Аннотация: Газета "Книжное обозрение", май, 2006 год
- Александр Александрович, известно, что в ранней юности Вы были антисталинистом ...
- Я поступил на философский факультет МГУ в шестнадцать лет. Я был тогда антисталинистом и членом террористической группы, которая намеревалась убить Сталина, но не потому, что Сталин был дурак, нет, это был великий человек, наверное, наивеличайший деятель ХХ века не только в России, но и во всём мире. И именно поэтому я против него тогда и бунтовал. Из университета меня в 1939 году исключили за критику Сталина и его системы. Я вынужден был скрываться - меня арестовали, но мне удалось бежать. Был объявлен всесоюзный розыск. Я странствовал по стране вроде нынешнего бомжа. Таких молодых людей, не имевших документов, тогда было немало. Однажды мы попали в облаву, когда на одной из станций разгружали товарняк. Нас отвели в милицию. А шёл уже 1940 год, страна полным ходом готовилась к войне. Поскольку документов ни у кого не имелось, нам предложили выбор между тюрьмой и службой в армии. Я выбрал армию.
- Ваше отношение к Сталину менялось несколько раз. Как в последнее время Вы оцениваете его роль в истории России?
- Я вовсе не отрицаю те негативные явления сталинского периода, которые стали предметом разоблачений. Но главной в те годы стала, несмотря ни на что, огромная позитивная роль Сталина и партии. Без них мы не поднялись бы из разрухи, не создали бы население страны образованным, не одержали бы победы в войне, не стали бы второй сверхдержавой планеты.
- Как Вы пришли в литературу?
- Родом я из села Пахтино Чухломского района Костромской области. Родился в многодетной семье, был шестым ребенком. В Пахтине сельский учитель нашёл у меня рано проявившиеся математические и литературные способности, посоветовал поехать в Москву учиться, где в то время жил мой отец, который работал маляром. Война меня застала на Украине. В июле 1941 года попал в окружение, из которого сумел выбраться. Был танкистом, лётчиком-истребителем. Летал ещё на допотопных самолетах И-15 и И-16. Ещё на фронте писал стихи, которые распространялись как фольклор. Дошёл до Берлина. После демобилизации я написал "Повесть о предательстве", которую показал Константину Симонову и ещё одному писателю. Симонов посоветовал рукопись уничтожить и у коллеги срочно другой экземпляр забрать. Я последовал совету незамедлительно. Сразу ринулся домой к этому своему знакомому и быстро забрал рукопись со стола, несмотря на его протесты. Я успел её уничтожить - арестовывать меня и обыскивать с Лубянки пришли на следующее утро. Видимо, он всё же успел кое-что прочитать и сразу же донес. После этого в моём литературном творчестве возникла тридцатилетняя пауза. Впоследствии я восстановил часть повести, и она вошла в мою книгу "Нашей юности полет".
- Славу Вам принес роман "Зияющие высоты". В западной прессе его называли "первой книгой ХХI столетия" ...
- Я придумал этот заголовок ещё в 1946 году. После ликвидации своей ранней повести решил оставить заголовок "про запас", для чего-то более серьёзного, чем повесть. "Зияющие высоты" писались кусками, фрагментами, хотелось, чтобы каждый из них был законченный и воспринимался как совершенно самостоятельный, самоценный. В этом оригинальность композиции этой книги - она составлена из совершенно самостоятельных частей. И когда из этих фрагментов сложилась большая вещь, вспомнилось давно придуманное название. Я и не собирался заниматься литературой профессионально. Но после публикации в 1976 году в Лозанне романа "Зияющие высоты" неожиданно для себя приобрёл мировую известность ... А если говорить о своей научной деятельности, то после окончания МГУ я защитил кандидатскую и докторскую диссертации, вскоре стал профессором. Заведовал кафедрой логики в университете, работал научным сотрудником в институте философии, был членом редколлегии журнала "Вопросы философии", написал немало книг по логике и методологии науки. Выдвигался в члены-корреспонденты Академии наук СССР и на Государственную премию СССР.
- В 1978 году я оказался в Мюнхене. В это время на Западе выходят "Зияющие высоты", и я был лишён работы, ученых степеней и даже боевых наград и выслан с требованием в течение пяти дней покинуть страну с семьёй и вскоре лишён гражданства. Мне короткое время пришлось преподавать в Мюнхенском университете. Затем вынужден был выполнять заказы. Я никогда "не мечтал" о западных свободах. И без них я говорил и писал что хотел и никогда не кривил душой, не приспосабливался. И о западном материальном благополучии никогда не мечтал. Тем, что имел, я был удовлетворён сверх меры. И мой конфликт с советским обществом был иного характера: социальная среда выбросила меня из себя как нечто такое, что выходило за рамки социально допускаемого. Теперь мне заказывают книгу, заключают контракт, выплачивают аванс, только тогда я начинаю работу. Так, в социологическом эссе "Запад. Феномен западнизма" объёмом в пятьсот страниц я попытался ответить на вопрос, что такое современный Запад. Эту книгу впоследствии на русском выпустило издательство "Центрполиграф" в 1995 году. Пишу по-русски. Десятки моих книг изданы на разных языках. Некоторые до сих пор ещё не выходили на русском.
- Вы как-то назвали себя "рисующим писателем". Что это Вам даёт?
- С давних лет я рисовал карикатуры, карикатурные портреты знакомых. Один известный советский философ собрал около 600 моих работ, а после выхода романа "Зияющие высоты", узнав себя в одном из персонажей - образе Мыслителя, обиделся и все мои работы уничтожил. Сто моих рисунков сохранила жена и переправила на Запад. В Европе я стал выставлять эти работы - в Авиньоне, Женеве, Лозанне, Милане, Мюнхене, Оранже и Париже. В одном из французских ресторанов мне постоянно подкладывали бумагу, и я рисовал, оставляя работу владельцам. Вскоре они оформили один из залов моими рисунками, и знакомые стали шутить, приглашая друг друга в этот зал пообедать: "Сходим к Зиновьеву". В Женеве продали на одной из выставок 28 моих работ. Но владельцы галереи внезапно объявили себя банкротами и ничего мне как автору не заплатили. Не так давно я сделал серию работ "В эмиграцию". У меня было всего три краски - черная, белая, бордовая, делал на картонке, использовал мотив с бегущими лошадьми. Я помнил о колорите стены и нашей новой квартиры в целом. Осенью 2000 года в Центральном доме журналиста в Москве проходила выставка живописи и графики семьи Зиновьевых, которая так и называлась - "Александр Зиновьев, Полина и Ксения". В Москве на той осенней выставке я показывал свои работы впервые. До этого они имелись только в частных, домашних коллекциях. Но здесь всё зависело от личных отношений. Необычность московской выставки заключалась в том, что на ней я выступал в союзе со своими дочерьми - Полиной и Ксенией. Было представлено около 60 работ...
- Кто из современных художников Вам особенно дорог?
- Ценю неоэкспрессионистскую живопись Максима Кантора, я дружил ещё с его отцом Карлом Кантором, моим ровесником. Он сейчас увлекается портретами, немного напоминающими по манере работы Пабло Пикассо. Узнать портретируемого почти невозможно. И всё же портрет папы римского его работы Ватикан приобрёл. Но известно, что умерший папа уважал авангард и говорил, что один из его любимых крестов - это крест работы Эрнста Неизвестного. С самим Эрнстом Неизвестным я долгое время дружил. Люблю живопись Оскара Рабина. Хорошо отношусь к творчеству Михаила Шемякина. Из костромских художников мне нравятся Люба Белых и её отец, академик живописи.
- Какую из своих книг Вы бы сейчас переиздали в первую очередь?
- Наверное, "Жёлтый дом". Я дописывал её на Западе. Эта книга была издана в Лозанне в 1980 году. И если "Зияющие высоты" - это открытие, то все следующие - развитие заключённых в ней идей. Исследователи считают, что "Желтый дом" - лучшее моё произведение.
- Как Вы относитесь к тому, что в нынешней России происходит переписывание прежних учебников с сопутствующим пересмотром и переоценкой послеоктябрьской советской литературы?
- Я презираю тех, кто сегодня наживается на критике безопасного для них литературного прошлого. Как говорится, мёртвого льва может лягнуть даже осёл. Вообще же, высоко ценю советскую литературу - и послереволюционной, и довоенной поры. Думаю, что не имеет себе равных поэзия - Маяковский, Есенин, Сельвинский, Асеев, Багрицкий и многие другие ... Для нас, тех, кто формировался в довоенные годы, их стихи звучали особо. Ну, скажем, поэма Безыменского "Трагедийная ночь" меня в своё время потрясла, но перечитывать её сейчас не рискую. Волновали меня тогда стихи Светлова, Симонова. Из прозаиков - Олеша, Ильф и Петров, Эренбург, Федин. Сейчас их ругают, но ведь это очень сильная проза. Моя дочь выросла на Западе, но она дважды читала "Как закалялась сталь" и плакала ... Затем появились Белов, Распутин, Битов. Всё это большая литература. По-своему дороги мне "Москва - Петушки" Венедикта Ерофеева, Галич, Окуджава, Высоцкий... А вообще-то трудно в литературе "классифицировать" то, что тебе нравится ... Если говорить об идеологизации, то западной литературе это свойственно куда больше, чем нашей. Себя же я всегда ощущал человеком, существующим по принципу: "я - суверенное государство", и со школьных лет руководствуюсь конституцией собственного сочинения. Не скрою: главный объект "изучения" в моих книгах - коммунизм во всех его проявлениях. В московских кругах я был известен и как сочинитель антимарксистских анекдотов. Но я излагаю в художественной форме свои социологические идеи, прибегая в одном и том же произведении и к прозе, и к стихам, и к сатирическому памфлету, и к элементам фантастики, и к трагедии. Считаю свои книги социологическими романами. Сатира же провоцируется свойствами объекта, о котором я пишу, - общества, которое я не критикую.
- Приняла ли Вас в свои ряды наша Академия наук?
- Я не являюсь членом Российской академии наук. Мой роман "Зияющие высоты" переведён на двадцать пять языков. Я избран в академии наук Франции и Италии. Во Франции получил премию социолога и писателя Алексиса Теквиля. В Италии был удостоен международной литературной премии "Тевере". По инициативе директора Института философии РАН академика Гусейнова была организована к моему восьмидесятилетию конференция и выпущен солидный сборник статей под заглавием "Феномен Александра Зиновьева".
Беседовал Александр Щуплов
[Приложение.]
При жизни Александра Зиновьева называли парадоксалистом, пророком, злопыхателем... Со смертью философа и писателя каждое его слово обрело иное достоинство. Да, беседы с ним обнаруживали блестящий ум, парадоксальное мышление, конечно, обиду - за страну, и старую, советскую, лишившую его гражданства, и новую, недодавшую и недооценившую пророка в своём отечестве. Одних это страшно раздражало, другие посмеивались над старым философом. Но он всегда был наособицу, всегда стоял на своём. Он знал цену своему слову. Сегодня мы публикуем одну из последних бесед с писателем и философом.