|
|
||
Нам остается рассмотреть еще две вариации построения "мнимого пространства" в оставшихся главах романа 1844 года.
Но прежде всего обратим внимание на еще один характерный мотив романа Булгакова (очередную развернутую реминисценцию которого мы только что рассмотрели) - мотив "сумасшествия", который начинает звучать в начале следующей, после эпизода бала у графа, седьмой главе второй части.
Эльчанинов говорит о положении Анны Павловны, в котором она окажется после его отъезда:
" - ...Одной ей здесь ничего не могут сделать, но оставаться и жить таким образом, как мы до сих пор жили, это БЕЗУМИЕ.
- Не знаю, как хотите, так и делайте, я и сам с вами РАЗУМА ЛИШИЛСЯ, - возразил Савелий и махнул рукой".
В этой главе мы вновь видим проявление пронизывающих роман многочисленных хронологических аномалий, хотя и малозаметное и почти не нуждающееся в оправдании.
В сцене на бале Эльчанинов говорил графу, что собирается уехать из своего имения - "послезавтра". Однако здесь, в седьмой главе он делает это - на следующий же день.
И тут мы встречаем любопытный случай хронологической точности со стороны автора. Во-первых, дело происходит в ЧЕТВЕРГ: об этом граф специально осведомляется у своего камердинера, желая узнать, почтовый ли сегодня день, уходит ли в этот день почта в Петербург.
Иными словами, вновь звучит мотив "четвертого" дня. Мы помним, что в четвертой главе Задор-Мановский - к четвергу же потребовал от Клеопатры Николаевны быть готовой покинуть имение ее дочери; "на четвертый день", после возобновления отношений с графом, в первой главе Анна Павловна и Эльчанинов были пригашены к нему в гости.
Но еще любопытнее - календарная дата этого дня, которую граф прямо указывает в одном из своих писем в Петербург по поводу отправляющегося туда с его рекомендациями Эльчанинова. Эта дата позволяет проверить отсчет предыдущих событий.
Это - 5 СЕНТЯБРЯ. И вот, благодаря этой дате, начинается такой круговорот хронологических аномалий, который уже не ограничивается одними какими-то эпизодами, а охватывает все повествование в целом!
Обыск в имении Эльчанинова происходил, стало быть, 4 сентября. И уже эта дата сама по себе, в отношении описанных в ней событий, выглядит несколько абсурдно.
Действие развивается, как сообщает автор в самом начале романа, "в одной из северных губерний". Можно ли, спрашивается, допустить, чтобы в это время года (17 сентября по нашему стилю) героиня, без вреда для своего здоровья могла прятаться от обыскивающих в стогу сена?
Тем более, что возникает и другой вопрос: а не было ли к этому сроку... сено вообще убрано?!
Эта календарная несообразность, лежащая на поверхности текста, - задает камертон другим несообразностям того же рода, кроющимся уже - в его глубине; служит подтверждением тому, что и они действительно существуют.
И дальше... мы сталкиваемся с еще большими ставящими нас в тупик несообразностями.* * *
Мы помним, что наиболее вероятным сроком, разделяющим события пятой-седьмой глав и окончание первой части, - мы насчитали ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ, полгода.
Отсчитываем назад полгода от начала сентября - и получаем... МАРТ месяц. Разгуливать по зеленеющему лесу в летнем платье, как это делала Анна Павловна в первой части на первом свидании с Эльчаниновым, - по такой погоде уже никак невозможно!
В тексте пятой главы дается, однако, совсем другое указание на расстояние актуальных событий от конца первой части: "ОКОЛО ГОДА". Дается, заметим в скобках, не самим автором, а в документе, сочиненном его персонажем.
И это - действительно срок, оправдывающий дату "5 сентября" и позволяющий отнести события первой части к прошлому лету (как они и выглядят в описании). Однако... с точки зрения составляющих содержание этого срока событий, он - совершенно невероятен: героям приходится на полгода отсрочивать совершение поступков, которые они просто не могли не совершить, как максимум, за месяц.
Мы видим снова, что эти датирующие признаки - носят взаимоисключающий характер. Выбор датировки, правдоподобной в одном отношении, касательно одной группы событий, - тут же делается неправдоподобной в другом.
Читая роман в первый раз, я сразу же заметил, что события первой части - имеют скрытую датировку. Она намечается благодаря предполагаемому среди этих событий ЦЕРКОВНОМУ ПРАЗДНИКУ. Мы пока не стали эту датировку обсуждать, потому что до сих пор еще я не знал, какое придать ей значение.
Теперь же она - включается в усиление той охватывающей весь роман неразберихи, которая создается названной в седьмой главе второй части дате "5 сентября".
Во второй главе первой части сообщалось, когда именно состоялся бал у губернского предводителя дворянства - тот самый бал, на котором Эльчанинов впервые после долгого перерыва встретился с Анной Павловной:
"Это был день именин его жены... Самой хозяйки, впрочем, не было дома. Она уже года три жила без выезда в Петербурге, потому что, по ее собственным словам, бывши до безумия страстною матерью, не могла расстаться с детьми; а другие толковали так, что гвардейский улан был тому причиной. Не менее того, именины ее каждогодно справлялись в силу того обычая, что губернские предводители, кажется, и после смерти жен должны давать обеды в день их именин".
Как видим, датировка эта отмечена всевозможной экстравагантностью ситуации, которая с ней связана. Кроме того - ЧЬИ именины, в память КАКОЙ святой была названа супруга предводителя - по причине ее, самой именинницы, отсутствия... не называется.* * *
Однако, прочитав уже весь роман, в последней, двенадцатой главе второй части мы, наконец-то, узнаём:
"...Предводительница возвратилась из Петербурга; Боярщина еще чаще стала ездить в Кочарево. Возвратившаяся хозяйка принимала гостей по большей части в диванной..."
В последней главе - и описывается общий разговор на одном из таких приемов: для того чтобы передать читателю постисторию главных героев романа.
Но и тут даже - повествователь читателя интригует; отнюдь не торопится представить хозяйку этих приемов по имени-отчеству.
И лишь случайно, мимоходом, единственный раз, в реплике обращающейся к ней собеседницы мы узнаём, что предводительницу эту звали: СОФЬЯ МИХАЙЛОВНА.
Я сразу вспомнил вторую главу и загадочную датировку ее событий именинами этой героини. И сразу же подумал - естественно напрашивающееся: события эти происходили в день памяти святых Веры, Надежды, Любови и матери их СОФИИ.
Теперь, взглянув на приведенный текст с этой загадочной датировкой, мы видим, что в нем... рассеяны намеки на этот церковный праздник, его содержание. Одной из возможных причин пребывания супруги предводителя в столице - называется то, что она была "страстной МАТЕРЬЮ" и "не могла расстаться С ДЕТЬМИ": именно так, во множественном числе, как было и у св. Софии.
Имя "София" означает: "МУДРОСТЬ". А о героине, носительнице этого имени, говорится... прямо противоположное (а значит, тоже имеющее в своей семантике, как предмет отрицания, "мудрость"): "...бывши до БЕЗУМИЯ страстною матерью..."
Наконец, эта семья древних святых - были мученицами, умерли мученической смертью. А об обычае праздновать именины предводительских жен - так и говорится: "губернские предводители, кажется, и после СМЕРТИ жен должны давать обеды в день их именин".
Мать в романе, как она сама себя характеризует, - "СТРАСТНАЯ". Мученическая смерть называется также: "страстями".* * *
Но потом, чтобы уяснить себе открывшуюся - лучше поздно, чем никогда! - датировку, я заглянул в календарь, и оказалось, что праздник этот приходится... на 17 сентября старого стиля (на следующий день, 18 сентября, приходится память еще одной мученицы по имени София, жившей на век позже).
И эта датировка - вполне удовлетворительна, с точки зрения срока в один год, отделяющего первую часть романа от главы второй его части, где граф пишет письмо, датированное "5 сентября".
Свидание героев, как мы помним, происходит после бала по случаю именин - в пятницу, на той же неделе, несколькими днями позже. И поверить в то, что около 20 сентября (тем более, старого стиля, то есть... 3 октября по нашему!), в одной из северных губерний, героиня могла совершить длительную лесную прогулку в одном летнем платье - уже решительно невозможно.
И этот момент автор романа - с полным сознанием того, ЧТО он делает, - сам обыгрывает в следующей, после отъезда Эльчанинова, восьмой главе второй части.
После обрушившихся на нее ударов - смерти отца, обыска, бегства возлюбленного - Анна Павловна серьезно заболевает.
Приехавший к ней, преследуя свои намерения, граф предлагает перевезти ее к себе, где за ней может быть обеспечен надлежащий уход. Этим переездом и начинает заниматься постоянно находящийся при ней Савелий:
" - Оденьте ее, Бога ради, потеплее, - произнес граф.
Савелий позвал двух горничных, приподнял ее, надел на нее все, какое только было, теплое платье, обернул сверх того в ватное одеяло и вынес на руках".
Дело происходит неделю спустя после отъезда героя, то есть около 12 сентября!
Это усиленное укутывание больной героини - не может не привести на память событие... всего лишь восьмидневной давности, описанное в пятой главе: героиня, спасающаяся от следственной комиссии (и тоже - по инициативе Савелия), - прячется... в стогу сена; у-ку-ты-ва-ет-ся в него, точно так же, как в описанные здесь многочисленные одежки!
Оба этих описания - образуют явную параллель друг другу (если ее, конечно, выявить, разглядеть). И тем самым, думается, подчеркивают обоюдный контраст: то, что хорошо, то, что служит защитой в рассуждении одежды, - не имеет ли прямо противоположный эффект в отношении... стога сена (хотя и он тоже греет; но в то же время он сырой, и до него нужно добежать - в домашнем платье! - по сырой осенней погоде "одной из северных губерний")?
Не явился ли этот - спасительный, по-видимому, эксцесс - одной из причин, если не главной, рокового заболевания героини?* * *
Автор, однако, по этому поводу не оставляет читателю - никаких комментариев. И это при том, что в романе его - это единственный случай, когда некая (только подозреваемая, впрочем, только возможная) календарная несообразность - входит в СЮЖЕТНОЕ соприкосновение с течением жизни его персонажей.
Все же остальные хронологические аномалии, приходя в соприкосновение с сюжетными событиями, рождают лишь такие эфемерные картины - наподобие прогулок в летнем платеье по лесу в октябре или марте месяце, - которые заслуживают лишь немедленного отрицания как абсурдные, а вместе с ними - заслуживают этого и те предполагаемые датировки, которые обуславливают их появление.
Но вот зато в следующем крупном произведении Писемского, его дебютной повести "Тюфяк" 1850 года - эта эфемерная коллизия, которую мы лишь гипотетически реконструируем для романа 1844 года, - появляется во всей своей сюжетной полноте, оснащенная арсеналом всех необходимых авторских мотивировок!
Сестра главного героя Лизавета Васильевна, влюбленная в "губернского льва" Бахтиарова, была выдана замуж за нелюбимого мужа. Историю своей любви, вспыхнувшей с новой силой после неожиданной встречи, она рассказывает своему брату:
",..Живя в деревне, она приходила в состояние полного отчаяния: ХОДИЛА В ВЕСЕННЕЕ ВРЕМЯ ПО СЫРОЙ ЗЕМЛЕ В ОДНИХ БАШМАКАХ С ЦЕЛЬЮ ПОЛУЧИТЬ ГОРЯЧКУ; ездила верхом на невыезженных лошадях - и вот теперь расстроила свое здоровье совершенно..."
Как видим, абсурдная, предположительно возникшая в результате "неправильных" календарных вычислений картина из романа 1844 года - реализуется здесь со всей своей буквальностью.
Далее, у Лизаветы Васильевны появляется соперница в лице молодой супруги ее брата. В результате она серьезно заболевает. Причина болезни - та же, какую мы предполагаем у просидевшей долгое время в осеннюю погоду в стогу героини романа 1844 года:
" - Каким образом сестра захворала? - спросил Бешметев.
- Должно быть, простудилась, - отвечал Масуров, - я уж это и не помню как; только была у нас ваша Юлия Владимировна да Бахтиаров, вечером сидели; только она их пошла провожать... Лиза вышла провожать их на крыльцо, да, я думаю, С ЧАС И СТОЯЛА НА УЛИЦЕ-ТО. Я и кричал ей несколько раз: "Что ты, Лиза, стоишь? Простудишься". "Ничего, говорит, мне душно в комнате". А оттуда пришла такая бледная и тотчас легла".
И рассказчик дополняет свои предположения историей из собственного опыта:
" - ...Ну, вы ведь знаете, ВЕСНА, ВРЕМЯ СЫРОЕ. Я помню, раз в полку, в весеннюю ночь, правда сказать, по любовным делишкам, знаете... ДА ТАКУЮ ГОРЯЧКУ СХВАТИЛ, что просто ужас..."
Вновь мы встречаем датировку, которая возникает в романе 1844 года, если отсчитывать "законные" полгода в обратную сторону от 5 сентября. Это убеждает в том, что автор романа, предлагая (через своих персонажей) читателю произвольный срок "около года", в действительности, хорошо отдавал себе отчет в том, какое время между соответствующими событиями ФАКТИЧЕСКИ должно было бы у него пройти.* * *
Память праведной Софии Слуцкой (в честь которой также могла бы быть названа предводительша) приводит нас... к той же знакомой датировке: она празднуется 19 марта по старому стилю, в том же месяце, к которому приводит "правильный" (с точки зрения здравого смысла) отсчет времени событий первой части романа - от указанного во второй части "5 сентября".
Вновь, как это предусматривается теорией относительности Эйнштейна и как мы уже не раз могли наблюдать это на материале первой части, один и тот же отрезок времени, наполненный одними и теми же событиями, - то сжимается до полугода, то - растягивается на целый год.
Сжимающееся и расширяющееся время... Время, текущее в космическом корабле, движущемся с субсветовыми скоростями... И в приведенном нами вначале обмене репликами между двумя персонажами седьмой главы можно расслышать - отзвуки... первого космического полета.
В ответ на сообщение Эльчанинова о решении уехать, бросив свою возлюбленную: " - Не знаю, как хотите, так и делайте, я и сам с вами разума лишился, - возразил Савелий И МАХНУЛ РУКОЙ".
В реплику эту - вставлена... строка из популярной песни второй половины ХХ века, посвященной полету Юрия Гагарина:
Он сказал: "Поехали!" -
И МАХНУЛ РУКОЙ,
И, словно вдоль по Питерской, Питерской,
Пронесся над Землей!
Радикальной модернизации, которая звучит в реплике из романа 1844 года, - в этих песенных строках соответствует откровенная, намеренная архаизация (цитируется знаменитая, фольклорная в своей основе, песня Ф.И.Шаляпина: "Вдоль по Питерской, По Тверской-Ямской, С колокольчиком!..."), - сталкивающая, сопоставляющая эпохи: космическую и докосмическую.
Годовой же круг, по которому наше воображение заставляют туда и сюда, то на целый год-круг, то на половинку его, - носиться головоломные авторские хронологические указания, - создает... образ околоземной орбиты, по которой несется корабль Юрия Гагарина.
Мы понадеялись было распутать этот хронологический лабиринт - выбором из дней памяти возможных небесных покровительниц героини, мучениц, преподобных, святых. Нам это пока не удалось.
Но вот зато память еще одной святой с тем же именем, кажется, дает решение этой головоломки.* * *
Это преподобная София Суздальская (в миру Соломония, первая жена великого князя Василия III), принявшая постриг в Суздальском Покровском монастыре.
Память ее совершается 16 декабря (старого стиля), в день ее кончины. Но канонизирована она была долгое время, с середины XVII века, лишь на местном уровне. И лишь в начале ХХ века, по благословению патриарха Алексия II, имя ее было внесено в общецерковный месяцеслов.
А предшествовало этому событию - возобновление, после падения советской власти, ее почитания, с обретением ее мощей в 1995 году. Этот день стал вторым днем ее памяти.
И произошло это 1 АВГУСТА (14 августа по н. ст.). Таким образом, ЭТО ЕДИНСТВЕННЫЙ ДЕНЬ, когда празднование именин героини романа по имени София могло происходить таким образом, чтобы правдоподобно совпасть с другими датирующими признаками совершающихся вскоре, в той же первой части романа событий.
ЕСЛИ БЫ... действие романа - происходило ДВУМЯ СТОЛЕТИЯМИ ПОЗДНЕЕ его написания! Создавая свою календарную головоломку, автор романа, таким образом, должен был бы быть осведомлен о событиях церковной жизни России конца ХХ - начала ХХI века.
Но и это не дает ее, этой "головоломки", окончательного решения. По-видимому, она - решения вообще не имеет.
Даже если мы примем это невероятное допущение - а оно со всей логической неизбежностью вытекает из проанализированной нами повествовательной конструкции, - мы столкнемся с уже очень хорошо нам знакомыми неразрешимыми противоречиями.
Только в том случае, если мы будем опираться на указание сомнительного срока, разделяющего события первой и второй части - "около года", - мы сможем согласовать эту календарную датировку с календарной датировкой из первой части. Ведь "около года" может означать и "немногим менее года" (если брать 17 сентября, день памяти мученицы Софии), и "немногим более года" (если речь, как в рассмотренном нами последнем случае идет о 1 августа).
Но если мы возьмем куда более надежное рассчитанное нами расстояние в шесть месяцев - то мы вновь придем в противоречие с прямыми авторскими указаниями, потому что в таком случае события второй части романа должны будут происходить... в конце января - начале февраля.* * *
То, что в первой части совершалось таинственным, загадочным образом: датировка событий по календарю церковных праздников, - во второй части делается уже совершенно открыто.
В начале восьмой главы сообщается, что ее события происходят -
"СПУСТЯ НЕДЕЛЮ после отъезда Эльчанинова".
Согласно предшествующему указанию, это должно быть 12 СЕНТЯБРЯ.
И действительно, в следующей, девятой главе рассказывается о том, как об этих событиях, описанных после этого нового датирующего указания, узнал супруг Анны Павловны - Михаил Егорович. А обстоятельства этого неожиданного для него открытия начинают излагаться фразой:
"В ВОЗДИЖЕНЬЕВ ДЕНЬ бывает праздник в Могилковском приходе".
Имеется в виду престольный праздник местного храма, приходящийся на праздник Воздвижения Честнаго Животворящего Креста Господня, то есть - 14 СЕНТЯБРЯ.
Два дня спустя, таким образом, персонаж узнал об этих событиях, имевших для него жизненно важное значение.
Добавим к этому, что празднование обретения мощей преподобной Софии Суздальской - совпадает с другим праздником, посвященным той же христианской святыне: Происхождения (изнесения) Честных Древ Животворящего Креста Господня (Крест, обретенный некогда Константином и Еленой в Иерусалиме, чему посвящен праздник Воздвижения, во время одной из больших эпидемий в Византии был вынесен из храма, чтобы больные могли, покланяясь Ему, исцеляться).
Вводя датировку по одному церковному празднику во второй части, автор романа - косвенно свидетельствует, подтверждает, что в его замысел входит аналогичная, по церковному календарю, датировка событий и в первой части.
А выбором для прямого указания этого именно праздника, праздника Воздвижения, - подтверждается и то, что для НЕГЛАСНОЙ, таинственной датировки в первой части выбран именно ЭТОТ день, 14 (1) августа, на который приходится праздник Происхождения Древ - "первого Спаса". А также - будущий, полутора столетиями позднее установленный праздник обретения мощей преподобной Софии Суздальской. Точно таким же косвенным способом, как мы видели, давалось обманчивое (как выяснилось) указание на праздник святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии в описании ситуации празднования именин в отсутствие именинницы.
Действие романа, таким образом, - замыкается между двумя этими церковными праздниками, посвященными Кресту.
Обратим внимание также и еще на одно транстемпоральное соответствие чисел. Если, по старому стилю, упомянутый в девятой главе второй части праздник Воздвижения приходится на 14 сентября, то эти два совпадающие по дате праздника из первой части, совершаемые по старому стилю 1 августа, с ХХ века - также приходятся на 14-е число.
Быть может, в этом невероятном высвечивании в романе 1844 года БУДУЩЕГО церковно-исторического события - и заключается высший, окончательный смысл всех этих охватывающих это повествование представших перед нами вопиющих хронологических аномалий?* * *
Теперь мы можем обратиться к рассмотрению оставшихся двух из целой серии конструкций с "мнимым пространством", в котором находится человек - считающийся как бы "несуществующим" (вообще или в данной реальности) для других, или который - сам себя таковым, по отношению к ним считает.
Одна из них - находится в той самой восьмой главе, где совершается переезд находящейся в беспамятстве Анны Павловны и сопровождающего ее Савелия Никандровича Молотова (именно этой фамилией он впервые в этой главе представляется) в дом графа.
Но сначала в этой главе звучит тема преображения Воланда и его спутников из романа Булгакова "Мастер и Маргарита" - тема, которая была представлена в шестой главе "преображением" графа Сапеги.
Здесь нечто похожее происходит с другим персонажем, которого поначалу принимают - не за того, кем он является на самом деле:
"Савелий встретил графа в гостиной.
- Могу ли, любезный, я видеть больную? - спросил граф, приняв Савелия за лакея.
- Она в беспамятстве теперь, ваше сиятельство, - отвечал почтительно Савелий".
И затем, когда ему приходится "объявить свое настоящее имя":
"Граф с удивлением и любопытством посмотрел на молодого человека.
- Но кто же вы? - спросил он.
- Я знакомый Валерьяна Александрыча, - отвечал Савелий.
- Фамилия ваша?
- Молотов.
- Имя ваше, звание?
- Савелий Никандрыч, а звание - дворянин-с".
"Но кто же вы?" - спрашивает удивленный своей ошибкой граф. "Но кто ж ты, наконец?" - вопрос Фауста к Мефистофелю у Гете, поставленный Булгаковым в эпиграф своего романа.
"Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо", - отвечает собеседник Фауста. "Я знакомый Валерьяна Александрыча", - скромно ответствует герой романа 1844 года. Однако автор, авторский подтекст - делает его ответы не менее величественными, чем ответ персонажа у Гете.* * *
МОЛОТОВ: мы уже имели случай выдвинуть предположение, что эта выразительная фамилия обнаруживается в реминисцентной перспективе, по крайней мере, двух произведений Писемского-драматурга (1873 и 1874 года): так зовут главного героя одноименного романа Н.Г.Помяловского, написанного в 1861 году.
Теперь это наше предположение находит себе подтверждение. Оказывается, такая фамилия - действительно функционирует в творчестве Писемского; причем... задолго до того, как роман Помяловского был написан!
В одной из этих пьес на роман "Молотов" косвенно указывает монолог персонажа, наполненный мотивами - другого произведения Помяловского, самого знаменитого из всех: "Очерки бурсы" (1861-1863). А в другой - незримое присутствие фамилии этого персонажа обнаруживается и вовсе специфическим образом.
Ее главного героя зовут, ни много, ни мало... "Вячеслав Михайлович". То есть - так же, как и будущего... советского вождя, носившего ту же самую фамилию-псевдоним, Молотов!
Поскольку эта вторая пьеса была написана раньше, чем первая, мы и предположили, что функционирование в ней такого имени-отчества - послужило толчком к появлению аллюзий на творчество Помяловского в более поздней.
И теперь, в романе 1844 года, эта фамилия, произнесенная его персонажем, - также открывает свои корни в исторической реальности отдаленного будущего.
Назвавшись этой фамилией, персонаж не просто вырастает из лакея в "дворянина-с", но и... в государственного сановника будущего Советского государства, рангом ничуть не ниже, чем у графа Сапеги в Российской империи. Недаром, поэтому, граф смотрит на него "с удивлением и любопытством".
Разговор в романе ведется - с персонажем, обладающим... иностранной, польско-литовской фамилией. За его спиной, к тому же, стоит булгаковский персонаж, притворяющийся иностранцем, иностранным специалистом-историком.
Савелий же - вступает с ним в ПЕ-РЕ-ГО-ВО-РЫ; переговоры - относительно переезда к нему больной героини.
А кому же еще вести "переговоры" с "иностранцем", как не... ди-пло-ма-ту? И герой романа - получает фамилию... будущего советского министра иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова!* * *
В продолжение этой булгаковской темы, здесь же, в восьмой главе, описывается устройство "мнимого пространства", в котором будет организовано дальнейшее ее действие.
Тут уже эта тема - переходит в самую настоящую клоунаду, напоминающую о... сцене театра Варьете, которая будет использована Воландом со своими спутниками, чтобы понаблюдать московскую публику:
"Сапега еще дорогой решился подслушать, что будет говорить больная со своим поверенным... Он с намерением поместил Анну Павловну рядом с библиотекою, в которую никто почти никогда не входил и в которой над одним из шкафов было сделано круглое окно, весьма удобное для наблюдения, что делалось и говорилось в комнате больной... для этого, может быть, нужно будет просидеть целый день, ночь в библиотеке и влезть, наконец, на шкаф, над которым было окно..."
Сам граф, конечно, на этот акробатический номер пойти не мог (как и Воланд, предоставляющий делать "фокусы" на сцене Варьете своим помощникам). Он доверил это занятие своему шуту-племяннику Ивану Александровичу Гуликову.
А вот осуществление этого замысла - начинает напоминать следующий, после представления в Варьете, эпизод булгаковского романа - страшную ночь, когда финдиректора Римского осаждали вампир Варенуха и ведьма Гелла:
" - ...Твое дело будет... подслушать и подсмотреть все, что будет делаться в комнате, и мне все передать... Понимаешь?
- Понимаю.
- Ну так пойдем... я тебя запру в библиотеке.
- Только ночью-то, ваше сиятельство, больно темно там будет.
- Да что ты, ЧЕРТЕЙ, ЧТО ЛИ, БОИШЬСЯ?
- Маленького нянька напугала, вот теперь, если комната чуть-чуть побольше, да темно, так ужасно боюсь.
- Полно вздор молоть, пойдем.
Граф и племянник вошли в библиотеку. Начинало уже смеркаться. Невольно пробежала холодная дрожь по всем членам Ивана Александрыча, когда они очутились в огромной и пустой библиотеке, в которой чутко отдавались их шаги..."
Напомню читателю несколько строк из главы булгаковского романа "Слава петуху!":
"...Он прислушался: здание театра молчало. Римский понял, что он давно один во всем втором этаже, и детский неодолимый страх овладел им при этой мысли. Он без содрогания не мог подумать о том, что ему придется сейчас идти одному по пустым коридорам и спускаться по лестнице..."
В самом конце: "Придется... идти... по ПУСТЫМ коридорам..." - "они очутились в огромной и ПУСТОЙ библиотеке..." Далее к началу: "Он без СОДРОГАНИЯ не мог подумать о том..." - "Невольно пробежала холодная ДРОЖЬ по всем членам Ивана Александрыча..." И наконец: "ДЕТСКИЙ непреодолимый страх овладел им при этой мысли..." - "МАЛЕНЬКОГО нянька напугала..."
Обращаем внимание на то, что и САМ ПОРЯДОК следования этих совпадающих мотивов в обоих романах - СОВПАДАЕТ!
Кто же у кого, скажите на милость, переписывает?!* * *
Напомню, что наблюдать персонажи романа идут - за разговорами Анны Павловны с молодым человеком по фамилии "Молотов". Она, эта фамилия, сама по себе немного раньше вспоминается в том же разговоре графа и племянника:
" - ...Я нарочно оставил их вдвоем.
- С кем же вдвоем, ваше сиятельство?
- Да я тебе говорил, с этим МОЛОТОВЫМ".
В реплике одного из этих беседующих персонажей, когда они уже готовы перейти к делу, - звучит каламбур с этой фамилией: "Полно тебе вздор МОЛОТЬ, пойдем". Каламбур - средство напрячь внимание к слову, фамилии; указать на то, что ей здесь придается какое-то особое значение, которое читателю - предоставляется угадать.
Опережающее историческую реальность присутствие фигуры будущего наркоминдел - одна из тайн, связанных с этим именем. Вторая же - связана с фигурой писателя не столь отдаленного будущего, автора романа "Молотов" и "Очерков бурсы" Н.Г.Помяловского.
Любопытно: само по себе имя-отчество "Вячеслав Михайлович" в пьесе Писемского 1873 года - не давало бы никаких оснований говорить именно о романе "Молотов". Точно так же и "бурсацкие" мотивы в другой его пьесе - вовсе не обязательно возводить именно к "Очеркам бурсы".
Но в сочетании, столкновении, благодаря парадоксальному посредству имени-отчества политического деятеля ХХ века, они уже - создают узнаваемые очертания творческого наследия писателя; ко времени написания этих пьес - успевшего стать "классиком".
Но ведь тема "бурсаков", хочешь не хочешь... тоже присутствует в приведенном фрагменте романа 1844 года: "Вий" Гоголя! Гоголевская сцена в церкви с Хомой Брутом, осаждаемым панночкой-ведьмой и прочей нечистью, - служит явной предшественницей реминисцируемого в этом фрагменте ночного эпизода из романа Булгакова.
Точно так же, как и в будущих пьесах: гоголевская повесть о "бурсаке" в сочетании с заглавной фамилией героя будущего романа - создают в романе 1844 года узнаваемую предвосхищающую проекцию творчества писателя первой половины 1860-х годов.* * *
Впрочем, без участия в акробатическом номере графу Сапеге, в отличие от Воланда, обойтись не удалось. Повествование 1844 года вновь возвращается... к эпизоду представления в театре Варьете, и теперь уже - настоятельно напоминает... о самом взаправдашнем цирковом представлении:
"Но надобно было еще влезть на шкаф. Здесь оказалось немаловажное препятствие: малорослый Иван Александрыч никак не мог исполнить этого без помощи другого.
- Дай я тебя подсажу, - сказал граф.
- Вы, ваше сиятельство?.. Как это можно вам беспокоиться! Позвольте уж, я лучше сбегаю за стулом.
- Давай сюда ногу.
- Не могу, ваше сиятельство, грязна очень, я, признаться сказать, приехал без калош.
- Говорят тебе давай, несносный человек.
Иван Александрыч вынул из кармана носовой платок, обернул им свой сапог и в таком только виде осмелился поставить свою ногу на руку графа, которую тот протянул. Сапега с небольшим усилием поднял его и посадил на шкаф. Иван Александрыч в этом положении стал очень походить на мартышку".
Это последнее сравнение человека с животным - служит напоминанием уже о другой, одной из последних сцен романа Булгакова: где сотрудниками органов предпринимается очередная попытка проникнуть в "мнимое пространство" квартиры Воланда, на этот раз оказавшаяся успешной; где появляется другое животное, причем способное превращаться в человека, кот Бегемот, и где он совершает акробатические прыжки - и тоже залезает на шкаф.
Таким образом, в этом эпизоде романа 1844 года - объединились сразу три сцены из будущего романа Булгакова.* * *
Наконец, последний образец построения "мнимого пространства" находится в следующей, девятой главе. Нас здесь встречает знакомая реминисценция пушкинской повести "Гробовщик" - мотив "двенадцатого часа"; причем именно ночного, как в Евангелии, часа.
Михаил Егорович узнаёт, что граф перевез его жену к себе, и немедля едет жаловаться губернатору:
"ЧАСУ В ДВЕНАДЦАТОМ НОЧИ Михайло Егорыч был уже в уездном городе, взял там почтовых лошадей и поскакал в губернский город".
И, как всегда, реминисценция эта - сопровождается другим отзвуком повести Пушкина, образует с ним единый реминисцентный комплекс.
На этот раз это - отзвук самого имени главного героя повести, Адриана Прохорова. В начале главы рассказывается о том, как распространялись слухи о том же событии - переезде Анны Павловны к графу:
"...При этом рассказе большая... часть восклицали: "ПРАХ знает, что такое делается на свете, не поймешь ничего!"
"Переезд Мановской к графу чувствительнее всех поразил Клеопатру Николаевну", ставшую его любовницей. Она отправляется к нему выяснять отношения, и вот тут-то и возникает у повествователя интересующая нас сложная мизансцена:
"... - Ах! - вскрикнула вдова и упала в обморок, чтобы доказать графу непритворность своей горести.
Сапега только посмотрел на нее и вышел в кабинет, решившись не посылать никого на помощь, А САМ МЕЖДУ ТЕМ СЕЛ ПРОТИВ ЗЕРКАЛА, В КОТОРОМ ВИДНА БЫЛА ТА ЧАСТЬ ГОСТИНОЙ, ГДЕ ЛЕЖАЛА КЛЕОПАТРА НИКОЛАЕВНА, и стал наблюдать, что предпримет она, ожидая тщетно пособия..."
Здесь мы в очередной раз встречаем слово "наблюдать", которое в романе 1844 года служит знаком предвосхищающего отражения будущих достижений естественных наук.
Мы уже встречали это слово в одном из предшествующих случаев построения "мнимого пространства": когда Анна Павловна пряталась во время обыска в пятой главе, а Савелий "наблюдал" за тем, что происходит в усадьбе.
Персонаж здесь становится "невидимкой", который наблюдает за героиней из "несуществующего" для нее пространства - пространства, о котором она не подозревает. Иными словами, это построение представляет собой не что иное - как модифицированный дублет организации аналогичного "мнимого пространства" в предыдущей, восьмой главе.
Мы видели, что там точно так же создавались условия для тайного наблюдения за героиней. И что примечательно, во второй части, как нам уже известно, это - не единственный случай таких повествовательных дублетов с организацией пространства!
Здесь - за героиней наблюдают. В четвертой и пятой главах организация "мнимого пространства" была основана на том, что героиня - прячется. Но был еще вариант "мнимого пространства" в третьей и шестой главах - темой организации которого было тайное совещание в кабинете.
При этом в рассматриваемом случае появляется один важный аксессуар, которого не было в предшествующих модификациях и который позволяет осуществить это наблюдение именно как тайное: ЗЕРКАЛО.
Следует оговориться, однако, что в самых первых случаях появления в тексте романа этого слова - "НАБЛЮДАТЬ", оно сопровождалось упоминанием сходного аксессуара: СТЕКЛА. Один персонаж наблюдает сквозь "стеклышко" (то есть монокль) общество на балу; другой "сквозь стекло" (то есть стеклянную дверцу) осматривает внутренний механизм часов.
Сразу было ясно значение этого аксессуара: он был призван высвободить потенциал естественнонаучного знания, содержащийся в слове "наблюдать", "наблюдатель" - создав образ некоего оптического исследовательского инструмента. Мотив "зеркала" в настоящем случае - является не чем иным, как вариантом этого эйдогенного аксессуара; только эта изначальная его функция здесь неузнаваемо завуалирована и мистифицирована.* * *
Пока что неизвестно, где оно, это зеркало, расположено. То ли в гостиной, где осталась лежать героиня, и граф, таким образом, наблюдает за ее отражением через открытую дверь, не имея возможности видеть ее саму.
То ли это зеркало - висит в его кабинете, куда он удалился сам, и тогда это зеркало отражает часть гостиной через ту же открытую дверь, а сам граф находится к этой двери - спиной, расположившись так, что его самого из гостиной нельзя увидеть.
Необходимое уточнение дается в последующем описании этой сцены:
"...Прошло несколько минут. Клеопатра Николаевна лежала с закрытыми глазами. Граф начинал уже думать, не в самом ли деле она в обмороке, как вдруг глаза ее открылись. Осмотревши всю комнату и видя, что никого нет, она поправила немного левую руку, на которую, видно, неловко легла, и расстегнула верхнюю пуговицу капота, открыв таким образом верхнюю часть своей роскошной груди, и снова, закрывши глаза, притворилась бесчувственною. Все эти проделки начинали тешить графа, и он решился еще ожидать, что будет дальше. Прошло около четверти часа, терпения не стало более у Клеопатры Николаевны.
- Где я? - произнесла она, приподымаясь с полу, как приподымаются после обморока в театрах актрисы, но, увидя, что по-прежнему никого не было, она проворно встала и начала подходить к зеркалу.
Граф, не ожидавший этого движения, не успел отвернуться, и глаза их встретились в зеркале. Сапега, не могший удержаться, покатился со смеху. Клеопатра Николаевна вышла из себя и с раздраженным видом почти вбежала в кабинет.
- Что это вы со мной делаете! Подлый человек! Развратный старичишка! Мало того, что обесчестил, еще насмехается! - кричала она, забывши всякое приличие и задыхаясь от слез..."
Этот случай построения декорации с "мнимым пространством" - наиболее сложный из всех нами рассмотренных.
Мы уже задавались вопросом о причинах образования этими построениями - пар. Случай с "кабинетом" - наиболее ясный: в одном варианте изображение дается со стороны "действительного" пространства, во втором - со стороны "мнимого".
Задавались мы таким вопросом и относительно эпизодов с прячущимися героинями и их поисками: здесь различие возникает, решили мы, по признаку приближения к рассматриваемому событию обыска; в одном случае изображение его дается в общем виде, мелкими чертами, в другом - углубленно и крупно.
Точно такой же вопрос может быть задан и теперь. В ДВУХ ГЛАВАХ ПОДРЯД следуют эпизоды, причем при участии одного и того же персонажа, когда человек скрывается в одном помещении и незаметно подглядывает за находящимся в другом, причем в обоих случаях - объектом наблюдения является женщина.
Думается, что на этот раз дело в том, что, при всем очевидном внешнем сходстве, у двух этих эпизодов - принципиально разная РЕМИНИСЦЕНТНАЯ ОСНОВА.
В восьмой главе, как мы видели, это - роман М.А.Булгакова "Мастер и Маргарита". В девятой главе, скажем сразу, - произведение, написанное значительно раньше, чем булгаковский роман, но также - значительно позднее первого романа Писемского. Это - созданная в 1901 году историческпая повесть М.Н.Волконского "Вязниковский самодур".
|