В нашем городе падает снег. Я - Зоя Зубкова. Нет, не Зойка, а Зоя. Сегодня первый день самого нового в моей жизни года. Как мне нравится понимать мир и выражать понятия вот так, просто и ясно!...
С осени я целыми вечерами роюсь в выписываемых мамой журналах, читаю стихи, романы, рассказы. На некоторых страницах останавливаюсь, читаю подробно. Когда затягивает по тексту, пропускаю через себя произведение полностью.
"Ерофеев сжал кулаки до побелевших косточек запястий." Косточки должны показывать размер кулака? Романы, начинающиеся подобными фразами, я сразу отбрасываю. Что после сжатых кулаков на десятой, двадцать восьмой странице? Решают, рожь сеять или пшеницу. С продолжением в другом номере толстого журнала решают. Неужели нет в колхозах агрономов, знающих, что где сеять надо? Смешные эти неученые быть писателями... Если завтра в романах начнут решать проблему изменения химического состава верхних слоев атмосфер, я тоже не удавлюсь, товарищи писатели у нас бывают поразительно грамотные. Но куда человеческое из их произведений подевалась, сам человек, извечная забота из забот литературы? Где он, после той, мировой классики? Или и человек в наше время стал ненужностью после писательских "судьбоносных" совещаний с пропагандой самих совещаний на весь мир?
Две фразы очередного рассказа. Дальше такое я не читаю. Не могу понять, после языка Чехова, Бунина, Толстого, Гоголя, что заставляет уродовать русский язык "смолёвинами, трухлявинами, цефканьем." Мне противно, как-будто без ложки, руками съедать суп заставляют. Читаю другое, мне интересно человеческое в человеке...
На моём окне проливные чистые тюлевые шторы, уютный мягкий серый уличный свет смягчает их кружевные рисунки. Полдень сейчас? Вечер? Я не знаю. Я пробую снова потеряться, полусном-полуявью возвратить свою пропажу, - радость, открывающую тропинки слезам. В соседней комнате чем-то шуршит мама. Поговорить с ней? Рассказать? "Мамочка, я становлюсь женщиной. Я знаю страх, переживание за прежде чужого для меня человека, и страх такой же, как за себя и за тебя, мамочка..." Ну да! Скорее всего, мама с перепугу перевернёт разговор стороной иной, не угадает. Ой, над непорочностью тела пожившей женщин насмешничают, как и над торопливым интересом к некоторым желаниям, а почему всегда не уважается непорочная душа возраста любого?
Я люблю. Что сейчас, что именно сейчас он делает в Томске? Дует с братом шампанское за встречу, за Новый год? Скорее всего... Почему он так разговаривает, - дуть вместо пить, башка вместо головы, шлангуешь, если надо сказать придуриваешься? Балуется, шутит?
Скрипнула дверь. Вошла мама. Присела на край тахты, положила руку на меня поверх одеяла.
- Ты не хочешь вставать? Поели бы...
- Я поваляюсь? Мама, с Новым годом ещё раз... Ты видела на серванте духи? Мой тебе подарок. Мама, спасибо за кофточку. Я примерила, как раз, спасибо. Ты куда нарядилась?
- К Валентине Егоровне. Забыла? Твоей двоюродной тётке сорок седьмой год нынче исполнился.
- Мамочка, я останусь дома? Отоспаться хочу...
- Ну ладно, я там скажу чего-нибудь. Папа и Вадик звонили, поздравляли. Не слышала звонка?
- Я спала, мамочка.
- Друзья твои звонили, праздновать к Светлане звали.
- Я никуда не пойду?..
- Спи, спи. Валентине Егоровне в подарок я купила набор столовых ложек, мельхиоровых. Понравятся ей?
- Наверное...
- Ну ладно, отдыхай. Сходу я, поздравлю.
Мелкий, похожий на дождь несётся снег в окне, сером, расплывчатом, когда прикрываю глаза. На кухне не выключено радио. Передают новогоднюю сказку для детей. Слышно, на улице поёт гуляющая компания, и кто-то мучает гармошку, начиная играть одну и ту же мелодию и обрывая её. Первое января. Люди празднуют, ходят в гости. Он тоже, уверена я, с братом в Томске дует шампанское. Я злюсь на него. Я сержусь. Я ненавижу. Мне плохо одной. Можно вертануться, как сказал бы он, с ума сойти, - на нормальном языке.
Потому что его нет рядом? Глупость, чушь, банальщина! Мне восемнадцать лет, я и могла, и умею прекратить любое настроение: - подумаешь! Зависеть, который час зависеть собственным настроением от кого-то? Не хочу, вот и всё.
Наши с ним секреты, оборачиваются теперь иными смыслами наши слова, крохотные, да, крохотные поступки, не имеющие общепланетного значения, но - наши?.. И может, личная жизнь человека не пустяк и не банальность? Да, мы не популярности, не знаменитости, от рождения королевскими величиями не проштампованы и не нужны никому, на перечисленном зарабатывающих деньги, - а как хорошо - жить...
Я принесла из кухни холодный чай, пирожки, завернулась в одеяло и гляжу на снегопад за окном. Приятнейшая глупость, если можно додуматься о своей никчёмности на земле. Наверное, умные люди не теряют время попусту: что им какой-то падающий снег? А я смотрю. И пускай понапрасну трезвонит телефон, - кто-нибудь из нашей компании соскучился. Они снова собрались у Светланы, так договаривались вчера. Не хочу растворяться своим настроением в чужих, не пойду. А у меня красивая фигура? А ноги? Ну и дичь лезет в голову, бог мой! Да? Да? Я что, должна не думать о себе? Что никогда не видела себя справа, слева, сзади?
Подняла трубку и молчу. Решила: если звонят из компании от Светланы, положу трубку не полностью на рычажок, чтобы было "занято" постоянно. Нет, я ошиблась. Скромно спросили:
- Вы слышите меня? Я звоню по межгороду, позовите Зою? Она дома? Вы слышите меня?
- Говори, говори...
- Ты? Я хочу слышать твой голос, мне отвратительно без тебя.
Такая вот мелочь.
- Говори...
- Мы математикой занимаемся. Брат лихо подзапустил и может выпульнуться с курса. Как ты провела день?
- Отсыпаюсь...
- Ты не хочешь разговаривать? Ты ненавидишь меня?
- Я плачу.
- Почему?
- Приезжай скорее сюда.
- Мы занимаемся. Надо помочь, здесь.
- А мне?
- Я с тобой, я дозвонился...
- До меня дотронься?
- Получится, но не прямо сейчас, а прямо потом. Я понимаю, так - жестоко, - прямо потом. Что?
- Я ничего не сказала...
- Искорки помнишь?
- Да. Я многое узнать хочу от тебя.
- Помни искорки.
- Доброта может быть бессильной?
- У тебя телефон в которой руке?
- В левой.
- Правой вытри слёзы. Сделала? Доброта сильна сама по себе.
- А когда я не могу...
Телефон отключился. Чей-то далёкий женский голос спрашивал о погоде в Хабаровске - пропал и он. Я ждала. Я аккуратно положила трубку, чтобы случайно не получились сигналы отбоя. И удивилась: почему скромный голос не оставил вокруг меня ни стен, ни города моего?
И осталась у меня постоянная благодарность...
2
Предупреждаю, рассказывать буду о самом тревожном для меня, и кого ни удивить, ни обрадовать, - здесь не нужны. Мой брат Вадим знает, что многое в человеке держится на любопытстве. Я полагаю - на доверии к доброте другого. И на умении искренне радоваться хорошему.
Такой праздник я не могу ждать без восторга! Чудо, когда в доме появляется ёлка, наряженная золотыми и серебряными нитками гирлянд, разноцветными шарами, подвесками, загадочно пускающими блёстки из гущи веток, когда вспыхивают-мигают непонятные огоньки то на шарах, то на самих темных иглах веток... Ёлка настоящая, и в квартире пахнет лесом, растаявшим снегом, дальними детскими сказками, и в какое то настроение начинает чувствоваться... обязательное ожидание нового, хорошего, таинственного будущего, приходящего в ночь с тридцать первого невероятно долгого - перед самым концом, - года. Что оно - новое, таинственное, будет каким? Звать хочется сразу. И здесь же, вместе, радость окончания всего прежнего. Старый год вроде надоевшего платья и - ура! - больше в нём нет нужды. Впереди тоже метели и вечера на катке, но в новом, каком-то ином году. В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла, и много-много радости...
Мне восемнадцать лет, я одна. Взрослые жалуются на одиночество через стихи и дурацкие беседы с психологами, наверное полностью выдуманные самими журналистами из-за того, что нечего писать в газетах, - я не понимаю, жалобы дурацкие, для меня. Одна я дышу свободно. Одной можно и голой по потолку ходить. Ну, если умеешь. Неограниченность, вот что нравится мне в одиночестве. Прекрасные, слегка поднадоевшие мои школьные друзья поразлетелись в разные города, смогли поступить в институты, бесконечные разговоры на тему "кем быть" отпали. Я провалилась на вступительных в политехническом у нас в городе и не жалею нисколько. Что мне чужое место занимать? Пока никакая профессия не притягивает. Мой папа вечно занят полусекретной работой, я мамина дочка. Мама согласилась, мне можно год поискать, чего хочу. Моя мама добрая, она заведует детским садиком. Я пошла на работу к ней, уже четвёртый месяц каждую смену стараюсь стать хорошим воспитателем в средней возрастной группе. Родители детей называют меня по имени и отчеству, - смешно!..
Осенью призвали в армию Володю. Я спокойно его проводила. Плакать то по какой причине? Мы в кино ходили, целовались один раз на дне рождения у моей подруги Светы Махатовой, и то я не хотела ничего от него. Неинтересно. Письма пишет, я отвечаю по настроению, - скучно ему станет без новостей из нашего города, пищу...
Мой город красивый. Здесь в первые пятилетки открыли месторождение меди и жили, как придётся. После войны город застраивали по проектам московских архитекторов и многие дома у нас массивные, в стиле пятидесятых годов, особенно на главной улице. Там есть дом - он в самом центре, - широкие и длинные лоджии, колонны, высокая арка посередине, а над последним этажом надпись "Дом мастеров". Своеобразная надпись, в других городах такого я не видела. Под этой надписью собраны и живут самые большие начальники, квартиры там с комнатой для прислуги. Махатова тоже здесь жила, её родителей по праздникам в газете местной вспоминаются. Сейчас она в столичном институте старается медицину изучать.
Тридцатого декабря я проходила возле "Дома мастеров" и случайно встретилась с ним. Не хочу я называть его имени, просто так. Мой он? Значит - мой.
О том поболтали, об этом. Спросил, где буду встречать Новый год. Я сама не знала, так и ответила. Вроде и приглашают и те, и эти, и как-то...
Он позвал с собой в компанию, рассказал, кто собирается и в чьей квартире, а родителей никаких не будет. Я обрадовалась и согласилась: все девчонки и ребята знакомые, он - весёлый на вечеринках, ну и зачем отказываться?
Он дружил с Володей. Вместе мы ходили в турпоходы, летом валялись на пляже, - старше меня он лет на пять. С Надей из балетного кружка тридцать второй школы долго встречался и перестал почему-то, всегда один ходит по городу, а мы в нашей прежней компании все парами были до поступлений в институты с переездами в другие города и призыва в армию оставшейся позади осенью.
И - он знает Лошакова. Весной у нас полно тюльпанов. Воображая, я собирала громадные охапки цветов и каждый вечер приносила их к дому, где на несколько дней остановился у родственников Фёдор Николаевич. Так, по имени и отчеству, с прилагаемым восхищением называла я его, а все другие обычно по фамилии, Лошаков. "Лошаков мне звонил и знаешь что сказал?" "Лошаков заявил, он никогда не согласится экранизировать классику." "Новый городской музей Лошакову не понравился." "Лошаков обожает родные места, он восходящая звезда нашего города, но звезда всесоюзного значения."
Подобные страшно сенсационные новости я слыхала то и дело в те четырнадцать дней приезда Фёдора Николаевича. Смеялась, восхищалась, и не знаю из-за какого предчувствия пропускала мимо себя, как пустую подачу на волейбольной площадке.
"Не полностью согласен с вами, - прочла я в городской газете ответы Лошакова местному корреспонденту. - И это не случайно, - сказал он штампом. - "Школьное окно" - фильм не первый. Мною ранее ставились телевизионные фильмы, и как итог раздумий поставлен первый художественный фильм. О чём он? Какие проблемы хотелось затронуть, какой разговор поднять? Чистота, трепет первой любви? Да, может быть. Но не только! Вера в добро, вера через боль, вера через возможное крушение бесценных качеств юной души. Меня спрашивают, автобиографичен ли мой фильм? Мне судить трудно. Пусть судят зрители."
Лично меня в интервью насторожило "возможное крушение." Кого оно способно привлечь? От мазохизма я далека. И добро понимаю как добро, а не как ступенью, следующей за болью. Но он там, в самой Москве ставит фильмы, он старше намного, ему виднее...
А если пойти по другому тротуару... как раз тогда я спорила со всем миром по поводу категоричности афоризма "не сотвори себе кумира." Почему сразу - отрицание? Сотворив кумира, примешь его взгляда и идеи? А если я полностью с кандидатом в кумиры согласна? Я спорила, доказывая подругам лживость цинизма и себе - в первую очередь.
Фёдора Николаевича я увидела в цвете и объеме, как нравилось говорить Лавриковой Зине, сама попав в гости. Вдруг он вошёл в комнату возле хозяйки, мамы Зины, всем театрально поклонился, ненужно назвал себя, выслушал имена гостей и кивнул каждому, а для Зины - к ней пригласили на день рождения, - принёс яркую коробку конфет.
- Приехал над сценарием работать, - надувая мне в ухо, зашептала Зина, взволнованная ещё и таким гостем.
Конечно же, тост попросили сказать Лошакова. Он поднялся, дотронулся до широкой короткой бороды, требующе оглядел всех сидящих.
- Я рад, я несказанно рад, что нахожусь сегодня на родной, любимой мною земле. Правда, сам я вырос не в городе, город в те памятные времена строился. Как-то получилось, что из посёлка, из районного центра я попал сразу в Москву, зная, что милая сердцу и душе родная земля всегда помнит выходцев из неё. Всюду мы несём в сердце её тёплый свет. Всем мы обязаны родной нашей земле. За вас, Зина, за счастье родной земли, за родные места.
Гости, слушавшие как секретаря обкома на партийном собрании, наперегонки зааплодировали, встали с рюмками и бокалами, всех как и соединило одно - восторг и уверенность в непременном завтрашнем счастье веех-всех-всех. По-правде говоря, я не совсем поняла, о имениннице ли говорил Фёдор Николаевич или о себе? И кто из сидящих за столом родные места ненавидит, кто ненормальный?
После рюмок был долгий трёп о себе и про себя. Чей - и говорить не надо...
Ну и зачем вспомнился Лошаков? Италия? Новогодний обычай их? Окна настежь и выбрасывай ненужное, противное тебе? Да-да, но ведь итальянцам проще, они выбрасывают старую мебель...
3
В школьном спортзале Валентин ходил вокруг большого куска бумаги, расстеленного на полу, и раскрашивал филина для праздничного представления. Дети наряжали ёлку, приятно шумели, протягивая под потолком разноцветные и блестяще гирлянды.
- Гений, - приятельски сказал мой спутник Валентину, - два дня осталось до боя курантов. На тебе художницкие дела, на мне магазины, деньги я со всех собрал. Девчонки готовить будут. Нарисуй, Валентиныч, на одном плакате нас всех, с юмором. Черкани разные шутливые пожелания, мы ими прихожую украсим. Ладно, работай. Мы с Зоей проскочим по магазинам. Ты сделай обязательно!
У меня меховой воротник шубы стал красивее сразу, как мы выбежали на улицу, - он как-то блеснул, распушился, может от ветра? Мы действительно почти бежали, увидев сквозь стёкла дверей нужный нам автобус на остановке. Повезло, в автобус мы попали сразу. И везло нам в дне дальше, покупки мы делали как в кино, быстро находили нужное. Я спросила у него, когда Валентин и Светлана поженятся, потому что столько раз начинались разговоры об их свадьбе и мы фантазировали, чего им подарим.
- У них не понять. Снова поссорились. То на километр, не ближе ко мне не подходи, то без тебя жить не могу...
Валентин ниже Светланы ростом, он мне не нравится. Она задерёт нос, нарочно при других его подденет, он и бегает за ней, гордости показать не способен. Слабак он. Совсем не подходил бы к ней с неделю! Хорошо рисует, в художественное училищ поступать хочет. Как тогда они жить станут, муж и жена в разных городах? Может родиться ребёнок, и где на него деньги брать? Светка вообще не работает, готовится в педагогический после первого провала. Женятся и сядут на шею родителям?
4
Нет, всё-таки невозможен человек без имени. Это как-будто все-все-все и всё-всё-всё, сведение и сведенное в одно...
Ранним вечером тридцать первого декабря я пришла к нему. Мама мне посоветовала, и для праздника я надела белую новую кружевную блузку и прямую светло-коричневую юбку, сшитую совсем недавно. И в парикмахерской мне успели сделать модную стрижку. Чудное заведение, - парикмахерская, выходишь оттуда другой даже для себя, обновлённой.
В прихожей его я промахнулась перед зеркалом. Сняла шубу, стала поправлять причёску, а прежнего привычного локона сверху вдоль щеки нет...
Он был одет в единственный свой, хорошо мне знакомый праздничный костюм. Как-то так удивился в прихожей... пошёл в комнату, вернулся и словно в раму меня вместил:
- Ты красивая. Почему краснеешь? Точно, красивая.
Я присела на край стула в углу комнаты. Дотронулась пальцами до ёлочных веток в стеклянной банке, обложенной ватой. Взяла книгу и положила, не прочитав заглавия. Он сидел за скрипучим столом посреди комнаты и что-то писал.
- Вот заваруха! - полуоборотно улыбнулся мне. - Утром позвонил брат из Томска, в университете на втором курсе физмата. Упросил завтра прилететь. Начинается сессия, а у него любовь небывалая и завал по математике. Купил билет, завтра лечу первым рейсом в Томск. Кое-кому записку оставить надо, куда я делся. На работе в последний момент успел выпросить неделю отпуска без содержания. Знаешь, почему разрешили? Шефу по нашему отделу успел, тоже успел перепроверить одни расчёты. Ну и к праздничку в упор на этот раз... Говорят, как встретишь, таким год и будет?
- А ты успеешь мне сказать вторую необычность?
- Если она появится во мне, - тронул пальцами лоб.
С ним... с ним я объявилась в компании к восьми вечера, как назначали. Мамочка, какой сделалась Светкина квартира! Вход в самую большую комнату закрыт картоном и расписан под бревенчатые стены и двери с коваными широкими навесами, большущий Иван-дурак, набитый чем-то внутри и с картонным расписным лицом сидел верхом на телевизоре, Баба-Яга в ступе летающей раскачивалась над длинным, наполовину накрытым столом, а на стену поверх ковра прикололи общий наш портрет, смешной-смешной! Ёлка - пахнущая, настоящая лесная ёлка - их на город привозят всего вагон, - блестела игрушками, радовала, счастливила постоянной подсказкой того, какой сегодня у нас праздник! Светлолицые, взведённые и настроенные на радость девчонки в праздничных нарядах прихорашивались у зеркала и Лера ревновато оглядывала стоящую рядом Таню, ребята смеялись возле юморных рисунков Валеры, все в костюмах и галстуках, белых рубашках, все суетились по всем трём комнатам квартиры, договаривались со Светой, где можно курить, что ещё отнести с кухни на стол. Во мне сразу всплыло будоражное настроение, дурачиться потянуло и стать в какую-то секундочку строгой, ведь целый год заканчивается... Он достал из большой сумки туфельки для меня, передал ребятам принесённое нами шампанское и помог, среди толчеи в прихожей, мне переобуться. Всё-таки насколько приятна его помощь, вроде и не... нет, - нужная.
Знакомиться здесь не надо было ни с кем. Досадливо я подумала, как воспримут они, что пришла я с ним. Почти все, кто здесь собрались, провожали Володю в армию два месяца назад и тогда отнеслись ко мне как к его девчонке. Так и говорили, за меня, правда, - возвращайся, она тебя дождётся. А я обещала? Никто пока не проявился отношением ко мне, обиду или презрение на лице не изобразил. Тактичными на время сделались? А может, вино тормоза уберёт и не надо мне доверяться? Или на самом деле в наше время всем отношения безразличны? Один вчера, другой сегодня, и все друзья-приятели с этим согласны? Нравится мне задавать простые вопросы себе самой и другим.
Ждать из армии Володю я не обещала. Я это знаю. Достаточно для самоуважения? И сегодня мне впервые очень и очень понравилось мужское ухаживание за мной, потому что он, с кем пришла, вынул из сумки мои туфельки. Он помог переобуться, на его руку я опиралась, снимая сапоги.
Что-то он кому-то говорил, сразу подключившись к гомону в комнатах, начал надувать воздушные шарики и я завязывала их ниткой, дотрагиваясь с желанием до его пальцев, - на кухне показал, как правильно закрыть скороварку, девчонкам помог открыть консервные банки с помидорами и огурцами, вместе пересчитывали и раздавали всем хлопушки, бенгальские огни, вместе и рядом сели за стол, - он налил мне вина, поднял свою рюмку и ко мне первой потянулся ей, хрустально коснулись мы краями и за звоном, в гомоне, нами расслышано он сказал серьёзно:
- Пропади пропадом старый год. Ты ходила рядом, посторонней. Сейчас жалею. Поверим в хорошее?
Я согласилась глазами. Чья-то хлопушка выстрелила, засыпала разноцветным конфетти стол. Во мне прибавилось и сильнее продолжилось шероховатое настроение встречи неведомого, что, я до сих пор верю и знаю, всегда приходит в такой праздник. В детстве с наступившим рассветом был подарок родителей, главным, а что теперь?
Мишка, Люда, Вера, Катя и Лёша танцевали, кутерьма в доме больше раскручивалась, мы тоже танцевали возле самой ёлки и я сразу положила руки полукольцами на плечи и благодарно чуть-чуть прижалась щекой к груди, мы тоже бродили по полутёмным комнатам, за руки, как снова маленькие, в детстве, счастливом неопознанностью разного взрослого, смеялись, торопливо острили, взбудоражено разговаривая со всеми сразу и ни о чём.
А время прожитое закончилось. Погасили электричество и зажгли свечи. За дверью комнаты трижды и громко ударили по пустой кастрюле, в костюме турецкого паши с белой чалмой на голове важно вошёл он, изо всех сил удерживая на лице строгость.
- Я - посол от Деда Мороза, честь имею зачесть вам сию грамоту! Новогоднего празднества всея Руси Дед Мороз, тридцать первого декабря сим повелеваю! На праздничном торжестве грусти не высказывать, всякого доброго гостя почётом да вниманием одарять, бокал винный держать наполненным, осушать умело и с пользою превеликой к танцам и игрищам, на празднике...
Он читал развёрнутый свиток с печатью на шнуре, большой, с блюдце, мы смеялись наставлениям, перебивали дополнениями и вставками, хлопали, и... вдруг и долгожданно заверещал будильник .Звук телевизора включили до отказа, кремлёвские куранты начали бить, возвещая шестой удар, седьмой, - он встал рядом, он пригнулся, на ушко поздравил меня, - С Новым Годом! С Новым Годом! - закричал вместе со всеми, - Счастья! Радости весь Новый Год! Любви! Любви! - и все мы счастливо переглядывались, волновались, переносясь в Новый Год, ждали последнего боя курантов, стоя пили шампанское, и какой-то миг почему-то молчали, все...
Почти физически я почувствовала отрыв от нематериального прежнего времени. Никогда старый год не повторится. История... Банально, а не смешно. Грустно...
5
Благочинный обед не столько в честь именинницы продолжался, больше и больше доходило до меня, сколько в честь Лошакова, - а поэтому я и злилась, пробуя настроения своего не показать. Поедали антрекоты, поданные на тарелках праздничного немецкого сервиза. Такою сделалась обстановка, затянутая тиной общего внимания, - скоро все встанут, и руки по швам вытянут, казалось. Фёдор Николаевич самоуверенно вместо всех присутствующих произносил тосты, не забывая рассказать о личной любви к малой, тёплым светом озарённой родине, о его любви к теплу родительского дома, "наделившим сердце честностью и добрым отношением к миру". Наверное, гостям речи нравились. Выделений мною изо всего города сидел рядом и только мне показывал - тоже скучал. "Не сотвори себе кумира..." Крепость моя оказалась песочной и начинала рассыпаться, я не знала, чего хорошего можно найти в Лошакове, чему он способен научить. Под хлопки после восьмой речи-тоста выделений мною из всего города шепнул на ухо:
- Может это и так, но хорошо бы ему быть поскромнее.
- Потерпим?
- Я сейчас встану и начну распинаться перед всеми, как я люблю родину. Милую и добрую. И как мне дорога видимая впервые хозяйка дома. Лошаков выстроил свою родину в съемочном павильоне? У себя в селе он не бывает, где родители его живут.
- Спроси у него, - хотела сказать я. Вспомнила, спросит. Громко спросит, при всех. Он такой. И я осторожно напомнила:
- Нас пригласили в гости...
- На открытие живого монумента...
По-правде говоря, уйти мне захотелось с самого начала, когда я заметила взгляд хозяйки дома, чётко говоривший, что спутник мой тут совсем не нужен, и зачем меня научили приличию?
- Да, Фёдор Николаевич, да, - подтверждала сейчас хозяйка дома Алевтина Павловна, - а как вёл себя в санатории... она назвала известную в стране фамилию журналиста. - Привёз с собой молоденькую любовницу, купил для неё сразу два ящика мандаринов! Нет, вы подумайте, два ящика! И народа не постеснялся! Ни с кем не здоровался, когда на прогулку с ней выходил. Она будто дочь ему по возрасту. Два ящика! А? Фёдор Николаевич? Растолкуйте, подобное поведение наказывается хотя бы общественным мнением?
Слушая обличительные сплетни-речи, разве могла я подумать, что попозже, не обращая внимания на моего спутника, отвлечённого в другой комнате разговором, Лошаков начнёт настойчиво звать меня на чашку кофе к себе в гостиничный номер? Как забыть мне фразу "у тебя талия с мой кулак и движения ног мягкие, кошачьи, нежные"?
А дочь Алевтины Павловны переспит с ним в гостинице, дура, рассказала мне "он пообещал, ребёнка не будет" и потом поедет в столицу и станет студенткой актёрского отделения. Откуда мне было знать тогда? Мало ли чего говорят между собой девчонки, обшелушивая, кто, где и почему пристроился жить дальше?
6
Кабацкий, надоедливо кричит по радио голос Пугачёвой. Раньше мне её песни нравились, в том году. Теперь, - в том году. Мне не нужен продолжающийся праздник? Да. Тишины хочу. Побыть одиноко в тишине, с собой...
На безлюдье не получается забыть ледяной взгляд одного из приятелей Володи. Я не знала, что у выпившего водки человека бывают ледяные глаза. По комнате в полумраке трещали бенгальские огни, от них подтягивался искристый жар, а на меня с желанием вразумить давили эти настырные взгляды, посылаемые вдоль стола. Не поднялся со своего места. Я знала, подойдёт - нарвётся на пощёчину. Всё, чем ответить умею.
Натекла заполночная усталость. Я забрела на кухню. Накурено и никого нет. В комнате напротив кто-то обнимается. Груда одежды в прихожей, голоса на лестничной площадке. Да, стоят наши, курят и говорят все сразу, не поймёшь о чём. На подоконнике сидит Светка, сияет коленками, несчастно влюблённый Валера стоит рядом с ней едва не на собственных коленях. Поссорились. У Светки губы капризным изгибом. А возле дверей в соседнюю квартиру он, с Андреем и Мишей. Я подошла, обидно дотронулась до плеча и он сразу обернулся, не договорив что-то ребятам.
- Маленький секрет. В диетстоловой празднуют горисполкомовцы. Надо поздравить Николая Ивановича, у него юбилей, шестьдесят лет.
- Такой старый?
- Смываемся? Я несу твою шубу.
- Куда вы? Куда? - встрепенулась на подоконнике Светка, раскинув руки в стороны.
- Мы поздравим одного знакомого и вернёмся! - убегая, успокоил её Толя.
С крыши на нас слетает длинный шлейф метели. Дунуло ясностью холода, сказочность ночного снегопада возвращает мне праздник. Мы бежим! Увлекая, он крепко держит меня за ладонь, - полы моей шубы отдуло, на бету он запахивает и пробует застегнуть, а сам без шапки! Улица центральная, впереди на площади торопливые огоньки носятся вверх и вниз по высокой ёлке, народ попадается нам с песнями или с орущим магнитофоном, нас пробуют остановить, затянуть в круг и заставить петь и плясать с ними, незнакомыми, - мы увёртываемся, убегаем, тарабаним в запертые изнутри двери и нам, из-за нашей настойчивости, не сразу, но вызывают юбиляра, большого своим постом начальника города.
- Ребята!? - удивляется и заботится Николай Иванович, - да вы раздеты? Да как вы по морозу!?
Он оглядывается за себя, где его гости, и пригласить в компанию чиновников нас не может, мы знаем...
- С днём рождения, Николай Иванович! С Новым Годом! Хорошего вам здоровья, большого счастья, - поздравляет Толя, наливая и раздавая нам по бокалу шампанского. Как бокалы остались целыми в его карманах?
- Мы примчались вас поздравить, Николай Иванович, нас недалеко отсюда своя компания ожидает.
- И желаем, чтобы ваш сын и наш друг Боря вовремя вернулся из армии, - настаивает убеждением выделений мной из всего города.
- Ну даёте, ну даёте, без пальто бегаете, - не знает чем помочь отец Бориса а мы, выпив ледяное шампанское и суматошно с ним простившись, направились обратно. Выделивший меня из всего города поднял короткий воротничок пиджака, сжал плечи от холода и говорит обрывисто, с тревогой:
- Письмо пришло от Бориса. В ноябре присягу принял. Десантник. Живут в палатках. Надо ждать. Он вернётся, когда с парашютом напрыгается.
Я стягиваю шубу и накрываю нас. Боюсь, что он сильно простынет. И снег падает, и метелит по улице нам навстречу.
- Ты был там, а сегодня здесь. Он вернётся, вот увидишь.
- Давай по бокалу шампанского за него? Чтобы он вернулся живым и невредимым. Давай, и я напишу Борьке, как мы в Новогоднюю ночь вдвоём помнили о нём.
Мы разделили остаток вина, и я тоже в душе искренне пожелала Борису счастливого возвращения домой.
- Правда, ты лежал в госпитале тогда, в армии?
- Давай не спрашивать? Сегодня праздник. 0, сейчас заскочим в гости к Леночке Рыбаковой, в её окнах свет. Вот, гляди, на седьмом этаже, окна первые от угла.
Нам открыла Лена. В прихожую вышли и её родители, обеспокоенные. Конечно, теперь третий час ночи. Леночка сказала, что мы пришли к ней и повела нас на кухню. Там за пустым столом сидел единственный гость, Панкратов. Он и Леночка учились в одном классе и влюбились до скучноты. В десятом сдурели от идеи перейти в вечернюю школу и жениться без оформления и свадьбы, и сегодня, похоже, всю ночь просидели за кухонным столом, примерная девочка и сильно примерный мальчик. Мы рассказывали, как празднуем, а они молчали, павлиньи любуясь друг другом. Странными становятся люди, когда всё в них без... даже не знаю, без чего. Вроде и одеждами прикрыты, а...
Наверное, вспомнив какое-то кино, Леночка предложила нам по рюмке коньяка. Она забавно показывала себя хозяйкой, не зная, что и где находится в собственной кухне. Или память заменилась просторами счастья от созерцания влюблённого?
Панкратов потрогал губами коньяк" и не выпил. Конечно, он самый правильный в городе и знает, насколько вредны двенадцать капель алкоголя. Получал одни пятёрки, на золотую медаль тянул. Непонятно мне, как он, правильный-преправилъный, любовью ум свой переклинил? Почему он теперь и не жениться, и высшим образованием своим не занимается?
Я надавила под столом на нужную ногу, мы торопливо попрощались с обещаниями заходить запросто, в любое время и конечно же трезвыми, - "да-да, шампанское, а всё-таки алкоголь," - и смылись к своим. Скучно мне стало от кукольности Ленкиных глаз, двигающихся и...
7
Вроде и не заметили в компании наш побег. И музыкалили, и танцевали, и в кухне опять слишком накурили. Я быстро вскипятила чайник, налив воды совсем немного, и заставила выбравшего меня выпить горячий чай. Упрямый, от шубы во второй раз отказался! Я и мёд в чужом буфете отыскала, заставила с мёдом, от простуды. А после и мы пошли танцевать, продвинувшись к самой ёлке, и я так вовремя слушала элегантный голос Муслима Магомаева, подговаривающего песней загадать желание "и пусть оно исполнится"...
Чем я живу? Что будет впереди? Кто я? Не гадкая уточка в стае белых лебедей, и не выдающаяся... что впереди для меня? Вадим, мой старший брат, написал в поздравительной открытке: - "В каждом человеке есть обольщение собственной жизнью, и поэтому каждый день для него - сотворение мира. Твори свой мир, сестрёнка!"
Он аспирант, вместе с папой занимается полусекретной работой, изучают Солнце, знает, зачем живёт. Я пока не знаю. Как нарочно, какие-то процессы заактивничали на Солнце перед праздником, папа и Вадим не смогли вернуться из обсерватории с Кавказа. Им нужно изучать, изучать... А мне мой мир как творить? Чем обольщаться в собственной жизни? Да и кто подсказывать станет всякую минуту? Грустно, трудно иногда думать, - жить-то самой...
Нас позвали играть в лотерею. Я не захотела, подсела к телевизору. Мне близкий примкнул к играющим, и хорошо, потому что даже с ним я не могу говорить сейчас. Хочется сжаться, забиться в уголок и быть одной, загородиться от трудного мира.
На экране одно и то же, песни, двухвариантная примитивная размазня. "Я влюбилась, я сильно рада, не пропадай." "Куда ты делся, мой любимый, я жду несмотря ни на что." Ни гордости, ни стыда. Подробно раскрывающая рот уточняет: - "И когда ты с другою, с другою, я тебя подожду, подожду." Теперь так можно? Без брезгливости.
В том... да, уже в том году на выставке молодых художников я возвращалась к поразившей меня картине. Небольшая акварель без названия. Синяя ночь, тревожная по цвету, жёлтые отблески то ли луны, то ли электрических ламп на церковных куполах в левом углу, на домах города за куполами без крестов. Бежит длинная юная женщина, голова запрокинута. Боль вскинутых рук, излом тела - вся её сущность. Ночь, синий холод, она обнажена, не защищена ни от холода ни от глаз посторонних, она облита светом, и не отчаяние, а счастливый отказ от окружающего - настроение картины. Церковь символом прежней морали, дома-пеналы символом нравов современного города. Она бежит от чего? Как всегда мне хочется верить, видеть и знать, - жизнь только прекрасна, только удивительна!
Настроением я стала вдруг такой пожившей, так вспомнила в свои восемнадцать лет - живут люда, едят, работают, в театре ждут победы добра над злом, на выставках живописью восхищаются, и живут - один от другого вкусное дня себя отломить, откусить хочет, тогда плюют на сущность твою, в душу или тело ломятся как хоккеисты к воротам, стараясь использовать тебя в своё удовольствие. Я смогу поверить в иное?
Сижу, и смотрю в окно. Там фонари, невысокий дом напротив. С угла крыши слетает полосами снег, закручивается шлейфами вниз, к земле, к земле, да вдруг вскидывается, крученой резвой лентой поднимается в небо, к фонарям, к звёздам над фонарями, в небо... А как мне за ним, вверх?
Я отвернулась от окна и наткнулась на хорошие глаза. Пришел, сел рядом. Откуда знает, когда - необходимо? Подойти, ни о чём не спрашивать, молчать?
Почему без него всё не так? Заскоки возраста? Что же, личные желания, личная жизнь человека всегда пустяк и - пустое?
Длинноногий гэдээровский балет изображает по телику всеобщее счастье. И он рядом, он мне рассказывает:
- Подраскисли все немного, напрыгались. Проиграл спор и должен был выпить стакан водки. Никто не знает, я подменил водой. Какая там водка стаканами, когда лететь скоро! Завтра, то есть сегодня в Томске встретит брат, и учебники на стол. Ему светит блестящей вылет из университета. За неделю нагоним программу, мелочи.
Я читала - хозяин улетел и оставил в аэропорту собаку. Она долго встречала все самолёты, искала хозяина. Переселиться и мне завтра в аэропорт? Не хочу, чтобы улетал. Как остановить? Заплакать? Нарочно я не умею.
- Уведи меня отсюда, - съёжилась плечами и разжалась.
- Ко мне, - подтвердил он смысл просьбы.
- И не вернёмся?
- И не пустим к себе никого?
- Да. Мне так нужно.
8
Вздрог мой после дотрагивания...
Высокие, полукруглые наверху окна в его доме. Я знаю, правильно они называются полуциркульными или итальянскими. Такие окна меня переводят в другой век, я их называю и чувствую тургеневскими. Пруды, парки, навечные значительные взгляды, надежды оторваться от повторения скучного, раз и - не приземляться...
Ура, удрали из компании и бродим одни. Из кухни в его комнату несём чай, печенье и конфеты, почти не разговариваем, согреваемся, из комнаты в кухню относим пустые чашки. Вместо каждоночного электричества свечи горят, и тени наши высокие. Я брожу, завёрнутая в толстый красный плед. Он заставил, зуб на зуб не попадает после всякой беготни по морозу.
Тишина. Хорошо здесь. Хорошо с ним, уставшим, неразговорчивым сейчас. Там, со всеми, суетился, смеялся, здесь общаемся пещерными звуками, а-а, у-у вместо слов. Распавшийся в стороны воротник белой рубашки, приспущенный узел галстука, не отпускающее меня хорошее взрослое лицо, поумневшее, на него как резкость навели.
С середины девятнадцатого века мы стояли рядом перед окном и молча смотрели на желающее рассвета небо. Куда мы попадём?
- Не расслышала. Что?
- Привык жить независимо, а сегодня... Из-за тебя улетать трудно. Не хочу улетать.
- Останься.
- Оооой, тоже нельзя, - сказал, как попытался и не смог вывернуть ненужное из себя.
Молчали, переглядываясь, и что не говорили - прояснивалось для нас. Боимся давно опошленных слов? И дрожание моих пальцев - поэтому? Плеч вздрог, искорок в зрачках вспых...
И метель увьюжилась в прошлое время. Нетронутый, без единого даже птичьего следышка расстелился перед окном сугроб, светящийся от низа, и, такое бывает в сказочную новогоднюю ночь, небо отразилось в снеге своими миллиардами ярких звёзд. Уменьшение до искорок, увеличенные кристалликами снежинок в числе до бесконечности, искорки метались по всему сугробу малюсенькими серебряными каплями, зеленоватыми, малиновыми отливами сливаясь в светящееся кружево, калейдоскопно распадаясь, мгновенно меняя рисунок, подскакивали, пропадали в снеге и завораживали праздничным чудом.
- Люди спят и не видят, - вслух пожалел он.
Я протянула раскрытые ладони. Искорки засияли чётче, их сразу прибавилось и над сугробом, и перед окном, они начали проскакивать сквозь стекло, к нам залетать, засветились острым, резким серебром, искорки падали на рукава его рубашки, простреливали сквозь кружева моей блузки, укалывая руки тающим теплом, иголками вечности.
- Загадай желание?
- Загадала. Я хочу всегда оставаться красивой и чистой, главное - чистой, как они, искорки семьдесят первого года.
Чего-то... чего-то началось...
- Мы правильно делаем? - попросила последней уверенности.
- Сами живём, сами узнаем...
- Может быть мы отыскиваем сами себя, - согласно отказалась я от последних, ненужных слов.
Метельным шлейфом, холодом ясности искорки полетели на почему-то обнажённый мой живот, на лёгкие бёдра, вздрогом соприкаснувшиеся с теплом зимней комнаты, с предельностью обидных переживаний ненужности себя, и захлопнуты глаза, и чуть-чуть, и разрешения высказываются движениями будто и не моими, показанными чуть-чуть, с испугом и неосторожностью, - никто ничего не знает, что можно и нельзя, не у кого спрашивать и только доверять себя, только доверять чувствуемому, - грудью к груди, губами к губам, радостью к радости, правильно, что тяжёлый плед тоже потерялся, я открыта какой есть, я хочу стоять открытой, какой есть, ждать, улавливать нужность своей красоты, втягиваемую в поцелуи, в снежинковые дотрагивания и сдавливания тяжкие, сугробные, в обалдение от увиденного и почувствованно-взметеленного от самой середины века девятнадцатого...
Чего происходит, зачем и почему - я понимала и намеренно хотела не понимать, не ломать обдумываниями вертящееся одними оголёнными чувствами, отрывчатыми кипениями совсем нового, заданного, нужного для присутствия моего в жизни, - откуда-то из-под блистающей наднебной черноты я рухнула - белое-белое, то ли оставшись стоять на босых пяточках, то ли когда-то вернувшись ими на твёрдость пола, - я оказалась нужной, меня так, меня нежно гладили, другое тело мне передавало вое волнения, меня не обижали отказом, не сталкивали в обделённость и вытворяли со мной чего хотели, а хотели - восторга.
- Прости, прости, прости за слишком... ну - грубое, ну - земное. Я женщина теперь, или осталась...
- Осталась какой была.
- Почему я не стала женщиной? Ты отказался? Мы взорвались, напереволновались?
- Не торопись. Были бы у нас чувства, желания, и само собой... Обворовать и исчезнуть - не для меня.
- Я с тобой должна перейти в свою следующую жизнь, в женскую, в будущую, во взрослую.
- Спасибо. За то, что белеешь во тьме спасибо, за... Нет, стихами говорить не способен, наверное - сегодня.
- Ну и правильно, - и я удовлетворённо залепила пробующей продлить скучные объяснения рот ладошкой, губами, в ладони широкие вжимаясь взрывающимся, в пупырышках волнений втянутым животом. Надо же, чего во взрослой жизни бывает... Оказывается можно без страха вмещаться в руки не свои, сидеть, стоять, ходить - быть необыкновенной, - обнажённой... Обал-деть!
- Тоска.
- Почему? Я чего-то не то...
- Мне уезжать через сорок три минуты.
- Да, тоска. Я провожу тебя.
- Ты устала, сутки без сна.
- Как называется - никого не касается, устала или... Я от тебя оторваться боюсь даже на секундочку.
А рядом с ушком часы на руке тик-тик-тик, тик-тик-тик, до последних вздохов сожалительных между отрывами губ, до настоящей надвигающейся пустоты на месте его, пусть и в несколько всего суток...
И маме не показывающая выросшую себя без ничего, с большущей жалостью к нам обеим я вынуждена была одеваться, впервые не шныряющая по закоулкам стыда, впервые с желанием существующая так, в первозданности открытой, не обжигаясь обнажённостью, как ею не обжигается а любое дерево, любое животное и всякая птица, - закрывая, закрывая себя с сожалением, выдачами прерывистыми...
...Густой липкий снег сыпался в улицы, дома за ним виднелись акварельными, размытыми контурами. За городом наше такси забуксовало, вырвалось и помчалось, догоняя редкие автомобили в белой каше от неба до земли. Как мне понравилось собирать его в дорогу! Я нашла в холодильнике нужные продукты, нашла зубную щётку, пасту и мыло. Настояла, и втолкнула в его сумку термос с горячим чаем. Ещё заставила надеть свежую рубашку, а вторую взять с собой запасной. Мне восемнадцать лет, откуда я знаю такое? В первый раз собрала...
Жалко, а вылет из-за нетели не задержался. Только и осталось глянуть на него.
- Вот, - сказал он, удивившись, словно искал и нашёл. - Вот, - показал мне.
Я улыбнулась. На воротнике моей шубы застряло несколько искорок. И глупо-преглупо разревелась, уткнувшись в него.