Я сидел и смотрел на небо, на проходящие мимо облака и на солнце. Я сидел долго, очень долго, быть может, даже дольше чем должен был. Но я не знал, что мне делать. И стоит ли вообще, что-то делать. У меня была идея - как казалось, действительно замечательная идея, как казалось, действительно стоящая идея. Я сидел и думал. Ведь должно же быть в этом мире, под этим небом хоть что-то стоящее.
Во мне жила книга. Едва ли кто сможет понять меня. Как это? Когда в тебе живёт книга. Настоящая, большая книга, которую, наконец, хоть кто-то прочитает. А я не хотел писать её. Она просто жила... Наверное, что-то подобное чувствует женщина, когда носит под сердцем своего... своего ребёнка... Она ещё не знает, будет это девочка или мальчик, будет он спокойным или шаловливым, добрым... или злым... Она знает только то, что он должен быть, чтобы стать таким, каким он станет. Что-то подобное было и у меня, когда во мне жила книга. Целый мир, загадочный и неизвестный, изменчивый и в то же время, такой странно единый.
Я сидел и смотрел на небо... Помнится мне, Генрих Гейне как-то заметил, что всякое произведение должно вызреть, как яблоко, как огромная спелая груша или сочная слива. А иначе, оно будет пустым и глупым. Оно будет зелёным и всякий кто отважится его попробовать не будет этому рад. Да, я читаю Гейне... Да и мало ли кого ещё... Гёте, Шиллер... я читаю многих, и ничего не пишу, точнее, не писал. Не писал ничего.
А теперь я напишу книгу. Пусть это "творение" будет лишь глупой поделкой, пусть идея, которая так долго грела мне душу, родившись окажется лишь пустой химерой. Однако, это моя идея! А значит я имею право написать. Написать так, как сочту нужным, написать так, как окажусь способен написать.
Быть может, кто-то прочитав эту книгу скажет, что когда бы эта идея пришла ему в голову - он сделал бы лучше. Пусть так, но ни он, ни я не волен изменить судьбу. А судьба состоит в том, что я придумал эту книгу. Я жил ею, вынашивал её от первой и до последней страницы. Моя голова и моя жизнь оказались нужны, чтобы смогли появиться эти страницы. Простите меня, все те, кто мог бы сделать лучше. Я украл у вас идею, которой вы никогда не владели... И едва стали бы владеть.
В самом начале я хотел написать большую книгу о прошлом. О том, что я так люблю, и о чём имею весьма скудное представление. Увы. Я понял, я достаточно наглядно уверился в том, что нельзя писать мёртвых книг.
У меня не вышло большой красивой книги...
После, я хотел написать драму, чтобы её поставили в театре и чтобы люди смотрели на всё это и спрашивали, о чём, собственно, всё это. Для людей я даже придумал замечательный ответ и написал его в качестве эпиграфа. Эта книга о людях, которые говорят... Но я ненавижу современность. Я просто органически не перевариваю всех этих гнусностей и постоянного бессмысленного зуда всеобщей безвкусицы и пошлого малевания.
Я не смог написать драму, которая была бы, как это принято говорить "в достаточной мере злободневной"...
Я не люблю символизм в современном понимании. Позвольте, я опишу вам это. Вы идёте по улице и видите надпись "Галерея искусства"... входите - вокруг мешанина красок и сюжетов выполненных в манере ребёнка больного синдромом Дауна. Увы мне! Я не желаю писать такого. Это, последнее моё нежелание едва было не погубило мою книгу. У меня едва не случился выкидыш ото всех этих символических красот и прелестей. Но, то ли я слишком здоров для нашего больного времени, то ли слишком глуп, для нашего во всех сферах просвещённого века. Но я решил написать эту книгу. Без излишних прорисовок, почти без красок, а иногда даже без карандаша... просто, написать её белым цветом чистого листа бумаги.
Испуганные нашим временем, мои герои замолчали, и, как мне кажется, навсегда. Они движутся как тени на грязной стене серого дня. Они живут не своей жизнью. Они играют свою жизнь, играют свои человеческие чувства на наш бесчеловечный лад. Быть может, они давно умерли, быть может, плод перезрел и теперь мне приходится подбирать его с земли, обрезать гнилые места и пытаться скормить многоуважаемой публике? Быть может. Но ведь вам решать - есть моё яблоко или выбросить... Решать только вам...
Был замечательный день никакого года никакого месяца никакой недели... А впрочем, была пятница... Георг шёл с домой с лекции. Как не странно, в книгах люди тоже ходят на лекции. Он хотел есть и спать. Но больше всего он хотел поговорить с девушкой, которую увидел вчера в метро. Она назначила ему свидание и не пришла. Георг был очень зол, потому что думал, что уж на этот раз он сможет получить хоть сколько нибудь того самого, что его друзья называли - настоящей лаской и нежностью. Его друзья... Они сегодня где-то там, не с ним. Они, наверное, даже не помнят о нём. Не помнят, так же как и та девушка, которая не пришла на свидание.
Дверь открыта, телефон звонит, Максим. Звали в гости. К Максу приехала сестра. Нужно идти, делать всё равно, нечего. Переодеться и идти. Но, для начала, пожалуй, стоит позвонить той девушке...
"Набранный вами номер не существует" - дура!
Дверь, за дверью слышна музыка - голос Макса и ещё один, спокойный, ласковый женский голос. Это, наверное, и есть она - его сестра. Как то недавно, они говорили о ней. Об этой девушке. Ему даже запомнилось её имя - Амалия. Кажется, это значит "обыкновенная", едва ли будет что-то интересное. А может уйти. Им и без него не плохо. Да и Макс, когда говорил, был, кажется, не очень доволен. Да, лучше уйти.
Дверь открыта, за спиной Георга звучит голос. Голос окликает его. Георг оборачивается и идёт к двери. Макс хватает его за руку, втаскивает в комнату. Амалия - странное имя для этого... необыкновенного... создания...
Красавица? Уродина? Нет, просто девушка, которая смеётся Георгу в лицо и говорит, что не ожидала от друзей Макса такой робкой нерешительности. Кто здесь есть ещё? Никого. Музыка, дым, кажется, ароматические свечи и что-то пряно-едкое. На девушке свободное платье из чётного материала. На первый взгляд, оно должно быть очень мягким... На второй - под ним ничего нет... Точнее, ничего, кроме сильного человеческого тела, уставшего, после долгого переезда и до сих пор не смывшего с себя километры вагонного общения. Она говорит как шлюха, по крайней мере, Георгу кажется, что так должны говорить шлюхи. Её пальцы тонкие, даже скорее - худые. Лицо открытое, но какое-то просветлённо грустное, словно девушка давным-давно была обижена кем-то очень сильно и не может до конца забыть обиды. Жесты порывисты, но кажутся плавными и каждое движение словно поёт дивную колыбельную. Георг едва не уснул под звуки этой песни. Едва! Потому что он не смог бы заснуть. Макс ушёл. По делам... Амалия хотела познакомиться с кем-нибудь из друзей брата... Выбрали его... Странная девушка...
Целый вечер вдвоём. Она сидит, лежит, ходит по комнате, порхает, словно бабочка за окном... Или это всего лишь кажется. Или это только от едкого дыма, который проникает в мозг, не даёт дышать, не даёт забыть о том что он - это он, что рядом - сестра Макса, и что они совершенно одни в этой квартире.
Ничего не получилось. Он? Он хотел. Казалось, он хотел только этого... все двадцать лет своей жизни... или даже на несколько столетий больше... Она? Она сказала - нет! Сказала, что не нужно! Что поздно, или что-то ещё в том же духе. Это не главное. Разве это главное? Разве это? Ведь, всё равно, ничего не получилось...
Снова у Макса. Он уезжает. Недели две не будет в городе. Георг останется с сестрой. Она просила...
Пятница... Неделя прошла... Ничего не было... В голове Георга не осталось мыслей. Только один вопрос - когда??? Эта дикая кошка играет с ним. Её неодетая распущенность манит куда-то. В какой-то далёкий, неведомый край. Туда, где всё кажется таким желанным и таким... недозволенным... Снова и снова одно и то же. Нет! Нет и беззастенчивый смех в лицо. Зачем она хотела быть с ним эти две недели? Неужели просто хотела поиздеваться? А может нет? Может, всё таки, нет?
Разговор. Последний разговор, перед возвращение Макса. Они больше не разговаривали после того случая - не разговаривали три дня...
Кто начал эту глупую, пустую игру в кошки-мышки? А как вы думаете? Конечно он!
Зачем ей было звать его? Зачем жить с ним вместе? Зачем? Если между ними нет ничего. Если у неё с ним ничего нет. У неё с ним... А у него с ней? У него есть любовь - странное чувство, которого никогда раньше не было. Которое мешает заснуть ночью, когда понимаешь, что за занавеской, разделяющей комнаты спит она - его мечта. Сколько раз за это время он тайком подходил на цыпочках к занавеске и смотрел... Она спала - прекрасная, здоровая, нагло выставляющая свою плоть на обозрение всей Вселенной девка. Дура, как она не понимает, что он хочет... быть с нею... с того самого дня... с того самого мягкого платья... Жестокая... Злая... И всё более и более желанная...
Её взгляд - улыбка в огромных зелёных глазах. Ласковая улыбка. Лишь несколько слов. Им нельзя быть вместе. Нельзя, потому что она любит его. Она не может, не должна жертвовать его жизнью ради того, что она любит. Как там, в Мейстере? "Послушайте, если я Вас и люблю, какое Вам, в сущности, дело"? И ни слова больше.
Макс вернулся. Весёлый, вполне довольный. Два вечера подряд Георг приходил к нему... к ней. Они не говорили. Просто глядели друг на друга. А потом она уехала.
Слёзы и слова - всё позади. Макс сказал, что знает, куда поехала его сестра. Он не станет мешать Георгу в поисках. В сущности, это касается только их одних. В поезде душно. Какая-то баба рассказывает о своих детях. Георг глядит на неё со своей полки и в полусне понимает, что готов полюбить и её саму и её детей, которых не увидит никогда. Готов полюбить только за то, что сейчас они едут в одном поезде, и этот поезд везёт его к той, самой главной, в его жизни цели.
Он почти догнал Амалию. Почти... Он был так близко, что сумел дотронуться до края платья... того самого... Но она убежала. Просто, как будто увидела привидение. И привидением был он. Такси было только одно. Он не успел. Но он успел броситься за машиной, успел пробежать несколько шагов, прежде чем какой-то странный человек на разбитой старой колымаге, выезжая из поворота сбил его на тротуар. Последнее, что он видел в тот день было лицо Амалии. Она изумлённо глядела из удаляющегося такси на упавшего человека и на мгновение ему показалось, что в её больших зелёных глазах блеснули слёзы. Но это было лишь мгновение. Оно прошло и весь мир словно растворился в кроваво красной пелене, застлавшей его глаза.
Три недели в больнице. Под надзором странного доктора. И его дочери - малышки Кати. Прелестная девочка - семнадцать лет. Она так ласкова с Георгом. Так мило улыбается ему из-под своих длинных ресниц. Её отец - настоящее чудо природы. Заслуженный медик, который верит в какую-то чертовщину и думает, что может оживлять людей. Его жена умерла несколько лет назад и с тех пор он совершенно помешался на воскрешении. Говорят, его всё ещё держат в клинике, потому что некому помочь его дочери. Да, к тому же, он совершенно безобидный псих. Сентиментальный, добрый, готовый на всё ради своего сокровища - своей маленькой доченьки.
О чём говорить, никогда не было человека, который уделял бы столько внимания, столько своего времени особе Георга, старался бы удовлетворить каждую, даже самую малую прихоть. Уж не ангел ли она, в самом деле? Разве только крыльев ей ещё и не хватает. А так - ангел, самый настоящий. Вчера сказал ей, что буду обязан своим выздоровлением её заботам едва ли не больше, чем искусству её отца. Милая девочка загорелась, словно цветок мака и убежала. Потом, через несколько мгновений, стрелой влетела в палату, подбежала к постели Георга и быстро поцеловав его в лоб снова убежала. Она ангел! Это так же точно, как то, что невозможно будет отыскать Амалию. Невозможно отыскать человека, который не хочет чтобы его нашли.
За окнами чудесный день. Георг почти совершенно поправился. Завтра он с Катей поедет за город. Там у доктора есть маленький домик, где они будут жить вдвоём под бдительным надзором соседки.
Поездка оказалась ещё более приятной, чем можно было ожидать. Катя всю дорогу проспала, положив голову на плечо Георга. Ах! Как это было приятно. Эта детская нежность, ласковая предусмотрительность. Перед самым приездом, сделав вид, будто всё ещё спит, милая девочка полу-шёпотом произнесла те самые заветные три слова, которых Георг не слышал никогда в своей жизни. Она любит! Он любим! Счастье! Пусть это никогда не кончается!
Большой луг. Стрекозы и бабочки. Речка. Ходили купаться. Странно, почему он никогда не замечал, как красива Катя! Она, безусловно, несколько уступает в красоте Амалии, но то, что у последней беззастенчиво выставляется напоказ, то первая скрывает, словно не понимает истинной ценности своей красоты. Она вошла в воду первой, дошла почти до середины, нырнула и через несколько секунд вынырнула почти у самого берега. Георг стоял и смотрел туда, где только что была она. Он стоял так близко к воде, что Катя смогла незамеченной подкрасться к нему и обхватив сзади за плечи толкнуть в воду. Георг не успел опомниться, как оказался в холодной проточной воде. Единственное, что он чувствовал было обжигающее, ледяными волнами находящее течение реки, единственное что он видел было улыбающееся ласковое лицо девушки, единственное, что он сумел сделать - это обнять её и поцеловать так, что позабыл и про течение и про то что был почти полностью одет и про то, что где-то там в далёком-далёком мире жила Амалия. Всё было решено между ними в тот момент. И не могло быть больше ничего. И ничего не нужно было больше.
Через два месяца, когда они вернулись в город, отец, как казалось, всё уже знал. Он крайне нетерпеливо выслушал сбивчивые объяснения дочери, восторженные признания Георга... и подарил молодым людям своё благословение. Венчание назначили через три месяца.
За то время, что должны были пройти до свадьбы, Георгу предстояло ознакомиться с работой отца Кати, с тем, чтобы иметь возможность продолжить обучение и, в последствии, достойно обеспечивать семью. Однако, не это было основной целью обучения и не этому обучению отдавалось почти всё время.
Доктор пожелал ознакомить своего будущего сына не с ремеслом, но с искусством. Он решил посвятить Георга в тайну воскрешения из мёртвых. В начале, Георг не выказывал восторга от этой затеи, но после того как Катя попросила его сделать вид что ему это интересно, и он сам начал более внимательно прислушиваться к словам её отца, обучение показалось ему занимательным, а после и совершенно затянуло.
Человеку свойственно ошибаться. И даже если он не ошибается, ему всё равно свойственно ошибаться. Георг ошибся. Чем более он отдавался странным наукам доктора, тем более погружался в то ужасное состояние, которое было свойственно отцу Кати. Радость сменилась в нём грустью, а от грусти как оказалось, очень недалеко и до самой настоящей боли. И ему было больно. Знакомясь мало-помалу с человеческой природой, он впитывал все недостатки и пороки рода людского. Едва ли он мог уже глядеть на мир глазами того беззаботного студента, каким покинул свой город. Если ранее он знал о людях только то, что они более добры нежели злы, более склонны к пониманию нежели к зависти, то теперь он был совершенно иного мнения. Вместе с благотворным грузом знания на плечи Георга обрушилась гора человеческих пороков. И, он оказался бессилен для того, чтобы нести эту тяжесть.
Любовь и нежнейшая привязанность, которую он испытывал к Кате в начале сменилась недоверием и подозрительностью. Даже на проявления ласки он не мог глядеть теперь иначе как на желание загладить какую-то неведомую, но, по всей видимости, ужасную вину. Он ревновал её. Он ревновал её так, как любил, а любил так, как только мог любить. Жизнь превратилась для него в кошмар. Если бы можно было распознать в Георге зачатки этого помешательства. Если бы можно было... То, быть может не случилось бы того, что случилось... Ведь он, в сущности, был добр и не желал никому зла...
Был вечер. Звёзды только недавно зажглись на небосклоне. Доктор ещё не вернулся. Они были вдвоём. Катя подошла к Георгу, который в то мгновение стоял у окна и глядел на небо. Она обняла его и прильнула своей щекой к его плечу. Словно электрический разряд пронзил всё тело Георга...
Дальше было что-то странное, что-то ужасно глупое, и в сущности, что-то ужасное.
Она покинет меня! Она не любит меня более! Вот... Сейчас... Ещё мгновение и она скажет об этом. Сейчас... Молчание. Она боится, Опускает глаза, не глядит на меня... Ах! Если бы я мог сделать так, чтобы она всегда была со мною, чтобы она никогда не предала моей любви!
Он обнял Катю, поцеловал. Она доверчиво посмотрела в его глаза, прижалась ближе. Он усилил объятья. Милая девочка совсем не сопротивлялась. Она верила ему. Верила до последнего.
Георг задушил Катю. Задушил... Словно удав кролика... Когда вернулся отец она лежала на кровати. Георг стоял рядом. Он обернулся на звук шагов. Дальше были слёзы. Были слова, много бессмысленных слов. ...Украл моё искусство, мою тайну, мою девочку, мою жизнь... Что ещё? Ничего больше. Старый доктор как-то весь уменьшился, стал жалок, настолько жалок, что Георг не мог более выносить его вида. Он схватил труп девушки и выбежал прочь.
Его никто не преследовал. Все решили что доктор окончательно рехнулся, а его Катя сбежала с Георгом. Все жалели старика и никто не осуждал девушку. Все выказывали сочувствие, а от твердил только одно и то же: "украл моё сокровище, украл мою девочку, украл"...
Прошло несколько недель, а может месяцев. Будучи не в состоянии сохранить тело, и окрылённый надеждой на воскрешение Георг забрал сердце и мозг... поместил их в холодильник... а сам продолжил поиски Амалии. Теперь у него появилась новая надежда. Он решил найти её и предложить свою любовь. А если нет - будь что будет.
Амалия нашлась довольно быстро. Георгу удалось назначить ей встречу и сделать так, чтобы девушка не смогла сбежать вновь.
Встреча эта, однако, не принесла ему ничего нового. Ни единой капли надежды. Снова и снова всё тот же категорический ответ - нет! И тогда он не мог более сдерживаться. Георг подошёл к Амалии, попросил о последнем одолжении - последнем поцелуе. Он обнял её, но прежде чем их губы сомкнулись холодная сталь врезалась в грудь девушки. Оставался лишь один выход - попытаться воскресить Катю в теле Амалии. И Георг решил прибегнуть к этому выходу.
Неделю он не выходил из квартиры где жили Амалия, неделю не ел и не спал. Он всё сделал, всё сделал правильно. По крайней мере, ему так казалось. Однако, ничего не вышло. Девушка не ожила. Человек, который чуть было не стал равен Создателю, ошибся... и остался лишь жалким убийцей.
Его нашли через несколько дней. Всё в той же квартире. Не похожий на человека, он так опустился что не мог говорить.
Суд был назначен через месяц... До вынесения приговора Георга поместили в одиночную камеру...
Настала ночь. Полная луна заглянула в окно камеры и отразилась в открытых глазах заключённого. Он спал. Спал не закрывая глаз. Он был безумен и видел сон. Он видел девушку - Амалию. Она шла к нему и он чувствовал, что в груди её стучит сердце той, другой, доброй и ласковой, которая так его любила... Она подошла ближе, подняла на него взгляд огромных зелёных глаз... взгляд, полный той самой милой нежности и ласки, совсем как тогда, на реке...
"Прости" - произнёс Георг.
"Я люблю тебя" - сказала девушка.
Утром тюремщики нашли труп заключённого. Он повесился на решётке своей камеры. Лицо его было спокойно, не было той ужасной гримасы, что искажает черты большинства висельников. Дело его было закрыто. Похоронили Георга на городском кладбище, рядом с могилой Амалии.