Аннотация: Воспоминания о юности далёкой... Места у нас, в окрестностях деревни, конечно, красивые. Но когда-то они были ещё лучше. И больше всего славился лес у самой деревни.
Патман.
Высокие могучие сосны неудержимо тянулись к небу у самого колхозного двора, застроенного длинными зерновыми амбарами, у колхозного машино-тракторного парка, заставленного всякой техникой, и это на южной стороне, и кузницы с разным железным хламом вокруг и забора заводской пекарни, но уже с западной стороны. Были среди них и редкие разлапистые дубы, и аккуратненькие липы. Кое-где торчали и почти не отличимые от дубов клёны. Через деревья и с севера, и с запада, и с юга виднелись дома с разными хозяйственными постройками и огороды. Но так было только до глубокого оврага, густо заросшего орешником и ёлками, где на дне средь мелких камушков и высокой травы весело журчал небольшой ручеёк, правда, не всегда, а только тогда, когда в обширном пруду у опушки леса хватало для него воды. Получился так, что небольшой негустой лесочек длиной и шириной в полкилометра располагался прямо на северо-восточной окраине деревни меж двумя улицами с домами лишь в одну сторону и упирался на востоке в овраг. Вот стоят дома, вот огороды, и прямо напротив них высятся сосны и шелестят листьями могучие дубы и клёны, и рядом с ними же маленькие липы, и так красиво и приятно тут, когда они цветут. А внизу ровная шелковистая трава, где детворе можно вдоволь и побегать, и полежать, и поиграть в разные игры.
Небольшой кусок этого леса на севере, где заканчивалась улица, краешком даже соприкасалась с колхозными полями. А уже на другой стороне оврага начиналась густая дубрава, постепенно переходящая в обыкновенный смешанный лес. Там уже росли и сосны, и ели, липы, берёзы и клёны, местами виднелись стройной осины, и было много-много всяких кустарников, особенно рябины и орешника. Этот лес имел три больших квартала, и постепенно расширяясь, простирался на северо-восток и восток от деревни в длину в километра три, и в ширину почти столько же. Вот этот и массив давно, с незапамятных времен назывался Патманом. Как поговаривали люди, это было именем человека. Больше о нём, об этом имени, с давних, древних времён, ничего такого в памяти людской и не сохранилось. Был когда-то в древности человек, и осталось от него только имя, перешедшее к лесу, и было это название таким нейтральным, не лучшим и не худшим по сравнению с другими.
Для нас, детворы, этот лес был чудом, посланным нам для счастья и радости. Летом и зимой мы безотлучно проводили время там. Во-первых, это рыбалка, ибо в пруду, на счастье, обитали карасики двух видов, серебристые и золотистые, и также не менее красивые лини, правда, больше всего мелкие, так как для них, видимо, пруд был всё же маловат. Во-вторых, полдеревни сбегало сюда купаться, так как в пруду не было травы и ряски, как, например, на озере в колхозном саду. А дальше это уже игры, прежде всего в войну, как, например, в партизаны, сбор ягод и орехов, потом жёлудей, ну и, конечно, заготовка березовых, липовых и опять же дубовых веников, как для бани, так и скотины. А потом, лес есть лес. Люди заготавливали дрова, жерди, местами косили траву, так как не хватало травы для скотины, в положенное время охотились на зайцев и лис. Даже мы, детвора, помнится, зимой пытались выслеживать норки лис и пугать на опушке зайцев. Нам, конечно, в этом не очень везло, но было здорово.
И ещё мы зимой в овраге, находящемся рядом с нашими домами, любили кататься на лыжах и санках. Конечно, для этого у нас было и более подходящее место. Ведь всю деревню насквозь с севера на юг прорезал не менее глубокий и очень широкий овраг с очень удобными для катания и подъёма наверх к деревенскому кладбищу на одной и к улице - уже на другой стороне, склонами. Правда, таким он был только к северу от верхней улицы, а в черте самой деревни это был всего лишь маленький овражек с небольшим, пересыхающим летом ручейком.
Овраг же в лесу, особенно посередине, был круче, и многим это нравилось. Правда, и обратно подниматься было тяжело. Но зато здесь можно было, и поиграть, и при желании отправиться на лыжную прогулку в лес. Патман для этого подходил больше всего. Он не так уж сильно зарос кустарником и являлся достаточно проходимым везде, а потом чуть севернее совсем недалеко находились поля, а южнее - речка. И, самое главное, этот лесок был не очень большим, и затеряться там было трудно, как, например, на другой стороне речки, в огромном лесу, простирающемся на десятки и десятки километров на юг и запад, как и на юго-восток. И у него было собственное имя, которое нравилось всем, как, например, и у ручейка Павар, находящегося тоже рядом с Патманом, буквально на опушке, в километрах полтора к востоку от деревни. Этот вечно говорливый, незамерзающий даже зимой ручей с чистой и очень вкусной водой, длиной всего-то около километра, впадал в Кубинку, и всегда привлекал к себе людей. Ну, где можно было найти такую чудную воду, раз, как говорили, её брали даже для освящения в церкви, которая у нас имелась, и не так уж и далеко, всего-то в километрах четырёх, в соседнем селе где-то в домов пятьсот.
То, что лес находился буквально рядом с домами, и считай, что даже врос в деревню, нравилось всем. Правда, не многие люди тогда понимали, что значит иметь такие хорошие условия, как, например, чистый лесной воздух и изумительную родниковую воду, одинаково полезных для здоровья, особенно для детей. Хорошо, что в те славные времена в деревне имелась и работа, как в колхозе, так и на крахмало-паточном заводе. Были школа, фельдшерский пункт, магазин райпо, и даже собственная заводская пекарня, где выпекали очень вкусный хлеб. Многие жители соседних деревень работали у нас на заводе, и получали, как считалось, вполне неплохую зарплату. Даже мы, школьники, в каникулы подрабатывали там, и в среднем в месяц у нас выходило рублей семьдесят-восемьдесят. А потом, после школы и службы в армии, многие из нас начали работать на заводе и стали получать где-то сто пятьдесят-двести рублей, и это уже после вычета налогов, в том числе и за бездетность.
Но пришли другие времена, мы повзрослели и разлетелись кто куда. Деревня, можно сказать, осиротела без нас, но она всё же вечна, и уже другие люди живут и трудятся в ней. Но, больше всего, конечно, осиротели мы сами, те, кто уехали в другие города и деревни, оставив, можно сказать, своё сердце навсегда в родных местах. И уже в наших снах шумят деревья в Патмане, и что-то шепчут нам, а вот мы понять их никак не можем, и оттого порою мучаемся, и всё стремимся, стремимся примчаться к ним, и опять же никак не можем. Всё дела и дела, другие заботы и хлопоты, а время тем временем безвозвратно уходит, полностью сжигая за нами мосты.