Человек зашёл в тамбур магазина. На сыром со снегом полу валялся щенок. Чёрный, худой, маленький как кошка, почти расплющенный избиениями и отпинываниями.
Человек забрал щенка на руки и вернулся домой.
Положил щенка на одеяло, на полу. Укрыл, краем одеяла.
Щенок не плакал. И не открывал глаза.
Подрагивал.
Плакал подскуливаниями.
Обидными.
Человек налил щенку чашку воды, положил кусочки мяса на тарелку.
Двое суток щенок не ел, не пил.
Человек приоткрывал ему губы и пипеткой накапывал молоко.
Молоко скатывалось на пол.
Человек подтирал.
Щенок не умирал.
Подскуливал. Обидно.
Рассказывал одно и то же: я вам плохое сделал?
За что вы все издевались надо мной?
Человек закапывал лежащему на одеяле молоко.
Щенок начал слизывать, проглатывал.
Сволочи, услышал человек от щенка.
Чего щенок хотел произнести обязательно и пока не мог.
А бессловесное общение уже начало появляться.
Появлением в воздухе, пониманием человеком.
На тёплой подстилке щенок начал переворачиваться, сворачиваться в кружок.
Пробовать подниматься на избитые ноги.
Смотрел человеку в глаза виновато, напустив рядом с собой маленькую лужу из себя.
Человек убирал.
Щенок наблюдал виновато.
Человек гладил и говорил спокойные слова: ты хороший, ты хороший.
Человек знал седьмым нюхом, щенок выживет.
Сидел над щенком и говорил ему умственно, - живи, ты сильный, живи, живи.
Гладил, от чёрного носика до чёрного хвостика.
Гладил, укрывал ладонями.
И к середине месяца щенок первый раз поднялся на ноги. Сошёл с одеяла. Вернулся на тёплое одеяло.
Сам слакал молоко из чашечки.
Человек вынес щенка во двор. Положил на мокрый снег.
Подышать свежим воздухом природы и жить дальше.
Щенок начал есть кашу с мясом, пить воду, подходить к дверям, оглядываться на своего человека, показывая, надо полить снег на улице.
Щенок научился лежать на ковре в комнате человека. Вырастал и научился думать. Щенок думал и думал. Не торопился.
Дожидался натекания в себя сильнейшей силы.
И спокойствия.
Дорос до взрослого. До умеющего хорошо думать.
И помнить.
Очень хорошо помнить.
Дождался натекания в себя сильнейшей силы.
И точного спокойствия.
Воскресения.
Своего.
И появился у того магазина выросшим чёрным псом.
Пёс пропускал в магазин стариков и старушек, помня их безобидную, не виноватую обувь.
Останавливал злых взрослых. Не всех.
Чью обувь помнил.
Вставал им на грудь чёрными лапами, смотрел в глаза.
Ты виноват, показывал глазами.
Заставляя от страха сесть на снег.
Девятерых посадил. Для начала.
И приподниматься не разрешал, при каждом шевелении виноватого подходил, спокойно клал чёрную лапу на плечо.
Без рычания.
Глаз хватало.
Держал и держал на снегу, угадывая новых виноватых, в появляющихся.
Приехала милиция.
Офицер посмотрел со стороны и сказал остальным: тут что-то не то. Почему он пропускает старушек, и некоторых, а других в снег на сильном морозе сажает? Тут надо головой понять.
Милиционеры прошли в магазин. И вышли. И пёс их не тронул.
Схватить себя за ошейник не дал.
Исчез.
К вечеру появился, суд продолжился.
И в праздник суд продолжился.
И в среду очередную, без предварительного объявления.
И в пятницу.
Посидевшие в морозную зиму на снегу оказывались в больнице.
Некоторые начали умирать.
Умерших хоронили.
Двадцать семь бывших людей перестали жить повыше земли.
Проклятье на них пало за что-то плохое, плохое они сделали, говорили в городе. Искать надо, чего они натворили такого, и самим не делать.
Пса разыскивали по улицам города.
Исчез.
Поехал вместе со своим лучшим человеком в гости, пожить, где горы высокие и на них белые ледники, показывающие вечность чистоты природной.
Вечной чистоты.
Дел и помыслов.
Пёс Ангел бегал по зелёным полям.
Пёс Ангел видел иногда в голубом небе белого, почти прозрачного Ангела, прилетавшего со стороны чистоты вечной природы....