Паршуткин Сергей Викторович : другие произведения.

Возвращение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это роман (первая его часть) о гражданской войне в Якутии. Написан по архивным документам и воспоминаниям участников этих событий. Это были очень жестокие годы, и читать некоторые сцены будет, наверное, невероятно трудно. Но мы должны знать и помнить, чтобы никогда не повторить этого...
  
  Пусть не всегда подобны горному снегу одежды
  белого ратника - да святится вовеки память его.
  
  И. Бунин
  
  
  
  ВОЗВРАЩЕНИЕ
  
  Часть I
  
  АЛЛАХ-ЮНЬ
  
  Разговор Виктора с секретарем райкома партии закончился на повышенных тонах.
  - Выполнение годового плана по золоту - это хорошо. Но не забывайте, Виктор Михайлович, что одной из основных функций партийной работы является пропаганда! Пропаганда и агитация! - секретарь откинулся на спинку кресла и строго посмотрел на собеседника.
  - Все, сейчас начнет свою песню о наследии... - Виктор нахмурился. Уже который раз секретарь начинал разговор на эту тему. Наследие партии, историческая связь, неизбежность побед.... Сильные, стальные слова. Но как связать воедино трибунные лозунги и рутину работ прииска, Виктор не знал. И что с чем связывать?
  Его совсем недавно - два года, как назначили парторгом, выведя из состава бригады проходчиков золотодобывающей шахты, расположенной в посёлке Аллах-Юнь. Вот где все было просто и понятно, как было просто и понятно в цехе оружейного завода в Туле, ещё до Якутии, или на золотых россыпях в Хабаровском крае, на побережье. Никаких тебе агитаций - дави план, знай наших!
  Здесь же сплошной туман. Ему никак не удавалось связать воедино партийный контроль над выполнением производственных планов прииска с агитационной работой вообще. Кого здесь агитировать-то?! Его окружали сильные, порой жесткие люди, прошедшие такое, что ему, почти мальчишке, даже представить страшно... Эти люди собирались судьбой и волей Коммунистической партии на этот прииск из пересылок, вольнопоселений и страшных лагерей "Дальстроя", разбросанных по всему Северо-Востоку страны.
   Глаза этих людей видели разноцветье побережий Чукотки, синеву ущелий хребтов Верхоянья, блеск отливов Охотского моря, черные бойницы сторожевых вышек и ржавь колючих заграждений лаготделений.... А их руки, перепробовавшие на ощупь все золото тех мест, стали золотыми, и, кажется, отдали часть своего золота их сердцам.
  Разговор опять не получился, хоть и длился почти три часа. Опять секретарь говорил, говорил..., а он слушал, слушал....
  Но всему приходит конец - высокая дубовая дверь кабинета тяжело закрылась за ним и Виктор, пройдя по затихшим коридорам райкома, вышел на высокое крыльцо. В домах уже зажигались огни. Поселок готовился ко сну, на улицах было тихо. В этой тишине не ощущалось никакого движения, только в далеком распадке беззвучно шевелились разноцветные огоньки золотодобывающей драги.
  - Ну, и кого ты тут собрался агитировать? - Виктор вздохнул и пошел к машине. Темнело, а до прииска еще ехать и ехать.
  _______________________
  
  ...а до фактории ещё ехать и ехать. Надо как-то быстрее, товарищи. Белобандиты уничтожили уже четвертый заслон. Всех побили - ни одного в живых не оставляют... Яныгин по пятам идёт и точно знает о содержимом нашего обоза, иначе, откуда такая отчаянность в преследовании... - комиссар вздохнул и пошел к лошадям.
  Он надеялся, что на этой фактории есть свои, красные. И от неё до поселка Аллах-Юнь рукой подать, а там экспедиционный отряд расквартирован, а это уже сила,- это спасение.
  Они ушли из Охотска ночью, в проливной дождь.
  Он никак не ожидал того, что произошло...
  По его, комиссара, приказу был расстрелян дед-рыбак, что жил у пристани. У этого деда при обыске нашли два винтовочных патрона, хотя искали излишки икры и рыбы. Комиссар не стал выслушивать объяснения рыбака и отдал приказ, не задумываясь - вот, мол, еще один тайный бандит. Хотя прекрасно знал, что прятать от власти оружие и огнеприпасы - обычное дело в этих местах, тем более что на побережье и в тайге сейчас неспокойно. На робкие возражения своего помощника по тылу, бывшего местного аптекаря, желчно и коротко ответил: "Был приказ комендатуры. Другие сдали. Поделом".
   На исполнение приказа поехали трое - заместитель командира гарнизона и два, свободных от охраны комендатуры, бойца. Приговоренный встретил их приезд спокойно - ни о чем не догадывался. Думал, что повезут в ЧК бумагу писать. А когда повели мимо пролетки в распадок, попытался бежать. Да куда убежишь от разрывной пули-то? Так в затылок и впилась, а на выходе все лицо, вместе с мозгами, вырвала - наповал завалили. На выстрел прибежала жена и кинулась к убитому. Упав на колени, она обхватила то, что осталось на месте его головы руками, прижала к груди и выла, раскачиваясь и трясясь, а потом...
  Потом, вся в крови убитого, набросилась на бойцов. Разодрала лицо у одного из товарищей, чуть глаз не лишила! Штыками еле отбились - только с пятого удара ведьму старую закололи! После этого избушку обыскивали - опять же, время. А ещё пришлось людей искать, чтобы обеих закопать - не самим же руки о лопаты марать.
  Только к ночи бойцы вернулись, доложились, кровищу с лиц и рук отмыли, царапины йодом обработали, и пошли отдыхать. А комиссар и заместитель коменданта уютно расположились в кабинете начальника ЧК, достали спирт, икру и бумагу. Надо было писать в Якутск донесение о проведении съема излишков продовольствия на побережье. Кроме всего прочего, в ней необходимо было упомянуть о росте тревожных настроений у местного населения - эвенов и якутов.
  И тут началось неожиданное и страшное!
  - На пристани наших побили! Всех побили! Банда пришла! Яныгин в городе! - истерически кричал вестовой, врываясь в кабинет.
  Яныгин Иван. Комиссар мгновенно вспомнил этого человека - не раз встречал его на пристани. Чернявый и крепкий мужик, лет сорока, в длинном плаще, вечно прищуривающийся из-под сломанного козырька потрепанной морской фуражки. Он часто помогал разгружать баркасы с рыбой - подрабатывал. В городе жил одиноко; редко появлялся в лавке, покупая хлеб. Ни в чем предосудительном замечен не был, даже самогонщики, эти информаторы ЧК, не видели его ни разу за покупкой их зелья.
  А оказался этот гад капитаном! Собирал в Охотске и окрест людей в подполье, в тайге места сбора намечал. Всех офицеров-недобитков, обиженных и тойонов (кулаков) объединил в банду. Агента толкового распознал! Казнил - страшнее не придумаешь: рот расплавленным варом, что использовался для смоления лодок, залил, уши отрезал, а потом, ещё живого, в нужнике утопил... Беляк недобитый!
  Две недели назад поднял подполье, захватил склад американских китобоев - там было оружие, убил двух комсомольцев и чекиста и ушел в тайгу. С оружием ушёл.
  Уже потом понятно стало, почему восстание поднялось. Тогда многих рыбаков и пастухов-эвенов расстреляли: после расстрелов и полыхнуло. Кинулось ЧК по его следу, но, увы: жил в городе один, потому и некого было в заложники брать, чтобы выманить и кокнуть гада...
  - Где все?! Всех собрать! - комиссар кинулся на второй этаж, к пулемёту. По дороге он ударами ноги открывал двери кабинетов, из которых начали выскакивать сотрудники комендатуры и чекисты.
  Через несколько минут все собрались в зале на втором этаже. Город лежал в темноте - ни лучика света. Из распахнутого окна доносилось сухое потрескивание редких, далеких выстрелов. Стреляли в порту и в районе складов.
  - Свет в здании потушить. Работникам ЧК разобраться по пятеркам. Пройтись по улицам, произвести разведку. Узнать сколько их, есть ли пулеметы. Хорошо бы взять одного из банды - тогда все точно узнаем. -комиссар успокоился и начал руководить действиями гарнизона.
  По лестнице прогрохотали сапоги - в зал вбежал боец, из тех двоих, кто ходил на пристань к рыбаку.
  - Банда ог-г-громная! Д-д-двести человек их т-там! П-пулемёты у и-их! - он заикался, страшно скривив измазанное йодом лицо и вытаращив белые, как у замороженного зайца, глаза. От страха белые...
  - Все. Надо уходить. Надо немедленно уходить. Золото банковское и конфискованные ценности из подвала забрать и уходить на Якутск! - с этими словами комиссар заторопился вниз.
  Хлопки выстрелов приближались все ближе и ближе к зданию комендатуры. Навстречу этим хлопкам заспешили серые фигуры с винтовками наперевес. Комиссар же остался в здании - началось уничтожение документов. В подвале грохнуло несколько выстрелов - ликвидировали арестованных.
  А еще через полчаса небольшой караван, состоящий из трех легких повозок и десяти всадников, исчез в дождевой черноте ночи.
  __________________________
  
  В дождевой черноте ночи огоньки прииска появились неожиданно - Виктор не заметил, как доехал. Всю дорогу он думал, что же ему делать с "наглядной агитацией рабочих масс": что-то надо придумать, чтобы "разом и надолго" разогнать муть слов о "руководящей роли, историческом наследии...". Пусть не во всех головах - в своей, для начала...
  Всю ночь он просидел на веранде, курил, одну за другой, папиросы "Беломор", пил кирпичный чай и листал журналы.
  А утром пришла идея. Он даже зажмурился от нахлынувшей радости, насколько хороша была она, эта идея!
  Наскоро собравшись, он заспешил в партком, который располагался в здании шахтного управления, или Конторе, как говорили в поселке. Только начало светать и старик, что сторожил Контору, должен был быть на месте. Этому деду было уже далеко за шестьдесят, но крепок он был, как сорокалетний. Ни одного седого волоса на голове - русый, как юноша, и всегда аккуратно подстриженный, с аккуратным пробором и зачесанным вправо чубом. И только седина усов, да изредка появляющаяся пегая щетина выдавали его возраст. Звали его Матвеевичем. Жил в поселке с самых первых домов, золото мыл еще при царе. Видел революцию, гражданскую войну, сидел в лагере, как старатель-частник, поднимал безжалостный "Дальстрой" в страшных тридцатых, мыл золото для фронта и страны в сороковых, охотился... Короче, не дед, а кладезь знаний и опыта. Вот к нему-то и бежал Виктор.
  Как он и думал, дед был на месте - входная дверь была закрыта изнутри. Свою ночную жизнь он проводил в маленькой каморке, разместившейся в самом дальнем углу здания Конторы. Здание было одноэтажным и длинным, как конюшня. Внутренняя часть его состояла из коридора, на скрипучую длину которого были нанизаны десяток-другой кабинетов. Все они были такими же крохотными, как каморка сторожа и насквозь пропахшими застарелым табачным дымом, кожей потертых диванов и бумажной пылью. Но была в здании и большая комната. Эту комнату занимала техническая библиотека - гордость Виктора, теперь уже секретаря парткома шахт. Всеми правдами и неправдами он добывал для неё книги: доставал через Госснаб СССР, выписывал через знакомых военных связистов, заказывал морякам на побережье и лётчикам, которые прилетали в посёлок... Через год после своего назначения, Виктор довел их количество в библиотеке до трёх тысяч! И постепенно захудалая приисковая "техничка" превратилась в весомую, классическую библиотеку. Его старания были замечены и оценены - на районном партийном пленуме Виктора поставили в пример, что составляло его тайную гордость.
  Открыв дверь своим ключом и проскрипев по коридору, Виктор вошел в каморку. В комнатёнке никого не было. Сзади послышалось деликатное покашливание. Сторож непостижимым образом, без единого звука, возник за его спиной. Это было неожиданно и даже неприятно. Виктор нахмурился.
  - Виктор Михайлович, извините, ради Бога, старика! Грешен - в библиотеке засиделся, зачитался, старый хрыч. Что сторожить обходами-то, видишь, как пол скрипит. Лихоимца сразу услышу, а вы вон как пролетели мимо!
  "В библиотеке засиделся..." Это было удивительно для Виктора. Он внимательно посмотрел на сторожа. Дед быстро отвел глаза и тут же снова взглянул на Виктора. Их взгляды встретились.
  Любопытный взгляд Виктора и усталый - деда. Несколько мгновений они молчали, а затем Виктор, кашлянув, начал разговор.
  - Матвеевич! Я даже не знаю, с чего начать.... Видите ли, у меня возникла некая идея... Нет, не так. Мне поручено сделать такую... Нет, опять не так, - Виктор никак не мог выразить то, что казалось таким ясным ещё полчаса назад.
  - Что примчались-то, в такую рань? Дело важное, какое, наметилось ночью? - старик говорил это, проходя в комнату мимо Виктора, и ставя чайник на обшарпанную, всю в коричневых потеках, электрическую плиточку на подоконнике.
  - Матвеевич! Есть идея. Хочу поставить памятник! - решительно и коротко выпалил Виктор.
  -Умер кто? - старик тревожно взглянул на него.
  - Нет, не умер. Вернее... Не умер, а погиб. Комсомольцам погибшим хочу памятник поставить. Здесь, в гражданскую, говорят, бой сильный был, - Виктор говорил это и рассеяно осматривался в комнате. - А Вы, Матвеевич, хороший художник - вон как всю агитацию на прииске оформляете. Помогите мне его оформить. Надо будет нарисовать винтовку, саблю, звезды, знамя и зеленые венки по сторонам. Да, и буденовку. Вы как?
  В ответ была тишина, и Виктор оглянулся. Старик склонился над чайником и, казалось, не слышал его слова. Потом он резко выпрямился и закашлялся. Кашель был такой сильный, что он покраснел, замотал головой и, взмахнув руками, отвернулся к окну. Виктор подскочил к старику и легонько постучал ладонью по его согнутой спине.
  Кашлянув ещё несколько раз, старик вытер тыльной стороной ладони слезы на глазах.
  - Э-э-э... Рисовать... Винтовки, сабли... Венки. Это ещё куда... - он вздохнул и кивнул головой. - Согласен. А кто ставить-то будет?
  - А вот моя вторая просьба: помогите мне наладить деревянные работы, а фундамент я сам залью. Работу нам прииск оплатит, а деньги райком выделит. Вы на пенсии - Вам добрый "калым" будет, а я отпуск возьму. А? - Виктор умоляюще смотрел на старика.
  - Я?! Деревянные работы?! "Калымить?!"... - дед оторопело уставился на Виктора. Вид у него был совершенно ошарашенный, даже челюсть отвисла и задрожала. Он молча открывал и закрывал рот, сглатывая. Его кадык остро ходил под серебристо-серой щетиной, щеки ввалились, лоб взмок, седина волос встала дыбом, а весь он как-то разом постарел и согнулся.
  Наступила пора оторопеть Виктору. Он почувствовал, что зря предложил деду "подкалымить". Такие дела среди рабочих не приветствовались, да и никто в поселке этим не занимался. А тут сам парторг предлагает "калымнуть" на пару! Вон как расстроился! Так и инфаркт вдарить может! - Виктор лихорадочно соображал, как вывернуть ситуацию назад. Но мыслей не было, и он ждал.
  Постепенно дед успокоился.
  - Нет, Виктор Михайлович, нет. Рисовать ещё как-то... , а вот ставить... Увольте-с, голубчик. Увольте. По дереву я немощен и глуп! - он говорил это, не глядя на Виктора.
  - Хорошо! За-ме-ча-тель-но! Я завтра принесу эскизы, вы проработайте, списки красок там разных, кистей всяких составьте... А я заливать пока бетон начну! - Виктор почти кричал от радости.
  - Договорились... - дед устало кивнул ему и, сев на диван, откинулся на спинку. - А где планируете ставить-то?
  - А на бугре. Обзор оттуда хороший... - Виктор улыбался.
  __________________________
  
  ...А где планируете ставить-то?- капитан устало кивнул ему и, сев под лиственницей, откинулся на ствол дерева.
  - А на бугре. Обзор оттуда хороший... - прапорщик улыбался.
  Они обманули красных. А ведь была у "курток", так капитан называл чекистов за их странную, если не сказать - болезненную, привязанность к шоферским кожаным курткам, оставшимся на многочисленных склада от царской армии, надежда на то, что на этой фактории у них будет подмога. А от фактории до поселка рукой подать, а там красный экспедиционный отряд расквартирован, а это уже сила. Это должно было стать их спасением.
  Разведка определила, что первоначально отряд чекистов состоял из десяти человек. Это уже потом, после их бегства и разгрома комендатуры красных, из Охотска отряд догнали и присоединились ещё десятка три-четыре штыков - портовые рабочие, моряки, всяческая уголовная шпана, одурманенная красными, и, так называемый, комсомольский актив - особо ретивая в красных делах и мечтающая лозунгами молодёжь.
   Чекисты уходили резко, но с оглядкой - оставляя на тракте одну засаду за другой. Строго у них выполнялось одно: каждую засаду возглавлял кто-нибудь из этих десяти. По кожаным курткам узнавали потом, что чекист. А отбивались "куртки" ожесточенно, здесь им надо отдать должное. Стреляли точно, расчетливо. Убито девять бойцов, а семерых раненых пришлось отправить обратно - в Охотск. Поэтому погоня затягивалась и результат все "не вырисовывался", как любил говорить капитан. Шесть засад - шесть чекистов. Значит, "лютых" осталось еще четверо. А вот те, которыми чекисты командовали... Тех капитану было искренне жалко.
  - Ведь всех убьём, дураков. Ни за синь пороха умрут! Ну, а этот...
  Капитан закрыл глаза. В его памяти всплыл образ того самого комиссара, за кем он сейчас гнался.
   Крепкий, ладно сложенный, с открытым, располагающим к откровенности, немного скуластым лицом, человек. Когда он говорил, на его скулах пятнами выступал лёгкий румянец и кожа становилась похожей на гусиную - покрывалась мелкими пупырышками. Судя по его речи, он был неплохо образован. И совершеннейший оратор! Можно даже сказать - трибун! Как-то раз его огненная, проникновенная речь так возбудила приисковых рабочих, что они были готовы с кольями ринуться в город, чтобы уничтожить, утопить в море всю "белогвардейско-купеческую" сучью интеллигенцию, эту грязную пену буржуазии, эту контру...
  А вот его глаза... Бесцветные, переплетённые красной сеткой сосудов, капли, в которых плавали черные точки зрачков. Их взгляда не могли выдержать многие, с кем он разговаривал, не говоря уже о тех, кого он допрашивал. Взгляд был тяжелый и холодный, он совершенно не ложился на его лицо, не гармонировал с ним, а жил отдельной, злой жизнью.
   Сколько раз капитан встречал комиссара на пристани - столько раз ему хотелось выхватить револьвер и выстрелить. Выстрелить в это лицо, в эти ледяные глаза...
  - Господи, как он смотрел на меня тогда!.. - руки опять сжались в кулаки, и капитан судорожно вздохнул.
  Лицо комиссара и лица, лица, лица...
  Лица расстрелянных или убитых колотушками, утопленных в море или заколотых штыками...
  Рыбак с пристани, его жена, купец, инженер, пастух, гимназист...
  Капитан встряхнул головой, отгоняя видения. Мысли вернулись в действительность. Комиссар-то оказался совсем не дурак в военном искусстве. В бой вступал продуманно, грамотно расставляя своих бойцов, а его манёвр огнём, особенно на флангах, приносил большие неприятности белопартизанам - их потери были уже ощутимыми. Уходя, хитрил - расставлял засаду от засады на расстоянии звука выстрела. Так он контролировал расстояние между собой и преследователями - по шуму начавшегося боя. Достойный оказался противник. Но он, Яныгин Иван Николаевич, капитан, командир белопартизанского отряда, переиграл комиссара. Очередную засаду они взяли "в ножи" - он, шесть пластунов-ижевцев и два эвена-охотника вырезали её чисто. Смерть вошла в ряды "засадников" шелестом кустарника и травы. Лежат теперь по кустам, в траве серые комки рабочих роб, зелёные - шинелей и один комок черный - кожаной куртки. Все отошли к Богу быстро, только один, худой и веснушчатый мальчишка-рабочий, умирал мучительно - обмочился, долго сучил ногами и изгибался дугой, беззвучно раскрывая рот, пытаясь издать крик пузырящимся перерезанным горлом... Его окровавленные пальцы, с обгрызенными ногтями, хватали и вырывали траву. Хватали и вырывали... А вокруг него стояли и смотрели пластуны. Молча смотрели...
  Очередную засаду, которую комиссар приготовил на переправе через ручей Тас-Талон, капитан обошел без боя и, сделав огромный крюк через хребет в долину речки Тарыннах, оставил позади и засаду, и отходящий отряд красных. Марш-бросок удался, благодаря всё тем же эвенам - пригнали со стойбища оленей для каждого бойца и подсказали "быструю" тропу. "Быстрой" эвены называли тропы, движение по которым не усложнялось завалами, болотами, марями или иными препятствиями.
  Капитан отобрал на предстоящее предприятие наиболее опытных бойцов, хотя весь отряд шагнул вперед, когда он рассказал диспозицию. Они шагнули, а у него потеплело в глазах, к горлу подступил комок...
  После броска через горы оказаться между засадой и арьергардом красных - плохая перспектива. Это, либо бой в окружении, либо очередная "засадная" эпопея. И он, Яныгин, решается на, казалось бы, безумный поступок - тихий захват фактории до прихода туда чекистов. Еще одно решение - отправка гонца к основному его отряду с приказом дать бой засаде, но только неспешный, "длинный" бой.
  - Шумите братцы, шумите. А потом отойдите и выманите разведку из засады - тяните время. Но - не дайте себя посчитать! Ни в коем! Полковнику Худоярову всё строго выполнить, ибо в его руках все мы! Так и передайте: строго! - он напутствовал подпоручика с обратным поручением, стараясь не смотреть в его глаза - сколько в них было укора. - Да, Илья Григорьевич, голубчик, возьмите ещё одного оленя - вам необходимо. А мы по очереди побежим...
  Еще не перестали колыхаться ветки кедрового стланика за уехавшим подпоручиком, а ниточка отряда уже беззвучно заскользила сквозь чахлую тайгу распадка вниз, к реке. Ни один звук не сопровождал это скольжение. Котелки в мешках не звенели - обмотаны портянками или полотенцами, антабки ремней на винтовках не постукивали - сняты, а сами винтовки приторочены сыромятными ремнями на бока оленей. Сняты и шинели - темп движения душил дыхание, а пот заливал и ел глаза. Ножи в ножнах и револьверы в кобурах переведены с поясов на грудь - не стучат при беге, да и обнажить перед боем так быстрее. Бойцы бежали рядом с оленями, изредка вскакивая на них на ходу для отдыха.
  Такое движение продолжалось около пяти часов.
  ...Бараки фактории появились как-то неожиданно. Движение отряда мгновенно прекратилось - люди повалили оленей и залегли сами. Наступил момент истины: есть ли на фактории красные?
  Капитан кивнул головой, и к баракам беззвучно уползли три тени.
  _______________________
  
  По мере того, как солнце склонялось к горизонту, тени от трех стоящих на краю поляны лиственниц удлинялись. Они беззвучными змеями скользили по траве, прокладывая своей чернотой дорожки от постепенно темнеющей зелени тайги к серым развалинам бывшей фактории.
  Виктор только-только закончил заливку бетонного раствора в опалубку основания памятника. Ему осталось совсем немного: дождаться, когда раствор усядется, а затем снова подлить его, чтобы заполнить пустоты в квадрате опалубки.
  И он явно не успевал сделать это до наступления темноты. Перед ним вставала перспектива ночевки на стройке, а работа так увлекла его, что готовясь к ней, он совершенно не позаботился о предстоящем ночном бдении. Ни еды, ни теплых вещей у него с собой не было, только перочинный ножик, коробка спичек и пачка папирос.
  Этот факт не смутил Виктора, но даже обрадовал. Окончание большой, и как казалось ему, необходимой работы, вселяло в него уверенность. А перспектива ночевки у костра бодрила и заставляла по-деловому сосредоточиться.
  Натаскав воды из ручья, прибрав весь инструмент и цемент в одно место, он закончил приготовления по скорому замесу раствора и принялся обустраивать неожиданный бивуак. Костер он решил расположить рядом с опалубкой. Это позволяло ему освещать место работы, закрывать костер от ветра и сделать безопасными его ночные хождения по площадке. В завершении этих приготовлений, Виктор собрал в одну кучу всю щепу и обломки досок от постройки опалубки, тем самым почистив площадку. Закончив эти работы, он проверил состояние бетона в опалубке, потыкав в него веткой, и расположился на бревне около огня.
  Закат неслышно уходил за горы, растворяясь в черноте распадков. Его алые краски мягко вытеснялись синим бархатом сумерек, душились серостью вечерних туманов. Закат не сдавался - он еще отстреливался от черноты ночи брызгами пурпура, но эти вспышки были все слабее и слабее - темнота неизбежно побеждала. Последними в этой темной волне захлебнулись друзья света - птицы: их разноголосье оборвалось разом. Уже в полной темноте в кустах пискнула какая-то пичуга и замолчала. Наступила ночь.
  Виктор подкинул в огонь собранную щепу и откинулся на опалубку. Тепло костра отражалось от досок обшивки и приятно грело спину, не давая ночной прохладе ни малейшего шанса.
  Вновь его мысли вернулись к образу будущего памятника. Если по фундаменту более-менее было ясно, то с образом всё было как в тумане. Он никак не мог придумать даже форму будущего детища, не говоря уже об оформлении.
  И как подступиться к этой проблеме, он не знал. Ему горько было осознавать, что его знаний для решения этой задачи может не хватить. И надо что-то делать, что-то решать. И решать срочно.
  Течение его мыслей прервал звук шагов. Кто-то шел по тропинке, шел прямо к костру. Виктор напряженно всматривался в темноту, но видеть ничего не мог - круг света был слишком ярок. Шаги все приближались, и вскоре в этот круг шагнул дед.
  - Добрый вечер! Не прогоните, Виктор Михайлович? - сторож говорил это с легкой улыбкой на лице.
  - Вот уж кого не ожидал здесь увидеть, так это вас! - Виктор удивленно рассматривал деда.
  - Так я сегодня не дежурю, в конторе командированные спят, они и вызвались постеречь. Костерок-то ваш издалече видно, а мне не спится, дай думаю, схожу. Помочь чем надо? - Вопрос деда попал в самую гущу сомнений Виктора.
  И Виктор, неожиданно для себя самого, рассказал деду обо всем, что так мучило его в эти дни. Как строить, какую форму выбрать? Надгробье или обелиск? И с чего начать?
  Дед слушал его исповедь молча, глядя на огонь и изредка кивая, как бы подтверждая путь размышлений Виктора.
  Вскоре Виктор иссяк.
  - Путано выговорите и сущности преумножаете, но теперь слушайте мою сторону, разговор длинный будет... - Дед быстро взглянул на собеседника, как кольнул. - Надгробье или нечто кладбищенское вы поставить не можете - не похоронены здесь люди. Да и погостом это место нельзя считать - бой здесь был. А вот обелиск... Обелиск они, наверное, заслужили... Наверное... А чтобы вы уверовали в предмет постройки, я кое-что расскажу.
  Его рассказ был поразителен. Он рассказал, что это слово происходит от древнегреческого слова "αβελίσκος", что в переводе на русский язык означает "вертел, клинок...". И что обелиски появились в египетском искусстве около две тысячи пятисотого года до нашей эры, и где находится один из первых каменных столпов. Затем он кратко пробежался по устройству этих столпов. Виктор с удивлением узнал, что вершины обелисков имеют заострение, которое греки называли "пирамидион" и что они обивали эти острия золотом. А перед храмами, продолжал горячо дед, обелиски почти всегда устанавливали парами. Зачем парами? Этому нет убедительного объяснения. Говоря это, он возбужденно ходил около костра, опустив голову и размахивая правой рукой. Левая, при этом была, как будто пришита к телу.
  Неожиданная лекция продолжалась долго. Перед мысленным взором Виктора проплывали страны и эпохи, раскрывались тонкости строительной инженерии и архитектуры, мелькали имена и прозвища героев, строителей и царей...
  - А в период модерна рубежа девятнадцатого-двадцатого веков вновь возникла мода, с Вашего позволения, на "египетский штиль" и обелиски появляются на фасадах и в интерьерах зданий Петрограда, да и других городов Российской Империи, сударь. За сим, позвольте закончить небольшой экскурс в мир удивительный, - дед вскинул голову и в упор посмотрел на собеседника. В его глазах отражались и плясали огни костра, и казалось, что сам Дьявол предстал перед Виктором.
  - Потрясающе! Откуда?! - вырвалось у Виктора.
  Дед улыбнулся, хмыкнул и опустил глаза - дьявол исчез.
  - Да книжки всё это, Виктор Михайлович. Книжки и не более. Приглашаю к себе в гости и с утра. Решим вашу задачу.
  Дед поднял котомку и зашагал в сторону светлеющей полоски восхода. И уже исчезая в сумерках, обернулся. - Вы раствор-то подлейте, а то работа вся даром. А уровень не проверяйте, опалубка правильно рассчитана, под обрез.
  Виктор кинулся к опалубке. Совет деда оказался вовремя. Еще полчаса и весь труд был бы напрасным, так как бетон почти "подошел" к процессу затвердевания и надо было спешить.
  __________________________
  
  Надо было спешить, но разведка всё не показывалась. Время тянулось мучительно медленно и казалось осязаемым, как горячее марево над дальними горами. Ни звука не доносилось со стороны бараков. В воздухе висело тонкое комариное пение, изредка прерываемое густым басом пролетающих оводов. Вокруг ни ветерка, только зной, наполненный запахом трав и густым настоем навоза, идущего из крайнего барака, служившего коровником и конюшней - хотона, по-якутски. У хотона были оборваны ворота, и внутренняя часть строения просматривалась насквозь, открывая взору угол дальнего барака и часть тропы, идущей к его крыльцу. Но сколько капитан не всматривался в синь пролома ворот, он не улавливал даже намека на какое-либо движение.
  Осторожно повернув голову, капитан наткнулся на вопросительный взгляд прапорщика Валеулина и покачал головой. Надо ждать...
  Неожиданно, из тени барака всплеснуло белым. Это был сигнал разведки, мол, всё в порядке и можно идти. И словно призраки, из травы стали вставать пластуны. Зрелище было страшное! Бесшумные, похожие друг на друга, даже одинаковые на лица, люди! Они появились в разных частях поляны, как призраки. Капитан вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к таким проявлениям умения и выучки, хотя положил для достижения подобных действий не один день.
  Через несколько мгновений весь отряд собрался у крыльца дальнего барака. Прозвучало несколько негромких команд и три человека исчезли в редкой тайге за опушкой - ушло боевое охранение на тропу, по которой должен был появиться отряд красных.
   Красных на фактории не было, вернее сказать - уже не было. За несколько часов до появления яныгинцев, расквартированный здесь, если верить разведке, полувзвод комсомольского отряда из частей особого назначения, или, как красные сокращали - ЧОНа, ушел в поселок Аллах-Юнь, оставив в бараках двух красноармейцев.
  Один из этих красноармейцев, высокий и чёрный, как цыган, был тихо ликвидирован пластунами, когда вышел из барака во двор, чтобы выплеснуть помои в лужу. И теперь он лежал в этой луже, и по его телу изредка пробегала дрожь смертельной истомы - отходил. Второго ЧОНовца зарезал поручик Бекетов. Зарезал, как свинью - ударом кинжала в затылок. Удар был такой силы, что лезвие, войдя в шею сзади, вышло в рот и отрезало язык, который теперь вылез наружу. И казалось, что лежащий на спине комсомолец, выпучил глаза и корчит смешную рожицу, показывая всем язык.
  Отряд стоял и ждал, что скажет он, капитан Иван Яныгин.
  Капитан молчал и всматривался в лица бойцов своего отряда. Поручики Шинков и Бекетов, прапорщик Валеулин, доброволец брат Николай Яныгин, корнет Марков, хорунжий Коблянский, юнкер Пружинский, унтер-офицеры Сыриков, Скуратов, рядовые Никоненко, Герасимов...
  О каждом из них он знал почти всё. Он видел глаза жён Шинкова и Никоненко, когда те обнимали своих мужей в Охотске, прощаясь. Сердце его сжалось, когда Валеулин отдавал сборники японской поэзии своему деду. А тот, трясясь и поминутно протирая пенсне, прижимал их к своей груди - боясь уронить и пытаясь, при этом, обнять внука. Он пытался проглотить комок в горле при виде рыдающих, совсем юных, сестёр юнкера Пружинского. Он видел судорожно ходящий кадык хорунжего Коблянского, его побелевшие, сцепленные за спиной кисти рук; к нему на проводы не пришла жена - умерла в госпитале. Тиф. Он видел, как испуганно молчали дети, провожающие своих отцов...
  Кто-то пришел к нему на подмогу, приплыв из Владивостока с отрядом старшины Бочкарёва. Кто-то перешел из Якутской повстанческой армии, возглавляемой корнетом Михаилом Коробейниковым, а иные вышли из тайги сами, узнав, что он, Яныгин, громит красных в окрестностях Охотска, и что появилась надежда...
  Горстка русских людей, не примирившихся с красным режимом и не пожелавших стать бесправными за границей. Они пошли за ним в суровые горы хребта Джугджур. Пошли с полным сознанием предстоящих трудов и лишений. Пошли на холод и голод, утешаясь лишь тем, что, всё-таки, будут находиться на своей родной земле. И говорить им сейчас что-либо одобряющее или успокаивающее было неловко, да и глупо.
  - Господа! Мы решили главную задачу нашего замысла - опередили, а значит, переиграли, красных. Форы у нас, как минимум, ночь. Дальнюю разведку "навстречь" чекистам предпринимать не вижу необходимости. Бой дадим здесь, на фактории, благо место это уж больно "засадное"...- капитан, говоря это, немного хмурился. Он из всех сил скрывал желание улыбнуться, так велика была его уверенность в предстоящей победе. Но не выдержал и расплылся в улыбке.
  - Что, братцы, поджарим товарищей-то? Не потроша! - его голос зазвенел, а глаза сузились. - Простите, господа! Никак не могу привыкнуть.... Понимаю, что дрянь, что сталь марать негоже... Но и колотушками их не могу...- некоторые из них все же люди... надеюсь, что люди, хотя и христопродавцы...
  Он постоял немного, заложив руки за спину и покачиваясь с пяток на носки. Напряжение ненависти постепенно отпускало...
  - Господа! Все необходимые распоряжения получите от поручика Бекетова. Саша! Распорядитесь об отдыхе. И этих уберите - калом несёт.... В реку их. У берега не бросайте - на течение. Прапорщик Валеулин! С пулемётом ко мне. Пойдемте, осмотримся... - козырнув, капитан шагнул с крыльца.
  Капитан и прапорщик обходили поляну по периметру не спеша, осматриваясь. Прапорщик нес на плече пулемёт системы Льюиса. Делал он это с видимым удовольствием, даже можно сказать, с особым куражом. Сошку пулемёта он вплотную подвинул к срезу ствола, намеренно раздвинул, хотя в этом не было никакой необходимости, и положил оружие на плечо почти прикладом. От этого пулемёт торчал у него за спиной всей своей длиной, рыская при ходьбе стволом, похожим на морду бульдога, из стороны в сторону, как бы принюхиваясь.
  Капитан улыбнулся, вспомнив, каким пришел в его группу этот мальчишка. Доложу я вам, картина! Черная каппелевская гимнастерка, лихо поднятая тулья юнкерской фуражки на коротко стриженной, русой голове, великолепная портупея и ремень, оттянутый тяжестью кобуры с револьвером, подсумка с пулемётным диском, гранаты и японского морского кортика. Картину дополнял боевой вид его оружия: тяжелый, с потертым воронением от частого употребления, грозный пулемёт.
  - Прапорщик, а верно говорят в отряде, что вы большой мастер в стрельбе из этого зверя? И бьёте не очередями, а в два патрона? Почему так?- капитан искренне любовался юностью и уверенностью прапорщика.
  - Иван Николаевич! В два патрона ствол не уводит вверх - два убоя сразу кладу. А мастер... Наверное...Учителя хорошие попались. Да и мишени тоже... Хорунжий Григорович под Якутском урок дал. Тогда мы Каландаришвили и его штаб сильно причесали... - Валеулин спокойно, без улыбки, встретил удивленный взгляд капитана.
  - Голубчик! Так вы были там? У Тектюра? А командир... Командовал-то кто? - капитан даже озяб от удивления и восторга.
   Перед ним стоял герой! Боец легендарной, почти возведенной в святые, группы, которая наголову разбила экспедиционный отряд Нестора Каландаришвили под Якутском, в протоке реки Лены - Тектюрской. Тогда никто из шестидесяти анархистов и чекистов, шедших в Якутск на подавление восстания против Советов, не ушел. После боя, группа снялась тихо, ничего не взяв из трофеев; как растворилась в снегах, оставив после себя только ямки-лёжки в снегу на месте засады, да стреляные гильзы.
  - Командовал кто? Две группы нас было. От Михаила Коробейникова наша группа - это левый берег был. Правый взял поручик Толстопятов со своими якутами, что из Усть-Маи. Почти день лежали под простынями - ждали красных. У Толстопятова пулемётчиком был хорунжий Григорович. Мой пулемёт без патронов тогда оказался, так он поделился двумя дисками и всему научил. С той поры диски у меня. А я быстро всё освоил, там времени не было долго науку тянуть... - прапорщик говорил это и внимательно смотрел в сторону небольшого холмика, который возвышался над краем поляны, на самом солнцепёке.
  - Господин капитан! Разрешите перемотать портянку? - Валеулин остановился.
  ...А где планируете ставить-то?- капитан устало кивнул ему и, сев под лиственницей, откинулся на ствол дерева.
  - А на бугре. Обзор оттуда хороший! - прапорщик улыбался.
  - Как на бугре?! Весь на ладони будете, ведь там самый свет! - капитан ничего не понял в выборе расположения огневой точки для пулемёта.
  - Так это сейчас там солнышко. А вот к утру там самая тень, самая чернота стоять будет! И сектор мой им фланговым станет. А это конец... - корнет уже не улыбался, - ликовал. - Пару бревен принесём, такое гнёздышко совью - ахнете! Да и путь отхода им отрежу. Один путь отрежу, но другой открою. К Богу, на суд... - прапорщик помрачнел.
  Они еще долго обсуждали план ведения предстоящего боя, вернее, действия в нём непосредственно прапорщика. Затем принесли на холм пять бревен от разрушенного барака, отмахнувшись от предложенной помощи пластунов, так как нельзя было топтать траву на поляне. Обустройство огневой точки отвлекло капитана от тревожных мыслей, он работал с удовольствием, как когда-то в юности, при постройке гимнастических снарядов в углу плаца юнкерского училища.
  Последний этап работы они закончили, когда расположили бревна в виде небольшой стенки.
  _________________________
  
  Последний этап работы Виктор закончил, когда совсем рассвело.
  По старой дороге, что вела от развалин фактории в поселок, Виктор почти бежал. Ясное понимание того, что наступает второй, наверное, самый главный момент в постройке обелиска, окрыляло его. А то, что будет именно обелиск, Виктор не сомневался. "Обелиск"... Как льдинка на языке... Он повторял это слово и улыбался. И гордость, хмельная гордость переполняла его душу.
  Вскоре его рука уже стучала в дверь скромной хибарки, в которой жил дед.
  При первом же стуке дверь быстро распахнулась, как будто дед стоял за ней и ждал этого. Виктор даже отпрянул от неожиданности.
  - И не думал, что так быстро вы там все обустроите. Проходи в дом, сейчас будем чай пить. Не бог весть, какие разносолы имею, но завтраком накормлю, - дед, говоря это, посторонился, пропуская Виктора в комнату.
  Слегка оторопевший Виктор скинул сапоги и, наклонившись в низком проёме двери, перешагнул через порог.
  То, что он увидел в комнате... Книги. Огромное количество книг. Они теснились рядами на полках и антресолях шкафов, многогранными колоннами стояли по углам комнат, лежали открытыми на подоконниках, столах и табуретах. Даже варочная плита печки была покрыта многослоем книг. И разноцветье, радуга переплетов! Все старые, не современные.
  В их радужном многорядье просматривались и вовсе диковинные - в металлических или потёртых бархатных переплётах с застежками. Такие книги он видел только в кино.
  А еще рисунки. Десятки рисунков. Великолепные изображения птиц в полете - яркая гуашь, портреты суровых бородачей - карандаш, виды какого-то побережья - масло, табуны летящих коней...
  Внимание Виктора привлек один из рисунков. Он был крошечный и исполнен на пожелтевшей бумаге. Один край листа был обгоревшим. На нем была изображена конница в атаке. Бог мой! Экспрессия водопадом била с этого листа! Вытаращенные глаза лошадей, брызги пены, оскаленные в крике лица, занесенные для удара клинки, врезанные в потные подбородки разлохмаченные ранты казачьих фуражек...
  Перед глазами Виктора мелькнула жилистая рука деда, и рисунок исчез в большой толстой папке из красного сафьяна. Дед быстро собрал в неё все остальные рисунки, двигаясь по комнате стремительно и бесшумно.
  - Уборку я задумал, поэтому такой беспорядок. Все руки не доходили, да бессонница эта летняя началась, вот и сподобился... - дед снова, как ни в чем небывало, захлопотал у крохотной электрической плитки.
  - Вот это да! Да тут больше, чем в поселковой библиотеке! Это всё ваше? - Виктор обходил комнату и прикасался руками то к одной книге, то к другой, боясь взять и раскрыть.
  - Сызмальства, отроком собирать начал, еще до революции.
  - А кем вы были до революции? - Виктор продолжал рассматривать книжное богатство.
  - До революции... Виктор Михайлович! Это было так давно, что я всё забыл и перепутал. В другой жизни.... Гимназия была, университет был, окопы Первой мировой были - повоевать пришлось, учительствовал в глуши.... По всему Охотскому побережью учил детишек языкам и словесности. Давал людям знания и учил их правде. Учил любить, если хотите. И защищал, как мог... От бед и зла. Это было главным в моей жизни. Это было смыслом...
  Голос его изменился, нет, он стал неузнаваем: он звенел. Виктор оглянулся. Дед преобразился: расправил плечи, гордо вскинул голову. Стоял, опираясь рукой на стопку книг, глядя куда-то мимо Виктора.
  Потом, будто опомнившись, привычно ссутулился и вздохнул.
   - Давайте-ка пить чай, дорогой вы мой Михайлович! Я тут эскиз обелиска набросал. А размеры вы сами поставите, соотносительно размеров фундамента. А дальше... Не хотел я вас огорчать, милый вы человек! Увольте, голубчик! Стар я, чтобы с деревом, да с пилами работать. Начертить детали или предметы, изобразить там что-нибудь кистями-карандашами... Но доски! Решительно заявляю, что строить этот обелиск я не буду!
  И снова звон голоса. Виктор внимательно смотрел на собеседника. Перед ним стоял человек, которого он совершенно не знал. Это стоял и говорил решительный, привыкший руководить, человек. Нет, не руководить, а скорее, командовать. И взгляд... Как бритвой по глазам... Да, как бритвой, лучше и не скажешь.
  Виктор лихорадочно соображал, как разрядить возникшее напряжение. Ему помог свисток чайника. Даже дед обрадовался такому помощнику, понимая, что наговорил лишнего. Оба облегченно засуетились около подоконника, который заменял деду обеденный стол.
  
  __________________________
  
  К баракам капитан и прапорщик вернулись, когда солнце уже касалось верхушек лиственниц.
  Поручик Бекетов доложил капитану об обстановке и предложил нехитрый ужин, который состоял из одной лепёшки, двух кусков вяленой горбуши и луковицы. Бойцы отряда уже отдыхали, расположившись во дворе. Никто не занял барака - отвыкли за время походной жизни от тесноты комнат, да и безопаснее было так. Оленей отвели далеко в распадок и привязали к их ногам тяжелые коряги-колодины - так никуда не уйдут.
   Прапорщик разломил лепёшку пополам и протянул одну половину капитану.
  - Прошу Вас, Иван Николаевич! Не Бог весть, но и это славно. А мясо мы в Аллах-Юне попробуем, даст Бог.
  - Юра! Я же просил не упоминать о мясе! Никак не могу... забыть бы... забыть этот ужас! - капитан перестал жевать и сморщился.
  Прапорщик виновато улыбнулся, не зная, как сгладить неловкость. Он вспомнил о том диком случае, свидетелем которого он, по счастью, не был. Хорунжий Коблянский рассказал ему, что зимой группа капитана рейдировала по тракту и наткнулась на отряд красных, который застрял в зимовье Юдома-Крестовская, что расположена на старом, ещё екатерининских времён, тракте Охотск - Якутск. Морозы стояли страшные - слюна трещала на воздухе при плевке. Именно тогда офицеры отряда впервые услышали на морозе звук своего дыхания, который якуты и эвены называют "шепот звезд". Это шуршит, как шепчет, мгновенно замерзая на сильном морозе, влага выдоха.
  Так вот, в том зимовье отряд красных находился довольно долго и без продуктов. Пленённые-то, уж больно худыми оказались - кожа да кости. Сколько точно они голодали - никто из них ответить не успел... Капитан построил всех пленных и приказал им, взяв все свои вещи, спички и топор, уходить в Якутск, отпуская. А сам зашёл в барак.
  И вдруг! Он выскочил из барака весь белый, трясущийся и кричащий криком! Выхватил оба маузера и стал стрелять по пленным! Красные кинулись врассыпную, а он бил, бил, бил... Раненые жутко, по-звериному кричали, ползали в крови, протягивали к нему руки, умоляли! А он бил, бил, бил...
  Он убил их всех.
  А потом сел на снег и молча заплакал! Маузеры выпали из его рук и шипели в крови и снеге, остывая...
  Онемевшие люди... Нет, скорее,- окаменевшие люди, что застыли вокруг, постепенно приходили в себя. Опытные бойцы, они молчали и ждали объяснений.
   А капитан... Капитан вытер слёзы, закутал лицо в башлык, сел на оленя и поехал по тракту прочь от зимовья! В мороз! В ночь!
  За ним кинулся хорунжий Коблянский.
  Люди ждали капитана, не заходя в зимовье. Вокруг, в лужах застывшей крови, лежали убитые, но убирать их никто не собирался. Долго ждали и уже стали подмерзать.
  Обратно появился один хорунжий. Он молча слез с оленя и зашел в зимовье. И сразу же вышел оттуда, неся в руках чугунок. Поставил на снег и так же молча пошел по тракту во след капитану, ведя оленя в поводу.
  В чугунке, в серой, желеобразной жидкости, лежали сваренные человеческие кисти. Эти... Эти ели людей.
  После этого случая, капитан сильно изменился. Постарел и ожесточился. Пленных его отряд больше не брал. А с чекистами у него разговор был особый. Страшный был разговор...
  Яныгин больше не искал встреч с противником в открытом бою- охотился за ним. Выслеживал, скрадывал, как зверя и уничтожал, применяя метод передвижных засад, набрав в свой белопартизанский отряд только добровольцев-охотников из местных батраков - хамначчитов и пластунов с опытом первой мировой. И по тайге поплыла слава об особо жестоком отношении Яныгина и его отряда к красным.
  Прапорщик вспоминал и искоса смотрел на Яныгина. Сильный человек, умелый воин, энциклопедически образованный офицер, набожный гражданин... Таким ему представили капитана, когда он пришел из отряда Михаила Коробейникова на усиление группы Яныгина. А сейчас перед ним сидел тихий и неприметный, очень уставший человек...
  -Ладно, Юрий, будем располагаться... - капитан положил в офицерский планшет недоеденную лепёшку и вышел из барака. Следом поспешил и прапорщик.
  Наступала ночь. Закат уже отыграл красками на небе - оно чернело. Из распадка на поляну бесшумно разматывались серые ленты тумана. Ни шелеста листвы, ни пения птиц - только тихий писк ночных комаров в воздухе.
  Ночь не приносила прохлады - разогретые за день камни и мхи отдавали воздуху сырое тепло, и от этого было душно.
  Капитан, присев на завалинку, снял фуражку, обтер платком околыш изнутри, расстегнул ворот френча и кивком пригласил прапорщика устроиться рядом.
  Юрий выполнил его просьбу с удовольствием. Когда ещё придется, вот так - запросто, посидеть и поговорить с самим Яныгиным!
  - Иван Николаевич! А кем вы были до смуты? - тихо спросил он.
  - Офицер я, дорогой вы мой. Всю сознательную жизнь верой и правдой России-матушке служил. Ей, да Государю.
  В ту ночь Юрию, как он считал, крупно повезло на разговор с капитаном. Беседа их постепенно становилась всё более и более откровенной. Ярыгин рассказывал юноше о сути переворота, об идеологических корнях красных, об их вождях, сиречь - главарях...
  Короткие, хлесткие его замечания о Ленине: "Да, он не просто мудрый, а гениальный - в тактике, в сиюминутных мгновенных прагматических решениях: здесь он себе не имеет равных. Но как государственный и политический деятель в стратегии своей (особенно дальней) Ленин, безусловно, - один из самых отъявленных авантюристов и маньяков всех времен и народов..."
  На вопрос о его особом отношении к чекистам, капитан рассказал Юрию о знаменитой инструкции одного из главных чекистов - Лациса, о методах ведения сыска этой организацией, проводимых ею допросах...
  - Юрий! Как можно относиться к, э-э-э..., людям, которые говорят, что "их не интересует конкретная виновность или невиновность конкретного человека. Их интересует его классовое происхождение и - в связи с этим - целесообразность оставления (или неоставления) его в живых"... Каким же надо быть людоедом, чтобы... Впрочем, Вы знаете, что они и мясом людским не гнушаются...
  Не преминул капитан критически отозваться о действиях адмирала, рассказал о причинах поражения Колчака, о его трагедии, не как политика, но человека.
  Разговор был долгим, о многом рассказал капитан, но особенно прапорщику запомнилась фраза, сказанная Яныгиным в завершении разговора: "Те, кто затевают у нас перевороты, либо не понимают сущности своего народа, либо уже головорезы, кому своя и чужая жизнь в копейку"...
  - Поразительно точно вы сказали, Иван Николаевич! - вскричал Юрий.
  -Это не мои слова, дорогой вы мой. Это сказал Пушкин. В "Капитанской дочке"... Давайте отдыхать. Завтра у нас весёлый день, завтра у нас гости... - капитан откинулся на стенку барака, надвинул на глаза потрепанную фуражку со сломанным козырьком, скрестил на груди руки и закрыл глаза.
   Юрий расположился рядом: постелил тужурку на прогретой за день теплой золе завалинки, под руку поставил пулемёт и положил второй диск. Лёг, вздохнул и провалился в темную яму сна.
  ...тихий толчок в плечо - сон прапорщика вспорхнул испуганной птицей. Над ним наклонился корнет Марков, что уходил в боевое охранение.
  Юрий подскочил и огляделся. Мимо молча проходили бойцы - все по направлению к реке. Капитана рядом не было.
   - Юра! Вы счастливчик! До вас очередь туман глотать не дошла, а вот чай вполне! - он улыбался, стряхивая росу с фуражки.
  Воду грели в котелках, соблюдая все меры предосторожности. Костерок запалили совсем крошечный и разожгли его саженях в двухстах от бараков, на берегу реки. Огня костерка не было видно даже вблизи, так как обставлен он был котелками со всех сторон, да и сверху висело три.
  За чаем они обсудили место расположения и действия каждого человека из отряда. Когда обсуждение закончилось, бойцы по очереди вставали и ещё раз пересказывали действия отряда и свои личные действия. Началом же самого боя должен был послужить крик капитана: "Бей!"
   _________________________
  
  За чаем, они обсудили форму обелиска. Виктор с удовольствием слушал и мгновенно принимал все советы деда. Было решено, что памятник будет состоять из двух обелисков, поставленных один на другой - малый на большом. Когда дело дошло до цвета поверхности, дед отдал этот вопрос на откуп Виктору и теперь слушал его вялые обоснования предложенных цветов.
  - Милый вы мой! Не надо мучить себя! Покрасьте все стороны обелиска белым цветом, да и вся недолга! А кант внизу исполните светло-синей полосой. На лицевой стороне повесьте венок. А что еще надо, так я напишу. Хоть винтовку, хоть пулемет... - дед явно торопился свернуть разговор.
  Виктор это понял и заторопился уходить. Провожать его хозяин не пошел.
  Выйдя на улицу и отойдя от дома, он оглянулся. В окне был виден профиль деда. Тот сидел за столом. Сидел, не шевелясь и глядя прямо перед собой...
  Постройка памятника шла на удивление быстро. Виктору помогали, но большей частью мешали, почти все жители поселка, от мала до велика. Или так ему казалось. Народ на стройплощадке присутствовал постоянно. По выходным, слегка подвыпившие мужики с легкостью соглашались оказать помощь в переноске досок, брусьев и иного деревянного длинномера. В будни с этим было труднее. По мере приближения окончания строительства Виктора стало тяготить постоянное присутствие зевак на площадке, и он огородил стройку сплошным забором. Кому он и разрешал присутствовать на площадке постоянно, так это своему шестилетнему сыну Сергею.
  Мальчишка не мешал, но помогал изо всех своих маленьких сил и стерёгся опасности, когда Виктор производил верховые работы. Он собирал стружку, щепу и мелкие обломки досок в кучки, а потом уносил этот мусор в ведерках домой для растопки печки. Обратно, в этих же ведерках, он приносил воду в бутылках для питья и еду, что готовила жена Виктора, Мария.
  В поселке все жители, сначала с иронией, а потом с уважением наблюдали, как этот крошечный человечек в белой панамке, семенящей походкой, шмыгая носом и часто останавливаясь, чтобы подтянуть спадающие шортики, спешил с ведерками от памятника к дому и обратно. Он так старался и так часто ходил, что натоптал плотную тропинку, которая была заметна даже спустя три года после окончания строительства.
  Трудности с покраской памятника были огромными. Виктору пришлось возводить леса особой конструкции, ибо форма обелиска была сложной. Но дело продвигалось, и наступил день, когда покраска закончилась и среди желто-коричневых, сучковатых строительных лесов засверкала высокая белоснежная глыба-льдина обелиска. Идеальный пирамидион верхней стелы яркой кроваво-красной каплей венчала пятиконечная звезда в терновом венке.
  Зрелище было потрясающее, почти мистическое. Никогда еще в здешних местах не возводили подобных сооружений. Молодежь ходила к памятнику толпами, а старые люди, подойдя к краю поляны, на которой он стоял, крестились.
  Пришла пора обращаться за помощью к деду.
  Надо сказать, что за всё время, пока шло строительство, он ни разу не появился даже рядом со стройплощадкой. Не говоря уж о том, чтобы зайти за ограждение. Но Виктора это не смущало. Весь погруженный в стройку, он, если честно, даже забыл о деде. Но пришла пора, и Виктор пошел к старику.
  ________________________
  
  Чаепитие было прервано появлением пластунов из боевого охранения. Капитан резко повернулся к ним.
   -Что? Сколько? Далеко? - вопросы щелчками взвились в воздух.
  - Идут. Пятнадцать их. Две повозки с ними. Одна тяжело нагружена - глубоко давит грунт. Один ручной пулемёт - "Шоше". Им прикрывают тыл. Версты три ещё. Авангарда и бокового охранения нет. Лично посмотрел.... У нас двадцать минут... - унтер-офицер Сыриков говорил быстро, но спокойно. - На всё про всё...- скупо улыбнулся.
   Ему было не впервые проводить разведку, будь то наблюдение, поиск, засада или разведка боем. Только ему капитан доверял руководить офицерскими разведывательными дозорами - особым видом осуществления наблюдения за противником. Подвижный, как ртуть и бесшумный, как смерть, он был абсолютно равнодушен к тяготам и страданиям. Как к своим, так и к чужим. Впрочем, жестоким он не был, но, когда присутствовал при экзекуциях, которым подвергались красные, взгляда не отводил. Смотрел спокойно, без интереса - так смотрят на рубку дров или иное бытовое действо.
  - Господа! Становись! - капитан поднялся.
  Отряд быстро построился и замер, напряженный. Капитан ловил взгляды бойцов. Разные они были, эти взгляды. Внимательные, спокойные, озорные - ни одного трусливого, бегающего. Эти взгляды он видел на построениях в Екатеринбурге, Красноярске, Чите, Владивостоке... Они смотрели на него в окопах и тайге, в горах, на побережье. Взгляды мужчин, взгляды солдат.
  - Господа! Сегодня важный день, седьмое августа. Семь - хорошая цифра. Повторять ничего не буду. Верю в Вас. С Богом! - капитан первым широко зашагал к месту, которое, согласно диспозиции, было предназначено ему. Мимо него, в утренний туман,- бесплотными духами, ныряли, и растворялись в нём, тени. Туман принимал их беззвучно, стирая серые силуэты своей клубящейся серостью.
  Капитан занял свое место и приготовился ждать...
  Последним ушел от бараков прапорщик Валеулин; подкашливая, как бывало с ним в минуты наивысшего напряжения, не спеша обошел холм со стороны тайги, с его вершины осмотрел поляну (ни одного движения - только туман и черные лохматости кустов) и нырнул под брёвна. Он удобно устроился в своем нехитром убежище: разложил под правую руку диск, снаряженный сорока семью патронами, черный шар - гранату системы Мильса и наган. Второй диск он прищелкнул к ствольной коробке пулемёта ещё у бараков. Двуногую сошку вбил в грунт и подвигал пулемёт вперёд - назад, плотно утапливая её.
  Он любил свой ".300" - такой индекс имела эта модель пулемёта. И называл-то его почти ласково: "Моя Точка". Адаптированный под винтовочный патрон, он был неприхотлив и ни разу не подводил своего хозяина. И прапорщик отвечал ему тем же. Вот и сейчас, он осторожно, почти нежно, стер капли воды со ствольной коробки и накинул влажную тряпицу на поднятую рамку стоечного прицела. Затем ещё раз, прижав затыльник приклада к плечу, внимательно осмотрел поляну "по стволу", фиксируя ориентиры углов сектора обстрела. Все было просто и понятно. Всё было готово. Всё ли?
  Хотя всё было ясно, прапорщик решил выбрать запасную позицию, так, на всякий случай. Он отполз от бойницы вправо, почти до самого конца бревна. Посмотрев оттуда на поляну, он выбрал ещё две точки для дополнительного сектора стрельбы, который дополнял основной. Перетащил к концу бревна пулемёт, установил и посмотрел "по стволу", запоминая ориентиры. Затем вернулся на основную позицию, закатал рукава на гимнастерке, чтобы не мешали, и залёг.
  Вот теперь всё было готово. Осталось только ждать...
  Постепенно туман рассеивался. Из его отступающей серости медленно выдвигались, приобретая зелёный цвет, лиственницы опушки поляны. Тонкая ниточка тропы, которая, пересекая поляну, уходила в тайгу, стала видна четче, но была по-прежнему пустынна. Время застыло....
  Неожиданно из-за ближайших деревьев послышалось хлопанье крыльев. Это из кустов, что росли вдоль тропы, разом взлетали рябчики. А это значило, что эти птиц кто-то вспугнул.
  И вскоре на тропе, один за другим, появились всадники-все пятнадцать. Впереди, на маленькой лохматой якутской лошадке, ехал человек в шинели и папахе. Весь в сером, он сливался с силуэтом лошади, только красная полоса на папахе чиркала вправо-влево, качаясь в такт движения. За ним, из серой утрени тайги, один за другим, черной змеёй вытянулись остальные. Винтовки у всех наездников лежали поперек седел - готовность группы к бою была очевидна.
  Взгляд капитана выхватил из их рядов людей в черных куртках: "Все четверо, один к одному... Один с пулемётом - его первым надо... Остальные трое с кобурами - это не так страшно, главное,- того, с пулемётом... Кто из них Пыжьянов?! И матрос в черном... Не видно лиц! Который?!"
  На опушке всадник в сером остановился, привстал в стременах и, подавшись вперед, застыл, напряженно всматриваясь в сторону бараков. (Капитану показалось, что этот человек смотрит ему прямо в лицо...)
  Затем он поднял вверх правую руку. Повинуясь этому знаку, цепочка всадников разорвалась - разбилась на две части...
  Капитан понял, что сейчас они спешатся и тогда...
  Мгновенно вспотев, он встал из травы, держа при этом руки вдоль тела, и отклонив их чуть назад, Со стороны казалось, что он стоит, небрежно подбоченясь и чуть раскачиваясь, как пьяный. Такая нехитрая маскировка позволяла скрывать маузеры, зажатые в обеих руках и фиксировать противника. Этому приему ведения боя его научил сербский доброволец Среко Кошич на Балканах в 1914 году. Среко называл этот прием "македонским".
  -Эй! - раздался его окрик.
  Наездники резко повернули головы в его сторону.
  -Эй! - повторил он. - Петренко с вами? - капитан говорил громко и спокойно. Никакого Петренко он и в помине не знал, но сейчас главным было что-то говорить и не дать им спешиться. Он говорил и постоянно фиксировал взглядом чекиста с пулемётом. А тот, как назло, периодически закрывался то одним всадником, то другим - кони топтались на месте и всадники осаживали их, испуганных неожиданным появлением фигуры из травы.
  Но сдвинуться с места капитан не мог, так как этим он нарушил бы все оговоренные действия и секторы стрельбы пластунов.
  - Давайте ко мне, я один тут. Замаялся вас ждать! - капитан говорил и отодвигался назад и вправо, пытаясь поймать в свой сектор стрельбы пулемётчика. Проклятый туман!
  От группы отделились двое и медленно поехали к капитану через поляну, пересекая её под острым углом.
  - Тридцать метров...Еще немного... Пятнадцать ... Ещё немного... До угла... До угла! Всё, сейчас они увидят засаду!..
  И когда всадники, то появляясь из тумана, то исчезая в нём, поравнялись с углом хотона, капитан мотнул головой, выдохнул и, упав на правое колено, резко выбросил обе руки вперёд, поймав на мушку правого маузера пулемётчика.
  - Бей! - гортанно ударило его криком по черной стенке барака.
  Дуплет маузеров знакомо стукнул в ладони. Над головой пулемётчика всплеснулось и мгновенно рассеялось розовое облачко. Всадник изогнулся дугой и стал заваливаться назад. Пулемёт выпал из его рук и исчез в траве. Следом рухнул сам чекист.
  И одновременно с этим криком и выстрелами, из травы серыми птицами взметнулись вверх две гранаты. На секунду задержавшись в воздухе, они исчезли в гуще скопления всадников.
  Среди лошадей пыльно рвануло - ударило, и тут же застучали, чуть приглушенные туманом, винтовочные выстрелы.
  Капитан стрелял из двух стволов разом, выбирая дальние цели - маузеры работали убийственно точно. В перерывах между выстрелами он успевал оценивать боевую обстановку.
  К его радости, бой "задался"...
  __________________________
  
  К его радости, дед был дома. Как и в прошлый раз, он почти сразу же открыл Виктору дверь. И снова Виктор подумал, что дед, как будто специально стоял за дверью и ждал его прихода. Но это было бы странно, и даже очень - вот так стоять за дверью и ждать. Кого? Его прихода? А если бы он не пришёл?.. Тогда кого?..
   Виктор улыбнулся, отмахиваясь от этих мыслей.
  - Матвеевич! Здравствуйте! Искренне, честное слово. Искренне рад вас снова увидеть! - с улыбкой говорил Виктор.
  - Не больно уже велика птица, чтобы так.... Ну, здравствуйте тоже, Михайлович! - старик скупо улыбнулся и подал руку навстречу руке Виктора. Было видно, что деду приятно, что вот так, искренне, ему рады.
  Его рукопожатие показалось Виктору железным. Он с трудом выдержал натиск ладони деда, уловив в глазах того легкую усмешку.
  Выдержал и не удержался от реплики: Однако у вас рука, Матвеевич... Силища-то какая!
  -А вся жизнь в трудах праведных... Лопаты, кайло, лом...Землица, она ведь требует силы-то...- он говорил это, намеренно "окая", подражая волжскому говору и улыбаясь.
  - Чем обязан? - неожиданно быстро спросил он.
  -Чем обязан... - Виктор даже растерялся от такого перехода в разговоре. Но надо было продолжать. - Закончил я обелиск, Матвеевич! Теперь нужна ваша помощь в окончательном оформлении сторон. Вы обещали помочь с рисунком на всех сторонах нижней части. Поможете? - Виктор внимательно посмотрел на деда. Тот отвел глаза.
  - Так поможете?
  -Поможете, поможете.... Изобразить смогу. Только с Вас, Виктор, мне необходим эскиз. Сабельки, винтовочки, или что Вы там замыслили. Красок хороших, правда, у меня совсем немного осталось. Поди, партком-то выпишет мне? Я скажу, сколько и каких нужно, когда увижу эскиз.
  - А по размерам? По размерам рисунка, как определитесь? Сходили бы, на месте и посмотрели, а? - Виктор с надеждой и нетерпением смотрел на деда.
  - Я ходил. И ходил и смотрел. Да не смотрите на меня так! - видя изумление Виктора, говорил дед. - Вы так были увлечены покраской, что меня не видели. А вот сынок Ваш, Серёжа, мне всё пересказал и показал. Хороший мальчуган у вас растёт, Виктор Михайлович! Помнит, как учил его рисовать, надо же!
  Говоря это, дед улыбался.
  Они договорились встретиться утром у памятника, куда Виктор должен будет принести эскизы.
  Весь вечер Виктор рисовал. Он исчертил все блокноты партийного агитатора, которые у него были, карандашными рисунками пулемётов, наганов, знамён, лошадей. Но его пулемёты были похожи на козлы для пилки дров, наганы напоминали пирожки с торчащими гвоздями, знамёна - носовые платки, а лошади... Лошади смахивали на поросят с длинными ногами.... Ничего стоящего он изобразить не мог. Весь стол, за которым расположился Виктор, был завален листками с нелепыми и смешными рисунками. Он даже пытался перевести фотографическое изображение знамени из журнала "Огонёк" через копирку...
  Опять не то! Измочаленная половая тряпка выглядела лихим знаменем атакующего Семёновского полка, по сравнению с тем, что вышло из-под копирки. Виктор был в отчаянии!
  Его жена Мария, видя эти мучения, предложила свою помощь в изготовлении эскизов. Но и она, помучившись несколько минут, благоразумно отошла в сторону. Следующим, кто попытался одолеть проблему, был сосед Василий Ситников. Он служил начальником поселкового отделения милиции и жил в этом же доме, только в соседней квартире. "За стенкой" - так было принято называть в посёлке такое соседство. Полковник милиции, ветеран Великой Отечественной войны. Серьёзный, одним словом, мужик.
  За дело Василий Ситников принялся основательно. Принёс несколько книг о войне, с фотографиями. Даже свои фронтовые фото принёс (правду сказать, на этих фото он был без оружия, так как служил в СМЕРШе следователем). Затем посидел, посмотрел на все художества Виктора, и сходил в милицию, благо, что отделение располагалось через дорогу. Он принёс... Он принёс револьвер системы Наган и брошюры Артиллерийского Управления РККА. Серенькие такие книжки, в твёрдой обложке с коричневым переплётом, потёртые от частого использования, с пятнами ружейного масла. Каких только руководств не было! Руководство по устранению неисправностей и повреждений в 7,62-мм револьвере Наган, устройство и ремонт автоматов ППШ и ППС, пулемётов систем Дегтярёва и Горюнова...
  Виктор, видя всё это богатство, встрепенулся!
  - Дело, Василий Николаевич! Сейчас мы срисуем аккуратно! Или обведём карандашом револьвер... - вскричал он. И затих, как кляп в рот вогнали! Последовало долгое молчание, и он разразился: - Так ведь не было "Дегтяря" в Гражданскую! И ППШ не было, я их в Туле, пацаном, начал собирать на заводе, уже в войну! А Наган на памятник не пойдёт! Маленький он! Делать-то что? Что делать-то?!
  Сосед, поняв свою промашку, попытался сам нарисовать карабин, что были у стрелков в Гражданскую войну. Он долго пыхтел, низко наклоняясь над листом и старательно слюнявя карандаш.... Но результат оказался ещё хуже, чем у Виктора. Он отодвинул локоть, и все посмотрели на рисунок... С листа на них смотрела палка колбасы с крючком снизу и кружком сверху...
  - ...лядь! Стрелять проще, чем нарисовать, из чего! Никогда бы не подумал, что это такая... "мутота"! Мария извини, не удержался! - Василий Николаевич смущенно тер лоб, весь красный от напряжения и мокрый от пота.
  Виктор обреченно махнул рукой.
  - Опозорился я перед дедом. Как теперь ему рисовать-то? Пропала моя идея!
  Жена и Василий Николаевич, как могли, успокаивали Виктора. Мол, если хороший художник, если он тракторы рисовал, и даже (!) драгу, то саблю и винтовку-то он изобразит. Буденовку, чтобы дед нарисовал, решили не предлагать - сложная вещь, да и куда её "примострячить"-то, на какой стороне памятника?
  Рано утром, испытывая неловкость и стыд, Виктор поплёлся к памятнику.
  Утренний туман полностью скрыл дома, улицу. Он был настолько плотным, что взору открывалась только часть дороги и черные ветки стоящих по сторонам, лиственниц - не было видно даже стволов этих деревьев. Звуки шагов поглощались серой стеной тумана, и Виктору казалось, что он идёт по вате.
  Постепенно туман рассеивался. Из его отступающей серости медленно выдвигались, приобретая зелёный цвет, лиственницы опушки поляны, на которой расположился памятник. Желтая полоса дороги, которая, пересекая поляну, уходила в тайгу, стала видна четче.
  У памятника, облокотившись на оградку и сгорбившись, стоял дед.
  Виктор, как ему казалось, подходил к ожидавшему его деду, совершенно бесшумно. Он специально замедлил шаги, чтобы не потревожить замершего у памятника.
  - Доброе утро, Виктор Михайлович, - дед говорил это, не оборачиваясь. - Давно вас слышу. А что шаги-то замедлили?
  - У вас и слух, Матвеевич! Я сам себя не слышал, а вы-то как меня услышали?
  - Это у меня сызмальства. Бог наградил таким слухом, вот и пользуюсь. Годов, видишь сколько, а не утерял ещё слух-то. - Матвеевич довольно улыбался. - А вы правы. В таком тумане не то, что шаги, - выстрелы будут еле слышны.
  ___________________________
  
  В тумане выстрелы были еле слышны. Их звук напоминал равномерный треск хвороста в костре. Но различия в этом треске всё же были.
  Капитан ясно различал равномерные, тупые стуки выстрелов винтовок-драгунок - это били пластуны. Им отвечал, и довольно резво, сухой кашель японских винтовок "Арисака" - это красные. Стрельба становилась частой - бой ожесточался. Судя по звуку, он перемещался в сторону тайги. Но этого нельзя было допустить, ни в коем случае! Красные могли уйти. И они уходили, вернее - организованно отходили, грамотно прикрывая друг друга и не растягиваясь в длинную цепь. Командовал ими кто-то очень толковый.
   - Комиссар! Здесь ты, сволота! - капитан даже зажмурился...
  Вслед красным, ныряя в траву и вспыхивая оттуда оранжевыми всполохами выстрелов, коротко двигались пластуны. Они не торопились. И было что-то жуткое в этой неторопливости. Это "что-то" заставляло черные фигурки красных всё чаще и чаще вспыхивать злыми точками выстрелов. Капитан знал ответ. Этим "что-то" была неизбежность... Смерть уже внимательно смотрела в ту, противоположную от пластунов, сторону.
  Вскоре редкая цепочка красных поравнялась с левым углом сектора стрельбы пулемёта.
   - Ну, Юра! Ну же!!!- резкими выдохами, на бегу, прокричал капитан.
  Пулемёт молчал.
  Цепь красных сжалась, полыхнула залпом_ и начала откатываться к подножью холма. За ним была тайга. Но это был уже середина сектора стрельбы пулемёта...
  И он ударил! Ударил сдвоенным: ту-туп!
  - Давай-давай! - капитан кричал и смеялся.
  Ту-туп!
  -Золото ты моё!
  Ту-туп!
  - Родной! Не подведи!
  Длинные, голубые, как молнии, струи пламени из-под брёвен разметали цепь красных. Трассирующие пунктиры выстрелов пулемёта вонзались в черноту фигурок, ломали их стройность.
   Два пунктира - фигурка замирала, сгибалась, падала...
  Два пунктира - фигурка отлетала назад и исчезала в траве...
  Два пунктира...
  Одна фигурка поползла - два пунктира!
  Два пунктира...
  Красные поняли, что попали в засаду. За несколько секунд они потеряли пятерых! Это конец! И тут...
   Из их рядов, длинными прыжками, к пулемёту кинулся человек в черном бушлате и бескозырке. Матрос! Он не бежал - летел! Обе его руки были подняты вверх, как будто он собирался сдаваться. В обеих его руках что-то белело!
  - Гранаты! Берегись! - пластуны открыли ураганный огонь по бегущему.
  Тщетно! Он летел, как заговоренный! Ленточки бескозырки матроса победными вымпелами трепетали за его спиной! Ещё прыжок и...
  Р-р-рык! Длинная очередь пулемёта перерезала матроса пополам. С размаху он ткнулся лицом в камни, и, проехав по инерции метр, замер.
  В руках убитого рванули заряды! Тело подбросило на месте, голова, оторванная взрывом, отлетела и, прокатившись вниз по склону, застряла в бочажке с ржавой водой, которая мгновенно окрасилась в бурый цвет. Бескозырка, рассеченная осколками, подлетела в воздух и упала на брёвна, показав надпись на истрепанных черных лентах. Там, блеклой позолотой, траурно, как на старом венке, проглядывалось имя корабля: "Гангутъ".
  Короткое замешательство у подножия холма... И яростный залп ударил по пулемётному гнезду! Красные стреляли сериями, целясь в бойницу, под брёвна, откуда недавно било смертельное для них, пламя.
  Пулемёт молчал.
  И снова цепочка черных фигурок, огрызаясь огнём, начала обтекать подножье холма в направлении тайги.
  -Цельсь в крайнего! Все разом! - просипел капитан.
  Залповый огонь пластунов обездвижил, по очереди - одну за другой, ещё две фигурки.
  Пулемёт молчал.
  Ответный огонь красных был убийственно точным. Вскрикнул, схватившись за голову, унтер-офицер Скуратов. К нему кинулся поручик Бекетов. Но, через секунду, Саша Скуратов, уроженец Екатеринослава, начинающий поэт-романтик, умер.
  Взгляд капитана выхватывал фрагменты страшной картины боя. Слева, из-за небольшого пня продолжал стрелять юнкер Пружинский. Вот поднялся из травы унтер-офицер Сыриков. Голова его была вся в крови. Два раза выстрелив, он упал и перекатился в сторону. Место, где он только что был, всплеснулось пылью нескольких ответных попаданий. Снова его подъем из травы, снова выстрел... пылевой всплеск ответного огня... Серое лицо рядового Никоненко: небольшое отверстие над правой бровью - убит... Блестящие гильзы в траве...- Господи! Почему так блестят?!.. Кровь на траве...Оболочка от перевязочного пакета. Снова кровь... Чьи ноги в сапогах дёргаются?... Лужа крови...
  Капитан выстрелил в мелькнувшую совсем рядом черную куртку и упал, укрывшись за убитым Никоненко. В ответ два раза сверкнуло и два раза дернулось тело убитого, приняв пули. Выставив маузер над трупом, капитан выпустил половину обоймы в сторону чекиста. Тот, тонко закричав, подскочил зайцем, замер на мгновенье и медленно стал оседать в траву. Капитан снова, тщательно прицелившись, выстрелил. Пуля, попав в лицо обладателю куртки, оторвала часть скулы - кровь фонтаном ударила вверх и в сторону, залив лицо капитана - так близко он был...
  Черные фигурки снова сошлись кучкой и блеснули огнём. И тут капитан увидел, что от черноты лежащего на холме бревна откололась какая-то точка. Как будто, испуганная выстрелами, взлетела ворона. Моргнув, капитан потерял её из вида...
  Оранжевый шар разрыва накрыл кучку красных! Граната! Это была граната, которую бросил прапорщик Валеулин.
  Шар, не успев погаснуть, был прошит серебристо-синими стежками трассеров. Пулемёт бил длинными очередями. Черные фигурки заметались! Они падали и ползли, укрываясь от убийственного кинжального огня, но, нанизанные на серебристые нити пулемётных очередей, замирали навсегда....
  Торопливый, злой стук пулемёта резко оборвался. Вслед ему, почти сразу, три раза стукнули выстрелы револьвера, кто-то закричал, и воцарилась тишина. Бой закончился.
  Туман рассеялся, и можно было оглядеться...
  __________________________
  
  Туман рассеялся, и можно было оглядеться.
  Обелиск был весь влажный от выпавшей росы и капель тумана. Капли влаги отражали свет зари и, казалось, что памятник сияет розовым светом, идущим из его снежно-белой глубины. Сияет и плывет на синей полоске нижней окантовки... Виктор и дед заворожено смотрели на эту игру красок.
  - Сейчас ничего не изобразить - мокро ведь... - дед оглянулся на Виктора.
  - Согласен. А у меня к вам плохая новость! - Виктор решил сразу брать быка....
  - Что ещё? - дед нахмурился.
  - Нет у меня, Матвеевич, никаких эскизов! Никак не мог... - Виктор, выпалив это, почувствовал облегчение.
  - Ба! И делов-то?! - как-то облегченно засмеялся дед. - Это мы сейчас мигом исправим! - Предлагаю на двух сторонах скрестить карабин и шашку, а на двух других изобразить их знамя.
  - Кого "их"? - Виктор удивленно посмотрел на Матвеевича.
  Дед дёрнулся, сглотнул и скороговоркой: - комсомольцев знамя должно быть, а как же ещё? Таким изобразим - особым...
  - Нет, знамя надо обычное - красное. И надпись надо положить на нём. Обязательно надпись! Как в кино: "За Власть Советов!" И чтобы полотнище было изогнуто, как будто на ветру оно... - Виктор говорил это убеждённо и напористо.
  - Добро, Михайлович! - дед, сгорбившись и как-то суетливо, обежал обелиск, осматривая его стороны. - На каких сторонах что рисовать?
  - На стороне, что обращена к входной калитке палисада - знамя. И надпись: "За власть Советов"! Ну, а на боковых от неё скрестить карабин и саблю. Сможете? - Виктор почувствовал, что дед уже примерился к работе.
  - Я начну, когда просохнет. А пока пойду чайку испить. Не желаете? - дед говорил это, выходя из палисада.
  - Я домой. Встретимся часа через три? - Виктор уже думал, что позовёт к обелиску Василия Николаевича, чтобы похвалиться.
  На этом они расстались.
  К обеду, позвав Василия Николаевича, Виктор пришел к обелиску. К его великому удивлению, дед уже работал. Стоя на стремянке, он быстрыми и точными штрихами набрасывал изображение короткой винтовки, которая пересекала крест-накрест нарисованную уже шашку.
  Виктор залюбовался красивым изображением шашки и не слышал, как сзади подошел Василий Николаевич.
  Тот, постояв немного сзади Виктора, степенно обошёл обелиск, посмотрел на пирамидион и довольно кивнул.
  - Красивая работа, Матвеевич! Талантище, прямо! - его взгляд, рассматривающий изображение шашки, был восхищенным.
  И действительно, шашка была нарисована мастерски. Детали устройства этого грозного оружия были изображены до мелочей. Даже на рукоятке, почти у самого клинка, угадывалась потёртость позолоты, какая бывает от частого употребления клинка в бою...
  - Матвеевич! А почему у сабли нет этой, как называется.... Штучка такая на ручке, чтобы удара не было по руке, как её... - озадаченно спросил Виктор.
  - Вы имеете в виду дужку с креплением темляка? Такие шашки были только у офицерского состава, а я нарисовал шашку нижних чинов. Ещё такие были у пластунов-разведчиков, да и не только... Откуда они у комсомольцев-то были? - не оборачиваясь, ответил ему дед.
  И тут Виктор поймал настороженный, если не сказать - напряженный, взгляд Василия Николаевича.
  Дед замер, прекратил рисовать и резко обернулся.
  - А впрочем, если хотите... Надо только посмотреть в энциклопедии, ведь там всё, что угодно можно найти...- он говорил это как будто для Василия Николаевича.
  Тот отвел взгляд...
  К концу дня дед оформил только две стороны обелиска, те, на которых было изображено оружие. На ночь они с Виктором соорудили небольшой навес над рисунками, чтобы, не дай Бог, дождь не повредил.
  Разошлись по домам поздно.
  Виктор, чтобы не будить семью, лег спать на летней веранде. Ночью прошел небольшой дождь, который разбудил Виктора, и теперь ему не спалось. Он долго ворочался на узком диванчике, часто курил в темноте. Перед его мысленным взором проплывал розовый силуэт обелиска, всплывало озабоченное лицо Василия Николаевича, сосредоточенное - деда.
  Устав лежать, он вышел на крыльцо. За горами бесшумно вспыхивали далекие зарницы, было тихо и душно. С крыши в бочку капала вода прошедшего дождя. Где-то далеко басовито и редко лаяла собака. Ни огонька вокруг. Поселок спал.
  Виктор оделся, накинул пиджак и вышел за ворота. Он шел к обелиску.
  Поднявшись на взгорок, он увидел, что у белеющей в темноте глыбы обелиска дробно вспыхивает одинокий огонёк папиросы. Кто бы это мог быть? И зачем в ночь-то? Виктор был озадачен.
  И уже подходя к обелиску, он услышал знакомое покашливание. Дед!
  - Эко вам, Виктор Михайлович! Тоже не спится? - дед узнал его в темноте.
  - Матвеевич! А вы-то что здесь? - Виктор искренне обрадовался деду.
  - Дождь выгнал. Навес наш проверил, да и вообще... - дед сплюнул и снова затянулся дымом. Огонёк папиросы красно и коротко осветил лицо деда.
  Виктор его не узнал! На него смотрело жесткое, чужое и ... страшное лицо. Это был не дед... Кто угодно, но только не дед! Виктор оторопел. Жаром испуга ударило в лицо...
  Огонёк папиросы погас и мотнулся, зажатый в руке, вниз. Лицо исчезло....
  "Показалось... Тьфу ты... Ты смотри, страх какой привиделся..." - Виктор перевел дух.
  - Завтра я закончу работу, Виктор Михайлович. Рисунки закроем - пусть высохнут нормально. А я уеду дня на два - избу надо на Анче поправить и дрова поднять из долины. Зима скоро, припасы занесу, то да сё... А когда приеду... Тогда и посмотрим, что мы тут натворили...
  _______________________
  
  Посмотрим, что мы тут натворили... - капитан вложил маузеры в кобуры и размашисто, не таясь, зашагал к холму. Впереди, сзади - со всех сторон вставали из травы бойцы его отряда. Их было... Капитан, на ходу, и быстро оглядываясь, пересчитал бойцов. Он не досчитался семерых...
  В траве, то тут, то там, виднелись трупы красных. На том месте, куда попали гранаты, лежала на боку повозка. Брезент, которым был закрыт её верх, был разорван в клочья. Его рваную, грязную зелень покрывала россыпь золотых украшений. Эта россыпь была утыкана небольшими - со спичечный коробок, желтыми брусками - золотыми слитками. Чуть в стороне, прямо в гранатной воронке, валялось несколько кожаных баулов. Дно одного из них было пробито осколком, и оттуда вытекала тонкая, блестящая, как рыбья чешуя, струйка бриллиантов...
  Вторая повозка не пострадала, но вот лошади... Все лошади были убиты. Повозка же стояла целёхонькая; взрывы не только не опрокинули её, но на ней не было даже царапины! Кожаные её сиденья были завалены коробками с продуктами и патронными цинками. Поверх всего этого имущества лежал длинный бархатный чехол. К колесу повозки прислонился спиной мальчишка-красноармеец в шинели; голова его свесилась на бок, изо рта вытекала, спекаясь, кровь. Грудь мальчишки была пробита штыком, а глаза были широко распахнуты, и синие-синие... В его грязные обмотки уткнулся лицом рядовой Герасимов. На спине пластуна ещё дымились два выходных отверстия от пуль...
  Все это проплывало мимо капитана, как декорации какого-то дурного спектакля. Над поляной стоял запах пороха, конского помёта и крови. Всхрапывали уцелевшие лошади. Со всех сторон доносились ругань и кряхтение.
  Капитан мягко и быстро двигался к брёвнам на холме, не остерегаясь возможной встречи с каким-нибудь затаившимся, прикинувшимся мертвым.... Сердце его тревожно билось. Как там мальчишка? Почему не появляется из-за брёвен? Перепрыгнув через воронки от матросских зарядов, капитан увидел среди бревен белобрысую голову Юры. Прапорщик сидел на земле и, раскинув ноги, молча смотрел на поле боя, жуя травинку. Пулемёт валялся на боку, вся земля вокруг была истоптана и обильно залита кровью. Каппелевская черная гимнастерка на прапорщике была разорвана на плече, погон болтался. Его руки, открытые закатанными рукавами, были по локоть в крови... Прямо перед его ногами лежали четверо убитых. Один из них был в кожаной куртке, лица не было видно. Из его шеи, чуть ниже уха, торчала рукоятка кортика.
  - Комиссара?! Ты?! Юра, что ты молчишь? Ранен?! - капитан кинулся к прапорщику.
  - Иван Николаевич! Ушел красный! Не достал я его -этих на меня кинул, сука...- он кивнул на трупы. - А тут и патроны у пулемёта вышли, и эти разом кинулись... - прапорщик говорил это, подкашливая и злобно щурясь. Его мелко-мелко трясло.
  - Куда ему деться-то, Юра! Успокаивайся, дорогой ты мой! Худояровцы по тропинке уже скоро подойдут, а он им навстречу, видимо, побежал. Они и спеленают, товарища-то... - капитан присел рядом с прапорщиком.
  - Нет, господин капитан! Видел я его глаза! Вот так видел, как ваши сейчас вижу! Я таких глаз отродясь не видел: неживые они! Спокойный он был! Понимаете?! Спо-кой-ный! Уйдет, как пить дать... - Юрий снова начал кашлять и трястись, на него напала икота.
  - Юра! Это настоящий враг. И наше с тобой дело чести - не упустить его! - капитан почувствовал смутное беспокойство. Беспокойство перерастало в тревогу, и это ему не нравилось - это пугало. Он начал сомневаться в правильности своих, и разведки, подсчетах общего количества красных.
  Капитан встал и оглядел поляну, ища взглядом их проводника, якута-белопартизана Григория Ойунского. Не убит ли проводник?
  На поляне совершались скорбные работы. Пластуны собирали разбросанное оружие и стаскивали в одно место убитых - и своих и красных, но укладывали тела в ряды порознь. Так и есть - убитых бойцов оказалось семеро. Ранен был один юнкер Пружинский. Ещё у четверых, в их числе унтер-офицер Сыриков, были касательные ранения. Мишу Сырикова пуля ещё и контузила, чиркнув по голове. Рана была глубокая - скальпирующая. Кожа на голове сильно разошлась, открыв розово-белое поле кости. Крови почти не было - края кожи были опалены раскалённым металлом пули. Над раненым сейчас колдовал поручик Бекетов, а ему ассистировал корнет Марков. Перед ассистентом стояла простая задача - нужно было сдвинуть двумя руками кожу раны, чтобы Бекетов смог иглой прихватить её края и не дать коже расползаться дальше.
  Убрав из раны хвоинки и промокнув её края йодом, поручик кивнул Маркову. Тот обхватил голову раненого обеими руками и стянул края кожи друг к другу. Бекетов ловко и быстро, как заправский портной - в один проход, сметал эти края. Раненый замычал и втянул голову в плечи. Кричать он не мог, так как крепко зажал зубами рукоятку ножа. Его ударило в пот и всё поплыло перед глазами.
  - Смотри! Смотри что-нибудь, Миша! Фиксируй! И о невесте думай... - отвлекая раненого, говорил Бекетов.
  Раненый вытолкнул языком рукоять ножа изо рта.
  - Нет...ух-х-х ты... Н-н-еет у меня никого, ...лядь! Больно-то как! Ы-ых ты!
  - А, ерунда! Нет, так будет! Ещё встретишь свою барышню.... Всё, всё, всё - кончаю! Господин ассистент, вы свободны! - говоря это, Бекетов отошел на шаг назад и, склонив голову, полюбовался на свою работу. - Можно бинтовать, господин ассистент, я покидаю операционную... - поручик безмятежно улыбался.
  Мимо него, направляясь к капитану, бесшумно пробежал Григорий Ойунский.
  Этот бег выпал из общей картины неспешных движений на поляне - бойцы прекратили свои дела и вопросительно смотрели в сторону капитана.
  Его разговора с проводником никто не слышал. Но, судя по оживленной жестикуляции последнего, дело принимало новый и, возможно, нешуточный оборот.
  Так они разговаривали несколько минут. Затем оба начали спускаться с холма к бойцам. За ними заторопился Валеулин.
  - Господа! Становись! - командуя, капитан выглядел очень встревоженным.
  Отряд быстро построился и замер. Капитан ловил на себе вопросительные взгляды бойцов, но говорить не спешил. Решение к нему ещё не пришло, и он тянул время, лихорадочно перебирая варианты.
  - Господа! Основная наша задача по разгрому отряда чекистов, в целом, выполнена. За время преследования мы уничтожили почти сотню красных, отбили золото, захватили много провианта, патронов и пулемёт. У нас теперь, кроме оленей, есть одно транспортное средство, - он кивнул на повозку. - Это всё хорошо. Но всё скверно! Ушёл комиссар. Ушел, даже не раненым,- целёхоньким! Скорее всего, в поселок ушел. И там стоит батальон красных из ЧОНа. Мы сделаем так: проведем разведку и узнаем, сколько в Аллах-Юне красных. Дальнейшие действия - по результатам разведки. Всем приготовиться. Золото и трофейное оружие здесь оставить - спрятать. Наших похоронить, красных - в реку...
  На том и порешили.
  ________________________
  
  На том и порешили.
  Утром дед взял на приисковом подсобном хозяйстве трёх коней и, загрузив на них вьючные мешки с провиантом и имуществом, отправился на свою избу.
  Виктор собрался в контору, где его ждала машина. Начальник управления просил его присутствовать на встрече руководства шахты с молодыми специалистами, прибывшими по распределению на работу в поселок. От него, как парторга, требовалась напутственная речь.
  - Виктор Михайлович! Ты там слова всякие скажи мальчишкам, как ты умеешь. Не мне тебя учить! - начальник управления не стал вдаваться в тонкости партийных напутствий.
  Речь Виктор не готовил, так как такие речи он уже произносил, да и самому ему говорили, когда он на шахту пришёл...
  Выйдя на крыльцо, он встретил соседа, Василия Николаевича. Тот сидел на крыльце и, кажется, ждал его.
  - Виктор Михайлович! - начал он, хмурясь. - У меня к тебе есть несколько вопросов. Ты как, сейчас сможешь?
  - О чём, Василий Николаевич? Ты что такой скучный? Случилось что? - Виктор удивленно посмотрел на соседа.
  - Давай здесь поговорим. Не надо ко мне в кабинет идти. Не с руки пока... - полковник говорил это, глядя в землю.
  Тревога неприятно толкнула сердце.
  - Что-то на шахте? Не томи! В посёлке? - Виктор напряженно смотрел на милиционера.
  - Как бы тебе сказать-то... М-да... Виктор! Ты давно знаешь Матвеевича? - взгляд того стал колючим.
  - Деда?! Ты с ума сошёл! Да столько, сколько здесь живу! А ты, наверное, ещё больше! Ты что?! - Виктор был удивлен.
  - Как бы тебе сказать... Помнишь ту историю с золотом? Ну, слухи ещё были, что золото утекало из посёлка на побережье. В сорок втором году мешочек с самородком нашли в бухте, около посёлка Аян. Наше золото оказалось - с прииска "Огонёк". Тогда все тропы проверяло НКВД...
  Банду Шумилова помнишь? Тебя в Комитете госбезопасности ещё с ней знакомили, с историей этой, как парторга... - полковник проговорил это быстро и четко, как справку читал.
  Виктору стало нехорошо. Эта история имела место быть и, что самое страшное, имела гриф "совершенно секретно" - он видел ту папку в республиканском управлении КГБ. В годы войны чекисты Якутии направляли свои усилия на борьбу с дезертирами, паникерами, вражескими лазутчиками, действия которых могли бы дезорганизовать работу тыла в республике.
  Наиболее опасными в те годы стали бандитские формирования, возникшие из числа дезертиров и затаившихся на территории Якутии белогвардейцев из разгромленных боевых частей генерала Пепеляева, Бочкарёва и мелких бандформирований. Да, да, именно белогвардейцев, хотя Виктору казалось, что Гражданская война была так давно, что её участники уже сродни былинным героям древности. Но, увы!
  Сведения, с которыми его ознакомили в республиканском Управлении КГБ, не были систематизированными и носили отрывочный характер. Якобы, "кто-то" организовывал систематические хищения золота, добытого в шахтах Аллах-Юня. Утекало, опять "якобы", с обогатительной фабрики, что располагалась за посёлком, в распадке. Затем, этот "кто-то" переправлял похищенное золото на побережье Охотского моря по старому, ещё екатерининских времён, тракту в Охотск. Там следы золота терялись....
  Но вот, были ли эти следы? Чекисты не могли четко ответить на этот вопрос. Но "сигнал-то" был! И мешочек с самородком был! Автора "сигнала" так и не нашли, хотя "носом рыли и копыта стёрли, рыская", как сказал начальник оперативного отдела.
  В том же 42-м году на приисках объявилась и стала действовать банда, состоявшая из дезертиров, уклонистов и уголовников. Ее костяк составили некто Шумилов, Орлов и Бирюков. Бандитам удалось захватить прииск "Огонек" и, безжалостно перестреляв представителей местных органов власти и сотрудников НКВД, забрать все имевшееся там золото. Затем нападениям подверглись прииски "Евканджа" и "Светлый". Организация и проведение этих нападений были проведены просто блестяще - и с военной, и с технической стороны. Особенно результативно банда организовывала засады. Складывалось впечатление, что кто-то очень грамотно руководит действиями бандитов.
   Розыск "шумиловцев" дорого обошелся органам НКВД. В июле в засаду, организованную бандитами в Аллах-Юне, попала и героически полегла в полном составе оперативная группа во главе с лейтенантом госбезопасности. Однако затем другой оперативной группе, своевременно получившей сведения о действиях банды Шумилова, все же удалось с малыми потерями уничтожить бандитов. Шумилов отбивался очень ожесточенно. Его не могли взять почти сутки. Дело разрешил, неизвестно откуда появившийся, охотник.
   Попросив начальника милиционеров отвести от смерти молодых сотрудников и добровольных помощников из рабочих, он взялся сам убить Шумилова. Ему разрешили. Охотник с одного выстрела смертельно ранил бандита и в возникшей суматохе ... исчез.
  Во время следствия по делу "шумиловцев" всплыла и политическая подоплека этого дела. Преступники грабили золотые прииски не столько с целью собственного обогащения, но для того, чтобы подорвать советский тыл.
  И вот ещё что: у следователя возникло подозрение, что стрелявший охотник хорошо знал манеру поведения Шумилова и, похоже, что они были хорошо знакомы. Не убирал ли неизвестный главаря банды специально? Но искать охотника не стали - слишком фантастически звучала версия следователя, район поиска был огромным, да и времени не было.
  Государству были возвращено свыше 115 килограммов промышленного золота и другие награбленные ценности. Но часть приискового золота не найдена до сих пор...
  - Ты что? Деда подозреваешь? - мгновенно охрипнув, выдавил Виктор.
  - Да господь с тобой, Вить! Но, согласись с тем, что странный наш дед-то. Как-то он неправильно говорил около памятника. Как будто.... Я не могу объяснить, но, по-моему, он не шибко-то хочет тебе помогать. Нет? - полковник перестал хмуриться и внимательно, в упор, посмотрел на парторга.
  И тут Виктор рассказал соседу о том, как он уговаривал деда помогать ему в работе с обелиском. Рассказал он и о возмущении деда на предложение "калыма". О его бескорыстной помощи, о лекции.... Виктор горячо заступался за деда и, видя такую уверенность, полковник отступил.
  - Хорошо, опять я со своими подозрениями в обнимку сплю... Это мне ещё в Закарпатье СМЕРШ такую бациллу привил - подозрительность. Всякого человеческого материала я там повидал. Бывало, поверишь человеку, а потом за ним по горам с пистолетом так набегаешься...
  Ты разговор-то этот забудь и деду душу не тревожь. Присвоим нашему разговору гриф "не был". Идёт? - сосед улыбался.
  Виктор кивнул и пошёл в контору. К вечеру, поглощённый множеством дел, он забыл о разговоре...
  На закате того же дня караван деда подошёл к устью ручья Уэмлях. Лошади бежали резво, благо, дорога была хорошая: ровная, очищенная от поваленных деревьев; даже ивняк, что буйствовал на склонах окрестных сопок сплошными зарослями, обошёл её стороной. Зимой по этой дороге возили лес, который использовался в шахтах, для изготовления забойных крепей. В давние времена здесь проходил почтовый тракт Якутск - Охотск и вдоль него был протянут телеграф.
  Многое она повидала, эта тихая, молчаливая таёжная дорога. Если бы она могла говорить, то рассказала бы о том, как, будучи ещё звериной тропой, принимала опасливое, с оглядкой, движение казаков Москвитина к Охотскому морю в 1639 году, как падали на её тело корявые, вырубаемые для прокладки гатей в 1727 году под екатерининский тракт, лиственницы. И как потом натужно скрипели эти худосочные лиственницы под тяжестью корабельных пушек, которые перетаскивали по этой дороге, порой на руках, участники Первой камчатской экспедиции, во главе с Витуусом Берингом.
  Её рассказ был бы поразителен, расскажи она о мужестве маленькой женщины - молодой жены Невельского, отправившейся в 1851 году за своим мужем из Петербурга в Охотск, и стойко, почти не плача, переносившей все её, дороги, тяготы.
  Слышала она и звуки выстрелов. На ней стреляли "немирные чукчи" - в казаков-первопроходцев, стреляли бандиты - в почтовых "государевых людишек", стреляли красные - в белых, белые - в красных. На ней плакали и смеялись, жили и умирали. Многое она видела и слышала. Молчание дороги...
  Прямо напротив устья ручья караван свернул с дороги, перебродил неширокий здесь поток, и, по едва заметной тропе, начал медленно подниматься по склону вверх. По мере подъема взору деда открывался вид на речную долину: светлая ниточка реки, прорезая зелёный бархат кедрового стланика, уходила далеко влево - за горные кряжи, где растворялась в мареве синих испарений огромного межгорного пространства. Масштабы открывающейся панорамы поражали взгляд. Караван, не задерживаясь на ровных участках, манящих перевести дух, продолжал свой семенящий подъем.
  Вскоре из-за перегиба гребня показалась снежная маковка горы. Еще несколько усилий и караван вышел на предвершинное плато. Глазам открылся весь голец - от подошвы, что заросла стлаником в долине, до снежной вершины. Это была не гора - монстр! Горы, что окружали долину реки Анча, смотрелись большими, сине-серыми, правильными кучами камней, в сравнении с этим исполином.
  Сколько раз дед видел его - столько раз сердце его замирало. Это был не страх или волнение, нет. Это чувство было сродни восторгу, душевному трепету дикаря, увидевшего Бога... Сердце деда заполнилось светом, а глаза - слезами. Он задохнулся от нахлынувшего... Много лет прошло с той поры, когда он впервые увидел голец - десятки. И теперь, по их прошествии, он стал понимать, в чем корень его волнений. Видя этот голец, он возвращался в прошлое... Возвращался не мысленно - физически. Камни тропы под ногами напоминали ему о дорогах тех лет, ветер с вершины гладил и охлаждал его лицо также, как и в жаркие, тяжелые дни молодости, запах смолы из долины напоминал о кострах, которые грели его в этих местах... В шуме ветра, в шелесте стланика, в тихом бормотании ручейка под камнями ему слышались голоса товарищей, которые были с ним в этих горах. Эхо этих голосов давно затихло...
  Немного постояв и отдохнув, дед повел караван через поле курумника к спуску в долину ручья Уэмлях. Пройдя пару километров, караван вошел в чахлую высокогорную тайгу. Здесь, на небольшой поляне, плотно окруженной стеной кедрового стланика, стояла невысокая, крепкая, размерами в небольшой квадрат, изба. Рядом, всего в нескольких метрах от неё, бежал чистый ручеёк. Это было удивительно, ведь в гольцах, рядом с вершинами, практически невозможно найти проточную воду, ибо здесь правят бал снежники и верховые болота. А вот так, чтобы ручей...
  Вид этой избы тоже вызвал бы множество вопросов у местных жителей. Во-первых, у неё было три оконца. И это в Якутии, где лютый, убийственный холод зимы вытаскивал тепло даже через микроскопические щели и двойные рамы в непрерывно отапливаемых котельными домах поселка! Во-вторых -крыша. Крыша избы имела округлую форму, как у монгольской юрты. Странная архитектура для Якутии...
  Дед бодро спрыгнул с лошади, собрал вместе поводья остальных и привязал их к небольшой коновязи, бревно которой было покрыто глубоко вырезанным орнаментом и обвязано лентой. Цвет ленты, когда-то красный, давным-давно поблек, края её обтрепались; ветер и солнце сделали её некогда плотное тело дырчатым, похожим на тюль-паутинку. Неторопливо развязав узел этой ленты, он аккуратно свернул её в рулончик и положил в карман. Затем, также неспешно, принялся развьючивать лошадей и перетаскивать тяжелый груз в избушку. Длилось это довольно долго. В завершении, дед снял упряжь и стреножил лошадей; лошади запрыгали к ручью. Пока они пили, дед вынес большое жестяное корыто и, насыпав в него овес, ушел в избу. Там он долго гремел посудой, что-то напевал, кашлял...
   Через некоторое время над трубой закурчавился лёгкий дымок. В избе наступила тишина.. Неожиданно дед показался в дверях, и замер в проеме. Так он стоял довольно долго, опустив голову, прислушиваясь. Шелест стланика, журчание ручья и хлёст хвостов по крупам лошадей... Только один раз, очень далеко - у ручья, крикнул одинокий ворон...
   _____________________________
  
  Шелест стланика, журчание ручья...Ничто более не нарушало скорбную тишину поляны, на которой смерть собрала свою жатву. Только один раз, очень далеко - на склоне гольца, крикнул одинокий ворон.
  Отряд не уходил, а тихо растворялся в зеленом шевелении прибрежных зарослей. Последним, замыкая колонну бойцов, шел прапорщик Валеулин. Уже входя в чащу, он обернулся, подмигнул и показал язык тем, кого капитан оставил на поляне. Оставил, чтобы были убраны трупы красных, захоронены бойцы, спрятаны ценности и оружие.
  Тех, на кого выпала сия доля, было двое: белопартизан Григорий Ойунский и брат Яныгина - Николай. Выбор капитана был обдуманным и взвешенным. Григорий, будучи сыном богатого оленевода - выходцем из этих мест, прекрасно знал весь район. Именно на него легла задача о выборе потаённого места для закладки драгоценностей и оружия. А роль Николая была проста - помогать во всём эвену: таскать трупы красных к реке, рыть могилу для погибших бойцов, переносить драгоценности... Благо, что силой Бог его не обидел: подковы Николай гнул, прямо-таки, играючи. Да и молод был - в боях ещё не искушён...
  Едва за Валеулиным сомкнулись заросли стланика, как Ойунский начал собирать разбросанное по поляне оружие, аккуратно складывая его в штабель. Николай же, сняв портупею и бекешу, пошёл к, выложенным в ряд, трупам красных. Идя к ним, он оглядывался на прибрежные заросли тальника, разыскивая просвет, чтобы через него вытаскивать трупы на берег, к самой воде. И такой просвет был. Оставалось только расширить его, что Николай и сделал, сняв казачью шашку с одного из убитых чекистов.
  - Колай! Дрыну подлиннее выруби! Как мертвяков-то отталкивать от берега будешь? - эвен показал рукой на высокую лиственницу. - Или в речку придется тащить, а то, как смоет? Глыбко там и быстро, однако... - рукой он отчертил в воздухе линию выше своего роста. - И берег крутой! - рука встала вертикально.
  Лиственница, на которую указывал эвен, упала в два маха шашки. Наскоро очистив её ствол от веток, Николай отнёс его к реке и вернулся к трупам. Примерившись, он захватил первого красного за ноги и потащил волоком на берег. Тащил и невольно смотрел в лицо убитого. Седой, морщинистый мужик, с коричневыми от табачного дыма, усами. Его руки, что волочились по траве, были все в мозолях и черные от въевшейся в них грязи. Похоже, что рабочий с приисков. Это они, приисковые, составляли костяк красного отряда и были опорой комиссара.
  Подтащив тело к самой воде, Николай ногами столкнул его в поток. Тело погрузилось в воду, а затем, наполовину всплыв, поплыло вниз, подхваченное прозрачной струёй. Над водой виднелись только лицо убитого, живот с ремнём и носки сапог. Неосознанно, Николай проводил взглядом это плавание до поворота реки...
  Следующий был чекист. Чернявый такой, в кудряшку волосы на голове. Вроде, как не русский. Лёгким оказался, хоть двоих таких тащи... И уплыл легко - сразу на стрежень утянуло. Два раза мелькнул в бурунах и поминай...
  И так - одного за другим, Николай отправил тринадцать убитых в реку. Остался ещё один, не принесённый пластунами в кучу, так как лежал на дальнем краю поляны. Да ещё матросик. Вернее, то, что от оного осталось.
  Николай неспешно подошел к останкам матроса и, увидев, что предстоит ему сделать, поморщился. То, что лежало перед ним, никак нельзя было тащить за ноги. Все было перебито, разорвано, искромсано... Кости вперемешку с мясом и тканью одежды... Надо было что-то придумать. Оглядевшись, Николай заметил, что пятнадцатый убитый одет в шинель. Расстеленная шинель - идеальное приспособление для транспортирования раненых с поля боя, а тут задача похожая... И он пошел к убитому.
  Подойдя вплотную, Николай наклонился и перевернул труп на спину, примеряясь расстегнуть и снять шинель. И вздрогнул!
  На него смотрела девушка! Раненая! Ранена она, судя по пятнам крови и пулевым отверстиям на шинели, в плечо. Тяжело ранена: пулевых отверстий было два - одно к одному положено, плечевая кость разбита в дребезг...
  "Юрий-то, а! Молодчага, каков!..." - мелькнуло у Николая.
  Лицо девушки было залито кровью, один глаз заплыл - видимо от падения с лошади.
  Раненая была в сознании и молча смотрела на Николая. А тот, отскочив, замер, как соляной столб! Что делать, он не знал!
  Простояв так несколько мгновений, Николай, не отворачивая взгляда от девушки, начал пятится.
  - Дядя Гриш! Сюда давай быстрее! Тут живая!.. - срываясь на фальцет, закричал он.
  Тут же, с другого края поляны к нему метнулся эвен. Серо метнулся, как волк.
  Подскочив к раненой, он, первым делом, ногой отбросил от её руки револьвер, который Николай не заметил. И обернувшись на того, он укоризненно покачал головой и достал нож.
  - Дяденьки... не надо... не надо...пожалейте... я никому не скажу... - тихо говорила девушка. - Мама у меня... болеет в Якутске... я к ней... я не стреляла... - слёзы катились по её щекам, оставляя светлые дорожки на кровяной корке.
  Григорий поднял её револьвер и посмотрел на барабан. Патроны были выстреляны все, кроме одного - седьмого. Неужели, в себя не успела? Нет, скорее в нас, сука...
  - Вбей её, Колай! Врала, "комса"! Чекистка она! Стреляла... - он протянул наган Николаю. "Комса" - так повстанцы называли членов молодёжной большевистской организации - коммунистического союза молодежи
  - Ты комсомолка, дрянь? Коммунистка?- Николай подошел к раненой и наклонился, пытливо глядя ей в глаза.
  - Нет... нет... Я не вступала... Они меня силой... силой заставили ехать... я их боялась... мама у меня... - девушка стала отползать на спине от Николая, упираясь каблуками ботинок в мох и отталкиваясь здоровой рукой.
  - Бумаги у неё есть. Посмотри в пазухе - там они мандаты свои носят. Там ищи! - Григорий показывал в сторону находки корявым пальцем.
  Николай опустился на колено и стал расстёгивать у раненой ворот шинели. Она слабо сопротивлялась, пытаясь схватить одной рукой его кисти.
  Безуспешно провозившись так с минуту, Николай рванул ворот шинели. Голова девушки мотнулась, и она потеряла сознание. Рука Николая скользнула ей за пазуху. Он почувствовал тепло её тела...
  Замерев на мгновение, пальцы Николая скользнули ниже и наткнулись на сверток. Извлеченный на божий свет, тот оказался небольшим пакетом с какими-то бумагами...
  Николай неторопливо стал его разворачивать, слыша, как Григорий дышит за его плечом. Из пакета выскользнула и упала на мох какая-то серая книжечка. С её обложки, как бритвой по глазам, резануло: "РКСМ". Комсомольский билет!
  - А-а-а, сука! Всё! Ы-ы-ыр-ры! Моих стреляла, оленей забрала!... - за его спиной зверем зарычал Григорий.
  Резко повернувшись, Николай оттолкнул партизана назад.
  - Стой! Да, стой ты! Допросить её...- он еле сдерживал Григория. Сдерживал и не узнавал. Григорий, как с ума сошёл...
  Перед Николаем, толкая его, выкрикивая всякую мерзость, рыча и брызгая слюной из оскаленного рта, бесился зверь. Но, Николай был гораздо сильнее эвена, и не дал ему перевести эту пляску ненависти в дело...Сдерживал и ждал.
  И вот, наконец, попрыгав вокруг лежащей без сознания раненой, и изрядно устав, Григорий успокоился.
  - Ну, и что теперь делать, Колай?- он вытирал пот, продолжая злобно смотреть в сторону девушки. - Ты что хошь думай, а я кокну! Мотри, её мандат-то, главный какой! У других просто бумага, а это "камисариха", сука! Я нюхом...Ты наган-то, наган глянь! М-м-м... Убью... - он протянул Николаю оружие, теперь уже точно, комсомолки.
  В руку Николая лег воронёный, ухоженный револьвер. На боковой крышке нагана было выбито: "Императорскiй тульскiй оружейный заводъ. 1906. Љ 14720".
  Обычный револьвер, казалось бы. Но, на правой костяной щечке рукоятки была прикреплена табличка с гравировкой. Николай присмотрелся к гравировке и похолодел...
  На потертой позолоте, выщербленной по краям таблички, четко читалось: "Смертельному борцу с бандитизмом. 1920г.".
   Для раненой эта табличка была сродни могильной.
  Как ни странно, но, прочитав эту надпись на револьвере, Николай успокоился. Все сомнения отошли на задний план; ему стало понятно, что сейчас надо делать...
  - Сам кокнешь? - Григорий вопросительно посмотрел на Николая.
  - Понесли к реке... - сказал Николай, наклоняясь к ногам раненой...
  Всплеск воды: шинель раздулась пузырем, и раненая даже не погрузилась в воду. Её подхватило течением и быстро - быстро потащило за поворот, к острову. Выстрелы Григория из нагана достигли цели - серый пузырь шинели в местах попадания пуль сморщился, и тело, мелькнув в белых барашках волн переката, утонуло.
  Николай повернулся и быстро пошел на поляну. Огибая кочки, он не заметил, как его сапог мягко вдавил в мох комсомольский билет...
  Пора было приниматься за неотложные дела...
  
  
  (Продолжение следует)
Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"