Аннотация: Журнал "Вопросы философии", N 4, 2007 год
ОБ ИСТОРИИ И КОММУНИЗМЕ
- Хотел бы услышать, Саша, твоё отношение к следующему рассуждению об Истории. Во-первых, история, как ты знаешь, весьма поздний продукт социобиологического и социокультурного существования человечества. Её ещё не было ни в Древней Греции, ни в Древнем Риме, хотя в античности уже существовала свобода (у класса свободных), а наличие свободы принято считать основным показателем того, что История, наконец, началась, вступила в свои права. Когда защищали первобытное общество на том основании, что там не было рабства, не считались с тем, что там не было и свободы. Только на контрасте с рабством появляется свобода.
- Если этого контраста нет, то все - свободны и все - несвободны. Таких мотивов, как "свобода" и "несвобода", тогда в сознании людей вообще не было.
- Деление общества на свободных и рабов считалось в античности нормальным состоянием, и никто не помышлял о его изменении. Само античное общество возникло в результате многоступенчатых мутаций взаимодействующих первобытных племён. Дальше идти было некуда и незачем. Казалось, достигнут предел возможных изменений социальной структуры. Культура античности была столь высока, что и сегодня общество не достигло его философских и художественных вершин. Где современные Платоны и Аристотели, Гомеры и Вергилии, Аристофаны и Овидии? Их нет. И греки, и римляне как будто предвидели, что подобных более никогда и не будет. Зачем же меняться? Зачем выходить за рамки социокультурно достигнутого?
Только с явлением Христа была заявлена возможность и необходимость выхода из преднайденного состояния, указаны новые горизонты свободы. Христос провозгласил: каждый человек может быть свободным - и не только раб, но и господин, свобода которого - внешняя, тогда как есть ещё свобода внутренняя, свобода духа, над которой никто не властен. К ней, к этой внутренней свободе, и надо всем стремиться. Так впервые была задана векторность существования, определена его направленность и цель. Так человечество перешло из Предыстории к Истории.
- Как говорил Гегель, история начинается как преднамеренный процесс.
- Гегель ещё говорил, что история есть прогресс в сознании свободы, т.е. речь шла у него не о внешней свободе (например, о свободном перемещении в пространстве мне приходилось слышать от одного именитого советского философа в советские годы, когда у москвичей не было личных авто, что американцы более нас свободны, ибо янки по всему миру раскатывают на собственных мерседесах), а о свободе внутренней, о свободе самосознания, способного возвыситься до связи с Мировым Духом. Однако Христос не поднимал вопрос о свободе личности как о свободном творчестве, о соучастии индивида вместе с Господом в сотворении и пересотворении самой Истории, т.е. не только об освобождении самого себя от внешних природных и социальных зависимостей, а об освобождении всего рода людского по образу и заветам Христа. Мысль о свободно-творческом отношении индивида к преднайденному миру принадлежит всецело Марксу. Речь у него идёт не только о внутренней свободе, не о человеке апостола Павла, а о том, как и в каких условиях индивид, став свободно-творческим существом, сделает такими же свободными всех остальных.
Но совсем не обязательно, чтобы существование человека и человечества всегда было Историческим. Оно не было таковым для всей Земли в первобытно-общинные времена, самые длительные. Оно и сегодня не таково для громадных регионов Земли. Гегель и в этом отношении был прав. Если человек озабочен только расширенным воспроизводством своих материальных благ, включая в них и новые территории, и новые поколения своих соплеменников - это ещё не история.
Какой бы изысканной, рафинированной ни была социокультура общества, такое общество ещё не стало Историческим, если не помышляет о выходе за пределы обретённой социальной структуры в более свободное общество. Может быть, незаметно для остального мира Китай, например, из эпохи Истории перешёл в эпоху Неисторической Постистории. Примерно так полагал Гегель. История, как особый тип существования, ограничена во времени и в пространстве, И в историческом христианском мире было осознано (Л. Толстой), что исторический способ существования вовсе не есть величайшее благо для людей, скорее - наоборот. О замораживании Истории помышлял и русский консерватор Леонтьев. Человеческое общество может благоденствовать, и не будучи историческим. Так в Древней Греции думал Гераклит, а Платон уже тогда хотел остановить течение Истории. Карл Поппер назвал обоих родоначальниками историцизма, тогда как, напротив, они были основателями антиисторицизма.
Ты, дорогой Саша, в своём анализе реального коммунистического общества, какое сложилось в Советском Союзе, показал, что в нём нет ни равенства, ни братства, как они понимались в историческом обществе, но есть нечто более ценное - такой коллективизм, который представлял простор для свободной самореализации личности. Социалистические идеи, начиная с Платона, были протестом против исторического способа существования. Так же думал о коммунизме и Маркс, хотя этого никто, кроме тебя, Саша, не увидел за частоколом его исторической терминологии. Сказать, что социализм выступает как сила антиисторическая - просто боялись. Историю Маркс относил в будущее. Это парадокс, на который не обращают внимания.
- Маркс употреблял термин история в совершенно особом смысле. У Маркса речь идёт, как ты говоришь, о переходе от Истории к Неистории. Сама История есть революционный переход от Доистории к Неистории. Коммунизм есть стремление к вечной константности существования, к фундаментальным принципам человеческого бытия.
- В этом смысле переход от Доистории к Истории, связанный с явлением Христа, есть первая фундаментальная революция человеческого существования, перед которой бледнеют все революции, которые породили классовые общества и государства Древности с их высочайшей религиозной, философской, научной, художественной культурой, потому что они совершались в рамках ещё Доистории. Второй фундаментальной революцией была революция коммунистическая, связанная с именем Маркса, революция перехода от Истории к Неисторической Постистории. Первым прорывом Истории, переходом от Истории к Постистории была наша руганная и пропетая Октябрьская революция, породившая первое, ещё незрелое, ужасное и прекрасное коммунистическое общество, какого до него не было на планете. В окружении массовидных Доисторических и Исторических обществ, Постисторическому коммунистическому обществу трудно было удержаться и реализовать все заложенные в нём потенции. Оно было разрушено. Но неистребимая коммунистическая тенденция в мире сохранилась. И слава Богу! Она убережет мир от атомного распада социальной материи, от распада человечества и человека, если ускоряющийся темп Исторического существования будет набирать обороты. Что касается всех западных дооктябрьских революций - голландской, американской, французской и других - они были лишь моментами, колесиками и шестер`нками в той Революции революций, какой была История. Я разговорился, Саша, прости. Я пытался объединить мои историософские домыслы с твоим строгим Учением о коммунизме. Получилось ли? Жду твоего суда.
- У меня такого широкого взгляда на Историю нет. Такой грандиозной системы Истории я не строил. Мой предмет - коммунизм. Я выяснил для себя ряд "пунктов": коммунизм есть продолжение капитализма; коммунизм имеет свои источники существования также в неизменных общесоциологических законах и в устойчивых социальных структурах России. Далее я анализирую коммунизм как таковой, безотносительно к грандиозным взглядам на историю. Коммунизм призван остановить, положить предел Истории. Этот процесс не бесконечен. Коммунизм есть способ ограничения исторического прогресса. Он кладет конец и самой истории, и её фетишизации. Что произойдёт, если коммунизм победит в масштабах всего человечества? Наступит новое Средневековье, но не как возврат к тому, что пережило человечество, а как к некому очень застойному состоянию. Общество будет стабильно, неизменно и в таком виде сможет существовать тысячелетия. А может ли Неисторическое Постисторическое существование утвердиться в общечеловеческих масштабах, как это предполагаешь ты? Я такого категорического вывода не делаю. Общеисторические выводы я делаю исключительно из анализа коммунизма. А этот анализ такого вывода не допускает. Коммунистическая тенденция в мире - всего лишь одна из многих других. Она не единственная. Коммунистическая тенденция - энтропийная. Но не исчезла тенденция и Историческая - антиэнтропийная. Геометрически эти две тенденции можно представить как горизонтальную линию (коммунистическую) и вертикальную (историческую). Насколько горизонтальная линия может противостоять вертикальной, я сказать не могу - просто не знаю. Думаю, что вертикальная линия полностью не умрёт: антиэнтропийные процессы столь же естественны, как и энтропийные. Чистый, беспримесный коммунизм (без антиэнтропийных включений) был бы раковой опухолью на теле цивилизации и погиб бы вместе с цивилизацией.
Найдёт ли человечество "выход" из неизбежной, пусть не в близком будущем, "коммунизации" мира - не знаю. Антиэнтропийные тенденции должны быть привнесены извне. Но энтропийные и антиэнтропийные процессы могут сосуществовать. На современном этапе ид`т борьба энтропии с антиэнтропией. С точки зрения вечности эта борьба - ничтожный миг.
Повторю тебе (да ты и сам это знаешь), что я ограничиваю себя узкой задачей. Я исследую только коммунизм, используя метод Маркса - силу абстракции, а более широкий исторический процесс я рассматриваю лишь постольку, поскольку он входит в тело коммунизма. Я ограничиваю себя универсальным явлением коммунальности, которое коммунизм развивает до огромных размеров.
- Саша, ты говоришь, что Историей не занимаешься. Но то, что я в свои историософские спекуляции включил твоё понимание коммунизма, мне кажется, не наносит ущерба твоей теории. То, что я сегодня от тебя услышал, расширяет рамки твоего понимания коммунизма. Эти твои коррективы я принимаю. Они делают твою теорию коммунизма более жизненной и неуязвимой для твоих противников.
- Моя концепция коммунизма прекрасно укладывается в твою концепцию Истории. Если я когда-либо решусь вторгнуться в область всеобщей истории, я скажу, что моя концепция коммунизма вполне укладывается в концепцию всемирной истории Карла Кантора.
- Это лестно, но несправедливо. Ибо у меня нет своей историософской концепции. То, что я предъявил пред твои светлые очи, есть грубая экстраполяция на всемирную социокультурную эволюцию и Историю некоторых (не всех) закономерностей, открытых Александром Зиновьевым в его "теории коммунизма". Только и всего.
- Ты всё-таки не совсем прав. У меня ко всем проблемам коммунизма подход логико-математический, а не исторический или историософский, как твой. Оба они действенны, но они разные. Я не ищу практического применения своих теорий. Да и ты не ищешь практического применения для своих. Великие идеи создаются не прагматиками, а созерцателями. Быть прагматиком в Советском Союзе означало быть просто идиотом. Сталин не был прагматиком. Он прилично усвоил и учение Маркса, и теорию Ленина. И руководствовался ими в своей практической деятельности. Для него марксизм-ленинизм был руководством к действию (на что и рассчитывал Маркс), а не чистой наукой. Он, в отличие от так называемых "теоретиков", которые окружали Ленина и пытались "исправить" или "уточнить" ленинские взгляды, применил ленинизм на практике и по этой причине избавился от "учеников" гения.
Раскол на два мира - на капитализм и социализм - был фактом, вытекающим из учения Ленина. Он притягивал к Советскому Союзу - к стабильному, устойчивому обществу другие страны, где такой стабильности не было, где у массы трудящихся не было уверенности в завтрашнем дне. А у нас она была. Запад, скрепя сердце, вынужден был равняться на нас, а не мы на капиталистический, Исторический и прогрессивный Запад. Теперь раскол на два мира был ликвидирован предательством наших новейших руководителей. Был уничтожен плацдарм Постисторического мира. Мы снова оказались втянутыми в Историю, но уже агонизирующую. Забывают, что в Великой Отечественной войне не какая-либо другая сила, а коммунизм победил фашизм, и тем доказал своё превосходство над капитализмом, над безудержным прогрессом.
- Русско-советская социокультура двулика не только потому, что она сочетает в себе противоположные социокультуры Запада и Востока, и не только потому, что мы подобны двуликому Янусу, - одним лицом смотрим на внешний мир, а другим внутрь себя, но и потому, что наша российско-советская, коммунистическая социокультура, лишь в 1917 г. вырвавшаяся из пут Истории на устойчивый полигон Постисторического коммунизма, несёт в себе самоубийственное стремление вернуться в Историю, которую олицетворяет, как и прежде, капиталистический Запад. Эту тройную двойственность русско-советской социокультуры несут в себе многие люди России, особенно люди нашего первого послеоктябрьского поколения и, может быть, ты, Саша, более других переживаешь внутри себя двойственность Истории и Неисторической Постистории, потому что ты, как мало кто другой, усвоил великие традиции Исторической культуры и единственный, кто постиг законы коммунистического общества.
- Полностью с тобой согласен. Были всего две крупномасштабных революции - Историческая (христианская) и Антиисторическая, а точнее сказать, Неисторическая Постисторическая - коммунистическая (Маркса и Ленина). Мы родились в переломное время, мы - дети Октября, дети тех, кто совершил этот переворот. И по этой причине последствия этих двух революций противоречивым образом переплелись в нашем сознании, во всём нашем существе. Октябрь с самого начала нес в себе свою собственную противоположность. Я почувствовал это в себе очень рано. С отроческих лет я был обречен на трагическое существование. После развала Советского Союза мне нет места нигде - ни на Западе, ни в России. Мне некуда возвращаться - коммунистического строя больше нет (так он говорил в 1987 г. - К. К.).
И всё-таки Зиновьев вернулся на свою больную Родину, в Россию, вместе со своей женой, другом, соратником Ольгой и их младшей дочерью Ксюшей, которая стала талантливой пианисткой. Вернулся с тем, чтобы объяснить своему народу, что с ним произошло, кем он был и кем стал, во что превратился современный мир и какое место занимает в нем наша родина.
КОММУНИЗМ КАК ТАКОВОЙ
- Что имели в виду основатели марксизма под будущим коммунистическим Обществом? Прежде всего, обобществление всех средств производства. Из него будто бы вытекало удовлетворение всех членов общества по потребностям. Я показываю что этот принцип - вздорный. Принцип удовлетворения всех "по потребностям" peaлизуется в любом обществе, если только под потребностями понимать не все то, что желательно индивиду, а то, что общество считает "потребностью индивида". Принцип "по труду" опять-таки реализуется во всяком обществе.
- Для того чтобы подтвердить тобою сказанное, я напомню объявление в колбасном отделении магазина конца 80-х годов: "Сегодня потребности в колбасе не будет". Лучше других у нас всё-таки снабжались чиновники. Нельзя сказать, что работа у них была очень уж пыльная. К тому же, говорят, общество отбирало чиновников "на серость" - тех, кто способен был лишь подчиняться.
- На "серого", "на среднего" - всегда, но не всегда готового подчиняться. Ничего подобного. Когда нужно подобрать миллионы (чиновников), всегда отбираете: среднеспособный.
- И всегда в подчинении "серого" оказывался яркий, умный.
- Один какой-нибудь - да.
- Не один, а множество. И всегда получалось так, что серый командовал умным.
- Одну минуточку, Карл, я категорически не могу согласиться с этим.
- На роль секретарей парткомов, райкомов отбирались те, кто готов был подчиниться более высокому начальству беспрекословно.
- Я, может быть, на сто голов по уму превосхожу секретарей, но в управлении я ничто. Управление - это особого рода деятельность, и в массе населения отбираются именно те, кто адекватны роли управляющих. В армии меня назначили как-то командиром звена, а через неделю меня сняли. Командир эскадрильи сказал: "В тебе не оказалось столько сволочизма, каким должен обладать командир звена". Критиковать советское общество я могу лучше любого партсекретаря, лучше, чем Горбачев, но руководить лучше Горбачева я не смогу. На роль руководителей любого ранг отбираются люди по многим признакам, но не по признаку - кто лучше решает математические задачи или может лучше рассуждать о литературе или музыке. Если человек не "средний", он не может быть руководителем. Если бы на руководство литературой избирали способных писателей, они бы тех, кто способнее их, уничтожили бы. Власти руководствуются соображениями целесообразности. Сталин из соображений целесообразности мог похвалить Маяковского, а если бы Сталин назначил руководителем Союза писателей Пастернака, то Пастернак раньше, чем чекисты ликвидировал бы Мандельштама. А может быть - и Маяковского. Завидовал ему очень. Социальная справедливость по отношению к массе всегда выступает в форме несправедливости к индивиду. От диалектики никуда не уйдешь.
Если представить себе общество, которое основано на принципах добра, пронизывающего поведение массы и каждого индивида, то получится общество, много хуже существующего. Когда речь идёт о миллионах людей и миллиардах поступков, то следует ориентироваться на среднестатистическую единицу. Любая норма в массе реализуется путём отклонения. Совпадение нормы с индивидом становится случайностью. Таковы законы массовых процессов.
- Чем, по-твоему, отличается общественное оживление последнего пятнадцатилетия от того, которое мы пережили в конце 50-х - первой половине 60-х годов?
- Тогда не было такого распада на враждебные группы и течения. Тогда сохранялась всё-таки надежда на создание единой культурно-идейной среды, в которой можно было выдвигать и развивать разнообразные свободные идеи и при этом проявлять терпимость к инакомыслам. Теперь наступила деградация. Мы попятились назад ко всему затхлому, что было в 20-30-х годах. Хрущевский переворот был действительно великой революцией. Хрущев хотел оживить идеи Октября, и массы, посмеиваясь над его чудачествами, поддерживали этого запоздалого романтика. Хрущевизм обозначил переход от юности коммунизма (сталинизма) к зрелому коммунизму, к его нормальному состоянию, без массовых репрессий, без ГУЛАГа. Ныне порабощение советского индивида осуществляется самим образом жизни советских людей. Это явление оказалось незамеченным самыми глубокими мыслителями и художниками.
- Этого не заметил и Оруэлл, с которым долго носились как с "писаной торбой", объявив его и на Западе, да и у нас оракулом, понявшим будто бы, как никто другой, советское общество и предсказав его будущее.
- Меня, между прочим, пригласили в Страсбургский парламент услышать, что я думаю об Оруэлле. Я сказал, что Оруэлл отразил не реальность коммунизма, а страхи западного обывателя перед воображаемым коммунизмом. То же самое я мог бы сказать и о Хаксли, о романе "Мы" нашего Замятина. Моё выступление вызвало удивление и раздражение Страсбургского парламента. До Оруэлла и Замятина пользовался у нас популярностью Кафка. Только и слышно было в наших кругах "Кафка постиг самую суть коммунистического общества", "Кафка разглядел сокрытое", "Кафка предсказал"... Эрик Соловьев убил эти декламации одним словом "КАФКАНЬЕ". По тем же причинам я остался равнодушным к романам Булгакова, к театру "На Таганке" Ю. Любимова и другим подобным сочинениям в стихах и прозе. Все поклонники Таганки или стихов Вознесенского занимали позицию "как бы расстрелянных" за правду. А при этом все эти люди хорошо устроились в жизни, делали блестящие карьеры, стремились урвать для себя все блага от режима, представляя себя "жертвами режима". Я называю это время "периодом кукиша в кармане". "Кукишисты" присвоили себе всё то, что сделали диссиденты и настоящие критики режима.
- Согласен с твоей оценкой Оруэлла не до конца. Что ты скажешь, Саша, например, об оруэлловском делении господствующей партии на "внутреннюю" и на "внешнюю". Ты считаешь, в КПСС этого не было?
- У нас такого деления не было. Был партаппарат, и были партийные организации. Они представляли собой единое целое.
- А разве партаппараты любых рангов, особенно ЦК КПСС как Высший аппарат партии, и рядовые коммунисты рядовых партийных ячеек не живут по различным законам? У аппаратчиков иная степень ответственности перед обществом по сравнению с рядовыми коммунистами. Но ведь разрыв уровня материального обеспечения жизни между рядовыми коммунистами и простыми чиновниками партаппаратов (я уж не говорю о членах высших эшелонов партийной власти) чудовищен, нестерпим. Разве это в коммунистическом обществе справедливо? Пусть неравенство неизбежно и при коммунизме, но не до такой же степени.
- Слабые прозрения в устах невежд выглядят как светлые явления. Так могут заявлять те, для коих научного анализа всех этих явлений нет. А он существует. И всё дело в том, что партаппарат и рядовые выполняют различные функции, ничего общего не имеющие с "внутренней" и "внешней" партией. Александра Рахманова написала книгу о структуре КПСС, которая содержит ответы на все твои недоуменные вопросы. К сожалению, книга до сих пор не переведена на русский язык.
Я - ЧЕЛОВЕК КОММУНИСТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА И Я САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО
- Я без конца твердил, как только был здесь признан: я - советский человек, человек коммунистического общества. Но коммунистическое общество состоит из разных людей. Есть карьеристы, есть бунтари, есть равнодушные, есть фанатики, есть приобретатели, есть всякие. Однако я никакого другого общества не мыслю. Это моя нормальная среда. Я в ней рос и ничего другого не желаю. Но в коммунистическом обществе я не хотел жить как другие. Я в нём изобрел собственный путь жизни. Ни в одном другом обществе этот путь не годится. Советское общество - моё родное общество, моя семья. Я не хочу его переделывать. Для меня существовала проблема, каким Я САМ буду в этом обществе. Требуют ответить - ты "за" или "против" этого общества. Я не "за" и не "против" - я принадлежу ему.
- Но это общество не позволяет выбирать свой путь.
- Почему не позволяет? Я же выбрал.
- Я в своё время говорил, что русская социокультура и коллективистична, и индивидуалистична. Может быть, ты из этого исходишь, утверждая, что коммунизм позволяет выбрать каждому свой путь?
- Именно так. Это исходное противоречие. Только в нём я мог реализовать программу полноценной личности. Ни в какой другой стране. Ни в Японии, ни в США. Стержень противоречия: личность - общество. Я являюсь чистым продуктом советской революции. Нельзя представлять себе, будто как только произошла Октябрьская революция, так тут же и начался коммунизм. С этого момента началась лишь история коммунизма. Те, кто вырастил и воспитал нас, не были коммунистами в том смысле, какими стали мы.
Они были людьми старого общества, но они дали импульс и создали условия, воспитавшие нас. Мы выросли в другой среде. Мне говорили на Западе: "Вы приехали на Запад, Вы выбрали свободу". Я отвечал: "Я свободу не выбирал. Я был свободен. Меня выслали". И я не являюсь исключением в истории. Вспомните, в демократических Афинах был приговорен к смерти Сократ, из республиканской Флоренции был изгнан Данте. Значительное число людей в любом обществе бывало оговорено. Многомерные существа, вроде меня, несчастные люди. Они рождаются не для того, чтобы наслаждаться благами общества, а для того, чтобы страдать. Такова их функция - функция ферментов и витаминов. Я изобразил в своих романах индивидов различных функций - доносчиков, карьеристов, корыстных, взяточников, подлецов. Но есть ещё ферменты и витамины. Это - функция отклоняющихся индивидов.
Мы учили Маркса, знаем диалектику. Вспомни, как у Маркса в "Капитале" товар превращается в деньги, но деньги остаются особым товаром. На мою долю выпало олицетворять какую-то одну функцию, но я остался человеком и в других отношениях. Так и люди, выполняющие властную функцию.
Ныне произошла деградация в способе научного мышления. Компьютер осуществляет примитивные интеллектуальные операции. Диалектику оплевали, отождествили с идеологией, и сегодня в нашем обществе диалектику панически боятся.
- У Ницше диалектика - оружие черни против богатых, против господ.
- Абсолютный вздор. Чернь как раз не мыслит диалектически. Диалектика -привилегия интеллектуальной элиты.
- Из наших, ещё студенческих разговоров, за несколько лет до защиты тобой диссертации "Восхождение от абстрактного к конкретному", мы как раз говорили с тобой о диалектике. И ты мне тогда сказал - я это очень хорошо запомнил - "теперь я пришёл к выводу, что диалектика никакого отношения к науке не имеет. Диалектика есть способ построения идеологических систем. Наука - нечто совершенно другое". Что касается меня, то идеология - прежде всего, религия - не менее важна для жизни общества, чем наука. И если ты теперь мне подтвердишь, что остаешься при своём мнении о связи диалектики с идеологией, я отвечу: "Ну что ж! Ты, наверное, прав. В моих глазах это не умаляет ни диалектики, ни идеологии".
- Я не могу вспомнить детали нашего разговора об идеологии. Идеология, конечно, не менее важна, чем наука. Общество без идеологии жить не может. Но диалектика и для науки не менее важна, чем для идеологии. Как понимать диалектику? Как метод "Капитала" или как некоторые сочинения Ленина - Ленин, надо сказать, был прирожденным диалектиком? Они занимались и наукой, и идеологией. Например, я считаю, что построить теорию коммунистического общества - которую я создавал как науку - без диалектики было нельзя. Только моё многодесятилетнее изучение и применение диалектики позволило мне создать теорию реального коммунизма.
- Наука в твоём создании теории коммунистического общества была строительными лесами, а когда здание теории было возведено, ты строительные леса отбросил.
- Да, согласен. Я сначала создал научную теорию коммунизма, а потом идеологию, адекватную этой теории. И в первом, и во втором случае я пользовался диалектикой как методом мышления.
- Теперь снова, возвращаясь к нашим давним беседам. О Сталине ты говорил: он - формальный логик. Он знал и диалектику, но лишь то, что изложил в своем очерке "О диалектическом и историческом материализме". Это хорошо для студентов, но не для науки и не для идеологии. Да он в большем и не нуждался. Сталин усвоил некоторые аксиомы марксизма-ленинизма. И неплохо их применял на практике. Ты не изменил свою оценку Сталина?
- Нет. Зачем? Она и без того достаточно высока. Метод, который Сталин не усвоил у Маркса, - это "сила абстракции", исключающая эксперименты над живым обществом, над миллионами собственного народа. Это было преступно. А теперь марксизм низвели до уровня чёрного юмора. Сегодня говоришь "марксизм" - начинают хохотать, говоришь "коммунизм" - начинают плеваться. Лучше оставить этот словесный хлам. Ведь дело не в словах. "Что роза иначе б пахла, когда б её иначе называли?" Хоть вы, современные марксята - Альтюссеры, Хобсбомы, Маркузе и другие марксята и деконструктивисты, "поигрывающие" с учением Маркса, хоть вы "расшибитесь в доску", но Маркса вам не превзойти. Но меня и Маркс, подлинный Маркс, не устраивает.
- Не следует ли сохранить старые термины, старые формулы, которые засели в миллионах голов. Не так ли поступал Христос, говоря, что ОН пришёл не отменить закон, а исполнить, но вкладывал в заповеди и законы Господа своё новое содержание?
- Я строю на пустом месте. Я отбросил социологию. И построил свою. Я начинаю с нуля. Я не эрудит. Я сознательно не следую тем знаниям социологии, которые я приобрёл в переизбытке в течение десятилетий чтения отечественной и зарубежной специальной литературы.
- Твоё самоопределение "Я самостоятельное государство" есть доведённый до предела индивидуализм. Только индивидуалист может быть подлинным коллективистом, создателем коллектива, сотворцом. Нигде не слыхано и не читано такого сочетания - "проклинаю" - "люблю". Разве что у Маяковского.
- Да, да. Ты помнишь, как говорил Маяковский: "Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп".
- Ещё бы не помнить! Тут каждое слово весомо.
Уходите, мысли, во-свояси.
Обнимись,
души и моря глубь.
Тот,
кто постоянно ясен -
тот,
по-моему,
просто глуп.
- Это и мои мысли. Для меня были праздничными минуты, когда я нечто подобное находил у Маяковского или у кого-нибудь другого. В моих рассуждениях о коммунизме я исходил из того, что эволюция общества состоит из множества параллельных линий. Однолинейную эволюцию я отвергаю.
Товарные отношения существовали тысячелетия, но только один тип общества - капиталистический - превратил их в свою основу, стал обществом экономическим. Земельные отношения ещё древнее товарных, но только один тип общества - феодальное - построил на них все другие социальные отношения, в том числе идеологические. Коммунальные отношения, которые я специально исследовал, - это фундаментальные отношения человеческого общежития как такового. Они изначальны. Но только в России, в Советском Союзе они из фундаментальных, общесоциальных, превратились и в специальные закономерности коммунистического общества. Коммунальные отношения фундаментальны, изначальны и неистребимы. В этом залог возможного возрождения коммунизма в какой-то видоизмененной форме.
Мы с Александром Александровичем много говорили в Мюнхене о литературе. Ведь он не только крупный мыслитель-новатор, но и выдающийся писатель - прозаик и поэт, создатель новых литературных жанров. Надеюсь, что об эстетических взглядах Зиновьева мне предоставят возможность рассказать в специальной публикации.
[Предисловие.]
Свершится всё, что ожидается,
О чём мечтает этот стих.
Ведь Русь - она ещё рождается.
Планета в схватках родовых.
Строго говоря, беседовали мы не в Мюнхене, а в тихом, просторном пригороде Мюнхена. Он был и частью города (три-четыре остановки до центра) и чем-то совсем самостоятельным, - городком при городе с двухэтажными деревянными домами, сложенными из добротных, предварительно прокопченных и потому светло-коричневых бревен. Разумеется, со всеми коммунальными удобствами. В одном из таких домов на первом этаже и жил мой друг Александр с красавицей женой Ольгой и маленькой, непоседливой дочкой Полинкой.
За окнами Сашиной квартиры расстилалось широкое, раздольное, вполне русское, поле, а за полем виднелась кайма леса, куда мы ходили по грибы. Если к впечатлениям от поля и леса добавить, что полки в одной из комнат квартиры были заставлены дымковскими игрушками - расписными барынями-модницами, гжельской керамикой, палехскими шкатулками, то возникало ощущение, что находишься не в Германии, а в России.
Коли я называю наши беседы "мюнхенскими", то не потому, что мы часто гуляли по его улицам с тихо шуршащими, почти бесшумными автомобилями, а потому, что я хотел сбить все возможные аллюзии с предательским "мюнхенским сговором" английских и французских демократов с Гитлером - сговором антирусским, антисоветским. И про себя я говорил: "Ну что, добились своего?! Вот в центре вашего несбывшегося рейха, в недавно фашистском Мюнхене живёт крестьянский сын, великий русский мыслитель. Он на тебя, на народ, когда-то давший миру реформатора Лютера, Гёте, Гегеля, Маркса, Бетховена, Гольбейна, на их оскотинившихся потомков, пошедших в услужение к бесноватому фюреру, и на твоих "демократических" покровителей - "донос ужасный пишет, и не уйдёшь ты от суда мирского, как не уйдёшь от Божьего суда". Мои беседы с Александром Зиновьевым начались в 1947 г. и не прекращались (очные или заочные - когда Саша был выслан из России) в течение сорока лет, вплоть до нашей встречи в 1987 г. в Мюнхене, а потом и до его предсмертного часа в 2006 году в Москве, на Ленинских горах. Александр стал моим ближайшим другом и Духовным Наставником, Учителем Жизни. Почти все Зиновьевские Идеи, его Открытия, которые позже были развернуты в его книгах, впервые прозвучали в наших разговорах конца 40-х - первой половины 50-х годов, в период написания им диссертации "Восхождение от абстрактного к конкретному". К этим первоначальным беседам мы возвращались и в Мюнхене. Наши отношения с Сашей были равенством неравных. Я с самого начала почувствовал и признал его интеллектуальное и моральное превосходство. Ему же было интересно следить, как я постигаю его Учение, разбавляя его в своих собственных историософских фантазиях, к которым он относился снисходительно. Он вообще был терпим. И умел слушать другого. Мы ещё и в молодые годы в наших продолжительных прогулках-беседах по ночной Москве никогда не говорили о женщинах, о выпивке, как это часто водится у дружбанов-мужиков. Вот и на этот раз мы сразу заговорили об Истории, о Коммунизме, о прогрессе, о свободе, о трагедии личности, о литературе и более всего о взглядах, о жизненной позиции Александра Зиновьева в новых перестроечных обстоятельствах. (Если бы не "перестройка", меня бы в Мюнхен не выпустили.) Беседы наши были сумбурны, мы перескакивали с темы на тему, уходили в сторону, повторяясь, оттачивали формулировки. В одной из наших бесед я начал первым и издалека, чтобы услышать от Зиновьева, правильно ли я понял его взгляды на коммунизм. Я говорил пространно, а он внимательно слушал. И только потом спокойно и весомо отреагировал. Беседы наши я записывал на карманный магнитофон и только теперь расшифровываю.