отсутствии надобности приносить свою рабочую одежду-выдадут. Ох уж эти попки-ответчицы! Как же они все меня бесят своими приглашениями к себе без выдачи конкретной информации о предстоящей работе по телефону! Типа: приезжайте - всё расскажем, а то и покажем. Неправильно всё это. Но что поделаешь будучи без денег?
  Я являюсь заблаговременно на проходную (уточню: это конец июля) и что я вижу? Там уже начал собираться народ с той же целью как и я -поработать. Народ таких же как и я всё прибывает и прибывает. Вот уже и всё помещение проходной до вертушки забито им. За время стояния-ожидания я узнаю от народа, среди которого есть и женский пол, как на подбор некрасивый, что за отработанную смену дадут всего-то 180 рублей, и лишь тем, кто попадёт на котлеты, то есть на их производство, -200. Меня эта информация расстроила, что так мало дадут, но я остался, решив, что это всяко лучше, чем ничего - деньги-то нужны. А мимо нас через вертушку проходят на работу постоянные работники, отдавая пропуска охране. А мы всё ждём. Мастера по цеху. И вот он появляется из глубин проходной. Народ, окружающий меня, преобразился при виде его: распрямил спинки, расправил плечики и смотрит так преданно в глаза мастеру, выражая готовность поработать. А мастер, шаря глазами по народу и принимая решения, тыкал на избранных им пальцем:
  - Ты. Ты. Ты...
  Вот и я встретился с ним взглядом, и чувствую, что в его голове происходит работа мозга: "Брать? Не брать?" В смысле: меня на работу.
  - Ты, - определился в отношении меня мастер, ткнув на меня пальцем. -Ты. Ты, - продолжал он указывать на следующих, кому повезёт сегодня поработать в ночь. - Всё. Остальные не нужны. Кого назвал, сдавайте паспорта и проходите.
  Я попал на производство майонеза, которое можно назвать конвейерным. И если заправщики котлов, они же варщики (майонез, оказалось, варят), и розливщицы готового майонеза по ёмкостям были постоянными работниками, то остальную работу выполняли подёнщики (от слова "ночь" для рабочего на одну ночную смену дефиницию мне не составить): кто-то заколачивал вручную крышки ведёрок с майонезом и ставил их на движущуюся гусеницу, кто-то их снимал с неё и укладывал в коробки. Кто-то их запечатывал и составлял штабелями на поддонах. Я же отвозил их на тележке-рохле на склад. Не один, а в паре. И так всю смену. С коротким перерывом на обед (или как там назвать глубоконочную еду?). И покурить-то лишний раз никак не удавалось: надо останавливать конвейер. Отработав ночь и получив обещанные всего-то 180 рэ, я сделал вывод о несправедливости выплаченной мне суммы: за такой труд надо давать больше денег. Но через ночь я снова приехал на майонез с намерением подарить свой труд за спасибо в виде 180 рублей - по-другому такие мелкие деньги не назвать. И вот мастер, уже другой, сканирует глазами представший перед ним по другую сторону проходной вертушки народ, полный энтузазизма. Какого же было моё огорчение, когда мастер не удостоил меня своим выбором - мне пришлось ехать домой. Больше часа. Итого, я потратил зря более двух с половиной часов! На какой-то призрачный майонез. И деньги только проездил на трамвае туда-сюда. Есть такое новое русское слово (русский неологизм) "облом", крайне метко передающее моё состояние после неудачной попытки потрудиться за спасибо.
  В следующую свою поездку, на следующее же утро (потребность в дéньгах-деньгах-дребедéньгах подталкивала), мне повезло - меня взяли. На этот раз я сидел и заколачивал вручную крышки ведёрок ударами деревянным бруском размером чуть больше ладони, прикреплённым к ней лямкой из скоча (букву "Т" не хочу вставлять в написание названия липкой ленты) - короче: ладонь просовывалась под скоч. Всю смену колотил - с ума сойти можно: это же работа для робота! - в самый раз...
  Что такое 180 рублей, которые давались таким трудом, в 2002 году? Это такая сумма, которая проедалась за день или быстрее (смотря что есть), и в силу этого свойства моментальной её траты подёнщиков тянуло как можно скорее снова попасть на это производство через 12-24-48 часов после отработанной смены. А ведь каждый раз приходилось претерпевать-переживать процедуру отбора мастером - но люди всё равно являлись и являлись на проходную с надеждой, что их хоть в этот раз да возьмут. А ведь бывает ещё такое, что к тебе со стороны мастера будут какие-нибудь нарекания, типа: медленно работаешь, часто куришь, долго обедаешь да многое что ещё, производственное; и ведь вспомнит он при следующем отборе глядя на тебя, как ты зарекомендовал себя в работе в его прошлую смену, и не возьмёт. И в будущем уже не стоит приходить тебе в рабочую смену этого мастера. Так что каждый приходящий потрудиться за спасибо, то есть за 180 р., составлял график работы четырёх посменных мастеров и учитывал его, чтобы зря не приезжать на этот майонез. Со временем и у меня появился такой мастер, который больше не брал меня поработать, зато двое других стали брать меня всегда, четвёртый же то брал, то не брал по причине имевшихся у него других, более любимых, подёнщиков. Некоторые же, попав в числе отобранных поработать и отработав 12-часовую смену, оставались и на следующую! По каким причинам?: И из-за чрезвычайной удалённости предприятия от их дома, и из-за неуверенности, что их отберут в следующий приезд, ну и по причине крайней нужды в 360 рублях. Я ни разу так не оставался и со временем стал приезжать только в рабочие смены тех двух мастеров, которые всегда меня брали. И больше я не нервничал при сканировании мастером народа на проходной, и встретившись с ним глазами слегка улыбался, типа: "Привет! А вот и я!". И так я проработал с августа по начало декабря. Лишь один раз я попадал на котлеты, куда набирались подёнщики на другой проходной. А так мне всё не удавалось там попасть в число избранных счастливчиков, и я перестал пробовать прорваться на котлетное производство, тем более что: на майонез я стал попадать с завидной для других подёнщиков регулярностью, что я объясняю не какой-то своей особой физической выносливостью, а скорее, двумя причинами: я на этой тупой работе всё-таки включал голову, что ускоряло мою работу, а ведь кому-то было б что включать! И второе: я был симпатичен на вид и не вызывал поэтому уныния при взгляде на меня мастера, что психологически подталкивало его выручить именно меня предоставлением работы в его смену. А ведь бóльшую часть приходящих на проходную в надежде поработать хоть за такие деньги и хоть раз составляли, признаюсь Вам, явные неудачники (Ну скажите, какой нормальный человек, то есть у которого всё в жизни в норме, пойдёт работать на такую подёнщину?), причину неудачи которых можно разгадать в их некрасивых лицах и щуплых фигурах: все они не вышли ни тем, ни другим, как говорится по-народному: ни рожей, ни кожей - и никому они такие, уродившиеся, не нужны: ни противоположному полу (красивым его представителям, ни работодателям. И нет у них, бедняг, и не будет счастья никогда. А ведь потребность любить и быть любимыми есть и у них (но о Любви здесь не буду), и работать они, хилые, хотели бы, да силёнок маловато, что явно не нравится ни одному работодателю, да и просто смотреть на них, таких, неприятно, что отталкивает от них остальных людей, в том числе и работодателей. Эти мои выводы касаются представителей обоих полов. Но более на эту печальную, но объективно реальную, тему не хочу писать. И о работе на майонезе более распространяться не хочу, типа: и так всё должно быть ясно теперь читателю.
  После того как в сентябре нашёлся оригинал, пожелавший купить у нас Кристину, а в скором времени нашлась и двухкомнатная квартира для мамы, Полины и Ули в доме напротив Марковского, для меня стало ясно, что я просто обязан найти комнату для себя, что ни в коем случае нельзя мне срывать размен-продажу Кристины своим несогласием взять ни одну из предложенных мне комнат за 9.200, ведь возможно, что это последний наш шанс покинуть-продать Кристину, или же придётся ещё неизвестно сколько ждать. Ведь то, что нашёлся покупатель на Кристину - это чудо, и ждать его повторения - это глупость, или даже безумие. Нельзя сказать, что я много осмотрел комнат, выставленных на продажу за 9.200, ведь по такой цене их было действительно маловато - так уж сложилось в Городе. И все они были с недостатками. Не с одним, так с другим. Поэтому и стоили столько. И хоть сколько-то добавить денег, чтобы комната была получше, мне было нé откуда. Да и нé зачем. Вот и октябрь идёт к концу. И для прежних жильцов избранной мамой и Полиной двухкомнатной квартиры нашлось куда деться. Остался я, последний, неопределившийся. И времени у меня для выбора комнаты уже было в обрез: начало ноября, срок истечения нашего договора с агентством, не за горами. И нам известно, что покупатель Кристины не очень расположен ждать лишнее. Время. Ох уж это времечко, как же оно меня поджимало определяться с выбором комнатушки! И тут всплыла одна в самом эпицентре желаемого мной расположения моей будущей комнаты. На тихой улочке всего моего дошкольного детства - на Гражданской (бывшей до революции Мещанской), что рядом с Сенной. И даже моя мама захотела сходить со мной посмотреть эту комнату. Что было редким случаем, всего четвёртым за время моего поиска. Вот мы приехали с ней на метро и вышли на Сенную. Я с мамой на Сенной! - как в дошкольном детстве с ней на площади Мира (это её советское название) во время хождений по магазинам вокруг. Вот мы идём с ней по переулку Гривцова и после Демидова моста через канал Грибоедова сворачиваем налево - ну прям как в детстве к себе домой! Идём по нашей, левой стороне, нашей улочки. Проходим мимо нашего дома. Бывшего: было-было-было, но прошло. Моё беззаботное дошкольное детство. У меня сердце щемит аж от Сенной, а ступив на Гражданскую я и дышать стал по-другому. Нужный нам дом Љ14 был перед Столярным переулком. Это же тот переулок, на перекрёстке Мещанской с которым находится дом Родиона Романовича Раскольникова, в бытность которого он был знаменит превышением числа питейных заведений (18) над числом домов (16) в нём! И я какое-то время снова поживу здесь - в самом центре Петербурга Достоевского: между домом Раскольникова и Сенной! Так я думал уже при подходе с мамой к нужной нам квартире Љ13, вход в которую был по крутейшей лестнице со двора. Поднимаясь, мы с мамой отметили явный минус предстоящей нашему осмотру комнаты - эту лестницу, на которой сам чёрт шею свернёт. Интересующая нас комната оказалась на последнем этаже в четырёхкомнатной коммунальной квартире окнами во двор, в котором кроме клёна под окном осматриваемой нами комнаты росли поодаль каштаны. Эта комната была в конце коридора, в котором все 4 комнаты были по одну сторону. Кухня просторная и у всех четырёх квартиросъёмщиков есть своё место на ней. Потенциальное моё место там такое, что позволит мне кроме кухонного стола поставить и табуретку рядом, и холодильник - это важно при учёте плюсов и минусов комнат в коммуналках. Это мне мама сказала. Также она объяснила, что по обстановке и порядку на кухне, в ванной, туалете, коридоре можно судить о возможных будущих соседях. О соседях: одну комнату занимала студентка Ка-тя, другую старушка-пенсионерка, хозяин третей комнаты, соседней с возможно будущей моей, в ней не проживал. В плюс к осматриваемой комнате было и обстоятельство наличия ключей у жильцов только этой квартиры от двери чердака, где можно было развешивать сушиться постиранное бельё-тряпьё. Во время нашего с мамой осмотра этой комнаты в ней было светло. Телефон в этой коммуналке был. В коридоре. Водогрей в ванной был. Но в данный момент он вышел из строя. А капитальный ремонт в доме времён Раскольникова & Достоевского, естественно, был. Хозяином этой комнаты был очень молодой человек Паша.
  Ещё задолго до появления этой комнаты я высказывал маме о своём тяготении при выборе именно к этому микрорайону Города её месторасположения, который вместе с соседними можно назвать Городом моего детства. Наш агент также знала об этом. Поэтому появление комнаты на продажу именно в этом месте положило конец моим исканиям. Без сомнений в правильности сделанного мной выбора. Сразу же после осмотра. И что касается ликвидности, то она у этой комнаты на Гражданской казалась мне естественной. Если во время этого последнего моего осмотра мы с мамой сохраняли на лицах безрадостное деловое выражение (так принято: не подавать вида, что предлагаемый вариант шибко нравится - а то цена на него может вдруг подняться), то сразу после, оказавшись уже на улице, я расслабил мышцы лица, напряжённые для поддержания безрадостного делового сурьёза на нём, и оно тут же расплылось в улыбке. Глаза мои, наверное, тоже изобразили натуральную радость. И посмотревшие на меня вопрошающе: "Ну как тебе комната?" мама и агент нашего агентства, сопровождавшая нас при осмотре, тут же угадали ответ на их немой вопрос, что я, наконец, определился, и улыбнулись мне в ответ.
  - Где ты и хотел! - только и всего произнесла мама радостно.
  - Ну что, Алексей? - спросила наш агент формально, желая услышать прочитанное ею на моём лице.
  Я понял, что это как раз тот случай, когда промедление смерти подобно. И перебросившись с мамой несколькими замечаниями об этой комнате, я сказал агенту:
  - Всё. Беру эту.
  - Ну, тогда я возвращаюсь в квартиру сообщить об этом, - сказала нам с мамой наш агент и, попрощавшись, отправилась снова наверх к оставшимся в квартире продавцу комнаты молодому человеку Паше и его агентам (их было двое, или вторая была не его агентом, а просто какой-либо деловой заинтересованной женщиной - неважно).
  А мы с мамой пошли домой с ощущением лёгкости на душе, ведь в последнее время всё рос напряг от подходящего к концу срока действия нашего договора с агентством и грозно маячила перспектива потери чудака-покупателя Кристины. Радости прибавляло и место расположения выбранной мной комнаты. И мне и маме, радующимся за себя и друг за друга.
  Так что можно сказать, что мне повезло с появлением этой комнаты на продажу на рынке недвижимости. И с тем, что вся цепочка по продаже разных квартир и комнат уже была составлена, ведь Паша, хозяин комнаты, настроен был решительно продать её как можно быстрее. Позднее мне станет известна причина продажи им комнаты: ему, восемнадцатилетнему, следовательно, призывнику, срочно нужны наличные деньги для дачи взятки кому следует с целью уклониться от срочной службы в армии. И мне подумается вот о чём. Что чудак-покупатель Кристины, мешок с деньгами, способен навязать мне, хозяину её (одному из хозяев), честному человеку с честным намерением учиться в Германии, вместо наличных денег комнату, задерживая осуществление моего намерения, зато какому-то уклонисту Паше позволяет остаться без жилья, но с наличными деньгами за него, которые будут потрачены им, этим Пашей, на неблаговидный в глазах общества поступок. Думая об этой ситуации я пришёл к выводу, что она выпячивает не только уродливость сложившейся в России в новые времена сферы продаж жилья, но и кособокость (назовём так) всей новороссийской системы общественных отношений, в том числе и правовых, от которых страдают простые люди.
  Лишним подтверждением изложенного вывода будет описание последующего развития событий. А приглянувшаяся мне комната оказалась-то с геморроем! Вот с каким. Есть такое законоположение, что при решении продать комнату в коммунальной квартире хозяин этой комнаты должен получить согласие хозяев других комнат коммуналки. Теоретически понятно для чего: вдруг они, то есть соседи-хозяева, изъявят желание сами выкупить эту комнату у своего соседа, решившего её продать. Но правильно ли, что, установив приоритет соседей по коммуналке в выкупе входящей в неё комнаты у соседа, законодатель учёл жилищный интерес остающегося (остающихся) в коммуналке? И правильно ли учёл, и в должной ли мере? И не в ущерб ли собственническим и жилищным интересам желающего продать эту комнату и желающих у него купить её третьих лиц? - читай дальше.
  Хозяйкой большой комнаты в два окна в квартире Љ13 была проживающая в ней студентка Ка-тя, стало быть, Пашина соседка. Про неё мне было известно, что она приехала в Петербург из Вологды, и что это её отец купил ей комнату в этой квартире, лишь бы она училась здесь, в Питере. Так вот, эта Ка-тя была против продажи её соседом Пашей его комнаты кому бы то ни было по причине её намерения самой выкупить у Паши его комнату, но не сейчас, а вообще - в более или менее отдалённой перспективе, типа, когда деньги будут. У её папы. Поэтому для перехода права собственности на приглянувшуюся мне комнату от Паши ко мне Пашиным агентом недвижимости был предложен план обхождения прописанного в законе запрета продажи комнаты Пашей мне без согласия Ка-ти: 1. По закону Паша имеет право подарить кому угодно, в том числе и мне, без согласия соседей, то есть и Ка-ти, крохотную часть своей комнаты - 1 квадратный метр её площади (или долю, равную одной четырнадцатой его комнаты, площадь которой составляет 14 кв. метров); допустим, Паша делает это, естественно, через нотариуса, и после получения мной от Паши подарка в виде одного квадратного метра его комнаты мои права на оставшиеся квадратные метры теперь уже нашей с ним комнаты (на оставшуюся в его собственности долю в тринадцать четырнадцатых её площади) уравниваются с Ка-тиными, вследствие чего у меня отпадает надобность получать у Ка-ти согласие на покупку у Паши оставшихся 13 квадратных метров площади комнаты; 2. Я покупаю эти 13 квадратных метров, то есть тринадцать четырнадцатых комнаты не спрашивая согласия у Ка-ти.
  Я соглашаюсь купить у Паши его комнату по такому плану, то есть в два хода. Хотя осознавал теоретическую оспоримость в суде перехода права собственности на всю комнату от Паши ко мне через предварительное дарение одного квадратного метра её площади. И ведь нотариус при оформлении дарения мне Пашей этого метра его комнаты осознавал - иначе быть не может! - причину такой вот доброты Паши и её следствие! Далее прошла как по маслу продажа Пашей мне оставшейся бóльшей части комнаты за 9.200, ведь ни у кого из оформляющих-регистрирующих эту сделку не было возражений против её совершения. И из-за проведения перехода права собственности на комнату от Паши ко мне вот таким образом мной было потрачено только лишнее моё время, а также время всех-всех-всех участников продажно-жилплощадной цепочки, ожидающих только меня с Пашей. И сколько же лишних разов я вынужден был ездить ударно трудиться на майонез за спасибо! Но вернусь чуточку назад.
  Моя чеченская война
  Как-то во время моей квартирной эпопеи в ноябре мне нужно было получить в жилконторе справки, известные всем как формы 7 и 9, или одну из них - не помню. В нашей жилконторе они выдавались по будням по полдня, и всегда к трём окошкам, откуда они выдавались, выстраивались длинные очереди из желающих получить справки, так что в помещении перед окошками было тесно, не так, чтобы яблоку некуда было упасть, но близко к этому. И ведь была ещё четвёртая очередь в этом помещении - к начальнику жилконторы. И много народу приходило ещё до открытия окошек, чтобы наверняка успеть получить справки. А то, придя уже в часы работы окошек, можно было не успеть в порядке живой очереди добраться до окошка - окончатся часы работы жилконторы.
  Я пришёл за справкой/справками заблаговременно и где-то около часа прождал на улице (во дворе, если быть точнее) в очереди перед закрытой дверью жилконторы. Отмечаю, что несмотря на мой ранний приход передо мной стояло внушительное количество народа. И как только настал час открытия жилконторы, в открывшуюся дверь народ хлынул валом: не только в порядке очереди, как стояли на улице, но и в порядке, а точнее, беспорядке по принципу "Кто наглее, тот первее". Войдя в помещение единый поток жаждущего жилконторских справок народа растёкся в четыре рукава-очереди, ведущих к трём окошкам и двери начальника жилконторы, так что менее расторопные (в основном, более старые) оказались обогнанными более наглыми. Вот и я оказался в одной из очередей. Довольно далеко от окошка. Так что стоять мне придётся долго. Я это знаю, потому что уже не первый раз получаю здесь эти справки-формы. Отстояв в очереди порядочное время и продвинувшись к заветному окошку где-то на половину длины хвоста, который мне предстояло выстоять в очереди с момента занятия в ней места при открытии окошек, я стал свидетелем следующей сцены.
  В очереди непосредственно передо мной стоял невысокенький такой мужчина чуть моложе средних лет, то есть такой, которого назвать молодым человеком уже нельзя, и одет он был самым обычным образом, то есть ничто не выдавало в нём какого-нибудь крутого, как принято сейчас говорить, человека, способного противостоять наглости, грубости и силе с чьей -либо стороны. Об этом, назовём его для краткости скромнягой, человеке я пишу на основании его вида сзади (он ведь стоял в очереди передо мной) и на основании нижеследующего. Стоим мы, стоим. В очереди. И вот к нему подходит сбоку усатый мужчина средних лет роста метр восемьдесят в шапке-ушанке из натурального меха, совсем не натянутой, а просто положенной на голову, в чёрной кожаной куртке. И тихим голосом обращается к скромняге:
  - Я тут к тебе пристроюсь. Если что - я с тобой.
  Скромняга ничего не ответил наглецу, ведь тот не пытался встрять в очередь перед ним, а остался стоять лицом к очереди напротив уха этого самого скромняги. Я понял, на что рассчитывал наглец. Что никто из стоящих позади скромняги или не поймёт, что пристроившийся к нему сбоку наглец решил сэкономить время своего стояния в очереди и наверняка успеть получить справки, ведь занятие им очереди в конце её не гарантировало ему этого, или посчитает лучше не связываться с грозного вида наглецом, типа: "Ну что ж, одним человеком больше, одним меньше в очереди, и вообще, пусть выступает против наглеца тот, кого он больше всего задевает, то есть тот, перед кем он непосредственно лезет без очереди, ну а если тот промолчит, то и нам чего вмешиваться?" И поняв это, я понял и причину, по которой он пристроился именно к скромняге. Наглец не мог пристроиться совсем близко к окошку - это было бы слишком заметно и возмутило бы всю очередь, что не позволило бы ему получить справки, а тихо пристроившись где-нибудь в середине очереди, где будут стоять не старики-пенсионеры или женщины, которые точно разорутся при попытке пристроиться к ним, а мужчины, не такие грозные и/или наглые на вид как он, или совсем негрозные и/или ненаглые на вид, то есть такие как скромняга и я, по расчёту наглеца уж точно промолчат, побоявшись его и/или демонстрации собственной слабости по сравнению с ним, или ничего с ним поделать не смогут опять-таки из-за проигрыша ему в силе. Итак, я в глазах наглеца слабое звено в цепи-очереди к окошку, в котором выдаются-заказываются справки-формы, такое слабое звено, которое ему, наглецу, необходимо порвать в собственных интересах. Следует также, наконец, отметить, что наглец жевал черемшу, распространяя вокруг себя вонь чесночного типа. А из телевизора я давным-давно знал, что её любят жевать именно чеченцы. И присмотревшись к наглецу я понял, что он точно чеченец, ведь и шапка на нём лежала (не могу сказать - надета) так, как я видел по телевизору у чеченцев, и черты лица были характерными для них. Однозначно, чеченец! И не мирный представитель своего народа, а боевик, коли готов самоуверенно ввязаться в бой со мной, мирным человеком, тихо-мирно стоящим в очереди, если я посмею помешать ему взять справки передо мной. И вот что я решил. Распространение чеченским боевиком черемшовой вони изо рта - это уже агрессия. И на носы окружающего его русского народа (ну скажите, почему все вокруг должны терпеть эту вонь?), и на сознание (типа: плюю я тут на вас всех свысока, что вам неприятна моя черемша, и я жевал, жую и буду жевать её сколько мне угодно!). а когда подойдёт моя очередь к окошку, то есть после того, как получит в нём справки скромняга, и стоящий чуть впереди меня в очереди чеченский боевик окажется перед окошком и просунет в него свои документы, то произойдёт агрессия в виде физического вторжения в очередь, попирающего моё право получения в порядке очереди справок. И я воспринял это наглое прилипание к очереди источающего вонь злого чеченца не как целенаправленное нарушение именно моих прав и унижение только моего достоинства, а как выпад против всего русского народа, стоящего вокруг меня, ведь выбирая меня в качестве слабого звена злой чеченец осмотрел и оценил и стоящих вокруг меня людей, заключив, что мы стерпим, испугавшись его, а не помешаем ему. Нет, я не могу допустить, чтобы о моём родном Народе думали плохо инородцы. Значит, выпал мне жребий защищать его добрую репутацию, не просто же так меня зовут Алексеем, то есть Защитником по-гречески! А о себе нечего тут думать, и пострадать за правду я готов, ведь я же буду терзаться угрызениями совести потом всю жизнь, если не попытаюсь отстоять свою правду, что я трижды прав, что необходимо не просто прекратить агрессию злого чеченца, но и проучить его на будущее, чтоб знал наших, то есть русских, сам знал и своим соплеменникам рассказал о чреватости нападок на нас, что послужит укреплению авторитета моего Народа в их умах, и, по большому счёту, дружбы между нашими народами, ведь она возможна только при условии взаимного уважения нашими народами друг друга. Так что, не на того напал, волчара! Я клянусь, что ты не получишь справки вперёд меня! И ведь какой наглец: решил обосноваться здесь, в Питере, среди нас, русских (раз он ходок в жилконтору к этим окошкам), а ведёт себя, не считаясь с нами! Так что получишь ты, зло ходячее, урок от меня, если не отреагируешь на моё замечание!:
  - Эй! Вы здесь не стояли! Идите в конец очереди!
  Ноль реакции. Со стороны его. Как будто я ничего не говорил ему. Ладно, думаю, переходить к активным действиям мне ещё рано, но чувствую, что уже точно придётся. Ну, гад, сейчас у тебя будет последний шанс избежать применения мной тяжёлой артиллерии, итак, я делаю тебе последнее, китайское, предупреждение:
  - Прекратите жевать черемшу, ведь невозможно же стоять рядом! А лучше: уйдите в конец очереди!
  Боевик никуда не ушёл и продолжил жевать как и жевал, только в лице изменился - теперь его наглая рожа из улыбчивой превратилась в грозно нахмуренную.
  Ладно, стой, индюк, и хмурься. Всё равно сегодня тебе справок не видать. А то, что и я сегодня не получу справок, так что ж, не смертельно для меня - ну, подумаешь, лишний день поголодаю (напомню: в этот период я часто ходил поработать за спасибо на майонез), и всего на день замедлю свой переезд из Кристины в Пашину комнату. Ну а как же окружающий нас со злым чеченцем русский народ? Ничего: получит справки в другой раз, что также не смертельно, зато его авторитет не пострадает, а даже возрастёт. И ведь в спалённой пожаром Москве 1812 года был первый поджигатель, а в итоге говорят, что это русский народ постарался, не позволив французам остаться в ней зимовать. В общем, у меня в кармане куртки был газовый "перцовый" баллончик, который я купил для обороны от бомжей, и который я давно уже постоянно носил с собой, ведь опасность со стороны бомжей не миновала, а лишь уменьшилась. Того, что меня могут обвинить в неправомерном применении газового баллончика, я не боялся - возмущение-негодование агрессией злого чеченца мобилизовало меня постоять за русский народ, в том числе и за себя, ощущающего себя его частицей - дать отпор и урок незваному пришельцу-боевику. Так что, если он, злыдень, портит воздух черемшой, то я приправлю его перцем - по-моему, моя ответная мера вполне адекватна действиям злыдня.
  Вот, наконец, скромняга получает в окошке свои справки-формы и собирается уходить. Я уже наготове. И естественно, что злой чечен, стоящий ближе к окошку, чем я, должен опередить меня в занятии места перед ним, освободившемся. В руках у него бумаги. Вот он делает последний шаг к окошку с правой стороны, я же одновременно с ним делаю пару шагов левее, заходя к окошку слева.
  - Вас здесь не стояло! - громко говорю я врагу, давая ему последнюю возможность избежать газовой атаки с моей стороны, уступив мне место перед окошком. Но злой чечен, как будто не слыша меня, просунул свои бумаги в окошко сотруднице жилконторы и слегка повернулся ко мне корпусом тела, а мордой так совсем прямо на меня, и окинул меня презрительным бешеным взглядом своих искромётных глаз, в которых читалось наглое: "Поздно рыпаться - видишь: я уже просунул свои бумаги в окошко, так что меня здесь обслужат сейчас уже точно!".
  Ну всё, ты сам, вражина, подписал себе приговор, просунув свои бумаги в окошко - получай, фашист, гранату! И я резко достаю из кармана парашютной куртки своё перцовое средство тушения искр в его глазищах и поливаю им его, самоуверенного-самодовольного-торжествующего, почти в упор. Объект моей газовой атаки сразу же наклоняется и подносит руки к морде, ругаясь. И я тут же прекращаю свой урок. Мне бы сей момент отступить назад от моего ученика, чтобы самому не попасть под действие моего учебного пособия да под удар его, очухавшегося от усвоения учебного материала. Но некуда!: за мной , стоящим левым боком к стене, сзади люди, стоящие плотно в очереди к соседнему окошку. И я продолжаю стоять лицом к проученному мной чечену, превратившемуся из злого в злого-злого после усвоения учебного материала. Стою я, значит, стою. На расстоянии вытянутой руки от него. С опущенными руками. А он всё утирается, ссутулившийся, с опущенной головой. И на секунду прекратив утираться правой рукой, он вдруг совершенно неожиданно для меня выплёскивает в направлении моего лица левую, скорее всего, не целясь, но всё равно задев меня: удар кулаком пришёлся мне по правой скуле и был скользящим - кулак съехал в воздух под ухом, стало быть, мне повезло, ведь удар-то был сильный. К этому моменту за моей спиной было уже пусто: газовое облако распространилось вширь, и народ, ощутив его, отхлынул от меня назад в сторону выхода и открывшихся окон. Люди покидали помещение жилконторы ругаясь-возмущаясь. Я тоже ринулся к выходу, и, оказавшись уже на дворе, расслышал объявление, что жилконтора закрывается, то есть на сегодня выдача справок окончена. И удаляясь в темноте (уже стемнело) со двора восвояси, я расслышал:
  - Вон он! Это он! Он!
  - Да, это он...
  И я надев капюшон ускорил шаг на всякий случай.
  Следует упомянуть, что во дворе, не заходя со мной в помещение жилконторы, поджидала агент моего агентства недвижимости, чтобы заполучить от меня выданные мне справки. Ей я успел сообщить, что это моих рук дело.
  Забегая вперёд, спешу сообщить, что мне на моём жизненном пути повстречается и добрый чеченец, и именно его я смогу называть без определения "добрый" просто чеченцем, ведь быть добрым - это нормально, стало быть и определение "добрый" в большинстве случаев излишне. А этого моего ученика просто чеченцем я не называю, чтобы не обижать чеченский народ словом. Вот такая вот риторика.
  * * * (Звёздочки Љ59)
  ...Итак, переезд не за горами, стало быть, настала пора готовиться к нему, ясное дело, как - паковать вещи по коробкам. А где их взять? В магазинах да на помойках (подавляющее большинство самых удобных и прочных коробок были подобраны именно на помойках). Это было моим делом - поиск подходящих коробок в окрýге. Замечу, что это занятие было не из простых и занимало у меня много времени: я целенаправленно заходил во дворы, где могли оказаться помойки и были тылы магазинов с пустыми коробками перед ними. А ведь коробок требовалось ну очень много: упаковать 137-метровую пятикомнатную квартиру - нешуточное дело, доложу я вам!
  Так что, по грибы я ходил много раз, в смысле: по коробки.
  В конце ноября первой переехала из Кристины мама. С фургоном вещей в Купчино. Которые доставят в однокомнатную квартиру Марка (Уля с сентября уже жила там, и в школу с третьего класса ходила в Купчине.
  И остался я в такой огромной и почти пустой Кристине один-одинёшенек - и мне стало вдруг жутко неуютно в ней. Через несколько дней как раз накануне моего переезда новый хозяин Кристины или его человек (возможно, главный по ремонту Кристины) привёз в неё целую бригаду белорусских гастарбайтеров-нелегалов в количестве пяти человек для производства в ней грандиозного квартирного ремонта с изменением планировки. В этот день я пошёл в магазин за продуктами, и со мной увязался один из них, обнаруживая во время нашего с ним пребывания на улице страх попасться в лапы милиции, ведь в случае задержания его бы, однозначно, депортировали в Белоруссию, чего ему ой как не хотелось, судя по его бегающим глазкам и вертящейся во все стороны голове, как я понимаю, в целях своевременного обнаружения ментов, короче, я еле сдерживался от смеха глядя на моего спутника. А вечером моего последнего дня в Кристине белорусы поят меня пивом, которое я помог им купить будучи проводником до магазина описанного только что забавно смотревшегося белоруса-закупщика. Но не в угощении меня пивом - это мелочь, проявили себя с хорошей стороны белорусские ребята: а в любезно оказанной ими мне бесплатной услуге - вынести и загрузить все мои вещи в грузовик при переезде (а мебели, коробок и прочего скарба у меня было предостаточно), что позволило мобилизованным мною моим четверым знакомым волонтёрам собраться на Гражданской улице только для выгрузки вещей и поднятия их по крутейшей лестнице наверх в мою комнату в квартире Љ13. Из четвёрки добровольных моих грузчиков отмечу Дениса. Я с ним познакомился на майонезе, куда он пришёл как и я на подёнщину, и где мы выполняли с ним одну работу на двоих. Денис был приятным собеседником настолько, что мне захотелось с ним выпить пива после работы, продолжив общаться за питиём. Так вот, этот самый Денис, которого я видел всего лишь раз, согласился бесплатно мне помочь с пониманием моей нужды в грузчиках и отсутствия у меня денег для их найма. Видимо, Денис, помогая мне, исходил из принципа, что люди должны помогать друг другу, то есть он был своего рода философ. И именно с ним я остался после занесения в комнату вещей на какое-то время в ней, чтобы отметить мой переезд распитием небольшого количества пива, купленного здесь рядом на перекрёстке Мещанской, ой, простите, Гражданской, и Столярного, то есть на Перекрёстке Раскольникова. Эй, Денис! Я о тебе пишу, чтобы передать тебе привет. Итак, Денис, привет! И я надеюсь, что мы с тобой ещё встретимся. И плодотворно поработаем. На благо нашего Народа.
  Начало моей новой эры
  * * * (Звёздочки Љ60)
  Сходив с Денисом за пивом на Перекрёсток и вернувшись в мою комнату, я заметил, что в её окне отсутствует пара стёкол: в наружной и внутренней раме. Так что сидеть за распитием пива с Денисом пришлось в верхней одежде. Попили-посидели недолго. И вот я один. В холодной комнате с нагромождением в стиле "а ля бардак" коробок и прочих вещей. А на дворе, между прочим, уже зима: как-никак, а декабрь уже начался.
  Теперь вот что. Паша, бывший хозяин теперь уже моей комнаты (далее для удобства я буду называть её конурой), по приезде меня с вещами на Гражданскую дал мне 3 тысячи, чтобы я заплатил, не могу вспомнить, конкретно за что, но, точно, связанное с канурой или телефоном в квартире Љ13 - какой-то долг.
  На утро, моё первое утро в конуре - бр-р-р, как холодно, я первым делом сходил в шарашку, где режут стёкла нужного размера. Пришлось раскошелиться - ну и подлец же этот Паша, устроивший мне холодрыгу и раскошéль!.. А во двор дома Раскольникова мне войти не удалось - теперь ворота были на установленном жильцами дома кодовом замке.
  Переехав, я, естественно, должен был прописаться по адресу своего нового места жительства на Гражданской. Так совпало, что в те времена происходила постепенная замена паспортов старого, советского, образца, то есть серпасто-молоткастых, новыми, российскими, с двуглавыми орлами о трёх коронах, и поэтому в подобных моему случаях паспортные столы милиции не штамповали по быстренькому печати о прописке в старых паспортах, а забирали их вместе с фотографиями, чтобы выдать взамен их уже новые паспорта, естественно, с новой пропиской. И производилась процедура замены старых паспортов новыми дольше, чем просто прописка в паспорте. Так что, сдав старый паспорт с фотографиями в начале декабря, я оставался без главного документа аж до 12 января 2003 года - дело в том, что в срок выдачи мне нового паспорта затесалась череда выходных дней, посленовогодних и околорождественских. И в этот долгий период своего беспаспортства я был лишён возможности куда-либо устроиться на работу по причине этого самого отсутствия у меня паспорта. Так что на данные Пашей мне 3 тысячи рублей мне предстояло тянуть полтора месяца.
  В скорости по моём переезде в Пашину комнату мне стало ясно, что она, теперь уже моя комната, холодная и сырая - батарея отопления, будучи горячей, не могла прогреть и высушить её. И никуда в этой коммунальной квартире от холода не убежать - ни на холодную кухню, ни в холодный коридор, ни в холодную ванную комнату, где как и на кухне есть только холодная вода в кранах. Хол-л-лодно! Не то, что в Кристине, такой тёплой!., тёплой настолько, что форточки в ней всегда держались открытыми, а сами окна часто держались нараспашку и зимой, и в особенности в демисезон, когда батареи топят при плюсовой температуре на улице. И затык щелей в оконных рамах (невиданное для тёплой Кристины дело!) в Пашиной комнате несильно помог. И я понял причину холод-р-рррыги в моей комнате - это её дважды крайнее место в доме: на последнем этаже последняя комната, то есть с боковой стеной - внешней-боковой стеной дома, которая с потолком на пару пропускали сквозь себя холод сверху и сбоку. Вот он какой главный минус моей новой комнаты! Оказывается.
  И я на период холодного беспаспортства впал в спячку, то есть почти не выходил на улицу, ел по минимуму (денег-то в обрез), спал по максимуму - лишь бы поскорей промчалось время.
  Необычайно жутко встретил я Новый 2003 год в новой комнате: мне было голодно-холодно и одиноко в её тесноватых стенах. Тесноватых для меня, привыкшего к Кристининым бигсайзам. Тёплым бигсайзам. И неприятное ощущение одиночества усиливалось отсутствием рядом собаки. Ведь я привык к тому, что где-нибудь рядом, в креслах ли, на кроватях ли, или на подоконниках, и не в одной комнате, так в другой, есть собака - своего рода домовой. И не было у меня не только праздничного стола, но и выпивки. Даже выпивки! "Ладно, - думал я, одиноко смотря новогодние передачи по телевизору, которые, ясное дело, нисколько не веселили меня. - Главное, что лёд тронулся, то есть моё движение к заветной цели - добиться успеха в жизни посредством служения Родине головой - применением языка и правоприменением, - началось! Да-а, сложный год меня ожидает, или, даже, года-и выпить бы за них, мои грядущие года, чтоб легче мне они дались - да нéчего.., да нé с кем..."
  Для полноты картины интерьера моей комнаты укажу вот что. Разборный шкаф после переезда я не собирал(типа: зачем?, если я не собираюсь жить в этой комнате, а намерен её как можно скорее продавать после прописки/после проклятых затянутых голодных новогодних каникул), доски от шкафа стояли в углу комнаты, и множество картонных коробок стояло в комнате, многие из которых после переезда так и не вскрывались, и не распаковывались. И поэтому секретер и сервант стояли на половину пустыми, на половину заполненными теми вещами, которые мне всё-таки пришлось достать из коробок. Но порядком размещение мной вещей по полкам в секретере и серванте назвать я не могу - была только логика, почему я разложил всё так, а не иначе. Постепенно разложил, доставая вещи из коробок по мере необходимости. И комната на вид стала походить скорее на складское помещение, чем на жилое. Но я знал, что её интерьер мне всё же придётся привести в порядок, чтобы она выглядела уютной в глазах потенциальных её покупателей у меня во время её смотрин. Но сейчас, в холодно-голодном состоянии мне не хватало душевных сил проделать это. Обстановку в комнате часто дополнял табачный дым, ведь в этой коммунальной квартире не принято было где-либо курить кроме как у себя в комнате, и не на холодную же лестницу мне постоянно выходить!, и мне, берегущему в моей комнате тепло, каждый его градус по Цельсию, не было желания лишний раз выстужать её открытием форточки. Так что прокуренность моей комнаты также была её яркой характеристикой - специфический запах укоренился в комнате. И об освещении. Повешенную люстру я практически не включал, а довольствовался светом торшера с красным абажуром (этот немецкий торшер был первой покупкой моих родителей после их свадьбы), и его свет выхватывал из мрака комнаты лишь малую её часть в её центре - в районе телевизора, за которым чуть наискось на освещённом островке обоев я приколол булавками репродукцию картины, состоящую из двух раздельных половинок разворота журнала, с изображением Наполеона-триумфатора на белом коне - пусть висит и оживляет, ободряет и предостерегает...
  Как только я получил новый паспорт 12 января, так сразу же устроился на работу. Быть привередливым в её выборе мне тогда было нельзя нисколько, так что работа гардеробщиком в ресторане не далеко от моего дома на Мещанской-Гражданской, где моему ослабленному встречей Нового года и получением нового паспорта организму надорваться было нельзя, и были чаевые, то есть деньги сразу, а не в день зарплаты, и кормёжка дважды за 12-часовую рабочую смену, - так что такая работа меня устраивала. На тот момент и на какую-то ближайшую перспективу. И ведь радовался же я своему устройству на эту работу со смехотворной зарплатой. И на радостях я энергично так, быстренько, наконец-то навёл порядок в своей комнате, что не стыдно было б и людей принять. Да только некого... Но радоваться мне пришлось недолго. В конце третьей моей рабочей смены ресторанное начальство мне объявило, что я их больше не устраиваю и мне больше не следует выходить гардеробить у них. А о причине отказа мне в работе я догадался: в последний день моего гардеробства в ресторан заявился какой-то старик-пенсионер, и, видно, его персона для ресторанного начальства оказалась привлекательней моей - надёжней, что он останется у них надолго.
  
  Через пару дней после увольнения из ресторана после телефонного звонка меня на Гражданской-Мещанской навещает отец со своей новой женой Татьяной Ивановной, которую я в Книге уже упоминал. Стало быть, здорово, что я успел-таки навести порядок у себя в комнате. Причину визита ко мне отца я понял - простое любопытство: какая такая досталась мне комната после размена Кристины? Попили чаю. С чем-то к чаю, что они принесли. В разговоре за чаем всплыло, что я до сих пор не сделал себе ключа от входной двери своей коммуналки, а пользовался ключом не живущего в ней соседа (кроме старушки-пенсионерки и студентки Ка-ти была ещё и у него комната в этой квартире). На следующий день мы с отцом встретились на Сенной, и рядом с ней заказали за 80 рублей выточить новый ключ для меня. Я мог только гадать, почему при встрече накануне отец не дал мне сто рублей или чуть больше (с запасом): боялся неодобрения своей чуткости-щедрости Татьяной Ивановной?, не было ста рублей? Или не доверял мне - даже ста рублей не мог доверить, подозревая во мне мота, типа: не пропью, так проем с голодухи данную мне в руки наличность для строго определённой цели? А это ещё что? Уже прощаясь со мной на Сенной, отец протягивает мне маленький свёрток среднего размера между размерами кусков туалетного и хозяйственного мыла со словами:
  - На, поешь сала... Ну, всё - разбежались.
  И мы расстались. Не сходя с места я разворачиваю отцовский гостинец и гляжу на мелко нарезанное сало. Теперь всё ясно. Про сто рублей на ключ... А ведь сало-это такой продукт, которому не находилось места на обеденном столе у нас дома, пока мы жили с отцом вместе, да и без него. Никогда! Положив дольку сала за щёку я поспешил к себе домой - тут совсем недалёко от Сенной. И поэтому мне удалось донести остальные кусочки сала до дома. Право, никогда не мерил проходимые мной пешком расстояния кусочками сала, а только выкуренными сигаретами или "Беломором"... И устроил я дома пир - сало с хлебом и сладким-сладким чаем. Вот ем-пью и думаю, что ведь это отец якобы "для себя на работу" взял из дома нарезанного сала, столько, наверное, взял, сколько мог, не вызывая недовольства Татьяны Ивановны (отец продолжал жить у неё, а не в доставшейся ему по размену Кристины комнате), сам оставшись сегодня без подкрепления этим салом в обеденный перерыв...
  
  
  А через несколько дней мне на Мещанскую-Гражданскую звонит мама и сообщает, что мой отец с инфарктом попал в больницу, так что неизвестно, выживет ли он или нет. Вот он оказался каким грустным повод для телефонного звонка матери мне... Поговорив с мамой я не сдержал вдруг набежавшую слезу, появление которой меня обрадовало на удивление мне самому: значит, в глубине моей души ещё есть тёплое место для отца, такого, какой он есть. Ах, как хочется говорить, что мой отец есть!, а небыл. Эх, папа, неужели я уже не успею пожить в нормальных семейных отношениях с тобой?! Неужели мне не суждено видеть твоих, восхищённых моими грядущими достижениями в жизни, глаз? Не суждено видеть твоей, отцовской, гордости за меня, твоего сына, с которым ты так много носился когда-то?.. Досада - вот как можно наименовать распаляющее мою печаль чувство...
  Через несколько дней терзающей меня неопределённости мне звонит мама или, может даже, Татьяна Ивановна, и сообщает, что пришедший в сознание отец часто вспоминает обо мне в разговорах с сидящей с ним в больнице Татьяной Ивановной и хочет меня непременно видеть. Зачем? - Я мог только гадать. По телефону меня просили, чтобы я в больнице в разговоре с отцом избегал тем, способных его взволновать, так как ему, только пришедшему в себя после инфаркта, волноваться противопоказано. Эта просьба меня смутила, ибо я не имел опыта разговорного общения с таким ограничительным условием - не волновать своими словами собеседника; и как можно заранее знать, что его взволнует, а что нет?, и, по-моему, лучше уж и не начинать разговор вообще ни на какую тему с человеком, которого следует бояться волновать.
  Я навестил отца в больнице. Как же сильно он изменился за такой короткий срок с момента нашей встречи с ним на Сенной! Перемены в отце были не только на взгляд: он сильно исхудал, и мимика на его лице была неестественной, и глаза его теперь.., но и на слух: слушать его было так же больно, как и смотреть на него. В общем, видно-слышно было, что он сильно ослаб в борьбе со смертью, напавшей на него способом инфаркта, и до сих пор по нему не было ясно, победит ли он смерть. Разговор с отцом получился не очень. Я боялся начинать говорить о чём бы то ни было, боясь взволновать отца, и поэтому отец сам начинал говорить то о том, то о сём, но обо всём поверхностно, не углубляясь в темы, а перескакивая с одной на другую - видно, он сам осознавал опасность для своего сердца серьёзного разговора, я же против избранного отцом изменения темы не шёл. Такой способ общения с отцом меня не утомлял, так как я утешался возможностью облегчить страдания отца путём рассеивания хоть какого-то числа мрачных и тревожных мыслей в его голове и предотвращения появления новых таких мыслей в будущем. Сознание того, что возможно я вижу отца в последний раз, также держало меня у его постели. Я, естественно, оставлял отца в неведении своего плана дальнейших действий: о продаже своей комнаты и отъезде на учёбу в Германию - молчóк. А из сказанного отцом главным и единственным, что отложилось у меня в памяти, был длинный (по сравнению с другими затронутыми отцом темами) рассказ о том, как живёт на Набережной его сестра, а моя тётя, Надина со своим многочисленным семейством. А ведь я не ощущал никакой родственной связи с жильцами дома на Набережной, не имея с ними никаких отношений-так исторически сложилось.
  - Так вот, Алёша! Вы с Полиной и мамой живёте, не контáча с тётей Надиной. Это неправильно. Она ведь есть... Она поможет. Хотя бы тем, что всегда накормит - она сможет... ты же Павлов!...
  Произнесённое отцом было воспринято мной как его своего рода завещание. Отмечу, что про своё голодное существование я отцу не напоминал: он сам догадался об этом - на основании моего ответа ему, что я до сих пор не работаю, да, наверное, по тому, как я выгляжу.
  После моего разговора с отцом в больнице я не спешил наведываться на Набережную. Но спустя несколько дней мне позвонила сама тётя Надина, выразив желание посмотреть на моё жильё, ведь теперь мы стали жить с ней совсем рядом как никак, стало быть, и для удовлетворения любопытства ей, домохозяйствующей, не потребуется много времени. Я был рад принять её у себя. И поэтому сказал, что она может прийти ко мне, когда ей будет угодно. Договорились на завтра. И зашла она ко мне домой следующим вечером со своим внуком Никитой, забранным ею из детского сада, то есть между делом и почти что по пути на Набережную (внук у тёти Надины от её дочери Насти, живущей с мужем Максимом и Никитой также на Набережной; также там проживали сын от второго мужа тёти Надины, студент Горного института Тимофей Владимиров, и его отец Михаил Владимиров, последний - в состоянии развода с тётей Надиной и на птичьих правах в квартире на Набережной). Тёти Надинин визит ко мне был краткий - даже чаю не попили,-но продуктивный: тётя Надина задавала конкретные вопросы по теме "Как ты живёшь?", отвечать на которые мне было порой неприятно. И по причине невозможности давать краткие ответы, и неприятности доказывания, "что я не верблюд", то есть что я не лентяй, не тунеядец, не алкоголик, не наркоман, что вообще я нормальный, просто так всё вокруг сложилось, что мне одному не выбраться из того затруднительного положения, в которое я попал... Но гордость мне не позволяла о чём-либо просить тётю Надину, ведь она казалась мне чужой (несмотря на замечание отца об обратном), да к тому же была пенсионеркой, то есть малоимущей-как такую чужую малоимущую о чём-либо просить?.. Но утверждение отца о способности тёти Надины накормить меня много раз, хоть каждый день - до постановки меня на ноги, то есть до отпадения надобности в её кормёжке, уже нáчало оправдывться ею самой: она пригласила меня завтра же отобедать у неё на Набережной, а сейчас:
  - На тебе, - она протягивает мне 60 рублей десятками (сколько было). - Проводи меня с внуком по твоей лестнице вниз, - ну и лестница у тебя! И заодно купи себе чего-нибудь поесть.
  Протянутые деньги я взял без самоуничижительных мыслей и раздумий: брать - не брать, и вслух не припирался против их дачи. А в середине следующего дня, когда тётя Надина была на Набережной одна, я был у неё. И был я накормлен большим числом вкусных блюд - прям как в ресторане. И во время моей еды тётя Надина меня расспросами не досаждала. А рассказывала, как живёт она. А жила она в заботах о доме и домочадцах на Набережной, которым по собственному её уверению она была рада отдать свою душу при исполнении хлопотных функций домохозяйки. Я ел и слушал её рассказ, в котором, признаюсь моему читателю, я уловил и её гордость за свою семью. "Да уж, - подумал я, направляя очередную ложку супа в рот, - конечно, по сравнению с моей родительской семьёй (мои папа-мама да я с Полиной)легко чувствовать, что жизнь удалась", но дискуссии с тётей Надиной я предпочёл её обед. Ох, как давно я не ел приготовленного первоклассной домохозяйкой обеда! И чтоб усилить положительный эффект от насыщения им, тётя Надина добавляет:
  - Ешь-ешь, не торопись, Алёша. И завтра обязательно приходи обедать. В это же время - мне удобно. И не стесняйся.
  После сытного обеда по предложению тёти Надины я с удовольствием принял душ, такой горячий (как же я соскучился по прогреву всем телом воздействием горячей воды на него!)! А ведь я помнил, как обустраивал душ в этой квартире на Набережной мой отец. В середине 70-х. в тогда ещё коммунальной квартире. А тётя Надина тогда не жила там: была-работала на Севере - в городе Апатиты Мурманской области, и сохраняла ленинградскую прописку на Набережной по броне. Отец, тогда называемый мной папой, взял меня, тогда ещё дошкольника, в тот раз на Набережную, и я помню, как на кухне в углу сначала разбиралась по кирпичикам большая печь, выложенная там с постройки дома, выдалбливался пол под её основанием для установления его уровня в этом углу ниже, чем везде на кухне, сколачивались и устанавливались доски - ограждение угла для душа с выделенным предбанником для раздевания-одевания, вход в который с кухни притворяла лакированная дверь от ждановского шкафа светлого дерева. Хорошо помню себя на кухне, наблюдающего за обустройством душевой, как, впрочем, и предшествующий банный период, когда я с бабушкой Тоней или тётей Милой ходили в баню на Фонарный переулок, ведь я в дошкольный период частенько зависал на выходные на Набережной... Теперь "Набережная" уже не та - сменилась хозяйка: место бабушки Тони заняла тётя Надина. И все прочие обитатели "Набережной" уже не те, другие. Что естественно. Но об этом с сожалением, вспоминая былые времена своих пенат, грустно говорил мне в больнице ослабленный послеинфарктный отец...
  После сытного обеда и душа полагается поспать, что и предложила мне тётя Надина сделать в комнате её сына Тимофея, и я согласился, ведь никуда мне спешить было не надо. После сна последовало ещё чаепитие (пил я один с чем-то к чаю - тётя Надина занималась в квартире своими обычными домашними делами). Когда я почаёвничал всласть, тётя Надина на кухню принесла мне какой-то неновый тёмно-серый пиджак и предложила его примерить. Он оказался почти по мне: на плечах сидел хорошо, и только рукава слегка были коротковаты, но я бы стал его носить, ведь оный лучше никакого - со школы у меня как не было пиджака. А этот, наверное, перестал быть впору тёти Надининому сыну Тимофею, вымахавшему (хотя я его ещё не видел), но не был выброшен на всякий случай. И этот случай настал - с моим приходом на Набережную. Пристроив пиджак тётя Надина предложила мне примерить чёрные несношенные джинсы, оказавшиеся точно по мне. Наверное, мой кузен Тимофей так быстро из них вырос, что не успел их сносить, - также подумал я. А при моём уходе с Набережной под вечер тётя Надина уже в дверях квартиры проявила высшепилотажную заботу обо мне, уже открывающему замок:
  - На, возьми, купи себе покурить, ты же куришь! - сунула она мне в руку как-то заговорщически-украдкой, как будто опасаясь 1) вызвать во мне конфуз от восприятия её доброты и 2) неодобрения со стороны её родственников, стой они рядом и увидь они это-мы же были одни, - сунула так быстро три сложенные десятирублёвые бумажки, что я не успел опомниться (от того), как деньги оказались зажатыми в моём кулаке. Пересчитаю десятки я только на лестнице, расставшись с тётей, когда она закроет за мной дверь, так и не сумев вразумительно возразить ей, что это уже слишком - перебор в проявлении её заботы обо мне (ничего подобного у себя в родительской семье я не знал, и денег на карманные расходы никогда не получал, а мог только будучи посланным в магазин за хлебом-молоком на лишние деньги купить без спросу себе мороженое или ещё что-либо мелкое, дешёвое). Не смог возразить, потому что был в шоке от всего этого своего визита к тёте Надине на набережную - ну настолько всё вышло для меня в высшей степени необычно. Оказывается, вот как могут жить по-другому люди, простые обычные люди! Оказывается: у меня есть тётя - не просто где-то существует, и о которой я только это и знаю, - а есть: есть ощутимо для меня-я это почувствовал уже и своим нутром-желудком, и головой - то есть думаю о ней, именно думаю о ней, и она не может выйти у меня из головы. Значит: она мне родная. Она Павлова. И я Павлов. Вот они и пересеклись наши миры - мир Набережной, Павловых и мой.
  Следующим днём я снова пришёл на Набережную обедать, и спать, и пить чай. А по дороге домой завернул на Сенную, чтобы купить газету с рабочими вакансиями, ибо почувствовал, что уже в силах работать, благо, что тётя Надина выразила готовность поддерживать меня обедами как на период поиска мной работы, так и до первой зарплаты. И ведь благодаря поддержке тёти Надины мне не надо теперь бросаться на первую попавшуюся работу, лишь бы побыстрей начать работать и получить первую зарплату или аванс!, а можно быть поразборчивее. И ведь мне надо найти такую работу, чтобы была возможность заниматься продажей моей комнаты на Гражданской типа возможности отпроситься с работы по делам. И не раз отпроситься, и не через несколько недель в первый раз отпроситься, а, может быть, почти сразу. Да, я осознавал, что удовлетворяющая этому условию моя будущая работа вряд ли будет денежной, но совсем без денег я уже устал быть - не то слово.
  Читая газету объявлений о работе, в которых в основном требуются уже "специалисты" да "профессионалы", я устал выискивать что-либо подходящее для меня, обременённого наложением самим на себя названного условия, это ведь было очень сложно, ведь даже без оного мне, петербуржцу, а значит, с запросами повыше, было бы просто сложно что-либо найти, не имея корочек о своей квалификации по хоть какому профилю работы. Поэтому меня более всего привлекло объявление о чьей-то надобности в переводчиках. Я позвонил. Меня по телефону спросили об образовании, естественно, филологическом. Мне пришлось ответить "нет", но я стал уверять, что я бы справился с переводами немецкого и на немецкий (я был в этом уверен, и мне ничего не оставалось кроме как быть уверенным). Меня спросили о моём адресе электронной почты, чтобы отослать мне тестовые задания для перевода. Я ответил, что пока не обзавёлся компьютером, и работы нет, на которой он бы стоял у меня, и где я мог бы принять их немецкие тестовые тексты (о возможности воспользоваться мне услугами Интернет-кафе в телефонном разговоре, слава Богу, речь не шла). Тогда мне предложили подъехать в офис переводческой фирмы - вот это меня устроило как и возможность в дальнейшем заниматься переводами не только дома, но и в этом офисе, раз у меня дома нет компьютера с Интернетом для работы без лишних посещений офиса фирмы. Съездил, получил на дом две неполные странички немецкого текста. Обложился словарями и справочниками (вот они, мною купленные, и начинают пригождаться мне!). Да, согласен, тексты-тесты действительно хорошо подобраны тестирующей меня переводческой фирмой, в смысле: позволяют справедливо оценить уровень знания мной как немецкого, так и русского языка, но не смотря на всю сложность выполнения перевода они не поставили меня в тупик ни разу. И ведь надо было ещё "причесать" перевод, чтоб складно читался по-русски. Хотя я перевёл всё задание в тот же вечер (после посещения фирмы я ещё заходил пообедать на Набережную), мне было назначено явиться с выполненным переводом через день (вечно я дни теряю!). Отвёз перевод. Сказали: "Ждите", так как принимающий меня в офисе директор фирмы - переводчик-"англичанин" сам по-немецки не понимает ни бельмеса, и ему нужно мой вариант перевода отослать проверяющему-"немцу". Опять теряю дни в ожидании результата теста! Но что поделаешь?! Надо ждать. Жду 2 дня. Приглашают подъехать в офис. Что обнадёживает (ведь если бы я не прошёл тест, то смысла в приглашении не было бы). Вот и пиджачок Тимофеевский пригодится!, - сразу подумал я, - если не сказать, что уже начал пригождаться, ведь я уже один раз его одевал, когда являлся в офис забирать текст-тест для перевода домой. Приезжаю в офис в хорошем настроении, ведь сейчас меня должны взять на работу. Вроде бы. По-моему. В гардеробе, находящемся внизу офисного здания снимаю верхнюю одежду - ту самую парашютную куртку, которую мне выдали на Домостроительном комбинате ещё в конце 98 года, вместе с поддетой под неё другой курткой, финской, купленной ещё мамой в комиссионке, когда я заканчивал 9-ый класс, стало быть, весной 1987 года. ловким таким движением снимаю две куртки сразу, так что рукава финской куртки остаются вдетыми в рукава парашютной, и я не опозорился "суперподкладкой"-суперподдёвкой.
  При встрече с директором переводческой фирмы в офисе он мне говорит:
  - Вы блестяще справились с заданием: так перевести мог только человек со специальным образованием. Поэтому непонятно, зачем Вы первоначально заявили, что у Вас его нет. Для интриги? Вам это удалось, нас заинтриговать. Где Вы учились переводу?
  Мне пришлось подтвердить сказанное по телефону и повторенное при заборе текста-теста на дом известное уже тебе, мой читатель, о моей языковой подготовке и самоподготовке.
  - В таком случае можно только пожалеть, что у Вас на данный момент нет диплома, разрешающего Вам вести самостоятельную переводческую деятельность. Ваши переводы придётся проверять и утверждать нашему переводчику-"немцу".
  - Ну что ж... - сожалеющее вздохнул я, - ...поделаешь?..
  Пауза.
  - А на данный момент у нас нет для Вас задания по немецкому языку.
  - ??? - спросил глазами я директора.
  - Но мы Вас будем иметь в виду, если потребуется помощь. Желаю Вам поскорей обзавестись филологическим дипломом! До свидания.
  Вот так! Надежда заняться приятным, полезным для меня и в то же время оплачиваемым делом рухнула. Ну, ничего: хоть протестировали меня - теперь я имею не только самооценку, но и оценку другими моего уровня языковой подготовки, что придаёт мне уверенности в правильности моего решения поехать учиться в Германию не боясь языкового барьера, а уверенность мне нужна, чтобы не дрожащей рукой подписываться при предстоящей продаже моей комнаты, без тени сомнения. Так что из неудачной попытки устроиться на работу переводчиком мне всё же удалось извлечь что-то очень важное для меня - укрепление моей веры в успех моего учебного плана с Германией, да и просто сама по себе похвала моих языковых способностей была приятна и не была лишней, утверждала мою высокую самооценку. Об этом я думал, пока шёл неприглядными местами от офисного здания, то есть был бизнес-центра, к остановке десятки-троллейбуса. Но вдруг в безлюдном месте я заметил, что за мной увязался бездомный здоровый (по размерам) и, может быть, бешеный пёс, на морде и в движениях которого читалось его намерение на меня на-пасть. Да, его пасть привела меня в состояние покрытия мурашками и усиленного сердцебиения, и только моё знакомство по телевидению и в печати с острой для Петербурга проблемой агрессивного поведения бродячих и не только бродячих собак спасло меня от ошибочных действий - движений и взгляда на этого, возможно, бешеного, пса. Так что своим спасением я обязан поднятой петербургским обществом тревоге, вызванной нападением собак на других людей до меня. Слава Богу, ни я, ни Тимофеевские джинсы на мне не пострадали! Действительно: слава Богу!
  * * * (Звёздочки Љ61)
  А на дворе между тем стоял февраль, напомню я вам. После неудачной попытки устроиться переводчиком я уже больше не рыпался и устроился на работу всё по той же газете на завод по сборке телевизоров имени Козицкого на Васильевском острове (телевизоры "Радуга" - это его продукция). Там была организована ручная сборка экспериментальной модели телевизора, скорее всего, что нового поколения, то есть конвейера для него ещё не было сделано. Увидев в тёплом чистом цеху рядком сидящих женщин разных возрастов в белых халатах, вставляющих вручную маленькие цветные детальки в дырочки на платах и продвигающих эти платы вбок по направляющим полозьям следующей работнице-вставляльщице для докомплектации, я сразу понял, что на такой работе у меня не будет проблем с отпрашиванием с неё, и я справлюсь, то есть не надорвусь, и руководство завода мне только "спасибо" скажет за то, что я согласился поучаствовать в сборке телевизоров нового поколения у них на заводе за маленькую зарплату в виде оклада VVVV (сейчас не помню сколько) рублей. И эта работа официально считается временной (постоянных рабочих с конвейера, где установлена денежная сдельщина, то есть денег выплачивают больше, на сборку нового детища телевизионного завода не заманишь-не переведёшь), и в силу временности этой работы устройство на неё ускорено: упрощено отсутствием прохождения медицинской комиссии, что меня очень устраивало - быстрей начать работать.
  На следующий же день я вышел на работу в футболке, лёгких брюках 1991 года выпуска и белом халате. Микроклимат в цеху оказался таким, что при постоянной сидячей работе мне и в лёгких брюках стало жарко до такой степени, что всё внутри них взопрело. А сидящим рядом со мной женщинам в юбках с хорошей вентиляцией под ними было комфортно пребывание на работе в этом чисто женском предмете одежды (шотландцы в юбках-килтах - исключение). Тут мне вспомнилась передача на радио "Эхо Москвы" на деликатную тему о геморрое, который я рискую вскорости приобрести от сидения целый день в мыле. Поэтому на второй день я пришёл на работу в цех в широких пляжных полосатых секонд-хэндовских шортах, не длинных, так что из-под халата их не было видно. Хорошо хоть, что мои ноги умеренно волосатые, и цвет вóлоса русый, и поэтому выглядели они на мой взгляд не очень отталкивающе. И чтобы хоть как-то облагородить мои нижние конечности, обутые в домашние тапки-шлёпанцы (в цеху все работали в тапках), я лишь одел носки с верхом подлиннее и покрасивее. И чтобы при моём появлении в цехе ни у кого не возникло мысли, что я явился на работу без штанов, я вошёл в цех в распахнутом халате, чтобы все увидели мои шорты. Женщина-мастер, мой непосредственный начальник, спросила меня:
  - Что это такое?
  - Чтобы не заработать геморроя на вашем сидячем производстве. Вы-то, женщины, в поддуваемых юбках здесь сидите. Вот я и решил работать в свободных шортах с вентиляцией снизу, - отвечаю я мастеру, у которой при упоминании геморроя с лица исчезла улыбка, и само оно вдруг как-то покраснело. Как мне показалось. - Или мне увольняться во избежание обретения геморроя? - я специально повторил это слово, заметив какой эффект оно вызывает на лице и, стало быть, в мозгу моей начальницы.
  - Ну ладно, работай так, - ну а что ещё могла мне ответить мастерица на мой аргумент, вогнавший её в краску?
  
  
  Как и на многих других моих скотских работах, где либо не было рабочих столовых, либо они были недоступны мне и другим моим коллегам-работникам низшего ранга из-за дороговизны, на телевизионном заводе временные работницы в обеденный перерыв питались в раздевалке принесёнными из дома бутербродами и ещё чем-либо в банках. Раздевалка была общая для временных рабочих и работниц со значительным преобладанием последних, так что кислятиной от грязных носков и пóтом не пахло. Кстати, и проветриваемых окон в раздевалке было много, и не курили в ней. На второй мой рабочий день во время обеденного перерыва за кружкой чая с бутербродами, приготовленными и данными мне накануне вечером тётей Надиной, когда я заходил после работы на Набережную, я читал "Толковый словарь немецкого языка". Мне нравилось изучать язык таким способом. Это стало у меня своеобразной привычкой - немецкий за чаем - уже давно, и на работе, и дома, поэтому я и пришёл на второй день на работу уже с одной из своих книг по немецкому языку. Ближе к концу обеденного перерыва в раздевалке я остался почти один: кроме меня оставалась новенькая кладовщица, вышедшая сегодня на работу в первый раз. Она, не знающая, что я сам вчера только начал работать на телезаводе, подсела ко мне и спросила:
  - Что это ты такое интересное читаешь во время еды?
  - Толковый словарь немецкого языка.
  - И что?, интересно??
  - Иначе бы не читал, - ответил я. Так завязался диалог, в ходе которого выяснилось, что она тоже когда-то в школе изучала именно этот иностранный язык, но всё забыла, ведь забывать было и не так уж много чего. Я объяснил, что словарь, который сейчас я читаю - на самом деле захватывающая Книга, то есть толковая, то есть смысл в её чтении есть и толк, то есть информация усваивается и откладывается: через смысл (толк) корней слов и облепивших корни словообразовательных элементов, суффиксов и приставок, легко понимаются и запоминаются новые сложные слова. Ольга, так звали новенькую некурящую кладовщицу (поэтому она и задержалась в раздевалке, что не пошла в места для курения; я же сходив-покурив вернулся ещё почитать до конца обеденного перерыва, а не пошёл раньше времени в цех), - Ольга слушала меня внимательно, смотря мне прямо в глаза своими широко открытыми прямо как у куклы глазами. Этим своим взглядом умеющей слушать не перебивая женщины она меня тронула, заставив подумать, что мне и дальше было бы приятно её внимание, выражающее оценку моего ума и прочих моих способностей. Ну, согласитесь, читатели, разве не приятно чувствовать восхищение тобой женщины? Читатели-мужчины, полагаю, согласятся со мной, а читатели-женщины, поверьте, что это мне было приятно как мужчине. В общем, смотря на меня таким взглядом (я не пишу, что он был непрерывным - он был живым, прерывистым, но ласкающим меня своими волнами прилива и отлива) и ничего не хотя от меня, она заставила меня захотеть её. Хотя, возможно, в этом её взгляде было умышленное коварство меня обольстить (может ли быть коварство неумышленным, не знаю). Необходимо отметить, что кроме взгляда на меня Ольга впечатлила меня своими очаровательными формами и мордашкой, не имея которых ей было бы мало одного взгляда на меня - он один меня бы не очаровал, а так мне было на что заглядеться самому...
  По окончании второго рабочего дня, когда я уже на практике понял, что остаюсь работать и дальше, я заехал туда, куда давно собирался, да всё не было то актуальности, то физических сил, то моральных. Теперь время настало. Дело в том, что уже давно, ещё при моём житье в Кристине, мне примелькалось одно объявление в бесплатной рекламной газете, еженедельно засоряющей наш почтовый ящик, об услугах одной фирмы желающим учиться в вузах Германии. Это из номера в номер перепечатываемое объявление было мной сохранено. Возможно, пригодится, - подумал когда-то я, уже имея свой план. И вот настало, по моему мнению, разузнать, в чём конкретно заключаются услуги этой фирмы. Ещё в конце первого дня работы я прямо с телезавода договорился по телефону о встрече. И вот после второго рабочего дня я поднимаюсь на чудо-лифте офисного здания на нужный мне этаж. Современный лифт и евроремонт интерьеров дореволюционного здания на углу Лиговского и Пестеля меня впечатляют. Но не сильно. Офис нужной мне фирмы также был в духе всего здания и свидетельствовал о её процветании, или, точнее, хозяевам фирмы хотелось, чтобы потенциальные клиенты так думали, что дела у фирмы идут хорошо. Так что интерьер меня не удивил: мне показалось, что он таким и должен быть, - и не отпугнул. Пора написать название фирмы, которую я посетил. UCI. Аббревиатура от Unique Chance International, что в переводе означает Уникальный Интернациональный Шанс, как мне пояснила сразу при встрече директор фирмы Наталья Владимировна Якубовская. Странное название получилось при переводе на русский язык: во всех словах сохранились иностранные корни, - подумал я, не пытаясь глубже вдуматься в смысл названия по причине необходимости общаться с Натальей Владимировной, которая рекламировала свою фирму: резоны обращения к её услугам. В диалогах мне трудно восстановить мой разговор с ней, но вот, пожалуйста, что я выяснил (кое-что всего лишь уточнил, потому что уже знал из телевизора и газет). В Германии высшее образование бесплатное. У Германии существует политика по привлечению иностранцев получать образование в ней. Для них оно также бесплатное, причём для них зарезервировано определённое количество учебных мест чуть ли не во всех немецких вузах. Главным условием является знание немецкого языка хоть на каком-то уровне. Твой немецкий язык по приезде на учёбу в Германию тебе подтянут до уровня понимания лекций на немецком языке, то есть первый семестр у тебя будет только один учебный предмет - Deutsch. Для того, чтобы попасть на учёбу в немецкий вуз, необходимо иметь суммарно 13 лет образования (каково немецкое среднее образование), так что мне зачтутся годы моей учёбы в университете к оконченной мной десятилетней средней школе. В немецком вузе у каждого студента свой собственный учебный план (индивидуально выбранные дисциплины для изучения, их число и время изучения), и нет единого времени начала занятий: можно начинать учиться не только осенью, но и весной. И естественно, что подача заявлений о приёме в вузы Германии и начало учёбы в них разнесены во времени как и в вузах России. Но в Германии нет вступительных экзаменов при поступлении в вузы. Главное - успеть подать заявление, пока есть свободные учебные места в данном вузе. То есть немцы презюмируют серьёзность намерений учиться подающих заявления о приёме, а не справляющиеся с учёбой отсеиваются по ходу её. Высшее образование в Германии бесплатное, но по общему правилу студентам никаких стипендий не платят, поэтому будущему студенту необходимо позаботиться об источниках своего существования на период обучения в немецком вузе. Немцами подсчитано, что иностранный студент в период учёбы в Германии в состоянии прожить на 600 евро в месяц, и поэтому немецкие консульства для получения студенческой визы в Германию требуют предъявления доказательств наличия у потенциального студента-иностранца средств на счету в банке хотя бы на один год студенческой жизни по 600-евровому минимуму, то есть наличия 7.200 евро. Но я могу быть спокоен, - заверила меня директриса UCI, - если я знаю немецкий язык в достаточном объёме для понимания поставленной работодателем задачи по работе, то я без труда смогу найти себе такую работу, на которую немец не пойдёт, а мне, как студенту-иностранцу, она будет своего рода палочкой-выручалочкой. Последнее утверждение директрисы меня, признаюсь, удивило, так как я до этого думал, что студентам-иностранцам подрабатывать нельзя. Можно даже сказать, что сообщение о реальной возможности мне найти подработку в Германии как студенту-иностранцу, которых берут на работу с радостью многие немецкие работодатели, меня приятно удивило, и, стало быть, обрадовало. После пересказанного выше Наталья Владимировна рассказала, в чём заключается услуга её фирмы. Фирма UCI избавляет меня от необходимости пребывания в Германии в период подачи моего заявления о приёме в выбранный мной вуз путём исполнения этого действия человеком фирмы, который подаст мои документы в немецкий вуз согласно заполненным в анкете моим пожеланиям о моей будущей специальности. То есть я сэкономлю на ставшей ненужной деловой поездке в Германию с целью подачи заявления о приёме в немецкий вуз, и ведь это не только транспортные расходы, но и расходы на житьё-бытьё. А заплатив (внимание, читатель!) тысячу евро фирме UCI я буду избавлен не только от этих расходов, но и от проблемы первых дней своего пребывания на немецкой земле: меня встретят по моём приезде туда и предоставят ночлег - вот за этот сервис вкупе с использованием рук-ног человека фирмы, стало быть, её агента, подавшего вовремя моё заявление о приёме в нужный мне вуз (можно указать и область, и даже город его расположения), - фирма берёт по одной тысяче евро с каждого обратившегося к её услугам. Заодно фирма сама переведёт на немецкий язык (в смысле: организует официальный перевод и его оплату) предоставленные мной ей для подачи в немецкий вуз мои школьный аттестат и академическую справку из университета, подтверждающие наличие у меня суммарно 13 лет учёбы. Я обмолвился директрисе Н. В. Якубовской, что интересуюсь подробностями предоставляемых её фирмой услуг на будущее: что на данный момент у меня нет ни тысячи евро на оплату услуг фирмы, ни 7.200 евро на счету для предъявления их немецкому консульству, но планирую в скором времени обзавестись подобными суммами денег. В ответ на моё признание об отсутствии сейчас у меня денег Наталья Владимировна понизив голос заговорщически сообщила, предварительно повращав по сторонам глазами в очках, как будто опасаясь подслушивания:
  - Если у Вас не будет именно восьми тысяч двухсот евро - это не беда: главное - Ваше желание поехать учиться в Германию. Если Вы обратитесь за услугами в фирму UCI, заключив с ней договор, то сможете уехать и с мéньшими деньгами, а там Вы заработаете сами - Вы же говорите, что владеете немецким языком...
  Конечно, это было громко сказано, что я владею немецким языком, но я слушал Якубовскую молча затаив дыхание с широко раскрытыми глазами от интереса к затронутой финансово-экономической теме решения проблемы недостатка у меня так нужных мне денег. Я даже рот открыл, то ли от удивления тем, что я слышу, то ли от желания перебить директрису вопросом или словами типа "не может быть!". А она всё вещала:
  - После заключения договора с моей фирмой мы поможем Вам с получением справки из банка о наличии у Вас требуемой немецким консульством суммы денег: Вы возьмёте настоящую справку в банке на ту сумму, которую полóжите в банк, а мы в этой справке сумму-то подправим в сторону увеличения, и немцам в консульстве, проверяющим представленные Вами в консульство Ваши документы, и в голову не придёт, что Ваше серьёзное намерение учиться в их стране - скажем так - настолько серьёзно, что Вы готовы пересечь границу с деньгами в количестве меньше требуемого консульством минимума в 7.200 евро.
  Я был поражён откровением Якубовской. Она же не унималась откровенничать:
  - Более того, признаюсь, что, даже если бы у Вас не было академической справки из университета, я бы Вас всё равно отправила на учёбу в Германию: мы бы сделали для Вас диплом об окончании какого-нибудь нашего городского вуза - немцы не стали бы дотошно докапываться, настоящий он или нет: они ведь, эти немцы, сами Вас ждут на учёбу к ним - это их политика - замыкать мир на Германию, конкуренция американскому влиянию на мир, так сказать!..
  После подобных откровений Якубовской я ей признался также в свою очередь откровенно - а чего стесняться? - что я гол как сокóл!, но я намерен продать свою жилплощадь, комнату, с целью организовать себе поездку на учёбу в Германию на вырученные от продажи комнаты деньги. Эти подробности о себе я рассказал Н. В. Якубовской для объяснения причин, по которым я не смогу обратиться в фирму для заключения с ней договора в ближайшие дни, если надумаю это сделать: мне нужно будет сначала избавиться от комнаты и обзавестись деньгами. В завершение нашей встречи Н. В. Якубовская сообщила, что если я весной продаю комнату, то летом её фирма успевает помочь мне подать документы в какой-либо немецкий вуз, и осенью я могу уже начать учиться в Германии. Такая перспектива меня очень обрадовала. Естественно. И окрылила, ведь скоро у меня всё будет хорошо, так хорошо, как я хочу. Как давно задумал и давно хочу.
  
  
  Возбудив во мне сексуальные фантазии на счёт неё, Ольга заставила меня подумать и о вероятности их воплощения. Сам себе я ответил: "Да, это реально", и далее стал вести себя на работе так, чтобы продолжать вызывать у неё внимание ко мне и интерес. На работе - это почти полностью означает в обеденный перерыв в раздевалке, так как больше нам с кладовщицей Ольгой ни по производственной необходимости, ни просто так пересечься было негде. После недели совместного пребывания в раздевалке на работе в обеденные перерывы, к концу которых мы неизменно оставались в ней одни, я влюбился в Ольгу - вот что смог я себе позволить как свободный человек, уверенной поступью идущий к своему счастью. Да, да, близость времени, когда я окажусь с деньгами, этим мощным средством воздействия на мир, воздействия в моих интересах, преобразила мой взгляд на мир: заставила меня почувствовать себя свободным уже сейчас. Ибо ежевечерние обеды у тёти Надины на Набережной после работы продолжали меня поддерживать и бодрить-веселить. В пятницу 28 февраля после недели "совместной" работы (совместных обеденных перерывов) в конце рабочего дня я догоняю Ольгу, уже спускающуюся одетой по лестнице на выход с завода, и предлагаю на выходных сходить в Эрмитаж. Она соглашается, вернее, говорит, что не против и стоит подумать, и мы обмениваемся домашними телефонами для уточнения времени свидания-похода в Эрмитаж завтра или послезавтра. Откуда же у меня деньги на билеты в Эрмитаж? А не нужны мне были деньги, так как я одно время работал в охране этого музея, и теперь меня пускали туда бесплатно, одного или с кем-либо, например, с Улей, - теперь пустят и с Олей, главное - знать, что сказать на контроле билетов, например, приветливо улыбаясь контролёрше сказать: "Я у Вас в музее раньше работал в охране, и теперь иду по старой памяти к Виктории Николаевне Авиловой". Это я назвал одну из старушек-смотрителей в залах: дружелюбная такая, общительная женщина, царство ей небесное (умерла она теперь уже)! На этом свидании-походе в Эрмитаж никаких других денежных трат мной предусмотрено и произведено не было. По причине отсутствия у меня денег (но не отказываться же из-за этого от свидания!). Что было понято Ольгой правильно - работали ведь вместе, и вместе сидели без денег до первой зарплаты. Но в общем свидание-поход удались. Мне было чем блеснуть перед Ольгой в музее, который я хорошо знал. Мне удалось заинтересовать её своими знаниями по музею, но я старался не переборщить с выдаваемой мной информацией, и можно сказать, что мы просто совершили лёгкую прогулку среди колонн, скульптур и картин музея. Если по дороге туда мы с Невского проспекта попали на Дворцовую площадь через арку Главного штаба, то на обратном пути на Невский я открыл для Ольги дворы Капеллы, которыми ходят-пользуются для среза угла истинные петербуржцы. Она как бывшая лимитчица, прожившая в Петербурге 20 лет, об их существовании не знала, так что они привели её в восторг не меньший, чем девушка, ужаленная скорпионом (есть в Эрмитаже такая чудесная скульптура, мимо которой благодаря мне мы сегодня не прошли).
  За неделю работы с Ольгой на телезаводе и на свидании с ней я узнал следующее. Ольга не замужем. Растит одна сына, которому сейчас 13 лет. Сама она с Вологодчины. После средней школы окончила техникум и приехала работать в Ленинград, но не по профилю корректора печати, на кого училась, а секретаршей, благо, внешность позволяла, в троллейбусный парк, от которого за выслугу лет получила скромную однокомнатную квартирку в начале проспекта Косыгина на расстоянии всего одной трамвайной остановки от почти достроенного к 300-летию Петербурга Ладожского вокзала или в 26 минутах ходьбы пешком от него и метро "Ладожская".
  Что ждёт Ольгу в будущем? Прозябание на паршивых работах из-за отсутствия серьёзного образования да сидение дома до конца своих дней в маленькой квартирке с сыном без денег. ? !!! Ведь откуда им взяться у неё, деньгам-то? В нужном для счастливой жизни количестве. - Об этом я думал, провожая как и положено кавалеру Ольгу домой. И ещё раз подумал о её возрасте. Она не скрывала его от меня. Ей 39. мне 31. Почти 32, - поправляю я сам себя, стараясь быть старше рядом с ней. Ну и что? И вот мы едем эту одну единственную остановку на трамвае. Стóя в полном трамвае. И вот мы едем, и я вдруг предлагаю ей, уже знающей из моих рассказов о моих планах, следующее:
  - Поедем со мной! В Германию. Вместе учиться. Я заплачу. И за себя, и за тебя. Ведь кто ты здесь? И что ты здесь? Неужто тебя устраивает твоя жизнь здесь сейчас? Поехали! Выучимся там!
  - Да ты что, Алёша! Нет. Зачем я тебе, старая? - принялась отнéкиваться Ольга, разубеждать меня. - Ты едь один. Выучишься и найдёшь получше меня - молодую.
  - Зачем мне потом? Зачем ждать? Когда ты здесь пропадаешь!..
  Вот такой короткий разговор успел состояться за время нашей поездки до первой остановки трамвая. Проводив до двери в квартиру я заходить не стал - было как-то неуместно. Пока. Но в следующий раз уже войду. Когда приду на 8 марта с цветами. Розами (слава Богу, к этому дню на заводе выдали зарплату, такую нужную всем к празднику! А как мне были нужны деньги! На цветы. И я их получил - заработал). Но прежде чем я опишу, как я покупал эти розы, объясню свой душевный порыв в трамвае.
  Мне хотелось любви. Давно по ней соскучился. Теперь же, когда у меня наметились радужные перспективы, ну как было не влюбиться?! Я хотел быть любимым. А значит и нужным. Я чувствовал, что смогу быть нужным Ольге. И мне она была нужна. Как женщина. Ведь я уже был давно в том возрасте, когда без женщины мужчине просто нельзя. Я имею в виду не только такую важную составляющую полноценной жизни человека как секс, но и духовную составляющую, и резон, что мне легче будет учиться в Германии, если под боком будет женщина, по причине отсутствия надобности бегать за юбками также имел место быть. Да, в Германии я буду учиться и работать, а Ольга учиться и вести домашнее хозяйство. А за Ольгиным сыном присмотрит вызванная из вологодской деревни её мать. Так я решил, что будет хорошо. Всем. Сейчас и в будущем. И такому моему решению способствовала готовность директрисы UCI Якубовской Н. В. подделать банковские справки о наличии больших денег на счету всем, кто решит воспользоваться услугами её фирмы, то есть заплатит всего лишь по одной тысяче евро с носа. А ведь мне это не такая уж и большая потеря в деньгах - заплатить и за Ольгу, ведь продав весной свою комнату я до осени должен буду где-то снимать жильё (как минимум по сто долларов в месяц), а так, уговорив Ольгу поехать со мной за компанию, я до осени смогу жить у неё - подумаешь, заплатив за Ольгу тысячу евро Якубовской, переплата будет всего в несколько сот долларов или евро (не забыть ещё про поддельный диплом для Ольги долларов за триста), зато я обрету верную "боевую" подругу, которая пройдёт со мной огонь совместной закалки учёбой в Германии, преданную и благодарную за то, что я её вытащу с низа социальной иерархии наверх. А любовь? Вне всякого для меня сомнения, она, уже зародившись во мне из чувства сострадания к Ольге, только разгорится и будет полыхать ярким пламенем. Да, так получается, что я хотел купить любовь за деньги (деньги-деньги-дребеденьги!), но это меня не смущало: мне хотелось любить и быть любимым, быть счастливым теперь, а не только потом, и теперь для меня означало - с Ольгой. Таким образом Ольга, вдохновив меня на любовь к ней, подкорректировала мой гештальт (психологический термин) относительно моей поездки с целью учиться в Германию: теперь это будет не моя, а наша совместная поездка - так я хочу. Теперь хочу. И жениться на Ольге тоже хочу. Уже хочу. Но пока что, понимаю, рано. У нас это сможет получиться только в период обучения в Германии, когда Ольга убедится, что счастье наступает, или после учёбы - время покажет.
  
  Накануне Международного женского дня погода в Петербурге стояла слегка морозная, что заставило меня задуматься, как бы не заморозить цветы при доставке их из цветочного магазина на дом Ольге. Ведь тогда они, естественно, розы, простоят в вазе у неё меньше, чем могли бы. И я решил позаботиться об их сохранности - тепловой защите. Я принёс с Набережной замеченный мной в комнате моего кузена Тимофея тýбус. Тубус - это трубоподобный, то есть вытянутоцилиндрический, футляр для транспортировки и хранения чертежей на больших листах бумаги, скатанных в трубочку, с ручкой посередине длины футляра и с надеваемым одним концом трубы на другой. Я даю такое подробное определение этого предмета, атрибута студента технического вуза, инженера и конструктора, для того, чтобы его смогли представить все: как и те, кто видел этот предмет, но не знал, как он называется, так и никогда его не видавшие. Цвета он был тёмно-коричневого, с тиснёным на клеёнчатой основе рисунком. Представили? Вот и прекрасно! Днём 8 Марта я решил купить цветы на своей станции метро - на Сенной площади, благо, цветов на ней продавалось всегда много: и в салонах цветов, и в будках из стекла с подогревом в холода от зажжённых свечей внутри. Мне нужны были такие розы, такие розы, ну, самые растакие: чтобы придраться у них нельзя было ни к чему. Я такие нашёл. Довольно быстро в стильном торговом павильоне, какие стоят на Сенной площади по кругу. Если бы я собирался сразу ехать к Ольге - тогда, возможно, мне и не пришла бы в голову идея доставить ей цветы в тубусе, но меня она ждала под вечер типа на романтический ужин, а покупать цветы вечером я не стал рисковать: а вдруг все хорошие цветы раскупят до меня? А раз мне понадобится сначала нести цветы с Сенной к себе домой, то я и решил проявить такую заботу о них как помещение их в тубус. Этим своим поступком я решил продемонстрировать Ольге нежность, с которой я хочу относиться к ней как к цветам, и желание заботиться о ней. А ещё я взял из дома при походе в цветочный магазин катушку широкой прозрачной липкой ленты (скотч), ножик для резки скочá и стирательную резинку. И вот наступает момент упаковки купленных мной трёх нежных замечательных красных роз в тубус. Продавщица предлагает мне завернуть их в целлофан, на что я предлагаю ей помочь мне аккуратно засунуть их в тубус со смещением цветов относительно друг друга (тубус ведь узкий, и без смещения цветы бы помялись). Продавщица любезно соглашается помочь мне: она держит горизонтально цветы, зажав их так, чтобы они не смещались относительно друг друга, а я надеваю на стебли длинный конец тубуса. Теперь я приставляю сбоку к цветам другой конец тубуса - колпак, надеваемый на длинную часть с цветами, и отмечаю ручкой, на сколько следует его задвинуть, чтобы не переборщить, не смять розы внутри тубуса. На отмеченное место на длинной части тубуса с цветами я накладываю стирательную резинку и приматываю её скочом к этой длинной части тубуса. Получился своеобразный фиксатор, до которого можно надвинуть вторую часть футляра, что я и делаю. В момент зачехления колпаком, когда продавщице становится понятно назначение примотанной скочом стирательной резинки, нам с ней уже весело от удачного воплощения моего замысла. Закончив возиться с цветами и тубусом я благодарю продавщицу за хорошие цветы и оказанную помощь, на что она мне отвечает:
  - Заходите ещё. Всегда будем рады Вам помочь лучшими цветами. За Ваше трогательное отношение к цветам и к женщине, которой они предназначены, Вам в нашем магазине теперь всегда будет скидка. Я обещаю. Успешного праздника Вам и даме Вашего сердца!..
  Когда я летел к Ольге на крыльях любви в метро с тубусом, то где-то в переходе меня застала нежная мелодия, играемая на скрипке. Я бросился бежать на звук музыки к девочке-скрипачке, пока не закончилась именно эта мелодия, ведь это же была Chi Mai, окутавшая когда-то Варшаву на целых два дня моего пребывания в Польше. Вспомнив своё тогдашнее безденежье я высыпал в футляр от скрипки всю свою мелочь, не считая, и, наверное, набралось её рублей на пятнадцать-двадцать.
  Естественно, что вручение мной цветов, вдруг вынутых из тубуса, было встречено Ольгой радостно-весело и тепло: мне был подарен поцелуй в щёку. Дальнейшие события вечера 8 Марта я описывать не буду, отмечу лишь, что я остался ночевать с Ольгой...
  Попробовав Ольгу на вкус, я ещё больше убедился, что её нужно спасать. От чего? Хотя бы от преждевременной старости, так как я понимал, что безденежье не способствует цветению, а способствует преждевременному увяданию женщины. Да и Ольгины жилищные условия требовали улучшения. Что это у неё за квартира такая? Странная: вторая комната одновременно является кухней. В ней нет раковины с водопроводным краном и большой плиты, а есть маленькая электроплитка на две конфорки - готовь как хочешь. И холодильник, и диван-всё здесь. Как мне объяснила Ольга, её дом - бывшее общежитие, в котором для приготовления еды предусмотрено общее на этаж помещение. Слава Богу, хоть туалет с ванной есть свои у Ольги-в своих апартаментах. Да, надо вытаскивать Ольгу из этого архитектурного шедевра. Путём честного труда с достойной зарплатой. И чтоб иметь возможность так трудиться и заработать на новую хорошую квартиру, для чего точно: надо ехать учиться нам обоим, - ещё более убеждённо думал я после ночи с Ольгой у неё дома.
  
  
  После 8 Марта я посетил агентство недвижимости. 9.200 долларов - это красная цена за мою комнату. Я собирался её продать за те же деньги, что и покупал. Агент после осмотра моей комнаты согласился с разумностью этой цены на неё. Мной был заключён с агентством договор о продвижении моей комнаты на рынке недвижимости, проще говоря, агентство будет подыскивать покупателей на мою комнату, приводить их ко мне. Причём агентство утверждает, что при разумно запрошенной мной цене за неё поиск покупателя будет недолгим, что мне было приятно слышать: значит, я не ошибся, остановив свой выбор именно на этой комнате, значит, сырость и холодность комнаты при её кратковременном осмотре не заметны. И отсутствие мороза за окном в это время также мне на руку: плюс за окном мне в плюс. А вот Ольгой, интереса ради пришедшей ко мне в гости, минусы моей комнаты были подмечены верно. Она так и сказала:
  - Как ты здесь живёшь? Здесь же жить невозможно!
  - Так я не собирался и не собираюсь. Я же тебе объяснял, - ответил я, хотя в душе мне было досадно, что меня провели прежний хозяин комнаты Паша и агентство недвижимости, может, не сознательно, но провели. И так что очень здорово, что у меня есть план действий на будущее, и мне не придётся зябнуть и чахнуть в этой комнате всю жизнь. Но у меня создавалось ощущение, что кондиции в моей комнате выживали меня из неё, не оставляя мне возможности поступить в своей жизни иначе, чем я решил. И это меня дополнительно оправдывало, что я иначе не смогу поступить, чем я решил.
  Весь март я жил у себя дома, иногда показывая свою комнату потенциальным её покупателям. В это время обнаружилось, что я не могу свободно разговаривать и откровенничать по вечерам с Ольгой по телефону, стоящему в коридоре моей коммунальной квартиры - вечно я скован подозрением, что меня подслушивают соседи, эти студентка Ка-тя и бабушка-пенсионерка, я скован и не могу откровенно говорить Ольге то, что хотел бы сказать. Вот в чём ужас коммунальщины! А ещё эта запутанная ситуация с неработающим водогреем в ванной комнате, который надо чинить, но Ка-тя не хочет пока этого делать, чтобы не повышать привлекательность этой квартиры для моих покупателей. Она-то мечтает сама со временем прибрать полностью эту квартиру к своим рукам; а мыться - сама она ходит мыться в другую коммунальную квартиру на этой же Гражданской улице, где находится принадлежащая ей вторая комната, которую, кстати, она мне предлагала осмотреть, но я отказался поменять на неё свою, как бы этого ни хотела Ка-тя, и чем она была не довольна. Так что, Ка-тя - врéдина: и сама сейчас не покупает у меня комнату, и ремонтировать водогрей не хочет ещё со времён проживания Паши в теперешней моей комнате. И я один этого сделать не могу: и денег на это нет, тем более тянуть ремонт одному не хочется совсем. Лучше скорее избавиться от комнаты. И придётся это делать опять-таки через дарение одного квадратного метра её площади.
  Весь период моего проживания на Гражданской улице я мучился вопросом, куда же мне прописаться, выписавшись в связи с продажей этой своей комнаты, не по объявлению же прописываться! Такие объявления о прописке попадались мне на глаза ото всюду: в газетах, на уличных стендах, столбах, остановках транспорта, стенах домов. Я полагал, что это мой крайний вариант - воспользоваться услугами подобных объявлений: прописанным-то я должен быть где-то, вроде бы и не важно где, ведь я уеду из страны, но по возвращении (а я ведь собирался возвращаться!) прописка может пригодиться на первых порах, пока я не обзаведусь честно заработанным жильём. Родившись (получив даже медаль родившемуся в Ленинграде) и всю жизнь прожив в Ленинграде/Петербурге я, естественно, хотел остаться петербуржцем и в документах, то есть я хотел сохранить петербургскую прописку. Да, выраражение "я - ленинградец/петербуржец" для меня не было пустым звуком. Но за помощью в таком щепетильном деле как петербургская прописка обратиться мне было нé к кому, и я пошёл поделиться своей проблемой с Натальей Владимировной Якубовской, может, она что посоветует?
  - Обращайтесь к услугам фирмы UCI - заключайте договор, ведь мы занимаемся комплексом вопросов отъезжающих за границу, и Ваша проблема не уникальна, - принялась снова агитировать меня директриса UCI, говоря мне от лица фирмы "мы". - Мы имеем выход на милицейские чины, так что сделаем Вам надёжную петербургскую прописку, к которой нельзя будет придраться.
  - Как так? - спросил я.
  - Участковые знают всех одиноких пенсионеров на своих участках. Вот им-то и предложено будет за деньги прописать Вас, а предложение, поступившее от милиционера, будет своего рода гарантией, что Вы не претендуете на проживание по адресу прописки. Это будет участковый объяснять пенсионерам. Стоить Вам такая надёжная прописка будет всего триста долларов.
  Кроме разговора о прописке мы с Якубовской повторили сказанное нами при первой нашей с ней встрече. Я также сообщил о том, как идут мои дела - что я показываю свою комнату потенциальным покупателям, и о моём решении ехать не одному, а с любимой женщиной, которой также следует поучиться в Германии на кого-нибудь, что Якубовская только приветствовала:
  - Правильно, вдвоём легче. И отношение к семейным парам учащихся у окружающих немцев будет другое...
  В общем, если при первой нашей встрече с Якубовской разговор между нами можно назвать шапочным, носящим презентационно-ознакомительный характер, то нынешний можно назвать более конкретным разговором, и именно на возможность через фирму UCI решить мой вопрос с петербургской пропиской я "клюнул" намертво, окончательно решив воспользоваться услугами фирмы UCI, что я и подтвердил её директрисе. Кроме озвученных Якубовской аргументов в пользу обращения к фирме UCI (ещё раз их перечислять не буду), я нашёл ещё следующие, которые мог сформулировать лишь я сам: имея после продажи комнаты и заключения договора с фирмой UCI возможность несколько месяцев оставаться на Родине с деньгами, я плодотворно использую это время: вот он момент для получения мной водительских прав/посещения автошколы (будет и время и деньги), ведь Германия - автомобильная страна, и возможность сесть за руль там не будет лишней, а также я имею возможность наконец-то освоить компьютер, ведь ехать компьютернонеграмотным за границу в век информационных технологий - безумие, так как окажись я один на один с компьютером за границей - и ведь точно: окажусь - и я пропал: спросить-то будет не у кого, и не буду знать, что спросить и как, не имея ни малейшего представления о компьютере, не зная, так сказать, с какой стороны к нему подходить. А ведь существует ещё какой-то Интернет, без которого якобы компьютернограмотные уже не могут обойтись, а я даже не знаю, что это такое (только знаю, что соседка Ка-тя вечно недовольна, когда я снимаю трубку телефона в коридоре, когда у неё в комнате через телефон с треском идёт передача данных). Да, возможность получить водительские права и освоить компьютерную грамоту на Родине надо использовать-в Германии будет легче жить и учиться.
  
  
  Между тем я продолжал ходить на работу на телезавод имени Козицкого. Сидел в цеху в шортах. А кругом сидят одни женщины - мужчину на такую низкооплачиваемую работу не пойдут. Однажды мастерица мне сообщила, что завтра на завод приедет Чубайс, в связи с чем она попросила меня прийти в цех завтра на работу в брюках, на что я ей сказал, что не хочу из-за какого-то Чубайса получить геморрой. Услышав это слово с двумя буквами р мастерица смущённо заулыбалась, опустив глаза, и ещё раз попросила:
  - Ну, Алексей! Ну приди завтра в брюках, - а сама улыбается смущённо, видно сама осознавая комичность её уговора меня.
  Я ни в какую не обещаю ей выполнить её просьбу, типа: ну кто он такой, этот Чубайс, что я из-за него должен париться в брюках. Доходит дело до того, что меня вызывает начальник цеха или ещё какая-то заводская шишка и просит со словом "пожалуйста" надеть завтра брюки. Ну, раз меня так вежливо просит об этом высокое начальство, то как ему откажешь? Я соглашаюсь. А быть уволенным из-за штанов я не боялся: появилась первая зарплата и тёти Надинина поддержка, теперь уже как запасной вариант столования, так что проявляя строптивость из-за штанов я ощущал себя человеком, с которым на производстве считаются.
  А через несколько дней всё того же марта 2003 года на телезавод направили на производственную практику целый табун учащихся радиотехнического колледжа. И если в свой первый рабочий день они (имею в виду юношей, которых было примерно половина табуна) явились на практику в джинсиках и брючках, то увидев меня и пообщавшись со мной на тему профилактики у них геморроя они большой массой на второй день пришли в цех в шортах разной длины и расцветки. Женщины цеха умирали со смеху, глядя на армию в коротких штанишках, вдруг ввалившуюся в цех, и на покрасневшую мастерицу с отвисшей челюстью от увиденного леса голых юношеских ног, прямых и кривоватых, лысых, с пушком и волосатых. И лучше бы мастерица и не спрашивала ребят, а то ведь они отвечали ей моими словами об опасности подцепить в брюках геморрой, и это многократно повторенное ими слово с двумя буквами р окончательно вогнало бедную мастерицу в красный цвет оттенка зрелого помидора. Подметив за мастерицей эту особенность, краснеть при произнесении этого слова, ребята во время сидячей работы, когда мастерица проходила за их спинами, вдруг произносили один за другим: "Ой! Геморрой!" или напевали:
  
  Что же, что же, что со мной?
  Гемо-, гемо-, геморрой!
  Ой! Ой! Ой!
  Геморрой!
  Ой! Ой!
  Ой!
  Геморрой!
  
  И было им весело. Работать. Со временем ребята выработали у мастерицы рефлекс смеяться при произнесении ими слова "геморрой", чем и пользовались. Но эти юнцы в шортах не были паиньками. По производственной необходимости я был вынужден быть требовательным по отношении к ним. И они решили меня избить всем скопом. Меня спасло то, что их разговор о плане нападения на меня после работы случайно подслушали женщины-работницы нашего цеха и предупредили меня. Спасибо вам, милые труженицы моего цеха, за заботу обо мне! Большинство из них мне симпатизировало, а некоторые даже вздыхали по мне и завидовали Ольге, особое расположение к которой я не скрывал: мы ведь и с работы уходили вместе, и вместе ехали на метро до "Садовой" (она ехала дальше до "Ладожской").
  А были мои шорты широки, коротки (оставляли коленки голыми) и полосаты...
  
  
  В конце марта 2003 года нашёлся покупатель на мою комнату, и в начале апреля состоялась её продажа. Я собирался переехать к Ольге разделить с ней и стол, и постель, что означает, что я не собирался тащить к ней свои обеденный и кухонный столы и кровать, а собирался пользоваться Ольгиными. Кухонного стола на её кухне не было, и его некуда было поставить, не говоря уже о моей кровати. Из мебели я перевёз письменный стол под компьютер, который я намеревался купить, и узкий, но высокий шкаф-секретер из родительской мебельной стенки, чтобы хранить в нём все свои вещи, самыми ценными из которых были мои книги по немецкому языку да коллекция игральных карт.
  Под крышей дома не своего
  * * * (Звёздочки Љ62)
  Итак, в начале апреля 2003 года я переезжаю к Ольге на проспект Косыгина, завезя на Набережную по пути остальную мебель и прочий теперь уже лишний скарб, включая родительский холодильник. В апреле после моей выписки из комнаты на Гражданской (как же они мне надоели, эти очереди в жилконторе!) я получаю деньги на руки. 9.200 долларов эС-Ша-А. и теперь мне можно заключать договор с фирмой UCI. Но прежде чем его заключать, я ещё раз сходил в офис фирмы UCI на Литейном проспекте поговорить по-деловому с директрисой Натальей Владимировной Якубовской, такой обнадёживающей, вежливой и приветливой. Она подтверждала сказанное ею ранее в наши предыдущие с ней встречи. То есть о способствовании моей петербургской прописке, о готовности подделать банковскую справку в случае недостатка у меня средств на счету, о реальности уехать нам с Ольгой на учёбу в Германию этой осенью в случае немедленного заключения нами договора с её фирмой UCI. Новым в этом моём разговоре с Якубовской было следующее. Я расспросил её о конкретном механизме оповещения меня о получении агентом фирмы, который непосредственно ходит за меня по немецким вузам, приглашения меня приехать в конкретный вуз Германии для прохождения собеседования-тестирования по немецкому языку, которого мне уж точно не стоит бояться.
  - А как обстоят дела с немецким языком у той, с кем Вы, Алексей, намерены поехать на учёбу В Германию?
  - Я поднатаскаю её, и книги по немецкому у меня хорошие. Она успеет подготовиться к тесту, я надеюсь, с моей помощью.
  Но самым важным в этой встрече было всё-таки следующее пояснение Якубовской:
  - Фирма вышлет Вам по почте приглашение из немецкого вуза на любой указанный Вами адрес, - это она мне так ответила на моё уточнение, что собственного адреса, по которому можно было бы выслать приглашение, я не имею, а у Ольги получение почты ненадёжно.
  Я заявил Якубовской, что предоставлю адрес своей родной тёти (адрес Набережной), у которой (у тёти) вместо почтового ящика щель для писем и газет прямо во входной двери в квартиру, ибо она живёт на первом этаже, на что Якубовская ответила, что это очень замечательно, что у меня нашёлся такой надёжный адресат. Прошу запомнить, читатель, что Якубовская поняла меня правильно про адрес высылки моего приглашения, - далее это обстоятельство ещё всплывёт.
  Накануне переезда к Ольге я уволился с телезавода - поработал, и хватит! Теперь в ближайшее время мне будет не до работы - надо будет посещать автошколу, осваивать компьютер, освежать свой немецкий.
  На заключение договора с фирмой UCI в её офис мы пришли втроём: я, Ольга, за которую я собирался заплатить, и моя тётя Надина, которой было интересно присутствовать при таком судьбоносном для меня действе. Я представил Якубовской свою тётю с пояснением, что она тот человек, на адрес которого необходимо будет переслать мне и Ольге по почте полученные в Германии на наши имена приглашения прибыть в немецкий вуз. Я передал Якубовской две тысячи евро бумажками по пятьсот в качестве оплаты договора за себя и за Ольгу на глазах тёти Надины. После чего Якубовской были даны нам с Ольгой на подпись договоры с фирмой UCI. Договоры удивили меня своими заголовками: что-то вроде "об оказании консультационных услуг", и на моё замечание об этом Якубовской та ответила, что надо же было как-то назвать договоры, и я успокоился, согласившись с ней, что заголовок не принципиален. Нам принесли квитанции на оплаченные тысячи евро, в которых суммы были проставлены в рублях по какому-то курсу соотношения валют. Кроме того, внимание! я на отдельном листе написал полный адрес с индексом моей тёти - для высылки по нему моего приглашения из немецкого вуза, и Ольгиного заодно. После чего Якубовская взяла договоры для проставления печатей в них. Вернула она нам их вместе с анкетами, в которых мы с Ольгой дома должны будем проставить галочки в списке направлений учёбы, приемлемых нами. Кроме юридического, экономического в списке анкеты было полно технических специализаций. По возвращении из офиса UCI к Ольге домой я после раздумий проставил галочки в доброй половине строчек, где по моему мнению не будет или будет совсем мало такого учебного предмета как химия, с которой я не дружил ни сколько. Ольга в своей анкете проставила плюсы у направлений учёбы гуманитарной направленности. Я же, подчёркиваю, большинство галочек проставил напротив технических специализаций. Типа: будущее России за технарями, я это осознавал, так что я буду, я решил, впереди движения научно-технического прогресса, если пришлют приглашение из технического вуза. Это мне казалось даже предпочтительней, чем если бы мне пришло приглашение учиться на экономиста (на юриста по немецкому праву я учиться не хотел), потому что понятие экономиста было слишком расплывчатым в моём сознании, и я соскучился по настоящей, конкретной, работе, чтобы я мог получить от неё удовлетворение и хорошие деньги за неё.
  Повезло, что совсем рядом с Ольгиным домом находилась автошкола. Записался в неё, заплатив среднюю по городу цену. Буду посещать занятия с начала лета. А медкомиссию для автошколы я не проходил: в автошколе при записи меня в неё мне предложили чуточку, сущую малость, заплатить, и справка о прохождении медкомиссии у меня в кармане. Вот она, волшебная сила денег!
  Следующим моим шагом на пути реализации моего гештальта учиться в Германии было получение петербургской прописки. Какая-то ведь всё равно должна быть! В назначенный близлежащий от заключения договора день я отвёз заполненные анкеты, и мне был представлен участковый милиционер. Так уж получилось, что я действительно знал, что он - участковый одного из участков в моём районе. Увидев с ним друг друга мы даже слегка улыбнулись как старые знакомые. Так что мне было лишним спрашивать у него удостоверение сотрудника милиции. Мент назвался: Сергей Корочкин. Наталья Владимировна мне его рекомендовала. Что я могу доверить ему свой паспорт и заплатить ему - и он быстро меня пропишет. Эти сказанные Якубовской слова действовали на меня убедительно - значит, Корочкину я могу доверять. Я отдал ему свой паспорт и триста долларов. Он сказал, что вернёт мне паспорт где-то через неделю, уже проштампованный, так что мне никуда с ментом ходить не надо. Я поверил. Мы обменялись телефонами (в те времена ещё не было поголовной мобилизации телефонами) - я дал Ольгин, чтобы получить информацию о возможности забрать свой паспорт с пропиской по нему. И стал ждать.
  Купил дорогую музыкальную систему SONY ZS-35М с мини-дисками, на которые я мог записывать с радиоэфира понравившиеся песни и мелодии. Звук у этого компьютера на одну музыкальную операцию был превосходным, в общем, система стоила своих 9.200 рублей, отданных мной за неё из оставшихся после заключения договоров с фирмой UCI денег. Я намеревался записать за период ожидания нашего с Ольгой отъезда в Германию как можно больше нравящейся мне музыки, поиском которой в Германии я заниматься не был намерен. Первоначально в моих записях преобладали сделанные с эфиров радио "Рокс" и "Нашего", но постепенно я всё больше опопсевáл (от слова попса), то есть в моих записях стало появляться всё больше попсы, правда, всего лишь её лучшие образцы, но всё равно попсы. Ну не мог я уже находясь с деньгами отказать себе в покупке этого совершенного чуда, музыкальной системы! Ведь в Германию я кроме книг по немецкому языку собирался вывезти только её с кучей записанных разноцветных мини-дисков.
  
  
  Но что это? Проходит неделя, а Сергей Корочкин с моим паспортом с новой пропиской не объявляется. Ладно, жду ещё несколько дней - он не звонит. Звоню сам по данному им мне в офисе UCI телефону (этот номер оказывается служебным). Отвечают, что участковый Корочкин на участке. Звоню ещё и ещё. Сегодня, завтра, и послезавтра. Волнуюсь. Наконец дозвонился: Корочкин отвечает, что пока прописку мне ему сделать не удалось, чем меня очень удивил, подберём такой мягкий глагол для моего состояния. Ну что я могу поделать, кроме как согласиться ждать ещё? Жду. Проходит ещё неделя. На дворе уже май 2003 года, и я понимаю, что я попросту зря теряю время. Я обращаюсь к Якубовской как к рекомендателю Корочкина, и на моё недовольство-удивление она утратила приветливость ко мне и манеры: да она просто отбрыкивается от меня. Словами. Что за Корочкина она не отвечает, не надо её впутывать в эту историю с моей пропиской и тому подобное. Ну очень меня неприятно удивила-ошарашила Якубовская, ведь обещанная ею мне петербургская прописка - один из главных побудительных мотивов моего обращения к услугам фирмы UCI! Ладно, спрашиваю её, как мне забрать мои паспорт и деньги у недосигаемого мной Корочкина обратно? Её ответ:
  - Договаривайся сам как хочешь, это не её дело. Опять звоню и немогу дозвониться до Корочкина. С трудом его выцепил. Спрашиваю:
  - В чём дело?
  Он объясняет: в связи с грядущим трёхсотлетним юбилеем Петербурга в городе усилен контроль за пропиской, из-за чего цены на неё взлетели, так что моих трёхсот долларов было мало.
  - Хорошо, - говорю, - отдавайте деньги обратно, - паспорт я уже держу в руках, решив не вбухивать в мента на прописку дополнительных денег, решив обойтись без услуг этого необязательного челобрека.
  - Нету, - отвечает ментяра.
  - Как это нету? - не понимаю я.
  - Потратил.
  - И когда вернёте?
  - Как-нибудь потом, не сейчас.., - отвечает наглая ментовская рожа.
  Вот и весь разговор с ним, из которого я понял, что вернуть ни время, ни деньги мне не удастся. А что мне оставалось делать, как продолжать надеяться на лучшее? Две тысячи евро Якубовская мне не вернёт. Отступать мне некуда.
  Но я продолжил верить Якубовской, что это всего лишь досадное недоразумение с ментом-мошенником Корочкиным, ведь перестать верить ей в реальность затеи моего отъезда с Ольгой на учёбу в Германию я не мог, потому что отступать мне, повторяю, было некуда! Две тысячи Якубовская мне не вернёт, сославшись хотя бы на название заключённых мной и Ольгой договоров с ней - "об оказании консультационных услуг", да и в самих договорах формулировки нашего с Ольгой отъезда на учёбу в Германию нечёткие. А если быть точнее, на данный момент я отдал Якубовской на четыреста долларов больше (это помимо трёхсот долларов, схапанных Корочкиным). Что это за 400 долларов? 300 - я отдал Якубовской за диплом пединститута имени Герцена для Ольги, ведь у неё не было требуемых тринадцати лет суммарного образования, а 100 - легче оказалось заплатить столько за Ольгин школьный аттестат, чем найти его, ведь она и не думала, что он ей может ещё понадобиться.
  
  
  Итак, у меня на очереди решение проблемы моей прописки. Теперь уже не важно где, в Петербурге или нет, лишь бы поскорей - и так время потрачено зря. Ольга у своих знакомых узнала телефон, позвонив по которому я услышал обещание прописать меня хоть через день в Ленобласти за 300 долларов. Ну что же, в Ленобласти так в Ленобласти! - согласился я сам с собой. - Не собираюсь же я жить там в самом деле в конце-то концов. Мне ведь лишь бы остаться полноценным российским гражданином, то есть быть хоть где-то прописанным. Через день утром меня ждёт иномарка (автомобиль) у парка Победы на Московском проспекте. Меня и ещё двоих таких же как и я жаждущих прописаться за деньги везут аж за полторы сотни километров в Толмачёво по направлению на юг к Луге. Там, в Толмачёвском административном здании и прописывают в какой-то близлежащей деревеньке под названием Жельцы. То есть я в самих Жельцах и не был. Тут же в Толмачёво ставят меня на военный учёт, проставляя штамп в военном билете. То есть прописку я обретаю серьёзную, проходящую по всем компьютерным базам, а не просто штамп в паспорте. В приложение к проштампованному паспорту мне выдали какую-то бумагу с печатью, в которой было написано, что обретённая мной прописка не даёт мне права проживания по указанному в ней адресу. То есть смысл написанного в бумаге мне был ясен, однако природа возникновения этой бумаги была для меня тайной, покрытой мраком - мне её просто вручил организатор прописки, который ездил из Петербурга вместе с нами, тремя прописываемыми. Запомнилось, как мы гнали на машине из Петербурга в Толмачёво и обратно. Средняя скорость машины с нами была 140 км/что, 120 - казалось, что мы замедлились, 160 - ускорялись для обгона или на прямых участках, причём гнать мы начали ещё в городе: в поворот, огибающий Пулковские высоты с обсерваторией, мы входили замедлившись до сотни. А ещё в машине играл тяжёлый рок, так что эта поездка с ветерком и уходом души в пятки мне запомнилась на всю жизнь. На обратном пути уже при въезде в город водителя нашей машины всё-таки оштрафовали на целых 500 рублей за превышение скорости. Размер штрафа указывает, что он пошёл мимо кассы в карман инспектора дорожно-патрульной службы и фактически являлся взяткой за закрытие глаз инспектором на безобразие на вверенном ему участке дороги. Странным было, что этот инспектор оказался единственным, сумевшим зафиксировать нарушение скоростного режима нашим водителем-гонщиком на пути от Петербурга до Луги (в Лугу машина ездила без прописываемых, оставив нас в Толмачёво на несколько часов ожидания в харчевне; глупое состояние - оказаться за полторы сотни километров на берегу реки Луги без паспорта, переданного неизвестным деловым людям-прописчикам: один на берегу прекрасной реки).
  
  
  Следующим пунктом у меня было взятие академической справки из университета о том, что я действительно в нём порядочное время, всё, если быть точным, проучился и получал неплохие оценки за экзамены и курсовые да зачёты. Когда я пришёл в деканат своего юридического факультета, то был неприятно удивлён, что мне придётся ждать изготовления справки для меня целый месяц и ни днём меньше. Я робко предложил заплатить за ускорение процесса выдачи справки, но мне было отрезано, что это невозможно - ускорить процесс. Пришлось ждать целый месяц до июня. И пока я не получу академсправку, я не могу расстаться со своим российским паспортом - сдать его для получения загранпаспорта, ведь мой российский паспорт мне потребуется предъявлять при получении мной этой академсправки: я решил две эти процедуры, получение академсправки и загранпаспорта, выполнить последовательно - имею право надеяться, что всё успею.
  Наступило лето-2003. Посещаю автошколу. В свободное время, которого у меня уйма, изучаю правила дорожного движения. На машине (выбрал для освоения "девятку") поехал сразу и уверенно. Уверенность придавало хорошее знание правил дорожного движения (научился же я учиться) и опыт работы на опасных производствах, когда надо всему собраться и быть хладнокровным без гордости могу про себя сказать, что я был лучшим учеником в своей группе в автошколе, и самым частым замечанием мне автоинструктора было "не гони" - настолько быстро я ездил по Ржевке. Да, мне повезло, что район моей автошколы совпадает с экзаменационным, ведь экзамен в ГАИ катают на Ржевке, и у меня не будет проблем на этом экзамене по причине знакомства моего с местом катания.
  
  
  В начале лета я наношу визит Сергею Петрову, старому приятелю-макаровцу, и мы занимаемся любимым нами обоими делом - играем в карты. Всю ночь напролёт. В Rommé. Под пиво. С перерывом в четвёртом часу ночи или утра - как хотите - на ставшую традиционной прогулку по московскому Парку Победы с обязательным обходом парка по кругу и для дозатаривания пивом, ну и для распития по бутылке в парке - ну, любили мы это дело: пейзаж, погода и время суток (а сейчас было особенно хорошо, благо, стояли белые ночи) располагали нас делать такую передышку в ночной игре в карты, типа: полезно для здоровья.
  Мы с Петровым вот так собираемся посидеть у него со времён его учёбы в Макаровском училище, когда я его уже забросил, между его рейсами в загранку по несколько раз в год - редко да метко. Со временем появившаяся у Сергея жена Татьяна не мешала такому нашему ночному времяпрепровождению. Мы никогда с Сергеем не напивались, а только с расстановкой попивали пиво. В этот мой последний визит меня заинтересовал его компьютер, и он показал мне его возможности, после чего я сделал вывод, что мне непременно стоит купить себе компьютер, чтобы им овладеть перед отъездом на учёбу в эФ-эР-Гэ, окончательно убедившись, что в Европе без компьютера я буду как без рук и пропаду.
  В июне покупаю компьютер и книги по нему. Всё с тех же денег от продажи комнаты. Новый компьютер. Чтобы перед отъездом в Германию его можно было продать во вторые руки. А ведь мне для изучения мог сойти и неновый. Но подержанный я вряд ли смог бы ещё раз перепродать. А в Германию я собрался везти с собой в качестве багажа лишь жёсткий диск да сторублёвые пиратские диски с программами (где я в Бундесе найду такое изобилие по таким низким ценам?) по наущению Сергея Петрова. Но Windows я всё-таки купил лицензионный - за границей пригодится, так я решил. Так что, на компьютер с виндáми я потратил порядка двадцати тысяч рублей, рассчитывая вернуть бóльшую часть которых при отъезде с перепродажей компьютера (зачем ему стоять у Ольги и устаревать без жёсткого диска?).
  В конце июня получаю академсправку из университета. Вот теперь настала очередь получать мне загранпаспорт. Не до съезда же с Кристины мне его было делать?, когда неизвестно было, когда же я поеду в Германию, да и денег не то, что лишних, а вообще не было (ходил на подёнщину на майонезное производство). Во времена возникшей у меня надобности изготовления мне загранпаспорта никто из рядовых граждан самостоятельно его не брал, не стоял в очередях в выдающих паспорта госорганах, а занимались этим многочисленные туристические фирмы, отправляющие наших граждан за рубеж на отдых, за относительно скромные деньги в зависимости от срочности изготовления заграничного паспорта. В турфирме можно было заказать загранпаспорт с трёхдневным сроком изготовления, недельным, десятидневным и так далее хоть за месяц, хоть за два, и чем дольше срок изготовления, тем дешевле. Меня устраивал десятидневный срок. Десять рабочих дней плюс два выходных, итого 12 календарных дней - вот через сколько дней я рассчитывал оказаться с загранпаспортом. Такой срок вполне устраивал фирму UCI. Ей я должен был предоставить загранпаспорт, чтобы она сделала его заверенную копию. Именно эту копию должен был подавать агент фирмы UCI вместе с другими моими документами в приёмную комиссию немецкого вуза. Поэтому фирма UCI ждала от меня предоставления именно загранпаспорта, чтобы переправить весь мой и Ольгин пакет документов агенту фирмы UCI в Германию. За изготовление загранпаспорта за 10 рабочих дней я заплатил турфирме чуть больше трёх тысяч рублей. Ольгин загранпаспорт месяцем раньше оплачивал также я, естественно, и с его изготовлением проблем не возникло.
  Прошу учесть, что прошёл июнь, а мне всё не до работы, даже временной. Вот и теперь я жду, что через несколько дней мне придётся идти получать загранпаспорт, поэтому я много времени провожу на диване на Ольгиной псевдокухне с книгой по билетам экзамена в ГАИ по правилам дорожного движения. Стараюсь их не вызубрить, а понять логику решения возникающих на дороге ситуаций, экзаменационных вопросов. Также лёжа на диване с пультом дистанционного управления "выжимаю" из своей системы SONY ZS-35М хорошие музыкальные композиции, которые "ловлю" на разноцветные мини-диски, а потом слушаю "улов" по несколько раз. Сижу также за компьютером. Либо в Интернете, либо гоняю на машинах по виртуальным трассам. А Ольга работает. Как лошадь. Только уже не на телезаводе (оттуда она уволилась вскоре после меня), а на каких-то тоже складах. Сидит перед компьютером и оперирует в программе 1С. В общем, ничего интересного в её работе нет - тоска зелёная. Её, работающую целыми днями в такую жару, какая стояла в то лето, моё сидение-лежание у неё дома или на травке рядом с домом на проспекте Косыгина сильно раздражает. Я же ничего не могу возразить всё раздражающейся и раздражающейся Ольге, потому что ничего поделать не могу в ситуации, в которой я оказался. А она всё усугубляется: наступает день выдачи государством мне загранпаспорта, а оно, то есть государство, вопреки им самим установленному порядку, просрочивает выдачу мне загранпаспорта. И виновата в этом не турфирма, подрядившаяся заказать сделать мне загранпаспорт, а само государство. В фирме мне отвечают, что не знают ни причины задержки выдачи загранпаспортов, ведь раньше подобных сбоев не было, ни новых сроков выдачи этих злосчастных загранпаспортов. В фирме говорят: "Ждите. Мы тут ни при чём. Это государство не исполняет взятых им на себя обязательств по выдаче своим гражданам загранпаспортов". А сколько ждать? И каждый день остаётся надежда, что позовут получать загранпаспорт завтра. Я съездил убедиться, что не я один хожу и развожу руками от осознания себя заложником ситуации. В пункте выдачи загранпаспортов я увидел полно народу, у которого срываются планы по отъезду за границу. Я тоже уже начинаю бояться, что могу не успеть получить свой загранпаспорт, в смысле: не успею подать через агента фирмы UCI свои документы до конца приёма документов немецкими вузами - не круглый же год они их принимают! Я всё не работаю, и всё трачу на еду из денег от продажи комнаты. Я бы рад сократить потребление пищевых продуктов до минимума - мне не привыкать, - но Ольга меня пристыжает, говорит, что так поступать нельзя. Но аппетит у меня исчез полностью. А Ольга всё меня подзадоривает: купи поесть этого, купи поесть того - себя же надо уважать!.. Короче, долго мне делали загранпаспорт, очень долго - 35 дней вместо двенадцати. И к последнему дню подачи заявлений в немецкие вузы я не успел предоставить свой загранпаспорт фирме UCI. Если у кого-то "благодаря" "расторопности" государства сорвалось проведение отпуска за границей, или загранкомандировка, то у меня сорвался план уехать на учёбу в Германию осенью текущего, 2003, года. Sch-sch-scheisse! Я представляю свой загранпаспорт слишком поздно в фирму UCI в дополнение к своим и Ольгиным ранее поданным документам. Якубовская Н. В., директор UCI, обещает, что весной 2004 года мы с Ольгой уж точно уедем в Германию учиться - её фирмой уже всё для этого сделано.
  
  
  В конце июля - начале августа я устроился подсобным рабочим-учеником на ремонт квартир. В квартире я работал вдвоём с мастером, моим ровесником. Работы было много, а он мне говорил: " Не торопись". Типа: заказчик не разбирается в ремонте, и поэтому он не в состоянии контролировать сроки выполнения ремонтных работ поэтапно, и начальник у мастера профан, не смыслящий в ремонте ничего мешок с деньгами, взявшийся явно не за своё дело; и форма оплаты труда мастера и моего не сдельная, а повремённая, так что по рабочим дням после обеда мы с мастером сразу к работе не приступали, а располагались на час-полтора поспать. Ну не мог же я начать работать самостоятельно, когда мастер хочет поспать, я же ему буду мешать производимым мною шумом, да и что я пока мог делать самостоятельно?! То есть моё желание поработать-подзаработать-научиться чему-то, что может мне пригодиться в дальнейшем, натолкнулось вдруг на неожиданное препятствие в виде саботирующего работу мастера, который меня успокаивал, чтобы я не боялся: ни заказчик, ни профан-начальник не заметят нашего простоя - послеобеденного сна. Но начальник оказался не совсем профан. Он, усомнившись, попросил показать мастера, что сделал он, а что я, и мастер указал на сделанную мной работу как на свою в дополнение к малому объёму проделанной им самим работы. По словам испугавшегося нагоняя мастера работал только он, а от меня толку было мало, почти ноль. Начальник поверил мастеру и прогнал меня, не заплатив ни рубля за десять дней работы. Мне было так обидно, что я упросил начальника, не совсем профана, выслушать меня, чего он не хотел делать. И я сдал своего мастера: что он спит, работает спустя рукава и считает своего шефа дураком, не смыслящим в ремонтных работах, то есть профаном. Мои слова были для начальника-непрофана откровением, они открыли ему глаза на подчинённого ему нерадивого мастера, за что я тут же получил "премию" - тысячу рублей. Так то лучше, но всё равно маловато и жалко потерянного времени и сил. А ещё жалко, что из-за таких вот моих извращённых производственных отношений падал мой авторитет в глазах Ольги, что я могу что-то делать своими руками и головой, вселяло в неё неуверенность во мне. А с Ольгой в отношениях у меня уже с середины лета как напряг. Однажды, выслушивая её истерические претензии ко мне, что я бездельник, когда я лежал на диване днём с правилами дорожного движения в период ожидания мной изготовления мне загранпаспорта, я понял, что с Ольгой я ошибся, что из неё не выйдет поддержки и опоры мне, боевой и учебной подруги, в великом деле, которое я вознамерился совершить - получить высшее образование в Германии, что Ольге для счастья нужно намного меньше и сейчас, потому что она слишком устала жить и работать как скотина, что дух её сломлен. Мне было очень горько осознавать, что я ошибся с вложением средств в проталкивание Ольги туда, куда я стремился сам - к своему счастью. Да, это только счастье по-моему, но не по-её, то есть не на её лад. И вот я понял это, выслушивая укоризну в бездеятельности-безделье, и тут же поймал себя на мысли, что я стал заложником ситуации, ведь плюнуть на Ольгу и уйти от неё мне было некуда, а решиться снимать комнату, ещё раз вкладывая деньги всё от той же проданной мной комнаты, я не мог - я и так много потратил на Ольгу (для меня много), и мне не хватит денег на отъезд. На отъезд в Германию в широком смысле, а не только на дорогу. В момент случившейся с Ольгой истерики и моего прозрения я ещё находился в напряжённом ожидании получения задерживаемого загранпаспорта и опасений, уже присутствующих, что осенью этого года я могу не уехать в Германию по причине задержки загранпаспорта, и меня охватило такое чувство досады. И за раскошéль на Ольгу, и за моё самоуверенное обещание ей, что всё у нас с ней будет хорошо в будущем. Досада на то, что взять вот так просто и отказаться от своего обещания я не могу, ведь не я же, а Ольга разливает скепсис, и моё признание в совершённой мной ошибке в ставке на Ольгу ей в лицо будет моим поражением. И теперь я был не в состоянии отступать от своего плана - деваться мне было некуда. И тогда, не выдержав Ольгиных оскорбительных нападок, вследствие которых Ольга пала в моём сознании ниже допустимого предела моего понимания её как женщины, мне захотелось послать её куда-нибудь подальше. Но в положении, в котором я находился, матерно посылать Ольгу было для меня не только чревато (чревато немедленным указанием мне на дверь), но и глупо (глупо после несдержанных эмоций быть выгнанным на улицу - а куда же ещё?!). Да и примитивно выражаться матом - только самому падать в глазах Ольги. Ещё ниже падать в её глазах с искажённым тяжёлой работой зрением (воспринимала она всё не так!). Предыдущее Ольгино восприятие меня - это её ошибка, но если я оскверню свой рот матом в её доме - это уже будет моя. Да, Ольга, я тебя понимаю, и поэтому вслух произношу всего лишь это:
  - .... .... ....... .......!
  Моя Книга не учебник по изысканному ругательству, поэтому пусть Ольга Тревогина остаётся наедине с моими словами, обращёнными только к ней. Это мой вынужденный "подарок" ей. Найдите её, и пусть она сама похвастается, если захочет моим "подарком", моим перлом. И если она сообщит вам его, учтите, что это она меня вдохновила на него...
  В августе я должен был сдавать экзамен в ГАИ. Поскольку новая прописка была у меня в Ленобласти под Лугой, то и катать экзамен я должен был в ней. Луга - это конечная станция при езде до неё на электричке, то есть ехать до неё надо долго и далеко. В Лужское ГАИ мне надо явиться к девяти часам утра. Чтобы успеть к этому времени, надо садиться в первую электричку, идущую рано утром до Луги. А отправляется она из Петербурга так рано, что добраться до неё утром на метро невозможно: метро ещё закрыто. Поэтому я упрашиваю маму (такая у меня мама, что надо упрашивать) позволить мне остаться с вечера у неё в Купчино на Бухарестской, чтобы ночью выйти от неё и пойти пешком через всё Купчино и Московский район на железнодорожную станцию "Ленинский проспект". В Купчино я иду дворами наискосок в темноте ночи на проспект Славы. Далее уже светло от уличного освещения проспекта Славы, улицы Типанова и Ленинского проспекта. Платить за билет на электричку до последней зоны я не намерен, считая это глупостью: дешевле отделаться сорокарублёвым штрафом в самой электричке без высадки контролёрами из неё. Так и получилось: 40 рублей контролёру в руки, и меня не высадили. Нахожу Лужское ГАИ, а там живая очередь из желающих сдать экзамен - покататься по Луге. По какой-то Луге. А ведь я думал, что мне повезёт кататься по Ржевке, где я знаю каждый перекрёсток! Я ведь не знал, что из-за какой-то прописки мне придётся кататься по какой-то Луге! Но не пришлось: я был в хвосте очереди и поэтому не оказался в числе счастливчиков - местных, кому занять очередь в ГАИ пораньше не составляло особого труда. Зря только съездил в Лугу, зря потратил день, отпрашиваясь с работы по ремонту квартир, зря шёл пешком по ночному Петербургу! Придётся повторить попытку. Мама с ещё бóльшим неудовольствием разрешает остаться у неё на полночи. Опять ночной пешкодрал через Купчино и Московский район. И всё из-за областной прописки! Опять утренняя электричка с низко стелящемся туманам за окном и сорока рублями штрафа! Опять очередь в Лужском ГАИ. И опять неудача: опять я не влез в лимит допущенных покатать экзамен! Опять напрасное отпрашивание с работы! Придётся отпрашиваться ещё раз - третий. Чтобы сходить в петербургское управление ГАИ за разрешением кататься на экзамене по Ржевке в Петербурге. Тут меня и уволили с квартирного ремонта с выдачей тысячи. Катать экзамен по Ржевке мне пришлось уже в сентябре. На удивление, я его не сдал! Во-первых, то есть первой моей ошибкой был плохой старт. Педали в экзаменаторской машине нажимались непривычно для меня легко, и я глох, не заводясь несколько раз. Это из-за того, что мой автошкольный инструктор был хромоногий, и педали в его "девятке" ходили совершенно по-другому - наверное, были настроены на его непослушную правую ногу. Во-вторых,.. Что во-вторых, подробно объяснять не буду, лишь резюмирую: опять-таки брак в работе моего автошкольного инструктора. А ведь я ему доверял...
  
  
  Моя неудача при сдаче катального экзамена в ГАИ для Ольги стала дополнительным поводом для нападок на меня, типа: зря я только потратил лето, и заставило её ещё больше усомниться в моей дееспособности, моей способности учиться и работать. Всё чаще слышу от Ольги, что мы с ней так не договаривались, что она будет терпеть меня в своей квартире до весны. Весны - когда мы уедем с ней в Германию учиться через фирму UCI.
  Ещё раз мотаюсь в Лугу. На этот раз за ИНН. Неужели мне теперь всегда надо будет чуть что, так опять в эту далёкую Лугу?..
  Устраиваюсь на работу с обучением на производство межкомнатных дверей. Там меня обманывают: с обучением и с зарплатой. За 7 двенадцатичасовых рабочих дней мне заплатили всего 700 рублей. Ольга этого уже не в состоянии была вынести, как меня все дурачат. Она приказала мне съехать с её квартиры. А совместная с ней учёба в Германии? Если поедем, то поедем. А до отъезда живи, Алёша, где и как хочешь, только не со мной. Это Ольгин ответ мне при указании на дверь. Она угрожала мне немедленным вызовом милиции, если я сейчас же не уберусь из её квартиры сам, и вызвала такси, чтобы я покинул её квартиру с вещами и не возвращался за ними в ближайшем будущем. Вещей было немного, в том числе одежды, главными же вещами была коробка с системой SONY ZS-35M, коробка с книгами по немецкому языку и коробка с коллекцией и каталогами игральных карт и Книгой "Армия Наполеона". Да, всего 3 коробки с этими вещами представляли для меня ценность. Компьютер с громоздким монитором пока остался стоять на Ольгиной псевдокухне как и письменный стол под него, секретер и тумбочка - мне было не до мебели. И куда я её повезу? И будет ли она мне ещё когда-нибудь нужна, эта мебель?.. Так уж совпало, что именно в тот день, когда Ольга прогоняла меня из своей квартиры, моя тётя Мила (сестра отца) уезжала из Петербурга куда-то то ли на отдых, то ли на лечение, и её однокомнатная квартира очень для меня кстати освобождалась на пару недель. Бывает же такое совпадение! Я перебираюсь в квартиру тёти Милы на Новочеркасский проспект.
  О деньгах. Важное. В период моего сожительства с Ольгой я старался экономить. Старался. Деньги от продажи моей комнаты в банк на сохранение мной не клались, а были положены в мой секретер на Ольгиной псевдокухне и брались мной оттуда по мере надобности по одной-две стодолларовые бумажки. Покупка мной системы SONY и компьютера-исключения, когда брались бóльшие суммы долларов. На отъезд в Германию мной был куплен скромный носильный комплект вещей: лёгенькая курточка, рубашка, ремень, сандалии. Также летом 2003 года я давал Ольге 3 тысячи рублей на отъезд её сына к бабушке на Вологодчину, 200 долларов моей матери на зубы (не мог не дать, ибо не имея возможности заработать, я осознавал свой долг заботиться о ней как могу), Диме Блюменталю - 300. Причём с Димой мы договорились, что он мне отдаст долг, только когда мы оба уже будем в Германии - не раньше. Приведённых расходов я не мог избежать по внутреннему своему убеждению, то есть не мог не дать. Этих денег. А отказал я тёте Надине, у которой в это время на Набережной производился ремонт. Типа: ремонт подождёт, а я не хочу рисковать возвратом денег вовремя, ни одной стодолларовой бумажкой, ведь ремонтам свойственно не укладываться в сметы расходов.
  Мне казалось, что я экономлю, то есть бережно отношусь к тем долларам от продажи комнаты, что лежат в секретере, и считая себя бережливым, я в то же время боялся взять лишний раз да пересчитать их. Нет, лучше буду стараться себя ограничивать, а сколько получится сэкономить - столько получится, - так я решил, боясь залезть в секретер пересчитать деньги лишний раз. К чему огорчаться от убыли наличности, то есть доставлять себе неприятность собственными руками, лучше отмечать, какой же я хороший при каждом самоограничении трат, вызывая положительные эмоции при запрете самому себе раскошелиться. А тех трат, которым суждено быть, - не миновать. Такова была моя экономическая философия. Поэтому я крайне неприятно удивился в дни первых Ольгиных "пожеланий" моего съезда от неё, когда я всё-таки удосужился залезть пересчитать валюту в глубине секретера. Я прямо ахнул: на месте лежала всего одна бумажка - пятисотéвровая банкнота! И всё! А где же остальные деньги от продажи комнаты? Неужто я их все потратил, вынимая по одной? При режиме крайней экономии! Не может быть! Это нереально! Но ведь и взять-то мои деньги было некому: не Ольга же или её сын - глупость какая-то. Значит, получается, что я всё-таки смог потратить столько денег, не заметив этого сам! Значит, это реально оказалось освоить мне столько денег! Включаю в головном мозге калькулятор и пытаюсь в голове просуммировать все свои денежные расходы включая походы в магазин и на рынок за продуктами. Грубая прикидка при устном счёте безрезультатна: не сходится. Произвожу расчёт на бумаге. Опять мои траты даже при грубом приближении не сходятся с суммой, полученной мной за мою комнату! Ведь нельзя столько денег проесть (Еда - это самая приблизительная статья моих расходов)! И пропить (Пил я крайне мало, даже пива!) куда делись деньги, или на что потрачены-осталось для меня загадкой. И остаётся до сих пор. Ольга также была удивлена-раздосадована таинственным исчезновением моих денег. И теперь она окончательно убедилась, что терпеть ей меня в своей тесной квартире до весны 2004 года - очередного заезда на учёбу в Германию не стоит, ведь она уже утратила веру в реальность предприятия мной отъезда на учёбу в Германию, даже самого отъезда туда, не говоря о собственно учёбе там. И из-за отсутствия у меня необходимых денег, и из-за демонстрации мной неспособности распоряжаться деньгами, то есть доказательства мной моей бесхозяйственности, недееспособности. В общем, Ольга утратила веру в меня, потому что я дурак, на которого нельзя положиться. И зачем ей в таком случае терпеть меня до весны 2004 года, а может, и не до весны, а дольше, ведь теперь уже ей кажется весьма вероятным, что мы с ней не уедем в Германию уже никогда. Так что теперь, читатель, тебе станет понятна женская мудрость Ольги, выразившаяся в указании мне на дверь. Ш-ш-шайсе! - только и оставалось мне выругаться не вслух, а про себя. И на себя. Ни в чём не обвиняя Ольгу, ни в каком предательстве, а понимая её, простую русскую женщину со своими житейскими проблемами и неустроенностью.
  
  
  Итак, мне повезло, что я не оказался на улице, а переехал к тёте Миле. Кроме указанных вещей я перевёз с собой последнюю пятисотевровую банкноту. Рублей в кармане у меня при переезде было порядка двух тысяч, из которых одну я отдал лохотронщикам, обещавшим мне оперативно подыскать варианты недорогой съёмной комнаты. Мне было не до осторожности, мне нужна была комната! Очень. Недорогая. И срочно. На этот лохотрон я только зря убил драгоценное время, время сидения в квартире тёти Милы без дела и денег (не разменивать же последние 500 евро! - они мне теперь нужны на съём комнаты). А на работу я не стремился устраиваться, надеясь, что вот-вот найду комнату (через лохотронную фирму, о которой я ещё не знал, что она такая), и только тогда будет ясно, в каком районе мне искать неквалифицированную работу - не ездить же на таковую через весь город!
  Пока я сидел без дела у тёти Милы, я пристрастился к прослушиванию новой петербургской FM-радиостанции "Радио "Классика", благо, моя система SONY ZS-35M хорошо передавала звук классических музыкальных инструментов, как низких, так и высоких. Да и настроение у меня было располагающее к прослушиванию классической музыки: она успокаивала при голодном сегодняшнем дне и полной неопределённости в завтрашнем. Мои маленькие разноцветные мини-диски стали быстро пополняться цифровыми записями классических произведений в качестве один к одному без искажений. После облома с комнатой через лохотронную фирму (тысяча тоже пропала безвозвратно) - шайсе! - я позвонил Диме Блюменталю и рассказал ему об актуальности номер один для меня сейчас найти комнату для проживания в ней до отъезда весной следующего года на учёбу в Германию (теперь уже без денег при предъявлении в немецкое консульство поддельной банковской справки). К себе Дима, уже обзаведшийся женой Леной, пригласить не мог. Свою комнату он продал и жил в съёмной однокомнатной квартире с женой. Но он обнадёжил меня обещанием поговорить кое с кем из своих знакомых, собирающимся сдавать какое-то жильё. Это Димино обещание сковало меня на пару дней, а когда выяснилось, что этот вариант отпадает, то мне нужно было уже бегом искать себе комнату для съезда, так как возвращалась с отдыха-лечения тётя Мила, хозяйка квартиры, где я находился. Накануне её приезда домой я иду с агентом смотреть комнату в Купчине, спальном районе, недалеко от коечной станции метро "Купчино". За 100 евро в месяц. Осмотрев предлагаемую мне комнату и уже уходя с агентом из квартиры я слышу сзади тихий голос хозяйки: "Возвращайтесь!" Намёк понял: хозяйка квартиры предлагает договорится без агентства недвижимости. Я вернулся и смекнул выгоду: мне не надо будет платить агентству за посредничество сумму, равную месячному съёму этой комнаты, то есть 3.500 рублей, что очень меня прельстило при моём безденежье. Я договорился с хозяйкой переехать к ней жить завтра же, сразу оплатив два месяца своего проживания в её квартире. То есть я успел! Успел съехать от тёти Милы до её возвращения в город за день. Перевезти мои вещи в Купчино мне помогает на своей машине Сергей Петров, удивляющийся моей жизни, глядя со стороны. Переехав в Купчино я устраиваюсь работать в слесарку, благо кое-какой опыт работы слесарем у меня уже был. А находилась найденная мной работа у станции метро "Кировский завод" на территории этого завода, сдающего в аренду свои производственные помещения всяким мелким шарашкам. Не близко, но что поделаешь?! Постепенно хозяева квартиры, где я жил, узнали от меня о моих планах на будущее и о моём одиночестве (я ведь и Новый 2004 год встретил в этой купчинской квартире; меня хозяева даже приглашали за новогодний стол посидеть-попить вместе с ними). Вывод из сведений обо мне хозяева сделали следующий. Первое. Что меня можно "по дружбе" попросить за платить за проживание у них вперёд. Это они сделали. Всего я отдал им последние 500 евро. Второе. Что меня можно обокрасть. Это тоже у них получилось: украли мою систему SONY ZS-35М, мою дорогую игрушку! Из-за чего потерял сон, проспал на работу несколько раз подряд и был уволен. Потерять такую работу, где лояльное начальство входило в моё положение и выдавало внеплановый аванс!.. Шайсе!
  ...Моя система SONY ZS-35M оказалась непосильной для освоения её возможностей без инструкции. И была она неширпотребовской моделью, так что воры не могли найти подобную в обычном магазине радиотехники, чтобы расспросить продавца, как она работает. Поэтому мою систему скупщик краденого никуда не смог пристроить-перепродать, и опасаясь моих угроз, передаваемых ему через хозяев - квартирных мошенников и воров, что моя система слишком ярка и раритетна, и с ней легко залететь при незаконном владении. Преступная шайка согласилась с моими доводами и вернула мне мою "Соню". ZS-35М.
  Третье, что удалось сделать хозяевам квартиры, узнав о моём одиночестве, это выгнать меня с вещами из квартиры на улицу. Ну, да, ведь договора на бумаге с хозяевами квартиры о сдаче мне комнаты не было, и никто не придёт за обиженного меня бить хозяевам морды. Моя Книга не сборник рецептов мошенничеств, поэтому подробности того, как удалось хозяевам квартиры обидеть меня, оставив совсем без денег и без крыши над головой, я опускаю.
  А ведь моя мама жила относительно недалеко - в том же Купчино. Поэтому я от нечего делать явился с коробками к ней. А ведь был ещё мешок с тряпьём. Напомню, что моя мама жила в однокомнатной квартире Полининого мужа Марка. И школьница Ульяна жила почти постоянно вместе с бабушкой Элей, моей мамой. А Полина с Марком в двухкомнатной квартире в доме напротив. Ну куда мне с вещами? В комнату, считающуюся Улиной в двухкомнатной квартире, где живут моя сестра Полина с Марком? Очень это надо им! Поэтому как бы не ворчала моя мать, она вынуждена была согласиться пустить меня к себе в комнату в Марковой однокомнатной квартире. Третьим. Если Уля спала в раскладном кресле, то мне нашлось место только в углу у окна на полу. Но я был рад, что мать меня приютила. Несчастливы же были моя мама и сестра. Атмосфера в доме (даже не знаю, как его называть: маминым или Марковым) была мрачной. Всё из-за меня. Я хоть и говорил (дело было 25 января), что весной я уеду в Германию учиться, мне уже не верили. А мои вещи были поставлены в Улину комнату в двухкомнатной квартире. Как же они портили её уютный детский интерьер! Полина была крайне недовольна, но ей приходилось терпеть. Не ради меня, нет, а ради нашей с ней матери. А ведь я ещё явился домой к ней без денег. И без работы. Меня ведь ещё и покормить надо! А что там за пенсия у моей мамы? Смех, а не пенсия. Сквозь слёзы смех. Поэтому мне очень было не по себе за маминым обеденным столом на кухне: она попрекала меня каждым положенным мне на тарелку скромным куском, не словом, а выражением лица, так что мне было не до наедания досыта, а сколько дадут, а давали мало, потому что мама с Улей сами ели помалу, и я, не успевший наесться на зарплату за работу в шараге на "Кировском заводе" по причине увольнения оттуда, не смог наесться и дома у матери. Голод-вот вечный мой спутник по жизни! Когда же мы с ним расстанемся? Неужели теперь и в Германии мне придётся голодать, уехав туда на учёбу без денег? И хватит ли у меня сил и учиться там, и работать, хватит ли запаса прочности? Вот какие вопросы тревожили меня в последнее время. Ну, ничего, скоро узнаем, ведь весна с приглашением из Германии учиться не за горами. Будем прорываться. Отступать некуда. Надо терпеть. И голод, и мамин холод.
  По настоянию матери и сестры перевожу свой компьютер и письменный стол в Купчино в однокомнатную квартиру Марка. К матери, Ульяне и мне.
  В конце января устроился слесарем. Опять в шарагу: приличной эту контору не назовёшь. Посудите сами: там делают оборудование для подпольных водочных заводов, и часто в цехе крутились чёрные - представители заказчика. Мне было неприятно осознавать свою будущую сопричастность к производству палёной водки на изготовленном моими руками оборудовании, но что поделаешь? - Я рад был, что нашлась относительно недалеко от маминого дома такая работа за такие деньги (обещано было 8 тысяч рублей в месяц). Хоть такая работа хоть за такие деньги. Но отработать месяц и здесь мне не удалось. Опытный слесарь, недовольный тем, что взяли меня к нему в помощь, стал выпячивать собственную незаменимость, набивая себе цену, типа: лучше бы ему прибавили зарплату, и он стал бы работать за двоих, чем брать на работу меня, несмыслёныша - это я по его мнению ничего не смыслю в слесарном деле, и вообще, я по его мнению, которому начальство верит, дурак. Да, да, старый слесарь, выпячивая свою собственную незаменимость и опытность, стал выставлять меня пред начальством дураком. И это ему удалось - меня уволили. Что послужило поводом для колкостей в мой адрес теперь уже со стороны матери и сестры. Опять матери и сестры, ведь они язвили на мой счёт ещё до Ольги - всю жизнь. Как же я устал, что самые близкие мне люди считают меня каким-то неполноценным дураком! Дурак, дурак, дурак - от этого "диагноза" или "титула" не спрятаться мне даже дома. Теперь уже материнского дома - своего уже нет. И пилят-колют меня они, что я дурак, продал своё жильё и не в состоянии буду обзавестись теперь новым уже никогда! Никогда! Что я буду БОМЖом. Если от Ольги я терпел, терпел, да не вытерпел, огрызнулся ей в ответ, то тут, в доме матери (квартире Полининого мужа Марка) я терпел абсолютно всё, лишь бы меня не выгнали. А выгонять было кому. Это Марк. Здоровый такой человек, здоровенный. Как медведь. И послушный Полине. А она ежедневно следит из дома напротив, как дела у матери. Как постоянная ядерная угроза для меня. И я ходил по квартире матери/Марка втянув голову в плечи, ссутулясь, чувствуя постоянно занесённый материнско-сестринский топор негодования над своей головой, боясь распрямлять спину и расправить плечи.
  Однажды в этот период моего проживания у матери, когда я зашёл в дом напротив к Полине (что-то мне понадобилось из моих вещей), она, будучи наедине со мной, кроме обычных недовольств, что я не могу "отстать от мамы", высказалась:
  - Я всё помню. И как ты в детстве ходил по мне ногами, прямо по животу, и таскал меня за косы, и как в мой день рождения ты ударил меня по лицу. И не прощу тебе этого. Никогда.
  Из сказанного я сделал тот вывод, который, наверное, хотела и Полина, чтоб я сделал, а именно: ждать помощи от неё мне нечего, а то, что меня приняла мать - это дело всегда поправимое, ибо теперь мать, пенсионерка с мизерной пенсией, - материально зависима от Полины, и если Полина сочтёт нужным, то ноги моей не будет в доме у матери - Марк обеспечит выполнение её, то есть Полининых, требований по очистке его квартиры от меня, бомжа. И не дай Бог услышать Полине нарекания матери на моё поведение у неё "в гостях", или "на постое" (как хотите называйте)! - Я сразу окажусь на улице.
  В марте я договариваюсь о работе за 14 тысяч рублей, расположенной недалеко от маминого дома. Вставать, правда, на эту работу надо очень рано. Раньше, чем встают в школу моя мама и Уля. Поэтому у меня случился облом: мать запретила мне вставать на эту работу на час раньше неё. Типа, ей свой сон (а спала она чутко) дороже. Поискав по газете ещё кое-какую работу (выбор был небольшой), я выбрал работу чеканщиком - обрабатывать чеканами и бормашинкой бронзовые отливки - канделябры, колокольчики. Новая работа (не хочу указывать название фирмы) находилась у станции метро "Нарвская". На работе была сдельщина. Как начинающему чеканщику мне была доверена относительно простая работа. И дешёвая. Но я этого пока сам не поработал понять не мог. Обрабатывать невыгодные колокольчики отказывались опытные чеканщики. А политикой фирмы было наличие дешёвого колокольчика всегда в продаже. Поэтому меня завалили заготовками колокольчиков. Прошёл месяц работы, и мне насчитали мизерную зарплату, совсем не ту, на которую я рассчитывал, ведь при устройстве на работу мне назывались зарплаты опытных чеканщиков, выполняющих более выгодные заказы. Итак, я ходил на работу, ходил, а почти ничего за месяц не заработал. 5 тысяч - это в Петербурге не деньги. Тем более за вложенный мной труд. Он стоил больше. Но меня обманули. В который уже раз. А ещё кроме обработки колокольчиков и канделябров мне было поручено крайне опасное дело - опиливание у отливок литников всем остальным чеканщикам. То есть рискую остаться без рук я, а деньги за готовое отчеканенное изделие получают они. Но получив первую зарплату, я не уволился, надеясь что вот-вот получу приглашение на учёбу из Германии, а остался работать дальше, надеясь, что не надолго. Идёт апрель. Я уже волнуюсь: приглашения всё нет и нет, то есть я периодически звоню тёте Надине, на адрес которой оно должно прийти из Германии, а его всё нет в её почте. Тогда я звоню директрисе фирмы UCI Якубовской Н. В. И она меня огорошивает: немецкий вуз, в котором мои документы (и Ольгины) лежат ещё с августа прошлого года, почему-то не сделал мне приглашения, и Ольге тоже не сделал! Возможно,-предположила Якубовская по телефону, - немцам в университете города ... (город я забыл) не понравились мои оценки, и они взяли кого-то другого с лучшими показателями учёбы... Вот так, Якубовская смеет намекать мне, что виноват в отсутствии приглашения я сам со своими оценками, и есть более достойные кандидаты на учёбу. Но ведь, пойми меня, читатель, я обратился к услугам фирмы UCI как раз во избежание подобных казусов! Почему, если допустить верность предположения Якубовской, агент фирмы UCI не отнёс мои (и Ольгины) документы в другой немецкий вуз, я ведь как раз за это и заплатил этой фирме! Сполна заплатил. Большие деньги. Да вдвойне (и за Ольгу). Ш-ш-шайсе!!!
  Но не разрывать же мне договор с фирмой UCI из-за их единичного прокола (ведь когда я не уехал осенью 2003 года - это моя "вина", а точнее: государственная). Ведь чего в случае разрыва договора я добьюсь? Ничего. Тысячи евро (за себя и за Ольгу) мне не вернут. Но мне-то нужно больше! Для реституции. Я "профукал" (но только не прогулял) здесь на Родине вовремя не уехав в Германию намного больше. Кто мне вернёт мою комнату? Не Наталья же Владимировна! Поэтому я соглашаюсь с ней потерпеть мне с Ольгой до осени-2004. Типа: ничего не поделаешь! Сообщение мной этой новости, что я этой весной не еду учиться ни в какую Германию, можешь представить себе, читатель, сам, какую печальную реакцию вызвало у моей матери и сестры!
  И они мне сразу заявили, что до осени, времени очередного заезда на учёбу в Германию, я у них жить не буду. Так что выгнать меня на улицу - это для них всего лишь вопрос времени.
  Как-то в апреле я купил коробку апельсинового сока и отравился им: температура 40, на ногах не стою, свалился в углу маминой комнаты на свою лежанку на полу. Днём мать, узнав, что со мной, отреагировала вот как. Она подошла ко мне, лежащему, и принялась пинать ногами спальный мешок, лежащий подо мной в качестве матраса, так пинать, как будто она бьёт меня по бокам, то есть она показывала, чего ей хочется - бить меня ногами. И мне казалось, что она вот-вот, распаляясь, перейдёт от имитации пинков к реальным пинкам меня. А я лежу, беспомощный, как бревно. А мать приговаривает:
  - Ишь ты, разлёгся тут! Нашёл, где подыхать, скотина! Нет, я тебе не дам здесь сдохнуть! Очень мне нужно, чтоб ты сдох здесь, бомжара! Сейчас вызову неотложку, и поедешь подыхать в больницу. А если оклемаешься, знай, что сюда можешь не возвращаться. Иди, куда хочешь! Иди к Надинке, своему папочке, дяде Саше, на все четыре стороны, но только не сюда!
  Приехала неотложка, и меня отвезли в Боткинскую инфекционную больницу на отделение дристосников. Мне на удивление, там меня навещает Полина. Как и положено у приличных людей - с продуктовой передачей. Что это, зов сердца, осознание родственных связей? И по своей ли инициативе она пришла ко мне, или обо мне всё-таки волнуется мать, как я тут? Это останется для меня загадкой, ибо, хотя сестра и навестила меня, она всё равно была со мной холодна и мало разговорчива.
  Выписавшись из больницы, я пришёл на Набережную. В первую очередь к тёте Надине, ибо она там была главой дома, и объяснил ей, что мне идти некуда. Она приняла меня и поселила в комнате её сына, студента Горного института (а какого же ещё?) Тимофея, не спрашивая его мнения о необходимости делить со мной комнату. Напомню, что на Набережной жили тётя Надина, её дочь Настя с семьёй, то есть со своим мужем Максимом и сыном Никитой, бывший муж тёти Надины Миша, их общий сын Тимофей. А комнат было 4, плюс кладовка, в которой жил дядя Миша. Тётя Надина и Настя носят фамилию Павловы, а дядя Миша и Тимофей - Владимировы. Это я перечислил постоянных жильцов квартиры на Набережной. Кроме них наездами из Москвы на Набережной появлялась старшая дочь тёти Надины Анка. Вот и сейчас, если мне не изменяет память, Анка была здесь, на Набережной, да не одна, а с дочкой Сашей. Таким образом, весной 2004 года на тёте Надине "висело" двое внуков: детсадовец Никита и совсем малышка Саша. А тут я ещё появился! Я явно был лишним. Я, потерпевший неудачу с отъездом на учёбу в Германию (окончательную ли - пока не скажу), вот уже второй раз обращаюсь за помощью к тёте Надине на Набережную, помня указание отца в больнице, что у меня есть она. Первый раз был перед моей продажей комнаты чуть более года назад. Если в тот раз я сидел на кухне и ел за обеденным столом, то в этот мне было тяжело появляться на кухне, и тётя Надина, понимая меня, приносила мне поесть прямо в комнату Тимофея на журнальный столик. Тяжело - это означает, что кроме того, что я стеснялся своего плачевного положения, я боялся услышать осуждение меня, и не хотел красть домашний уют на тёти Надининой кухне. Если бы я был достоин упрёков и осуждения - дело одно, и мне было бы не больно выслушивать их, но дело в том, что я не считал себя ни на сколько виновным в том положении, в котором я оказался, поэтому мне особенно тяжело было моё положение затворника в Тимофеевой комнате, откуда я старался не высовываться, а если и выходил, то голова сама собой втягивалась в плечи, что, возможно, и не было заметно со стороны, но всё равно мной физически ощущалось.
  В конце апреля я уволился с работы чеканщиком. Неблагодарное это дело - работать задаром на чужого дядю. Да и халтуру гнать (а именно только так я могу назвать то, что я делал) мне надоело. И не получая удовлетворения от работы, работы чуть ли не задаром, я только деморализовался. Дойдя до крайней точки деморализации, я уволился. И был не понят обитателями квартиры на Набережной. Весь май, стараясь быть разборчивым, я провёл в поиске новой работы, но так и не нашёл (пробные выходы на работу, даже по несколько дней, - не в счёт).
  * * * (Звёздочки Љ63)
  Настало лето-2004. Тётя Надина упросила свою тётю (родную сестру моей бабушки Тони) Соню разрешить мне пожить у неё в Купчино. Там я буду жить второй раз. Первый был, когда я скрывался от бомжей в 2001 году. Теперь мне разрешено пожить до осени, когда к тёте Соне в квартиру на Будапештской должны вернуться с летнего отдыха её близкие родственники. В июне попробовал устроиться на литейное производство в цех послелитейной обработки изделий. Там стоял невообразимый шум, такой, что без специальных наушников работать было нельзя. Но и в наушниках долго пребывать невозможно: становится больно ушам - так сильно давят наушники на уши. Я понял, что не в силах терпеть боль в ушах, на пятый день своей работы. Упомяну, что рядом со мной работали глухие, которым шум ни по чём, а также полуглухие: один глухой на одно ухо, а другой глохнущий (уже плохо слышит). Так что я боялся, что и я стану таким, если не уволюсь. Так вот директор литейки чуть ли не избил меня, когда я категорически отказался далее работать на его предприятии. Он мне угрожал. Угрожал, что испортит мне трудовую книжку порочащими меня статьями увольнения, прижал меня одной рукой к стене, а другой замахивался, еле сдерживаясь от удара по моему лицу.
  Уволился. Но как и во многих предыдущих шарагах деньги за работу получил не сразу, а вынужден был дожидаться официального дня выдачи зарплаты. Теперь тёти Надины с её едой не было, и мне надо было прорываться из голодного состояния самому. Устроился на склад небольшого мясоперерабатывающего предприятия. Условия работы там были тяжёлые, зарплата грузчика низкая, поэтому нашлась вакансия для меня, голодного, согласного работать, если ежедневно будут давать деньги на еду дома (обедами на работе, слава Богу, кормили бесплатно). За неделю работы на складе я кое-как наелся, и как только я оказался способен думать не о сегодняшней еде, а о завтрашне-послезавтрашней, то есть более отдалённой, то здравым решением на сытый желудок и на мозг, не атакуемый мыслями-чувством голода, было поскорее уволиться и получить как можно скорее расчёт. Уволился.
  Шёл я как-то своей дорогой в центре города. Смотрю, на проезжей части улицы, лежит серая кепка сразу вместе с белым париком. Машин едет мало, так что кепку-бейсболку не успели задавить. Я подбираю её и рассматриваю, задумавшись над тем, нужна ли она мне такая? С приклеенными волосами или без них. Вроде бы она аккуратно сшитая. Но кого мне смешить в этой кепке с волосами? А без волос - я же никогда прежде не носил бейсболок! Хорошо хоть, что надпись нейтральная на ней: белыми буквами слово HOLLYWOOD. При случае я занёс эту кепку на Набережную и на время забыл о ней.
  Arbeit
  И снова я с газетой с вакансиями телефоном. На глаза мне попадается объявление о приглашении на работу менеджера внешнеэкономической деятельности (ВЭД) со знанием немецкого языка без каких-либо дополнительных требований к кандидату на вакантное место типа наличия своего автомобиля или опыта работы в данной сфере деятельности. Звоню по указанному в объявлении телефону. Отвечающий мне мужчина подтверждает, что никаких дополнительных требований к кандидату нет, и сообщает, что для рассмотрения моей кандидатуры мне необходимо выслать ему моё резюме по электронной почте - так он отказался меня выслушать. Вот он мой шанс! Если раньше я не претендовал на такие работы, где требовалась предварительная отсылка резюме для рассмотрения моей кандидатуры, по причине неимения компьютера у меня ни дома, ни на работе, то теперь мне стоит попытать счастья посредством отсылки резюме со своего компьютера, стоящего у мамы в комнате. Мать снизошла, раз такое дело, допустить меня до моего компьютера. Я набрал текст резюме, а заодно, пользуясь случаем, и привет Оксане Вишневской, конферансье концерта Dolce Vita на радиостанции "Радио "Классика", с заявкой исполнить в нём для меня кое-какую классическую вещицу. Электронное послание на радио "Классика" я напечатал потому, что я никому ещё никогда не писал по электронной почте, и для успокоения, ведь я нервничал: а вдруг моё резюме не будет лучшим?, и меня не возьмут на эту вакансию, вакансию, о которой я, в принципе, так долго мечтал!..
  Моё резюме победило. Меня взяли. Как выяснилось, в крупную строительную компанию. АО. У которого несколько предприятий. И не только в Петербурге. А отдел ВЭД один. На всё АО. Объясню причину, по которой этой компании срочно понадобился менеджер ВЭД со знанием немецкого языка, настолько срочно, что было не до выставления дополнительных требований к кандидату на вакансию. От них неожиданно ушла предыдущая менеджерица. Просто взяла и не вышла в один прекрасный день на работу - настолько выгодно было ей предложение о работе, к которой надо было приступить срочно, что она взяла да и резко бросила строительную компанию. И остался у неё на рабочем столе в покинутой ею бедной компании ворох бумаг на немецком языке, и в столе, и в электронной почте, которая продолжает приходить на непонятном никому в отделе ВЭД немецком языке (все остальные сотрудники отдела владели английским), и есть у компании что отправить немцам по электронной почте и по факсу на их языке, да некому. Поэтому меня так срочно и взяли, чтоб разгрести завал. С первого дня доказав начальнику отдела свою работоспособность в качестве менеджера ВЭД (вник в бумаги, перевёл полученную электронную почту и факсы с немецкого на русский и доложил начальнику отдела) на третий день работы я попросил аванс и получил 3 тысячи рублей из десяти, обещанных мне за первый, испытательный, месяц работы. А в это время из Германии приплыло оборудование, которое строительная компания собиралась смонтировать и эксплуатировать в Петербурге. Приплыло целых 11 большегрузных фур. Их разгрузили на краю города в районе... Поостерегусь указывать район равно как и подробности, что за оборудование да и вообще название строительной компании по причине, которую проясню позже.
  Первые две недели работы менеджером ВЭД я сидел в офисе. Мне было интересно заниматься, применяя немецкий язык. Самым сложным оказалось общение с немцами по телефону, тематика разговоров ведь была не бытовая, а специальная. Самым скучным делом оказалось лазание в Интернете по сайтам немецких фирм-производителей строительного оборудования. Интернет у меня был безлимитным, но в своих интересах или в целях развлечься мне некогда было им воспользоваться. В интересах фирмы вышел на работу и в субботу - дома, то есть у тёти Сони в Купчине, мне всё равно делать было нечего. В общем, втянулся в работу.
  А из Германии должен был со дня на день прилететь немецкий специалист - монтажник немецкой монтажной фирмы, который руководил демонтажём оборудования, которое к нам приплыло. Именно этот спец должен будет помочь бригаде наших монтажников заново собрать в Петербурге разобранное оборудование в целое - завод по производству... Опять боюсь указывать чего. Вместо чертежей этот спец привезёт кучу фотографий всех узлов монтируемого оборудования. Немец ещё не прилетел, а в планах нашей строительной компании уже забита дата ввода завода в эксплуатацию, уже запланировано, с какого числа он начнёт давать продукцию и приносить прибыль!
  Всё. Немцы шлют факс: встречайте их специалиста Рóмана Шнайдера таким-то рейсом, просьба обеспечить ему проживание и автотранспорт к месту работы, просьба прислать ответный на этот факс. Я его отправляю, уверяя немецкую сторону от имени строительной компании, что прибывающему немецкому специалисту с нашей стороны будет обеспечен достойный приём и обеспечены необходимые условия для его работы. Насколько я помню, об автотранспорте было напоминание в немецком факсе, а вот о том, кто его будет кормить и как, то есть где - нет, ни в этом факсе, ни в более ранней переписке с немецкой стороной, ни, тем более, в самом договоре о скупке бэушного завода на корню в Германии по смехотворной цене в несколько сотен тысяч евро (для громадного АО - это копейки) чуть ли не по цене металлолома (куда бы немцы девали ставший им ненужным этот завод, если бы не наша бурно развивающаяся строительная компания?).
  Поселить монтажника из Германии Рóмана Шнайдера строительной компании удалось за дёшево. Не в какой-нибудь многозвёздной гостинице, а на краю города на Дальневосточном проспекте между "Журавлями" (мемориалом павшим в Великой Отечественной войне), и пивзаводом в колледже народных промыслов. Руководство колледжа выделило в своём здании этаж под гостиничные номера, скромные, но приличные - вот такая лишняя статья доходов у колледжа. Встречать в аэропорту командированного немца должен был я. И на стройке при монтаже оборудования рядом с немцем всегда должен буду быть я. Так мне приказал начальник моего отдела ВЭД. Я должен буду помогать немцу общаться с бригадой наших монтажников при монтаже оборудования и с руководством будущего завода в случае необходимости. Мой начальник сказал мне, что моя работа с немцем - это испытательное задание мне, то есть от результата моей работы с немцем зависит моё дальнейшее пребывание в должности менеджера отдела ВЭД. То есть на время монтажа я типа прикомандировываюсь к этому будущему заводу, на котором уже есть свои директор и бухгалтер. Есть на территории будущего завода и административное двухэтажное здание, оставшееся с прежних времён, когда рядом с ним стояли снесённые ныне ангары предыдущего предприятия.
  Немец прилетел в пятницу вечером. Машиной, на которой я должен был отвезти немца в колледж, оказался старый ржавый жигулёвский драндулет, в салоне которого так воняло, что немец сразу же шутя окрестил его "Gaswagen". За рулём был один из специалистов будущего завода, и была ли ржавая вонючая развалюха его личной, или она принадлежала АО, я не помню.
  Напутственным пожеланием мне моего начальника отдела ВЭД при отправке меня в "местную командировку" - при прикреплении меня к немцу были следующие слова:
  - Делай, что хочешь, хоть на ушах стой, лишь бы немец работал.
  Я понял своего начальника, что мне стоит расшибиться в лепёшку в интересах строительной компании, и я, соскучившийся по настоящей работе, готов был это сделать.
   По дороге из аэропорта в город немец несмотря на вечернее время пятницы изъявил желание заехать на строительную площадку будущего завода. Посмотреть на успехи в сборке оборудования без него бригадой наших монтажников. Наверное, для того, чтоб ему спалось лучше. Перед субботой, на которую по словам водителя, намечен выход бригады наших монтажников на работу уже под его, немца, руководством. Представь себе, читатель, немцу с самолёта не терпелось до завтрашнего утра взглянуть на стройку, загрузить свою голову планом завтрашнего монтажа! Удивительно!
  Заезжаем на территорию будущего завода. Немец доволен работой нашей бригады. Теперь едем в колледж. Находим его, и я помогаю немцу вселиться в номер. Время ужинать. В колледже есть столовая для учеников. Несмотря на каникулы она работает. По договору со строительной компанией именно в этой столовой немцу предстоит завтракать перед работой и ужинать после неё. Без выбора блюд, а что дадут. Проявляя внимание к потребностям командированного немца (далее буду называть его по имени - Рóман), - мне ведь это нужно, чтобы он не воротил нос, и не отказался работать, - я заинтересовался съедобностью ужина и попросил в столовой себе тоже самое, что дали и Роману. По-моему, справедливое желание с моей стороны - заботиться о желудке того, от кого зависит введение завода в эксплуатацию в срок. Я предполагал, что меня даром кормить не будут, и я готов был заплатить несмотря на скудость содержимого моего кошелька. Но с меня денег в столовой не спросили, и я понял, что столовая просто учтёт мой ужин при расчёте с моей строительной компанией - разумное решение столовой, - подумал я. Признаюсь, что я очень хотел есть, ведь я с утра целый день провёл в офисе, пообедав бутербродами, и вот вечером в девятом часу я в столовой колледжа - я не в силах был отказаться от заботы о моём подопечном командированном немце, да и из-за уважения к самому себе я не стал отказывать себе в удовольствии присоединиться к ужину Романа, да и не по-людски, некрасиво было, на мой взгляд, оставлять его ужинать одного, и ведь я в данном случае - представитель принимающей стороны, поэтому я должен был думать и об имидже строительной компании! В общем, я поужинал. Еда мне понравилась: обычная общепитовская еда.
  Гостевой (но не гостиничный) номер Романа в колледже мне понравился: душ, телевизор, холодильник - всё было и работало. Правда, были и комары, я заметил их. Ведь их трудно было не заметить, такое количество (окно номера было нараспашку). Я мысленно посочувствовал Роману насчёт комаров, но помочь я немцу в 9 часов вечера не мог - я не волшебник, но надо о комарах непременно доложить руководству моего отдела или будущего завода, пока я не разобрался кому, но надо. А то как-то негостеприимно это поселять немца в такой комарильник. Ну да, возможно, эта промашка вышла всего лишь по незнанию руководством строительной компании фактического состояния снятого для немца гостевого номера, - оправдывал я своё руководство сам перед собой.
  А на утро машины для доставки немецкого специалиста на строительную площадку не будет, - сказал мне водитель газвагена. Поэтому в субботу я вынужден был с утра переться из Купчина городским наземным пассажирским транспортом за немцем на Дальневосточный, а затем вместе с Романом следовать своим ходом, где пешком, где на метро, в район... опять боюсь указывать какой - через полгорода с длительным пешкодралом. Пока я от немца насчёт машины для доставки его на строительный объект отшучиваюсь, сам ещё считая, что проблемы с машиной - дело поправимое в ближайшее время. За дорогу я плачу и за себя и за немца сам, давая Роману в руки жетон. А сколько лишних денег я потратил за заезд за Романом из Купчина на Дальневосточный! Совсем не лишних для меня, я же живу на аванс в 3 тысячи, экономя каждый рубль! Ладно, думаю, начальник отдела у меня вроде бы толковый (пока я презюмирую его таким) и строительная компания не бедная - помогут, лишь бы немец работал, лишь бы я работал с немцем.
  Мы с Романом приезжаем на строительную площадку будущего завода вовремя - к десяти часам утра. Приезжает на работу главный инженер будущего завода. Он также уверен, что бригада наших монтажников вот-вот приедет на работу. Но их нет. Всё нет и нет. А время идёт. И в ожидании главный инженер вещает, полагая, что всё то, что он говорит, он вправе говорить от лица руководства будущего завода. А я всё это перевожу:
  - Сейчас подъедут (это он про монтажников). Должны...
  Проходит час.
  - Странно, что их до сих пор нет, - констатирует-удивляется главный инженер.
  Полдень. Немцу уже смешно, что он приехал на стройку, а наши монтажники нет.
  Теперь несколько слов о главном инженере будущего завода. Именно он ездил уже в Германию в командировку осматривать приобретаемый строительной компанией завод по производству... Не пишу, чего. И с немцем Романом Шнайдером, сидящим сейчас в его кабинете, он уже успел познакомиться в Германии при осмотре этого завода. Поэтому сейчас в своём кабинете главный инженер, мужчина лет сорока пяти, старался вести разговор, заполняющий время ожидания монтажников, с позиции старого знакомого Романа, набиваясь ему в друзья. А Роману было 32 года (я увидел его раскрытый паспорт при регистрации в колледже для проживания: 1976 год рождения, то есть младше меня на 5 лет).
  За пару часов ожидания главный инженер вспоминал, как они выпивали с Романом в Германии, а также многое обещал от лица руководства будущего завода:
  - Машина тебе, Роман, будет...
  - Питьевую воду для тебя достанем бутылочную, чистую...
  - Ключ от туалета начальства (в нём чисто) я найду...
  До двенадцати мы гоняли чаи с кофеём. И вот в полдень, когда всем нам троим стало ясно, что далее ждать бесполезно, прозвучало следующее предложение:
  - А может, коли нам не суждено сегодня поработать, выпьем! Коньяку! За встречу и предстоящую совместную работу.
  Роман, который успел мне выразить пожелание побывать в петербургских музеях и погулять по Петербургу, стал отнекиваться. Но мы с ним пока не решаемся встать и покинуть территорию будущего завода. А главный инженер проявляет настойчивость в своём желании выпить с Романом. И быстро сходил и купил армянского коньяка. Выпили. По чуть-чуть. Не закусывая ничем. А Роман даже не закуривая. Выпили ещё по уговору главного инженера. У того язык развязался, и он предлагает мне перевести немцу пошлый анекдот. Я это делаю. Не потому, что хотел выглядеть в глазах немца хуже, чем есть, а потому что главный инженер рассказывал анекдот по частям, и я сначала не уловил подвоха. После успеха в переводе анекдота я несколько возгордился собой, но вслух инженеру сделал замечание:
  - Я не личный ваш переводчик, чтобы переводить всё подряд, что вы говорите. Хотите рассказывать немцам наши анекдоты, учите сами немецкий язык и рассказывайте.
  Тут я Роману говорю, что вот она, возможность сходить в Эрмитаж, и не стоит её упускать. Он мне кивает, и я говорю о желании Романа немедленно начать тратить своё время более продуктивно, а именно отправиться сейчас же в Эрмитаж.
  - Успеете. Давайте ещё выпьем, - предлагает продолжить главный инженер, не вникающий в туристический интерес командированного немца. Ещё только начáло второго...
  - Самое время идти, чтобы успеть всё посмотреть, - самоуверенно утверждаю я: уж я то, работавший в охране Эрмитажа, знаю это, и я уверен, что смогу преподать Роману Эрмитаж именно часа за три, презюмируя его любознательность и тягу к прекрасному.
  - Давайте тогда встретимся с вами после вашего похода в Эрмитаж сегодня вечером (сам я чего-то не хочу идти с вами в музей). Я покажу Роману город, - предложил главный инженер.
  Я перевёл это его предложение, хотя и был уверен, что лучше меня у него точно не получится преподнести Петербург немцу, но я не стал обрубать главному инженеру возможность подружиться с немцем во время совместного времяпрепровождения вне строительной площадки будущего завода.
  Договорившись о встрече с главным инженером вечером возле Гостинки, мы с Романом поехали в Эрмитаж. Лицо немца выражало радость. Я догадывался, какую. Что ему при его плотном графике работы, который я узнал от главного инженера (шестидневка с работой в субботу полдня и немедленный отлёт в Германию по выполнении своей работы), удаётся неожиданно выкроить такой кусок времени для знакомства с этим городом. Я его понимаю, и улыбаюсь немцу в ответ. Глядя на этого жизнерадостного немца вообще невозможно не улыбнуться, ведь он, по нашим, российским, меркам странный какой-то: улыбается настолько часто, чем и вызывает улыбку у меня, заражая меня своей радостью. Да, белозубая улыбка немца заразительна. Но мне в ответ тяжело улыбаться немцу, как бы этого мне не хотелось. По причине ущербности моего рта с отсутствием зубов и коронками на других. Я боюсь обнажать зубы... Но больше не буду о своих зубах.
  Направляясь в Эрмитаж мы вылезаем из метро на Невском проспекте. Естественно, что я кое-что говорю немцу об этой главной улице Петербурга, проспекте. Повезло, что очередь на входе в Эрмитаж небольшая. А за билеты в музей мы не платили. Я ведь знал, повторяю, что сказать на контроле, где надрывают входные билеты, работая когда-то прежде в охране этого музея. Чем удивил Романа Шнайдера. Я показал ему свой Эрмитаж, тот который мне интересен и нравится, с некоторым неутомительным экскурсом. До шести часов вечера уложился. На место встречи в 19 часов с главным инженером у Гостиного двора мы с Романом пошли не напрямик, а через Адмиралтейскую набережную к Медному всаднику (его же надо было когда-нибудь обязательно осмотреть!), мимо Исаакиевского собора, и по набережной Мойки на Невский. День был солнечный. Его, немца из Германской глубинки, впечатлили и обычные перед конным памятником основателю Петербурга невесты в ослепительно белых платьях (обычные для нас, петербуржцев: обычные от слова обычай: обычай такой - посещать молодожёнам это место с Петром Великим), впечатлил такой большой Исаакиевский собор с блестящим на солнце куполом, впечатлила и конная скульптура Николая Первого, конь которого на постаменте стоит всего на двух точках опоры - задних копытах, и архитектура рядовой застройки вдоль берегов реки Мойки.
  Встретились на Невском проспекте у Гостиного двора с главным инженером. Он на новенького начал выдавать общую информацию о Невском, желая, чтобы я перевёл её Роману.
  - Я об этом уже рассказал ему, пока мы шли по Невскому в Эрмитаж, - сообщил я главному инженеру.
  - Ну, переведи ещё раз то, что я расскажу.
  - Я не попугай, чтобы повторять, - отказал я главному инженеру.
  - О чём это вы беседуете так оживлённо между собой? - заинтересовался Роман.
  Я ему объяснил, что его старый знакомый, главный инженер, хочет повторно рассказать ему про Невский проспект.
  - Нет. Не надо. Я всё запомнил, что мне рассказал Алексей.
  Главный инженер был недоволен этим ответом Романа - злость на меня читалась в его глазах, но вслух он предложил повернуть направо и осмотреть памятник Екатерине Второй, находящийся совсем рядом. Я не стал перечить - пусть главный инженер насладится бытием в роли гида. Мы подошли к Её памятнику, и главный инженер вместо того, чтобы дать исторический экскурс о Великой императрице и окружающих Её деятелях той, Её, екатерининской, эпохи, хотя бы пару слов, принялся опять рассказывать непристойности. На этот раз о Екатерине Великой. Я отказался переводить скабрезности, хотя знал необходимый немецкий лексикон, чем снова вызвал злобные искры в глазах главного инженера. Он сказал мне, что тогда я могу сам дальше гулять с немцем, но попросил в заключение ещё раз озвучить его уже неоднократно высказанное им приглашение заехать сегодня вечером к нему в гости домой посидеть-выпить. Немец выбрал моё общество. Наверное, главный инженер зачислил меня в свои враги, ведь я срываю ему надежду подружиться с немцем. Мы расстались с главным инженером, и я показал Роману пропорционально построенную улицу Зодчего Росси. Роману пора было ехать в колледж, чтобы успеть к ужину (ужин в столовой колледжа подавался до девяти вечера). Вполне естественно, что я должен был проводить его до колледжа, ведь Роман, всего лишь один раз покинув его утром, не выучил ещё дороги от метро "Ломоносовская" до него. Как и утром это расстояние мы преодолевали пешком. То есть Неву по Володарскому мосту мы переходили, а не переезжали. По пути в колледж Роман мне рассказал, что его родители в своё время посещали Ленинград в качестве туристов, и теперь при его отъезде в Петербург они настоятельно рекомендовали ему увидеть разводку мостов на Неве, на что я выразил сомнение, что это возможно сделать со мной по разным причинам, которые я не стал объяснять расстроившемуся от такого моего ответа немцу. Я ведь жил в центре Купчина. А Роман на краю Весёлого посёлка. И когда смотреть на мосты при столь плотном графике работа немца и моего вместе с ним? И тут случается чудо. Именно в тот момент, когда я сопроводил Романа до администраторской стойки в общежитии колледжа с ключами от комнат и гостевых номеров, я слышу разговор администраторши с тульскими туристами, которые живут в свободных летом комнатах общежития колледжа о том, что сегодня ночью их группа намеревается поехать на своём автобусе в центр города на разводку мостов прямо от этого колледжа. Я узнаю, не найдётся ли в их автобусе пары лишних мест, и, вот удача так удача, два места находятся! Совпадение! Чудо! Цена за одно место в автобусе 200 рублей, потому что в автобусе будет нанятый профессиональный гид - будет своего рода экскурсия по ночному центру Петербурга. Роман, естественно, предлагает мне поехать вместе с ним. Он заплатит. За нас обоих. Я с радостью соглашаюсь, ведь мне найдётся работа и по пути по ночному городу, и при самой разводке мостов. Составить компанию - это тоже работа. Приятная, но работа. Приятная от осознания её полезности. В данном случае для Романа. И мне языковая практика от непринуждённого общения и перевода слов гида.
  Время ужинать. Мы оба не ели с утра, не считая мороженого на площади Декабристов у Медного всадника (покупал его на двоих он как принимающий оказанную мной любезность погулять с ним по городу и посетить Эрмитаж, в котором я не подкачал). Поэтому я не отказываю себе в удовольствии и в необходимости поужинать с Романом вместе опять в столовой колледжа. Пусть строительная компания оплатит мой ужин потом, но не поужинать сейчас вместе с Романом перед ночной прогулкой "на мосты" - это неправильно: и вредно для желудка, и силы надо аккумулировать - так я решил и поужинал.
  Отъезда ночного автобуса мы с Романом ждём в его гостевом номере. Смотрим телевизор. Переключаем каналы. Я перевожу что сочту достойным моего акцента и что в состоянии перевести. Но смотреть особо нечего. Не смотреть же нам вместе интересного мне одному Эдварда Радзинского!, на передаче которого я задерживаюсь с переключением каналов на пару минут. Эх, не посмотрел я сегодня эту передачу, ну да ладно - зато посмотрю мосты, на разводку которых я ещё никогда в жизни целенаправленно гулять не ходил, а всё только "попадал на них" (ведь есть такое чисто петербуржское выражение "попасть на мосты", означающее невозможность, но необходимость сейчас же перебраться на другой берег Невы, невозможность по причине разводки мостов...
  Во время ночной поездки по городу (мы выехали пораньше, чтобы покружить на автобусе по центру города, в некоторых достопримечательных местах вылезая из автобуса) я перевожу Роману услышанное от профессионального гида информацию...
  Вот и посмотрели на разводку, вылезая из автобуса на набережную и прокатившись вдоль Невы. Гида высадили на Петроградке. Теперь нам надо на Дальневосточный. Автобус ускоряется на север по Каменноостровскому, сворачивает на Медиков, вот мы проезжаем мимо светящейся разноцветными огоньками нарядной, как новогодняя ёлка, телебашни. Переезжаем Большую Невку по Кантемировскому мосту. И тут вместо того, чтобы поехать направо и затем на юг города, автобус забирает влево. Возможно, там повернуть направо можно было именно так: с предварительным поворотом налево. Я не знаю точно. Но автобус, тульский, за рулём которого водитель из Тулы, почему-то не разворачивается, а едет в сторону Приморского района. Может, он не видит или зевает возможность развернуться? А группа туристов в автобусе - это тульские старшеклассники, и взрослый в группе, сидящий рядом с водителем с автомобильным атласом Петербурга, указателем проездов и развязок, всего один. Пока никто в автобусе, кроме водителя и меня, не понимает, что мы заехали не туда. Мне это пока не кажется странным - вдруг ещё надо кого где-то высадить. Мы проехали по Приморскому проспекту аж до Старой деревни! Наверное, водитель, поняв, что заехал не туда, искал, но не находил возможность развернуться. Наконец автобус разворачивается, проехав от телебашни порядочное расстояние и снова к ней. Все в автобусе её узнают, такую яркую в ночи. Всем это кажется странным - видеть эту башню снова так близко. Ладно. Едем дальше. Автобус снова "заносит" налево. На этот раз к Ушаковской развязке, то есть фактически в том же неверном направлении. Заехали на развязку. Слышно, как водитель со старшим группы гадают, какую полосу движения занять: правую или левую. А при съезде с развязки автобус снова оказался на Приморском проспекте. И снова водитель ищет возможность развернуться и не находит. Пол-автобуса уже понимает, что ночной пейзаж за окном автобуса подозрительно повторяется, и шушукается по этому поводу. Мы с Романом тоже. Я категоричнее других, ведь я местный, поэтому я однозначно заявляю Роману, что водитель заблудился. Мы с Романом первые, кто начал втихаря смеяться... вот мы снова на Ушаковской развязке. На этот раз водитель выбирает другую полосу движения, мы съезжаем с развязки по-другому, но через какое-то скорое время мы снова выруливаем на как будто мёдом намазанный Приморский проспект и мчимся по нему, пустынному, в сторону Дацана (на запад). Весь автобус уже хохочет, держась за животы от смеха. Водитель решается нарушить правила дорожного движения и развернуться на Приморском проспекте в неположенном месте. Это его решение добивает сидящих в автобусных креслах и чуть не выкидывает их из кресел в проход автобуса от смеха... И снова мы у телебашни. Я никогда не забуду эту автобусную прогулку по ночному Петербургу с тройной гонкой по Приморскому проспекту и троекратным проездом мимо телебашни. Так что я не жалею, что пропустил передачу по телевизору Эдварда Радзинского.
  Теперь мне надо домой, в смысле: к тёте Соне в Купчино. То есть на другой берег Невы, левый. Мне повезло, что именно в это время Володарский мост, разводящийся за ночь дважды, был на какое-то время сведён, и я без лишней задержки-повезло так повезло-на быстро пойманном частнике за относительно невысокую цену (рублей 100-200) - опять повезло, что быстро договорился с водителем во второй из остановленных машин - доехал до тёти Сони, которая, уже не веря, что я приду ночевать к ней, закрылась в своей квартире на цепочку. А ведь мне самой тётей Соней и тётей Надиной с Настей было настрого приказано жить в тёти Сониной квартире так, как будто меня и нет там, то есть не мешать тёте Соне доживать свой век ни шумом, ни ещё каким-либо иным способом (заставлять нервничать). А тут такое дело - я ломлюсь к ней в дом посреди ночи, будя её. А может и не будя, так как она мне отвечает, открывая дверь, что уже волновалась за меня, что хуже для меня, и не дай Бог узнать родственникам-Павловым, что я заставил волноваться девяностолетнюю старушку, этого Божьего одуванчика, для которого продолжать жить-это уже тяжёлая работа. Но я же не мог знать-предполагать, что мне повезёт этой ночью кататься-смотреть на разводящиеся мосты, и что тётя Соня настолько боязливая, что закроется, не дождавшись меня, на цепочку! Вот я перебоялся, что вызову гнев старухи! С ней и так то было тяжело общаться. Хотя я и старался избегать с ней общения, находясь с ней в одной квартире. Но минимума общения то было не избежать. И ведь она по-своему переживала за меня. Хотя бы всё лето по случаю моего трудоустройства, ведь я звонил по газете из коридора её трёхкомнатной квартиры. Слава Богу, она отнеслась с пониманием к тому, что я ей рассказал про командированного немца!.. А позвонить ей вечером и сообщить, что я задерживаюсь до глубокой ночи, я не мог по причине отсутствия у меня мобильного телефона в2004 году, который я не приобретал даже в 2003 году, когда был с деньгами, так как звонить мне тогда было некому. Ни по работе, ни матери. О чём мне с ней говорить? - так мы жили.
  На следующий день, то есть воскресенье, утром я, естественно, долго спал. Давеча Роман попросил меня о любезности погулять с ним по городу в наш выходной воскресный день. Я рад был оказать ему такую любезность. Хотя бы из соображения языковой практики. Я заезжаю за ним в колледж в час дня. Я был бы не я, если бы не решил начать знакомить Романа с городом с моего любимого Петербурга Достоевского, до которого я запланировал идти пешком по Невскому от площади Восстания до канала Грибоедова. Согласись, читатель, ведь туристу в нашем городе необходимо оценить Невскую перспективу с этой точки - от площади Восстания, заодно и пройтись по этой главной-центральной улице Петербурга. Итак, мы едем на метро до площади Восстания, но по дороге в разговоре с Романом выясняется его большое желание осмотреть ещё одних сфинксов (ночью во время автобусной прогулки мы вылезали у египетских сфинксов перед Академией художеств), Шемякинских. Поэтому у меня на ходу меняется план. Мы доезжаем до площади Восстания, пешком идём к Неве. Романа поражают своим великолепием обычные доходные дома на Потёмкинской улице. Дойдя до сфинксов я фотографирую Романа вместе с ними. А напротив них, на другом берегу Невы, находятся "Кресты", тюрьма. И я с какой-то непонятной щемящей тоской и грустью гляжу на них. От сумы и тюрьмы не зарекайся, - повторяю я про себя, задумчиво глядя на тюремные окна, на расстоянии ширины реки кажущиеся всего лишь чёрными точками. Как же их много, этих точек! И за каждой из них, то есть в камерах, люди. Как много людей! Сидят. Ведь за каждой из точек сидит по несколько человек. И я не знаю ещё тогда, что через 2 года я сам окажусь в этой темнице, и буду сквозь решётку окна, сквозь точку, искать и не находить этих сфинксов на теперь уже другом берегу, таких измельчённых шириной Невы Шемякинских сфинксов... но не будем забегать вперёд.
  Итак, от сфинксов мы направляемся к станции метро "Чернышевская". Я был рад поразить воображение Романа глубиной расположения и длиной подземного эскалатора этой станции. Проехав под землёй одну остановку, мы выходим наружу на "Маяковской", то есть снова на Невский. Тут Роман мне сообщает, что хотел бы купить шоколадную пасту типа "Алисы". Я включаю соображалку, и вот какой я сделал вывод чисто теоретически: этот товар мы вряд ли найдём на Невском, где мало продуктовых магазинов, а в тех, что есть, этой "замазке" не место. Я сообщаю свой вывод Роману, любителю завтракать с ней в Германии-намазывать её на булку, что он хотел бы проделывать за завтраком и в столовой колледжа. По случаю моего скепсиса насчёт обнаружения "Алисы" или "Нутеллы" на главной улице этого города-ну, прошла мода на эту шоколадную пасту у нас в стране!, хотя всего несколько лет назад её было завались, особенно в ларьках, типа на Сенной, но теперь на Сенной снесли те ларьки, да и в обычных продуктовых магазинах в последнее время я что-то не припомню этого товара, так что уж говорить о Невском?! - Роман удивляется. Зашли в пару магазинов - пасты нет. Доходим до Елисеевского магазина. Хорошо, что есть повод в него зайти - поискать шоколадную пасту. Наш вход в магазин я предваряю словами о нём: о его стиле модерн, о скульптурах на нём, о роскоши его внутреннего убранства, типа: прошу обратить на это внимание. для меня не удивительно в отличие от Романа, что в таком красивом магазине шоколадной пасты в пластиковых стаканчиках нет.
  - Ладно. Тогда вместо пасты я хочу купить хотя бы мёда. Мёд тут хоть есть? - спрашивает и оглядывается в торговом зале Роман.
  Мёд находится. Мы подошли к прилавку, где перед нами под стеклом витрины выставлены фабричные баночки с мёдом. На баночках этикетки с названиями сортов мёда.
  - Тебе какой нужен? - спрашиваю я.
  - Я хочу самого простого, липового, мёда, - заявляет Роман.
  Я спрашиваю продавщицу, не читая этикетки, есть ли у них липовый.
  - Нет.
  Немцу смешно, что даже в таком помпезном магазине нет самого обычного, самого элементарного, то есть липового, мёда. Мне тоже это кажется смешным. Тогда я решаю свернуть с Невского налево на Садовую. Там в Гостином дворе на Садовой линии есть и продуктовый магазин. Заходим. Всего там навалом. А пасты нет. И мёд любой кроме липового!..
  После выхода из Гостиного двора мы идём на канал Грибоедова и сворачиваем на нём налево. По дороге я в двух словах пересказываю об убийстве бывшим студентом старухи-процентщицы, акцентирую, что действие в романе "Преступление и наказание" происходит именно в этом районе, районе жизни персонажей и самого Достоевского. На Сенную площадь в этот раз мы не идём, зато прогуливаемся от дома Раскольникова его путём до дома Алёны Ивановны. Да, я показываю немцу 2 этих дома и высказываю надежду-предположение, что теперь Роману захочется прочитать этот роман. После осмотра дома старухи-процентщицы мы идём к Никольскому собору с его колокольней. Обратно к Невскому мы идём через кварталы рядовой застройки доходными домами. Всё. Теперь мне осталось проводить Романа до колледжа, что я и делаю. Осталось упомянуть, что гуляли мы ничего не евши по дороге, зато Роман покупал пиво на нас двоих. Всё правильно. Сегодня тратить должен он, ведь это он инициатор этой прогулки в выходной день. Пили мы неоднократно в этот день, причём иногда Роман покупал себе простую воду или кока-колу, я же предпочитал пиво. Какое - не скажу, чтобы не делать ему рекламы - а она ему и не нужна - его и так хорошо покупают. Но за метро платил жетончиками я. К ужину в столовой я успел сопроводить Романа до колледжа. Уже было мне известно, что завтра, в понедельник, никакой машины, даже газвагена, для доставки немецкого специалиста Романа Шнайдера на строительную площадку будущего завода утром предоставлено не будет. Так что мне придётся с утра заезжать за ним в колледж - я же должен обеспечить работой наших монтажников и не сорвать план ввода в эксплуатацию будущего завода по причине, что Роман не приехал на объект! Суббота, воскресенье, понедельник. Понедельник - третий уже раз мне придётся заезжать за Романом, переходя пешком Неву по Володарскому мосту - не тратить же деньги на наземный транспорт от метро "Ломоносовская" до Дальневосточного проспекта... Здесь возникает однозначная для меня ситуация, что за дорогу до работы должен платить я, ведь Роман должен был быть доставлен на объект на служебном транспорте, за который он не должен раскошеливаться. Я решаю подъехать до метро на трамвае, благо, он как раз подошёл. Я не боюсь оплачивать проезд в нём за нас двоих, будучи уверен, что мою дорогу до колледжа за Романом и от колледжа до строительной площадки оплатит-возместит строительная компания. На трамвае мы доезжаем до площади Александра Невского. На станции метро "Площадь Александра Невского"-2 мы осматриваем мозаичное панно "Ледовое побоище". Оно впечатляет немца-провинциала. Так уж совпало, что накануне мы останавливали взгляд на красно-белом мозаичном портрете Владимира Маяковского на станции "Маяковская", а про станцию "Ломоносовская" я говорил Роману, что именно Михаил Ломоносов в том числе научился делать в России смальту для мозаики. Приехали на станцию метро... Боюсь указывать какую. Далее пешком на край города. Пешком далековато, но подъехать к объекту от метро ни на чём нельзя. Дошли. Первый рабочий день на объекте начался с того, что главный инженер с Романом и со мной, естественно, обходят строительную площадку, на которой разложено оборудование, предназначенное к монтажу. Немец объясняет главному инженеру, я перевожу. Остановились у лежащих на земле металлических половинок кругов-обручей. Немец сказал, что это одноразовые крепёжные детали, поэтому они и разломаны при демонтаже пополам. На вопрос главного инженера, что же делать?, немецкий специалист ответил, что в Германии такие кольца - стандартные изделия, и их можно заказать там у него на родине, чтобы их прислали как можно скорее, чтобы, когда дело дойдёт до монтажа шнека (трубы), который они охватывают, не получилось простоя из-за отсутствия этих колец.
  - А хотите, - продолжал немец, - можете сделать такие кольца здесь: закажите на каком-нибудь местном заводе по данному сломанному образцу. Короче, как хотите, но приобретите такие кольца поскорей.
  Главный инженер слушал меня внимательно. Это точно. Я заостряю на этом внимание особенно. Так что теперь это его дело доложить о кольцах директору будущего завода. О загвоздке с кольцами. Я-то тоже доложу ему, когда меня с ним познакомят, но именно главному инженеру с директором решать, где и кому лучше заказать эти кольца. Если в Германии, то я готов связаться с немцами (руководством немецкой монтажной фирмы, которая знает, где в Германии легко достать такие кольца), узнать цену на них, и через эту немецкую монтажную фирму закупить их, если директор будущего завода сочтёт цену на кольца в Германии приемлемой. Так что я свою работу выполнил-довёл информацию до главного инженера. А с директором я ещё не был знаком, потому что того не было на стройке.
  Мы с Романом начали работать на монтаже оборудования с бригадой наших монтажников. На всякий случай я не расставался со словарём Рымашевской, даже на верхотуре уже смонтированного до приезда Романа железа. И раньше, во время прогулок с Романом, и сейчас, на стройке, я вечно носил с собой словарь-кирпич в полиэтиленовом мешке с ручками. А что? Легко доставать. Словарь брал в руки иногда и Роман, чтобы ткнуть пальцем на какое-нибудь слово, если боялся, что я его не пойму или не понимаю. Первое, что он спросил, как будет на русском языке egal, то есть "всё равно". Ответив, я спросил его, зачем ему это выражение, он ответил, что, во-первых, его что-то спрашивают наши монтажники, что ему хочется часто самому отвечать им коротко без обращения за моей помощью, а во-вторых, в столовой колледжа ему предлагали на выбор разные булочки, и ему всё равно было, с какой начинкой ему дадут. Итак, мы работаем. Про обещанную питьевую воду в бутылках для немца главный инженер забыл, а когда я напомнил, тот только развёл руками, типа: как видишь - нету, и ничего не знаю. Спрашивается, зачем обещал? Так что Роману, брезгающему пить воду из-под крана, пришлось экономно пить свою маленькую бутылочку. А "директорский" туалет, ключ от которого был дан Роману, ему не понравился: слишком грязный.
  - Я туда ходить не буду, - категорично заявил мне немец. А ведь он не заходил в туалет для наших рабочих, куда ему ещё в субботу не рекомендовал заходить главный инженер...
  Настало время обеденного перерыва. Наши рабочие-монтажники дружно прекратили работу и удалились. Пока мне было неизвестно, куда. К одиночному административному зданию заспешил и главный инженер. Я подхожу к нему и спрашиваю:
  - Куда мне отвести немца обедать?
  - Не знаю. Веди куда хочешь, - последовал ответ главного инженера.
  - Вы что, не накормите его здесь обедом? - не понял ещё я.
  - Нет.
  - А как же мне быть? Человек же работал и хочет есть!
  - Отведи его в город, - посоветовал безучастно главный инженер.
  - И где тут недалеко можно поесть? - спросил я, не знающий окружную местность.
  - Здесь поблизости негде. Только у метро... (название станции я опускаю).
  - Это же далеко, - соображаю я.
  - А больше негде...
  И главный инженер скрылся в административном здании. Как в последствии выяснится, сам он питался на обед в своём кабинете принесёнными из дома бутербродами, равно как и бригада наших монтажников в каптёрке административного здания поглощала принесённые из дома бутерброды и содержимое банок и контейнеров с домашней едой. Я посмотрел на евших в тесноте монтажников и понял, что если я не отведу немца обедать в город, то работа встанет, ведь он, стоявший во время моего разговора с главным инженером рядом с нами, уже выражал удивление возникшей заминкой с его обедом. Я ему объяснил, что ничего не поделаешь: придётся нам идти обедать в город. Серьёзно заявляю, что наши люди во время обеденного перерыва так далеко не отлучаются с предприятий, чтобы пообедать.
  Столовая с претензией наименоваться рестораном нашлась только у самого метро. В ней на выбор были и первые блюда, то есть супы. Цены на кушанья были не такие, чтобы наш простой наёмный работник ходил сюда есть каждый свой обеденный перерыв - можно работать на одну еду, скорее, данное заведение общепита можно характеризовать как забегаловка для праздногуляющих, то есть решавших откушать в данном заведении от случая к случаю. Но это только мои тогдашние мысли при виде ценников на приготовленные блюда; возможно, кто-то и в состоянии позволить себе питаться здесь ежедневно. Далее, стоя перед столом заказов блюд и витриной с салатиками, ход моих мыслей был таков. Немец точно не настроен платить за обед после бесплатных для него завтраков и ужинов в столовой колледжа народных промыслов. И сейчас заставлять его это сделать, самого попросить оплачивать свой обед, значит, портить лицо строительной компании, пригласившей этого немецкого специалиста на монтаж строительного оборудования. Строительного оборудования, купленного строительной компанией не за миллионы, будь оборудование новое, а всего лишь за несколько сотен тысяч евро, то есть по цене чуть ли не металлолома, то есть стоимости железа, из которого это оборудование состоит. И представляя строительную компанию перед лицом немца, помня напутствие начальника моего отдела ВЭД о недопустимости ситуации, в которой немец откажется от выполнения своей профессиональной функции, то есть не желая ударить лицом в грязь - лицом строительной компании - я вытащил свой кошелёк, посмотрел на его содержимое, прикинул, хватит ли моей наличности на 2 обеда, и сказал немцу:
  - Заказывай, я оплачу.
  У немца в глазах встал немой вопрос: "Как так?". Поэтому мне пришлось добавить:
  - Строительная компания мне потом возместит.
  Далее я помог немцу в переводе текста меню. Себе я заказал на обед примерно столько же еды, сколько заказал и немец. А что мне было делать? Помочь заказать Роману обед для него, а себе не заказывать? Типа: я не голоден, или, мне обед дороговат, и я лучше поголодаю, пойду, пока ты, Роман, ешь, погуляю перед столовой и покурю! Или сяду перед ним во время его еды и буду ждать, пока он поест! Но это же бред! И как бы это характеризовало строительную компанию, которую я представляю. Я ведь менеджер, то есть должностное лицо, уполномоченное принимать ответственные решения от лица строительной компании - вот я и решил пообедать. Что я сделал с удовольствием, ведь я уже успел проголодаться с раннего завтрака, и мысль, что я ем на халяву, за счёт строительной компании, только прибавляла мне аппетита.
  Придя с обеда на строительную площадку (дорога в столовую и обратно - целый поход) я снова сразу включился в работу с Романом. На объекте появился директор. Я было сунулся к нему для разрешения важных для меня финансовых и транспортных вопросов (где же машина для доставки немца на работу и с работы?, где завтра обедать немцу? и вопросы, связанные с оплатой моих лишних транспортных расходов и расходов на сегодняшний обед), но директор только отмахнулся от меня, типа: он очень занят более важными делами, то есть он в понедельник не стал меня слушать. Значит, сегодня мне снова придётся провожать Романа до колледжа и платить лишние деньги, которые пока есть у меня (почти 2 недели назад я получил аванс в размере трёх тысяч рублей). Но раз такая возникла ситуация, что нет машины для доставки немца в колледж, не тащить же мне его на городском транспорте напрямик до колледжа! Это же глупо! Одно дело, если бы его довезли до колледжа - и он до утра волен пойти-поехать на ночь в центр города или же после ужина в столовой колледжа сразу же завалиться спать у себя в гостевом номере; другое дело, раз его не довозят, значит, вот она, возможность посмотреть Петербург побольше. Поэтому я, как приставленный к немецкому командированному, решил, чтобы немец не возникал по поводу отсутствия для него транспорта-подвозки от/до колледжа по утрам/вечерам, сделать так, чтобы он воспринял это как благо для него, как возможность побольше посмотреть на Петербург, так сказать, утолить его жажду туристического познания великого города святого Петра, моего родного Петра творенья. В понедельник после работы, закончившейся в пять, я не повёз Романа напрямик в колледж. Гуляя, мы согласно моего плана забрели на Сенную, как бы завершая вчерашнюю прогулку по Петербургу Достоевского. Рядом с Сенной мы посетили Сенной рынок. Естественно, я пояснил, почему Сенная площадь в переводе на немецкий будет звучать как Heuplatz. На рынок мы целенаправленно зашли за мёдом - здесь же он должен быть, липовый мёд! И он нашёлся. Даже на выбор: с возможностью попробовать из разных банок. На туристической карте города Роман пометил Сенной рынок словом Hönig в память о покупке здесь мёда, а поверх Сенной площади написал Heu (сено). В понедельник провожая Романа до колледжа, я продемонстрировал возможность доехать от станции метро "Ломоносовская" до Дальневосточного проспекта на маршрутном такси, "газели". Я чувствовал, что должен показать ему эту возможность, так как предполагал в дальнейшем более не сопровождать немца до самого колледжа. Будет ли Роман подъезжать до колледжа, или же продолжит ходить через Володарский мост пешком, если не предоставят машину для его доставки на работу и дальше - дело Романа, не сопровождать же его и дальше через мост как маленького!
  Ещё в субботу при подходе с Романом к строительной площадке будущего завода я заметил на краю жилого квартала, граничащего с промзоной, ларьки с продуктами, и намеревался в обеденный перерыв сходить до них и купить поесть себе на обед булки с кефиром, пока Романа кормят обедом на объекте. Но не вести же было сегодня, то есть в понедельник, командированного немца к этим ларькам! Ведь мои проблемы с деньгами и невозможностью позволить себе даже принесённых из дома бутербродов с колбасой (колбаса была для меня непозволительной роскошью) - это мои проблемы, и они не должны затрагивать немца. Но так получилось, что и во вторник обедом его никто не собирался обеспечивать, и мне не пришлось идти за кефиром с булкой одному. И не предлагать же командированному немцу отобедать этими двумя продуктами! Ситуация повторилась понедельничная. Настало время обеденного перерыва, и все наши монтажники дружно ушли в административное здание в маленькую комнатушку обедать. И мы с Романом снова остались на строительной площадке одни. Что тут поделаешь? Пришлось вести Романа туда же, куда и вчера - в давешнюю забегаловку-стекляшку (ну, не могу обозначить данное заведение рестораном, ведь и блюда в списке меню там самые что ни на есть обычные столовские!). Я снова предложил Роману выбирать, что он хочет поесть на обед, повторив, что строительная компания оплатит предъявленные мной столовские чеки. Пришлось и мне второй раз хорошо поесть против запланированного обеда булочкой или булкой с кефиром. Второй раз я обедал здесь с меньшим аппетитом, ведь я стал сомневаться в оплате строительной компанией наших с Романом - точнее: Романа и моих - обедов. По крайней мере в оперативной оплате. Ведь деньги в моём кошельке подходили к концу! После возвращения на объект мне наконец-таки подвернулся директор, а то ведь я не мог отлучиться от Романа. Я опять открыл было рот, но директор и слова не дал мне сказать, сославшись на собственную занятость. То есть повторилась вчерашняя ситуация!
  Во вторник после работы оказалось, что водитель газвагена может подбросить нас с Романом до метро "Ленинский проспект". Вообще-то он будет проезжать и мимо других станций метро, но меня заинтересовала возможность прокатить немца на газвагене (как же он смеялся, когда мы ехали на нём!) до этой станции, чтобы осмотреть красивые подземные интерьеры станций первой, красной, линии метро, начинающиеся с "Автово". Кроме колонн Романа впечатлила и красочная мозаика в тупике подземной платформы этой станции. Далее мы проехали до "площади Восстания", вылезая из поезда на каждой из проезжаемых станций. Немец был в восторге. Расстались мы на "Ломоносовской".
  Придя во вторник вечером с работы домой (к тёте Соне) я созваниваюсь с моим непосредственным начальником - начальником отдела ВЭД строительной компании и сетую по поводу подвозки Романа до работы, его обедов и своих расходах на него.
  - Тереби начальство завода по этому поводу, добивайся оплаты, но монтаж не должен быть сорван отказом немца работать. Делай, что хочешь для этого!..
  Среда. Утром мы с Романом встречаемся на "Ломоносовской". В обед ситуация повторяется - мы с ним идём есть в стекляшку. У кассы Роман интересуется, оплатили ли мне мои расходы на него за предыдущие дни. Я со вдруг погрустневшим от заданного вопроса лицом отвечаю, что нет. Но я всё равно прошу Романа заказывать блюда ему себе на обед не стесняясь, что он и делает. себе я также заказываю. Аппетита во время еды у меня не было никакого.
  Какой же утомительной и скучной кажется дорога до стекляшки и обратно в третий день её посещения! Мы с Романом только смеёмся по поводу этого похода в обеденный перерыв. Так что посидеть после еды остаток обеденного перерыва и отдохнуть у нас с Романом не получается - возвратившись из похода на объект мы должны снова сразу включаться в работу.
  После обеда в среду меня соизволил вызвать сам директор насчёт колец, необходимых для монтажа трубы. Почему так поздно, в смысле: только в среду, я не знаю. Он попросил меня, чтобы я запросил у немцев цену этих колец и срок их поставки в Петербург на строительную площадку будущего завода. Я составил на эту тему электронное письмо и отправил его на адрес немецкой монтажной фирмы. Надо же, оказалось, что компьютер уже есть на будущем заводе, и секретарша! Пользуясь случаем я высказал директору неудовольствие своими постоянными тратами на немецкого командированного. Директор сказал мне, что мне возместят мои расходы, и отправил меня по этому поводу к бухгалтеру будущего завода. Надо же, оказывается на будущем заводе уже есть свой бухгалтер! Завода ещё нет, а бухгалтер уже есть! Насчёт машины-подвозки Романа на стройку директор ничего не обещал: нету машины, и всё!
  Я захожу к бухгалтеру, молодому, холёному, видно, что блатному, как и молодой директор, сынок, как рассказывают, одного из хозяев АО, и предлагаю бухгалтеру оплатить мне и обеды за 3 дня на двоих (предъявляю чеки из стекляшки), и транспортные расходы. Бухгалтер просит меня рассказать о моих транспортных расходах поподробней, вынуждая меня пересказывать ему мои передвижения с Романом по городу за все дни с момента его прилёта в Петербург. Также я попросил оплатить мне дорогу на частнике до Купчина после автобусной экскурсии на разводку мостов. Когда я рассказал бухгалтеру о том, как мы ели в стеклянной столовой, он прокомментировал:
  - Примазался, захотел поесть на халяву.
  - А что мне было делать? Постоять в сторонке, подождать?! Уронить лицо фирмы!? Так что настоятельно прошу оплатить и мои вынужденные обеды.
  - Но сейчас денег нет, оплатим позже, - заключил бухгалтер, не договаривая, все ли обеды, или только за Романа.
  - Но у меня же деньги действительно закончились по вашей вине! Как мне быть?
  - Не знаю. Сейчас у завода денег нет. Оплатим позже.
  Тогда я снова обратился к директору, которого застал посреди стройплощадки. Мы стояли с ним одни, когда я выражал свои претензии насчёт денег. Директор прервал меня:
  - Да кто ты такой? Как ты со мной разговариваешь? Ты вообще знаешь, кто я? - произнося последний вопрос директор расставил руки в стороны и сделал пальцами обеих рук знаки "коза ностра", знаки мафии. Директор, видно, надеялся, что я пойму его жест, обозначающий его принадлежность к мафии, и испугаюсь его. Я было опешил от неожиданной откровенности со мной директора, выражавшейся в его жесте, и не знал, что ответить ему, и потому молчал. - Так что отстань от меня!
  Вдруг он не шутит, этот директор, что он - мафия, поэтому я и не указываю ни где находится тот строящийся завод, ни продукцию, которую он будет производить. А то после опубликования моей Книги разыщут меня эти мафиози и за разглашение их тайны, что они мафия, сдерут с меня шкуру, чего бы не хотелось, признаюсь я Вам!
  Ясное дело, что по мне было видно, как я расстроен безрезультатным разговором с бухгалтером и таким вот диалогом с жестикуляцией с директором. Заметив меня такого, с кислой миной, Роман спросил меня, в чём дело. Я не скрывая рассказал ему о свинском поведении руководства завода. Да, я назвал их свиньями. Директора с бухгалтером. Для себя я решил, что завтра, в четверг, я не выйду на работу - пусть прочувствуют мою профессиональную ценность, пусть у них тут работа встанет, пусть объясняются с немцем как хотят. Возможность насолить руководству завода и набить себе цену несколько меня взбодрила. И то обстоятельство, что мне завтра не надо на работу - так я решил-вызвало в моей голове план вечерней прогулки на сегодня, среду. Роман уже успел сфотографироваться у большой статуи Ленина в начале Ленинского проспекта, когда мы ехали по нему вчера в газвагене (он просил выйти из машины и сфотографироваться). Сегодня я решил показать ему ещё один памятник Ильичу, более высокохудожественный, у Финляндского вокзала.
  - Видишь, - обратился я к Роману, - времена в России меняются, а памятники Ленину остаются, как и названия Ленинского проспекта и площади Ленина.
  Осмотрев Ильича на площади Ленина, мы перешли Неву по Литейному мосту. Стояла жаркая погода. Довольно быстро над Невой сгустились тучи, прогремел гром, сверкнула молния, и хлынул дождь. Так что в Летний сад мы не просто пришли, а прибежали укрыться от ливневого дождя. Пролило быстро. Стоя на краю Летнего сада у Лебяжьей канавки и смотря вглубь сада сквозь стволы деревьев мы с Романом увидели чудную картину, не виденную мной никогда прежде: радугу, только не на небе, а маленькую на земле между стволами деревьев вблизи от нас. И было видно, куда упирается радужка (не дуга, а дужка, потому что маленькая, всего 5 метров в диаметре) обоими ногами в землю. Казалось, что можно сделать несколько шагов и, протянув руку, схватить радужку за ногу. Но стоило сделать движение навстречу ей, как она удалялась на такое же расстояние, то есть радужка не хотела даваться нам в руки. Это дивное явление природы нас с Романом развеселило. А когда мы с ним вышли в саду на открытое пространство у пруда, то увидели большую, обычную, радугу на небе. После увиденного Роман на своей карте города место Летнего сада пометил двумя дугами, обозначающими радуги.
  Мимо Марсова поля мы проследовали к Спасу на Крови. И опять немца привлекла мозаика на стенах храма: и иконы, и гербы городов.
  Отмечу, что Роман все эти дни, проведённые им в Петербурге, был озадачен поиском матрёшек для своих маленьких детей. Именно озадачен. Вроде бы матрёшки нам уже попадались и раньше. И на уличных лотках в местах скопления иностранных туристов, и в магазинах на Невском. Но вот что мне говорил Роман:
  - Когда я был маленьким, то мои родители из поездки в Ленинград привезли мне матрёшек. Я помню, как мне нравилось ими играть. Они до сих пор сохранились у меня. Теперь ими играют мои дети, но матрёшки уже обшарпанные, и я хотел бы найти новые. Но хорошие. А то, что я вижу в продаже сейчас - это плохие матрёшки, некачественные. Я, немец, по себе знаю, какими хорошими могут быть русские матрёшки. Странно, куда девалось качество?
  Я не знал, что ответить немцу, но в душе я был с ним согласен, ведь у нас дома у моей сестры Полины в детстве тоже были матрёшки, и я тоже любил ими играть. Так что, соглашаясь с постановкой вопроса, я только разводил руками. Некачественные матрёшки означает некачественно, грубо, аляповато, без любви расписанные. И в наборе непременно находилась хоть одна уродка, или с браком в росписи, если отмеченными изъянами не страдал весь набор. Так что на большом развале сувениров для интуристов у Спаса на Крови поиск матрёшек оказался безуспешным. А ведь в Петербурге есть целый колледж народных промыслов, где учат расписывать матрёшек! И так совпало, что Роман жил в нём. Но там продажи поделок учащихся колледжа не было. Да и для кого ей быть, в глухом углу города на Дальневосточном проспекте? Но о матрёшках пока хватит.
  Был уже вечер, и на Невском мы с Романом не смогли найти работающего банка, чтобы обналичить деньги с его кредитки. В поисках банка мы дошли до знакомой уже Роману Сенной, до Heuplatz. Снять деньги с банковской карточки было для него на сегодня делом поважнее бесплатного для него ужина в столовой колледжа, так что он на него сегодня не успевал. И на Сенной мы нашли работающее отделение банка в столь поздний час, наверное, девятый. Обретя наличность, стоя на Сенной, Ромае спросил меня:
  - Где тут поблизости можно поужинать?
  Я указал на соседний дом. Заходим.
  - Это несерьёзная еда, - осмотрев, чем здесь кормят, заключил Роман.
  - Тогда вон там, - указал я рукой на вывеску "Макдональдса".
  - Нет, там не ужин, - привередничает немец, - Я там есть не буду.
  И слава Богу, что он отказывается от этого заведения, ведь я зарёкся не есть в "Макдональдсе". Тогда в поисках ресторана мы направились по Садовой в сторону Невского. На углу с Гороховой попалось заведение "У тёщи на блинах". Выбор Романа был сделан в пользу него, хотя это и не ресторан, где еду подносит за столик официант, а столовая с раздаткой, вдоль которой посетители двигают свои подносы, и им накладывают еду из больших ёмкостей, где приготовлено еды сразу на многих, то есть в этом заведении отсутствовало индивидуальное приготовление блюд под заказ. Но вид добротной еды утвердил Романа в намерении здесь поужинать. Роман двигал свой поднос впереди меня и заказывал накладывать себе первым. Я с ужасом глядел, какие вкусные и большие блюда он себе берёт. Сейчас же по моему мнению каждый из нас должен будет платить за себя сам. Вот он и не стесняется, голодный. А мне что делать? Прикидываться неголодным? Я понял, что сейчас в кассе столовой я оставлю все свои последние деньги, если закажу столько же, как и Роман. Но нет, я не опозорюсь! - так я решил, - и страну не опозорю! Я, как и Роман, не справлялся о цене блюд, которые себе заказывал, хотя ценник висел с краю раздатки, и заказывал на свой вкус примерно столько же, сколько и немец. Вот я подъезжаю с подносом к кассе. Немец уже расплатился и ушёл со своим подносом в обеденный зал. Хлеб у кассы. Я прошу у кассирши пару кусочков и спрашиваю её:
  - Сколько с меня?
  Ожидаю внушительной суммы. Но вот что отвечает мне кассирша:
  - С вас только за хлеб. Остальное оплатил ваш друг.
  Ведь мой поднос стоял рядом с его перед кассой. Но, задумавшись об оплате своего ужина и внутренне дрожа от страха, что вдруг не хватит моих денег для этого, я упустил момент, когда и как немец успел (на пальцах, что ли?) объяснить кассирше, что желает оплатить и мой заказ. По-моему, в моём комментарии поступок немца Романа Шнайдера не нуждается...
  В четверг я, порядочно подуставший, не вышел на работу. Мне звонил мой начальник отдела ВЭД. Я объяснил ему причину своего невыхода. Я знал, что меня посреди периода монтажа не уволят. Надеялся, что моя дневная забастовка позволит мне вернуть мои деньги. А если в пятницу не выплатят, то я физически по причине безденежья уже больше не смогу выйти на эту работу в понедельник. Отдыхая провёл целый день дома, слушая почти одно радио "Классика" да свои мини-диски с записями с этого радио. Сидеть почти целый день в квартире летом мне было не напряжно, так как у комнаты, которую я занимал у тёти Сони, имелась застеклённая лоджия, на которую я выходил курить как на прогулку. Стоишь себе на лоджии, куришь, а из открытой двери в комнату доносится серенада Франца Шуберта. Это работает SONY ZS-35M. Хорошо!..
  Пятница. Утром на работу я еду коротким путём, а не через "Ломоносовскую". В первой половине рабочего дня на строительной площадке произошла такая сцена. Из административного здания выходит директор. Роман замечает его и просит меня подойти вместе с ним к директору.
  -Переводи, - обращается немец ко мне, а далее стал говорить, глядя на директора с недовольным выражением лица. - Это свинство - так поступать с Алексеем! Если вы сейчас же не оплатите ему его расходы, то я встану вот так, - и Роман показал, как он встанет: он сложил руки на груди, показывая тем самым, что он прекратит работу.
  ...Бухгалтер вызвал меня к себе в кабинет и выдал мне деньги. Что-то около тысячи двухсот рублей. Как мне объяснил бухгалтер, эта сумма компенсирует мои транспортные расходы со дня прилёта Романа и расходы на его обеды, то есть бухгалтером в расчёт была взята только половина указанных в чеках из стеклянной столовой сумм. Вот уж действительно: свиньи! Это я про директора с бухгалтером будущего завода.
  А главный инженер между тем продолжал в конце каждого рабочего дня приглашать Романа к себе выпить. Вот и сегодня, когда мы обедали бутербродами в кабинете главного инженера (мои были сверхскромные, а Роман, видно, вчера заходил сам в наш магазин, и его бутерброды выглядели ничего), главный инженер предлагал Роману составить компанию, но Роман оставался верен своему туристическому интересу к городу на Неве и выбирал моё общество, укрепляя главного инженера в ненависти ко мне.
  В эту пятницу мы также где-то вечером гуляли с Романом. Где - не буду утруждать себя напряжением памяти и загружать читателя лишней информацией. Одно лишь скажу: после половинчатой победы (оплата обедов была ведь на половину - только за Романа) я оказался при каких-то деньгах, что подняло моё настроение, вследствие чего я был расположен преподносить-показывать мой родной Город командированному немцу и дальше. Так что и в пятницу мы с ним погуляли неплохо.
  Суббота. Короткий рабочий день. До обеда. Подкрепившись бутербродами (сегодня они и у меня были с колбасой) в кабинете главного инженера, по обыкновению предлагающему Роману, ну, хоть сегодня поехать к нему попить, мы с Романом поехали в Артиллерийский музей, который успели осмотреть в нужном нам объёме, если не сказать полностью. После посещения музея, подобных которому нет в Западной Европе, Неву мы перешли по Троицкому мосту и оказались на Марсовом поле, где Роман уже узнавал сбоку и Летний сад с одной стороны, и Спас на Крови с другой. Это у меня здорово получилось, выбрать в предыдущие дни и сегодняшний такие маршруты, которые позволяют закреплять пройденное, то есть увиденное, но глядя с другой стороны, и складывая фрагменты Петербурга в целостную картину. Но хватит мне хвалить самого себя.
  В воскресенье, которое будет для Романа вторым и последним на Русской земле, мы по желанию Романа и моему согласию с ним решили поехать в Петергоф на фонтаны. То есть смотреть на их большое количество и изящество. Больших и маленьких. Я решил прокатить Романа до Петергофа по Финскому заливу на "Метеоре", самом быстром и удобном способе попасть на фонтаны прямо от Зимнего дворца. А что находится на стрелке Васильевского острова напротив Зимнего? Военно-морской музей. Поэтому мы решили посетить и этот музей сначала, ведь это непозволительная для иностранного туриста роскошь убивать день на один только Петергоф. При подходе к Военно-морскому музею на Дворцовом мосту Роман спрашивает меня, почему я не пошёл в экскурсоводы, ведь у меня неплохо получается, на что я ему ответил:
  - Это не моё, - развивать этот короткий ответ я не стал, зачем грузить немца?
  Спускаемся к воде на острие стрелки между шарами. Посещаем Военно-морской музей. Возвращаемся к Зимнему дворцу. Оказалось, что проезд на "Метеоре" стоит 200 рублей. Для меня ясное дело, что как и за вход в Военно-морской и в Артиллерийский, будет платить за проезд Роман. За двоих это 400. А если ехать (не могу сказать "плыть", ведь "Метеор" летит над водой) и обратно на "Метеоре", то это 800. я считаю, что для командированного немца, не туриста-это непозволительно большая сумма за проезд, о чём я ему и говорю, и предлагаю поехать в Петергоф на автобусе, а обратно, когда Петербург по берегам Финского залива будет впереди перед нашим взором на него - на "Метеоре". Роман соглашается. На автобусе мы едем по Вознесенскому проспекту (первые два "луча" от Адмиралтейства - Невский и Гороховую мы с Романом уже знаем: проходили). От Балтийского вокзала едем в полном автобусе до Петергофа. Доехали. Надо покупать билеты для входа в Нижний парк, где фонтаны. Оказалось, что для иностранных туристов входные билеты намного дороже, чем для неиностранцев. Вспомню здесь, что и в Артиллерийском музее было так же. А мой спутник, Роман, ну, вылитый иностранный турист, и ещё в Артиллерийском, где Романом было куплено 2 дешёвых билета для нас двоих, его чуть было не пустили в музей, когда он открыл рот и тем самым выдал себя, что он иностранец. На этот раз, в Петергофе, я предупредил Романа, чтобы он проходил билетный контроль сняв улыбку со своего лица: ну очень уж счастливая она у него была, типичная улыбка иностранца, а также попросил ни в коем случае ничего не говорить при прохождении билетного контроля. У Романа всегда за спиной был маленький аккуратненький рюкзачок, который, на мой взгляд, также как и улыбка выдавали его за иностранца, так вот, я попросил на время прохождения билетного контроля по купленным мной на его деньги дешёвым билетам в Нижний парк отдать рюкзачок мне. Так мы и прошли на фонтаны: Роман, молча, без улыбки и рюкзака, а я предъявляя дешёвые билеты за двоих. Нагулявшись, Роману захотелось пообедать, но к его неудовольствию в Нижнем парке нам это не удалось: было негде, что было для него удивительно. Обратно в Петербург мы летели на "Метеоре", сидя в креслах на носу судна прямо перед лобовым окном. Так что 400 рублей за "Метеор" немцем были потрачены не зря.
  Настала вторая и последняя рабочая неделя немца в России. Теперь он приносил с собой бутерброды. Как все. После работы мы продолжали с ним ездить не напрямик в колледж, а высаживаясь на разных станциях метро. В нерабочее время Роман продолжал покупать на двоих пива, сам иногда выбирая вместо него кока-колу или простую питьевую воду в бутылочках. Я же всегда предпочитал пиво. Немцу наше пиво понравилось, по крайней мере то, которое пил я.
  Среда. Дошла очередь до монтажа трубы с охватывающими её кольцами. А колец нет. Выяснилось, что директор будущего завода, которому было о них доложено, и о которых он должен был подумать, где их лучше заказать, после получения предъявленного мной полученного из Германии факса с расценками на эти кольца попросту забыл о них. И обвинил меня в своей забывчивости! А главный инженер, уже потерявший надежду выпить с Романом и тем самым укрепить с ним дружбу, на стройке начал на меня уже открыто ворчать, что я плохой переводчик, что со мной плохо работать.
  В четверг мы с немцем работаем последний раз на строительстве завода целый день. В последнюю нашу прогулку вечером этого дня Роман мне признаётся, что Петербург ему очень понравился, и в этом есть моя заслуга, что, вообще, я хорошо работал, равно как и наши монтажники, то есть простые люди в России, - заключает Роман, - хорошие люди, в отличие от наших начальников, которые, по выражению Романа, свиньи. Я с ним полностью согласился. И по поводу наших начальников, имея в виду не только директора с бухгалтером будущего завода, но и заводского главного инженера с начальником моего отдела ВЭД. И по поводу высокой оценки простого русского народа, а это ведь высокая оценка, когда простой немец назвал русских просто хорошими людьми. В четверг я не стесняюсь поужинать в столовой колледжа в третий раз, ведь я остаюсь у Романа до разводки мостов, и мы пьём наше пиво, которым забили холодильник в гостевом номере Романа, и играем в карты. В Rommé. Которое немцу знакому. Я же быстро ввожу его в курс дела, как играют в эту игру у нас, и мы играем в Rommé по-петербуржски. Попивая пиво. Колодой карт, купленной мной за 70 рублей в Петергофе. Называющейся "Романов". С портретами русских царей и цариц из этой династии. После игры я делаю приятное Роману и себе: я дарю эту колоду ему, я ведь так люблю дарить карты! Роману колода нравится, ведь ещё давно во время наших прогулок по городу он интересовался царями: что при каком было сделано и построено.
  В пятницу с утра ненадолго заезжаем на стройплощадку будущего завода, где Роман даёт последние указания нашим монтажникам. На газвагене провожаю Романа в аэропорт опять же я.
  ...А матрёшек Роман всё-таки смог купить в самом колледже народных промыслов. Сделанных учениками колледжа. Топорной работы. В последний момент хоть таких. Зато дешёвых...
  К лотку, где торгуют сувенирами, в международном аэропорту "Пулково-2" Роман уже и не подходит, купив матрёшек в колледже. Я же, решив соблюсти правила хорошего тона и дождаться посадки Романа в самолёт, в ожидании этого момента подхожу к лотку с продаваемыми сувенирами и обнаруживаю в продаже колоду игральных карт "Петербург" с видами города. Естественно, что я её покупаю, хотя она и дорогая по цене, приемлемой разве что для богатеньких иностранных туристов. И дарю эту колоду Роману, который вряд ли бы её купил сам. Я это делаю и по указанной мной причине приятности для меня этого дела, дарения карт, и ради удовлетворения моего любопытства, сколько видов города на картах мы не пропустили с Романом в натуре. Роман перебирает карты и говорит:
  - Был, был, видел, был, был, узнаю...
  Из 55-ти карт только на пяти виды города остались незнакомыми Роману. Эта статистика мне очень понравилась, значит, я правильно водил Романа по Петербургу!
  А кроме сувенирных карт с видами города я купил ещё календарь из двенадцати больших листов того же содержания, где все они были заполнены самыми известными местами города, естественно, нами с Романом посещёнными. А то ведь немец приобрёл только альбом на немецком языке по Петербургу для иностранных туристов (хороший альбом: на Невском в Доме книги именно на немецком языке его не оказалось, и я не рекомендовал Роману покупать другой, и мы во время прогулок нашли в городе то, что надо - именно этот альбом на немецком языке), да десяток открыток. Я не знаю, почему Роман сам не захотел купить себе такой календарь на следующий год. Но тем самым он предоставил мне возможность сделать ему ещё раз что-то приятное. Ведь дарить подарки - это радость не только для одаряемого, но и для дарителя. Не меньшая, если не большая. Я ведь был уверен, что моё начальство высоко оценит мой вклад в монтаж оборудования на новом заводе и не обманет меня с выплатой мне зарплаты за первый месяц работы в размере десяти тысяч рублей. Если вычесть полученные мной авансом 3 тысячи - то семи тысяч рублей.
  Итак, Роман улетел в пятницу 20 августа 2004 года. Вечером, когда я приехал из аэропорта домой (к тёте Соне), мне звонит мой непосредственный начальник - начальник отдела ВЭД строительной компании, и приглашает меня завтра утром, в субботу, явиться на стройплощадку будущего завода. Я прихожу. Там в одном помещении собрались директор, главный инженер и начальник отдела ВЭД. Говорить со мной стал последний:
  - Алексей! Закончился логический этап твоей работы. Всё, немец улетел. Директор завода и главный инженер жалуются на тебя, говорят, что ты плохо работал. С кольцами вышла заминка, да и переводишь ты, по словам главного инженера, плохо. Так что я вынужден прислушаться к руководству завода, к которому ты был прикомандирован на испытательный период, и заявить тебе, что ты не справился со своей работой. Строительная компания не будет продолжать с тобой трудовых отношений. Ты уволен. Деньги мы тебе выдадим сей момент, чтобы больше с тобой не встречаться.
   Мне нечего было сказать собравшимся начальникам. Да они и не были расположены меня слушать. Ведь надо же было директору будущего завода, папенькину сынку, найти для папы крайнего, стрелочника, виновного в сдвиге сроков монтажа оборудования, виновного в сдвиге сроков ввода завода в эксплуатацию! Не может же сын-директор сознаться папе-хозяину, что он, сын, сам во всём виноват! И главному инженеру надо было мне отомстить за срыв его планов подружиться с немцем за бутылкой! Хорошо, хоть деньги дадут сразу. Дали всего 4 с половиной тысячи. Почему так мало, объяснять не стали. Но, повторяю, хорошо, что я с деньгами. И это последнее обстоятельство не позволило упасть моему настроению. Покинув территорию будущего завода, почти достроенного, я поехал в центр города погулять. Ну не ехать же с деньгами сразу в Купчино к тёте Соне! Я задался целью всё ж таки отыскать приличных матрёшек. И из "спортивного" интереса - лишь бы их найти, и по причине моего добродушного желания отослать по почте немцу, разбирающемуся в матрёшках, вдогонку подарок для его детей. Да и за страну я переживал, думал, что при взгляде на купленные Романом в колледже народных промыслах ученические матрёшки он будет испытывать эстетическое неудовольствие, навевающее на мысль, что в России разучились делать такую традиционную для неё вещь как матрёшку. Я нашёл приличный комплект матрёшек, таких, каких и хотел Роман, в магазине сувениров на Невском за 500 рублей. Цена меня не испугала, желание сделать доброе дело было сильнее. Купил ещё также с десяток открыток с видами Петербурга. И отправил всё это бандеролью на адрес немецкой монтажной фирмы с указанием для кого: для Романа Шнайдера.
  А на следующий день, в воскресенье, я поехал туда, куда любил ездить отдыхать-погулять - в Павловский парк. Благо, я был с деньгами. Хотя мной проверено на практике, что там доставляет удовольствие погулять и без денег. Я ведь всегда ездил в Павловск после яблочного Спаса (19 августа), когда у вокзала бабки торгуют дешёвыми яблоками, и покупал их, и брал с собой на прогулку по парку. Гуляя, мне подумалось, что жаль, что немец улетел так быстро, а то ведь я его обязательно бы вытащил в эту мной любимую жемчужину-парк...
  Понедельник, 23 августа 2004 года. Последние дни я уже начал несколько волноваться, что мне не пришло приглашение на учёбу из Германии, то есть нет сообщения от тёти Надины, что оно пришло на её адрес. И поскольку у меня выдалось время (я снова без работы), то я сам позвонил в офис UCI директрисе Якубовской Наталье Владимировне. Подчёркиваю, что поводом для моего звонка было именно волнение, потому что уже настала пора мне недоумевать, почему же нет до сих пор приглашения, то есть раньше, неделю или месяц назад, я ещё надеялся на получение известий от тёти Надины, и, следовательно, был ещё уверен, что надо ещё немного подождать. Теперь же ждать уже было нечего, и у меня назрел вполне резонный вопрос: "В чём дело? Почему я сижу до сих пор без приглашения?" Итак, я звоню Якубовской и выражаю удивление-недоумение-тревогу по случаю неполучения мной приглашения. До сих пор! Коротко выслушав причину моего звонка, Якубовская произнесла:
  - И правда: странно, что до сих пор нет приглашения! Вы мне, Алексей, перезвоните завтра, а я сегодня же свяжусь с Германией и выясню, в чём дело.
  То есть Наталья Владимировна была кратка со мной. Но меня это неприятно удивило, что только мой звонок ей побуждает её заинтересоваться причиной задержки моего приглашения. Я сразу почувствовал неладное в ответе Якубовской мне: замаячила угроза срыва моего намерения уехать в Германию учиться осенью этого, уже 2004, года, поэтому во вторник я уже не был убит новостью от Якубовской, что я сейчас никуда не уезжаю:
  - Мой человек узнал причину отсутствия приглашения Вам, Алексей. Виноват немецкий университет города Мюнстера: немцы потеряли одну из Ваших бумаг, и без полного комплекта документов оставили Вашу заявку о приёме на учёбу без движения.
  Услышав такую нелепую причину несоставления приглашения для меня, я как-то вознегодовал, но Якубовской было как-то недосуг слушать мои негодования, и она продолжила:
  - Немцы сильно извиняются. Обещают, что в следующий раз Вас обязательно пригласят, если выслать им ещё раз копию Вашей бумаги. Ну, так как, Алексей, весной следующего года поедете учиться?
  - Да, - отвечаю я. А что я мог ответить ещё? Ведь комнату мне фирма UCI всё равно не вернёт через суд, реши я судиться с ней! Но вот что мне подумалось: я ведь для надёжности обращался в эту фирму, а она оказалась не в состоянии проконтролировать процесс обработки моих документов немецким вузом при моей заявке на учёбу в этой Германии. Что стоило агенту фирмы UCI, находящемуся на территории этой страны, поинтересоваться движением моих документов в немецком вузе раньше, когда было ещё время дослать потерянную бумагу до истечения срока подачи документов?! Но задавать этот вопрос мне Якубовской не пришлось: она словно чувствовала, что я готов разразиться подобным вопросом-упрёком, а потому быстренько распрощалась со мной по телефону, сославшись на то, что ей некогда.
  Невысказанность мной моего мнения о фирме UCI и её директрисе Якубовской всего, что я о них думаю, ей по телефону меня ещё больше удручала. А ведь мне было с чего быть удручённым. Полгода ещё как-то и где-то жить здесь, в Петербурге, как-то где-то работать опять-таки надо же. Ведь на днях надо съезжать от тёти Сони, к которой к 1 сентября приедут её близкие родственники (я ведь по договорённости с тётей Соней жил у неё именно до этой даты)! Куда же мне деваться от тёти Сони? Я не знал. Набережная - была не выход. Меня там не ждали. Тем более обитателям Набережной от тёти Сони стало известно, что я опять оказался без работы. Я позвонил Диме Блюменталю, с которым давно (аж с декабря прошлого года) не общался, чтобы поделиться своими проблемами. Особых надежд на помощь от Димы я не питал. Советов также не предвидел от него. Так, позвонил по той причине, что скоро и позвонить-то будет неоткуда - окажусь я скоро на улице под открытым небом. Так что пусть Дима знает, что я его не забываю. И это основная причина моего звонка, что я его не забываю, - и ты, Дима, типа, не забывай меня, если что - звони моей тёте (Надине на Набережную) - мне передадут. А позвонил я ему на мобильный телефон - где и как он сейчас живёт, мне было неизвестно, так что номер его допотопного мобильного телефона был для меня единственным каналом связи с ним, и последний раз я общался с ним в декабре.
  Итак, вот что я узнаю от Димы, как он и где живёт. На 3 сентября у него намечен отъезд из России в Германию с женой Леной на постоянное место жительства как еврея (вот здорово, что я успел связаться с ним до его отъезда!). А живёт он сейчас не у жены, а в гараже. В некотором трёхэтажном доме для богатых имеется подземный гараж. И вот Дима устроился сторожем туда. Охраняет-сторожит роскошные машины, сидя в маленьком помещении при гараже и встречая и провожая их при автоматически поднимающихся воротах. Главное для него в этой работе было не деньги, а крыша над головой в последнее время перед отъездом в Бундес. Републик Дойчланд. Услышав о том, что скоро занимаемое Димой место станет вакантным, мне сразу захотелось его занять после Диминого отъезда. Я обрисовал ему свою ситуацию, и Дима согласился рекомендовать меня начальнику гаража в качестве смены ему по его отъезде, признав, что это выход для меня - поселиться после него в гараже и получать за пребывание в нём на дежурстве хоть какие-то деньги. А денег от начальника гаража Дима получал вот сколько. 2 тысячи рублей в месяц обязательно по устной договорённости с начальником гаража плюс набегала тысяча в месяц за мытьё иногда машин, стоящих в гараже. При графике работы сутки через двое. То есть двое суток выходных Дима мог теоретически не ночевать в гараже . но он ночевал в гараже. И я буду, если устроюсь. Дима попал в гараж по знакомству. Его рекомендовали начальнику гаража. Теперь Дима рекомендует меня. Начальник гаража Александр Семёнович Зайцев, чтобы доверить мне охрану роскошных машин-иномарок, должен знать обо мне всё, чтобы убедиться, что мне можно вообще доверять, что я ничего не скрываю, и он будет знать, где меня искать в случае чего. Поэтому мне пришлось достаточно подробно рассказать о себе и о том, как так получилось, что я нуждаюсь в крыше над головой, то есть и о своём намерении поехать на учёбу в Германию, когда-то бесспорном, не вызывающем сомнений в реальности осуществления, теперь же обставленном рядом дополнительных условий, среди прочих - если я хоть как-то доживу до весны 2005 года, когда должен буду уехать по долгожданному приглашению. Вот это "хоть как-то дожить до весны", - объясняю я Александру Семёновичу Зайцеву (далее просто Зайцеву), - и толкает меня занять после Димы освобождающееся место сторожа. Зайцев уловил из моего рассказа о себе, что случись что, ему есть где меня искать, куда я непременно должен буду обратиться перед выездом - немецкое консульство, и что я не намерен разменивать свою мечту уехать на учёбу в Германию на какой-либо криминал здесь на Родине, в России, будь то связанный с доверенными мне для охраны дорогими автомобилями, либо иной другой. То есть Зайцев убедился, что мне чужда психология преступника, и на меня можно положиться. Он озвучил, что за дежурства он мне будет платить всего 2 тысячи рублей в месяц.
  - Согласен?
  - Согласен, - отвечаю я, не обременённый альтернативой. Мы с Зайцевым договорились, что я приеду в гараж ночевать 31 августа, то есть пока Дима ещё не съедет. Дело в том, что помещение для сторожа имело 2 лежанки, одна из которых была скрыта в закутке за дверью из основной части помещения. Не пишу, что это было 2 помещения, а не одно, потому что это будет громко сказано. Это действительно был закуток, ведущий из основной залы в туалет, то есть в длину в нём умещалась лежанка, да стоял шкаф, в торцах закутка 2 двери: одна в основную залу, другая - в туалет. Описываю так подробно этот закуток, чтобы читатель мог представить себе, где мне предстоит спать, поселившись в гараже, в смены, свободные от дежурств. В дежурства я должен буду находиться в ближней к выходу зале и смогу прикладываться на диван, когда буду взаперти. В закутке же был не диван, и не кровать, а именно лежанка, собранная из разных мягких частей разломанной мебели для спанья.
  До 3 сентября, дня Диминого отъезда в Германию, я только ночевал в гараже. В нём ведь и поесть толком приготовить ничего нельзя. Есть только металлический неработающий электрочайник, маломощный электрокипятильник, который опускался в этот электрочайник, да еле работающая электроплитка. Но я, на самом деле, лишённый возможности что-либо приготовить поесть горячее, не унывал, питаясь булкой с йогуртом или кефиром прямо на улице. Вечерами этих дней до отъезда Димы мы с ним варили пельмени в электрочайнике, стоящем на плитке. Процесс этот был очень долгим из-за слабости электроплитки. За час варки пельмени успевали полностью развариться-развалиться.
  Какой-то знакомый начальника гаража, который часто заходил к Зайцеву в гараж, после того, как услышал от Зайцева рассказ обо мне, обратился ко мне с советом:
  - Лёша, нашёл бы ты какую-нибудь бабу, да жил бы у неё!
  Меня такая альтернатива моему пребыванию в гараже в принципе устраивала. Это ведь всяко лучше гаражных условий жизни, да и на работу можно было б устроиться ходить от бабы. Да где её найти, вот так срочно, когда понадобилось, бабу-то? Легко сказать: "Нашёл-бы-ты-какую-нибудь-бабу!" Во-вторых, что значит нашёл? Это не гриб, и не ягода, пойдя по которые обязательно соберёшь их хоть сколько-то почти всегда. Хоть сколько-то к фемине применить нельзя - она унитна... Во-вторых, что значит какую-нибудь? Я красив, умён, здоров, трудоспособен, так зачем же я буду соглашаться на лишь бы какую - это неправильно. Для меня неправильно. И неприемлемо. Быть с уродиной и дурой. Неспособной подарить мне красивых и здоровых детей (о детях я думал - уже не маленький). Для меня это было бы противоестественно, грехом против собственной природы - быть с уродиной и дурой (красивые и умные в одном флаконе, я знал, я верил, что есть, найдётся рано или поздно и для меня). А во-первых, что значит бабу? Я никогда не общался с такими, про которых я мог бы сказать, что они бабы. У меня были девушки и женщины, и в семье у меня женщины, а не бабы. Что мать, что сестра. И племянница - будущая женщина, но ни как не баба. И сам я не мужик, а мужчина. И мне не нужна какая-нибудь баба. Или не какая-нибудь, но всё же баба. Мне нужна женщина. А женщина - это недостающее во мне, моя вторая половина. У мужчины вторая половина не может быть бабой - только женщиной! Возвращаясь к "во-вторых": найти женщину целенаправленно уйдя шершéть ля фам, именно свою женщину - редкая удача, и вот так - по простой житейской необходимости найти её - это маловероятно. К тому же найти какую-нибудь фемину лишь бы на период до моего отъезда - тоже было бы нелёгким делом. Ну какая порядочная согласится на временные - известные заранее как временные - отношения? А другая мне, подчёркиваю, не нужна. А скрывать это обстоятельство, что я скоро уезжаю - это нечестно, и сразу сведёт отношения с женщиной в разряд блуда. Я об этом думал и раньше. Поэтому совет воспринял без энтузиазма. Дешёвый совет. Для дешёвых людей. Не знающих себе цены. Или с низкой самооценкой. В общем, такой совет характеризует советчика как быдло: только быдло мог дать такой досужий совет. Причём и меня советчик меряет своим аршином, то есть считает за быдло. Но я его понимаю, и поэтому не обижаюсь на него за это.
  Вот с такими оговорками, то есть можно сказать, что только в принципе, меня устраивал поиск женщины на данном этапе моей жизни. Но эти размышления были лишь теоретическими, потому что в момент теоретизирования рядом со мной не было представительниц этого прекрасного женского пола, увидев которую по зову природы я забыл бы всю свою теорию и захотел бы быть с той, которую увижу рядом.
  3 сентября я иду провожать Диму с Леной. Их автобус отправляется в Германию прямо от немецкого консульства. Денег на руках у Димы было в обрез, поэтому пару компакт-дисков с компьютерными программами я покупаю ему на свои (ведь где же там в Германии найти такие дешёвые, потому что пиратские, диски?). Подвозил от гаража Диму с Леной и их вещами его знакомый на машине. Вот смотрю я на отъезжающий автобус и думаю, что когда-то и я так уеду. Придёт ли кто меня провожать? Димин знакомый согласился довезти меня до гаража обратно. Так вот, именно он по дороге на улицу Софьи Ковалевской (именно там находился трёхэтажный дом Љ13А с подземным гаражом) снова озвучил с точностью эту фразу-совет:
  - Нашёл бы ты какую-нибудь бабу!
  Слова совета и их порядок были абсолютно теми же, что и высказанные накануне приятелем начальника гаража Зайцева. Мне было крайне неприятно слышать этот досужий совет второй день подряд, как будто человек наш измельчал, или это только меня окружает всё какая-то мелочь? Неужто большинство представителей мужского пола сегодня придерживаются этого правила - жить лишь бы с кем из фемин? А как же великие дела и любовь красавицы в качестве награды победителю?! Где они, созидатели земли Русской? Да, выросло целое поколение мужиков, которым не за что отдаваться красавицам. Мужчины не творят великих дел, и красавицы их не выбирают, и мужчины превращаются в мужиков, или же сразу из мальчиков в мужики, а мужику нужна баба. А не женщина. Какая нормальная женщина пойдёт с мужиком? Поэтому так много одиноких женщин, что свободных мужчин вокруг мало. А мужской пол без великих дел остаётся мужиками. А время сейчас нормальное, как всегда, и не надо серчать, что время сейчас не для появления героев! Герои ушли в подполье. Они ждут своего часа. И так же как одинокие женщины живут одни, не размениваясь на баб. Волна философствования нахлынула на меня не вдруг, а вызвана этим вполне конкретным "Нашёл-бы-ты-какую-нибудь-бабу!" Но завяжем с философией. Обратимся далее к фактам моей жизни, если не сказать, что жизнь проходит мимо меня стороной, пока я сижу в подполье, жаждя вырваться на свободу, чтобы созидать, или служить высшему идеалу. Любви. Равно Богу. Но о Боге я тогда ещё не сильно думал, в отличие от более поздних времён и теперешних. Но обо всём по порядку.
  Рабство
  Следующий день после отъезда Димы в Германию был суббота, 4 сентября. Начальник гаража Зайцев утром пришёл в гараж и сказал мне, что я сегодня свободен и могу идти погулять. У меня было хорошее настроение. От того, что нашлась хоть такая крыша, и я не оказался совсем на улице под открытым небом. Погода стояла хорошая, и я решил выбраться туда, куда давно хотел сходить, да всё некогда было (работал с немцем). Ещё живя у тёти Сони и варя как-то утром на кухне кашу, я услышал из радиоточки, которые продолжают слушать скорее всего только пенсионеры, об исторической выставке в Манеже, названной "Павел Первый". По радио была целая передача о нём и о выставке, посвящённой ему. И вот в свой первый день новой жизни, когда как гора с плеч исчезла нависшая было надо мной угроза бомжевания под открытым небом - так что было от чего быть настроению прекрасным - я отправился на эту выставку, предварительно решив прогуляться по Невскому, от площади Восстания до Адмиралтейства, ибо я никуда не спешил. Вечером после выставки я решил заехать в Купчино к тёте Соне за своими вещами, чтобы перевезти их в складном чемодане в гараж на Академку. На углу с Литейным я свернул направо и зашёл в филиал Дома книги. Там за 180 рублей купил книгу "Наполеон" поверхностного содержания, зато с прекрасными иллюстрациями на глянцевой бумаге финской печати. Или за 280. Что тоже реально для этой книги. Чемодан в сложенном виде и книгу в Манеже я сдал на хранение в гардероб. Билет на выставку стоил всего 50 рублей. И вот я на самой выставке. Ух ты! Количество экспонатов, принадлежащих эпохе бедного Павла, впечатляло. Кроме картин на выставке были представлены и исторические предметы, каким-либо образом относящиеся к Павлу Петровичу. На большом экране постоянно крутили документальные фильмы про него, его дворцы и замки и про Павловский парк. Я сел и посмотрел их, в том числе про мой любимый парк. И вдруг во время просмотра я обратил внимание на Неё. Трудно было не обратить, ведь Она вся светилась. И одежда на Ней была вся белая: белые брюки, блузка, жилетка, кроссовки. По ней было видно, что Она уверена в себе - и это меня привлекает. И я больше не мог сосредоточиться на документальном фильме. На таком интересном для меня фильме (слава Богу, что именно про Павловский парк я уже просмотрел!). Она пришла на выставку не одна, а с сыном, похожим на Неё пятнадцатилетним мальчиком. Я глаз не мог от Неё отвести - настолько прекрасной Она была. И навевала разные нескромные мысли на свой счёт. Я ничего не мог с собой поделать: я пожирал Её, смотрящую на экран, глазами и думал о том, как бы я хотел быть с Ней вместе, любить Её и быть любимым Ею, нежить Её и быть объектом Её нежности. Но ведь Она гораздо старше меня! Но в мыслях о Ней меня это обстоятельство нисколько не смущало. Равно как и то, что у Неё уже есть сын (а как же иначе в Её-то возрасте!). Но мной читалось - да, да, именно читалось: я читал, глядя на Неё - что она одинокая, независимая ни от кого Женщина. И прочитав это, мне захотелось предпринять попытку лишить Её одиночества. И себя тоже. А как же теория? Глядя на Неё, я на время забыл о ней. Я понял, что мне необходимо использовать шанс познакомиться с ТАКОЙ Женщиной. Сын с Ней не смотрел фильмы, а пошёл гулять по выставке, а потом исчез. Как я потом узнаю от Неё, Она отпустила его домой. А сама Она после просмотра фильмов (я из-за Неё сидел перед экраном по второму кругу) принялась рассматривать экспонаты. С каким же видимым интересом Она склонялась над стеклянными витринами с ними! И того, что я давно иду за Ней, то любуясь Ею, то делая вид, что заинтересованно рассматриваю что-то рядом с Ней в надежде улучить момент, что в очередной выставочной секции, отделённой перегородками, мы останемся одни, без других людей, и я смогу, не засмущав Её, разговориться-познакомиться с Ней. Но как я Её отвлеку от осмотра экспонатов? Она ведь ТАК погружается в их осмотр! Я ведь Ей помешаю, и Она будет недовольна мной. Заставить Её, склонённую над витриной, разогнуться для общения со мной я долго не решаюсь. И я уже начинаю волноваться, что за весь Её осмотр выставки я не успею улучить момент для завязки знакомства с Ней. Бывает, что я склоняюсь плечом к плечу над той же витриной, так близко от Неё, что надеюсь на то, что Она посмотрит на меня, вторгающегося в Её личное пространство. И это происходит несколько раз, но Она по-прежнему никого рядом с собой не замечает - так глубоко погрузилась она в рассматривание экспонатов и чтение табличек к ним. А их так много! Неужели она дерзнула прочесть все подписи к экспонатам? Я начинаю Ей завидовать, что Она сейчас может удовлетворять свой исторический интерес к Павлу Первому. В отличие от меня, которому тоже всё на выставке так интересно, но я не могу больше быть внимательным к экспонатам, ведь Она рядом. И она может ускользнуть от меня. Но, наконец, мне везёт. Я нахожу момент, чтобы выразить Ей восхищение Её обликом. В какой форме я выражаюсь, я не буду писать. Не из-за стеснения за банальность или пошлость, или тривиальную откровенность, а потому что эти слова, что я Ей подарил, уже подарены мною Ей, и теперь они принадлежат Её памяти обо мне. Как Она мне признается позже, мои слова Её тронули, Ей никто ТАК не говорил. А для меня это был экспромт, на который меня вдохновила Она сама.
  - Что ты делаешь? - говорил я сам себе и отвечал:
  - Ничего не поделаешь - хочу Её!
  - Но ты же не в состоянии сейчас позволить себе такую роскошную Женщину. Она же знает себе цену. Немалую. Как ты будешь с Ней? И когда?
  - Не знаю как, но хочу быть всегда. Я знаю одно, что Её не купишь: не хватит миллионов и бриллиантов, поэтому Ей можно понравиться только таким, какой есть, и не пытаться быть лучше. И я ведь неплохой, не правда ли, Алёша?
  - Да. А как же совет "Нашёл-бы-ты-какую-нибудь-бабу!"?
  - Это не про Неё. Не про нас. Я хочу настоящей Любви с Ней. И только с Ней. Сейчас хочу. Ну и что, что Ей уже за сорок!
  А это было видно...
  ...Я сказал Ей комплимент, и Она, мельком осмотрев меня, спросила:
  - А дальше что мы будем с Вами делать?
  Казалось бы дурацкий вопрос не поставил меня в тупик, ибо я знал, чего хочу:
  - Мы поедем с Вами в Павловск гулять по парку, - выразил я вслух то, чего хотел. - Эта наша прогулка с Вами будет как бы продолжением этой выставки.
  Она не сочла нужным отвечать мне на моё приглашение, равно как и на комплимент, и снова согнулась над витриной, чтобы продолжить то, ради чего Она сюда и пришла - осматривать экспонаты. Больше я не пристраивался делать это рядом с Ней, а пошёл осматривать выставку впереди Неё, но не подробно всё читая-осматривая, а косясь всё время на Неё и любуясь Ею издали. Тут мне попалась картина, на которой было изображено проведение любимого Павлом Первым мероприятия - военный парад, на котором солдаты выстроились и маршировали линиями побатальонно. Из-за своего интереса к военной истории я знал, почему они делают это именно таким способом, и я решил рассказать об этом Ей, будучи уверен, что у меня это получится интересно для Неё, Женщины. Я дождался, когда Она подойдёт к этой картине с изображением военного парада, и когда Она принялась рассматривать её, я открыл рот и начал выдавать экскурс-комментарий к изображённой на ней сцене. Я был краток. Я произнёс всего несколько предложений. Но я успел заметить, что Ей интересна выдаваемая мной информация: она слушала меня внимательно, не перебивая. Закончив говорить, я отдалился опять по ходу Её движения по выставке. У другой картины я снова проделал тоже самое и снова отошёл. Был и третий раз подобного моего действия. Далее я понял, что мне пора уходить с выставки, чтобы опередить Её на выходе. Жаль, конечно, что я так толком и не осмотрел выставку, но упускать шанс познакомиться с Женщиной в белом я не мог, тем более у меня на руках был "джокер", взятый мной из гардероба вместе с чемоданом - книга с картинками "Наполеон". Раз Она интересуется Павлом Первым (коли пришла на эту выставку, значит, это так), то наверняка Ей будет интересен и Наполеон.
  Покурив я дождался Её выхода. Я подошёл к Ней и протянул Ей свою новую глянцевую книгу.
  - Смотрите, какая книга у меня есть. Сегодня только купил.
  Прочитав название книги, Она взяла её в руки.
  - Возьмите её себе. А когда прочитаете, то вернёте. Позвоните мне, и мы встретимся и поедем гулять в Павловск. В парк.
  Она принялась листать оказавшуюся в Её руках книгу. Желание её прочитать и рассмотреть превосходные иллюстрации взяло вверх.
  - Хорошо. Я с удовольствием возьму Вашу книгу. Не знаю насчёт прогулки в парке, но книгу, конечно же, я верну. Но звонить я Вам не хочу. Позвоните сами. Вот Вам мои домашний и рабочие телефоны, - и она продиктовала их номера.
  - Как же Вас зовут? Меня Алексей.
  - Елена Петровна Ковалёва.
  - Приятно. Очень. Познакомиться. Я надеюсь, к следующим выходным Вы осилите мою книгу, и Вы захотите погулять в Павловске.
  - Насчёт Павловска не обещаю.
  - И не надо. Но я буду надеяться. Там так хорошо, а с Вами будет ещё лучше!
  - Хорошо. До свидания, Алексей. Я пошла.
  - До свидания, Елена Петровна, - по имени я не мог Её назвать: слишком мало мы с Ней знакомы, если вообще уже можно говорить, что мы знакомы, да и Её возраст заставлял выражать моё почтение обращением к Ней по имени-отчеству.
  
  
  В воскресенье была моя первая суточная рабочая смена в гараже. Было бы громко сказано называть меня охранником. Сторож. Это точно. А ещё можно было назвать меня привратником, потому что главной моей функцией будет встречать и провожать машины, чтобы при автоматически (с дистанционного пульта у водителя) поднятых воротах никто посторонний в них не зашёл. Из помещения, где я должен был дежурить, вела дверь в гараж, и мне должен был быть слышен шум электромотора поднимающихся ворот. Если я не уверен, что услышу его, например, по причине своего сонного состояния, то могу поставить ворота на сигнализацию, и тогда при их автоматическом открытии водителем с помощью пульта зазвенит громкий звонок, который мог бы и мёртвого разбудить. Подчёркиваю, это была главная моя задача - встречать и провожать машины стоя в гараже недалеко от ворот над спуском в подвал-гараж. Мест для машин в гараже было всего 20. из машин хозяев только одна была японской. Остальные - сплошь немецкие, в том числе один шестисотый "Мерседес" с табличкой под стеклом "Администрация Президента". Кроме машин жильцов дома, имеющих постоянные места в гараже, в нём на ночь в проходе и на свободных этой ночью местах по договорённости с Зайцевым ставились машины нескольких жильцов соседних домов. За постой "левых" машин Зайцев клал деньги себе в карман. Эти "левые" машины оставлялись в гараже на ночь с открытыми водительскими стёклами или даже с ключами от них, чтобы их можно было перекатить с одного места на другое, чтобы они не мешали машинам хозяев дома и гаража. Как выяснилось, Зайцев жил в соседнем доме и мог вечером в любой момент быстро прийти в гараж и разрулить ситуацию с машинами, так что та площадь гаража, которая могла быть заставлена машинами, была ими заставлена. Обычно ночью лишних машин было 3-4. Как-то на первой неделе моей работы в гараже Зайцев попросил меня помочь ему помыть одну из хозяйских машин. После работы он сразу выдал мне 70 рублей. А ведь машина была не то, чтобы грязная. Я подумал, что скоро испортится погода и машины будут возвращаться в гараж грязными чаще, следовательно, мой дополнительный к обещанным мне двум тысячам будет весомей, чем у Димы. Напомню, Дима мне говорил, что с мытьём машин у него выходило 3 тысячи точно.
  В пятницу звоню Елене Петровне. Она сообщает, что готова отдать мне обратно мою книгу. А насчёт поездки в Павловск пока не известно. Договорились, что я перезвоню в субботу. Я звоню в субботу. Женщина готова отдать мне книгу в воскресенье. А насчёт поездки в Павловск она отвечает, что на первую половину воскресного дня у неё наметился поход по делам в банк. Я был настойчив в своём желании погулять с Еленой Петровной в Павловском парке, и предложил Ей сделать это после банка. Она не согласилась и не отказалась, но оставила мне надежду на совместную прогулку, сказав, что будет видно по погоде. Мне оставалось молиться, чтобы завтра погода не подкачала, хотя бы не было дождя.
  На час дня субботы 11 сентября у нас с Женщиной было назначено свидание. Встретились. Произошёл возврат книги. Елена Петровна выражает сомнение в разумности поездки в Павловск, ведь Ей ещё надо зайти в банк. Я сопровождаю Её туда. Там Она справляется быстро. Настало время решать, ехать или не ехать нам сейчас в Павловск. На часах полвторого. Небо серое, солнца нет. Один бы я при таких исходных ни за что бы в Павловск не поехал. Но не упускать же Женщину, ведь тогда у нас не будет повода встретиться как сейчас. Другого раза может не быть! Она найдёт кучу причин, по которым Ей некогда. И поэтому я не стал предлагать перенести поездку в Павловск, а предложил всё-таки поехать. И случилось чудо: Она согласилась.
  На Павловском вокзале мной были куплены традиционные для моих прогулок в это время яблоки. В парк входили через центральный вход, так что за билеты мы платили. Наверное, платили каждый за себя, равно как и за железнодорожные билеты до Павловска аж с самого Витебского вокзала. Редкий случай, чтобы я платил за железную дорогу, и ещё более редкий-за вход, ведь я обычно заходил в парк со стороны Тярлево, где вход бесплатный.
  - Куда пойдём?-спросила Она.
  - Парк большой. Я предлагаю провести Вас по памяти тем маршрутом, как я однажды уже гулял. У меня в памяти осталась прогулка с матерью. В моей голове встают яркие картины тех мест, где мы с ней проходили. Я часто вспоминаю ту первую и предпоследнюю свою прогулку с ней, ведь всё пережитое в юные годы человеку кажется прекрасным. Правда, погода тогда была солнечная, но сейчас есть Вы, Елена Петровна, и солнца не надо - с Вами и так светло.
  - Ну, ведите.
  И мы пошли. Разговаривали друг с другом только на Вы. Я-то, понятно: из уважения к Её возрасту, Она же, наверное, для соблюдения между нами дистанции. Но, как выяснилось, нас сближала Alma mater: мы оба учились в Санкт-Петербургском государственном университете на юридическом факультете. Она его закончила и работала теперь юристом на кондитерской фабрике. О себе я не говорил, что я простой сторож. Я рассказал Ей о своём недавнем участии в строительстве завода. Отчёта о том, о чём мы ещё вели непринуждённую беседу во время прогулки, я предоставлять не буду. Для дальнейшего повествования важно отметить, что я в разговоре с Еленой Петровной упомянул о своей любви к классической музыке и о привычке дарить подписанные оригинальные открытки, оригинально подписанные.Про открытки я вспомнил, вспомнив про Маргариту, убитую прямо на работе в магазине. Приходя в магазин что-нибудь купить, при расплате у кассы я ей вместе с деньгами клал какую-нибудь открытку с написанными словами, которые я не мог произнести на весь магазин в связи с многолюдностью. С ней я так и не успел погулять в Павловском парке... Были и другие случаи, когда я дарил оригинальные открытки, когда хотелось купить открытку из-за того, что она такая привлекательная-оригинальная - в последнее время таких открыток появилось много - а купив и полюбовавшись произведением полиграфии, мне всегда хотелось подписать и подарить его кому-либо обычно это были девушки).
  За руку во время прогулки я взял Елену Петровну всего тройку раз, чтобы помочь Ей перешагнуть канаву, лужу, и чтобы Она не упала с закружившейся головой с центрального пня, на который я посоветовал Ей забраться и посмотреть на небо в кругу берёз в центре района парка под названием Белая берёза. Да, да, представьте себе, мы добрались во время прогулки до столь удалённого уголка парка! Я сам всегда, когда доходил до этого места парка, становился на этот берёзовый пень, поднимал свой взгляд в участок неба, окружённый берёзами и стоял так, пока не потеряю равновесия с закружившейся головой. Это был своего рода аттракцион для меня - встать на этот пень и посмотреть на небо. Причём я почему-то вспоминал князя Андрея, смотревшего на небо. Также я смотрел задумавшись на одиночные дубы с раскидистыми ветвями. Под моим любимым дубом мы также пройдём с Еленой Петровной. Но что пересказывать, как мы гуляли с Ней? Хорошо мы гуляли, и говорили друг другу, что хорошо, что мы всё-таки выбрались сюда. Нагулявшись, в ожидании электрички на вокзале мы пили пиво. Я платил. Она уже не возражала. И как здорово, что Елена Петровна была не против выпивки вместе со мной. А то предыдущая моя женщина, Ольга, попрекала меня всякий раз, когда я при ней это делал, пил пиво. Сколько я от той выслушал! Что я мужжжик, такой же, как и все мужжжики, и т. п. Но хватит о предыдущей, когда у меня есть уже эта Женщина, Елена Петровна. Я пишу есть, потому что в моих мыслях она уже была у меня. Осталось прожить сколько-то в ожидании этого. Именно в ожидании, потому что фактически без денег сейчас я не мог Ей ничего предложить ещё из культурных мероприятий в ближайшее время. Я думал, что Ей запомнится, как нам хорошо гулялось вместе, и надеялся, что эта память стимулирует нашу новую встречу когда-нибудь в будущем. Когда именно, я не знал, потому что не мог планировать, когда же я буду платёжеспособен для похода в кино или кафе. Ведь я устроился в гараж всего на 2 тысячи в месяц. В лучшем случае с мытьём машин будет трёшка. Так что статью трат на женщин я не мог предусмотреть в своём более чем скромном бюджете. И налёт грусти присутствовал в моём самовыражении на прогулке. Мою грусть, наверное, заметила и Елена Петровна. Непонятную Ей грусть. Но как я Ей мог объяснить, что я грущу по перспективе наших с Ней отношений? Даже если это свидание с Ней будет единственным, я был Ей благодарен за то, что Она выгуляла меня, оживив во мне воспоминание о той прогулке моей с матерью, и позволила ещё полюбоваться Ею и помечтать о бытии с Ней. Мой взгляд отдыхал глядя на Неё. Так что солнце на этой прогулке с Еленой Петровной было лишним - для меня солнышком была Она. Как идеальный образ Женщины-Матери. Моей Женщины и моей Матери. Два образа слились в один. Но обо всём этом я Ей, естественно, не говорил, как и о туманности перспективы наших с Ней отношений.
  Я провожаю Елену Петровну до Её станции метро. Это "Чкаловская". Только на эскалаторе, поднимающем нас наверх, я делаю следующий шаг, направленный на наше с Ней сближение: я кладу свою руку поверх Её, которую Она в свою очередь положила на движущуюся чёрную резиновую поручень эскалатора, тем самым показывая Ей, что мне от Неё нужна Она сама. И Она не одёргивает руку. И мы смотрим друг другу в глаза и молчим (я поднимался на эскалаторе спиной вперёд, лицом к Ней). Этот мой поступок выглядел особенно контрастно по отношению ко всему моему поведению во время прогулки. Но он был необходим. Для дальнейшего нашего сближения, о котором я мог только мечтать. У станции метро мы расстались, то есть до дома я Елену Петровну провожать не стал. Она посчитала это лишним. Ну и ладно! Главное, чтобы Она, поняв смысл моего прикладывания ладонью к Её руке, запомнила мою куртуазную дерзость, запомнила меня, ведь неизвестно, когда мы ещё с Ней встретимся и по какому поводу. Ах, как жаль, что, возможно, это будет не скоро! Или никогда. Мысль о никогда я гоню прочь, но она не покидает меня.
  И я продолжаю работать в гараже, живя в нём. Или жить, работая. Заезжаю в Купчино к матери за моим телевизором, чтобы поставить его в закутке гаража. Сообщаю матери, что сейчас уехать в Германию на учёбу не получилось, но что теперь точно уеду весной следующего (2005) года, на что она мне говорит:
  - Не хочу больше слышать это слово от тебя - "Германия"! Понял? И вообще, ты никуда не уедешь! Это говорю тебе я, твоя мать!
  - Но поймите меня, мне отступать некуда, отступаться от своего плана нельзя, я ведь ничего не верну иначе. Всё будет у меня хорошо, мама! - а что мне оставалось отвечать матери?, и мне оставалось верить самому в то, что у меня всё будет хорошо, чтобы и она поверила.
  А вообще, материнский скепсис ранил меня, не прибавляя мне душевных сил. Так что свидание с матерью было по атмосфере мрачным, тяжёлым. А чего стоят её упрёки, что у неё пенсия маленькая, на которую ей невозможно прожить, а я ей не помогаю - вот какой я сын после этого? Хорошо ей, что хоть Полина есть!..
  
  Идут сентябрьские дни один за другим. Я в гараже. Работаю и живу. Живу и работаю. Выяснилось, что начальник гаража Зайцев - хам, каких свет не видывал. Этот мужик чуть ли не каждый день беспричинно повторял, что таких бездельников, как я и Дима Блюменталь, следовало бы посадить на баржу и утопить её посреди Финского залива. А вот с него, Зайцева, надо всем брать пример: какой он отличный семьянин и труженик. Кроме начальства над гаражом, где обосновался я, Зайцев успевал дежурить ещё на одной автостоянке, а также был внештатным могильщиком на кладбище, благо здоровья ему, похожему на медведя здоровяку, было не занимать. Каким-то он был тупым, этот непонятливый Зайцев, что все так не могут устроиться в жизни, как он. А он продолжал каждый день ставить себя в пример: - смотрите, какой он хороший. В общем, противно было смотреть и слушать, ведь всё это говорилось им в крайне грубой форме с матом. Посидеть-поболтать-поматериться к Зайцеву в гараж приходили его дружки, обитатели соседних домов. Кто за деньгами в долг, которых у Зайцева был целый набитый кошелёк-лопатник, кто просто так приходил к Зайцеву, и перед всеми ими Зайцев выставлял меня дураком и бездельником, каких свет не видывал, зато он, Зайцев... и пошло, и поехало: очередной рассказ Зайцева о том, где снова он умудрился урвать денег. А машины мыть он привлекал меня на помощь себе очень редко - всего лишь где-то раз в неделю, платя за помыв по 70 рублей за машину. Сколько он с помытой машины брал себе, мне неизвестно...
  А про Елену Петровну я как будто забыл, ведь я ничего более не мог Ей предложить после прогулки в Павловске. Но телефон гаража я Ей всё-таки дал во время прогулки (только я не говорил Ей, что это телефон гаража). И вот он зазвонил 22 сентября, в среду вечером. Звонит Она и спрашивает, не желаю ли я составить Ей компанию на концерте в консерватории, куда Ей рекомендовали завтра пойти послушать, типа: хороший такой будет концерт, а я Ей говорил, что люблю классическую музыку, следовательно, кому Ей предлагать с Ней пойти, как не мне.
  Поступившее от Неё предложение поставило меня в неловкое положение, ведь я был не готов сейчас к покупке билетов на это мероприятие (ведь не по 100 же рублей будут билеты, - думал я) и к сопутствующим свидание денежным тратам на цветы и т.д., и мне было действительно неловко признаваться Ей в своей полной неплатёжеспособности сейчас и в ближайшее время. На что Она мне заявляет, что это не беда - Она сама купит билеты. Ну, раз так, то мне от свидания не увернуть. А в душе я был рад, что снова увижу Её, что снова какое-то время побуду с Ней, что Она не забыла обо мне. Я соглашаюсь на посещение концерта в консерватории.
  - Ну, раз так, раз мы завтра увидимся, то подпишите мне открытку на память, Вы же, Алексей, любите это делать, завтра я буду ждать её от Вас.
  - Хорошо, с превеликим удовольствием, - ответил я Ей.
  Получив моё согласие, Она пояснила, что о завтрашнем концерте в консерватории Она узнала случайно: по дороге с работы домой присев на скамейку съесть мороженое услышала рекомендацию концерта от случайной соседки по скамейке, на которой Она сидела, что эта соседка пойдёт на него.
  Вечером в среду, когда мне звонила Елена Петровна, я находился на дежурстве в гараже. Следовательно, завтра, 23 сентября, в четверг, я свободен. Утром я съездил на Невский с целью выбрать подходящую открытку, ведь где, как не там, самый большой выбор открыток? Да и в ближайшей округе, следует признаться, я ещё не разведал, где можно найти их приличное разнообразие. То есть я хочу сказать, что ради одной открытки я специально ездил на метро на Невский. Не ради какой-то там одной открытки, а ради открытки для Неё.
  Купив открытку, я не мучился муками творчества при её подписании. Слова лились из меня рекой. И скажу откровенно, открытка вышла откровенной по содержанию. Что конкретно я написал, я-то помню, но эти слова уже подарены Ей, и поэтому, так же как и в случае с моим обращением к Ней на выставке "Павел Первый", я считаю себя не вправе их разбазаривать, посвящая публику в то, что тронуло (моё обращение к Ней на выставке) и тронет (эта открытка) душу конкретной Женщины - Елены Петровны Ковалёвой. Но о том, как тронет открытка - по порядку. Повторяю, она была очень личной и откровенной по содержанию, и я, подписывая её, презюмировал Елену Петровну как исключительно умную Женщину, которая поймёт её, то есть меня, правильно и отреагирует на прочитанный текст адекватно. Пиша то, что я писал, я осознавал, что получив такую откровенную открытку, от прочитавшей её женщины можно ожидать любой реакции: от столбняка до бурной, то есть пощёчины, ругани или разворота на 180 градусов, но мне сразу пришла идея, как я буду вручать свой перл Елене Петровне: во время прослушивания концерта в зрительном зале консерватории - и она не сможет моментально бурно отреагировать, стесняясь нарушить тишину в зрительном зале.
  Вечером мы встретились у входа в консерваторию. Успеваем покурить на улице прежде чем войти внутрь.
  - Ну как, Алексей, подписали открытку?
  - Да, - отвечаю я.
  - Так что же Вы не дарите её мне?
  - Сейчас не время. Позже.
  Входим в консерваторию. Мы в фойе.
  - Ну давайте же вручайте Вашу открытку. Мне не терпится прочитать, что же Вы мне написали!
  - Нет. Я вручу Вам её позже.
  - А вон та женщина, которая рекомендовала мне сходить на этот концерт, - и Она указывает мне на... мою бывшую тёщу! Надо же, такое совпадение: случайной женщиной на скамейке оказалась мать моей бывшей жены. И Елена Петровна слегка улыбается ей и кивает головой. Я же, которого моя бывшая тёща уже заметила как пришедшего с Женщиной, после встречи с бывшей тёщей глазами, быстро отвожу их в сторону и шепчу Елене Петровне:
  - Я её знаю. Давайте поскорее пройдём в концертный зал, не останавливаясь у этой женщины.
  Мне почему-то стало жутко неловко от того, что моя бывшая тёща увидела меня с другой женщиной, и от совпадения рекомендовавшей этот концерт женщины со скамейки с моей бывшей тёщей. И чтó я ей скажу кроме "здравствуйте", я не представлял.
  Вот мы и уселись в зрительном зале.
  - Вручайте же Вашу открытку наконец, пока не начался концерт!
  - Пусть начинается. Успею вручить.
  И концерт начался. Мы стали молча его слушать сидя рядом. Я иногда слегка косился на Неё, на профиль Её спокойного лица, и тоже отдыхал. Да, да, мой взгляд на Неё не был напряжённым, а был спокойным, как бы отдыхающим на Ней.
  В концерте объявили антракт. Мы с Еленой Петровной вышли куда-то покурить, по-моему, даже на улицу. Она повторяет свою просьбу вручить Ей наконец открытку. Я против, говорю: "Успею".
  И вот началось второе отделение концерта. Минут через 10 после его начала я тихо протягиваю Ей открытку и оборачиваюсь лицом на сцену. Она начинает читать. Я поворачиваюсь лицом к Ней и вижу, как у Неё по мере прочтения открытки меняется выражение лица. А рояль на сцене продолжает играть Рахманинова. А Её глаза всё лезут на лоб, расширяясь и становясь квадратными. А я смотрю на Неё, читающую. И вот Она дочитала. И обращает на меня свой взгляд. Описать словами который мне очень трудно. Как и выражение всего лица. Тут и недоумение, и гнев, и принятие написанного. Да, Она приняла написанное. А не встала посреди музыкальной игры и не вышла из зала. Не дав мне пощёчины. Она продолжила слушать концерт, повернувшись лицом к сцене с роялем, с какой-то иногда проскальзывающей улыбкой. Но иногда поворачивала голову в мою сторону, и мы снова встречались взглядом. В Её глазах стоял вопрос: "Вы это серьёзно?". И я отвечал Ей так же глазами, медленно их закрывая: "Да". А рояль на сцене уже сменился игрой квартета музыкальных инструментов. Но я уже к происходящему на сцене относился не слишком внимательно. Ну, да, звучит какая-то музыка в ушах. Но главное, не то, что я слышу, а что я вижу. Кого. Её. "Проглотившую", то есть принявшую моё послание Ей.
  Вот и окончился концерт. Скандала по его окончании не последовало. Женщина, которую я молча вожделел (молчал, потому что всё было сказано в открытке), на словах никак не комментировала моё послание, как будто я ничего такого и не писал Ей. Я предложил Ей проводить Её до дома. Был десятый час вечера. Погода стояла хорошая, и было тепло. Она согласилась. И до дома Она предложила идти пешком, благо дорога была красивой. На Петроградскую сторону через Неву. Для меня это был знак, что меня Женщина не отвергает, а принимает. Принимает после прочтения моей открытки! Значит, мои дела идут хорошо. В смысле: прогресс моих отношений с Ней приближает меня к Её душе и телу с бешеной скоростью. Мы идём медленно, болтая по дороге или молча. О чём мы говорили и молчали, я сейчас не помню. Елена Петровна потребляла пиво, купленное мной, не меньше меня. Она позволила платить за Неё. Это ведь мелочь - стоимость пива, но оплата его мной была для меня символична: это для меня означало, что Женщина снимает существующие барьеры между посторонними людьми, и таким образом вводит меня в свой узкий круг. И я становлюсь ещё ближе к Её душе и телу. И какая у Неё душа, мне уже было видно с близкого расстояния после общения с Ней накоротке. Какая же у Неё душа! Как же мне хочется устроить танец наших с Ней душ! На Первой линии Васильевского острова Елена Петровна предложила присесть посидеть. Мы зашли в первый же двор налево (в доме напротив церкви святой Екатерины) и нашли детскую площадку со скамейками. Естественно, что в тёмные 11 часов вечера площадка была пуста. С одобрения Женщины я отправился за выпивкой. Мне пришлось возвращаться на Средний проспект за пивом себе и чем-то слабоалкогольным Ей. В том, что я сегодня ночью останусь с Женщиной у Неё дома, я не был уверен (я по-прежнему об этом только мечтаю, не говоря Ей об этом). Поэтому мне, в принципе, пора задумываться о возвращении в гараж на метро, пока оно работает. Но я для себя решил, что мне следует забыть о времени, лишь бы концовка сегодняшнего свидания была хороша, а не смазана моей ретирадой в гараж. Пешком пойду на Академку, - так я для себя решил. И я был настроен на эту дальнюю дорогу в ночи через весь город больше, чем на танец наших душ и сплетение наших тел. Я ещё не был уверен в таком счастливом конце сегодняшнего моего свидания с Женщиной как то, чего я от Неё хочу, и что выразил как своё страстное желание в своей открытке Ей. Мы сидим в небольшом дворе на детской площадке. Кругом в домах горят окна. Мы пьём. Курим. Я свой "Беломор". Она свой "Winston". Тихо разговаривая или молча. Нам хорошо. Спешить идти домой дальше нам не хочется. Ведь коли мы сейчас встанем со скамейки, то непременно так и дойдём через какие-нибудь полчаса до Её дома, и придётся нам расстаться. А мне этого не хочется. Ей, по-моему, тоже. Потому что наши отношения продвинулись настолько, что непременно требуют совершения очередного шага. Именно требуют, а мы сидим и говорим о чём-то постороннем или молчим. Но теперь я точно знаю, о чём молчу я, и догадываюсь, о чём молчит Она. О Любви. Между нами. Я чувствую, что Женщина молчит о том же самом, что и я. Но я для себя решил, что далее без сигнала с Её стороны я не приближусь к Ней. В переносном смысле не приближусь, потому что в прямом мы сидели рядом. Но не вплотную. А на минимальной дистанции. И вот Елена Петровна прерывает молчание.
  - Вы словно ангел... - замечает Она.
  А ведь я действительно вёл себя очень скромно, не напирая и не давая повода ответить мне отказом, ведь после написанного в открытке за всё время этой вечерней прогулки я не намекал типа: "Ну как Вам моя открытка? Что скажете?" Как будто её и не было, моей открытки. Но она была, была! Ни словом не провоцировал отказ, ни каким-либо дерзким поступком. Я просто провожал Женщину до дома. Так что сравнение меня с бесполым ангелом нисколько меня не удивило.
  Проходит ещё какое-то время, и Она спрашивает меня о том, как же я доберусь до своего дома, на что я Ей отвечаю, что это моё дело. И ещё проходит какое-то время, и паузу в разговоре прерывает Её восклицание:
  - Ах, как хочется влюбиться!
  А в кого?, - думаю я, - ведь вокруг нас никого нет, следовательно, Ей сейчас возможно это сделать только в меня. Влюбиться в меня. В этакого ангела.
  Я понял, что это сравнение меня с ангелом с последующим восклицанием про Её желание влюбиться и есть следующий долгожданный (долго ожидаемый нами обоими) шаг к нашему сближению. И вот теперь только после него я осмелился сесть к ней вплотную. Я пододвинулся к Ней и тут же засунул свои замёрзшие холодные руки Ей под джемпер, чтобы согреть их. Дело в том, что ночь наступала, и стало уже холодно. Куртки на нас с Женщиной были расстегнуты весь тёплый вечер, и сейчас мне пригодилась расстёгнутость Её куртки. И моим холодным рукам стало так хорошо под Её тёплыми подмышками. Она не сопротивлялась. И мои руки, ещё не согретые, пошли шарить дальше по Её спине, прямо по коже, то есть можно сказать, что я Её обнял. Она продолжила непротивление мне. Я продолжил нежить Её спину и свою душу до полного согрева моих рук. А на грудь руками я не переходил, как бы мне не хотелось этого. Я знал, что Она ждёт этого, но я как бы ставил в Её мозгу многоточие, означающее, что должно последовать продолжение моих нежностей, но не здесь, не во дворе посреди светящихся в ночи ярким светом окружающих нас окон. Ответом на моё многоточие руками последовало Её предложение:
  - А давайте пойдём к Вам!
  Куда ко мне? В гараж, что ли? Ведь Женщина хочет уютного укромного места для продолжения начатого...
  - Нет, это невозможно, - отвечаю я.
  - Ко мне тоже нельзя, - со вздохом сожаления заявляет Она. - Так что всё-таки придётся к Вам.
  - Нет, нет, нет!
  - Что же за причина у Вас, что вы отвечаете "Нет"?
  - Не хочу говорить, но поверьте, она существенная.
  - Ну скажите, какая?
  - Не могу, позвольте сохранить её в тайне, - продолжаю отпираться я, не желая выдать тайну своего места жительства в гараже.
  - Вот смотрите, какая у меня существенная причина, по которой у меня нельзя. У меня в квартире гостит взрослая племянница, студентка. Она спит в соседней комнате... А у Вас?
  - Поверьте, моя причина посущественней, но я не хочу её раскрывать, - с грустью произнёс я. С грустью, потому что возникла преграда в лице Её племянницы-студентки для торжества сил природы - сил взаимного притяжения и соединения мужского и женского начал.
  - Нет, просто так не поверю. Я рассказала Вам свою причину и хочу узнать Вашу. Я ведь должна Вам доверять, иначе нельзя, а как я смогу это сделать, если Вы скрываете от меня Вашу причину?! Поэтому говорите, иначе у нас ничего не получится. Ни сегодня, ни вообще когда-либо. Я так не смогу. И мы расстанемся. Говорите, ну же!
  И мне пришлось рассказать всю свою историю очень издалека о том, как я намеревался и намереваюсь до сих пор уехать на учёбу в Германию, и о том, как в результате своего намерения уехать я оказался без денег в гараже. Времени у нас было много, поэтому я рассказывал достаточно подробно. И правдоподобно. И Она поверила мне.
  - Да уж, действительно, к Вам нельзя! Причина так причина!.. Хорошо! Тогда мы пойдём ко мне, - не долго думая приняла Женщина решение. - Только надо будет быть потише, чтобы не разбудить племянницу.
  Желание быть со мной пересилило в Женщине боязнь кривотолков со стороны Её племянницы-студентки. И мы встали и через двадцать минут дошли до Её дома на Малом проспекте Петроградской стороны. Елена Петровна открывает дверь своей квартиры. Но о том, что и как последовало дальше, я писать не буду. Это тайна. Моя и Елены Петровны. Укажу лишь, что мной обнаружилось, что Она живёт в двух комнатах малолюдной четырёхкомнатной коммунальной квартиры. И у Неё есть кошка. А Её сына в квартире не было. Оказалось, что он постоянно с Матерью не живёт, а навещает Её по выходным, живя у отца и бабушки по отцу в их отдельной трёхкомнатной квартире в другом районе города. Но не потому, что Она плохая мать, а просто из-за лучших жилищных условий у отца, с которым Она официально брак не заключала. Нет, Она, как Она меня уверяет, очень хорошая мать. Но вот такая у Неё житейская ситуация вот уже несколько лет с тех пор, как Она разошлась с отцом ребёнка. Так что пятнадцатилетнего сына в квартире не оказалось. Отмечу здесь, что Ей самой оказалось 42 года, правда, я не помню, в эту ли первую нашу совместную ночь Она открыла мне свой возраст.
  Если про меня можно сказать, что я в Неё влюбился с первого взгляда ещё на выставке в Манеже, то есть до Её постели, то про Неё я смею утверждать, что Она осуществила своё желание влюбиться в меня лишь после одной-полторы-двух совместно проведённых ночей. Я ведь сразу Ей ночью сказал, что я Её люблю-мне было это ясно, - Ей же потребовалось какое-то время для расцвета в Её душе этого чувства ко мне - Любви. И для ответственного признания мне в ней. Я был на седьмом небе от счастья, что нашлась и моя недостающая половинка. И я стал свободные от дежурства в гараже дни и ночи проводить у Неё.
  Это не осталось незамеченным начальником гаража Зайцевым. Он мне:
  - Ну-ка говори, где ты стал пропадать, с кем связался?!
  Мне не хотелось рассказывать ему про появившуюся у меня Елену Петровну:
  - Какая разница! Это не важно.
  - В том-то и дело, что важно. Я тебе доверять должен, ведь я тебе вверяю кучу машин. Вдруг ты связался с какими-либо проходимцами, и они тебя надоумят на что-либо нехорошее для гаража?!
  - Да нет. Просто у меня появилась Женщина.
  Я думал, что такого моего ответа будет достаточно. Но плохо я ещё знал Александра Семёновича Зайцева!
  - Что за женщина? Кто такая? Кем, где работает? Где живёт? Какой у неё номер телефона?
  - Зачем вам всё это? Поверьте, Она порядочная!
  - Пока не расскажешь, не поверю! А надо будет, и проверю. Давай телефон её!
  - Да не хочу я вам давать Её телефон!
  - Тогда я не хочу больше видеть тебя в гараже. Ты потерял моё доверие! Вдруг она мошенница!
  О переселении к Елене Петровне я пока не успел подумать, так что можно сказать, что Зайцев припёр меня к стенке своими расспросами о Ней. И мне пришлось поведать ему о Даме моего сердца: сказать ему, что Она юрист на кондитерской фабрике, живёт на Петроградке, и дать ему Её номер домашнего телефона.
  - Да ты пойми меня, - записав телефон сказал Зайцев. - вдруг мне тебя придётся срочно вызвать в гараж! Вот буду знать теперь, куда мне звонить. Ведь я прав?!
  Мне пришлось поддакнуть. Мной замечено, что у Зайцева была манера такая говорить, чтобы слушатели с ним либо соглашались, либо говорили "нет" для поддержания такого перекошенного в сторону одного собеседника (Зайцева) "диалога", в котором второй собеседник (например, я) вставляет только "да" или "нет". А ещё Зайцев при этом смотрит каким-то бешеным взглядом, отбивающим охоту - прямо пугающим - разговаривать с ним. Казалось, что если начнёшь перечить ему или ввязываться в дискуссию высказыванием своего логически обоснованного мнения, то Зайцев, этот медведь в человеческом обличье, сорвётся с цепи и набросится на тебя, чтобы изничтожить. Да, он был дёрганным, чуть что не по его, так он свирепел, сжимал кулаки, бешено смотрел, матерился и словесно оскорблял и угрожал. О том, что меня с Димой Блюменталем следует утопить на барже посреди Финского залива, я уже выучил: он это повторял чуть ли не каждый день по поводу и без.
  
  
  Елена Петровна, интересуясь мной, приехала ко мне в гараж посмотреть, как я живу и работаю. Её это ужаснуло. Увидев, Она поверила в материализуемость моей мечты скоро уехать на учёбу в Германию на несколько лет. И сидя в моей "комнате" в кресле Она заплакала:
  - Как же так? Всю жизнь прожила, чтобы встретить, наконец, тебя, единственного и самого лучшего для меня, идеально подходящего мне, как тут же выясняется, что ты должен скоро меня покинуть! За что же мне такое?..
  Мне было больно осознавать то же самое, что и Она. Как же так? Но не отказываться же мне от своих замыслов? Ведь как мне быть иначе? Что я смогу дать любимой Женщине? Ведь я - чистый потенциал, у которого всё впереди, а сейчас я пока никто. Пока. Ноль! Я это осознавал. Но всё равно любил. Желая дать всё своей Женщине в будущем. И какой же умной была Она, что поверила в мой потенциал. Или дурой. Но рядом с Ней я чувствовал себя десяткой. Без Неё - нулём. А рядом с Её единицей - целой десяткой. Её величина возвеличивала меня. С Ней рядом я чувствовал себя Человеком. И, наверное, можно сказать, что Ей импонировала моя окрылённость Ею, что у меня выросли крылья от любви к Ней. Ну а если я был с крыльями, то и Ей для совместного танца наших душ требовались крылья. И они у Неё появились. Она стала бабочкой. А я мотыльком. И мы летали, летали и улетали...
  А переехать я к Елене Петровне не мог. Во-первых, Она не хотела шокировать моим появлением в Её жизни своего любимого сына. То есть для моего знакомства с ним требовался подходящий случай. И он намечался только на конец ноября, когда будет Её день рождения. А во-вторых, моему съезду с гаража к Ней мешал вот какой фактор: Её любимая кошка. У меня на неё была аллергия, и вторую ночь, подряд проведённую мной у любимой Женщины, портило мне кошачье присутствие, сам кошачий дух был для меня переносим со скрипом: я задыхался, кашлял и терял ощущение комфорта в Её доме. Но не избавляться же Ей от кошки, к которой Она привязалась (кошка четырёхлетняя), из-за того, что у меня неё аллергия, я ведь скоро должен буду уехать в Германию на учёбу - Она в это верила-и вопрос о присутствии кошки в Её доме можно будет серьёзно ставить лишь по моём возвращении из Бундеса, то есть через несколько лет. Поэтому сейчас на повестку дня мой переезд к Ней ни мной, ни Ею не ставился. Поэтому совет "Лёша, - нашёл- бы-ты-какую-нибудь-бабу!" с поправками: "женщину", и не "какую-нибудь" не действовал. А ведь как было бы просто мне после переезда к Ней устроиться на любую, хоть тяжёлую и непрестижную, работу ради денег! О деньгах. К концу сентября - началу октября мой запас денег от работы в строительной компании закончился. А за сентябрь в гараже я получил всего 2 тысячи. Живи как хочешь.
  В октябре я съездил в Купчино к матери, чтобы перевезти от неё к Елене Петровне домой мой компьютер. Когда я его паковал, мать сказала:
  - Вот попомни мои слова: в конце концов за компьютером будет сидеть не знакомый тебе сейчас мальчик.
  Кого она имела в виду, она, естественно, сама не знала, я же подумал: "Не о сыне ли Елены Петровны догадывается моя мать, ведь я пока его не знаю? Если о сыне, то это не страшно, пусть он сидит, я этого хочу, а если о ком-то другом, то это действительно нехорошее предсказание". Дело в том, что компьютер в дом Елены Петровны я перетаскивал не столько для себя, сколько для Её сына, ведь мне Она жаловалась, что Её сын в последнее время стал с меньшей охотой приезжать к Ней на выходные и старался порой остаться дома у своего отца, так как у них дома был компьютер, и отец позволял сыну играть на нём и лазать по Интернету только по выходным, присматривая за тем, чтобы сын по будням только учился. Поэтому сын стал предпочитать компьютер общению с матерью. Чтобы устранить причину неприезда по выходным сына к Елене Петровне, я и перевёз компьютер к Ней. Заодно, но не в смысле за один раз (я же стал перевозить свои вещи на общественном транспорте, включая громоздкий, а не плоский, монитор, на тележке на колёсиках), а за несколько поездок я перевёз к Елене Петровне от сестры Полины из Улиной комнаты такие ненавистные Полине коробки с моими книгами по немецкому языку и коллекцией игральных карт, которые так надоели Полине в её квартире. Я считал, что спасаю свои вещи от их утраты мной. Вот такое было отношение к моим вещам со стороны сестры. После презентации Елене Петровне моей коллекции игральных карт я их вместе с книгами по немецкому языку закинул у Неё дома на антресоли.
  А мои любовные дела с Еленой Петровной пусть остаются в тайне. Хотя, признаюсь, что из-за моего безденежья особо и не о чем было бы рассказывать, если бы я не решил всё сохранить в тайне. Деньги за работу в гараже за сентябрь быстро кончились, а мои надежды на увеличение числа грязных машин в гараже не оправдались: начальник гаража Зайцев почти перестал привлекать меня к мытью машин. И вот оно случилось. В октябре. Я совсем без денег. В гараже. И кончилась моя рабочая смена в гараже, а мне даже поехать к Елене Петровне не на что. И я остался в гараже. В закутке. А Зайцев, сам заступивший на смену в гараже, сидит в передней, главной, комнате. Вызывает меня к себе. Я сажусь перед ним в кресло. И начал он пересказывать вчерашние новости из телевизора и давать свой комментарий к ним. С позиции сталиниста. Я вынужден слушать, ведь он вечно требует моих "да" и "нет". И продолжается эта политинформация час. Полтора. А его всё прёт. Прёт и прёт разглагольствовать на темы вчерашних новостей. А мне что оставалось делать? Встать, и уйти в свой закуток, и завалиться там спать, сказав Зайцеву, что мне надоело его слушать? Или без денег покинуть гараж на энное количество часов? Но мне хотелось есть, и поэтому я продолжал слушать просталинский комментарий-бред Зайцева в надежде дождаться подходящего момента типа паузы в его словоизлиянии для высказывания своей крайней нужды в деньгах, настолько крайней, что дальше некуда: всё - действительно край! А его всё прёт и прёт. Наконец, наверное, когда Зайцев высказался по полной программе, то есть когда ему уже больше нечего было комментировать, он спросил меня свысока:
  - Чего сидишь? Денег, что ли нету? - Зайцев как в воду глядел.
  - Нет.
  - Ну на, вот тебе, - Зайцев протягивает мне бумажку в 50 рублей. - Сходи купи чего-нибудь поесть. - Сказал он как приказал.
  Я взял деньгу и прямо в том виде, как был, то есть в тапочках, вышел из гаража и зашёл в соседнюю дверь, входную от универсамчика. Вернувшись из магазина с продуктами на 45 рублей и пачкой "Беломора" за 5, я услышал от Зайцева:
  - Ну тогда сиди дальше, а я пойду.
  И прежде чем уйти, он не забыл записать в своей тетрадке выданную мне сумму - 50 рублей. И Зайцев ушёл. А я остался дежурить вторые сутки подряд.
  Так я подсел на пятидесятирублёвые подачки-авансы, выданные мне вперёд в счёт будущей зарплаты полтинники, ибо на следующее утро ситуация повторилась в точности. И на следующее. Через несколько суток я сэкономил 20 рублей на 2 жетона метро, чтобы съездить к любимой Женщине. Она меня накормила и спать рядом с собой уложила. Поскольку я не мог что-либо важное для нас обоих хранить от Неё в тайне, то я рассказал Ей, что я оказался на мели. Совет Её попробовать мне поискать ещё работу, совместимую с работой в гараже, казался вполне естественным, но трудно реализуемым, если не сказать нереальным. А признать собственную несостоятельность - "опуститься" до "чёрной работы" типа кондуктора на городском общественном транспорте или дворника я не мог. Хотя бы потому, что у меня такая Женщина как юрист, то есть с вполне приличным социальным статусом. Да и не для того я продавал свою комнату и столько терпел в связи с её продажей, чтобы пойти в кондукторы или дворники. Нет уж, лучше сдохну "чистым потенциалом", чем пойду работать на подлую работу. А работа кондуктором или дворником в России наших дней мной воспринималась именно как чёрная, грязная, подлая.
  А в конце октября Зайцев, обвиняющий-называющий меня каждый раз лентяем, придумал:
  - Пусть тебя кормит твоя - как ты говоришь? - Елена Петровна, а я тебе платить ничего не буду: ты же здесь живёшь, а жильё, знаешь, сколько сейчас стоит снять? - и не выдал в один прекрасный день мне полтинника. Я же никуда не ушёл после такой невыплаты, а лёг голодным спать в закутке. На следующее утро поняв, что так я сдохну у него в гараже с голоду, Зайцев смилостивился и выдал мне под зарплату с записью в своей тетрадке 100 рублей. Сходив в магазин, я по приказу Зайцева остался дежурить следующую суточную смену. И если до этого кроме меня и самого Зайцева в гараже дежурил по суточным сменам ещё один пенсионер, то теперь Зайцев отказал этому пенсионеру в работе. Так я стал почти вечным дежурным. И стал представлять для начальника гаража некоторую новую экономическую ценность, ведь я ему экономил деньги, которые раньше ему приходилось платить за дежурства в гараже ещё одному сторожу, а теперь он мог класть их себе в карман.
  А с Еленой Петровной скотина Зайцев всё ж таки пообщался по телефону. Предполагая, что начальник гаража - уважаемый человек, Женщина внимательно выслушала его обвинения в мой адрес, что я лентяй, каких свет не видывал. И какой бы умной ни была Елена Петровна, зерно сомнения в моей трудоспособности она проглотила, то есть восприняла всерьёз слова моего рабовладельца Зайцева. Да, я попал в рабство. От которого мне было не убежать. От системы не убежишь. Не имея точки опоры трудно изменить ситуацию. Рабы в Древнем Риме ведь тоже ходили без цепей, например, за водой, но бежать им было некуда. Ну куда мне без денег, без профессии, без дома из гаража? Никуда. Так что оставалось ждать отъезда на учёбу в Германию не рыпаясь, ведь каждое лишнее движение требует денежной подпитки, даже для поиска работы нужны деньги. На покупку газеты объявлений о вакансиях и на разъезды по городу в места возможного трудоустройства. А их, денег то, как раз и нет. Вообще нет! Ведь от полтинника в день много не оторвёшь. И так приходится с него брать пятак на "Беломор". А ещё к Елене Петровне надо съездить. Теперь уже иногда . И из-за того, что денег на дорогу теперь труднее достать-сэкономить, и из-за увеличения числа моих дежурств в гараже.
  Я осознавал, что я тону, опускаюсь на дно. И спасательным кругом может быть только приглашение весной 2005 года на учёбу в Германию, деньги на билет на отъезд в которую, я надеялся, что мне дадут мои родственники (так хорошо я о них думал), лишь бы я убрался с их горизонта надолго и подальше. А утопая, тащить на дно Женщину с положением в обществе я не считал правильным. Нет, я этого себе не позволю, цепляться за Неё как за спасательный круг. А Ей меня, какой бы умной Она ни была, было не понять. Что вообще возможна такая ситуация как у меня, и что помочь некому, ни друзьям, которых у меня нет, ни родственникам, которые у меня такие, какие есть.
  
  Числа двадцатого ноября я принёс Елене Петровне розу. В том самом тубусе, который я описывал ранее. Ибо погода стояла холодная. Да, явившаяся миру из тубуса роза произвела на Женщину впечатление, но интереснее то, как я с этим пустым тубусом затем ехал обратно к себе в гараж, типа домой. В вагоне метро было пусто. На каждой из длинных скамеек-сидений сидело по человеку, или никого не сидело. Я сижу, рядом со мной на сидении лежит тубус, который я рукой не держу. Зачем? Держать. Я дремлю. Лишь на остановках открывая глаза. Напротив меня сидит тип. Описывать которого не берусь, потому что я его не рассматривал. Вдруг на одной остановке, когда двери вагона уже были открыты некоторое время, тип вскочил со своего места, схватил тубус (наверное, думал, что в нём что-нибудь ценное) и выскочил в двери, которые сразу же закрылись за ним, и поезд со мной уехал дальше. Так я остался без тубуса. Так оказалось, что меня - раба, возвращающегося от Женщины без рубля в кармане, умудрились ограбить! Тубус!
  
  В дни, или часы, когда Зайцев сам дежурил в гараже (а он почти каждый день уделял некоторое время гаражу) к нему в гости в гараж приходили его дружки-ханыги, живущие по соседству. Где-то нажравшись (в смысле: напившись), они протрезвлялись в гараже до улучшения состояния. Сам Зайцев, будучи трезвенником, с пониманием относился к ханыгам, предоставляя им для отсидки после чрезмерного возлияния диван и кресло, то есть уют и тепло, и они сидели часами в гаражной комнате, протрезвляясь. То есть Зайцев типа жалел своих дружков, живущих в соседних домах. Иногда алкаши спали, иногда внимали как могли политиканству покровительствующего им начальника гаража. Однажды рядом с ханыгой на диване сидел и я в ожидании полтинника. Вдруг ханыга приставил к моему горлу нож и говорит, собака:
  - Вот я автослесарь. Зарабатываю. Хочу - пью. Ты же - никто. У тебя ничего нет! Ни профессии, ни семьи, ни дома. Вот как зарежу тебя сейчас! А кого я зарежу? Никого! И никто не спохватится тебя! Так вот, Лёша, звать тебя никак! Ты - никто! И ничто!
  А Зайцев видит эту сцену и слышит, и молчит. Это он рассказал своим друганам про меня, что я никто, и звать меня никак, вот они и выпендриваются, вторя Зайцеву в унижении меня. И смеются.
  
  В конце ноября на дне рождения Елены Петровны я знакомлюсь с Её сыном. Узнаю, что в январе у него день рождения. 16 лет. И я решил не продавать свой компьютер ни сейчас, в дни безденежья, ни перед самым отъездом в Германию, а решил подарить его: пусть Елена Петровна и Её сын считают компьютер своим и относятся к нему как к своему. Надо же мне было как-то поздравить Женщину и Её сына с этим важным для них событием, 16-летием сына! Всё, теперь я без компьютера.
  Но подарок-компьютер не спас меня от расставания с Женщиной. 31 января 2005 года она сказала мне, что больше не может меня видеть. Она устала от меня. Устала быть со мной вот таким. Тем более, что другие мужчины, успешные, звали Её замуж хоть сейчас. А конкретным толчком к нервному срыву Елены Петровны стало вот что. Несколько дней до этого я ездил на собеседование на одну фабрику, на которой была куча вакансий. И мне казалось, что не на одну, так на другую меня возьмут. Этим своим самонадеянным утверждением, что меня возьмут, а меня не взяли, я и вывел Женщину из себя.
  - Больше не могу быть с тобой! Устала. Устала смотреть на тебя. И не могу больше видеть. Уходи! Навсегда. Поэтому забирай свои вещи.
  Так моя коллекция игральных карт и собрание словарей и прочих книг по немецкому языку оказались перевезёнными в гараж. Теперь всё при мне. И "Армия Наполеона". И SONY ZS-35M тоже. Теперь попробуй угадать, читатель, что единственное из перечисленного мне удастся сохранить в конце-концов: книги, карты или музыку? А по поводу расставания с Еленой Петровной скажу, что я, конечно, переживал, но ответ "Ничего!" на вопрос "Что я мог поделать, чтобы предотвратить расставание с Ней?" хоть как-то меня успокаивал, типа: произошло неизбежное.
  В завершение описания своих отношений с Еленой Петровной требуется (именно требуется в целях дальнейшего повествования) отметить, как Она меня назвала. Однажды. А затем повторяла называть. Уголовным кодексом. Вот как! Почему? Наверное, потому что Ей стало ясно, что я его чту и ни за что не пойду ни на что противозаконное-уголовное для смягчения своей участи, то есть не буду стремиться пасть быстрее, чем падаю, на дно общества, становясь преступником. Потому что я имею высокую самооценку, и хочу в жизни реализоваться на все сто, не ограниченным клеймом уголовника. То есть я ни в какую не хотел закрывать себе путь наверх, на верх общества. Таким образом, Елена Петровна поняла, что и ради Неё я не пойду на преступление. Прошу читателя запомнить это - ещё пригодится для понимания меня в различных ситуациях.
  8 февраля Зайцев не сдерживается, хватает меня и поддаёт мне коленками по бокам, типа бьёт, приговаривая, как он меня ненавидит, после чего прогоняет из гаража на улицу. Я еду на Набережную. А куда ещё? - мне не придумать. Там я докладываю, что оказался на улице. Разразился скандал между тётей Надиной и её дочерьми Анкой и Настей. Побеждает позиция Насти: "На набережную меня не пущать!" (Анка были за меня, тётя Надина хотела, чтобы было на усмотрение дочерей). Куда мне идти? Я не знаю. Я всю ночь хожу взад-вперёд от Адмиралтейства к Восстания, не зная, куда приткнуться на ночь. Слава Богу, что мороза нет. А снег идёт. Я ещё морально не готов свернуть с Невского в поисках тёплого парадняка или вернуться на лестницу дома родственников на Набережной. Так и хожу всю ночь туда-сюда. Только под утро я созреваю, то есть ослабеваю, и иду на эту чуть ли не родную лестницу, где бы мне хотелось упасть на площадке выше последнего этажа, благо, эта лестница для меня открывается: кнопочный код я знаю, впрочем, местоположение парадной на Набережной непроходное, и входная дверь обычно открыта настежь, и жильцам нет дела до установки кто-тáма, то есть домофона. Мне везёт: воздух на лестнице не содержит запаха кошачьей мочи, так что после ночной прогулки по Невскому мне так кажется хорошо на лестнице - тепло и сухо. Сначала я прислоняюсь спиной к батарее на площадке между этажами, сидя на корточках, потому что я ещё в сознании думать о чистоте своих штанов и не сажусь на бетонный пол. Отогревшись, я поднимаюсь на площадку выше последнего этажа и сижу там таким же способом, только уже без батареи (её там нет), или топчусь, когда ноги затекут, в полный рост, боясь наделать шума - на последнем этаже в квартире у хозяев собака, судя по её лаю, здоровая (как потом окажется, американский бульдог).Утром следующего дня я точно раб возвращаюсь к своему господину:
  - Возьмите меня, Александр Семёнович, пожалуйста, обратно!
  - Ну ладно, заходи!
  И потянулись дни, как будто Зайцев и не выгонял меня 8 февраля. С ежедневно выдаваемыми полтинниками. И политинформациями.
  * * * (Звёздочки Љ64)
  Между тем подошло время снова мне волноваться по поводу приглашения из Германии на учёбу. В феврале я стал названивать на Набережную в надежде быть обрадованным тем, что приглашение пришло на адрес тёти Надины. Звонить в офис фирмы UCI я не считал уместным до 22 февраля. В этот день я посчитал, что пора спрашивать Якубовскую, как мои дела? Звоню ей:
  - Здравствуйте, Наталья Владимировна! Это Алексей Павлов.
  - Наконец-то вы, Алексей, нашлись! А то мы вас обыскались. Приглашение ведь уже есть...
  - И когда я его получу?
  - Оно ещё в Германии у нашего человека. Как здорово, что вы позвонили. Я обзвонила в поисках вас все телефоны, которые вы указывали как способ связи с вами, и нигде вас не было, и никто по указанным телефонам не мог указать, где вы сейчас находитесь. А по одному из номеров телефона, представьте себе, меня чуть ли не обматерили! По другому сказали, что он здесь не живёт. И мы не знали, куда выслать вам приглашение, на какой адрес. Но теперь вы сами объявились очень вовремя...
  Речь директрисы Якубовской меня удивила. Дурочка она, что ли? Ведь была же договорённость об отправке моего приглашения на адрес моей тёти. Я об этом уже писал. А телефоны мест, где я временно обитал, я ведь давал для оперативной связи со мной, чтобы меня оповестили о приглашении как можно раньше. Я догадываюсь, кто грубо разговаривал с Якубовской. Это моя мать. Вместо того, чтобы спокойно принять информацию, она дала волю своим эмоциям. И зачем спрашивать, живёт или нет Алексей Павлов по указанным номерам телефонов? Надо было просто просить тех, кто подойдёт к телефону, передать мне информацию - мне бы передали, и я бы вышел незамедлительно сам на связь с фирмой UCI. А вообще, к чему звонки?, повторяю, если была договорённость об отправке моего приглашения на Набережную!.. - думал я, а сказал Якубовской следующее:
  - Была же договорённость, что Вы отсылаете моё приглашение моей тёте! Ничего не изменилось. Высылайте его немедленно по имеющемуся у Вас адресу. Или Вам его для удобства, чтобы Вы не искали его, повторить по телефону?
  - Не надо. Дело в том, что я на днях сама отправляюсь в Германию и привезу сама вам приглашение. Я вернусь в начале марта. И вы придёте за ним в мой офис.
  Теперь о том, почему с фирмы UCI не могли мне позвонить в гараж. А всё потому, что мне было запрещено Зайцевым давать номер телефона гаража кому бы то ни было, и я боялся, что Зайцев меня сразу же уволит за нарушение этого запрета. Так что я решил не давать номер этого телефона Якубовской, типа: обойдусь, раз уж такие обстоятельства.
  Начало марта, обещанный срок возвращения Якубовской из Германии, оказалось понятием растяжимым. Надеясь застать её, вернувшуюся, в офисе фирмы UCI, я названивал туда чуть ли не каждый рабочий день. Мне вежливо отвечали, что её всё нет, а когда вернётся - не знают.
  В понедельник 14 марта (и это называется начало месяца!) я дозваниваюсь до Якубовской. Она вернулась из Германии и привезла моё приглашение! Но назначила передачу его мне почему-то только на 16 марта. Настолько она была занята более важными делами. Интересно, какими? Своё отношение ко мне она выразила предложением передать мне приглашение прямо на улице: она будет ехать куда-то по неотложным делам на своей машине, и вот где-то посередине её пути у метро "Садовая" на Садовой улице я должен буду дожидаться её машины. Скажите пожалуйста, какая важная птица эта Наталья Владимировна Якубовская! Я дожидаюсь её. Не выходя из "Тойоты", подъехавшей к тротуару, она передаёт мне коричневый большой конверт внушительного размера (формата А4).
  - Идите сейчас же в немецкое консульство, берите там бланки анкет и приходите ко мне в офис - я к этому времени подъеду туда и помогу вам заполнить правильно анкеты, - предлагает как приказывает мне Якубовская, сидя в машине.
  Я спешу на Фурштадтскую улицу в немецкое консульство. Вот, наконец, и мне понадобилось стоять в очереди перед ним. До обеденного перерыва я не успеваю, и мне приходится целый лишний час пребывать в волнительном состоянии. Я брожу по Таврическому саду и курю "Беломор". И думаю, что хорошо всё-таки отреставрировали этот Таврик. Вот я и в консульстве перед окошком. Сдаю в окошко приглашение. Сотрудник консульства читает его. А там написано, что меня просят прибыть в университет города Мюнстера 4-5 апреля сего, то есть 2005, года для прохождения теста по немецкому языку. А выписано приглашение немецким университетом 2 февраля, то есть заранее: срок в 2 месяца я считаю разумным. Сотрудник консульства, начав читать, сунул мне в окошко бланки анкет, проштампованные датой их выдачи - 16 марта. И вот он, сначала, видно, углубившись в основной текст приглашения, прошёлся глазами по верху и низу приглашения (вверху его указана дата его выписки, внизу - дата, когда меня ждут в немецком университете), и говорит по-русски:
  - Что же Вы явились к нам в консульство так поздно? Где вы гуляли? Приглашение выписано заблаговременно. А Вы являетесь только сегодня. Даже если Вы сдадите заполненные анкеты сегодня же, то за готовой визой мы Вас пригласим в консульство 11 апреля. Это технически необходимый срок. А Вас ждут к 4-5 числу. И приписка в приглашении напоминает, что срок этот меняться не может! Так зачем же мы будем вообще сейчас Вам выдавать визу?! Вы опоздали! До свидания! Приходите ещё!
  Sch-sch-sch-Scheisse! Не выругаться я не мог. Как тогда, так и сейчас не могу. Какого же чёрта, спрашивается, Якубовская и её агент тормозили с отправкой мне приглашения по почте, как только оно было получено агентом?! Кстати, посмотрим на коричневый конверт. На почтовом штемпеле места получения стоит дата 6 февраля. Ведь если бы сразу после этой даты агент отправил по почте приглашение на адрес моей тёти, то я бы по срокам успел! И если бы, когда я позвонил 22 февраля Якубовской, она дала отмашку своему агенту сделать то же самое - отправить на адрес моей тёти это моё злосчастное приглашение, то я тоже бы успел по срокам! Но нет же: Якубовской захотелось доставить мне приглашение самолично! И то, как это вышло: с унижением меня на тротуаре улицы! Это же катастрофа, что я не уезжаю этой весной 2005 года в Германию! Ведь Зайцев уже дал понять, что он проявляет великодушие, когда даёт мне приют в гараже. Но выжав меня как лимон, он перестанет нуждаться во мне. Сейчас просто холодно на улице, и он меня жалеет, не выгоняя меня из гаража. Да и жильцы-хозяева дома, ставящие машины в гараж, рано или поздно будут интересоваться, почему это в их гараже всё время дежурит, днюет и ночует один и тот же совсем не старый сторож, что ему, то есть мне, делать больше нечего, как за копейки тусоваться всё время в гараже? Ведь если всплывёт, что Зайцев зажимает мне деньги из фонда заработной платы, выделенного товариществом собственников жилья, то есть хозяевами квартир сверху и машин снизу, то Зайцеву придётся краснеть. Если он вообще умеет это делать, наглая рожа. Сколько раз он при мне, полуголодном или голодном, обсуждал со своей внучкой Юлькой по телефону, чтó бы ему купить ей вкусненького поесть!
  О политинформациях. Приблизительно в этот период в Узбекистане произошло народное восстание. Были и человеческие жертвы. Естественно, что Зайцев с удовольствием смаковал эту тему передо мной. Я же посмел высказать своё несогласие с позицией Зайцева по теме этого узбекского восстания. За что получил неожиданный удар по морде, типа: с Зайцевым лучше не спорить и он всегда прав. Другой пример. В Москве отключилось электричество. Зайцев и эту новость не оставил без внимания, своего комментария: по его заверению, подобное отключение электричества при Сталине было бы невозможно, так как при нём порядок был во всём, а значит, и в энергоснабжении электричеством. Я с ним спорить не стал. А на следующий день при прослушивании "Эха Москвы" на своей "Соне" ZS-35М я обратил внимание, что кто-то на "Эхе" при обсуждении отключения электричества в Москве вспомнил, что подобное было в столице в 1952 году, то есть при Сталине. Обратив внимание сам на данное заявление по радио, я попытался привлечь внимание к данному факту и Зайцева:
  - Александр Семёнович! Слыхали, что говорят на "Эхе"? - обращаюсь я к начальнику гаража, а у самого на лице засветилась идиотская улыбка, в которой выражалась усмешка над оказавшейся неправильной позицией Зайцева по данному вопросу, и которая как бы говорила: " Вы оказались не правы, Александр Семёнович!"
  Я улыбаюсь, не в силах сдержать улыбку, и понимаю, что Зайцевым она однозначно будет воспринята как неслыханная с моей стороны дерзость, непростительная мне им дерзость. Я это понимаю и предсказываю сам себе в уме, что сейчас Зайцев не сможет сдержаться и, точно, даст мне по улыбке кулаком. От неизбежности получить по морде от подошедшего ко мне вплотную медведя с заячьей фамилией и от торжества доказательства мысли "Зайцев не прав!" мне становится ещё смешнее. Это же крамола против Зайцева, что он может оказаться не прав! Вот за эту крамолу, не в силах не изобразить её своей улыбкой, я и получил бух! - удар кулаком в лицо! А ведь Зайцев знал, что мне деваться некуда, и я всё стерплю, чем и пользовался, теша своё самолюбие. Бредовые ситуации, не правда ли?
  * * * (Звёздочки Љ65)
  В мае кроме меня и Зайцева в гараже работал ещё один человек. По возрасту пенсионер, по странице биографии "дитё блокады". Пьющий умеренно и взятый вместо злоупотреблявшего алкоголем на рабочем месте в гараже предыдущего алкаша-старика. В канун праздника Победы работать смену в гараже должен был я, так как Зайцев был занят отдыхом или работой где-нибудь ещё, а дитю блокады нужно было по делам в собес или куда-то типа того за денежной подачкой от государства по случаю юбилея 60-летия Победы. Заранее Зайцевым было установлено, что и 9 мая в день Победы суточную рабочую смену в гараже буду проводить, а они будут праздновать. Погода в праздничные дни была жаркой по летнему. А в моей пригаражной комнатке было прохладно как в склепе, и в приоткрытую на ширину ладони входную дверь терла и свежести проникало явно недостаточно, и я подходил к этой самой двери, удерживаемой от открывания массивной стальной цепью, чтобы подышать. 8 мая днём сразу после посещения собеса или типа того дитё блокады зашло в гараж, когда в нём был ненадолго и Зайцев, и похвасталось вручённым ему в собесе или типа того небольшим китайским совсем нефирменным радиоприёмником, который, впрочем, играл вполне сносно для приёмников его класса. Дитё блокады сияло от радости, поэтому и зашло, чтобы окружающие, то есть мы с Зайцевым достойно оценили его приобретение. 10 мая я надеялся пойти после смены в гараже куда-нибудь погулять по округе, так как и в этот день утро обещало распогожий денёк. Но дитя блокады всё не являлся мне на смену и не являлся. Зайцев мне позвонил в гараж и сказал, что он узнал причину невыхода на работу моего сменщика: он запил - пропивал выданные в собесе или типа того праздничные деньги. Так что мне придётся дежурить и за дитя блокады, сообщил мне по телефону Зайцев. А ведь я был в предвкушении жизнерадостной праздничной прогулки. Я ведь любил день Победы, который навевал философские мысли, с его ветеранами в орденах и медалях и салютом. А тут: облом! Сидеть взаперти за решёткой на окне и цепью на двери! И я снял цепь и открыл входную дверь. И вышел на крыльцо подышать. Вдруг увижу кого из ветеранов, проходящего мимо меня. На улице было хорошо, поэтому в этот третий свой день дежурства я несколько раз выходил подышать на крыльцо. А на следующий день, 11 мая, прознавший про мои выходы из склепа на Божий свет скотина Зайцев (видно, ему донесли на меня жильцы дома, автовладельцы) дважды дал мне по морде: один раз, потом остыв и снова разойдясь, второй раз. И оставил меня дежурить в гараже четвёртые сутки подряд!
  * * * (Звёздочки Љ66)
  После того, как 16 марта обломился мой отъезд в Бундес на учёбу (на самом деле, может и хорошо, что так всё вышло, я ведь не знал, как мне быть на немецкой земле без денег, просто движение в сторону Германии я считал для себя движением вперёд), я не сидел сиднем в гараже, ведь я осознавал, что надо что-то делать. Но что? Я съездил на приём в представительство представителя Президента РФ то ли по Петербургу, то ли по всему Северо-Западу России. Выслушивал меня и читал моё пространное заявление о моём бедственном положении по вине государства (не выдало вовремя загранпаспорт) не сам представитель, а какой-то другой чиновник. Результат встречи нулевой. Думая, что делать дальше, я познакомился с членом приёмной комиссии для поступления на учёбу по Президентской программе подготовки управленческих кадров Романом Михайловичем Герасимовым (сейчас он давно работает совсем в другом месте - телеведущим на Пятом канале Петербургского телевидения). Эта приёмная комиссия размещалась в здании Комитета экономического развития, промышленной политики и торговли Санкт-Петербурга на Вознесенском проспекте. Роман Герасимов был моложе меня, но оказался толковым молодым человеком. Он, как член приёмной комиссии, сказал мне, что я имею возможность поступить на учёбу по Президентской программе. Приём на учёбу по ней осуществляется весной. В этом году я опоздал, но в 2006 году я, в принципе, мог бы вписаться в эту программу. Для этого мне необходимо лишь бы где официально работать. Для меня это была закавыка. Но до весны следующего года, думал я, возможно, я что-нибудь и придумаю с работой. Кроме подачи мне надежды выбиться в люди уже без поездки на учёбу в Германию, Роман Герасимов дал мне джинсы, его ли, или купленные им специально для меня в секонд-хэнде, я не знаю, но главное, что они пришлись мне впору. О том, что я что-то предпринимаю, чтобы выкарабкаться из того положения, в котором я оказался, я докладывал начальнику гаража Зайцеву, который именно требовал от меня доклада, чтобы не выгонять меня на улицу сейчас. Он потребовал от меня телефоны Романа Михайловича Герасимова и нахамил тому. Это помогло Роману, наверное, понять ещё лучше, куда же я попал. В смысле: в гараж-бедлам.
  Однажды в свой выходной день в конце июня - начале июля я выбрался из гаража с "Академки" в город. Городом я называю центр. Прохожу я днём мимо окон квартиры Елены Петровны (она жила на первом этаже). Время рабочее, то есть по идее Её не должно быть дома. Но окно в комнате было приоткрыто, значит, дома кто-то есть. Естественно, Она - кому же ещё быть? Мне захотелось взглянуть на Неё, и я подтянулся к окну на руках, взявшись за решётку от ящиков для цветов, что была снаружи окон. Кого же я увидел? Не Её! А какого-то мальчика, или юношу. За компьютером. За бывшим моим компьютером! Мне вспомнилось предсказание матери, сделанное ею, когда я забирал свой компьютер от неё: что за компьютером будет сидеть какой-то чужой мальчик. Факт сбывшегося предсказания взбесил-возмутил меня. Настолько, что я, не долго думая, решился забраться в комнату Елены Петровны, где сидел мальчик за компьютером, через приоткрытое окно, чем очень того удивил. Он не знал, как реагировать на вторгшегося в покои меня, и у него, можно сказать, просто отвисла челюсть, ведь я как можно скорее произнёс имя Елены Петровны, чтобы мальчик не подумал про меня, что я посторонний Ей человек типа воришки или грабителя. Я объяснил мальчику, что я не посторонний, а залез я в окно от недоумения, что увидел его, на что мальчик мне пояснил, что он сын подруги Елены Петровны из Петрозаводска, приехал поступать в Петербурге в какой-то вуз, и временно проживает у Елены Петровны. Мне надо было как-то отреагировать на его сообщение и удалиться. Я взял книгу с книжной полки и сказал мальчику, что беру её для подтверждения факта, что я заходил, а точнее, залезал в комнату. По-хозяйски так взял, как у себя дома. Обещал вернуть. Забегая вперёд скажу, что этого сделать мне не удастся. А называлась та книга "Бесы". Стояла она себе на полке годами, а потом случилась с ней такая петрушка.
  Замечу, что за всё время пребывания в гараже я с родственниками не контачил кроме описанных случаев.
  В июле в Петербурге установилась устойчивая тёплая погода. И вот в один прекрасный день, 12 июля, Зайцев без предупреждения заранее выгнал меня на улицу в одной рубашечке и джинсиках. А денег у меня было чуть больше тысячи рублей. Нет, Зайцев выгнал меня без каких-либо выплат мне. Деньги у меня завелись от Димы Блюменталя, находящегося сейчас в Германии, и которому я давал перед отъездом туда порядка 300 евро или долларов. Дима звонил мне в гараж. И за несколько дней до 12 июля его знакомый занёс мне тысячу с копейками в гараж, а 12 июля я ходил к Диминой тёще, которая передала мне "от Димы" ещё тысячу рублей. Итак, в ночь с 12 на 13 июля я был с тысячей, но не знал, куда идти. И я пришёл обратно в гараж. Меня без санкции Зайцева пустил мой сменщик-сторож, и я заночевал в гараже. В последний раз. Тринадцатого я поехал к матери в Купчино. Чаем то она меня напоила, но жить к себе не пустила, сказав, что у неё нет больше сына, типа: нет сына-нет проблемы, назвала меня блаженным и добавила:
  - Учти, что бомжи в среднем живут на улице 2 года...
  И я пешком иду из Купчина в центр города. Пешком-и из-за экономии денег, и потому что некуда спешить, и вообще некуда идти. По пути покупаю бутылку пива. Иду по Лиговскому, Невскому. И вот я оказался у разведённого Дворцового моста. Всё: пришёл, дальше идти некуда. Сел, но не на скамейку, а на гранитный парапет с краю сквера у Зимнего дворца. Сижу, курю. Наблюдаю за проходящими под разведённым мостом судами. Если в данном случае уместен предлог "под" - мостом. Ни о чём не думаю, а просто сижу-курю. А на улице темно. Ко мне подходит молодой человек и затевает со мной разговор:
  - Привет! Чего сидишь?
  - Да никуда не спешу, вот и сижу, - отвечаю грустно вздыхая я.
  - Что, всё так плохо?
  - Да: хуже некуда.
  - Пиво будешь?
  - Угощаешь?
  - Да. Пойдём.
  На противоположном краю сквера у Зимнего дворца и Дворцовой площади стояли столики под открытым небом. Сели там. Пьём пиво. Закуриваем.
  - Ну, рассказывай! - просит угощалка.
  - А что рассказывать? - задумчиво отвечаю я.
  - Всё. Всё по порядку. Как до такой жизни дошёл, что сидишь здесь посреди ночи как неприкаянный? Ты же никуда не спешишь, вот и рассказывай! Я выслушаю, посочувствую. Может, что подскажу, чем помогу!.. Меня зовут Толик.
  - Я - Алексей. Хочешь по порядку - получай по порядку, - и я рассказал Толику, как я в конце-концов оказался здесь у разведённого моста.
  - Всё ясно. Поехали ко мне. Я помогу, - говорит мне Толик и ловит старый "Москвич". Дворцовый мост уже свели, и мы едем в начало Малого проспекта Васильевского острова. Мы едем, в салоне старенького автомобиля звучит радио "Эрмитаж", добавляя уюта и комфорта, а я думаю про Толика, что он за человек? Странный какой-то. В чём его странность? Ходит по ночам, угощает незнакомца, то есть меня, пивом с большой наценкой (что я, девушка, что ли?), затем берёт ловит частника для проезда на такое сравнительно небольшое расстояние как в начало Малого проспекта. Толик сорит деньгами, - делаю вывод я. - кто же он, попавший на мосты человек?
  Но бояться Толика у меня нет моральных сил. Я удивляюсь его поведению, но вынужден довериться ему. Оказалось, что он живёт в коммуналке. В комнате примерно 16 квадратных метров площадью есть место для лежанки на полу для меня у стены в углу рядом с окном. У Толика находится что мне дать постелить на пол, и постельное бельё тоже. Я ложусь на пол спать и вынужден засыпать при включённом телевизоре.
  На следующий день я, как и Толик, просыпаюсь довольно поздно. Днём.
  - Сейчас поедем забирать твои вещи из гаража, - сказал не терпящим возражения тоном Толик за поздним завтраком.
  Вместо того, чтобы за дёшево поехать на улицу Софьи Ковалевской на метро до "Академической", Толик тормозит "копейку" и предлагает водителю 400 рублей за ходку туда и обратно на Малый проспект Васильевского острова. Деньги вперёд - и водитель соглашается.
  - Только ты не заходи в гараж, не надо, я сам, - прошу я Толика по дороге, пока мы едем, попивая дорогое пиво. - А то будет что-то: я знаю начальника гаража...
  - Не боись, всё будет хорошо! Но кто он вообще такой, что ты меня предупреждаешь?!
  Призвать Толика не вмешиваться в мои гаражные дела я считал не лишним, ибо я боялся, что в случае искры, которую легко будет высечь при неосторожном контакте постороннего человека с психом Зайцевым, из разгоревшегося пожара мне трудно будет вынести свои вещи, столь ценные для меня. Водителю объяснили, что мы только загрузим машину, и обратно. Приехали. Я указываю Толику на дверь, ведущую в комнатку сторожа при гараже. Толик устремляется вперёд меня. Дверь оказывается не закрытой на цепь. Значит, дежурит сам Зайцев.
  Я, ещё не успевший войти, слышу слова вошедшего в комнату к Зайцеву Толика:
  - Это кто тут посмел Лёху обижать?!
  - Пошёл вон отсюда! - слышу я моментальный ответ ревущим от негодования голосом Зайцева.
  И: бух! Я ещё не вошёл, но понял, что внутри гаража завязалась драка. Я же предупреждал этого самоуверенного Толика, что его вмешательство излишне! Так что вошедши в гараж, я решил не ввязываться в драку (куда я пойду в случае травм, если я беспóлисный бомж?, а мне известно - сам видел-в каких жутких синяках и отёках волочат свои последние дни бомжи, прежде чем исчезнуть с моего поля зрения - в Кристине насмотрелся. Я знал, что мне требуется быть физически невредимым, иначе мне - смерть.Два года, отпущенные мне матерью, меня пугали, поэтому я не боялся выглядеть трусом в глазах Толика), а начал я поскорее, пока Зайцев занят дракой, выносить свои вещи, благо, коллекция игральных карт и книги по немецкому языку стояли в гараже уложенными в коробки. Плюс SONY ZS-35М без коробки. Ибо я понял, что если сейчас мне не удастся забрать свои вещи, то я рискую их потерять: от психа Зайцева, разъярённого вторжением Толика, всё можно ожидать, в том числе и выброса моих вещей на помойку. Кроме Зайцева в гараже были ещё мужички-дружки Зайцева. Так что мой безголовый благодетель дрался сразу с несколькими. Меня, выносящего коробки, они не трогали, занятые бузой-тузой с Толиком. Только когда я загрузил в машину карты, книги и "Соню" (а в гараже осталось тряпьё), я решил, что мне пора идти на помощь Толику, который лежал сбоку от входа в гараж под мужичком с палкой в руке, готовым бить ею Толика. Я бросился на колени поверх мужичка, схватившись руками за занесённую над головой Толика палку. В это время нам с Толиком на помощь подбежал водитель пойманной нами "копейки" с бейсбольной битой в руках. Ударял ли он мужичка ею, или только пригрозил, что будет бить, я не знаю, так как моё внимание было отвлечено вышедшим из гаража с длинным деревянным брусом 5х6 сантиметров в сечении Зайцевым. Было шумно от наших голосов. Но меня спасло от удара этим брусом по голове то, что Зайцев вышел с ним из гаража не молча, а тоже что-то крича-матерясь. Я обернулся в его сторону, увидел его, криволицего от свирепости, уже замахнувшегося на меня брусом, и машинально выставил правую руку над головой, что и спасло мою голову. Зато всё предплечье, от кисти до локтя, опухло. Таким образом, правая рука у меня вышла из строя. Мне уже было не до оставшихся незагруженными моих тряпок. Толику тоже было не до чего.
  - Уходим, уходим! - криком командует он.
  Мы бегом садимся в машину и уезжаем восвояси, то есть на Малый проспект Васильевского острова.
  В этот же день, 14 июля я иду в травмпункт Василеостровского района. Я сказал дежурному врачу, что у меня нет полиса, и я не из его Василеостровского района. Врач скривил рожу, давая понять, что ему это не понравилось. Но клятву Гиппократа для него никто не отменял, и он вынужден осмотреть мою руку, которая к этому моменту вся почернела. Слава Богу, он констатировал, что перелома нет. Смазав ссадину в месте удара и соскальзывания деревянного бруса, он забинтовал мне всё предплечье.
  - Всё. Свободен, - сказал он, сделав своё дело.
  Я же его попросил:
  - Вы где-нибудь зафиксируйте факт моего обращения к вам за помощью. И дайте справку. Пожалуйста. Мне это нужно для прокуратуры и суда.
  Да, именно к этому времени я понял, что теперь настала пора обращаться мне за помощью к этим органам для восстановления моего социального положения в обществе. Я надеялся на прописанное в Законе положение, что прокуратура обязана помогать беспомощным. А я себя как раз, став бомжом, таким считал. Беспомощным. А с отшибленной рукой (спасибо благодетелю Толику за это!) тем более беспомощным. У которого земля уходит - уже ушла - из-под ног, и он тонет, то есть я. В заявлении в прокуратуру я намеревался придраться к Зайцеву, фирме UCI, квартирной хозяйке-мошеннице, выставившей меня на улицу, к государству, причём государство я собирался привлечь в качестве главного ответчика, поскольку задержку государством выдачи мне вовремя загранпаспорта я считал первопричиной своего теперешнего бедственного положения...
  Врач спросил мои ФИО и нехотя занёс их в какой-то журнал. В справке он мне отказал. Я понял, что спрашивать, когда мне придти на перевязку, бесполезно - никогда!
  Я вернулся к Толику. Причём, чтобы попасть к нему, мне пришлось кричать, стоя посреди (там разделительный газон) Малого проспекта, чтобы он услышал меня через окно:
  - Толик!.. То-олик!.. То-о-олик!..
  Наконец услышал. А позвонить в квартиру было нельзя: в его комнате не было звонка, и общеквартирного тоже не было. Так я и буду всё время своего проживания у благодетеля звать его по имени с проспекта. Как же мне это надоест! Ведь он слышал меня далеко не с первого раза: либо из-за того, что спал, либо из-за постоянно включённого телевизора. А бывало, что я кричу, а его дома нет...
  Я поведал Толику о своём плане обратиться за помощью в прокуратуру. Это вызвало его понимание и одобрение. Кстати, водитель "копейки", Иван, согласился быть моим свидетелем против Зайцева в суде. Он, Иван, оставил свои координаты.
  А лежать мне было больно. Руке больно. Как ни положи её на пол, всё равно больно в точках касания руки пола. А Толик начал рассказывать о себе. Выяснилось, что комната, в которой мы находились, не его. Она принадлежит его начальнику по работе. А работает Толик бригадиром на ремонте квартир. Стало быть, его начальник - директор фирмы, занимающейся квартирным ремонтом. Толик находит гастарбайтеров, например, белорусов, целую бригаду, и размещает их у себя, то есть у директора, в комнате. И нещадно эксплуатирует. То, что нещадно, об этом, естественно, не говорит. Меня Толик также планирует привлечь на работу под своё начальство. Правда, теперь это произойдёт только после восстановления функций моей отшибленной руки. А пока Толик готов меня содержать и так. Типа: потом я отработаю затраченные на моё вынужденное безделье деньги. Я обрадовался, что устроюсь на такую работу. Во-первых, по причине возможности в случае устройства на работу вписаться в Президентскую программу подготовки управленческих кадров, как то обещал Роман Михайлович Герасимов (далее буду называть его без отчества). Во-вторых, я был рад возможности попрактиковаться в квартирном ремонте: пригодится в жизни. В-третьих, я был рад, что скоро закончится период моего безденежья, рассчитывая на более-менее приличные деньги (не спрашивайте, какие суммы здесь мной подразумеваются, потому что мне нужны были любые деньги).
  Потянулись однообразные дни второй половины июля. Мне с отшибленной и недействующей рукой делать было нечего. Погода стояла хорошая, поэтому безвылазно днями сидеть в комнате Толика мне не сиделось. Тем более, выяснилось, что Толик неправильно представлял, сколько я готов съесть еды. Меня он недокармливал. Поэтому мне требовалось самому себе что-то в тайне от Толика докупать поесть. Например, хлеб. В тайне - потому что я опасался (были основания), что в случае обнаружения Толиком у меня каких-то денег, он быстро бы заставил меня "поделиться" ими, например, на выпивку, и я оставался бы голодным всё время восстановления своей трудоспособности. А пил Толик много. Водку и пиво. А работал мало. Судя по тому, как мало он отсутствовал дома. Как же мне надоел вечно работающий у него в комнате телевизор! Круглые сутки. Сам Толик спал под включённый телевизор нормально, чего не скажешь про мой сон. Вот Вам ещё одна причина, по которой я стремился на улицу: мне хотелось тишины. Да, я искал тишину на улице. Как же мне надоела "Моя прекрасная няня"! Она, казалось, поселилась в комнате Толика: и днём, и ночью-всё она!
  О том, что я будущий работник, сознательный, но не притязательный, как гастарбайтер (в смысле: гастарбайтеры непритязательные) Толик поведал своему шефу, хозяину комнаты. А вообще, меня удивляет, что меня, или каких-то там белорусов до меня - целую бригаду! - терпели соседи по коммунальной квартире.
  А когда я каждый день выбирался на несколько часов на улицу, то куда мне пойти? Вроде бы без разницы. И я ходил к дому Елены Петровны. С Малого проспекта Васильевского острова на Малый проспект Петроградской стороны. И были у меня полупрозрачные пластиковые сердечки разных цветов с липким слоем с одной стороны. Я эти сердечки ежедневно ходил и клеил на окна комнат Елены Петровны. Она их ежедневно снимала, а я клеил снова. Я не считал это мелким хулиганством или домогательством. Я мыслил так: пусть Она знает, что я не с Ней, но мысленно я с Ней всегда, каждый день, и я рядом, и пусть Она знает, что я до сих пор не выбросил Её из головы, и что Она по-прежнему в моём сердце, пусть Она знает, что всё, что я Ей говорил и писал, продолжает быть в силе.
  Действовать рука у меня начала спустя 2 недели. 28 июля я написал пространное заявление в прокуратуру с просьбой помочь мне в восстановлении справедливости, которую я видел в восстановлении своего социального положения и компенсации мне морального вреда за потерянное время и житьё в рабстве. А наказывать виновных в моей беде было для меня не главным. Главное, повторяю, призыв прийти мне, тонущему, на помощь. На следующий день я отнёс своё заявление в городскую прокуратуру на Исаакиевскую площадь.
  В июле 2005 года квартирно-ремонтная фирма Толика взяла заказ на ремонт квартиры Аркадия Давидовича Ф. (точно фамилии не помню). Согласно договорённости с клиентом к 1 августа должен был быть произведён определённый объём работ. Квартира Аркадия Давидовича находилась на Гражданке на проспекте Луначарского. И была эта квартира двухкомнатная, причём одна из комнат не должна была ремонтироваться: в ней были складированы вещи из других помещений квартиры. В договоре с клиентом было примечание: квартирно-ремонтная фирма ответственности за них не несёт, то есть бери - не хочу. В этой комнате-складе стоял высокий морозильник, все полки которого были забиты мясом (у Аркадия Давидовича была большая собака). На кухне тоже был оставлен работающим холодильник, в нём и мясо, и другие продукты. Мы с Толиком приехали в эту квартиру 30 июля и стали заниматься зачисткой квартиры: старые плинтусы, косяки, двери, антресоли - всё нами выламывалось и выносилось на помойку. Закончив эту предварительную работу Толик решил пообедать имеющимися у Аркадия Давидовича припасами. В ответ на моё недоумение Толик и поведал мне о примечании в договоре. Толик сварил пельмени и пожарил яичницу. Как же я давно не ел этих элементарных блюд, сидя в гараже! Поэтому уговаривать меня присоединиться к его трапезе Толику не пришлось. Я с большим аппетитом ел эту варёную и жареную еду. Я ел и думал, являюсь ли я в создавшейся ситуации вором, или только соучастником. Оправдывают ли меня, то, что я ем, мои затруднительные обстоятельства, моя беда. И ведь верно, что откажись я от пельменей и яичницы, я останусь голодным: ну не будет наевшийся здесь сейчас Толик дома у себя меня потчевать чем-либо другим, а я ведь поработал, устал и уже испытываю голод. Отказываться от еды в моей ситуации глупо: всё равно ведь состоится изъятие из холодильника пельменей и яиц, будет лишь половинный ущерб хозяйству Аркадия Давидовича. Не отговорив Толика брать чужие продукты (разве я мог отговорить?, особенно когда в договоре о ремонте такое примечание) кем я стал сам? Всё равно бы проступок - изъятие и потребление пельменей и яиц был бы совершён. Одним Толиком. И ведь не преступление же это! На преступление не тянет.
  - Отъедайся! - пожелал мне Толик. - А домой мяса возьмём из холодильника. Мы же за вещи не отвечаем согласно договору. Так что ешь, не стесняйся.
  Домой к Толику мы возвращались с полными сумками как из продуктового магазина. Я выношу мясо из квартиры Аркадия Давидовича! Неужели я стал вором?! Всё мне с Толиком стало ясно. Вынесли мяса столько, сколько я никогда не видел, чтобы приносила мама из магазина. Вечером Толик затарился водкой с пивом и поставил вариться невообразимое мной количество мяса в здоровенной кастрюле. В этот вечер, 30 июля 2005 года, я впервые в жизни наелся мясом, и только мясом, досыта. В эти ближайшие 3 дня я съел столько мяса, и почти только мяса, сколько не ел никогда в жизни, ни до, ни после этих двух с половиной дней, 30, 31 июля и 1 августа. На следующий день, 31 июля, мы с Толиком снова ездили работать на Гражданку. А после работы снова увозили к Толику сумки с теми продуктами, что не увезли накануне. В комнате, где хранились вещи хозяина квартиры, Толик присмотрел в шкафу приличную одежду, оказавшуюся ему впору. Мне он сказал, что понравившуюся одежду он также намерен вынести из квартиры, ведь мы за её утрату ответственности не несём!
  1 августа мы с Толиком (в основном, я) принялись скрести стены, отдирать старые обои. В этот день я остался ночевать в ремонтируемой квартире. Спал на большом хозяйском раздвижном диване в комнате с обдираемыми обоями. А 2 августа пришёл хозяин квартиры Аркадий Давидович и стал негодовать по поводу объёму выполненной работы. Дело в том, что согласно договору от середины июля с.г. к 1 августа должен быть виден объём выполненной работы, а у нас на объекте этого не было. Почему так вышло? Просто эта ремонтно-строительная фирмочка, куда я затесался, была настолько мала, что хваталась за любой, попавший в её поле зрения, заказ, стараясь его не упустить. Вот и за заказ на эту квартиру Аркадия Давидовича фирмочка схватилась мёртвой хваткой, обещая нереальные сроки выполнения работ, хотя для осуществления этого ремонта у фирмочки не хватало рабочих рук. Аркадий Давидович был категоричен в своём решении расторгнуть договор с фирмочкой, в которую я затесался. Но я поговорил с Аркадием Давидовичем, и он разрешил мне оставаться в его квартире ночевать при условии моей добросовестной помощи Тимуру, которого фирмочка поднаняла для каких-то отдельных видов работ как профессионала. Вообще-то, Тимур привык работать один без помощников, но поняв выгодность для него моей помощи, согласился её принять, то есть взять меня в подсобники-разнорабочие.
  Итак, я предпочёл остаться в квартире Аркадия Давидовича, то есть предпочёл Тимура фирмочке Толика и его директора, хозяина комнаты на Малом, о которых я стал очень плохо думать. А мои ценные вещи, несколько коробок да SONY ZS-35М, оставались у Толика, который стал мне каждый день названивать и выражать желание вынести из квартиры Аркадия Давидовича его одежду и не только. Я не отказывался преступно помочь Толику, имея такое слабое место как свои ценные вещи у него. И несколько дней тянул как мог: говорил, что должен доделать то-то и то-то, чтобы мне заплатили за выполненную работу, лишь бы Толик не приехал ко мне на Гражданку за вещами раньше времени. Какого, я не знал, но почему-то считал правильным его тянуть. Может быть, Толик передумает идти на кражу вещей из квартиры Аркадия Давидовича, который мне доверился? - надеялся я. Или, если кража неизбежна, то я, по крайней мере, старался её оттянуть. Может, приедет хозяин квартиры, и я сообщу ему о грозящей его имуществу опасности в лице Толика? То есть в разговоре с Толиком по телефону я выражал преданность его фирме и лично ему, хотя для себя решил, что в квартиру Аркадия Давидовича, от которой у меня был ключ, я этого Толика ни за что не пущу. И вот, числа шестого августа я приезжаю к Толику по его вызову (увернуться-отговориться я уже никак не мог) на Васильевский остров: зачем-то я срочно ему понадобился. По приезде вечером мы с Толиком встречаемся с его шефом и пьём пиво. У захмелевших мужиков развязываются языки, я слышу, что ко мне они относятся как к дешёвому гастарбайтеру, которого надо заставить работать на них. Тема кражи вещей из квартиры Аркадия Давидовича, от которой им мне доверены ключи, также обсуждалась под пиво. Я открыл было рот высказать своё мнение по какому-то вопросу как независимый человек, так Толик мне сразу заткнул рот, напомнив, что я уже должен ему 500 рублей: за перевоз моих вещей из гаража к нему (400 руб.) и сотню на личные нужды, чем меня неприятно удивил, ведь это же была его инициатива перевозить вещи, и стольник он мне сам навязал. Услышав это, я понял, что вслух высказывать своё нежелание принимать участие в квартирной краже неразумно. Я понял, что в таком случае Толик выбросит мои столь ценные для меня вещи на помойку, или мне их не отдаст. Мне же, естественно, терять вещи не хотелось, поэтому я стал дожидаться, когда наступит удобный момент свалить от Толика с вещами. Мы расстались с Толиковым шефом. Вернулись на квартиру шефа, и Толик продолжил пить один, после чего завалился спать. Вот он момент, - решил я, - хорошо, что он так напился. Я быстро вынес все свои коробки по одной на улицу, оставляя их без присмотра в подворотне, а дверь в квартиру открытой. Как же я боялся, что вдруг проснётся Толик и застукает меня за этой ретирадой от него. Пульс мой участился. Я боялся, что он меня убьёт. Меня, обманувшего его доверие, и в которого он вложил средства (кормление, пиво, 500 рублей)! Слава Богу, что у меня нашлись деньги, чтобы оплатить быстро подъехавшему частнику проезд до Гражданки! Сматываясь, я захватил ключи от квартиры и комнаты, этот инструмент поддержки предосудительного проживания гастарбайтеров в этой квартире. Чтобы Толику и его шефу хоть на какое-то время создать неудобство при использовании комнаты в экономически неправомерных действиях по содержанию гастарбайтеров-нелегалов на дому. Так я спас от расхищения квартиру Аркадия Давидовича, о чём он не знает и не будет знать, пока не прочтёт эту Книгу. Толик поначалу названивал в ремонтируемую квартиру, даже с угрозами в мой адрес, но затем перестал.
  А новый мой мастер Тимур, азербайджанец, каждый день подкармливал меня, чтобы я работал. За сколько, он мне не говорил. То есть я работал за право находиться в ремонтируемой квартире да за обещание Тимура после окончания ремонта здесь поселить меня в какое-то общежитие. Так что можно сказать, что я готов был работать бесплатно, лишь бы оказаться в каком-то общежитии, о котором Тимур подробностей не рассказывал, несмотря на мои расспросы. И я работал так в надежде на скорое разрешение прокуратурой моего вопроса. Не могу написать, чтобы Тимур кормил меня, скорее прикармливал, потому что я вечно был полуголодным и постепенно подъедал запасы гречки, найденные мной в квартире Аркадия Давидовича (пельмени быстро закончились, а мясо всё было нами с Толиком вывезено в конце июля).
  Тимура, с которым я работал, я бы не стал называть мастером, ибо он, на мой взгляд, делал всё не лучшим образом, а как получится. Он и сам мне признался, что научился всё делать сам, то есть профессионалом он не являлся. Если что у него не получалось в работе, так он мог мне, заметившему брак в его работе, бросить раздражённо неожиданно в лицо зажигалку или совок. Поэтому я перестал ему указывать на недостатки в работе, а если он просил заценить какую-либо работу, то я старался не раздражать его своей низкой оценкой, то есть я прикидывался дурачком. И, как дурачок, я его устраивал. Рано уходя из отделываемой квартиры вечером он оставлял мне задание что-либо доделать, что я мог делать без его присмотра. Так мы и работали. А вечерами я ходил на зелёное пространство с ручьём между проспектом Луначарского и Северным, и смотрел там на небо (то место располагает смотреть на небо), и читал "Бесов", сидя на скамейке. Поздними же вечерами я слушал радио "Классику" на своей SONY ZS-35М, ибо настроя на другую волну практически не испытывал. И я верил, что со дня на день городская прокуратура заступится за меня, попавшего в рабство и до сих пор живущего в нём. Сменился рабовладелец, но моё рабское положение в обществе сохранилось.
  Задумка Книги
  Где-то в середине августа 2005 года я позвонил морячку Сергею Петрову, с которым в последний раз встречался ещё до попадания в рабство. К телефону подошла его жена Таня. Она сообщила мне, что с её мужем Сергеем сейчас пообщаться нельзя, так как он в рейсе. Давно со мной не видевшись, Таня спросила меня, как у меня дела. Не формально спросила, а заинтересованно. В каких-либо, хоть небольших, но подробностях. Я ей плакаться не стал, не видя причин для óного действия. Я отвечал уклончиво, на что Таня мне сказала:
  - Знаешь, Алексей, я, конечно, плохо тебя знаю, вижу крайне нерегулярно и урывками, но вот что я думаю. Сейчас многие женщины пишут книги, да и вообще просто многие. Вот и я помимо основной работы с удовольствием засела бы за написание книги. И мне кажется, что о тебе мне было бы интересно писать, а народу читать. Так что приезжай ко мне, когда сможешь, и поделись со мной рассказом о себе поподробней. Мне кажется, сюжет вышел бы неплохой и оригинальный: я бы придумала.
  - А что? Хорошая идея! Я подумаю, что тебе рассказать. И позвоню. И мы обязательно на днях встретимся.
  В день этого телефонного разговора с Таней Петровой я ночью не мог заснуть. Всё думал, что же я расскажу ей. И вот что я надумал. Первое. Ситуация, в которой я оказался, достойна описания в книге. Второе. Сюжет на основе сведений обо мне нельзя придумать. Нужно просто последовательно излагать факты из моей жизни. И этого будет вполне достаточно. Следовательно: третье. Пересказывать Тане всю жизнь в деталях невозможно. Обязательно при пересказе я что-нибудь да упущу. Следовательно: четвёртое. Вариант передачи сюжета, как Пушкин Гоголю, невозможен. Надо садиться писать самому. Пятое. Моя книга о себе послужит приложением к моему обращению в прокуратуру и/или суд за помощью для исправления моего несправедливого бедственного положения. Шестое. Авторский гонорар за опубликование моей книги (далее просто с заглавной буквы: Книги) будет мне совсем не лишним. Седьмое. Но засесть за написание Книги прямо сейчас я не могу, потому что мне сейчас не до неё, а лишь бы выжить. Восьмое. На данный момент в конце повествования обо мне жирное многоточие, потому что отсутствует какая-то логическая завершённость, за которую кроме моей смерти сошло бы какое-либо другое логически обоснованное знаменательное событие. Нет завершения или кульминации - нет яркого события. Девятое. Я захотел во что бы то ни стало написать Книгу. Рано или поздно я её обязательно напишу. Десятое. И это будет достоевщина по содержанию. Пусть публика прочтёт или перечитает, или просто вспомнит "Преступление и наказание", "Идиота", "Неточку Незванову", "Белые ночи", библейские заповеди "Не убей" и "Не укради" перед или после прочтения моей Книги. Одиннадцатое. Возложение надежд на успех Книги позволит мне избежать отчаяния.
  Додумав до этого, я на следующий день позвонил Тане Петровой и отказался прийти к ней на борщ для рассказа о себе. Так что я точно помню, когда я задумал написание этой Книги. В середине августа 2005 года, когда я был взволнован ожиданием ответа из прокуратуры на моё заяление-просьбу об оказании мне помощи. "Мастер" Тимур вечно был недоволен, что я трачу время на дозванивание до городской прокуратуры, в которой телефон вечно был занят. А дозвонившись, я не получал удовлетворения ответом, чтобы я звонил позже.
  Мысль о том, что я знаю, что мне теперь конкретно нужно делать - писать Книгу в обозримом будущем, - облегчала все другие мысли в моей голове как бы скидывая тяжесть с каждой из них, ибо я теперь видел, как моя Книга вытаскивает меня наверх со дна общества. То есть теперь я видел в Книге панацею в моей сложившейся ситуации, как прежде видел её в учёбе в Германии. Но прежнюю панацею, то есть учёбу в этой стране, я для себя не отменял, а по-прежнему хотел реализоваться на Родине через учёбу в Германии после торжества справедливости (Юстиции) в прокуратуре и/или суде при рассмотрении моего обращения к ним. Так неужели я позволю каким-то там Толикам путём втягивания меня в преступную деятельность украсть у меня перспективу добиться успеха в жизни честным путём? Нет, съеденное и вынесенное мной мясо не ставит меня в разряд преступника, ведь я раб. Раб обстоятельств. И когда я жил у Толика, я был его рабом. Так что за мясо и прочие продукты должен отвечать один только Толик.
  Когда мы с Тимуром доклеивали обои на кухне, он предложил мне на одной стене, к которой ставилась плита, оставить неоклеенной её часть под предлогом нехватки обоев, и выбросить все обрезки от рулонов - такова была ненависть Тимура к хозяину квартиры, еврею, так что говорить, что он работал на совесть, не приходится. Мне пришлось спрятать от него все обрезки обоев и разведённый клей не выливать, а то он хотел их выбросить/вылить. Видите ли, он не хочет думать, как обрезки скомпоновать на стене! Спасать кухонную стену от недоделки пришлось мне. Только на следующий день с утра, когда настроение у Тимура ещё не успело испортиться, я предложил ему доклеить обрезки обоев на последнюю стену кухни, и она была оклеена.
  7 сентября ремонт в квартире Аркадия Давидовича Ф. был завершён. Я предполагал, что сейчас произойдёт расчёт хозяина квартиры с шефом Тимура, а Тимура со мной. И сейчас Тимур отвезёт меня с коробками и "Соней" в общежитие, в котором меня примут его друзья. На Тимуровых "Жигулях" мы приехали на Приморский проспект, что на Крестовском острове. Недалеко от станции метро "Крестовский остров" стояли однотипные дешёвые трёхэтажки, построенные ещё при Сталине. Подъезжаем к дому Љ26. перед домом и в открытых окнах сплошь кавказцы. Мы подъезжаем, высаживаемся, и все глаза кавказцев следят за нами, двигаются. И я понимаю, что следят чёрные глаза именно за мной. Почему, спрашиваю я себя, на меня со всех сторон устремлено особенное внимание, если не сказать: пялятся? И тут же понимаю: потому что я русский. Один русский среди моря кавказцев. Мне стало не по себе, ибо я никогда не был в таком положении, в котором на меня все, буквально все как-то по-особенному смотрят, нет, всё таки скажу: пялятся. Как будто я какой-то не такой. Все побросали свои дела, остановились, лишь бы только поглазеть на меня. Жуть! Да, мне действительно стало жутко от взглядов на меня этих кавказцев со всех сторон. Они застыли на месте, увидев меня, и только глаза двигались в направлении передвигающегося по их территории меня, в их глазах пришельца. Под передвижением я подразумеваю наш подъезд на "Жигулях" к дому и разгрузку моих коробок, телевизора и музыкальной системы SONY ZS-35M без коробок. В доме Љ26 по Приморскому проспекту, типовому, то есть такому же как и соседние, на первом этаже никто не жил, и были разбиты или открыты настежь почти все окна, и видно было, что комнаты первого этажа используются как свалка мусора. А из многих окон второго и третьего этажей за мной наблюдали чёрные глаза сплошь черноволосых голов, как будто я оказался перед каким-либо домом в Азербайджане. Я с коробками проследовал за Тимуром по деревянной лестнице (да, да, лестница на верхние этажи была деревянной!) дверь комнаты, находящейся напротив лестничных пролётов, была закрыта на висячий замок. Железные дужки, которые перехватил этот замок, держались в двери и её косяке на честном слове, если не сказать: на соплях. Тимур сходил за ключом от замка. Когда мы с ним вошли в открытую комнату, я ахнул в душе от увиденного. На грязном дощатом полу две книжные полки без стёкол. Вот и вся мебель! В туалетном помещении, что по пути в комнату сбоку, нет ни унитаза, ни крана с раковиной. Тимур пояснил, что туалет и воду я могу найти на первом этаже. Также он сказал, что за это "жильё" я должен буду платить главному по общежитию (он мне его представил) 500 рублей в месяц, когда начну зарабатывать, а мебель я могу найти к комнатах первого этажа. Выражать недоумение и злость мне Тимуру было бесполезно. Обманул! - только и подумал я насчёт общежития. Обманул дважды, так как после предоставления мне этой комнаты он дал мне всего 20 рублей "на хлеб", как он сказал, вместо честно заработанных реальных денег, объясняя, что Аркадий Давидович Ф. ещё за ремонт не рассчитался. И Тимур уехал. Я остался в пустой комнате с коробками и телевизором с "Соней" один. Голодный. Ведь целый день мы сегодня работали, а закончив, приехали сюда. Обременённый своими вещами (не то что князь Мышкин с узелком в руках), я понял, что сегодня мне предстоит ночевать именно здесь. Сходил на первый этаж, перелезая через гору мусора, над которым летали мухи, и выбрал какие-то отдельные мягкие части от диванов, с трудом в одиночку перетащил их к себе на второй этаж. В этот вечер я решил не есть. Я надеялся, что завтра Тимур привезёт мне зарплату или какие-то деньги, как он пообещал. А 500 рублей, как я выяснил только сейчас, пойдут участковому мелецыанэру за "крышу". Но на следующий день Тимур не приехал, так что я зря прождал его целый день голодный, никуда не отлучаясь из комнаты. Мне оставалось кормить себя музыкой, которую выдавала моя "Соня". К ночи закончился "Беломор", и я сделал вылазку за ним в близлежащий ларёк. На следующий день, уже 9 сентября, я дождался Тимура, который выдав мне полтинник "на хлеб" сказал, что денег у него по-прежнему нет, и что на днях он начинает новый ремонт. Я согласился помогать ему, всё ещё в надежде заработать денег. "Хоть каких-нибудь". И я боялся, что в случае моего отказа помочь ему своим участием в новом ремонте, он больше не приедет в "общежитие" ко мне.
  10 сентября погода стояла отменная, и я от нечего делать пошёл гулять по городу. Я понимал, что сидя в гадкой комнате "общежития" я ничего не высижу, поэтому и пошёл. Проходя мимо Дома книги на Невском я по привычке зашёл в него посмотреть на книжные новинки. В отделе книг для изучающих иностранные языки я обнаружил свежеизданную книжицу об образовании в Германии. А в ней сообщалось, что в Германии оно перестало быть бесплатным. Ш-ш-шайсе! Не успел, - подумал я про себя, - всё, мой поезд с бесплатным образованием в Германии ушёл. А в это время, пока я гулял, в "общежитии", которое на самом деле официально считалось расселённым, и в котором пустующие комнаты оккупировали азербайджанцы, - в это время произошла кража со взломом худо держащегося замка на двери "моей" комнаты. Из неё пропали телевизор, который не жалко, и SONY ZS-35M, моя любимица, вместе с дисками и мини-дисками. Причём "Соню" не уберегла сделанная мной охранная гравировка на её корпусе о том, что я её вечный хозяин (эту гравировку я сделал после того, как у меня крали эту Соню в первый раз, когда я жил в Купчино на квартире мошенников, выгнавших меня в конце концов на улицу, не вернув мне денег, а только её). Ш-ш-ш-шайсе! Прощай, моя подруга SONY! Я не забуду, что ты была моделью ZS-35M! Отмечу, что посторонний с улицы не зашёл бы в это "общежитие", побоялся бы, а если бы не побоялся, то у него ничего не вышло бы, ведь "общежитие" буквально кишело азербайджанцами, так что кражу совершили именно его обитатели. Главный в "общежитии" азербайджанец мне сказал, что это сделали не его люди, то есть не азербайджанцы, но я ему не поверил. Мне стало совсем неуютно в холодной комнате "общежития" без "Сони". Я горевал по ней. А коробки с картами и книгами воры не тронули. Но мной было замечено, что они знакомились с содержимым моих коробок. Мне стало легче, когда я осознал, что произошло не самое худшее, ведь оно было бы, если бы исчезли из комнаты и эти коробки. Я ходил в милицию. Но когда там узнали, где я обосновался, и кто я, то есть бомж, мелецыанэры пренебрежительным тоном в несколько голосов мне ответили:
  - Нашёл где поселиться!
  - Было бы странно, если бы кражи не произошло!
  - Иди поскорей отсюда, а то задержим для выяснения личности на трое суток!
  Последнее высказывание меня напугало, ведь у меня оставалась открытой комната, в которой и коробки с картами и книгами, и прочие вещи. И я подумал-испугался, что если в этот раз вынесли только телевизор и музыкальную систему SONY, то в случае моего длительного отсутствия я лишусь и оставшихся моих вещей. И я ушёл из милиции без составления заявления о краже.
  А ночью этого дня был совершён поджог "общежития". Почему именно поджог, станет ясно позже. Подожгли лестницу не моего подъезда, а соседнюю. Но поджигатели не учли большую вероятность обнаружения огня в этом людском "муравейнике". Так что вовремя обнаруженный очаг возгорания под деревянной лестницей был потушен силами жильцов "общежития".
  На следующий день с утра за мной заезжает Тимур. Говорит, что пора браться за ремонт следующей квартиры, и забирает меня на объект на своих "Жигулях". О выплате мне денег за ремонт у Аркадия Давидовича Тимур молчок. Я спрашиваю, он мне отвечает, что он денег пока не получил. На новом объекте, в квартире, Тимур первым делом меня хорошо накормил. И я снова начал работать за пайку, ночуя в несгораемом "общежитии" на Крестовском острове (замок на дверь мне дали, но он был хлипкий, и дужки, которые он заключал, держались в двери и косяке как и раньше на честном слове). Какую-то мелочь "на хлеб" мне снова стал давать Тимур.
  
  
  По моему заявлению в городскую прокуратуру меня вызвали в районную. Прокурор или следователь этой прокуратуры, принявший меня, объяснил, что по моему заявлению в городскую прокуратуру произведена проверка, факты, изложенные в нём, частично подтвердились, но делать прокуратура ничего не будет. При мне принимающий меня вдруг решил позвонить директрисе UCI Якубовской и попугать её. Но она его отфутболила, то есть результатом их телефонного разговора был ноль. А насчёт эпизодов в моём заявлении о рабовладельце Зайцеве и о мошенниках, у которых я снял комнату и которыми я был выгнан на улицу, мне в прокуратуре Центрального района Петербурга сказано, что материал передан в отделы милиции по месту, где эти события, рабовладение и мошенничество, произошли. Несколько позже на адрес тёти Надины (именно его я указывал в заявлении в городскую прокуратуру) придёт бумага, в которой написано, что факты, изложенные в этом моём заявлении, с участием Зайцева частично подтвердились, в его действиях есть состав преступлений по таким-то статьям Уголовного кодекса, но для привлечения по ним Зайцева необходимо ещё моё заявление в конкретный отдел милиции на Гражданке. Как-то так было написано в бумаге-отписке. Но разве этого я добивался? Против Зайцева я отдельно писать не буду, потому что мне теперь и далее будет некогда.
  
  
  Числа двадцатого сентября снова случился поджог. Опять огонь потушили жильцы "общежития". Совпадение - опять горит лестница - говорило в пользу поджога. На этот раз подожгли другую лестницу из трёх в том же месте - под ней.
  
  
  А ещё через несколько дней я, придя с ремонтной работы на Тимура, опять обнаружил взломанной дверь в свою комнату. На этот раз вынесли всё, что только можно было вынести, даже сандалии . коллекция игральных карт была в числе похищенного. Не тронутыми остались только 2 коробки с книгами по немецкому языку да с "Армией Наполеона". Главный азербайджанец, которого, наверное, можно назвать смотрящим, опять сказал мне, что его люди этого, то есть кражи со взломом, сделать не могли. Но кто-то из жильцов втихаря сказал мне, что видел альбом со вложенными в него картами в комнате у главного (смотрящего). Теперь доверие у меня к азербайджанцам, заселяющим "общежитие", исчезло. Я понял, что в следующий раз они вынесут и ненужные им книги. И я взял и понёс в руках две коробки, тяжёлые, пешком на Набережную на сохранение. Я пришёл на Набережную днём, когда там никого не было. Что делать? Ждать - не ждать?, когда кто-нибудь придёт. Я решил не ждать. И тогда я отнёс эти коробки, от которых у меня, наверное, уже вытянулись руки, в круглосуточно работающий магазинчик, где были камеры хранения. Я договорился с магазинным охранником и оставил коробки в ячейке. Причём договорился за так, сказав, что я в беде. Лишь на следующий день я оставил на Набережной эти свои книги и радовался, что хоть их мне удалось сохранить. Но пригодятся ли они мне или годами будут лежать нетронутыми на квартире тёти Надины? - читай дальше.
  
  
  26 сентября 2005 года я спал ночью в "своей" комнате "общежития". И проснулся глубокой ночью от шума, раздающегося с лестницы. Треск был не громкий, но чёткий и повторяющийся, как будто что-то горело. Неужто горит эта лестница? - подумал я, чуткий к ночному шуму. Я встал с лежанки и подошёл к входной двери в комнату, уже поняв, что это действительно пожар. Были слышны чьи-то голоса. Я, не открывая дверь, заглянул в щель между ней и дверным косяком. Я увидел стену огня. Я понял, медлить мне уже нельзя, накинул пару курток (слава Богу, что хоть спал одетым, потому что было холодно), и прыгнул со второго этажа. Слава Богу, приземлился удачно. Третий поджог в течение месяца оказался успешным. Выгорело всё "общежитие", это пристанище для азербайджанцев, которые здесь, видно, кому-то сильно надоели. Я не знал, куда пойти, мне некуда было спешить, поэтому я наблюдал за пожаром почти до конца, а горело "общежитие" очень сильно и долго. Долго не могли потушить. Среди зевак была и молодая семейная пара, Андрей и Таня, живущие в соседнем доме такого же типа как и это "общежитие". Они пригласили меня к себе домой:
  - Пойдём к нам! Ты же гопник! И мы тоже гопники! Ну как нам своему не помочь?!
  Из-за чего гопницкая семейная пара сочла меня своим, мне не ясно. Может, факт моего обитания в сгоревшем "общежитии", моя небритость да моя одежда явились достаточным основанием для причисления меня к гопникам? Или то, что я - единственный русский, кто жил в этом "общежитии". Гоприки накормили меня от души, поплакались на свою жизнь и отвели меня в пустующую комнату в их доме, где бы я мог поспать. Я спал прямо на полу, подстелив под себя картон и какой-то коврик, имевшиеся в этой комнате.
  Бомж original
  Часть первая
  Чем я занимался на следующий день после пожара, я не помню. Значит, ничем. Мне запомнилась моя первая ночь, проведённая мной на улице под открытым небом. Это было на Крестовском острове. Там росли каштаны. Много каштанов. И ведь в это время как раз была пора их созревания. Я подобрал какую-то палку и принялся кидать её в крону каштанового дерева, сшибая каштаны. Я радовался тому обстоятельству, что это занятие меня увлекло до такой степени, что я в прохладной ночи не мёрз и не думал о том, что меня ждёт в будущем. В ближайшем и далёком. Упавшие с дерева каштаны я собирал в мешок. Зачем они мне, я не думал, главное, что я не замёрз и "убил" эту свою первую ночь на улице. Утром поехал на Гражданку в квартиру, где Тимур делал ремонт, и присоединился к его работе. А он всё продолжал "кормить меня завтраками", то есть оставлял мне надежду получить от него "хоть какие-нибудь" деньги, бóльшие, чем 20-50 рублей, которых мне едва хватало на "Беломор" и на что-нибудь одно съедобное типа булки с кефиром. К квартире, где на этот раз Тимур делал ремонт, меня тянуло, потому что жильцы из квартиры не съезжали и подкармливали меня, видя, что Тимур потчует меня недостаточно. Раньше времени я не отчаивался, ещё надеясь на суд. Только составить исковое заявление мне было совершенно никак. Не то, чтобы некогда, хотя и это тоже, но мне было не собраться с мыслями, ведь мне нужно не одностраничное заявление, а большое, с указанием всех отрицательных последствий: как невыдачи вовремя государством мне загранпаспорта, так и из рук вон плохой работы фирмы UCI, возглавляемой Якубовской, - для возмещения мне не только материального вреда, но и морального. С учётом моего пребывания в рабстве, ночёвок на улице. Но как я докажу, что я бомжую? Только свидетельскими показаниями. И я начал собирать данные - ФИО и домашний адрес - у людей, которые видели меня посреди ночи на улице, ведь мне нужно будет доказать в суде, что я не в одну ночь был на улице, а еженочно провожу время под открытым небом. И после ремонта до следующего утра я время проводил либо бродя по городу, либо катаясь на метро. На метро я катался на выданную Тимуром мелочь. Проезд тогда стоил 10 рублей. Катался и вечером, до закрытия метро, и утром, как только оно открывалось. Катаясь, я выяснил, что на каждой линии метро своя температура, чего раньше не замечал. На Правобережной линии на конечных станциях поезд не выезжал на поверхность земли, то есть доехав до конца мне не нужно было заново платить за проезд, достаточно было перейти на другую сторону платформы, но эта линия была самой холодной (в вагонах, можно сказать, было прохладно) и короткой. На всех остальных линиях одна из конечных станций была на поверхности земли, и если проспишь и доедешь до неё, то, чтобы уехать обратно в город, придётся за проезд снова платить червонец. На самой тёплой и длинной линии, красной, такой станцией была "Девяткино", поэтому мне необходимо было не проспать предпоследнюю станцию, то есть "Гражданский проспект". Но ведь мне так хотелось спать! И я иногда уезжал в "Девяткино". А спал я в это время, сезон каштанов, на улице: перед одной парадной на Гражданке была скамейка, "утопленная" несколько в нише дома. Однажды утром я проснулся, а рядом, в моём изголовье, лежал полиэтиленовый мешочек с яблоком и печеньем. А одет я был как капуста: несколько курток одна поверх другой. У меня был зонтик. Но когда шёл ночью дождь, я подыскал один открытый подвал в "хрущёвке" со сломанным кодовым замком на входной двери. Зажигалкой освещая себе путь, я проник в подвал довольно далеко и обнаружил наваленные ватники, куртки и тряпки-лежанку бомжей. Я не стал сразу ложиться на неё, а предварительно разложил поверх тряпья газеты, бесплатные такие газеты, которых было много у меня на всякий такой случай, как этот. В подвале было сыро, и я понял, что здесь мне не место: здесь туберкулёз мне точно обеспечен. Я не знаю, во сне ли или так мерещились мне крысы, которые пищали. Жуть: темно, сыро и крысы, реальные или привидевшиеся, да к тому же голодно - где же тут крепко заснуть: будут мерещиться крысы!
  В начале октября, когда я ещё работал на Тимура, а он почитал за великую милость со своей стороны, что подкармливает меня (именно подкармливает, но не кормит), ночуя на улице, я на одной из набережных Невы прямо на тротуаре нашёл мягкую игрушку: зелёного мехового крокодила длиной порядка 60 сантиметров длиной от кончика носа до кончика хвоста. Так я этого крокодила стал использовать в качестве подушки. И на улице спал, подкладывая его под голову, и в вагоне метро. Однажды после холодной ночи я поспешил в только что открывшееся метро. На станцию "Гражданский проспект". Прокатившись на первом поезде метро до конечной станции "Проспект Ветеранов" по красной линии, я перешёл на другую сторону платформы и сел в вагон метро, идущий в противоположном направлении, то есть до "Девяткина". Я знал, что мне нельзя проспать предпоследнюю станцию "Гражданский проспект" - только бы не проспать, только бы не проспать! - но я проспал и приехал в Девяткино, где одноимённая станция находится на поверхности земли. А снова уехать обратно оттуда у меня больше не было денег. Не было каких-то десяти рублей! Я обращаюсь к служащей метрополитена, что дежурит у пропускающих в метро турникетов. Я ей говорю, что я проспал свою остановку, а денег ещё раз платить за метро у меня нет, и прошу пропустить меня в метро за так, то есть бесплатно. А она мне:
  - Все вы тут просыпаете! И что, я всех буду так пропускать? Вон, садись на электричку и едь в город бесплатно.
  Надо пояснить, что в Девяткино в одном месте находились как станция наземных электричек, так и станция метро. Обе рядом. Есть выход из метро на железнодорожную платформу. Подходит электричка. Я сажусь и еду в сторону центра города одну или две остановки. Выхожу там, где рядом с железнодорожной платформой ходят трамваи. Выхожу и иду к трамваю на остановке. Стоит какой-то. Мне всё равно, какой номер у этого трамвая: все трамваи идут в сторону центра города. У стоящего с открытыми дверями трамвая 2 вагона. Сквозь вагонные стёкла видна фигура кондуктора в первом вагоне (я понял, что это именно кондуктор, по его оранжевому жилету и сумке на груди). Редкие люди садятся в первый вагон. Я же сажусь в пустой второй. Почти пустой. Всего один пассажир сидит прислонившись головой к оконному стеклу. Возможно, что здесь у трамваев кольцо. Я захожу и почти сразу за мной двери закрываются. Я особо не задумываясь сел на место наискосок и несколько позади от одинокого пассажира, то есть он сидит на правой стороне вагона, там, где двери, и места установлены по два, я же с левой стороны и сзади. Я кидаю взгляд в проход межу сиденьями и вижу чёрный полиэтиленовый мешок с ручками. Он, почти пустой, колышется от движения трамвая. Он искушает меня вопросом, что в нём находится, взять его и посмотреть вовнутрь него. То, что это, возможно, мешок прикорнувшего у окна пассажира, просто свалившийся со свободного сидения рядом с ним в проход, мне не приходит на ум. А вдруг там есть что-нибудь поесть? - думаю я. И эта мысль о еде побуждает меня встать со своего места и взять в руки этот мешок. Я заглядываю в мешок. И обнаруживаю в нём мобильный телефон и ещё что-то. Ну, - думаю, - значит, это мне Бог посылает мобильник для уменьшения у меня чувства моей оторванности от окружающего меня мира. Только теперь я начинаю понимать, что чёрный мешок принадлежит прикорнувшему мужчине у противоположного окна. Принадлежал, - думаю я. - Надо немедленно выходить на следующей остановке, а то этот трамвайный соня если проснётся, то отберёт у меня этот поистине Божественный подарок судьбы. И тут как раз двери трамвая открываются, и я пулей выскакиваю из вагона. Всё. Телефон мой. И я не испытываю угрызений совести за то, что я его вроде бы как украл. Нет! - это не кража! Ведь в момент, когда я потянулся и брал чёрный мешок с трамвайного пола, я не идентифицировал этот мешок как принадлежность трамвайного сони, и, следовательно, не осознавал противоправности своего движения к мешку и его взятия в мои руки. А когда этот мешок уже оказался у меня в руках, я настолько переполнился мыслями о божественности подарка, что я без злого умысла оказался держателем этого средства связи с миром, и что бывший хозяин телефона, этот соня, не сильно то и дорожил им, коли держал его не в кармане или пристёгнутым, стало быть, для него это будет не велика потеря, для меня же, маргинала, выпавшего из общества, этот телефон - это, повторяю, божественный подарок судьбы, чтобы я, выпав, не сильно от этого общества удалялся: держал с ним связь, так сказать, что, возможно, поможет мне восстановить свой социальный статус.
  Выйдя из трамвая и зайдя во двор ближайшего дома, я сел на скамейку и принялся знакомиться с остальным содержимым подобранного мной чёрного мешка. В нём оказался свёрток с бутербродами с колбасой, чистые носки, пачка хороших американских сигарет (если про сигареты можно сказать хорошие) и флешка (память с интерфейсом USB 2.0) на шнурке. Кстати, именно на неё я буду скидывать Книгу, которую Вы сейчас читаете, по мере её печатания на компьютере, который вечно глючит. Так что можно сказать, что всё найденное мной в чёрном мешке, мне пригодилось. Флешка потом, а всё остальное было актуальным прямо тогда, в период бомжевания. Телефон оказался "Нокией" модели 7210 с цветным экраном. Устаревшая ли эта модель или нет, я не разбирался, главное, что по нему можно звонить и принимать звонки. И я подумал, что мне некому-то особо и звонить и не от кого ждать звонка. Придя в квартиру, где мы с Тимуром делали ремонт, я показал ему свою находку, и он тут же предложил мне поменяться с ним мобильниками. Я отказался, поняв, что мой телефон не такой уж и плохой. А зарядить свой телефон я смог с помощью зарядного устройства, принадлежащего хозяевам ремонтируемой квартиры. Я понял, что мне теперь нужна своя зарядка. Деньги на свой номер телефона мне также были нужны. И мне их дал Роман Герасимов, о котором я писал, что он работает при Комитете экономического развития, промышленной политики и торговли Санкт-Петербурга. Когда я пришёл в этот Комитет, расположенный на Вознесенском проспекте, я больше всего боялся, что меня выгонят из зала при входе, где на столике стоял городской телефон для вызова работников Комитета, ведь я был с большой сумкой-баулом, какие обычно у челноков с товаром (эту сумку, грязную, я подобрал в подвале, где ночевал во время дождя на Гражданке). По делам в Комитет с таким баулом - это же нелепость! Но мне удалось вызвать Романа Герасимова из его кабинета. Он мне дал несколько сот рублей на телефон.
  
  
  Однажды после работы с Тимуром я катался в метро лишь бы убить вечернее время на мелкие деньги, данные мне им сегодня на сегодня. Ночевать я планировал на улице на Гражданке недалеко от квартиры, где мы с Тимуром производили ремонт. Кстати скажу, что именно в ремонтируемой квартире я набирал в пластиковую бутылку кипячёную воду, которую пил в свободное от квартирного ремонта время. То есть питьевая вода у меня была всегда. То есть питьевая вода у меня была всегда. Именно кипячёная вода и подачки Тимура удерживали меня при нём... Но проезжая в метро мне вдруг захотелось на улицу. Нет, не в туалет, а просто подышать, потому что просто надоело находиться под землёй. Станцией, случайно оказавшейся в этот момент следующей, была "Выборгская". Что я буду делать на земле на "Выборгской", я не представлял. Может, попью пива, - подумал я, очень давно не пивший пива, а на пиво у меня сегодня случайно было,-что же ещё делать на "Выборгской"? выхожу я на ней на платформу. А до эскалатора на этой станции с платформы ещё надо пройти по каменной лестнице. Лестница эта короткая, но широкая, в ширину платформы. И собираясь взойти по ней к эскалатору, я заметил на ней немолодую женщину, с трудом спускающуюся хромая и держась за перила. Она была в тапках вместо уличной обуви. Я решил ей помочь спуститься по лестнице, ибо я понял, что она очень нуждается в посторонней помощи. Я поддержал её при спуске, и в тот момент, пока мы спускались, мне подумалось, что раз женщина так хромает, то ей понадобится помощь и по дороге домой от метро, куда она сейчас приедет. Может быть, - предполагал я, - мне удастся навязаться к ней на чай или даже на ужин, а это лучше, чем пиво на улице, а может быть, переночевать на её лестнице, куда я попаду вместе с ней минуя домофонную преграду, а может быть, и это желательнее всего, она разрешит заночевать у неё, накормив. Об этом всём мне удалось подумать, пока мы медленно спускались по лестнице к поездам метро. Я сказал женщине, что помогу ей добраться до дома. Она была в таком затруднительном положении, что от такой любезности с моей стороны не могла отказаться. Поэтому мы быстро завязали знакомство. Лидия, так она просила её называть, оказалось, что работает санитаркой или медсестрой то ли в поликлинике, то ли в больнице, едет с работы, где и подвернула ногу, домой. С работы до метро её подвезли, а дальше - её проблема. Мне показалось это чудовищно несправедливым. Ехать в метро Лидии надо было до "Комендантского проспекта", так что мне хватило времени рассказать ей о ситуации, в которой я оказался, о своей беде. Поняв меня, она, сидя в вагоне метро, сложила руки как в молитве, повернувшись ко мне вполоборота, и обратилась ко мне с горящими восторженными глазами:
  - Алёшенька! Держись! Не ломайся! Ты нужен России! Такой, какой есть! Терпи! Твои страдания воздадутся тебе!
  Мне сначала было не по себе от такой реакции Лидии на мой рассказ. Да за кого она меня принимает? За блаженного? Только в истинном смысле, а не так, как меня назвала блаженным мать. Вóна, и руки сложила, как будто увидела во мне святого! Но, нет, я не хочу быть святым! - думал я. - Я хочу нормальной человеческой жизни! Но вслух я не стал никак комментировать восклицание Лидии и её жест. После выхода из метро я помог Лидии доковылять до её дома, и она предложила мне остаться заночевать у неё, что я сделал с превеликим удовольствием. Случайно так совпало, что именно этой ночью дома не будет ночевать её дочь, вот и кровать дочерняя для меня нашлась свободная! С подачи Лидии я задумался над вопросом, так за что или же для чего мне выпадают такие испытания; я остановился на постановке для чего: мне в будущем пригодится мой опыт жизни вот в таком экстриме.
  Другой случай. На скамейке, расположенной на платформе станции метро "Гражданский проспект", сидит немолодой уже мужчина, видно, что подвыпивший, только не навеселе, а как раз наоборот, рыдает громко-громко на всю станцию, ни чуть не стесняясь ни своих слёз, ни звуков, производимым им. Что-то нехорошее случилось с ним, - подумал я. - Надо ободрить его, утешить. Я подсаживаюсь к нему и прошу рассказать, что у него случилось? Он, всхлипывая, посвящает меня в своё горе, которое я здесь пересказывать не хочу, лишь замечу, что там было от чего выпить с горя и рыдать. После его рассказа я прошу его выслушать мою историю. Он, никуда не спешащий, прислушивается и по мере посвящения в неё всё реже всхлипывает. К концу моего грустного повествования о себе мужчина совсем перестаёт плакать, минуту молчит, видно, окончательно раскладывая по полочкам в мозгу только что услышанную информацию обо мне и прикидывая способы выхода из сложившейся у меня ситуации, и говорит мне:
  - Да-а уж! Вона как бывает! Вникнув в твою ситуацию у меня даже пропало желание плакать самому, настолько твоё положение хуже моего. Грех мне плакать, узнав о тебе! Спасибо, что выслушал меня и утешил своим рассказом!
  Как я нашёл швейцарские часы и очёчник с металлическими дужками с шариками. Эту историю я опускаю. Не потому что она не интересна, а потому что у меня нет просто настроения её описывать. В двух словах отмечу. Что эти предметы приобретены мной честно.
  
  
  Стало прохладней, дожди участились: октябрь, и я больше не мог ночевать на улице. Поэтому мне пришлось перекочевать с Гражданки в центр города. А перекочевав, я забросил ремонтное дело у или на Тимура, так и не получив от него реальных денег.
  Днём я ходил по городу с баулом, набитым тёплыми вещами - всякими там третьими свитерами, куртками (потому что на мне их было по два, две) да бесплатными газетами рекламных объявлений, которые я расстилал на полу на лестницах, где ночевал. А на еду мне осенью 2005 года давали Роман Герасимов да мой университетский однокурсник Эдик Сипатов, давший мне, когда я пришёл к нему на работу, сразу тысячу рублей. Эти деньги я тратил крайне экономно - так нельзя сказать. Я тратил как получится, лишь стараясь сэкономить, но это получалось не всегда, ибо есть хотелось всегда, а иногда даже очень. Но большую часть времени в этот период, осенью 2005 года, я был без денег.
  
  
  Однажды, когда тёти Надины не было на Набережной, я пришёл туда. В роли хозяйки квартиры выступала Настя, и она отвезла меня на своей машине к дому моего отца на Пискарёвке (на самом деле это квартира его жены Татьяны). Проникнув через домофонную преграду вместе с кем-то входящим в подъезд, она запустила и меня, чтобы я просил у своего отца впустить меня в квартиру. И она уехала. Отец, будучи дома, квартиру мне не открывал. Даже разговаривать со мной не хотел. Его жена Татьяна предлагала дать мне 500 рублей, лишь бы я убрался с их лестницы. Но я не хотел их брать, не желая предавать Настю - зря она, что ли, везла меня сюда?! Деньги, это хорошо, но такая сумма не давала мне возможности решить вопрос крыши над головой. Не зная, куда идти, и потому что я уже попал на тёплую лестницу, я остался ночевать на лестничной площадке перед квартирой отца, подстелив под себя газеты. На следующий день, уже днём, а не утром, что странно, за мной пришёл участковый милиционер и предложил мне пройти с ним до отделения милиции. Бежать с вещами я от него не собирался. Мы дошли до отделения, вошли в него, и он мне говорит:
  - Свободен! Только больше на моём участке не ночуй на лестницах!
  А что со мной будет, если я его ослушаюсь, участковый мне не сказал. И я пешком вернулся в центр города.
  
  
  Решая вопрос, где бы мне приткнуться, я пришёл к дому дяди Саши (брата отца) на проспекте Обуховской обороны. К дому дяди Саши, а не домой, так как его жена, тётя Люся, подошедшая к квартирной двери изнутри, выяснив, что это я пришёл, не пустила меня в квартиру. А дядя Саша не мог сам подойти к двери, будучи со сломанной ногой. Я слышал только его голос из глубины квартиры. Он ругался-матерился. Заночевал я на этой лестнице. А на следующий день по дороге обратно в центр города я, голодный, заметил на краю проезжей части рядом с тротуаром проспекта Обуховской обороны кусок, кусочек, сала размером с 2 спичечных коробка. Я был так голоден, что место, где я нашёл сало - на дороге - не заставило меня долго колебаться, есть или не есть это сало. Меня не смущали даже чёрные точки уличной грязи, что были на той стороне сала, какой оно лежало на асфальте. Я попробовал их стереть пальцем, но они не захотели сдвигаться в сторону прочь, а как бы утопли в мягкой поверхности сала. Я подумал о том, что собаки едят с земли не думая о грязи, и быстро съел сало, чуть ли не проглотил, потому что было неприятно чувствовать чёрные крупинки уличной грязи на зубах.
  Тут же опишу подобный случай, разделённый по времени с только что описанным. У стадиона "Петровский" на гранитной стойке перил набережной лежал аппетитного вида кусок студня. Наверное, недоели футбольные болельщики (в тот вечер на стадионе проходил футбольный матч). Я попытался взять кусок студня рукой (никогда прежде рукой этого не делал, а только вилкой, ложкой или ножом), а кусок возьми да и выпрыгни-выскользни из руки мне под ноги. Как и в случае с салом, песчинки, что были на набережной, прилипли к студню и не сдвигались в сторону прочь - углубились внутрь студня. Хорошо, что его можно было не жевать, я его проглотил за 3 раза. Как говорится, не поваляешь - не поешь. Так что я могу сказать, что я ел Петербург - не еду, а подорожную грязь и пыль, - и что меня кормил Петербург: объедками, оставленными на скамейках или выброшенными в урны.
  
  
  А лестницу для ночёвки мне было выбрать трудно: выбора не было, ибо все тёплые и чистые лестницы, где мог бы заночевать какой-нибудь бомж, были под замком-домофоном. А настежь открытыми были парадняки, где условий для ночёвки бомжей не было. Приходилось ночевать там, где этого делать было почти невозможно, то есть в открытых парадняках на полу под лестницей или на подоконнике. Приходить на ночёвку на лестницу мне нужно было как можно позже, когда все жильцы уже прошли по лестнице к себе домой, а уходить как можно раньше, что удавалось, ведь разве мог быть крепким мой сон на жёстком полу под лестницей или на недостаточно широком подоконнике?
  Когда я перебрался в центр, я каждую неделю (я старался не чаще) заходил на Набережную, чтобы помыться в ванне и сменить нательное бельё. Меня там кормили. Я брился там. И набирал несколько пластиковых бутылок кипячёной воды.
  Днём я ходил с баулом по городу. Я знал, что если взять мне и забраться среди бела дня на лестницу, или под лестницу, или на площадку чердачного уровня, то есть опустить руки, то это будет с моей стороны шагом не просто вниз, а именно падением в бездонную пропасть, откуда мне подняться уже будет невозможно. Ну как я тогда явлюсь на Набережную? И вступать в контакт с другими бомжами я не хотел, осознавая, что они утянут меня безвозвратно вниз. Я подхвачу от них туберкулёз, вшей и ещё что - нет, я этого постараюсь избежать. Днём я ходил с тяжёлым баулом по центру города. Присаживаясь на час - другой в зале ожидания какого-либо вокзала, Московского, Финляндского или Витебского. Но чаще Московского.
  
  
  В последний четверг каждого месяца Зоологический музей открыт для посетителей бесплатно. В последний четверг октября я целый день греюсь, коротаю время в музее, оставив сумку-баул и рюкзак в гардеробе и вспоминая детство, когда я не раз бывал в этом музее. Но как же мне хочется спать после ночного недосыпа! Иногда присаживаюсь посидеть - не весь же день ходить! - и тогда особенно боюсь упасть, разморенный теплом, на бок.
  
  
  Был такой случай. Я спал под лестницей (на самом деле это хорошо просматриваемое место) рядом с батареей в Большом Казачьем переулке (код на кнопочном замке я определил, подсветив себе зажигалкой и заметив блестящие кнопки постоянно нажимаемых цифр). Утром спускался по лестнице жилец с большой собакой, чтобы выгулять её. Заметив меня лежащего со снятыми ботинками он с грубой интонацией, так, как он обычно, наверное, обращается к своей собаке, отрывисто прорычал:
  - Н-н-ненавижу! Чтоб духа твоего здесь не было, когда я буду возвращаться с прогулки!
  
  
  В другой раз, когда я заночевал под этой лестницей в Большом Казачьем переулке, утром за мной приезжает милицейский УАЗик и забирает меня в отдел милиции. Там меня внимательно выслушивает один майор в форме, иногда задавая вопросы. Я ему объяснил, какие обстоятельства привели меня в Большой Казачий для ночёвки в парадняке под лестницей. Этот милиционер заполняет какой-то бланк и отпускает меня со словами:
  - Я тебя больше не задерживаю. На случай, если тебя задержат ещё, то, чтобы тебе заново не объяснять всё как мне, запомни сегодняшнее число и номер нашего отдела и сообщи их задержавшим. Пусть они свяжутся с нашим отделом, и мы им скажем, что тебя уже проверяли и отпустили.
  
  
   Однажды после ночёвки под лестницей всё в том же Большом Казачьем переулке, я сидел утром на Витебском вокзале. Естественно с баулом. То есть со стороны я был похож на ожидающего поезда пассажира. Так вот, вид мой был настолько приличен, что ко мне подошли менты и предложили быть понятым при наружном досмотре задержанного в привокзальном отделении милиции. Ну не откажу же я им, ведь я боюсь, что иначе они начнут меня допытываться, кто я, куда еду, чего мне не хотелось, и ведь тогда они меня могут запомнить, и мне уже больше нельзя будет просто так посидеть на этом вокзале - меня будут прогонять. Последнее, то есть боязнь, что меня запомнят вокзальные менты или охранники, относится и к другим вокзалам. Поэтому, чтобы ко мне они не подошли, мне на вокзале нельзя было спать, иначе точно подойдут, поинтересуются, прогонят, запомнив. Иногда я читал, но чаще просто хлопал глазами и наблюдал за суетой вокруг.
  
  
  Однажды по дороге к Московскому вокзалу на улице Маяковского вечером я встретил вдрызг пьяную женщину, очень некрасивую. Не от того, что слишком пьяная, а просто некрасивую. Возраста чуть за 30. она просит меня, идущего мимо пятака с головой Маяковского, довести её домой, а то она само не может - настолько пьяна. А пила она, как я догадался, с собирающимися в этом месте под вечер алкашами и прочей шушарой: гнилое такое место на углу улицы Маяковского и Некрасова. Я сразу же смекнул, что доведя её до её квартиры, я смогу остаться на её лестнице заночевать, пройдя такой заслон как домофон или кодовый кнопочный замок. Мы прошли немного по улице Некрасова и свернули во двор, вернее, я дотащил её до дома во дворе. Она продиктовала трёхзначный кодовый номер кнопочного замка на её парадной двери. Я дотащил её до последнего, третьего, этажа и сделал вид, что ухожу, спустившись немного вниз. Когда я убедился, что пьяная женщина, позвонив в дверь своей квартиры вошла в неё, я поднялся на площадку выше последнего этажа, то есть на чердачный уровень. Площадка была просторная, чистая (относительно) и светлая (тоже относительно). Также немаловажно, что там было тепло (опять относительно) и не воняло кошачьей мочой. Я расстелил газеты на пол, поверх них куртки из баула и лёг спать. Давно я так не спал. Так долго и так крепко. То, что я получил доступ к этой лестнице, я считал большой удачей. Теперь вечерами я буду сидеть только на Московском вокзале, так как он был недалеко. Буду сидеть до без пятнадцати два ночи. Дольше сидеть на вокзале нельзя - главный, он же бесплатный, зал ожидания закрывают и просят всех перейти в платный. Переждав на вокзале почти до двух часов ночи, то есть пропустив всех поздно возвращающихся домой людей, живущих в квартирах по этой лестнице, и не боясь (почти не боясь), что кто-нибудь увидит меня с большим баулом и рюкзаком (похолодало, и я на Набережной взял рюкзак для тёплых вещей) идущим в их подъезд, что выглядело бы очень подозрительно, а не бомж ли пробирается на лестницу? - я почти не боясь шёл и жал кнопки кодового замка, и отсыпался.
  В октябре я нашёл возможность написать исковое заявление в суд, благо вопрос крыши над головой я кое-как решил: спать на лестнице на улице Некрасова. В суд по месту своего "проживания", то есть в Дзержинский районный суд. Писать мне нужно было пространный иск, а не на одном листе. И я приходил с баулом и рюкзаком в этот суд и на скамейке в коридоре писал заявление. За несколько дней я управился. В заявлении я требовал возмещения мне материального и морального вреда от государства и Якубовской (фирмы UCI). Объяснял почему. Для будущего суда я продолжал собирать подписи людей, готовых прийти мне на помощь в суде и засвидетельствовать, что я бомжую. Я собирал подписи, объяснив кратко свою беду, и в метро у сидящих рядом пассажиров, и на улице. Взял я подписи и у жильцов квартиры на первом этаже по Большому Казачьему переулку, рядом с которой под лестницей я ночевал.
  
  
  А между тем настала пора золотой осени. И даже будучи бомжом я не мог не съездить в эту пору в Павловский парк. Мне нужна была эта поездка. Для тех же целей как и всегда. Для подъёма душевных сил. Которые мне теперь ох как будут нужны! Что меня ждёт на улице, я пока не знаю. И поехав в Парк, я на какое-то время вырываюсь из терзающих мою душу мыслей о моём уличном существовании сегодня и завтра. И на сколько это пугающее завтра растянется? как долго я буду решать свои дела в суде? - я, гуляя в Парке, на время отвлекаюсь от этих непростых вопросов. В Парке я забываюсь: я чувствую себя простым петербуржцем, таким же, как и окружающие меня люди, не хуже них. Я ведь не плохой, я хороший, - думаю я, - несмотря на то что я бомж. Через страдания я стал хорошим. И буду ещё лучше, терпя и впредь ещё больше. Сколько, правда, я не знаю. А гуляю я в Парке налегке. Приехав в Павловск с баулом, не платя за проезд в электричке, я, естественно, и за вход в Парк не платил. Завернул налево от вокзала в сторону Тярлево. Но не стал доходить до открытой в нём калитки в Парк. Я перелез в Парк где-то посередине от вокзала до Тярлева. Через забор. Там были густые заросли папоротника. Я решил оставить свой баул среди них. А что? Сбоку издали совсем не заметно его. А на случай, если кто случайно забредёт в этот безлюдный лесной участок Парка и всё ж таки наткнётся на баул, то я написал записку на листке бумаги и положил её поверх баула, придавив камнем. Вот что в ней было написано: "Это вещи бомжа. Который раньше всегда любил погулять в этом Парке. Вот и теперь он не изменяет своей привычке, потому что верит, что у него в будущем всё будет хорошо. Так что прошу вещи не брать. Спасибо!" Так что нагулялся я в этот раз в Павловском парке не хуже прежних поездок.
  
  
  Был такой случай той осенью, когда я увидел молодую женщину (лет тридцати), идущую поздно вечером явно навеселе по Дворцовой площади. Шла она одна. И я подумал, что у неё должно быть сейчас хорошее настроение. Я с ней заговариваю. Она меня перебивает деловым вопросом, что мне конкретно от неё нужно? Я сознаюсь, что я голоден, и мне негде ночевать, и денег у меня нет ни на еду, ни на ночлег.
  - Всё ясно! Пойдём со мной, - приказала мне она. - Меня зовут Наташа. Я тебя накормлю.
  Мы заходим с ней в первое попавшееся нам на Невском заведение, где кормят-поят, и она заказывает мне по полной программе ужин, пиво и хороших американских сигарет (повторяю: если сигареты вообще бывают хорошие). Себе она берёт только пиво.
  - Алексей! Поешь и рассказывай, я тебя послушаю.
  После еды я ей рассказал, что побудило меня обратиться к ней за помощью, то есть свою историю. Она ужаснулась, подписала мне бумагу, что готова в суде подтвердить факт встречи со мной, бомжующим. Мы попили-покурили. В завершение она сказала:
  - Я замужняя женщина. Не работаю: муж зарабатывает, а я трачу. С ночёвкой я тебе помочь не могу. Ну, хоть накормила... Но послушав тебя, я сегодня точно не смогу заснуть, если не буду уверена, что тебе есть чем позавтракать завтра утром.
  И она даёт мне 300 рублей.
  
  
  Как-то раз поздним вечером застал меня проливной дождь на Стрелке Васильевского острова. Дождь был такой сильный, что зонтик не спас бы меня от промокания до нитки. Так что мне повезло, что рядом находилось здание Биржи, или Военно-морского музея. Я взбежал по лестнице наверх под колоннаду. А дождь и не думал прекращаться - такой типичный затяжной октябрьский дождь. Я понял, что мне предстоит заночевать здесь. Я выбрал сторону Биржи, где не дуло, и разложил свою "постель" из мягких курток в одной из глубоких оконных ниш. Так я и засыпал под шум проливного дождя за колоннами на улице, то есть на Стрелке. Жуткая такая получилась ночёвка.
  
  
  А однажды я иду по Невскому в его начале. Дом рядом со школой, на которой памятная надпись-предупреждение белым по синему о том, что эта сторона при артобстреле более опасна, стоял весь в строительных лесах. Чтобы строительный мусор не падал на прохожих и машины, на всех этажах лесов развешаны полотна из синего толстого полиэтилена, усиленного плетёным клетчатым узором из полиэтиленовой же нитки. А у меня был маленький перочинный ножик. Так вот, мне пришла идея вырезать ножиком кусок полиэтилена нужного мне размера 2 на 2 метра, прямо на лесах, для того чтобы подстилать его вместо газет на полы лестниц, где я буду ночевать. Я забрался на третий этаж лесов. Было стрёмно, так как меня было видно, если бы кто из проходящих-проезжавших внизу по Невскому смотрел наверх. Поэтому я, вырезая кусок размером чуть шире моей лежанки, временами должен был прекращать его вырезание и прижиматься как можно ближе к нему, чтобы не быть замеченным снизу. А в это время шёл дождь, довольно-таки сильный. А вырезанный кусок полиэтилена был с внутренней стороны весь в строительной пыли (цемент и прочее). Вырезав, я пошёл с добычей в Александровский сад перед Адмиралтейством, разложил кусок полиэтилена, довольно-таки тяжёлый, на подстриженные кусты, торчками веток образующие горизонтальную плоскость, и стал смывать-стирать с него тряпкой строительную пыль. То есть я запряг дождь в полезное для меня дело - смывание пыли-грязи.
  
  
  Все свои вещи я постоянно носил с собой. В бауле, а позднее в бауле и рюкзаке, взятым мной на Набережной. Когда я шёл, такой нагруженный (всё своё ношу с собой), то люди отводили взгляды в сторону, как бы стыдясь того факта, что я - бомж (бомж - я, а стесняются моего положения они), и того, что они не хотят или не могут мне ни чем помочь, ведь им было ясно по моим атрибутам-баулу, старому рюкзаку да порой лёгкой небритости, что я именно бомж. Только менты на Витебском вокзале ошибочно приняли меня за... члена общества, когда попросили меня быть понятым. Я же при постоянном отводе от меня глаз чувствовал себя маргиналом, отбросом общества. Именно отбросом, так как я был отброшен обществом в сторону от этого самого общества, я был вне его.
  Вона, девушка спрашивает у каждого встречного 10 рублей на метро, а меня не спросила. И она считает меня безденежным бродягой. Меня задело, что у меня она не спросила денег, и я, пройдя мимо неё, вернулся обратно к ней и сказал:
  - У меня есть жетон! Возьмёшь? Что же ты меня как будто и не заметила и не спросила у меня десятку?
  - Ой, простите! Не хотела Вас обидеть. Да на самом деле мне не нужен жетон на метро. Я никуда не собираюсь ехать. Мне нужны деньги... - и она поведала мне свою печальную историю, которую я здесь приводить не буду.
  Сам же я не попрошайничал. Во-первых, потому что считал, что мне, на вид вовсе не убогому, вряд ли подадут, а если и подадут, то недостаточно мало. Следовательно, во-вторых, я считал попрошайничество неразумной тратой времени в то время, как мне надо активно что-то делать. Правда, что, кроме ожидания суда по моему гражданскому иску, я не знал. В-третьих, я считал это занятие грехом (занятие именно мной).
  
  
  Деньги, я уже упоминал, откуда у меня брались. Бывало, что и находил. Но бывало, что у меня не было нисколько денег. Тогда я начал заглядывать в урны в сквере перед гостиницей "Астория" на Исаакиевской площади, да присматриваться к оставленным там на скамейках и под ними бутылкам и банкам - вдруг в них недопитое пиво? - и к недоеденным и лежащим на скамейках пакетикам с сухариками и прочей еде туристов. Но в осенний период моего бомжевания это было для меня ещё редким явлением, чтобы я полез в урну.
  Однажды поздним вечером, когда почти все гуляющие-сидящие в этом сквере разошлись, ко мне, осматривающему урны на предмет обнаружения чего-нибудь съестного, подошёл молодой человек лет так восемнадцати, отколовшийся от весёлой компании, сидящей на противоположной от меня стороне сквера и потребляющей пиво. У этого парня была в руке отпитая пластиковая полторалитровая бутылка пива.
  - Хочешь пива? - обращается он ко мне, осматривающему все урны подряд по кругу; когда он ко мне обратился, я шёл от одной урны к другой. - Угощайся, - он протягивает мне свою бутылку.
  -Ты что, видел, чем я тут занимаюсь? - спросил я его, не беря протянутую мне бутылку.
  Интересно, - думаю я, - он видел, и поэтому угощает меня, жалея, или не видел, и угощает меня просто так от хорошего настроения?
  - Нет, я не видел. А чем ты тут занимаешься?
  - Да вот, кормлюсь я здесь, ибо дела мои плохи. Лазаю по урнам, питаюсь объедками, выброшенными в них или оставленными на скамейках, допиваю недопитые бутылки пива.
  - Тогда, тем более, на, пей! И расскажи, как ты дошёл до такой жизни.
  - В двух словах не объяснишь.
  - А я никуда не тороплюсь, - сказал молодой человек, оглянувшись на свою компанию, проверяя, видно, на какой стадии там у них веселье. - Мне с ними надоело. Так что, давай, расскажи!
  - Я это делаю во имя Любви, - начал я. - К Женщине. Расположение которой хочу вернуть честным путём, никого не убивая, не грабя, которая даже называла меня Уголовным кодексом за то, что я дал ей понять, что выйду из затруднительного положения честным способом, не нарушив УК. Я чту УК.
  - Как интересно! - вставил молодой человек, - я жду подробностей, время есть!
  - Находясь в беде, я хочу остаться честным человеком. Иначе Она не примет меня и ничего не возьмёт у меня - такая Она порядочная. Я жду справедливости в суде, и в ожидании её я не пойду на несправедливость к другим, повторяю: я не пойду никого грабить, убивать, не хочу воровать. Я верю, что у меня всё будет хорошо. И в личной жизни и в общественной. А теперь по порядку...
  И я начал подробный рассказ издалека, а молодой человек, прихлёбывая пиво из горла бутылки, которая ходила между нами по рукам, слушал. Его приятели (в весёлой компании были и девушки) окликнули его, но он от них отмахнулся, предпочитая дослушать мой рассказ до конца. Закончил я его словами:
  - Понимаешь, Вова (мы успели во время моего рассказа представиться друг другу)! У меня в роду не было преступников, и я не хочу позорить свою фамилию и давать повод родственникам делать заключение, что я неудачник и дурак.
  - Да уж!.. - произнёс Вова в конце моего рассказа. - Допивай ты, - и передал мне бутылку в руки. - Жаль, что у меня нет больше денег, всё потратили, гуляя, а так бы дал...
  - В любом случае спасибо за пиво! - сказал я и пошёл из сквера прочь.
  Я отошёл уже порядка 100 метров от сквера, как слышу позади себя, как зовут кого-то:
  - Лё-ё-ха!
  Не меня ли, - думаю я и оборачиваюсь. Ко мне бежит Вова.
  - Стой! Подожди! - кричит он.
  Я останавливаюсь. Он подбегает ко мне и протягивает на ладошке 14 рублей мелочью:
  - Всё, что есть. Я сказал о тебе своим, и мы насобирали. Я знаю, что тебе эта мелочь пригодится.
  Сказав это, Вова обнял меня руками. И, казалось, что он сейчас прослезится - настолько он расчувствовался.
  - Держись, Лёха! У тебя всё получится! - и он стиснул меня руками покрепче и похлопал по спине...
  
  Как-то в ноябре захотелось мне вечером посидеть на Московском вокзале в главном зале ожидания. На крайней, ближней к выходу из зала, скамейке сидит мужик, читающий газету. А рядом с ним на некотором расстоянии от него на скамейке лежат его тёплые перчатки. Мне бы такие!, а то скоро мои трикотажные мне не помогут, - думаю я и решаю попробовать завладеть этими тёплыми перчатками. Кстати, перчатки, которые были у меня, тонкие трикотажные, были мной найдены, как только я задумался об их приобретении. Теперь, я чувствовал, Бог посылает мне тёплые. Как говорил Наполеон, кто боится поражения, заранее проиграл. Я не боюсь и сажусь на расстоянии одного метра от мужика. Риск, конечно, был, но я незаметно от мужика, читающего газету, протянул руку, взял его перчатки и пошёл как ни в чём не бывало на выход из зала. Кто я? Вор? Но по-моему, грехом было бы отморозить мне руки, обидевшись на действительность и ничего не делая. Я знал, что мои руки дороже перчаток. А мужик без них не пропадёт, ведь его дела, конечно же, не так плохи.
  
  
  Сижу я как-то уже в ноябре с вещами в Катькином садике: отдыхаю, потому что тяжело ходить с такой ношей как у меня. Ко мне на скамейку (а сижу я перед памятником Екатерине Второй, а не позади неё, ибо знающий человек не сядет позади неё: там собираются голубые, то есть педерасты, они же пидоры) подсаживается мужчина лет шестидесяти, тучноватый. Ну никак не заподозришь в нём пидора. Я сижу долго, никуда не торопясь. Когда и про него можно сказать, что он сидит долго, я обращаюсь к нему с просьбой дать мне 20 рублей на булку с кефиром как голодному бомжу. Он даёт мне 20 рублей и говорит, что в принципе я мог бы пожить у него. Правда, живёт он не в Петербурге, а в области, причём далековато. И сейчас он здесь убивает время в ожидании электрички с Балтийского вокзала.
  - Запиши мой телефон, вдруг надумаешь приехать.
  Я записываю, но только на крайний случай. И я ухожу...
  
  
  Когда я был без денег, то я кланялся каждому гривеннику под ногами и складывал их в карман. А ведь уже было снежное время. И под окошками ларьков гривенники были в грязи. Кто же будет поднимать какой-то гривенник из грязи? Или даже не из грязи? Гривенник - это же нисколько! Но меня гривенник кормил. Так что я, когда их накопится много в кармане, доставал их, с разводами высохшей грязи на их поверхности, и тёр об лёд, отмывая. Поэтому правая рука, которой я подбирал их и тёр, была у меня постоянно грязной. Однажды я был на Новочеркасской площади под землёй и ходил по кругу от ларька к ларьку, если те торговые точки в подземном переходе можно назвать ларьками. За один круг под площадью я собирал где-то около рубля. Сколько же кругов я намотал на Новочеркасской! Я ходил по кругу порядка двух часов и насобирал себе на булку с кефиром.
  
  
  В начале ноября чиновник Роман Герасимов, которому я звоню с Набережной, зайдя туда ненадолго, по телефону советует мне обратиться за помощью к церкви. Православной церкви. Якобы в монастырях - а именно уйти на какое-то время в монастырь советовал мне Роман Герасимов - найдётся для меня и крыша, и стол (жильё и еда). Категория людей, живущих и работающих-трудящихся в монастырях, называется трудники, но этого слова Роман Герасимов не упоминал, и конкретно как прийти в монастырь он меня не инструктировал, потому что не знал сам, но ему казалось, это было его искреннее убеждение, что мне сейчас самое лучшее место будет в монастыре. Я же так не считал, считая мой уход в монастырь лишь оттягиванием решения моих житейских проблем. А сколько можно оттягивать? Неделю, месяц, зиму, год? - я не знал и считал свой уход в монастырь крайним случаем. Но в церковь я сходил, и священник посоветовал мне обязательно прочесть Евангелие и брошюру Игнатия Брянчанинова "В помощь кающемуся" в целях подготовки к жизни в монастыре. Названные книги можно купить в этой же церкви, сказал священник. На моё замечание, что я совсем без денег, он ответил, что не верит, что я не могу заработать таких малых денег. Я не стал подходить к церковной лавке с православной литературой, так как у меня не было нисколько денег. Я вспомнил, что видел Новый Завет на Набережной у тёти Надины. Я пошёл туда и тётя Надина, приехавшая из Москвы, нашла мне его. И я стал читать Евангелие на Московском вокзале и на лестницах. А прочитав его, мне захотелось почитать и Ветхий Завет. И только я задумался, что хорошо было бы мне найти его, как тут же получил его. Свершилось просто чудо какое-то! Иду я и думаю о Ветхом Завете, смотрю: в телефонной будке на полочке под телефоном лежит какая-то толстая книга; подхожу, беру книгу в руки, а это оказывается Библия! И нахожу я её, кода идёт дождь, ночью. Прямо мистика какая-то!
  
  
  Ноябрь. Я бреду поздним вечером с Петроградской стороны через Марсово поле на улицу Некрасова, чтобы заночевать там на лестнице. За плечами у меня рюкзак и в правой руке баул. Прохожу центр Марсова поля. В районе вечного огня стоит милицейский УАЗик. Я уже близок к краю поля, когда ко мне, нагруженному, подходит тип, приставляет мне к животу нож и спрашивает, что я несу в сумке и рюкзаке. Самое интересное, что он это делает в пределах видимости из УАЗика, которого он не замечает. Правая рука у меня занята баулом, так что я и не пытаюсь отбиться от приставленного ножа, а вдруг начинаю смеяться:
  - Ха! Ха! Ха! Бомжа во мне не признал! Тёплые вещи, вот что у меня с собой. Бомжа грабят, как смешно!
  Тип убрал от меня свой нож и высказался в том плане, что он своих не трогает. И ретировался в ночь.
  
  
  Однажды, в ноябре, сидя на Московском вокзале в ожидании закрытия зала ожидания, то есть коротая время, я заметил молодого человека, сидящего тут же, почти рядом со мной. Я разгадал, что он никуда не едет и ему некуда идти. Я пожалел его. И подошёл к нему. В ответ на мои расспросы он подтвердил мою догадку. В это время я уже регулярно ходил спать на улицу Некрасова, где я узнал код на парадной двери от пьяной женщины. И в тот момент у меня даже были какие-то остатки от тысячи рублей, данных мне университетским однокурсником Эдиком Сипатовым. Я предложил молодому человеку заночевать там, где ночую сам, то есть на лестнице на улице Некрасова. Он согласился, и посидев на вокзале до без пятнадцати два, мы пошли "ко мне". Синего полиэтилена, расстеленного на полу на лестничной площадке, хватило в ширину для укладывания нас двоих. Выспавшись, на следующий день мы зашли на привокзальную почту, что на площади Восстания, так как застрявший в Петербурге без дела молодой человек ждал денежного перевода от родителей на обратный билет к себе домой. Выяснилось, что деньги пока не перевели. Тогда я накормил "гостя города" рулетом с маком под пиво. Куревом я также угостил "гостя". Поскольку ему было всё равно, где ждать перевода, сидя на вокзале или в движении, я предложил ему пройтись со мной по Невскому с целью зайти в Дом книги, в котором я так давно не был. Дело в том, что я, обременённый баулом и рюкзаком, не мог сам в одиночку зайти в книжный магазин с этими вещами - ведь не принято как-то у нас ходить с внушительным багажом по магазинам. Я доверил стеречь гостю свои вещи перед входом в книжный магазин, позволив ему сесть на рюкзак, а сам зашёл в него. Я и без тяжёлых больших вещей! Как же давно я не ходил не то, чтобы по магазинам, а вообще, налегке без больших сумок! Я гулял по магазину. А ещё это книжно-магазинное тепло внутри. Не только моей душе, но и телу было приятно пребывать в царстве книг. Ведь у меня были какие-то остатки от данной мне Эдиком Сипатовым тысячи рублей, и я чувствовал поэтому себя потенциальным покупателем - на какую-нибудь одну недорогую книжку мне хватило бы. Дело в том, что я испытывал потребность читать. И на вокзале, когда там кукую по вечерам, и на лестнице, где была вставлена лампочка на моём, чердачном, уровне. Я зашёл в отдел книг по истории, и обнаружил интересную мне новинку. Я бы её сразу же взял с полки и понёс в кассу, но поскольку в этот день я мог позволить себе лишь одну книгу, то я пошёл в отдел, в котором продавались приоритетные для покупки мной книги, а именно, в отдел книг для изучающих иностранные языки, где продавались словари, учебники, справочники и художественная литература на немецком языке. Когда я шёл в этот отдел, то моим желанием было не обнаружить ничего нового для себя, чтобы со спокойной душой купить книгу про Наполеона. Нет, я всё подряд про него не скупал, равно как и учебную литературу по немецкому языку покупал выборочно. Какого же было моё облегчение, когда новинок по языку, обязательных для покупки мной, не оказалось. У меня настроение сразу улучшилось. А в хорошем настроении - обычно от покупки очередной книги по немецкому языку-я любил, как-то приобрёл такую привычку, рекомендовать другим посетителям этого отдела, оказавшимся рядом со мной в тот момент, купить эту же книгу, что и я, объясняя полезность её для овладения немецким языком, и/или ещё другие стóящие на мой взгляд книги по языку, стоящие рядом. Для меня это занятие было как спорт: мне хотелось добиться как можно большего числа книг, которые решится купить с моей подачи осчастливленный моим вниманием покупатель. И часто покупатели принимали меня за продавца-консультанта этого отдела или учителя-доброхота. Но если вспомнить, то и раньше бывали случаи, когда я радовался отсутствию книжных новинок. Это когда я заходил на всякий случай, проходя мимо по Невскому без лишних денег на книгу. И как-то был случай, когда я зашёл без денег в этот отдел и заметил пенсионерку, вдумчиво рассматривающую книги по немецкому языку. Почему пенсионерка? Зачем ей на старости лет книги по немецкому? И смотрит она в пролистываемые ею книги с живым интересом. Мимо такой покупательницы я не мог пройти мимо и вступил с ней в диалог. Выяснилось, что это она для внучки выбирает книги, но какие ей нужны, а какие ещё рано покупать? - над этим как раз она сейчас и размышляет. Я помог пожилой женщине разобраться в книжном разнообразии: объяснил, какая книга для чего, какие стоит приобрести уже сейчас, а какие потом, но, если позволяют финансовые возможности, то тоже лучше сейчас, ибо потом, когда возникнет в них потребность, их может уже не быть в продаже. Видно, бабушка очень желала своей внучке успехов в овладении немецким языком, ибо выбрала она для покупки после моей рекомендации целых 6 книг. А взяв их с полок в руки и сложив стопкой, она меня спросила, а не учитель ли я немецкого языка? Я сказал, что нет, что я только изучающий этот язык, и что рекомендованные мной книги мне самому помогли. Тогда бабушка предложила:
  - За вашу любезность, что вы помогли мне отобрать столько хороших книг, я хочу вас отблагодарить: выбирайте любую книгу из этого отдела - я оплачу и подарю вам!
  Но в то моё посещение Дома книги ничего нового для меня в этом отделе не было, и поэтому я обошёлся без подарка.
  Итак, на улице перед книжным магазином молодой "гость" сидит и сторожит мои вещи, а я иду в свой любимый отдел с целью убедиться, что ничего нового и интересного в нём не появилось, чтобы раскошелиться на книгу про Наполеона. Я убеждаюсь, что среди знакомых мне книг по немецкому языку интересных новинок нет. И мне становится хорошо. А ведь я в последнее время мало общаюсь с людьми, поэтому мне захотелось помочь выбрать словарь одному из посетителей отдела, тридцатилетнему мужчине в добротном пальто, а заодно и поупражняться в своём виде спорта - рекомендации ему других книг по немецкому языку. Возможно, что этот мужчина шёл только за одним большим словарём, но я убедил его приобрести целую стопку книг, штук 10, в том числе дорогие и очень толстые: я рекомендовал, а он тут же после рекомендации очередной книги клал её в стопку без лишних вопросов - настолько убедительными были мои аргументы в пользу покупки и этой книги, и следующей, и следующей... когда я закончил, поставив рекорд: мужчина собирался купить целых 10 книг, он спросил меня:
  - Кто ты?
  Я ему ответил, что не учитель, а кто- могу ему рассказать, если он не спешит, на улице, а то мне уже стало жарко, я вспотел, и мне хотелось на свежий воздух. Мы договорились, что я иду на выход и жду его снаружи, пока он не оплатит "свою библиотеку". Я вышел из магазина на Невский. Молодой человек, то есть "гость", стерегущий мои вещи признался, что за время моего отсутствия - целых 30 минут! - он успел замёрзнуть. Тогда я отпустил его погреться в книжный, сам же стал ждать мужчину в пальто с книгами. Раскошелился же он! - подумал я. Один DUDEN чего стоит (это толстенный словарь в картинках за 860 рублей)! Не успел я докурить, как вышел новоиспечённый обладатель DUDENа и попросил меня рассказать о себе. Я поведал ему свою историю, в том числе и о том, как и где я живу сейчас. Его моя история поразила. Он достаёт 500 рублей одной бумажкой и протягивает их мне:
  - На, возьми - ты заработал. Это не подаяние.
  Я взял деньги и предложил обладателю DUDENа оставить свои координаты, чтобы он засвидетельствовал в суде моё бомжевание. Он, оказавшийся Александром Ивановым, продиктовал телефоны и адрес и сказал:
  - Это не всё. Вот запиши телефон моего знакомого. Когда ты позвонишь ему, он уже будет в курсе о нашей встрече с тобой: я тебя рекомендую ему на работу. Ты расскажешь ему без утайки о своём бедственном положении. И он поможет. Удачи!
  И Александр Иванов ушёл, и ко мне подошёл "гость", уже вышедший из книжного магазина и ожидающий конца моего разговора с ним. Теперь у меня было 500 рублей плюс рублей 200 от Эдика Сипатова, так что я без колебания решился на покупку книги про Наполеона рублей так за 100-150 (сейчас точно не помню, за сколько).
  Вот как за мою доброту, проявленную мной в отношении "гостя", меня отблагодарил Бог: он послал мне Александра Иванова. После того, как я проводил "гостя", получившего денежный перевод, на поезд вечером того дня я сидел как обычно на Московском вокзале в главном зале ожидания. И я разговорился-разоткровенничался с соседом по скамейке. Я ему открыл тайну, что я никуда не еду. Оказалось, что он также никуда не собирался ехать, а пришёл сюда в зал ожидания с целью найти спонсора на его выпивку. Я ему отказал. Но он не ушёл тут же, а сообщил, что знает место здесь недалеко, где мне могут предоставить ночлег за очень малые деньги - у его подруги. Сам этот человек, Миша, был лет шестидесяти, следовательно, и подруга его должна быть в летах, - подумал я. - У такого как Миша молодой подруги быть не может. Мы пришли в дом на Лиговском проспекте, недалеко от Московского вокзала, с открытой настежь дверью парадной. Поднимаемся по лестнице на этаж. И вместо того, чтобы позвонить в дверь квартиры, Миша постучал кулаком в стену дома по той же стороне, что и входная дверь в квартиру. Нам открыла дверь женщина пенсионного возраста. По ней было видно, что она любительница выпить - такое впечатление производило её лицо и одежда. Возраст же я предвидел правильно: на вид ей было 60 (хотя не разбирающийся в наших людях человек дал бы ей больше, но я сделал поправку на воздействие алкоголя на её лицо). Она приказала быть нам потише. Её звали Галина. А квартира, в которой я оказался, была коммунальной. И стучался Миша в стену, являющуюся и стеной комнаты Галины, для того, чтобы соседи по квартире не услышали, что к ней кто-то пришёл. Видно, публика к ней ходила всё такая, которая не нравилась соседям. Галина согласилась дать мне заночевать в её комнате всего за 50 рублей. Сама она спала в алькове этой комнаты, то есть как бы раздельно, за стенкой. Боясь соседей, чтобы я не ходил через весь коридор в туалет, Галина дала мне детский ночной горшок. Она угостила меня чаем. Я был рад возможности поспать на диване. В квартире! На следующий день я захожу на Набережную и звоню по данному Александром Ивановым телефону. Мне назначают время и место встречи. В промзоне у метро "Московские ворота" на пищевом производстве. Конкретней не хочу указывать. Почему? - будет ясно позже. И вот ещё на следующий день я с баулом и рюкзаком являюсь на это предприятие к хозяину фирмы Ивану Андреевичу. Он такой же молодой как и я, но выглядит солидней меня во сто крат. Я вкратце сообщаю о себе, кто я и что я, где и как живу. Как я узнаю позже, Иван Андреевич друг и партнёр по бизнесу Александра Иванова, и поэтому просьба одного из них другому взять меня на работу - лучшая рекомендация на свете. Меня, бомжа, готовы взять на пищевое производство, где я буду контактировать с продукцией - пищевой продукцией! - без санитарной книжки и медицинского осмотра! Ввиду последнего обстоятельства я и не указываю точного местонахождения этого пищевого производства и готового продукта фирмы Ивана Андреевича. Он, только познакомившись со мной, предлагает проплатить мне комнату для проживания, но я отказываюсь влезать в такие долги: за месяц 4 тысячи рублей умножить на 3 месяца, получается 12 тысяч рублей. Нет, столько занимать - это не для меня. Тогда Иван Андреевич предлагает мне приходить работать у него, как только я где-нибудь определюсь с жильём. Меня это приободряет. Ведь я имею в виду Галину с ночёвкой у неё за 50 рублей за одну ночь. Такие деньги у меня есть. И на аванс от Ивана Андреевича я рассчитываю. А график работы у работников его фирмы 2 через 2. То есть 2 рабочие смены по 12 часов днём 2 дня подряд, а затем после более длительного отдыха 2 ночные смены 2 ночи подряд также по 12 часов. Обычный такой график, мне знакомый. Осталось договориться с Галиной, чтобы она сдала мне угол с горшком на ночь по 50 рублей за ночёвку, что я и делаю. Я сказал Галине, что хотел бы иногда, не каждую ночь, снимать у неё угол на тех же условиях. Она согласилась. И тогда я 22 ноября являюсь на производство Ивана Андреевича и говорю, что готов приступить к работе у него, так как я "решил" жилищный вопрос. Он мне верит и предлагает завтра же выходить на работу. На работе я собирал картонные коробки и укладывал в них готовую продукцию руками. Руками!, поэтому не указываю конкретно, что за продукцию и где находилось предприятие, чтобы не подвести Ивана Андреевича, хозяина этого пищевого производства. Было очень хорошо для меня, что на работе кормили роскошными обедами бесплатно, и чаи с готовой продукцией распивали. После работы я в хорошем настроении захожу на Набережную с целью позвонить тому мужику, назовём его Василием, который живёт в Ленобласти и оставил мне номер своего телефона. Василий пригласил меня приехать завтра, что меня устраивает. А сегодня я иду к Галине ночевать за полтинник. Придя к ней и договорившись о сегодняшнем ночлеге, я вышел в магазин и нашёл 200 рублей. Как их потратить? - думаю я. И я решил, что мне, устроившемуся на работу и нашедшему, где ночевать, это надо отметить. Я покупаю бутылку молдавского красного вина и кусок сыра. Как раз на 200 рублей. Я возвращаюсь на квартиру к Галине и предлагаю ей вина. Она не отказывается, но ворчит, что я купил "не то". Я же хорошо поужинал сыром с вином. Лёг спать. Будильник у меня есть, так что я не боюсь проспать на работу. Но просыпаюсь я от вот какой неприятности. Меня целует беззубым ртом старуха Галина! Фу, как противно! Я ухожу от неё, понимая, что моё нежелание с ней целоваться ставит крест на ночёвках у неё. И я иду на работу. Отрабатываю вторую свою рабочую смену и еду к Василию. На железнодорожной станции, вроде бы "Сиверской", он меня встречает и мы едем на автобусе до деревни, где он живёт. Поняв, что к Галине я больше не приду ночевать, я сейчас понимаю, что каждый день или два через два из этой деревни до моей новой работы не поездишь: далековато-долговато. Дом у Василия был двухкомнатный, таким образом, он мне выделил гостиную комнату. Василий, работающий, а не пенсионер, накормил меня мясным ужином и сказал, что я могу залезать в его холодильник сам, когда захочу. На следующий день, когда мне никуда не надо было идти, то есть в свой выходной, я открыл холодильник и обалдел: как же любит себя одинокий Василий, что у него холодильник так ломится от еды, в том числе от мяса. А колбасы не было. Целый день я читал или смотрел телевизор, осознавая, что этот день у меня первый и последний такой, так как я больше к нему не приеду, ведь мне надо ходить на работу, а отсюда крайне неудобно. Смотрю я, стало быть, телевизор, лёжа на диване. Вдруг подходит Василий и хвать меня за моё детородное хозяйство!, приговаривая одно слово:
  - Семечки! Се-е-емечки!..
  Я его руку резко отстранил, сообразив, что он голубой! Не случайно же я встретил его в Катькином садике. Правда сидел он в другой части садика. После окончания просматриваемой мной тогда по телевизору серии про Есенина, Василий сказал, что тогда я могу съезжать с его дома, коли не хочу его ублажить-отблагодарить.
  - Так и быть, можешь уехать от меня завтра утром, а не сейчас на ночь глядя. И запомни эту мою доброту!
  Я запомнил, поэтому и привожу этот эпизод в Книге. Да и не обойтись мне без него! Почему? - будет ясно далее. Поэтому только из этого эпизода я не буду делать выводы.
  Выхожу я на работу в ночную смену, а утром, отработав, иду в кабинет Ивана Андреевича и рассказываю, что имевшиеся у меня варианты ночёвок отпали. И он разрешает мне поселиться на предприятии! В большом помещении, используемом раньше как холодильник, и где теперь склад не согнутых коробок из гофрированного картона для продукции этого предприятия, я между пачками этих коробок устраиваю своё ложе. Я считаю, что благодаря доброте Ивана Андреевича я хорошо устроился: и есть, где поспать, и есть, что поесть, ибо я присоединялся обедать и чаёвничать с продукцией этого предприятия и в дневную смену и в ночную во все дни, а не только когда сам работаю. Более того, Иван Андреевич выдал мне 500 рублей в качестве аванса, чтобы я мог покупать, ещё что мне угодно или разъезжать по городу. И ведь это было исключением из заведённого на предприятии порядка: там не было заведено выдавать авансы!
  Работа на предприятии Ивана Андреевича у меня была тяжёлая. Не буду описывать все выполняемые мной функции помимо сгибания коробок и укладывания в них готовой продукции, но суммарно выполняемую мной работу можно характеризовать как работу на износ (работника) или как бег со спринтерской скоростью на дальнюю дистанцию, то есть долго там работать, у Ивана Андреевича, могли только физически крепкие неудачники, которые не могли найти другую, человеческую работу. Возможно, поэтому Иван Андреевич и взял меня: хоть кто-то да работает на него хоть сколько-то времени.
  А между тем на Набережную пришла бумага-отписка из Дзержинского районного суда. В Книге я не могу реконструировать по памяти ту бредовую - иначе не скажешь - формулировку, с которой меня отфутболили, то есть с которой мне отказали. Заявляю одно: суд в обращении со мной нарушил нормы материального и процессуального гражданского права. А ведь я так надеялся на этот суд! Ш-ш-шайсе!...
  Отработав недели две у Ивана Андреевича я стал зашиваться, в смысле: хронически не успевать выполнять свои производственные задачи. Вернее, я не успевал с самого начала, как приступил к работе, но по началу моя медлительность объяснялась неопытностью, и начальство надеялось, что я со временем ускорюсь. Не вышло. Но Иван Андреевич не уволил меня! А придумал для меня новую должность, какой раньше у него на предприятии не было. Конечно, от разгрузки иногда тонн муки, расфасованной в 50-килограммовые мешки, меня не освободили, но в остальном Иван Андреевич очень чутко ко мне относился, с пониманием, можно даже сказать, что он меня жалел. И каждую неделю продолжал выдавать мне пятисотки.
  Однажды в курилке зашёл разговор - короткий разговор, ибо курить во время конвейерной работы особо было некогда - о тяжести условий работы на данном предприятии, что так работать нельзя. Я же, умный. Вставил своё слово, что для этого и создаются профсоюзы, чтобы не позволять работодателю выжимать последние соки из наёмных работников, и что создать свой собственный профсоюз легко в два счёта, а создав, можно добиться нормальных, человеческих, условий работы. Кто-то из куривших в этот перекур выразил вслух опасение, что как бы не было хуже создателям и членам профсоюза. За себя я сказал, что не боюсь и готов помочь в создании профсоюза. А от работодателя лучше держать в тайне намерение собраться на учредительное собрание профсоюза. Но рабочие предприятия Ивана Андреевича были настолько зависимы от него, и боялись, что в случае увольнения их больше не возьмут на другую работу, и поэтому кто-то из них донёс на меня Ивану Андреевичу, что я баламучу рабочий народ на создание профсоюза на его предприятии. Он меня вызывает к себе в кабинет и в бешенстве мне кричит:
  - Это моё предприятие! Не позволю! Это я кого? Змею пригрел на своей груди? Да как ты мог? Какое свинство с твоей стороны, этот профсоюз!
  Я хотел было сострить, что вы, Иван Андреевич, мне друг, но истина дороже, но передумал, потому что тот уже вскочил со своего хозяйского-директорского места, и мне пришлось задуматься о самозащите. Но Иван Андреевич, надо отдать ему должное, сдержался.
  Тут я на некоторое время прерву сцену в кабинете Ивана Андреевича, чтобы указать на то, что я за время работы у него сошёлся с рабочим его предприятия Олегом. И Олег решил мне помочь. У него был приятель, или старый друг, Сергей Васильев, живущий в Петергофе в 23-ем квартале. Правда, Олег с Сергеем давно не виделись. Так вот Олег, зная Сергея, предположил возможность поселения меня у этого Сергея за малые деньги. Я согласился, понимая, что продолжать жить на предприятии Ивана Андреевича, когда подворачивается возможность снять угол за полторы тысячи рублей, - это неправильно. Снять угол означает жить в той же комнате, что и Сергей Васильев. Я посчитал большой удачей, что нашёлся такой человек, кто приютит меня за такие скромные деньги. Ну и пусть, что в Петергофе! Всё ж таки в квартире! На момент моего прихода в кабинет Ивана Андреевича, вознегодовавшего от моих высказываний о лёгкости учреждения профсоюза на его предприятии, мне осталось всего только раздобыть 1.500 рублей и поехать вместе с Олегом после работы к Сергею Васильеву на электричке до Петергофа. Когда Иван Андреевич закончил выражение негодования или сделал паузу, я умудрился высказаться:
  - Нет - так нет! Я это так, чисто теоретически. А мне самому это не надо. Не мне здесь работать. Вы уж простите меня, Иван Андреевич. Я очень ценю Вашу помощь мне. Я ведь собрался от Вас уходить! Всё! Вы меня выручили. Далее я сам.
  - Что? Нашёл, где снять? И за сколько? Где? - спросил заинтересованно знающий о моих поисках жилья Иван Андреевич, обещавший оплатить его мне.
  - Да, нашёл. В Петергофе. И мне надо всего полторы тысячи дать за месяц хозяину квартиры.
  - Что? Так дёшево?
  - Олег говорит: да. У его приятеля. Не комната, а только угол в комнате хозяина.
   Иван Андреевич распорядился выдать мне 2 тысячи рублей. Через бухгалтерию, с моей распиской в получении, как и за все авансы.
  - Удачи! - на прощание пожелал мне предприниматель. Эпизод с профсоюзом также не настраивает меня писать подлинное имя Ивана Андреевича - оно, конечно же, другое - и название его фирмы.
  На следующий день вечером мы с Олегом поехали в Петергоф. Бесплатно. Меня комната устраивала - не в моей ситуации нос воротить. А насчёт хозяина было пока неясно, почему такой лоб нуждается в лишних полторы тысячи рублей и готов терпеть неудобство, моё подселение к нему в комнату. Я передал Сергею Васильеву 1.500 рублей за постой и выставил бутылку водки отметить своё новоселье. Выпили. Олег уехал. На следующий день я поехал на электричке (опять бесплатно) на работу к Эдику Сипатову, своему однокурснику. Он, юрист крупного пищевого комбината, замолвил за меня словечко, чтобы меня взяли в отдел логистики. И меня взяли. Моя работа требовала выхода как в дневные, так и в вечерние, и ночные смены, ибо машины загружались круглосуточно. Для меня, командующего погрузкой коробок с готовой продукцией грузчиками в фуры, имелась комнатка, где можно было спать в свободное от погрузки время.
  Сергей Васильев, хозяин комнаты, оказался наркоманом. На мой взгляд, наркоманом с небольшим стажем, ибо обстановка в комнате ещё сохранялась. И телевизор был большой, приличный. Я понял, что он наркоман, по его просьбам ко мне выйти с кухни в комнату на непродолжительное время, чтобы я ему не мешал. Часто к нему приходили какие-то люди, и они все вместе просили меня выйти с кухни, или, наоборот из комнаты на кухню, когда их было много. При этом я часто видел в руках Сергея Васильева какую-то коробку типа автомобильной аптечки. Я понял, что он и его гости колются наркотиками. Однажды зашёл сосед по лестнице Андрей. Я у него взял зарядное устройство для найденного мной телефона Nokia. Андрей также наркоманил. Постепенно, с каждым последующим приходом, наркоманы становились со мной всё более бесцеремонными, их просьбы ко мне выйти становились всё грубее. Куда же я попал! В наркопритон! Звоню Олегу, но тот удивлён, узнав, что его друг Сергей Васильев стал наркоманом. Стало быть, это произошло недавно. Я 3 раза успел сходить из квартиры в Петергофе на пищевой комбинат в Петербурге. За электричку не платил. А по Питеру прошёл пешком немало. Работая на погрузке готовой продукции я, будучи голодный, ел блинчики с начинкой в не разогретом виде, со льдом! Не я это придумал, потреблять их сырыми, а работавшие под моим началом грузчики, все - сплошь маргиналы, были и выходцы из Средней Азии. В четвёртый свой выход на работу я пришёл туда с фингалом под глазом, который мне поставил сосед Сергея Васильева Андрей. Потратив мои полторы тысячи рублей, Сергей Васильев превратился из гостеприимного хозяина в животное, что ли, по отношению ко мне. Его гостям я тоже откровенно мешал своим присутствием в квартире-наркопритоне. Вот Андрей, раздражённый, и не сдержался. Я пытался вызвать милицию по телефону, чтобы она разогнала сборище наркоманов, но безрезультатно. Я еле-еле вынес из квартиры Сергея Васильева свои книги по немецкому, а сумка-баул и рюкзак с тёплыми вещами, одеялом и синим полиэтиленом так и остались в ней. Навсегда. Хорошо, - думаю я. - Я сам немедленно явлюсь в милицию и попрошу разогнать их уколотых наркоманов, показав им фингал, что они мне напечатали на лице, и факт нахождения моих вещей в этой квартире будет доказательством моего бомжевания, и, что фингал получен мной именно здесь. Моё зарегистрированное обращение в милицию послужит вместе с зарегистрированным фингалом дополнительным доказательством в суде моего бедственного положения. Правда, когда я смогу в очередной раз подать заявление в суд, я не знал. Знал одно - это мой выход. Цивилизованный выход, законный и единственный, из моего дикого положения.
  Сажусь в автобус, чтобы добраться в милицию. Платить я не собираюсь, типа: я же вызвал милицию, и она не приехала, значит, мне самому надо добираться до неё за помощью, для восстановления справедливости, и ещё платить за свою дорогу до милиции - это несправедливо и просто неправильно. Ведь у меня на лице доказательство, свежее, что я пострадавший и еду в милицию за помощью. Но это не было понятно кондуктору автобуса, ему не выгодно это было понимать. И вот он вместо сочувствия всю мою дорогу до милиции выражает громко неудовольствие моей наглостью, то есть тем, что я еду бесплатно. У пассажиров я также не вызываю сочувствия. Некоторые вторят кондуктору-бабке в нападках на меня. Я, доехав всё-таки до нужной остановки, выхожу из автобуса словно оплёванный. И каким одиноким я чувствую себя в этот момент. Без моральной поддержки людей в автобусе и милиции. Да, милиция меня не поддержала, и проехать до квартиры Сергея Васильева она отказалась, узнав о том, что адрес наркопритона - квартира именно его:
  - Да кто не знает этого Сергея Васильева, что он наркоман? - спрашивает меня кабинетный мент. - И ты дожжен был знать. Нашёл, куда соваться!
  Моральных и физических сил писать заявление в милицию и требовать его принятия у меня не было. И менты, можно сказать, что выгнали меня из отдела, узнав, что сам я бомж. История повторилась: когда у меня в общежитии украли музыкальную систему SONY, менты так же прогоняли меня.
  Вывод: я бомж, я выпал из общества, я вне закона, то есть не подлежу его защите, ведь я уже не гражданин, а маргинал, изгой.
  Сделанный мной вывод подтверждают медики, когда я в Петергофе обратился в поликлинику, чтобы они засвидетельствовали мой фингал, коли милиция не хочет свидетельствовать и отфутболивает меня к медикам. Медики же нос от меня воротят, узнав, что я без полиса и прописке не их. Я уговариваю их осмотреть моё лицо и зафиксировать где-либо у себя его состояние, а 200 рублей, которые они требуют у меня за выдачу справки о наличии у меня фингала, я говорю, что найду и выкуплю эту справку, то есть раз я не их, то за простую бумажку они требуют сначала заплатить такие деньги!
  С фингалом я являюсь на пищевой комбинат. Всем неприятно на меня смотреть, на мой фингал: отводят глаза. И он не прибавляет доверия ко мне со стороны начальства моего отдела. Я вынужден обосноваться в комнатке, о которой я писал, что она есть при отделе логистики, и где можно в случае чего заночевать (в случае поздних загрузок фур, когда на городском транспорте уже не уехать домой). Поначалу начальство вроде бы не поняло, что я обосновался жить в этой комнатке. И сплю я в этой комнатке на стульях, составленных в ряд. И именно в это время, в середине декабря, меня стали беспокоить бельевые вши. Я, правда, ещё не знал, что это они, а просто чесался. То там, то сям. И это даже мешало мне спать. Я думал, что этот зуд от того, что я давно сплю не раздеваясь.
  И в это время, когда я обосновался жить-работать на пищевом комбинате, где мне также выдали аванс, из Германии приезжает Дима Блюменталь. На короткое время по делам. И где же мне с ним встретиться-пообщаться? Если вместо дома я живу на пищевом комбинате, то и приглашать его мне надо, стало быть, на пищевой комбинат, благо, в отдел логистики вход свободный круглые сутки. Ну и не просто же нам с Димой беседовать в неуютной комнатке с большим столом посередине! Дима быстро уловил суть моего теперешнего положения - что мне плохо и у меня всё плохо, и сообразил организовать застолье за этим столом. Мы вышли в круглосуточный магазин при пищевом комбинате и к ближайшим ларькам на перекрёстке, где затарились пивом и просто едой, ибо Дима понял, что он должен прежде всего меня накормить. Во время еды и особенно неторопливого питья мы беседовали. Узнав, как у меня дела, Дима сделал вывод, что мне нужно как можно скорее ехать в Германию, чтобы отдохнуть, без каких-либо иных целей поездки. Он сказал, что готов помочь мне это сделать, как только у него появятся достаточные деньги для помощи мне, а именно: на визу, страховку и дорогу. Он назвал приблизительный срок, когда он будет при таких свободных деньгах: февраль или последующая весна 2006 года. Помочь же сейчас пережить мне наступившую зиму Дима никак не может. На мой вопрос, что означает отдохнуть мне в Германии?, Дима мне рассказал следующее. Дима передаёт мне деньги на визу и страховку. Я иду в финское консульство, беру визу, оформляю медицинскую страховку. На Димины же деньги я еду в Финляндию, в аэропорт Хельсинки. Дима, находясь в Германии, по моему телефонному звонку о том, что я готов к нему вылететь, заказывает для меня в Германии билет на самолёт рейсом Хельсинки-Кёльн. В Хельсинкском аэропорту я в специальном окошечке получаю купленный Димой на моё имя билет на самолёт по предъявлении своего загранпаспорта. То есть деньги на самолёт Финляндия-Германия я не получаю, а получаю сразу билет на этот рейс. На оставшиеся у меня деньги я еду на поезде из Кёльна в Дортмунд, где меня на вокзале и встретит Дима. После же я не поселяюсь у него: он отводит меня в немецкие государственные органы (он знает куда), где я должен буду сообщить, что - внимание - я потерял свой загранпаспорт. Немцы, по мнению Димы, поселят меня в лагерь для переселенцев, в такой, где сначала жил и сам Дима с женой, для решения немецкими госорганами вопросов: кто я, и что со мной делать? По мнению Димы, на это выяснение уйдёт время, возможно, месяц, а то и больше, в течение которого я отдохну, ничего не делая, и поем (мне назначат пособие). Дима сказал, что этот план не его выдумка, а насчёт меня он консультировался в Германии с умными людьми, выходцами из России. Принимая этот план действий, я сознательно отодвигаю ещё на какое-то неопределённое время своё новое обращение в суд, - подумал я. - Но ведь я действительно устал, устал так жить, как я живу. Так что я обрадовался перспективе скоро отдохнуть и хорошо поесть в Германии после мытарств на Родине. Хорошо поесть в тогдашнем моём понимании означало что-либо лучшее, чем замороженный блинчик с начинкой и льдом или студень и сало с вдавленной уличной грязью.
  Дима ушёл. Мне надо было куда-то выбросить пустые пивные бутылки. На рабочем месте и вообще в здании пищевого комбината было некуда. Бросить же бутылки в кусты мне не позволяло воспитание. Так я в поисках урны дошёл до того ларька, где эти бутылки с пивом давеча покупались. Продавец, увидев меня, выбрасывающего бутылки в урну при ларьке, выскочил из ларька и хотел заехать мне ногой. Но я увернулся. Почти: удар получился скользящим. Торгаш, которому торговля бутылками была важнее чистоты города, был на вид выходцем из Средней Азии.
   А на следующий день меня сдали, что я пил в комнатке пиво с посторонним. Ну кому я мешал из работающих в ту ночь логистов? А с виду они были порядочными людьми! Но не встретить Диму и не посидеть с ним так, как мы посидели, я не мог: Дима был мне дороже этой работы, да и посидеть по-человечески с хорошим человеком как же мне хотелось! Я словно оказался в старых добрых временах, когда мы встречались с Димой и играли в карты. На этот раз мы не играли. И меня уволили, припомнив, что им не нужны на работе бомжи, ведь они, то есть начальство отдела, не рассчитывали, что я буду ночевать каждую ночь в комнатке при отделе. Шайсе! А на дворе тем временем примерно 21 декабря, то есть давно уже зима со снегом. Я прихожу на Набережную, сообщаю, что лишился работы. О том, что я не имею крыши над головой, я Насте не сообщаю, но она, наверное, догадывается, что у меня проблемы с ночёвками (тёти Надины по-прежнему нет в городе). На Набережной я помылся в ванне. Настя меня накормила. А во время еды меня всё беспокоил зуд, и я не сдерживаюсь: почешусь то там, то сям, что было замечено Настей. Я по-прежнему не догадываюсь, что это бельевые вши. Насте тоже это кажется всего лишь подозрительным, что я чешусь. Она разрешает мне заночевать в квартире на Набережной, только на раскладушке, а не на кроватях и диванах, как прежде. На следующий день Настя узнаёт из Интернета об одном замечательном месте, где можно жить и работать, и при том будут кормить. Это место оказалось при городской церкви в Тихвине, что за 200 километров на юго-восток от Петербурга. При городской церкви означает, что недалеко от неё находится избушка (на Советской улице перед городской баней), где живут бомжи и освободившиеся уголовники, не имеющие собственного жилья, которые убирают осенью листья, а зимой снег на площади вокруг церкви, и за это их кормят из средств, выделяемых этой церковью. Стол в избушке скуден, но мне будет грех жаловаться на это, когда я вольюсь в коллектив уборщиков снега. Но пока я этого не знаю, и с радостью хватаюсь за идею поехать в Тихвин на зимовку как за спасательный круг. Настя даёт мне 200 рублей на билет, причём что железнодорожный, что автобусный стоят одинаково столько. Перед отъездом я умудрился найти - именно найти под ногами - ещё 2 сотни рублей. Думая, что у меня в Тихвине будет время на чтение моих книжек по немецкому языку, я набрал их целую сумку, взятую на Набережной. Я выбрал железнодорожный путь до Тихвина. Встречаюсь с Димой, рассказываю, что я в ожидании от него звонка, дающего старт реализации плана по моей переброске в Германию, еду зимовать в Тихвин. Он даёт мне полтинник, типа: пригодится, не будет лишним.
  Вот сижу я на Ладожском вокзале в ожидании подачи поезда. Читаю газету, подобранную мной тут же. Звонит мой мобильный телефон. Это Сергей Петров. Приглашает к себе поиграть в карты (подразумевается, что и пива попить). Я ему сообщаю, что его телефонный звонок застал меня на вокзале: уезжаю, мол, из города на зиму. Петров пытает меня: куда, зачем? А ведь он не в курсе, как плачевны мои дела. И мне нет охоты посвящать его в своё бедственное положение: зачем?, ведь он ни чем не сможет мне помочь; только давать ему пищу для пересудов с женой на мою тему. Вона, его жена Таня и так уже сделала вывод, что обо мне следует писать книгу! Петров уговаривает меня сдать билет, типа: - Поедешь завтра, а сегодня давай встретимся! Но я оказываюсь устойчив перед заманчивым петровским предложением-приглашением: ехать - так ехать, - решаю я. Поздно вечером я уезжаю, и посреди ночи, стало быть, приезжаю в Тихвин, где кукую на вокзале до утра. Прихожу в Спасо-Преображенский собор. Беседую с настоятелем храма отцом Александром. Выслушав меня, он отправляет меня с дьяконом Алексеем в избушку, которая находится в нескольких сотнях метров от собора. Мне очень повезло, что на этот момент в избушке была свободна одна кровать. То, что мне могло элементарно не хватить койко-места в этом приюте, я осознаю позже и с содроганием буду думать о том, что бы было со мной, не окажись этого одного единственного места для меня. Ведь бомжей даже в таком маленьком городке, как Тихвин, окажется так много. Но не всякого маргинала отец Александр брал с улицы. Я прошёл его отбор. В избушке-приюте жило с дюжину "счастливчиков". На меня посмотрели и сочли, что в бане я не нуждаюсь (я ведь ночевал перед поездкой в Тихвин на Набережной, где и мылся давеча).
  На следующий день, 25 декабря, меня на уборку снега не взяли, а дали отдохнуть: отлежаться-отоспаться в кровати, то есть со мной обошлись по-человечески, видно, понимая, что к ним в приют попадают после экстремальных приключений и мытарств. Кормили в приюте 3 раза в день. Не ахти как, но мне было бы грех жаловаться, как и всем живущим в приюте. Готовила единственная в приюте женщина в летах, на вид уголовница. Её муж (или гражданский муж), бывший уголовник, Василий Иванович был в приюте начальником-командиром: главным, старшим, смотрящим. Он командовал всеми остальными, нашедшими здесь приют, и распределял нас на работу. Я стал почти каждый день ходить убирать снег вокруг Спасо-Преображенского собора и ещё одной церкви, расположенной в нескольких сотнях метров от него. Ходили работники (далее я буду именно так называть обитателей приюта) на работу и с работы все вместе, всей толпой. Если снега было мало, то раньше, чем за час до обеда, в приюте появляться было нельзя, и мы, работники, ждали нужного времени внутри собора. Если же снег убирать было не надо, то все работники сидели в приюте, никуда не выходя. Да и куда идти без денег? Ведь каждую неделю батюшка передавал деньги Василию Ивановичу в размере всего десяти рублей на каждого работника, то есть, типа, на курево. А курить на десятку в декабре 2005 года можно было всего 2 пачки "Беломора" по 5 рублей или 3 пачки сигарет без фильтра "СССР" по 3-30. Я буду предпочитать покупать "Беломор". Но 2 пачки "Беломора" по 25 папирос в каждой на неделю - это мало, - скажет заядлый курильщик. Так где же я брал деньги на третью пачку? Убрав рано снег, если его выпало немного, и не торопясь на обед в приют, я ходил к ларькам и собирал под их окошками мелочь, в основном, гривенники. Кроме этого мне помогал мальчик-дошкольник, просящий милостыню при храме. Он, маленький, понимал меня, взрослого, что мне хочется курить, и давал мне недостающую мелочь на третью, а то и на четвёртую пачку в неделю. В приюте в помещении столовой стоял старенький цветной телевизор, а на втором этаже, над столовой, была просторная комната-библиотека, меблированная и столом, и диваном, и креслами помимо книжных шкафов. Там я познакомился с церковной литературой, в том числе и с творчеством того самого святителя Игнатия Брянчанинова, которого мне рекомендовал прочесть один батюшка в Петербурге. К себе вниз из библиотеки я взял почитать Закон Божий. Я любил сидеть в свободное время в библиотеке - а что ещё оставалось делать, как не полюбить сидение в ней? Меня очень поразило житие преподобного Максима Грека. И если иногда бывало, что батюшка (отец Александр) или дьякон Алексей сунут втихаря в руку лишний червонец, чтобы никто другой из работников не видел и тоже не попросил, то однажды мне захотелось потратить этот лишний червонец не на курево, а на маленькую иконку Максима Грека, которую я увидел в продаже не в Спасо-Преображенском соборе, а в расположенном рядом Тихвинском мужском монастыре, том самом, где находится известная икона Тихвинской Богоматери, которую я видел, но не молился перед ней, так как пока не умел. Так я приобрёл первую свою икону. За 10 рублей. Повторюсь, сказав, что кормили в приюте очень скромно. Не хватало сладкого. Батюшка понимал нашу нужду в сладком и приносил мешок конфет и листовой чай, которые распределялись на обрывках газет равными кучками приблизительно по 15 конфет и несколько ложек чая, которых мне хватало на несколько заварок чая, уголовникам же только на одну, что меня удивляло, как можно пить такой крепкий чай! Или чифирить - я именно здесь узнал этот глагол, означающий потребление очень крепко заваренного чая. Кроме основной нашей задачи - уборки снега, работники из приюта носили дрова в избу-читальню, ездили в лес рубить ёлки для украшения собора и домов отца Александра, дьякона Алексея и ещё кое-кого на Новый год и Рождество, организовывали подачу воды для освящения на Крещение. А крещенские морозы в январе 2006 года были крепкими - ниже минус тридцати градусов. Я умудрился простудиться в них. Командир Василий Иванович был недоволен моей болезнью и послал меня в городскую поликлинику за справкой о том, что я болен. Он, зверюга, в самый мороз выгонял меня, больного, идти в поликлинику за не понять какой справкой! Мне же не нужен был больничный лист; а что мне нужно тогда? В общем, я вернулся без какой-либо справки из поликлиники к большому неудовольствию Василия Ивановича. Именно в поликлинике я приметил вторую свою икону (там они продавались рядом с регистратурой). Но у меня не было сорока рублей на её покупку! Тогда я объяснил батюшке, отцу Александру, свою нужду в иконе Богоматери, тронувшей меня, и он дал мне нужную сумму. Эта икона Богоматери называется "Достойно есть", или "Милующая". А по воскресеньям все работники приюта ходили на церковную службу в соборе. Так я впервые выстоял Литургию. В церковь люди приносили одежду для раздачи её нуждающимся в ней. Откуда-то взялись и серые клетчатые портянки. Мне их выдал носить под валенки Василий Иванович. Но я умудрился потерять в лесу, куда мы выезжали за ёлками, одну калошу, и поэтому после я носил валенки крайне редко. А поскольку ботинки у меня были с ноги Тимофея (моего кузена, сына тёти Надины), то они были мне несколько великоваты, так что с портянками было в самый раз: и удобно ногам, и тепло. Накручивал я их мастерски (в армии научился) поверх джинсов. Так и ходил. Хотя ходить-то было особа и некуда. На одном из работников я приметил новый (он выглядел как новый) тёмно-синий, почти чёрный, морской бушлат. Мне очень захотелось такой, чтобы, перезимовав в Тихвине, приехать в нём обратно в Петербург и рассекать по городу, и улететь в нём в Германию - настолько приличным он мне казался. Размером бушлат был прямо по мне. Я сказал об этом работнику, обладателю бушлата, и он согласился отдать мне его, переодевшись в ватник, каких было в приюте предостаточно. И денег с меня он не взял, потому что сам этот бушлат не покупал. На уборку снега я его не одевал, а носил в приюте, накинув на плечи, демонстрируя всем, что он мне действительно нужен и сейчас, ибо в комнате-библиотеке на втором этаже прохладно, а остальные мои куртки были, так сказать, слишком уличными. На ночь я его вешал на вешалку-плечики, в общем, относился к нему как к мундиру.
  О литературе в приюте. В туалете в приюте вместо туалетной бумаги разодранный на отдельные страницы "Евгений Онегин". А один работник приюта сворачивал самокрутки из страниц Библии, ибо она была напечатана на тонкой папиросной бумаге...
  А между тем я всё это время часто чесался. И в один прекрасный день я заглянул в свою постель и ужаснулся: о, ужас! Постель буквально кишела бельевыми вшами. Тогда я снял с себя рубашку и джинсы и обнаружил в них также колонии этих паразитов. Особенно во швах. Живых и ряды яиц. Рубашку, трусы, майку, постельное бельё пришлось сжечь. Матрас с одеялом были вынесены на мороз (возможно, их также сожгли). А джинсы пришлось замачивать в кипятке (других не было, чтобы выбросить эти). Как же смеялись надо мной, "вшивым интеллигентом", работники, то есть бомжи и уголовники, что я оказался таким завшивевшим.
  При приюте был грузовик с кузовом с брезентовым верхом ГАЗ-66 для хозяйственных нужд Церкви. На нём возили ёлки из леса, баки для крещенской святой воды, в общем, грузовик был исправным и рвался помогать людям возить на нём грузы. Бензин - за счёт церкви. 15 февраля 2006 года стояла прекрасная зимняя погода. И дал нам Василий Иванович, наш старший-сатрапший, задание. От второй церкви - забыл название - перетащить к Спасо-Преображенскому собору широкие доски 5сантиметров толщиной и порядка 2,5-3 метра длиной. Вручную перетащить. Типа, здесь же недалеко - меньше километра. Конечно, не самому же Василию Ивановичу их перетаскивать! От этого и непонимание. И отсутствие сочувствия и участия. В общем, командовал Василий Иванович нами, работниками, как на каторге. Его не интересовало, надорвёмся мы или нет, выполняя его приказание. Ну, да, это, конечно же, поручение отца Александра или дьякона Алексея - переместить доски. А вот решение не заводить для этой цели грузовик - это уже своевластие сатрапа Василия Ивановича. Все работники готовы терпеть сатрапские замашки Василия Ивановича, готовы терпеть его пытки-поручения. Но не я. Ведь получается, что от имени Церкви Василий Иванович понуждает нас заняться каторжной работой, работой на износ и надрыв. Начитавшись Закона Божьего, я понимаю, что выполнять приказ Василия Ивановича вручную перетаскивать доски или пытаться это сделать - это могут только безбожники, боящиеся признаться в собственной слабости, боящиеся сатрапа Василия Ивановича. Я же верю в Бога, теперь верю, а Бог не мучитель, чтобы понуждать нас к каторжной работе. Я верю, что Бог не даст мне пропасть, откажись я выполнять дикий приказ. О том, что таскать такие доски вручную на такие расстояния - это неправильно, это не по-божески, я говорю другим работникам, кого послали на доски, когда мы их увидели, но они, эти другие работники, настолько боятся Василия Ивановича, так боятся, что он выгонит их из приюта (а он вправе это делать - ему это доверил делать батюшка, быть крайне жёстким, типа, с ними иначе нельзя, или так значительно проще), что готовы всё терпеть. Бедные безбожники! Мне не удалось склонить их к коллективному отказу от выполнения задания по перетаскиванию досок. Они принялись корячиться. Мне же ничего не оставалось делать как пойти в приют, чтобы попросить подогнать ГАЗ-66 к доскам и перевезти их к собору (зачем они там были нужны, я не помню), таким образом, я сделал разумное и достаточное с моей стороны, чтобы Церковь не превратилась в заказчика каторжной работы хотя бы для меня, то есть я поступил по-христиански, не боясь репрессий и отрицательных для себя последствий, но вывески "Каторга" над Церковью в своём воображении я не допущу. Зайдя в приют, я Василия Ивановича в нём не застал. Остаться в приюте мне было нельзя: дежуривший на воротах и телефоне работник и ещё кто-то из официально оставшихся в приюте меня выгоняли из приюта на улицу: - Иди работай! Мои объяснения им, что работать так нельзя, ими не принимались, и дождаться Василия Ивановича в приюте они мне не разрешили. Типа: пошёл вон отсюда! И всё. Мне осталось пойти гулять. Я порадовался совпадению образовавшегося у меня свободного времени с прекрасной погодой: солнечный такой ослепительно белый зимний день с голубым-голубым небом. Зная суровый нрав Василия Ивановича, я предполагал последствия своего отказа переносить тяжеленные доски на руках: он может и скорее всего попытается выгнать меня из приюта, пользуясь своим правом инициировать выгон. И я решил, что это меня устраивает: во-первых, Церковь не упадёт в моих глазах, я не допущу этого и останусь о ней хорошего мнения; во-вторых: уже 15 февраля, а мне бы было хорошо быть в Петербурге 17 февраля. Дело в том, что в этот день, день рождения Ульяны, моей племянницы, оно будет отмечаться, и, наверное, так я думал, меня в Купчино у матери меня примут и выслушают, и поймут, что без временного пристанища у матери или сестры Полины мне не обойтись - хоть в этот день да примут. И это будет для меня удобно, склонять мою сестру при маме в пользу предоставления мне крова. На время - теперь я знал, что скоро с Диминой помощью уеду в Германию - и этот предел моего пребывания у них в Купчино наступит скоро, как мне говорил Дима: в феврале или весной. Так что во время прогулки по Тихвину я мысленно прощался с этим маленьким городком. Зашёл в расположенный рядом монастырь к Тихвинской иконе Божьей Матери, ибо теперь я понимал сакраментальный смысл этого действия и чувствовал душевную потребность сделать это.
  Я пришёл в приют к самому обеду. И Василий Иванович, которого я называл дураком за его неправильное, грубое руководство коллективом работников-в глаза называл, имея обоснования, и он только глазами хлопал, ибо боялся поднять на меня руку, боясь осуждения батюшкой применения им рукоприкладства - он мне сообщает, но не огорошивает меня, что я могу собираться и уходить из приюта вон.
  - И обедать сейчас с нами ты не будешь! Уходи!
  Делайте, читатели, вывод сами из нежелания накормить меня обедом на дорогу. Как будто я его объем, этого сатрапа.
  Тут следует упомянуть, что при вселении меня в приют, меня отправили в милицию за временной регистрацией. Теперь, покидая Тихвин, я думал, что мне надо зайти в милицию, чтобы сняться с учёта, или ещё для каких бюрократических формальностей. Милиция была от приюта далековато. До неё надо было идти мимо Спасо-Преображенского собора. Я решил не тащиться до милиции с тяжёлой сумкой с книгами, а оставить её в соборе у работающих в нём каких-то женщин. Я им объяснил, что я покидаю приют, и мне надо сняться с временной регистрации в милиции. Женщины, естественно, не были против того, чтобы я оставил на время свою ношу у них в комнате в соборе. Я сходил в милицию. Там мне сказали, что я к ним приходить был не должен. Через час возвращаюсь в собор. Женщина, которой я в соборе доверил хранить свою сумку и полиэтиленовый мешок, передаёт мне 200 рублей. Говорит: - От батюшки. Типа: за время моего часового отсутствия в соборе отец Александр был тут и оставил для меня деньги. Знакомую мне сумму - как раз на билет до Петербурга. Но я предпочту потратить их на еду и полторалитровую бутылку пива, которого я так давно не пил (и Новый год, 2006-й, я встречал в приюте лишь с горсткой конфет и чаем от батюшки, то есть без алкоголя). А поеду я бесплатно. Прежде чем указать, куда же я сначала заеду, вспомню, что покидая приют, я бушлат незаметно одел под зимнюю куртку-пуховик, ибо я боялся, что сатрап Василий Иванович не захочет, чтобы я взял бушлат с собой. Из вредности не захочет. Так что, хорошо, что было холодно, и я не вспотел в и куртке и в бушлате одновременно с тяжёлой сумкой с книгами.
  С вокзала в Тихвине я звоню по моему мобильному телефону в Германию Диме Блюменталю. Звоню и тут же кладу трубку. Он мне перезванивает (у нас с ним такая договорённость). И огорчает меня. Якобы огорчает новостью, что у него сейчас финансы поют романсы по причине... Опущу причину из уважения к Диме. "Огорчив" меня на счёт сроков, то есть на счёт февраля - весны этого года, Дима не отказал мне в принципе. В принципе он по-прежнему хочет мне помочь, и возможно, говорит он, это даже к лучшему, если я смогу прилететь в Германию не сейчас, а летом, сбудется моя мечта оказаться в Германии, стране проведения Чемпионата мира по футболу, в дни его проведения. Так что чувства облома от невозможности улететь в Бундес весной 2006 года у меня не возникло, а скорее, наоборот, я обрадовался появлению вновь надежды побывать на празднике мирового футбола, казалось бы угасшей после облома с отъездом в Дойчландию на учёбу в 2003-2005 годах. Вот в таком хорошем настроении я приехал на электричке в Волховстрой, где переночевал на вокзале 2 ночи, ибо я решил прибыть в Петербург 17 февраля, прямо на Улин день рождения. Во вторую мою ночь на вокзале ко мне прилип-да-да, буквально прилип и не хотел отставать - один таджик. Кызырбай его имя. Он строительный инженер. Направлялся, как и я, в Питер. На заработки. Прошу запомнить этого Кызырбая. Его имя ещё всплывёт в моём повествовании позже. Так получилось, что я угостил безденежного таджика, сидящего рядом, пивом - дал допить ему свою бутылку, а то он так смотрел, как я пью; вот он и остался сидеть в зале ожидания со мной, и в электричку на Петербург мы садились вместе. Теперь на мне был одет только бушлат, куртку я снял. По вагону пошли контролёры проверять билеты. Проходя мимо нас и увидев меня в тёмно-синем бушлате, на котором блестели пуговицы в 2 ряда, один контролёр сказал другому:
  - Тут проверять не надо: едут свои- железнодорожники.
  То есть бушлат был похож на какую-то железнодорожную форму. Вот контролёр и принял меня за своего. Почему не стали проверять билет у моего попутчика Кызырбая, я не знаю, наверное, решили, что он со мной. О себе я таджику успел рассказать, что испытываю трудности с работой и жильём. Он предложил мне оставить ему номер моего мобильного телефона. Типа: вполне вероятно, что он сможет мне помочь, как только устроится на работу сам. Меня ни сколько не удивило, что гастарбайтер предлагает мне помочь: всякое бывает.
  17 февраля я заявляюсь в Купчино. По домофону отвечаю матери, что это я, Алёша, и она впускает меня в парадную. Следует заметить, что к этому времени я успел подзарости щетиной-давно не брился. И вот мать открывает дверь квартиры и видит меня такого, небритого, с неказистой сумкой и полиэтиленовым мешком, и впускает меня через порог квартиры. Из прихожей я вижу сквозь открытую дверь в комнату на столе праздничный натюрморт - стол ко дню рождения Ульяны накрыт на славу, на нём возвышаются бутылки с вином, лимонадом и коробка с соком.
  - Явился! - со злым выражением лица, на котором я читаю и чувство омерзения ко мне, обращается ко мне мать.
  Из комнаты выходит сестра Полина и выглядывает племянница Ульяна. Мать продолжает:
  - Нашёл день! Мог бы хоть праздник не портить! Зачем ты только пришёл?!
  Сестра поддакнула матери, обжигая меня холодным, строгим взглядом. Я смутился, ибо подобной встречи меня не ожидал, не думал, что буду встречен так не по-родственному, если не сказать не по-людски. Строго и холодно. Поэтому в ответ матери я заговорил очень тихо, как бы боясь сотрясать воздух своим голосом обычной разговорной громкости:
  - Ну... День рождения всё-таки... Думал, что примете: посидим, поговорим - хоть в этот день...
  - Ещё чего! Сидеть мы с тобой не будем. Так что можешь уходить!
  - Дайте хоть попить, и я пойду.
  Полина пошла на кухню и налила из банки кипячёной воды. Немного - полстакана, которого мне было мало. Я попросил сестру налить ещё. На этот раз я услышал, не как она гремит банкой и льёт из неё, а шум открытого водопроводного крана. Она приносит мне стакан и подаёт. Я отказываюсь его брать со словами:
  - Зачем ты мне после кипячёной воды несёшь сырой?
  - Чтоб ты обдристался! - зло ответила сестра.
  Я покинул квартиру, так и не напившись. А был вечер. И я решил не покидать лестницу дома матери. Я поднялся на площадку выше последнего этажа и заночевал там, подстелив под себя бесплатные газеты с рекламой, которые я вытащил из почтовых ящиков при выходе из парадной.
  
  На следующий день я пешком иду из Купчина в центр города. Захожу на Набережную. Там оставляю сумку с книгами и моюсь-бреюсь. Несколько дней кормлюсь на набранную на земле мелочь да на подкинутую Настей сотню рублей. Захожу в собор Владимирской Божьей Матери. На столе, где пишут имена за здравие и упокой, беру листовку с объявлением Коневского монастыря. Читаю. Монастырь зазывает к себе трудиться на благо Церкви. Обращаться в подворье монастыря на Загородном проспекте. Иду туда. Это между Владимирской площадью и Пятью углами. Там мне сообщают, когда явиться на приём к отцу Александру. Являюсь на следующий день в нужный час. Общаюсь с отцом Александром, который как какой-нибудь кадровик требует предъявить ему мой военный билет. Что кажется мне странным. Ну да ладно. Я получаю от отца Александра благословение на дорогу в монастырь и объяснение, как до него добраться. На прощание отец Александр даёт мне апельсин. Я решаю поехать в монастырь на следующее утро. Перед дорогой ночую на Набережной. А следующий день был 23 февраля. Рекомендованной отцом Александром утренней электрички не оказалось. Еду на какой-то другой. Без билета. В вагоне плачу штраф 20 рублей. Доезжаю до какой-то дальней станции Приозерского направления. Как объяснил отец Александр, к приезду электрички к станции подъедет нужный мне автобус, билет на который будет стоить 50 рублей. Деньги у меня были порядка 160 рублей (Настя дала 200 рублей, из которых 20 ушло на штраф, а ещё 20 - на "Беломор"). К железнодорожной платформе подъезжали частники на легковых автомобилях и микроавтобусах, а обещанного автобуса не было, что было неприятной неожиданностью не только для меня, но и для многих. Люди группировались по направлениям от железнодорожной станции. Мне надо было до Владимирской бухты на Ладожском озере (Коневский монастырь расположен на острове Коневец в пяти километрах от берега). Сажусь в микроавтобус. Каждому из его пассажиров водитель называет стоимость проезда. С ним не поспоришь. Названной мне суммы у меня нет. Ну что ж, довезите до места, проезд до которого по-вашему стоит 160 рублей, - прошу я. Водитель довозит меня до договоренной точки. Высаживаюсь и иду по зимней дороге по направлению движения микроавтобуса. У меня за плечами какая-то сумка, одетая мной как рюкзак (руки в ручки), сумка с книгами по немецкому языку, тяжёлая, в одной руке (думал, что вечерами у меня в монастыре найдётся время их позубрить), а вот в другой руке... в другой руке вот что. Полиэтиленовый мешок с ручками, в который едва влезла большая коробка из-под дорогих подарочных конфет. Коробка из картона, покрытого золотой фольгой с тиснением в виде завитков. Зачем я тащу её на остров в монастырь? Я надеюсь в монастыре отделать деталями, вырезанными из золочёной коробки, глубокую рамку-футляр, или киот, под икону Богоматери, купленную мной в Тихвине. (Почему-то я уверен, что найду в монастыре деревяшки и инструмент для изготовления киота.) Мне не очень тяжело идти по дороге, но вот сколько идти, я не знаю. А дорога, по которой я иду, почти совсем без движения по ней автотранспорта. Слава Богу, мне повезло, что редкая попутная машина соглашается меня подвезти до перекрёстка, где Владимирская бухта недалеко. А машина эта оказывается грузовой. Везёт целые длинные сосновые стволы. Доехали до нужного перекрёстка. Далее я сам. Пешком. Если до озера идти по дороге было легко, то по льду озера между двумя рядами вешек, воткнутых в снег молодых сосенок, крайне трудно, ибо ноги проваливались в покрывающий лёд слой снега. Вообще, было немного жутковато брести в одиночку по открытому пространству замёрзшего озера, нагруженному, когда каждый шаг деётся с трудом, а солнце ярко светит, и лёгкий мороз-я ощутил себя альпинистом, покоряющим высоту, и я пьянел от этого процесса покорения, когда видна вершина, а если быть точнее, то в моём случае это остров Коневец. Вот он: всё ближе и ближе, и уже различимы купола монастырского собора. Слава Богу, хоть ветра над Ладогой не было! Когда я прошёл по льду две трети пути, мне навстречу попался снегоход с двумя ездоками. Водитель его как будто специально целился наехать на меня своим железным конём - прёт прямо на меня, вынуждая меня отскочить назад и в сторону, от чего я теряю равновесие, ибо сумка за спиной перевешивает меня, и я плюхаюсь на спину на лёд. В последний момент снегоход, отворачивая, резко тормозит. Ещё не известно, что бы было, если бы не моя реакция. Возможно, это шутка со стороны водителя снегохода, лихача, но мне было не смешно. Каково же было моё удивление, узнать в лихаче монаха! Он был в длинном чёрном платье, чёрной монашеской шапочке и в чёрной же куртке поверх платья. Бородач и усач. Молод и красив. Холён. Выясняет у меня, зачем я иду в монастырь, а выяснив, что работать, говорит, что он отец Антоний, заведует монастырской трапезной, и далее приглашает меня зайти сразу по моём приходе в монастырь на кухню, где, наверняка, осталось что-нибудь поесть с обеда; объясняет, как в неё попасть; заключает он свою речь словами:
  - Скажешь, что тебя на обед благословил отец Антоний.
  Дойдя до острова, я почти сразу оказался в монастыре, стоявшем чуть в отдалении от берега на высоте. Нашёл без труда кухню и отобедал там. Меня разместили в келье вместе с другим трудником (такие люди, как я, прибывшие в монастырь жить и трудиться не за деньги, называются трудниками). Сказали, что я буду ездить в лес (ездить на тракторе "Беларусь" или в его прицепе) на заготовку леса для растопки. Мой сосед по келье будет пилить сосны бензопилой, а я буду относить-грузить отпиленные шайбы в прицеп. Этим я буду заниматься целыми днями, начиная с завтрашнего. То есть отдохнуть с дороги мне не дали в отличие от Тихвинского приюта. Сразу в работу. Работали в лесу мы вдвоём-втроём. На обед приезжали или приходили пешком в монастырь, а после него опять в лес. Перед завтраком и после ужина трудники должны были исполнять в соборе вместе со всеми монахами правила, то есть набор основных молитв. А после вечерних правил и до часу ночи мы с первым номером, то есть с трудником, что работал в лесу бензопилой, будем точить затупившиеся зубья на ней. Дело в том, что по ночам в монастыре электричества нет, поэтому я должен буду держать фонарик и светить им вниз на затачиваемый напильником первым номером зуб бензопилы, причём от долгого неподвижного держания фонарика над бензопилой рука моя постепенно всё чаще дрожала, и первый номер ругался, не видя больше затачиваемого зуба. Только представьте эту картину: в тёмной келье двое в ночи за столом занимаются чем-то непонятным при свете фонарика, и один временами нарушает тишину ругательствами, а то и матом. Мы заготавливали деревянные шайбы на весь монастырь, то есть для собора, кухни и келий, поэтому дрова нужны были всегда, то есть без выходных. И мы с первым номером работали в лесу целыми днями. Так что почитать взятые мной с собой книжки было некогда. Настал банный день. То есть дрова нужны были теперь и для бани - нам работы прибавилось. Монахи и все остальные трудники помылись, мы же с первым номером, не смотря на нашу насущную потребность помыться, не успели этого сделать, и никому из монахов до этого не было дела. Было очень обидно. И неприятно телу оставаться немытым после его взмыливания в лесу.
  
  
  Свои наблюдения о монахах и монастыре я оставлю в своей голове, и переносить их на бумагу не буду. И потому что мои наблюдения были урывками - я всё в лесу да в лесу, - и по причине моего нежелания критиковать тех людей и то место, которые меня приняли. Опишу лишь один случай, связанный со мной. Без которого в моём повествовании не обойтись, ибо он влияет на дальнейшую цепь событий. Подчёркиваю, что я очень сожалею, что именно такой негатив мне придётся изложить здесь сейчас. Итак...
  2 марта я понял, что выбился из сил на работе в лесу настолько, что продолжать её не могу. Об этом я сообщил бывшему за старшего монаху, отцу Александру, который был и священником одновременно. Это именно тот отец Александр, с которым я в Петербурге проходил собеседование о приёме меня трудником в монастырь. Теперь он вернулся с подворья монастыря на остров, и теперь был здесь за старшего. Он, как заведующий распределением трудников по фронтам работ, перевёл меня с работы в лесу на монастырскую ферму, где содержался скот. Были там и бык, здоровый, и конь, а не только всякие там коровы, овцы, козы да свиньи. Заведовал фермой послушник Михаил. Он собирался стать монахом, и поэтому в качестве испытания получил послушание на работу на ферме. Послушание - оно потому и называется послушанием, что должно выполняться послушно, беспрекословно и безусловно, каким бы тяжёлым оно ни было. Для трудников выполнение работы - это тоже послушание. Так вот, отец Александр мне сказал, чтобы я завтра с утра пошёл на ферму и поступил в распоряжение послушника Михаила: - Что он скажет, то и делай.
  Прихожу я утром следующего дня на ферму. Послушник Михаил оказался совсем не старым удальцом-бородачом крепкого телосложения. Вот какое задание я от него получил. У угла здания фермы вырыть вдоль стены яму очерченных размеров. Метр на два - приблизительно такой прямоугольник начертил на снегу послушник Михаил. Глубину он называл, но сейчас я не помню. Назначение ямы - загнать в неё коня, чтобы он стоял и не рыпался, когда его будут подковывать. Поставив задачу и дав лопату, послушник Михаил сразу же удалился на ферму. Снег то я убрал с заданного участка. А вот далее дело у меня застопорилось. Оказалась в этом месте не мёрзлая земля, от чего могло подуматься, что лопата не хочет углубляться, - а каменный уголь, который ну совсем не хотел копаться! Чтобы убедиться, что это именно он, я взял маленький чёрный осколок величиной с пятак (советских времён монета 5 копеек) и попробовал порисовать им на стене. Получилось. Я иду доложить послушнику Михаилу о возникшей у меня трудности с копанием ямы. Он своим ревущим голосом дал мне понять, что его не интересуют мои проблемы:
  - Иди, с Божьей помощью получится!
  Я спросил лом, чтобы попробовать долбить уголь им. Лом нашёлся. Я ушёл. Ладно, думаю, ломом должно получиться. Ан нет! Не получилось: такими мелкими осколками мне к лету не выдолбить такой большой ямы. К тому же это оказалось очень тяжёлым и неприятным занятием - долбёжка ломом. Я вторично являюсь к послушнику. Он не говорит со мной, а громогласно ревёт во всю свою широкую грудь о том, что углю там неоткуда взяться - попробуй копни сбоку. Да пробовал я и тут, и там, и сям, и здесь. Везде уголь - на всём заданном участке! Моё сообщение об этом вызывает гнев у послушника Михаила. Шквал ругательств и угроз о физической расправе со мной-вот что я услышал от безмозглого - да, я отказываю ему в наличии у него мозгов - будущего монаха. Они заставили меня недоумевать: как может допустить такое поведение послушник?!
  - Не было бы льда, я бы тебя по воде первым же катером отправил на материк!-закончил свои угрозы и ругательства послушник Михаил.
  А катера ходили каждый день. Хорошо, что нет навигации, - подумал я, - а то бы эта дубина точно бы спровадила меня с острова! От нечего делать я снова уныло побрёл к углу фермы, ещё несколько раз долбанул ломом по углю и просидел там на свежем воздухе до пяти часов вечера без дела, так как боялся возвращаться в келью раньше этого времени. Боялся, что послушник Михаил выставит меня перед отцом Александром сачком, слабаком и лентяем. Иногда я брался за лом и постукивал им об уголь пару раз. Это я делал теперь скорее для видимости того, что я не уклоняюсь от работы, от выполнения послушания, - чем с надеждой на успех долбёжки.
  А жил я в келье с первым номером на бензопиле. Как же он изменился, этот мужичок, когда я "предал" наше общее с ним дело - послушание на работу в лесу по распилу сосен. До этого он был такой добренький и обходительный со мной, теперь же он ругался и выгонял меня из "его" кельи в какую-нибудь другую:
  - Проваливай отсюда! Куда хочешь! Это моя келья!
  Следует сказать, что келья была большая: с тремя кроватями для трудников и одной для монаха, самого благочинного, так, по-моему, называлась его должность в монастыре, но его в данный момент в монастыре не было, поэтому вопросами распределения по фронтам работ занимался отец Александр.
  4 марта я пришёл на ферму сразу после завтрака. Послушник Михаил не стал меня заставлять идти долбить уголь, а сказал:
  - Смотри молча, что я буду делать и запоминай! Только не мешай мне!
  И мы зашли в помещение фермы, где располагался в стойлах скот. Стойла были подряд слева и справа от коридора-прохода, по которому мы с послушником шли. Он - впереди, выгоняя скот из стойл в проход, я - чуть позади. Он - громко командуя животными, я - молча и тихо, как будто меня и не было там. Здесь следует указать, что проход-коридор где-то в середине длины здания фермы разделяет на две части маленькая дверца, открывающаяся от себя, если идти к этой дверце с той стороны, откуда шли мы с послушником Михаилом. Я зашёл в эту дверь и затворил её за собой. В этой половине здания фермы были также стойла по сторонам от центрального прохода-коридора. Но что я вижу!? Кого?! Из второго слева от меня стойла начинает выходить здоровенный бык. Ему по идее надо из стойла свернуть налево, но он, как только увидел меня, стал поворачивать в мою сторону, то есть направо. Я не успеваю открыть - теперь уже на себя - дверцу за моей спиной и избежать контакта с быком. Да-да, он начинает бодать меня своими рогами, приперев меня к этой самой дверце, открывающейся как на зло на меня. То есть открыть дверцу я не успеваю - настолько быстро я сталкиваюсь с быком, морда у которого с холодильник. Я давай орать. А бык меня бодает. Где-то позади быка слышен грозный голос послушника Михаила, орущего на быка с целью отвлечь его от меня. А бык меня бодает. Я уже прощаюсь с жизнью, вертясь на его рогах. Я уже точно вспомнить не могу, поддел ли бык меня, вертящегося, сбоку за позвоночник, или же это он меня так сильно и так больно придавил своей массой к чему-то выступающему из двери, возможно, что к дверной ручке... Всё, наконец, кончилось. Довольно быстро. Но мне хватило и этого. Царапины на шее от рога, раздутая от внутреннего кровоизлияния нога, в которую особенно сильно давил рогом бык, и самая больная травма - травма позвоночника, природу которой я так и не понял: рог или дверная ручка. После нападения на меня быка я разогнуться не могу - болит позвоночник и не даёт мне сделать этого. Я, согбенный, теперь похож на знак вопроса. Меня, такого, препровождают в другую келью, а не ту, где я жил всё время своего пребывания в монастыре, и там я отлёживаюсь.
  5 марта, в воскресенье, в соборе состоялась служба. На ней присутствовали также паломники, приехавшие из Петербурга специально на неё по льду Ладожского озера на своей машине. Отец Александр, будучи за старшего в монастыре, попросил их отвезти меня в город. Паломники думали, что делают доброе дело, отвозя меня отсюда в Петербург. Но ведь отец Александр знал мою ситуацию с жильём, что его у меня нет, что я бомж, а всё равно приказал мне садиться в машину и уезжать вместе с паломниками. Я же не мог ему возразить, то есть попросить или потребовать, чтобы меня отвезли в какую-нибудь больницу или же оставили и дальше отлёживаться на острове в монастыре. Типа, хозяин - барин, и слово отца Александра имело для меня силу закона, так что я, внутренне негодуя, послушно сел в машину, еле дотащив из кельи свою тяжёлую сумку с книгами по немецкому языку, которые я так и не открывал на острове, а также блестящую коробку из-под конфет в полиэтиленовом мешке: киот мне также не удалось сделать.
  В машине, которая меня везла, было ещё двое: водитель и пассажир. Каждая встряска машины отдавалась в моём забóданном (от глагола забодать) или отшибленном позвоночнике. По дороге в город, а ехать до Петербурга пришлось долго, я успел в подробностях рассказать паломникам о своём бедственном положении, об ужасе одновременного отсутствия дома, работы, образования и здоровья, да в одиночестве, и как так получилось, и единственной своей надежде на выход из этого положения через справедливый суд. Паломники посочувствовали мне, войдя в моё положение, оставили свои адреса и телефоны с готовностью явиться на этот суд и подтвердить, что действительно видели меня в столь бедственном положении, согнутого ударами судьбы. Но конкретно сейчас они ни чем не могли мне помочь, разве что довезти до выбранного мной места в Петербурге. Я указал на Адмиралтейскую набережную. А куда ещё? Тёти Надины в этот период не было в городе. Хозяйкой дома поэтому была Настя. Она меня накормила, но сказала:
  - А здесь у нас не больница! Езжай к своей матери! Уж такого-то она, наверное, примет!
  И дала мне 40 рублей. На дорогу до Купчина к матери. Кое-как я добрался до туда. Мать запускает меня к себе в квартиру. Она одна, без Ули. И вот я стою в прихожей, согбенный, заросший щетиной (в монастыре была проблема даже руки помыть, не то, что побриться),с засаленными волосами, обросший-заросший, согбенный, в неаккуратном пуховике, в грязных ботинках. Мать презрительно смотрит на меня и говорит ледяным голосом:
  - Здесь тебе не больница. Иди подыхай на улицу под забором. Я же тебе говорила про отпущенные бомжам два года!
  - Но как же, мама!..
  - Нету у тебя мамы!
  И я, согбенный, вышел из квартиры. А был уже вечер. Ни денег, ни сил куда-нибудь уехать из дома матери не было. Покинув дом, лечь где-нибудь под забором - так ведь разлечься на лестнице материнского дома будет тем же самым, только в тепле. Я поднимаюсь на лифте до последнего этажа и пешком до площадки выше него, предварительно спустившись вниз и набрав ворох бесплатных рекламных газет, торчащих из почтовых ящиков и лежащих вокруг, с тем, чтобы постелить их на бетонный пол. Вот и готова моя постель из них. Я ложусь. Жёстко. Да и травмированный позвоночник даёт о себе знать. И опухшая нога болит. Одно хорошо, что на лестнице мне не холодно. Я ночую здесь. Стараясь не производить шороха газетами. Затаиваясь, когда слышу шум и голоса людей на площадке расположенного подо мной последнего этажа. На следующий день сил покинуть это логово у меня нет. Я здесь днюю и ночую вторую ночь подряд. Ничего не евши. А позвоночник всё болит. О чём я только не передумал за время своей лёжки там наверху. И о матери, и о смысле жизни, своей жизни, и о том, что умирать мне совсем ещё рано, ничего в ней не достигнув и не оставив потомства, и ещё раз о матери: каково ей будет пережить меня, такого? Нет, подыхать здесь на лестнице мне нельзя, - думал я, - надо хотя бы написать Книгу. И ещё мне надо ещё раз попытаться добиться правды в суде. Только пройдя через суд и не добившись в нём правды мне можно будет умереть. Таким вот образом во мне говорил юрист, которого учили-приучали в университете надеяться на справедливость в суде. Нет, мама, я не могу сдохнуть, не пройдя через суд! И ты ещё возгордишься мной!
  7 марта после второй ночи на маминой лестнице я чувствовал себя очень голодным. И я поехал (зайцем) в центр города, решив обосноваться на лестнице над тёти Надининой квартирой на Набережной - голод подгонял меня найти что-нибудь поесть. И я залез в помойку у тёти Надининого дома, ибо я понял, что для меня важно, очень важно сейчас выжить - выжить ради своего светлого, сытого, благополучного завтра, - и не нажить себе язвы желудка. Я очень боялся нажить себе именно эту болезнь, и этот страх позволил мне переломить себя. Да, у меня присутствовала душевная ломка при решении дилеммы, лезть или не лезть в помойку, в самые мусорные баки и россыпи вокруг них. И моя вера в моё успешное будущее, что у меня всё ещё будет хорошо, то есть моя вера в Добро, что оно побеждает, то есть моя вера в Бога, ведь именно с ним у меня стало ассоциироваться моё светлое завтра - что мне воздастся за мои страдания, - и моя вера позволила мне пережить эту ломку быстро и безболезненно, без душевной болезни, с радостью. Да, я радовался. Что успешно перешагнул через прежде невозможное лазание по помойкам. Седьмого числа вечером мусорные баки были переполнены и пропитаны влагой от выпавшего и подтаявшего снега. Так что шуровать-разгребать мусор в баках в поисках чего-нибудь съедобного без перчаток было крайне холодно рукам. Пальцам рук. Но мне повезло. Бог послал мне ананасы. Большая консервированная банка в полиэтиленовом мешке была наполовину наполнена консервированными кусочками ананаса в виде круглых шайб. И сок в этой банке был не слит. Много было соку. Кроме банки с ананасами в полиэтиленовом мешке были использованные одноразовые тарелки с какими-то объедками, в том числе и с остатками торта. Неплохое начало для переступившего грань дозволенного, - подумал я. - Наверное, в одном из ближайших офисов отмечали наступающий Международный женский день, ведь сегодня же седьмое число, ведь в полиэтиленовом пакете были и пустые бутылки из-под шампанского и водки и прочие упаковки от всякой съедобной всячины. Но наесться досыта я не наелся: объедков было мало, а ещё рыться в мусорном баке я уже не мог, ибо пальцы окоченели до боли в них. мне скорее надо было их прислонить к батарее. Что я и сделал на тёти Надининой лестнице на пол-этажа выше её квартиры. А заходить тогда к Насте я не стал, я ведь знал, что тёти Надины нет. А подняться на площадку выше последнего, шестого, этажа я смог с трудом: все этажи в доме на Набережной были по 4 метра, так что у меня, ослабленного и согбенного, темнело в глазах, и кружилась голова при подъёме на чердачный уровень, и я после каждого подъёма на очередной этаж прислонялся сидя на корточках к горячей батарее. При подъёме на верхние этажи мне следовало проявлять осторожность, быть особенно тихим, ведь на последнем этаже жила собака, которая чутко реагировала лаем на любой шум, даже очень тихий. Ну очень тяжело мне было преодолевать дистанцию наверх, с потемнением в глазах и головокружением! А поднявшись, я завалился на газеты, которые я предусмотрительно взял в Купчино в доме матери. Здесь, на чердачном уровне, был полумрак, и мне в одиночестве особенно сильно думалось о Боге. Казалось бы, у меня нет никого, и на душе должно было быть пусто, ан нет, я в себе внутри разглядел Бога. Ведь природа не терпит пустоты. И поэтому Его было внутри меня много: я почувствовал себя только оболочкой, а всё внутреннее пространство меня было заполнено Им. И заметив в себе Бога, которого так во мне много-целый я, мне стало так хорошо, что трудно выразить словами.
  Посреди ночи на 8 марта я спустился с лестничной площадки чердачного уровня и выбрал на помойке, расположенной неподалёку, листы гофрокартона и фанеру, чтобы постелить себе на пол под газеты, так как понял, что ближайшее время я проведу именно на лестнице тёти Надининого дома на площадке чердачного уровня выше последнего этажа (далее буду её называть просто лестничной площадкой, так как других мест бомжовских ночёвок у меня больше не будет, кроме ночёвок в самой квартире тёти Надины). Согбенный, я с трудом дотащил листы и фанеру наверх. Делал это я глубокой ночью, чтобы никто из жильцов меня не заметил с бомжацкой подстилкой в руках, ведь в таком случае я бы претерпел облом с обоснованием на данной лестничной площадке.
  8 марта я вообще никуда не спускался сверху. И в этот день мне похорошело: позвоночник перестал болеть, и я выпрямился, вздохнув свободно. После полуночи, то есть когда наступило уже девятое число, я спустился покормиться на помойку, ближайшую и дальнюю. Я был сильно голоден, и, слава Богу, кое-что съедобное себе раздобыл. 9 марта днём я набираю по своему мобильному телефону номер Романа Герасимова и кладу трубку. Он мне перезванивает. Я ему сообщаю, что я снова в городе и обосновался на лестнице. Роман относится ко мне с пониманием и приглашает меня завтра со ставить ему компанию на обеде у его тёти. Вечером 9 марта я спускаюсь с лестничной площадки на первый этаж в квартиру тёти Надины. Там я моюсь в ванне и бреюсь, и заряжаю свой мобильный. Настя меня накормила. И на следующий день я, чистый, в пиджаке, встречаюсь с Романом, и мы вместе едем на его машине к его тёте. Обед у его тёти был отменный. Запомнилось, что суп я ел с хлебом, намазанным паштетом. Никогда прежде я так не ел, суп с хлебом с паштетом, но мне понравилось. Я не знаю, что обо мне рассказал Роман своей тёте, но она была со мной очень обходительна. Давно я так не ел, как поел у тёти Романа Герасимова. Одиннадцатого и двенадцатого марта я уже целыми днями брожу по городу в надежде на то, что что-то должно произойти само собой, и вот я этого дожидаюсь. А гуляю я в пуховике, надетом поверх бушлата, ибо в это время в городе ещё стоит зимняя погода и лежит снег. Заглядываю в мусорные баки. Иногда нахожу что-то съедобное.
  * * * (Звёздочки Љ67)
  Двенадцатого поздним вечером мне звонит Кызырбай, мой попутчик из Волховстроя в Петербург (по дороге из Тихвина). Он зовёт меня к себе. Говорит, что нашёл работу для меня. С жильём. Приезжай, говорит, прямо сейчас. Куда? В Мистолово. Это местечко совсем недалеко от Питера. Севернее его. От Бугров направо. Как я доеду туда? На какие деньги? Кызырбай отвечает:
  - Лови машину и дай водителю трубку. Я объясню, как доехать и пообещаю заплатить. Много заплатить.
  Мне кажется сомнительным, что кто-то согласится отвезти меня чёрт знает куда с оплатой не известно кем. Но водитель второй остановленной мной машины соглашается меня доставить в Мистолово. Я приезжаю, в пути давая телефон водителю, а то мы ведь заблудились в темноте. Кызырбай направляет, а по моему прибытию расплачивается. Я не вижу, сколько он заплатил, потом он скажет, что 1200 (тысяча двести). Окружающего пейзажа не видно. Кызырбай заводит меня в маленький - я бы сказал - вагончик, да только у него не было колёс. Внутри тепло от топящейся печки-буржуйки. И накурено. В вагончике здоровый мужик. На столике у окна еда и бутылка водки. Мужика, одетого в строительную спецодежду, зовут Николай. Кызырбай представляет меня ему.мне предлагают выпить. Я категорически отказываюсь. Говорю, что сильно голоден. Николай выходит из вагончика и возвращается с полной миской горячих макарон по-флотски. Мне ещё раз предлагают выпить. Ну нету у меня желания пить! Ни до еды, ни во время, ни после. Кызырбай говорит, что готов взять меня на работу с завтрашнего дня. Что мне делать? Наблюдать за работой рядовых гастарбайтеров-таджиков. Кызырбай, сам таджик-инженер, поэтому и бригада строительных рабочих состоит из таджиков. Так вот, говорит Кызырбай, за этими таджиками я и должен буду присматривать, потому что, по словам Кызырбая, они работают, только когда за ними следят, а самому Кызырбаю некогда постоянно следить за его рабочими-таджиками, потому что ему нужно быть и там, и сям, и ему не разорваться. В общем, я буду надсмотрщиком. Платить будут мне хорошо: 18 тысяч. Жить я буду в этом вагончике, в котором 3 спальных места, но который занимает пока только он. А Николай был всего лишь гостем в этом вагончике. Он из соседней строительной организации: Кызырбай строит дома, а Николай дорогу.
  Посидев и попив, Николай ушёл. Я расположился лёжа на нарах, покрытых ватниками. Мне было хорошо: я был сыт, и мне было тепло. Вдруг подвыпивший Кызырбай навалился на меня со словами:
  - Милая, милая! Можно я тебя так буду называть?!
  Пока он произносил, я его отталкивал-спихивал с себя. Ещё один пидорас попался на моём жизненном пути, желающий воспользоваться моим положением! Или он рассчитывал, что, будучи благодарным ему за предоставленную работу и крышу, я подставлю ему свою задницу? Наивный!
  Вполне естественно, что отказав пидору Кызырбаю, я получил облом с работой: я теперь перестал интересовать его как надсмотрщик над подчинёнными ему его соплеменниками-таджиками. 13 марта я покинул вагончик и долго брёл пешком до железнодорожной платформы, чтобы уехать в город. По дороге в безлюдном месте мне попалась стая бездомных собак. Они шли за мной, всё приближаясь. Я уж думал, что мне конец, но опять мне чудом повезло.
  Я вернулся на свою лестничную площадку на Набережной. Моя лежанка из картона, газет и двух курток была на месте. А то ведь я волновался, не пропали бы они за время моего отсутствия. Вскоре после своего возвращения из Мистолово я сходил пешком в свой университет на юридический факультет на Васильевском острове, так как я узнал, что при юрфаке организована бесплатная юридическая консультация для малоимущих. Да, я полагал, что расскажи я свою историю юристам-консультантам, в том числе о том, что я стал бомжом, то меня сочтут ну очень мало имущим, фактически неимущим, то есть их клиентом, кому нужна их помощь. Я рассчитывал, что юристы-консультанты с юрфака помогут мне составить безупречное исковое заявление в гражданский суд против государства, задержавшего выдачу мне загранпаспорта, что привело меня к такому печальному последствию как бомжевание, а также к фирме UCI в качестве солидарного ответчика, так как именно эта фирма не справилась со взятыми на себя обязательствами в отношении меня по отправке меня на учёбу в Германию. Когда я пришёл на юридический факультет, то выяснил, что приём ведут студенты-старшекурсники, которые затем, после приёма, сами консультируются у своих преподавателей-юристов по поводу обращений к ним нуждающихся в их юридической помощи малоимущих граждан, а затем снова встречаются с малоимущими клиентами, уже с решённой задачей, как помочь им. Для студентов-консультантов это и учёба, и практика.
  Внутренне-то я был убеждён, что я и сам осенью подавал правильное исковое заявление, но для надёжности я на этот раз решил прибегнуть к помощи юридической консультации для малоимущих при юрфаке. Я пришёл в юридическую консультацию и в приёмной вкратце изложил своё дело, и меня попросили ждать звонка из консультации. Типа: живая очередь из ожидающих юридической консультации малоимущих граждан. Мне сказали, что мне позвонят в апреле. Ну что ж, в апреле, так в апреле. Буду ждать. И не отчаиваться. И буду в ожидании помощи в составлении моего искового заявления продолжать лазить по помойкам. С постоянными мыслями о торжестве Справедливости, о победе Добра, то есть о Боге. И буду забираться на свою лестничную площадку как можно позднее, в третьем часу ночи, сидя до без пятнадцати два в зале ожидания на Московском вокзале, чтобы меня не заметили жильцы по тёти Надининой лестнице. И где-то раз в неделю буду заходить в её квартиру, чтобы помыться, побриться, поесть, и зарядить мобильный телефон. Таким образом будет повторяться осенний характер моего бытия, бомжацкого бытия. У моего мобильника аккумулятор был дохлый, поэтому через день-два я вынужден был его перезаряжать. И делал я это в кассовом зале Љ2 Московского вокзала. Там стояли электронные аппараты для просмотра наличия в продаже билетов на поезда дальнего следования, их расписания движения с экранами и кнопками, подключённые в электрические розетки у окон. Так вот, эти розетки были сдвоенные, и я подключал своё зарядное устройство в свободное второе гнездо розетки. А телефон клал рядом в кепку на подоконнике и стоял у окна как ни в чём не бывало. И стоял я так часа два, что-нибудь читая. Повторяю, я это делал через день-два - настолько слабым у меня был аккумулятор в телефоне. А ведь я почти не говорил по нему, а поддерживал в состоянии готовности на всякий случай. Забегая вперёд укажу, что таким образом я буду заряжать свой мобильник всю весну и даже дольше, то в надежде на звонок от Романа Герасимова (в марте ни от кого более я звонка не ждал), то в ожидании звонка из юридической консультации в начале апреля, то от Димы Блюменталя-всё больше по мере приближения лета.
  Однажды во дворе дома с рестораном я в большом мешке с мусором нашёл примерно 2 килограмма, то есть много, винегрета. Я вычерпал прямо рукой этот винегрет, стараясь не захватывать с краёв, там, где винегрет соприкасался с другим мусором, в полиэтиленовый мешок, который нашёлся у меня. Хлеба не хватает, чтобы хорошо поесть, - подумал я. - Винегрет надо есть с хлебом. Но денег на хлеб у меня не было, то есть не было даже каких-то пятнадцати-двадцати рублей. В сквере перед гостиницей "Астория" на Исаакиевской площади народу почти не было, ведь погода стояла промозглая, и небо было серым, так что казалось несколько странным видеть в сквере живую лошадь с девушкой-наездницей верхом. Кому юная хозяйка лошади могла предложить покататься, было не понятно. Только разве что вот этому черноволосому молодому человеку в элегантном пальто, стоящему вроде бы без дела и как будто кого-то ждущему. Так и есть: она предлагает свою лошадь черноволосому, и он соглашается прокатиться, заплатив. Он сделал верхом на лошади по скверу всего один круг и слез с неё. И продолжил стоять словно в ожидании кого-то. Я подошёл к нему и спросил, сколько он заплатил. Тот ответил, что 200 рублей. Я подумал, что, если человеку не жалко 200 рублей на катание на лошади-всего за один круг 200 рублей!,-то и ещё 20 рублей ему не должно быть жалко, если вежливо попросить. И я обратился к человеку в элегантном пальто:
  - Смотрите, что у меня есть! Это винегрет, - и я показал ему мешок с ним,-который надо есть с хлебом. Только денег на хлеб у меня нету. И мне так не хочется есть его без хлеба! А вообще, так получилось, что сейчас я бомж. Но у меня всё будет хорошо. Я в это верю. Так, может, поможете мне двадцатью рублями на хлеб, ведь у Вас есть лишние деньги, коли Вы способны отдать две сотни за какой-то один круг на лошади по скверу?!
  После такой моей аргументации, что у меня есть винегрет, а хлеба нет, а у молодого человека в элегантном пальто есть лишние две сотни на катание на лошади, он даёт мне запрошенные двадцать со словами:
  - Вот, возьмите. Я тоже хочу, чтобы у Вас поскорее было всё хорошо. Я Вам желаю этого. И всему Вашему городу я желаю процветания, и всем его жителям - всего хорошего! Я чеченец. Из Грозного. И мне так нравится Ваш город, чудесный город. И люди здесь замечательные. У меня здесь в Петербурге много друзей. И вот сейчас я как раз жду встречи с ними...
  - Спасибо, - ответил я и пошёл в булочную за хлебом, а затем на свою лестничную площадку. И как хорошо, что у меня была там ложка, а то как бы я ел этот винегрет?! Но о людях моего родного города у меня было несколько иное мнение. Я ведь в этой Книге многое опускаю, то, что не имеет развития, в том числе и моё общение-не могу сказать, что его было много - с горожанами на улицах Петербурга. Были и пустые обещания помочь, и насмешки, и пренебрежение, и ненависть. Так что символично, что мне помог молодой чеченец, гость нашего города. Он - из другой жизни, из жизни успешных людей, у которых есть и деньги, и друзья. И символично, что он заговорил о друзьях. Мне вспомнились слова Наполеона по этому поводу: " У человека нет друзей, друзья есть у его успеха"... Но как же я обрадовался, что молодой человек оказался чеченцем. Он как бы реабилитировал в моих глазах свой народ после инцидента в жилконторе с чеченским боевиком. Да, я называю того чеченца, жующего черемшу, из главы "Моя чеченская война" боевиком.
  Я описал случай с винегретом, потому что он мне запомнился. Кроме него в том голодном и сыром марте 2006 года было всего два запоминающихся случая, когда я наелся. В одной урне при парадной двери я нашёл почти целый пригоревший пирог с капустой. И съел его за один присест в расположенном рядом сквере, отделяя местами совсем подгорелую нижнюю часть. В другой раз в том же сквере я разговорился с молодым человеком, квартирным ремонтником, и он накормил меня и напоил пивом. В остальное же время марта мне было голодно. Лишь надежда на успех в суде, то есть что чёрная полоса у меня скоро закончится, питала меня.
  В марте мои ботинки, данные мне тётей Надиной (наверное, они были старыми ботинками её сына Тимофея), совсем расквасились от постоянного хождения в них в слякоть. И вот иду я в них по Загородному проспекту мимо обувного магазина и вижу около входа в магазин рядом с урной пару оставленных ботинок. Наверное, кто-то купил в магазине новые, а эти не стал выбрасывать в урну, а поставил рядом с ней: может быть, кому-нибудь они ещё пригодятся доносить их. И они пригодились мне, так как оказались ещё не полностью самортизированными, а говоря по-русски проще: их ещё вполне можно было носить. Ботинки оказались итальянскими, они были чёрные со шнурками сверху и молниями сбоку. Рассмотрев их, я тут же переобулся в них, выбросив свои прежние ботинки в урну.
  
  Следует отметить, что во второй половине марта, когда вечером стало не холодно, в Александровском саду перед Адмиралтейством народ стал употреблять пиво, а то и что покрепче с закуской. С каждым днём, поскольку становилось всё теплее, вечером собиралось всё больше компаний, особенно много пило народу по пятницам и субботам вечером. Посидев на скамейках, часто залезая на них с ногами, народ часто не допивал до дна пиво и не доедал всевозможную закуску, среди которой лидировали по частоте оставления недоеденными солёные сухарики. Попадалось, в принципе, всё, что только можно было представить: и чипсы, и фисташки, и кальмары, и колбаса, и огурцы, и хлеб. Кроме недопитого пива оставлялись недопитыми и соки, и лимонады, и просто вода в коробках, бутылках или банках. Водку я не допивал: не было желания, а так всё недопитое я либо тут же допивал - пить-то хотелось, не пива конкретно, а просто пить - либо забирал с собой на лестничную площадку. Чтобы не брать с собой лишних бутылок, я одинаковое пиво сливал в одну стеклянную или большую пластиковую бутылку. А с куревом у меня весной проблем не было. Найденных гривенников на Сенной площади, Московском вокзале и ещё кое-где мне на курево хватало. А ещё курево я часто находил забытым на тех же скамейках Александровского сада. У нас же как принято? Сигареты на стол. Вот их и забывают оставленными среди пустых и недопитых бутылок и банок, и недоеденной закуски. Значительную часть выпивающего контингента в Александровском саду составляли курсанты находящегося в здании Адмиралтейства Высшего военно-морского инженерного училища имени Дзержинского. Кроме Александровского сада в мой ареал кормления входил и сквер по другую сторону от Исаакиевского собора - сквер у гостиницы "Астория". Среди недоеденного как в Александровском саду, так и в сквере у "Астории" часто попадались бумажные пакеты с недоеденным картофелем фри и соусом в маленьких ванночках от "Макдональдса", расположенного на Большой Морской улице, то есть неподалёку. Так что с приближением тепла я всё чаще стал пастись-кормиться в этом районе, а не просто сидеть на Московском вокзале в ожидании часа сорока пяти ночи, чтобы пойти на мою лестничную площадку...
  
  
  Во второй половине марта я заметил, что не один я хожу в бушлате. Я пропустил весну прошлого, 2005 года, сидя безвылазно в гараже на улице Софьи Ковалевской, но я не помню, чтобы осенью прошлого года кто-то попадался мне на глаза в бушлате. Или же я, не имея сам тогда бушлата, не видел их и на других? Но этой весной, когда люди сняли зимние куртки, пальто и шубы, и переоделись в демисезонное, я заметил, что действительно пришла мода на бушлаты. Подлинные морские бушлаты разных стран и сшитые, видать, в ателье или купленные в бутиках стали носить и молодые люди и девушки, и молодые женщины, то есть очень многие. Как хорошо, что у меня появились более менее приличные ботинки, ибо с бушлатом они хорошо смотрелись. Меня однажды, такого, в бушлате, остановила молодёжная компания на Невском и выразила своё восхищение моим бушлатом. Было это ближе к концу марта 2006 года. Ходя в марте в бушлате и без баула-теперь я свои вещи оставлял на лестничной площадке на Набережной - особенно выходя на Невский проспект, я стал понемногу чувствовать себя данди (или дэнди), ибо я чувствовал, что бушлат выделяет меня из толпы, но теперь никто стыдливо не отводил от меня глаз. Пройдёт немного времени, и я стану конкретно притягивать к себе взгляды всех окружающих, но об этом по порядку. Сейчас лишь замечу, что однажды в марте в Александровском саду меня чуть не побили пьяные курсанты Дзержинки (Высшего инженерного военно-морского училища имени Дзержинского, находящегося в здании Адмиралтейства) за то, что я ношу бушлат, как будто бы я не имею права его надеть на себя. Курсанты встали передо мной полукругом, и самый недовольный моим внешним видом, зачинщик курсантского возмущения, схватил меня за бушлат, а другой рукой уже замахнулся на меня, но среди этой пьяной компании нашёлся один герой, заступившийся за меня и вцепившийся в занесённую на меня руку. Держа своего товарища-забияку за руку, он крикнул мне:
  - Уходи скорей, пока я его держу! - и обратился к буяну: - Да отстань ты от него! - имея ввиду меня.
  И я спасся бегством. С тех пор я в бушлате сторонился компаний выпивающих курсантов.
  * * * (Звёздочки Љ68)
  Проходя по Невскому в конце марта я обратил внимание на размещённое на дверях одного ресторана объявление о приёме на работу грузчика. А 29 марта случилось вот что. В этот вечер я почему-то (возможно, потому, что шёл дождь) поднялся на свою лестничную площадку довольно рано, до полуночи. И в двенадцатом часу ночи или вечера (как хотите) из квартиры на последнем этаже вышел жилец, подросток-десятиклассник, в магазин за продуктами, но зачем он вышел, я узнаю чуть позже, а пока я решил его догнать и познакомиться. В тёмном Александровском саду я его догоняю и вступаю с ним в диалог. Я поведал ему, что я уже скоро месяц как живу этажом выше, на чердачном уровне, его дома на Набережной. Он удивился. Я ответил, что я старался не шуметь, чтобы не раздражать их собаку. Но я заметил, что я боюсь не собаку, а людей. Жильцов. Что они, прознав, что я обосновался над ними, прогонят меня. И поэтому я вынужден подниматься наверх как можно позже, обычно в третьем часу ночи. А вообще, - сказал я, - я племянник и кузен его соседей с первого этажа, хожу чистым и в чистом, заходя помыться-побриться к ним. Про свою надежду на суд я также рассказал, чтобы подросток с последнего этажа поверил, что я наверху - это временное явление. А про работу я сказал, что с радостью устроился куда-нибудь, хоть грузчиком, но но на работу я смог бы начать ходить, только если перестал бы бояться быть замеченным жильцами квартир по этой лестнице, и смог бы безбоязненно приходить с работы вечером, а не ночью, как сейчас, к себе наверх. То есть я просил у подростка-десятиклассника Матвея - так он представился - дать мне зелёный свет на временное проживание над ним, и пусть он расскажет обо мне своим родителям, чтобы они меня не гоняли. Матвей сказал мне, что я могу жить наверху и дальше, и пожелал поскорее мне устроиться на работу.
  Я на следующий же день пошёл в ресторан устраиваться грузчиком. Там мне , как я и предполагал, была обеспечена кормёжка обедом, что было для меня, бездомного, не имеющего плиты, ну очень существенным условием, большим плюсом. О том, что я бомж, я естественно, не говорил. С ресторанной начальницей я договорился о выходе на работу завтра же, 31 марта.
  Радостный, я вечером тридцатого зашёл к тёте Надине помыться-побриться. Узнав, что я завтра с утра иду на работу, Настя, а может быть и тётя Надина (я не помню, вернулась ли она к этому времени из Москвы от Анки), разрешила мне переночевать в квартире. То есть мне позволили начать трудовую деятельность как человеку. Напомню, что моим родственникам было не известно, что я живу над ними.
  И вот я на работе. В мои обязанности входило таскать на складе, расположенном в подвале, продукты к движущейся наверх ленте-транспортёру, а также разгружать подъезжающие машины с продуктами. Было время и посидеть без дела в ожидании следующего задания. Часов в 11 слегка покормили. Но это был не обед, а второй завтрак. В третьем часу был обед. Мне такая система кормёжки пришлась по душе. На этой работе для меня оказалось всё хорошо, кроме низких сводчатых потолков. И об эти своды я постоянно бился головой, постоянно забывая о них. а помнить о них постоянно не было возможности, ведь я думал о порученном мне задании. Поэтому после первого дня работы в ресторане я решил зайти на Набережную в квартиру родственников. Второй день подряд. На этот раз по делу. За виденной мной там стальной каской. Каска была не обычная какая-нибудь, а эпохи Первой мировой войны французского фасона с гребнем сверху и козырьком сзади кроме переднего (я ведь занимался военной историей, поэтому точно знал, что это подлинная французская каска). Цвета зелёного хаки. На месте налобной бляхи была только наварена эмблема, на которой были отштампованы буровая вышка и трактор с землесгребательным ковшом. Я понял, что такую каску Тимофей, студент Горного института, мог приволочь домой с какой-нибудь горняцкой практики. Я спросил его, могу ли я её взять, чтобы носить на работе и не биться головой о потолочные своды. Я получил разрешение. И тогда я понял, что в своём морском бушлате и этой каске я "морской крот", каска-то горняцкая, то есть принадлежит тем, кто роет землю. А в природе кто роет? Кроты. И ведь есть же в Америке спецназ "Морские котики"! А я, значит, буду спецназовцем "Морским кротом". Надо только на каске написать готическим шрифтом по-немецки "Морские кроты", - думаю я. - Надо посмотреть, как по-немецки будет "крот". Беру свой Русско-немецкий словарь (напомню, что мои книги по немецкому языку хранились на Набережной) и нахожу там слово "крот". По-немецки "der Maulwurf". Открываю теперь Большой немецко-русский словарь, ищу слово "der Maulwurf", чтобы узнать форму множественного числа. Кроме значения "крот" у него находится и второе, разговорное: так немцы называют диверсантов, разведчиков, подрывников. Ну точно: я есть Maulwurf, ведь я всем своим образом жизни и своей будущей Книгой с изложением в ней своей жизни собираюсь подрывать современное Российское демократическое государство, показывая его порочность. Хотя бы в том, что я тону, и оно, вот такое демократическое, не может мне ни чем помочь. Ведь кто я в нём? Равный со всеми, и тогда с какой стати государству мне помогать? Выживай как знаешь! Да, моя Книга будет упрёком ныне действующей государственной системе, упрёком, заставляющим задуматься о необходимости коренным образом эту систему менять, чтобы человек не чувствовал себя одиночкой, до которой у государства нет дела: пусть выживает, как хочет! Да, я подрывник этой системы, Seemaulwurf специального назначения, спецназовец "морской крот". Да, я буду ходить по Невскому и вообще по центру города отныне в бушлате и каске. Или нет, на голову я одену кепку, найденную мной прошлым летом, с приклеенным к ней белым париком, и тёмные очки одену, найденные также прошлым летом, круглые, как у Джона Леннона, а каску на лямке повешу за спину, и портянки обмотаю поверх чёрных джинсов - такой образ будет ярче, и кепка с париком и очками будут в тему, ведь мне как диверсанту, шпиону, разведчику, подрывнику нужно сохранять конспирацию. И портянки клетчатые надо намотать на ноги поверх джинсов.И смеху будет больше при виде меня такого, эпатажного. И запомнят меня лучше, что, да, действительно, ходил тут один по центру города в парике и с каской, и в бушлате при портянках, что будет хорошо, что послужит подтверждением, что я, Алексей Павлов, действительно был такой. И бедствовал. А на меня никто не смотрел, и стыдливо отводили глаза при виде меня с баулом, типичного бомжа. Зато теперь я заставлю смотреть на себя и указывать на меня пальцем. Я ведь тяжело переносил, что люди стыдливо отводили глаза при виде меня, бомжа, и я теперь дополучу недополученное общественное внимание. я заставлю о себе говорить. Да, моё хождение в таком виде будет идейным эпатажем. И пусть общество запомнит, что я действительно был, есть, и буду. Да, у меня всё будет хорошо, и я ещё долго буду. Буду жить! И благоденствовать!
  И я написал на яркой оранжевой бумажной полоске чёрным цветом готикой по-немецки Seemaulwürfe. И приклеил эту полоску к каске с левого бока узким скотчем. А лямку сделал длинную, чтобы каска висела за спиной. О! Что я ещё нашёл! Как раз в тему: детские тёмные ортопедические очки-цилиндрики на маске и на белой резинке от трусов вместо душек. Наверное, их в детстве носил Тимофей. Мне как "кроту" они пригодятся для большей эпатажности моего образа. Я беру их без спроса, полагая, что их хранят просто так, на память.
  И на следующий день, 1 апреля, я пришёл вот в такой униформе "морского крота" на работу в ресторан. Первое апреля располагало к шуткам, и мой внешний вид был одобрен и вторым грузчиком, и шеф-поваром, спускавшимся на склад в подвал за продуктами. Я объяснил им концепцию своего мундира спецназовца-диверсанта "морского крота". Кроме каски с ортопедическими очками на резинке от трусов и кепки с приклеенным париком я взял с собой на работу третий головной убор: найденную зимой в снегу трикотажную шапочку с прорезью для глаз цвета зелёного хаки. Поэтому после перемены каски с ортопедическими очками на кепку с париком, вызывающей всеобщий смех как на складе ресторана, так и на кухне, шеф-повар Андрей попросил у меня мои головные уборы, и третий головной убор, шапка с прорезью для глаз, надетая в свою очередь Андреем, валила от смеха всех наповал. Насмешив моими головными уборами всех на кухне, шеф-повар Андрей попросил меня самого показаться наверху в курилке в полном облачении - в бушлате и портянках, при очках и в кепке с париком, и с каской за спиной.
  После первого апреля, то есть моего второго подряд рабочего дня, у меня был выходной. Я решил в этот день не выходить кормиться на улицу из урн, мусорных баков и со скамеек. Думаю, что мне не пристало этого делать, ведь я уже устроился на работу, и если я сутки поголодаю до кормёжки на работе завтра в ресторане, то со мной ничего не случится.
  3 апреля утром я вовремя пришёл на работу в униформе "морского крота" и принялся разгружать машины с продуктами. В каске. Но без бушлата и кепки с париком. С девяти до одиннадцати я, голодный, работал-разгружал, думая, что скоро будет перекус. И вот, когда утренние машины все были разгружены, мне вдруг сообщают:
  - Ты больше нам не нужен. Ты нам не подходишь: ты уволен!
  Для меня это было как гром среди ясного неба, ведь я работал с усердием и без замечаний. Я понял, что повторяется в который уже раз одна и та же история. После моего начала работы грузчиком в ресторане с его входной двери объявление о приёме на работу грузчика не было снято. И в этот день, 3 апреля, на работу вышел в первый раз ещё один новый грузчик. Где мне до него!? Ведь именно по нему видно, что он дружит с бутылкой, именно он не умеет говорить, он не красив, уже не молод (по сравнению со мной), вследствие чего не притязателен, в общем, скорее всего, по мнению ресторанного начальства, будет работать и дольше меня, и менее требовательно к условиям труда в ресторане, и им легче будет манипулировать ресторанному начальству. Короче, мне не дали даже доработать мой третий рабочий день, не то, чтобы поесть полдвенадцатого. Ведь у них была замена мне. И приказали отправляться домой. А за зарплатой сказали приходить после пятнадцатого апреля, когда будет получка у всех работников ресторана. Я лишь смел просить, чтобы учли мою работу в третий день, ведь я выходил на работу и работал. Увольнение я воспринял не только душой, но и пустым желудком, будучи крайне голодным. И я решил, что после этого случая я больше не буду пытаться устроиться на работу куда бы то ни было до сáмого суда, в который я верил. Или до отъезда в Бундес. И я продолжил ходить и сканировать глазами скамейки, урны да бачки. Уже в мундире "морского крота", считая себя на войне на выживание. Собственное выживание. А мысленно я всё время, пока ходил в поисках съедобного, был с Богом: я молился. И о том, чтобы поскорее Он положил конец такому моему роду деятельности, и о том, чтобы он простил мне это занятие, и о том, чтобы Он уберёг меня от заразы. Да, я с начала марта, когда меня забодал бык, мысленно всегда был с Богом, Который заполнял меня всего: я чувствовал Его в себе. В Александровском саду я нашёл однажды жилетку от спортивного костюма - тройки. Теперь вечерами я надевал её, когда выходил на промысел в Александровский сад, чтобы своим бушлатом не провоцировать пьяных курсантов из Дзержинки. Теперь мне было намного легче. И потому что я мог теперь в любое время не бояться подниматься к себе на лестничную площадку и спускаться с неё, и потому что мне стало жить сытнее. С каждой неделей я находил всё больше питья и еды. У некоторых свидетелей того, как я добываю себе пищу и питьё, я просил прийти на мой суд, дав им расписаться и взяв их адреса и телефоны. Сначала я ходил в форме "морского крота" в поисках пропитания, не стесняясь в ней лезть в урны, а даже наоборот, я чувствовал, что мой внешний вид извиняет меня в глазах окружающих. Но получив большую дозу внимания и большую порцию смеха в свой адрес, я пришёл вот к какому умозаключению. Вот я хожу в мундире "морского крота" и вызываю всеобщий смех. И живу я без женщины. И питаюсь как птица небесная, чем Бог пошлёт. И думаю всё время о Боге. И о торжестве Справедливости, победе Добра и Любви, что равно означает - о Боге. Так кто же я, живущий не как все остальные люди? Я отщепенец? щепка из поговорки "Лес рубят - щепки летят" в смысле: "В демократическом обществе неизбежны пострадавшие вроде меня от демократических порядков"? Нет, я не отщепенец, и не отброс общества, а я ангел, слуга Божий. Я инструмент в Его руках. Ведь, как известно, смех продлевает жизнь. А жизнь дарит Бог. Следовательно, и дополнительные минуты, вызванные смехом, также от Бога, а не от меня лично. Ведь при виде меня, такого, в униформе "морского крота", люди часто произносят: "О, Господи!". Либо матерятся: "О,٧ ٧ мать!". А ангелу не пристало лазать по урнам и бачкам, сканировать скамейки, и я в мундире "морского крота" перестал это делать. Но я не перестал носить свой эпатажный костюм, чувствуя себя в нём данди. Теперь у меня были разделены выходы с лестничной площадки на улицу на 2 вида: в поисках еды-питья, и в этом случае я ходил в одном бушлате без причиндалов, и просто погулять-поэпатировать народ своим внешним видом, и тогда я экипировался полностью "морским кротом".
  Но опять я забежал чуть вперёд, ибо в ближайшие-то дни я буду при деньгах. 4 апреля, то есть сразу после работы в ресторане, то есть когда я был ещё без денег, я был на площади Александра Невского перед входом в метро (здесь я также собирал оброненные людьми гривенники). И именно у меня спросил человек, вылезший из метро:
  - Брат! Где тут вход в гостиницу "Москва"?
  А ведь выход из метро станции "Площадь Александра Невского" был рядом со входом в гостиницу "Москва", в одном с ней здании, в здании гостиницы. Поэтому я махнул рукой в сторону входа со словами:
  - Вон он, соседняя дверь. - И я поспешил сказать приезжему следующее, пока он от меня не удалился: - Вот ты обратился ко мне словом "брат". Значит, ты тоже мне брат. Так вот, брат, ты идёшь в гостиницу, а у меня нет дома, и есть охота. Так помоги, как можешь!
  - Всё! Понял тебя! На, вот тебе деньги (даёт мне тысячу рублей одной бумажкой), зайдём сюда (мы стояли перед стекляшкой-забегаловкой, расположенной напротив выхода из метро, и мы зашли в неё), давай заказывай себе и мне пива, а себе ещё, чего хочешь, поесть.
  Я заказал пива и еды. Торговые наценки на пиво и обычную еду мне не понравились, я бы с удовольствием эту тысячу стал разменивать-покупать на неё где-нибудь в другом более дешёвом магазине, но я не хотел отказывать своему благодетелю, который, наоборот, скорее всего привык пользоваться дорогими услугами общепита и дорогими магазинами, и я заказал пиво и большую булку с чем-то красиво на ней наложенным, чем конкретно, кроме листа салата, я не помню.
  - Ты давай, начинай есть, а я сейчас зарегистрируюсь в гостинице и оставлю в ней свою сумку, и вернусь к тебе попить с тобой пива, брат!
  Я принялся есть. Через десять минут вернулся брат. Он протянул мне свою визитную карточку. Читаю. Он Дмитрий Орлов. Где-то и кем-то работает. В Москве. Следует отметить, что вид у этого Дмитрия Орлова был действительно как у "братка", то есть как у бандюгана, ибо с такими внешними данными, как у него, все обычно идут в бандиты: коренастый, невысокого роста, без шеи, с бритой наголо головой, с грубой работы лицом, с маленькими глазками, в чёрной кожаной куртке. Плюс обратился ко мне "брат". Хорошо, что не "братан", "братишка" или "браток" - тогда бы я не стал к нему обращаться и ни о чём просить, а так, слово "брат" меня подкупило-тронуло. В-общем, мне повезло. А визитку Дмитрий Орлов дал мне со словами:
  - Если у тебя возникнет какая-нибудь реальная коммерческая идея, то обращайся, я готов тебе дать много денег, но ты будешь отдавать мне 30 процентов прибыли. Надумаешь - звони!
  И мы расстались. Я несколько дней хорошо питался и купил себе несколько икон. И десятирублёвых, и двадцати, и сторублёвых. Типа, я таким образом готовился к отъезду в Германию, ведь где я там найду такие иконы, которые мне будут по душе? А здесь на Родине я мог выбрать их, какие захочу. Деньги кончились довольно быстро, и я продолжил сканировать урны и скамейки. А мусорные баки мне уже больше не было нужды перерывать - стало хватать со скамеек и урн и подобранных гривенников.
  
  
  7 апреля мне позвонили из юридической консультации юрфака и пригласили на следующей неделе на приём (Вот и пригодился мне мой мобильный телефон!). Числа десятого я пришёл туда. И поведал свою историю в подробностях принимавшему меня студенту-старшекурснику. Он назначил мне встречу через неделю, после того, как он проконсультируется по моему делу с профессором юрфака. Мой дальний поход на 23-ю линию Васильевского острова - именно там была организована юридическая консультация - был возблагодарён Богом: выйдя из консультации на улицу я обнаружил в урне перед входом в неё двухлитровую бутылку, целую, нераспечатанную, но без этикетки, "Кока-колы" с обшарпанными боками. По-моему, ею играли в футбол, а потом выбросили студенты юрфака.
  А ещё числа десятого апреля я нашёл аккуратную жёлтую коробку из-под обуви. И у меня тут же родилась идея обклеить коробку бумажными иконами и сделать из неё таким образом иконостас. И повесить его у себя на лестничной площадке на ручку от закрытой двери, ведущей на чердак. Поскольку деньги какие-то у меня в это время были (остались от Дмитрия Орлова), то я решил купить узкий скотч, выдвигающееся из пластмассовой ручки лезвие (нож для резки бумаги и скотча), чтобы приклеить скотчем бумажные десятирублёвые иконы к коробке, а также купить центральную икону за 13 рублей (на книжном развале в ДК имени Крупской она стоила именно столько, а в городе - 25). Это даже была не икона, а пасхальная открытка с надписью "Христос воскресе!", которую я поместил в купленную за 65 рублей фоторамку (Ох! Сколько же я их перебрал, выбирая подходящую!), и отнёс освятить её в церковь. И открытка превратилась в икону. Но где я буду мастерить иконостас? Не на полутёмной же лестничной площадке?! И я вечером расположился прямо на Адмиралтейской набережной на скамейке, там, где растут деревья у Невы. Прохожие, а их было не много, проходя мимо, присматривались к моему занятию-рукоделию. Клеить надо было аккуратно, и поэтому я клеил медленно. Наступили сумерки, и зажёгся уличный фонарь. А затем совсем стемнело. А я всё клеил. При свете уличного фонаря. Только представьте себе эту картину: меня, возящегося на корточках или согнутого перед белой скамейкой, на которой лежит жёлтая коробка с уже пёстрым от наклеенных икон дном, в свете уличного фонаря и темноте вокруг на берегу Невы! Иконы так удачно скомпоновались на дне обувной коробки: без жёлтого цвета по сторонам от них, что казалось, что эта коробка специально была создана на для вложения в неё сапог, а для наклеивания на её дно бумажных десятирублёвых икон. Кроме них, размером с открытку, было ещё 3 маленькие, ну и по центру образ Спаса Нерукотворного в фоторамке, привязанной к коробке обувными шнурками, которых вообще не видно.
  
  
  Пятнадцатого апреля я прихожу на работу к своему университетскому сокурснику Эдуарду Сипатову, который осенью дал мне тысячу рублей: вдруг он чем может мне помочь сейчас? Я иду пешком на край Купчина, то есть пересекаю ровно полгорода. Я ему сообщаю, что у меня скоро, 19 апреля, день рождения. Так вот, мало того, что Эдик сейчас даёт мне 200 рублей, так он ещё и приглашает меня обязательно прийти к нему на работу девятнадцатого. Он обещает меня накормить в этот день в столовой предприятия, где он работает юристом.
  
  
  16 апреля я получаю в ресторане 1.350 рублей. За сколько это рабочих смен, две или три, мне не говорят. И в этот день из этих денег я трачу-покупаю двухсотрублёвый киот, то есть глубокую деревянную раму со стеклом. А также иду в полиграфический центр на площади Восстания и делаю там копию репродукции иконы святого Максима Грека. Мне повезло: мне не пришлось заказывать масштабирование или ещё каким-либо образом редактировать его образ, так как он в православном журнале-календаре на 2006 год был как раз под размер купленного мной киота (А взял я репродукцию этой иконы из календаря в Коневском монастыре). И обошёлся мне один лист с отпечатанной копией копии всего в 40 рублей.
  
  
  О сумке типа армейской планшетки. Я увидел её в продаже на Невском. Стоила она 1200 рублей. Мне такая нужна будет, если я уеду в Германию учиться, чтобы в неё вертикально вставлять Словарь Рымашевской (первое издание) и ещё какую-нибудь книжку. Да и сейчас при хождении в костюме "морского крота" она была бы в тему к этому костюму, прекрасно его дополняя и завершая, а то с полиэтиленовым мешком, какой бы он ни был красивый и новый, я не очень-то смотрелся как воин: где это видано, чтобы солдат ходил с полиэтиленовым мешком?! Ведь я, когда гулял сейчас, в этот период, в костюме "морского крота", то брал с собой на улицу какую-нибудь книжку по немецкому языку, чтобы присесть почитать её где-нибудь на скамейке и отдохнуть. В общем, мне очень захотелось заиметь увиденную мной сумку - модель под названием "VIP" петербургского производства - уже сейчас, а не перед отъездом в Бундес, который, я верил, что состоится. И я придумал пойти попросить деньги на подарок себе на день рождения, то есть на сумку, у Ивана Андреевича, хозяина пищевого производства, который приютил меня у себя на фабрике, и с которым у меня вышел "конфуз" из-за моего предложения организовать у него на фабрике профсоюз. Даже несмотря на то, что я уже не работаю у него/на него, я подумал, что он, в своё время готовый проплатить мне комнату (снять её для меня), не откажет мне в подарке на мой день рождения. И 17 апреля я являюсь к нему в кабинет на фабрике. Он по-прежнему предлагает мне снять комнату, то есть раскошелиться на меня. Я же в ответ ему говорю:
  - Нет, я так не хочу. У меня послезавтра будет день рождения, так дайте мне, Иван Андреевич, отметить его по-человечески. С подарком. Я пришёл, чтобы попросить у Вас на подарок...
  - Сколько тебе нужно?
  - Две тысячи рублей, - назвал я сумму, на которую мне хватит и подарок себе купить, и пива попить - не недопитого, а из целой бутылки. И как-то не внятно я продолжил: - Мы же с Вами одного круга, и когда-нибудь сочтёмся, или Вам пригодится моя помощь, когда у меня всё будет хорошо...
  - Этой суммы точно хватит? - переспросил меня Иван Андреевич.
  - Да, вполне.
  И он выдал мне пару тысяч рублей, на которые я на следующий день купил себе подарок - сумку.
  
  
  Вечером 18 апреля я захожу на Набережную, чтобы помыться и побриться перед днём рождения. Настя ничего не знает о нём. Я ей не говорю ничего. И Тимофею тоже. А тёти Надины, которая, может быть, вспомнила о моём дне рождения, нет, она в Москве, у Анки. Мне повезло: Настя мне предлагает после мытья остаться заночевать на Набережной (здесь в квартире тёти Надины). И я до глубокой ночи вожусь с иконой преподобного Максима Грека. Из оргалита, подобранного мной как-то где-то и занесённого в кладовку квартиры на Набережной, я вырезаю прямоугольник размером с икону, и наклеиваю на него золочёную картонку с тиснением-узором, ту, что возил с собой в Коневский монастырь, а на неё наклеиваю вырезанного из копии копии по контуру Максима Грека, так что теперь за ним небо смотрится действительно золотым и блестит. Из оставшейся картонки с золотым тиснением я вырезаю рамку и создаю ковчег на иконе, прикрепляя возвышающуюся рамку к образу латунными шариками-заклёпками, купленными по рублю в количестве 14 штук. На небе вокруг головы святого Максима Грека я рисую красным маркером круг-нимб. Красным же маркером пишу на небе надпись "СВ ПРП МАКСИМ ГРЕК". А красные маркеры я искал по городу, ведь мне они нужны были определённого оттенка и толщины линии. В итоге я купил 2 красных маркера. Толстый за 10, и тонкий за 70 рублей. Тонкий - для горизонтальных, тонких элементов букв надписи. Кроме иконы Максима Грека в ночь накануне моего дня рождении я клею на оргалит икону формата А3 Божией Матери "Достойно Есть" (из большого 12-страничного старого календаря, уже не полного, предоставленного мне одним трудником из другой кельи Коневского монастыря, я выдрал один лист с этой иконой; речь здесь идёт, конечно, о копии иконы). Так начался мой день рождения - ещё ночью за изготовлением икон. Всю ночь я не ложился. А днём я поехал в Купчино к Эдику Сипатову. Он выписал мне пропуск и отвёл меня в столовую своего предприятия, где накормил меня по-праздничному, то есть жареной курицей. Вечером своего дня рождения я зашёл за изготовленными мной давеча двумя копиями икон, чтобы забрать их наверх на лестничную площадку, чтобы завтра отнести их в церковь и освятить там, то есть превратить в настоящие иконы (Напомню, что мои родственники, обитатели квартиры на Набережной, до сих пор не знают о моём месте обитания на их лестнице). Я не просился ночевать, но мне Настя предложила остаться в квартире вторую ночь подряд, то есть я закончил свой день рождения как человек, отметив - хорошо поеви попив пива, и проведя 2 ночи в домашних условиях, и начав и закончив день в квартире на Набережной! В эту вторую ночь я хорошо спал, накануне не выспавшись и целый день, день рождения, прогуляв. Именно в эту ночёвку я додумался привязывать к купленной сумке-подарку лиловый зонтик, также мной найденный в телефонной будке, так, чтобы он болтался ровно посередине сзади как хвост (зонт был не длинный). А с другого боку сумки, под правой рукой (если сумкину лямку одевать через голову на левое плечо), я повесил пластиковую бутылку с водой, кипячёной, но, в принципе, в петлю-удавку из шнурка можно было вешать за горлышко любую бутылку. А также именно в эту ночёвку я приделал валдайский колокольчик внутрь каски (Колокольчик из Коневского монастыря взят мной "на память"), так что он будет звенеть при моей ходьбе ей в такт-шаг. И мобильный телефон я додумался крепить за шнурок, прикреплённый к карабину в левой верхней петлице бушлата; шнурок тянулся наискосок в правый карман бушлата. Там он сам не был виден, а выглядывал из кармана его футляр-очёчник, старый, матерчатый со стальными дужками и шариками-застёжкой. Но мои родственники, обитатели квартиры на Набережной, не видели моего мундира, я считал не нужным раньше времени им его демонстрировать, поэтому 20 апреля я вышел из квартиры с полиэтиленовым мешком, в котором и находились каска с очками, кепка с париком и портянки. А уже в переулке я доэкипировался полностью. Теперь я ангел-воин Господень из спецподразделения "Морские кроты", и моё оружие против демократической системы во имя Добра - смех. Только представьте себе, что Вы, мой читатель, встретите меня, такого, эпатажно экипированного, на своём пути. Ну как тут не воскликнуть: "О, Господи! Или не матюгнуться, встречные люди и делали, или одобрительно показывали выставленный вверх большой палец при сжатом кулаке (думаю, я понятно обрисовал этот жест).
  
  
  К моим достижениям в апреле следует отнести знакомства с двумя Нинами. Одна, уличная торговка хот-догами, наливала мне кипятку (а чайные пакетики я брал на Набережной). Другая была продавщицей в церковной лавке на Московском вокзале. И тоже Нина. Так вот, эта вторая Нина также всегда наливала мне чаю, когда я заходил на Московский вокзал, чтобы зарядить свой мобильный телефон, а однажды она принесла мне из дома пиджак, чуть великоватый мне, в другой раз, в начале мая, банки различных консервов.
  Во второй половине апреля со своей зарплаты в ресторане я покупаю несколько икон и за 100 рублей, и дешевле, понимая, что заплаченные за них деньги, в принципе, не решают мою проблему с поиском еды. Повторяю, покупку икон я рассматривал как своеобразную подготовку к отъезду в Бундес вместо или после суда. Ведь с каким я поеду туда багажом? Да ни с каким! И где я там возьму иконы, в протестантско-католической стране?! Часть из приобретённых мной весной того тгода икон я отнёс на первый этаж, в квартиру тёти Надины, а некоторые оставил для молитвы на лестничной площадке.
  Никогда прежде я не ходил на праздничную Пасхальную службу и крестный ход, всё как-то спал. Теперь же с радостью побывал на ней и совершил крестный ход. Было это в соборе Спасо-Нерукотворного образа на Конюшенной площади, самом ближнем от Набережной храме. Я покупал десятирублёвые свечи. Третью свечу я принёс на лестничную площадку и зажёг её той Пасхальной ночью перед иконостасом. И мне было хорошо тогда на лестнице при вырываемых светом свечи из темноты иконостасе и иконах Божией Матери "Достойно Есть" и святого Максима Грека. Да, я праздновал - у меня было прекрасное праздничное настроение. И я не чувствовал себя одиноким - я был с Богом.
  Ещё пару раз в апреле я посещаю юридическую консультацию. Там мне готового искового заявления не дают, а отделываются советами, как его составить. Я ещё раз убедился, что и осеннее моё заявление в Дзержинский районный суд было правильным. Я встречаюсь с чиновником Романом Герасимовым, и он делает мне копии моего искового заявления.
  Что было у меня ещё в апреле? Я нашёл в Александровском саду полиэтиленовый мешок с кроссовками моего размера и зарядным устройством, подходящим к моей "Нокии". В другой раз в том же саду в полиэтиленовом мешке я нашёл дорогие приличные мужские ботинки своего размера и красивые женские туфли. Наверное, люди "догонялись" в саду после ресторана, и, напившись, забыли про сменную обувь, в которую переобувались в ресторане. Зарядку я занёс к тёте Надине в квартиру на Набережной, а обувь оставлю у себя на лестничной площадке.
  А с жильцами последнего этажа я налажу добрососедские отношения. Они иногда будут угощать меня чаем. А с сыном хозяев квартиры на последнем этаже Матвеем мы будем по вечерам иногда вместе выгуливать его собаку, американского бульдога. И ещё с Матвеем мы будем совершать пробежки-вот мне найденные кроссовки и пригодились!
  Ещё в апреле я познакомился с продавцом блинов в будке на улице Восстания Стасом. Я нашёл в урне при будке недоеденный блин, съел его и обратился к Стасу:
  - Ты видел, что я доел блин? После его утвердительного ответа я рассказал, как я докатился до лазания по урнам и о своей надежде на справедливый суд. Он дал мне свой адрес и номер телефона и согласился подтвердить в суде, что видел меня, доедающего блин, а сейчас угостил меня сладким чаем с лимоном. С тех пор он всегда будет наливать мне такой чай, когда я буду проходить мимо его будки с блинами.
  Кто-то может сделать умозаключение, что я неплохо устроился. Нет, мне надо было значительную часть времени думать о еде, искать её, и поэтому, устав от этого занятия, я с радостью перевоплощался в ангела-воина Гсподня, спецназовца "Морского крота", и просто гулял, то есть негатив от лазания по урнам и побирания по скамейкам я компенсировал позитивом от получения улыбок и смеха в свой адрес, от получения внимания к своей персоне.
  Икона "Яко мы с тобою"
  В Михайловском манеже состоялась православная выставка-продажа. Дело было после Пасхи. Билет на эту благотворительную выставку стоил 50 рублей. А я был без денег. Но хотел посетить эту выставку очень. На контроле, где все посетители входят, предъявляя билеты, я честно признался, что я без денег, но очень хочу на выставку. Ну не могу я дать на благотворительность полтинник, в смысле: заплатить за входной билет! И меня пропускают. И вот я на выставке увидел одну икону Божией Матери, которую захотел приобрести. А стоит она 100 рублей. Но таких денег у меня нет. Есть всего десять рублей. И на них я покупаю ту же икону, только размером с кредитную карточку и на бумаге, а не как сторублёвая - на дереве. Выставка будет работать ещё 4 дня, и я решил обязательно найти в ближайшее время эти какие-то 100 рублей и купить эту большую икону. Что значит большую? Она размером 13 на 16 сантиметров и называется "Яко мы с тобой". А был это день пятница, когда открылась выставка. Вечером этого дня я решил сходить пешком на Пискарёвку к отцу и попросить 100 рублей, и сказать ему, что мне от него ничего больше не нужно кроме этих ста рублей на икону. Да, я надеялся, что он в такой-то сумме мне не откажет. Я иду по набережной Невы до Литейного моста, по пути мне на гранитном парапете набережной попадается полкоробки недопитого персикового сока. И я догадываюсь не пить из-под отвинченной крышки, а отрезать угол коробки острым выдвижным лезвием, канцелярским ножом, находящимся при мне и купленном для изготовления картонного иконостаса. С этого дня я всё время буду допивать соки, отрезая уголок. По пути у Финляндского вокзала помог пенсионерке выкарабкаться с поклажей из маршрутного такси, и она произнесла:
  - Что бы я без тебя делала! Ангел ты мой! Тебя мне Бог послал!
  И мне приятно было это слышать.
  Дошёл до Пискарёвки. Ни отца, ни его жены Татьяны не оказалось дома. Я предполагаю, что они либо где-нибудь культурно отдыхают, типа: в гостях, кино или на даче. Прождав до позднего вечера, я возвращаюсь в центр города. В крайнем случае зайду на Набережную и прямо спрошу сто рублей. Думаю, не откажут.
  В эту ночь я не иду в Александровский сад кормиться, устав от похода на Пискарёвку. Поэтому наследующий день я вышел на поиски еды рано. Днём. А раз днём, то не в Александовский сад, а на Сенную - там недоедают выпечку и на Садовую - там недоедают шаверму. После кружения по Сенной и около урны у ларька, где делают шаверму, которую часто недоедают и бросают в эту урну, то есть немного перекусив, я направился по Садовой на Невский. И вот я заглядываю подряд в каждую урну на Садовой. Что я там хотел найти? Ещё что-нибудь съедобное, ведь я ещё не наелся. Но нахожу я портмоне. Денег, естественно, в нём нет. Зато есть куча банковских карточек, то есть кредиток, фотография жены с ребёнком на фоне виноградников, членский билет какого-то французского общества и технический паспорт на машину. Я представил себе этого несчастного иностранца, оставшегося в чужой стране не только без денег, но и без документов. И без банковских карточек! И я сразу смекнул, что вот она, возможность оказаться мне с деньгами, по крайней мере с сотней рублей: мне надо только отнести находку во французское консульство и потребовать вознаграждение за мою заботу о несчастном французе. Потребовать вознаграждение у консульских работников, а они смогут взыскать выданную мне сумму с осчастливленного возвращением документов и кредиток французского гражданина, - думаю я. - Ведь если я скажу, что залез в урну, потому что хотел есть, то это обстоятельство, мой голод, расположит сотрудников французского консульства проявить по отношению ко мне человечность - возблагодарить меня.
  После выходных с утра иду во французское консульство на реке Мойке. Народ стоит на набережной в очереди, чтобы войти внутрь консульства. Это перед одной дверью очередь, скорее всего за визами. А во вторую дверь рядом никто не стоит. Я соображаю, что мне нужно именно сюда. Рядом с дверью звонок. Звоню. Спрашивают по-русски: "Кто там?" Отвечаю:
  - Я нашёл документы и банковские кредитки французского гражданина. Хочу их передать вам.
  - Входите!
  И в двери стукнул дистанционно открывающийся замок. Вхожу. Слева за большущим стеклом, какие я видел в дежурных частях милиции, сидит жандарм (У него на форменном свитере надпись "Жандармерия"). Я подхожу к этому окну, в котором есть маленькое окошко для разговора с жандармом с углублением для передачи ему документов под окошком, как в обменных пунктах.
  - Передавайте мне, что вы принесли, - говорит жандарм.
  Я кладу портмоне со всем его содержимым внутри него в углубление под окошком. Жандарм передвигает портмоне к себе, рассматривает документы и банковские карточки и в конце-концов произносит:
  - Мерси, - а затем по-русски: - вот вам лист, напишите на нём, кто вы, ваш домашний адрес, и где вы нашли эти вещи.
  - Я бездомный, - объясняю я жандарму через окно. И безработный. И денег у меня нет. Я хотел есть и залез в урну в поисках еды.
  - Я плохо понимаю по-русски. Напишите, что я вам говорил.
  Я пишу на листке, что я БОМЖ, живу на лестничной площадке дома Љ٧ на Адмиралтейской набережной, нашёл портмоне на Садовой улице. И передаю написанное жандарму через углубление под окошком.
  - Мерси. Можете идти.
  - Мерси - и это всё?! Я рассчитывал на вознаграждение. Полагаю, что 10 евро вы смело можете мне дать, а потом взыскать с хозяина портмоне.
  - Нет. Я не понимаю вас. Я плохо понимаю по-русски,-отнекивается жандарм.
  - Чего тут непонятного?! - возмущаюсь я. - Я есть хотел, залезая в урну, и надеялся в ней найти что-нибудь поесть. Если бы не я, не такой, как я, голодный, то документы с кредитками не нашлись! Понимаете вы?
  - Нет, не понимаю.
  - Хорошо, - и я пошёл на уступки, погрустневший от того, что обламывается моя идея с денежным вознаграждением, и не меньшую же сумму мне надо было запрашивать?!: - с вас бутылка коньяка или французского вина, - предложил я, полагая, что французский алкоголь есть во французском консульстве, и заполучив бутылку в качестве вознаграждения за принесённое в консульство портмоне с содержимым, я смогу эту бутылку перепродать подешевле, лишь бы заполучить 100 рублей.
  - У меня нет, - ответил мне французский жандарм.
  Да, - подумал я, - не везёт мне. А вслух произнёс:
  - Возможно, у вас нет целой бутылки для меня. Ну так хотя бы налейте рюмку коньяка из нецелой. Я так давно не пил коньяка!
  - Я вас не понимаю.
  - Либертэ, эгалитэ, фратерните! А сейчас понимаешь меня! Вив ль Эмперэр!
  - Сейчас понимаю. Но я не сторонник Наполеона. У нас сейчас республика.
  - Это не важно, сторонник вы Наполеона или нет. Это я так - к слову. Важно меня как-нибудь отблагодарить, не зря же я к вам шёл сюда! В надежде, что вы окажетесь порядочными людьми...
  В этот момент из какой-то внутренней двери, ведущей вглубь консульства, выходит второй жандарм и спрашивает первого по-французски, наверное, о том, что здесь происходит? Первый за стеклом отвечает второму, подошедшему к нему, наверное, что ему не удаётся меня вежливо выпроводить из консульства после передачи мной портмоне их гражданина. Второй что-то говорит первому, поглядывая на меня, и я принимаю важную позу. Второй жандарм уходит в недра консульства и возвращается почти сразу с бутылкой:
  - Возьмите, пожалуйста. Это вам. Спасибо за то, что вы принесли находку нам. Мерси. До свидания!
  Я беру бутылку и покидаю консульство. Сразу по выходе из консульства я остановился на берегу реки Мойки и разглядываю-читаю бутылочную этикетку. Бальзам "Поморье" Архангельского производства! Надо, - думаю, - зайти в магазин и посмотреть, сколько стоит подобная продукция. На Конюшенной площади захожу в магазин. Естественно, что именно этого бальзама в продаже нет, так как он архангельский, но есть петербургские по цене 140 рублей. То, что цена у них больше сотни рублей, меня радует: значит, у меня есть перспектива сбыть свою бутылку с рук со скидкой, то есть ровно за 100.
  Иду к Михайловскому манежу. Думаю, кому бы предложить мою бутылку архангельского бальзама "Поморье". С бокового фасада манежа стоянка машин. Смотрю, стоит микроавтобус с водителем за рулём. Дай, думаю, предложу ему бутылку. Обращаюсь к нему:
  - Здравствуйте!
  - Здравствуйте! - слышу в ответ.
  - У меня к вам вот какое дело. Я имею бутылку бальзама "Поморье" архангельского производства. В магазине аналогичный бальзам петербургского розлива стоит 140 рублей. Купите у меня мою бутылку за 100 рублей, а то я был на этой выставке и увидел в продаже одну икону, которая столько стоит, а денег у меня нет на неё, а я ТАК хочу эту икону купить!
  Договорил я, и не успел дождаться, что мне скажет водитель, к которому я обращался, как из глубины микроавтобуса показалось лицо в платке немолодой женщины и протянута ко мне её рука со сторублёвой бумажкой:
  - На, возьми, милый, - передаёт она мне деньги.
  Я их беру и протягиваю ей бутылку перед грудью водителя. Она же мне:
  - Нет, не надо. Ты икону купи, и выпей сам эту бутылку.
  Мне только и осталось сказать ей "Спасибо".
  Иду на контроль билетов, где все заходят на выставку, и говорю контролёрам, показывая сто рублей:
  - Я уже был на выставке и приглядел себе икону за 100 рублей. У меня больше нет денег, чтобы купить входной билет. Пустите меня так за иконой!
  И меня пропустили на выставку, где я приобрёл-таки себе эту икону.
  А второе название купленной мной иконы "Приезерная". Мне оно не понятно, вернее, я его забыл. И отнёс я эту икону в квартиру тёти Надины.
  Ы-Ы
  Конец апреля. Я как обычно поздним вечером кормлюсь в Александровском саду. Уже давно стало темно. Пора домой, то есть к себе наверх. Поднимаюсь туда к себе, что не легко по такой крутой лестнице, и так высоко. Ну вот я и поднялся! Ставлю на пол полиэтиленовый мешок с подобранным мной в саду недопитым пивом и плюхаюсь на свою лежанку, состоящую из разложенных курток поверх картона и фанеры, в свою очередь лежащих на куске синего полиэтилена, о добыче которого я уже писал. И вдруг я чувствую запах Scheisse вокруг. Как говорится, не тронь шайсе, оно и не воняет. Короче, я вляпался в это шайсе. Хорошо хоть, что только одеждой, а не оголёнными участками тела, то есть не руками или ещё чем. Не постеснялся же кто-то сделать большое грязное дело прямо на мои куртки, на мою лежанку, как будто не видят, что здесь обитает человек! Но что мне теперь надо срочно делать, ведь это шайсе и на мне, и размазанное мной вокруг меня?! И оно воняет. Я принимаю решение выбросить всю свою загаженную подстилку, то есть куртки, и рубашку с себя. Снятый мной только что бушлат оказался также в шайсе. И джинсы на мне. Но выкинуть эти свои носильные вещи я не мог. Что же я буду тогда носить? Значит, надо стирать их. Но не понесу же я вещи, вымазанные шайсе в квартиру тёти Надины! Там меня не поймут, что мне надо отстирать это шайсе. В их ванне, что ли? Где моются люди. Но как же мне быть? Стирать-то надо. А на часах первый час ночи, если не час. Но я вынужден позвонить в квартиру на последнем этаже. Я извиняюсь перед хозяйкой квартиры Леной за столь поздний звонок и объясняю ситуацию, в которую я вляпался. Лена даёт мне стиральный порошок и жидкое мыло. Хорошо хоть, что у меня на лестничной площадке нашлись вторые джинсы, подарок Романа Герасимова, и у меня было, во что переодеться. И я пошёл стирать на Неву. На Адмиралтейскую набережную, там, где у спуска к Неве стоят две большие гранитные рюмки, то есть напротив выхода из Александровского сада. У этого же спуска, поскольку он широкий, пришвартованы прогулочные речные трамвайчики. И вот я стираю. А на набережной уже собирается народ в ожидании разводки мостов. И некоторые люди указывают на меня пальцем и говорят друг другу:
  - Смотри, чем он там занимается!? Стирает! В самом деле стирает!
  - И правда, стирает.
  Только представьте, мои читатели, меня, стирающего в ночи при свете уличных фонарей на берегу Невы свою одежду. Я стираю и думаю, что кто-то не постеснялся сделать это перед иконами, висящими у меня наверху на стенах. И не побоялся Божией кары за такое изощрённое злодеяние... Стираю дальше. Тру свои вещи о ступеньку спуска к Неве, погружённую слегка в воду. Полощу джинсы в Неве, держа их за штанину. А бушлат я повесил на каменный выступ сбоку от спуска. Стекать. И с него в три ручья стекает вода. А людей всё больше на набережной. Но я продолжаю свою работу, как будто я один, и вокруг меня никого нет. Вот я заканчиваю. Надо вытереть руки. И я их вытираю бумажными белыми салфетками, взятыми мной из макдональдского пакета, каких много в округе оставлено на скамейках или в урнах при них. А вытерев их, я выпускаю салфетки из рук, и они, белые, летят по ветру из света во тьму ночи, светясь в ней. Рядом же нет урн. И буду я думать о чистоте города, когда кто-то испортил её на моей лестничной площадке!
  30-300
  В начале мая, проснувшись, я решил пойти на Пушкинскую улицу в булочную, путь к которой не близкий от Набережной, зато там продавались рулеты с маком и лимоном за 12 рублей 40 копеек. Такие же рулеты можно было купить мне и ближе от Набережной, и дешевле на рубль. Но в этих ближних магазинах эти рулеты были в целлофановой вакуумной упаковке, вследствие чего без тонкой хрустящей корочки. А на Пушкинской они продавались без упаковки, то есть немного полежавшими на воздухе с образованием этой самой корочки. Мне она, эта корочка, очень нравилась, и поэтому мне не лень было ходить далеко и не жалко платить лишний рубль. В этот отличный майский день - а был уже полдень - я вышел с Набережной с 11 рублями с копейками, надеясь по пути на Сенной площади найти рубль-полтора, пройдясь по ней по кругу. За круг или два я бы нашёл недостающую мелочь и пошёл бы дальше на Пушкинскую. Выйдя на Сенную, я зашёл в часовню, расположенную на месте взорванного Успенского собора, то есть рядом со станцией метро "Сенная площадь". И в этой часовне я заметил в продаже небольшую икону Спасителя за 30 рублей. Я сразу же захотел её купить, но денег-то у меня всего 11 рублей с копейками. Причём все 11 рублей тоже не рублями, а мелочью (Хорошо, что в той булочной принимали мелочь не ворча, а даже приветствуя её, так как у них все цены были не округлённые до рублей, а с копейками, и им мелочь всегда была нужна для выдачи сдачи). Я поинтересовался и узнал, что икона на витрине под стеклом - последняя. Я понял, что мне надо немедленно заняться поиском недостающих 18 рублей с копейками. А ведь такая сумма - вполне реальная, чтобы найти её за день! И я решаю посвятить этот прекрасный майский день поиску денег на икону - не идти же за такими деньгами на Набережную к тёте Надине! Она-то даст, но я не хочу туда специально заходить за деньгами - хватит того, что я каждую неделю захожу туда мыться в ванне. И я стал накручивать круги по Сенной площади, вокруг неё. Когда мне это надоело, я зашёл в расположенный рядом на Садовой улице магазин "Диета". Там под кассами и прилавками я также всегда находил мелочь. Потом снова вокруг Сенной. Потом снова в "Диету". Потом снова на Сенную. Там по ходу дела доел объедки выпечки. Аппетит только разыгрался. Пошёл по Садовой. Там у перекрёстка перед "Гостиным" ларёк-шаверма. Доедаю выброшенную в урну шаверму (её часто не доедают, ту часть в бумаге, за которую держат руками, чтобы их не испачкать). Иду обратно на Сенную. А после решил сходить на Московский вокзал. Иду по Невскому. Если вижу тележку, с которой торгуют мороженым или хот-догами, то я специально прохожу мимо неё на расстоянии полутора метров, заглядывая под неё, ведь под ней часто можно найти оброненные покупателями белые деньги, в смысле: рублёвые, а не копеечные. А на Московском вокзале у меня уже разработан маршрут, чтобы обойти все возможные места, где могут быть на земле оброненные деньги, и не повториться при обходе, не пройти лишний раз мимо одного и того же места. Делаю круг, или сложную петлю, по Московскому вокзалу. Подзарядил немного телефон, раз уж зашёл на вокзал. В кассовом зале Љ2 у окна. Но это так, чтобы дать мозгу отдохнуть от постоянного сканирования под ногами. И чтобы ещё накидали мелочь на землю. Всего минут 15 стою-заряжаю. И далее снова круг, или сложную петлю. Сколько я насобирал, я не считаю, но чувствую, что пока что маловато. Пора снова на Сенную, где намереваюсь добрать недостающую мелочь. По пути попадается Кузнечный рынок. На нём также подбираю мелочь. Здесь преобладают белые деньги под ногами у прилавков. Но под взглядами торговцев, южных людей, мне здесь собирать мелочь неприятно. После Кузнечного рынка, где много набрал, решаю ещё раз сходить на Московский вокзал, чтобы добрать там необходимую мелочь и уже не возвращаться на Сенную, а пойти сразу же на Набережную отдыхать (на лестничную площадку) - всё равно я сегодня уже купить икону не успеваю. И вот я останавливаюсь посчитать и узнать, сколько же мне осталось найти денег. А остановка эта произошла у музея Арктики на улице Марата. Прямо перед входом в музей. А мелочь я собирал в правый карман джинсов. И вот я теперь достаю монетки, одну за другой, из этого кармана и перекладываю в нагрудный карман рубашки, считая их. Процесс этот занимает какое-то время. И вот я заканчиваю считать. У меня оказалось 29 рублей. Ну, думаю, на сегодня хватит: завтра утром рубль-то насобираю на Сенной без проблем. И только я так подумал, опускаю свой взгляд на асфальт перед собой. О, Господи! Лежат сотенные бумажки. Прямо передо мной! Поднимаю - их оказывается три. Вот как меня отблагодарил Бог за моё занятие, за посвящение этого дня поиску денег на икону Спасителя! Замечу, что 300 рублей я ещё ни разу не находил - было только трижды по 200. И я решаю с этих денег купить себе бутылку пива и рулет с маком, а все оставшиеся деньги потратить на иконы. И на следующий день я их покупаю, разные, и по 100 рублей и дешевле, и много маленьких 20-рублёвых. И я решаю сделать из многих из них ещё один иконостас. Для чего? Для дома, который, я надеялся, у меня рано или поздно будет свой. Ведь первый иконостас, составленный из бумажных икон-открыток, наклеенных скотчем на дно коробки из-под обуви, хотя и смотрелся очень замечательно, и был удобен для молитв, всё-таки был как бы походным, неосновательным. И я решил сделать такой, какой бы вписался в красный угол моего будущего жилья, которое, я верил, у меня снова появится и будет хорошим. А с иконостасом в углу ещё лучше, ведь я уже не мыслил своей будущей квартиры и без отдельных икон, и без иконостаса как взаимно вяжущихся друг с другом по стилю икон и соединённых вместе, что я считал нужным после прочтения купленной как-то за 15 рублей в церкви брошюры "Как устроить домашний иконостас". Я наклеиваю иконы на деревянной основе на золотую крышку коробки опять-таки из-под обуви, взятую во дворе обувного магазина у его чёрного входа, и оставляю склеенный иконостас на лестничной площадке, и не вошедшие в иконостас иконы также храню там у себя в коробочке, а так называемую большую аналойную икону Господа Вседержителя прикрепляю как-то, как уже не помню, к стене на моей лестничной площадке. Украдут, не украдут?, если заметят, - задаюсь я вопросом. Но разве тот, кто молится перед иконами, способен их украсть? Нет, отнести склеенный иконостас (клеил я прямо на лестничной площадке) и иконы на первый этаж в квартиру тёти Надины у меня не хватает сил - они мне нужны здесь: с ними мне так здесь хорошо! Почти уютно.
  * * * (Звёздочки Љ69)
  На Главпочтамте, который находится недалеко от моего места обитания на лестничной площадке, широкие столы, поэтому я в конце апреля - начале мая хожу на Главпочтамт, чтобы написать за столом новое исковое заявление в суд. На этот раз я решил подавать его в Октябрьский районный суд, так как живу я на лестнице в бывшем Октябрьском районе города. После Первомая, но до Праздника Победы, я иду с написанным исковым заявлением и его копией, сделанной Романом Герасимовым, в Октябрьский районный суд. Меня принимает секретарша судьи и отказывается брать у меня моё исковое заявление, потому что в нём сумма морального вреда (материальный по сравнению с ним не существен) прописана только в долларах эС-Ша-А. 5 миллионов долларов - в такую сумму я оценил моральный вред, причинённый мне, за всё то, что я перенёс, и что уже известно читателю. В заявлении я сделал приписку, что не вижу смысла переводить эту сумму в рубли. Я настаиваю на своём, и секретарша скрывается за дверью, и я слышу, что судья даёт распоряжение секретарше принять у меня моё исковое заявление. Но зарегистрировать его секретарша не собирается, произнося всего лишь:
  - Всё, ваше заявление принято!
  Ну как тут заставить её работать?! Я ухожу без регистрационной записи в журнале о приёме моего искового заявления, не желая спорить с этим червяком, самой мелкой госслужащей - секретаршей суда. И я начинаю ждать из суда приглашения на рассмотрение моего дела.
  
  
  А с наступлением тёплых и всё более длинных дней мне становится всё сытнее. Днём я уже хожу в подаренном пиджаке. На Сенной площади появляются забегаловки под зонтами и тентами, где можно откушать за столиком на открытом воздухе. Несколько раз мне удаётся подкараулить момент, когда посетители наедятся, не доев всё до конца, и уйдут, а уборщицы со стола не успеют всё унести - и я шустро подсаживаюсь за освободившийся столик с объедками и опустошаю тарелку до конца. Всё - нет объедков: я доел! Но такие сцены будут не частыми, так как уборщицы в забегаловках свою работу знают, и я часто обламываюсь, не успев сесть за столик раньше прихода уборщиц. Зато на скамейках и в урнах в Александровском саду и в сквере перед гостиницей "Астория" остатков еды и питья так много, что я стал всё чаще наедаться досыта. Плюс надежда на суд, и у меня настроение повышается.
  Однажды в мае под вечер я в бушлате, но не в костюме ангела-воина, совершаю круг по скверу у гостиницы "Астория", приглядываясь к скамейкам. В этот период я, осознавая себя ангелом, уже при дневном свете не лазаю по урнам, поэтому, если не заметить, что я подчищаю какую-либо скамейку сквера, то можно подумать, что я просто медленно иду по скверу, никуда не опаздывая. Так, наверное, и подумал следователь или опер, или ещё какая ищейка, и обратился ко мне с просьбой пройти с ним, если я не спешу, здесь рядом: во двор городской прокуратуры, и выполнить свой гражданский долг, а именно, побыть понятым при обыске какого-то задержанного. Мне, как и осенью, польстило, что меня принимают за добропорядочного гражданина, хотя я им и не являлся, а был бомжом. Второй раз за полгода просят меня побыть понятым! Что-то часто, мне так кажется. Неужто мой внешний вид располагал их обратиться именно ко мне из толпы?!
  8 мая я нахожу на асфальте георгиевскую ленточку, какие выдают перед Праздником Победы много где, но не знамо мне.
  Также в мае я на скамейке нахожу забытый распивавшими в Александровском саду штопор. На кольце на нём выбита надпись: "Made in GDR". И я придумываю примотать георгиевской лентой, символизирующей Победу в Войне, Великой отечественной, штопор к лямке своей сумки-планшетки и за крепить ленточку булавкой. Теперь штопор у меня на груди, если я надену сумку лямкой через голову. Я же на войне! На выживание. На собственное выживание. И я верю, что победа будет за мной. Ведь моё дело правое. Со мной Бог. И поэтому цвета ленточки, носящей имя пострадавшего за Веру святого великомученика Георгия Победоносца, считаю что мне подходят, это мои цвета. И в этом нет нисколько кощунства над великой Победой над фашистами. Я это знаю.
  Также в мае я в Александровском саду нахожу серёжки. Не из драгоценного метала, а из... Затрудняюсь сказать, какого. Серёжки сложные по составу. Они состоят из трёх элементов, соединённых между собой в одну цепочку. Средний элемент - орёл с распростёртыми крыльями имеет маленькие колечки на голове и под лапами, чтобы за них присоединить крайние элементы - сердце и ромб. Сердца и ромбы я выброшу, а вот орлов, символов Бога, я решу пришить за колечки на воротник бушлата в места, где на форме крепят эмблемы. А где взять иголку с ниткой? Можно зайти за ними на первый этаж к тёте Надине. Но не хочу: я там недавно был. Тогда я решаюсь зайти в ремонтируемую таджикскими гастарбайтерами квартиру на третьем этаже по этой же лестнице и спрашиваю у них иголку с ниткой. А они уже знают, что я живу наверху на лестничной площадке. Поэтому, когда я пришёл к ним с просьбой об иголке с ниткой, они гостеприимно просят меня к столу разделить с ними трапезу. Я не отказываюсь. Меня хорошо кормят. А на следующий день, когда я поздно вечером возвращаюсь с обхода по Александровскому саду и скверу перед гостиницей "Астория", я прямо ахнул: пропали иконы с моей лестничной площадки. И иконостас из маленьких деревянных икон, наклеенных на золочёную крышку от обувной картонной коробки, и самодельная икона святого Максима Грека в киоте, и очень большая икона Божией Матери "Достойно есть", наклеенная на оргалит, и иконы в коробочке. Типа: ну что можно у меня, бомжа, украсть? Конечно же, иконы! Больше нечего! Или нет, надо посмотреть, на месте ли дорогие чёрные ботинки, найденные вместе с женскими туфлями в Александровском саду. Ну, правильно: ботинок тоже нет! А женские туфли оставили.
  Внимание! Я объявляю розыск пропавших у меня иконостаса и икон. Полагаю, что такие вещи, как иконы, украдены не для того, чтобы их где-то спрятать. Я уверен, что они где-то выставлены, у того, кто не знает, откуда они, что они краденые. Верните их! В церковь или мне лично. Возможности связаться со мной я укажу в конце этой Книги. Если пропавшую самодельную икону святого Максима Грека я уже подробно описывал, то об иконостасе напишу ещё вот что. Золочёная картонная крышка от обувной коробки вытянутая по форме. На ней выделяются 3 крупные иконы: Спасителя (по-моему, Спас Нерукотворный) и с фигурами в полный рост святых Ксении Петербургской и Алексея - Человека Божьего по краям. Эти 3 иконы выполнены в одном стиле и в одинаковых нарисованных рамках. Над святой Ксенией и святым Алексеем мелкие иконы святых составляют диесусный ряд. Внизу по центру есть икона Спаса Эммануила. Указавшему на местонахождение этих украденных у меня икон или принёсшему их мне или в церковь я назначаю вознаграждение. Какое-не обижу. Из каких средств - читай в конце этой Книги. А иконостас с бумажными иконами, наклеенными на дно жёлтой обувной коробки оставили мне, и сейчас он при мне: висит на стене, но где, я раньше времени не хочу писать - успею.
  
  
  Как-то вечером (уже стемнело) при обходе урн и скамеек в Александровском саду я обхожу стороной по большой дуге парочку, решив не навевать им грустных мыслей своим явлением вблизи них. но они меня заметили, и то, чем я занимаюсь. И она оставила его одного, а сама быстрым шагом направилась напрямик ко мне, прямо по газону. В руках у неё какой-то полиэтиленовый пакет. Она протянула его мне со словами: "Это вам", и без задержки удаляется обратно к своему мужчине так, что я не успеваю её даже поблагодарить. Я заглядываю в полиэтиленовый пакет и обнаруживаю там пачку дорогих американских сигарет и две большие упаковки сушёного кальмара. Вот как бывает...
  
  
  В мае я нахожу тысячу рублей, если так можно выразиться. Стоит немолодой мужик и смотрит себе под ноги. А перед ним, прямо перед носками его ботинок, лежат две пятисотрублёвые бумажки. И он смотрит на них. Ну чего на них так долго смотреть? Я не знаю, мужик ли обронил эти деньги, или он нашёл их и медленно соображает, что их нужно поскорее поднять, только я опережаю его, быстро сообразив, что деньги на асфальте лежат для меня. Я подбегаю к мужику, быстро нагибаюсь, хватаю деньги и в этот же момент отпрыгиваю, чтобы он не успел меня схватить, и убегаю. Как и следовало ожидать, мужик не успел среагировать (возможно, он был пьяный), и не побежал за мной, а остался стоять на том же месте. Только уже с разведёнными в стороны руками. На найденные деньги я не куплю ни одной иконы, имея надежду на возвращение украденных икон после моего объявления в этой Книге об их розыске, ведь я уже тогда, напоминаю, имел намерение написать её.
  
  
  В середине мая я обнаружил уникальный магазинчик в здании часовни у Троице-Измайловского собора. Там торговали материалами для украшения одежд священников, точнее мне трудно подобрать определение. В том числе там продавались нашивки в виде крестов. Были там и большие, и маленькие кресты. С "серебряной" ниткой и "золотой". Как только я увидел эти кресты, мне сразу же захотелось их нашить на бушлат. Большой крест на спину, маленькие на рукава. Не только как у мушкетёров, но и как у более ранних рыцарей. Сейчас ведь тоже пришивают эмблемы на рукава. И не только солдаты, но и милиционеры, и другие спецслужбы. Три креста стоят 130 рублей (70+30+30). Где взять такие деньги? Я решаюсь показаться в квартире на Набережной в костюме ангела и спросить 130 рублей у любого, кого застану. Покажусь и скажу, что мне не хватает крестов. И надеюсь, что мне не откажут в таких деньгах. В квартире на первом этаже (тёти Надининой) дома был один муж моей кузины Насти - Максим. Он мне дал полторы сотни рублей. Заодно я взял на Набережной иголку, нитки и напёрсток. Купив кресты-нашивки, я пошёл их нашивать в Юсуповский сад на Садовой. А ведь раньше в нём были фонтаны, во времена Раскольникова, который, проходя мимо сада, смотрел на них. Странное это было зрелище для окружающих, сидевших на соседних скамейках в саду, ведь я пришёл туда в костюмк ангела. И чего это он там пришивает?! В смысле: я. Кресты!
  А в это время на Невском уже висели призывы: "Надень карнавальный костюм и выйди на Невский!" В смысле: все на карнавал в День города. Я воспринял эти призывы, которых было так много на Невском, так, как будто они обращены в том числе и ко мне, даже как будто в первую очередь ко мне, лично ко мне. Я уже понял, что буду королём этого карнавального шествия по Невскому, посвященного Дню города. А день города будет, напомню, 27 мая.
  
  
  За неделю до Дня города я нахожу две трубки-свистульки, красную и белую, какими пользуются футбольные фанаты. И мне сразу пришла в голову идея приспособить их в качестве висюлек на аксельбанте, который я сделаю из разноцветных верёвок. Верёвок - ручек от фирменных бумажных бутиковских мешков, которые я уже оторвал в задумках об аксельбанте. Так что подобрав трубки-свистульки, я уже был с необходимыми верёвками...
  
  
  Также где-то за неделю до Дня города я обнаружил в продаже две книжные новинки. "Маленькую грамматику немецкого языка" от немецкого издательства "DUDEN" и Немецко-русский словарь среднего формата, если не сказать маленького. Словаря именно такого размера у меня ещё не было в моей коллекции словарей, так что он был бы прекрасным её дополнением. Если "Kleine Grammatik" от DUDENа я нашёл в дешёвом, в смысле продажи, месте: в Доме книги, то указанный словарь мне попался в магазине книжной сети "Буквоед", а именно, в самом большом магазине этой сети на Лиговском проспекте рядом с площадью Восстания. Каждая из этих книжек стоила больше сотни рублей (точной цены не помню). А денег у меня не было. Я было позвонил Роману Герасимову, и он согласился встретиться и передать мне нужные на покупку книг деньги, но не сегодня и не завтра - ему, типа, некогда сейчас, а чуть позже. На следующий день я захожу на Набережную (в тёти Надинину квартиру), чтобы помыться в ванне, побриться и взять кусачки и виденную мной в квартире медную проволоку, чтобы приделать ею аксельбант к бушлату, проткнув его проволокой насквозь. Тёти Надины и Насти не было дома, зато меня встретила Анка, старшая дочь тёти Надины, приехавшая из Москвы. Она меня накормила. В этот свой визит в квартиру тёти Надины я заметил резинку для волос, "буйно" покрытую кучей алых сердец. Как я понял, эту резинку носила на голове Анкина дочь Сашенька. Как только я увидел эту резинку с сердцами, я сразу же понял, что она будет в тему к моему мундиру ангела-воина Господня из спецназа "Морские кроты", если я надену её на руку в виде браслета, ведь Бог - это Любовь, а сердца - символы любви (Носила же Старая гвардия Наполеона в ушах золотые кольца-серьги!). Думая, на какую же руку мне надеть червовый браслет, я вспомнил о своих швейцарских часах, которые не ходят, имеют треснутое стекло, зато на них надпись "ARMY"-значит, часы я надену на левую, а браслет на правую руку. Анка разрешила забрать нужную мне резинку с пластмассовыми сердцами. И при моём уходе она дала мне апельсин и десятидолларовую банкноту, хотя я её о них не просил. Обменяв доллары на рубли, я в этот же вечер покупаю Кляйне грамматику от DUDENа в Доме книги и захожу в вышеуказанный магазин "Буквоед" за словарём. В торговом зале на стеллаже выставлено 2 экземпляра словаря. Один мне не нравится сразу: кривоватый он какой-то, так что понятно, почему он застоялся на стеллаже, такой кособокий. А второй экземпляр вроде бы ничего: ровненький. Мне уже известно с прошлого моего захода в этот магазин, что выставленные 2 экземпляра последние. А в этом книжном магазине, скажу я вам, принято вклеивать металлическую полоску внутрь книги, чтобы книги не были вынесены-украдены без оплаты на кассе. И вот что я заметил в ровном словаре. Эта полоска наклеена поверх слов, то есть в словаре нельзя прочесть слов! И догадаться о словах, как они пишутся, также нельзя: слова-то незнакомые! И я ощутил, что это плевок в адрес покупателя, в мой адрес, со стороны нерадивого работника магазина, наклеившего так криво полоску в словарь. Поймите меня: ну не могу я купить словарь с заклеенными словами, с плевком мне в душу посреди книги! А в кривобоком словаре полоска наклеена ровно по горизонтали под текстом! Меня это так взбесило, что я потребовал "Книгу жалоб". А магазин тот большой. В нём есть даже столики, где можно сесть почитать ещё не купленную книгу, выпить кофе. В этом зале со столиками проходят презентации книг, на которые приходят авторы, с которыми можно пообщаться, поговорить об их творчестве. Короче, я прошёл в этот зал и сел за свободный столик. А в это время шла какая-то презентация какой-то книжной новинки, и столики, которые находились ближе к "сцене", где стояли с микрофоном автор и ведущая, были заняты. И я, начав изливать свой гнев на страницах "Книги жалоб" за облом с покупкой словаря, задумываясь над формулировкой фразы, прислушался к тому, о чём говорят автор и публика. Оказалось, что в презентуемой книге у автора нашлось место и Богу. Меня это заинтересовало. Я забросил написание жалобы, излияния своего гнева. И вдруг в зал презентации заглядывает охранник магазина и грубым тоном обращается ко мне:
  - Мужчина! Где "Книга жалоб"? До сих пор у вас?!
  Мне очень не понравился ни его тон, ни обращение ко мне этим грубым тоном со словом "мужчина". Как будто он мысленно раздел меня и убедился, что я действительно мужчина. Надо сказать, что грубое обращение ко мне охранника было услышано всей сидящей в зале на презентации публикой, и все обратили взоры на меня с охранником. В подобной ситуации, когда все смотрят на меня, мысленно раздетого, я вынужден быстро "одеться", то есть ответить грубостью на грубость , то есть защититься грубостью, так сказать, отшить грубияна:
  - Вы бы меня ещё ٧٧٧٧ назвали!-отшил, отбрыкнулся словесно я от охранника, намекая на его зрение, что он увидел во мне мужчину. А произнёс я это в тишине при устремлённых на нас с охранником десятков пар глаз. Возможно, кого-то и шокировало моё неожиданное употребление мата в своём выражении. А одет я был тогда в подаренный мне продавщицей церковной лавки на Московском вокзале великоватый, но великолепный, пиджак.
  В процессе обсуждения книжной новинки, в которой одним из персонажей по воле автора книги был Иисус Христос, я услышал от некоторых участников обсуждения абсолютную ересь. Мне это было ясно, поскольку я недавно читал Евангелие и Закон Божий, и я не смог смолчать, и сам вставил слово, когда дискуссия приобрела теологический характер, выступив в защиту такого доброго человека, как Иисус Христос, и автора презентуемой книги, на которого производились нападки, что он неправильно понимает двойственную сущность Иисуса Христа. Да, в частности, высказывание ведущей презентацию показалось мне такой ересью, услышав которую, я не смог смолчать, и, запросив микрофон, высказался. Я досидел в зале до конца презентации, а после неё ко мне подходит молодой бородач и спрашивает меня, не пишу ли я сам?
  - Как раз собираюсь засесть, - ответил я ему, - да всё не соберусь.
  - О чём же будет Ваша книга?
  - О себе.
  - Я так и подумал...
  - И о России вокруг меня, и о Боге.
  - Тогда я готов Вам помочь. Не только написать, но и с продюсерами. У меня есть знакомые продюсеры, даже иностранные, в кино.
  - Это мне очень интересно, - говорю я молодому бородачу в джинсах и пиджаке (теперь я к нему присмотрелся), как и я.
  - Тогда вот Вам номер моего телефона: V-VVV-VVV-VV-VV. Меня зовут Александр Иванов; и моего знакомого Анатолия Холоденко: V-VVV-VVV-VV-VV. Как Вас зовут, и номер вашего телефона?
  - Алексей Павлов. 8-960-VVV-VV-VV.
  - Позвоните Анатолию, а я со своей стороны успею рассказать ему о нашей с Вами встрече.
   Следующий день я начал с того, что приделал свисающий с правого плеча аксельбант со свистульками. Ну, всё, теперь, по-моему, к моему костюму ангела-воина Господня уже ничего не прибавишь. И ничего не убавишь,-подумал я,-настолько всё гармонично сложилось в единое целое- военный мундир ангела-воина Господня из спецподразделения "Морские кроты". Даже подаренный Анкой апельсин, если его держать в согнутой в локте руке перед собой, будет, оранжевый, весело контрастировать с тёмно-синим бушлатом. Решено, я пойду на карнавальное шествие в День города с апельсином в руке. Пусть все увидят, что Алексей Павлов, выпустивший Книгу про себя, действительно был. И даже находясь в беде, не вешал носа и юморил. И пусть читатель обратит внимание, что вещи, сложившиеся в единый военный костюм с аксессуарами , пришли ко мне подряд за относительно короткий срок, без лишних вещей (разве что шапочку-балаклавку не наденешь под кепку с париком), и даже на купленные мной сумку типа армейской планшетки и кресты-нашивки деньги я не заработал, а получил так. И маленькая немецкая грамматика, ещё одно рыжее пятно, торчащая из кармана на фоне тёмно-синего бушлата, - её я тоже купил на подаренные, а не заработанные, деньги.
  В продолжение раскрытия идеи, что будет означать моя демонстрация самого себя, то есть парад, отмечу: воины, даже правые, на то и воины, что рано или поздно проливают или свою и/или вражескую кровь, или готовы пролить. Также и я, чувствуя свою незащищённость, предчувствую, что должно случиться пролитие крови: или моей (попытки уже были: и с ножом дважды: 1) у горла в гараже; и 2) когда я шёл по Марсову полю с вещами ночью; и когда курсанты хотели меня побить; и ещё были попытки, не вошедшие в Книгу, чтобы быть кратким) или моих врагов, желающих воспользоваться моей незащищённостью, а врагов у меня, как у бомжа, много, в том числе кажущиеся сами себе добропорядочными граждане вроде того с собакой, что произнёс-прорычал: "Ненавижу!" и приказал немедленно убираться с его лестницы в доме на Большом Казачьем, или на улице Восстания (не помню, писал ли я про случай на улице Восстания, но перелистывать назад мою рукопись или мой файл мне влом). То есть я себя действительно чувствовал, повторяю, воином на войне за своё выживание и в войне за победу Добра и Справедливости, то есть на стороне Бога против сил зла. И зло это-существующая государственная система, которая... Ну, вы сами знаете до чего нехороша.
  В этот же день я звоню Анатолию Холоденко и предлагаю ему встретиться-пообщаться со мной. Сегодним же вечером. Он соглашается. На встречу я прихожу полностью при параде, то есть в полном костюме ангела-воина Господня из спецназа "Морские кроты", так что хорошо, что было не жарко. Мы встречаемся на улице и заходим в первый попавшийся дворик, чтобы присесть на скамейку. В начале я рассказываю смысл своего воплощения в ангела, затем свою историю, как я им стал. Анатолий, выслушав меня со взглядом восхищения мной произнёс:
  - Замечательно! Идиот! Настоящий идиот нашего времени! Просто вылитый!
  Я не знал, радоваться мне или нет сравнению меня с князем Львом Николаевичем Мышкиным. Я ведь всегда себя сравнивал с Родионом Романовичем Раскольниковым, не задумываясь о сходстве моём с идиотом Достоевского. Но то, что Анатолий Холоденко был близок к наименованию меня "Героем нашего времени", мне понравилось. Я согласился, что я герой. И герой своей Книги о нашем времени, и просто герой, что живу так , как живу и выживаю. В общем, я почувствовал себя Героем нашего времени. Анатолий Холоденко согласился, что мне надо писать Книгу о самом себе, только..:
  - Только сейчас модны в книгах элементы фэнтези или фантастики. Например, вот. я поделюсь с тобой идеей. В Петербурге случилось наводнение. И как ты действуешь, когда вода разлилась в городе.
  - Да, хорошая идея, - соглашаюсь я и без подготовки-раздумий, так сказать, экспромтом выдаю: - Только это не вода разлилась в Петербурге, а кровь...
  - Вот это да! Как здорово! Продолжай!
  - Это я первым пролил кровь... А далее... Надо подумать... кровь поднимается. В смысле: уровень крови в Неве. Потом кровь выходит из невских гранитных берегов. И статуи в Летнем саду не успевают скрыться под кровью с головой, как размягчаются, пропитываясь ею, этой чудесной, фантастической жидкостью, и обрушиваются вертикально вниз, в момент смыкая плещущуюся кровь над ушедшими под неё головами статуй... И так далее.
  - Замечательно! Тебе непременно следует засесть писать!
  - Но пока что это невозможно, я ведь бомжую.
  - Так садись на скамейку в Александровском саду и пиши. Бумаги нет? Так я тебя снабжу. И ручку дам.
  - Нет, дело не в этом. А в том, что у меня много времени уходит на поиск еды, а в остальное время я отдыхаю от этого поиска. То есть у меня нет времени сейчас на написание моей Книги. Но надеюсь, что скоро появится. А встретился я с вами сейчас, чтобы показать свой мундир ангела, пока не стало тепло, и я его не перестал надевать.
  - Ладно. Будем думать о работе для тебя. А пока до свидания! Ещё увидимся.
  Расставшись с Анатолием Холоденко, мужчиной лет сорока, я пошёл прогуляться на Невский, и на ходу додумывал историю с поднятием крови в Петербурге. Это не наводнение, - думал я, - так как это слово от слова вода. А как же тогда образовать слово от слова кровь? По-русски никак. Назову это действие по-немецки от слова Blut (нем.: кровь): die Blutung. Итак, блютунг. Первым пущу кровь я. Как это будет, я пока не знаю. Надо подумать. Или жизнь покажет. Одно знаю точно, - думаю я, - кровь будет пролита по справедливости и необходимости, как бы я ни хотел избежать этого. А далее пойдёт-поедет. Пролитая мной кровь стечёт-попадёт в Неву. И понесёт её вместе с течением воды. Но как так получится, что крови будет много, надо ещё подумать.
  Верона
  Дней за пару до Дня города я ночью не сплю. Теперь таких бессонных ночей у меня всё больше, и я просто гуляю. В костюме ангела. В эту ночь я подхожу к Вечному огню на Марсовом поле. Но уже не как прежде, в холодные времена, чтобы погреться, а так, по привычке, отдохнуть от ходьбы минут 5. Таких, гуляющих и останавливающихся у Вечного огня, бывает много не только днём, но и ночью. В эту ночь я здесь познакомился с молодым человеком Борисом из Москвы в сопровождении двух подруг, тоже москвичек.
  И тут на площадку к Вечному огню приходит бездомная собака. По ней видно, что она сука-подросток, то есть уже не щенок, но ещё растёт. Я догадываюсь, зачем она пришла сюда. Не за тем, что её здесь угостят чем-нибудь, хотя и это весьма вероятно, а главное, чтобы её поласкали-погладили. Видно, как она, симпатяга, улыбается, получая порцию за порцией нежности от вновь подходящих к Вечному огню людей. И не уходит. А сидит или лежит как у себя дома в ожидании следующего человека, который не сможет устоять перед её юным очарованием и погладит её. Я тоже не смог сдержаться. И я, как опытный собачник, слегка потрепав собаку по холке и погладив по голове, сую ей указательный палец в ухо и верчу им там внутри, а затем даю его собаке понюхать. Она, как и следовало ожидать от настоящей собаки, начинает лизать этот мой палец.
  - Молодец, Верона! - даю я имя этой молодой собаке в честь города влюблённых Ромео и Джульетты. - Верона, Веро-о-на, Вероночка, - повторяю я, продолжая её гладить (другие люди, конечно же, называют её по-другому, но мне захотелось обращаться к ней по имени, то есть по кличке, вот я и прозвал её так; почему? да потому что она была вороной, то есть чёрной, масти).
  А Верона тем временем разлеглась передо мной, мне доверяя. Я начал гладить ей брюхо, и она перелегла с бока на спину, раскинув в стороны задние лапы.
  - Бери её за задние лапы, - обращаюсь я к Борису, - сам берясь за передние. - И поднимай вместе со мной. Не резко.
  Мы с Борисом подняли разомлевшую от ласк молодую суку над гранитом. Верона ни как не выражала протеста: не брыкалась и не подавала голоса.
  - А теперь качай, - говорю-приказываю я Борису.
  И мы принялись с ним раскачивать поднятую на полметра над землёй собаку. Вверх-вниз и взад и вперёд. Она была не против. А собака-то была не мелкая.
  Нет, никогда прежде я с собаками не делал такого, но я догадался, что Вероне это понравится. Ну, Вы представили себе эту картину? В ночи при свете Вечного огня рядом с ним двое качают за лапы собаку. Вверх-вниз и взад и вперёд. Причём один из качающих экипирован ангелом-воином.
  
  
  Накануне Дня города я делаю вывод, что мой апельсин, подаренный Анкой, со дня дарения как-то уменьшился в размерах, усох, и кожура у него стала более тёмной и жёсткой. И я иду на Некрасовский рынок за новым апельсином. А в кармане у меня всего 8 рублей белыми монетами. Наверное, на один апельсин этого хватит, - думаю я. Спрашиваю продавца-кавказца стоимость одного апельсина у него. Двенадцать. Я говорю, что у меня всего 8 рублей. И он соглашается отдать мне свой цитрус за столько. Теперь я готов к завтрашнему карнавальному шествию по Невскому проспекту. Пусть завтра все меня запомнят!
  День рождения Города
  27 мая 2006 года было субботой, поэтому карнавальное шествие по Невскому проспекту не переносилось с этого дня, дня Города, на ближайший выходной после этой даты. Я вышел на улицу в начищенных ботинках при полном параде, привязав к сумке типа планшетки бутылку с остатками бальзама "Поморье", который я растягивал специально до этого дня. Но теперь бальзама в бутылке было слишком мало, и поэтому я долил в неё чаю, который я попросил у жильцов последнего этажа, а именно у Матвея, сына хозяев квартиры Саши и Лены. Что ж, получилось похоже на полную бутылку бальзама. А в левой руке у меня апельсин. Я прошёл дворами капеллы и по Большой Конюшенной улице до Невского. Оказалось, что колонна шагающих или следующих на карнавальных машинах по середине Невского проспекта участников карнавального шествия отделена от зрителей-горожан цепью мелецыанэров, стоящих на границе тротуара и проезжей части проспекта. Перед цепью, то есть среди зрительской массы людей, я заметил несколько несчастных детей в карнавальных костюмах с родителями, которые последовали призыву надеть свой карнавальный костюм и выйти на Невский, призыву, бросавшемуся в глаза с неделю до карнавала, если не больше. И вот, их ожидания были обмануты. Мелицыя их не пускала присоединиться к праздничному шествию. И они, эти обманутые на празднике дети, были с расстроенными лицами, в которых кроме обиды читался вопрос: "Ну, как же так?!" Некоторые из этих детей в карнавальных костюмах, или даже просто нарядные с поролоновыми красными шариками-носами на резинке, плакали. А родители не могли их утешить. Ведь никто на них не смотрел, хотя они ожидали внимания к себе. Все отвернулись от них. Все стояли к ним и их родителям спиной, а лицом к проезжей части Невского, и смотрели на карнавальное шествие. Дети плакали, а рядом стоящие с ними смеялись. Детский плач на фоне смеха и веселья - у меня защемило сердце. И я испугался: неужели и мне не удастся сегодня пройтись среди участников карнавального шествия, неужели моей идее демонстрации самого себя, парада на Невском, на его проезжей части, не суждено сбыться? Но ведь это важно для моей Книги!
  Я решил пойти в самый конец Невского, то есть в начало так называемого Староневского проспекта, к площади Александра Невского, предполагая там затесаться в ряды начинающих оттуда своё шествие по проезжей части Невского. И я пошёл туда. Только не по тротуару Невского, где пройти от большого количества смотрящего карнавальное шествие народа было не легко, а параллельно Невскому по соседним улицам.
  Я вышел на Староневский не далеко от площади Александра Невского. Там было совсем редкое оцепление, то есть мелецыанэры стояли на значительном расстоянии друг от друга. Я прошёл ещё немного вперёд, и оцепление совсем кончилось, так как народа, стоящего на тротуарах плотной массой, там не было. И тогда я вышел на середину проезжей части Невского-Староневского. Там как раз было свободное от шествующих место между районными колоннами (шли районы города на карнавальном шествии последовательно один за другим). Я встал на некотором удалении от начинающих своё шествие представителей Фрунзенского района. Впереди их колонны прямо по сплошной разделительной полосе разметки Невского проспекта ехал каток, каие обычно ровняют асфальт. Мне подумалось, что если я вдруг споткнусь и упаду, то он, не успев остановиться, меня раздавит. Также в этот момент я вспомнил видеоклип Дэвида Боуи с песней "Ashes to Ashes", в котором David Bowie в белом костюме клоуна идёт перед бульдозером. Но я понял, что мне не место перед катком. Мне надо пройти вперёд по ходу движения карнавальной колонны до того места в ней, где идёт один из военных оркестров, играющий военные и праздничные марши. А карнавальная колонна, надо сказать, шла не всё время вперёд, а делала частые остановки. А я во время этих остановок колонны не останавливался, а продвигался вперёд по Невскому, и многие стоящие за милицейским оцеплением указывали на меня пальцами, обращая на меня внимание остальных. Все фотоаппараты и видеокамеры, я видел, стараются поймать меня объективом в кадр и заснять. Я же не останавливаюсь, а всё иду вперёд и иду. Наконец, дошёл. До оркестра Военно-космической академии - так, по-моему, называлось военное учебное заведение, от куда были курсанты-музыканты. Я пристроился в хвост к их оркестру. Я шёл позади оркестра, так что меня могли видеть и снимать на фото и видео люди с обеих сторон Невского проспекта. Я начал маршировать - я же в форме воина, ангела-воина. Воина Господня. Причём я чередовал при своём марше русский (прусский) шаг с английским (русский шаг требует при ходьбе маршем прямые ноги и сгибающиеся в локтях руки, тогда как английский - сгибающиеся в коленях ноги и прямые руки, прижатые к телу "по швам"). Если английский шаг в России выглядит нелепо и смешон сам по себе, то при марше русским шагом я изображал пьяного солдата, резко выкидывая вперёд и вверх ноги, шатаясь и махая руками. А апельсин я держал то в руке, то в зубах, причём я иногда специально разжимал зубы, и тогда апельсин падал на асфальт. А с асфальта, я делал вид, что мне трудно его подобрать будучи якобы пьяным: я нагибался и левой рукой хватал воздух левее апельсина, затем правой - правее, затем же я сводил руки посередине и таким образом подбирал апельсин. Всем вокруг было смешно видеть марширующего пьяного солдата, и я купался в море смеха, улыбок и восхищённых взглядов.
  "Запоминайте же меня, запоминайте! Что вы видели меня на Невском. Ну же! - повторял я сам про себя. - Чтобы вы поверили в то, что уже было со мной, и что будет! Смейтесь, смейтесь! Но пролитие крови не за горами! Я этого не хочу, но это будет! Вопреки моей воле!", ведь солдат на параде думает о войне. И я думаю о своей войне за выживание...
  С военным оркестром я миновал площадь Восстания и ступил на собственно Невский. Я, как и публика, обозревающая меня, был в восторге. Вместе с аккомпанирующим мне военным оркестром я смотрелся как видеоклип. Мне так казалось. И мелецыанэры из оцепления не пытались меня выдернуть из карнавальной колонны. Пока не пытались. Так я дошёл-домаршировал до улицы Рубинштейна. Только тут из оцепления ко мне подошёл мелецыонэр и потребовал покинуть карнавальную процессию. Я с ним спорить не стал и прошёл сквозь оцепление и плотно стоящих зрителей на тротуар. Пройдя по тротуару метров 15, я юркнул, нагнувшись, сквозь зрителей и оцепление опять к "своему" оркестру. Но меня тут же снова выцепили-препроводили на тротуар. Но почему так? Я же не портил карнавальной картины и не мешал карнавалу, а, наоборот, обогащал собой видеоряд, картину в глазах зрителей! Я чувствовал себя солью к блюду под названием "военно-духовой оркестр" и вообще королём этого карнавала. Итак, я чуть не дошёл до Аничкова моста. В карнавальной колонне не дошёл. Больше я попыток вернуться в карнавальную колонну не предпринимал - хватит, я получил, чего хотел: демонстрация всем моих намерений бороться со злом, воплотившись в воина Господня, состоялась, мой парад состоялся.
  Вот я ступил на Аничков мост, и у первого коня с укротителем (скульптуры на мосту) ко мне обращается молодой мужчина:
  - Дай с тобой сфотографироваться!
  Просьба эта прозвучала на мой взгляд не очень вежливо. В других случаях просили вежливей, и то, чтобы просто меня сфотографировать, одного. Я представил, что этот человек потом будет всем показывать нашу с ним фотографию в своём фотоальбоме - а у меня нет ни дома, ни фотоальбома - и я решил проверить-разузнать степень его желания со мной сфоткаться, насколько оно серьёзно, это его желание. Если он ответит мне отрицательно, то, значит, совместная наша с ним фотография ему не очень то и нужна. Я таинственным, заговорщическим тоном тихо произношу:
  - Котят ведь не дарят. Дай хоть сколько-нибудь!
  У желавшего было со мной сфотографироваться лицо нахмурилось, и он отвечает мне:
  - Ещё чего!
  Значит, проверку он не прошёл. А ведь дай он мне чисто символический рубль, или даже 10 копеек, то я бы ему не отказал со мной сняться, а так:
  - Тогда: нет! - отказал я ему, а он мне:
  - Да пошёл ты!
  Этот его посыл меня лишь подтвердил правильность принятого мной решения не фотографироваться с этим быдлом (только быдло в подобной ситуации способно так ответить на мой вежливый отказ).
  После Аничкова моста я свернул направо на Караванную улицу и пошёл к себе на лестничную площадку на Набережной параллельно Невскому по Итальянской улице. Я решил, что меня такого разодетого-экипированного, ангела во плоти, непременно должна увидеть Она, то есть Елена Петровна. Но Она не хочет меня видеть. Значит, надо найти повод, чтобы заинтересовать её со мной пообщаться. Хоть минуточку. Итак, надо найти повод, по которому я к ней пришёл, и я придумал: снести ей найденные мной женские туфли, найденные мной в Александровском саду. Хорошие ведь туфли, и размер вроде бы Её. Как я добьюсь того, чтобы увидеть Её с целью передать туфли, я не знал, а только предполагал. Ведь если я позвоню в домофон на двери Её парадной, то Она не откроет. Значит, мне придётся проникнуть в парадную с кем-либо входящим или выходящим из неё, а там, на лестнице, дожидаться, когда Она откроет входную дверь своей коммунальной квартиры, чтобы покурить, выпуская дым на лестницу. Надо только, прежде чем идти к Ней, удостовериться, что Она дома. И я набираю на своей "Нокии" номер её домашнего телефона. Она подходит к нему, то есть берёт трубку, и говорит "Алё". Я же, ничего не отвечая, отключаю связь. Всё, я знаю, что Она дома, значит, я иду к ней с туфлями. А идти мне к Ней надо на Малый проспект Петроградской стороны. С Набережной - значит, по Дворцовому мосту на стрелку Васильевского острова и далее по Биржевому мосту на Петроградскую. Туфли я несу в руке в обычном чёрном полиэтиленовом мешке.
  Вот я и на стрелке Васильевского острова. А там народ не пускают пройти по верху стрелки. Стоит мЕлиция в оцеплении, за которым идёт подготовка к какому-то праздничному концерту. Но узкой струйкой народ просачивается нижним путём, то есть через спуск к раздваивающейся в этом месте на рукава Неве. Через спуск с двумя гранитными шарами, место, так любимое невестами с женихами. Менты пропускают не всех, а только самых настойчивых в своём желании здесь пройти. Я тоже соврал, что я живу на Петроградке и возвращаюсь туда с карнавала. Меня пропустили, а кого-то нет-здесь мне помог мой карнавальный костюм. И вот, когда я оказался на самом "острие" стрелки, то есть на равном расстоянии между шарами, ко мне подходит очень красивая и очень молодая девушка-блондинка с фотоаппаратом спрашивает меня:
  - Можно с Вами сфотографироваться? Я , Вы и моя подруга.
  Я уже успел оценить девушкину красоту, ещё не успев пройти мимо неё, а тут: на тебе, она ко мне обращается с просьбой! А мой ответ ей уже был готов заранее, я решил повторить с ней тест, что я задал человеку на Аничковом мосту:
  -Котят ведь не дарят! Дай хоть сколько-нибудь!
  Девушка, не задумываясь, потянулась за деньгами, достала бумажную десятку и спросила меня:
  - Этого хватит?
  - Вполне достаточно, - ответил я.
  Следует признаться, что на тот момент у меня не было практически нисколько денег, даже металлической мелочи, поэтому десяти рублям я очень обрадовался. И встал между девушками, чтобы нас троих сфотографировали. А над нами в воздухе на верёвках - воздушные надувные красные сердца, заправленные лёгким газом. А одета была эта обратившаяся ко мне девушка в белую короткую курточку, коротенькую же юбчонку, то есть блондинка в белом была сущий ангел. То есть я ангел, и она тоже ангел, только совсем другой, мирный. Мы сфотографировались, и я предложил девушкам погулять вместе, они ведь просто гуляли. Они согласились. Мы назвали друг другу наши имена. Девушку в белом зовут Вероника. А другую - я не помню как. Поскольку траты мной на девушек исключались ввиду отсутствия у меня денег да по причине наличия у меня, правда, призрачного, Елены Петровны - она была в моём сердце - я предложил девушкам, в основном девушке-ангелу Веронике (для меня было ясно, что эта юная красавица была инициатором их с подружкой вылазки на праздничное гуляние в день Города, вторая девушка была некрасива и не вызывала во мне никаких положительных эмоций; и эта вторая была, по-моему, взята Вероникой по причине её боязни идти гулять одной на столь массовое мероприятие как празднование дня Города, - я предложил девушкам после взаимного представления друг другу и сообщения, что я - ангел, пройти со мной туда, куда я шёл до встречи с ними, и спросил:
  - Хотите, я заодно покажу вам, что такое настоящая любовь?
  - Да, очень!
  И мы пошли. На ходу я рассказал девушкам, что я писатель (не бомжом же мне представляться или бродягой!), пишущий Книгу, в которой я, действующее лицо, проливаю кровь, и далее:
  - Эта кровь стекает в Неву, её несёт по волнам до спуска со сфинксами у Академии художеств. А там почти у самой воды, на уровне нижних ступеней, бронзовые грифоны. И вот, невские волны плещутся о лапы этих фантастических животных. И кровь с поверхности волн попадает на эти лапы. И происходит чудо: лапы, на которые попадает кровь, оживляются, то есть сами бронзовые грифоны оживают, потому что кровь оказывается живительной, магической жидкостью, и грифоны больше не могут стоять на месте. Но и улететь они не могут, потому что на спуске к Неве у Академии художеств не целые грифоны, а только передние их части: львиные передние лапы, орлиная голова и чья-то из них грудь. И они отскакивают-отпрыгивают по ступеням наверх на Университетскую набережную. И начинают клевать попавшихся им под клюв людей, скача на передних своих лапах. Стекающей в Неву крови на поверхности её волн всё больше. Вода под кровью начинает бушевать, и всплески волн становятся всё сильнее. И вот кровь с плещущихся о них волн попадает на лапы металлических львов, установленных на Адмиралтейской набережной у Дворцового моста. Со львами происходит то же самое, что и с грифонами. Они оживают и спрыгивают на Набережную со своих постаментов. И тоже начинают грызть насмерть попадающих им навстречу людей, кровь которых, уже нельзя сказать, что стекает в Неву, ибо Нева вышла из берегов, причём верхним слоем, разлившимся по Городу, является кровь. Кровь людей. И на месте Петербурга образуется море крови. Естественно, что скоро таким же образом оживает и Медный всадник, и змея под ним. Они также начинают убивать людей: змея душить кольцами и кусать ядовитыми зубами, конь Петра Первого всех топтать копытами, а сам Пётр Первый рубить всех мечом.
  Далее я пересказываю историю про подмоченные кровью и обрушившиеся статуи в Летнем саду. То есть, - обобщаю я, - камень под воздействием крови, равно как и кирпич, и штукатурка, рушатся а все металлические животные оживают и звереют. Поэтому и модный всадник сравнительно быстро оказался в крови: камень под ним растаял в ней. И египетские сфинксы у Академии художеств исчезнут. И все здания в Петербурге стали снизу подтаивать в крови, и все эти колесницы с шестёрками и четвёрками лошадей с ворот и арки опустились на кровь и принялись всех давить. И тех, кого не убили описанные существа на улице, скрыло в обрушившихся в кровь зданиях. И Шемякинские сфинксы, и Пётр Первый от Растрелли, и Николай Первый, и львы с золотыми крыльями - все присоединились к начатому мной кровопролитию...
  - Алексей! Почему или зачем ты пишешь такую кровавую картину? - спросила Вероника.
  - А скажи, тебе интересно меня слушать?
  - Да.
  - Сегодня день рождения этого Города. Я же написал тебе кровью конец Петербурга. А зачем, почему? - я и сам не знаю. Мне так придумалось, и все тут. А про себя я подумал, что, наверное, потому я так жесток к родному Городу и его жителям, потому что этот Город и его жители в основной массе были и остаются жестокими ко мне.
  И я окончил своё кровеобильное повествование:
  - Кончится всё тем, что рухнут шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора, и Александровская колонна, и Исаакий; и кораблик с Адмиралтейства поплывёт по морю крови, а два ангела, с Александровской колонны и шпиля Петропавловского собора, оживут и улетят. Куда, я пока не придумал...
  На момент, когда я рассказал эту жуть, петербургскую жуть, я с девушками подходил к станции метро "Спортивная". И другая девушка, Невероника, смекнула, что Веронике больше такой "прицеп", как она, не нужен, и она тактично оставила меня с Вероникой наедине, быстренько-скомкано распрощавшись и нырнув в метро.
  Тут пошёл дождь. Но Вероника не захотела меня оставить, по-прежнему желая увидеть, что же такое настоящая любовь по-моему. Я отстегнул свой зонтик, болтавшийся как хвост привязанным к сумке типа планшетки. Вероника встала ко мне вплотную под зонтик. Чтобы не мучить девушку-ангела дождём средней интенсивности, я предложил и ей спуститься в метро и поехать домой, но Вероника высказала своё желание всё-таки увидеть любовь по-моему. До дома Елены Петровны мы о чём-то говорили, в основном я, а она слушала. О чём - это секрет: те, сказанные мной, слова посвящены ей и только ей, и вдохновлены на их произнесение только ей. Мы дошли до дома Елены Петровны на Малом проспекте. И я начал ждать, и Вероника со мной, когда кто-нибудь откроет входную дверь парадной с домофоном. Мы стоим под зонтом, идёт дождь. После нескольких минут стояния, в которые Вероника начала дрожать от холода, что объяснимо: у неё был голый живот, - я решил форсировать события, не дожидаясь открытия входной двери парадной. Недалеко была помойка, и я там взял коробку от телевизора из плотного многослойного гофрокартона и какой-то ящик, поднёс их под окно комнаты Елены Петровны. Напоминаю, Она живёт на первом этаже, расположенном не высоко - не низко, средне, так, что, если подставить коробку под окном и залезть на неё, то можно рукой достать до форточки вверху окна Её комнаты. А ящик я вложил внутрь коробки для подстраховки, чтобы коробка не сложилась совсем под моим весом. Веронике, стоящей под зонтиком, уже становится смешно, как только я объяснил ей, что намереваюсь передать туфли Женщине через форточку, отказавшись дожидаться открытия двери парадной по причине дождя и того, что Вероника замёрзла. Я взбираюсь на коробку, карабкаясь руками по водосточной трубе, расположенной рядом. Коробка проминается, но мне всё равно хватает высоты, чтобы достать до оконной форточки. Тут я достаю туфлю из полиэтиленового мешка и начинаю её просовывать в приоткрытую форточку, отодвигая ею стекло. Я делаю это относительно медленно, так что прежде, чем я просунул туфлю полностью, к окну изнутри комнаты, раздвинув жалюзи, успел подойти какой-то мужчина средних лет, и он стал рукой выпихивать наружу эту проталкиваемую мной внутрь туфлю. Мужчина выпихивает её и при этом с тоном возмущения-негодования говорит:
  - Не надо сюда ничего совать!
  И неожиданно увидев сквозь окно незнакомого мужчину я перестаю сопротивляться, и мужчине удаётся выпихнуть туфлю обратно мне в руку. И от того, что я неожиданно его увидел, светлый образ Елены Петровны моментально померк в моих глазах, как будто её (больше не могу писать про неё с большой буквы) облили грязью.
  И вот, я ещё стою на коробке у окна, и снизу позади меня раздаётся смех Вероники, и я соображаю, что вот она, моя новая пассия - Вероника, так что боли, от того что я только что мысленно расстался навсегда с Еленой Петровной, я не испытал. Нет, напротив, меня охватила радость от открывающихся перспектив новой любви, которая, я понял, могла разгореться между мной и Вероникой в результате нашего с ней знакомства. Так что спрыгнул я с коробки уже с новым чувством к ней, и мне также стало смешно: я засмеялся вместе с ней над только что разыгранной мной сценой. Как говорится, королева умерла, да здравствует новая королева! То есть да здравствует Вероника!, ибо Елена Петровна для меня только что умерла. И мне было радостно, что моя новая пассия так прекрасна. И я особенно радовался тому, что девушка-ангел так юна. С радостной улыбкой я спросил Веронику, стоящую под моим зонтом:
  - Ну, что, видала? Теперь у меня её нет, но, кажется, у меня появилась ты! Пойдём гулять дальше или тебя проводить домой, ведь всё-таки дождь?
  - Ты что, гонишь меня?
  - Нет, просто действительно дождь. Но я не хочу с тобой расставаться!
  - И я!
  - Тогда пойдём на Неву!
  По пути на Неву я выяснил у Вероники, что она выпускница школы, то есть заканчивает сейчас одиннадцатый класс, и ей сейчас 17, почти 18, без недели. Я назвал ей свой возраст: 35. он её не испугал. Я сам для себя понял, что Вероника девственница, и поэтому в обращении с ней я решил ничем не намекать ей на интим. Мне было и так хорошо с этим Божественным созданием. Ей со мной тоже. Полагаю, что чудесным образом её притягивал ко мне мой ангельский наряд: ей хотелось быть рядом со мной, этаким дэнди, чтобы все вокруг ей завидовали, что она - со мной.
  Под одним зонтом вместе с ней, прижавшейся ко мне, мы доходим до Невы и становимся у парапета набережной. О чём-то воркуем как голубки, о чём-то молчим. При этом мы всё время смотрим друг на друга глаза в глаза. И нам не скучно. Не скучно не только говорить обо всём или ни о чём, но и молчать, потому что нам хорошо друг с другом: мне нравится купаться в океанах её глаз, а ей, я чувствую, - в моих. А она всё дрожит, делая тщетные попытки сдержаться и не дрожать.
  - Может, проводить тебя домой? - опять я повторяю свой вопрос при виде её дрожи. Она повторяет свой ответ.
  - Ты что, гонишь меня?
  - Да нет. - и после паузы я предлагаю: - Пойдём тогда кофе попьём для согрева, или чаю, здесь недалеко, - произношу я, имея ввиду квартиру моей тёти Надины, которая, я полагал, была бы не против моего визита к ней с девушкой. С девушкой ангельской внешности.
  - Нет, я не хочу никуда идти, мне и так хорошо с тобой.
  - Но ты же дрожишь от холода!
  - Ну и что!
  И мы продолжаем купаться, уже тонуть в океанах глаз друг друга. И ведь при этом мы думаем. Я думаю о том, что больше я пока ничего не могу предложить этой девчушке, кроме как восторгаясь её красотой смотреть на неё не отрываясь глаза в глаза. Также я пытаюсь предположить, о чём же думает она, смотря на меня. Может, ей просто приятно, может даже впервые в жизни так приятно, что на неё так смотрит мужчина, как смотрю на неё я, любуясь ею. А может, она думает о том, что же предложу ей дальше? Или она всерьёз меня не воспринимает в силу большой разницы в нашем возрасте. В 2 раза! Ужас! - Или как прекрасно! - Заиметь такую девушку. А реально ли это? Да, она юна, ей ещё надо учиться . но и у меня всё будет хорошо ещё не завтра. Но к тому времени, когда она отучится, в смысле: после школы, у меня, точно, должно уже всё быть хорошо. Так что, оцениваю я, у меня есть с ней перспектива. Я хочу в это верить и верю. И радость от обнаружения этой перспективы только добавляет искры в мой взгляд на неё. А ей, похоже, больше ничего от меня не нужно, кроме как стоять рядом со мной, ангелом во плоти, и чувствовать себя моей избранницей... А все прохожие на нас, естественно, смотрят.
  Мы обмениваемся номерами наших мобильных телефонов, поняв, что нам это нужно. Причём, когда она достаёт свой мобильный, то в её сумочке я замечаю какую-то книгу и интересуюсь, что это за книга. Она показывает название. "Парфюмер". Автор Патрик Зюскинд. Я тут же вспоминаю, что несколько лет назад, когда у нас в стране эту книгу только издали, её мне рекомендовали прочесть мои мама и сестра, но я так и не прочёл, когда эта книга была у нас в доме. Теперь же я захотел непременно её прочитать, испытывая на лестничной площадке книжный голод.
  - Сладкий ребёнок, - перевёл я фамилию автора Патрика Зюскинда на русский язык.
  - Я знаю. Я хожу в немецкую спецшколу и увлекаюсь немецким языком.
  Последнее сообщение мне было так радостно слышать! Вот она, родственная душа - Вероника! А у меня в кармане бушлата в тему нашлась "Маленькая грамматика немецкого языка" от немецкого издательства DUDEN. Я предложил Веронике обменяться на время нашими книгами, чтобы уж точно состоялось наше следующее свидание. Она с радостью согласилась, пролистнув мою книжицу, ведь указанная "Грамматика" была очень оригинальной по изложению. Обменявшись номерами телефонов и книгами, мы снова с радостью встретились взглядами, и присутствовавшие до этого улыбки на наших лицах растянулись ещё больше. У неё с белыми зубами, а у меня с сомкнутым ртом, так как я не хотел демонстрировать ей своё слабое место. "Да здравствует королева!"-пронеслось у меня в голове, а вслух я произнёс:
  - Ты бы смогла стать моей королевой!..
  Она промолчала - такова была её реакция на эту мою многозначительную фразу, попрошу её запомнить. После её произнесения я посчитал нужным закончить нашу прогулку немедленно - хватит морозить девушку! Мы расстались у станции метро, договорившись о встрече уже после сдачи Вероникой школьных выпускных экзаменов. Дождь продолжался, и поэтому после расставания с ней я прямиком направился на свою лестничную площадку на Набережной. Дождь, зарядивший после карнавала, оказался конкретным: он продолжался весь вечер до ночи, так что я на поиски пропитания в этот вечер с лестничной площадки не выползал, полагая, что на улице в этот дождливый вечер никто есть-пить не будет, и я ничего для себя не найду. И Вероникиных десяти рублей мне ни на что съедобное не хватит, так что и в магазин мне не пойти. Таким образом, прогуляв весь день и устав, я вечером не мог ни чем подкрепиться. Я был голоден. Да за лестничным окном шумит дождь. И на лестнице как-то сыро-влажно. Так что на ней в этот вечер мне было совсем неуютно. Я спустился со своей верхней площадки на последний, шестой, этаж, где было светло от электрической лампочки, положил на ступеньку фанерку, сел на неё и принялся читать "Парфюмера". Чтение этой книги увлекло меня, и я забыл на какое-то время про голод. Начитавшись вдоволь я поднялся к себе наверх. День закончился. Я лёг на лежанку и стал думать о том, как я его провёл. После воспоминаний о карнавале я вспомнил Веронику. И стал думать о ней. При мыслях о ней мне вспомнилась собака на Марсовом поле, которую мне захотелось называть Вероной. Совпадение ли это, моя встреча с молодой сукой Вероной и моя встреча с молодой девушкой Вероникой, совпадение ли отчасти их имён, или тут нечто более масштабное, непостижимое человеческим разумом: улыбчивая молодуха Веронка является предтечей улыбчивой молодухи Вероники?! Но почему собака?!?! Нет, на этот вопрос я не знаю ответа.
  Также я вспомнил, что я сказал Веронике в конце нашей встречи, что она смогла бы стать моей королевой. Но кем я стану для неё, если она будет моей королевой? Преданным слугой? - Не хочу! Тогда, может быть, королём? Да, королём! - Чтобы масштаб наших фигур был сопоставим. Это нужно для нашей любви. Но у нас не Западная Европа, где используется термин "король", у нас были цари да императоры. Значит, я хочу быть для неё царём-императором. А она будет моей царицей-императрицей. Вроде бы досужие мысли. То есть от нечего делать. И... Но последуем за ходом моих мыслей дальше. А какие сейчас цари в начале XXI века? У нас в России сейчас президенты. То есть я не царь в своём желании, а президент? А что? Хорошая идея - стать мне Президентом РФ! А есть ли у меня шансы быть избранным? Есть! Я видел жизнь такую, какой не видел её ни нынешний президент, то есть Путин, ни Медведев, его преемник, ни кто-либо ещё, кто решится избираться президентом Российской Федерации. И поэтому народ поймёт, что мне единственному в большей, в максимальной степени подойдёт выражение: "Он вышел из народа", и проголосует за меня. Но я же БОМЖ! Ну и что! При Ельцине тоже никто не мог себе вообразить, что следующим после него правителем будет Ка-Гэ-Бэ-шник. А в случае со мной сохраняется преемственность, ведь Дмитрий Анатольевич Медведев - мой учитель. По университету. Санкт-Петербургскому государственному. Ничего себе, к какому выводу привело меня знакомство с Вероникой! С ангелом Вероникой. Да, и ведь имя у неё говорящее, - задумался я: - "приносящая победу". По-гречески. Это точно, я знаю. И мне теперь ясно, какую победу принесёт мне встреча с этим ангелом Вероникой. На выборах в президенты Российской Федерации. А могу ли я быть избран по возрасту? Да, ведь мне как раз стукнуло в прошлом месяце 35. Ни больше, ни меньше. А смогу ли я что-нибудь сделать хорошее, прогрессивное с Россией - Российской Федерацией, будучи её президентом? И я стал думать, творчески думать, рождать в голове проекты модернизации Российской Федерации и улучшения жизни своего Народа. Лежать на лестнице и думать. Никуда не торопясь. И будучи более или менее знакомым с государственной системой и по университету, и по жизни, которую (государственную систему) я ещё как ангел-воин Господень хотел порушить, я, за какое ни возьмись направление деятельности Российского государства, в экономической ли сфере, или во внутренней политике, или во внешней, я раз от разу приходил к выводу, что процветанию моей Родины мешает демократия с демократическими принципами и демократическими институтами. И нынешний президент Медведев, и прошлые, то есть Путин, а до него и Ельцин, не могут отказаться на словах от демократии, это грозит им крахом их политической карьеры. Я же, изначально свободный от демократических обещаний и президентской клятвы на Конституции Российской Федерации 1993 года на своей инаугурации, поведу страну в светлое будущее на основе всенародного доверия недемократическим путём. Ведь это же так просто, намного проще демократической котовасии, идти Народу вперёд в светлое будущее, когда он, то есть Народ, избавлен от демократической риторики и идёт вперёд по причине доверия властителю-командиру, который любит свой Народ, и который из любви к Народу, как любящий отец-глава семейства по отношению к остальным членам семьи, жене и детям, делает семье, то есть Народу, только добро. И все, и жена, и дети, любят отца и подчиняются ему - так и Народ, полюбив меня, доверится мне. Но это уже не президентство! А монархия. Причём не ограниченная демократическими принципами управления страной. То есть России нужна абсолютная монархия! Господи! как же это всё просто, и не мной придумано! Но спустя почти 100 лет с великого Октября (а он велик: по масштабам своих последствий) мне приходится заново об этом задумываться и излагать в своей Книге, что России нужно самодержавие - так традиционно по-русски называется ни чем и ни кем не ограниченная монархия. Ни кем, кроме Бога: монарх действует в соответствии с Законом Божьим, возлюбив свой Народ. Критиковать демократию в данной Книге я не буду. Ведь и без меня это уже сделано. И лучше всего в книге "Проект Россия", на момент моего пребывания на лестнице ещё не изданной - она выйдет в 2007-2008 годах, - но прочитанной мной очень кстати в период начала моей работы над собственной Книгой в 2009 году. Я мыслил так же, как мыслят безымянные авторы этой книги, представители Народа. Я только не додумался о связи демократии и педерастии - я же не самый умный. Но дальнейшая моя судьба будет нагляднейшей иллюстрацией к этой, не побоюсь сказать, великой книге. Так что рекомендую немедленно разыскать и прочитать книгу "Проект Россия" (издательство "ЭКСМО", Москва, 2007год - Первая книга, 2008год - Вторая книга, а Третью книгу я не смог прочесть, почему - читай мою Книгу дальше). Видно, Богу было угодно, чтобы первые две книги "Проекта Россия" нашли меня очень вовремя и в таком месте. Что это значит, не могу обмолвиться, иначе читать мою Книгу будет не так интересно. Лучшим вариантом будет на время отложить мою Книгу, прочесть "Проект Россия" и вернуться к чтению моей Книги... Но пока я лежу на лестнице и думаю. Думаю о будущем. Своём и страны. О закономерностях своего прошлого и будущего. Да, это очень смело, выступить сейчас в защиту самодержавия (подчёркиваю, на момент этих размышлений ещё не вышел "Проект Россия"!), и ещё более смело, не боясь насмешек, предложить себя на роль нового Самодержца, но ведь кто-то же должен, веря в победу, подняться из окопа в атаку на врага первым и увлечь за собой остальных! Да, мне предстоит очень трудно, но я верю в свой Народ (уже тогда на лестнице верил), что ему по силам, душевным силам, принять правильное решение в пользу меня - нового русского Самодержца. Царя, императора - одна малина. А как я соберу миллион подписей на президентских выборах? Посредством знакомства Народа со мной через мою Книгу. Её будут читать и передавать другим, как "Легенды Невского проспекта" Михаила Веллера и "Парфюмера" Патрика Зюскинда, зачитывая до дыр, до разрыва переплёта. Так что, миллиона подписей я не боюсь! И Интернет должен помочь рассказать людям друг другу обо мне и передать мою книгу посредством электронной почты. Допускаю, что Медведев (на момент моих раздумий на лестнице в 2006 году ещё никто, а на момент написания этих строчек - действующий Президент Российской Федерации)с президентом Путиным, будучи патриотами своей Родины, поверят в меня и не составят мне конкуренции на президентских выборах. Лёжа на лестнице в день Города в 2006 году я думал о выборах президента в 2008 году. Не успеваю, - думал я, - не успеваю написать свою Книгу, ведь нужен ещё период для ознакомления Народа с ней, то есть со мной через Книгу, и для предвыборной работы. А вот к 2012 году я всяко должен буду успеть и написать Книгу, и стать всеобщим любимцем. Да, именно всеобщим любимцем - иначе нельзя и не будет. А придя на пост президента с программой восстановления самодержавия, я приму клятву верности Закону Божьему и Народу на Библии. А далее меня изберут на царство. Как, я пока не знал. Народ придумает. Когда захочет посадить меня на престол. Он ведь великий, наш Народ. И фантазии ему хватит. А какой Народ я имею ввиду? Всероссийский, а не только Русский. Да, я на многие вопросы не знаю ответа, потому что я не самый умный, - главное, чтобы мне доверяли. Так и я буду доверять своему умному Народу при совете с ним для принятия наилучших решений, наилучших для Народа решений, что невозможно при демократии. Почему - читай "Проект Россия"! Надеюсь, я достаточно заинтриговал читателя для прочтения этой книги. Но когда конкретно я засяду за написание своей Книги, я не знал, не зная, что со мной будет завтра. Но не зная своего завтра, я знал свой 2012-ый год - будут последние президентские выборы. Последние-потому что с моим избранием они больше не будут нужны: я буду передавать власть по праву наследования, упразднив ныне действующую Конституцию. Так что лёжа на лестнице я в ту дождливую ночь после дня Города открыл для себя ещё одну причину для написания своей Книги-знакомство Народа со мной в целях избрания им меня на царство. Так что, - подумал я, - мне ни в коем случае нельзя сорваться на преступление, хотя обстоятельства постоянно провоцируют меня на это, надо всё стерпеть, как бы ни было мне туго. Во имя светлого будущего моей страны, моего Народа и меня лично. И, конечно же, во имя и славу Бога, который вдохновляет меня на борьбу за Справедливость, Добро, Любовь, то есть за Веру. Мою Веру в Бога. Да, ты будешь смешон, тебя посчитают дураком или психом, - думал я про себя, - но ради Бога ты всё вынужден будешь перенести, всё стерпеть. Ты же, Алексей, защитник (по-гречески): защитник своей Родины и своего Народа. А почему у тебя вдруг - или не вдруг? - возникла такая любовь к Родине и Народу? Да потому, что я поверил в Бога. Да и матери с сестрой надо доказать, что Алёша - хороший. Я удержусь от соблазна приводить здесь цитаты из "Проекта Россия", хотя я их и выписывал, ведь их слишком много, которые хорошо бы вписались в моё повествование. Приведу лучше словосочетание, где-то мною вычитанное, характеризующее меня начиная с этого времени, итак, у меня произошло "обострение чувства Родины". А как же Вероника? Со мной понятно: я становлюсь царём-императором, а станет ли она царицей-императрицей, нужна ли мне она как царица-императрица? Подумав, я сам себе отвечаю: нет, она ею не станет. Потому что к моменту моего восшествия на трон она утратит, а может быть, давно утратит, свою девственность, ведь ей уже без недели 18. А царям-императорам непременно для брака нужны девственницы. Чтобы их дети, наследники престола, походили на них, а не на того первого в жизни женщины мужчину. Так что Вероника всего лишь ангел, приведший меня к мысли о самодержавии и моём воцарении и приносящий победу. Мне в этом непростом деле. Но Бог с ней, Вероникой, почти 18-летней девушкой, которую я посчитал слишком старой для роли моей избранницы, царицы-императрицы. Вернусь-ка я лучше к размышлениям о том, что и как я буду делать, придя к неограниченной власти. Я долго об этом думал и всё больше убеждался о вреде демократии. А раз я не буду переизбираем, то мне не стоит беспокоиться об отчётах о выполненной мной руководящей работе (отчёт я буду держать только перед Богом). А предвыборной программы, - я подумал, - мне тоже иметь не надо, опять-таки потому что я не собираюсь давать отчёта о её выполнении. И вообще, за меня надо голосовать сердцем, полюбив меня такого, какой я есть, а не разумом. Да и вообще, мне не нужна предвыборная программа, потому что я буду не ровня остальным претендентам на президентский пост. Я, как единственный, достойный большего, то есть короны и трона, а не президентского кресла, пойду на последние президентские выборы вообще без предвыборной программы, что будет соответствовать российской исторической традиции президентских времён. Одно знаю точно: поставив меня на царство, Всероссийский Народ, в том числе Русские, будут богатеть, и наша страна всех обскочит в своём экономическом развитии. И тогда мы скоро полетим на Марс. Если только нам это будет нужно (ведь пока не доказана острая необходимость нам там быть). Но уверен, при мне или ближайших моих наследниках престола Россия, разбогатевшая, покорит Марс. Возможно, что даже в одиночку, не нуждаясь в помощи других стран. Эта аллегория про Марс и будет как бы моей программой. Или без "как бы". Ведь для человечества сейчас задача освоения Марса стоит на очереди, и её решение - воплощение в жизнь по большому счёту тормозится недостатком средств на это прогрессивное дело - освоение Космоса...
  Вот с такими мыслями я, наконец, заснул под шум дождя. На лестничной площадке. Проснувшись в воскресенье днём, я пошёл, голодный на Сенную наматывать круги в поисках гривенников - теперь их нужно было мне не много, ведь у меня была десятка - и объедков. Но на душе было по-новому легко. От перспективы, которую я себе нарисовал прошедшей ночью. Накружившись на Сенной и более-менее наевшись, я зашёл к себе на лестничную площадку и переоделся в ангельский наряд. Я осознавал, что наступают последние деньки, когда я могу наряжаться ангелом ввиду наступления тепла, и в бушлате будет жарко. И я фланировал ангелом во плоти либо вечером, либо ночью (теперь было светло и по ночам, ещё не белым, но подолгу светлым) по центру Петербурга. Наступала сытная пора, когда люди употребляли пиво и что полагается к пиву до глубокой ночи, если не до утра. Теперь я стал чаще тратить подобранные гривенники на ряженку, кефир или молоко, которые я по привычке ходил покупать в магазин на Пушкинской улице, где продавались рулеты с маком и лимоном с корочкой, и где были рады принесённой мной мелочи. Всё чаще мне стало хватать и на ряженку, и на рулет. Через день-два я их точно потреблял. В дополнение к объедкам, способы добычи которых я уже описал. Ведь теперь я не тратил деньги на иконы. Зато думал о восстановлении самодержавия в России со мной во главе и об освоении космического пространства Россией и другими странами или только ею.
  
  
  Мне, которому стало ясно, чем заниматься самому лично в перспективе, а именно: написанием Книги и подготовкой моего прихода во власть, фланировалось после перекуса рулетом с ряженкой совсем легко. И во время этого моего воскресного вечернего фланирования воплотившимся ангелом у меня звонит телефон. Это Анатолий Холоденко. Ну, тот самый, с кем я недавно встречался, и который подкинул мне идею написать что-нибудь фэнтезийное про наводнение в Петербурге. Анатолий мне сообщил, что на днях утром со мной хочет встретиться съёмочная бригада с телеканала НТВ, типа: он, Анатолий, рассказал своим знакомым эН-Тэ-Вэ-шникам обо мне, и как я живу, и телевизионщики захотели снять обо мне передачу из серии "Один день", показывающую, как я провожу-проживаю свой один типичный день. Так вот, необходима предварительная встреча, чтобы люди с НТВ познакомились со мной и убедились, что я есть интересный для других людей человек, достойный того, чтобы снимать обо мне телепередачу. Я, естественно, был согласен, чтобы меня популяризировало телевидение. Заодно и про мою будущую Книгу, что её следует ждать, расскажу телезрителям, - подумал я, давая своё согласие на визит ко мне на лестничную площадку людей с НТВ. Когда Анатолий Холоденко сообщил, что ребята с НТВ хотели бы приехать ко мне завтра, то я вечером того дня сообщаю Матвею, одиннадцатикласснику из квартиры на последнем этаже, что ожидаю у себя завтра утром телебригаду с телеканала НТВ, так что пусть меня извинят он и его родители за неизбежный лай их собаки, когда ко мне наверх поднимутся телевизионщики. Утром понедельника, когда я ожидал их приезда, ко мне наверх поднялась хозяйка квартиры на последнем этаже Лена, мать Матвея, с кофеём и горячими бутербродами с сыром, чтобы я был сыт при общении с гостями с телевидения. Они пришли с Анатолием Холоденко, когда я ещё не успел допить-доесть свой завтрак, так что им мной была продемонстрирована лояльность ко мне со стороны Лены и её семьи, приготовившим мне завтрак. Телерепортёршу звали Елена Метелица, а телерепортёра - я забыл. Пусть будет Кирилл. Они пообщались со мной, сфотографировали мой развал на лестничной площадке, попросили переодеться-воплотиться в ангела. Я это сделал. Они меня сфотографировали в ангельском облачении. Меня спросили, не боюсь ли я оставлять свои вещи, в частности, свой ангельский мундир с амуницией, на лестнице. Я согласился, что этот вопрос очень актуален для меня. Я посетовал на пропажу икон и ботинок. Тогда Кирилл дал мне 300 рублей, чтобы я сделал дубликат ключа от двери, ведущей с этой лестничной площадки на чердак. Дело в том, что я обмолвился при разговоре с Еленой Метелицей и Кириллом о своём знакомстве с техником, обслуживающим этот дом (он иногда поднимался на чердак, так мы и познакомились). Так вот, этот техник Олег, зная мою тётю-зная как добропорядочного жильца, - не мог не предложить её племяннику, то есть мне, ключ от чердака, чтобы я сделал его дубликат и смог оставлять свои ценные вещи на чердаке за закрытой на замок дверью. Поэтому Кирилл и захотел, чтобы к моменту съёмок телепередачи - а они с Еленой Метелицей сошлись во мнении, что меня стоит снимать - у меня не пропали принадлежности к ангельскому облачению. Телерепортёры решили меня снимать где-то через неделю - дней 10, когда у них будет "дыра" в их плотном графике работы, и не будет неотложных для съёмок сюжетов. Через неделю - так через неделю, - соглашаюсь я. Перед тем, как распрощаться Елена и Кирилл обменялись со мной номерами мобильных телефонов, на случай, если что. При общении с ними и Анатолием Холоденко меня распирало желание поведать им, к каким выводам я пришёл той ночью после дня Города. Но я решил, что раньше времени им не стоит доверять, ведь и к ним, как и ко всему Народу, доверие ко мне также придёт только после прочтения моей Книги, которую я собираюсь анонсировать в самых общих чертах в телесюжете про меня, не зацикливаясь на ней. В день встречи с телевизионщиками было не жарко. Не жарко для того, чтобы мне, пребывающему в хорошем настроении от общения с телерепортёрами и от чашки кофе с горячими бутербродами с сыром, - не жарко для того, чтобы мне прогуляться днём по Невскому проспекту и его окрестностям в костюме ангела. Днём - может быть в последний раз ввиду скорого наступления лета. Я зашёл на Сенную, но не для того, чтобы наматывать круги в поисках оброненных гривенников, а с целью сделать там копию ключа от двери на чердак на деньги, данные мне Кириллом. Сделать ключ стоило около сотни рублей. Поэтому я, как приличный человек, в ожидании изготовления ключа покупаю бутылку пива - редкий случай для меня, привыкшего допивать недопитое пиво.
  
  
  Получив готовый ключ-дубликат, я иду на Невский проспект, и там меня возле Аничкова моста останавливают двое, он и она - журналисты из журнала "Афиша". Есть такой глянцевый толстый журнал, рассказывающий о предстоящих культурных мероприятиях и событиях. Журналисты позадавали мне вопросы. Я им поведал о смысле своего эпатажного костюма ангела и о своём намерении написать Книгу. Но её названия я им не сказал, потому что, хотя фраза, вынесенная мной в заголовок Книги, являющаяся моей программой, и была уже мной проговорена про себя, но я ещё не остановил на ней свой выбор как на заголовке. Журналисты записывали мою речь на диктофон, снимали меня фотоаппаратом, намереваясь разместить мои фото вместе с интервью со мной в своём журнале. Они мне сообщили, что мне следует ждать выхода июньского номера журнала "Афиша" - там будет про меня, ангела и писателя, и мою Книгу, то есть будет анонс моей Книги! Но про моё восхождение на Российский престол и про Марсианскую космическую программу я им в интервью не говорил - молчал как партизан, посчитав, что тогда будет неинтересно читать мою Книгу. Тебе же интересно её читать, а?, мой читатель! И избиратель! Но поверь мне, что обозначив тему самодержавия с последующим полётом на Марс как главную в своей Книге, и уже написав об этом, я уверен, что и дальше тебе, мой читатель-избиратель, мой Народ, будет интересно читать мою Книгу: тебе откроются новые пертурбации в моей жизни, о которых я ещё не знал в момент дачи интервью журналистам "Афиши", а также новые темы моей Книги, ещё недостаточно или совсем не освещённые.
  
  
  В начале июня, ожидая вызова в суд со дня на день, и когда потеплело, я стал воплощаться в ангела реже, большей частью по ночам, и часто фланировал до утра. Пребывая в хорошем настроении, я мог взять да и задудеть в свои две свистульки с аксельбанта в каком-нибудь месте с хорошей акустикой типа: под аркой Главного штаба, во дворах Капеллы или в подземном переходе у Гостиного двора и посреди Дворцовой площади у Александровской колонны. Эффект от дудения в этих местах потрясающий.
  
  
  Вам, наверное, будет интересно узнать, останавливала ли меня мелицыя. Меня в таком виде. Да, останавливала. Пару раз. Первый раз проверили паспорт без каких-либо заморочек, потому что мы с нарядом мелицыи встретились лицом. Во второй же раз я шёл, обгоняя наряд. И вот, мелецыанэры увидели мою спину с каской впереди себя, то есть я их обогнал. Я соглашусь, что вид у ангела сзади привлекательный: одна моя каска чего стоит. Но я же ничего не нарушал, чтобы меня останавливать. Ишь, выдумали: проверку документов! Итак, я обгоняю наряд мелицыи. Завидев меня такого, мелецыанэры в спину мне приказным тоном громко произносят:
  - Уважаемый! Стойте!
  На что я, поняв, что это, несомненно, обращаются ко мне, бросаю слова, повернув в сторону голову:
  - Я не уважаемый!-я так ответил, потому что, по моему мнению, так обращаются только к тем, кого не уважают. Обращающиеся не уважают.
  А мой шаг быстрее, чем у наряда мелицыи, поэтому я удаляюсь после своих слов от наряда всё дальше вперёд. Тогда менты обращаются ко мне, к моей спине, ещё громче и резче:
  - Мужчина! Остановитесь!
  - Я не мужчина! - парировал я, ведь какой же я мужчина, если я в данный момент ангел во плоти, то есть бесполый. И с женщинами сейчас я в постелях не общаюсь - ну какой же я тогда мужчина в данный период?! Ну, точно: ангел, а не мужчина!
  Я ушёл вперёд от наряда ещё дальше. Поэтому менты вынуждены уже орать мне в спину:
  - Гражданин! Стойте!
  - Я не гражданин! - без задержки ответил я, считая себя выпавшим из общества. Ну какой же я гражданин, если на выборы я не хожу (не ездить же мне в Лен. область, где я прописался в какой-то деревне!), не работаю, налогов не плачу, в поликлиниках, в том числе зубных, не лечусь. Нет, я точно не гражданин!
  И тогда, после третьего моего игнорирования приказа мелецыанэров мне остановиться, они бросились догонять меня, зашли чуть вперёд меня, развернулись и дружно схватили за руки: один мент за одну руку, другой-за другую.
  - Что такое? - невозмутимо спрашиваю ментов я, захваченный ими с обеих сторон.
  - Ваши документы! - произносят они.
  - А в чём дело?! - вопрошая-недоумевая, я достаю из внутреннего кармана бушлата свой паспорт и передаю его ментам.
  Они осмотрели мой документ, удостоверились в моей личности и отпустили меня без извинений за своё вмешательство в моё фланирование.
  
  Я встречаюсь с Анатолием Холоденко. В разговоре с ним он предлагает мне устроиться на работу в Максимилиановскую больницу, расположенную недалеко от места моего обитания на Вознесенском проспекте (вспомню здесь, что в Максимилиановскую поликлинику я заходил очень часто, чтобы побриться или помыть ботинки в туалете). Устроиться дворником или санитаром. Я выражаю Анатолию скепсис относительно своего трудоустройства туда и на такую работу. Но я ему уступаю, ставя условие, что я пойду устраиваться на работу в костюме ангела (обещаю только на время снять и уложить в полиэтиленовый мешок каску и кепку с париком), а говорить за меня и обо мне пусть говорит он, Анатолий. Санитаром меня не взяли, потому что для работы на этой должности нужно заслужить доверие (в больнице были случаи, когда санитары воровали у больных вещи типа часов), а вот дворником меня согласны взять. Прямо с сего дня. То есть я могу приступить к работе после обеда. И у меня берут трудовую книжку, которая, действительно, особо своим содержанием не впечатляет: в ней отражены большие интервалы, когда я не работаю по трудовой, либо всё какие-то неквалифицированные работы. Итак, в отделе кадров больницы мне говорят, что я могу приступить к работе прямо сейчас. Но я голодный, и обедать мне не чем и не на что,-вынужден сознаться я. Тогда кадровицы (женщины в отделе кадров) дают мне пару пакетиков супа, заливаемого кипятком. Я иду к завхозу, который будет моим начальником. Он говорит, что к работе я могу приступить после обеденного перерыва, и мне на обед к двум пакетикам супа добавляет батон. Дав мне кипятка, чтобы я растворил супы в кастрюльке, которую мне дали на больничной кухне, он предлагает мне поесть во дворе больницы на скамейке. Супы были разных наименований, но я их засыпал вместе.
  И вот я сижу на скамейке в больничном дворе с кастрюлькой и батоном в ангельском наряде в надетой после общения с завхозом кепке с париком и ем свой обед. Ко мне подсаживается парень приблизительно моего возраста и начинает восхищаться моим внешним видом, к чему я в общем-то привык:
  - Супер! Приятного аппетита!
  - Спасибо, - ответил я.
  - Можно, я присяду рядом?
  - Пожалуйста, - отвечаю я.
  - Прикольно выглядишь!
  - Я знаю.
  - А чего ты здесь делаешь?
  - Устроился сегодня на работу сюда.
  - Кем, если не секрет?
  - Дворником.
  - А я друга пришёл навестить в больнице.
  Я молчу и ем.
  - А кто ты?
  - Я - ангел! Не видно разве?
  - Да нет, почему? Видно! А зовут тебя как, ангел? Меня Сергей.
  - Алексей, - отвечаю я и прихлёбываю суп через край кастрюльки (ложки мне не дали).
  Сергей достаёт сигареты и спрашивает меня, протягивая мне открытую пачку:
  - Курить будешь, Лёха?
  - Почему бы и нет! - и я беру из протянутой мне пачки одну сигарету.
  Закурили-задымили. Я курю и молчу. Он тоже. Покурив, я отхлёбываю ещё супа через край кастрюльки. Сергей нарушает молчание:
  - Нет, в самом деле, ангел, ты потрясающе выглядишь! Да ещё с кастрюлей!..
  Ещё не закончилось время обеденного перерыва, как мимо меня проходящий завхоз говорит мне:
  - Вообще-то знаешь что? Иди-ка ты сейчас домой, и приходи на работу завтра с утра.
  Я встаю со скамейки, не дохлебав супа и не доев батона, и надеваю за спину каску.
  - Каска! Ты меня добиваешь ею! Ха-ха-ха! - и отсмеявшись, Сергей добавляет: - Послушай, ангел, давай обменяемся номерами телефонов!
  - ...? - я вопросительно посмотрел на Сергея, не успев спросить "Зачем?". Сергей опередил меня:
  - Повеселимся там, пива там попьём.
  - А мне весело и так, и пива я сам могу попить.
  - Нет, ты меня не понимаешь, ангел! Ты такой классный, ангел, что я хочу быть с тобой знаком.
  - У меня нет домашнего, - говорю я ему. - Вот мой мобильный: 8-960-VVV-VV-VV.
  - А у меня нет мобильного, даю домашний: VVV-VV-VV.
  Загоняя номер Сергея в память своей "Нокии", я подумал, что это несколько странно, что, когда даже у меня, бомжа, есть мобильник, не говоря про детей, у него его нет. Это в 2006-ом-то году! Даже подозрительно. Но вслух я никак не отреагировал на эту странность.
  - Так, может, всё-таки по пивку, прежде чем разбежаться?-спросил Сергей.
  - Нет, - отрезал я.
  - Ну ладно, ангел! Если что, звони.
  - Ну и ты, если что, - повторил я в духе Сергея - Пока!
  - А ты куда сейчас пойдёшь? В какую сторону?
  - Нет, я пойду один, куда бы я ни шёл, - ответил я, уже придумав эпатажный ход: я пойду в Александровский сад с кастрюлькой, буду из неё отхлёбывать через край суп, на вид бурду, и кормить булкой голубей. А спутников типа Сергея мне не нужно! Ведь он общением со мной будет только мешать мне эпатировать публику. - Пока!
  И я ушёл с больничного двора на улицу один. Попрошу запомнить эту мою встречу с Сергеем: она будет иметь последствия. В Александровском саду, ставя кастрюльку на песок посреди центральной дорожки, я покормил голубей булкой, разбрасывая её то слева, то справа, и голуби перебегали-перелетали слева направо и обратно. Затем я пошёл на Набережную к себе наверх. Мне хотелось спать, так как вчера я очень поздно кормился, а сегодня рано встал. Поспав, я почитал "Парфюмера". Поздно вечером опять вышел кормиться в Александровский сад и окрестности. А утром следующего дня, когда мне надо было идти на работу, я проспал. Нет, я проснулся от звука будильника-мобильника, но спросонья всё-таки умудрился здраво подумать: "Ну какой я дворник? Я не хочу быть дворником! Скоро у меня и так всё изменится. Или благодаря суду, или через поездку в Германию, или через Книгу обо мне..." И я продолжил спать. Через пару дней я сообщил Анатолию Холоденко, что его идея стать мне дворником - плохая идея, и я не вышел на работу в больницу.
  
  
  Числа девятого июня я встречаюсь с профессиональным фотографом Романом Волковым, с которым я познакомился в Коневском монастыре, и он проводит настоящую фотосессию со мной, воплотившимся ангелом. Роман! Я обращаюсь к тебе. Твои фотографии нужны для второго издания моей Книги: читающий Народ должен видеть меня, ангела "Морского крота" во всей красе! Скинь мне фотографии на мой электронный почтовый ящик: alevale71@yandex.ru.
  
  
  Ещё через день, числа десятого июня, мне звонит Александр Иванов. Тот, с кем я встретился в книжном магазине "Буквоед", и который навёл меня на знакомство с Анатолием Холоденко. По телефону Александр Иванов спрашивает меня, как я отнесусь к тому, чтобы меня поселить то ли в санаторий, то ли в дом отдыха, или в пансионат какой-то, устроив меня на должность опять-таки дворника - и там у меня будет готовая еда и свободное время, чтобы я писал свою Книгу - лишь бы писал и не тратил время зря. Я дал согласие, потому что Книгу, действительно, надо было писать.
  
  
  Зная, что ко мне скоро приедет НТВ снимать про меня телепередачу, я сходил на своё последнее место работы - в ресторан на Невском к шеф-повару Андрею, первым высоко оценившему мой костюм "Морского крота". Я объяснил ему, что мне для телесъёмок нужна бутылка из-под дорогого алкоголя, чтобы она смотрелась в кадре ярким пятном на фоне моего в общем-то тёмного наряда. Так вот, хохотун-Андрей принёс мне не пустую бутылку из-под дорогого алкоголя, а почти полную: ядовито зелёного мятного голландского ликёра. я и мечтать не мог о лучшем подарке от Андрея.
  А межу тем уже были во всю белые ночи. И любящий выпить и погулять народ использовал этот световой бонус - дополнительное светлое время по полной программе - до утра. До позднего утра. Ибо понять, где кончается ночь, и начинается утро, было невозможно. На Адмиралтейской набережной нашёл две недопитые бутылки вина. Одна из них - французское бордо, вторая - похожее на бордо испанское вино. В каждой из бутылок красного вина было много - по полбутылки. Отхлебнув и того, и другого, и сделав вывод, что вина очень похожи друг на друга, я долил испанское в бордо. Получилась одна полная бутылка красного вина. Меланж. Я подумал, что, найдись это вино чуть раньше, то мне бы не пришлось идти в ресторан за бутылкой к шеф-повару Андрею.
  
  
  Далее в одну из моих прогулок ранним утром на Невском я прошу водителей поливочных машин, едущих по проезжей части, но брызгающих на тротуары, не сбавлять напора воды, чтобы меня не забрызгать: "Давайте, брызгайте, брызгайте!" - показываю я водителю поливочной машины руками. Мне полезно освежиться, умыть лицо и помыть запылённые ботинки в струях воды. А далее происходит моя встреча с девушкой, описанная мной в начале моей Книги. Я был в хорошем настроении, но ей тайну своего будущего и про Книгу говорить не стал: не было возможности-так бурно она отреагировала на явление ей ангела, меня, - да и зачем ей пудрить мозги? - так я решил, удаляясь от неё с Аничкова моста в сторону площади Восстания.
  
  
  В другой раз ночью я нашёл "городской" батон без горбушки, а так почти целый, зачем-то насаженный на две длинные пластмассовые палочки от рекламных флажков (проткнут вдоль батона как эскимо на палочке), так что снизу можно было удобно держаться за две палочки как за ножку. А сверху, там, где не было горбушки, палочки торчали всего на 5 сантиметров. Так вот, я заложил между верхними кончиками палочек беломорину, то есть над батоном, а держался рукой под ним. И так курил, поднося батон к себе и удаляя от себя. А в левой руке в ту прогулку я носил бутылку с зелёным ликёром, поливал им сверху булку и ел её, пропитанную вкусом сладкой мяты. На Дворцовой площади люди меня спрашивали, вкусно ли? И я давал им попробовать эту мятную сладость. А потом я пришёл на Адмиралтейскую набережную, просто Набережную, к спуску к невской воде со львами у Дворцового моста, заметил там плавающую утку и стал кормить её этим "городским" батоном, политым сверху зелёным мятным ликёром. Прохожим казалось, что я кормлю утку этой зеленью, я же отщипывал кусочки булки не сверху и не с того бока, что обращён к прохожим, где на батоне была буйная ядовитая по цвету зелень, а с другого бока, невидимого прохожим, где батон был чист от ликёра.
  
  
  Однажды в июне я днём поехал в костюме ангела на метро, в первый и последний раз, на "Академическую", чтобы забрать своё тряпьё из гаража на улице Софьи Ковалевской, где я жил в рабстве (не могу написать, что в добровольном). Мне было ценно не само тряпьё, а хороший чемодан, мягкий, красный, в клеточку, складывающийся, в котором тряпьё хранилось в гараже. Начальник гаража Зайцев выставил мне чемодан через порог, не пуская меня внутрь служебного помещения. А в сумке у меня были найденные накануне пассатижи. И по дороге к себе на Набережную я выхожу с чемоданом на "Площади Восстания", чтобы пройтись с ним по Невскому до Адмиралтейства. Чемодан у меня в левой руке. А правой я догадался держать пассатижами беломорину. Так я курил, поднося зажатую между губок пассатижей беломорину к губам. Кто-то из прохожих выкрикнул:
  - Куда идёшь?
  - На войну, - без задержки ответил я, вспомнив, как в армии носились с тревожными чемоданами офицеры во время сборов по тревоге.
  Люди расступались, завидев меня такого с чемоданом и пассатижами с беломориной. Я понял, что для поддержания эпатажа по ходу моего движения до Адмиралтейства мне нужно постоянно курить таким образом, посредством пассатижей. Но "Беломор" в моей почти пустой пачке быстро закончился-при подходе к Литейному. Я уж было подумал, что не свернуть ли мне на него, чтобы купить сигарет, ведь больше я не выйду с чемоданом гулять на Невский. И только приняв решение свернуть, я нахожу перед собой прямо на тротуаре Невского проспекта пачку длинных, тонких, лёгких, дорогих, так называемых дамских, сигарет. Так что сворачивать с Невского, на котором на этом участке сигарет не продаётся, на Литейный мне не пришлось.
  - Ну ты зажигаешь! - неслось мне вслед.
  Ну, не Бог ли послал мне эти сигареты, чтобы я шёл прямо, никуда не сворачивая?!
  
  
  Вечером 10 июня Матвей сообщает мне, что скоро дворники в ближайшей округе пойдут проверять чердаки и подвалы в связи с предстоящим на днях саммитом (встречей в верхах) в Петербурге в целях повышения безопасности и удаления нежелательных элементов.
  - Так что, думай, - заключил он.
  И я подумал. Заранее, то есть за несколько дней, я не хочу спускаться в квартиру тёти Надины. И мне ведь надо и вещи свои, в том числе лежанку, куда-то деть. А куда их класть у тёти Надины? Только в кладовку, которая мала и которой часто пользуются, да под лестницу (в квартире тёти Надины кухня находится на возвышении. Поэтому 11 июня я захожу к тёте Надине и открываю ей тайну, что я давно, вот уже 3 месяца, как живу в её доме на лестничной площадке выше последнего этажа. Тётя Надина не удивилась и отнеслась к моей новости спокойно. Для чего я ей открылся? Для того, чтобы через несколько дней, когда придёт дворник, у него на глазах взять все свои вещи и перебраться с вещами в квартиру на первом этаже - к тёте Надине, то есть как можно позже, чтобы уменьшить по времени нахождение моих вещей в квартире на Набережной.
  
  
  А пока наступает 12 июня 2006 года. Вообще-то это день провозглашения Россией собственного суверенитета, который является выходным-праздничным. В этот день я кормился как обычно на Сенной и на Садовой (на Садовой там, где торгуют шавермой). Я был одет в пиджак, подаренный мне Ниной из церковной лавки на Московском вокзале. Но я же "Морской крот". А атрибутом крота, по-моему, являются тёмные очки. Поэтому на мне их много-трое, ведь, как говорится, Бог любит троицу: двое на нагрудном кармане пиджака, третьи - посреди груди вставлены дужкой в рубашку. И вот я возвращаюсь на Сенную, идя по Садовой от места торговли шавермой. Гляжу: на переполненной урне сверху аккуратно лежат ещё одни очки с раздвинутыми дужками. Везёт мне на находку тёмных очков! Я быстро понимаю, почему были выброшены эти, вернее, аккуратно водружены на кучу мусора: у них разболталось, то есть стало подвижным, одно стекло вследствие выпадения одного винтика. Но мне-то не нужно носить очки на носу - мне они нужны до кучи. Или не нужны, ведь у меня уже есть трое очков? Но пока я перевесил другие очки на нагрудный карман пиджака, и их там стало трое, а новую находку повесил на грудь за рубашку. Покружив по площади и наевшись, я двинул в сторону Набережной. Сейчас бы попить, - подумал я. И не успел я далеко отойти от Сенной, а именно, когда я только подходил к каналу Грибоедова, мне звонит Роман Герасимов и приглашает меня попить пива. Вот заботливый! И джинсы мне подарил, и к своей тёте на обед свозил, и на мой мобильный деньги положил, и ксерокопии моего иска в гражданский суд сделал - всё это он, Роман Михайлович Герасимов. А зовёт он меня пить пиво на Васильевский остров. Мы встречаемся с ним на углу пятой линии и Малого проспекта. Пиво Роман покупает на вынос в каком-то кабачке на вынос дорогое, которое я не пробовал, но оказавшееся хорошим. На мой вкус. Пить мы решили на улице на скамейке. Посидели-попили. Надоело сидеть, встали.
  Мы с Романом, выпивающие, оба прилично одеты. А говорим мы с ним вот о чём. О самодержавии во главе со мной и о престолонаследии, ну и о будущей царице-императрице. Об этом я думал всё последе время. И мне необходимо было кому-либо умному выговориться. Роман Герасимов не спорил со мной и в основном соглашался с тем, что я говорю. Я сказал, что не знаю, про что будет мой первый указ как самодержца, но знаю, о чём будет мой первый закон - о престолонаследии. Согласно ему, мне, когда я умру, будет наследовать моя супруга-царица. При моей жизни она будет называться царицей. И только после моей смерти она станет императрицей, то есть повелительницей. Почему она, а не наши с ней дети? А потому, что какими бы подросшими или взрослыми ни были наши с ней дети, они всё равно ещё будут молоды и будут иметь меньше опыта в государственном управлении, чем моя спутница жизни, царица, которая будет всегда присутствовать при моём указо- и законотворчестве, при выработке моей государственной политики. Таким образом она проникнется моим духом, духом моего правления, как никто другой, будет лучшим продолжателем начатых мной дел.. А дети, уже подростки или взрослые, будут и при ней, уже ставшей императрицей, учиться управлять и проникаться духом, уже моим и её.
  И в это время, когда мы с Романом говорим о таких абстрактных понятиях как самодержавие, престолонаследие, дух правления и о моей будущей царице-императрице, к нам, пьющим пиво, подходит пара конкретных девиц и предлагает нам с ними познакомиться. Ы!!! Видно, наш приличный вид и дорогое пиво в руках рекомендовали нас с хорошей стороны. Нам с Романом, обсуждавшим высокие материи, в этот момент стало смешно, и мы засмеялись. Знали бы девицы, от какого разговора они нас отвлекли! Я не знал семейного положения Романа, вроде бы какое-то кольцо было у него на руке. Скорее всего женат. Так что ему не нужно было это уличное знакомство. Мне тоже, и не только потому, что в моём случае, в тот вечер это было бесперспективно, но и потому, что я уже не мог мысленно изменить своей будущей царице-императрице, а подошедшие девицы хоть и были очень красивы, но на её роль претендовать не могли: разве может будущий Самодержец Всероссийский познакомиться с будущей царицей-императрицей при таких обстоятельствах как эти, когда я не могу точно определить, что во мне больше всего понравилось этим девицам: не дорогой ли сорт пива в наших с Романом руках? Да и первое, то есть то, что я безденежный бомж, нормальной девушке, если я ей признаюсь в этом, точно не понравится, до такой степени не понравится, что она, как только узнает об этом, сразу разорвёт со мной отношения. Мне было горько осознавать, что, вот: я и с девушкой нормальной познакомиться не могу, оттого и смех мой был ядовитый. Роман Герасимов тоже мгновенно оценил комичность ситуации, а потому засмеялся не позднее меня. То есть мы очень дружно засмеялись, что было девушкам, судя по их лицам, совсем непонятно. Всхохотнув (от глагола хохотать), мы с Романом ответили девицам вежливым отказом. Уж не знаю, за кого приняли нас эти красавицы. Может, за голубых? Ведь они же были очень хороши, эти девицы! А мы им взяли и отказали! Мы расстались с Романом, когда было ещё совсем светло, а иначе и быть не могло - время белых ночей. Я пошёл к себе на Набережную по пятой линии. Перешёл Большой проспект. Иду к набережной Лейтенанта Шмидта. В какой-то момент я заметил, что мне навстречу идёт мужик, идёт и улыбается мне широкой улыбкой. Я на всякий случай повернул голову налево-направо и назад. Ошибки быть не может - он улыбается мне. Может, он меня с кем-то перепутал? Думает, что я его знакомый? А тем временем мы всё сближаемся на встречных курсах. За несколько шагов до нашей с ним встречи мужик протягивает вперёд правую руку. На уровне груди, то есть горизонтально. Мне это кажется странным, типа: непонятно, чего он хочет? Но идиотская улыбка на его лице меня сбивала с толку. Чуть было не упёршись в меня правой рукой, при нашей встрече незнакомец взял вдруг да снял с моей груди висевшие на ней давеча найденные тёмные очки и нацепил их себе на нос. То есть я иду, думаю о том, что эти мои очки лишние для меня, ангела, потому что с ними будет явный перебор, и в это время находится человек, которому они оказались на столько нужнее, что он идёт на гоп-стоп. Да, это ограбление! С меня сняли тёмные очки, произнося с улыбкой:
  - Ой, как много очков! Мне эти так нужны! Ну, как они смотрятся на мне? Ты ведь мне их подаришь?
  - Нет, отдайте мне их! - отвечаю я, думая, что странный какой-то грабитель, который зарится на ломаные очки. Хотя чего тут странного? Он берёт то, что легко взять. Без спросу легко взять. С помощью обманчивой улыбки. А ведь у меня на шнурке на шее свисает на грудь моя "Нокиа", но для её отбора мужику потребовалось бы применить ко мне физическую силу-не сам же я добровольно склоню голову, чтобы он снял шнурок с висящим на нём моим мобильником.
  - Тогда , давай, я тебе дам за очки 5 рублей, и будет считаться, что я их у тебя купил.
  Для справочки: в то время столько стоила пачка "Беломора".
  - Нет! Мало, - произнёс я, вдруг получив надежду на то, что передо мной не грабитель, а просто наглый тип, шутник, и мне удастся взять с него хотя бы денег взамен очков. А что, деньги мне нужны! Рублей триста с мужика можно содрать, коли он так хочет их заиметь законным способом, то есть посредством купли-продажи. - Триста!-произношу я.
  - Много хочешь! Всё. Ладно, мне с тобой, вижу, не договориться! Иди дальше, пока не получил! Всё! Я сказал: свободен!
  Угроза состоялась. Ну не буду же я с ним драться из-за найденных ломаных не нужных мне очков из мусорного ведра! Тем более я вскормлённый объедками точно не боец с этим мужиком, явно, мясоедом. Да и невредимым мне надо быть в ближайшее время , ведь телесъёмка не за горами. Думая так, я заключил: лучше мне следует проследить за этим мужиком и попытаться сдать его милиции, шанс встречи с которой был повышен, учитывая что сегодня у ментов "усиление" (увеличение количества ментов на улицах Города в связи с праздничным днём). Поэтому я пошёл вроде бы своей дорогой, но на самом деле я косился и наблюдал, куда идёт мой грабитель, а также выискивал глазами наряд милиции. И не успел грабитель скрыться из моего поля зрения, как в него, поле зрение, попадает милицейская машина "Жигули" (Странно, что "Жигули", ведь на дворе XXI век!). Я радуюсь, что имею возможность поставить точку серии грабежей моего грабителя (а я уверен, что его артистический ход с улыбкой натренирован, что я не первый пострадавший от этого грабителя). Я, ощущающий себя ангелом, и в форме Љ2, то есть в пиджаке и с кучей очков, понимаю, что только я, единственный, кто не постеснялся взять ломаные очки с урны, и которому они были в общем-то не нужны, могу наказать грабителя посредством приманки в виде этих ни на что не годных, кроме как быть приманкой, очков! То есть действительно ангел, слуга Господа Бога, инструмент в его руках, не сам наказывающий за зло, а по Его воле. И как слуга Господа, - думаю я, - я приложу усилия, чтобы посадить этого грабителя за очки.
  Менты, задержав мужика-грабителя, сажают меня в "Жигули" рядом с ним. Что мне очень неприятно. Нас отвозят в отделение мелыцыи. Там я составляю заявление о грабеже, в котором оцениваю свои очки в 300 рублей. Я представить себе не мог, сколько стоили такие очки, когда были новые, а также с трудом оценил их в их нынешнем состоянии. Ну не в ноль же рублей мне их оценивать? Ведь тогда что? Получится, что горе-грабитель мне никакого материального вреда не нанёс. И ведь тогда его не посадят. Но это же неправильно! Поэтому я назвал цифру с потолка - 300 рублей.
  Я ушёл из отделения мелицыи и вернулся к себе на Набережную. Утром меня будит телефонный звонок моей "Нокии". На связи мелицыя.
  - Если вы хотите посадить своего грабителя, вам следует сейчас же явиться к нам в отделение. Иначе мы его отпустим.
  Мне это кажется удивительным. Разве я не правильно составил заявление? А если бы я сейчас был на работе, тогда что? - тоже бросать работу и спешить к ментам? Да даже если я сплю, то что это за ерунда - поднимать меня, не выспавшегося, из-за грабителя с постели?! Но я же ангел! А это значит, что я хочу предотвратить новые грабежи этим грабителем. А менты грозятся его отпустить! Нет, я этого не допущу! Я являюсь в отделение мелицыи. До линии Васильевского острова с большим порядковым номером, где находилось ментовское отделение, пришлось идти пешком, что было неприятно, особенно после давешнего возвращения оттуда. Я пришёл, и мне сказали ждать приёма следователем в коридоре. Жду. Долго жду. Что за неуважение? Сами разбудили-позвали, а принимать не принимают? Наконец приняли. Меня то ли допрашивают, то ли составляют заново заявление с моих слов - сейчас точно не помню. Спросили, кто я, каким родом деятельности занимаюсь? Ну, не скажу же я, что я бомж! Сказал, что в данный период я свободный писатель. Пишу Книгу. Спрашивают: о чём пишу? Отвечаю: о себе, о Родине, о Боге. В общем, я писатель-патриот, - заключаю я. Менты "пробивают" меня по своей компьютерной базе. И вот что удивительное оказывается. Оказывается, что, если верить этой базе, то я в день, когда менты меня забрали с Большого Казачьего переулка, где я спал под лестницей, совершил мелкое хулиганство. Я заявляю этим ментам, что это неправда, что: да, действительно, меня в этот день задерживала мелицыя, но меня отпустили без привлечения к ответственности, что: это менты таким образом улучшают показатели своей работы. Но мне всё равно было неприятно, что эти менты указывают мне на якобы совершённое мной мелкое хулиганство, за которое меня якобы те менты задерживали: один гад напортачил в статистике и электронной базе, другие ему верят. Узнав от меня, что я писатель_патриот, менты мне предлагают:
  - Если вы истинный патриот, то давайте мы вас внедрим к скинхедам. А то, знаете ли, наш прошлый агент был раскрыт и убит. Соглашайтесь! Если вы истинный патриот, то должны быть противником скинхедов.
  - Нет, спасибо, за доверие, но я противник таких методов работы, - вежливо отказался я, а сам подумал: - мне нельзя рисковать своей жизнью, ведь моё предназначение в другом: занять президентское кресло, а затем трон, так что рисковать крупными интересами Родины ради мелких мне нельзя. Мой масштаб другой. Также мне пришла мысль, что ведь и жилплощадь я мог бы получить, согласись я работать провокатором на ментов. Так что вот от чего я отказался сейчас - от комнаты, или даже от квартиры. По выходе своём от следователя я в обезьяннике заметил моего горе-грабителя. При виде меня он уже не улыбался...
  Часть вторая
  * * * (Звёздочки Љ70)
  На следующий день, 14 июня, я решил днём никуда не уходить, а дождаться обхода дворника (разведка донесла, а именно, Матвей, что именно сегодня дворник пойдёт проверять чердаки и подвалы). Погода в этот день была жаркая, поэтому я на своей лежанке на лестнице выше последнего этажа лежал в одних трусах. И вот я слышу топот и разговоры поднимающихся людей. В квартире на последнем этаже залаяла собака. И вот, кого же я вижу! Не одного дворника, а целую бригаду дворников, или вернее, дворничих, в оранжевых жилетах. Наверное, они их одели, чтобы всем было понятно, что они дворники и находятся при исполнении своих обязанностей. И вот я вижу, как при виде меня у дворничих меняются лица. Следует немая сцена, длящаяся недолго, но она была ярко выражена. Дворничихи, видно, от неожиданной встречи со мной на несколько мгновений потеряли дар речи. После паузы и первого восклицания: "А это ещё что такое?" последовали мат, который я не могу привести в своей Книге, и оскорбления в мой адрес: "Ишь! Разлёгся тут Ёпэрэсэтэ!.." Для меня было неприятной неожиданностью, что пришёл не один дворник, а целая бригада. Я думал, что смогу договориться с одним дворником. Но бригада мне не дала слова сказать. Дворничихи дружно принялись сгребать в охапку мои вещи и понесли их вниз. На помойку, - подумал я. Я схватил сумку типа армейской планшетки, в которой был мой паспорт, бушлат, джинсы и кроссовки. На всё остальное мне не хватило рук. Быстро влез в джинсы и кроссовки и устремился вниз за дворничихами, нёсшими охапками мои вещи на помойку. Мне не повезло, ибо мусорный контейнер с четырьмя люками сверху оказался абсолютно пустым. Поэтому мои вещи из рук дворничих полетели на самое дно контейнера. Среди вещей каска, тёмные очки, кепка с париком, портянки ботинки, бутылки. В общем, я утрачивал необходимые для телесъёмок вещи, входящие в мой совершенный ангельский наряд. Я подбегаю к контейнеру. Дворничихи пытаются меня ударить своими мётлами, замахиваясь. Мне удаётся увернуться, но моя попытка предотвратить выброс моих ценных вещей в контейнер оказывается безуспешной. Вещи продолжают лететь в контейнер. Поэтому я не раздумывая залезаю в него, чтобы достать брошенные в него ценные вещи. Но разъярённая дворничиха с ненавистью ко мне бросает мне в ноги какие-то доски, лежащие рядом с контейнером. Я еле успеваю отпрыгнуть в этом люке, а то бы точно остался без ног, ведь доски были тяжёлые и большие. Я вылезаю из контейнера с криками: "Милиция! Милиция! Вызовите милицию!", боясь, что меня эти бабищи забьют мётлами, а вещи закидают откуда-то взявшимся в большом количестве досками и прочим строительным мусором. Я кричу и кричу на весь переулок. А дворничихи продолжают закидывать мои вещи всякой всячиной, причём не молча, а громко матерясь, считая, что делают правое дело. Подчеркну, что я в это время в бушлате. Приезжает наряд милиции на УАЗике. Менты видят меня в бушлате с крестами-нашивками. Я объясняю ментам, что я бомж, но в данный момент дворничихи лишают меня моих ценных вещей, выкинув их в мусорный контейнер и забросав их из вредности строительным мусором. Я требую у милиции утихомирить этих разъярённых бабищ и позволить мне вытащить мои вещи из мусорного контейнера. Менты спрашивают меня кто я, что я, откуда я? Я отвечаю, что я бедный родственник жильцов на первом этаже этого дома. Менты захотели убедиться в этом, и мы звоним в квартиру тёти Надины. Открывает моя кузина Настя. Она подтверждает своё родство со мной. Я оставляю свой бушлат в квартире и мы с ментами удаляемся на улицу. Они приказывают мне садиться в их УАЗик сзади в отсек для задержанных.
  - А как же мусорный контейнер? Я хочу достать из него свои вещи!
  - Никуда он от тебя не денется. Садись! Поехали!
  И мы едем в отделение милиции. То, что на Садовой улице. По приезде в отделение мелицыи к моему удивлению мне предлагают занять место в обезьяннике и подождать там. Меня запирают. Подумать только: я никогда в них не сидел, а сейчас меня закрывают в нём! Это меня, самого вызвавшего мелицыю, да в обезьянник! Посадили в обезьянник и не хотят со мной разговаривать! А сидел я один. Прошло время, и я захотел пить, что было вполне естественно, ведь стояла жара, и я, как проснулся, ничего не пил. В обезьяннике нашлась пустая пластиковая бутылка из-под кока-колы. Прошу меня выпустить. Хотя бы чтобы набрать воды из-под крана в туалете. Не сразу, но удалось уговорить мне это сделать. Сижу дальше. И жду неизвестно чего, ведь менты только и делают, что проходят мимо. В пространстве перед зарешёченным обезьянником стоит стол. Вот один мент сел за него и принялся что-то писать на бланках, закурив. Мне, хоть и курящему вообще-то, становится неприятно вдыхать его дым. Оно и понятно, ведь я со вчерашнего позднего вечера ничего не ел. Я делаю законное замечание пишущему-курящему менту, приказывая ему немедленно бросить курить в общественном месте. Он на меня ноль внимания. Тогда я принялся его козлить, то есть называть козлом. Он продолжает не обращать на меня внимания. Мимо проходят другие менты. Я обращаюсь к ним, чтобы они повлияли на этого тупого-наглого мента, что продолжает курить невзирая на моё требование прекратить курение в моём присутствии. Эти прохожие менты оказываются тоже козлами, потому что они никак не реагируют на мои слова. Я козлю их тоже. Настал момент, когда пишущий мент, покурив, куда-то отошёл. Тогда я взял и швырнул бутылку с водой сквозь решётку ему на стол. Не закрытая крышкой бутылка разлилась, замочив ментовские письмена. Пришёл какой-то человек без формы и, не представившись, кто он по должности-званию и фамилии, стал угрожать мне физической расправой со мной, если я не угомонюсь. Менты стали курить перед обезьянником шаблой, то есть козлиным стадом, то есть сообща, как будто нарочно на вред мне. Сколько я просидел в обезьяннике, я точно сказать не могу. Час? Полтора? Два? Не знаю. Наконец, открывают обезьянник и ведут меня на беседу к какому-то мужчине в гражданской одежде. Он представляется мне врачом-психиатром. Говорит, что его вызвали менты по мою душу. История повторяется. Так же я разговаривал с врачом-психиатром в отделе мелицыи на улице Чехова в период своей войны с бомжами на Сапёрном переулке несколько лет назад. И так же, как и тогда, менты сначала не давали пить. В этот раз, как и в тот, психиатр выслушал мой подробный рассказ. Я поведал ему, каким образом я оказался на лестнице, и что послужило причиной моего обращения за помощью к мелицыи. На что психиатр мне сказал:
  - Алексей! Я тебя прекрасно понял! Ты жил в последнее время в таком экстриме, что тебе надо отдохнуть. Я со своей стороны могу тебе предложить кровать с чистой постелью в психиатрической больнице, откуда я приехал. Ты, однозначно не псих, и не дурак, поэтому сможешь оценить моё предложение тебе отдохнуть у нас. В крова-а-ти! И поешь у нас. Три раза в день.
  - А как же мои вещи в мусорном контейнере?
  - Чего-нибудь придумаем. Ты за свои вещи можешь не волноваться.
  И я, действительно уставший, клюнул на это предложение врача-психиатра. Я сел в белую машину скорой психиатрической помощи. Интересно, что бы со мной было на этот раз, если бы я не согласился этого сделать, то есть добровольно поехать в психушку? Может быть, всё было заранее решено без меня? Не знаю. Отвезли меня в психиатрическую больницу Љ4 на углу Обводного канала и Лиговского проспекта. Именно в неё, потому что она областного подчинения, хотя и находится в Петербурге. А у меня прописка областная.
  По приезде меня раздели, посадили в ванну, дали кусок хозяйственного мыла, после ванны переодели в больничную одежду. Дали тапочки. Что меня удивило, так это назначение мне уколов. Неприятно удивило. Уколы больные. Да и вообще на больничном отделении персонал со мной стал обращаться как с обычным их пациентом, то есть дураком или психом. Что также неприятно удивило. Я думал, что полежу-отдохну денька три да попрошусь уйти. Но не тут -то было! На обходе врач, заведующий отделением, обходит мою кровать молча, не задерживаясь, типа: мне ещё лечиться и лечиться. На мои попытки что-либо сказать ему вдогонку он не отвечает, просто игнорирует меня. А ещё на отделении были такие пациенты, которые "помогали" медперсоналу. В том числе били остальных, стоящих в очереди за ежедневно несколько раз в день дающимися таблетками и уколами. Били за то, что очередь стоит недостаточно близко к стене. Били-это означает пинали ногами и ударяли кулаками. Мне также доставалось от этих сатрапов. Но я понял, куда попал. И не пытался огрызаться, и не давал им сдачи. Я понял, что таким образом я сделаю только хуже самому себе. И курить мне было нечего. Вот попал! Интересно, знал ли тот приехавший по вызову в отделение мелицыи врач, что со мной так поступят в его больнице? А потом меня, наконец, вызывают в кабинет врачей, и там со мной как с дураком или психом занимается психолог. Даёт заполнить какие-то идиотские тесты, играет со мной в мозаику. Я вынужден терпеть это унижение. Мне ведь надо доказать, что у меня с головой всё в порядке, что я не верблюд. Вынужденное общение с психами и дураками также не доставляет мне удовольствия. Оно мне неприятно. Одним словом: шайсе! Я каждый день при виде заведующего отделением врача пытаюсь ему сказать, что я не псих, и прошу вызвать меня на приём и выслушать. Прошу я отдельными словами, так как врач не ждёт меня, а как только откроет ключом дверь своего кабинета, то норовит за ней скрыться. Наконец, я его достал. И он вызвал меня к себе на приём. На следующий день, 7 июля, меня выпускают на волю. Я выхожу из дверей психбольницы на Лиговский проспект, и тут...
  Надо подчеркнуть, что я в джинсах и рубашке, а на улице стояла жара. ...И тут меня обдало жаром улицы. И мне стало плохо. Я испытываю какие-то никогда прежде не бывалые со мной ощущения. Плохо всему моему телу. Но особенно голове. То есть как переступил порог больницы, так сразу мне и поплохело. Надо срочно ехать на Набережную, - думаю я. Именно ехать, так как мне так плохо, что хочется поскорей в прохладу тёти Надининой квартиры. Но идти мне худо. Захожу в какой-то двор. В тени находится помойка. Рядом с ней на асфальте лежит выброшенная деревянная дверь. Я ложусь на неё, не в силах больше стоять на ногах. На помойке стоит вонища, но мне не до неприятных запахов. Вот она, - думаю я, - моя смерть. Смерть на помойке. Но я не умираю. Мне очень плохо, и не становится ни хуже , ни лучше. Я понимаю, что я теряю время. Кое-как дохожу до Невского, сажусь в автобус. Плачу за проезд, ибо мелочь у меня есть. Доезжаю до Зимнего дворца. Иду на Набережную. Дело было днём в пятницу, и в тёти Надининой квартире никого из моих родственников нет, а есть только бывший муж тёти Надины, сам находящийся в квартире на птичьих правах в отдельной комнате, и которому тётей Надиной велено всегда открывать мне дверь и запускать в квартиру, что он делает всегда с недовольным лицом, и что-то бормочет себе под нос. Что-то обидное для меня. На этот раз я ему говорю, когда он открыл входную дверь:
  - Дядя Миша, мне очень плохо, я хочу лечь.
  После такого моего откровенного признания он, видно, удивлённый им, запустил меня в квартиру молча, без унижения меня словами. Я завалился в комнате тёти Надины на диван не раздеваясь. Спать я не мог - настолько мне было плохо. На следующий день лучше мне не стало. Хлеба в доме не было, и холодильник был пустой. Я сварил себе каши. И продолжил своё валяние на диване. Я слышал, как Михаил Владимиров (дядя Миша) принимал гостя на кухне, и они там пили - мне хорошо был слышен их пьяный базар с матом. Когда гость ушёл, Михаил Владимиров спустился ко мне с кухни, присел на диван рядом со мной, положил мне под рёбра ладонь ребром, надавил и произнёс:
  - Подыхаешь? Ну кому ты нужен? Зарезать тебя и завернуть в это одеяло. И выбросить в Неву. Никто не спохватится!..
  Мне было так плохо, что сил возмутиться или испугаться этих слов у меня не было. Спустя некоторое время чувство голода вновь привело меня на кухню. Я снова сварил себе каши. Михаил Владимиров поделился со мной хлебом и колбасой.
  Настало 9 июля 2006 года, воскресенье. Под вечер откуда-то возвращаются Настя с мужем и сыном. Меня покормили. Мне лучше не становится, поэтому мне не до финальной игры Чемпионата мира по футболу. Я слышу с кухни звук транслирующего игру телевизора, но как бы мне не хотелось её посмотреть, я остаюсь лежать в комнате тёти Надины. Вот как я провёл день финала этого Чемпионата, который я планировал увидеть изнутри, находясь в Германии. То, что я не увидел ни одной игры этого Чемпионата, то, что я в дни его проведения застрял на Родине, я вменяю в вину государству. Как оценить моральный вред за пропущенный мной Чемпионат? Очень большой суммой. Так что стоимость моего иска к государству должна ещё возрасти на n миллионов долларов или евро...
  10 июля, понедельник, утро. Настя кормит меня завтраком и спрашивает:
  - Что с тобой?
  - Я не знаю, мне всему и моей голове в особенности очень плохо. Я не могу объяснить, как. Я считаю, что это связано с лекарствами, которые мне давали в психбольнице.
  - А у нас здесь не больница. Я тебе об этом уже говорила. Иди и просись лечь в больницу. Какую хочешь. Уходи.
  Я знаю, я уверен, что, будь в это время тётя Надина дома, то она не спровадила бы меня в таком состоянии на улицу, как не спровадила бы и тогда, когда я пришёл на Набережную забоданный (от слова забодать) быком. Я ушёл из квартиры в джинсах и одной рубашке, так как на улице стояла жара. Кроме паспорта, который я положил в задний карман джинсов, я взял с собой маленькую пластиковую бутылку из-под питьевой воды, наполнив её кипячёной водой. Я вышел на Набережную и тут же лёг на асфальт тротуара, то есть на стороне Набережной, где стоят жилые дома. В надежде, что кто-либо из прохожих вызовет скорую помощь. Потому что сил самому дойти до больницы, мне казалось, что у меня нет. А место это, Адмиралтейская набережная, на стороне домов совсем не оживлённое. Вдоль домов ходит намного меньше народу, чем по противоположной стороне, то есть вдоль собственно гранитной набережной у воды. Поэтому, полежав безрезультатно под домами да ещё в тени этих домов, я, поняв, что я здесь ничего не вылежу, перешёл по пешеходному переходу на солнечную сторону Набережной и разлёгся перед спуском к Неве со львами, что у Дворцового моста. У этого спуска на Неве стояли речные трамвайчики, и зазывалы приглашали на них прокатиться. Мой расчёт оказался верным. Эти зазывалы подошли ко мне, узнали, что мне плохо, и вызвали скорую. Машина скорой помощи прибыла довольно быстро. Я сам поднялся и прошёл в машину. Поинтересовавшись у меня, как я себя чувствую и на что жалуюсь, врач меряет мне давление. Оказалось, что оно у меня очень высокое. Вот она причина моего плохого самочувствия - высокое давление. А ведь никогда раньше я на давление не жаловался! Ещё не поехав в больницу, врач скорой помощи сделал мне укол. В зад, естественно. И мы поехали. Очень быстро приехали во двор Максимилиановской больницы, той самой, где лежала в отделе кадров моя трудовая книжка, которую я не забрал до сих пор. В тот самый двор, где я познакомился с Сергеем и обменялся с ним номерами телефонов.
  В приёмном покое мне ещё раз померили давление. Пока что оно не спадало, и мне было всё так же плохо. Дежурный врач начал меня расспрашивать, кто я, где проживаю, есть ли у меня полис. Я предъявил паспорт, сказал, что полиса у меня нет.
  - Ну, тогда, можете идти. Мы вам состояние купировали. И вам должно стать лучше. До свидания!
  Я догадался, что означает "Мы вам состояние купировали", но мне от этого не стало легче, поэтому после того, как меня вежливо прогнали из больницы, я, выйдя на улицу, снова разлёгся на тротуаре. Я лежал и искал ответа, что же мне теперь делать? Не топиться же! Я надумал идти - идти как смогу-в психиатрическую больницу, расположенную на реке Пряжке не очень далеко от Максимилиановской больницы, перед которой я сейчас лежал на асфальте. Как я шёл: пройдясь немного, полежу немного на асфальте, опять пройдусь, снова полежу. Благо, асфальт в такую жару был тёплый. Никто меня не останавливал и не склонялся надо мной, пытаясь помочь мне. Возможно, - думал я, - я похож на очень пьяного человека, и поэтому все меня сторонятся.
  По пути в психиатрическую больницу на Пряжке мне попадается Октябрьский районный суд, из которого я ждал извещения на адрес тёти явиться в суд на рассмотрение моего многомиллионного гражданского иска. Захожу в суд. Узнать, когда же, наконец, меня вызовут, ведь прошло уже 2 месяца с момента подачи мной иска. Там удивляются, говорят, что никакого иска от меня не принимали. Меня же это удивляет, но не сильно, ведь стерва-секретарша при подаче мной искового заявления отказывалась его регистрировать. Или дело в порядке суммы моих многомиллионных требований к государству? Напомню: я просил взыскать с государства миллионы долларов. И тут я подумал, что жалко, что пропали поданные с исковым заявлением свидетельства моего бомжевания - списки людей, готовых прийти в суд на разбирательство моего дела. Шшайсе! Ну не было у меня возможности их скопировать - слишком много было листов. Но сильно тужить по поводу пропажи моего искового заявления со свидетельствами я не мог-мне бы не подохнуть от высокого давления!
  Вот я и "дополз" до Пряжки (Далее "Пряжкой" я буду называть эту психиатрическую больницу Љ2 на углу рек Пряжки и Мойки). Вокруг больницы забор. Иду на проходную. Сообщаю охраннику, что мне плохо, и я хочу лечь в эту больницу. Он меня не пропускает внутрь больницы, говоря, что для попадания в неё необходимо иметь направление, которое выдают в психдиспансере. Спрашиваю, где находится диспансер?
  - В Матвеевом переулке.
  Где этот переулок, охранник не знает. Я понимаю, что это где-то рядом, ведь психдиспансеры располагаются в Городе по районам, но я больше не хочу никуда идти, ведь вот она, больница - за забором. Я ложусь на асфальт перед проходной. Лежу. Мимо меня проходят через проходную врачи в белых халатах и люди без халатов, одетые цивильно. Но никто из них не интересуется, что со мной. Пролежав на асфальте перед больницей где-то с час, я понимаю, что мне всё-таки надо найти в себе силы дойти до психдиспансера этого района. Спрашиваю у прохожих, где находится Матвеев переулок. Но никто не знает. Дошёл до опорного пункта мелицыи на улице Глинки, что рядом с Никольским собором. Прошу ментов помочь мне, объясняя им, как мне плохо. Они разводят руками, мол, ничем помочь не могут. Тогда я решаюсь обратиться за помощью к Церкви. Какой помощи, я не представляю. Но я пошёл в Никольский собор как в последнюю инстанцию, полагая, что там служат добрые люди, священники. Я пришёл в собор. Мне сказали, что батюшка обедает. Выйдет ко мне через час. Я сажусь на скамейку в сквере перед собором. Слышу, как где-то надо мной в кронах деревьев тоненько поёт какая-то птичка. Прямо заливается. И не перестаёт. Петь. Жить. Мне так захотелось её разглядеть, что я совершаю усилие - слегка разворачиваюсь корпусом тела и наклоняю его назад, таким образом моя голова развернулась лицом в кроны деревьев, а то задрать вверх одну голову мне было невыполнимо. Я шарю-сканирую глазами ветки деревьев и различаю эту маленькую птичку-певунью. Как же ей хорошо, петь там наверху! И как мне плохо, здесь внизу! Целый час слушал я её. Иду в собор. Вышедшему ко мне из алтаря священнику рассказываю, что мне очень плохо. Плохо моему телу. Помогите! - прошу я батюшку. Батюшка достаёт голубую бумажку пятидесятирублёвого достоинства и передаёт её мне.
  - Больше ничем помочь не могу.
  Я взял деньги и покинул храм. Но не такой помощи мне было нужно! Выхожу опять на улицу Декабристов. Догадался посмотреть в телефонной будке телефонный справочник. В нём нашёл страницы с картой Города. Матвеев переулок на этой карте оказался совсем рядом. Между улицей Декабристов и рекой Мойкой. Кое-как дохожу до психдиспансера в этом переулке. В холле перед регистратурой народу почти никого. Обращаюсь в окно регистратуры:
  - Я бы хотел получить направление, чтобы лечь в больницу на Пряжке, а то на ногах еле стою - так мне плохо, особенно голове.
  Далее регистраторша выясняет у меня, что я не из их района, то есть не из Адмиралтейского, что вообще я бомж, и поэтому отказывает в моей просьбе выдать мне направление на Пряжку. Больше мне идти некуда. Поэтому я ложусь на холодный кафельный пол в шашечку и начинаю громко звать на помощь:
  - Мэй-дэй, мэй-дэй, SOS! Спасите-помогите! Мэй-дэй, мэй-дэй, SOS! Родина в опасности! Мэй-дэй... Государство - это я!
  Из регистратуры выходит регистраторша, приводит ещё кого-то в белом халате, и они мне говорят:
  - Вставайте и уходите! А то вызовем милицию!
  - Вызывайте! если не хотите дать направление!
  Довольно быстро приезжает милиция. Менты меня спрашивают, что со мной? Я им объясняю, что мне плохо, особенно голове, что мне некуда идти, потому что я бомж. Мент при мне обращается к медицинскому персоналу психдиспансера:
  - Да выдайте вы ему направление, пусть идёт на Пряжку!
  Только после этого обращения мне предлагают войти в кабинет. Там врач выписывает мне направление, спросив мои ФИО и адрес прописки. Кладёт направление в конверт и отдаёт его мне:
  - С этим направлением вас возьмут в больницу.
  Наконец-то. Я доволен. Мне осталось совершить последний бросок до Пряжки. Иду, временами прислоняясь к стенам домов. И вот на полпути до неё я чувствую, что мне становится легче. Постепенно, но становится. Давление, видно, начало понижаться. Как и обещали в Максимилиановской больнице. И вот я иду и думаю, а стоит ли мне идти туда, куда я иду? Ведь мне всё лучше и лучше. Легче и легче. Но ведь я с таким трудом добился этого направления в эту психбольницу! - думаю я. - Ладно, полежу, отдохну. Поем. Надеюсь, что моё пребывание на Пряжке не затянется как в первой психбольнице!
  Охранник на больничной проходной читает направление с печатями больницы и врача-психиатра и пропускает меня внутрь. В приёмном покое больницы прохладно. И мне, после уличной жары и с нормализовавшимся давлением, становится совсем хорошо. Ещё не поздно уйти, - думаю я. - Нет, полежу немного: мне, действительно, нужен отдых. Я сижу и думаю так, а меня тем временем регистрируют. После регистрации меня проводят в огромное помещение, где одиноко стоит ванна. Старухи-персонал предлагают мне раздеться и залезть в неё. Сажусь в ванну. И тут мне в область паха сыплют стиральный порошок! А затем его и на голову мне!!! То есть меня санитарно обрабатывают стиральным порошком, а не мылом. Бывает же такое! После мытья я переодеваюсь в больничную пижаму. Дают и больничные тапочки. Приводят на отделение. Тапочки, те, что дали в ванной комнате, просят сменить на тапочки отделения. Приводят в палату. Палата большая. Указывают на свободную койку. Моим соседом по койке оказывается мужчина лет пятидесяти - Михаил Юрьевич Кузнецов, установщик сигнализации в банках и других фирмах. От нечего делать мы с ним разговорились в этот же мой первый день пребывания на Пряжке, ведь я чувствовал себя хорошо!
  Михаил на Пряжке оказался, в общем-то, случайно. Но, конечно, не до такой степени, как я. То есть он не псих, и не дурак, а белогорячечник. Причём можно спорить, была ли у него именно белая горячка в момент задержания. Но подробно о его личной жизни я рассказывать не буду. В общем, он порядочный человек. И как порядочного человека его очень сильно поразила моя история. Вся моя история. Уже известная тебе, мой читатель-избиратель. Моя история вплоть до сего дня, 10 июля 2006 года, включая мои мысли о воцарении в России. И он стал меня морально и материально поддерживать. Морально-это означает, что в беседах со мной он не опровергал мои выводы о необходимости реставрации Самодержавия во главе со мной, и не пытал меня о том, как я буду решать ту или иную конкретную проблему в стране, а разговаривал со мной обо всём на свете, в том числе о... ...В общем, обо всём. И я не чувствовал себя одиноким в стенах больницы, как было со мной в первой психбольнице, где я лежал по собственному желанию. Материально - это означает, что он делился со мной и "Беломором", то есть я не сходил с ума без курева, и вообще щедро делился со мной, я бы сказал, по-братски, или по-отечески, всеми своими продуктовыми передачами, а его, порядочного человека, по несколько раз в неделю навещали его порядочные жена и взрослая дочь, живущие поблизости, на Английском проспекте.
  Итак, я попал в психбольницу, или дурдом, на Пряжке. И в этой больнице повторилась история: меня принялись лечить, давая таблетки (слава Богу, не делали уколов, как в первой больнице!), и лечащий врач не слушал меня во время своих обходов пациентов, то есть относился ко мне как к большинству пациентов, то есть я сделал вывод, что и здесь, не обращая на меня внимания, меня хотят продержать очень долго. То есть после пяти первых дней своего пребывания в больнице я уже начал жалеть о том, что сюда попал. Михаилу было проще. Ему был известен срок его пребывания в больнице: белогорячечников держат всего 3 недели, а затем выписывают на улицу. Из своих трёх недель Михаил успел отлежать в больнице 3 дня до моего прихода на отделение. Так что первые 18 дней мне было там не скучно. Один раз порядочная жена Михаила в передаче принесла двухлитровую коробку якобы с соком. На самом деле сок был заменён на приличный дорогой портвейн! Почему именно портвейн, да потому, что именно им лучше всего запивать бастурму (для тех, кто не знает: это вяленое мясо со специями), которая была принесена ею в этот же раз. Всевозможные фрукты и ягоды и минеральная вода также приносились его женой и дочерью. Но самым ценным гостинцем всё же оставался "Беломор". Так вот, этот Михаил, живущий рядом с Пряжкой, после своей выписки станет еженедельно, по субботам, навещать меня и приносить солидную продуктовую передачу, морально меня поддерживая.
  Читатель-избиратель, ты уже понял, что меня продержат на Пряжке долго?
  Я ведь подробно рассказал Михаилу про себя, поэтому и про желающего мне помочь Диму Блюменталя, находящегося в Германии на ПМЖ, я также рассказал. Я выразил Михаилу своё сожаление, что не могу связаться с Димой по телефону. На что Михаил ответил мне:
  - Почему бы и нет? Ты мне дай адрес своей тёти, напиши, как её зовут, и я приду к ней на Набережную, расскажу ей, где ты, и возьму у неё твой мобильный телефон с зарядкой, и принесу сюда, и незаметно передам тебе их под столом на следующем свидании. И ты позвонишь в Германию своему Диме!
  Следует отметить, что мобильные телефоны на Пряжке в отделениях на руках у пациентов были запрещены. И Михаил принёс и передал мне мой мобильник с зарядным устройством! И я набрал Димин номер телефона в Германии и повесил трубку. Он мне тут же перезвонил. Естественно, что он поразился моими перипетиями в последнее время. И пообещал мне помочь выехать в Германию, как только я выйду из дурдома (психушки).
  Михаила Юрьевича Кузнецова выписали, и мне стало совсем одиноко среди дураков и психов - и поговорить, что называется, стало не с кем. А врач всё игнорировал меня на обходах. Потом он ушёл в отпуск, и другой врач, подменяющий его, на обходе дал мне понять, что выпиской не своих пациентов он не занимается, то есть мне надо ждать выхода из отпуска своего врача. Прошёл месяц. Вышел на работу из отпуска наш врач. На обходе он мне сообщил, что записал меня в очередь на энцефалограмму головного мозга, и мне надо ждать подхода моей очереди. Очередь подошла. Мне на голову надели "шапочку" из проводов и предупредили, чтобы я не кашлял и вёл себя тихо-спокойно, пока подключён к "шапочке". Но я не сдержался и кашлянул. Меня заругали, но переделывать энцефалограмму не стали. После снятия энцефалограммы на обходе врач мне сказал, что надо ждать обработки данных. Опять жду. Данные обработаны, теперь врач решил показать мою энцефалограмму профессору. А профессор в больнице не сидит, а лишь изредка приходит. Теперь я жду прихода профессора.
  Тем временем психи меня застучали, что у меня в палате есть мобильный телефон. Приходит медсестра и забирает его у меня. А в следующий приход Михаила Юрьевича его ко мне не пускают, говоря, что не положено бывшим пациентам навещать пациентов действительных. Я не выдержал и обозвал не пустившую ко мне Михаила Юрьевича старшую медсестру нехорошим словом, кем на самом деле она является. Приводить слово не буду. Сестра обиделась до такой степени, что приказала сатрапам из психов привязать меня к кровати в качестве наказания. Сатрапы с радостью принялись исполнять приказание. Работали они со рвением, то есть привязали меня крепко, так что я едва мог пошевелиться. А если честно признаться, то телефон мне был больше не нужен, так как звонить мне было больше некому.
  Пришёл профессор в больницу. Меня показывают ему. Был типа консилиум., ведь кроме профессора присутствовал мой врач с отделения и ещё какой-то другой врач. Мне задавали вопросы. Я отвечал. В какой-то момент, когда я говорил, профессор наклонил голову вбок и спросил тихо другого врача:
  - Вам не кажется, что у него кривой череп? - и он вместе с другим врачом пристально уставились мне не в глаза, а мимо них-на мой череп.
  - А вот смотрите, какая у него интересная энцефалограмма: какой всплеск!-тыкает врач профессору на мою энцефалограмму.
  Я понимаю, что этот всплеск образовался от того, что я не сдержался в душном помещении, где мне снимали энцефалограмму, и кашлянул.
  А вопросы мне задавали всякие. В том числе, что я буду делать после выписки из дурдома, как я буду жить дальше? Мне было сложно дать лаконичные ответы врачам. И я чего-то говорил, что это не дело врачей, которые должны лечить и только, и что я намерен писать Книгу. Зачем писать - тоже объяснил. Но не знаю, поняли ли они меня правильно в отношении Книги. О своём президентстве и царствии я, естественно, не заикался: боялся, что, точно, сочтут психом и не выпишут. Результата беседы мне в глаза не сказали, а просто увели из кабинета на отделение. А через пару дней (почему не сразу? - не знаю) врач отделения говорит мне:
  - Пиши заявление на имя главного врача больницы, в котором просишь выписать тебя из больницы "потому что больше не нуждаешься в услугах больницы". Запомни эту формулировку: "больше не нуждаешься в услугах больницы".
  Я так и написал и позвонил в тот же вечер с городского телефона из кабинета старшей медсестры отделения Михаилу Юрьевичу Кузнецову, и попросил его принести мне какую-нибудь тёплую одежду, ведь уже кончается сентябрь - последнее число! На следующий день Михаил Юрьевич приносит мне курточку и свитер. Удивительный он человек, выписавшийся из больницы и продолжающий после выписки навещать меня, своего соседа по койке, около двух месяцев и делать мне солидные продуктовые передачи! Причём, после того, как у меня забрали телефон, его на свидание со мной не пускали, а только забирали у него передачу для меня.
  * * * (Звёздочки Љ71)
  2 октября меня выписывают, то есть я иду на улицу. Итак, я повторяю, я пробыл на Пряжке 2 месяца и 22 дня! Хорошо, что Михаил Юрьевич принёс мне одежду - теперь я одет по погоде. Куда мне теперь идти? Мне это ясно: на Набережную, то есть к тёте Надине. Срочно звонить Диме Блюменталю в Германию. Я пришёл на Набережную. Тёти Надины не было. Была Настя. Я ей рассказал о своих планах бежать в Германию, чтобы по-настоящему отдохнуть, а не так, как на Пряжке. Настя разрешила мне переночевать у них в квартире. я помылся в ванне, меня накормили, и я позвонил в Германию Диме, сразу повесил трубку. Он мне перезванивает на тёти Надинин телефон. Я ему сообщаю, что вот я вышел из дурдома только что. Дима обещает немедленно заняться моим делом, то есть моей отправкой в Германию. Также в этот вечер я звоню со своего мобильного девушке Веронике, чтобы договориться о встрече с ней, чтобы передать ей её книгу "Парфюмер" и забрать у неё свою грамматику от издательства DUDEN.
  На следующий день я встречаюсь с ней. Она уже не улыбается мне, ведь я уже не в ангельском наряде, да и задержка её книги у меня заставляет её дуться. И одета Вероника на этот раз не в белое. В общем, ничего ангельского в ней также нет как и во мне. И говорить нам друг другу нечего. Поэтому, только обменявшись книгами, мы расстаёмся. Иду в финское консульство узнать, сколько мне надо денег для оформления визы и на фотографию. 35 евро плюс 2 евро (консульский сбор) плюс 100 рублей сфотографироваться. Перезваниваю Диме в Германию, докладываю, сколько мне надо денег на оформление визы плюс 30 евро на дорогу до аэропорта Хельсинки на автобусе.
  Спать я иду на лестницу, но теперь там уже нет ни фанеры с картоном, ни старых курток, на которых я спал прежде. Пришлось идти на помойку. Но там мне не сильно везёт в поисках подстилки. Что-то подобрал, но не достаточно.
  На следующий день, 4 октября, я уже встречаюсь с Диминой женой Леной, по делам приехавшей из Германии. Она передаёт мне тысячу восемьсот (1800) рублей. Мне этой суммы должно хватить на заказ визы и фото, и ещё должно остаться что-то на прокорм - рублей 500.
  Также вечером 4 октября я встречаюсь с Алексеем Виноградовым, с которым я лежал вместе на Пряжке. Он передаёт мне добротные кожаную куртку и модное пальто, новую футболку с рисунком и целый мешок ещё тёплых пирожков с разными начинками, штук 30. Говорит, что его мама работает на их производстве. Вот какие душевные люди живут в нашем Городе! Алексей Виноградов и его мама! Привет Вам!
  5 октября я подаю свой загранпаспорт в финское консульство, оплатив 35+2 евро+100 рублей и заполнив анкету. Получить визу я смогу через 2 недели, то есть начиная с 19 октября. Мне осталось как-то прожить всего 2 недели! Прожить на лестнице или где-либо ещё.
  Через день, 7 октября, в субботу, я иду в Александро-Невскую Лавру. Я прошусь на временную работу по уборке листьев (ведь настало время листопада), лишь бы мне предоставили кров. Разговаривающий со мной монах рекомендовал мне прийти по этому вопросу в понедельник, обязательно взяв с собой военный билет, и меня примет заведующий хозяйственными работами монах.
  8 октября, в воскресенье, я захожу в квартиру тёти Надины специально за военным билетом. Заодно моюсь в ванне, бреюсь, ем. Тёти Надины по-прежнему нет. Кормит меня Настя. И тут мне приходит в голову идея позвонить с городского телефона, что стоит в квартире, тому самому Сергею, с которым я обменялся номерами телефонов во дворе Максимилиановской больницы. Он ведь в течение лета и сентября несколько раз мне названивал на мой мобильный, да только я не мог подойти: был в дурдомах, и с мобильного не хотел звонить на его городской телефон. Тут же я подумал, что, возможно, у Сергея найдётся свободная для меня жилплощадь недели на две. Так что, прежде чем идти в Лавру, мне стоит ему позвонить, раз уж он названивал мне, и, следовательно, желал меня видеть. Интересно также мне, зачем именно? Просто попить пива, как он предлагал мне во дворе Максимилиановской больницы, или же зачем-то другим? Тут надо указать на фактор, способствующий моему обращению к Сергею за помощью. Лежа на лестнице, я застудил правый бок: у меня отваливалась правая рука, и болело справа в груди и под лопаткой. Так что я больше не хотел спать на лестничной площадке. Не мог там спать по состоянию здоровья. Я звоню. К телефону подходит женщина. Наверное, мать Сергея:
  - Алё!
  - Здравствуйте! Сергея можно?
  - А кто его спрашивает?
  - Ангел, - представился я так, как захотел, а потом добавил: - Алёша, ангел.
  - Сейчас я узнаю.
  - Да, ангел, привет! - подошёл к телефону Сергей.
  - Привет, Сергей! Ты мне всё лето названивал. Чего хотел?
  - Да так. Пообщаться. Встретиться. Попить пива, например.
  - А как ты отнесёшься к тому, что я к тебе приеду и поживу у тебя недели две? Мне очень надо! Я в беде.
  - Ну, если очень надо, то приезжай хоть сейчас!
  И мы с Сергеем договариваемся, что он через час встречает меня на станции метро "Новочеркасская" у схода с эскалаторов на выходе.
  Поступок
  До
  Я поднимаюсь на эскалаторе метро и с трудом узнаю Сергея, так сильно он изменился в худшую сторону с момента нашей с ним встречи в июне во дворе Максимилиановской больницы: лицо у него опухло, и глаза заплыли. И одет он был по-осеннему в какую-то неприличную куртку, прямо скажем, гопницкую. Так что у меня промелькнуло в голове: "Ещё не поздно якобы не заметить его и пройти мимо, ведь его внешний вид, вид лица и одежды, пугает-с таким не то, что каши не сваришь, а жди беды". Но боль в правой половине тела толкнула меня в сторону Сергея.
  - Сергей? - не очень уверенно спрашиваю я.
  - Чего, не узнал?
  - Да нет...
  - Ну, привет тогда!
  - И ты здравствуй! - поздоровался я, а сам подумал, что и цвет лица у Сергея какой-то неживой, так что моё пожелание ему здоровья будет не лишним. Пьёт, наверное, много, - заключил я.
  И мы прошли пешком до его дома. Две трамвайные остановки до многоквартирного дома Љ12 по Новочеркасскому проспекту. Я приехал к Сергею не в бушлате, а в подаренной Алексеем Виноградовым кожаной куртке, джинсах, подаренных мне Романом Герасимовым и тех кроссовках, уже старых, рваных, о которых писал, что их купил для походов в казино, и в которые успел влезть при встрече с дворниками 14 июня на лестничной площадке дома на Набережной. При мне была чёрная сумка от ангельского костюма с привязанным гвардейской ленточкой к её лямке штопором. В сумке паспорт, ключ от чердака дома на Набережной, зарядное устройство к мобильнику, зубная щётка, маникюрные ножницы, к сумке привязан зонтик.
  На лифте доехали до восьмого этажа. Вход в квартиру - это железная дверь, установленная в дополнение к типовой двери, скрытой за ней. В металлической двери глазок (про дверь пишу, потому что это важно, в дальнейшем будет важно).
  Войдя в квартиру (открывал ключом сам Сергей) и сняв в коридоре обувь, Сергей указал мне на дверь в комнату (я заметил, что эта дверь без ручки):
  - Проходи!
  Я прошёл. Я понял, что это жилая комната Сергея.
  -Здесь я живу. Тебе предлагаю жить со мной в этой комнате. Других комнат нет (во второй живёт моя мать). Так что, если тебе очень надо, то ты согласишься спать со мной на одном, во этом, диване - я не против потесниться.
  Меня это не устраивало, лечь спать с каким-то мужиком на одном разложенном диване. Но меня бы устроило спать в широком кресле, о чём я сказал хозяину комнаты:
  -Я буду по ночам спать в кресле, а когда днём тебя не будет дома, то я буду спать на диване.
  - Как хочешь, - был мне Сергеев ответ, а затем вопрос: - Есть будешь?
  Я отказался, давеча хорошо поужинав на Набережной у Насти. И Сергей стал смотреть телевизор. Я тоже. Потом мне надоело его смотреть, но мне больше ничего не оставалось делать как это делать сидя в кресле. А Сергей всё смотрит и смотрит, бросив в рекламную паузу фразу:
  - Как у тебя дела, расскажешь завтра.
  Часа в два ночи я выключаю телевизор, заметив, что Сергей уснул за его просмотром. А там было с чего уснуть, глядя на экран: показывали всё какую-то ерунду, по мне, так смотреть было нечего. Я вспомнил Толика с Малого проспекта Васильевского острова. Так у того было хоть место на полу и подстилка в комнате. Здесь же в комнате на полу было расположиться негде. И мне пришлось спать сидя. Правый бок и рука болели. В дополнение к неудобству спать сидя это было препятствием для крепкого беспробудного сна. Отосплюсь днём на диване, - думал я, - когда Сергей уйдёт на работу или по делам.
  Но настал понедельник, и Сергей никуда из дома не пошёл. С утра шёл дождь, и поэтому и мне не хотелось вылезать на улицу. И я решил сегодня никуда не ходить, тем более, что Сергей напоил меня чаем и накормил бутербродами. За чаем, который нельзя назвать утренним, так как мы проснулись около полудня, Сергей говорил:
  - Как видишь, я живу скромно. С матерью. И книжек не читаю... Я ведь лежал в дурке, то есть психбольнице. У меня диагноз: изменение личности. И инвалидность есть. Живу как дурак на пенсию. Я скоро её получу. Тринадцатого числа. А сейчас денег нет. Даже на пиво. Так что сейчас я спокойный. Изменение личности происходит, когда я выпью. Вон, видел: дверь в комнате новая и без ручки. Это я старую дверь разбил, когда пьяный был. А ручку всё поставить не могу. А в коридоре электросчётчик разбит! Это я, пьяный, в одного кренделя молоток запустил, да промазал - попал в счётчик. И в туалете я дверь разбил... Но ты не бойся! Я тебя, ангел, не трону - ты мне нравишься!
  Как понимать последнее заявление Сергея, я не знал. Уж не голубой ли мой новый знакомый, хозяин комнаты? Я отгоняю эти мысли.
  - А теперь, ангел, расскажи ты о себе, и что привело тебя ко мне?
  И я рассказал никуда не спешащему Сергею всё по порядку, и своё прошлое, и свой план в самом ближайшем будущем уехать отдыхать в Германию, и о заболевшем правом боку и руке, побудившим меня напроситься к Сергею на постой. Одно я не рассказал ему, что у меня есть 500 рублей, так как понял, что Сергей непременно начнёт вымогать их у меня на выпивку или на еду. А я решил в этот период растягивать эти 500 рублей, что у меня были, как можно дольше, желательно числа до девятнадцатого, ведь Дима по телефону обещал подкинуть деньжат на автобус до Хельсинки в районе этого числа для получения мной визы в финском консульстве.
  - Ну, тогда живи до отъезда у меня, - сказал по окончании моего рассказа Сергей и добавил: - Я верю, что у тебя в будущем всё будет хорошо, и ты мне ещё сможешь помочь.
  Поскольку я не раскрыл Сергею тайны, что у меня есть 500 рублей, то вечером понедельника он меня угостил каким-то ужином, заметив, что я целый день ничего не ел.
  Телевизор, работающий до глубокой ночи, показывающий всё какую-то галиматью, стал моим врагом. Но высказывать своё недовольство им я не стал. Не в моём положении - на птичьих правах - командовать работой телевизора.
  Во вторник я проснулся в кресле от включённого телевизора. Дождя не было, и я решил пойти на Сенную, чтобы покормиться. Ну и прогуляться, ибо голова от моего врага - телевизора уже опухла. Вечером я вернулся с Сенной (ходил туда-обратно пешком, 500 рублей не трогал). И только вечером вторника я встретился в квартире с матерью Сергея. Мы с ней всего лишь поздоровались в коридоре, когда я проходил в комнату Сергея. Сергей, открывавший мне дверь в квартиру, вошёл за мной в комнату почти сразу и сказал, что его мать хотела хотя бы взглянуть на мой паспорт. На глазах у Сергея я достал паспорт из своей чёрной сумки и вышел в коридор, где и передал его его матери, после чего демонстративно ушёл обратно в комнату, давая возможность матери Сергея поизучать мой паспорт, переписать с него мои данные, или же вернуть его мне без этого действия, переписи. То есть я умышленно не стал стоять у неё над душой, ибо не хотел видеть, что она будет делать. Так что для меня осталось тайной, запомнила ли она мою фамилию, выписала ли её вместе с именем и отчеством, или же попросила мой паспорт только ради соблюдения формальностей. Своим действием я хотел показать матери Сергея своё безразличие к процедуре проверки моего паспорта. Очень быстро Сергей вернулся в комнату с моим паспортом и отдал его мне. И я его засунул в свою сумку опять-таки на глазах Сергея. Про то, как я беру - кладу на место свой паспорт, это я специально заостряю. Во вторник вечером угощаться ужином я не стал - поел на Сенной.
  В среду целый день было дождливо и пасмурно. И я никуда на улицу не ходил. Днём спал на диване, так как Сергей куда-то надолго уходил из квартиры. Принимаю ванну. Вечером от ужина не отказываюсь.
  Четверг. 12 октября 2006 года. часов в 11 я просыпаюсь от включённого телевизора в кресле и замечаю, что небо-то светлое, то есть дождя вроде бы как не предвидется. И я решил поехать туда, куда привык ездить - в Павловск. В Павловский парк. Ведь в этом году я ещё туда не ездил - был в дурдомах. Если читатель-избиратель забыл, то я напомню, что годом раньше я ездил в Павловский парк с бомжовским баулом, который прятал в папоротнике, и на который клал на всякий случай записку с просьбой не трогать вещи бомжа. Теперь же я поехал налегке. Купив себе поесть на станции "Купчино", наконец разменяв свои полтысячи рублей. Ничто во мне не выдавало бомжа, когда я в этот раз гулял в парке. Когда я в следующий раз ещё погуляю здесь? - думал в эту прогулку я. - Наверное, не скоро. Забегая вперёд, отмечу, что это будет моя последняя прогулка в Павловском парке до написания этих строк в декабре 2010 года. и сколько ещё пройдёт времени до следующей моей прогулки там в будущем - я не знаю. И во время моей последней прогулки я мысленно прощался с моим любимым парком. В общем, я нагулялся в нём до усталости. А нагулявшись, на последней скамейке перед выходом из парка нашёл литр пива в полторалитровой бутылке. Чего-либо выпить в тот момент, не обязательно алкоголя, было очень актуально. Так что я сэкономил на бутылке пива, которую собирался сейчас покупать по выходе из парка на вокзале, словно Богу была угодна моя экономия денег.
  Я вернулся в квартиру Сергея часов в 9 вечера. Уставший. От ужина отказываюсь. Ибо я боюсь быть нахлебником. Мне бы просто дожить до 19 октября. А уж с полученной финской визой я смогу попроситься у Насти дожить до отъезда в квартире на Набережной.
  Часов в 10 вечера Сергей мне говорит:
  - Вот 30 рублей. В 111 квартире нашего дома по этой цене продают маленькие флаконы с разбавленным водой спиртом. Я сам не могу пойти туда с деньгами за флаконом, потому что я уже брал там в долг и без отдачи долга мне больше не продадут. Тебя же там не знают. И тебе продадут.
  Как бы мне ни хотелось не ходить никуда ни за каким спиртом, я понял, что я не в том положении, чтобы отказывать хозяину комнаты, в которой я находился, в такой просьбе. Я понял, что передо мной вспыльчивый человек, ломающий двери и метающий молотки, если что ему не по душе, псих, так что я боялся, что, если я откажу ему в просьбе сходить за спиртом, то он меня выставит из своей комнаты за металлическую дверь квартиры, или даже не поленится проводить меня до двери парадной и выставит на улицу, чего мне очень не хотелось. Во-первых, потому что я очень устал - особенно устали ноги-после давешней прогулки в Павловском парке, во-вторых, потому что на улице пошёл дождь, и мне никуда не хотелось идти в такую погоду. И я посчитал за мéньшую для себя неприятность своё присутствие при распитии спирта Сергеем, чем сейчас же пойти вон.
  - Я пойду с тобой и подожду тебя у парадной, где находится 111-ая квартира, - заявил Сергей.
  И я подумал, брать ли мне с собой свою сумку с паспортом, которая стояла в комнате на полу у стены, или не брать? Ведь Сергей подумает, что я ему не доверяю, если я решу её взять с собой, и он может обидеться, типа: он-то мне доверяет, поселив меня у себя и даже уходя из квартиры, оставляя меня в ней одного. А я вдруг выкажу ему своё недоверие. Он так и выгнать меня может тогда! Сергей разгадал мои мысли, когда я кинул взгляд на свою сумку:
  - Оставь сумку здесь, с нами ничего не случится: мы быстро сходим туда-обратно. Или ты мне не доверяешь? - и он пристально посмотрел на меня, побудив меня ответить:
  - Нет, доверяю.
  - Ну, тогда пошли!
  На улице, повторяю, шёл дождь. Я быстро купил у старушки из 111-ой квартиры спирта. Спустился на улицу, передал купленный флакон (0,25 литра) Сергею, и он тут же отхлебнул из него пару глотков. Мы возвращаемся в парадную Сергея. Едем на лифте до восьмого этажа. Выходим из лифта, который останавливается на лестничной площадке на полэтажа выше восьмого. Спускаемся. На один лестничный пролёт. И тут Сергей вдруг садится на ступеньку лестницы:
  - Знаешь, ангел, я домой не спешу, - сказал Сергей и отхлебнул ещё разбавленного спирта. - Я решил ночевать здесь, на лестнице. Если же ты хочешь, чтобы я всё-таки пошёл домой вместе с тобой, то вставай передо мной на колени и проси меня об этом.
  И Сергей развалился на лестнице, облокотившись свободной от флакона рукой на более высокую ступеньку, чем та, на которой он уселся. Я сначала было подумал, что Сергей так шутит. Но прошла минута, а он всё лежит на лестнице, прошли 5 минут - он по-прежнему не встаёт.
  - Я не спешу! Становись на колени передо мной и просись в квартиру, - и Сергей снова отхлёбывает из флакона.
  Только по прошествии пяти минут я стал думать, как же мне быть? Я сразу вспомнил, что в квартире Љ172 за железной дверью осталась моя сумка с паспортом. Сергей угадал, о чём я вспомнил:
  - А твоя сумочка-то с паспортом у ме-е-ня-я! До-о-ма! И если ты не выполнишь мою просьбу и уйдёшь сейчас, то я выброшу твой паспорт к чёртовой матери. Нет! Я сожгу его! - и он ухмыляется, захлёбывая спиртом.
  И я думаю: сохранить лицо и уйти, значит, потерять паспорт. Сохранить паспорт, значит, потерять лицо. А чести у меня нет! Нет и не было от рождения! Так что её я не потеряю, встав на колени. Но нет, надо подождать: может, этому гаду надоест валяться на лестнице. Сергей снова угадывает:
  - И не надейся! Я не встану до утра. Так что можешь ложиться на ступеньки тоже! Ну что тебе стоит? Никто же не увидит! Соглашайся! Ну же! Ну!
  Я мнусь на лестнице стоя. Думаю, что если я в столь поздний час - а уже шёл одиннадцатый вечера - позвоню в звонок соседних квартир и попрошу вызвать милицию, то злодей-Сергей улизнёт в свою квартиру и сделает что-нибудь нехорошее с моим паспортом. И сорвётся мой план уехать после 19 октября в Германию! Но нет, этого я не могу допустить! Я сделаю, что просит гад. Но сначала покурю для храбрости перед этим действием. Я пока что не царь, а скорее, блаженный, так что это действие, унижение, мне даже к лицу, оно прекрасно дополняет серию отвратительных пертурбаций, происшедших со мной. Но нет, встав на колени, я не унижусь, а стану ближе к Богу, то есть наоборот, возвышусь, - думаю я в тот момент и сейчас. Это Бог посылает мне очередное испытание. Но я не могу сказать, что я его с честью вынесу: у меня нет чести, как я уже написал!
  С такими мыслями я встал на колени и сказал Сергею:
  - Что, доволен? Пойдём же теперь домой!
  - Ну, так и быть! - и он встал и пошёл вперёд меня открывать дверь своей квартиры. Войдя в свою комнату, он сразу же включил телевизор. Я же сел в кресло с мыслью: - Больше я так унижаться не хочу и не буду. Это вредно для моей нервной системы. Когда я в следующий раз буду покидать эту квартиру, то я её покину навсегда. Но раз уж я с таким трудом, с таким внутренним эмоциональным напряжением, вошёл в эту квартиру сейчас, унижаясь, то я постараюсь её покинуть как можно позже, стараясь усидеть в ней как можно дольше. Только если Сергей начнёт меня выгонять с помощью рукоприкладства или метания в меня молотков, вот, только тогда я покину его квартиру. Навсегда. Додумавшись до этого, я постарался переключить своё внимание на телевизор, чтобы не думать больше об унижении, выкинуть его из головы. На время. До воспоминания о нём в своей Книге, в которой, я решил, я не буду утаивать этого унижения, а выставлю за него счёт государству. Виновнику моего столь бедственного положения. И я ушёл с головой в телевизор, как будто ничего не произошло.
  Допив флакон, Сергей также принялся вникать в происходящее на телеэкране. Где-то в час ночи мне показалось, что Сергей заснул, и я выключил телевизор. Но я не рассчитал крепости Сергеева сна - он прснулся и говорит мне, лёжа на диване:
  - Ангел! Иди-ка лучше сюда и по моги мне раздеться! Помоги мне снять штаны. И вообще, хватит тебе сидеть в кресле, иди и ложись рядом со мной! Или ты боишься, что я голубой? Да, я голубой! По вашему: пидор. Но ты меня не бойся! Ты вот лучше оцени мою доброту: тебя никто не приютил, ни родственники, ни родная мать, а только пидор, да к тому же псих!.. ты нужен мне! Иди же ко мне и расплатись со мной за мою доброту! Ведь за всё в этом мире нужно платить. Иди ко мне и ложись рядом - никто не увидит, как никто не видел твоего стояния на коленях. Ты никому не нужен сейчас, только мне! Ну хватит там сидеть и молчать, как будто я со стенкой разговариваю!
  - Нет - ответил резко я.
  - Да ладно, не ломайся!
  - Нет!
  - Тогда чего же ты здесь сидишь, и после моих слов не встал с кресла, чтобы уйти?
  - Тебе не понять, - ответил я.
  - Или ты ждёшь приглашения пойти вон? Иди вон, коли не хочешь лечь со мной! Вон - я сказал!
   Я молчу. В темноте я не вижу выражения лица пидораса, приказывающего мне покинуть его жилище:
  - Вон! - орёт он посреди ночи во всё горло,-во-о-н!!!
  Наверное, от этого его жуткого ора в ночной тишине проснулась его мать, а может быть, и соседи. Но я упрям, я не поддаюсь на его этот ор- приказ мне уйти.
  - Нет!
  В ответ на моё "Нет!" Сергей снова заорал как псих - а он и есть псих, так что ему простительно, - чтобы я убирался вон.
  Убедившись, что меня ором не проймёшь, Сергей угомонился и заснул.
  Пятница. 13-ое
  Проснулись поздно. Сергей начал извиняться за своё поведение прошедшей ночью:
  - Ангел, ну, ты меня извини. Я больше так не буду! Так что можешь оставаться и дальше у меня. А то, что я гей - это, действительно, правда, и по пьяни я не шутил с тобой - это и было моё изменение личности.
  В ответ я лишь промолчал. Сергей пошёл получать пенсию. Оставшись один в квартире, я с удовольствием перелёг на диван - разогнуться, а то устал корчиться-сгибаться в кресле. Которое стало в последнее время казаться мне таким неудобным. В квартире я был, действительно, один: мать Сергея, по его словам, уехала на дачу. Комнату свою она закрыла на ключ. Ложась спать на диван, я осознавал, что, может быть, я это делаю в последний раз перед предстоящим не сегодня, так завтра уходом от Сергея на улицу. Ведь сегодня я голод постараюсь перетерпеть, и, если Сергей не будет вновь до меня домогаться, то покину его квартиру завтра и пойду проситься дожить до числа 20-21-го, то есть до своего отъезда в Германию, на Набережную к Насте. Если же сегодня, в день выдачи пенсии, Сергей начнёт предлагать мне выпить с ним, то я откажусь, ибо мне мало удовольствия, да и опасно, пить с такими, как он, психами и пидорасами. Терпеть пьяного Сергея сегодня вечером - вот к чему я приготовился, ложась на его диван доспать, ведь сегодня был пасмурный день, и мне хотелось и его пересидеть-убить в квартире у Сергея...
  И вот я просыпаюсь от шума в комнате. Домой вернулся Сергей с каким-то Кириллом, вроде бы бывшим одноклассником Сергея. Они принялись пить пиво, включив телевизор. А я лежу на диване и не встаю. Мне чего-то захотелось показать Сергею, что я его не боюсь. И я подумал, что пока хозяин комнаты с гостем пьют сидя, я могу ещё какое-то время полежать на диване, типа, я не с ними. Кирилл, видимо, зная о голубизне Сергея, кивнул в мою сторону со словами:
  - Он, что, тоже?
  - Нет, но скоро будет! - заявил Сергей, смеясь и посмотрев на меня с улыбкой, и вдруг положив свою руку мне на пах. И сжав моё детородное хозяйство. Ответить на это оплеухой правой рукой я не мог, потому что она была у меня как не своя и болела. И вообще, начинать драться с Сергеем из-за этой провокации я решил, что не стоит, ведь шансов у меня с отвисшей правой рукой против здорового него не было никаких, да к тому же Сергей псих, и он может отреагировать запуском в меня бутылкой или молотком, или ещё зарежет - всего можно ожидать от психа. Да к тому же мне неизвестно, кто этот Кирилл, просящий в долг у Сергея какие-то 50 рублей: тоже пидор или нет. Если пидор, то лучше мне не огрызаться, а то, вызвав гнев у обоих, я рискую быть изнасилованным ими обоими.
  Итак, я промолчал в ответ на сжатие моих секс-причиндалов. Но это не значит, что я постараюсь ЭТО забыть. Нет, напротив, я понял, что мне надо поскорей покинуть этот дом, чтобы не поддаться на новые провокации гомосексуального, педерастического, характера. И я подумал, что теперь, когда уже ясно, что я точно уезжаю на днях в Германию, меня, определившегося с отъездом, - теперь меня примет у себя и даст дожить до 19 октября моя родная мать. А телефон в комнате у Сергея вот какой. С базой, к которой трубка не соединена проводом, то есть трубку можно унести из комнаты на кухню. Что я и делаю. Звоню матери. Во время моего звонка Кирилл вдруг уходит из квартиры. И слава Богу! - думаю я. Итак, я звоню. Говорю, что это Алёша.
  - Чего звонишь? - грубо спрашивает мать.
  - Мама (выдавливаю из себя это слово)! Я скоро, наконец-таки, уезжаю в Германию.
  - А мне-то что? Езжай, куда хочешь.
  - Да, я уезжаю после 19 октября.
  - А мне ты зачем это сообщаешь?
  - Мне бы пожить у вас до отъезда! Слышите? Мне надо как-то дожить.
  - Это твои проблемы. Ко мне не суйся!
  - А к кому как не к вам? Всего-то до 19-го числа!
  - Ты что, не понял меня? Мне всё равно, - и моя мать повесила трубку.
  Я решаю пока не уходить на улицу, а выждать, чтобы моя мать смогла обдумать моё предложение пожить у неё до отъезда. Пусть, думаю, созвонится с Полиной. Может быть, мать не может разрешить мне пожить у неё без согласия моей сестры? Да не может быть, а точно! Так что пусть поговорят, а я подожду. Не ехать же мне к матери без разрешения пожить мне у неё! А то зря только съезжу - прокатаю деньги. Которых у меня мало - 400 рублей. И на Набережную проситься раньше, чем попробую к матери нельзя: сначала надо к матери - она роднее.
  Пока жду, - думаю я. - оденусь. И я одеваю в комнате кожаную куртку, беру свою сумку. В коридоре одеваю кроссовки и ухожу ждать на кухню. Сергей спрашивает меня:
  - И куда ты, ангел, собрался?
  - На улицу, - отвечаю я.
  - А я тебя не отпущу! Я тебе не окрою железную дверь! Ломай! Если сможешь! - и на лице Сергея засветилась идиотская улыбка. А глаза - так вообще стали какими-то дьявольскими-бешеными. - Мы с тобой договоримся, и ты уступишь мне, ляжешь со мной! Не бойся, это не больно! И никто не узнает! Ты просто отплатишь мне таким образом за своё проживание здесь. Давай, я тебе для храбрости налью. Хочешь - пива, хочешь - спирта (я сегодня ещё купил там).
  - Нет, этого не будет!.. И вообще, дай мне позвонить! - и я принялся нажимать кнопки, набирать номер телефона матери, на трубке телефона.
  - Ну ладно, звони! Но учти, что тебе близости со мной не избежать! Я тебя не выпущу, и мы договоримся!
  Я звоню матери:
  - Мама! Ну как, надумали меня взять к себе или к Полине?
  - Да кому ты здесь нужен!? Хватит названивать!
  - Ну вы поймите, что вам надо помочь мне в последний раз, и я уеду.
  - Иди к Надинке! - так в своём совете назвала моя мать тётю Надину.
  - Нет, я хочу к вам! Вы с Полиной всё-таки моя мама и сестра!
  - У тебя нет матери! Я тебе уже заявляла это. А у меня нет сына! Так что гуляй, Вася! Или как там тебя, дядя!
  - Я Алёша - ваш сын, - говорю я и кладу трубку.
  - Ну что, Ангел, поговорил? Я всё слышал. Вот моё мнение: тебе срочно надо стать нашим, то есть геем. И у тебя всё будет хорошо. Голубое сообщество, к которому я принадлежу, тебе поможет! Я это знаю.
  - Да ты что, с ума сошёл?!
  - Да, причём давно. И ты это знаешь. И это и есть моё изменение личности. Когда я выпью, то я вот такой. И чего мне тебя стесняться?
  От такой откровенности со мной Сергея я и не знал, как ему возразить получше. Вот что я придумал:
  - Побойся Бога! несчастный!
  - Ха!.. - был ответ Сергея на моё упоминание Бога. - Ха-ха-ха!
  Я демонстративно сидел в верхней одежде и кроссовках, всем своим видом давая пидору понять, что со мной этот номер не пройдёт, и я жду, когда он откроет мне дверь. А он всё не открывал. От нечего делать я звоню с кухни в третий раз своей матери:
  - Алё! Мама! Если бы вы знали, где я сейчас нахожусь! У пидора! Который хочет меня отпидóрить. Мне здесь очень плохо. Он меня не выпускает на улицу, спрятав ключ от железной двери. Я не знаю, чем закончится наше с ним противостояние. Но знай, что я тебя люблю. Даже такую, какая ты есть у меня. И я прощаю.
  - Всё сказал?
  - Да.
  И моя мать повесила трубку.
  - Ах вот ты как называешь меня! - вышел из комнаты Сергей. - Я к тебе ласково и гостеприимно, а ты не хочешь повернуться ко мне жопой! Хоть разок! Знай. Что я тебя не выпущу, и нам лучше договориться, и сделать ЭТО полюбовно.
  Я понял, что мне остаётся только ждать, когда Сергей смилостивится меня отпустить, поэтому я прошёл в комнату со включённым телевизором и снял куртку. А то мне стало уже жарко в ней, ведь уже топили в доме. На табуретке, выполняющей функцию прикроватного столика, стояла бутылка водки с водкой или спиртом. Я сел в кресло и начал смотреть телевизор, Сергей начал пить:
  - Будешь? Прими для храбрости! - предложил мне он.
  - Нет уж, спасибо, - ответил я.
  - Зря отказываешься! Так было бы легче.
  Не желая смотреть, как пьёт пидорок, Сергей, я снова ушёл на кухню. Сел на табуретку. Минут через 5 на кухню приходит Сергей с бутылкой водки или спирта в руках:
  - Выпей!.. Ну давай же, соглашайся на то, чтобы я тебя... это... чтобы я тебе сделал ЭТО.
  - Нет, - был мой ответ пидорасу и я ушёл опять в комнату.
  Сергей следом за мной. Сразу ко мне он не подходит, а заинтересовался каким-то сюжетом по телевизору. По окончании телесюжета он опять начал домогаться меня. На этот раз он присел на корточки передо мной, сидящим в кресле, и похлопал, и погладил меня по коленке всё с теми же словами: "Ну давай же!", "Соглашайся!", "Раздевайся", "Выпей".
  Я не выдержал и снова ушёл на кухню. Но телефонной трубки, оставленной мной там, я не обнаружил. А ведь я уже хотел было позвонить в милицию. Моё такое желание, видимо, Сергей предвидел, и поэтому унёс трубку с кухни. Тогда я открыл окно на кухне и закричал: "Милиция! Вызовите милицию! А в ответ тишина. После паузы я снова кричу тоже самое. На этот раз ответом мне был отвратительный смех. Я кричу ещё раз. А в ответ откуда-то донеслось:
  - Да заткнись ты там!
  Я вошёл в комнату, надеясь взять из своей сумки мобильный телефон и позвонить в милицию. Но сумки на привычном месте на полу не было.
  - Я спрятал твою сумку! Так что с мобильного ты не позвонишь. А искать свою сумку и рыться в моих вещах я тебе не позволю: только через мой труп! Ну-ка, попробуй, убей меня! Возьми нож и убей меня.
  Я понял, что Сергей только того и ждёт, чтобы я не сдержался и ввязался с ним в драку или же схватился за нож. И тогда он сможет обороняться от меня. В результате он меня покалечит или убьёт. Но нет! Этого я не допущу! Со мной Бог! Боже, что же мне делать? - взываю я к Всевышнему. - Спокойно, только без паники. Боже не дай мне совершить ошибки! - далее я прочитал про себя "Отче наш". Так я помолился.
  На всякий случай я посмотрел, где на кухне лежат ножи. На какой случай? - Если мне придётся защищаться. Но остроконечных ножей я не нашёл. Странная какая-то кухня! - подумал я. - Неужто мать прячет ножи от сына?! Я обнаружил только тупоконечный да тесак, уж не знаю, для чего он, ведь я совсем далёк от кухонного хозяйства, но которым можно только рубануть по голове. Но я же не хочу убивать Сергея! Даже несмотря на всё, что было. Ведь это же будет нарушением Божественной заповеди: "Не убивай". Да, наброситься сейчас на Сергея с тесаком нельзя, ведь он ещё не насилует меня, - так я размышляю, - а где эта граница, когда я пойму, что мне можно схватиться за тесак, мне подскажет Бог! Боже, ты свидетель, я не хочу его убивать. Пусть живёт с миром. Но если пойдёт на меня войной, то дай мне силы и мужества вынести это испытание! Да, ангел, - говорю я сам себе. - С нами Бог! Эммануил!
  После молитвы мне стало как-то спокойнее, типа: Бог не допустит ЭТОГО в отношении меня.
  Я вернулся в комнату в боевом расположении духа и уселся смотреть телевизор. Сергей тоже его смотрел и попивал спирта (теперь я уже знаю, что там у него в бутылке спирт). По телевизору показывали американцев из США.
  - Не люблю америкосов! - таков был Сергеев комментарий телесюжета. Далее показывают евреев из Израиля.
  - Н-н-ненавижу жидов! - воскликнул Сергей вторично.
  Интересно, - думаю я, - чем именно они ему насолили, что он их так не любит? После этого телесюжета Сергей встаёт с дивана, подходит ко мне , хлопает меня по плечу, и, опершись на моё плечо, склоняется ко мне лицом, а с губ его стекают слюни. Я боюсь, как бы его слюни-нюни не оборвались и не капнули мне на джинсы, и я отклоняюсь корпусом назад, чтобы Сергей снял с меня свою руку. Но рукой я не дотрагиваюсь до его руки во избежание борьбы: вдруг он напряжёт руку, а я буду продолжать её сталкивать со своего плеча. Руку он положил мне левую на моё правое плечо. Когда пидор убрал свою руку и опять присел передо мной на корточки, смотря мне в лицо, то я встал, и он упал на свой зад на пол. Я прошёл мимо него на кухню, стал прыгать во всю на кафельном полу и стучать по стене сначала кухни, а потом коридора - смежным стенам с соседними квартирами - крышкой от кастрюли, надеясь, что таким образом я вызову соседей на площадку перед дверями квартир ЉЉ171, 172, 173. На площадку вышла соседка из одной из этих нечётных квартир, той квартиры, что окнами на Новочеркасский проспект, а не во двор.
  - В чём дело? - спрашивает она меня через закрытую железную дверь.
  Я ей объясняю ситуацию, что меня в квартире запер её хозяин Сергей, он меня не хочет выпускать. А хочет изнасиловать, потому что он нажрался спирту в отсутствие матери, и у него поехала крыша - произошло изменение личности.
  - Вызовите милицию, потому что я сам не могу: Сергей спрятал телефоны, свой и мой, - закончил я своё обращение к соседке.
  А пока я говорил с ней через закрытую дверь, Сергей сидел в комнате, пил и кричал мне через открытую комнатную дверь:
  - Бес-по-лез-но! Ха-ха-ха! Пусть менты приезжают! Я их не пущу!
  После того, как соседка пообещала вызвать милицию, я вернулся в комнату. Сергей опять подошёл ко мне, склонился надо мной, погладил-потрепал меня по плечу, я при этом сам себя успокаиваю: - Спокойно, Лёша, ещё нет повода хвататься за тесак. Терпи, Лёша, скоро приедет милиция! Бог на твоей стороне, он тебя не бросит! - вот так я думаю, а Сергей спрашивает меня, поглаживая по коленке:
  - Ангел, зайчик, котик! Скажи, как тебя ласково называли твои женщины? И я тоже буду так тебя называть.
  Я снова молча встаю и перехожу на кухню. Беру крышку кастрюли и снова бью ею об стену в коридоре, смежную стену с той квартирой, откуда выходила соседка - на всякий случай, чтобы она уж точно вызвала ментов, а заодно и о металлическую дверь, стараясь привлечь внимание к драме, происходящей со мной в 172-ой квартире. А время между тем идёт. Уже давно вечер. Менты пришли часов в 9. звонят в дверь. Я подхожу к двери. В глазок вижу ментов. Я им через закрытую дверь говорю то же, что давеча рассказал соседке, а Сергей, попивая спирт сидя в кресле кричит мне из комнаты:
  - Ничего они не сделают! Ломать дверь они не будут! Я хозяин!
  Выслушав меня, мент за закрытой дверью мне говорит то, что напророчил Сергей:
  - Нет, мы ломать дверь не будем!
  - Почему? - спрашиваю я. - Ведь я же рискую быть отпидóренным и взываю к вам о помощи. Это же ваша работа - предотвращать преступления!
  - Не будем, и всё! И вообще, скажите, вы сами, гражданин, вошли в эту квартиру?
  - Что значит сам? А как же иначе?
  - В смысле: добровольно.
  - Да, сам.
  - Тогда и договаривайтесь с хозяином квартиры сами, чтобы он открыл. Добровольно.
  - Да не откроет он! Помогите!
  - Нет. До свидания!
  И менты ушли. Вот так! Государство в лице Ментов не пришло мне на помощь, отказалось таким образом исполнять свою обязанность по защите граждан от преступных посягательств! Что это значит? - размышляю я в запертой квартире. - А то, что мне государством дан зелёный свет на любые действия, какие я, и только я, сочту необходимыми. Но поскольку со мной Бог, то я не воспользуюсь бездумно своим правом на самозащиту, а только в крайнем случае, то есть когда действительно начнётся физическое насилие в отношении меня. Вот тогда, - я решил, - я буду суров с ним. Что это значит? А то, что я готов применить к нему тот тесак, что обнаружил недавно на кухне, да, я морально подготовился рубануть им пидораса, как только он посмеет применить ко мне силу, да. Я морально готов зарубить насмерть его, если обстоятельства потребуют этого. Пусть он только тронет меня посильнее, чем простое поглаживание-похлопывание, я готов в ответ на его силу применить свою. А моя сила в оружии. Да, мне без него с пидорасом не справиться. Но это и отличает человека от животного, что он готов применить оружие в случае собственной слабости - и в этом его сила! Эх, жаль что у меня нет с собой огнестрельного оружия, которого у меня нет вообще, но которое бы мне пригодилось в этой ситуации! А то я прострелил бы гаду плечо или ногу и тем самым обессилил его, и отобрал бы ключ от железной входной двери в квартиру. А так придётся рубить тесаком. Если придётся. Но в армии я научен действовать решительно и резко-быстро. Так что армейский опыт пригодится! Не зря, типа, служил!
  Так я думал после ухода мелицыи. А Сергей принялся за старое, как будто мелицыи и не было. И я принялся переходить из комнаты на кухню и обратно снова и стучать крышкой по стенам и входной металлической двери. Ох, как же мне это надоело! Как я устал! Когда же это безобразие прекратится?! И как оно прекратится? - вздыхал я, задавая сам себе эти вопросы. Нет, не хочу крови! - отвечал я сам себе. Но часы хождения из комнаты на кухню и обратно меня морально подготовили к кровопусканию. Выматывающие, изнурительные часы в ожидании освобождения или чего-то неизвестного, но не неизбежного, ведь пидорасу достаточно отворить входную железную дверь. Так что будущее пидораса в его руках - покалечу я его тесаком или убью, или нет.
  - Отпусти меня, дядя! - обращаюсь я к Сергею. - В последний раз прошу тебя об этом. По хорошему прошу!
  - А что будет иначе? Ну-ка, это интересно! Будешь просить по плохому?! Ха-ха!
  И я пошёл от Сергея на кухню. А он мне из комнаты в спину:
  - Ладно. Я тебя выпущу завтра. А сегодня в комнату ко мне больше не заходи. Я тебе запрещаю входить. Понял?
  - Да, - ответил я и ушёл на кухню.
  Так закончился день, пятница, 13-ое.
  Суббота, 14-ое
  Наступило 14-ое число. Мне бы улечься поспать. Ведь я очень устал морально и физически - был на износе. И вот я думаю, чтó бы мне постелить на пол, чтобы улечься на полу в коридоре (кухня для этого не годилась, была слишком маленькой). Я обращаю внимание на стенной шкаф в коридоре. Надо посмотреть, что в нём. Вдруг в нём найдётся что-нибудь, что можно бросить на пол, - думаю я. Открываю его. Мягких вещей, то есть тряпок-шмоток в нём не оказалось, зато обнаружились широкие доски. Это стоял разобранный на отдельные доски шкаф. Я взял широкую дверцу. Шире, чем я. На ней, я решил, и буду спать в коридоре, положив её на пол. Также в стенном шкафу я случайно заметил лежащие на полу две небольшие гантели, каждая из которых состояла из двух шариков с ручкой между ними. Как потом окажется, трёхкилограммовые. Буду знать, что они там есть, - подумал я, - ведь они мне могут пригодиться. Даже здорово, что они мной обнаружены: возможно, мне придётся схватиться за них, возможно, это средство моего спасения от пидораса. Так я думал о подмеченных мной гантелях.
  В первом часу ночи я решил лечь спать в коридоре на доску от шкафа. Под голову я положил подушку, что лежала для мягкости на тубуретке на кухне. Я лёг спать в тренировочных штанах и футболке, а джинсы в сложенном виде положил рядом с собой на кроссовки на полу. Поскольку я выключил в коридоре и на кухне свет, то было темно. Но не на сто процентов: было полнолуние, и от луны свет попадал на кухню, а из кухни в коридор. Так что различать силуэты вещей было всё-таки возможно, но только силуэты!
  Как же мне стало хорошо, когда я разлёгся в коридоре на доске! Но рука и бок по-прежнему болели, и я перевернулся на доске на живот, заложив руки под подушку - так меньше болело. В комнате Сергея спустя минуту после того, как я лёг, также был погашен свет и выключен телевизор. Тишина! Как здорово! И я решил выкинуть неприятные мысли о произошедшем из головы, чтобы лучше спать. То есть я расслабился. Итак, я лежу, лежу, дрёма окутывает меня с невероятной скоростью: я чувствую, как мне становится невообразимо легко, и такое ощущение, что я начинаю парить в невесомости. Я улетаю. И в этот момент, когда я только улетел, вдруг на меня сверху наваливается тяжесть. И придавливает меня. Я понимаю, что это Сергей лёг на меня. Он лёг и охватил меня руками. Тем самым прервав мой полёт. Ну всё, - думаю я, - началось! Я лежу под Сергеем считанные секунды, всего 3-4, и за них я успеваю подумать вот как. Всё, началось! Это уже начало насилия-изнасилования, то, что пидор лёг на меня. Так же как распитие спиртных напитков в общественном месте начинается с открытия бутылки, так и изнасилование начинается с того момента, как насильник ляжет на свою жертву, а не с того момента, когда он начнёт вводить своё "орудие" в жертву, подобно тому, как и административное правонарушение, распитие в общественном месте, повторяю, начинается не с начала распития, когда пригубишь алкоголь, а с момента открытия бутылки в общественном месте. У меня эта мысль промчалась в голове за долю секунды. Что изнасилование меня уже началось, и что теперь я имею право на более жёсткие меры. И я решил оглушить пидораса по голове гантелью, которую давеча заметил в стенном шкафу, благо, гантели находились в двух шагах от моих пяток в торце коридора. Оглушу, - думаю, - как в фильмах, и заберу у пидора ключ. Мне почему-то казалось, что оглушить мне его удастся легко. Ведь в фильмах у героев это получалось без проблем с первого удара. И то, что ключ я сразу же найду, как только ударю пидора, мне тоже казалось. Также за те 3-4 секунды, что я позволю лежать пидору на мне, пока я собираюсь с мыслями и обдумываю, что мне делать, я для себя сделал вывод, что предел моему терпению уже настал, что большее я уже в отношение себя не могу допустить, и что оглушение пидора гантелей - это с моей стороны в данной ситуации справедливая и адекватная мера, и что в былые времена, когда люди дорожили своей честью, то и вчерашнего коленопреклонения перед пидором было вполне достаточно для его убийства, так что я великий гуманист, что стерпел это великое унижение и не стал его сразу убивать. Но вот, чаша терпения переполнилась - он уже лёг на меня. То есть бóльшего - а что может быть бóльшим в данной ситуации как не введение его члена - я уже не могу допустить. Так что пусть пидор потом благодарит меня, что я всего лишь оглушил его за его выходки, а не стал бежать на кухню за тесаком. Так что я подумал о справедливости - всего лишь сделать больно, то есть стукнуть пидора по голове. Он, по-моему, заслужил боль за то, что он уже сделал.
  Итак, такие мысли я успел передумать, пока лежал под пидорасом. Теперь, чтобы скинуть его с себя, мне надо сделать по возможности более резкое вставание. И я взбрыкнулся под пидором, отжался на руках - я ведь лежал на животе-и встал на ноги. А пидор опрокинулся назад на свой зад, то есть уселся на пол. Свои телодвижения по опрокидыванию пидора с себя я производил под неожиданный для него крик. Да, я громко закричал: "А-а-а!". И для смелости, и для психического подавления противника, который тут же отполз назад и прислонился спиной к стене коридора, оставаясь сидеть на полу. Я видел врага - а сейчас, поднявшись, я ощущал себя поднявшимся в атаку на врага солдатом, - я видел врага лишь по контуру чёрным пятном на тёмно-сером фоне, ведь в коридоре царил мрак, и свет попадал лишь от луны из окна кухни. И вскочив на ноги я в 2 коротких прыжка добрался до стенного шкафа, схватил одну гантель, наклонившись корпусом налево, а затем, сделав шаг направо, замахнулся гантелей, зажатой обеими руками, на пидора и нанёс ему по голове один удар. Держал я гантель за шарик правой рукой, а уже правую руку обхватил левой. При ударе гантелью я ощутил в руках эффект отдачи, и я понял, что другой шарик, тот, которым я ударял пидора по голове, отскочил и снова упал на его голову. Я бью и при этом всё кричу: "А-а-а!" для храбрости и психического подавления противника, пидора. Но после этого моего первого удара пидор вопреки моему ожиданию не упал, а тоже застонал: "А-а-а!", но не так громко, как кричал я. Это его протяжное "А-а-а!" да взметнувшиеся к голове руки были для меня неожиданностью. И за долю секунды у меня промелькнула мысль, что если я вдогонку не обрушу на голову пидора второй удар, то он встанет и набросится на меня. Более яростно и наверняка. Наверняка - это потому, что если и раньше он сделал это, хотя я не причинял ему боли, то теперь, испытывая боль, он, точно, захочет мне отомстить. Теперь он, точно, захочет не только изнасиловать меня, но и убить. В отместку за удар по его голове. И я ударил вторично. Причём в удар я вложил ещё больше силы, полагая, что первый удар, возможно, был недостаточно силён. Эффект отскакивания шарика повторился, и отдача в руки была ещё сильнее. Прямо шарнирное какое-то соединение между моими руками и гантелью! На моё "А-а-а!" был такой же ответ "А-а-а!" пидораса. Что делать? Что мне делать? Сказать, что я стал бояться его ещё больше, я не могу, потому что и до второго удара моя боязнь пидораса была на максимуме. У страха глаза велики, говорит народная мудрость. Это точно про меня и мою ситуацию. Да ещё к тому-же в темноте! Я ведь не мог, ударив, куда-либо убежать - дверь-то пидор запер! - и я должен был оставаться у источника своего страха, у источника опасности для меня. Поэтому я не мог прекратить бить пидора, не удостоверившись в том, что он потерял сознание. А как я ориентировался в темноте, потерял пидор сознание или нет? Раз стонет: "А-а-а!" и машет руками, значит, не потерял. Значит, мне необходимо - для собственной безопасности - продолжать его бить гантелью по голове. Вот такая логика присутствовала в моей голове, когда я орудовал гантелью. С каждым ударом, нанесённым мной по голове пидора, страх у меня не увеличивался - увеличиваться было некуда, - зато росло недоумение, почему же пидор не теряет сознание. После пятого удара я остановился в этом самом недоумении - недоумение превзошло страх, - чтобы приглядеться в темноте получше к стонущему (громко) с поднятыми к голове руками пидору. И что же я наблюдаю?! Он встаёт с пола! Становится передо мной. Надо же! Но я не теряю самообладания. Я быстро реагирую на появление передо мной опасности для меня: я со всей силой толкаю пидора вправо от себя. Он падает, на этот раз лицом вниз. Я незамедлительно наношу ему следующий удар, на этот раз в затылочную часть его головы. Этот удар не возымел действия: пидор как стонал и махал руками, так и продолжал делать это, чем меня снова удивил. Я-то надеялся, что одного удара будет достаточно. И я продолжил его бить по затылку, не разгибаясь в пояснице, мерными ударами, как заведённый. А пидор всё стонет. Я зациклился на том, что он должен перестать стонать. А он всё стонет! Между ударами я только сейчас задумываюсь, что же я делаю. Я его убиваю, - думаю я,-но я же этого не хотел и по-прежнему не хочу. И я не хочу быть убийцей! Это же какой грех! - думаю и продолжаю наносить мерные удары. А ноги от мысли о Божьей каре начинают у меня тем временем трястись. Или от чего там ещё?! И руки. Я становлюсь, - так я думаю, - уязвим для пидора, ведь мои руки и ноги перестают слушаться меня и всё сильнее трясутся. Надо сделать усилие - перевернуть пидора из этого положения, раз уж у него такой крепкий затылок, в другое, и ещё раз ударить. Я кладу гантель на пол возле себя и хватаю пидора за плечи, отшвыриваю его, перевернув лицом кверху. Теперь я взялся за гантель и принялся ударять пидора по лбу. А стон всё продолжается. Он меня пугает и сводит с ума, ведь пугаться в большей степени, чем та, в которой я уже испуган, уже нельзя. Сводит с ума - это означает, что я перестаю соображать, что я делаю, что я могу его убить, тем более, что мои удары перестали от охватившей меня трясучки попадать ему по лбу. Они перенеслись, как я потом осознал, на его лицо. Да, моими последними ударами были удары гантелью по лицу. Но их было не один-два, а также с десяток-другой (я тогда не считал, в памяти же сохранилась размеренность ударов). Я уже сообразил, что концом моей бойни будет смерть пидора, но всё равно даже эта мысль не смогла меня остановить - настолько я был зациклен на первоначальной идее лишить пидора сознания, в чём я убежусь посредством прекращения им стонов. И телодвижений.
  И вот я убедился в этом: пидор замолчал и прекратил дрыгаться. Я тут же соображаю, что я его прикончил, замочил. Убил - боюсь осознавать и произносить. Ноги и руки давно уже у меня не свои - словно налились свинцом, отяжелели, но в голове вдруг повеселело. Что всё! Конец страхам! И что Бог оказался в высшей степени справедлив, вычеркнув пидораса из списка живых за его грехи. А я - та самая ручка, или карандаш, которым Бог вычёркивал его, то есть я инструмент, всего лишь инструмент в руках Господа Бога. И я, действительно, ангел, слуга Господа Бога, его воин, выполнивший кровопролитную работу по вычёркиванию пидора из списка живых. Ноги у меня отяжелели, и руки, а на душе так вдруг стало легко! От явления мне нового доказательства существования Бога, Его высшей справедливости.
  Я включаю свет в коридоре и стараюсь не смотреть на голову трупа пидора . крови вокруг море. И у меня, босого, ноги по щиколотку в крови, а руки - по локоть. Первым делом, включив свет, я похлопал по карманам джинсов трупа гада (оказывается, он лёг на меня в джинсах), вдруг там обнаружатся ключи от железной двери в квартиру. Но нет, их там не оказалось. Что же со мной будет? Поймут ли меня менты и суд, и общество вообще, что я не убивал? В прямом смысле слова не убивал! И вообще, хочу ли я сбегать с места совершения мной этого Поступка, назовём его так. Нет! Я не хочу. Ведь я был прав. И утаивать его от описания в своей Книге я не хочу. Ведь он закономерен. Должно было случиться нечто подобное. И оно случилось. С морем крови. Как я и предсказывал. А если я сейчас сбегу, найдя ключ от железной двери, то я уже не смогу описать этот случай, этот свой Поступок, в своей Книге. Ведь меня спросят, чего же ты сбежал, коли чувствовал себя правым? Но всё равно ключ надо найти. И я поверхностным взглядом осматриваю комнату. Но сил шарить по вещам в поисках ключей у меня нет. Руки, ноги ещё не отошли - дрожат. Даже если я найду ключ от металлической двери, то, - думаю, - должна вернуться рано или поздно мать пидораса. Она откроет своим ключом металлическую дверь и сразу же увидит страшную кровавую картину с лежащим посреди коридора своим мёртвым сыном. И я смогу улизнуть в этот момент - она же будет в шоке от увиденного. А чтобы она никому не передала, что нужно искать Алёшу-ангела, или Павлова-она же, наверняка, запомнила моё имя да с приставкой ангел, когда я звонил по телефону, или мою фамилию, когда я давал ей в руки свой паспорт - чтобы она никому не передала информацию обо мне, я ведь могу и её уложить насмерть! Но, нет, не могу! Я не Раскольников, а она не Лизавета! - так я думаю и решаю вызвать мелицыю как можно скорей. Пробую сделать это с найденного на диване телефона, но не получается: телефон мелицыи 02 занят. Тогда я беру крышку от кастрюли и стучу опять по стене. Вышедшей на мой стук на лестницу соседке сообщаю, что я всё-таки убил хозяина квартиры, и прошу её вызвать мелицыю. Я ей сказал убил, потому что так короче, и мне было не до словесных изысканий в диалоге с ней через металлическую дверь. Она обещала выполнить мою просьбу. Ну всё, теперь можно отдохнуть, пока едет мелицыя. И поискать свою сумку с мобильным телефоном и паспортом. Сумка оказывается в шкафу. Я голодный, и поэтому решаюсь поесть варёной картошки с котлетами, найденными мной на кухне - трупу они больше не понадобятся, зато мне неизвестно, когда в следующий раз придётся поесть, если меня заберут в мелицыю. Что вероятно, ведь как только я предъявлю паспорт с областной пропиской или скажу, что я бомж, то меня менты и/или суд решат не отпускать до рассмотрения дела в суде. А в суде, думаю, я докажу им, что я был прав, замочив пидораса. Или не докажу? Неужели мне придётся понести незаслуженное наказание - мне дадут срок, за то, что я совершил угодный Богу поступок, справедливый поступок? Значит, придётся мне пострадать за правду как православным святым. За Божественную правду. Я так размышляю и курю в ожидании ментов. Пока жду, и сам дозваниваюсь до мелицыи. Пока жду, звоню Полине, на Набережную Насте, Эдику Сипатову, Алексею Виноградову. Всем им сообщаю, что я совершил. До Романа Герасимова дозвониться не смог. Так что, Роман Михайлович, привет тебе! Так что утверждать, что мелицыю вызвал не я, нельзя. Даже когда я попросил вызвать мелицыю соседку - это всё равно вызвал я. Спустя минут 20 после моего звонка в мелицыю менты приезжают. А дверь-то металлическая заперта! А этаж-то восьмой.
  Похоже на то, что в комнате матери был балкон. И у той соседки, что вызвала мелицыю, тоже был балкон, соседний. Или был один общий длинный балкон на две квартиры. Однозначно утверждать не могу, потому что, как ты уже, наверное, догадался, мой читатель-избиратель, мне пройтись перед фасадом дома больше не удастся. В общем, как-то менты попали через окно или балкон в запертую комнату матери. И выломали дверь из комнаты в коридор. Я им помогал при этом со своей стороны.
  Я сел в кресло к комнате пидора и менты принялись искать ключи от входной металлической двери. Один мент поднял матрас и увидел на диване (или это была кровать, коли лежал матрас? - не помню) связку ключей. Открыли входную дверь, вошли ещё менты. Принялись всё осматривать, что-то писать. Спустя ещё какое-то время в квартиру приходит следователь. Как потом выяснится, Антон Бесхмельницын. Итак, я сижу в комнате в кресле. Следователь Антон входит в квартиру, видит место совершения мной Поступка, то есть коридор с трупом пидораса, морем крови и створкой шкафа на полу, восклицает при виде этой картины что-то неприличное и громко вопрошает:
  - И где же этот злодей, что заставил подняться меня с постели посреди ночи?!-следак имеет ввиду меня и на волне своего вопроса заходит в комнату пидораса, где я привходе сижу в кресле.
  - Вот он, - указывают менты на меня, всего в крови.
  И следак Антон делает резкое движение перед моим лицом кулаком, как будто хотел ударить меня по лицу, но промахнулся:
  - Злодей! Как бы дал тебе!
  За что мне? Чувствующему себя пострадавшим в этой истории, дополнительное унижение от следака Антона?! Я рассказываю, кратко, Антону как всё было. Этим вечером и ночью. Кто-то из ментов осматривает труп пидораса и составляет протокол осмотра трупа. Кто-то осматривает комнату, тоже протоколируя. Следак Антон берёт протокол осмотра трупа и сравнивает написанное в нём с тем, что он видит сам, и ругается:
  - Что же вы - <ругательство> - не указали на его воровскую наколку на теле?
  Значит, я убил вора.
  - А сколько ударов ты ему нанёс? - спросил меня следак Антон.
  - Не знаю, я не считал. Может, 20, может 30, а может 50 - считайте сами, - ответил я. Так в моём деле появилось число 50. Ударов по голове. Мной гантелью. Но этого не может быть! Это я так сказал, на самом деле, конечно же, меньше.
  В ожидании, пока следак и менты закончат свою работу, я не сидел постоянно в кресле, а отмыл с себя в ванной комнате кровь, постриг себе ногти маникюрными ножницами, что были при мне в сумке, замок которой раскурочили менты, когда я им сказал, что в ней мой паспорт (жалко сумку, подарок всё-таки!), доел картошку с котлетами. В отделение мелицыи я пошёл пешком без наручников в сопровождении следака Антона и ещё одного мента.
  В отделении следак представил мне адвоката. Бесплатного, положенного мне по закону в связи с тяжестью якобы совершённого мной преступления. У адвоката была фамилия Соловей. С моих слов следак Антон составил бумагу - не помню, как она называется - и даёт мне её подписать. Я читаю: в ней всё не так, как я ему с адвокатом говорил. Больше всего меня поразила формулировка-штамп, что я якобы совершил свой Поступок "на почве внезапно возникшей у меня неприязни к потерпевшему" - я с этим и с другими местами бумаги был не согласен, поэтому отказался подписывать её. Но я же хотел сотрудничать со следствием, объяснить ему подробно, как всё было! На мой отказ подписывать по сути донос на самого себя следак и адвокатишка хором орут мне:
  - Подписывай! - слаженно у них вышло дуэтом проорать это приказное слово!
  - Но мне же будет хуже, если я подпишу это! - возражаю я.
  - Не будет!
  - Да, не будет! - отвечают мне они. - Эта бумага - формальность, ты ещё успеешь рассказать подробно на допросе, как всё было, а сейчас подпиши эту бумагу. Она нужна для движения дела.
  - Да, она нужна для движения дела. И если ты хочешь сотрудничать со следствием, то подписывай!
  И я подписал. Ведь, вот пристали! Мне сейчас плохо, мне бы успокоительного или хотя бы чаю, а эти дядьки пристали ко мне: "Подписывай!" да "Подписывай!"!
  А ещё я решил дать следаку Антону телефон моей матери и/или сестры, а также квартиры на Набережной. Для чего? - А пусть следак, менты, прокурор, судья убедятся, что я не отморозок. Так сказать, для моей характеристики пусть позвонят. Я надеялся, что по указанным телефонам меня охарактеризуют положительно, что мне пригодится в дальнейшем, чтобы следаки, менты, прокуроры и судьи не думали обо мне плохо.
  После разговора со мной следак отправил меня в обезьянник, перед посадкой в который с меня сняли нательный крестик, а с кроссовок шнурки, и с джинсов ремень. Я спросил следака Антона:
  - А как же мои ценные вещи - сумка с мобильным телефоном и зарядка? Он ответил, что сумка со всем её содержимым будет находиться у него в кабинете, так что пусть мои родственники забирают её поскорей. А обезьянник был забит правонарушителями под завязку. Все сидячие места были заняты. Стоять в тесноте было неудобно. Утром 14-го меня отвезли в больницу. По моей жалобе на боль в правой половине тела и руке. Пока я стоял в больничном коридоре, какая-то размалёванная тётка спросила, не лежал ли кто в психиатрических больницах? Я мог промолчать, и тогда бы ни за что не всплыло моё пребывание в дурдомах, ведь я выходил из них без постановки диагноза и без постановки на учёт в психдиспансере. Но я почему-то решил не скрывать факт своего пребывания в дурке. А если вдуматься почему, а как раз для того, чтобы обо мне не сделали вывода, что я псих. Ведь со стороны могло показаться, что я был слишком горяч и жесток при исполнении своего Поступка. В больнице, куда меня привезли в наручниках (да-да, на меня одели наручники!), мне сделали какое-то просвечивание, положив меня боком на стол. Результат процедуры: моя болезнь не высветилась, и поэтому меня снова отвезли в мелецэйский обезьянник. Сколько я ещё в нём провёл часов, мне трудно вспомнить, потому что время начало течь каким-то непонятным образом. В этот день, 14 октября, меня свезли в изолятор временного содержания (ИВС). В нём было очень холодно. Зачем такая пытка? И кормили совсем несъедобно. Менты-сотрудники ИВС позвонили по моей просьбе моей матери с просьбой приехать и передать мне поесть-покурить и обезболивающее. Мать и сестра Полина приехали в ИВС, сделали мне передачу, но свидания с ними у меня не было - нельзя. Я оценил, что ко мне они приехали обе, и сестра, и мать. Хотя у матери болели ноги.
  После
  17 октября наконец-то - а то замёрз в ИВС - состоялся суд, который должен был определить мне меру пресечения, то есть оставить ли меня на время следствия на свободе, или же посадить в следственный изолятор (СИЗО). В Красногвардейском районном суде следак Антон проявил ко мне сочувствие: передал мне сквозь решётку, за которой я находился в зале суда, пачку дорогих американских сигарет. Меня этот суд практиче6ски не слушал, так что это был не суд, а порнография. Причём педерастическая порнография, учитывая, за что меня посадят в СИЗО. Следственный изолятор оказался "Крестами". Первая ночь в нём была ужасна. Условия нечеловеческие в собачнике. Один холод чего стоит! А набитость в собачнике! Подняли на этаж "Крестов" только 18 числа. И время остановилось. Из "Крестов" пишу письмо матери. Заказываю себе пластмассовую кружку, миску, кипятильник, "Беломор". Передачу приносит Полина (свидания с ней не было). Через какое-то время получаю от неё письмо, в котором она предлагает мне больше не обращаться к матери или к ней с какими-либо просьбами, а предлагает искать поддержки на Набережной, то есть у тёти Надины. Письмо это было очень категоричное, дающее мне понять, что у меня их больше нет, матери и сестры. Я тогда взял и отправил это Полинино письмо на Набережную. Тётя Надина скоро приедет из Москвы от своей дочери Анки и прочтёт это письмо, и начнёт меня поддерживать передачами.
  Как-то в конце октября меня вывели из камеры и повели в кабинет для проведения следственных действий. По дороге в коридоре ко мне присоединился мой положняковый адвокат Соловей. И он украдкой, озираясь, чтобы никто не услышал его разговора со мной, предлагает мне найти возможность заплатить ему за защиту меня, как будто он не обязан этого делать бесплатно! Я ему ответил отказом, полагая, что платить за меня некому.
  В кабинете вместо следака Антона Бесхмельницына (я его больше не увижу) был какой-то Серёга, помощник следователя, наверное. Так вот, этот Серёга предложил мне подписать ещё какую-то бумагу, подобную первой. Я и её не хотел подписывать из-за нелепых, не соответствующих действительности формулировок. Так они, Серёга и Соловей, чуть ли не набросились на меня со словами:
  - Подписывай! Это в твоих интересах!
  И я подписал. Прошу это запомнить.
  А правый бок и рука всё болели. И терапевт "Крестов" ничего не хотела предпринимать, типа: вызвать невропатолога или свозить меня к нему. Таблетки, даваемые ею, мне не помогали.
  * * * (Звёздочки Љ72)
  Вдруг настало 7 декабря. Вдруг - потому что время как будто остановилось. Меня отвели в какую-то камеру-отстойник. Сесть там было не на что, народ стоял теснясь, а туалет был забит шайсой, так что от шайсы в камере стояла вонь. По одному из этой вонючей камеры людей куда-то выводили. Куда? - никто не догадывался. Меня держали дольше всех. Оставшись один, я принялся барабанить руками по двери этого гадюшника. Вот как меня психологически готовили к встрече с психологом и психиатром. Это же преступление, помещать людей в шайс-камеру! Даже на одну минуту! А меня в ней продержали минут 20-30! Итак, оказалось, что меня вызвали для общения с психологом и психиатром. О серьёзности последствий этого общения для меня мне было невдомёк.
  В комнате, где за столом меня принимала психолог, был ещё стол с другим психологом-женщиной, беседующим с другим подследственным-арестантом. Пока "моя" психолог, посадив меня за стол напротив себя, изучала мои бумаги, я прислушался, как другая психолог задавала вопросы своему арестанту:
  - Скажите одним словом: что такое огонь, вода, воздух, земля?
  Я присмотрелся к арестанту, не знающему, что и ответить на такой вопрос. Мне самому пришлось задуматься, чтобы ответить "стихия". Но откуда знать это слово-ответ этому арестанту. По нему же видно, что он, лицом урод (топóрнейшей работы лицо), бедняжка, с горя, что он такой не то, что некрасивый, а отталкивающий, женился на бутылке, то есть пьёт неумеренно. Я внутренне протестую: нельзя задавать таким людям такие вопросы! И думаю, что же будет спрашивать "моя" психолог, то есть та, перед которой я сижу. За несколько секунд, что она просматривает мои бумаги, я успеваю вот как подумать о ней самой. Какая же она уродина! И как мне ей смотреть в глаза в разговоре с ней? Вот мы пересеклись с ней глазами. И я прочитал в них: "Вот и ты оценил моё уродство! Да, я уродина, и поэтому никто меня не имеет как женщину. И я понимаю тебя, мой собеседник-арестант, почему ты отводишь от меня глаза. Потому что ты разгадал, что никто не имеет меня как женщину, и ты понял, что я изнываю, вот как я хочу, чтобы кто-нибудь меня поимел. Хотя бы разок. А зная, что ты разгадал мои похотливые мысли, я и сама отвожу свои глаза от тебя, мой собеседник-арестант, потому что мне стыдно быть разгаданной тобой".
  Именно так я прочитал сидящую передо мной женщину-психолога, которая была моложе меня. Далее я думал о ней вот как. Из-за своей внешности она обижена на человечество, смотрит на мужчин, которые все мысленно плюются при виде неё, сплошь как на каких-то кобелей, обходящих её стороной, смотрит и грустно, и стервозно, и алкáюще. И на более красивых женщин смотрит с завистью. И как же ей с её взглядом на человечество, на мужчин и женщин, работать с людьми, то есть быть психологом?! И вот она, такая, сейчас будет делать важные для моей биографии выводы, важные для моего будущего выводы!
  Пока она листает моё дело и чего-то спрашивает меня, я кошусь на раскрытые страницы моего дела и пытаюсь успеть прочитать хоть что-нибудь - мне же интересно! Читать мне неудобно, ибо я читаю под углом 90 градусов (если быть точным, то я сижу с боковой стороны стола, на котором разложены бумаги. Я замечаю в моём деле, что там есть бумага с Пряжки. Это, как я домысливаю, ответ Пряжки о моём состоянии во время моего пребывания там, написанный по запросу следователей. Конечно же. Этот ответ меня чернит. Также в ответе с Пряжки говорится, что я вижу смысл в написании своей Книги, чуть ли не предназначение. Да, по-моему, там есть это слово-предназначение. Мне читать это, написанное вдогонку после совершения мной Поступка, и смешно, и грустно, и страшно: что же со мной будет?! Также при перелистывании страниц моего дела я замечаю, что производилась беседа с Полиной, которая меня чернила, вместо того, чтобы говорить обо мне что-нибудь хорошее, на что я надеялся. Итак, я это успеваю прочесть до того, как уродина-психолог начала со мной говорить, и во время беседы с ней. Странная это была беседа с ней. Психолог вечно, не дослушав мою мысль до конца, начинала записывать её начало. Но только начало, потому что, пиша, она задавала следующий вопрос, я принимался отвечать на него, а предыдущий так и оставался недоотвечен мной и недоконспектирован ею. То есть можно сказать, что психолог вырывала первые фразы из контекста моей речи. Меня это бесило, что она и слушает меня невнимательно, пытаясь что-то успеть записать, и записывает не всё то, что, на мой взгляд, является существенным и достойным быть отражённым в моём деле. Да она портит моё дело! - заключил я. А о более или менее отвлечённом или возвышенном и прекрасном с ней невозможно было вообще говорить: эта приземлённая похотливая тварь, только и мечтающая, чтобы её кто-нибудь поимел, обрывала меня на полуслове. И так вся беседа с ней: и невнимательно слушает, и обрывает, как будто ей всё ясно, что я недовысказал ей. То есть эта уродина строит из себя умную. А в моём деле тем временем пишется совсем не мой психологический портрет, а какого-то психа, если не полная ахинея. В общем, психолог и предварительное ожидание в шайс-отстойнике взвинтили меня перед разговором с психиатром. Вот такая была произведена психическая атака на мой мозг - длительное восприятие и обоняние шайсе, стоя на ногах в отстойнике плюс шайс-беседа с отвратительной женщиной-квазимодой! После общения с ней я сел в другой комнате перед столом с психиатром. Вспомнить спустя года ход беседы с ним мне не представляется возможным, потому что логики в ходе той беседы не было, да я ещё взбешён психологом. Врач-психиатр, мужчина средних лет (без аномалий во внешности, в пиджаке) разговаривал со мной как с нашкодившим мальчишкой, а не как со взрослым. Это его неуважение меня побудило меня довольно скоро выразить вслух своё возмущение следующим вопросом:
  - Да как вы со мной разговариваете? Я, может быть, был на свободе VIP, а вы со мной как с рядовым преступником!
  - И чем же вы занимались?
  - Готовился идти в президенты Российской Федерации.
  - Шутить изволите, молодой человек?
  - Я без шуток.
  - И как же вы собирались осуществить своё намерение? Мне это очень интересно.
  - Как? Как? Конституционными методами! Мне уже 35. Значит, могу. И хочу.
  - А вас, что, многие знают?
  - Пока никто. Но народ прочитает мою Книгу, о которой вам известно из моего дела, и узнает меня! Мало того, что узнает-полюбит меня! И этого будет достаточно, чтобы стать президентом России.
  - Скажите, пожалуйста...
  - Да-да, говорю: на самом деле я мечтаю о большем-стать новым русским царём новой Российской империи.
  - Вы всё это мне говорите серьёзно?
  - Да. С Божьей помощью это осуществится. Ведь Бог с царём! Даже с будущим.
  - А если вас посадят? Уже посадили!
  - Я сам вызвал милицию, потому что я прав. На всё воля Божья! Буду писать свою книгу там, или когда освобожусь.
  Беседующий со мной врач-психиатр часто изволил во время беседы со мной смеяться, чем тоже меня раздражал помимо отсутствия логики в последовательности задаваемых им вопросов. На его улыбки и смех мне ничего не оставалось делать как раздражаться, что было заметно врачу-психиатру, а также повышать голос, чтобы перекричать его смех, на что он мне делал замечания: "А что вы кричите?", "А что вы раздражаетесь?". Так и поговорили. Я - без информации о том, насколько важна будет для меня эта беседа с психологом-квазимодой и психиатром-весельчаком. Как много позже я узнаю, это была экспертная комиссия, на которой беседуют со всеми подследственными до суда, определяя их психическое состояние на момент совершения ими преступлений. Эта психолого-психиатрическая комиссия в "Крестах" на жаргоне называется "пятиминуткой" за экспресс-методы её проведения. Большинство (какое - я не знаю) после неё отправляют на стационарную экспертизу в специальную психиатрическую больницу сроком где-то на месяц. Меня же на месяц отправлять в дурдом не стали. Это я пойму позже. А признает психом именно эта "пятиминутка". Я ещё напишу, когда и какой мне поставят диагноз, какую психиатрическую болезнь, когда узнаю об этом. Откуда - тоже напишу.
  * * * (Звёздочки Љ73)
  На следующий день после "пятиминутки", то есть 8 декабря 2006 года, меня с обычного корпуса "Крестов" перевели на больничный, туда, где сидят психи. Первым делом меня посадили в камеру-одиночку. Как только санитары закрыли за мной дверь, я осмотрелся. О, ужас! Окно неплотно закрыто одеялом, так что в камере было прохладно, раковины с краном нет, а туалет-параша забит шайсой донельзя. Я не понял! За что меня запихнули в такие ужасные условия?! Я тут же принялся барабанить кулаками и ногами в дверь камеры. Пришли санитары, сказали, что я, наверное, не понял, куда попал, сделали мне укол (куда не помню) и привязали к стоящей посередине камеры кровати, набросив на меня, одетого в свитер, кожаную куртку и джинсы, грубое одеяло.
  - Будешь лежать привязанным, пока не обоссышься! - сказали, смеясь, санитары, которые, как я узнал позже, были осуждёнными, которые согласились не ехать в зону, а остались при "Крестах" отбывать наказание в виде лишения свободы.
  Лежу. Туго привязанный к кровати. Сколько лежу - сказать трудно. Пошевелиться либо нельзя, либо больно. Как же туго меня привязали! Вдруг зачесался нос. Ах, как хочется мне его почесать! Лежать, не почесавшись, становится невыносимо. Я начинаю кричать, призывая к себе санитаров. Они долго не идут. А нос всё не перестаёт хотеть почесаться! Продолжаю орать, призывая хоть кого-нибудь ко мне прийти. Приходят санитары. Двое. Я объясняю, что у меня чешется нос. Один из них берёт и комкает одеяло, и этим комком как мочалкой трёт мне по лицу, чуть не сворачивая мне с места мой нос. Зуд на носу проходит. Санитары удаляются. Оставив меня лежать привязанным. Проходит время. Сколько проходит - не знаю. Теперь зачесалась щека. Снова ору, зову санитаров. Спустя долгое время приходят, когда, казалось, что я умру от щекотки на щеке. Санитар тем же самым образом натирает скомканным одеялом мне щёку, чуть не продавливая мне глаз. А я всё лежу сухой. Но, конечно же, проходит энное количество времени, и я мочусь под себя. Сил орать по этому поводу уже нет. Спустя ещё какое-то время приходят санитары, убеждаются, что я лежу в мокрых джинсах, и только тогда отвязывают меня. И покидают камеру, оставив меня одного. И потянулись дни. И я не знаю, сколько меня так продержат, в таких условиях. А когда разносили еду, то пить ничего не давали, никакого чая или ещё чего. В камере была пластиковая 1,5-литровая бутылка, и мне часами приходилось сидеть под дверью и просить санитаров, чтобы они смилостивились и наполнили её сырой водой где-нибудь. Вот так проходили мои дни в камере-одиночке.
  Недоеденный хлеб (отвратительный хлеб, выпекаемый в самих "Крестах"), которого давали очень много, скапливался у меня в углу камеры. И вот однажды я слышу стук через равные, с минуту, промежутки времени. Я сначала подумал, что это что-то капает на пол. Я прислушался-присмотрелся. Оказалось, что это мышь брала в зубы большой кусок чёрствого хлеба в углу камеры и забиралась по горе этого хлеба в дыру в стене, туда, куда уходила труба от батареи, причём кусок хлеба мышь при попытке залезть в дыру с ним в зубах выпускала изо рта, так как этот кусок хлеба не влезал в дыру, и он падал на пол, издавая тот самый звук, который я принял за капель. Причём обнаружить мышь мне удалось не сразу, ведь как только я реагировал на звук и смотрел в сторону горы с хлебом, то мыши я уже не видел, ведь сразу после звука от падения куска хлеба на пол, или одновременно с ним, мышь скрывалась в дыре. Я эту сцену стал смотреть как мультфильм по телевизору, уставившись глазами в угол камеры, пока мне это не надоело, и я не запустил кроссовкой в угол. По мыши я промазал, но она свои попытки затащить хлеб в дыру прекратила. Сколько же меня продержат в камере-одиночке, как долго? - мне было неизвестно, и никто мне этого не говорил. Чтобы убить время, я нарисовал на газете шахматные фигуры, а на матрасе клетчатое поле, благо, матрас был в полоску, и стал играть сам с собой. Лампочка в одиночной шайс-камере, естественно, горела круглые сутки, и из-за одеяла на окне не было видно, что сейчас, день или ночь, так что для меня было загадкой, что мне принесли, завтрак или ужин, и только обед благодаря первому блюду, баланде, я различал как обед. Чтобы хоть как-то убить время, я стал грезить. Порядка двух суток я в своих грёзах беспрерывно пребывал в Павловском парке, по которому я не просто гулял, заглядывая во все его, даже самые дальние, уголки, а как будто я справлял в нём собственную свадьбу в будущем. Я придумывал различные мероприятия разной степени торжественности и серьёзности и разыгрывал их в своём воображении в соответствующих их характеру местах и местечках, углах и уголках парка. В своих грёзах на эту тему я спорил сам с собой, оттачивая режиссуру мероприятий и меняя места действия, подбирая наилучшее. Если что-то не спорилось в моём воображении, то я подолгу застревал на одном мероприятии или в одном месте парка. И пока я не продумал всё, что только можно было, на мой взгляд, предусмотреть, я в своих грёзах не удалялся от темы под названием "Моя будущая свадьба в Павловске". Повторяю, я мысленно гулял в Павловском парке порядка двух суток. А нагулявшись, я стал придумывать деньги без нулей, какие я ввёл бы, став царём (мечтать не вредно, а даже, наоборот, полезно). Я бы сохранил традиционные со времён Николая Первого для рубля, трёшки, пятёрки, десятки и двадцать-пятки цвета. Соответственно: жёлтый, зелёный, голубой, красный, сиреневый (или как он называется правильно, цвет у старых 25 рублей?). И разместил бы на них следующих персонажей любимых Народом советских мультфильмов: на рубле - Винни-Пуха и на другой стороне Пятачка, на трёшке - Крокодила Гену и Чебурашку, на пятёрке - Волка и Зайца из "Ну, погоди!", на десятке-с одной стороны - Бременских музыкантов, а на другой - Трубадура и Принцессу, на 25-ти рублях - Ёжика в тумане, а на оборотной-медвежонка, лошадку, собачку. А вот на 50-ти рублях и сотенной я решил, что было бы здорово разместить портреты будущей царицы - я скромный, и поэтому не считаю нужным использовать своё изображение на деньгах, а вот портрет царицы, которая непременно будет у меня молодой и красивой умницей, украсил бы эти крупные деньги новой России. Думая о деньгах я также убил порядочное количество времени, прежде чем перестал о них думать...
  Меня продержали в этой ужасной одиночной камере 10 суток. 18 декабря перевели в обычную камеру больничного отделения к психам. Спустя несколько дней ко мне приходит новый адвокат, имя которого я не помню, и сообщает мне, что его наняли для меня тётя Надина и Дима Блюменталь за 15 тысяч рублей, сложившись поровну, и теперь защищать меня будет он, а не тот положняковый адвокатик Соловей. Я обрадовался. Но рано. Я нового адвоката больше не увижу, потому что меня признают психом (на тот момент я не знаю кто, где и когда?), и услуги этого адвоката мне больше не понадобятся. Но я этого долго не буду знать, что мой новый адвокат прекратит заниматься моим делом, едва начав. Я буду сидеть в камере и ждать его прихода. Напрасно ждать. Новый, 2007 год, я встретил в компании психов.
  22 января 2007 года в Красногвардейском районном суде Санкт-Петербурга состоялось судебное заседание, о котором я узнаю позже, когда мне доставят в "Кресты" вынесенное им Постановление о применении ко мне принудительной меры медицинского характера в виде принудительного лечения в психиатрическом стационаре специализированного типа с интенсивным наблюдением с освобождением от уголовной ответственности за совершённое уголовным законом общественно-опасное деяние, подпадающее под признаки части 4 статьи 111 УК РФ в связи с совершением мной данного деяния в состоянии невменяемости. То есть суд состоялся без меня-меня ведь признали психом на "пятиминутке", так чего разговаривать с психом! И в этом Постановлении были нелепейшие формулировки, перекочевавшие в него из тех бумаг, которые заставляли меня подписывать следак Антон Бесхмельницын, его помощник Серёга и адвокатишка Соловей, а именно, что я якобы совершил свой Поступок умышленно, на почве внезапно возникших личных неприязненных отношений с целью причинения тяжкого вреда здоровью Пипкина (подлинную фамилию пидора не считаю нужным приводить). И число ударов мной по голове Пипкина указано 50! И милицию согласно этого постановления суда я не вызывал! В общем, я был и очень удивлён, и расстроен, и возмущён, то есть ошеломлён данным решением суда, ведь сказать, был недоволен, значит, ничего не сказать. Вознегодовав, я, конечно же, отправил в суд кассационную жалобу. Но мне неизвестно, пошла ли она в суд, или же персонал "Крестов" выбросил её, или подшил к моему делу. Я допускаю всякое, потому что я в ней обосновывал несправедливость изложенных в Постановлении формулировок, на мой взгляд, убедительно.
  Так что, разве это моя статья - 111-я, часть 4: умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшая смерть по неосторожности?! Разве был у меня умысел типа: "Дай, я тебе, гад, причиню тяжкий вред за твоё поведение, типа накажу-проучу!"?! Разве можно моё отношение к последствиям моего Поступка охарактеризовать как неосторожность?! И вообще, разве я превысил самооборону? В данных конкретных условиях, когда, один раз ударив, мне нельзя было не бить дальше! Я ведь был в безвыходной ситуации. В прямом смысле: выход из квартиры был закрыт на ключ. И разве я не имею права быть слабым и испуганным?! Я ведь всего-то хотел оглушить его - вот в чём заключался мой умысел, без желания вмять или разбить его черепушку. Короче, я сделал вывод, что суд поступил со мной несправедливо, вынес несправедливое решение. Также я понял вот что. Что у меня появилась ещё одна причина для написания мной Книги. Вот она. Меня суд не захотел слушать, признав быстренько психом. И для обычных, то есть не психов и дураков, преступников существуют амнистия, помилование, кассация, прокурорский надзор. Я же признан психом, и ни амнистия, ни помилование (если Президент РФ узнает о моём антипедерастическом Поступке) на меня не распространяются. Ведь я псих, и мне надо лечиться. То есть в моей судьбе теперь особую роль будут играть врачи-психиатры как специалисты по психам: выпишут - не выпишут из психбольницы, снимут диагноз - не снимут...
  А диагноз, который мне поставила психолого-психиатрическая экспертиза ("Пятиминутка") я вычитал из названного Постановления вот какой: шизо-аффективное расстройство. Комментировать диагноз не буду, в том числе приводить свои догадки. Я не специалист, но я знаю, что я совершил свой Поступок не по болезни, а по причине нежелания, чтобы член Пипкина оказался в моей заднице! Так что суд, вставший на сторону не мою, а пидораса, я смело могу называть педерастическим! Или же психиатр на "пятиминутке" счёл за бред мои монархические убеждения и стремление возглавить Россию в качестве царя-императора? Но разве я не имею права так думать, как я думаю, и пропагандировать свои мысли? Помещение меня в психбольницу является прямым нарушением части 1 статьи 10 Закона РФ "О психиатрической помощи": "Диагноз психического расстройства ставится в соответствии с общепризнанными международными стандартами и не может основываться только на несогласии гражданина с принятыми в обществе моральными, культурными, политическими или религиозными ценностями либо на иных причинах, непосредственно не связанных с состоянием его психического здоровья".
  А знаешь, мой читатель-избиратель, с какого года у меня согласно Постановлению о назначении мне принудительного лечения в психушке "поехала крыша", то есть я начал сходить с ума, или сошёл с ума? В Постановлении указано, что вышеописанная "пятиминутка", основываясь на показаниях моей, якобы нормальной, сестры Полины, определило 1990 год. А что в этом году произошло в моей жизни? Я ушёл в этом году в армию. Вроде бы добровольно - чем не сумасшедший в глазах только окончившей школу сестры? - а на самом деле я сбежал в армию от голода, освобождая место за обеденным столом, чтобы больше досталось моей бедной сестрёнке Полиночке. Ведь откуда могла "пятиминутка" узнать о моём 1990 годе? Что в нём произошло у меня? Только из показаний моей сестры, которая ходила к следаку Антону Бесхмельницыну за моей сумкой с мобильным телефоном. Или же показателем моего сумасшествия является мой уход из Макаровки с последующим поступлением в Холодильник, что произошло за полтора года до ухода в армию?..
  СПбПБСТИН
  28 февраля 2007 года меня неожиданно перевозят с Арсенальной набережной, то есть из "Крестов", на Арсенальную улицу, дом 9-в СПбПБСТИН (Санкт-Петербургскую психиатрическую больницу специализированного типа с интенсивным наблюдением, "Арсеналку"), то есть в назначенную указанным Постановлением психбольницу/дурдом, где содержатся психи и дураки, совершившие преступления, за что и сидят (лежат; в больницах ведь лежат).
  Если в "Крестах" мне никаких лекарств не давали и уколов не делали, за исключением первого дня моего пребывания в камере-одиночке, то на спецу, то есть в СПбПБСТИН, принялись мне и горькие таблетки давать, растворённые в воде (фу, какая гадость!), и уколы делать (ох, как больно!). спустя 3 недели моего пребывания на первом отделении больницы в тесной камере-палате на троих человек меня перевели на шестое отделение в камеру-палату, где лежало 16 психов и дураков. Теснота была там также невообразимая. Уколы перестали делать, но от "тяжёлых" таблеток мне было в кровати не повернуться поудобнее и не натянуть самому на себя одеяло, то есть я был не то, чтобы животным, а растением!
  Потянулось медленно время в СПбПБСТИН. Я узнал, что спец - это самый строгий тип дурдомов. Есть ещё усилок (психбольницы с усиленным режимом), где режим послабее, чем на спецу, и больницы с общим режимом, где режим самый лёгкий. Во всех типах больниц лежат совершившие преступления психи. И я в этой компании. Ужас! Бр-р-р! Ни о каком написании Книги я и не думаю - моё физическое состояние "благодаря" лекарствам, которые меня принуждают принимать, не то, что ослабленное, а такое, какое и словами не описать, в общем мне было плохо - я чувствовал себя растением! Очень тяжело лежать, ничего не делая, в палате. И общаться с психами и дураками тоже очень тяжело и неприятно. Общение с ними я в своей Книге опускаю. Опишу лишь один случай. В двух словах. Я сижу и ем в помещении столовой. Ем относительно медленно. Ко мне подходит уборщик столов, псих, и даёт мне по лицу кулаком, за то, что я его, видите ли, задерживаю. То есть не только лежать мне было тяжело в этом дурдоме, но и есть.
  В этой больнице меня стала навещать тётя Надина. Ей не нравилось, как я выгляжу и говорю.
  Также выяснилось, что каждые полгода комиссия из больничных врачей рассматривает вопрос о выписке психбольных в больницы с более лёгким режимом. И суд каждые полгода утверждает решение выписной комиссии о продлении срока пребывания психа на спецу или решает выписать в другую больницу с более лёгким режимом пребывания, или решает выписать амбулаторно, то есть на свободу, но с регулярным посещением психдиспансера. Обычно же психов и дураков со спеца сначала выписывают на усилок или общий режим, и только оттуда на свободу, то есть амбулаторно. И до выписки на другой режим лежат на спецу годами. Типа, срок пребывания на спецу должен быть соразмерен лишению свободы по статье, по которой сидит тот или иной псих. Как же мне печально было это слышать! Ведь, действительно, можно сойти с ума в условиях больницы. И не как бы, а конкретно!
  Поскольку я поступил в СПбПБСТИН в феврале, 28 числа, то первая выписная комиссия у меня будет в августе 2007 года. На комиссию пациентов приглашают. И я надеялся, что меня врачи будут слушать. Но куда там! Первая комиссия-это такая формальность! Так что, меня не стали на ней слушать. После комиссии мне пришло Постановление суда о продлении моего пребывания в СПбПБСТИН, вынесенное судом по представлению больничной выписной комиссии о продлении. Я его обжаловал, но тщетно...
  Новый, 2008-ой, год я встретил на 6-ом отделении спеца. А в январе наступившего года мой лечащий врач перевёл меня на 11-ое отделение. Перейдя на это отделение, я узнал, что, оказывается, можно звонить по телефону из кабинета старшей медсестры отделения, чего я не знал, лёжа на 6-ом отделении, или не интересовался этим в связи с плохим душевным и физическим самочувствием. А тут, перейдя на 11-ое отделение, я решил позвонить матери. Родителей ведь не выбирают, и поэтому я тяготился отсутствием контакта даже с такой матерью как у меня. Мне хотелось услышать её родной голос и сказать ей, что у меня всё хорошо, чтобы ей было легче. Да, мне казалось, что мой телефонный звонок матери нужен нам обоим. И я позвонил. Общение с матерью было тяжёлым. Она сообщила мне, что не прошло и 40 дней, как умер мой отец. Не могу передать словами, насколько слаб был голос моей матери в разговоре со мной. И вообще, не могу передать этот разговор, настолько он был непоследователен при постоянном желании повесить трубку - так мне показалось. Так что обрадовать мать своим звонком, что я не пропал, помню её и люблю, мне не удалось. Тогда я решил поговорить по-деловому, а именно, попросить её, чтобы она уговорила Полину прийти ко мне в психбольницу и принести мне дисковый МР-3 плеер (плейер) с радио, который был подарком Уле на день рождения в 2004 году от Полины с Марком, и который, я полагал, Уле уже успел надоесть, а мне бы в психбольнице пригодился бы (у многих в больнице были такие круглые плеера). На мою просьбу о плеере мать мне сказала, что Полина не повезёт ко мне никакой плеер, потому что ей некогда, так как она много работает. Так я узнал из телефонного разговора с матерью о смерти отца - позвонил так позвонил!
  Где-то через месяц-полтора я перезваниваю матери, надеясь застать её в более хорошем настроении. Также я надеялся, что повторная просьба о передаче мне Полиной Улиного плеера будет убедительным доказательством моей нужды в нём. Но разговор был таким же тяжёлым, холодным со стороны матери и безрезультатным как и прошлый.
  * * * (Звёздочки Љ74)
  Теперь об 11-ом отделении СПбПБСТИН. Оно особенное. Пациенты, находящиеся на нём, не лежат целыми днями на кроватях, как на других отделениях (как же это ужасно лежать месяцами на кровати круглые сутки и ничего не делать!), а все работают. Ходят в лечебно-трудовые мастерские, где шьют мешочки, собирают авторучки, клеят коробки. Трудотерапия. А кто не ходит, тот работает на отделении: моет полы, посуду, накрывает в столовой, выносит мусор на помойку. Таких, кто ничего не делает, на 11-ом отделении нет. Когда я отошёл от "тяжёлых" таблеток, которые мне прекратили давать, я весной 2008 года начал мыть шваброй коридор на отделении. Длиной 41 метр и шириной почти 2. 2-3 раза в день. Я стал мыть пол, потому что не хотел, чтобы меня перевели обратно на 6-ое отделение, ведь сравнив условия жизни на двух отделениях, я сделал вывод, что на 11-ом намного лучше, чем на 6-ом.
  2009-ый Новый год я встретил на 11-ом отделении. Продолжаю мыть пол в коридоре отделения за право оставаться на этом отделении. Тётя Надина продолжает ходить ко мне на свидания, рассказывая, как у неё в семье дела, и продолжая делать передачи. И на каждом свидании я прошу её приносить поменьше консервов, а она мне говорит, что она сама знает, что ей приносить мне. А ведь покупать консервы я и сам мог. И не только консервы, но и прочую съедобную продукцию. Ведь всем лежащим в психбольнице начисляется пенсия по инвалидности как дуракам или психам, и при больнице организован "ларёк", так что даже те, кому некому делать передачи, могут отовариться в ларьке, в котором главными товарами являются сигареты, "Беломор" и чай. Не плохо организовано, правда? Пенсию я получаю минимальную, и поэтому откладывать её, копить, у меня не получается: всё уходит на ларёк, или почти всё. Но рядом со мной лежат психи и дураки, у которых пенсия чуть ли не в 2 раза больше моей. Почему-то. Вот они обжираются! Так что мне рядом с ними, обжорами, которые могут позволить себе есть ананасы (консервированные), грустно и неприятно, что вот они их едят, а я себе позволить их не могу, хотя они совершили действительно тяжкие преступления, а я - нет. Так что за эти душевные страдания, как на моих глазах поедаются ананасы, и колбаса, и персики, и сыр и прочее в невообразимых количествах, которые я не могу себе позволить,-за эти мои душевные страдания я также требую компенсации морального вреда. Это я обращаюсь к судьям и прокурорам, ведь Книга моя обращена в непоследнюю очередь к ним.
  Печальное
  17 марта 2009 года я решаю позвонить матери, которая в этот день родилась (напомню: в 1948 году). Стало быть у неё сегодня день рождения. Я звоню ей в однокомнатную квартиру Марка, в которой она живёт. Никто не подходит. И я предполагаю худшее. Ведь в течение 2008 года я пытался дозвониться до неё, и никто к телефону не подходил. А номера домашнего телефона Полины я не помнил. Звоню тёте Надине, чтобы узнать его. Узнаю. Звоню Полине. И она сообщает мне, что наша с ней мама умерла. Уже давно. Ещё в 2008 году. Летом. И Полина обвиняет меня:
  - Это ты виноват в смерти мамы! После твоего телефонного звонка весной прошлого года ей стало плохо. И она слегла. А летом умерла. У тебя есть ко мне претензии?
  - Нет, - отвечаю я на вопрос.
  - Ну, тогда больше никогда не звони сюда! И не приходи!
  Я понял, что сестра имеет ввиду. Что связующего нас с ней звена-нашей с ней матери больше нет, и сестра отказывается от родственных связей со мной, чего она раньше не делала, боясь вызвать недовольство матери. Но теперь её нет!
  Я конечно поплакал в этот день. Другие пациенты выражали мне сочувствие тем, что делились со мной сигаретами и "Беломором", которые не были лишними, ведь на день даётся строго определённое число сигарет или папирос - пачка. А мне в этот день этого было явно мало. Комментировать слова моей сестры Полины я не буду. Ни её обвинение в мой адрес, ни её нежелание больше меня слышать и видеть.
  
  
  Проходит месяц с момента сообщения мне Полиной печальной новости о смерти нашей матери. За этот месяц я понял, что готов, морально и физически, сесть за написание этой Книги, благо, условия на 11-ом отделении СПбПБСТИН позволяют мне это сделать. И в палате есть стол, чтобы сесть писать, а на 6-ом не было. И компьютеры есть, чтобы набирать свою Книгу на одном из них. Всего их 4. за каждым сидит согласно расписанию по 5 человек. Компьютеры эти куплены за деньги пациентов отделения. И моё желание сесть за компьютер совпало с появившимся свободным местом за одним из них. Чтобы сесть за компьютер, пациенты-хозяева его попросили меня внести 6 тысяч на его апгрейд (обновление компьютерного железа). Как здорово, что у меня скопилось как раз 6 тысяч рублей остатка на счету!
  19 апреля 2009 года я отмечаю на 11-ом отделении психбольницы своё 38-летие, а на следующий день сажусь за написание своей Книги. Написанное набираю на компьютере. Сначала у меня время сидения за компьютером составляет 1 час 4 раза в неделю согласно расписанию. Через несколько месяцев врач разрешает сидеть мне за компьютером 6 дней по часу. Кроме пятницы, потому что в моё время сидения за компьютером проводится баня. Ещё через какое-то время у меня будет 2 часа 6 раз в неделю. Но не буду забегать вперёд. Не прошло и месяца, как я засел за написание своей Книги, как мне каким-то невообразимым путём (опускаю его) в руки попала книга "Проект Россия". Видно, Богу было угодно, чтобы я её прочитал. В моём распоряжении оказались первая и вторая книги "Проекта Россия". Так вот, благодаря прочтению этой книги, ты, мой читатель-избиратель, мой Народ, убедишься, что мои взгляды на жизнь, собственную и общественную, не бред, и я не сумасшедший. Народ! кто ещё не прочитал "Проекта Россия" от издательства ЭКСМО (Москва, 2007, 2008 гг.), прочти эту книгу. Эта книга - мой адвокат: в ней полно доводов в пользу монархии, именно самодержавия, в ней я описан как князь, в ней описана закономерность явления педерастии при демократии. В ней я, не читавший Ветхого Завета Библии, нашёл из него цитату - отношение Бога к моему Поступку. Я и сам до прочтения этого места в Библии осознавал, что я, отправив на тот свет пидораса при тех обстоятельствах, что имели место быть, не совершил греха, а наведение меня на цитату из Библии будет подтверждением этого, что я не убийца-преступник. Вот она, эта цитата из Библии (Левит 20:13): "Если кто ляжет с мужчиной, как с женщиной, то оба они сделали мерзость; да будут преданы смерти, кровь их на них". То есть я не запачкан кровью пидораса, не дискредитирован ею на своих руках и ногах-кровь его на нём! И я всего лишь исполнитель воли Господа Богат- предания пидора смерти. Я ангел. Который оказался под пидором, но не дался ему, а прекратил его грехи.
  Я бы мог превратить свою Книгу в цитатник "Проекта Россия". Но я этого делать не буду. Ну, почти не буду. Вот некоторые из них... Или, нет, написав одну цитату, я не удержусь и пойду писать следующую. Лучше найди, мой Народ, оригинал, то есть "Проект Россия", и прочти его! Отсылкой тебя, мой Народ, к этой книге я избавляюсь от повтора в своей Книге того, что уже написано авторами "Проекта Россия", тоже, как и я, не толерантными к лицам нетрадиционной сексуальной ориентации. Примечательно, что 8 мая 2009 года, то есть почти сразу после начала написания мной Книги и в тему ей, состоялся отказ Госдумы от принятия закона о запрете пропаганды гомосексуализма! Итак, если судебная власть у нас в стране, в нынешнем государстве на территории нашей страны, педерастична, что следует из помещения меня судом в дурдом за мой антипидорский Поступок, то педерастичность законодательной власти при нынешней системе доказывается этим отказом. Я бы мог сказать, что меня потрясла эта книга, "Проект Россия", если бы раньше меня не встряхнула моя собственная жизнь. Всё. Больше о "Проекте Россия" я писать не буду.
  Август 2009 года. Два с половиной года, как я лежу-сижу в СПбПБСТИН. Я боюсь, как бы врачи на выписной комиссии не решили перевести меня на больницу что более лёгким режимом. Ведь на 11-ом отделении у меня есть возможность писать и печатать на компьютере мою Книгу. И я об этом говорю на комиссии, чтобы врачи и не думали меня никуда переводить с 11-отделения, я прошу их об этом, ведь, в принципе, они могли это уже сделать - за такой срок, бывали случаи, что выписывали со спеца. А мне этого не надо! Мне моя Книга важнее! Её написание. Я уже начал смотреть на своё пребывание в СПбПБСТИН не только, и не сколько, как на наказание-лечение, сколько как на возможность написания моей Книги здесь, за решёткой на окнах, как на волю Божью предоставить мне вот такие условия для её написания, такие аскетичные, без излишеств.
  Царица
  Середина сентября 2009 года. Работа над Книгой идёт во всю. Расскажу, как на 11-ом отделении организован просмотр телевизора. В комнате, где стоят 4 компьютера вдоль одной стены, стоит большой телевизор, и есть много стульев. В 2009 году этот телевизор включался в 15 часов и работал до 21.40 по будням и с 10.00 до 12.00 плюс с 15.00 до 21.40 по выходным и праздникам. Другой телевизор стоит в столовой и включается в 18.30. Тоже до 21.40. Так вот, я телевизор смотрел редко: вечно большинство психов и дураков предпочитало смотреть какую-нибудь ерунду. И вот, как-то в середине сентября 2009 года по другим каналам ничего не было интересного для большинства психов-телезрителей, и мы нащёлкали на пульте до телеканала СТС. А там показывали сериал "Папины дочки". И мне удаётся просмотреть половину какой-то серии, въехать кое-как в курс дела, а затем посмотреть ещё одну серию целиком. Мне очень понравились эти полторы серии, что я видел. И захотелось посмотреть этот сериал и на следующий день. Да, я отметил про себя, как только закончил смотреть, что надо бы посмотреть "Папиных дочек" и завтра.
  И что же происходит вечером того дня, 14 сентября 2009 года, когда я впервые увидел этих дочек?! Я понял, что хочу увидеть как можно скорее именно одну из них снова. Мало того, я понял, что я хочу, чтобы она стала моей царицей, будущей императрицей. Моей и Всероссийской. Я имею в виду юную артистку Дашу Мельникову, исполнительницу роли папиной дочки Љ3 (по старшинству) Жени Васнецовой. А ведь на экране она совсем ещё девчонка! Но я понял, что к моменту, когда мы с ней встретимся, она уже будет девушкой. Более того, я понял, что эта юная красавица и умница, на момент нашей с ней встречи не успеет потерять свою девственность, что очень важно для меня, намеревающегося идти в цари-императоры. Ведь у царя-императора не может быть царица, не отдавшая ему своей девственности. По разным причинам она должна быть девственницей, в том числе и потому, что наследники престола должны походить и на царя-императора.
  На следующий день я пришёл в телевизионную-компьютерную комнату ко времени продолжения телесериала. Но я оказался в меньшинстве: большинство выбрало смотреть другой телеканал. Я был расстроен. И на следующий день я оказался в меньшинстве. И на следующий. Две недели я пытался посмотреть "Папиных дочек", но безуспешно. Вечно большинство предпочитало смотреть что-то другое, а не понравившийся мне сериал. И тогда 1 октября 2009 года я пошёл к заведующему отделением врачу. Объяснил ему ситуацию (не открывая тайны о моём решении выбрать себе царицу из этого сериала), что я не могу посмотреть в телевизионной комнате "Папиных дочек", но очень хочу. И врач вошёл в моё положение и разрешил мне включать телевизор днём в столовой. И с этого дня я стал смотреть свой сериал именно здесь, в столовой, в одиночестве! Вот и сейчас я смотрю свой любимый телесериал и в рекламную паузу пишу эти строки. Да, я с 1 октября 2009 года и до сих пор смотрю и пересматриваю сериал (идёт бесконечный повтор серий на радость мне)! Так что просмотр моей невесты Даши Мельниковой вошёл у меня в распорядок дня как дело государственной важности. Для будущего императора просмотр будущей царицы-дело государственной важности. И не для того, чтобы ещё раз убедиться в правильности своего выбора - выбор я сделал окончательный сразу и бесповоротно! - а просто ради ежедневной (кроме выходных) порции удовольствия от её обозрения. С ежедневным просмотром "Папиных дочек" мне стало на отделении больницы совсем уютно, насколько вообще может быть уютно среди психов и дураков. Всё благодаря девочке Даше Мельниковой!
  Встречаю 2010 год также на 11-ом отделении. Наступает февраль-2010. 3 года, как я нахожусь в СПбПБСТИН. А я не хочу выписываться! Поскольку не написал ещё свою Книгу. Написание в самом разгаре. И в феврале снова, второй раз, прошу оставить меня на 11-ом отделении СПбПБСТИН, и никуда не переводить.
  Август-2010. Три с половиной года моего пребывания на спецу. И я в третий раз на выписной комиссии прошусь остаться: мне написание моей Книги сейчас важнее.
  Новый 2011 год встречаю на 11-ом отделении СПбПБСТИН. В январе узнаю, что мне изменён диагноз с шизоаффективного расстройства на шизофрению.
  Теперь вот о чём. Немного теории. После спеца психбольные попадают на усилок или на общее отделение, а оттуда выписываются амбулаторно. В очень редких случаях амбулаторно выписывают и со спеца. Итак, амбулаторная выписка предполагает, психбольной живёт у себя дома, получает пенсию и регулярно посещает психдиспансер по месту своей прописки, где состоит на учёте и где принимает психиатрические лекарства. Встаёт вопрос: если у меня нет дома, о чём знают врачи, то как же меня выписывать амбулаторно? Врачи задаются резонным вопросом: куда? выписывать. И как я смогу лечиться амбулаторно? В Лугу, что-ли, буду ездить на электричках?!
  Я, конечно же, считаю, что я психически здоров, то есть я не псих и не дурак. Но на вопросы врачей: куда? и как? - я не знаю ответа. Я бы, конечно, хотел, чтобы врачи-психиатры и психологи прочитали мою Книгу (то есть моя Книга и для них) и изменили отношение ко мне, то есть признали бы меня совсем не психом и/или не дураком, но, допускаю, что их удерживает и будет удерживать корпоративная солидарность: ведь признать меня здоровым, а не психом/дураком, означает навредить своим коллегам из той "пятиминутки", психологу и психиатру, подмочить их репутацию. А вы, врачи, подумайте, может быть, тот экспертный состав "пятиминутки" просто пожалел меня, решив, что мне не место на зоне или в тюрьме, и поверил в мою способность написать нужную Народу Книгу, в необходимость моей Книги для Народа. А, допустив подобное, Народ по достоинству оценит смелое решение, ответственное решение, тех психолога и психиатра с "пятиминутки", давших мне возможность, такую, какую они могли дать, для написания мной этой Книги. И слава Богу! Вот Он какой, Бог: дал-таки возможность мне написатьеё! Сейчас, когда я пишу эти строки, на дворе январь-2011, то есть 2011 год я также встретил на 11-ом отделении СПбПБСТИН. Полагаю, что к очередной выписной комиссии в феврале (будет 4 года моего пребывания здесь) допишу свою Книгу и больше не буду проситься остаться на спецу ещё. В моём случае всё зависит от врачей, которые на прошлой комиссии интересовались, куда меня выписывать, и как я смогу лечиться амбулаторно? Я им ответил, что они-всего лишь врачи, и не их дело строить мне дом, чтобы меня поселить в него, чтобы они могли меня выписать амбулаторно. Они врачи, а не строители. И их дело, повторяю, лечить тех, кто по-настоящему болен, а не заниматься мной.
  А некоторые больные на отделении, знатоки, пророчат мне, что после той больницы, куда меня выпишут на выписной комиссии со спеца (СПбПБСТИН), мне светит интернат, куда поселяют после лечения в психбольницах тех, кого некуда выписать из этих психбольниц. Их выписывают в интернаты. Потому что они недееспособные, и от них нет никакой пользы. И живут они в интернатах до своей смерти. И вот, знатоки-психи, зловеще предсказывают мне участь провести остаток своей жизни в интернате! Зачем? И за что? За то, что я замочил пидора, который уже лёг на меня? Но это же не грех согласно Библии, то, что я сделал! И/или за мои самодержавные амбиции? Но это же нарушение статьи 10 закона о психиатрической помощи! Или я дурак, потому что сам вызвал мелицыю вместо того, чтобы сбежать и/или укокошить заодно бедную мать пидораса? Или мне следовало, поддавшись, расслабиться или, расслабившись, поддаться? Ублажить пидора! Фу, какая мерзость! Конечно же, нет! Просто раньше никто меня внимательно не слушал из врачей. А теперь, я надеюсь, что Народ будет потрясён моей Книгой и потребует у врачей одуматься и принять единственно правильное решение. Так что, Народ, самоорганизуйся в мою защиту от врачей-психиатров! Или, вернее, от судебно-психиатрической системы. Так что, Народ! самоорганизуйся в целях избрания меня последним президентом! Читай мою Книгу, передавай её почитать другим, агитируй за меня. Всё в твоих руках. Если хочешь жить по-другому, в другом государстве. Если хочешь хорошо жить в этой стране. А сторонников Владимира Владимировича Путина с Дмитрием Анатольевичем Медведевым успокою. Они, президенты, прошлый и нынешний, с их опытом и знаниями ещё пригодятся мне и Родине! Но над ними должен стоять я. Так что я не против них, я хочу, чтобы они были со мной. Слышите, Владимир Владимирович и Дмитрий Анатольевич, вы мне нужны!
  Если же моего избрания на пост главы государства не произойдёт - всякое может быть, - то Вы, Владимир Владимирович и Дмитрий Анатольевич (не знаю, кто из Вас будет на момент ознакомления Вами с моей Книгой на посту Президента РФ), всё равно мне нужны, чтобы помочь мне. Я чувствую, что реальную помощь я смогу получить только от Вас. Я верю, что моя Книга дойдёт до Вас, и Вы восстановите справедливость. В судебном или во внесудебном порядке, то есть своим непосредственным участием в моей судьбе. Типа, я достоин такой участи - привлечения вашего внимания к разрешению моих проблем, настолько государство виновно во всех моих неприятностях. Так что считайте мою Книгу иском к государству. Целиком всю Книгу. В качестве возмещения мне морального вреда я прошу выплатить по 5миллионов евро за каждый год, начиная с 2003 года. А по какой - я пока не могу указать, ведь я ещё сижу-лежу в СПбПБСТИН, и сколько ещё мне придётся пробыть здесь и на других больницах?! Почему именно столько? Потому, что я сравнил себя с футбольными тренерами Гусом Хиддинком и Диком Адвокатом, получающими в России и от России за тренерскую работу примерно такие суммы. И я, считающий себя дóлжным возглавить новую Российскую империю, не могу ужаться в своих денежных претензиях до меньших сумм, чем те, что получают какие-то футбольные тренеры!.. А на кого вы мне прикажете ориентироваться, если не на футбольных тренеров? Кроме компенсации морального вреда за зло, причинённое мне государством, я требую у государства возместить мне материальный вред - утрату мной коллекции игральных карт. Я считаю. Что в данном случае сойдёт применение принципа "зуб за зуб, око за око, карты за карты", во исполнение которого государству следует денационализировать, то есть приватизировать в мою пользу, коллекции игральных карт: Петергофскую и из собрания Эрмитажа. Я полагаю, что это вполне возможно сделать. А за то, что я не побывал на Чемпионате мира по футболу в Германии в 2006 году, куда должен был попасть, если бы государство вовремя мне выдало загранпаспорт, за то я требую оплаты мне абонемента на посещение всех игр того Чемпионата мира по футболу, что пройдёт в России в 2018 году плюс транспортные и гостиничные расходы на мотание между городами, в которых будут происходить матчи. И вообще, я полагаю, нам с Вами, Владимир Владимирович и Дмитрий Анатольевич, необходимо встретиться, чтобы обсудить перечень всего того, что я соглашусь взять в порядке полной компенсации мне морального и материального вреда, так как я допускаю проблематичность выплаты государством физическому лицу, то есть мне, денежной компенсации такого небывалого размера. Например, организация моей свадьбы с Дарьей Мельниковой в Павловском парке и дворце. Так что, о таких обычных делах государства как предоставление мне жилья я сильно не хочу распространяться. Естественно, что государство должно будет мне его предоставить. Такое, какое я захочу. И поскольку я уверен, что моя Книга дойдёт до Вас, Владимир Владимирович и Дмитрий Анатольевич, то выражаю просьбу быть моими сватами к родителям Дарьи Мельниковой.
  Письмо Дарье Мельниковой
  А теперь я обращаюсь к Дарье Мельниковой, исполнительнице роли Жени Васнецовой (дочке Љ3) в телесериале "Папины дочки".
  
  Милая Даша!
  Я не знаю, как быстро долетят до тебя эти строчки, но я верю, что это обязательно произойдёт. Также я верю-иначе бы не обращался к тебе, - что у меня скоро будет всё хорошо, даже отлично (мой Народ мне поможет, и Путин, и Медведев помогут). А раз так, то для полного счастья мне не будет хватать всего лишь тебя, Даша! В качестве жены. Я многое пережил и теперь нуждаюсь в утехе. И я хочу, чтобы моей утехой стала ты. И не пугайся, пожалуйста, разницы наших возрастов: мы ещё успеем пожить счастливо. Ты, конечно же, спросишь: почему я выбрал именно тебя? Отвечаю: так совпало - озадачивание мной самого себя поиском невесты, подходящей мне по всем статьям, и показ телесериала "Папины дочки". И с тех пор, как я тебя увидел по телевизору, мне не хочется видеть никого рядом с собой кроме тебя, милая Даша!
  Пойми меня, Даша, я не могу не верить в свою самодержавную идею. Если в неё не буду верить я сам, то как же мне удастся добиться веры в неё моего Народа?!
  Снова о тебе. И обо мне .Я рад был узнать, что тебя оценила компания L"ORÉAL Paris. Но поверь мне, что моя оценка тебя - именно моя - ничуть не ниже: ты меня достойна! Потому что ты хороша! И я хочу тебя взять всю, все твои достоинства и прелести, включая твою девственность, о которой я думаю следующее. Ты, девушка, большая красавица и умница, а потому знаешь себе очень высокую цену, а потому я уверен, что ты долго не будешь отдавать свою девственность, а будешь ждать принца, достойного твоего максимума достоинств, то есть именно твоей девственности. Да, твоя девственность - это максимум твоих достоинств. Я это серьёзно. Береги себя для встречи со мной.
  
  Поэтому, Народ! как можно скорей передай моё обращение Даше, чтобы она не совершила ошибки - не отдалась другому.
  * * * (Звёздочки Љ75)
  Находясь на лечении в СПбПБСТИН, я стараюсь следить за новостями. Я слушаю "Эхо Москвы", читаю "Комсомольскую правду". Так что я в курсе событий, происходящих в стране и мире, если не всех, то важных, и я знаю многие проблемы современной России, которые и намерен решать, выводя Россию вперёд и вверх, к Марсу.
  Где я буду находиться в момент чтения тобой, мой читатель-избиратель, моей Книги, я не знаю. Выпишет ли меня комиссия в феврале со спеца в другую больницу, или нет, покажет время. Так что, мой Народ, мой читатель-избиратель, будь и моим освободителем из системы психиатрических учреждений, будь моим реабилитатором!
  16.01.2011
  
  
  Вот в таком виде я представил Книгу своему лечащему врачу 17 января 2011 года для составления им справедливого мнения обо мне. Надежды на прочтение моей Книги главным врачом я не питал, но надеялся, что выписная комиссия СПбПБСТИН, состоящаяся ровно через месяц с ним во главе, 17 февраля, всё же меня выпишет, что и произошло. Меня выписали на "усилок", то есть в больницу с усиленным режимом. Поскольку у меня областная прописка (Лен. область), то моей новой больницей окажется именно та, что прославлена побегом из неё Вячеслава Дацика по прозвищу Рыжий Тарзан. Теперь на очереди у меня суд, который должен будет либо утвердить, либо отклонить мой перевод в эту больницу. Суд этот пройдёт где-то в течение месяца после состоявшейся больничной выписной комиссии. Так что (в случае положительного решения суда Красногвардейского района СПб) через месяц-полтора меня перевезут в психбольницу в Ленинградскую область в посёлок Дружноселье, что под Сиверской, то есть в Гатчинском районе Лен. области.
  И я надеюсь, что мои поклонники, которые, я уверен, непременно появятся у меня, будут навещать меня вДружносельской психбольнице, давая понять её руководству, что я теперь не одинок, как раньше, что они за меня. И в мелкобытовом плане за меня, и в крупнополитическом. А то ведь неизбежно возникнет у врачей Дружносельской психбольницы вопрос, как его, то есть меня, выписывать, ведь и жилья-то у меня нет, так что на амбулаторный тип лечения меня не выписать. Но я с помощью поддержки моего Народа надеюсь выписаться под чистую, то есть не на амбулаторку, а вообще со снятием какого бы то ни было психиатрического диагноза. Так что, мой Народ, действуй! Выручай меня! Вытаскивай меня из больницы и возвышай меня до управления тобой!
  21.02.2011
  ДОПИСАННОЕ В ДРУЖНОСЕЛЬСКОЙ ПСИХБОЛЬНИЦЕ (ДПБ)
  Моё пребывание на "принудке" в ДПБ
  * * * (Звёздочки Љ76)
  С "Арсеналки", то есть из СПбПБСТИН, в Дружносельскую психбольницу меня перевезли 4 мая 2011 года. На первое отделение, где был установлен специализированный тип меры принудительного лечения в дурдомах, после пребывания на котором мне ещё светило пребывание на отделении общего режима, а затем... Но об этом по порядку.
  В беседе с заведующей 1 отделением врачом Аллой Петровной Чахоткиной сразу по прибытии на отделение я заявил и о своей невиновности, и о том, что считаю себя признанным дураком или психом по ошибке, и о возможности заведующей самой разобраться в обстоятельствах моего дела из написанной и распечатанной мной в СПбПБСТИН моей Книги, и что это даже обязательно необходимо именно ей прочесть мою Книгу, чтобы, убедившись самой в моей невиновности, выписать меня с её отделения, а в идеале вообще из больницы, как можно скорее для восстановления справедливости. Я передал ей распечатку своей Книги, и она взяла её со словами готовности прочитать её. Мне оставалось только надеяться на скорейшее прочтение, но время шло, а заведующая всё не спешила меня обрадовать, что она мою книгу, наконец, прочла. Зато из дополнительной беседы с ней я узнал, что выписать меня за ворота больницы, так сказать, на улицу, руководство больницы не может, не имеет права, что раз я попал в психиатрическую систему на лечение, то государство может, раз я БОМЖ, то есть лицо без определённого места жительства, просто обязано будет позаботиться и о моём будущем по выписке из больницы, не взирая на мою официальную прописку, то есть мне государством уготовлена судьба быть помещённым в государственный психоневрологический интернат на всю оставшуюся жизнь, а ожидать отправки в такой интернат я буду после выписки с первого отделения, или общего отделения после первого, на восьмом отделении, где существует живая очередь ожидающих отправки в интернат. Вот что значит в России быть фактическим бомжом! Даже если есть официальная прописка! И не важно, настоящий я псих, или это ошибка психологов, психиатров, прокуроров и судей А в интернат выпускник Дружносельской психбольницы попадает согласно района своей прописки. То есть мне светит Лужский интернат, так как я прописался за деньги в Ленинградской области под Лугой. Неужто я остаток дней проведу в психиатрической системе? Нет! Я не хочу этого! Никакие успокоения, что в интернате почти как в обыкновенном общежитии меня не успокаивают. И вот ещё на какой момент я хочу обратить внимание читателя. Если бы я на беседе с заведующим отделением врачом не рассказывал о том, что я фактически бомж несмотря на наличие настоящей прописки в Ленобласти, то никто бы и не узнал, что я бомж, и, следовательно, меня бы в будущем выписали за ворота психбольницы на улицу. А так получается, что я сам своим языком обеспечил себе дорогу в интернат. Но ведь я не мог говорить одно, то есть что у меня всё в порядке с жильём, а при прочтении врачами книги, которую я сам им настоятельно рекомендовал прочитать, выяснилось бы противоположное. Вот какая загогулина! Но меня успокаивает надежда на силу моей Книги, которую, я надеюсь, успешно издадут.
  
  
  В октябре 2011года у меня на первом отделении ДПБ выписная комиссия. Как выяснится, у меня редкий случай, когда с отделения специализированного типа срываются на общее отделение за полгода (полгода от апрельского суда после февральской комиссии в СПбПБСТИН). Мне на первом отделении нравится, особенно зная, что на общих отделениях ДПБ плохо. И я пишу заявление о том, чтобы остаться отбывать на первом отделении ДПБ дальнейший срок до выписки в интернат. А спустя полгода, в апреле 2012-го, на следующей выписной комиссии меня снова не выписывают, типа, мало я пробыл на общем режиме, типа, меня и так быстро выписали на общий режим, так что надо тогда хотя бы на общем продержать меня хотя бы год.
  
  
  До октябрьской комиссии в 2012 году на первом отделении я не удержался. 25 сентября меня перевели на 9-ое отделение. То есть за месяц или меньше до комиссии. 9-ое отделение-оно общего типа и не для принудчиков. Там содержатся не те, кто совершил что-то наказуемое Уголовным кодексом, то есть не на основании постановления суда о применении принудительной меры медицинского характера, а вольные дураки, то есть те, кого сплавили в дурдом за невыносимое поведение родственники или милиция, например, за буйство в белой горячке. На этом отделении полно физических уродов, на которых больно смотреть, и есть ходящие под себя, так что атмосфера на отделении совсем другая в сравнении со специализированными отделениями для принудчиков. На этом отделении я пробыл ровно месяц, у меня там развилась аллергия на трёх находящихся на отделении кошек, вследствие чего я был переведён на 7-ое отделение. "Семёрка" - это отделение общего типа для принудчиков. В связи с переводами с отделения на отделение выписная комиссия у меня вместо октября состоялась лишь в декабре, что является нарушением Уголовного кодекса, а именно статьи 102. Она меня не выписала вопреки моему ожиданию!
  
  
  На 7-ом отделении практикуется проведение внеочередной выписной комиссии. Так что, когда у меня будет следующая комиссия, я пока не знаю. Мой лечащий врач говорит, что, насколько он знает, на 8-ом отделении в ожидании интерната у меня будет возможность общения с заинтересованными в издании моей Книги лицами. А пока у меня такой возможности нет. Не в присутствии же медперсонала мне общаться с ними! А как же коммерческая тайна?!
  февраль 2013 г.
  
  
  Март 2013 г.
  Только что больничный соцработник узнала и сообщила мне, что я по решению суда выписан из адреса под Лугой аж в 2010 году. Так что я теперь совсем настоящий бомж! Даже без штампа в паспорте о прописке. А почему без штампа, сейчас объясню. Раньше, то есть находясь на "Арсеналке", я боялся писать плохое о ней (СПбПБСТИН), теперь же я не завишу от главного врача СПбПБСТИН и поэтому объясняю. Дело в том, что в 2008 году работники спецчасти СПбПБСТИН, занимающейся бумагами принудчиков, то есть находящихся в больнице по решению суда, умудрились потерять мой российский паспорт. И летом того года меня в своей одежде возили на машине скорой помощи в фотографию на документы. Я тогда мог не только убежать, а просто уйти, но я не хотел такого поворота в своей судьбе - быть бездомным одиноким волчарой, что, видно, понимали и сотрудники СПбПБСТИН, не охраняя меня тогда должным образом. Я был оставлен курить на улице перед входом в фотографию без присмотра один, пока фотографировали ещё двоих, чьи паспорта пришла пора менять, и пока печатали фотографии. В спецчасти в новом паспорте меня просили расписаться, что я сделал, а заодно пролистал его до страницы для проставления штампов о прописке. Её, естественно, в новом паспорте не было, и я спросил работницу спецчасти, как же мне быть, на что она мне ответила, что, когда я выпишусь, я сам поеду в паспортный стол милиции по месту прописки и поставлю штамп с записью о ней. Я чертыхнулся про себя из-за необходимости мне в будущем переться в Толмачёво под Лугой, но что поделаешь!? Так вот, в связи с моей выпиской оттуда у меня отпадает необходимость этого - хоть что-то хорошее...
  10.03.2011
  
  
  2012 год
  Апрельская выписная комиссия 2012 года меня не выписала вопреки моим ожиданиям. На этой комиссии мне сказали, что полгода пребывания на общем режиме - маленький срок, так что мне необходимо подождать ещё полгодика до следующей выписной комиссии в октябре. О том, как я ждал октября, я и расскажу ниже.
  МСЭ
  По моём прибытии на Арсеналку мне провели медико-социальную экспертизу (МСЭ), в результате которой мне была дана инвалидность второй группы, результатом чего было назначение мне пенсии (вторая группа, рабочая, то есть дающая право работать). Сейчас, то есть очень давно эта пенсия составляет 5 тысяч рублей с копейками. Все дальнейшие годы моего пребывания на Арсеналке МСЭ по мою душу больше не собирались, и инвалидность продлевалась автоматически. По моём переезде в Дружносельскую психбольницу в 2011 году МСЭ собралась в апреле 2012 года. На ней в присутствии заведующей отделением я рассказал о себе, о своём поступке, и своём убеждении, что я не виноват, и помещён в дурдом за свою уверенность в необходимости мне возглавить Российскую державу в качестве абсолютного монарха.
  - Так, стало быть, вы находитесь в психиатрической больнице за свои убеждения, вы инакомыслящий?
  - Да, я умудрился в наши дни стать диссидентом. Как в советские времена было практикой отправлять идейных оппонентов власти, расшатывающих советские устои, в психушки, - так в психушку меня упекли сегодня, в настоящее время. И таких людей называли диссидентами. Я надеюсь по выходе своём из дурдома продвигать в России монархическую самодержавную идею. Но пока я в стенах дурдома, мне нужна назначаемая по инвалидности пенсия. Ведь очень плохо сидеть на бобах, когда все психи-инвалиды вокруг обжираются на пенсионные деньги закупленными в прибольничном магазине продуктами. Вот такая вот загогулина: сейчас я заинтересован получать пенсию, а по выходе своём из дурдома я намерен снимать себе инвалидность, пусть для этого потребуется независимая экспертиза; я хочу в будущем быть работающим, а не пенсионером; мне такая пенсия не нужна! Подавай мне Россию, а не пенсию в будущем! Для вашей же пользы!
  Выслушав меня, МСЭ продлила мне инвалидность, вследствие чего продлилась и моя пенсия, благодаря чему я смог отложить денег на нетбук, на котором я сейчас печатаю эти строки, и на котором я намерен выйти в интернет для связи со всеми заинтересованными в издании моей Книги, - а такие уже есть, я знаю, - со всеми, готовыми мне помочь и с Книгой, и вообще.
  Подвиг моей тёти
  Мне в моей Книге обязательно следует отметить подвиг - другого слова не подберу - моей тёти, тёти Надины, которая регулярно навещала меня не только тогда, когда я сидел-лежал в Петербурге сначала в "Крестах", а затем на Арсеналке, но и когда меня перевезли в Ленинградскую область в Дружносельскую психбольницу, и не с пустыми руками она ко мне приезжала, а полностью нагруженная продовольственными продуктами и запрашиваемыми мной вещами. Так, в апреле по моему запросу она привезла мне в тележке на колёсиках, с которой она ко мне приезжала всегда, книги по немецкому языку в количестве 19 штук в дополнение к одной, бывшей при мне. А заказать такое количество книг я смог потому, что мне стало возможным разместить их все в письменном столе, который я получил в своё распоряжение в палате на 1-ом отделении. Редкое совпадение, что никому в палате кроме меня письменный стол не был нужен. А это целых 4 ящика в дополнение к прикроватной тумбочке.
  Информация из Интернета
  В июне 2012 года я получаю от тёти Надины письмо, в котором находились 3 листа распечатки Интернет-переписки по поводу моей Книги заинтересованными в её издании лицами, как русскими, так и иностранными, физическими и юридическими, то есть издательствами. Подчеркну, что в дурдоме Интернет больным недоступен, запрещён. И письма подвержены перлюстрации и цензуре лечащими врачами. Поэтому письмо от моей Тёти сначала прочитала заведующая 1-ым отделением Алла Петровна Чахоткина. Она передала его мне со словами:
  - По поводу содержимого этого письма, я знаю, нам есть о чём поговорить с вами. Я предвижу, что нам потребуется для обстоятельной беседы много времени, поэтому я предлагаю вам подождать до того времени, когда я смогу уделить вам его побольше, а не комкать беседу.
  После прочтения мной этой Интернет-переписки слова Аллы Петровны меня обнадёжили, что дело издания моей Книги наконец-то может тронуться с мёртвой точки. Я обмолвлюсь, что существует изданный Ельциным в 1992 году ещё до принятия Конституции Закон Российской Федерации "О психиатрической помощи и гарантии прав граждан при её оказании". Согласно этому закону права пациентов-дураков ограничены усмотрением лечащих-калечащих врачей-психиатров, то есть вроде бы есть право переписки, но переписка перлюстрируется-цензурируется, и неугодное врачам, да хотя бы критика в их адрес является причиной неотправки письма адресату; за обращение к прокурору на очередной комиссии, следующей за обращением, на этой комиссии продлевают лечение ещё на полгода; свидания вроде бы разрешены, но фактически откровенно поговорить с навещающими нельзя, так как свидания проходят в присутствии медсестры и охранника; по телефону тоже разговаривать вроде бы можно, а фактически не дают, а Интернет действующим законом не упоминается, так как он появился позднее.
  Итак, заинтересованные лица хотят со мной связаться любым способом, готовы даже приехать ко мне в больницу на свидание со мной. Когда меня Алла Петровна, заведующая 1-ым отделением, пригласила к себе в кабинет, там я увидел целое собрание по мою душу. Кроме заведующей присутствовали старшая медсестра, психолог, соцработник и ещё кто-то: всего 6 женщин. Отвечала отказами на мои "Мне хотелось бы..." заведующая Алла Петровна. Остальные только кивали головами да поддакивали, что всё в больнице нельзя, потому что больница является "режимным объектом", что было мне не понятно, что это такое, но объяснения, что это такое, я от ни не требовал, и не указывал им, что их отказы мне на мои просьбы поговорить с заинтересованными лицами по телефону или встретиться с ними являются незаконными. В Интернете для связи с этими лицами женское собрание мне тоже отказало.
  Мне оставалось только ждать приезда ко мне моей тёти в середине лета, чтобы ей объяснить, насколько я разъярён-раздосадован отказом мне в моих правах в общении с заинтересованными лицами, чтобы она сама или с помощью знакомых связалась с этими лицами через Интернет и выразила им мои сожаления, что ничего сейчас сделать нельзя, и мою досаду и ярость по этому поводу. Но, к моему сожалению, моя тётя, сильно занятая каникулирующими внуками, так и не смогла ко мне выбраться в Дружноселье тем летом, и мне оставалось только писать. Я написал письмо одному немецкому издательству, в котором я не указывал, что нарушается "Закон о психиатрической помощи...". Вот оно.
  
  В ХХХХХХХХХХ
  Издательский Дом
  YYYYYYYYYY
  Acquisition- редактору N
  Уважаемый N!
  От поддерживающей со мной связь моей тёти Павловой Надежды Викентьевны я получил распечатку Вашего предложения в Интернете о публикации моей Книги "...на Марс,.." представляемым Вами ХХХХХХХХХХ Издательским ДомомYYYYYYYYYY. Да, я заинтересован в публикации моей Книги. Сейчас я продолжаю находиться в Дружносельской психиатрической больнице, расположенной по адресу: 188330, Россия, Ленинградская область, Гатчинский район, п/о Сиверский, ДПБ, 1 отделение. Вы можете писать на этот адрес в ближайшие месяцы. Но вступить с Вами в серьёзную переписку, то есть с обсуждением условий публикации моей Книги, я не могу, пока не выйду из психбольницы на свободу, так как в психбольнице отсутствует тайна переписки. Так же и на свидании со мной моя тётя не сможет передать мне от Вас никакой конфиденциальной информации, ни устной, ни письменной. И я ей. Таковы здесь порядки, так что придётся Вам подождать какое-то время. Возможно, что меньше года. И на свидание со мной Вас не пустят. Да оно, впрочем, и не нужно, коли не будет на нём конфиденциальности.
  Книгу мою можно и нужно дополнить, ведь жизнь не стоит на месте. Кроме того, существуют некоторые моменты, сознательно мной неосвящённые в прочитанной Вами редакции моей Книги по разным причинам. Так что, я смогу дополнить свою Книгу только оказавшись на свободе. И лучше всего als duldig in Deutschland, так как в России нужной мне меры свободы не существует, и я боюсь новых репрессий. Я ведь и так уже в полном смысле этого слова диссидент: как в былые советские времена мыслящих людей за убеждения сажали в психушки, так и меня в новое для России время. Только за моё желание возродить в России абсолютную монархию и воцариться самому!...
  Считаю правильным не скрывать от Вас, что в издании моей Книги "...на Марс,.." заинтересованы кроме Вас и третьи лица, как российские, так и иностранные, в том числе японские.
  Я бы с удовольствием написал Вам письмо по-немецки, но догадываюсь, что его бы не пропустила больничная цензура. Приведу лишь пословицу, сочинённую мной сначала на немецком языке, иллюстрирующую моё восприятие моего окружения в психбольнице. Es ist zu schwer, einer Kartoffel heil zu bleiben, wenn alle andere Kartoffeln um die herum faul sind. Очень трудно картофелине остаться невредимой, если все другие картофелины вокруг неё гнилые...
  Надеюсь на Ваше понимание меня и моей ситуации.
  7 августа 2012 года
  Павлов Алексей
  
  Следует вспомнить, что когда я набирал текст этого письма на своём нетбуке, за моей спиной встал и стал читать его санитар, а прочитав, он сказал мне:
  - Ты что? С ума сошёл? Разве можно писать такое?
  Как будто я написал что-то запрещённое или какую-нибудь выдал тайну! Но пока я ещё верил заведующей отделением Алле Петровне, которой предстояло читать это письмо перед его отправкой. Я верил ей! Что она порядочный врач, порядочная женщина, что просто она не главная в больнице, и поэтому отказала мне во всех моих вариантах связи с издателями и околоиздательскими лицами. Я верил ей и надеялся, что на написанное таким вот образом письмо я получу хоть какой-нибудь, да ответ...
  Продолжение данной темы чуть позже. А пока:
  Трусы
  Для начала упомяну, что на Арсеналке все пациенты ходили в своей одежде, в том числе в своём нижнем белье. Поэтому на отделениях хорошо была организована стирка. В Дружносельской же психбольнице нательное бельё и пижамы выдавались. И стирка была плохо организованной: по двое в порядке живой очереди. И ещё в 2011 году на 1-ом отделении я однажды умудрился натереть себе тесными трусами (других не было на раздаче) между ног. Ой, доложу я вам, заживало там очень долго, потому что ноги всегда в движении, и пройма трусов вечно елозила там. Поэтому в 2012 году, когда я не мог подобрать себе трусы по размеру, я обратился к выдающей их сестре-хозяйке с просьбой всё-таки поискать ей у себя на складе трусы нужного мне размера. Она принесла мне новые трусы, но и они оказались мне тесны. Тогда сестра-хозяйка ещё раз пошла за трусами. Принесла. Я их одел, предварительно посмотрев, где у них перед, а где зад. Одев же их, я почувствовал, что одел их задом наперёд. Переодеваю их наоборот. Но и на этот раз у меня появилось ощущение, что я их одел задом наперёд. Но не может же такого быть, чтобы у трусов было 2 зада и ни одного переда! На этих трусах оказалось, что такое может быть! Ну что ж, придётся до следующей бани носить такие, - решил я. Носил я их сутки, а на следующий день уже весь извёлся от неудобных, плохо сидящих на мне трусов. Тогда я оторвал бывшую на них с внутренней стороны бирку. На ней указывалось, что сделаны они ИЧП, то есть индивидуальным частным предпринимателем, а материал указан чистый хлопок. Ах, вон оно что! Видно, не достать было этому ИЧП старых советских выкроек для трусов, и он их сделал сам как смог, то есть плохо. Да и на ощупь эти трусы - чистая синтетика, прям такие деревянные трусы. Осматривая оторванную бирку от трусов в палате, я комментировал вслух другим пациентам свои открытия. А заключил я свои высказывания об этих трусах своим намерением написать заявление на имя главного врача больницы, чтобы у этого ИЧП больше трусы не закупали. Этот мой монолог о трусах слышала сидевшая и отдыхающая в коридоре (палаты у нас были без дверей) уборщица-старуха. А также услышал один пациент, у которого были свои новые запасные трусы. Он их мне подарил, узнав о моих мучениях. Я был так растроган, что отдал ему свою шоколадку, ведь я же его не просил о трусах. А расчувствовавшись и потому что источник раздражения иссяк с заменой мной трусов, я решил не писать главному врачу ничего. То есть я совсем остыл. Но о своём решении больше ничего не писать я уже никому не говорил, тем более лично старухе-уборщице.
  А по утрам в кабинете у заведующей отделением проходила пятиминутка, на которой старой сменой рассказывалось врачам о происходящем на отделении за время их (врачей) отсутствия. Видно, старуха-уборщица доложила как смогла, потому что чтó тут было! На следующий день меня вызвала к себе в кабинет заведующая отделением Алла Петровна Чахоткина и обрушилась на меня так, что я даже сразу и не понял, о чём это она:
  - Что это вы вздумали! Вам не нравится на нашем отделении?! Я вас вмиг переведу!
  - О чём это вы, Алла Петровна?
  - Как это о чём? О вашем желании написать главному врачу! Думаете, ему есть когда читать всякую подобную ерунду? Вам что, не понятно, вы же умный человек, должны понимать, что больница закупает трусы у сделавшего самое выгодное предложение, у выигравшего тендер?
  - Я всё понимаю. Я хотел как лучше. Я больше не буду. Да и вообще, я давно расхотел что-либо писать, - оправдывался я перед бушующей заведующей. - Я хочу остаться на вашем отделении. В будущем я обо всём буду советоваться с вами. Чуть что - сразу к вам.
  - Ладно, иди. И чтобы я больше не слышала о тебе.
  - Хорошо. Спасибо. Больше не услышите!.. - лепетал я, испугавшись перевода на другое отделение, вследствие чего я лишусь письменного стола (невероятно, чтобы и на другом отделении у меня будет столько места для книг) и скорее всего меня на ближайшей выписной комиссии в октябре не выпишут.
  Свастика
  Из телевизионных новостей мне известно, как немцы отнеслись к русскому оперному певцу из Мариинского театра Евгению Никитину, собиравшемуся выступить на традиционном немецком Вагнеровском фестивале летом 2012 года: дали ему от ворот поворот, то есть отказали в последний момент перед его приездом в Германию, узнав о его татуировке в виде свастики на груди. Что для меня не было удивительным. Я же расскажу свою историю, как я боролся со свастикой в дурдоме. Скажу, что я много повидал и на воле, и в тюрьме, и в дурдомах людей с татуировками на теле в виде свастики, и всегда, когда я видел её бессовестное ношение, мне становилось и грустно, и тревожно, и страшно. Да и что я мог поделать, не заставить же мне этих нехороших людей избавиться от этих наколок, и не приказать же мне им было спрятать свастику под одежду! Но вот в середине лета ещё до известия об отказе немцев в выступлении на Вагнеровском фестивале русскому оперному певцу из-за его наколки-свастики на груди произошёл в дурдоме такой случай.
  На полоске лейкопластыря, на котором писалась фамилия владельца музыкального mp3-плеера, в обиходе называемом флешкой, у одного дурака я рядом с фамилией во время вечерней прогулки заметил свастику, нарисованную шариковой ручкой. И я подумал, что в больничных стенах я смогу добиться от хозяина флешки снятия или закрашивания свастики. Сам добьюсь или с помощью медицинского персонала, который, - я так думал, - будет на моей стороне и прикажет снять символ немецко-фашистских захватчиков, символ сил зла в Великую Отечественную войну, унёсшей более 26 миллионов жизней только в нашей стране, в СССР. Во время прогулки указанная флешка со свастикой была прикреплена прищепкой-клипсой к лацкану пижамы не её владельца, а его приятеля. Я продумывал варианты своих действий. Я мог воспользоваться эффектом неожиданности и без предупреждения просто подойти и быстрым движением снять-отщепить флешку от лацкана или только лейкопластырь, пока носитель флешки соображает, что происходит. Я мог проделать это не обязательно молча, а мог сопроводить свои манипуляции назидательными словами. Но я этот вариант отверг, учитывая, где я нахожусь, то есть в дурдоме, боясь вызвать неадекватную реакцию слушателя флешки или её хозяина. Я предпочёл сделать так. Я подошёл к прогуливающемуся взад-вперёд по дворику хозяину флешки и попросил вежливо:
  - Гена! Сними, пожалуйста, со своей флешки свастику.
  Ответом дурака было неожиданное для меня:
  - Не сниму!
  - Сними по-хорошему! - не унимался я.
  - А что будет иначе? - сверкнув бешеными глазами переспросил меня дурак Гена.
  - Увидишь!.. - только и ответил я и прямиком от Гены направился к медбрату, гуляющему вместе с дураками во дворике, отделённом решёткой с колючей проволокой.
  Я обрисовывал медбрату ситуацию, а подошедший к нам безумный Гена стал перебивать меня:
  - Стукач! А сам то ты кто? Какие книги читаешь! - намекнул Гена на мои книги по немецкому языку. - Сам ты фашист!
  - Пидорас! Пошёл вон! - было моим ответом дураку Гене. А как мне было отвечать ему на его обвинения меня в фашизме?!
   Гена удалился. Я понял, что медбрат, гуляющий с нами, - тряпка и не хочет вмешиваться, не хочет принимать мою сторону и приказывать взбесившемуся Гене снять свастику. От медбрата я отправился к слушающему музыку приятелю Гены, так как понял, что с Геной мне договориться о снятии свастики не удастся.
  - Илья! Поверь мне, будет лучше, если Гена снимет свастику! - намёком заговорил я с приятелем Гены, который всё это время был в наушниках, а потому не слышал ни моего разговора с Геной, ни моего разговора с медбратом...
  После ужина ко мне в палату заходит Гена с повинной головой, и говорит, что он уже снял свастику, что он осознал, что был не прав, и за свои слова он также извиняется.
  - Проехали! Я не пойду по твою душу к врачу, - извинил я Гену, полагая, что тот уже со страху в штаны наложил от страха перед общением с заведующей отделением Аллой Петровной из-за его упрямства в снятии свастики со флешки.
  А ещё ближе ко сну ко мне в палату заходит этот медбрат и спрашивает меня:
  - Ну, как дела?
  Я сразу понимаю, какое дело он имеет в виду, и отвечаю ему:
  - Инцидент исчерпан. Гена снял свастику и принёс свои извинения. Так что я к заведующей не пойду.
  - Ну, а я со своей стороны всё равно должен буду доложить о случившемуся на пятиминутке.
  - Дело ваше, - ответил я как можно более равнодушно, ведь повлиять на решение медбрата я не мог повлиять, и своим равнодушием выказывая отсутствие более интереса к данному происшествию по причине того, что я добился, чего хотел.
  А на следующий день во время прогулки во двор выходит сама Алла Петровна и с грозными очами прямиком устремляется ко мне.
  - Здравствуйте! - начинает она свой монолог. - Что вы себе позволяете? Да по какому праву вы что-то требуете от других больных? Кто вы такой? - одним залпом выдаёт она мне, а я поначалу даже и не врубаюсь, о чём это она.
  Мне хотелось ответить ей, когда я врубился, что я требовал снятия свастики по праву рождения в ЭТОЙ стране, в России, перенёсшей нашествие фашистов, но заведующая не давала мне слова, всё повторяя эти вопросы: - Вы кто? Врач? Вы такой же пациент, как и другие! Вздумали тут выступать и распоряжаться? Кто вы такой?
  Я вспомнил свою историю с трусами, свой давешний испуг за письменный стол, где я мог тогда разместить столько книг по немецкому языку, и за выписку в октябре, и ещё больше испугался, что Алла Петровна уж точно на этот раз переведёт меня на другое отделение, и я опять потеряю время, и время вообще, и время в изучении и повторении немецкого языка.
  Написав свои истории с участием заведующей 1-ым отделением Аллы Петровны на нетбуке, я боюсь теперь показывать продолжение своей Книги медперсоналу, и смогу передать его на волю, только когда я выпишусь из Дружносельской больницы в интернат или хотя бы с 7-го отделения, где я всё-таки оказался, вместо выписки в октябре 2012 года. А написал я эти истории, чтобы мой читатель понял, какие здесь врачи, которым доверены судьбы пациентов, ведь именно такие аллы петровны решают, всё ли в порядке у меня в голове. Разве можно таких алл петровн допускать до работы с людьми, тем более с теми, у кого с головой что-то не так. Но я-то почему должен страдать?
  Снова о письме в немецкое издательство
  В начале сентября 2012 года заведующая 1-ым отделением Алла Петровна Чахоткина была в отпуске, и её замещала врач отделения Зоя Серафимовна, фамилию которой я не помню, тем более что она и не представлялась дуракам по фамилии. Не буду передавать истории с ней, но поверь, мой читатель, что она по-злому тупила не меньше Аллы Петровны. Я поведаю лишь продолжение истории с письмом в немецкое издательство. В середине сентября я понял, что ответа на моё первое письмо в Германию, в издательство, мне больше не стоит ждать. Я подумал, что оно не дошло до адресата. Или его Алла Петровна не отправила, или оно затерялось на почте, или в дороге. А поскольку я его печатал на нетбуке, то у меня осталась его копия. Её я решил отправить 17 сентября, отдав накануне вечером медперсоналу. А на следующий день мне медсестра сообщает, что на завтра назначен сбор у меня анализов. А анализы обычно берут при переводе на другое отделение. Я сразу связал мой предстоящий перевод с отданным персоналу накануне вечером моим письмом в немецкое издательство. Я понял, что мой предстоящий перевод - это кара за моё письмо и ни как иначе. Спросить что-либо у врача Зои Серафимовны было нельзя, ибо врачи по больничному отделению ходят редко, отгородившись от пациентов закрытой на замок дверью. И чтобы проникнуть за эту дверь к врачам, необходимо сначала рассказать медперсоналу (медсёстрам, медбрату или санитарам) свой вопрос, который я хочу задать врачам, то есть Алле Петровне или Зое Серафимовне. Поэтому я даже и не пытался проникнуть к Зое Серафимовне. Ну что я её спрошу? Зачем вы меня переводите? Или, за что вы меня переводите? Ясное дело, что она мне правды не скажет. Да и не обязаны врачи говорить всей правды дуракам-пациентам. В общем, я сразу связал свой перевод со своим письмом, которое я на этот раз дополнил рукописной допиской, что сомневаюсь, что оно дошло до немцев в августе. Когда через несколько дней мне всё-таки попалась Зоя Серафимовна на отделении, я её спросил, нет ли возможности мне остаться на 1-ом отделении, чего я хотел, имея в виду и комиссию у меня в октябре, и вспомнив про свой письменный стол с двадцатью книгами по немецкому языку.
  Зоя Серафимовна ответила мне неконкретно, оставив мне надежду, что всё-таки мой перевод может и не состояться, и тут же мне начала демагогически врать:
  - Может приехать инспекция, и они спросят, почему больной, который выписан на общий режим, остаётся на отделении специализированного типа у нас. Это ведь нарушение твоих прав! И вообще, ожидается большое количество новых больных. Куда мне их класть?
  Возразить я ей не мог, да она и не хотела меня слушать. А я бы ей высказал, что я нахожусь на 1-ом отделении по своему желанию на основании своего заявления, что мне здесь хорошо. Что это же жестоко, переводить пациента незадолго до выписной комиссии в октябре. Да и где и когда это видано, чтобы больные поступали на отделение пачками? Ведь на отделении полно свободных кроватей! Но уличить себя во лжи Зоя Серафимовна не дала, продефилировав мимо меня по коридору дальше. Вот что мне тогда подумалось. Мой перевод на другое отделение уже предрешён, и возможно, имея в виду, что я не обычный пациент, а способный в будущем во всеуслышание высказаться критически по отношению к врачам и всему персоналу 1-го отделения, то Зоя Серафимовна очень даже вероятно не решилась самостоятельно от меня избавиться, а сделала это после консультации по телефону с находящейся в отпуске Аллой Петровной. А может быть, она приняла решение самостоятельно, решив, избавляясь от меня, выслужиться перед Аллой Петровной, типа, не она (Зоя Серафимовна) чего-то мне с выпиской обещала или намекала на выписку в октябре).
  Меня перевели на общее отделение Љ9 25 сентября.
  9-ое отделение
  Сразу по моём переводе меня в кабинет к себе пригласил врач, исполняющий обязанности заведующего отделением. Как его зовут, я сейчас забыл. Для краткости буду называть его ИО. Он попросил меня кратко рассказать о себе, что хочу, до его ознакомления с моим делом. Я первым делом предъявил ему 3 листа с распечаткой Интернет-переписки по поводу издания своей Книги. Типа это мои рекомендации, какие есть. Выслушав меня, иногда задавая вопросы, он сказал:
  - Сейчас я буду знакомиться с твоим делом, после чего тебя ещё раз вызову и выслушаю твои просьбы ко мне, если такие у тебя имеются.
  Сказав это, он отпустил меня в вонючую надзорную палату. Мне было приятно такое ко мне обращение, когда ИО обещает выслушать мои просьбы. Но мало-помалу моё впечатление от ИО стало портиться, так как он всё не вызывал меня и не вызывал, а я продолжал оставаться в гадюшнике, где пахло мочой.
  Первая моя ночь на 9-ом отделении была очень отвратительной . Спать мне мешал резкий запах мочи, щекотавший нос, к которому ближе к утру присоединилась вонь Scheisse. А на утро в центре палаты на полу в проходе я заметил следы этого размазанного Scheisse. После завтрака в этой надзорной палате была генеральная уборка с выносом некоторых кроватей в коридор, в связи с чем ко мне обратилась уборщица, приказав:
  - Бери тряпку и мой в палате пол!
  Я отказался, тем более что желающих помыть пол за сигарету в качестве вознаграждения за выполненную работу было предостаточно. На мой отказ уборщица обозвала меня лентяем.
  В этот первый мой полный день на "девятке", в среду, я обратился к проходящему по коридору ИО с просьбой меня выслушать. Я хотел попросить его перевести меня из надзорной палаты как можно скорее, также я хотел ему рассказать о своей надежде на выписную октябрьскую комиссию. Но ИО мне сказал, что ему некогда. В четверг я снова его, проходящего мимо надзорной палаты, попросил уделить мне время, на что он мне ответил, что он скоро уходит в отпуск, и поэтому ему не до меня.
  - Побереги своё красноречие до выхода заведующего отделением из отпуска. Мне тебя нет смысла слушать.
  "Вот тебе и чуткий врач!" - подумал я и выругался, понимая, что я застрял в надзорной палате ещё на какой-то неопределённый срок. В этот день в палате я помогал санитару удерживать вновь поступившего с белой горячкой, пока санитар его пытался усмирить-привязать к кровати. На следующий день я заметил плакат-табло около надзорной палаты, в котором моя фамилия была вписана в столбец под заголовком "ИМПУЛЬСИВНЫЕ", то есть я охарактеризован именно как импульсивный псих. В пятницу необходимо было освободить в надзорной палате место для новенького, и меня перевели в обычную палату. Слава Богу! Теперь хоть дышать можно полегче! Но я недолго радовался переводу именно в эту палату, потому что обнаружилось, что в этой палате окно для проветривания вообще не открывается - оно заколочено! - а также в этой палате живёт кошка, причём не простая кошка, а аллергенная - да, да, именно на эту кошку у меня со временем, а если быть точным, то на третьи сутки, возникла аллергия! Я мучился, задыхаясь от кашля, но терпел в надежде на скорую беседу для знакомства с вышедшим из отпуска заведующим отделением Николаем Степановичем Мирским, на которой я с ним поговорю о своей надежде на выписную комиссию в октябре и о невозможности моего дальнейшего пребывания на 9-ом отделении, на котором было 3 кошки, и от которых я со временем не знал места на отделении, где скрыться: везде их дух душил меня. Но проходили день за днём, а Мирский меня всё не вызывал и не вызывал. А когда он проходил по отделению, я говорил ему "Здравствуйте!", на которое он не реагировал, не отвечая в ответ, из чего я делаю вывод, что он вообще не понимает, кто это с ним здоровается. А месяц октябрь уже идёт и идёт. Только 23 октября Мирский наконец-то меня вызвал к себе в кабинет. Слушал он меня, всё время перебивая, типа, ему всё ясно, не давая мне довысказать мои мысли. А в кабинете у него по столу ходила ещё одна кошка, которой я ни разу не видел на отделении, да 4 котёнка. В конце-концов Мирский сказал мне, что я могу идти на отделение. И уже направляясь к выходу из его кабинета я успел на ходу сказать:
  - Да, ещё! У меня аллергия на кошек отделения. Задыхаюсь. Не могу больше их переносить.
  - Хорошо! Я учту это, - было мне беглым ответом, мимоходом, хотя я рассчитывал в беседе с Мирским поднять тему своей аллергии на кошек 9-го отделения более подробно.
  А 25 октября Мирский сам стал очевидцем моего ужасного кашля. И задыхаясь, и весь дёргаясь, я простёр к нему руку, говоря:
  - Теперь-то вам понятно, какой у меня кашель! Спасу нет. Переводите меня немедленно, пока я не сдох от надрыва!
  Мирский сразу же скрылся в своём кабинете. Видно, созваниваясь на счёт меня. Вышел через 5 минут и сообщил, что меня сегодня же после обеда переведут на другое отделение. Так закончилось моё пребывание на 9-ом отделении. Ровно месяц.
  7-ое отделение
  В связи с переводом на другое отделение я на "семёрке" снова попал в надзорную палату, пребывая в которой целый день опять курил по часам. А ещё оказалось, что на 7-ом отделении тоже 3 кошки! Но, Слава Богу, что аллергии у меня на них не было.
  Поскольку я на 7-ое отделение только прибыл, то ни в октябре, ни в ноябре у меня выписной комиссии не было. Она состоялась только в декабре. И, вполне естественно, не выписала меня. Следующую комиссию я ожидаю в июне. А пока ожидаю, печатаю эти строки. Весной 2013 года очередная, проводящаяся раз в год, медико-социальная экспертиза (МСЭ) продлила мне вторую рабочую группу инвалидности.
  Выборы на "Арсеналке"
  Чтобы получить разрешение от главного врача СПбПБСТИН на передачу на свидании моей тёте CD-диска с моей Книгой для размещения её в Интернете, я предоставил главному врачу копию этого диска. Поэтому я не мог в первоначальном варианте своей Книги писать что-либо плохое о своём пребывании в СПбПБСТИН. Например, о том, как на Арсеналке проходили в конце 2007 года выборы депутатов Государственной Думы и Президента Российской Федерации. А именно "Единой России" и Дмитрия Анатольевича Медведева. Отделение собрали в актовом зале дурдома. На сцене в президиуме разместились члены избирательной комиссии, у которых пациенты-избиратели получали бюллетени и расписывались за их получение. А голосовать надо было на стойке-трибуне, возле которой стояла какая-то врачиха или медсестра с другого отделения в белом халате и указывала каждому подходящему для голосования на графу "Единая Россия" на одних выборах и графу "Медведев Д. А." на других соответственно. Следует вспомнить, что перед выбором "единороссов" каждому пациенту-дураку-избирателю было выдано по пачке чаю и по пачке сигарет. Вот она какая, демократия по-русски! Вот они какие, честные, демократические выборы! Вот они насколько легитимные, эти "единороссы" и Дмитрий Анатольевич Медведев! Когда я про эти выборы рассказал на 7-ом отделении ДПБ, мне один пациент рассказал, что в 2011 году на таких же выборах и на том же отделении СПбПБСТИН медперсонал открыто угрожал, что если в больнице не выберут "Единую Россию" и Владимира Владимировича, то на отделении "закрутят гайки", то есть персонал устроит дуракам "весёлую жизнь".
  Выписная комиссия и суд
  Вот что интересно заметить. Обычные осуждённые-заключённые, то есть зэки, по отбытии своём назначенного им судом срока в местах лишения свободы выходят на эту самую свободу без геморроидальных проволочек и злоключений, без всяких лишних условий, то есть только потому, что "их звонок прозвенел". В дурдомах же, чтобы перейти на отделение с более слабым режимом, выйти на свободу или выписаться в интернат, необходимо пройти через выписную комиссию и суд, на которых врачи и судьи лезут дураку в душу с вопросами, раскаялся ли он и как он намерен жить дальше после выписки на свободу. Зэки же лишены этой процедуры, то есть их освобождают, даже если они и не раскаялись, и не собираются честно дальше жить.
  В июне 2013 года наконец-то я успешно прошёл через выписную комиссию, которая выписала меня в интернат. Повторюсь, заметив, что просто так на свободу комиссия меня выписать не могла, поскольку у меня нет постоянного жилья, то есть потому что я бомж. Эта комиссия состоялась 14 июня, а суд только 13 августа, что является нарушением Закона, предписывающего проводить суд в месячный срок после выписной комиссии. На суде предоставлял меня к выписке на интернат мой лечащий врач с 7-го отделения Сан Саныч. Заведующая 7-ым отделением Октябрина Ивановна тоже присутствовала на этом суде, но она на протяжении всего суда молчала, видимо, полностью поддерживая сказанную Сан Санычем речь. А речь его меня удивила. Он сказал, что я продолжаю болеть шизоаффективным расстройством, что у меня по-прежнему бред, но я перестал представлять опасность для общества благодаря лечению и работе со мной. Также Сан Саныч упомянул в своей речи, что я занимаюсь своей Книгой и намерен её распространять и дальше. Когда мне предоставили слово, я вынужден был пояснить, что то, что мой лечащий врач называет бредом, выражается всего-то в высказывании мной моего желания занять высший пост в нашем государстве после Путина и Медведева (что я имею в виду своё именно царствование, а не президентство, я не уточнял). А моё раскаяние, выразившееся всего лишь в констатации мной факта, что я действительно раскаиваюсь, было для судьи настолько неубедительным, что он даже сделал замечание, что моё раскаяние плохо замечается. Но в моём деле как я мог истинно раскаяться? Признаться, что при повторении ситуации я поступлю иначе, я не мог, поэтому я ещё раз повторил, что раскаиваюсь, признавая превышение самообороны, хотя на самом деле и не согласен, что было её превышение.
  Хотя мне было известно, что выписанных в интернат содержат в психбольнице до их отправки в интернат (могут держать годами до освобождения в нём места) без приёма лекарств, Сан Саныч неприятно меня удивил своим ответом на вопрос судьи, что меня будут и дальше пичкать лекарствами на том отделении, где я буду ждать отправки в интернат. Может быть, он так ответил судье, чтобы тот с меньшим сомнением выписал меня в интернат?
  А о том, как я намерен жить дальше, окажись я в интернате, я высказался, опять упоминая свою Книгу. Я сказал, что она не только мой адвокат, но и своего рода моё резюме для работодателей, которые прочтут мою Книгу. То есть я надеюсь, что мои читатели предложат мне такую достойную работу, которая позволит мне вырваться из интерната, снимая или рано или поздно приобретая жильё в собственность. И на это я действительно надеюсь! Слышишь, мой Читатель! Я на тебя надеюсь и в этом маленьком деле как моя работа - жильё, и в большом Деле - моём воцарении!
  Прокурор, адвокат и мой законный представитель от органов опеки и попечительства коротко ответили судье, что они не возражают против отправки меня в психоневрологический интернат, после чего судья постановил, что я туда им выписан. Когда я покидал зал заседаний моей (Дружносельской) больницы, где проходил этот выписной суд, заведующая моим (7-ым) отделением больницы Октябрина Ивановна прошептала мне, что я пойду на 8-ое отделение. 23 августа мне дали подписаться то ли в моей просьбе, то ли в моём согласии на помещение меня на общее, непринудительное, отделение, на котором я буду дожидаться интерната не известно сколько по времени. Подписываясь, я даже не поинтересовался, что будет, если я не подпишу эту бумагу, потому что мне и так известно, что ничего для меня хорошего не выйдет: могут и переиграть и оставить меня на 7-ом отделении.
  А это, 8-ое, отделение ДПБ, на котором содержаться только ожидающие очереди в интернаты, - особое отделение, на нём, говорят, я смогу пользоваться телефоном и Интернетом для продвижения своей Книги. Я печатаю эти строки 25 августа 2013 года, когда я на 7-ом отделении ещё ожидаю поступления из Гатчинского суда постановления о моей выписке. На следующий день после суда мне неожиданно для меня сделали укол. Я спросил моего врача Сан Саныча, зачем мне укол? Он мне ответил, что отменять лечение (а я принимал в последнее время 2 вида таблеток) надо не резко, а плавно, для чего одна из таблеток заменена мне на 2 раза в месяц производимые уколы. Так что сейчас я не знаю, а гадаю, верить ли мне словам Сан Саныча, произнесённым им на суде, о том, что лечение мне будет производиться и на другом отделении в ожидании интерната, или не верить, поскольку не только мной, но и всеми другими психами-дураками подмечено, что врачам-психиатрам верить нельзя: они любят потянуть с оглашением неприятной для пациентов правды, чтобы пациенты свыклись с возможностью неприятных для них решений врачей.
  Только 30 августа из Гатчинского суда пришло в больницу постановление об окончании принудительного лечения меня и о направлении меня в ПНИ (психоневрологический интернат). Это постановление меня неприятно удивило. Ведь в нём указывался мой диагноз, но не тот, который я знал, и о котором мой врач Сан Саныч говорил на суде!, а новый диагноз: приступообразная параноидная шизофрения! Я спрашиваю врача, кем и когда был изменён мой диагноз, который, по моему мнению, стал более тяжёлым, на что Сан Саныч ответил мне, что это секрет, который он не может мне выдать.
  - ??? !!!
  - Это секретная информация! - только и повторял мой врач на мои вопросы-негодования.
  В этот же день меня перевели на 12 отделение. А не на 8-ое! Типа, на 8-ом отделении нет свободных мест, а с принудки я выписан, и далее оставлять меня на 7-ом принудительном отделении нельзя.
  Моё пребывание на 12-ом отделении ДПБ
  Слава Богу!, здесь на 12 отделении мне разрешили пользоваться компьютером и Интернетом. То есть я могу теперь связаться с заинтересованными в издании моей Книги лицами через Интернет. Наконец-то! 20 сентября тётя Надина привезла мне интернетный модем. И не сегодня, так завтра я выйду в Интернет. Следует упомянуть, что заведующий 12 отделением строго мне сказал, что в своей Книге я не имею права называть своими именами не только никого из медпесонала больницы, но и вообще никого из людей, типа, с моей стороны будет нарушение закона, если я его ослушаюсь его. А именно, мной будет разглашена их личная жизнь. Поэтому мне пришлось переименовывать некоторых персонажей моей Книги, а именно, врачей. Хотя я с этим не согласен, ведь я в своей Книге предаю огласке не их личную жизнь, а их служебную деятельность. Разве нельзя тем же корреспондентам-репортёрам-журналистам освещать деятельность тех или иных людей?
  На 12-ом отделении на меня подействовали прописанные ещё Сан Санычем на 7-ом отделении таблетки и уколы. Я чуть не сдох. Вот какое лечение он прописал мне, кому уже отменено принудительное лечение! А мой лечащий врач, он же заведующий 12-ым отделением, Николай Николаевич, отменив мне частично предыдущие препараты и добавив новые, моё самочувствие мне не то, чтобы облегчил, а вызвал во мне новые неприятные ощущения. Как же я страдал! А он, по-моему, и не знал, от какой именно таблетки или укола мне так плохо. И он начал экспериментировать со мной, меняя принимаемые мной лекарства на другие. И каждый раз, когда мне было совсем уже невмоготу принимать даваемые мне таблетки, я стремился попасть к Николаю Николаевичу в кабинет на приём, чтобы рассказать о своём состоянии-самочувствии. Что было невозможно сделать с первой попытки: надо было сначала все уши прожужжать медсёстрам в течении нескольких дней, а то и недели, чтобы Николай Николаевич соизволил таки вызвать меня к себе в кабинет. Вот такой уж он был занятой! Или делал вид, что занят. А обходы больных на отделении он вообще не совершал! А когда мне удавалось прорваться к нему в кабинет, он разговаривал со мной как с дураком, и мне казалось, что он сам дурак, сошёл с ума на своей работе от общения с психами и дураками. Он словесно угнетал меня, возвышая себя, заставляя с ним соглашаться во всём и не спорить. Однажды я сказал медсёстрам, когда уже совсем себя плохо чувствовал, а врач меня всё не приглашал к себе, хотя я хотел с ним встретиться поговорить о моём лечении и самочувствии, что я уже готов объявить голодовку, лишь бы Николай Николаевич вызвал меня к себе!
  А ещё на 12-ом отделении вот что было плохо. Отделение почти не проветривается. В палатах окна вообще не открывают, даже когда воздух испорчен, а в коридоре лишь иногда. И курить выдают по расписанию всего 5 сигарет в день! А ведь будь у меня своё жильё, я бы всего этого не претерпевал! За что меня так мучили на 12-ом отделении, человека, уже выписанного с "принудки"! И гуляет 12-ое отделение раз-два в месяц, а то и ни разу!
  В моём желании связаться с книжными издательствами по Интернету пока я потерпел фиаско. Я совершил ошибку, увлёкшись интернет-перепиской с одним-единственным издательством. Оно захотело издать мою Книгу, для чего я должен был заполнить и написать на их сайте много чего, чего я не смог сделать, по той причине, что какая-то кнопка на их сайте, которую я кликал (нажимал), не работала, а общаться со мной минуя сайт напрямую посредством электронной почты это издательство не захотело. Типа, это не их стиль работы с авторами книг. Но я не теряю надежды выпустить свою Книгу в свет!
  Через 7 месяцев моего пребывания на 12-ом отделении 25 марта 2014 года меня переводят на 8-ое отделение, которое будет, я надеюсь, моим последним отделением в Дружносельской психиатрической больницей перед моей отправкой в психоневрологический интернат. Сколько мне его ещё ждать, я не знаю!
  Моё пребывание на 8-ом отделении ДПБ
  Сразу по моём переводе на 8-ое отделение, то есть на следующий день, меня вызвала к себе в кабинет (ординаторскую) мой новый лечащий врач Анна Ивановна Ласточкина. Она мне сразу понравилась. Она меня внимательно слушала, не перебивая. Задавала умные и логичные вопросы. Она заинтересовалась моей Книгой и обещала её прочесть в ближайшее время, что меня очень обрадовало. Впервые такое понимание и внимание ко мне со стороны лечащих врачей!
  
  
  А на следующий день у меня состоялась очередная, до этого проводимая раз в год, медико-социальная экспертиза (МСЭ). Повела на неё меня просто врачиха 12-го отделения, с которой я совсем о жизни не общался, и которая, таким образом, меня совсем не знала, что у меня в душе и за душой, а не заведующий Николай Николаевич. Видно, ему было абсолютно на меня наплевать, на мою дальнейшую судьбу. А ведь эта очередная МСЭ должна была стать для меня последней, потому что мне сказали, что мне хотят больше не продлевать инвалидность на год, типа, хватит меня вызывать-дёргать, а сделать инвалидность бессрочной. На МСЭ за столом сидели знакомые мне по прошлым МСЭ женщины, целых 3, они меня узнали:
  - А! Это бывший студент-юрист из университета! Помним, помним.
  Вопросов эти женщины-члены МСЭ мне больше не задавали.
  - Ну что, оформляем бессрочную?-обратились они к приведшей меня на МСЭ врачихе.
  - Да, уж пора, - согласилась она.
  - Всё! Можете идти, - обратились ко мне члены МСЭ. А врачиха осталась в зале, где проходила МСЭ ещё на какое-то время. Что она там ещё добавила про меня, я не знаю.
  
  
  Через несколько дней Анна Ивановна сообщила, что уже прочла мою Книгу, и что она согласна со мной в том, как я поступил с пидорасом. Она объявила меня своим другом и принесла мне из дома свою электронную книгу, чтобы я не скучал. Она поняла, что я чахну-скучаю без чтения, а на её электронной книге оказалось много интересных для меня произведений. Кое-что она рекомендовала для прочтения (я её попросил порекомендовать мне). А ещё через неделю она купила мне сама такую же электронную книгу как и у неё и отдала мне свою микрокарту SD с записанными на ней произведениями, книгами для ума и сердца. Вот какой чуткой и внимательной ко мне оказалась Анна Ивановна! Мало того, она организовала мне поездки на больничных машинах в ближайший "крупный" населённый пункт-в Сиверский, где мне за мои деньги, то есть платно, сделают мой рот: поставят коронки и челюсти! (Деньги на зубы у меня отложились с моей пенсии.)
  Однажды я возвращаюсь из Сиверского от стоматолога, и меня сразу же зовёт к себе в кабинет-ординаторскую Анна Ивановна:
  - Алёша! Неси свою электронную книгу. Я хочу тебе перекачать ещё несколько хороших книг.
  Я ухожу в свою палату и возвращаюсь в ординаторскую с электронной книгой. Анна Ивановна начинает копировать на неё новые книги. Я сижу напротив неё и жду. Вдруг на столе моего врача звонит телефон. Анна Ивановна берёт трубку, а из трубки я хорошо слышу-узнаю голос тёти Надины! Такое совпадение! Они разговаривают, и тут Анна Ивановна говорит улыбаясь:
  - А Вы знаете, кто сейчас сидит в кабинете напротив меня? Алёша!-и передаёт мне трубку.
  После взаимного приветствия тётя Надина мне говорит, что всё заказанное мной в разговоре с ней по мобильному телефону она уже готова нести на почту, чтобы отправить мне посылку. И тут я вспоминаю, что я как всегда заказывал сало (мясом-то в больнице не кормят!):
  - Тётя Надина! Выложите сало! Когда придёт Ваша посылка, мне больше нечем будет отгрызать корочки с него! - это было главное, что мне сейчас нужно было сказать моей тёте. Я передал трубку обратно Анне Ивановне, и что я слышу!:
  - Надежда Викентьевна! У Алёши компьютер в очень плохом состоянии, в нём не только программы надо налаживать, но и "железо" менять: в его нетбуке USB-порты шире USB-штекеров, так что придётся вскрывать компьютер и менять их, и я считаю нецелесообразным сдавать его в сервис. Лучше ему купить новый компьютер. Не могли бы Вы ему прислать денег?
  Тётя Надина спросила:
  - Сколько? Хватит ли 15 тысяч рублей?
  - А Вы не могли бы прислать Алёше 20 тысяч?
  Тётя Надина ответила типа: "Ну, если надо столько, то пришлю 20".
  Вот такая у меня тётя! А ведь для неё это совсем не маленькие деньги. Она же пенсионерка! Сам бы я и не смел подумать просить у неё таких денег. Вообще никаких денег. Она ведь мне и так шлёт посылки, купила радиоприёмник, mp3-флешку, телефоны (два, потому что у одного сломался аккумулятор от редкого использования), двое наушников (тоже ломаются), несколько микрокарт SD, флешку (флеш-накопитель), четверо джинсов (потому что всегда было не ясно, когда меня выпишут, и они понадобятся; а я в больнице всё толстел и толстел, и не влезал в купленные ею джинсы, хотя тётя Надина меня обмеряла, когда приезжала ко мне на свидания с большими продуктовыми передачами. Но вот, в четвёртые джинсы, наконец, я влез, и они мне понадобились ещё до моей выписки из больницы и отправки в интернат, чтобы ездить в Сиверский в платную стоматологию. Но теперь я замечаю, что попав на 8-ое отделение, я начал худеть! Так что, возможно, скоро влезу в третьи штаны.)
  Также в телефонном разговоре Анна Ивановна сказала тёте Надине, что отпустит меня с ней в Петербург в недельный отпуск, когда та заедет за мной в больницу в середине лета (Раньше тётя не сможет вырваться ко мне, потому что сейчас она в Москве у своей дочери Анки занимается внучкой Александрой, Анкиной дочерью, которую водит в школу; а в первой половине лета тётя Надина объединит всех своих трёх внуков, двое из которых в Петербурге, и куда-нибудь уедет отдыхать с ними).
  
  
  В середине апреля пришли бумаги из медико-социальной экспертизы (МСЭ). Согласно им мне была присвоена бессрочно вторая нерабочая группа инвалидности, причём я признан дееспособным. Как же это плохо для меня - нерабочая группа! Это означает, что я не смогу устроиться на нормальную работу! За что? За что? За что же мне такое наказание?! За боязнь экспертов медико-социальной экспертизы (МСЭ) принять ответственное решение. Неужели всю оставшуюся жизнь мне придётся провести в каком-то интернате без работы! Разве это справедливо? Это же нарушение моего конституционного права на труд! Неужели из-за этого запрета на работу я не смогу зарабатывать деньги и не смогу завести семью! Разве это справедливо! Разве это справедливо! Разве это справедливо! Как же так!
  Сволочи
  14 мая 2014 года подъём на отделении состоялся, как обычно, без пятнадцати 7 с открытия окон в палатах для проветривания, хотя официально он в 7.00. В помещение с раковинами для умывания я пошёл не сразу после подъёма, а в 7.03, но умывальник оказался уже закрытым. Я попросил санитарку открыть мне его, на что она мне сказала, что мне надо было раньше идти мыться, что она уже его намяла (полы). На самом деле мыл пол пациент. То есть для пересменки, так как медсёстры и санитары с санитарками заступают на суточную смену в 8.00.
  - Ещё только семь часов! И мне необходимо умыться! - повторял я, настаивая на открытии санитаркой умывальника для меня.
  Она открыла. Я быстренько ополоснул лицо. И вышел из умывальника. И слышу себе в спину громкое недовольное "Сволочи!" со стороны санитарки. Вот такое отношение к пациентам дурдома со стороны некоторых из персонала. Они нас за людей не считают!.. А в 7.33 я вижу уже переодетую и идущую по коридору отделения на выход с работы эту санитарку с сумочкой. Уже отработала!
  Нет, медсёстры и санитары вообще-то приходят и уходят вовремя, в 8, но и они на работе любят отдыхать, загоняя пациентов в кровати спать на тихий час до 16.00 по возможности пораньше, то есть раньше половины второго. Но вчера обед состоялся рано, и всех уложили по кроватям без пяти час! Этим я хочу сказать, что персонал любит побольше отдохнуть от больных и не работать, а смотреть телевизор, гонять чаи или тоже поспать днём побольше...
  Отбой, то есть отход ко сну на 8-ом отделении производился в 21.15-21.30. В июне-июле шёл чемпионат мира по футболу в Бразилии. Все игры группового этапа, которые начинались в 8 часов вечера по московскому времени мы на отделении смотрели. А полуночные игры группового этапа - нет. А на стадии плейофф, то есть игры на выбывание проигравших команд, мы, то есть пара-тройка пациентов и 2 санитара, а то и медсестра, смотрели по разрешению этой ответственной за смену медсестры все игры, даже полуночные. 8 июля в 24.00 должна состояться суперполуфинальная игра между сборными Германии и Бразилии. Санитары, естественно, собирались её смотреть. Остальной персонал, что работал в ту смену, тоже был не против того, что футбол посмотрят 2-3 пациента. Надо заметить, что персонал спать на ночь ложился в двух холлах с телевизорами на противоположных концах отделения на диванчиках, приставляя скамейки из столовой. Санитарка, что обозвала меня сволочью, должна была спать в противоположном крыле от того телевизора, по которому санитары собирались смотреть футбол. И когда она узнала, что два пациента, в том числе я, собираемся присоединиться к просмотру к санитарам, она стала подходить к этим санитарам, другим санитаркам и ответственной за смену медсестре со словами:
  - Ишь ты, чего захотели! Здесь им не санаторий. Запретите им смотреть! Они будут мешать нам спать.
  Слава Богу, ответственное решение в нашу пользу принимала ответственная за смену медсестра. Она пришла ко мне в палату и успокоила меня словами:
  - Вы пойдёте смотреть футбол. Главная здесь сегодня я.
  Вот какая сволочь та санитарка. А зовут эту сволочь Ирина Борисовна.
  А игра между Германией и Бразилией была настоящей феерией. Закончилась она фантастично со счётом 7:1 в пользу Германии. Как бы я кусал локти, если бы пропустил эту игру, и узнал о её фееричности из спортивных новостей!
  Я расстроен
  Прошли годы с начала написания мной этой Книги. Теперь я пользуюсь Интернетом. На 8-ом отделении можно. Зашёл В Контакте на страницу Даши Мельниковой и узнал, что мной время упущено: она уже повзрослела и вышла замуж. Я расстроен. Сколько же времени я потерял! Но жизнь продолжается. А из Книги я обращение к Даше убирать не буду. Ведь оно отражало мой настрой в тот момент, момент написания тех строк... Значит, царицей будет другая молодая красавица. Если я не успею жениться до воцарения, то став царём я вынужден буду провести конкурс красоты среди девушек, где в жюри буду один лишь я...
  Последствия моего курения
  Курить серьёзно я начал в армии, ибо служил я в городе и сигарет хватало. И после службы в ней курить хватало. И в тюрьме хватало, ибо сначала в изолятор временного содержания примчались с передачкой с едой и большим количеством пачек "Беломора", который я очень любил, Мама с Полиной (встретиться-пообщаться не дали), а затем в тюрьму один раз приезжала Полина (опять без свидания со мной), привезя кружку, миску, электрокипятильник и "Беломор", а затем начался продолжающийся до сих пор период навещаний меня тётей Надиной с огромными передачками, в том числе и с сигаретами, и "Беломором". Это сейчас вам, читатели, это кажется естественным, ведь вы уже прочитали почти всю мою Книгу. Но тогда для меня это было приятной неожиданностью, такая её поддержка. Она бросилась меня поддерживать, как будто я был её родным сыном.
  Как только я оказался в первом своём дурдоме, на "Арсеналке", меня принялись столь интенсивно закалывать, что у меня пропала охота курить. Но от нечего делать я выкуривал 10 сигарет, выдаваемых на сутки, лишь бы убить время в скучной маленькой камере на 3 койки. Я выпускал дым изо рта и смотрел на него от нечего делать. В этой камере я провёл 3 недели. А потом перевели на обычное большое отделение, на котором сначала посадили в изолятор тоже где-то на 3 недели, тоже скучнейшее помещение, и где мне продолжало не хотеться курить от длительного действия уколов, которые мне делали ещё на первом отделении, мучая меня ими так, что не только боль, но и невозможность совершить свободное движение рукой, чтобы накрыться одеялом мешали мне существовать. Да, в этот период я не жил, а существовал, ибо жизнью это было нельзя назвать: я был овощем. На этом большом отделении выдавали по пачке сигарет на день. И наливали дважды в день по кружке кипятка с одним пакетиком чая. А мой лечащий врач меня не хотел слушать и говорил мне, что это: моя болезнь - моё непонимание своей вины, то есть я псих-дурак до тех пор, пока не осознаю случившегося со мной. Сам этот врач был по телосложению шкаф, а потому увлекался боксом. И мышление у него было тупое, примитивное, чисто боксёрское. Но в августе 2007 года его посетило сознание, что мне будет лучше на другом отделении, маленьком, где нет тесноты в палатах, и все вынуждены работать: либо в так называемых лечебных мастерских шить на швейных машинках мешочки для денег по заказу банка за сущие копейки, либо работать на отделении, то есть что-нибудь мыть, полы или посуду. А, надо сказать, что я один раз по уговорам этого врача ходил на швейку и на его отделении. Но мне не повезло со швейной машинкой (все хорошие были заняты), у меня абсолютно ничего не вышло с мешочками, и я вообще сделал вывод, что трудиться как раб я не намерен, ибо я не раб! И он меня переводит на рабочее отделение. Чтоб работал. Но перейдя на другое, рабочее, отделение (под номером 11), я на швейку не захотел идти, а вакансий на мытьё помещений или посуды на 11-ом отделении не было. И меня спустя 3 недели перевели обратно на первое отделение. А по бытовым условиям оказалось, что эти два отделения - день и ночь: на первом и палаты небольшие, и туалет не в палатах, и прогулочный дворик просто замечательный, и персонал относится к пациентам так, что лишь бы психи и дураки работали, то есть более чутко. В общем, оказавшись снова на первом отделении, я стал очень сожалеть, что не смог удержаться на 11-ом. И как вообще я мог работать, если даже круговые движения электробритвой по щеке я не мог сделать! Меня брили. И наказывали за грехи соседей по палате (расшифровывать это утверждение, чтобы не увеличивать объём Книги, не буду; в фильме по моей Книге, может быть, это будет показано).
  В январе 2008 года меня снова переводят на 11-ое отделение. Я уже почти отошёл от уколов, и мне повезло: через месяц моего пребывания на 11-ом отделении открылась вакансия на мытьё полов в 41-метровом коридоре отделения, который я буду мыть 2-3 раза в день до 2011 года, до своего перевода в Дружносельскую психиатрическую больницу. И Книгу я смогу здесь писать! Я начну её писать только 20 апреля 2009 года - раньше начать не мог.
  С курением на 11-ом отделении было нормально до конца 2009 года. Давали по пачке на день. А с чаем вообще началась лафа! Очень быстро по моём переводе туда стали давать по 5, а затем по 7 пакетиков чая (моего же чая, который мы выписывали в магазине, как и сигареты с другими продуктами).
  Когда мы, пациенты гуляли во дворе, то к нашему отделению присоединялось соседнее, 12-ое. И на прогулке я на вопрос, как дела, ответил кому-то из психов и дураков того отделения, что я пишу Книгу. Они меня попросили почитать им вслух. Я почитал. Во время чтения лица психов изображали внимание и сочувствие мне. А после чтения один из психов попросил меня выручить его сигареткой. Ну, как не выручить своего слушателя?! Я дал. Сигарету. На следующий день я снова им читал по своей тетрадке. Теперь другой псих с 12-го отделения стрельнул у меня курить. Я дал. И с тех пор психи 12-го отделения стали такими приветливыми со мной. Завидев меня в начале прогулки, они с улыбками здоровались со мной. И я понял, чтό на самом деле им от меня нужно: мои сигареты. Они готовы какое-то время меня послушать, лишь бы стрельнуть у меня сигарету после чтения. Ведь на их 12-ом отделении выдавали уже давно по полпачки сигарет на сутки в связи с начавшейся кампанией по борьбе с курением. А у нас продолжали ещё выдавать по целой. И я прекратил давать слушателям-стрелкам. И их интерес к моей Книге сразу пропал! Они, проходя мимо меня, теперь становились угрюмыми, с их лиц пропадали улыбки, и они не здоровались больше со мной.
  Но и до нашего отделения докатилась волна борьбы с курением. Урезали и нам до полпачки на сутки. Я выходил из положения вот как. У меня в комнатке, где хранились наши продукты и сигареты, помимо закупаемых нами в обрез сигарет (лишних на месяц не закупали) всегда были дополнительные сигареты, которые мне привозила тётя Надина. И мне тайно выдавал их работающий на выдаче продуктов пациент. И мне всегда хватало. Что помогало мне работать над Книгой, а не думать о своём желании покурить и где достать. Здесь следует заметить, что для других пациентов руководством больницы был придуман способ стимуляции более активного посещения мастерской по шитью мешочков для денег: всё те же сигареты! Вернее, дополнительные, выдаваемые поштучно на каждый ежечасный перекур-перерыв в работе трудящихся в мастерской рабов. А как их ещё назвать, если они работают не за деньги, а за дополнительные, самые дешёвые, сигареты, приобретаемые работодателем? Прям, как Гитлер говорил, что рабам нужны сигареты!
  А потом, уже в 2010 году сократили выдачу сигарет до пачки на 3 дня. Тяни, как хочешь. Мне было чуть легче, потому что я часто получал втихаря дополнительные пачки. Но не каждый день же это было! А другим их неоткуда было взять. Да и не стал бы раздатчик сигарет с каждым связываться.
  И был на 11-ом отделении больной бурят по имени Бато. Ходил он на швейку, следовательно имел дополнительные сигареты, которые сам не скуривал. И так сложилось, что я его иногда угощал просто так понемногу шоколадными конфетами (много угощать не мог, потому что много заказывать нельзя: всего 1 килограмм на месяц), потому что этому Бато самому нельзя было выписывать сладкое. Может, диабет у него был? А по одной-две конфетки иногда ему можно - так он мне сам говорил. Ну, я и давал. А со временем он стал сам подходить ко мне и спрашивать конфеты. Я давал. Со временем это стало происходить всё чаще. И в какой-то день я отказал этому Бато-сладкоежке. Он мне только и нашёлся что сказать, как: "Ну и ты больше от меня сигарет не получишь!" А мне и не надо! Бато очень обиделся на меня. Ругался-матерился. А он был в курсе моей Книги. И однажды услышал он тот фрагмент, в котором я вспоминаю, как в 1987 году началась перестройка (эпизод про мою учёбу в Макаровке). Он говорит:
  - Павлов-дурак! Перестройка началась в 1985 году. Все это знают.
  А я возражаю:
  - Нет, не все!
  - Ну, ты дурак! Повторяю тебе, перестройка началась в 1985 году.
  Естественно, что мне было неприятно слышать оскорбления от этой жирной свиньи неблагодарной. И чтоб он заткнулся, я пригрозил ему готовностью своей поспорить с ним на пачку сигарет, что он не прав, а прав я. Я думал, что Бато испугается моей настойчивости. Но он, упрямый баран, с радостью согласился на спор. Я-то предполагал, что никому из нас не удастся выиграть, потому что мы не смогли бы представить друг другу никаких доказательств своей правоты. Так мы, вроде казалось, и разошлись. А спустя какое-то время, когда мы с Бато вместе оказались случайно перед молодым врачом, он спросил врача:
  - А в каком году началась перестройка? Вы не помните, Владимир Геннадьевич?
  - В 1985-ом, - ответил В. Г.
  - Понял, Павлов? Ты проиграл. С тебя пачка.
  Понимая, что молодой врач сам не помнит, как происходило всё на самом деле, а знает историю из учебника, и то, плохо, я сказал буряту, у которого при улыбке вообще глаз не было видно, что слова молодого врача для меня не доказательство.
  - И вообще, вы оба путаете приход в 1985-ом году Горбачёва к власти с объявлением им в 1987-ом году перестройки, - было моим ответом обоим.
  Бато объявил меня пидарасом, раз я не держу слова и не отдаю ему пачку сигарет за проигрыш ему в споре. Это самое обидное среди уголовников обзывание, за которое принято в их среде сразу отвечать битьём морды или молчаливо соглашаться с этим обзыванием-обвинением. Но я не дал ему в морду, потому что я не уголовник, и не живу по уголовным понятиям, да и не хотел я попадать на неминуемые уколы за драку! Поэтому я ему ответил:
  - Сам ты пидор!
  Бато тоже меня не ударил. Но после этого случая он стал всем рассказывать, что я пидарас, раз я не держу слова. Я пожаловался врачу Владимиру Геннадьевичу, но тот развёл демагогию и не наказывал Бато. Ни после первого моего обращения, ни после второго. А после третьей моей жалобы, этот врач сделал укол на пидору Бато, а мне! И я 3 дня был в отключке. Типа, чтобы я успокоился, был сделан мне этот укол.
  А потом однажды, когда я мыл коридор во время тихого часа, из палаты, где обитал Бато, хором раздаётся: "Император - пидор!", как раз в тот момент, когда я мыл пол возле его палаты. Он настраивал против меня дураков и психов. Я пошёл к Владимиру Геннадьевичу и снова пожаловался ему, на что врач снова развёл демагогию:
  - А с чего ты взял, что это про тебя? Может быть, они имели в виду другого императора.
  А ведь многие на отделении меня знали как императора. Так и называли меня между собой и в разговоре со мной.
  Однажды в туалете, в котором и курили, сидел Бато с сигаретой. Я захожу в туалет и слышу:
  - Император - пидор!
  Я очень быстро соображаю, что мой ответ ему тем же оскорблением не произведёт на толстокожего борова Бато никакого эффекта, и поэтому я, стоя у унитаза, быстро сообразил сказать следующее:
  - Все буряты - пидорасы!
  Бато, как только услышал такое, вскочил с места, бросил сигарету и в коридоре закричал, бежа к врачу (на бегу кричал):
  - Павлов оскорбил моё национальное чувство! Павлов оскорбил моё национальное чувство! - и скрылся в кабинете врача.
  А мне ничего не было! Меня Владимир Геннадьевич даже не вызывал. Фамилия у этого Бато - Балданов. Знай, бурятский народ, своего героя!..
  
  
  После моего переезда в 2011 году в Дружносельскую психиатрическую больницу в ней я опять стал получать по пачке сигарет в день. А потом полпачки. А когда оказался на 12-ом отделении, то всего 5 сигарет в день! Но слава Богу, теперь снова по пачке. И продолжаю писать Книгу на 8-ом отделении в ожидании интерната.
  А когда я был на первом отделении Дружносельской психбольницы, то однажды в курилке я рассказал сидевшему рядом со мной Владу Хейлику свой сон, и он посоветовал мне их записывать, чтобы он их читал сам. Я стал записывать сны в тетрадь, а в выделенные часы работы на компьютерах я их набирал на купленном мной на этом отделении нетбуке (скопились деньги на покупку). Такова история появления моего произведения "SÜR СНЫ".
  Запоздалое постановление
  В июле 2014 году из газеты узнаю новость, что Правительством Российской Федерации принято Постановление о предоставлении грантов (существенной материальной поддержки) студентам, решившим обучаться в иностранных вузах. Эх! Было бы такое постановление раньше, не пришлось бы мне продавать свою комнату, не оказался бы я на постое у пидораса, не грохнул бы его, не попал бы в дурдом, а был бы успешным человеком сегодня! И, наверное, смог бы помочь выжить своей Маме.
  Облом отпуска в августе 2014 года
  После моего знакомства с заведующей 8 отделением Анной Ивановной она сразу мне сказала, что отпустит меня в так называемый реабилитационный отпуск, если за мной заедут тётя Надина или уже выросшая (21 год) моя племянница Ульяна, для отдыха-прогулок в Петербурге на 7 дней (больше не положено), а если понадобится ещё, то и ещё отпустит, когда мне будет нужно, и когда за мной смогут заехать мои родственники (одного отпускать не положено). Этот разговор с Анной Ивановной был в марте. Я передал его содержание своей тёте. Тётя Надина весной ко мне выбираться не планировала, и пообещала заехать за мной в начале августа. Я сообщил Ульяне, что меня в начале августе должна забрать тётя, и я буду гостить у неё, на что Ульяна убедила меня ехать к ней. Она живёт вместе со своим женихом в отдельной двухкомнатной квартире и готова меня не только принять, но и помочь мне купить (сделать правильный выбор) нового ноутбука, обучить многому, чего я не умею пока делать на компьютере. В общем, однозначно, мне надо ехать именно к ней. Раньше августа я к ней ехать не хотел, так как желал в августе навестить тётю Надину на Набережной. Уля пообещала заехать за мной 1 августа. Анна Ивановна дала своё согласие на мой отпуск. В ожидании отпуска я не скучал в дурдоме, а занимался своей Книгой.
  Накануне, то есть 31 июля, во время тихого часа, когда я сидел за компьютером, ко мне в палату заходит Анна Ивановна и говорит:
  - Хочу Вас огорчить. Я была у начмеда (прим.: это заместитель главного врача дурдома) насчёт Вашего отпуска. Он почитал Ваше дело, заявил, что ему всё ясно, то есть что у Вас настоящая 105-ая статья (прим.: то есть убийство). Вы социально опасны. Но Вы знаете, что я так не считаю. И он поэтому не может Вас отпустить в отпуск.
  - А какое моё дело он читал? Медицинское? - спросил я.
  - Да.
  - Боится, что ли, брать ответственность на себя?
  - Да, именно боится. К сожалению, последнее слово за ним. Но знайте, что когда он уйдёт в отпуск сам, и его будет кто-то замещать, я отпущу Вас. Может, его замещающий не будет бояться брать ответственности? Или он уволится. У них, ведь, наверху большая текучка. Но, знайте, я снова буду просить за Вас. Надеюсь, Вы, Алексей, сможете пережить эту информацию без валерианки. Вы же привыкли, Вы закалённый.
  - Конечно, Анна Ивановна. Переживу.
  - Сама ужасаюсь этим дурдомам. Может, было бы лучше, если бы Вы попали не в дурдом, а в тюрьму?
  - Нет, Анна Ивановна. Тогда это были бы точно потерянные года. В тюрьме я точно не смог бы написать свою Книгу. И Интернета там нет (прим.: я ведь общаюсь через Интернет не только с Ульяной, но и с издательствами; и на сайты Путина и Медведева писал, откуда сейчас жду положительных для себя решений относительно моего будущего и издания моих книг-живу надеждой).
  - Ой, как бы больничное начальство не запретило вообще интернет, когда узнает, что Вы пишете Путину с Медведевым!
  - Я не боюсь этого. Я надеюсь, что решение моего вопроса будет положительным, и больничное начальство побоится что-либо предпринимать при мне в больнице и даже тогда, когда меня уже здесь не будет. Наверное, только в России запрещён в таких местах Интернет. Это же дикость! Дурдом в голове у больничного начальства.
  - Да, Вы правы. Я верю. У Вас получится решить свои вопросы, и Интернет не запретят. А Ульяна звонила только что, и я ей сказала решение начмеда,-завершила разговор Анна Ивановна и ушла из палаты.
  - Дурдом! - воскликнул лежащий на кровати пациент Андрюха.
  - И ты верь мне: Интернет не запретят! Побоятся меня! Ты же меня знаешь, что я не дурак!
  - Да, знаю...
  Вот посмотрите! Токарь на заводе отвечает за брак в детали, и грузчики за разбитый товар, а должностные лица, которые должны принимать ответственные решения, неконтролируемы, а потому принимают безответственные решения. С них никто не спрашивает за их брак в работе. Начмед дурдома не захотел вникать, кто я, что я из себя представляю, поленился (а зачем вникать, если никто не спросит?!), не доверился мнению Анны Ивановны, и действовал-запрещал, а, по сути, бездействовал. Также поступали мои эксперты психологи и психиатры, судьи, прокуроры, лечащие врачи и заведующие на других отделениях, не желая работать, но получая зарплаты. За безответственность. Я знаю, что с этим явлением делать. Возлюби меня скорей, доверься мне, Народ, и выбирай в свои верховные правители, как бы они не назывались! Мой жизненный опыт, мои знания помогут мне победить безответственность в нашей стране. В России. Только тогда она станет великой. И богатой. Когда все будут трудиться на совесть. И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно. Ответственность! Ответственность! И ещё раз ответственность! Каждый будет отвечать за свои дела и слова, которые тоже, суть, дела. И не только на небе, но и на земле. Если меня изберут. Ты же хочешь счастья, мой многострадальный Народ! Я тебе его дам.
  Побег
  Облом моего отпуска произошёл в четверг 31 июля. Я в этот же день написал об этом предыдущую главу и сразу же отправил свою Книгу Президенту России, Администрация которого после прошлого обращения к нему сообщила мне, что моё обращение к Президенту с моей автобиографической Книгой "...на Марс,..." и моими снами отправлены в Правительство Санкт-Петербурга для решения моего вопроса по существу. И я в четверг попросил Президента переслать туда же, то есть в Правительство Петербурга, свежую версию моей Книги, то есть с главой про великий облом. А что же случилось в этот же день-четверг вечером? Побег с нашего отделения одного психа-дурака. Утром в пятницу я пошёл в кабинет врачей, чтобы передать Анне Ивановне Ласточкиной (своему лечащему врачу) флешку с написанной главой про мой облом. Я знал, что она сразу прочитает её. В 9 утра у нас обломился второй перекур. Нам объявили, что в связи с побегом одного психа-дурака будут страдать все. Мне представляется, что это совсем не тот случай, когда введение круговой поруки может быть эффективно-полезно. Это была инициатива старшей медсестры нашего 8-го отделения Татьяны Владимировны - ввести ограничение курения до 5 сигарет в день и пользования компьютерами только до обеда. А ведь она знала, что я на компьютере занимаюсь Делом, а не игрушками. И SÜR СНЫ она читала. И про то, что я пишу автобиографическую Книгу, она тоже знала. То есть могла бы меня не наказывать хотя бы из боязни меня, что я отражу её поведение в своей Книге. Но она была самоуверенной дурой. Я ведь к ней подошёл, и сделал попытку заговорить с ней о неразумности, неправильности введения круговой поруки. Но она меня слушать не стала. Теперь ей придётся читать хотя бы эту главу и предыдущую. В 11 часов был второй перекур на улице. После которого я решил зайти к Анне Ивановне, чтобы высказать ей свою позицию относительно введения старшей медсестрой ограничений с надеждой наложения на них вето Анной Ивановной, которая в это время исполняла и обязанности заведующей отделением Маргариты Александровны Арестовой. Я попросил санитара постучаться в кабинет врачей и доложить Анне Ивановне о моём желании срочно с ней поговорить. Санитар открыл дверь в кабинет своим ключом, зашёл в кабинет. В тот самый момент, когда он заглядывал во вторую дальнюю комнату кабинета, в него стал заходить другой врач отделения, усатый дурак-бездельник, который в отличие от Анны Ивановны совсем не занимается своими пациентами, а приходит на работу не работать, а просто посидеть в кабинете (О Боже! Как же мне повезло, что ты послал мне лечащим врачом Анну Ивановну, а не этого пожизненного бездельника и дурака - он всегда был таким: об этом говорят медсёстры, знающие его, что и на предыдущих работах он был таким же "работничком"). И в этот момент, когда я жду от санитара ответа, пускает ли он меня в кабинет или нет, этот усатый дядька меня, стоящего в коридоре, спрашивает:
  - Чего надо?
  - Хочу поговорить с Анной Ивановной, - отвечаю я.
  - Ты уже был сегодня утром. На сегодня хватит.
  - У меня срочное дело. И не вам решать, хватит или нет. Вы не мой врач.
  - Иди давай. Я сказал!
  - Чего вы меня посылаете? Сами идите. Идите, куда хотите, можете и подальше! Чего мне бояться? Я не псих и не дурак!
  Санитар выглянул из дальней комнаты кабинета и сообщил мне, что Анны Ивановны нет на месте в кабинете. Я вышел вместе с санитаром в холл отделения и попросил его передать Анне Ивановне, что мне нужно к ней по неотложному делу (я никогда не злоупотреблял словами типа срочное дело, неотложное дело).
  После неудачной попытки срочно переговорить с Анной Ивановной я пошёл на свою половину отделения. Мне встретилась сестра-хозяйка, и она попросила меня спустить из помещения через крыльцо (именно через: там сначала ступенька вверх, затем через 3 шага ступеньки вниз) новую тележку, которую она боялась оставлять на улице, так как её могли укатить пациенты-работники с других отделений, на которых тележки старые-раздолбанные с тяжело вращающимися колёсами. Я с другим пациентом схватил нашу тележку и стал её нести из помещения на улицу. И при узком повороте, в который едва вписывалась тележка, в дверном проёме напарываюсь предплечьем на петлю с острыми углами для навесного замка. Я чуть не уронил себе тележку на ноги, споткнувшись на первой ступеньке! А сестра-хозяйка мне говорит:
  - Ты далеко не первый. Последней была старшая медсестра. Она порвала об эту петлю себе рукав на халате.
  Вот какая дура эта старшая медсестра Татьяна Владимировна! Сама зацепилась, и не приняла меры к устранению халтуры плотников. И я пострадал из-за неё. Пришлось даже мазать руку зелёнкой.
  Сразу после обеда приказали сдать компьютеры в кладовку. В тихий час приходит в мою палату Анна Ивановна, садится на мою кровать и говорит мне:
  - Мне уже доложили, как Вы хотели поговорить со мной. Вы действительно угрожали его убить?
  Я сразу догадался, что этот усатый возвёл на меня поклёп.
  - Да что Вы, Анна Ивановна! Разве можно верить этому дураку и бездельнику?! Я всего-то сказал ему, чтобы он шёл и подальше.
  - А Вы точно подметили! Дурак и бездельник.
  - Так поверьте, что я вообще не угрожал!
  - Ладно. Верю.
  - А вообще, я хотел Вам рассказать о закручивании гаек на отделении старшей медсестрой. Об ограничении курения до 5 сигарет в день и пользования компьютерами только до тихого часа.
  - Я так и поняла. Я отдала такое распоряжение под давлением старшей медсестры. Вы же знаете её. И кто здесь рулит.
  Вставляю своё замечание. Сёстры и санитарки по одной, а был случай, что даже и хором, заявляли мне: "Мы здесь главные! А не врачи". Их заявления мной и Анной Ивановной объяснимы их логикой: если будет жизнь на отделении по их правилам, то они просто все поувольняются, и некому будет их заменить в короткий срок: ну, где взять в этой дыре сразу несколько новых медсестёр и санитарок?! Вот они и ведут себя как королевы, до самой последней санитарки, которая позволяет себе обзывать пациентов (например, меня) словом "Сволочи!" только за то, что я пошёл в 7.03 в умывальник (официальный подъём в 7.00, в тот день нас подняли в 6.45), где уже пациентом был намыт пол (а в 7.35 она уже ушла с работы вместо положенных восьми утра). Эта сволочь (это она сволочь, а не я) носит имя Ирина Борисовна.
  - ...Вы же знаете людей. Их лишат премии, вот они и начали "гнать волну" на пациентов в отместку. Я не могла выступить против старшей...
  Вставляю своё примечание. Анна Ивановна чувствует своё призвание помогать людям, и вполне обоснованно опасается, что медсёстры при попустительстве заведующей отделением Маргариты Александровны Арестовой просто выживут её с больницы на пенсию, чего Анна Ивановна не хочет. Желая помогать людям. Кому чем может.
  - Потерпите несколько дней. Волна уляжется, и я отменю своё распоряжение.
  Но я не намерен терпеть даже несколько дней. Посмотрите, что стало. Раньше у нас было много перекуров, и в тёплую погоду мы всегда выходили надолго на улицу. Теперь же стало всего 5 перекуров по 10 минут. И больше никаких прогулок! А ведь, говорят пациенты, нам по закону положено гулять полтора часа как минимум! Я верю, что есть такая норма. Посмотрите, как я провёл вечер пятницы и субботу. Жара. Узкие форточки не справляются с проветриванием. Но половине отделения стоит жуткая вонь мочи и шайсе ходячих под себя тяжелобольных (Окна пошире не открывают. Персонал боится, что психи-дураки разбегутся). Гулять-подышать свежим воздухом не выводят. Эти королевы запираются в "едалку" и гоняют чаи либо смотрят по телевизору, что захотят (больные телевизором не управляют). Смотреть нечего. Заняться нечем. Курить охота. А из обоих кранов в умывальнике течёт кипяток (Это настоящий дурдом: летом - только кипяток, зимой - только холодная вода). Положенного исправного бака с холодной кипячёной водой нет (у имеющегося кран еле течёт, так что бутылочку воды, той же самой сырой, не набрать про запас, чтобы она остыла. Пить! Пить! А сами они пьют целыми днями нормальную привозную воду из больших пластиковых бутылей! И курят побольше нашего на наших глазах! Эй, ты, сука - главный врач Воинков! Ты скоро будешь наказан! И вы, все перечисленные в этой главе и в прошлых главах, включая начмедов, этого, что обломал меня с отпуском, и предыдущего Ваулина, который каждые полгода, не вникая в моё дело, продлевал мне принудительное лечение, и вы - фашистка Анна Павловна Чаплыгина (пишу, наконец-то, её настоящее имя) - заведующая 1 отделением этого дурдома, и ты - врачиха Светлана Сергеевна с первого, что перевела меня на девятое, и вы, зав. 9 отд. Любский и врач 9 отд. Германыч, и вы - психологи с семёрки, что, "поработав" со мной, изменили мне диагноз на параноидную шизофрению и задержали меня на семёрке, и ты - медсестра-сучка Марина, которая по собственной инициативе отбирала у меня модем после обеда в свои рабочие смены, вы, что? Все думаете, что вас нельзя привлечь к ответственности? Вы ошибаетесь! Вы все из кабинетов пойдёте в ссылку на физический труд. В совхозы и на фермы навоз грести лопатами. Сроком на 11 лет (столько я невинно страдал с 2003 года, когда меня подвело государство). Знайте, я - олицетворение справедливости, я - сам закон. Знайте, я - царь! Или император, или утюг, да хоть горшком назовите, только в печку не ставьте, как говорит Народ. Мой любимый Народ, знай, вот таким строгим и справедливым отцом я буду тебе. Ответственность! Ответственность! И ещё раз ответственность!
  Написав эту главу в воскресенье, когда компьютеры забрали вообще в 12.30, я в понедельник её отправляю вместе со всей Книгой Президенту России Путину, чтобы его Администрация сразу же переправила Книгу с этой свежей допиской в Правительство Санкт-Петербурга для решения моего вопроса по существу.
  И на врачебном обходе в понедельник я отдам флешку с Книгой Анне Ивановне, со словами, чтоб она прочитала концовку как можно скорей и передала флешку старшей медсестре Татьяне Владимировне, предупредив, что всё написанное уже передано мной по Интернету наверх, так что помешать мне в скором времени выйти из больницы больничное начальство побоится - ему же дороже это будет! Пусть прочтут: в среду больница отвозит меня в Петербург на волю. За каждый день задержки виновные будут наказаны днём голода (без еды, сигарет, в душной одиночной камере с несмывающимся унитазом без стульчака (на 8-ом отделении их нет, а смыв плохой) с выдачей горячего кипятка вместо холодной воды (кранов в камере не будет). Народ, ты же хочешь этого! Ты ведь за меня! За Веру, Царя и Отечество! Я твой Царь! Я тебя люблю, мой Народ!
  И тебя люблю, всенародная любимица Юленька Липницкая! Тебе 16 лет. Ты девственница-красавица. Тебя уже Путин поцеловал в лобик. Дальше целовать тебя буду я. Ты будешь царицей, а после моей смерти - императрицей, то есть повелительницей. Верь, всё будет! (Юлия Липницкая - олимпийская чемпионка по фигурному катанию в Сочи в 2014 году).
  А Путин мне нужен будет и после сложения им своих президентских полномочий. В качестве советника. А его советники будут моими. Преемственность власти будет!
  А на 41-ом этаже строящегося сейчас ГАЗПРОМовского небоскрёба "Лахта-центр" в Петербурге будет музей игральных карт, школа игры в Rommé и карточный клуб с комфортными залами и кабинетами для игры в карты и шахматы под музыку (хоть на деньги!) и алкоголем (кроме водки и абсента). Всё будет! Верь, Народ! Я с тобой! Ты со мной! Мы вместе! Мы одно! И с нами Бог! То есть мы победим, и тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно.
  И ещё вспомнил. Меня заставляют выписывать в магазине каждые 2 недели 3 рулона туалетной бумаги. А зачем мне столько? Однажды попросил медсестру, когда был сопливым, один рулон в палату. Объяснил зачем. Она отказала мне! А однажды я был свидетелем вот какой картины. Один дурак от большой нужды вынужден был подтирать свой зад в туалете оставшейся от рулона коричневой картонной трубочкой - вот как следят-работают медсёстры и санитарки! Рулоны вешают с перебоями. Я ведь и для этого решил тогда попросить один рулон себе в палату. За это тоже эти суки должны ответить!
  И я приказываю, слышите, суки! Немедленно начать раздавать по пачке сигарет в руки надень (за каждый день просрочки начала исполнения приказа день голода). И чай разрешить пациентам выписывать в магазине сколько хочешь. Почему преступники и медсёстры чаи гоняют сколько хотят, а несчастные психи, дураки и я лишены такой возможности? Ну-ка, чтоб завтра же медсёстры принесли нам оптовую коробку хорошего листового чаю и такую же большую коробку с хорошим пакетиковым! И купили 3 электрочайника на половину отделения, где лежат нормальные и относительно нормальные пациенты! За каждый день задержки выполнения моих требований все злодеи, поименованные в этой главе, получат по одному лишнему дню голода. Я этот дурдом, уехав отсюда, возьму на особый контроль. Чтоб всё было выполнено! Los! Los!
  И почему письменным обращениям пациентов к прокурору больничное начальство не даёт хода? А за это залечивает пациентов уколами и таблетками. Поэтому одна надежда на Вас, милостивый Государь Владимир Владимирович, гарант прав наших граждан и моих в том числе! SOS! И я выстрадал право занять российский престол. Это моё теперь право. Я Ваш преемник (и ученик Дмитрия Анатольевича по университету). Вы передадите корону Российской Империи Патриарху Кириллу на моей коронации. С нами Бог!
  История создания предыдущей главы и последствия её прочтения врачом и старшей медсестрой 8-го отделения ДПБ
  Задумал я писать предыдущую главу "Побег" в субботу вечером. Но компьютер мой уже был сдан в каптёрку. Зная, что на следующий день в воскресенье я могу до 12.30 не успеть её напечатать и отправить по Интернету Путину, в издательство, племяннице Ульяне, троюродному брату Игорю Малахову (которого я недавно нашёл ВКонтакте) и ещё некоторым людям, я вечером в субботу завёл будильник на полпятого, чтобы пораньше встать и сформулировать главу на бумаге, а после официального подъёма взять мой нетбук из каптёрки и напечатать написанное спозаранку. Но быстро закончить главу не получилось, и я продолжал её записывать в тетрадь до второго перекура, то есть до 11 часов. Перекур только прервал мою работу - я ещё не успел докончить написание главы.
  И вот мы вышли во двор на перекур. Раздали по сигаретке. На одной скамейке уселись медсестра, санитарка (или 2 санитарки) и санитар. И сидят они хмурые, нахохлившиеся. Я подхожу с сигаретой в руке к их скамейке на расстояние пяти шагов. У меня хорошее настроение. И я решил обратиться к персоналу, надеясь вызвать у них расположение к себе, чтобы они не гребли меня под общую гребёнку с другими психами и дураками, а относились ко мне снисходительно, то есть выдавали бы мне по 2 сигареты за раз, почаще бы наливали кипятку для заваривания чая (откуда мы его брали - пока секрет, так как боюсь подвести снабжающих меня чаем людей) и не загоняли бы меня на отделение сразу после докуривания сигареты (на улице ведь стояла жара 30 градусов). Я надеялся, что у меня с этим персоналом-надсмотрщиками, исполняющими волю волюнтаристки старшей сестры-дуры, завяжется деловой разговор.
  - Ничего-ничего! Скоро у больничного начальства, то есть у главного врача, начмеда и старшей медсестры головы полетят. Я уже сообщил на самый верх по Интернету о концлагере, в который превратилась больница.
  - А старшая-то тут причём? - спросила меня санитарка.
  - Да она дура.
  - Чего-о?!
  - Да она дура. И об этом я уже сообщил куда надо.
  - А ты кто? Ты сам козёл! - на повышенном тоне обозвал меня санитар Петрович.
  - Сам ты козёл! - было моим моментальным ответом ему.
  Он даже встал со скамейки, пошёл на меня с угрозами:
  - Сейчас привяжу! Укол всадим!
  - Поздняк метаться! Материалы уже отправлены . Себе только хуже сделаете.
  Сказав это, я ретировался на отделение. А у самого сердце бешено застучало. Ведь на самом деле я ещё не успел дописать главу "Побег" и, таким образом, не отправил её Путину. И теперь я испугался, что у меня немедленно отберут нетбук или хотя бы модем для выхода в Интернет, и мне не поздоровится на этом отделении в дальнейшем, и дело моей Книги, моей жизни, приостановится на неопределённый срок, ведь, как постоянно повторяет персонал отделения включая врачей, компьютеры, а тем более Интернет-модемы в дурдомах запрещены для пользования пациентами, и это их милость - разрешение нам ими пользоваться вопреки закону. У меня сердце стучит, и я понимаю, что немедленно садиться дописывать предыдущую главу в тетрадь или на компьютер мне нельзя. Нельзя мне раздражать разъярённого быка, персонал, своей работой над тетрадью или за компьютером - это будет типа красной тряпки для быка: могут немедленно отобрать компьютер. Поэтому я стараюсь показаться персоналу внешне спокойным, не озабоченным ничем, что моё дело уже сделано и поздняк метаться. Для показухи своего спокойствия я одеваю наушники, провод сую в карман пижамной куртки. Типа я, невозмутимый, слушаю музыку и ни о чём не думаю. А на самом деле у меня в кармане нет флешки-плеера. Я не в состоянии слушать музыку. В 12.30 я сдаю сумку от нетбука, в которую положил толстую книгу вместо него. И прошу у доброй медсестры капель для успокоения. Она даёт мне корвалолу. День слоняюсь без дела - даже книжку не хочется почитать - у меня мысли о своём. Вечером дописываю в тетради главу и говорю Андрюхе, соседу по палате, что я не сдал нетбук и собираюсь ночью печатать её и сразу же отправлять Путину, в издательство, племяннице Уле и другим. Завожу будильник на 4.20. и ложусь спать, ещё раз приняв корвалолу для успокоения и быстрого засыпания. В 3.15 меня будит Андрюха и спрашивает, не желаю ли я прямо сейчас начать работать. Я встаю. В палате очень темно. На клавиатуру нетбука падает свет горящего экрана. А в тетрадке я еле различаю слова. Подношу её постоянно к экрану, чтобы прочесть очередное предложение или часть его. Я заканчиваю печатать главу ровно к подъёму, то есть в 7.00. где-то в полвосьмого беру сумку "с нетбуком" из каптёрки. Первым делом отправляю Книгу Путину, затем в издательство, затем Ульяне, затем "в небо", то есть на мой виртуальный диск в Интернете (чтобы Книга ни за что не пропала), затем копирую её на флешки, затем отправляю её другим людям. Закончил в 9.00. Всё! Теперь можно и потерпеть в ожидании "решения моего вопроса по существу" Правительством Санкт-Петербурга, куда Путинская Администрация направило моё к нему обращение с приложением Книги и моих снов.
  Утром по понедельникам врачи делают обход больных на отделении. Я планировал на обходе передать флешки с файлом с Книгой и со специальным файлом только с последними тремя главами из неё своему врачу Анне Ивановне и старшей медсестре Татьяне Владимировне. Я предполагал, и правильно предполагал, что о моём вчерашнем заявлении персоналу во время перекура уже утром понедельника уходящей сменой будет им доложено. Я ожидал всякой реакции импульсивной Анны Ивановны на это. И вот в 10 часов с копейками в мою палату с грозным-хмурым выражением лица, какого я ещё у неё не видел, заходит Анна Ивановна с усатым врачом-дураком. Сначала она общается с двумя другими психами-дураками. Доходит очередь до меня. Строгим холодным голосом она говорит мне:
  - Господин император! Теперь я ТАК буду к вам обращаться. Я не намерена терпеть, чтобы вы оскорбляли персонал!
  Я что-то хотел вставить, но она продолжала:
  - Я не хочу с вами разговаривать после этого. И сдайте модем!
  - Это же противозаконно! В законе о психиатрической помощи ничего не сказано про модемы.
  Примечание. На каждом отделении во всех дурдомах на видном месте висит стенд с эти законом, в котором в том числе говорится и об эфемерных правах пациентов. Но о компьютерах и модемах там ни слова. Говорится только о праве пациентов вести переписку, которая может быть ограничена (то есть подвержена врачебной цензуре) в случае, если она угрожает жизни и здоровью третьих лиц. Ну, да, Интернет неподцензурен. Так, что же, пациентам в моём положении зря только терять годы в дурдомах без попыток выбраться из них и обустроить свою дальнейшую жизнь?!
  - Я вам принесу новую редакцию закона. Там есть и про модемы. Сдавайте модем!
  Я отдал модем ей в руки.
  - Анна Ивановна, вот флешка. Прочтите-ознакомьтесь с тем, что я уже отправил Президенту.
  Я ожидал, что Анна Ивановна будет заинтригована и без разговоров возьмёт у меня флешку с Книгой.
  - Не хочу я от вас ничего брать. Всё! Кончено!
  Отрубив, Анна Ивановна пошла вместе с усатым врачом-дураком дальше.
  Я понял, что мне пытаться самому всучить флешку с Книгой старшей медсестре сразу не стоит. Тут мне в коридоре попалась психолог Елена Геннадьевна Самарина, которая не только проверяет ай-кью у психов-дураков, даёт заключения врачам, но и ведёт занятия по арт-терапии. Пациенты у неё в кабинете занимаются различными видами творчества, поют караоке. Когда я был на первом отделении этого дурдома, она работала и там. Именно она в 2012 году пробила мне покупку нетбука для моего творчества. Я ей очень благодарен. И вся Россия должна быть ей благодарна за это. Что моя Книга продвигается вперёд.
  - Уделите мне внимание, Елена Геннадьевна!
  - Мне очень некогда. Полно важных и срочных дел.
  - Моё дело тоже очень важное и очень срочное. Мне нужно всего 3 минуты в Вашем кабинете. В коридоре нельзя.
  - Ну, хорошо! Только 3 минуты.
  Мы заходим к ней в кабинет. И я говорю ей:
  - Вот флешка со свежей редакцией моей Книги. Последние 3 главы отдельным файлом. Сбросьте её содержимое сейчас же при мне на свой компьютер. А потом почитаете, когда у Вас будет время. Хотя бы последние 3 главы.
  - Прямо сейчас мне скидывать некогда.
  - Но постарайтесь это сделать сегодня до ухода старшей сестры домой. Я ей хочу передать эту флешку сегодня для ознакомления.
  - Хорошо. Я скачаю и сама отдам флешку Татьяне Владимировне.
  - Хорошо! Так даже лучше будет.
  Я обрадовался, что избавлен психологом от необходимости самому обращаться к старшей медсестре.
  Дальше события развивались так. Я шёл по коридору. Меня увидела старшая медсестра, с кем-то беседующая. Завидев меня, она громко произнесла, чтобы я слышал:
  - Я в суд пойду. Он мне ответит за оскорбление!
  Это она сказала, ещё не ознакомившись с тремя последними главами моей Книги.
  Далее. Перед обедом ко мне в палату заходит Анна Ивановна и возвращает мне флешку, которую я отдал психологу. Я делаю вывод, что Анне Ивановне её передала старшая медсестра. Значит, они прочитали! И мой ультиматум в конце. Хорошо!
  А совсем перед обедом меня вызывает к себе процедурная медсестра Маша и предлагает подставить ей попу: врач Анна Ивановна назначила мне укол. Или уколы. Пока не знаю. Процедурная Маша не отвечает, как и на вопрос, что за лекарство мне колет.
  - Все вопросы к врачу, - сказала мне она.
  Укол был небольной. К вечеру у меня заныли ноги, голова заболела, и глаз стал заходить за глаз в желании поспать. Вот какой укол вредный! За что? За правду? За правду!
  А на следующий день во вторник меня на больничной машине в сопровождении процедурной Маши и санитара повезли в Сиверскую к платному зубному врачу. А ведь раньше я ездил с Машей без санитара! И в прошлый раз из выданных Маше на руки моих денег на оплату услуг зубного врача я попросил её купить мне пачку сигарет Marlboro. Она купила и угостилась у меня сигареткой, мы покурили в ожидании больничной машины, чтобы ехать обратно в психбольницу. А в это раз после посещения зубного врача Маша решила заехать в Сбербанк. Я ей говорю:
  - Маша! Угости меня сигаретой. Я покурю, пока ты будешь в Сбербанке.
  - Нельзя. Мне потом по шапке надают за это.
  - Да кто узнает?!
  - Нет. Я сказала нельзя.
  Вот такая у нас "добрая" процедурная медсестра Маша! Вот как она боится старшей медсестры!
  В это день, во вторник, она сделала мне второй укол. А я тем временем ждал положительного для меня решения больничного начальства по поводу моего ультиматума о моей выписке из дурдома. Но его не последовало ни во вторник, ни в среду, когда мне был сделан третий укол. Как же мне было плохо от этих уколов! Во вторник и среду по назначению врача мне мерили давление. Оно подскочило до 160 на 90 в эти дни! Давали таблетки для понижения давления. В четверг укола не делали. Сделали в пятницу. И тогда, не дождавшись положительного решения о моей выписке, я написал Гатчинскому прокурору заявление с тебованием меня немедленно выписать из дурдома. Заявление я отдал Анне Ивановне.
  В понедельник, 11 августа 2014 года, Анна Ивановна сообщила мне, что в связи с моим обращением к прокурору моё медицинское дело передано ему для рассмотрения. Мне подумалось, что было бы лучше , чтобы прокурор ознакомился с моей Книгой. Но спрашивать Анну Ивановну, передан ли прокурору файл с моей Книгой, я не стал. А точнее, не успел, потому что Анна Ивановна добавила:
  - Готовьтесь, Вы снова попадёте на "принудку" (прим.: то есть на принудительное лечение, куда по решению суда за преступления отправляют психов и дураков вместо тюрьмы и зон-лагерей, то есть в эту же психбольницу на отделение для принудчиков, где я уже был - это 1-ое и 7-ое отделения).
  За выходные я осознал, что, раз у меня теперь не будет Интернет-модема до самой выписки из дурдома, то Ульяне, которая собирается навестить меня в дурдоме в августе, не следует покупать мне современного ноутбука (зачем он мне теперь нужен?). И о своём отказе от покупки ноутбука я должен сообщить ей по телефону в понедельник.
  Наступил понедельник. Сегодня был банный день. Пока я был в душе, старшая медсестра произвела шмон (то есть обыск-выемку) моей прикроватной тумбочки. Она изъяла зажигалку, канцелярский (für Basteln) ножик, которым мы разрезали сухие вафельные торты, 3 пластмассовые ложки и отнесла в раздатку-мойку-буфет 2 вафельных торта и коробку сахара.
  
  
  А чай нам на 8 отделении не разрешают официально пить, потому что некоторые психи и дураки любят есть спитый чай (листья и пакетики), то есть чаинки, запивая или разбавляя их сырой водой. А это, говорят врачи, вредно. А ведь на других отделениях этой больницы есть организованное чаепитие после тихого часа, при котором следят, чтобы психи и дураки сдавали спитые чайные пакетики. Дают на других отделениях по 2-3 пакетика в день. Вспомню здесь, что на Арсеналке на 11 отделении, где я начал в 2009 году писать эту Книгу, в каждой палате был свой электрочайник, и выдавали по 7-10 пакетиков в день. Пей - не хочу. Так что там никто спитый чай не жрал. Были только любители засыпаться сухим чаем и запить его водой. Засыпаются чаем на всех отделениях, где он имеет хождение. Так что же, всем остальным страдать и не пить нормального чаю из-за нескольких психов и дураков? Вот поэтому у меня забрали и 3 пластмассовые чайные ложки.
  Числа 9-го пристал ко мне псих-дурак Иван Орлов. Он хотел от меня, чтобы я поменял ему свои наручные дешёвые китайские часы, купленные мне тётей Надиной. Иван-дурак пришёл ко мне в палату и сел напротив меня на соседнюю койку.
  - Давай поменяемся. Я тебя помнить буду. Знаешь, как мне нужны часы? А ты себе новые закажешь. У тёти или в магазине. А мне нравятся именно твои. Очень. Ну давай меняться!
  - Ни за что! И не думай об этом. Мне не важно, будешь ты помнить меня или нет. А для меня - это память о моей тёте. И что я ей скажу, когда она увидит меня без часов или с другими часами?
  - Скажешь, что сломались и ты их выбросил.
  - Я не хочу ей врать из-за тебя. Кто ты такой?
  - Ну давай! Я тебе дам на днях 10 пачек сигарет "Петра". (Примечание. Напомню, что в это время ощущался недостаток сигарет: 5-6 перекуров в день по 1-2 сигареты за раз.). Накуришься. Надолго хватит. Твои часы ненамного дороже стоят. А то и дешевле.
  - Нет! Я сказал: нет!
  Так я препирался минут 10, а Иван-дурак всё канючил да канючил мои часы. Вдруг он переключился на другой объект моей собственности - большие стереонаушники PHILIPS:
  - Отдай тогда за пачку сигарет - завтра отдам - и вот этот пакептик чая свои большие наушники.
  Надо сказать, что в пакетике том было грамм 50 чая, а наушники у меня были не единственные: я всегда старался иметь запасные, поскольку они быстро летят. Также я вспомнил про сумочку типа барсетки на длинной лямке, которую Иван Орлов мне отдал, то есть типа подарил, за пользование моим Интернет-модемом. Но сейчас-то модема у меня нет - врач забрал, - следовательно, я боялся, что Иван-дурак, вечно поступающий некрасиво, потребует у меня сумочку обратно. И чтобы не допустить этого (сумочка мне понравилась) я согласился на обмен своих наушников на чай и пачку сигарет, к тому же так хотелось курить!
  - Ладно, только к завтрашней пачке сигарет ты сейчас достанешь ещё одну сигарету.
  Иван-дурак побежал за сигаретой. Принёс. И я отдал ему наушники. А он мне пакет чая и сигарету.
  - С меня пачка "Петра" завтра.
  Мы с Андрюхой разделили чай на 4 маленькие горочки, чтобы 4 раза заварить кружку чаю. В этот же вечер мы с ним выпили 2 кружки из четырёх. На следующий день Иван Орлов сообщает, что ему не удалось достать пачку сигарет, и он просит меня подождать какое-то неопределённое время. Мы садимся с Андрюхой за предпоследнюю, третью, кружку чаю, а к нам подсаживается Иван Орлов и Петя Смыков. Типа, мы будем пить чай вместе с вами! Какой же наглый, этот Ваня! Я ему говорю и Пете тоже, что мы с Андрюхой хотим эту кружку выпить на двоих. На что жадина Петя, меньше достающий чаю, чем пьющий его, начал словесный понос:
  - Вот когда у вас нету чаю, то я с вами делюсь.
  Примечание. Обычно он бесплатный пассажир на чаепитии в палате.
  А Ване я говорю:
  - Как тебе не стыдно проситься на чай! Ты же сам мне его продал за наушники. И пачку сигарет до сих пор не отдал!
  В общем, эта наглая парочка подсела к нам с Андрюхой, и нагло пила чай. Последнюю, четвёртую, кружку чаю также пришлось пить с наглецами.
  А на следующий день, то есть числа 11-го, Иван сообщает мне, что ему мои наушники не понравились. Он мне их отдаёт, но требует ему обратно вернуть пакет чаю. Ну и наглец! Сам его пил по наглому с Петей, а теперь его же требует. Петя Смыков поддакивает Ивану Орлову.
  - Давай возвращай!
  - Нет. Вы не правы. И если бы мы сейчас судились по поводу возврата мной вам чая в гражданском суде в нормальном, гражданском, обществе, то я выиграл бы спор. Ты, Иван, как инициатор аннулирования сделки, не получил бы по суду обратно чая.
  - Но мы ЗДЕСЬ, а не в нормальном обществе. Мы - не нормальное общество! И ты будешь жить здесь с нами не по закону, а по понятиям!
  - По каким понятиям? Уголовно-воровским? Нет! Не будет по-вашему. Не дождётесь! - этот свой вопрос-восклицание-ответ я произносил с повышением голоса, так что последнее, то есть "Не дождётесь!" я уже прокричал наглецам, развалившимся на кроватях.
  - И завтра же я обо всём расскажу врачам. Так что, ты, Иван, и ты, Петя, завтра уедете в другие палаты от меня подальше, чтобы меня не провоцировать. Вместе с вами я жить не хочу и не буду.
  Когда я произносил последний абзац, то на крик уже сбежались медсестра, санитарка и санитар.
  - Что случилось! - было их вопросом.
  - Да вот, хотят здесь установить уголовные порядки, а я им заявляю, что этого не потерплю.
  - Ну, мы доложим о конфликте врачам.
  - Извольте, пожалуйста. И я пойду к врачам, - пообещал я.
  На следующий день ко мне в палату Анна Ивановна пришла сама и села на мою кровать. Я сел напротив неё на соседнюю. Я ей всё рассказал, как было, результатом чего был немедленный перевод Ивана Орлова и Петра Смыкова на другую, вонючую, половину отделения. После того, как они переехали с вещами на ту половину, Петя Смыков пришёл в мою палату и сказал мне:
  - Козёл!
  Я ему ответил:
  - Сам пидорас!
  Говоря это, я точно знал, что за этим последует. Петя, под 2 метра шкаф, налетел на меня с замахнутой рукой со здоровенным кулачищем (конечно, такому верзиле выгодно господство уголовно-воровских понятий на отделении). Я, не считая себя ни боксёром Костей Дзю, ни королём Ричардом Львиное Сердце, не посчитал зазорным для себя в этот момент закричать:
  - Бьют! Помогите!
  Петя, видно, не ожидал от меня подобного, а думал, что я молча стану его боксёрской грушей, отчего его удар оказался смазанным (а может, я не сплоховал и верно увернулся). Он попал мне левой рукой за ухо в основание черепа и шею. Я же обескураженному Пете заехал в лицо (по-моему, он не успел его надёжно прикрыть рукой). Ударил его я тоже левой. Тут уже сбежался персонал. Петя перестал делать новые попытки меня ударить, а я, уязвлённый, всё ещё пытался пробить его, закрывшегося руками. Это уже видела и Анна Ивановна. Она сказала мне:
  - Перестань! Зачем ты набросился на Петю?!
  - Он первый начал!
  - На тебе нет следов.
  Если бы она знала, как у меня болела голова за ухом! Целых 5 дней.
  - Ты ещё и агрессивный, - заключила она.
  А ещё через 3 дня у меня из палаты из письменного стола исчез мешок со 150 граммами чая. Взять могла только медсестра или санитарка во время шмона (обыска-выемки запрещённых предметов). И иду я в этот день вечером мимо открытой двери комнаты-"едалки", где обычно ест персонал, и вижу на холодильнике внутри "едалки" при входе свой мешок с чаем. А санитарка в этот момент стояла спиной к двери. А в дверях стоял Иван Орлов и что-то ей говорил. Я, резко подвинув Орлова, схватил свой мешок с чаем и побежал по коридору. Но, видно, Орлов, козёл, сдал меня, так как эта санитарка пришла ко мне в палату и потребовала вернуть то, что я взял из "едалки". Я ей отдал МОЙ чай.
  Выходные прошли без приключений. В понедельник, 18 августа, я утром взял компьютер из каптёрки в палату (без модема). А часов в 10 ко мне в палату налетает персонал и говорит хором:
  - Всё! Поработал. Сдавай компьютер сейчас же! И иди на укол. Наказан!
  - За что? - спрашиваю я.
  - Как будто сам не знаешь! За чай и за то, что в субботу вечером компьютер не сдал сам, а спрятал его под подушку.
  Последнее заявление про спрятанный под подушку нетбук было явным оговором. Такого не было! О чём я и говорю медсестре. Но мне делают укол. В понедельник мне делают уколы утром, днём и вечером, причём вечером сразу 2 - в обе ягодицы. Больнющие такие уколы!
  В понедельник и во вторник насчёт моего наказания к заведующей отделением Маргарите Александровне мне так и не удалось попасть. Только в среду. В кабинете врачей я удивился, увидев и Анну Ивановну, которая со вторника официально ушла в отпуск. Я говорю врачам:
  - Наказывать назначением лечения незаконно! И вообще, чай был мой, и я не вижу ничего преступного в том, что я забрал свой чай. А случай про спрятанный нетбук вообще поклёп-оговор.
  Далее я выслушал лекцию заведующей про чай, замечания Анны Ивановны:
  - Вы, Алексей, стали гневливы, оказались очень конфликтным человеком: у вас конфликт со всем персоналом и со всеми больными. И вы забыли цитату Шекспира о благодати милосердия для государей (напомню: это из "Венецианского купца").
  Возражать Анне Ивановне я не имел возможности, что всё не так, что с доброй половиной персонала у меня хорошие отношения, а из психов-дураков у меня конфликты только с Иваном Орловым и Петром Смыковым - мне не дали слова. Зато сказали:
  - Назначение вам уколов - это не наказание, а просто лечение. И не слушайте медсестёр, что это - наказание.
  Уколы мне не отменили, а сказали терпеть их 10 дней по 3 укола. Слава Богу, что на ночь перестали делать двойной укол в обе ягодицы, а стали делать один.
  Ох уж мне эти уколы!
  Сначала о принимаемых мной в дурдомах таблетках. Их мне давали и дают сначала на Арсеналке, затем в Дружноселье во всё моё пребывание в этих психбольницах. На Арсеналке было заведено растворять их в маленьких баночках. Как же противно было мне пить эту горечь, супергоречь, на протяжении четырёх лет каждый день! Которую ничем не заесть и не запить. В Дружносельской психбольнице в этом плане было легче. Таблетки давали в сухом виде, давая их запивать, так что горечи во рту не было. И то хорошо! Таблетки иногда менялись врачами. Чего только мне не приходилось переносить из-за даваемых мне таблеток и уколов! Как мне было от них плохо. Врачи просто садисты какие-то! Кроме ежедневных таблеток, даваемых 3-4 раза в сутки, были уколы, ежедневные и длительного действия, делаемые в зад 2 раза в месяц. Последние, так называемые прологаторы, стали мне делать после моей схватки с Петей Смыковым. Процедурная медсестра, делающая уколы, сказала мне, что пролонгаторы, или пролонги, мне назначили для того, чтобы я был спокойным, а не буйствовал. Как будто они были нужны мне, эти пролонги! Как будто я буйный!
  А однажды, ещё летом 2014 года, был вот какой случай. Сосед по палате Андрюха Числов, конченный псих и дурак, попросил меня помочь ему составить обращение к прокурору. Я помог, ничего от себя не прибавляя, а только формулируя его тык-мыки в складные предложения. Ведь по Закону об оказании гражданам психиатрической помощи у них имеется такое право, обращаться в прокуратуру. Реакция врачей была в этот же день. Числову и мне были назначены больнющие уколы. Разовые. И приходит ближе к вечеру в тот же день в палату Анна Ивановна и спрашивает меня:
  - Ну что, вы поняли, зачем я прописала вам укол?
  - Да, понял. В связи с моей помощью в составлении обращения к прокурору Числову.
  - Я так и думала, что вы сразу поймёте, вы же не дурак.
  И она ушла из палаты, а на следующий день снова заходит и говорит:
  - Я пришла к вам с просьбой простить меня: я могла обойтись без назначения вам укола, но совершила ошибку, назначив его вам.
  Вот такая врач Анна Ивановна!
  Снятие запрета мне пользоваться компьютером произошло спустя 2 месяца, то есть в ноябре. Вот как это произошло. Я подхожу к заведующей отделением Маргарите Александровне и говорю:
  - Маргарита Александровна! Вот уже прошло 2 месяца, как я наказан вами запретом пользоваться компьютером и Интернетом. Может, хватит уже. И вы мне снова разрешите ими пользоваться.
  - Это не наказание, я ещё раз говорю вам. Больницу до сих пор трясёт от вашего обращения к Президенту. Компьютер разрешаю, но только без Интернета.
  
  
  Вот какая у нас в больнице ситуация. Это когда на дворе XXI век! Время убиваем зря без Интернета. А ведь у меня к моменту его запрещения с одним издательством уже было всё на мази по поводу издания моей Книги! Но ничего! Больничный персонал и все-все-все, кто мешает мне жить, будут наказаны мною. Рано или поздно. Дождавшись психоневрологического интерната я в нём разовью судебную деятельность с требованием возмещения мне морального вреда в многомиллионной сумме. 100 миллионов евро или больше - по 10 миллионов за каждый год моих страданий начиная с 2003 года! Конечно, вряд ли российский суд даже в высшей инстанции возместит мне мой денежный запрос. И пройдя все российские суды по инстанциям я обращусь в Европейский суд по правам человека в Страсбурге. Но когда же это будет, торжество справедливости - я не знаю.
  А ещё в декабре 2014 года был вот какой случай. Для начала скажу, как спят пациенты на 8-ом отделении. Ночью с 21.00 до 7.00 и днём с 13.00 до 16.00. Согласись, здоровый читатель, что тебе, здоровому человеку столько спать - это много и не нужно, и тяжело. Так вот, как то раз в декабре я не сплю в тихий час днём, а хожу по палате взад вперёд в тихих тапках, то есть не топая, и в наушниках слушаю музыку. Мимо моей палаты проходит сестра-хозяйка, то есть даже не медсестра и не санитарка, и говорит мне:
  - Павлов! Ложись в кровать! Тихий час.
  - Я не хочу спать, - отвечаю я.
  - Всё равно ложись. В тихий час все должны лежать.
  - Я никому спать не мешаю. У меня тихие тапки. Видите, все спят.
  - Всё равно ты должен лежать!
  - Здесь что, концлагерь?
  - А ну давай ложись!
  Больше я не знал, как возразить сестре-хозяйке Марине Анатольевне на её требование мне лечь на кровать, и я неожиданно для неё повышенным громким голосом послал её дальше некуда на три буквы:
  - Идите на...! - ну, вы поняли куда.
  От неожиданного посыла сестра-хозяйка заткнулась, а на мой громкий голос прибежала старшая медсестра Татьяна Владимировна, и я ей объяснил ситуацию. Татьяна Владимировна выслушала мой аргумент, что здесь не концлагерь и не стала принуждать меня лечь на кровать, и удалилась.
  А на следующий день мне Анна Ивановна назначила больнющий укол. Вот так! А что касается сестры-хозяйки, так она после этого случая стала со мной более вежливая при выдаче чистых пижам и полотенец в банный день.
  
  
  Апрель 2015 года. Я узнаю адрес Гатчинской районной прокуратуры и отправляю письмо прокурору с просьбой с ним пообщаться, так как я имею на это право согласно Закону " Об оказании психиатрической помощи гражданам". Проходит время, а ответа от прокурора всё нету. Я догадываюсь, что это не почта меня подвела, а заведующая 8 отделением Арестова Маргарита Александровна не отправила моё письмо (все письма отправляются после ознакомления с их содержимым врачами) по причине своего скверного характера. Повторно я обращаться с письмом к прокурору не стал.
  
  
  Ноябрь 2015 года. Я узнал, что в живой очереди на место в Гатчинский психоневрологический интернат я стою пятым по счёту. О, Боже! Я молю тебя о скорейшей смерти пяти обитателей этого интерната! Дурдом! Жестоко!! Но это правда жизни!!!
  
  
  О том, как и где сейчас живёт Автор и Герой этой автобиографической Книги "...на Марс,..." Алексей Валерьевич Павлов, я сейчас написать не готов. Но продолжение этой Книги обязательно будет. Ведь жизнь продолжается!
  
  
  Пишу свои номер мобильного телефона: 8-911-285-89-41, адрес электронной почты: alevale71@yandex.ru и почтовый адрес моего теперешнего места жительства: 187010, Ленинградская область, Тосненский район, посёлок Ульяновка, дом 16, ООО "Гармония". ВКонтакте и в Skype я тоже есть под своим именем и фамилией (Алексей Павлов). Так что звоните и пишите! Предлагайте свою помощь (в общегосударственном и житейском масштабе)! Может быть, кто-то из тебя, мой любимый Народ, подаст мне руку помощи. В издании на бумаге этой Книги, в моих предвыборных делах, или хотя бы в устройстве на работу, или в поиске жилья (всё актуально!).
  18.09.2017
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"