Слоб Павел : другие произведения.

Немецкий вираж русского еврея или эмигрантские воспоминания..

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Это там, в СНГ, кажется многим, что попав в Германию, тем самым все получают своеобразную индульгенцию, на то, что израильские проблемы никого касаться не будут. Но тут каждый по своему, но понимает, что пока есть сильный, именно сильный Израиль, то евреям везде будет хорошо, как только Израиль будет слаб, можно собираться в новую Треблинку и это касается не только и не столько Германии, а скорее ее соседей, так как в Германии мозги промыли настолько, что сегодняшнее поколение совершенно инфантильно, они даже не представляют себе, что можно постоять за самих себя и дать сдачи, все решается через полицию. Не знаю, хорошо это или плохо, но противно видеть женоподобных мужчин и мужиковатых баб. (именно так).
  А что касается евреев. то немцам с самого детства внушают чувство вины, вырабатывая, культивируя его с пеленок, но бесконечно, на мой взгляд это продоложаться не может, когда-то это пройдет и как бы не были обратные процессы.
  Еще в первое время, когда я посещал общину, так как необходимо было делать переводы документов, (естественно за деньги и не маленькие), это только потом я узнал, что католические и евангелические организации, общины, делают для всех, абсолютно всех эмигрантов переводы бесплатно, а в еврейской общине, только "настоящим евреям", еще тогда я видел неоднократно, как в Синагогу приводили сотни детей в возрасте 9 - 11 лет, каждому дарилась кипа, после чего рассказывалось об истории евреев в Германии с упором на Вторую мировую войну..
  
  Загляните в Старую Синагогу... Вы бы видели, какое количество людей ее посещают!
  Но стоит вам открыть книгу посещений, где посетители оставляют свое мнение, впечатление, вы очень мало найдете текста на русском языке, есть даже на японском, а на русском нет.
  Русские евреи, стараются быть незаметными, стараются "растворится", но дома, могут быть жаркие дебаты по поводу политики вокруг и в Израиле...
  Стоит вспомнить последнюю войну, глядя на тех, кто здесь живет, можно было подумать, что война прошла через их сердце.
  Кстати мой сосед с которым мы общаемся, немец, чуть ли не каждый день со мной обсуждал ход боевых действий искренне переживая за евреев, а когда ольмерты-перцы начали сдавать войну, он утих, успокоился и только спрашивал: "Почему?" Что мне было ему отвечать?
  Хотим мы того или нет, хотят ли этого евреи живущие в Германии, мы всегда будем связаны с Израилем, и даже если кто-то станет "совсем невидимым", то местные аборигены все равно вас свяжут с Израилем сами. И чтобы этого не произошло, Израилю надо быть сильным..
  
  . Еще в 96 году я собирался с семьей ехать в Израиль, была такая программа для молодых семей, которые сначала жили в кибуцах, а потом шли "на свободные хлеба", но тогда там снова что-то рвануло, снова было не спокойно и отец сказал мне что не даст разрешение на выезд, пока я не попробую уехать в Германию. В 97 году в Израиль уехал мой дедушка и в этом году я сдавал документы в немецкое консульство на Володарского, в Киеве...
  Но сначала давайте пройдемся к Израильскому посольству..
  .... В тот день я оформлял выездную визу дедушке. Впервые в жизни, вокруг меня стояло столько евреев. К семи утра нас уже было более пятисот человек. Местные бабушки живущие рядом делают на этом бизнес. Они сдают квартиры на ночь, на две, три неделю - в зависимости от того, как долго решаются твои дела, и за дополнительные деньги занимают очередь еще с вечера и нередко можно видеть, как стоят бабушки и вместе с охранниками посольства кушают горячую картошку с овощами заедая вкусным салом.
  
  Охранники - молодые ребята, которых еще в детском возрасте вывезли родители, службу знают: подозрительно смотрят на всех подходящих, а если еще и с сумками, то таким людям особое внимание. И когда восходит солнце, начинается рабочий день, начинается суматоха, выяснение кто первый, второй, восьмидесятый, "пост сдал - пост принял", крики, беготня, "Чьи сумки?". Если не нашлось хозяина сумки забираются охранником. "Пээмжешники" - направо, "Гости" - налево, "К послу" - прямо. Начинается движение народа, для многих подготовка к самому важному -впервые они встретятся с иностранным, (скоро своим, родным ) чиновником.
  Просыпается город, зажигаются светильники и люстры, и каждый, кто проходит или проезжает мимо смотрит на огромную толпу евреев стоящих и ждущих выездных виз И боясь опоздать, все испытывают разные чувства: от ненависти и зависти до любопытства и радости. А у многих появляется другая мысль: "Что и главное как сделать, что бы оказаться в такой очереди", не важно где: на Леси Украинки, на Володарского или еще где - то, главное - быть среди этих счастливчиков.
  Ну вот работа начинается. Выходит охранник с "узи" наперевес и говорит:
  - Уважаемые дамы и господа! Впускаем по восемь человек. Просим отнестись с пониманием. Это в целях вашей безопасности. Первые восемь, проходите.
  И, когда первые посетители зашли, происходит нечто необъяснимое: маленькая, круглая женщина идет за ними и отталкивает охранника. Все, привыкшие с опаской и боязнью относится к человеку с оружием, стоят молча, не произнося не слова. Такая ситуация просто не укладывается в наших мозгах. Охранник цепляет ее за рукав, но тут же был отброшен.
  - Ты мне шлемазл не указ! Я еще в очереди не стояла!
  - Нет! Вы не пройдете! - Говорит ей "человек с узи"
  Люди начинают крутить головами, замечают, что, действительно она не стояла в очереди, но все продолжают молчать, ожидая, чем все закончится.
  - Я и через тебя пройду, шлемазл, через таких как ты переступать буду. Уйди с дороги!
  Охранник преграждает путь говоря:
  -Станьте в очередь, женщина! А то войдете последней!
  -Я, последней? Я, последней? Скорее ты будешь стоять последним в очереди на бирже труда, тунеядец! Пропусти!
  -Нет, вы не войдете. - охранник еле сдерживается.
  Я тебя содержу, я гражданка Израиля!
  - Как вы гражданка?
  - А вот так! Мне надо прямо сейчас и точка. С каких это пор тут такое творится? - задает она вопрос, как будто не сама несколько лет назад уезжала и так же стояла в очереди. Она двигает локтем "человека с узи" и проходит внутрь. Проходит сквозь металлоискатель, выкладывает ключи, зажигалку, и идет дальше.
  А там, охранники, поставленные нашей родиной беречь посольство мирно и весело чирикают с красавицами еврейками - сотрудницами учреждения. Пьют черный кофе со сливками закусывая нежным южным печеньем. Все, кто успел войти, сидели и заполняли анкеты, как вдруг мимо пролетел какой-то человек в костюме без галстука и сразу пронесся шепот: "Посол, посол....", и наши, родные, чьи "Колашниковы" валялись на полу, здоровались с господином послом за руку, как старые знакомые. Через другие двери люди в форме выходили курить, хлопая дверьми каждые пять минут. Для них сам бог был не указ. Рабочий день давно начался, а работать никто не спешил. Глядя на все это, я тогда не понял: как вообще работают чиновники и главное: кто кого охраняет и охраняют ли вообще..
  А на улице юноши в дорогих костюмах с автоматами наперевес кричали через каждые две минуты: "Чьи сумки? Чьи сумки?", как будто, если бы кто-то хотел нас взорвать, то обязательно положил бы бомбу в сумку, а не спрятал ее на себе и взорвал себя вместе со всеми. Вот где было бы трупов немеряно...
  О Германии и еврейской эмиграции в Германию говорили по разному..
  Одни с осуждением, другие равнодушно, третьи с сожалением, как одна мать стоявшая в очереди с двумя детьми: сыном и дочерью.
  - Вывезти бы их в Германию, - откровенно говорила она, - но времени нет. Сына в армию хотят забрать.
  - Так там же опаснее, пошлют на территории, - ответил какой-то мужчина.
  - А здесь что, лучше? В свою очередь спросила женщина, и сразу перешла в наступление:
  - Можно сказать, вы от хорошей жизни едете?..
  ...- Там я буду спокойнее..- продолжала женщина. Она еще много говорила, в том числе и со мной и я волей неволей запомнил ее. Да и невозможно было не запомнить такую эффектную женщину. Я смотрел на нее и понимал, что увижу ее еще раз, и чувства не обманули меня. Уже через пару лет, когда я ждал разрешения немецких властей на въезд в Германию, я увидел ее по телевизору. Она стояла в Тель-Авивской клинике расстрепаная, зареванная, несчастная и растерянная, переполненная горем и безысходностью. Какой - то услужливый журналист подсовывал ей микрофон, оператор очень крупно показывал ее лицо, а эта женщина кричала в истерике:
  - Я не для того сюда привезла своих детей, чтобы их здесь убивали! Будь проклят Израиль с его идиотским министром! Моя дочь теперь должна жить с гвоздем в голове! Будь проклят тот день, когда я сюда приехала!....
  За несколько часов до этого министр иностранных дел Германии Йошка Фишер прилетел в Израиль умиротворять евреев, чтобы те не убивали палестинцев, - и вот тебе на - взрыв на дискотеке.. Палестинцы его отблагодарили. Что он там видел, когда с танцплощадки убирали разорванные тела и раненых? Уже потом, в Германии, когда я купил свой первый телевизор, я отметил одну особенность немецких репортажей о террористических актах из
  Израиля. Везде, где евреев превращали в мясо: автобусах, супермаркетах, на остановках, везде где можно, то картину теракта показывают издали, как можно дальше, чтобы не было видно ни крови, ни трупов. И наверное не потому, что боятся напугать ожиревшее от сосисок и больное от пива немецкое сердце, совсем нет. Зато, когда евреи прикончат еще одного террориста, то, вот вам кишки, вот вам печень, а вот и оторванная голова к обеду. А на закуску похороны и проклятия, проклятия, проклятия..... И чего потом стоят многотысячные бдения у Бранденбургских ворот с канцлером в кипе во главе?
  Там, в огромной толпе желающих уехать, я увидел насколько евреи различны, у каждого были свои цели, каждый стремился найти что-то свое, но каждый надеялся, молил Бога, что эту чашу наполненную еврейской кровью пронесут мимо, и подадут кому-то другому.
  Но еще большее удивление меня ждало, когда я оказался на Володарского, там находится немецкое консульство, это удивление не покидает меня до сих пор: евреев там было в несколько раз больше чем тех, кто собирался ехать на историческую родину. И всякий раз, когда я приезжал туда по делам: сдавать анкеты, документы, получать визы - евреев было так же много, и я был удивлен еще больше, здесь в Германии, когда узнал, что в прошлом году евреев в Германию приехало больше чем в Израиль. Мир перевернулся - евреи едут в страну породившую Холокост. Как говорил один раввин, еще там: "Это не настоящие евреи ".
  - А что? - спрашивал я тогда. - Евреи должны ехать в Израиль, чтобы там их убивали,
  не лучше ли уезжать в Германию, Австралию, Америку и рожать там, растить детей, не
  переживая, что завтра они взлетят на воздух по пути в школу или в детский сад? И даже
  если этого не произойдет, почему люди должны жить с этим страхом? И каждый найдет свою причину, и она всегда будет морально оправдана. - Мы спорили долго, при каждой нашей встрече, но ни разу он не сказал, что я делаю ошибку. К сожалению, наши пути разошлись: он уехал в Венесуэлу, где очень большая еврейская община, и как он утверждал: евреи самые богатые люди в этой латиноамериканской стране, а я остался еще на целых два года в нашей независимой республике ожидать разрешения немецких властей на въезд.
  
  А на Володарского была еще та жизнь. "Володарского" - это бизнес от первого номера улицы до последнего. Это люди с деньгами и без, с надеждами и расчетами, у каждого свой интерес, свой собственный взгляд на свою жизнь там - в Германии. . "Володарского" - это жизнь на вздохе, и только ночью наступает пауза, временный перерыв, когда все без исключения готовятся к новому рывку, копят силы, глотают кофе из термосов, пирожки с различной начинкой поглощаются сотнями, снова и снова люди смотрят на охранника, в чине не менее капитана, как будто он своими размеренными шагами отсчитывает столь надоевшие ночные часы, приближая счастливое мгновение - встречу с немецким чиновником. Правда, многие еще не знают, что в последствии пожалеют об этом. Потому, что нет ничего лучше, роднее, прекраснее, нашего дорогого, милого и наконец любимого бюрократа!! Да, да, все познается в сравнении. А пока все остаются в счастливом неведении. Желающие уехать напоминают дойных коров из которых выкачивают последнее, а доярок как грязи. Эмиграция - это бизнес с которого кормятся тысячи и тысячи незалежных граждан. Всем хочется жить, а не умирать с голоду, как это было в Крыму, когда во время выборов президента директор одной из школ умер с голоду.
  "Ерунда!" - скажете вы, невероятно, но это факт. Когда-то это была самая большая тайна избирательной кампании. И вообще - выборы отдельная и о-о-о-чень интересная тема, и может быть именно поэтому тысячи людей готовы отдать последнее лишь бы убежать куда угодно и смотреть на этот спектакль абсурда со стороны. Многие из них собрались здесь возле ворот, которые приоткрываются для некоторых счастливчиков.
  Каждый, приходящий к консульству еще болен стереотипами о том, что Германия страна порядка, к сожалению, а может быть к счастью он быстро улетучится в первый же день после приезда. У самых стойких и неподдающихся стереотипы проходят через две - три недели. А пока все стоят в очередях, можно поразвлекаться над новенькими. Их видно сразу: напряженные, растерянные, с бегающими ничего не понимающими глазами. Над такими посмеяться одно удовольствие.
  - Осторожно, - говорят новичку. - эту красную черту нельзя переступать. - Хотя час назад сами нарисовали ее мелом.
  Ой! - пугается новенький. Я ведь не знал. - и сразу оглядывается на дежурного капитана. А почему? - следует вопрос.
  - В консульство не пустят.
  И на все последующие вопросы следует какая-нибудь чепуха, которая произносится с очень умным видом. И только, когда новичок замечает, что у окруживших его, лица расплываются в улыбках, он понимает, что его разыграли. А уже через полчаса сам разыгрывает других.
  
  Евреи стояли отдельно, огромной толпой и зоркими глазами следили друг за другом. Кто за какой кофточкой, а кто за какими штанами стоит. И если кто-то терялся, то начинались нервные поиски тех, кто бы мог подтвердить: да, да, он или она стояли здесь, и вообще я все помню. Тоже самое было среди немцев, тех, кто хотел поехать в гости, или получить транзитную визу, или среди тех, кто ехал по делам бизнеса. Рядом, они всегда оказываются рядом, были услужливые молодые люди, которые покажут вам еврейскую, немецкую или гостевую очередь и за деньги постоят за вас в очереди подготовят вам весь пакет документов, могут за вас их сдать, а за очень большие деньги отвезут их в Кельн, где рассматриваются все заявления на эмиграцию. "Мы готовы на все" - говорили их глаза. Они поцелуют вас в попу, если вы за это заплатите. Народ бурлил, как закипевшая вода в чайнике, и та же энергия ожидания перемен горячим паром парила над всеми.
  Мне повезло. Слух разнесшийся утром к обеду подтвердился: прием граждан начнется с часу дня. У работников консульства были какие-то проверки и чем ближе подходило назначенное время, все больше энергетических зарядов проскальзывало между людьми, каждый внутренне собирался, готовился, еще и еще раз перепроверял документы, перебирал их. Папки, папки, папки всех цветов радуги под мышками, в руках, в сумках и у всех ожидание чуда: вот, вот, сейчас, сколько осталось? Люди вскидывают руки с часами, смотрят сколько осталось минут. И у каждого на лице написано: "Когда же, когда, когда..."
  
  Посольство, консульство - это маленькая картинка страны, которую они представляют. Перед нами красивое желтое здание с оригинальными окнами, - интересно, чисто, аккуратно, - вот - перейди дорогу и ты там, хоть на маленькой, но на территории Германии, тебе уже хорошо.... Приехав домой, посвященным можно смело сказать: "Я был за границей.".
  Ну вот началось, пошло, народ зашевелился, загудел с замиранием сердца и ровно в час дня из консульства вышел мужчина в строгом синем костюме со значком изображающим герб Германии на лацкане. Он шел спокойно, не спеша, - он тут хозяин и главный распорядитель. Это потом я узнал, что его зовут Сергей и что, как и все, люди в синих костюмах могут оказывать различные услуги, не бесплатно разумеется. А пока люди ждут его первых слов, именно от них зависит, как пройдет день. Он подходит к дороге, отделяющей консульство от незалежной страны, где скопилось несколько тысяч тех кто пытает свою удачу, пробуют ее на зуб, надеясь, что им повезет.
  А Сергей с арийским спокойствием ждет пока мимо него проедет нескончаемая череда машин и только потом переходит дорогу.
  - Господа немцы! - Он явно обращается к немецкой очереди,- Вас будут принимать с двух часов. Вам придется еще подождать. Гостевики станьте слева от меня.- Он поднимает левую руку и указывает куда должна передвинуться очередь. - Так, теперь евреи. Господа постройтесь справа от меня - вас примут первыми.
  - И здесь они первые! - раздается голос из очереди гостевиков, - Везде пролезут.
  -Что ты хочешь, - жиды. Так же громко отзывается кто-то. - наверное и тут проплатили.
  Сергей вскидывает голову, цепким взглядом отмечает того кто это сказал и говорит:
  - Можете не стоять вас не примут.
  - Меня? - удивляется тот, кто назвал нас жидами.
  - Да вы.
  - Что я сделал? Что я сделал? Я стою тут второй день, я приехал еще вчера утром!
  - Мне все равно. - следует спокойный ответ. - Вас не примут ни при каких обстоятельствах.
  - Вы не имеете права! - Срывается в истерику обиженный, а люди уже образовали вокруг него пустое пространство, Никто не хочет попасть под карающую руку , пусть хоть и мелкого, но немецкого чиновника.
  
  - Еще как имею. - отвечает Сергей , и улыбаясь обводит людей тяжелым взглядом. Он оборачивается, щелчком подзывает капитана - охранника и тот оказывается рядом через какое-то мгновение, и распорядитель шепчет что-то ему на ухо. И можно быть уверенным, что капитан исполнит все, что ему сказали ,потому что от таких, как этот Сергей зависит его теплое местечко. Но в этот момент, как инсайд, мне в голову пришла оригинальная мысль, Как наша власть относится к различным странам так называемого цивилизованного мира. Я не ошибся именно так называемого. "Кто для нашей независимости более ценен?" - можно было перефразировать Маяковского. "От кого нам ждать инвестиций?" или по народному: "Чью задницу нам милее облизывать?" - там и будет стоять капитан. Не удивлюсь если американское посольство охраняет майор, а возле израильского можно держать целую свору сержантов - олухов, которые кроме как трепаться с молоденькими еврейками ничего не могут.
  Мы медленно пошли за господином - распорядителем на маленькую территорию теперь уже огромной страны, которая еще десятки лет будет демонстрировать миру свою толерантность.
  Когда я взял анкеты, то пошел к выходу, к невидимой границе отделяющей так называемый цивилизованный мир от самого независимого в мире балагана. А там людей - море, океан, все хотят уехать и на каждого выходящего из консульства смотрят, как на потенциального обладателя визы на въезд. А на лавке, напротив консульства мирно лежала моя дорожная сумка и было очень удивительно, что ее никто не украл. Наш народ может приятно удивлять.
  
  
  Это были такие зарисовки, как осколки памяти, засевшие очень глубоко.
  
  Каждый, кто собирается уезжать, наверное, подсознательно стремится видеть в своей жизни на Западе только хорошее и отметает все плохое, потому что с момента посещения любого посольства и получения документов для эмиграции человек живет только надеждой. Людей как бы уже ничего не связывает со страной в которой они живут, но еще ничего не связывает со страной где они будут жить, ничего, кроме надежды. И самое главное, нельзя этой надеждой ни с кем делиться: "Чтоб не сглазить." - как говорят абсолютно все. Все без исключения боятся, что что-то сорвется, пойдет наперекос, не так, а об этом даже страшно подумать. В это время становишься членом особого тайного общества, тайного ордена - посвященных, где вращаются такие же как ты. Вход в этот орден рубль, выход - два. Иметь желание эмигрировать - мало, надо идти до конца. И если кто-то решает уйти, отказаться, то потом жалеет всю жизнь. Это как ухаживание за красивой, а главное желанной девушкой: С каждым днем хочешь ее больше и больше и до постели уже два шага, но по неизвестным причинам отказываешь себе в удовольствии, а потом всю жизнь жалеешь о несостоявшейся встрече, а мысль, как червь, разъедает изнутри, нет, нет, да и напомнит о себе ноющей болью в груди. Пожалуйста - уходи, никто силой не держит, но никто не поймет, это точно, ни среди тех кто имеет возможность уехать и тех, кто все для этого делает, ни среди тех кто уехать не может. И есть только одна причина, по которой можно остаться, и все поймут и при необходимости помогут, даже отсюда, из-за бугра, - если больны старые родители и их необходимо досматривать, ладно, если можно забрать их с собой, а если нельзя? Если их не пускают? "Своего старья навалом - не дохнет, куда еще ваших - русских?". И в этом - мы! Слава Богу, мы не похожи на них! Это только у нас, в отсталой стране будут смотреть за бабушками и дедушками, а здесь - цивилизация, отработал свое и пошел вон! - в дом престарелых. Правда дома престарелых похожи на санатории не санатории, а дворцы, и с одной стороны становится завидно, что они создают такие условия для стариков. А с другой... Что может заменить тепло близких , детей и внуков? Ан нет, те там даже не появляются, и мой друг, приехавший по еврейской эмиграции работает там - убирает и подмывает немощных старых нациков. " Эй, русский! Ты опять здесь? Вчера ты был отправлен в Дахау" - слышит он каждое утро, входя в одну из комнат вынести ночной горшок, или убрать прямо с кровати, а потом грязную старуху в ванную, подмыть, кровать перестелить и главное улыбаться, улыбаться, а затем к следующему старому фашисту. Все они оттуда, все помнят то время. "Сначала мы вас в Треблинку, бомбами, в землю живьем, а сейчас выносите наше г...". Он очень часто является единственным собеседником этих людей. Какие и сколько историй он там наслушался . отдельный сюжет, отдельная книга.....
  А тех, кто решает идти до конца, ничто не может остановить, Что может остановить танковую атаку? Вперед! К цели! К цели! К цели! Телефоны переводчиков, тех, кто вот-вот уедет, организации, которые необходимо посетить, фамилии чиновников с цифрами напротив - кому сколько давать, найти репетитора для детей по немецкому, английскому, и непременно самого лучшего, а за ценой не постоим. Заранее подготовить движимое и не движимое имущество к продаже. Все это только раззадоривает, как гончую идущую по следу затравленного зверя, как юношу впервые ласкающего обнаженную красотку - еще один шаг, еще! Еще! Еще! Гонка на перегонки со временем. Все надо успеть, все подготовить, не опоздать, и сердце тук, тук! А окружающие должны оставаться в неведении: у нас обычная жизнь, все в порядке,"Ехать? Куда? Нам и здесь хорошо...", улыбаться, улыбаться, улыбаться, делать удивленные глаза, и в кармане крутить фиги. А посвященные звонят, сообщают, кто, когда уехал, кто, когда будет уезжать, по рукам ходят письма оттуда: кто в каком городе, кто как устроился, кто где работает, а главное, что с собой везти. Этот вопрос мучает всех: хочется забрать все, но все трудно, многие советуют не брать ничего (легко советовать, когда уже все есть - там).Список вещей подлежащих вывозу постоянно черкается и пересматривается. Прикидываются цены на то, что можно продать. Время, время, время, - дни за днями и только успеваешь замечать, что пролетел еще один месяц.
  
  Само слово "эмиграция" как болезнь от которой трудно найти лекарство. Оно заключает в себе огромную силу, толкающую людей в новую неизвестную жизнь, заставляющая делать то, что раньше никогда не делал, а главное дающая надежду.
  Но такую надежду можно купить. Существует еще одно общество, еще более тайное более закрытое - тех кто делает себе необходимые документы. Попасть в него можно имея достаточную сумму денег и если к тому же рот держать на замке, а это в интересах каждого - кто будет резать курицу, несущую золотые яйца? - другими словами очень качественно и добротно сделанные документы к которым никто никогда подкопаться не сможет, а если вдруг возникнут сомнения, то, пожалуйста, вот справочка, из архива выданная еще в двадцатом веке. А как вы думали? - дело есть дело. И сколько бы евреев не уезжало в различные страны, на бывшей территории СССР их становится все больше и больше.
  
  Именно тогда, в то нездоровое время, я ощутил, как великолепно быть евреем. Сразу твои шансы повышаются, а если еще и холостой или не замужем, то первый жених, первая невеста. Свидетельство о рождении или паспорт, где записано волшебное слово - не просто бумага, а билет в другой как представляется, в волшебный мир. Акции растут , господа! Кто больше?
  А я еще помню то время, да и можно ли это забыть, когда иначе, как жидами пархатыми нас никто не называл. Еще во втором классе, когда мне было всего восемь лет мне первый раз сказали: "Ты жид! Заткнись!" Я не знал что это, это слово я слышал впервые, но оно больно резануло меня, и я по лицам моих обидчиков увидел: какая между нами стоит стена: "Ты чужой, пришлый, ты не такой как мы, ты хуже нас, хотя бы потому, что ты жид! Жид! Жид! Жид! - по веревочке бежит!". Я плакал сидя у отца на коленях и спрашивал: "Почему? За что? За что? ", а папа прижимал меня к себе и успокаивая тихо говорил: "Если не хочешь чтоб они так поступали - учись, в этом твоя сила.". Я еще долго не мог успокоиться, но запомнил этот день на всю жизнь, именно тогда, отец сказал одну фразу которая перевернула всю мою жизнь. Тогда, я в который раз спросил: можно ли что то изменить, и он ответил : "В этой стране нет".
  
  Я прекрасно помню, как всякий раз, когда возникал конфликт между мной и сверстниками, я знал чем он закончится - "Жид! Жид! Жид! - по веревочке бежит!". И всякий раз я дрался умываясь после кровью и слезами. Что может чувствовать двенадцатилетний подросток, когда против тебя весь класс и понимаешь недетской мыслью - они все тебя ненавидят и ты один против всех, против всего говенного мира. А школьники - детки офицеров - цвета Советской Армии кричали мне в след: "Мы сделаем для вас новый Бухенвальд!", Трудно представить, что эти мысли пришли им в головы сами собой, потом они, сверстники, тоже стали офицерами, кто в российской, но большей частью в незалежной армии....
  Я приходил домой испачканный грязью и кровью, плакал и просил родителей уехать, Отец молчал, каждый раз повторяя только одно: "учись", а мать успокаивала меня говоря мне, чтобы я не обращал внимания, что люди бывают злыми, что скоро все изменится..., но если люди злые, то причем мы здесь, мама!!!
  
  С четвертого класса у меня появился хороший друг, тайный, он был самым большим другом моего отца. Папа никогда не расставался с ним, посвящая ему все свое свободное время, это был небольшой, с желтой передней панелью приемник "SPIDOLA" , А по вечерам отец крутил ручку настройки, вслушиваясь, вжимая ухо в динамик, а я сидел возле него, ловя обрывки фраз, сквозь шум помех, и потом, в тайне от папы я включал приемник, крутил ручку, пытаясь найти нужную волну по голосу ведущих передач. С этим приемником связано две истории, одна со мной, другая с папой. .Когда я посещал девятый класс, и как и все я был комсомольцем, была такая организация. . В мои обязанности входило на каждом классном часе, то есть каждую пятницу читать политинформацию: что произошло за эту неделю, что пишут газеты, что было в новостях... А в четверг я очень внимательно слушал все "вражеские голоса" и тщательным образом конспектировал "настоящие" новости, а на классном часе говорил: "По сведениям газеты "Комсомольская правда" или "По сведениям "Аргументов и фактов"..., и давал информацию от моего лучшего друга от "SPIDOLLA" ". Каждый раз, когда я делал это я испытывал необъяснимое чувство свободы, я был в течении десяти минут за пределами системы, я смог вырваться, перешагнуть границу запретного и смотреть на все со стороны. Правда где то через полгода наша классная дама опомнилась, "Послушай" - сказала она прослушав мою политинформацию- " Этого не было во вчерашних газетах. Я их внимательно читала" Она смотрела на меня подозрительно. "Я читаю между строк" - нашелся я тогда , но дальше я делал свое дело очень осторожно.
  
  А папа "порадовался за наши доблестные войска ПВО и на него написали донос в особый отдел КГБ. Помнишь, воздушного дурачка Руста? Папа об этом курьезе рассказал на службе, буквально через несколько часов после произошедшего и его прямые начальники накатали бумагу, правда, они просчитались, этот донос на следующий день лежал в нашем семейном архиве, как символ человеческой подлости. Особист отдал это письмо отцу, так как папа в свое время оказывал ему медицинскую помощь. И тогда отец стал свидетелем, каким образом и за какие заслуги наши офицеры ехали в различные страны Ближнего Востока воевать с сионизмом. В тот день особисту стало плохо - сердце прихватило и папа оказывал первую помощь. В госпиталь особист ехать отказался и просил вызов не регистрировать. Он был занят очень важным делом: составлял списки достойных служить в Сирии и оказывать "братскую дружескую помощь" лучшим друзьям СССР в борьбе с "коварными сионистами".
  - Списки, через два часа должны быть у командующего. - говорил особист. - Сейчас такая работа идет во всех гарнизонах Черноморского флота, а о моем сердце не надо никому знать, ни к чему это, доктор. Вы меня понимаете, конечно...
  - Да, да, ..
  - Вот и ладненько, посидите здесь, а я медленно, с божьей помощью, дальше поработаю... Так, так, этот... мм... не пойдет, - теща бала выслана. Крымская татарка.
  - Так она, наверное, еще девочкой была, товарищ капитан, - предположил мой отец.
  - Да, но зуб на советскую власть имеет. Не пойдет. А этот... тоже... отец читал диссидентов - выгнали из партии. Так... этот... этот пойдет... брат уголовник, сидит и отец сидел.. Этот, доктор, далеко пойдет, глядишь и следующее звание получит после отдыха в жарких странах...Ага...о!.. никогда... еврейские корни, прости доктор....
  Отец удивился, в военном гарнизоне жило всего три еврейские семьи, а оказывается...
  - Так, следующий.. дед служил полицаем у фашистов... отсидел... искупил... - этот пойдет. Следующий... отец до пятьдесят девятого скрывался в карпатских лесах, бандеровец...отсидел ... искупил..., этот тоже пойдет...Славная у нас армия доктор....
  Тогда особист еще не знал, что он будет первым в гарнизоне, кто примет незалежную присягу, и он еще не знал, что его дочь выйдет замуж за еврея и уедет в Израиль, а оттуда в США. Никто тогда ничего не знал... А на военкомате за один вечер закрасят красное знамя на плакате и на его месте нарисуют другое, под которым евреев вели в Бабий Яр. в срочном порядке снимут портреты Героев Советского Союза, а их места займут лики бандитов - казаков вплоть до Богдана Хмельницкого, правда, почему-то забыли в биографиях новых героев упомянуть, что они были человеконенавистниками, и убить поляка или еврея, считалось высшей честью для них. Когда Богдан Хмельницкий занимал какую нибудь деревню, то в обязательном порядке вешал поляка, еврея и ...собаку. А собаку-то за что? Еще никто не знал, что все будет по новому, в том числе и новые лозунги: "Наша армия славная наследница традиций Запорожской Сечи!". Хорошее наследство, не правда ли? А что касается традиций, то как то не принято говорить, что Сечь это было единственное в мире государство педерастов...
  Именно в это время, когда с ног все поставили на голову многие мамаши и папаши обнаружили в себе странную мысль - евреи оказывается тоже люди, и к тому же с перспективами на заграничную жизнь. "Скажи нам, пожалуйста, может быть ты знаешь, где можно нашего сына познакомить с милой (всегда "с милой") еврейкой, или другой вариант: нашу дочку с умным желательно с высшим образованием евреем (всегда "с умным и имеющим образование" заметь). И глаза у этих людей такие добрые, такие светлые, мы такие хорошие, говорили они... И как ты думаешь, что я им отвечал? Правильно, правильно они шли туда откуда их достал гинеколог, с помощью щипцов, наверное. Уже перед отъездом моя знакомая работавшая в то время в ЗАГСЕ рассказала мне, что после развала большой страны, только за один год тридцать тысяч человек в нашем районе поменяли свою национальность. А сколько за второй, за третий? А за последующие года, а сколько людей меняло национальность в других районах, городах по всей стране ? И какую цифру мы получим?
  Но страну продолжало покидать огромное количество людей, число которых переваливало за сотню тысяч....
  Поэтому - то и был издан закон (или указ, а какая разница?), запрещающая ЗАГСАМ менять национальность только на основе заявлений и подтверждающих документов. Но всем этим наши люди просто подтерлись. Любой адвокат ,любой судья кушать хочет, а все хотят уехать, и слава Богу!
  Помнишь, была такая реклама: "Нас 53 миллиона!". Каким нужно быть идиотом, чтобы такое показывать на всю страну? Я думаю, что им нужно было бы сдавать идиотентест.
  
  Какие чувства испытываешь , когда видишь в своем почтовом ящике конверт; и ты еще не знаешь от кого оно и что оно несет, как можно описать эти чувства, и как они меняются, когда ты знаешь от кого оно пришло, и как ты вскрываешь письмо: спокойно или нервно, аккуратно или небрежно, а потом, как разворачиваешь само письмо: с интересом или безразличием, ожиданием и надеждой или разочарованием, но независимо от этого, в тот самый момент, когда мы читаем письмо соединяется все: оно пришло из прошлого в будущее, и оно в то же время есть наше настоящее. И читая письмо погружаемся в прошедшие события, живем в них, в то же время оставаясь в настоящем, которое каждую секунду обкрадывает наше будущее. Странные метаморфозы неправда ли?
  Еще большие метаморфозы время делает с людьми, когда в один момент, не важно когда он наступит, для кого в детстве, в юности или в старости, и после этого человек делит свою жизнь на до и после. На прошлое и настоящее. Причем всегда есть конкретная граница, которую каждый переступил, а возврата назад просто не существует. И всякий раз, когда мы пытаемся вернуться, то обнаруживаем, "что все не то и все не так". Время там тоже не стояло на месте, и те, кто нас тогда окружал стали другими, изменились, порой до неузнаваемости, жизнь стала другой, и чувствуешь себя выпавшим из какого-то большого отрезка времени. И только остается, что хранить воспоминания о прошедшем, о прошлом...
  А когда такие люди, незнакомые друг с другом встречаются; они определяют друг друга везде, во что бы они не были одеты, на каких языках не разговаривали - они видят друг друга по глазам, выражению лица, походке, движениям, как военный увидит военного, даже если тот не в форме, как проститутка увидит проститутку, как вор безошибочно увидит вора, так эмигрант всегда увидит эмигранта и при встрече спросит о времени и получит совершенно разнообразные ответы, где время измеряется не минутами и часами, а месяцами и годами: "Год, два, семь, пятнадцать...". Столько они живут в новой жизни, именно столько лет назад они расстались с прошлым...И в том прошлом, каждый из нас получил письмо - открыв которое мы поняли, что обладаем заветным ключом в сказочный мир, рисуемый нам тогда нашим воображением счастливым и прекрасным. Каждый, кто читал такое письмо, на время выпадал из реальности, потому что это событие необходимо было осознать, пережить, перенести, свыкнуться с ним, и каждый реагировал совершенно по разному: кто напивался и несколько дней не выходил из запоя, кто впадал в ступор, ничего не соображая и не зная, что в данный момент необходимо делать, снова и снова перечитывая письмо, в котором указаны сроки въезда в Германию. А кто, как сумасшедший орал во все горло: "Все! Все! Все!", еще не в состоянии объяснить, а что собственно имеется в виду, и не в состоянии поверить, что жизнь резко меняется; но у каждого это продолжалось не один день, и все эти дни было чувство, что мы живем параллельной жизнью, и надо свою жизнь организовывать совершенно по новому, а часы уже затикали, время пошло, и все надо успеть. Может быть "шок" самое подходящее слово к данной ситуации. А потом понимаешь, все что делал - было не зря: силы нервы, энергия, деньги - все пошло на пользу и дало свои плоды. Потом возникало чувство победы над обстоятельствами, наконец-то было ощущение прорыва в другой мир; мы как бы находились еще там в той стране, мы еще жили там, нас окружали наши друзья, знакомые и враги, но мы уже были другими - обладателями золотого ключика, а они все нет, и мы могли то, что никто из них не мог, но, думаю, каждый хотел бы. Мы были победителями.
  
  К тому времени, как я получил долгожданное письмо, я уже почти два года не сталкивался с украинскими чиновниками (чуть не написал недоделанными), и только от одной мысли, что снова придется иметь с ними дело мне становилось тошно.
  Украинский чиновник всегда напоминал мне турецкого визиря, который прекрасно знает, что в конце концов его ждет плаха, и поэтому загребает все, что может двумя руками, а если возможно, то и ногами поможет подгорнуть под себя. Так и наши слуги закона девиз которых можно выразить в трех словах: "Брать! Брать! Брать!". Тем они нам близки и понятны, мы сами такие и делали бы то же самое окажись на их месте. Мы понимаем их психологию и всегда можем с ними договориться. Поэтому они самые лучшие и прекрасные. Мы не можем привыкнуть к этой немецкой бюрократии - мы просто другие, с другим воспитанием, традициями и мышлением...
  
  И в этой ситуации необходимо было очень четко рассчитать деньги - кому сколько. Ситуация осложнялась еще и тем, что я, да и тысячи таких как я уезжали навсегда, поэтому чиновникам необходимо было высосать из нас все, что можно, желательно до последнего цента, так как в самой независимой стране давно уже мыслят другой валютой.
  Когда приходишь к нашему чиновнику, то в его глазах видишь только одно - ты, я, мы все ему уже должны. Психологи говорят, что за первые несколько секунд, пока человек идет к нам, познакомится или поговорить мы уже понимаем, как будем к нему относиться и чего от него ждать, именно за эти несколько секунд, пока идешь к столу нашего чиновника, он тебя уже оценил, он все уже прикинул, он знает о тебе все и самое главное сколько ты ему должен. Конечно существуют и в этом деле какие то границы и правила, но как правило исключений намного больше. И все, кто стоит со мной в одной очереди прекрасно знают об этом, надеясь, что в других странах будет по другому...
  И если все описать от начала и до конца, то в какой - то степени эта ситуация напоминает нам о самом естественном желании человека, о котором обычно не принято писать в книгах - о желании человека сходить в туалет. Представь себе человека: мужчину, женщину, все равно, которые оказались в большом городе, и тут их прохватило - аж невтерпешь, необходимо прямо сейчас, сию же минуту. И что такой человек чувствует? "Боже! (Всегда в этот момент вспоминают Бога, - интересно, да?), как не вовремя! И куда бежать, где он наш дорогой?" И бежит такой человек , уговаривая себя немного потерпеть, но вдруг он видит огромную очередь и внутри все обрывается, а он так хотел быть первым, успеть... И тогда ему совсем плохо. А впереди такие же, они так же хотят, все дерганные, нервничают, с ноги на ногу переминаются все с желанием побыстрее... А место для ожидания совсем маленькое - не развернуться и поэтому стоит вместе с людьми запах пота, немытых тел перемешанный с со стойким запахом духов и мужской туалетной воды.. И все смотрят на одну единственную дверь, побывав за которой, человек уходит успокоенный и расслабленный, оставив там какое - то количество бумаги - дело сделано. А дверка эта открываться не спешит. Хозяйка не пришла. И все стоящие прекрасно понимают, что только от нее одной все и зависит, только она, родная и поможет при столь важном деле и бумагу нужную даст, не бесплатно, конечно, но когда хочется чересчур, то эта "грязь" уже не важна. Проходит время и людям становится совсем невтерпешь уже начинают сдавать нервы и именно в такой момент появляется она - благодетельница. Все затихают, все смотрят на нее с одним только вопросом: "А с каким настроением ты пришла милочка, и вообще, когда же ты сука начнешь?". А она спокойно идет к двери, достаточно грубо расталкивая людей и медленно, очень медленно, наверное для пущей важности, ищет подходящий ключ на толстой связке. И когда дверь открывается - проносится вздох, все собираются, подтягиваются, готовятся, еще чуть-чуть, совсем немного и мы тоже будем счастливы... А та, от которой теперь зависит наша судьба, и то, как долго нам еще мучатся, спокойно садиться за стол, смотрит в маленькое зеркальце, которое достает из дорогой кожаной дамской сумочки, небрежно так поправляет дорогой, не за одну тысячу пиджачок, и как бы делая одолжение, обращается к стоящим:
  - Ну? Кто там первый?
  
  - Я! Я! Голубушка. - влетает полная тетка, таща за собой такого же тучного мужчину. Видно им совсем невтерпешь. - Закрой дверь! - Рыкает она и мужчина с силой захлопывает дверь, так, что летит штукатурная пыль. Все всё понимают, никто подглядывать не будет, так как за этой волшебной дверью свершается дело почти интимное. И никто не собирается мешать.
  Проходит минут пятнадцать - двадцать и первые посетители этого заведения выходят счастливые и довольные, но уже без большого пакета, который занес мужчина.
  - Все, справились! - Заявляет женщина всем, и у людей какое-то облегчение за нее: пошла работа, пошла жара, нужник заработал. Дело пойдет! А люди все прибывают и прибывают - всем хочется, у всех нужда, и всем невтерпеж. Появляются и такие, кому уж совсем терпеть невмоготу. И они начинают упрашивать стоящих:
  - Ну можно я, я быстро, одно мгновение?...
  - Все стоят, всем надо!
  - Но я только спрошу!
  - Все стоят только спросить!
  - Ну пожалуйста!?
  - Нет!!! - ревет очередь отпихивая просителя в конец, и обиженный, непропущенный, стоит там еще минут пять в полном отчуждении, все помнят, как ты гадина первый хотел, но потом и он болтает вместе со всеми - у всех одно дело, и каждый должен попасть туда, у всех "тикает будильник". Но бывают и те, кто плюют на всех, распихивая стоящих влетают за дверь, "как только что обделанные", так и хочется сорваться с языка в тот момент, хотя все они безвкусно и дорого одеты с килограммом золота на шее, они не понимают, что пока все в одном дерьме плаваем, а что будет потом еще не известно.
  И каждый стоящий там ненавидит это здание, людей, который здесь работают, организацию, над входом которой можно было бы повесить плакат: "Без нас вы ничто и никто!", ее обязан посетить каждый человек, если хочет уехать, - ОВИР в общем.
  Я долго думал, почему мне в голову приходит пожалуй не самое удачное сравнение, в чем тут дело, откуда эта ассоциация? - и я вспомнил. Дело в том, что в городе из которого я уезжал ОВИР находится рядом с большим общественным туалетом, вечно вонючим и грязным. И если не успел пораньше прийти, занять очередь, то стой на улице - вдыхай аромат, а зайдя во внутрь ОВИРа воняешь ужасно. Или когда выходишь, то вдохни полной грудью - почувствуй запах родины...
  
  Говорят, что родиной моей должен быть Израиль, - я еврей и это мол прародина, но могу ли я назвать родиной страну где я никогда не был, не знаю ее языка, я не вырос там, не впитал ее духа, ее культуры, ее силу и слабости, не страдал вместе с ней, не любил там...И если бы там не было в общем то нормальной жизни, то неизвестно еще вспомнили ли бы многие люди о своем еврействе - это вопрос. Но сердце всякий раз сжимает и ноет, когда раздается еще один взрыв и рука тянется к телефону стремительно набирая цифру за цифрой и с нетерпением ожидаю, когда на другом конце снимут трубку, и на тревожные вопросы ответят, что все в порядке, все хорошо, в этот раз пронесло. Мой брат рассказывал мне, что когда он идет в кафе, то лишний раз подумает в какое зайти, и когда он сидит с бокалом пива, то всякий раз, когда кто-то входит, оценивает свои шансы выжить, если вошедший окажется террористом. Я не жил этой страной, ее переживаниями....
  
  Могу ли я назвать родиной тот огрызок, который остался после огромной империи, где отношение к человеку стало еще хуже, чем в стране, которую развалили. Страну, которая у самих граждан ничего кроме злой насмешки не вызывает, конечно, за это время выросло новое поколение, которое, как говорят, не чувствует на себе груза "тоталитарной эпохи", но что они получили в замен? Свободу ? Только вопрос от чего, от кого...Взамен люди получили пустоту. Это вообще странное государство, где люди, чтобы выжить грабят ее как могут, а власть грабит также, только по крупному, грабит остальных грабящих, и если кто-то позарится на их огромный кусок пирога или поднимет голос, мол поделитесь, то такие сразу исчезают и потом ищи отрубленные головы под ветками в канавах и лесах.
  Я не могу назвать родиной страну, руководитель которой напившись до обрыгаловки ставит подписи под документами не спрашивая меня хочу ли я жить в другой стране или нет... Не моя это родина не моя...
  
  Могу ли я назвать родиной то место где я родился? Наврядли... Обычно говорят, что когда вспоминаешь свою родину, то видят свое село, деревню или тот городской двор в котором вырос, тех кто тебя тогда окружал. Снова начинаешь ощущать себя в том времени, времени, когда папа возил на санках зимой и Дед Мороз на новый год дарил подарки в которых обязательно были мандарины и апельсины и этот цитрусовый запах до сих пор ассоциируется у меня с Новым Годом, время, когда шел в первый класс и линейку на Первое сентября и то, как давал первый звонок на плече казавшемся мне огромным усатом парне и поездки в цирк и "Зарницы", и драки со сверстниками, и то как выбил окно в легковой машине кирпичом, а вторым разбил дверь оставив на ней огромную вмятину, и первую любовь - Танюшу - красивую рыжеволосую девчонку с зелеными глазами - мы просидели вместе за одной партой шесть лет, и для нее мной были написаны мои первые стихи. Но для моих сверстников эти картинки остались светлыми и чистыми, а к моим примешались серые краски и боль утраты, потому что на моих глазах гарнизон умирал, как офицеры нарушали один раз данную присягу с гордыми лицами людей совершающих подвиг переходили в другую армию, как гарнизон превратился в обычный поселок ставший ареной вражды бандитских группировок, так как брошенный аэродром для стратегической авиации был лакомым куском, как победил один из бандитов прибрав к себе все и в складах, в которых раньше хранился весь ядерный боезапас Черноморского Флота сейчас хранится вино, коньяк и шампанское спрятанное от уплаты налогов, И живя сейчас в Германии в любом магазине вы увидите спиртное сделанное на заводах этого бандита по десять евро за бутылку, но не покупаю его и друзьям не советую, а вдруг оно с того склада, кто его знает? Потом этому человеку государство дало орден как лучшему бизнесмену, вспоминается и то как холодно было зимой в квартирах, и чтобы хоть как-то согреться каждый ставил буржуйку. Как дома начали зиять пустыми глазницами окон... Мою маленькую родину разграбили и разворовали и вся моя память покрылась пеплом от огня разорения прошедшего по нам всем....
  
  Да и Германию я родиной не назову никогда, не могу я этого сделать. Это страна в которой я живу, в которой мне хорошо, хорошо моей семье. А совсем недавно, одна моя знакомая девушка живущая здесь двенадцать лет, сказала мне, когда мы шли на работу, что она немецкая еврейка. Я чуть не поперхнулся "колой". Я смотрел на нее с вытаращенными глазами, и не мог поверить в то, что услышал. Стоял как вкопанный, а мимо нас сплошным потоком текли люди спускаясь в подземку спеша на работу в университет, и по другим важным делам.
  - Ты чего? - только и смог я спросить.
  - А что? Я здесь выросла, здесь воспитана, среди этих людей я чувствую себя дома, а туда ехать мне вообще не хочется. Несколько лет назад я была там, так я многое там не понимаю, люди живут совершенно другой неинтересной мне жизнью. - Она взяла меня за рукав и потащила к эскалатору. Спустившись вниз мы пошли к поезду, и я подумал, через лет десять, пятнадцать кто-то тоже спросит моих детей о родине и они также скажут: "Мы немецкие евреи". На своей работе я каждый день сталкиваюсь с подростками из различных стран (среди них нет наших эмигрантов), так вот из них никто не называет своей родиной Германию, и когда они отвечают, то в их глазах стоит вопрос: "Как ты такое мог подумать парень?". А может я усложняю? Может быть, кто знает... Но сейчас я действительно не знаю где моя родина. Я как атлант потерявший свою Атлантиду....
  
  ...Август прошел совершенно спокойно. Я отдыхал и посвящал время своей семье. Мы поехали на море и отдыхали там две недели. Это был первый раз за последние три года, когда я побывал на море, по мне лучше с палаткой, в горы, но выбирать в данном случае не приходилось. Я ведь был не один. И хоть я не люблю пляжи и солнце, мои дети получили огромное удовольствие, что в принципе было для меня главным. Дни летели и мы вернулись отдохнувшие и в то же время немного уставшие. Отметив дома дни рождения и юбилеи мы ждали сентябрь на который и была запланирована поездка за визами, но я тогда еще не знал, да никто не знал, пожалуй, что сентябрь можно будет назвать кровавым, что с этого момента можно будет забыть о покое, что Новый Год можно теперь отмечать в сентябре, как еще один год с начала всемирного террора, и летоисчисление вести не от рождества Христова, а от Пляски Смерти Мусульманских Дьяволов.
  Не задолго до этого в ленте новостей можно было прочитать, что израильтяне сбили легкий самолет незаконно перелетевший границу, и какая ругань была в "просвещенной Европе", в преступники записали всю страну.... Догавкались идиоты... Но это так, к слову.
  Но тот трагический день многие назовут началом третьей мировой войны. А в принципе они совершенно правы. Кто сказал что эта война будет атомной или похожей на первые две? С фронтами на тысячи километров, концлагерями и газовыми камерами? Ведь все это время наша "цивилизация" не стояла на месте, наш мир прогрессивно развивался. Этот вирус мутировал и приобрел другие формы. Только никто к этому не подготовился.... к сожалению...
  Мы ехали уже не в ту Европу, которая была раньше - сильную и гордую, а скорее в мир затаившегося, струсившего человека, то и дело заигрывающим с неведомой болезнью, которая как раковые метастазы рвет тело на части, жестоко и беспощадно. Это была уже не та Европа, она так и не смогла оправиться от шока, страх, как ползучая тварь завладел ею, определяя тем самым все ее поступки. Мы ехали в другую Германию. Она, как и другие европейские страны стояла уже на коленях вымаливая пощады, идя на сделки ради одного, только бы эта тварь не начала пожинать кровавую жатву, но поздно. Тварюга раскинула свои щупальца и держит Европу за горло, ведь никто не даст гарантии, что аккуратный продавец в магазине, исповедующий ислам, улыбающийся всем своим клиентам, желающий им удачи или приятных выходных, утром не возьмет пояс смертника и не взорвет какую нибудь школу или детский сад. И что бы еще раз показать свою лояльность перед этим монстром, обязательно выступят с протестом в сторону израильтян, которые разрушат дом террориста смертника, а его семью выселят - что вы - это же нарушение прав человека, а то что днем ранее террорист взорвал автобус и погибли люди и главное дети - это нормально. "Ничего страшного, все хорошо...". Уже живя здесь, я наблюдал трагедию, которую переживала вся Германия, когда маньяк убил двух детей. Для страны это был шок, а то что погибло еще пару десятков еврейских детей - это нормально, это же не немецкие дети. В один день Германия стала слаба. Мы ехали в страну, которая cстала прибежищем сотней тысяч эмигрантов, и в тоже время расплодившую на своем теле вши - десятки организаций поддерживающих Мусульманских Дьяволов.
  
  
  Вот и подошел день отъезда. Мы стояли у двухэтажного автобуса. Веши уже были погружены, места заняты: на кресла положили легкие куртки - ветровки и всякую мелочь, и теперь были внизу прощаясь с многочисленными родственниками жены пришедшими нас провожать. Многие из них, кто раньше, кто позже, воспользуются таким шансом и уедут, кто в Израиль, кто в Канаду, а кто и в Германию.
  
  Водитель из автобуса громко объявил, что через пять минут отправляемся, и все, кто уезжал из этого города заспешили в автобус. Мои дети перецелованные всеми родственниками весело запрыгали вверх поддерживаемые сзади супругой, а я еще оставался внизу, осматриваясь вокруг, пытаясь запечатлеть частичку города и унести ее с собой в новую жизнь. Еще раз посмотрев вокруг я выдохнул и вскочил на ступеньки:
  - Все! Едем! - скомандовал я себе и поднялся на верх.
  Места у нас были хорошие, самые первые, и когда мы отъехали, можно было смотреть в большое лобовое стекло. ,Дети сразу начали играть в водителей автобуса, крутя воображаемое рулевое колесо, при этом издавая звуки работающего двигателя.
  Сразу над нами начал работать телевизор, и водители поставили фильм "Бандитский Петербург". К концу дороги, через шестьдесят часов я начал ненавидеть этот фильм, музыку, артистов игравших в нем, и режиссеров снявших этот сериал. За всю дорогу посмотреть весь фильм три раза - это было слишком.
  Я сидел слева от деток, смотрел вперед на дорогу, и пока колеса автобуса наматывали километр за километром, я наблюдал, как темнеет вечернее октябрьское небо. Я ждал первой звезды, чтобы при ее появлении загадать желание, которое, как я верил, и верю сейчас, всегда сбывается.
  Очень давно, когда я был таким же маленьким, как мои малыши, мы с моим братом всегда ждали, когда же наш папа придет с работы, а когда он приходил, мы начинали одеваться и уже на улице, у нас в большом саду ждали, пока он переоденется и поужинает. А потом он выходил, неся с собой три больших одеяла. Мы забирались на пригорок, под которым был расположен подвал, где зимой хранили все консервации, и расстелив одеяла плюхались на них задирая головы вверх, а отец начинал бесконечные истории о космосе, галактиках, планетах и кометах. И я помню, как ждали мы первых звезд, чтобы загадать заветные детские желания, и когда через какое то время я с грустью пожаловался папе, что мои желания не сбываются, он заметил: "Это может быть только по двум причинам. Загадывай сынок только то, что реально может сбыться. Например, стать врачом, космонавтом, - это возможно, а почему нет, а превратиться в майского жука просто нереально. И второе. Необходимо время. Ты же не можешь стать врачом прямо сейчас, необходимо подождать. Все придет, главное иметь терпение...".
  И мое терпение было вознаграждено. Я ждал двадцать лет. Еще в десятилетнем возрасте, когда мы уже переехали из старого, построенного сразу после войны дома, в двухкомнатную квартиру, я вышел на балкон и увидев первую звезду загадал: "Хочу уехать за границу." Причем тогда было все равно куда, главное - это уехать.
  ...Я сидел в кресле смотрел вперед и улыбался. Папа меня не обманул. Он никогда меня не обманывал. Я был счастлив, и мне хотелось обнять и прижать к себе весь мир и поделиться своим чувством радости.
  - Смотри, смотри! Звезда, загадывай быстрее желание! - закричала на весь автобус моя дочка обратившись к своему младшему брату, а потом ко мне:
  - Папа, папа, звезда! - и ее тоненький пальчик устремился вверх...
  Я был счастлив вдвойне....
  Я закрыл глаза, пытаясь уснуть. Это была последняя ночь в стране, которую я не любил, не уважал, не ценил, и терпеть не мог.
  Наш автобус проезжал город за городом, кое- где, подбирая новых пассажиров, и скоро автобус был полон. Очень много людей сидящих позади нас ехали в Германию по приглашениям друзей или родственников, пытаясь хоть на миг вырваться из объятий незалежной страны, Несколько девушек и женщин уезжало выходить замуж, среди них была женщина с одиннадцатилетней девочкой. Через полтора года я встретил ее в одном городе, совершенно случайно и сидя кнайпе (пивной), она жаловалась мне:
  -Все хорошо, все, понимаешь, но любви нет, да и какая там любовь, если муж за каждую потраченную копейку требует от меня отчет, да и пользуется тем, что я языка не знаю. От этого у нас тоже скандалы. Я чувствую себя прислугой. Жить здесь хорошо, но жизнь меня не радует, не радует эта машина, - она махнула в сторону своего "Опеля" , - и дом. В душе пусто. Общаюсь только с такими, как я прилетевшими за счастьем. - она усмехнулась, - а где оно?. . Нет, конечно, бывают исключения. У одной моей знакомой все хорошо, муж ее любит, и даже ее родителям дом в Херсоне купил, и двести ойро ежемесячно отсылает, правда эту сумму потом списывают с налогов, но хоть так. И поверь мне, это исключение, а, в общем... - молодая женщина зло выругалась. - Любят они, как же. Спроси их, знают ли кто - то из них хоть пару слов по русски? И они ответят: "А с какой стати мы будем его учить, нам он ни к чему...". И у них будут такие лица, как если бы они нас облагодетельствовали. Надменные. А то что у них русские жены - это плевать. Я с дочкой только по русски и разговариваю и русским языком занимаюсь. Ведь это важно. Сверстники моей дочери на родном немецком, да с трудом на английском, а моя доця, - это прозвучало так нежно, так любовно, - на трех, понимаешь. И диктанты по немецкому она пишет лучше местных. И когда учитель ее похвалил на родительском собрании и поставил в пример этим немцам, так на следующий день ее побили. Жестоко побили. У них, она имела ввиду титульную нацию, глаза какие - то пустые, что ли. Вот такие у меня дела. Недавно, представляешь, мой муженек, предложил пригласить еще одну женщину. Ему, видите ли, хочется втроем. .Мерзавец! Не думала, что все так обернется.
  - Не поздно вернуться, - сказал я пригубив свое пиво.
  - Куда? Куда возвращаться? Я как вспомню, какая там жизнь, так меня охватывает ужас. Мне надо о дочери думать. Она уже привыкла здесь, и в школе все таки, у нее есть друзья, но дружит больше с нашими. А недавно ее подружку тринадцати лет из петли вытаскивали, слава богу, осталась жива. Она русская немка и ее семье тяжелее, чем нам. Мы то приехали: и дом, и машина, все было сразу, а ее семья из Казахстана, с пятью баулами. И все начинать сначала. Что я говорю, ты сам знаешь. Так вот учительница принесла в школу целый мешок с кучей своего старого барахла и вывалила все на парту перед девочкой. "Она у нас бедненькая, - обратилась учительница к классу, - у кого есть старые шмотки отдайте ей. Ей и такое сойдет". И представь, в каком тоне все это было сказано, Весь класс смеялся, раскидывая по партам старые, дырявые свитера, порванные трусы и бюстгальтеры. Над ней издевались два дня, а на третий...
  Она еще долго рассказывала мне о своей жизни. И в ее голосе сквозило отчаяние, неуверенность, одиночество и в то же время надежда. И я, тогда впервые почувствовал, что мы чужие в чужой нам стране....
  А тогда, отъехав десять километров от города, о котором его жители говорят: "Львица - столица, а Киев - блудница", водитель, наконец, то выключив телевизор объявил:
  - Уважаемые господа! Мы приближаемся к самому неприятному моменту в нашем путешествии. Скоро украинско - польская граница. Вы все, всё прекрасно понимаете и по этому сразу к делу. Кто едет по делам или в гости, тот платит по десять долларов, а семья едущая на ПМЖ, - он сделал паузу, - подойдите к водителям. Мы понимаем, что может это не нравится, но таковы правила, - водитель сделал ударение на этом слове, - и мы должны играть по ним. Впрочем, это в наших же интересах, быстрее пересечь границу. Мой коллега пройдет по салону, а пмжешников мы ждем внизу. Спасибо за внимание.
  -Вот и началось, - зло сказал я поднимаясь из кресла. То о чем было столько говорено, рассказано, произошло. И еще раз, все это во мне вызвало настоящую ненависть к этому проклятому государству. Я шел вниз, не торопясь, разминая затекшие ноги, внешне соблюдая полное спокойствие.,
  
  
  .... Я спустился вниз, к водителям, с любопытством и настороженностью ожидая продолжения.
  - Вы едете на ПМЖ, - начал спокойным голосом водитель, отдыхавший в это время, пока его коллега вел автобус к границе. - У вас при пересечении границы может появиться много проблем.
  - Каких? - задал я глупый вопрос, а водитель улыбнулся, и посмотрел на меня, как на дитя неразумное. - Ну как же, вы должны заплатить больше, чем все остальные.
  - Это почему?
  - Вы же не хотите, чтобы ваши вещи досматривали. - По лицу было видно, что все это начинало надоедать говорившему.
  - А почему нет? Пускай смотрят. - Легко согласился я
  - Они ко всему могут придраться
  - У меня не к чему придираться. - Ответил я, и добавил: - Пускай досматривают.
  Я говорил, и прекрасно понимал, что все равно придется дать денег, и сейчас, в принципе, разговор шел о сумме. Ох, как не хотелось, как не хотелось платить, и не потому, что денег было жалко, просто мне все уже надоело, но глупо было бы, здесь на границе устраивать сцены, когда цель уже не просто близка, она рядом, в нескольких километрах. И я вспомнил: "Да, подавитесь, вы гады!". А водитель продолжал:
  - К вам все равно придерутся, к тому же автобус задержится, мы можем простоять здесь до утра, а все, и вы в том числе, хотят быстрее уехать. - начал он давить на мою совесть.
  - Послушайте, - ответил я, мне все равно сколько будет стоять автобус. Я заплатил за дорогу.
  И тогда водитель выкинул козыря:
  - Они даже могут вас оставить здесь, вы это понимаете?
  Я не думал о таком варианте развития событий. От них можно всего ожидать, а если они действительно что то такое сделают, наркотики подбросят или еще что? Черт (именно черт, а не Бог), их знает. Эти подонки на все способны. И все пойдет на смарку. Вот бляди!! Но дело не в том, дело в сумме.
  - Хорошо, сколько? - спросил я
  По лицу водителя было видно, что он удовлетворен.
  - Вас едет пять человек. Вы, жена, дети, ваша мать...
  - Теща, - перебил я.
  - Простите, теща, с каждого сто долларов. - и он хищно улыбнулся.
  Я был в шоке:
  - Ты что, охренел?
  - Это нормальная плата.
  - Нет, столько я платить не буду!
  - Ну как хотите, - сказал водитель занервничав, и поэтому сразу отвернулся от меня и посмотрел на своего коллегу. И то, как они перемигнулись дало мне понять, что я сделал правильный ход.
  Я ушел наверх, рассказал все супруге. У нее округлились глаза:
  - Они что, рехнулись?
  - Что будем делать? Задал я вопрос
  - Давай подождем. - Сказала жена, и мы молча смотрели вперед, где из-за поворота появились огни таможни.
  А в это время, по салону ходил еще один сопровождающий и собирал деньги. Все пассажиры, очень спокойно, как будто это обычное дело, доставали деньги и отдавали необходимую сумму. Только один мужчина возмутился и отказался платить.
  - Не буду,- прямо сказал он. И на все уговоры он отвечал отказом и остался непреклонен. Он еще пожалеет об этом, когда на украинско - польской границе, украинские погранцы, сделают ему что то с паспортом. Его пропустят в Польшу, а уже на польско - немецкой границе его вместе с вещами забрала полиция. И когда его вещи доставали из багажного отделения, водитель едко сказал:
  - Надо было платить, а не жадничать.
  - Будьте вы прокляты! - огрызнулся неудачливый пассажир.
  А нам всем, в автобусе было заявлено, что у этого пассажира была фальшивая виза. Но если бы она действительно была таковой, стал бы он ерепениться? Стал бы он лезть нарожон? И это означает, что украинские, да и польские службы, даром едят свой хлеб? Но я уверен, что если бы даже виза и была поддельной, заплати мужик денег, то ехал бы спокойненько куда ему надо и небыло бы никаких проблем.
  Была ночь. Около двенадцати часов. Почти шесть часов до отъезда из Львова, мы простояли на улице, замерзая под холодным ветром. Мы ожидали другой автобус этой же фирмы, но он по непонятным причинам задерживался. В наш автобус никого не пускали под предлогом уборки салона, а на самом деле водители завалились спать, как будто бы пассажиры им помешали бы.
  Мои дети продрогли и замерзли, да и мы, взрослые, были не в лучшем состоянии, а все теплые вещи были в бело - синих огромных сумках спрятанных в багажном отделении. А когда около десяти вечера подошел другой автобус, то началась суматоха, так как мы, да и многие другие пересаживались в подошедший автобус. Его дальнейший маршрут пролегал через Берлин, Гамбург, Ганновер, на Дортмунд, а там нас должны были завести в Унна - Массен - лагерь переселенцев. Другой же автобус ехал на юг Германии, а оттуда в Париж, и дальше на Цюрих.
  Перегрузка вещей происходила под светом больших фонарей. Тут же появились какие то странные типы, от которых разило вонью. Они предлагали свои услуги в перегрузке вещей и всего за "десять марочек".
  Мои дети, укрытые пледами, которые я достал из выгруженных сумок, моментально уснули, скрючившись, на разложенных, и все же не очень удобных сидениях. Супруга поправила плед на сыне, и он, вообще не любивший укрываться, даже не пошевелился, так крепко спал. А вещи перегружались по-нашему: с руганью и матом. А сейчас, наш автобус встал в очередь и все, что происходило впереди нас, было прекрасно видно, так как мы снова сидели на самых первых местах, и через лобовое стекло был прекрасный обзор.
  Нас, (то есть меня пмжешника), снова позвал водитель. Я спустился вниз, и увидел молодого, сытого, (они всегда сыты, всегда довольны жизнью. Не замечали?), таможенника.
  - О не хочет платить, - показал на меня водитель.
  - Ты я вижу плохо работаешь, - сказал таможенник водителю, а потом повернулся ко мне:
  - Значит платить не будем, соколик? - фамилиарничал человек в новенькой, с иголочки подогнанной форме
  Я смотрел на него и ждал, что он еще скажет. Молчание - золото. И продолжение не заставило себя долго ждать.
  - Так, вас пятеро... - я отметил про себя, что ему уже все донесли, шестерюги - шоферюги. - Детки наверное спят, - ехидно продолжал пацан, наверняка он моложе меня на лет пять. - придется разбудить, и отвести в досмотровую, вместе с твоей женой, - этот гаденыш перешел уже на "ты". - И там всех досмотрим с пристрастием, - он сделал определенные многозначительные движения руками.
  - Так сколько, не тяни. - прервал я словоохотливого пацана, а было желание прервать его парой кулаков, да ногой в мошонку. Сука!
  - Всего то двести долларов,
  - Нет проблем, - сказал я и сразу же достал деньги.
  - А ты жопился.
  Я еле сдержался, чтобы не надавать этому подонку.
  - Это твои помощники жопяться, - ответил я и показал на водителей, - они с меня пятьсот просили.
  - Мальчики погорячились, - улыбнулся пацан и погрозил водителям тонким пальчиком.
  А "мальчики", которые ему в отцы годились, заискивающе смотрели на своего благодетеля, и, так, застенчиво улыбались.
  Я поднялся вверх, и шел между кресел тихо ругаясь матом, и в который раз проклинал всю эту систему. У меня было такое чувство, что если бы в руках оказался автомат, то я бы выстрелил бы не задумываясь, в любого представителя власти. И я стреляя бы меняя обойму за обоймой, до тех пор, пока палец не свело судорогой, Но это желание только усилилось, когда я увидел то, что происходило впереди. И когда я сел в свое кресло, я поблагодарил судьбу за то, что она дала мне прекрасный шанс увидеть, как работают таможня и пограничники. И что все, что рассказывают - правда. Лобовое, большое стекло, как экран телевизора, через которое я смотрел и даже уже не удивлялся. Я чувствовал только злость и в то же время облегчение, что покидаю эту страну. И потом, за столько лет проживания в Германии, я не разу не почувствовал ностальгии, или как говорят немцы: "боль по родине", нет у меня этого и никогда не будет.
  
  А в ту ночь, сидя в кресле, я смотрел, что происходит впереди.
  А там, слева, стояло огромное здание таможенного пункта, с огромными окнами из, наверное, пуленепробиваемого, стекла. Через которые было видно все, что происходит внутри. Наш автобус стоял совсем близко, так как пропускной пункт для автобусов был самый первый к зданию, затем шла дорога для легковых автомобилей, и только потом для больших грузовых фур, и было еще несколько перекрытых дорог, возможно, служивших, как запасные пропускники, когда скапливалось большое количество машин, а значит людей, желающих выехать. Всем сидящим в автобусе было запрещено выходить, "До особого распоряжения" как сказал то же пацан в новенькой форме. К нему подошел другой, средних лет мужчина у которого огромный живот вываливался наружу с трудом поддерживаемый ремнем. А глаза этого человека заплыли жиром. Когда он шел, то тяжело дышал, как пробежавшая долгие часы, загнанная лошадь. Вдвоем они встали впереди автобуса, как бы охраняя нас и с удовольствием глядя на то, что происходило впереди. То и дело расплываясь в улыбках, наверное, отпуская едкие шуточки.
  А там, стоял такой же двухэтажный автобус. Наверное, его пассажиры решили проявить твердость и не платить. И теперь, каждый из них должен был сполна расплатиться за это. "Было сказано ослам, теперь пусть получат пару перчин в задницу", - говорил молодой служака своему коллеге. Каждый из пассажиров вынимал свои сумки, баулы и рюкзаки, с таким трудом уложенные водителями в багажное отделение. И все, надрываясь, должны были тащить их по мокрому асфальту на таможенный пост. А рядом прогуливались такие "добрые" сотрудники поста и каждый на свой лад орал:
  - Быстрее! Шевелитесь!
  - Что стали, как бараны?
  - Еще пять автобусов позади! Быстрее! Вашу мать нехай!
  Я смотрел на все происходящее и думал, что к этой все картине необходимо добавить форму эсесовцев на работников таможни, дубины в руки, и конвойных собак - овчарок. Да они, пожалуй, сами были, как злые голодные псы, которым попала добыча, по случаю. Не помню, на воротах какого концлагеря было написано: "Работа делает свободным!". Здесь, да и на всех таких же пунктах можно было повесить другой не менее звучный лозунг: "Эмиграция делает свободным!". Свободным от всего, а главное от всех ценностей, всего дорогого, что есть, что удалось собрать, скопить, и было взято с собой.
  
  
  . От воли, желания, настроения, вот таких пацанов и жирных свиней, что стояли впереди, зависело все. Сколько тебя будут мучать, (душевные пытки, всегда страшнее физических), как долго будут издеваться, и от них, единственных зависит, что будет дальше. Сможешь ли уехать или нет.
  Таможенники входили во вкус, и подгоняли людей, как стадо баранов, как скот.:
  - У нас нет времени с вами возиться!
  - Пошли! Пошли! Пошли!
  А люди, перетаскивающие с места на место, свои тяжелые сумки, - молчали. Мы все привыкли молчать, терпя любое издевательство над нами. Они уже все поняли. Их уже ткнули мордой в грязь, и хорошенько поелозили, тем самым, дав понять кто есть кто. Все они, запомнят эту ночь на долго, это просто не сможет лечь на дно памяти.
  - Вот видите господа, как хорошо, что мы заплатили, надеемся, что пересечение границы, для нас пройдет намного легче. - Объявил в микрофон водитель. - А сейчас придется подождать. Думаю, этак, два, три часа, не меньше.
  За все то время, пока мы стояли, мы видели такое, что ассоциация с фашистами, напрашивалась сама собой.
  Те, кто оказался в первых рядах, уже показывали свои паспорта совершенно безразличным "цепным псам папы Мюллера", подавая вместе с тем таможенные декларации. Но документы никого не интересовали, и что то указывая, (так как ничего нам не было слышно), они направляли людей от столов на три - четыре шага назад и заставляли вытряхивать все вещи. Абсолютно все. Веши, высыпались прямо на пол, и через несколько минут, в огромном холле лежали безразмерные кучи книг, одежды, ценностей. А у тех, кто пытался возмутиться, чего то до этой минуты недопоняв, просто рвали таможенные декларации, и сами открывали сумки выбрасывая все на пол, так, по размашистей, наверное, чтобы лучше видеть. А потом, по всему этому барахлу грязными ботинками. Ногой налево, ногой направо, а то вдруг что то проглядим. Нескольких женщин повели на личный досмотр, и потом, пока все это продолжалось, "служки" то и дело убегали один за другим в комнату досмотра. Вдруг чего то нашли запрещенное. Какие нибудь аудиокассеты запрещенные или еще что. Вещи людей смешивались, стоял непомерный галдеж, только он больше был похож на стон пытаемого заключенного, именно таким он до нас и доносился.
  - Как в гестапо! - услышал я над ухом и обнаружил, что очень многие пассажиры нашего автобуса подошли вперед, и тоже смотрят на происходящее. И не верилось, что это действительно двадцать первый век, Европа, мать ее так! А куда же движется государство то наше? Не к Сибири же!
  Всем было интересно, и в то же время страшновато оттого, что через час, два или три с нами могут поступить точно так же. И злость на себя не покидала меня, да и других, наверное. Что если такое произойдет и с нами, то будем молчать, делать все, что они скажут, лишь бы уехать. Уехать! Уехать! Уехать!
  Но то, что мы видели было не все. На одной из остановок, уже в Польше, мы беседовали с пострадавшими пассажирами, так как некоторое время наши автобусы шли один за другим, и пассажиры, в прямом смысле плача рассказывали, что у многих просто отнимали деньги
  - Сколько везешь?
  - Тысячу. - следовал ответ.
  -Давай семьсот, а то я смотрю у тебя виза поддельная, а значит, никуда ты не поедешь.
  И семьсот марок или долларов спокойненько ложились в карман человека в форме, на фуражке которого был трезубец, наверное, означавший: "Сейчас мы вас на вилы и посадим". Я тогда вспомнил, как называется застежка ремня у украинского солдата, с тех самых пор, когда заставили убрать бляхи со звездами. Как? Как? Бюстгальтер! Вот как!
  Эти гады отнимали ценности:
  - Эти кольца не задекларированы.
  - Но я вписала их в декларацию... - говорила женщина растеряно.
  - Где? - И декларация рвалась на ее глазах. А затем следовал вопрос: - Вы же хотите уехать, правда?
  И ничего, отдавали.
  Глядя на все это со стороны, а те, кто пережил все унижения и издевательства, понимали от чего, именно от чего и от кого уезжают. И ценность визы, маленькой зеленоватой наклейки на одной из страниц в паспорте, вырастала многократно: в сто, в тысячи, в миллионы раз.
  За те полчаса, что мы стояли на остановке, вся валерианка из нашего автобуса перекочевала к пострадавшим. А как их можно назвать, если издевательства продолжались более трех часов, и только после полного шмона, когда всех пропустили через этот чудовищный конвейер, только когда "псы нажрались мяса", только тогда им стало хорошо, как садисту, после интимной встречи с мазохистом. А те, кто прошел все это, кого прессовали, те еще долго будут вспоминать все произошедшее и наверное будут вздрагивать, как та старушка, когда при них упомянут зловещее слово: "таможня".
  И когда, уставшие от "тяжелой работы", таможенники немного успокоились, они спокойно наблюдали, как люди быстро собирали свои вещи, продолжая ходить по ним в своих, наверное, неделю не мытых ботинках, то и дело поддевая ногой чьи то рубашки или трусы.
  Но, когда вещи были кое как уложены, кое как собраны, уставшие и вконец измотанные люди тащили сумки к будке с "вертушкой", где сидела очень яркая девушка, в задачу которой входило ставить штампелек в паспорт выезжающих. Интересно, а как, на каком месте она заработала возможность, ставить здесь печати? Скольким начальникам она дала? Без раздвигания ног никак не обошлось. Чтобы тут работать и не выгнали, скольким еще и еще нужно давать?
  Мой коллега, когда-то служивший в таможне, (тетя, зав главы администрации большого курортного города сделала один звонок), рассказывал, что для того чтобы устроиться на такой вот таможенный пункт необходимо было встать в очередь и ждать пять лет, но это еще не все. Те кто двигают эту очередь, должны помнить о тебе, всегда, а для этого тоже кое что необходимо. Но никто больше двух - трех месяцев на таком пункте не работал. Объяснялось все просто: "нельзя допускать коррупции", но на самом деле причина была в другом: "поворовал сам - дай поворовать другому". Оставались только самые нужные, то есть самые, самые, и те кто испачкал свой язычок в фекалиях, вылезав чью то начальственную попку. Но все же, за два месяца работы обогащались так, что хватало купить пару квартир, машину себе, жене, дочке, и оставить внукам на тихую старость.
  .... Но вертушку пройти не так то просто. Сумку там не протянешь, ее надо перенести, а это не так то легко, тем более если едешь одна, приходится просить мужчин, а те сразу же безропотно делали все, что их просили пассажирки. И выглядело это так заботливо и аккуратно, так по настоящему, по-мужски. А чванливые надсмотрщики скалили свои пасти и отпускали злые шутки.
  Еще через несколько минут автобус отъехал, по-тихому, на малой скорости, через какой то километр, оказавшись на польском таможенном пункте.
  Наступила наша очередь. Стоявшие впереди нас таможенники получили какой то сигнал, и они зашли в автобус, грубо скомандовав водителям. Наш автобус на малых скоростях проехал пару десятков метров и остановился. Водитель объявил, чтобы мы взяли с собой только документы и выходили из автобуса. Люди зашевелились, завозились, поднимая свои затекшие тела из узких кресел. Я спускался последним, так как имел намерение поговорить с представителем государства, и когда поток пассажиров схлынул, я подошел к человеку с причудливыми, похожими на нацистские погонами.
  - У меня там спят двое детей, разрешите, - я с трудом выговаривал слова, - я их оставлю в автобусе.
  - Нет, давай буди.
  Разве недостаточно того, что в моем паспорте стоят визы для них. - Я говорил и еле сдерживался. - Ведь это логично.
  - Стой здесь! - получил я приказ, не иначе, и человек в погонах указал мне место, где стоять, как собаке.
  Ну что ж, можно и постоять, спрятать свою гордость куда подальше. "Еще максимум час, не более, - размышлял я, - вещи выносить не потребовали, а значит и издевательств будет меньше". А в душе все кипело, я готов был взорваться, но не для того я столько потратил сил, чтобы в самом конце высказать им все, что я о них думаю. И какое мне было дело до других людей? Никакого. Я просто живу чувствами и эмоциями. И я очень легко понимаю и принимаю чужие проблемы. Но сейчас не время. "Потом как нибудь напишу обо всем, что видел", - подумал я, а уже на территории Польши я высказал эту мысль вслух, и мужчина, ехавший по делам бизнеса в Гамбург, ответил мне:
  - Да, кому это надо. Мы с тобой видели только одну серию круглогодичного сериала, а такое в принципе, каждый день. Не имеет смысла.
  - Почему?
  - Мы ничего не изменим, да и не надо.
  Он увидел удивление на моем лице, и объяснил:
  - Пока они все, понимаешь, все, такие продажные, можно делать, что хочешь, и как хочешь. Вся их дермократия и капитализм построены на продажности. И так будет всегда. Понимаешь, всегда. Одни будут уходить, придут другие, и все начнется заново. Если бы ты занимался бизнесом, а не уезжал и работал с Европейскими странами, то ты бы молил Бога, чтобы все так и осталось. Поверь мне, я то знаю.
  - Но в Европе наверное не так? - задал я, может быть глупый, вопрос.
  - Почему же, все тоже самое, только сумму которую берут немного больше. Там люди такие же продажные, как и здесь, - и хотя мы были в Польше, все равно Европа была "там", а желто - голубая страна "здесь", - только у них проблем больше. Надо же за каждую копейку отчитаться, но кто знает, у кого котелок варит, тот прячет так, что родная мама не найдет, а у нас проще - наворовал, или как сейчас говорят "заработал", и построил себе дом, или еще что. У них свобода, а у нас беспредел.
  ... Я стоял и ждал, пока таможенник не наговорится с водилами, а потом он позвал меня и мы вместе поднялись наверх. Когда представитель государства увидел моих детей, он грубо спросил:
  - Эти?
  - Да это мои дети.
  - Отвечай, ничего на них не спрятали, незаконных закладок нет? Только не врать!
  Наверное в его представлениях все вокруг были лжецами, ворами, преступниками, подонками. Всех необходимо подозревать. Может быть, их этому учит замполит в светлице. Раньше была ленинская комната, а теперь у них светлица. Там у них и проходят политзанятия.
  - А какой смысл? Мне что нужны проблемы на границе? - Задал я встречный вопрос.
  Таможенник на меня с удивлением. Наверное, ему такая мысль в голову не приходила, что людям вообще не нужны проблемы на границе.
  - Пусть остаются. - Решение было принято и я пошел на таможенный пункт, где все уже выстраивались в длинную очередь.
  Молодой человек, стоявший где- то впереди, так весело спросил, но его вопрос был похож на тихую истерику:
  - Надеюсь, нас не расстреляют?
  - Закрой рот!! Болван! - Тут же крикнул мужчина, стоявший ближе ко мне, а "конвоир" зашедший вместе со мной так тихо сказал, но так, чтобы его все слышали:
  - Хорошее замечание.
  Двое, стоящих самыми первыми предъявили свои паспорта и декларации, а остальные шли спокойно на "штемпелевку".
  Одна женщина, не ко времени спросила:
  Можно мне пройти в туалет? - и она показала на одну из двух дверей с изображением дамы.
  - В Польше посрете! - громко ответил один таможенник, так, чтобы все слышали. И его коллеги заржали так, как будто это была лучшая шутка года..
  Но нам всем было не смешно. Когда мне, одному из последних поставили печать я спросил:
  - Можно моя супруга пойдет к детям?
  - Да! Пускай катится! И все, кто прошли формальности, убирайтесь отсюда в свой автобус! Нечего здесь толпиться!
  Еще через пятнадцать минут мы отъехали. В автобусе была полнейшая тишина. Густая атмосфера подавленности от пережитого стояла в салоне еще очень долго. Никто ничего не говорил, и только работающий телевизор, нарушал тишину, но казалось, что он где то там за стеной, а не над головой. Никто не обращал на него никакого внимания, да и кому он был нужен в этот момент, когда все увидели сцены намного круче чем в кино. Иногда, с задних рядов раздавался тяжелый вздох, после чего тишина была намного тяжелее, а на душе становилось тяжелее и все чувства покрывались мраком.
  И никто даже не заметил, как мы выехали с территории Украины, и через пару мгновений оказались возле польского таможенного пункта. Всем нам не было до этого никакого дела, наши мысли находились еще там, а обычно, по рассказам тех, кто неоднократно пересекали границу, это событие (выезд с территории Украины) встречали бурными аплодисментами, восклицаниями, и радостью. И даже, когда водитель уже во второй раз сказал нам, чтобы мы снова приготовили паспорта, его голос показался бесцветным, лишенным всяких эмоций, голос, как пустота.
  Водитель остановил автобус и открыл дверь. В салон метнулись струи свежего ночного воздуха и мгновенно стало прохладно. Через минуту в автобус вошел, совсем юный, почти мальчик, солдат, в форме польских пограничников. На смеси польского и украинского он поговорил с водителями и буквально сразу нам объявили:
  - Господа! Молодой человек пройдет, соберет паспорта, а вы можете выйти, прогуляться, кому необходимо в туалет, он находится в здании, вниз по лестнице, направо. А кто хочет минеральной воды, пепси-колу, или кофе, чай, то, пожалуйста, вы это можете купить. Внутри стоят автоматы. Там же, кто хочет, может поменять деньги.
  - Европа! Бля! - раздался сзади, чей то голос. И он прозвучал, как катарсис всего ранее пережитого. По салону пронесся облегченный вздох, постепенно увиденное нами мы оставляли позади, отталкивали, не принимали. Нам всем становилось легче.
  - Ну вот и выбрались! - громко сказал я. И мне стало легко. Победа! Победа! Победа!
  Люди начали улыбаться, Зазвучал смех и шутки. Все было не так страшно.
  Наверх поднялся молодой поляк и собирал документы, просматривая фотографии и визы. Печать о пересечении украинской границы его совершенно не интересовала. Когда он подошел к нам, то за все время пребывания в салоне автобуса задал единственный вопрос, обращенный ко мне. Вопрос был задан сначала по-польски, а потом повторен по-украински:
  - Скажите, пожалуйста, это ваши дети?
  - Да. В моем паспорте стоят визы. - И я показал где.
  Он посмотрел, спросил, сколько лет, как зовут детей, а потом, улыбнувшись, добавил на украинском:
  - Пусть отдыхают.
  Молодой человек исчез очень быстро, почти незаметно. Кто хотел выйти на улицу, дышал воздухом, а кто- то травил легкие, куря сигарету за сигаретой, всасывая дым полной грудью. Многие остались в автобусе, и я услышал, как сзади нас, женщина сказала:
  - Эх, была бы возможность, не возвращалась бы...
  - Что верно, то верно, - добавили сзади.
  
  
  
  хххх
  
  Следующей ночью мы приехали в Унна-Массен. Отдавая свои паспорта и бумаги, дежурному чиновнику, мы смотрели на экран цветного телевизора. Чиновник с вытатуированным якорем на плече, так же смотрел на экран, автоматически делая записи в своем журнале...
  Диктор-женщина, на еще не знакомом мне языке говорила, что началась война в Афганистане и американские самолеты наносят один бомбовый удар за другим по позициям террористов... Картинка сменяла картинку...
  Начиналась Новая Эра.....
  Начиналась моя Эмигрантская жизнь....
  
  
  
  Унна - Массен
  
  
  Я начинаю этот рассказ с надеждой, что смогу описать огромнейший и бесконечный, постоянно бурлящий и меняющийся мир, что похож на вечный двигатель, и жизнь в нем не умирает ни на минуту. Я хочу описать мир под названием "Унна - Массен".
  Этот мир столь обширен и безграничен, настолько интересен, что ему можно посвятить не только одно письмо, а целые главы для книги об эмиграции. Или он может служить фоном для романов о любви и ненависти, детективов и политических действ. Здесь есть все: и драма и комедия, трагедия и фарс, водевиль и кардебалет, оперы и оперетты, - жизнь, как огромный театр, и надо только смотреть, смотреть с любопытством, на то, что происходит вокруг, и тогда мы заметим много интересного, и люди, как говорил гений: "актеры", на столько входят в свои роли, что уже не могут без них, и начинаешь ловить себя на мысли, что непонятно, где человек, а где его маска, и вообще, снимает ли он ее, когда нибудь, или нет? И все эти спектакли, игрища, проходят, по совершенно необъяснимым, неизвестно кем написанным сценариям, но играют, как гении. Голливуд бы позавидовал.
  И Унна, это то самое место, та самая сцена, на которой мы, каждый день, можем увидеть все новые и новые сериалы, где играют с полной отдачей, одухотворенно, и в конце, сорвав бурю аплодисментов, или свист недовольной публики, актер уходит передохнуть, чтобы с утра снова выступать, может быть в другом амплуа. Но когда каждый уезжает, в свой собственный город, который выбрал при помощи родственников, друзей, или чиновника, то его актерская слава идет за ним по пятам, как тень, не отставая от своего хозяина.
  А на сцене можно увидеть любовь и предательство, вспыхнувшие первые чувства и разочарование в близких, паясничание и бахвальство, раболепие и униженность, скованность в поведении и вседозволенность, высокую культуру и полный упадок нравов.
  Унна, как высший суд, у Господа Бога, где каждому воздается по делам его. Здесь собираются сотни, тысячи, десятки тысяч людей, и варятся в этом котле какое- то время, и с каждого слезает его "шагреневая" кожа, и тогда сразу видно, чем человек дышит, и какая у него душа. И сколько на себя не рядил бы одежд, под ней всегда видно грешника.
  Ну привык человек, хвастаться, или сплетничать и сталкивать людей лбами, ну что тут поделаешь? Аж ничего Ну, вот такие мы, а что делать? И как бы не пытались мы скрыть от окружающих все плохое, что в нас есть, ведь кругом все новое, все незнакомые, все равно прорвет, как гнойный чирей, в самый неподходящий момент. Да еще и обрызгает окружающих.
  Унна - этот тот молох, перемалывающий человеческие судьбы в месиво, в пыль, в прах. И в то же время это то место, которое можно называть раем, где люди по настоящему отдыхают, набираясь веса и сил перед дальнейшим рывком. Отходят от большого, никогда прежде не испытываемого стресса, и готовятся к другим, для кого- то страшным, а для кого то не очень, испытаниям. Но здесь все живут верой, верой в то, что дальше все будет просто невероятно хорошо. И то, что никогда, никогда в жизни, хуже не будет, вериться с трудом, и к этой мысли всем еще предстоит привыкнуть. Там, далеко, порой за тысячи километров, вскочив на подножку уходящего поезда и сойдя здесь, в Унне, со ступеньки комфортабельного немецкого автобуса, оглянувшись вокруг, вдохнув полной грудью, каждой клеточкой ощутив, до дрожи, понимаешь, что огромная часть жизни осталась позади. Наконец то! И с этого момента, все будет по другому, по новому, и от этого на душе становиться тепло и спокойно. Хорошо....
  
  
  
  
  хххххх
  
  Унна - Массен - это необыкновенное место, не похожее ни на что, что приходилось видеть нам ранее, и то, что нам предстояло увидеть позже. Унна, как маленький оазис, где уставшему путнику можно отдохнуть, успокоиться, помечтать... Наверное, у всех людей прошедших через этот маленький лагерь переселенцев, сохранились прекрасные, светлые воспоминания о нем. И когда бы вы туда не попали, все равно, в какое время года, всегда начинаешь ощущать спокойствие, кажется, что время там замерло, и все так и было, от самого сотворения мира, так все и будет дальше, всегда.....
  Скажите только одно слово: "Унна", и у людей светлеют лица, появляются улыбки, и они на мгновение переносятся в то счастливое время. Унна - это песня....
  Правда, тем, кто задерживается там, на долго, городок кажется скучным, жизнь в нем, оторванной от цивилизации. И возникает впечатление, что люди живут на окраине мира. Их души снова просят буйства, суеты, определенности и стрессов, но когда они все-таки уезжают оттуда, вспоминают время, проведенное в Унне, как одно из лучших в своей жизни......
  Унна - Массен - это маленький райончик, маленького города Унна, пригорода огромного немецкого мегаполиса, Дортмунда. И стоит пройти несколько километров, как оказываешься на границе двух городов. Перейди дорогу и ты в Дортмунде, вернись обратно, и ты снова в Унне.
  Но Унна - Массен не всегда был таким. В его истории был один момент, когда немецкие чиновники, почти все польского происхождения, "любовь" к русским и евреям у них в крови, а русские немцы, приезжавшие в Унну, были "русскими", чиновники взвыли, и всякий раз собираясь на работу, закрывая дом или квартиру, сев в машину, и посидев пару минут, заводили двигатель, а с губ срывались стоны, вздохи, и в голову приходила одна мысль: "Ну, когда же это закончиться???".
  Это было в то время, когда Германия, точнее ее политики наверно перепив противной немецкой водки, которая, как вода для нас русских, с бодуна, или в припадке толерастии объявили войну Югославии. Взяв под защиту косовских албанцев. Тогда весь мир облетели кадры, как сербы убивают мирных косоваров. И потом, на протяжении пяти лет ни слова, как косовары, уничтожают сербов на их родной земле. Каждый день, по сотням каналов одно и то же: "Сербы - убийцы, сербы - враг номер один". Наверное, немцы решили взять реванш за проигранное сражение на Балканах... в свое время. И где совесть журналистов, где их профессионализм, когда до сих пор, нигде, никогда, ни по одному каналу вы не увидите кадров, как те же косовары убивали сербов, без счету и без разбору: мужчин, женщин, стариков и детей. Что те сербы, пережившие резню, живущие сейчас в Косово, живут в настоящих резервациях, где на улицу страшно выпустить ребенка, потому, что его может убить любой косовар, так для развлечения, потому что это сербский ребенок, только по этому. Это никого не волнует. Как не волнует и то, что те же политики оказывали помощь главе албанской мафии в Европе, даже сделав его главой повстанческой армии. Наверное в этом и профессионализм людей, называющих себя политиками.
  Но, вступив в войну, Германия приобрела себе гемморой. И сесть больно, и ходить мешает. Сколько бумаги, пленки ушло на то чтобы показать, как страдают одни и как жестоки другие. Сколько лагерей беженцев, им срочно нужна помощь! Сказавши "А", надо говорить "Б", и вся эта бесчисленная орда, как один огромный немытый и завшивленный табор ринулась в Германию. На машинах, в прекрасных, комфортабельных автобусах и самолетах, в каждый лагерь переселенцев, в эмигрантские общежития городов, сотнями тысяч. Все больше, больше и больше. На деньги немецких налогоплательщиков, на шею, уже без того задыхающейся, дышащей на ладан, немецкой экономике.. И откуда такая любовь к людям, о существовании которых немцы вчера еще и не знали?
  И через каких то пару месяцев чиновники взвыли. Это хорошо, когда можно увидеть разницу между черным и белым. "Господи, мы оказывается, не тех не любили. А есть еще и похуже этих русских. Откуда они взялись на нашу голову?".
  И когда вся эта свистопляска подходила к концу, когда люди, привыкшие к нормальной жизни и отношениям отходили от увиденного, совершенно непонятного поведения, выходя со своих многоразовых больничных, которые брались частенько, чтобы не видеть происходящего, к русским отношение изменилось. Те хоть и пьют, но все же в чем - то такие как мы. Те, кто приехал в Унну, после косоваров, рассказывают об этом времени, не иначе, как о любовном отношении немецких чиновников к ним, а те, кто был в Унне вместе с теми, кого вывезли из Косово, передают такое, что волосы дыбом становятся, а глаза этих людей округляются, и в них появляется ужас от пережитого.... Как говорил один управляющий общежития о том периоде в его жизни и работе: "Я проклял то время, когда эти ублюдки были здесь".
  От присутствия косоварских беженцев осталась только одна картина на всю стену дома для переселенцев, бывшей американской казармы, на которой изображены ангелочки над крышами красивых домиков и надпись: "Боже, храни Косово". Когда косоваров насильно грузили в автобусы, чтобы отправить обратно, как правило, через аэропорты, чтобы быстрее от них избавиться, с глаз долой из сердца вон, местное население, наконец- то вздохнуло спокойно: не надо было теперь бояться хулиганья, тотального воровства, а воровали все, что могло попасться на глаза, а если нельзя было украсть, то разбить разломать, уничтожить, не нужно было загонять свои машины в гараж, боясь, что утром, обнаружат их с разбитыми стеклами, украденными магнитофонами и для забавы порезанными креслами, и прочерченными полосами через весь капот. Можно было перестать бояться за детей, снова можно было отпустить их на детские площадки, которые срочно ремонтировались, после присутствия на них косоварской молодежи. Что больше не будет несколько раз на дню приезжать полиция, то и дело арестовывая наркоманов и делая обыски в попытках найти склады наркоторговцев. Боже спаси Косово! Кто будет от косоваров спасать Германию? Слава богу больше не будет столько преступлений, воровства и жестоких драк с понажовщинами... Наконец то можно было жить без страха.
  Снова начали приезжать русские. Такие милые, иногда буйные, когда выпьют, но это, как говориться семечки...
  А управление лагеря затевало грандиозный ремонт, дезинфекцию, вшей было немеряно, тратило большие деньги, чтобы привести в порядок то, что было с такой легкостью уничтожено. Бывшие казармы, которые были построены для американских солдат еще во время холодной войны и покинутые ими, когда СССР проиграл эту великую битву, казармы снова приобретали нормальный вид. Менялась разбитая сантехника, снимались полы, порезанные и порубленные, штукатурка .. все... Казарма за казармой, дом за домом, снова становились такими, что в них могли жить нормальные люди...Наступали счастливые дни для Унны. Жизнь постепенно входила в свое обычное русло. Снова зазвучала русская речь, снова появились русские девушки. Все -таки перемены - это хорошо...
  
  
  В детстве мне не нравился этот мультфильм. Не знаю почему, ни как он был сделан, ни песенка, так радостно певшаяся главными героями мультика. И только сейчас, когда я пишу эти строки я вспомнил этот мультик, так как именно этот мультфильм больше всего подходит к описанию того места, куда приезжают эмигранты, в первую очередь.
  Счастливый остров, остров беззаботности, удовольствий и отдыха. Прекрасный остров Чунга - Чанга. Послушайте песенку из этого мультика, не один раз, не два, вслушайтесь в каждое слово, в каждый звук этой прекрасной веселой мелодии. Прочувствуйте все это, и вы поймете, как прекрасно жить в этом месте. Такое впечатление, что автор, писавший слова к этой песне обладал чувством предвидения, и через многие года и тысячи километров увидел, наверное, во сне, какая жизнь будет в Унна - Массен.
  "Чудо - остров, Чудо - остров, жить на нем легко и просто, жить на нем легко и просто - Чунга - Чанга!". И действительно, все легко и просто. И когда в нашей жизни появлялся шанс вставать, когда хочешь, и так же ложиться спать, совершенно не заботясь о времени, что не надо никуда спешить, торопиться, все уже сделано, все устроилось лучшим образом, - живи спокойно, отдыхай, наслаждайся жизнью. Конечно, может возникнуть ассоциация с санаторием или домом отдыха, но сразу надо спросить, а в каком санатории и доме отдыха, за все за это еще и денежки приплачивают? А здесь...... медленно, медленно, можно открыть глаза, потянуться до хруста в косточках, улыбнуться наступившему утру и снова обнаружить, что все это не сказка, что все происходит наяву. Можно еще немного полежать, понежиться в кровати, а можно встать, но так же медленно, не спеша, сходить в душ, постояв под сильными струями воды, совершенно не заботясь о том, что надо что - то экономить, а можно набрать себе полную ванную и полежать, вслушиваясь в утреннюю тишину, отмечая, новые, появляющиеся звуки, по которым определяешь, что маленький, счастливый городок просыпается. А потом растереться новеньким полотенцем, и не спеша одеться, сев за стол и выпить горячего чайку, приготовленного заботливой супругой. Тогда мы еще не привыкли начинать день со стакана сока, это будет позже, а после чайка выйти на улицу, улыбнувшись ласковому, встающему солнышку, и пойти погулять, ни о чем не заботясь. А совсем рядом лес с аккуратными, посыпанными мелкими камушками, дорожками, и стоящими ровными рядами деревьями, приветствующими вас приятным легким холодком. Те, кто хочет, может сойти с дорожки и погулять среди старых деревьев, сквозь зеленую листву которых с трудом пробиваются первые солнечные лучи. Но прогулка будет не легка, потому что на земле везде сотни веток, различных размеров, того и гляди, ногу подвернешь, на скользких, покрытых мхом ветвях. И среди всей этой сырости, многолетней, лежалой листвы можно собрать грибы, как это много раз делали там, откуда приехали. Правда, проходящие по дорожкам немцы, смотрят удивленно, непонимающе, как такое можно делать, ведь те же грибы можно купить в магазине, хотя за столько лет соседства с новоприбывшими эмигрантами могли бы и привыкнуть. Но пускай думают, что хотят, это их проблемы, а наше дело отдыхать, наслаждаться жизнью. Все уже позади: беготня, очереди и траченные нервы. Впереди еще несколько недель ожиданий нового переезда, туда, в тот город, где начнется новая жизнь, беготня, суета и проблемы, а сейчас отдыхать, отдыхать, отдыхать....
  И вернувшись, домой, позавтракав, собрав детей, можно пойти и взять велосипеды и покататься по окрестностям, тем более, что погода благоприятствует и только через пару часов наступит настоящая жара, хотя на дворе уже октябрь. Днем на улице жарко, как летом.
  Можно поехать в тот же лес, в котором в это время десятки катающихся на велосипедах и бегающих, занимающихся спортом или просто поддерживающих себя в хорошей форме немцев. А там за лесом, прекрасная детская площадка, на которой с самого утра уже резвятся детишки. Площадка находится рядом с детским садиком, стены которого полностью исписаны "любителями наскальной живописи". А можно поехать и дальше и оказаться на аккуратных, чистых немецких улочках, на которых увидишь различные одна и двухэтажные дома каждый из которых непохож друг на друга, с заборчиками из зеленых кустов, аккуратно подстриженными заботливыми руками хозяев. Вокруг будет богатство и довольство, успех и наслаждение жизнью. И, кажется вот она настоящая Германия: сытая и благополучная.....
  Можно проехать еще дальше, и через улицу увидеть многоэтажные, совершенно не похожие на наши, дома. Они окружены детскими площадками, лавочками для отдыха, симметрично посаженными деревьями, а на стоянке для машин выделены места для инвалидов, которые были пусты, и никому не приходило в голову занять их, если не было других свободных мест для парковки. Все вокруг было по-другому, непривычно, по-новому. И везде дети, много детей. Маленькие и постарше, играющиеся в многочисленных песочницах, деревянных городках - крепостях с веревочными лестницами и переходами. Везде крики, визг, писк, и смех. Дети бегают друг за другом, носятся на велосипедах, падая и разбивая коленки в кровь, но тут же вставая и утершись рукавами просторных маек и рубашек, спешащих дальше, к своим друзьям. Другие разгоняются на блестящих, на солнце серебром самокатах, пытаясь догнать друг друга, крича, что- то на немецком языке, слова, которые никто, по началу не понимает, но пройдет немного времени и наши дети будут так же тараторить, горланить и веселиться. А сейчас туже картину можно наблюдать и в лагере переселенцев, только все дети общаются на русском языке.
  Наступило утро. Солнце поднялось, а малыши уже на детских площадках, выбегают из своих комнат, временных пристанищ, и несутся к огромным "паутинам" - толстым канатам переплетенных между собою и прицепленных к столбам, своими концами, растянутыми во все стороны. И если кто- то сначала боится, с опаской подходит к этой причудливой конструкции, то через несколько часов уже смело лазает и перепрыгивает с каната на канат с ловкостью Тарзана или Маугли летающих по джунглям на длинных лианах. Малыши играются там с утра до позднего вечера, делая маленькие перерывы на завтраки, обеды и ужины. А рядом теннисные столы, на которых проходят целые сражения между детьми постарше, среди них выявляются свои лидеры и чемпионы. Тут же, через дорогу находиться детский сад, где происходит первое знакомство с немецкими детьми, и первыми попытками заговорить на новом языке. В садиках полнейшая свобода. В полном смысле этого слова. Воспитатели только наблюдают за детьми, а те долгое время не видевшие такой вольницы отрываются по полной. Еще бы! Там воспитателя и занимались с ними, и наказывали, и учили читать, а здесь твори что хочешь, никто слова не скажет. И детки приходили домой с разбитыми носами, обсыпанные с ног до головы мокрым песком, купавшимися в резиновых бассейнах с водой подогретой на солнце. А на утро температура и куча таблеток, на стуле возле кровати, а немецкий доктор, милая девушка, пришедшая из медпункта, что в ста метрах, измерив температуру, сказала, что тридцать семь и семь - это нормально и таблеток не давать, малой должен сам перебороть болезнь, а наши мамаши, все медики и врачи, жизнь приучила, лечат по-своему, так как это делали там.
  Свобода! Страна пионеров и пенсионеров! Первым еще не надо работать и думать о куске хлеба, а вторым уже не надо об этом думать. Живи себе припеваючи. Но это страна и женщин, хотя наши мужики в шутку делят название страны на две части, показывая, что эта часть Европы - привилегия для мужчин. Хер - мания господа - рай для Херов! Эх, русский язык, только здесь, по настоящему начинаешь понимать, что Тургенев был прав, написав о русском языке великое стихотворение в прозе. "О великий, могучий русский язык!". Только на нем можно изъясняться так цветисто и красиво, ярко, чувственно и нежно. Только этот язык, по настоящему сложный, разнообразный, но такой певучий, ласковый, помогает оставаться собой не потерять свое, родное, близкое, что впитал с молоком матери, то, что, может быть, называется душой. И только здесь, большое цениться на расстоянии, начинаешь понимать, как этот язык дорог, как небрежно к нему относились все эти годы, засоряя его черт знает чем, иногда сводя его к уровню той самой Эллочки из "Двенадцати стульев". А ведь это настоящее богатство, которое "имевши не храним - потерявши плачем".
  Когда через несколько лет, на Рождество, мы ездили в Париж - зимняя сказка. У нас был экскурсовод, милая приятная женщина с непонятным для нас именем Мака, коренная парижанка, ее дедушки и бабушки относились еще к той, к белой эмиграции. И когда, она рассказывала нам о Париже, о Версале или Лувре, я слушая ее наслаждался, ее русский был не просто великолепен, он был прекрасен! Такого чистого языка я никогда не слышал. Она училась в гимназии у госпожи Галициной, и та строго настрого запрещала читать советские газеты, все эти "комсомолки", "факты с аргументами", и объяснялось все очень просто: "Там вы не найдете русского языка...". Кстати в этой же гимназии учился Жак Ширак, президент Франции, и, наверное, тоже прошел через руки госпожи Галициной, во всяком случае, он прекрасно владеет русским языком и даже переводил Есенина на французский. Но это к слову...
  А сколько трагедий возникает из - за того, что дети в скором времени отказываются говорить на языке своих мам и пап, бабушек и дедушек, объясняя все это простой мыслью: "а нам так удобно". И ходят такие подростки, болтая на теперь уже своем немецком, выучив его интуитивно, как губка, впитав все его нюансы, интонации и тонкости, но, забывая ту красоту, язык, на котором с ними говорили мамы с первого дня рождения, улыбаясь, целуя и лаская своих ненаглядных деточек, ради которых в принципе и уезжали, и вот теряется, рвется эта тонкая нить, за которой уже пустота. Никогда не забуду случай, когда в магазине, который называют русским, (все магазины где работают русские эмигранты, называются "русскими", такой магазин есть даже в Унне), молодой человек подошел к полке с книгами, где я рылся уже полчаса и достав одну, спросил, как она называется. Я посмотрел на него удивленно, и он, наверное, заметив это, виновато объяснил:
  - Я не умею читать по русски.
  - Как это? - Еще больше удивился я.
  - Это моя беда. Вот не научился я, а родители не заставляли. Папаня мой даже запрещал говорить на русском, пока, видите ли, мы на немецком в "перфекте" не заговорим. А что нужно было мне, семилетнему пацану, по немецки я заговорил через полгода, и не остановишь, зато...
  И такое очень часто встретишь здесь. Такие вещи иначе, как преступлением против своих детей не назовешь. Еще два случая. Первый произошел, когда я с супругой постигал азы языка, на курсах, называющихся: "Шпрахкурс - немецкий для иностранцев.". К нам пришел пожилой человек, которому уже было далеко за пятьдесят, с целью пригласить нас на следующие курсы, в другую контору и свою речь он начал с того, что сказал:
  - Товарищи!
  - Да вроде все господа уже... - тихо напомнил один участник, пришедший на курс полным нулем и ушедший с курсов не продвинувшись в понимании языка не на шаг.
  - Как вы учите язык? - последовал сразу вопрос. Вы, наверное, только здесь на курсах на немецком и говорите, а эта ваша самая большая ошибка, а нужно действовать по другому.... - этот упитанный, с выражением превосходства на лице мужик, лечил нам мозги минут двадцать, но самое интересное было, где то между десятой и пятнадцатой минутой. Оказывается, мы никогда не выучим язык, если не будем на нем разговаривать дома со своими детьми, "русский должен быть запрещен, он должен умереть". - Вещал оратор, как на партсобрании, как потом выяснилось, он был инструктором в отделе комсомола, где, наверное, с такой же силой и напором призывал работать молодежь, в колхозах и совхозах, там, в своих казахстанах. - Я своим детям запретил говорить на русском, и они быстро освоили их родной язык. - Как быстро эта сволочь, отказалась от языка, на котором разговаривал большую часть своей жизни, - Слава Богу, теперь и устроены хорошо, а русский им совершенно не нужен. Новая страна, новая жизнь, надо отвечать, как говориться, современным требованиям....
  - Ну и придурок! - Не сдержался я. Жена дернула меня за руку, но все, в том числе и преподаватель, родом из Сербии (об этом учителе от Бога, рассказ впереди), заулыбались. Все, может быть, думали так же, а может мне так показалось...
  А другой случай произошел намного позже, когда началась вторая иракская война. На очередных курсах, где я учился, преподаватель, эмигрантка с восьмилетним стажем гордо заявляла, вздергивая свой крючковатый носик перед иностранцами. У нее то аусвайс, а у всех остальных: евреев, поляков, иранцев, ливанцев, и сирийцев, только вид на жительство в национальных паспортах. Она говорила:
  - Там я работала учителем русского языка, а здесь преподаю немецкий! Мой муж работает в отделе маркетинга крупной фирмы, но интересное следовало дальше, - старший сын говорит и читает по русски, - она как бы стеснялась этого, и ее голос становился тише, - но младший, - голос крепчал и набирал силу, - говорит только на немецком, нет, конечно, он понимает русский, но зачем он ему нужен? - ставила эта сорокалетняя дама вопрос, и в аудитории повисала тишина. "Посмотрите- ка какая я умная, и какие мы с мужем молодцы!". "Дура набитая". - подумал я тогда, зажав себе рот рукой, чтобы эти слова не слетели с языка.
  Разве можно таких людей назвать нормальными, они какие - то ущербные, недалекие, думающие только о себе, так как все это исходит от желания самому, во что бы то не стало быстрее заговорить на другом языке и поэтому этой цели должно быть подчинено все, все абсолютно! Даже будущее своих собственных детей. А потом из этого будущего, повзрослевшие дети отвернуться от родителей - благодетелей, плюнув в их старые, испещренные морщинами, лица. Сполна отплатив за эту ошибку, но потерянного вернуть уже будет невозможно.
  А все начиналось в Унне...
  .... И продолжив прогулку, можно увидеть, это всегда бросается в глаза: десятки мамаш отдыхающих на скамейках, которые никому не придет в голову поломать. Мамочки сидя болтают между собой, как правило, делясь повестями и романами своих жизней, и пересказами фантастических рассказов о своем будущем. Они беседуют и изредка поглядывают на своих карапузов копающихся в песке, и то и дело покрикивая на них, что либо запрещая или в чем - то, ограничивая малышей.
  А по Унне, по его бесчисленным дорожкам гуляет одинокий человек, изо дня в день, в любую погоду. Он никуда не торопиться, наматывая спокойным шагом десяток километров, - он работает. Он продавец счастья. В котором нуждается каждый приехавший, и только купив у этого невысокого подтянутого мужчины, бывшего полковника украинского генштаба, счастливый билетик, люди ощущают себя на седьмом небе от счастья, так как у этого спокойного , вечно невозмутимого мужчины, эмигранты покупают драгоценное время, сотни минут переговоров с близкими людьми оставшихся там, и волнующихся, переживающих, ночей порой не спящих, с мыслью о тех, кто уже здесь в Унне. И купив телефонную карточку люди несутся к многочисленным телефонам - автоматам, где после обеда и до самого вечера, до темноты, стоят очереди желающих услышать родные голоса, успокоить близких, сказать, что все в порядке, все хорошо. И когда продавец телефонных карточек не появляется, народ волнуется, и идет к Яше, в его ателье, где можно приобрести не только телефонные карты, но и книги на русском языке, словари, кассеты с фильмами, и музыкой, а так же диски и с тем и с другим. Как правило, все втридорога. А для особо ностальгирующих, за отдельную плату, можно прийти и посмотреть новости, что твориться там, "на родине", и после этого, многие ходят, и по старой привычке обсуждают происшедшее. Кто кого убил, кого посадили, и что сказал тот или иной политик, но постепенно, эта причастность к той бывшей жизни уйдет на второй план, и передаваемые в новостях события не будут восприниматься так остро, и не будут душу цеплять за живое.
  А потом снова к телефонам, где люди по привычке надрывают глотку, крича в телефонные трубки, перемешивая свою речь сотнями "Алло!", и "Слышу, слышу, а ты меня?", и когда, переговоры будут закончены, то многие хрипят, пытаясь откашляться, восстановить голос, и очень часто можно услышать проклятия в адрес украинской связи.
  ....А еще можно прокатиться к озеру, которое совсем рядом, здесь вообще все близко, все недалеко, за адмистративным зданием "В". В этом здании располагается самая зловещая организация в Германии, та самая, которую ненавидят все немцы без исключения, но без нее не представляют жизни, а придумать, что то в замен или тямы не хватает или не хотят. Эта организация, как огромный спрут окрутила щупальцами всю страну и не выпускает ее из своих объятий. Называется она просто: биржа труда, или арбайтсамт по немецки. Биржа труда - это скопище бюрократов, у которых есть только одна цель: ничего не делать и показывать хорошие результаты работы, а то, что занимаются приписками, подлогом или другими махинациями - это простительно. Тут как на войне: или пан или пропал. Именно у дверей уновской биржи труда скапливались самые большие очереди, и чтобы попасть на прием в короткие часы приема, как правило, с девяти до часу, люди занимали очередь с самого утра, с пяти часов. Чтобы быть полностью уверенными, что судьба сегодня улыбнется, и наконец-то с арбайтсамтом будет покончено.
  Но там, за этим зданием, находилось небольшое, по-видимому, искусственное озеро, место посещаемое большинством детей и подростков, но не они здесь были хозяевами, как на детских площадках. Здесь царствовали, и всем заправляли..... утки. Невероятных раскрасок, невероятных размеров. Они даже подчинили себе всех людей приходящих к ним, и выполняющих все требования хозяев. А запросы были (да, наверное, и сейчас), очень просты: хлеба, хлеба, хлеба. Ну кто откажется прийти с кусочком хлеба и покормить таких милых, вечно крякающих, подбегающих на расстояние вытянутой руки, уток? И поэтому все утки, без исключения были сытыми и жирными.
  Вокруг озера стояло множество скамеек, которые по вечерам занимала молодежь, как это теперь модно говорить: потусоваться. Их язык был пересыпан матерщиной, которая уже с детства понятна каждому немцу. Они горланили, смеялись, что- то обсуждая, и расходились поздно ночью, оставляя после себя гору пустых пивных бутылок, в мусорках, стоящих рядом со скамейками. Они расставались, чтобы днем снова встретиться у магазина и купить еще пива, благо его было огромное количество более десяти сортов, и каждый сорт надо попробовать, распробовать, а потом перейти к следующему, а когда доберешься до последнего, то забудешь, какой на вкус был самый первый, а поэтому надо взять еще пару десятков бутылочек, для полного удовлетворения.
  А днем, здесь веселились дети, и рядом с ними отдыхали их родители, обсуждая со случайными знакомыми, свои жизненные ситуации, слушая и давя советы.
  А потом, можно поехать в другую сторону, к другому маленькому лесочку, где на воле, совершенно свободно живут олени. Там побывал каждый эмигрант, приходя посмотреть на это маленькое чудо, приводя с собой детей, не каждый день и не каждый раз увидишь такое, не в зоопарке, а просто в лесу. Те, кто курил, еще на подходах к животным, делал быстрые, последние затяжки и бросал сигареты в урну, которая была переполнена окурками, так как здесь, висел плакат о том, что курение в этом месте запрещено. Побывав у почти домашних, оленей, можно вернуться и оставить велосипеды в мастерской, заплатив за пользование несколько марок. Эх марки, марки.... Прийти домой пообедать, отдохнуть, и сесть на скамейку возле подъезда, (дома, так как в Германии, каждый подъезд - отдельно взятый дом, со своим номером, только квартиры номеров не имеют, они делятся на левую и правую сторону, а при входе, обычно, висят таблички с фамилиями жильцов. И первое дело, которое мы сделали на утро, после приезда, вставили в специальную рамку листочек с нашей фамилией). А можно, если солнышко уж сильно припекает, снова залезть в ванную и насладившись, приятными, расслабляющими минутами, пойти поспать. Благо спешить никуда не надо. Увидеть добрые, приятные сны, засыпая знать, что, проснувшись, все так и будет: спокойно, хорошо, и тихо. Благодать....
  А проснувшись, когда солнце начнет клониться к закату, выйти и поболтать с соседями, которые уже сидят под окном, и обсуждают животрепещущие темы эмиграции. И сидят на одной скамейке и немцы и евреи, казахи, русские и украинцы, белорусы и узбеки, - все те, кто смог вытянуть счастливый билет. Кого забросила сюда немецко-еврейская эмиграция. И никто здесь не стесняется своей национальности, никто не кичится этим, это просто данность, откуда - то свыше, но все равно, все остаются русскими, и как бы кто не пытался в дальнейшем быть похожим на коренных жителей, это никогда не получиться, это будет для многих неосуществимая мечта, потому что всегда, и везде мы останемся русскими, детьми и внуками тех, кто когда-то дошел до Берлина.
  Люди сидят, ведут неторопливые разговоры, спешить вообще некуда, иногда споря по каким- то вопросам, но большей частью делясь планами на будущее. Так проходит день, и только к вечеру, когда становится прохладно, жены, вечно стоящие у плит, выносят мужьям свитера и легкие спортивные куртки, к скамейке, где и проходят все разговоры, где моментально рождаются гениальные идеи, и так же быстро они умирают, где к вечеру пепельница сделанная из пустой банки пива, наполняется окурками.... И к ногам мужчин, до темноты беседующих, а подчас заводящих какой- то неразрешимый спор, не спеша, из ближайших кустов подходит целое ежиное семейство. И сразу, из окон, женщинами, передается молоко, которое наливается в мисочки стоящие у скамейки. Ежики пьют молочко, а взрослые, и прибежавшие дети, из дому, и с ближайших детских площадок тихо наблюдают за этой картиной. И наплывает такое чувство, что когда- то это уже происходило, в нашем саду, который окружал наш дом, построенный дедом, сразу после войны, казавшийся мне тогда, в моем детстве, огромным,. Ежики так же выползали из под веранды, оплетенной до самой крыши хмелем, и так же пили молочко, которое мы, маленькие дети выносили им каждый вечер. И становилось легко, спокойно, и уютно, как в детстве....
  
  Но все это спокойствие, ощущение уверенности приходило потом, после нескольких дней переживаний и нервотрепки, беготни по кабинетам, и подписывания различных документов.
  В первое утро по приезду я встал очень рано, в семь утра. Если считать, что легли мы в пять утра, предварительно помыв и положив детей, а потом приняв душ, приготовив все свои документы на утро, и положив их на стол.. Но эти два часа я продолжал ехать куда-то, в неизвестность, и на моем пути дорога постоянно разветвлялась в разные стороны. То влево, то вправо, то петляя уходила назад, а водитель, все время оглядывался и спрашивал меня куда ехать. И я говорил, указывая направление движения, и только по каким то необъяснимым для сознания признакам я знал, что мой автобус едет правильно. Но вот, водитель обернулся еще раз, и нас осветили фары встречной машины, а затем сигнал, разрывающий все на части... Я открыл глаза. На столе надрывался будильник. Все спали, были утомлены такой непростой дорогой. Я кое - как встал и пошел умываться, захватив с собой бритву, так как надо было покончить с многодневной щетиной, которая порядком надоела и уже начинала раздражать. Приведя себя в порядок, перекусив то что осталось после нескольких дней пути, я оделся и захватив папку с документами пошел в административный корпус "А", где мне предстояло провести не один час и не один день. Когда я вошел внутрь, ища нужную мне дверь, среди множества, покрашенных в темно - зеленый цвет дверей, я увидел, что то же самое делает другой человек. Высокий стройный мужчина, его движения были спокойны, а лицо с чернющими умными глазами было совершенно невозмутимым, Он шел не спеша оглядываясь по сторонам и в один момент со мной он оказался у нужной двери. Нам обоим был необходим один и тот же кабинет.
  - Здравствуйте, - сказал я, и посмотрел ему в лицо улыбнувшись. Под густыми усами молодого человека тоже была видна улыбка.
  - Здравствуйте, - так же приветливо ответил он.
  - Нам, как я вижу в один кабинет, - говорил я, чтобы не молчать.
  - По всей видимости, да, - сказал парень и в свою очередь спросил:
  - Как вас зовут?
  Я представился, и назвал себя:
  - Бек Абаев, - и мы пожали друг другу руки. Это рукопожатие было началом большой дружбы, связавшей нас на долгие годы. Благодаря отношениям, которые зародились между нашими семьями в первые дни пребывания в Унне мы поехали в один город, правда, жили в разных общежитиях, а сейчас мы стояли у зеленой двери и разговаривали вполголоса между собой. Я узнал, что он, как и я приехал по еврейской эмиграции вчера вечером. ".....Нет в Германии мы уже неделю, но провели его в Ганновере у тестя с тещей, там в принципе и оставили некоторые вещи...". "Так вы туда и поедете?". "Нет, это в другой Земле, мы с супругой хотим попасть в Дюссельдорф, но говорят, что в него не пускают. Город закрыт.". "Так откроют же, когда нибудь"- высказал я надежду. "Только для ближайших родственников, но я попытаюсь, может удастся..."
  Мы долго стояли под кабинетом, нам было не привыкать, торчать в очередях, и мы спокойно разговаривали друг с другом. А за нами выстраивалась очередь тех, кто как и мы приехали только что или пару дней назад, но не успели оформить все дела, или до сих пор не определились с выбором дальнейшего места жительства. К девяти часам народ прибывал и прибывал, и в одном длинном коридоре, на белых стенах которого уже были потертости, от того, что каждый облокачивался на них в ожидании своей очереди, стояли те кто только что приехал, кто заканчивал оформлять прописку и те, кто уже выписывался, и так же бегал по кабинетам, собирая различные подписи. Их уже ожидал новый переезд, и новая жизнь.
  А у нас все было впереди. Но два слова: "прописка", и "выписка" больно резали слух, оказывается здесь в Германии, в свободной европейской стране, все как у нас, и надо тоже толкаться в очереди и получать различные бумаженции с росчерками чиновников на них. Названия у этих бумаг, были новые для нашего слуха, и порой, по началу это резало слух, но через пару месяцев все эти слова, да и сотни новых, займут прочное место в нашем языке, и когда захотим сказать о чем - то по русски, то первым, как назло, выскочит немецкое слово, и кто его просил?
  Народ стоял, народ волновался. Каждый что-то рассказывал. Вообще, если Унну представить в виде женщины, то большей сплетницы во всем мире не найдешь. У нее никогда не закрывается рот, она все время о чем-то говорит, но все, о чем бы эта тетка не сказала, все это сплетни, все вранье. Так как не бывает одинаковых судеб, одинаковых ситуаций, все будет по разному, у каждого своя тропа войны, каждый сам, только сам, вкусит горького эмигрантского хлеба сполна,, а здесь сплетни о возможной дальнейшей жизни передавались из уст в уста, как самая надежная, самая последняя, самая проверенная , самая достоверная информация.
  Люди шумели, бурлили, уставшие облокачивались на стены и вдруг в полутемном утреннем коридоре включался свет. Это кто-то всей своей массой надавил на выключатель, и сразу, от неожиданности, с криком "Ой!", отскакивал от стены.
  Но в каждой очереди, находились те, кто все знал, кто "все уже прохавал", и стояли такие людишки гоголями, начальниками, всезнающими профессорами. В их лицах читалась надменность, пренебрежение к этой разношерстной толпе новоприбывших. И у каждого такого всезнайки была в руках огромная вилка, которой зачерпывали лапшу и большими гроздьями вешали ее на уши стоящих вокруг. Каждый всезнайка рассказывая что-то, в первую очередь исходил из своего собственного, порой не самого удачного опыта, и эту личную версию эмигрантской жизни выдавал как единственно правильную. А те кто приехал, слушали, оттопырив уши и раскрыв рты, то и дело задавая наводящие вопросы, а то и напрямую спрашивающих, как будет в том или ином случае. Каждый хочет знать свою будущую судьбу, никто не любит неопределенности, зависания между небом и землей, и поэтому готовы слушать всех, даже таких людей, ради того, что бы хоть как -то опуститься на землю, почувствовать уверенность, почву под ногами.
  Всезнайки учили что говорить, а что нет, как вести себя у чиновника, откровенно высказывая о них далеко не лицеприятное мнение, забыв, наверное, что каждый чиновник, посаженный сюда прекрасно владеет русским языком. Им не рекомендовалось говорить на русском, и только через год проживания в нашем Большом Городе, мы узнали от новоприбывших эмигрантов, что все бюрократы общаются с эмигрантами на прекрасномрусском языке. Еще бы, все они как правило учились в польских школах, когда там еще преподавался русский.. А тогда работники лагеря переселенцев слышали о себе такое, что уши пора было заворачивать в трубочку.
  Всезнайки появлялись каждый день, они здесь были хозяевами. Они приезжали на машинах, подчас очень дорогих, как бы на показ, выставляя свой кошелек, и тем самым, говоря всем, чего они уже достигли, и какая разница между нами всеми, какая между нами лежит пропасть. Эти всезнайки привозили с собой море продуктов, минеральной воды
  и ........ водки, а как же без нее.
  Все это относилось, только к одному потоку эмигрантов, к людям, которые как бы возвращались на родину. И здесь наступала полоса различий между евреями и немцами, и длиться она будет все дальше и дальше, разводя эмигрантов по разные стороны, расширяя и углубляя пропасть между ними. Все было просто, как наступивший день, немцы приезжали на родину, которую их предки покинули в поисках лучшей жизни, а евреи приезжали со статусом беженцев, и вроде бы права такие же, и много похожего, да "все не то, и все не так...", как пел Владимир Семенович Высоцкий. Начиналось все с того, что наши бегунки отличались от "немецких" даже цветом, у них тоже были разноцветные, но разница маленькая и ее видно. Немцы - переселенцы переезжают огромными семьями, до ста человек доходит, был даже такой случай, когда одна бабулька вывезла более ста двадцати человек. И бывает так, что одна часть семьи уже здесь, живет довольно долго, а другая только приехала и ходит по кабинетам огромной толпой с каким нибудь всезнайкой, вырвавшим из своего драгоценного времени несколько дней и посвятив их заблудшим родственникам.
  Евреев здесь видно сразу. Хотя бы потому, что их мало. Да, в Унне может сразу жить несколько сотен еврейских семей, но что это по сравнению с тысячами немцев привозимых в Унну из первого лагеря переселенцев. Из Фридланда, где каждый из них проходит упрощенную процедуру приема, и почти все сразу получают помощь от многочисленных благотворительных организаций. Вещами и деньгами. Кто как дает, но берут все и везде. А потом, уже с денюжками и с вещами, порой не первой свежести, но таким, которым позавидуют многие "новые казахи", так как большинство приезжает из самой богатой страны Средней Азии, русские немцы на комфортабельных автобусах переезжают в Унну. А евреи сразу несутся в Унну, где и начинается их "контингентная", жизнь. Их никто не встречает, многие приезжают на "пустое место", нет ни родственников, ни тех, кто мог бы как то помочь, а те кто готовы оказать помощь так же ходят по кабинетам, но стараются не полоскать мозги, а говоря с посторонними обязательно предупредят, что все может быть по другому, все может быть не так. Зачем нужна лишняя ответственность?
  Нет, конечно, все люди разные, и порой, да что греха таить, частенько, среди евреев увидишь такое "оно", что думаешь: "мама дорогая....".
  Там, в коридоре сразу отличишь еврея от немца - переселенца, и дело не в строении носа или в выражении лица, дело в одежде. В обычной повседневной одежде. Я не видел ни одного еврея, который позволил бы себе прийти на встречу с чиновником в спортивном китайском костюме, а люди, приехавшие из глубин великой страны и из казахских степей, куда их занесла судьба, ходят в спортивных костюмах, как будто это парадно - выходная одежда, сшитая у лучшего кутюрье. И вообще их видно сразу, всегда, в любом городе, в любом месте, потому что они все, буквально все одеваются одинаково. Кроссовки, реже туфли, затем белые пижонские носки, другие не признаются, потом идут спортивные брюки различных расцветок и фирм, майки, как балахоны, и если прохладно, то обязательно кожаная куртка, а еще постригончик "а-ля зека". И как бы они не были богаты, какие бы дорогие машины не имели, в каких бы дорогих домах не жили, они останутся такими навсегда. И их всегда узнаешь и увидишь. А еще, эту категорию будущих немецких граждан, обладателей аусвайсов видно по речи, такой красивой и цветистой, пересыпанной только русским понятным, идиомами и выражениями, услышав которые у нормального человека заворачиваются уши. Правда сейчас и немцы понимают наш "великий и богатый", и если немчик, прогуливающийся по набережной, отдыхающий от дел праведных, или ждущий поезда и едущий по делам, услышит что- то такое заковыристое, то сразу понимает: русский. Ему никогда в голову не придет, что "на ем разговаривает", его же брат, немец.
  У евреев и немцев не только речь разная, но и разговоры ведущиеся в коридорах разные. В разговоре еврея никогда не встретишь таких слов, как: "четвертый, седьмой и восьмой параграфы", - это только для немцев (хотелось написать, что вход евреям и собакам запрещен, но не к месту наверное), Это только их разговоры, кто какой параграф получит, и как перескочить с параграфа на параграф, потому что от маленькой циферки зависит и судьба человека: кто как в дальнейшем будет обеспечиваться государством, кому положена помощь, а кому нет, кому дадут курсы от биржи труда, а кто может рассчитывать на курсы оплаченных церковью и иногда городом. Как говориться: параграфом не вышел.
  Но удивительно в этой ситуации другое. Как страна, уже в лагере переселенцев делила людей, сортировала их на чистопородных немцев, полукровок, тех кто жил с чистопородными и полукровками. Соответственно и денежки будут перечисляться, и подход будет такой. Чистопородные - это четвертый параграф, приблудные - седьмой, а "не пришей кобыле хвост", всего лишь восьмой. И, из- за всего этого судьба у всех сложится по-разному. Вымирающая нация, по признанию местных социологов и разных там исследователей, еще, наверное, живет представлениями о своем величии, к счастью бывшим, так как оно, величие, всегда сопровождалось кровью и смертями миллионов. И эта нация продолжает селекцию приезжающих, на чистых и нечистых, вместо того чтобы быть благодарным тем, чьи дети в будущем будут кормить их самих и платить им, престарелым немцам, пенсии. Они еще и перебирают. Правда есть еще одна страна, с таким же ненормальным подходом к людям, надо быть справедливым. Там в окружении врагов - арабов, тоже перебирают, кто еврей, а кто нет, и кому положена помощь от государства, а кому нет, и еще кому можно въезжать, а кто на это права не имеет. А дураки ведь, не смотря на еврейские мозги, дураки. Кто их защищать будет, когда еврейка рожает двух, а арабка двенадцать. Вообще матка арабской женщины страшнее для Израиля, чем атомная бомба, а там еще носом крутят, докрутятся.
  Кстати о родах. Здесь женщины не стремятся иметь детишек(долго думал писать это слово или нет, так как в современном нашем языке, словечко "иметь", имеет пошлейший смысл).Они предпочитают заводить собак и дымить самокрутками.
  И среди детей, которые бегают недалеко от лагеря переселенцев больше тех, взглянув на которых сразу видно, что их родители приехали из Африки или с Ближнего Востока. А потом в городах где мы будем жить будут просто гигантские общины людей из Ливана, Сирии, Афганистана, Ирана, и Ирака. И многие районы, между собой, будут называться арабским гетто, но в каждом городе есть и свое немецкое гетто - предел мечтаний любого эмигранта, не только русского. Но до всего этого еще далеко, предстоит сделать большой путь, и начинается он возле этого кабинета с зеленой дверью...
  Время подходило к девяти часам и казалось, что вот вот откроются двери и мы наконец-то встретимся с настоящим немецким чиновником. Ну вот и девять часов. Двери захлопали, забегали мужчины и женщины что-то шпрехая на своем. Они совершенно не обращали на нас внимания, у большинства в руках были большие кружки с горячим кофе.
  - Сейчас они кофе попьют, выкурят пару сигарет, а там может и начнут. - сказал кто-то сзади
  - И сколько нам еще ждать? - спросил Бек обернувшись.
  - Ну наверное, не менее получаса. - Последовал ответ.
  - Раз такое дело - подождем. - Сказал я. - Не привыкать.
  А сам смотрел на тех, кто здесь представляет государство. Эта порода чиновников в корне отличалась от наших бюрократов. Во всем. Наши, что мужчины, что женщины, должны быть обязательно в костюмах, или в одежде их заменяющих. Для дамочек на каждый день новый костюмчик, а значит и обувочка соответствующая, и не просто, что попало, а так, чтобы коллеги - бабы позавидовали, и чтоб только у одной единственной такое и было, эксклюзив, понимаешь. И костюм, и туфельки должны быть оригинальными, интересными, чтоб по тебе единственной и равнялись. И духи не забыть, не те, что на рынках неизвестно откуда и каким китайцем или вьетнамцем разлито по красивым бутылочкам, а из бутика, так чтобы все охнули, и главное, чтобы цена была подходящей, а то засмеют. Но это еще не все. Ноготочки должны быть отполированы, накрашены, в тон сегодняшнему костюму, а не так себе, хухры - мухры. А перед уходом в зеркальце, на всю прихожую, по высоте, на себя, милую, дорогую и самую красивую посмотреть: тени, тушь, пудры, помады, потом все это дорогущее барахло вместе с дезодорантом к себе в сумку и можно идти. А подходя к месту работы нужно напрячься, спину прямую, довольный жизнью взгляд, и каблучками цок, цок, цок... И открыв огромные стеклянные, а иногда для солидности, деревянные двери, двумя руками таща за ручку и прилагая к этому не многие женские силы войти внутрь, и сразу попасть под обстрел своих коллег. Ну мужчины понятно, похотливые козлы, так и раздевают взглядом, так и лезут под новые французские трусики - танго, и только обстоятельства сдерживают их, а то бы сразу подошли и начали бы по ушам ездить. Вот дураки, примитивные существа, и таких половина населения Земли. Так и не поняли до сих пор, что мы, женщины, всегда сами решаем, кому давать, а кому нет. И когда подпустишь их к самому заветному, раздвинув еще стройные ноги, прямо герои - победители. Только после непродолжительного паровозного пыхтения лежат как псы после охоты, выдохшиеся и ни на что не способные, а нам только хорошо, нам сил прибавилось, нам еще нужно, а он лежит такой вялый, уставший, расшевелить что ли?
  Ну да ладно, с этими животными все понятно. Они просты как инфузории, страшны другие. Те, кто тоже скачут, цок, цок, цок, на туфельках с каблучком. Их глаза, как лазерные лучи впиваются в одежду, в косметику, в запах, в тело - прожигая насквозь своей завистью и ненавистью, отмечая все, каждую мелочь, так как потом все будет обговорено до подробностей, до тампаксов, за утренним кофе и чаем, а в глазах столько доброты, обаяния и чувства, задушили бы в объятиях. И если нет нового костюмчика раз в месяц, значит, обнищала дура, или на что- то копит, а поэтому можно вопросик подкинуть при случае. А если несколько обновок сразу, значит еще и любовник помогает, и как правило сразу знают кто он, что имеет и кого, и что эта дура, а как же по-другому сказать?, не первая и дай бог поскорее, не последняя. Ох бедный муж, горбиться в поте лица, а она стерва... Да где только они, эти любовники.... Да еще шепоток пойдет, что такой то блядюшке, любовничек, костюм за пятьсот баксов подарил. Но меньше чем "в тысяче", естественно не тугриков, на работу не приходи. Вот такая вот она, женская любовь. Едрить ее мать...
  А зайдя в кабинет, закрыться, подрихтовать косметику, попудрить носик, стрельнуть глазками самой себе в зеркальце, а потом удобно расположиться в кресле, предварительно заварив себе кофейку, но ровно в положенное время открыть свой кабинет и впустить посетителей, если сидишь на приеме граждан. Рабочий день начинается....
  А немецкие коллеги наших чиновников совершенная противоположность. Разве могут быть похожи день и ночь, земля и небо? Так и в этом случае. Мужчины, как правило, ходят в брюках, рубашках и галстуках, здесь различий мало, но бывают потрясающие исключения, с которыми мы встретились буквально через полгода проживания в Германии. Это когда мы писали заявление в организацию, которое по русски называется квартирное бюро, смысл в том, что если мы потеряем работу, то это бюро будет оплачивать наше жилье исходя из законов страны. Оно же решает, сколько метров на человека положено жилплощади. На нас четверых девяносто, но это к слову, а в бюро мы попали в кабинет к уже не молодому чиновнику. Сам кабинет выглядел как подвал, где собираются панки, металлисты и всякое подобное быдло. На стенах были плакаты с кровью черепами, и бог еще знает чем. Только ненормальных такие вещи могут возбуждать и приводить в трепет, а в этом кабинете такого добра было через чур. Сам хозяин кабинета представлял оригинальное зрелище. Одет он был в черную майку, на которой Смерть плясала размахивая косой, на руках чиновника со следами нескольких суицидальных попыток было с пару десятков различных браслетов, различной толщины из кожи и из металла, в ушах серег не сосчитать, и всю эту великолепную композицию завершала прическа - петух раскрашенная во все цвета радуги. Потом мы не раз видели этого госслужащего на вокзале и в других общественных местах и всегда он держал в руках укутанного в детскую пеленочку плюшевого мишку. Свободный мир. Добро пожаловать на Запад!
  А немецкий чиновник - женщина - это что - то особое. Когда смотришь на них, то по- началу думаешь, что они дома, или может быть у кого- то дома спали до последнего, проспав трезвон будильника, вскочили напялив на себя какое-то тряпье, наверное в спешке спутав костюм с барахлом приготовленным к выносу на помойку. Женщины - чиновницы одеты совершенно безвкусно, такое чувство, что их никогда не учили одеваться правильно, понимать, что такое цветовая гамма, и что такое чувство меры. Мятые брюки, джинсы, такие же пожеванные, наверное, специально кем- то тысячу раз комканые майки и рубашки, а на ногах можно увидеть.... вьетнамские шлепки, на парадный случай кроссовки. Лица, может быть, никогда не знали косметики, хотя в этом есть плюс для мужчин. Ложась в постель с такой женщиной не строишь иллюзий о ее красоте, и утром проснувшись не испытываешь шока от того, что вроде бы занимался любовью с одной а просыпаешься в той же комнате, на той же кровати, но с другой женщиной. И большинство таких чиновниц венчает прическа: "я летела с сеновала, тормозила головою", и это еще не все, обязательно, это неотъемлемая часть почти всех немецких женщин - это сигареты, но чаще папиросы самокрутки. Иногда кажется, что они уже родились, держа сигарету в зубах и выпуская дым на право и на лево. Кстати, самокрутки сворачиваются с такой быстротой и профессионализмом, что наши ветераны - окопники позавидовали бы.
  А потом, когда приглядишься, присмотришься, пообживешься, то понимаешь, что это у них стиль жизни такой. А по началу вся эта картина вызывает удивление, так как не совпадает с нашим прошлым опытом, но мы, как тараканы ко всему привыкаем и к этому тоже привыкли.
  ......Дверь открылась в тот момент, когда мы этого меньше всего ожидали. Из просторного кабинета, залитого светом ламп и сигаретным дымом вышла женщина держа в руках стопку паспортов. Она была совершенно бесцветная, и черты ее лица, одежды стерлись из моей памяти, но тогда она громко, страшно коверкая мою фамилию, выкрикнула ее на весь коридор.
  - Да, да, это я, - заговорил я отклеиваясь от стены.
  Она снова исковеркала мою фамилию, позвав мою жену, которая только появилась в дверях, ведя за собой моих маленьких гавриков, следом шла моя теща, чья фамилия тоже прозвучала из уст чиновницы. Были названы еще несколько фамилий, и собрав всех, она повела нас сквозь толпы людей к своему кабинету, который находился в другом конце коридора. Она быстро нашла на связке нужный ключ и открыла им дверь, сразу позвав меня, жену и детей с собой.
  
  
  Это был первый чиновник, с которым мне пришлось разговаривать. Потом их будет сотни. Разные лица, различные проблемы, но у всех у них были одни глаза, как будто бы на фоторобот различных людей приклеивали одни и те же глаза: пустые и безразличные. Они, бюрократы, как будто не видят тебя, твоих проблем, их интересуют бумаги лежащие перед глазами, и важно только то, что в них написано. Конечно, есть и те, кого эмигранты просто называют "человек хороший", это высшая похвала, но таких мало, их единицы, и если эмигрант попадет к такому, то в тайне молится за здоровье такого чиновника, прекрасно помня русскую пословицу о метле, которая по новому метет, а никто не хочет под такую метелку попадать.
  А вообще немецкий бюрократ - пустая, безразличная машина. У них есть одно выигрышное преимущество перед "есенгойскими", коллегами. Об этом может мечтать каждый на одной шестой части суши, но мечты останутся мечтами... Немецкий чиновник неувольняем. Никогда! Бюрократная жизнь - это пожизненная работа, но говорят, что чиновник - это состоявшийся неудачник, двоечник и троечник по нашим оценочным системам. Человек ни к чему не стремящийся, ничего другого в своей жизни не желающий. И вот с такими людьми государство заключает пожизненный контракт, конечно обучая их и готовя к работе с .... бумагами, где какую печать поставить, сверху или снизу, где расписываться, с какими документами работать, а каких избегать. Хорошо зная систему можно вообще с человеком не встречаться, эта же система предлагает нам не видеть бюрократа, и слава богу! С ними можно общаться с помощью писем, не приходя на бесконечные свидания. И все дела будут продвигаться вперед, спокойно не спеша, тише едешь, дальше будешь. Сегодня одну бумажечку посмотрим, а завтра другую, а если что - то потеряем, то можно письмо отписать, мол, еще раз пришлите необходимые документы, а то так много работы...
  Немецкий государственный служащий не наказуем, конечно, на него можно накатать жалобу, если не получается решить какой-то вопрос, или ножками сразу к начальнику, но сегодня я начальник, а завтра ты, так что все будет тихо плыть, как плыло до этого. Они такие же взяточники, как и наши, но своих мы знаем, и с какой стороны подойти, что и как, кому давать, а в Германии ничего этого мы не знаем. У них есть свои игры, только мы не знаем их правил, а то бы уже были бы в дамках. Но иногда кому - то везет, по случайности, и тогда разносится слух, как ветер, а нам только того и надо, здесь мы в своей стихии, не клади нам палец в рот, по локоть откусим.
  Но в большинстве случаев беамтеры, так чиновник называется по немецки, не разменивается по мелочам, хотя когда они видят ойрики, которые можно положить во внутренний кармашек, да еще ни копейки с них не платить, глазки до этого ничего не выражавшие. оживают, начинают гореть, в них просыпается что-то знакомое нам, и тогда мы становимся ему персонально интересны. И с этого момента наши дела решаются особенно быстро, со скоростью света, а еще при встрече в городе или еще где, нас заметят, первыми поздороваются и руку пожмут, хотя до этого не разу к эмигрантам не прикасался.
  Беамтеры, когда работают с нашими бумагами, с нашими жизнями и судьбами совершенно свободны в своем выборе, как поступить. Нет, они не отойдут от буквы закона, они цари, но в их власти ставить запятые в "казнить или миловать", они могу делать с эмигрантом, что захотят. У чиновников есть несколько вариантов поведения, которым они следуют неукоснительно.
  Первый из них, когда новоприбывший эмигрант просто понравился сидящему за столом беамтеру. Тогда все дела, все вопросы решаются только положительно, и эмигрант - посетитель уходит со счастливым лицом, даже если в разговоре он употребил только два немецких слова: "морген" и "чуус!", как известно, обозначающих: "доброе утро" и "пока". Этот человек просто понравился, и чиновник сделал все сам, он прекрасно знает с какими проблемами приходят эмигранты, что им нужно, и даже сам, за посетителя бумаги заполнит, тому только и расписаться остается. Дело готово - человек счастлив.
  Но если, вдруг, вошедший, по каким- то неизвестным причинам не понравился, ну душа не легла, не стой ноги сегодня встал властитель жизней и судеб, он вообще сегодня на работу ходить не хотел. "...Дома бардак и поругался с подругой, черт дери ее в задницу, собрала вещи и укатила на своем "Ауди", а потом в пробке стоял, и эти козлы полицейские, ни как не могли наладить движение, нахлебники, придурки, а тут еще этот пришел, проситель хренов. Понаприезжают сюда, на мои деньги живут, только я один кормлю четырех таких бездельников, и всякий раз им мало, мало, мало. Все не хватает, что еще нужно? Работать бы шел..."
  И в таком случае, как говорил мой товарищ, приехавший из Львова: "Ховайся Педро!", конец пришел. Все будет идти не так, наперекосяк, шиворот- навыворот, и все вопросы будут натыкаться на неразрешимые проблемы, и наоборот, куда не посмотришь - везде тупики, пробки и никакого движения. И тогда свет не мил и все немцы фашисты, а что может перво-наперво прийти русскому в голову? В принципе такие вещи посещают головы всех европейцев в определенные моменты. А этот конкретный чиновник сам Гитлер, и, вообще: "дедушка во время войны мало этих собак пострелял...".
  И тогда ничего не остается, как просто уповать на удачу, что такой горе - чиновник уедет в отпуск, или переведется в другое место. Кому охота быть козлами отпущения?
  Но есть и третий путь, когда чиновнику с самого утра, мягко выражаясь, все пополам, ему на все наплевать, и надо выкурить еще одну сигарету с травкой, вчера любимый привез из Нидерландов, целую пачку в подарок. Эх хорошо, спокойно, безмятежно, но все просто надоело, обрыдло, поваляться бы еще после такой ночки, да надо идти. Тянучка, резина, восемь часов впереди и их надо просто пересидеть, и прекрасно было бы, если бы никто не пришел, а то работать не хочется, сил нет. А эти серые, невзрачные людишки, приходящие со своими проблемами, каждый день, но работа есть работа и надо ехать. А там кофейку, несколько кружек для бодрости, но ее как не было, так и нет. "...Ну вот, еще один, ну чего пришел, ты уже надоел мне, когда в дверь постучал, иди, иди... там напиши, что тебе надо, нет, я не знаю что писать, заполни формуляр и пришли по почте, как не хочешь... ну ладно давай сюда бумаженцию и проваливай. Слава богу, снова один, спать - то как хочется...".
  И в таком случае проблемы решаются очень медленно, не торопясь,, да и куда спешить, время достаточно, все придет, "...пусть ждут, они что думали, мы тут бездельничаем, да работы невпроворот...", а потом можно потерять нить вопроса, или просто так напрячь эмигрантика, чтоб посуетился, "...а то сидит ждет, пусть еще раз принесет все документы, сделаем нужные копии, я один а их сотни.... какая же лень работать, господи!".
  Но во всех трех вышеописанных вариантах бератор действует на основании одного и того же закона, только инструкции к этому закону разные, и их не три не пять и не десять, порой взаимоисключающие друг друга. Можно применить одну, а можно другую, а в случае чего и третью, как душа ляжет, как настроение будет. Хочу сегодня этого, а завтра того.
  Но в Унна - Массен чиновник не может сделать одного: заставить человека поехать жить в тот или иной город. Он в состоянии сказать, что город "закрыт", и долго туда не будут принимать эмигрантов, но дело это не меняет, так как каждый эмигрант может, это его право, ждать, как угодно долго, а чиновник обязан найти возможность для того, чтобы исполнить желание эмигранта. Конечно, есть те города, куда мало кого пускают, а кто едет, тот имеет большие основания для этого, например, там живут близкие родственники. К таким городам относятся Кельн, Дюссельдорф и Дортмунд. Туда бесполезно проситься и ждать возможности въезда.
  Здесь необходимо кое что объяснить. Дело в том, что в ситуации выбора города должны совпадать две вещи, а именно: желание эмигранта, но об этом написано выше, и возможность города принять нового жильца, а такая возможность появляется только тогда, когда эмигрант въехавший ранее, неважно когда, даже год назад, должен освободить комнату в общежитии, а учитывая, что большинство в общагах живет более полугода, то комнаты освобождаются не часто. И поэтому город "открывают" только тогда, когда эмигрант нашел квартиру и съехал,.
  ..... Выбирая город для будущего проживания мы играем с судьбой в кости, так как только от нашего выбора, сделанного в первый день по приезду, зависит, какое будущее у нас будет, и как будет течь река нашей дальнейшей жизни, после такого крутого поворота. Всего только одно слово, и уже подписался под будущим своим и своих детей.
  Герой одного фильма говорил: "...звенья нашей цепи давно уже выкованы...", но поди знай, как сложилась бы судьба назови другой город.
  Вот мы и получили настоящую свободу строить жизнь, так как захотим, как того душа требует, но эта огромная ответственность не пуд зерна на спину, но что делать? Мы так этого хотели долгие годы, так к этому стремились, сожгли за собой мосты, но зная брод, чтобы в случае чего можно было вернуться. Вот теперь и надо решать, что делать с дальнейшей жизнью...
  В моем случае бератор попался толковый, и наверное нашу ситуацию можно было отнести к первому варианту. Мы наверное понравились, а может понравились наши дети, бог ее знает? Но так или иначе, бератор заговорила с нами на чистейшем русском языке:
  - Вы, конечно не говорите по немецки. - больше утверждала, чем спрашивала женщина сидевшая напротив нас. Она была одета в старенький, потертый, во многих местах порванный, джинсовый костюм. У нее было славянское лицо с синими глазами, каких много встретишь там, откуда мы приехали. А черные волосы были покрашены под седину. Когда она говорила, то мягко улыбалась нам.
  - Нет. - Ответил я.
  - Где вы планируете жить дальше? - Спросила она нас.
  Я назвал город, где живут наши друзья.
  - Нет, этот город закрыт, - сказала бератор и добавила, снова мягко улыбнувшись: - К сожалению.
  - А что же делать? - в свою очередь спросил я и растерялся. Честно говоря я не был готов к такому повороту дел.
  - Вы можете поехать в другие города. - предложила чиновница.
  - Какие есть варианты? - еще раз спросил я
  Ее пальцы защелкали по клавиатуре а она внимательно смотрела на то, что показывал ей монитор. Через какую - то минуту, она взяла ручку и начала выписывать города с совершенно незнакомыми и непонятными названиями. Еще через мгновение я получил листочек с о списком из восьми городов.
  - И когда мы должны дать ответ? - снова я задал вопрос.
  - В среду. Придите ко мне к девяти часам.
  Хорошо. - кивнул я головой сжимая листочек. А бератор заполнила бегунок, с которым мы должны будем бегать по многочисленным кабинетам.
  Мы тепло попрощались и всей семьей покинули кабинет, а в коридоре уже во всю кипела эмигрантская жизнь...
  Беку не повезло. Он, его беременная жена и шестилетняя дочь прошли первое собеседование по худшему варианту. Бератор попалась злюка. Отнеслась к людям без всякого уважения. Задымила цигаркой во всю, и в кабинете можно было дышать только дымом. Ей было все равно, что перед ней сидит беременная женщина, у которой чуть больше чем через месяц должен родиться ребенок. Она разговаривала с семьей Абаевых, грубо и неприветливо. Понятно, Дюссельдорф закрыт, а можно поехать только в Белефельд - тьмутаракань, на севере нашей Земли, и больше никуда. Наши новые знакомые тоже вышли ни с чем, но ситуация в корне отличалась от нашей. Нам дали хоть какой то выбор, а у них этого выбора небыло. Но, мы знали свои права и поэтому поговорив, Бек решил добиваться отправки в Дюссельдорф. У Бека тоже был термин на то же время, что и у нас. Я употребил слово "термин", оно сейчас привычно для нас, как и многое другое. А вообще жизнь здесь можно охарактеризовать одним выражением: "жизнь по термину". Термин - это назначенное время встречи с чиновником, врачом и как говорят с другими заинтересованными лицами, которые тем или иным образом участвуют в судьбе эмигранта. Многие, сняв себе, жилье начинают "жить по термину", приглашая к себе только к определенному времени, и без предварительного звонка не ходят в гости. Нет этого: "зайти на огонек". Что-то начинает разделять людей. А может это правильно, кто его знает. Но так или иначе с первого дня мы приучались жить по часам.
  Тут же в коридоре, где между разговорами люди посещали кабинеты и, выйдя, из одного, спешили к другим, мы познакомились ближе. Наши супруги сразу нашли общие темы для разговора удалившись на лавочку, в тенек, на заднем дворе большого здания. Жена Бека, Инга, очень красивая женщина, находилась в том положении, когда женщина цветет особой красотой, никогда больше не повторяющейся, как будто ангелы ребеночка живущего в самой уютной колыбели дают женщине очарование, делая ее еще краше, еще привлекательнее. И каждый раз, когда женщина беременна, она красива по-разному, но всякий раз необыкновенно. От Инги исходило тепло и спокойствие, а говорила она здраво и рассудительно.
  А мы с Беком заняли очередь в разные кабинеты, сразу предупреждая подходящих о том, что за нами, или впереди, стоит еще один человек, но сейчас отошел. Очередь в Унне жила по нашим, десятилетиями, выработанными законами, и никому не приходило в голову, что это неправильно. Просто никто не знал другого примера. Вообще, чиновники и посетители в Унна - Массен жили параллельными жизнями, пересекающимися только в кабинете, а так каждый шел своим путем. Мы, наши очереди, как я сказал выше прибегали пораньше, к открытию, у всех было на памяти, что, придя пораньше к магазину, или еще куда, можно успеть что - то взять, быть первым означало добиться положительного результата. Здесь каждый занимал очередь друг другу, а еще стоя под кабинетом знакомились и разговаривали между собой, так как все объединены общей целью, попасть "к начальнику", да и безопасней так, если отошел по нужде или еще куда, то всегда найдутся люди, которые смогут подтвердить, что такой-то стоял, и только что уходил по делам. В такой очереди завязываются полезные знакомства, приобретаются друзья. Наша очередь необыкновенна еще и тем, что она "живая", в ней кипит жизнь, от самого начала и до смерти, люди живут, дышат очередью, замечая нюансы в поведении всех стоящих, здесь рождаются партии и временные группировки, противостоящие друг против друга, а при необходимости, объединяющиеся в одно монолитное целое и дающее отпор всему пришлому, всему тому, что может помешать достигнуть цели. По нашей очереди можно изучать историю нашего "совкового" народа, его психологию и коллективное бессознательное.
  И когда долгостоящий, заходит в кабинет к нашему чинуше, то они все равно продолжают оставаться одним целым. Потому что заходя к чиновнику, мы относимся к нему, как к отцу родному, от него зависит решение проблем, и почти никогда не увидишь, чтобы зашедший орал на бюрократа, возмущался, потому что криком делу не поможешь, а чаще услышишь почитание, уважение, в голосе, лесть и заглядывание в глазки. Вот такие мы, это наше родное. А тут все не так, придя в какую - нибудь инстанцию человек все равно остается один, ему не нужно искать друзей по стоянию, а чаще сидению, ему не нужно заводить знакомства, или договариваться, кто за кем и кто кого пропускает, потому что у того теща в реанимации, а у кого ребенок на руках, ничего этого делать не нужно. Все намного проще. Рано утром, бератор выносит катушку с отрывными талончиками, на которых и указан номер, по которому и войдешь в кабинет. А над кабинетом табло, где высвечивается информация о том, какой номер в какой кабинет приглашается. Гениально и просто. Нет никаких коалиций, и партий, у каждого свой номер, ячейка, место, и главное полная независимость, соблюденная индивидуальность.
  Но в Унне нет никаких номерков, никаких табло, они есть, но не работают, поэтому очередь живет по своим, по нашим законам.
  Так же по своим законам живет чиновник. Он никогда не начнет работу ровно в назначенное время. Ему всегда необходимо выпить кофе, сделать кафе - паузу. Работа еще не началась, а паузу уже сделали, после этого еще одна пауза: на пару сигарет. Она так и называется: цигаретн - пауза. Еще день не начался, еще компьютер не включен, а в пепельнице уже несколько окурков. Здесь чиновник курит прямо на рабочем месте и не всегда утруждает себя тем, что необходимо дым выпускать вверх, когда в кабинете посетитель. В кабинетах вонь такая, как будто здесь не рабочее место, а общественная курилка. Всегда на самом видном месте лежат сигареты и зажигалка. Чтоб быстрее можно было схватить и запалить очередную сигарету, а то и скрутить папироску, и тогда дымок гуще, и больше кайфа. Работать в таком дыму одна благодать.
  Чиновников в Германии, как грязи и ни один не спешит работать. Главное чтобы вовремя на работу приходил и вовремя уходил. Бератору все равно кто перед ним, какой человек, какие у него проблемы, ему это и не надо знать, не за такие вещи деньги платят, а за то, что бумажку из папки в папку переложил, подписал какой - нибудь документик, штампик поставил. И если по какой-то причине чиновник переволновался, например, долго беседовал с каким нибудь эмигрантом, он зараза вообще в немецком не бельмеса, и разговаривать приходилось "на пальцах", а как это утомляет... тогда сразу стресс. Это слово звучит на каждом шагу, и поэтому надо выпить еще кофейку, выкурить еще одну сигаретку, а люди..... люди подождут, не захотят, придут в следующий раз, а чиновнику меньше работы, слава богу! А время-то идет, время бежит, а там и до часу дня недалеко, а в немецких организациях редко принимают после часу, только в четверг длинный день, до шести, но бераторы после обеда уже злые, недовольные, а кому понравится так много работать. Работа ведь тяжелющая, не приведи господь, а люди все прут и прут, черт бы их побрал! Нет, это полнейший стресс, надо будет раньше лечь спать, никаких саун, шоу и секса, - кофе сигарета и сон.
  Вот и получается, что в Унне чиновники живут по своим законам, а мы по своим. И когда кабинет закрывается на очередную паузу, все ропщут, все галдят, хотят идти к начальнику, которого никто никогда не видел, только знают, что он сидит на втором этаже. Очередь требует справедливости, но здесь высшая справедливость - это порядок. Орднунг по ихнему. И надо привыкать так жить, по порядку, а не по понятиям о справедливости и правде. Здесь свои порядки, правила и законы и не нам эмигрантам их менять. Они привыкли так жить, и если мы хотим жить спокойно, берегя нервную систему, то нужно принять все таким, как оно есть, не надо сражаться с мельницами. Это первый урок, который получают многие, стоя несколько дней под дверьми немецких кабинетов.
  
  
  За первые несколько часов нудного, и все же привычного стояния мы умудрились, нам просто повезло, пройти большинство кабинетов, указанных в списке нашего бегунка, да еще и деньги получить в кассе. Деньги на жизнь. Несколько сотен марок! Марки! Какое великолепное слово, и сколько в нем любви и души, где вы теперь родные, сердечные наши, только в памяти и в альбомах коллекционеров, а жаль, ведь были же настоящие деньги. В то время когда мы жили в Унне, деньги выдавались из расчета на неделю проживания, а если необходимо было оставаться в Унне на более долгий срок, то приходи отмечайся у чиновника, показывай на бегунке дату отъезда, которая еще не скоро, и снова в очередь, за марочками. Правда из этой суммы вычиталось определенное количество, за проживание, но все равно сумма оставалась приличной. А было время, еще несколько лет назад, когда необходимо было каждый день стоять в очереди за деньгами, об этом мне рассказывали эмигранты, приехавшие на пару лет раньше, и чувство у них было, как если бы стояли за подаянием. И вообще эта ситуация, когда мы получали деньги, фактически ни за что удивляла всех. Никто не работал, никто ничем путным не занимался, а тут пожалуйста, получите, распишитесь, следующий... Получая на руки деньги наш человек сразу начинает ломать голову над одной проблемой. Эта проблема мучает всех неотступно, она висит, как дамоклов меч, не давая покоя, жизни и сна, Нет ничего важнее, чем биться над решением, неожиданно возникшей, задачи. Выйдя из кабинета, где можно получить незаработанные деньги, все сразу становятся математиками. И ходят Лобачевские и Каплеры по городку с затуманенным взглядом производя всего лишь одно математическое действие, стараясь, наконец, понять насколько здесь дороже иди дешевле жить. Все вокруг, абсолютно, переводят полученную сумму на свои теньге и гривны, многие сразу ощущают себя миллионерами, потому что полученная сумма на неделю, оказывается выше годового заработка приезжего. Это просто не укладывается в голове, это непостижимо, к этой мысли надо привыкнуть, как и к другим вещам, с которыми по началу сталкиваешься и не понимаешь, но потом окажется, что этот первый шок испытанный в первые дни, такая мелочь, и вообще чепуха несусветная... Правда шок проходит через сто метров, Я не ошибся, так как ровно столько идти до ближайшего магазина. И вдруг, как снег на голову, оказывается, что сметана, стоит столько, что там, где жили раньше на эту сумму можно было купить пять литров, а хлебом запастись на месяц вперед. Тут вкушаются первые плоды цивилизации.
  Но так или иначе, пересчет на собственные тугрики продолжается еще очень долго. Люди не могут остановиться и с маниакальной настойчивостью сравнивают, сравнивают, сравнивают..... до тех пор, пока плохо не становится, до дурноты, до темноты в глазах.
  А в первый же момент, надо сделать удивительно простую вещь: отказаться, забыть, что существовали, когда нибудь, разные там манаты, зайчики, гривны и рубли. Началась новая жизнь, а значит и новые деньги. И тогда не будет головной боли, что сегодня, или вчера потратили на несколько марок больше, а это же целое состояние, черт подери!
  .....После всей этой нервотрепки и суеты, стояния в очередях, я и забыл, что хочется кушать. И только когда мы с Беком вышли на улицу, где светило, непривычно жаркое, октябрьское солнце, я сказал:
  - Слушай, я умираю с голода.
  - Я тоже проголодался, надо бы перекусить после трудов праведных.
  - Ты прав.
  Мы подошли к перекрестку, недалеко от моего нового, временного жилища, где и расстались, крепко пожав друг другу руки, предварительно договорившись встретиться через несколько часов, когда жара немного спадет.
  Я зашагал к бывшей казарме, где когда-то жили американские морские пехотинцы охранявшие своим присутствием западных немцев. Сытых, довольных, разбалованных и развращенных. В прямом и переносном смысле слова.
  Им, немцам, крупно повезло. Они просто обязаны были жить хорошо, намного лучше, чем их восточные братья. Из года в год в их экономику вливались миллионы и миллионы очень часто из неизвестных источников - награбленное еврейское золото, тысячи колец, перстней, миллионы коронок, снятых с невинно убиенных, отлежавшись в банках благополучных Швейцарии и Швеции, проросло, и теперь работало в полную силу, давая свои плоды.
  Западная Германия просто была обречена на хорошую сытую жизнь, а американские военные эту сытость охраняли до тех пор, пока не развалилась великая империя, и потихоньку, по чуть-чуть, стали забывать своих временных союзников, а при случае переносили свои базы к осколкам великой страны, оставляя после себя пустующие гарнизоны и десятки тысяч безработных. И великий германский миф начал тускнеть, постепенно исчезая, оставляя после себя легенды о благополучной жизни и массу разочарований. Но все это, осталось привлекательным для тех, кто жил на востоке Германии.... и дальше до самого Тихого океана. Наверное поэтому "осси", так зовут восточных немцев, с таким мазохистским остервенением, ломали берлинскую стену, и при падении ее испытали всенародный оргазм. Так хотелось пожить по-другому, по богатейски, укусить хоть и объедки, но от жирного пирога. И только когда "камни последней стены", были окончательно распроданы на сувениры, немцы вдруг опомнились и придя в себя, как после долгого запоя поняли во что они вляпались.
  Десятилетия противостояния сделали свое дело. "Осси", и "Весси", - восточные и западные немцы были совершенно разные, непохожие друг на друга, с разным мышлением, и психологией, с разным отношением к себе самим к деньгам, к жизни. "Весси" сытые и довольные сразу ощутили на себе всю прелесть воссоединения, платя налог солидарности, чтобы поддержать своих восточных братьев. Но даже по прошествии стольких лет видно, как говорят невооруженным взглядом, что те, кто так стремился к горячей похлебке в тарелке из фарфора, отбросив в сторону баланду в алюминиевых мисках, все так же голодны, злы и недовольны и с тоской вспоминают времена ушедшие.
  А у голодных, обиженных всегда найдется тот, кто в этом будет виноват. И поэтому попасть эмигранту в Восточную Германию, как себе самому веревку намылить. Это только на словах да на географических картах Германия самая большая страна Европы, один народ - одна страна, а все осталось по-прежнему: "два мира - две системы". И не приведи господь там жить. Когда встречаешь людей приехавших оттуда, то невольно поздравляешь, что выбрались .... Нет, конечно, есть те, кому нравится жить там, не спорю, но кроме как в Берлине, Дрездене и Лейпциге нигде спокойно жить не дадут, да и там жизнь по сравнению с жизнью в западных землях не рай и не сказка. Если даже русские немцы платят огромные деньги чиновникам (в прошлом году это стоило от пяти до десяти тысяч, - надо знать, как давать, а впрочем, те чиновники родня нашим, обслуживали одну систему), чтобы переехать, то, что говорить за евреев. Восточные немцы никогда не питали любви к евреям, как и западные, но у этих еще живот полный, еще не совсем проголодались, еще соблюдаются границы политкорректности, а восточные немцы еще и учились не любить евреев, впрочем семена посеянные почти шестьдесят лет назад взошли, постоянно подкармливаемые и удобряемые и дали свои плоды. Да к тому же приезжие евреи были еще и русскими, советскими, приехавшие из страны, которую немцы не любят дважды (мягко сказано). Первый раз за то, что победили их в той войне, принеся страшнейшую разруху и социализм, второй - что после всего, после стольких лет предали, продали, оставили. А кто во всем виноват? За ответом далеко ходить не надо. И поэтому не скрывают своей ненависти, и неонацистов там во много раз больше чем "на Западе", целые стаи бешеных псов. (Эх, мало наши дедушки пользовались автоматами....). Правда, многие молодые русские немцы настолько чувствуют себя потомками Небелунгов, что с огромным удовольствием надевают форму штурмовиков. "Посмотрите на нас! Мы больше немцы, чем сам Гитлер!!", но, они никогда не слышали о Конзалике, а впрочем, о чем речь.... Это уже боль. Хотя есть и другие. И когда таким приезжим прямо в глаза говорят, что вы русские, вы не немцы, то следует ответ: "И слава Богу! Мы гордимся тем, что мы русские немцы", и в ответ на удивленные взгляды добавляют: "Наши предки не носили фашистской формы, а кто из нас больший немец можно еще поспорить" Есть и другие. У них все выражается по-другому. Устроившись на работу, в какую нибудь фирму, или организацию, они начинают трепать о том, как там было херово, и вообще все там говно, а вот немцы, Германия, это прямо золото, бриллиант, и какие его новые коллеги суперовые пацаны. А еще, когда есть возможность покомандовать своими, такими же эмигрантами, волею судьбы оказавшихся на ступеньку ниже, то тут вся чернота натуры выпирает прямо наверх. И говорит такой мерзкий человечек со своими только по немецки, да еще нагло заявляет: "Вы же в Германию приехали, язык учить надо!", и относится к своим же, с которыми, наверняка, был в Унне, как к недочеловекам,, старается держать дистанцию, а после всего этого так заискивающе заглядывает в глазки своим работодателям и немецким коллегам стремясь показать: "Да свой я, свой!", но как был русской свиньей, так ей и останется, сколько бы немецкой крови в нем и не текло.
  А в городах Восточной Германии страшновато говорить на улицах по русски, могут оскорбить, а могут и избить, и слава богу хоть не до смерти, а могут и общежитие подпалить или расписать его нацистской свастикой, а сколько издевательств в школах, и все это рассказывают не только евреи, с трудом вырвавшиеся из восточного средневековья, но и русские немцы с немалыми усилиями перебравшиеся в западные земли. Казалось, они вернулись на родину, ан нет, все едино.
  
  
  Непридуманное
  
  И я вспомнил тогда историю, которая произошла за пару лет до отъезда. Тогда возвращаясь, домой с работы, я встретился со старушкой. Она после депортации возвращалась на родину. Она была коренной крымчанкой и выслана была в Сибирь уже после освобождения Крыма, в сорок четвертом году. И ей было что рассказать. Мы встретились совершенно случайно, и наше общение продолжалось всего час с небольшим. Я помог ей сойти с электрички, так как наши железнодорожные платформы совершенно не предназначены для людей, а только для горных козликов: приготовился, примерился и прыгнул. С наших пригородных поездов нельзя просто сойти, нужно обязательно прыгать, и так, чтобы не попасть ногой на камень или в яму, а то растяжения, переломы и вывихи неизбежны. Но тяжелее всего старикам. Я сошел перед старушкой, обернулся, забрав небольшую сумку, а потом помог ей аккуратно спуститься на землю.
  - Спасибо, молодой человек, сказала старушка.
  - Не за что, автоматически ответил я и предложил: - Давайте вместе пойдем, здесь достаточно далеко.
  - Хорошо, - сразу согласилась она, - но должна вас предупредить, что я хожу медленно и мне надо часто отдыхать.
  - Ничего страшного, - заверил я совершенно седую женщину. Ее лицо было покрыто глубокими морщинами, в глазах была усталость, а складки у губ придавали лицу печаль.
  - Я никуда не спешу, - продолжал я, - мой рабочий день закончен, а я люблю прогуляться по полю. Тем более сейчас весна, поле красивое, зеленое, так что пойдем вместе.
  Чтобы пройти в наш, давно уже бывший гарнизон необходимо было пересечь огромное, полтора километра по ширине, поле. И весной, после работы в городе, после гула машин, человеческой суматохи, я любил пройтись медленно, не спеша, полюбовавшись красотой растущей, еще зеленой пшеницы.
  Эта старушка привлекла меня тем, что она не была жительницей нашего поселка, и одета была совершенно по-другому, не так, как одеваются старики у нас, в ней было что-то от городской жительницы, не из маленького провинциального городка, а из крупного, большого города. И чтобы подтвердить свои соображения я спросил ее:
  - Извините, а к кому вы приехали?
  - Мне не кому приезжать, - ответила она, тяжело вздохнув, и через несколько мгновения добавила: - всех тех, кого я знала, давно уже умерли или живут в других местах.
  - А к кому же вы идете? - не отставал я.
  - Я здесь когда-то жила, - ответила она.
  -Ах, вот оно что! - воскликнул я, - вот почему я вас не знаю, наверное, ваш муж демобилизовался очень давно, когда я еще был совсем мальчишкой.
  - Нет, молодой человек, мой муж не мог демобилизоваться, потому что его расстреляли, а было это очень давно, в сороковых годах, а вас тогда еще и в помине не было.
  - Извините, - очень тихо сказал я. Мне неприятно было, что невольно затронул больную тему, для этой старенькой женщины. Наверное, старушка поняла мое состояние и добавила:
  - Мы с мужем жили здесь еще до войны.
  - Так вы русская немка! - Удивился я. Я прекрасно знал, что наш поселок до войны назывался Фрайлебен, а рядом были деревни Берлин, Штутгарт, Эльба, и другие, и что большая часть нашего района была населена русскими немцами.
  - Очень интересно, - продолжал я, - расскажите, расскажите о том времени, - попросил я - это удивительно! Ведь о жизни в то время мало что известно. А вы так сказать, живой свидетель... Я например знаю, что здесь до войны начали строить аэродром, правда сначала его строили неподалеку, в еврейской деревушке, но там поднялись грунтовые воды, и строительство перенесли сюда, но закончить строительство не успели, это сделали уже фашисты, а потом использовали аэродром в течении всей войны.
  - Все так, только строили наши военнопленные, их потом всех расстреляли... - сказала старушка, дополнив рассказ новым для меня фактом.
  Я так же знал, что на этом аэродроме произошел случай с летчиками и потом в день, день, через двадцать лет этот случай повторился, но уже с советскими летчиками, а еще через тридцать лет обо всем, об этом снимался фильм немецким телевидением, но об этом рассказ впереди.
  Мы прошли еще немного, и она спросила меня:
  - Так о чем вам рассказать?
  - Расскажите мне все, мне действительно это интересно.
  Женщина остановилась, оперлась на мою руку, и тяжело дыша, сказала:
  - Что рассказывать, выслали тогда всех, а нас оставили, не тронули, повезло.... - старушка усмехнулась, - но лучше бы выслали.
  - Почему? - спросил я.
  - Я русская, а мой муж был немцем, вот и оставили каким-то образом. И еще осталось несколько семей, у кого жены или мужья были русскими или украинцами. Эх, если бы нас тогда тоже увезли вся жизнь шла бы по-другому, да что теперь горевать-то, жизнь прошла, ничего не вернуть.
  Я помню, как драпали наши войска, по-другому это и назвать нельзя. Все дороги были запружены солдатами, полуторками и подводами, на которых везли раненых, многих оставляли в деревнях. И в один прекрасный момент, ближе к вечеру этот поток измученных людей бегущих в сторону Севастополя прекратился стало тихо, но через какой-то час за ними уже ехали немцы на мотоциклах, лошадях, и машинах. Там, где-то в той стороне, - старушка махнула рукой куда-то влево, стояла сербская деревушка, так там шел бой до утра и весь следующий день. Там никого не осталось. Всю деревню сожгли, предварительно расстреляв всех жителей, всех, маленьких детей, я знаю это, так как мы их закапывали, тогда моя соседка, молодая женщина сошла с ума. Вместе с отставшими солдатами дрались и сербы, включая и женщин, а когда деревню все таки взяли то всех женщин, и старых и молодых насиловали, а потом все им отрезали, многих так и бросили умирать, но слава богу они не мучались долго, все поумирали. Жалко людей. А в других деревнях, где находили раненых солдат, их забирали и отправляли в концлагерь, его сделали в первые же дни оккупации. Нашу деревню, куда мы и идем, обходили стороной, так как здесь почти никого не было. Так, несколько семей. А ту еврейскую деревушку, что вы упомянули молодой человек, сожгли, не знаю, есть там сейчас деревня или нет, но тогда были одни угли, вперемешку с сожженными людьми, взрослыми и детьми.
  Война, черт подери, перевернула все, все в моей жизни, да и таких как я.
  А мой муж, - старушка сделала неожиданный переход, - служил у этих скотов. - Она говорила это совершенно спокойно, без сожаления и без каких либо эмоций по этому поводу. - Да, да, служил полицаем. Все оставшиеся немцы служили им. Мой муж, по какому-то ихнему закону получил бумагу, что он является гражданином ох страны. Я до сих пор ее храню. Пришел к нам какой-то человек в форме, он не плохо говорил по русски. Хотя мой муж прекрасно говорил на немецком, мы вообще говорили дома только на немецком, а пятилетний сын по русски говорил только с моей мамой, его бабушкой, но мой муж сказал этому пришлому, что он плохо владеет языком предков и потом, когда человек ушел нам дома запретил говорить по немецки.
  Этот пришедший прямо сказал отцу, что у него, как у немца, есть только два выбора, или он идет служить и помогать новым властям, или.... Или нас всех тут же расстреляют. Что было делать?
  Мы, я и эта старушка шли медленно дальше. Все, кто вместе с нами сошли с электрички уже давно пересекли поле и дошли до первых домов, а мы не дошли и до середины. А тем временем старушка продолжала:
  - Мой муж служил при комендатуре и хорошо знал таких же как он волею судьбы одевших эту проклятую форму. Кому-то нравилось такое положение и служебные обязанности выполняли с рвением, со стремлением доказать, что они настоящие немцы, а многие тяготились всем этим, и помню муж, нашей знакомой застрелил с десяток офицеров и солдат, а потом пустил себе пулю из ихнего автомата. Его жену через некоторое время тоже расстреляли, а сына, семилетнего мальчишку подняли на штыки, а потом голову отрубили и повесили на забор. И все это делали наши полицаи под гиканье и хохот их новых хозяев. Слава богу, мой муж в это время был дома и все это мы узнали только к вечеру, а еще через несколько дней муж привел молодого человека, в остатках нашей формы, он был худой и изможденный. Муж спрятал его в подвале, а мне наказал следить за ним и кормить. Это был первый военнопленный, которого муж купил за продукты и вещи, потом был еще один, потом еще, побывали у нас и евреи и караимы. На них охотились, как на животных. Был даже плакат, помню: "Найди и убей жида!". Многие, отсидевшись некоторое время у нас уходили на север в степи, а некоторые в горы, там были партизаны. Мой муж был не один такой, было еще несколько. Они просто покупали военнопленных. За все время, пока эти были здесь, у нас дома побывало более сорока человек. В эти годы, мой муж, двадцатисемилетний мужчина, совершенно поседел. Был белым, как простыня, Его нельзя было узнать. Он был раздражителен, вспыльчив. Помню, когда сынок заговорил по немецки, отец его просто излупил, я тогда кинулась защищать маленького, но и мне досталось не меньше.
  Так и жили на нервах, боясь всего и всех вокруг. А потом, когда русская армия была уже близко, и когда уже эти, - старушка упорно не хотела называть людей в фашистской форме немцами, - начали бежать, так же, как когда - то наши солдатики убегали. Но эти не забыли про моего мужа. Они ему все припомнили. В тот момент я находилась в доме,
  пеленала младшенького и готовилась его кормить. Он родился в январе сорок четвертого. К нашему дому подъехала машина и из нее вышло несколько человек. Эти и один из наших соседей. Они расстреляли мужа и старшего сына. Они в это время поправляли забор. Я как услышала выстрелы, крики ребенка, я не помня ничего схватила маленького и через заднюю дверь выскочила в огород и побежала. Я слышала еще выстрелы, крики и смех. Я бежала долго не останавливаясь и оказалась в поле. Там и легла с трудом переводя дыхание, а аэродром, на котором еще стояли их самолеты начали бомбить. Бомбили долго, может полчаса, может час не помню, мое сознание, мысли, чувства, соединились в крике моего старшего сына, я жила им все время, все делала автоматически, и каждую секунду я слышала крик моего сыночка: "Мааама!".
  Вот и вся история молодой человек.
  - А что было дальше? - спросил я.
  -Что дальше? Дальше мне небыло житья. Когда пришли советские войска, меня арестовали, а люди, что радостно с цветами в городе встречали этих, теперь в меня и в моего малыша кидали камнями и грязью, называли подстилкой и бог еще знает как. Двое солдат посадили меня на телегу, и когда мы тронулись все соседи кинулись к нам в дом. И я видела, как тащат из нашего дома все, что можно было унести. И кровать и шкаф и мелочь разную, все. Но мне тогда было все равно. Я жила в своем мире, где был только один крик: "Мааама!". Я своего сына пеленала в тряпки, ухаживала за ним, но небыло никаких чувств, во мне все умерло. Мне было все равно. Мне было все равно и тогда, когда меня допрашивал офицер, он орал на меня, бил по лицу, кричал, что я фашистская блядь, но я молчала, я даже не сказала ему, что делал мой муж, что он спас десятки людей, мне было все безразлично. А потом я несколько недель тряслась в товарном вагоне, в котором раньше перевозили скот. Нас было почти сто человек. Мужчины и женщины, грязные, потные, вонючие, со мной ехали и такие как я женщины, и те у кого квартировали эти скоты, и те, кто прятался все это время не желая идти служить ни этим ни нашим. Разные были. На редких остановках дверь приоткрывалась, чтобы вынести умерших, и мы могли вдохнуть немного свежего воздуха. Было тяжело и плохо, но мы выжили. Вдвоем. Я и мой сын.
  Нам пришлось намыкаться. Жизнь была не легкой. Много об этом написано, говорено, много судеб тем временем перемолото. Но, когда моя боль постепенно улеглась, через десять лет я снова вышла замуж, родила дочь, а еще через пять лет переехали в Новосибирск. Там и жили мы все это время тихо и спокойно. До недавних пор, пока мой сын не засобирался в Германию. Все можно понять, у него дети, аж трое, и жена умница, а разве в Сибири на зарплату двух учителей проживешь? Когда он мне сказал о своем решении я чуть в обморок не упала. Я никогда не скрывала от него, что его отец был немцем, и того, что он был расстрелян, но никогда не говорила о нашей жизни во время войны. И тогда, придя немного в себя я ответила ему: "Когда умру, можешь ехать куда хочешь, а пока жива, ноги твоей там не будет". Наша война продолжалась несколько лет. Сын приходя ко мне ни о чем другом говорить не мог, а наши разговоры перерастали в скандалы, и так каждый раз. Так продолжалось очень долго, а потом у меня умер муж. Ему нагрубили в исполкоме, куда он пришел решать свои пенсионные дела. Он слег, хватался за сердце, а на следующую ночь умер. Заснул и не проснулся. Дочь живущая в Ташкенте прилетела с мужем и вместе с сыном устроили похороны. Вот судьба! Кто думал-то, что моя дочечка будет жить за границей. У нее муж узбек. Познакомились они в университете, на юридическом, а потом и уехали к нему. Там у меня двое уже взрослых внуков. Зять предлагал переехать к ним, но не поехала я. Умерло во мне что-то, не во мне больше жизни, вот живу я и не знаю зачем, опостылело все, надоело. Вот, хочу посмотреть, где жила раньше, а потом, потом можно и отправляться в дальнюю дорогу.
  А сын мой таки сделал документы. Некоторое время пришел ко мне и говорит, что получил приглашение от этих, и что хочет получить мое благословение перед отъездом. Но не будет его никогда. Я тогда сказала ему, чтобы пришел через пару дней, тогда и поговорим, а сама купила билеты и поехала сюда. Ой! Устала я очень, молодой человек, можно я за вас подержусь?
  - Да, да, конечно, - и я подал старушке руку. Дальше мы шли и я вел старушку под руку, чтобы ей было легче идти. Когда мы подошли к поселку, я сказал:
  - Вы знаете, здесь осталось несколько домов, еще довоенных, правда, в них сейчас живут люди.
  - Так и должно быть. Отведите меня к ним, честно говоря, я не узнаю ничего.
  - Вы тут не были больше пятидесяти лет, - заметил я.
  Через некоторое время мы подошли к одному из домов, который стараниями хозяев еще очень хорошо сохранился.
  - Я узнаю этот дом, здесь жили Тимерманы, а в той стороне, - старушка показала через дорогу, где в моем детстве находился летний кинотеатр, был наш дом. А вон там, если мне не изменяет память, она показала мне туда, где были развалины, когда-то действующих магазинов, стоял дом Гринбергов. Их тоже забрали. Всей семьей, но это была еврейская семья. Как кричал Исаак!- он падал в ноги солдатам и говорил, что это ошибка, что кто-то напутал, он не немец, он еврей, и он просит его семью оставить, но все было напрасно. Его фамилия тоже была в списках, и он уехал вместе со всеми. Думаю, что потом, он молился на того энкеведиста, который внес его в этот список, так как его семья наверняка осталась жить. А те евреи, что остались в Крыму, остались здесь навсегда.
  Мы попрощались, я так и не узнал, как ее зовут, и пошел по направлению к своему дому, но не сделав еще и сотни шагов я остановился от крика, который раздавался позади меня. Я обернулся.
  - Чего стоишь! Пошла нахер отсюда, кому говорю! - подвыпивший хозяин дома, бывший офицер советской армии орал на старушку, мою собеседницу и размахивал руками.- Побирушка чертова, ходите и ходите, чтоб вы все сдохли! Пошла отсюда! Да плевал я, что ты здесь когда-то жила, - видно старушка старалась что-то объяснить, но у нее явно ничего не выходило. Я поспешил вернуться.
  - Эй! - ускоряя шаг, крикнул я мужику, - ты что разорался, мало выпил, мудила? Что ты старую женщину обижаешь, она у тебя ничего не просит.
  - А ты откуда здесь взялся? - громко удивился хозяин дома, - и ты пошел отсюда!
  Я пытался ему тоже объяснить, что эта женщина жила здесь до войны, и что приехала посмотреть на свою бывшую деревню, но все было бесполезно. Я только услышал новую порцию ругательств, где в конце было добавлено: - Убирайся в свой Израиль!
  - Да успокойтесь вы идиот! - и тихо обратился к старушке, - пойдемте к нам домой, вы наверное устали, у нас отдохнете. - Я взял ее за руку.
  - Нет молодой человек, я пойду обратно, - решительно проговорила женщина. - Идите, идите, вы наверное и так опаздываете домой, а еще из-за меня порцию ругательств получили.
  - Ничего страшного, эти алкаши ничего другого не умеют, кроме как пить и оскорблять. Пойдемте к нам
  - Проваливайте отсюда оба! Житья от вас нет! - продолжал орать бывший воентехник.
  Мы отошли в сторону и я все продолжал убеждать старушку пойти к нам, но та все таки отказалась, настояв на своем. Мы расстались, тепло попрощавшись, она улыбнулась мне и пошла по улице обратно в сторону электрички, а я пошел домой. Настроения не было никакого. Больше я никогда ее не видел и ничего о ней не слышал, а ее сын наверное приехал в Германию, и наверное прошел через этот лагерь, а может и жил в этой комнате, где моя жена накрывала на стол, и его дети так же тихо спали, .как мои устав от трудной дороги и новых ярких переживаний.
  
  
  На следующий день, в очереди, я разговорился с одним мужчиной, а что еще делать, не смотреть же в потолок. Он приехал из Казахстана. И в процессе разговора он задал мне один вопрос, который, признаться, смутил меня.
  - Ты будешь менять имя?
  - Зачем это? И для чего это надо?
  - Ну как же, ты приехал в Германию, думаю с новым именем просто легче будет жить. Да и к своим корням возвращаться надо, а то там обрусели совсем.
  - Это не по адресу. У меня другие корни, ничего общего с немецкими не имеющие, слава богу.
  - А, я забыл, ты ж по еврейской эмиграции... - в его глазах было что-то сочувственное.
  Я смотрел на этого человека из Казахстана, и только уважение к его возрасту сдерживало меня, чтобы не сказать все, что я думаю, о тех, кто меняет свои имена, данные при рождении и фамилии на новый лад, так чтобы больше походить на местных аборигенов.Я уже слышал историю о том, как один юноша поменял свое имя, под которым он прожил двадцать лет, на другое. Там, на Алтае, он всю жизнь, для всех родственников, друзей и знакомых, учителей в школе и преподавателей в техникуме был просто Валерой, Валеркой, Валерием, а здесь, при встрече с чиновником он услышал, что в Германии нет такого имени, точнее мужчинам не дают такое имя, может стоит поменять, а то никто не поймет... И теперь в аусвайсе стоит Александр. Все немцы теперь его так и зовут. Это имя стоит во всех документах, только сначала, когда новоназванный Саша эти документы заполняет, то пишет всегда свое настоящее имя, а потом увидев, что это уже ошибка, черкает, комкает и выкидывает в урну испорченный формуляр, выкидывает часть себя... Но всякий раз, когда к нему обращаются как к Александру, его передергивает, он не сразу откликается, и когда отвечает, то его голос не предвещает ничего хорошего. А для всех русских он Валера, так всем и представляется. Так и живет двойной жизнью. Александр и Валерий - два человека в одном.
  Это вообще интересная гешихта - история, рассказ по немецки. Те, кто приехал из казахских степей, с Алтая и Сибири, сразу начинают коверкать свои имена. С первого мгновения, минуты пребывания в Германии их русскость не дает им покоя, как подростковые чирьи на лицах несовершеннолетних, так хочется быстрее от них избавиться аж, простите в попе свербит. Свои имена они начинают переделывать на немецкий лад. И, как по мановению волшебной палочки, откуда не возьмись появляются Вальдемары, хотя границу пересекал Вовка, а Леньки, оказывается не Леньки, а Леопольды и Леонарды, Казалось с прошлым покончено! Но водку заливают в одно и тоже горло.
  Ученики Христа, несшие новое учение были большими христианами, чем сам Христос, а новообращенные горели бесовской страстью доказать, что они еще большие христиане, чем их учителя. Самые кровавые революционеры были барских кровей, Их прошлое не давало им покоя. Надо было каждый день, каждый час доказывать всем, что я настоящий революционер, Но больше всего в этих доказательствах нуждались они сами.
  И с первых дней пребывания в Унне люди нуждались в том, чтобы почувствовать себя немцами. И не просто пятым колесом, пристегнутой ногой бешеного пса, а всамделишным, настоящим, из плоти и крови. Они тут же при заполнении первой же анкеты хотели быть похожими на настоящих немчиков, и в вопросе о религии выводили каракули, списывая с образцов и делая при этом массу ошибок, что они католики или евангелисты, хотя многие впервые слышали такие слова, и задавали вопрос: "А что это такое?". "Пиши, пиши", - советовали приехавшие родственнички - "пригодится". Что? Зачем? Почему? Ну, раз надо.... А еще с самого начала насилуют себя, переделывая свои подписи, стараясь их написать по немецки. В Германию ведь приехали, все должно быть по немецки. Так чтобы видно было сразу: правила знаем... Хотя всего этого никто, никогда не требует.
  А имена и фамилии меняются десятками и сотнями. Въезжал один человек, а паспорт получил другой.
  Интересно слышать фамилии у женщин, они отбрасывают последнюю гласную букву, так, наверное, Нюрка с фамилией Капитанов или Светка Дадонов больше похожи на немок чем на русских.
  Но почти у каждого приехавшего, будущего счастливого обладателя аусвайса жизнь в Унне начинается с магазина, точнее с обследования вино-водочного отдела. После непродолжительного осмотра, набрав водки, пива, расплатившись на кассе, они остаются удовлетворенными. Здравствуй новая родина, здравствуй новая жизнь! И через несколько мгновений начинается дегустация, плавно переходящая в долговременные запои. Отмечается все сразу. И счастливый отъезд, и продажа имущества со всеми курами, свиньями и коровами, удачное пересечение границы, прекрасный перелет, и конечно воссоединение с многочисленной родней, которая с радостью приехала отметить приезд своих родственников. Тост следует за тостом, песня за песней и надрывается уже уставший баян, а водки все мало и мало. И в магазин засылаются пацаны, но в какой-то момент обнаруживается, что магазин закрыт! Он работает только до семи вечера, как не странно немцам надо отдохнуть, перед этим обрадовано подсчитать выручку, ведь все цены во всех уновских магазинах на порядок выше, чем везде. И что делать? А ничего не делать, пить, гулять дальше - из багажников автомашин достаются запасы, и гуляй хоть до утра, а там можно снова продолжить, а если надо бегать по амтам (организациям), то ничего, мы привыкшие к перегару, и то что в спортивных костюмах, как олимпийская сборная ходят, и грязные ногти, еще с казахской пылью, все это ничего, там так жили и тут как нибудь проживем.
  А есть и те, кто приехав по немецкой волне, сторонятся всего этого, ведут себя тихо и незаметно, стараясь ничем не выделяться, так, чтобы их не дай бог причислили к тем, кто начинает свой день с бутылки и ей же заканчивают. Таких меньше, но они есть, и с ними приятно поболтать вечерком по душам сидя на скамейке у нашего временного пристанища. Тут вечером собираются разные люди: Володя Давидович - еврей сбежавший из Литвы , тут и профессор Липке из крупного сибирского города, приехавшего в Германию на старости лет, так как здесь давно и дочь и сын, и оба к счастью работают врачами. Рядом сидит дядя Саша - еврейский эмигрант - миллионер из Запорожья, а начинал когда-то мясником на рынке, мы болтаем вместе с Сашей Колем - классным водилой, объездившим всю, бывшую когда-то великой, страну, Борис - маленький человек - бывший истопник саратовской Синагоги, он уже имел опыт проживания в Германии, точнее в Баварии и решил переехать к своему кузену под Дюссельдорф, а значит надо снова пройти через лагерь переселенцев, еще приходит мой товарищ Бек и мы до поздней ночи ведем разговоры. Каждый рассказывает свою историю жизни, и никакие романы не сравняться с тем, что можно услышать в таких беседах. А иногда в наш круг попадают странные люди, так бы я их назвал. Они въезжают в освободившиеся комнаты, упиваются от первой бутылки пива и совершенно бестактно влезают в разговор.
  В один из вечеров, когда дядя Саша рассказывал, как он стал миллионером, о том как к нему бывшему мяснику, он так и говорил, приходили на поклон большинство чиновников, желая иметь его благосклонность, как ему пришла идея бросить все и уехать, как он быстро сделал документы:
  - Ребята, Украина эта такая страна, где все можно купить, я много повидал, и многих покупал, я даже могу сказать, сколько стоит наш президент, но дело не в том. Вы все очень долго ждали приглашения, не меньше года, а я его получил через две недели, как сдал документы. Все сотрудники киевского консульства продажны, как проститутки, им только покажи зелень и у них срабатывает условный рефлекс, они готовы делать все, что им прикажут, а мне хотелось уладить все дела по быстрому.....
  Дядя Саша говорил спокойно, в его голосе не было никакого превосходства над нами, эта была история человека, которому повезло в этой жизни. Дядя Саша считал, что в Германии все чиновники продаются так же, как и там, и мог в этом убедиться, и от нас не скрывал, как он это сделал.
  -.... Я здесь хочу жить в Дортмунде, и буду там жить, хотя туда никого не пускают, Все очень просто, я поехал и поговорил с руководителем социального ведомства, естественно через переводчика, и что вы думаете, я не ошибся, он сам, на своей машине приехал сюда сказать, чтобы меня направили в Дортмунд. Я нашел там две квартиры и объединил их в одну, точнее все делают строители, я только принимаю работу. Мне не нужен их социальное пособие, я могу прожить и без него, слава богу, заработал....
  - А ты своей бабе трусы после месячных стираешь? - вдруг прозвучал вопрос. Наступила тишина. Все сразу посмотрели на того, кто это сказал. Это был новый житель нашей временной общаги, приехавший откуда-то из Казахстана. Никто не заметил, как он подошел, со своими двумя взрослыми сыновьями, у каждого в руках были банки самого дешевого немецкого пива, а глаза всех троих были мутны. Тишина продолжалась довольно долго, профессор покраснел и понимая это отвернулся, Саша Коль опустил глаза, тихо проворчав: "Казахи, ети ее мать", Дядя Саша сидел с открытым ртом, и ничего не мог сказать, а я задал глупый вопрос:
  - Ну, и что?
  - А то, бля, что я не стесняюсь этого делать, вот не может моя баба во время месячных за скотиной ходить, в кровати лежит, стонет, а я, бля сам все делаю, и за скотиной смотрю, и за домом убираю. Эх, какая у меня была там корова, А вы машины немецкие видели? Вот это мощь, вот это сила! Вот как МЫ можем!
  - Вообще то, мы говорим о другом, - осторожно сказал Володя, помня истину, что с пьяницами лучше не связываться.
  - Ты че, пацан? Базара хочешь? Ты че, бля нашего батю не уважаешь? - заговорил один из сыновей баболюбивого папаши.
  - Эй! Парни! - позвал их Бек, - вы чего здесь делаете? Вам нужны проблемы? Обратно захотели? - Бек говорил спокойно, можно сказать тихо, но все его слышали. У нас у всех аусвайсы в карманах, - он брал их на понт, а вы только приехали, ведь можно и обратно уехать, вы поняли?
  - Чего? Чего ты сказал? - вступил в разговор второй из сыновей, но папашка их одернул, видно хмель заполнил еще не всю голову:
  - Бля буду, сыны, но здесь одни жиды, - он посмотрел на Володю и на дядю Сашу, - эти все могут, даже на нашу родину приперлись, пошли отсюда, пошли, я сказал!
  Они медленно удалились и потом их почти не было видно, только когда в магазин выбегали и возвращались с полным ящиком пива.
  - Вот из-за таких нас всех и называют казахами - через некоторое время сказал Саша Коль., нарушив молчание, которое продолжалось уже довольно долго.
  Дядя Саша покраснел от злости, а Володя тяжело вздыхал, но не бить же их, да и зачем на говно наступать, когда можно его обойти.
  - В каждой бочке меда бывает ложка дегтя, - заметил я.
  - Тогда на нашу бочку дегтя с избытком, правда, профессор? - Коль был тоже зол и на его лице ходили желваки.
  - Все может быть, - уклончиво ответил профессор физики.
  Саня не найдя поддержки завелся:
  - Но вы же посмотрите, посмотрите на все это, - Саня обвел рукой вокруг,- ну приезжают, бог знает кто, мягко говоря, ума только на бутылку и хватает, а потом говорят, почему немцы нас русских терпеть не могут, да потому и не могут, что видят таких вот.... - Саня зло выругался матом.
  Профессор философски заметил:
  - Кто знает, как они жили бы, если бы в свое время отец народов всех не выселил....
  - Не согласен! - дядя Саша, наверное, только что оправился от шока, - но вы пример, наглядный пример! Вы ведь рассказывали, что вы восьмой ребенок в семье, и что ваш старший брат на войне воевал, и что с орденами вернулся, а вы ведь сумели достичь успеха и положения, ведь и советскими благами пользовались, у вас все было, и детей воспитали, и они здесь работают, сын психиатром, а дочь зубным врачом, а это, как я понимаю не легко, доказать, подтвердить дипломы...
  - Все так, но наверное мой случай исключение.
  - Не может быть, не поверю! Ваш - то случай и подтверждает, что человек сам, и только сам строит свою жизнь! Я мог сотни раз угодить в тюрьму, совершать преступления, я вырос в босяцком квартале, каждый второй пацан с нашей улицы сидел, и к тому же я обитал на рынке, я себя там помню, чуть ли не с пяти лет, но я не стал бандитом, и Бек не опустился, хотя навидался в жизни такого, чего не дай бог нам видеть, Чего только один Афган стоит, но он же не такой. Володя не запил от того, что его Литве последние восемь лет не хотели брать на работу по одной причине, что он еврей, мы все делаем сами, профессор, сами! - дядя Саша с трудом перевел дух.
  Вечер был испорчен, все стояли молча, никто не хотел говорить и постепенно все разошлись по своим комнатам. Отдыхать.
  А на утро мы определились с тем, в какой город мы поедем. Мы снова пришли на термин к Бератору, и из предложенного списка выбрали Большой Город, тот, который лежит между Дюссельдорфом и Дортмундом. Выбор естественно делали по совету наших друзей живущих в Дуйсбурге. Впрочем почти каждый поступает так же как мы, причем окончательный выбор совершают здесь и он не всегда, а может быть чаще всего, не совпадает с тем, который планировался заранее.
  Я уже знал, что Володя Давидович уезжает в этот город, в следующую среду, то есть ровно через неделю, что ж, как говориться, дай бог и там мы продолжим свое знакомство. А мне в бумаги поставили дату отъезда еще на неделю позже. Впереди почти две недели отдыха, отпуска, каникул, спокойствия и размеренной жизни. Наконец то можно не волноваться, все встало на свои места. Будущее приобретало конкретные очертания. Гуляй с детьми по окрестностям, ходи в гости, отдыхай сидя перед общагой с мужиками обсуждая вечные проблемы, ходи в культурный центр, смотри видеофильмы на большом экране на русском языке, с кассет, что эмигранты сотнями привозят с собой. И там же перед сеансом можно поиграть в карты, шахматы и шашки, а кто хочет, тот может поиграть в домино. А еще заботливые сотрудники центра с широкой, приклеенной улыбкой на лице обязательно подарят журнал на двух языках: немецком и русском, где на обложке на фоне кремлевских башен красуется броское название: "Будущее в Германии!". Если этот журнальчик почитать, то покажется, что эта страна как раз то самое райское местечко, о котором мечтали всю жизнь. Правда живя в Унне так действительно кажется.
  Дядя Саша узнав, что и я с семьей отправляюсь в Большой Город сказал, что нам повезло.
  - Город очень зеленый, поверьте мне, я просто бывал уже там, так как в этом городе самый большой авторынок во всей Европе. Если вам потребуется хорошая машина, то обратитесь к моим знакомым, они уже несколько лет там все контролируют. Скажите, что от меня и вам подберут прекрасные авто и довольно дешево. - Дядя Саша дал нам телефоны.
  Общаясь в Унне с окружавшими меня людьми я ловил себя на мысли, что именно на этом маленьком островке, наполненном радостными переживаниями и надеждами на будущее, как нигде в другом месте интересно слушать людей.
  
  
  Самое интересное в Унне - это унианцы. Люди приехавшие сюда с разных концов эсенговии, наконец-то ощутившие свободу, начинают расслабляться, и именно здесь накопившаяся за столько предыдущих лет энергия напряжения, покидает людей, а вместе с ней уходят стрессы, нервозность и неуверенность. И вместе с приходящим чувством покоя люди начинают говорить о себе, рассказывая даже то, что столько лет лежало в потаенных глубинах потрепанной души. То, что накопилось за столько лет, наконец- то нашло выход и этот поток ничем нельзя остановить до тех пор, пока он не иссякает сам собой, выдохнувшись, до самой последней капли. Люди говорят и не могут наговориться. Даже создается такое впечатление, что их никогда никто не слушал, и вот появилась возможность выговориться, вынуть свое прошлое, свою жизнь, наружу, смочь реализоваться, во всем том, что было не доступно ранее, о чем только мечтал, закрывая глаза перед сном, достичь невозможного хотя бы и на словах. Это потом, когда люди передут в свои города, обживутся, оботрутся, набьют первые шишки, увидят обман и чужое лицемерие, замкнуться в себе, навесив на себя сотни самых крепких замков, и будут больше слушать, чем говорить.
  А в Унне - душа на распашку, как- то незаметно подступает ощущение, что можно все и в первую очередь поднять свой собственный статус в глазах таких же эмигрантов, стать на ту самую, заветную ступеньку, куда нельзя было подняться, потому что просто не хватало ума и знаний. Люди стремятся в общении реализовать свои комплексы, которые мешали всю прежнюю жизнь, а здесь такой шанс, и как же его упускать? Это было бы непростительной ошибкой. И вдруг, каждый третий становится предпринимателем, бизнесменом, банкиром, крученым - переверченным, и вообще круче их могут быть только вареные яйца. Если бы модным было быть членом партии, то ниже первых секретарей в Унну просто никто не приезжал бы. И только эмигрант ступил на этот счастливый островок, как у него оказывается связи, которым позавидовали бы все олигархи вместе взятые. У кого - то племянник мер города или председатель парламента, а кого-то крышует сам бог из ЦК компартии одной из южных республик, а кому-то министры считали за честь руки пожимать. А еще можно услышать истории о том, кто как зарабатывал, как решал проблемы с бандитами, и как их обводил вокруг пальца, даже был один трепло - профессионал, который утверждал, что перевозил по миллиону долларов в своем разбитом "москвиче". Были и такие, кто говорил, что держит весь город, причем эту историю можно было услышать возле одной общаги, а подойди к другой и услышишь такую же историю от другого человека, даже не подозревающего, что в сорока метрах, его земляк все уже рассказал. Так и получалось иногда, что совершенно незнакомые люди, случайно оказавшиеся в одно и тоже время в Унне утверждали одно и то же. Был и такой, кто говорил, что оставил там несколько действующих заводов, а сюда ему будут перечислять деньги, и вообще богаче его нет на свете. Можно было услышать о сотнях магазинов разбросанных по всем бывшим странам, о доходах превышающих все мыслимые и не мыслимые пределы. И пальцы закручивались веером и сопли стояли пузырем. Только знаю я одного такого умника, которого через год проживания на севере нашей Земли, исправно получающего социальное пособие, пользующегося всеми благами умирающего немецкого коммунизма, прихватили за одно место. Его вызвали в социальное ведомство и напрямую сказали, что он вор, и обманщик, что он обязан выплатить все деньги, которые получил от бедного государства и еще три раза по столько же в виде штрафа.
  Дяденьке стало плохо. Он растекся на неудобном, жестком стуле, совершенно не понимая за что его так наказывают. Это же бесчеловечно! Он, видите ли, гол как сокол, на хлеб с маслом еле хватает, он вообще бедный как само государство, Это не справедливо. Но бератор спокойно выслушал и так же спокойно ответил: "Чепуха! У вас пивной заводик работает, и вы с него получаете прибыль". "Да кто ж такое сказал, кто оклеветал, невинного человека?" Этот безвинно пострадавший уже забыл, как в Унне на каждом углу вешал на уши лапшу большими гроздьями. Видите ли, он, такой маленький и толстый пивной король в своем регионе, и с огромным, необъятным апломбом рассказывал о достоинствах новых немецких линий по разливу такого хорошего напитка. Все было хорошо, только он забыл, что люди звери: кто - то позавидовал. "Но у меня действительно ничего нет!" - кричал человек в отчаянии и его голос можно было услышать даже в самых отдаленных уголках здания. А бератор, бератору все равно, его задача маленькая, денюжку к концу года подэкономить, глядишь и к тринадцатой зарплате прибавят. Он сидит спокойный и невозмутимый, и так же говорит: "Вот теперь у вас действительно ничего не будет, а ко мне придете, когда продадите свой завод, до свидания...". А еще был случай в нашем городе, когда поссорились две самые близкие, как считали окружающие, подруги. Что между ними произошло один бог знает, но видно сильно они сцепились и одна другой решила отомстить. И тогда пошла добрая женщина к своему бератору в социальном ведомстве и состоялся между ними душевный разговор, и открылись глаза у немецкого чиновника, и узнал он сколько стоят квартиры в Москве и побагровел от злости, так его еще никто не обманывал. Была вызвана несчастная женщина на разговор, и предложили ей в следующий раз прийти с бумагой от российских властей, что квартира продана. И с этой суммы она тоже должна была заплатить по счетам и прожить оставшиеся, а ста пятидесяти тысяч хватит на долго... Так что в Германии старая украинская пословица приобрела новый смысл: "Язык до социала доведет".
  Как говорит одна моя знакомая, приехавшая из Риги: "Что не еврей - то директор завода"..
  Унна - прекрасное поле, на котором растут деревья с плодами наших мечтаний. Подходи и срывай, кушай, испытывай удовольствие. Говори что хочешь, все равно, как с гуся вода.
  Но подлюка - судьба играет с такими людьми злые, иногда жестокие шутки. Как говорил в одной из своих работ классик марксизма - ленинизма: "узок был круг революционеров...", вот в этом и вся беда: это в Унне все эмигранты, как сельди в бочке, потом все разъезжаются, но каким бы не был крупным город, эмигрантская община всегда будет маленькой и все друг друга будут знать. Это не Израиль, где русских куда не плюнь, а здесь эмигрантский мир очень тесен, он напоминает банку, в которой живут пауки. Все друг другу уже давно перемыли косточки, обсосали их и обглодали, все приелось и нет новостей. И когда приезжают новенькие эмигранты, тоже решившие изменить жизнь к лучшему, и их обязательно спросят: " а откуда вы?". "Как, из Николаева!, Из Черновцов!, Москвы!, Одессы! Так тут ваши земляки...". "Кто?" - сразу следует радостный вопрос. Теплеет на душе, становится хорошо, сердечко учащенно стучит: не одни все же здесь, может, кого - то знаем. Будет легче, мы не будем так одиноки! Через секунду новоприбывшие слышат фамилии и по лицу человека можно все прочитать о тех, кого уже знаешь. Мимика просто невероятна, ее, наверное, не сможет повторить ни один артист профессионал: от удивления и восхищения до.... омерзения и неприязни. И в этот момент, такой момент никогда не будет упущен ни одним эмигрантом подкидывается такой маленький, совершенно невинный вопросик: "Как? Вы знаете этого бизнесмена, он держал станцию техобслуживания в Ильичевске....". Ключик был подобран, верно, замочек открылся: "Кто? Этот барыга, да он женскими колготками на рынке торговал. .... Еще тот муфлон!", а потом обязательно сплюнут, как припечатают. Вот и ладненько, вот и хорошо, а теперь можно поговорить на другие темы: "Как вы устроились?", а душа поет, радуется, будет о чем рассказать. Хочется, так хочется свежатинки, новенького, вкусненького, и вот оно, наконец - то! А то, что за жизнь, когда в понедельник Машка со Светкой перемыли кости Таньке, во вторник Светка с Танькой Машке, а в среду Танька с Машкой - Светке. Ну что за жизнь, скукотища... Вот будет радость, вот будет новость: Этот оказывается барыга - скупердяй, а тот там оставил ребенка, а ходит такой честный, сволочь, нет, это можно представить? И еще можно сделать по другому. Прогуляться к этому самому барыге "на чай", и так между делом сказать, что новоприбывший, такой рассякой, такую чепуху городит, аж слышать противно. Столкнуть людей лбами, как двух баранов, а самому сидеть тихо в сторонке посмеиваться, да ладошки потирать, упиваясь мыслью, что оказывается есть на свете дураки, не относиться к которым очень приятно. Но еще там в Унне, когда слушаешь всех этих бизнесменов, - миллионеров, с языка так и хочет сорваться вопрос, да не вопрос даже, а так, вопросик, но ответ на который все сразу прояснит, поставит на свои места. И когда дослушаешь очередную птичку из породы говорунов, то так спокойненько, как бы между прочим спрашиваешь: "А чего ж сюда то приехал? ". И сразу в глаза, в глаза смотри, на лицо. Оно все покажет и расскажет. И покраснеет, и лицевой нерв задергается, и глазки забегают, туда - сюда, туда - сюда. И начинаются скучнейшие объяснения о том, что детям будет лучше именно здесь, им надо создавать будущее, там его никогда не будет. Это единственный аргумент, в котором нет фальши и лжи. А если при любом другом ответе глазки побежали направо, то ясное дело врет, ответ придумывает, иногда даже голову вверх поднимают, чтобы лучше ответ сконструировать. А потом в голосе столько убеждения, что еще неизвестно, кого отвечающий хочет больше убедить: тех, кто спрашивает или себя. Ну ладно и эту песенку можно послушать, а потом ее перепроверить, так незаметно подойти к компании людей, где снова и снова будет рассказываться о миллионах и почему человек уехал. И вдруг слышишь, что вся история обрастает новыми фактами, порой совершенно невероятными или напрямую противоречащих тому, что слышал ранее. Но важно в этой ситуации мелочи, совсем незначительные, потому что на них всегда и попадаются. И после всего, к таким трепачам относишься без всякого интереса. Они как пустое место. И когда посмотришь на все это, то невольно приходит на ум: "Молчание - золото".
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"