Пенсионерка Евдокимова была одной из тех многих, кого экономические проблемы начала девяностых годов загнали на самое дно петербургской коммунальной нищеты. Будучи уже далеко не в том возрасте, чтобы изменить что-либо в своей безрадостной судьбе, она влачила жалкое одинокое существование, кляла, как и многие из тех, кто оказался в подобном положении, "демократов" и спускалась все ниже по наклонной плоскости жизни. Признаки деградации, первоначально отразившиеся лишь на внешнем облике этого несчастного человека, вскоре стали сказываться и в ее поведении. Так соседи по коммунальной квартире часто ощущали отвратительный тошнотворный запах, идущий из ее комнаты. На вполне понятные претензии соседей Евдокимова всякий раз угрюмо ворчала: "Ну что, сычуги варю на плитке. Сычуги! Ясно, что ли?" Была замечена за ней еще одна странность - часто поздно вечером она пропадала куда-то из квартиры и возвращалась уже под утро, будя соседей звяканьем ключей, скрипом половиц и громким ворчанием, приправленным нецензурной бранью. Соседи, само собой, стали перешептываться. И их можно было понять. Время для пенсионерских прогулок совсем неподходящее. Потом эта нестерпимая вонь. Короче говоря, жизнь под одной крышей с такой соседкой становилась совсем неуютной.
Пожалуй, единственным, кто относился с состраданием к этому несчастному существу, был ее сосед Петров - следователь по особо важным делам, занимавшийся расследованием всяких мерзостей, - убийств с особой жестокостью, расчленением трупов и тому подобного.
***
Однажды морозным зимним утром Петрова срочно вызвали на место, где был обнаружен свежий труп. Следователя встретил молодой лейтенант, проходивший практику в отделе Петрова, который доложил:
-
Эксперты осмотрели труп. Смерть наступила часа два - два с половиной назад. Причина - черепно-мозговая травма. У трупа отрублены кисти на обеих руках. Но тут есть одна странность.
-
Какая?
-
Видите ли, товарищ майор, характер травмы, ставшей причиной смерти, говорит о том, что такая травма не могла быть нанесена умышленно каким-либо предметом. Судя по всему - несчастный случай. Дорога, по которой, по-видимому, шла жертва, ведет от станции метро через этот заброшенный парк к новостройкам. Метрах в пятидесяти отсюда дорога спускается под горку. Там подростки раскатали большой каток. Вполне допустимо, что жертва могла поскользнуться в темноте и удариться головой, что и стало причиной смерти. Потом кто-то, вероятно, перетащил труп на это место и здесь отрубил кисти рук. Установить это точно невозможно, так как всю ночь шел снег, и никаких следов не осталось.
-
Спасибо. Что еще установили? - Петров бросил взгляд за оцепление, где собралась толпа зевак, и случайно встретился взглядом со своей соседкой Евдокимовой. "Что она тут делает, на другом конце города?". Евдокимова, поймав взгляд Петрова, поспешила скрыться в толпе.
-
При жертве обнаружен паспорт на имя Чернова Сергея Александровича, пропуск в Лесной Порт на то же имя, спецификации и прайс-листы на различные пиломатериалы, бумажник с двумя тысячами тремястами рублями и пятьюдесятью долларами США, записная книжка.
-
В книжке что-нибудь есть?
-
Да, почти вся исписана.
-
Ладно, спасибо. Начнем понемногу раскручивать. Зачем им все-таки понадобились его руки? Ваше мнение, лейтенант.
-
Ну, товарищ майор, наверное, были какие-нибудь ценные перстни, часы.
-
А не проще было бы так снять, не отрубая рук?
-
Перстни иногда врастают в пальцы, их не снять.
-
Так то оно так... Поехали в контору. Начнем работать с уликами.
***
Родственников Чернов не имел, за исключением очень дальних в Екатеринбурге, с которыми он уже давно утратил связь. Соседи Чернова ничего толком о его жизни сообщить не смогли. Жил он уединенно в однокомнатной квартире. С соседями по дому контактов не поддерживал.
Записная книжка оказалась куда более ценной уликой. Она дала следствию много адресов. В книжке была выделена обширная группа имен под общей рубрикой "ЛЕС". С этих-то абонентов погибшего Чернова и начал распутывать клубок следователь по особо важным делам майор милиции Петров. Выяснилось, что Чернов был индивидуальным частным предпринимателем, занимавшимся куплей-продажей лесоматериалов, и его отношения с людьми, шедшими под рубрикой "ЛЕС" в его записной книжке, носили исключительно деловой характер. Это были либо поставщики, либо покупатели лесоматериалов, отзывавшиеся о погибшем как об аккуратном предпринимателе, с которым "можно иметь дело", но ничего конкретного о Чернове как о личности они сообщить не могли.
Тогда Петров занялся второй частью записной книжки Чернова, где телефоны не были объединены ни в какие группы. В основном это были адреса и телефоны магазинов, банков, обменных пунктов, автотранспортных предприятий, складов. И только два имени. Первым из двух здесь значился Павлов Антон.
***
Петров невольно усмехнулся, оказавшись перед дверью квартиры Павлова. К двери была прикреплена медная табличка с полным именем хозяина, изящно выгравированным по дореволюционным правилам - с твердыми знаками на конце. Вместо кнопки звонка спускалась цепочка, за которую, видимо, предполагалось дернуть. Что Петров и сделал. Раздался звонок. Дверь открылась. В лицо Петрову дохнул пряный аромат - смесь сандала, ладана, бензоя и еще чего-то экзотического. Из этого дурмана выплыла худая фигура с бледным лицом с ввалившимися щеками и потусторонним взглядом, облаченная в восточный шелковый халат. Направляясь к Павлову, Петров пытался представить себе человека, нигде не работающего, заявляющего о себе, как о писателе, но при этом имеющего не более двух-трех небольших публикаций в каких-то провинциальных журналах и проживающего огромное наследство, оставленное ему по непонятной причине каким-то его дальним родственником, умершим несколько лет тому назад во Франции. Действительность превзошла все ожидания следователя. Такой квартиры ему не доводилось видеть ни у "новых русских", ни у лидеров криминальных группировок. Повсюду старинная массивная мебель. Тяжелая люстра на потолке. Напольные часы с боем. Огромный письменный стол со старинным прибором для письма. Необъятных размеров глобус в углу. Высокие книжные стеллажи, забитые книгами. В нише - бронзовая статуя Будды, перед которой курились пряные ароматы. На стенах развешаны гравюры и портреты, снабженные табличками: WILDE, HUYSMANS, BAUDELAIRE, MONTESQIOU-FEZENSAC. По центру комнаты, куда Павлов провел следователя, стоял застекленный аналой из красного дерева. Петров заглянул под стекло. Там на шелковой подушечке в черном кожаном переплете лежала книга, заложенная страусовым пером. На обложке золотыми готическими буквами было вытиснено: A REBOURS.
-
Предложите присесть? - следователь испытующе посмотрел на Павлова, нащупывая нить предстоящего разговора. Павлов молча, небрежным жестом указал на дубовый стул с высокой спинкой и резными подлокотниками, от которого веяло средневековым замком. Сам хозяин внимательно осмотрел себя в большом трюмо, поправил прическу и, закурив трубку, присел на край письменного стола под таким углом к следователю, чтобы тот мог видеть его профиль выгодно освещенным, подчеркивающим достоинства обитателя этой сокровищницы.
Петров решил не ходить вокруг да около. Следствие шло уже несколько дней. По делу было опрошено больше десятка людей. Можно было предположить, что кто-то уже проинформировал этого самодовольного любителя древностей. Поэтому следователь спросил напрямую:
-
Скажите, вам что-нибудь известно о гибели Чернова?
-
Только то, что его убили.
-
Кто вам это сказал?
-
Вы. Только что.
-
Я сказал, что он погиб.
-
Погиб, убит. Какая разница?
-
Вы не видите никакой?
-
Нет. Всего лишь одним мерзким писакой меньше.
-
Как вы сказали? Чернов был писателем?
-
Сластолюбивым графоманом. Писал гадкие новеллки, приторные как сахарные петушки, которые сосут. Знаете такие? Я думаю, он получил свое.
-
Вы - циник.
-
Да, и не стесняюсь этого.
-
Вы говорите об этом как будто с гордостью.
-
Конечно. Тут нечего стыдиться.
-
Не могу с вами согласиться. Скажите, Чернов публиковал где-нибудь свои произведения?
-
Не смешите меня. Какие это, к черту, произведения? Нет, конечно. Мне досаждал, читая их вслух по телефону, когда напьется. Была у него такая манера.
-
Он много пил?
-
Да уж немало.
-
Ваше мнение о литературных способностях Чернова я принял к сведению. Но все-таки, в каких отношениях вы были с погибшим?
-
Да ни в каких! В отношениях сосуда с литературными помоями, каким был он, и бачка, куда все это сливается, каковым, вероятно, он числил меня. Впрочем, дабы вы не сочли меня человеком, совершенно лишенным справедливости, должен сказать, что в ранней молодости Чернов, судя по всему, был юношей не без способностей. Тогда он, к счастью, занимался не литературой, а изящными искусствами. Я видел его картины и скульптурные миниатюры, где он изображал мужчин с хвостами, женщин с рогами - это было очень мило. Жаль, что он забросил это занятие. Из него мог бы выйти оригинальный художник.
-
У вас были с ним какие-то деловые отношения? Может быть, он одалживал у вас когда-нибудь деньги?
-
Да, помнится, было как-то. Кстати сказать, недавно.
-
Он вам вернул долг?
-
Да. Взял сто пятьдесят долларов, а вернул сто. Скотина этакая. Да я уж об этом забыл. Вы вот напомнили. Деньги - такая пошлость.
-
Это был единственный случай, или он регулярно просил вас об одолжении?
-
Послушайте, я не люблю думать о подобных вещах. Ну, вероятно, было когда-то, сейчас уж и не припомнить.
-
Нравится вам это или нет, но я расследую обстоятельства гибели вашего знакомого, в каких бы вы с ним отношениях ни были. И я вынужден продолжить эту тему. Скажите, Чернов одалживал еще у кого-нибудь, кроме вас?
-
Наверное. Он ведь, кажется, занимался торговлей лесом. Ну и как честный предприниматель очень заботился о своем реноме. Ему, я думаю, часто не хватало денег, чтобы вовремя рассчитаться с поставщиками. Вот он и брал в долг. Но это были не те суммы, за которые убивают. Вы уж мне поверьте.
-
Вы настойчивы в своей версии. Все-таки кто вам сказал, что его убили? Откуда вы знаете?
-
Ну что ж, о его гибели, как вы говорите, меня действительно проинформировали до вас.
-
Кто?
-
Этого я вам сказать не могу.
-
Тогда мне придется вызвать вас повесткой и допросить с протоколом.
-
Не пугайте меня, бога ради. Даже если вы будете пытать меня на дыбе, я, как джентльмен, не поставлю под удар женщину.
-
Что ж, думаю, мне придется встретиться с вами еще раз, как бы это ни было неприятно мне лично. Проводите меня, пожалуйста.
Петров с облегчением вдохнул городского воздуха после дурмана павловской квартиры.
Второе, и последнее имя, значившееся в записной книжке погибшего Чернова, было самым загадочным. Оно состояло из одной буквы "Я". Это "Я" не могло, безусловно, обозначать самого хозяина записной книжки, так как указанный рядом с этой буквой телефон, отличался от телефона Чернова.
***
Это был телефон хозяйки частной галереи "Ар-Нуво" Ярославы Поляковой. Застать ее дома или в галерее оказалось делом непростым. По мобильному телефону Полякова не отвечала. Когда Петров в очередной раз позвонил в галерею "Ар-Нуво", и ему как всегда ответили стандартной фразой, что Полякова будет через час-полтора, он взял с собой лейтенанта и отправился туда с твердым намерением дождаться неуловимую знакомую Чернова.
Галерея была одновременно чем-то вроде клуба-салона. Петров направился прямо к стойке бара. Удостоверение следователя заставило бармена засуетиться. Он расплылся в учтивой улыбке, попросил прощения и скрылся куда-то минут на пять, после чего сообщил, что "госпожа Полякова" будет через пятнадцать минут.
Госпожа Полякова появилась уже минут через десять в изысканном вечернем платье, с сигаретой в длинном тонком мундштуке.
-
Добрый вечер. Что угодно господину следователю? - она протянула Петрову бледную холеную руку, отягощенную большим количеством перстней и браслетов, достаточно высоко, видимо в расчете на то, что рука эта будет поцелована. Но Петров ограничился сдержанным рукопожатием.
-
Я следователь по особо важным делам. Моя фамилия Петров. Я расследую обстоятельства гибели Сергея Александровича Чернова. Лейтенант - мой помощник. Я прошу вас рассказать все, что вы знаете о погибшем.
Полякова указала на кресла у кофейного столика, сама устроилась напротив.
-
Хотите кофе? Или еще чего-нибудь, как обычно говорят в таком случае, покрепче? - поинтересовалась она у следователя.
-
Спасибо, от чашки крепкого кофе не откажусь.
Полякова крикнула бармена и попросила его принести три чашки кофе. "Конечно, никуда эта мадам не отлучалась, - подумал Петров. - Просто не хочет общаться, вот и дала соответствующую инструкцию своим людям".
Принесли кофе. Полякова вынула из мундштука докуренную сигарету и вставила туда новую.
-
О Чернове мне известно очень немногое. Не знаю даже, что вам рассказать.
-
Начните хотя бы с того, как вы познакомились.
-
Это было... Да, это было позапрошлым летом. Я тогда устраивала выставку старинного женского белья. Чернов пришел с одним своим знакомым.
-
Кто был этот знакомый?
-
Его фамилия Павлов. Антон Павлов. О, это изысканнейший человек. Он был тогда в цилиндре, сером сюртуке, белоснежных перчатках и при трости. Я его сразу оценила. Видите ли, я искусствовед. Мы, искусствоведы, осязаем мир глазами...
-
Продолжайте, пожалуйста.
-
Ну, так вот. Я их провела по галерее. Павлов примерял белье на Чернове, несмотря на мои настойчивые просьбы ничего не трогать руками. Они все время смеялись и говорили разные скабрезности. Так, узнав мое сокращенное имя (близкие обычно называют меня Славой), Павлов сказал своему знакомому: "Представь себе: спать со Славой. Это все равно, что спать, скажем, с Сережей". Потом они ушли, но вскоре вернулись с тремя бутылками шампанского и пирожными. Так собственно и состоялось знакомство.
-
Как часто вы встречались после этого?
-
Мы не виделись полгода. Общались по телефону. Последний раз он пришел ко мне примерно год назад. Это было прошлой зимой. Тогда стояли страшные морозы, градусов под тридцать. На нем была великолепная бобровая шуба. Помните, как у Пушкина: "морозной пылью серебрится его бобровый воротник". Еще огромная шапка из меха какого-то экзотического канадского зверя, галоши и, конечно, его неизменная трость...
-
Простите, Ярослава Васильевна, но я вынужден вас перебить. Вы о ком сейчас рассказываете?
-
О Павлове, конечно.
-
А я спрашиваю вас о Чернове. Меня сейчас не интересуют детали туалета этого нарцисса.
-
Нарцисса?! Ну и что же, что нарцисса. Настоящий художник может позволить себе быть нарциссом.
-
Вы говорите о Павлове? Но, по-моему, он - писатель. Во всяком случае, он себя считает таковым.
-
Господи, я говорю "художник" в самом широком смысле, понимая под этим вообще творца, демиурга. В этом смысле даже сыщик может быть художником.
-
Ну, куда нам. Мы, в отличие от Антона Павлова, по грешной земле ходим... Так когда вы еще встречались с Черновым?
-
Как-то он приехал один. Мы с ним прошлись по осеннему парку, пошуршали опавшими листьями. Говорили, как это ни странно, о кулинарии. Я, видите ли, иногда готовлю изысканные торты. Это моя слабость. А Чернов оказался не то чтобы гурманом, но, во всяком случае, чревоугодником. Он настоял, чтобы я поделилась с ним каким-нибудь рецептом. После этого, недели через две он пришел сюда, в галерею. Он был с каким-то своим знакомым, который мне сразу не понравился. Этот знакомый Чернова - грубый мужлан - распугал всех моих утонченных завсегдатаев. Это был какой-то лесозаготовитель, с которым у Чернова были дела. Больше мы не виделись. И по телефону общались крайне редко.
-
Ярослава Васильевна, вы как-то обмолвились, что вы, искусствоведы, "осязаете мир глазами".
-
Да, это так.
-
Тогда, может быть, вы припомните, были ли у Чернова какие-либо украшения на руках. Скажем, кольца, перстни.
-
У Чернова нет. Он вообще не носил никаких побрякушек. Вот у Павлова, я помню, был оригинальный перстень на левой руке.
-
Спасибо, о Павлове мы поговорим в другой раз... Хотя, раз вы так настойчивы, скажите, пожалуйста, что вам известно об отношениях Чернова и Павлова.
-
Они были в омерзительно-интимных отношениях.
Петров и лейтенант переглянулись.
-
Что вы имеете в виду?
-
У Павлова есть старый заброшенный дом где-то в ближнем пригороде. То ли в Парголово, то ли в Левашово. Там он время от времени устраивал, а возможно, и продолжает устраивать жуткие оргии в духе маркиза де Сада. Чернов был для него чем-то вроде лошадки для наездника. Павлов ездил на нем верхом, погоняя кнутом, после чего имел его в задницу, мочился на него и, под конец, вытирал об него ноги, как об коврик. Я об этом знаю от одной своей подруги, которой довелось участвовать в одной из этих вакханалий.
-
Вы можете назвать ее имя?
-
Могу, конечно. Но оно вам ничего не даст. Она умерла три месяца тому назад.
Тут в беседу включился молчавший до этого лейтенант.
-
Скажите, а разве наездник мочится на свою лошадь, тем более вытирает об нее ноги? Я уже не говорю о том, чтобы...
Петров незаметно дернул лейтенанта за рукав. После этой реплики лейтенанта Полякова занервничала.
-
Что? Что имеет в виду этот лейтенант? Скажите мне...
-
Ничего, успокойтесь, Ярослава Васильевна. Лейтенант просто пошутил.
Петров понял, что пора прощаться. Больше из этой дамы он ничего не сможет выудить.
-
Последний вопрос. Ярослава Васильевна, это вы сообщили Павлову о гибели Чернова?
-
Да.
-
Откуда вы сами узнали об этом?
-
Мне сообщил об этом знакомый Чернова. Ну, тот самый, что приходил с ним как-то ко мне в галерею. Лесозаготовитель. Он был здесь на днях. Грязный, небритый и совсем пьяный. Пришел, чтобы поведать мне эту печальную новость. Он говорил грубо и совершенно бессвязно, но я поняла, что у него была милиция по поводу убийства Чернова.
-
Он так и сказал: "убийства"?
-
Да, именно так.
***
Прошли дни. Петров послал лейтенанта еще раз встретиться с партнерами Чернова по лесному бизнесу. Тот, будучи дотошным, вычислил человека, который приходил вместе с Черновым в галерею Поляковой. Впрочем, что мог сообщить этот диковатый лесозаготовитель, почти безвылазно живущий на своей делянке? Сказал лишь только, что Чернов затащил его как-то в "кабак" к "одной бабе", где собрались "одни педики".
Самому Петрову пришлось еще раз встретиться с Антоном Павловым. На этот раз Павлов встретил его при полном параде - в бежевом сюртуке и черном бархатном галстуке. Но что можно было еще выжать из этого самовлюбленного и развратного антиквара? К тому же Павлов был явно пьян и по этой причине безмерно красноречив. Вместо ответов на конкретно поставленные вопросы он пускался в пространственные разглагольствования, что раздражало следователя и, ничего не проясняя, только запутывало следствие. Единственной информацией, которая могла бы оказаться ценной, было то, что Павлов сообщил о некой сожительнице Чернова, которая покинула его несколько лет назад. Фамилии этой женщины Павлов не знал. Помнил только, что это была какая-то финка из Петрозаводска, которую Чернов представил как Катри. Поднапрягши память, Павлов вспомнил еще, что эта самая Катри, бросив Чернова, эмигрировала в Финляндию.
В конце концов, Петров вынужден был признаться в том, что он не в первый уже раз столкнулся с так называемым "глухарем". Готовя рапорт начальству, он задумался. А что, собственно, ему поручено расследовать? Обстоятельства гибели гражданина Чернова? Но здесь налицо несчастный случай. Это подтверждено медэкспертизой. Чернов неудачно упал, ударился головой, что и стало причиной смерти. Этому бедняге можно только посочувствовать. Остается непонятным лишь одно обстоятельство. Кому понадобились кисти рук Чернова? Кто покушался на его труп? С этими мыслями Петров просидел в конторе до позднего вечера и вернулся домой уже заполночь.
***
Родная коммуналка встретила его как обычно в последнее время смрадным запахом, доносящимся из комнаты Евдокимовой. Петров вскипятил чайник, сделал яичницу и, погруженный в мысли о деле Чернова, пошел ужинать в свою комнату. Но неотступная вонь, заполнившая квартиру и проникшая в комнату Петрова, испортила ему аппетит и спутала все мысли. Отложив свой скромный ужин, Петров вышел в коридор, подошел к комнате Евдокимовой, прислушался. Из-за двери доносилось неясное бормотание. Петров осторожно нажал на ручку. Дверь бесшумно приоткрылась. Это было странно. Обычно Евдокимова, ревностно оберегавшая свое уединение, запиралась на несколько оборотов ключа. "Видимо по какой-то причине забыла, - подумал Петров. - Похоже, дает себя знать склероз". Следователь осторожно отодвинул портьеру, висевшую сразу за дверью, и шагнул внутрь комнаты. Ужасающее зрелище, представшее его взору в полумраке слабоосвещенного помещения, не поддается никакому описанию. Посреди бедно обставленной комнаты был устроен чудовищный алтарь: огромные бюсты Ленина и Сталина (какие раньше устанавливали в учреждениях), украшенные бусами из зубов, куриных лап, перьев. Перед ними стоял своего рода жертвенник, на котором дымились невообразимые зловонья. Евдокимова, облаченная в белый балахон и высокий колпак, украшенный красными пятиконечными звездами и символами серпа и молота, стояла на коленях перед жертвенником. Время от времени она бросала туда какую-то гадость. Зловонье усиливалось. Евдокимова вздымала руки к небу и заунывно бормотала магические заклинания. Петров прислушался.
-
О боги! - нараспев стенала Евдокимова. - Когда же вы снова снизойдете из вашей горней обители на нашу многострадальную землю, терзаемую нечестивцами-демократами, оскверняющими ваши святыни? Когда ниспошлете нам вашу социалистическую благодать? Неужели вам мало тех жертв, что я приношу вам почти каждую ночь?.. Я знаю, вы хотите человечинки! Эта жертва сможет вас умилостивить. И я принесу вам эту жертву! Простите меня, боги. Я готова была принести вам желанную жертву две недели назад, но человечек оказался слишком жирным для моих слабых сил. Удалось раздобыть лишь два куска. Я их сохранила для вас. Смилуйтесь над вашей недостойной жрицей и примите пока эту малую жертву.
Евдокимова подняла что-то над жертвенником перед тем, как бросить это в смрадный дым. В этот момент Петров похолодел от ужаса. Он увидел в руках у Евдокимовой кисти человеческих рук. "Боже мой, да это же руки Чернова! - молнией пронзила его догадка. - Теперь понятно, почему я ее видел тогда на месте происшествия".
Принеся свою страшную жертву, Евдокимова взяла в левую руку серп, в правую - молоток, и подняла их вверх, скрестив над головой. Стоя на коленях со скрещенными над головой серпом и молотком, она монотонно, с завываниями, забубнила какой-то речитатив. Вслушавшись, Петров различил слова "Интернационала". Тут он как-то неосторожно переступил с ноги на ногу так, что половица старого рассохшегося паркета громко скрипнула. Евдокимова вздрогнула и обернулась в сторону скрипа.
-
Кто тут?
В сумраке комнаты она не сразу заметила следователя. Петров не мог сдвинуться с места. Он как будто остолбенел. Шок от увиденного и тошнотворное зловонье парализовали его.
-
На колени! На колени, нечестивец! - завопила Евдокимова. - Обманом ты проник в святилище, так пади же ниц перед великими богами! На колени!
Как разъяренная волчица одним прыжком она подскочила к Петрову и хватила его серпом по ногам. Петров упал.
На шум прибежали соседи. Но укротить обезумевшую, вошедшую в раж Евдокимову оказалось не так-то просто. Почти теряя сознание, Петров слышал, как та с дикими криками носится по коридору и бьет молотком по всему, что попадется на ее пути. Соседи все же одолели количеством. Им удалось, наконец, ее разоружить и связать.
***
Примерно через неделю лейтенант навестил Петрова в больнице. Устроившись вместе со своим шефом на скамеечке посреди больничного двора, несмотря на мороз, он подробно доложил о ходе следствия по "делу Евдокимовой", которое, в связи с ранением Петрова, передали другому следователю.
-
Прежде всего, ее, конечно, отправили в психиатричку. Но, как ни странно, эксперты не подтвердили ее невменяемость. Установили лишь, что в момент задержания у нее был приступ буйного помешательства. Следствие уже, по существу, закончено. Она призналась, что собиралась доставить труп Чернова в свой "храм" с тем, чтобы посвятить его "великим богам". Но ей не хватило физических сил. Я удивляюсь, как вообще эта старуха смогла оттащить труп такого кабана на пятьдесят метров. Ей было предъявлено обвинение по двести сорок четвертой статье, если вдруг не окажется, что это она заливала и раскатывала каток, на котором навернулся этот бедолага. От такой чего угодно можно ожидать. Вон что она с вами сделала, товарищ майор! Сейчас ее содержат у нас в КПЗ. Ждем повторной психиатрической экспертизы, хотя, честно говоря, я не думаю, что она что-то изменит.
Петров с безразличным видом выслушал рассказ лейтенанта, потом почему-то тихо промолвил:
-
Жаль.
-
Это вы о чем, товарищ майор?
-
Да так, ни о чем... А как Евдокимова вела себя на допросах?
-
Как ни странно, очень спокойно. Подробно все рассказала. Мы-то были наготове. Думали, она в любой момент может броситься, как на вас... Ну ладно. Поправляйтесь, товарищ майор. Все наши вам передают большой привет. Извините, мне пора в контору.
Лейтенант попрощался и ушел. Петров, похудевший и небритый, с отрешенным взглядом остался сидеть на скамейке. Его преследовало неотвязное видение чудовищного святилища в комнате Евдокимовой. В это жуткое видение вдруг вплелось другое. Перед ним как живой предстал аналой в квартире Павлова.
-
Постой, - следователь неожиданно окликнул лейтенанта, который едва успел удалиться на несколько десятков шагов. Лейтенант быстро вернулся.
-
Послушай лейтенант, ты веришь в Бога?
-
Да как вам сказать, товарищ майор... Вообще-то я атеист.
-
Ты знаешь, за эту неделю, что я валяюсь здесь, я многое передумал, и пришел к выводу, что никакого атеизма на самом деле не существует. Любой атеизм, в конечном счете, оказывается лишь одной из форм самого поганого язычества.