|
|
||
Эпилог.
Мы начали с того, что нашли в стихотворении 1825 года отзвук нескольких начальных строк стихотворения Пушкина "Арион" (написанного... два года спустя):
...В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный чолн;
А я - беспечной веры полн,
Пловцам я пел...
Затем из отражения этих строк, как их естественное продолжение, в стихотворении выплыло сравнение Земли - с "огромным пароходом".
У Пушкина сравнение идет в обратную сторону: от объекта сравнения (символизирующего материала) - к субъекту сравнения (тому, что подлежит символизации); но тоже, как и Земля-пароход у Глинки, - и чолн, и пловцы на нем, и кормщик, и вообще весь сюжет греческой легенды об Арионе - суть некие символы; символы неких общественно-политических реальностей.
А теперь спросим себя: ЧТО ИМЕННО символизируется в пушкинском стихотворении сюжетом об Арионе?
Обычно на этот вопрос отвечают без запинки: восстание 14 декабря 1825 года и судьба восставших.
И действительно, далее рассказывается:
...Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный...
ПОГИБ И КОРМЩИК И ПЛОВЕЦ!...
Но как же так?! Из всех, находившихся на челне (читай: из числа восставших), спасся только певец Арион; читай: Пушкин:
...ЛИШЬ Я, ТАИНСТВЕННЫЙ ПЕВЕЦ
На берег выброшен грозою...
Почему, кстати... "ТА-ИН-СТВЕН-НЫЙ"?! Не потому ли, что в этих строках, в эмблематически-энигматическом стихотворении этом - и впрямь заключена некая ТАЙНА: куда более глубокая, чем это обычно принято считать?
Тайну эту мы попытались чуть-чуть приоткрыть, развернув сюжет греческой легенды, известный нам по Геродоту, - сюжет, который проецируется на пушкинское стихотворение, лежит в его подтексте и со всей определенностью рисует положение "таинственного певца" - Пушкина среди заговорщиков.
Теперь перед нами возникает новый вопрос: какое отношение эта апокалиптическая картина всеобщего (за одним-единственным исключением!) уничтожения, нарисованная в стихотворении "Арион", - имеет к процессу 1826 года, повешению пятерых заговорщиков, каторге и ссылке других и оправданию третьих?!!!
Так ЧТО же, повторю свой вопрос, символизруется в "Арионе"?* * *
Но прежде чем решать эту интригующую проблему, необходимо ответить на другой вопрос: ЧЕМ символизируется то, что символизируется в пушкинском "Арионе"? Иными словами, в чем состоит сюжет легенды об Арионе, рассказ которой в "Истории" Геродота, между прочим, является лишь одной из ее многочисленных версий?
Пушкин, как мы убедились из сравнения его стихотворения и его античного источника, не включает в свой текст многие сюжетные элементы греческой легенды; его истинные отношения с заговорщиками оставались и остаются сокровенной тайной его биографии.
Необходимо знать, что Пушкин в своем стихотворении 1827 года... не был оригинален. Впервые сюжет легенды об Арионе был привлечен для символизации политического процесса в России того времени еще... в 1818 году, то есть за несколько лет до того, как процесс этот достиг своей кульминации - попытки открытого восстания (хотя, надо сказать, в один из его кризисных моментов: когда заговорщиками всерьез обсуждались планы цареубийства).
Пушкин в 1827 году берет ПЕРВУЮ часть рассказа по Геродоту. Но рассказ этот имеет свое продолжение, которое... вообще трудно отличить от политической реальности 1810-х - 1820-х годов; который так и напрашивается для злободневного иносказания.
Из этого продолжения рассказа мы узнаём, что произошло после того, как Ариона (которого, напомню, спутники, собиравшиеся его убить и ограбить, вынудили броситься в море) - спас и "выбросил на берег" поклонник его музыкального таланта, дельфин, и после того, как он "высушил на солнце под скалою" свою "влажную ризу" и заново "спел" свои "прежние гимны":
"...Ариона же, как рассказывают, подхватил на спину дельфин и вынес к Тенару. Арион вышел на берег и в своем наряде певца отправился в Коринф. По прибытии туда он рассказал все, что с ним случилось. [Тиран Коринфа] Периандр же не поверил рассказу и велел заключить Ариона под стражу и никуда не выпускать, а за корабельщиками внимательно следить. Когда же те прибыли в Коринф, Периандр призвал их к себе и спросил, что им известно об Арионе. Корабельщики отвечали, что Арион живет и здравствует где-то в Италии и они-де оставили его в Таренте в полном благополучии. Тогда внезапно появился Арион в том самом одеянии, в каком он бросился в море. Пораженные корабельщики не могли уже отрицать своей вины, так как были уличены" (Геродот. История в девяти книгах. М., 1993. С.17. Пер. Г.А.Стратановского).
Мы уже не раз обращались к повести, подписанной инициалами "В-ръ П-въ", соответствующими имени литератора и поэта тех лет В.И.Панаева (не путать с И.И.Панаевым, одним из издателей послепушкинского "Современника"), - повести, опубликованной в первом вышедшем номере журнала "Благонамеренный" (и служащей, таким образом, как бы его политическим манифестом). В ее сюжете - и отразилась вторая часть рассказа из "Истории" Геродота.
В обстановке тех лет повесть звучала предупреждением заговорщикам: быть может, в вашей среде находится лицо, аналогичное герою повести, внедрившемуся в среду неких заграничных заговорщиков эпохи наполеоновских войн (тоже покушавшихся на... императора, только на этот раз - австрийского), - и также способное в самый критический момент раскрыть ваши планы тем, против кого они направлены?
Было бы, конечно, нелепо приписывать столь примитивную функцию самому Пушкину и транскрибировать выражение "таинственный певец" как прозаическое "глубоко законспирированный агент". Борьба Пушкина с политическими экстремистами, окружавшими его, была борьбой духовной; и при этом - борьбой не извне, а изнутри; борьбой с людьми, которым он искренне симпатизировал, но заблуждений которых разделять не мог.
Сюжет повести Панаева 1818 года, кстати, в зеркально перевернутом виде - отразится много позднее, в 1892 году, в чеховском "Рассказе неизвестного человека" (агент заговорщиков внедряется в дом крупного государственного деятеля, которого они собираются устранить).
Вот в этом случае, действительно, соблазнительно было бы трактовать пушкинское самоопределение "ТАИНСТВЕННЫЙ ПЕВЕЦ" - как... высокий поэтический вариант прозаического определения "НЕИЗВЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК" в рассказе у Чехова!* * *
Более того, одна из вариаций сюжета об Арионе актуализировалась в русской литературе еще десятилетием ранее, и что самое любопытное - под пером человека, который прочно связан с биографией Пушкина: а именно, его будущего преподавателя, профессора риторики Царскосельского Лицея Н.Ф.Кошанского.
Причем актуализировалась на этот раз - не в вымышленном повествовании, а - на реальном биографическом материале.
В 1807 году, еще за четыре года до основания Лицея (и, между прочим, в тот самый момент времени, когда его будущий основатель И.И.Мартынов издавал свой чрезвычайно любопытный журнал, который так и назывался... "Лицей" - по названию фундаментального труда "Лицей, или Курс литературы древней и современной" французского литературного критика, драматурга и педагога Ж.-Ф.Лагарпа), - Кошанский, тогда - преподаватель гимназии Московского Воспитательного дома, по предложению куратора Московского университета М.Н.Муравьева, перевел учебное пособие французского археолога Обен-Луи Миллена (Auben-Louis Millin) "Руководство к познанию древностей" (Зубков Н.Н. Кошанский Николай Федорович // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 116. Стлб. 3).
В нем, между прочим, содержится подробная (для книжечки малого формата в 160 стр.) биография знаменитого историка античного искусства И.-И.Винкельмана. Напомним, чтó послужило завязкой к истории Ариона: "...Он нажил великое богатство, потом пожелал возвратиться назад в Коринф... А корабельщики задумали в открытом море выбросить Ариона в море и завладеть его сокровищами".
А вот что рассказывается у Миллена о... смерти Винкельмана:
"...Винкельман возвратился в Германию, но против воли и усильных прошений друзей своих, он вновь желал отправиться в Италию. Близ Триэста встретился с ним один Италиянец, по имени Арканджели, который умел снискать его доверенность, притворяясь страстным любителем искуств изящных. Винкельман показал ему золотые медали, полученные в подарок от Венскаго Двора, и не мог скрыть приобретенного золота. Сей злодей был поваром у Графа Катальдо в Вене; он, будучи осужден к смерти за многие злодеяния, только что получил прощение и свободу 8 го Июня 1767 года; Винкельман в сие время, в Триэсте, на постоялом дворе, занимался в комнате своей некоторыми замечаниями для нового издания Истории искуства. Сие чудовище входит, и просит его показать некоторые медали, между тем как Винкельман отворял чемодан свой; он бросает ему петлю нашею, чтобы удавить; Винкельман защищается, но Арканджели вонзает ему несколько раз кинжал в сердце; раздался шум, злодей скрывается; но Винкельман мертвый плавает в крови своей. Чрез три дни убийца поиман и в Триэсте получил наказание достойное злодеяний. Но казнь его не могла возвратить несчастного Винкельмана к жизни и к любезным предметам его сердца, к искуствам" (Руководство к познанию древностей Г. Ал.[sic!]Миленя... Изданное Н.Кошанским. М., 1807. С. 91-93).
Занимательные "Руководства...", однако, печатались в пушкинские времена!
Сходство сюжетов разительное (и нам вскоре предстоит увидеть, что оно - еще ближе); единственное отличие в том, что позднейшее событие - происходит не на корабле, не во время плавания. Правда, на пороге его: "В Триесте Винкельман намеревался СЕСТЬ НА КОРАБЛЬ до Анконы" ("Википедия"). Да это и не имеет значения, потому что в просвещенном XVIII веке никакой спасительный дельфин на помощь Винкельману бы не пришел?
Однако... и здесь, и в этом тексте - мы можем заметить отголоски "морского" аспекта сюжета об Арионе: "...но Винкельман мертвый ПЛАВАЕТ В КРОВИ своей..."!* * *
Несмотря на всю избирательность в подходе к древнегреческой легенде, выбирает-то Пушкин для изображения недавнего политического катаклизма - именно этот сюжет, а не какой-либо иной. Читателю стихотворения, имевшему, по большей части, классическое образование, не составило бы труда все эти пропущенные звенья (в том числе - и вторую, приведенную нами сейчас часть рассказа!) - восстановить.
Но и на эти пропущенные звенья - в тексте стихотворения Пушкина остались все-таки глухие намеки. Зачем, например, было называть "кормщика" - "умным", ведь достаточно того, чтобы он был - "умелым"?
Мы уже говорили о том, что определение это имеет в поэзии Пушкина функцию указания на генетическую зависимость стихотворения 1827 года; зависимость - от "Вакхической песни", с ее прославлением "разума". Но, помимо этой историко-генетической зависимости, эпитет этот - имеет ведь и имманентную функцию, художественную функцию внутри самого стихотворения.
"УМным" же персонаж был назван потому, что был он... "злоУМышленником", вынашивал против певца Ариона преступные планы. От всего этого длинного слова - остались только две буквы, но они-то - и таят в себе разгадку.
Именно поэтому герой стихотворения характеризует и себя самого: "беспечной веры полн". "Веры" - потому, что доверял тем, кому доверять ни в коем случае было нельзя. А "беспечной" - потому, что доверился незнакомым ему людям, первым встречным, подобно тому, как Винкельман - "чудовищу" Арканджели!
Если мы взглянем теперь на первую главу стихотворения "Картины", в которой, как мы уже сказали, текстуально отразились начальные строки "Ариона", - то обнаружим, что и сама детективно-уголовная коллизия эта представлена здесь в полном составе.
Пассажирам "парохода Земля" предлагается: "Будь жизнь - ДОВЕРЕННОСТЬ". И им остается только - "беспечно" в это поверить.
А рядом, как мы знаем, находится все тот же "Кормчий" (разумеется, "Великий"!): "без воли" которого "твой не погибнет волос". А стало быть, "по воле" которого - с тобой может случиться все, что угодно.
В общем же, ведите себя как послушные "дети", и ваш "путь" - будет "забава" (опять же: забава... для кого?!).
О том, что стало бы с Пушкиным после победы декабристов, - говорит его сравнение себя с французским поэтом Андрэ Шенье (элегия того же 1825 года с... русифицированным почему-то личным именем заглавного героя: "Андрей Шенье") - казненным революционерами за сочувствие к сверженному монарху.
Но речь у нас сейчас идет не об этом, а об изображении исторического катаклизма в виде кораблекрушения и о замене в повествующем об этом катаклизме стихотворении 1827 года геродотовского спасительного дельфина - "вихрем шумным".* * *
Легенда об Арионе, как мы уже сказали, имеет несколько вариантов, вплоть до приведенного нами рассказа о немецком собирателе древностей Винкельмане. И в одном из этих вариантов (изложенном, между прочим, в третьей книге "Метаморфоз" Овидия, так что можно не сомневаться в том, что с ним был знаком Пушкин) в роли главного героя фигурирует... сам бог Вакх, служителем которого и был родоначальник трагического дифирамба (как о том сообщает Геродот) певец Арион.
Неузнанным, Вакх-Дионис взошел на корабль, и с ним должно было произойти то же, что и с другими жертвами этой грустной истории.
Но он был богом, и, когда преступное действо началось, - он принялся колдовать, изменяя окружающую реальность в вихрь ужасов, так что бедные корабельщики сошли с ума и все, как один, сами попрыгали за борт - превратившись... в тех самых дельфинов, которые будут спасть Ариона:
"После того, как вся Беотия признала божественность Диониса, он стал посещать острова Эгейского моря, неся везде веселье и разрушение. Придя в Икарию, он обнаружил, что его корабль не годится для дальнейшего плавания, и нанял другой - с тирренскими моряками, которые заявили, что плывут в Наксос. Однако на самом деле это были пираты, которые, не подозревая о божественной природе Диониса, отправились в Азию, чтобы продать его в рабство. Дионис сделал так, что из палубы стала расти виноградная лоза, вскоре опутавшая всю мачту, а оснастка оказалась вся оплетенной плющом. Весла он превратил в змей, сам обернулся львом, а весь корабль наполнился привидениями в образе диких зверей, и зазвучали флейты. С испугу пираты попрыгали в воду и превратились в дельфинов" (Пересказ источников в кн.: Грейвз Р. Мифы Древней Греции / Пер. с англ. К.П.Лукьяненко. Под ред. и с послесл. А.А.Тахо-Годи. М., 1992. С. 75).
В "Метаморфозах" Овидия этот рассказ ведется от лица персонажа, который занимает место геродотовского Ариона - единственного оставшегося в живых из всех остальных его спутников, погибших. Его, как можно судить из приведенного пересказа, в рассказе о Вакхе и пиратах - по другим источникам ("Библиотека" Аполлодора и один из "Гомеровских гимнов") - нет; его сочинил лично великий римский поэт.
А оставлен он был невредимым Вакхом - потому, что единственный догадался о его божественной природе и до последнего умолял своих спутников отказаться от их преступного предприятия.
Здесь, у Овидия, - всё, как в концовке стихотворения у Пушкина, за исключением еще одной, дублирующей главного героя стихотворения фигуры:
...Из двадцати моряков, которые были на судне,
Я оставался один. Устрашенного, в дрожи холодной,
Бог насилу меня успокоил, промолвив: "От сердца
Страх отреши и на Дию плыви". И, причалив, затеплил
Я алтари и с тех пор соучаствую в таинствах Вакха.(Овидий. Метаморфозы. Книга третья. Стихи 577 - 700.
Пер. С.В.Шервинского).
Кардинальное различие, как видим, - в акцентах, поставленных в том и другом поэтическом изложении легенды. В рассказе Овидия - принципиально то, что культ Вакха - совершенно новое для тогдашней, современной рассказываемому сюжету, античности явление; распространяясь повсеместно, он встречает себе отпор, сопротивление. У Пушкина "гимны", которые поет "певец", обретший спасение, - как известно, "прежние".
Вакх же поначалу выступает двойником героя-рассказчика; взятый в добычу моряками, он предстает им слабым, болезненного вида отроком, влекомым ими в сторону, противоположной той, которую он назвал своим домом:
...И удивляется бог, и, как будто он только что понял
Все их лукавство, глядит на море с гнутого носа,
И, подражая слезам, - "Моряки, вы сулили не эти
Мне берега, - говорит, - и просил не об этой земле я.
Кары я чем заслужил? И велúка ли слава, что ныне
Мальчика, юноши, вы одного, сговорясь, обманули?"...
И вновь: здесь у Овидия - все, как... в стихотворении Ф.Н.Глинки 1825 года "Картины" (сама грамматическая форма заглавия которого - вторит заглавию произведения древнеримского поэта!). Пассажиру "парохода", человечеству, там тоже советуют стать... "мальчиком"; вести себя как "доброе дитя".
И, вместо обещанного рая на земле, его предоставляют обыкновенной человеческой участи, "бегу", финал которого, итог, "брег" - никакому "Кормчему" неподвластен. Вот только на этот раз у "кормщиков" и "пловцов" случилась промашка: под видом плачущего ребенка, которого они "обманули", скрывалось нечто, повергшее их в смертельный ужас.* * *
Легенда у Овидия принимает вид вставного рассказа, но только обрамление его, эпизод, в который этот рассказ включен, черпает свой материал... из той же легенды! Эпизод этот - реализует те потенции политического памфлета, которые заложены во второй части повествования у Геродота и которые по этой причине были транспонированы в политический манифест "Благонамеренного" в 1818 году.
Фиванский царь Пенфей ожесточенно сопротивлялся внедрению нового, неизвестного культа Диониса (Либера) на свою территорию и предпринял против его носителей самые решительные репрессивные меры:
"...Живо ступайте, - велит он рабам, - ступайте, в оковах
Приволоките вождя! Приказ мой исполнить немедля!"...
Вот возвратились в крови, на вопрос же: "Где Вакх?" - господину
Дали посланцы ответ, что они и не видели Вакха.
"Все же прислужник один, - сказали, - и таинств участник
Пойман". При этих словах выводят - за спину руки -
Мужа, - что к Вакху ушел вослед из Тирренского края".
Это и был тот моряк, единственный спасшийся после встречи с богом на корабле злоумышленников, он и рассказывает Пенфею свою историю.
Сюжет, таким образом, у Овидия - удваивается; царь Фив собирается расправиться с богом, точно так же, как хотели поступить с ним корабельщики (и понесет за это еще более чудовищное наказание, будучи растерзанным... собственной обезумевшей матерью, ставшей вакханкой!).
Родство сюжета "Вакх и пираты" и рассказа Геродота об Арионе было Овидию, таким образом, очевидно: он контаминирует сюжетные блоки того и другого. А также - вводит фигуру единственного спасшегося из плывших на корабле, соответствующую сюжету об Арионе и отсутствующую в других версиях сюжета о Вакхе.
Здесь же, кстати, находит себе место и зерно... будущей биографии немецкого наследника грека Ариона - И.И.Винкельмана.
Об одном из злодеев-пиратов, которого тщетно умоляет рассказчик, сообщается:
...Но меж моряками наглейший
Ярости полн Ликабант, из тускского изгнанный града,
Карою ссылки тогда искупавший убийство.
А об Арканджели, убийце Винкельмана, говорится: "Сей злодей... будучи осужден к смерти за многие злодеяния, только что получил прощение и свободу 8 го Июня 1767 года..."
Кто у кого "списывает": История у поэта или поэт... у Истории?* * *
А заканчивается эта вставная новелла, этот рассказ бывшего мореходца и новообращенного вакханта - картиной, в которой политическая реальность 1820-х годов - и вовсе проступает со всей своей очевидностью, прямой цитатностью:
"Долго внимал я твоим, - Пенфей отвечает, - лукавым
Россказням, чтобы мое в промедлении бешенство стихло!
Слуги, скорей хватайте ж его, и казненное мукой
Страшною тело его в Стигийскую ночь переправьте".
Тотчас схвачен Акет-тирренец и брошен в темницу,
И, между тем как они орудья мучительной казни
Подготовляли - огонь и железо, - вдруг двери раскрылись
Сами собой, и с рук у него упадают внезапно
Сами собой, - говорят, - никем не раскованы, цепи.
Ну как тут не вспомнить финал знаменитого послания Пушкина 1826 года "В Сибирь" ("Во глубине сибирский руд...") - вместе с "Арионом", написанным годом позже, входящего в его "декабристский" канон:
...Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут, и Свобода ["Либер", другое имя Вакха!]
Вас встретит радостно у входа,
И братья меч [вспомним: рабы Пенфея "возвратились в крови"] вам отдадут.
В стихотворении же 1827 года у Пушкина - что-то среднее между "беспечной" наивностью геродотовского Ариона и всемогуществом Вакха:
...Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный...
Погиб и кормщик, и пловец!...
Почему, спрашивается, "погиб(ли)"? Ведь челны, вообще-то, и предназначаются для того, чтобы успешно противостоять "шумным вихрям"? И, кстати, откуда пушкинскому "таинственому певцу" было знать, что погибли - все, кроме него; почему он был так в этом уверен?!
Значит, "вихрь" этот - был каким-то особенным; явлением, из ряда вон выходящим; чем-то вроде тайфуна? Был - чудом, возможно, посланным тем же Вакхом, чтобы (подобно геродотовскому дельфину) вызволить из беды своего верного служителя?
И вместе с тем, несомненно, что кораблекрушение это - символизирует у Пушкина вполне определенный исторический катаклизм, разгром декабрьского восстания.
Стало быть, одно явление - подменяется здесь другим: историческая катастрофа, в результате которой кто-то выжил, а кто-то погиб, - спасительным чудом, предназначенным для спасения только одного "беспечного" певца Ариона и гибели всех, без исключения, злоумышленников.
На скрещении двух этих, противоречащих друг другу подмен - и возникает неповторимый, загадочный сюжет пушкинского "Ариона", который лишь намекает читателю на то, что в действительности произошло в исторической реальности, позволяет ему - лишь прикоснуться к этой волнующей тайне.
Но сам этот прием вопиющих, и вместе с тем - никем не замеченных, не замечаемых подмен, так блистательно воплощенный Пушкиным в 1827 году и сделавший стихотворение "Арион" высочайшей вершиной русской поэзии, - исключительно важен, как мы видели, и для стихотворения 1825 года "Картины", которое, таким образом, послужило для него испытательным полигоном.
|