Коновалом Еремей Бесподобнов был знатным. Хоть лошадь ему приведи с сапом, хоть петуха ленивого - всех вылечит, на ноги поставит и плодиться заставит. Ему и вели любую скотину, какая для чего-нибудь могла сгодиться - а в крестьянском хозяйстве сгодиться могло все. За свои сорок лет Еремей пропустил через свои натруженные руки столько разной живности, что, если бы собрать ее всю одновременно, можно было бы заполнить пяток Ноевых ковчегов.
Как-то жена старосты из соседней Ольховки занемогла животом. Послав за уездным врачом и не дождавшись его, она решилась обратиться за помощью к Еремею. Отзывчивый коновал протопал пешком семь верст по проселку, дабы не напрягать лишний раз чалого меринка, а потому в дом старосты он вошел уже на закате. Выслушав жалобы, Бесподобнов разложил нехитрый инструментарий, закатал рукава, надел фартук и приступил...
Солнце садилось за пригорок. Три тощих сальных свечки, зажженные для такого случая прижимистым старостой, только что разгоняли полумрак. Да что было печали Еремею! Не раз по темноте скотину пользовал. Конечно, Авдотья Селиверстовна наощупь отличалась от козы, или, скажем, от собаки... А все одно: и у козы четыре конечности, и у Авдотьи то же.
Во дворе завыл было кобель и тут же умолк. В дверь постучали. Хозяин, встрепенувшись, пошел отворять. Через полуоткрытую дверь Бесподобнов услышал в сенях низкий, с хрипотцой, голос.
Гость вошел впереди старосты, семенившего следом, и чинно уселся за стол.
- Присаживайся, Митрич, присаживайся, - запоздало предложил староста, - Откушать с дороги не желаешь ли? Блинки с обеда остались...
Судя по тому, что вслед за этим загремела посуда, гость кивнул. Бесподобнов проглотил слюну. Его-то попотчевать никто не вызвался. Ну да после накормят. А вот кто ж такой пришел-то, гадал он, смешивая щепоть конского чеснока с конопляным маслом. Важный кто-то, недаром хозяин так суетится.
- Ты что же это, Митрич, на ночь глядя решил заглянуть? Нет, ты не думай - я тебе всегда рад. Как добрался-то - верхами али как?
- Ногами дошел, - пророкотал в ответ гость. Староста по-бабьи ахнул:
- Да ведь тебе через лес, а там, мужики сказывали, опять волки объявились...
Хозяин запнулся.
- Ах, да. Что это я тебе - и о волках... Тебя, поди, не тронут... - пробормотал он.
Коновала вдруг как киянкой по темечку стукнуло. Митрич! А он и не сообразит никак - какой Митрич? Тот самый, оказывается. Колдун который.
- А ты что ж сам-то на стол накрываешь? - поинтересовался он.
- Так некому больше. Девку я пустил к дядьке в Шелухово погостить, Степка с кобылой возится, а хозяйка прихворнула малость.
- Что с ней такое?
- Да кто ж ее знает... Я как с утра в волость укатил, так за полдень, почитай, возвернулся, а она на печке ужом вьется. Я к ней: что, мол? А она мне: кишки, мол, попутались, дюже больно. Послала, говорит, за доктором, так его нет и нынче уж не будет.
- А ты что?
- А я чего. Дура, говорю, надо было угольку пожевать, да чайком запить. Правильно, Митрич? Ты, помнится, что-то такое наказывал...
Митрич прорычал что-то неопределенное.
- А она мне: сам, говорит, его жри, старый пень, - это я, то есть, - а я уж - она, то есть, - за Еремеем послала.
- И что?
- Дак что... вон он, в светелке, ее ковыряет.
-А-а-а.
Колдун звучно хлебнул чая и некоторое время что-то усердно жевал. Потом отхлебнул еще раз, удовлетворенно крякнул.
- Ну, веди, показывай.
Когда Митрич вошел в светелку, Бесподобнов как раз вытирал смоченной в водке тряпицей небольшой ножичек на длинной рукоятке, напоминающий хирургический скальпель. Митрич покосился на инструмент. Потом на скрючившуюся на топчане Авдотью.
- Врачуешь, стало быть, - не спросил, а заключил он.
- Здоров будь, Митрич. Да вот, попросили...
Колдун хмыкнул и огладил бороду.
- И как? В чем хворь, нашел?
Не то чтобы Еремей нашел, в чем она, эта хворь. К тому же Селиверстовна при малейшей попытке прикоснуться к ней извивалась и закатывала глаза. Стонать или кричать она не могла: опытный коновал первым делом вложил ей между зубов широкий кожаный ремень и завязал накрепко узлом на затылке. Правда, исцеляя какого-нибудь пса, он завязывал ему ремень вокруг морды, но у Авдотьи очертания были другие.
- Пособил бы, а, Митрич?
- Да я маленько по другой части.
- А сказывают, по весне ты мужичонку из Глинищ от винца отучил. Так и в рот не берет с тех пор.
- О чем говоришь, сам разумеешь ли? То - характер. Характер и заставить можно.
- Я думал, и тело тож...
- Тело - не берусь. У каждого свой хлеб. На то вы, коновалы да костоправы, и нужны.
- Эхе-х. У меня ведь, Митрич, тоже свой хлеб - козы да коровы. А тут понадобилось - и ничего поделать с собой не могу: все мерещится, будто я скотину пользую.
При этих словах Авдотья Селиверстовна замычала что-то невнятное и попыталась лягнуть своего лекаря. Колдун задумался. По всему выходит, сильно болит - вон, как бесится. Дать ей, что ли, пупавок с конским чесноком... Да где их сейчас найдешь, пупавки эти? Впотьмах-то... А до утра, не дай бог, не дотерпит.
- Ну, ладно, - хлопнул он себя по ляжке, - есть одно средство.
- Какое? - воспрянул духом Еремей.
Митрич с сомнением покосился на скотского врачевателя.
- Про то тебе знать без толку. Мне вот дела нет, как ты сап у лошадей лечишь. Так что не обессудь. Староста! Посвети мне.
С этими словами колдун важно прошествовал в сени, взял у хозяина свечу и, выпроводив его, затворил за собою дверь.
Сначала Еремею слышалась какая-то возня, затем все утихло. Воцарилась тишина, прерываемая только чавканием старосты. Коновал взглянул еще раз на болезную Авдотью, но никаких заметных перемен в ней не нашел. Видно что-то там у колдуна не заладилось.... А больная уж и вовсе сомлела, глаза под лоб завела - вот-вот преставиться. Волей-неволей, а пришлось Еремею применить одно средство, которое ему в давнее время передал дед. Он едва слышно забормотал.... В заговоре поминался и святой Власий и еще...много чего... Руки коновала меж тем не оставались без дела - он сноровисто поставил Авдотье изрядный, на полведра, клистир.
За таким занятием прошел без малого час. Кончив, он перевел дух. Авось поможет. Раньше-то помогало ведь... Однако теперь бы чайку. Или чего там у старосты имеется.
В горницу Еремей вошел одновременно с Митричем. Колдун имел вид усталый и явно желал того же, что и коновал. Будто прочитав их мысли, обычно скупой староста выставил непочатую четверть хлебного вина, а к ней - сала копченого, грибочков соленых, пирогов с капустой и брусникой, капустки квашеной... да что перечислять! Можно добавить лишь, что к рассвету на столе осталась горбушка черного хлеба и полголовки чесноку. Оплетенная же бутыль таила на своем донышке лишь запах. На том и разошлись.
***
Некое время спустя, в той же Ольховке, вновь пересеклись пути коновала и колдуна. Чинно поздоровались, поговорили о том, о сем.... Виделись они редко, потому решено было встречу вспрыснуть. Однако в кабак зайти не случилось - на его месте стояло черное и печальное пепелище.
- Так может, к старосте? - предложил Еремей.
- А пошли...
Староста принял их на редкость радушно. Со времени их прошлого визита дом изменился. Крыша сияла новеньким железом, к сеням было пристроено резное крыльцо. В горнице красовался самый настоящий, городской работы, сервант, полный замысловатой господской посуды. На одной стене тикали часы. На другой висела картина, писаная не иначе как маслом, и представляла сцену из жизни весьма древних греков.
Как и прошлый раз, на столе появилась четверть и все, что к ней полагалось.
- Да, кстати, - вспомнил Митрич, доедая луковицу, - а хозяйка твоя что - здорова ли?
Старик просветлел лицом и приосанился.
- А что ей будет? Жива-здорова, а как же!
- Что ж не выходит? Аль отлучилась куда?
- Да что ты, - замахал руками староста, - куда ж ей к столу-то! Натопчет, посуду перебьет.
Колдун с коновалом недоуменно воззрились на хозяина. Тот отодвинул стакан, встал из-за стола.
- Пойдем-ка, навестим кормилицу нашу.
От увиденного у них разом пропал дар речи. Хозяин привел их не куда-либо, а в стойло, в котором, как и положено, стояла корова. Пегая. С рогами, хвостом и всей прочей снастью. Но, вместе с тем, не было сомнений - Авдотья это. Митрич с Еремеем только глаза и вытаращили.
- Да кто ж его знает-то, - рассудительно ответил хозяин. - Она, правду-то молвить, и раньше.... Умишком-то была - ну чисто буренка. А теперь, стало быть....
Корова не обращала на них никакого внимания. Стояла себе пощипывала сенцо. Отборное как заметил Еремей - чистый клевер.
- А что ж ты..., - недоумевающее спросил Митрич, - что ж за мной-то не послал? Сразу б - так и отколдовать было б можно....
- Так на что оно мне? - ответно удивился староста. - Ну ты, Митрич сам посуди - не женка стала, а золото.
Он ласково потрепал рогатую супругу по шее. Та благодарно замычала.
- Ну вот.... Сперва-то, конечно, тяжеленько приходилось. И стряпать самому, и пол мести.... Да и подштанники стирать - тоже сам.
- А потом? - заинтересовался Еремей.
- А потом-то все слава богу.... Я ж говорю - золото! Молочка-то у нее оказалось - не выдоишь, а уж вкусное.... Вот нынче сметанку, маслице на базар вожу. Сырок опять же.... Сам архиерей с отцом благочинным отведать не брезгуют.
Вернувшись к столу они застали там молодую бабу, приятных глазу форм.
- Да как же оно такое приключиться могло? - недоумевал Еремей, уже после, бредя с колдуном по улице.
- Ну как.... Кто ж знает, - отвечал Митрич. Потом вдруг с подозрением поглядел на коновала. - А ты, мил друг, когда ее пользовал - ничего такого не делал?
- Какого еще?
- Да такого! Знаю я вашего брата...
- Ну так, - сознался Еремей, - было малость. Я ж думал, у тебя не заладилось. Помрет, думаю баба-то.... Ну и...
- Что?
- Ну, заговорил. Легонько.
- А чего заговаривал-то?
- Так это.... Власию святому заговор, хороший такой. Коровкам помогает.... Да ты что! - он схватился за голову. - Да неужто?
- А ты думал? Я ж на нее заговор читал, от хвори избавить. А ты - на корову! Вот видать одно на одно и наложилось....
- И что ж теперь?
- Да ничего. Мужик ее довольнехонек. А ей-то... и вовсе - без разницы.
За их спинами раздались быстрые шаги.
- Ух, - пропыхтел староста, - насилу догнал. - Я вот что спросить-то хотел, - обратился он к Еремею. - Быка б ей найти надо. Тоскует же....
- Так за чем дело?
- Да вот.... Как же я ей быка-то.... Жена ведь....