Зловещая эклектика бытия, или Бред сивого мерина.

В предисловии к книге описать какой-то сюжет, а потом сказать, что автор для своей книги выбрал совершенно другой сюжет. Д. Хармс, из записной книжки.

Давным-давно один любвеобильный грек по имени Иксион, кстати, царь, кинул глаз не на какую-нибудь царевну из соседнего полиса, не на нимфу-вакханочку, а на супругу самого Зевса Тучегонителя. Зевсу рога были ни к чему, и он слегка разозлился.

Тучегонителем главного греческого бога назвали неспроста. Дело в том, что окрест Олимпа болтались так называемые Тучи. Не тучи, заметьте, а Тучи. Да и подумайте сами, могли ли у Горы околачиваться простые тучи?

Так вот. Зевс взял одну из Туч и вылепил из неё копию Геры. И если вам будут втирать, что клонирование изобрели на рубеже XX-XXI веков, не слушайте. Самую первую фальшивку Зевс подсунул Иксиону.

Парень так обрадовался, что тут же залез на лже-Геру. А через положенный срок Иксион стал "счастливым" отцом эксклюзивного выводка, стыдно сказать, кого - кентавров. К тому же Зевс распял горе-любовника на огненном колесе. Поговаривают, что Иксион до сих пор на нём вращается...

С тех пор джентльмены поняли Главное Вселенское Мужское Ограничение: "Со всеми леди партии не составишь".

Но вернёмся к нашим кентаврам. Народ этот был злобен, туп, примитивен. Да и что можно взять с конемужика, кроме его достоинства, и то, заметьте, конского, а не человеческого.

Безусловно, в любом, даже самом никчёмном народе есть светлые головы. Таким можно считать мудреца Х.

Пара слов о Геракле и его роли в истории мужиков с конскими задницами. Геракл был уже большой мальчик, когда пересёкся с толпой крово- и просто жадных до винища кентавров. Чувакам не повезло: к моменту этой памятной всему греческому народу встречи Геракл уже располагал уникальным химическим оружием дальнего поражения, а именно стрелами, наконечники которых были обработаны ядом лернейской гидры. В ходе коврового стрелометания доблестный Геракл прицелился в одного из полевых командиров, но попал в доброго Х.

Х., естественно, отбросил копыта. Но не зря! Перед смертью старый кентавр изъявил желание спуститься в царство Аида вместо товарища Прометея, чьё дело ныне продолжают все кому не лень: от Газпрома до пацанов, жгущих на пустырях покрышки от КамАЗов.

Кстати, в том бою Геракл извёл практически всех кентавров.

У рассказанной басни, несомненно, есть ряд моралей. По своему обыкновению, автор не навязывает читателям никаких своих выводов, оставляя это право вам. Мораль - штука мутная. Кто-то скажет: "Разговор шёл о скрытых угрозах, кои таит в себе генная наша инженерия". Кто-то подумает: "А что делал мудрец там, где идиоты лезли под раздачу?" Третий вообще пожмёт плечами: "А к чему это всё?"

Вот какая сложная вещь выводотворчество. К тому же всё могло быть совсем не так или вовсе не быть. Но перейдём к основной части.

Автор нижеследующего более чем экспериментального этюда просит читателей не искать намёков на реальные страны, прототипы героев, неточности в параллелях, так как сейчас перед вами возникнет полностью абстрактный кусок полностью абстрактного мира... Или нет?..

- Тесно мне, - вымолвил Пилат, - тесно мне! Он холодною влажною рукой рванул пряжку с ворота плаща, и та упала в песок. - Сегодня душно, где-то идёт гроза, - отозвался Каифа... - Нет, - сказал Пилат, - это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа... М.А. Булгаков, "Мастер и Маргарита"

- Ах, чёрт, чёрт, чёрт! Как бы я хотела написать русский роман, типичный русский роман, в котором ничего не происходит - и всё гибнет, гибнет... А. Лазарчук, М. Успенский, "Посмотри в глаза чудовищ".

Раскалённая сковорода солнца прогревала чёртову местную пустыню до умопомрачительных температур. Ненавистное пекло, казалось, было готово убить. От вязкой, липнущей к телу жары мог спасти только хороший кондиционер. Что он и делал.

Лошаков Ипполит Конкурович предавался лёгкой послеобеденной полудрёме прямо в рабочем кабинете. Секретарша вместе с игривым шлепком по крупу получила строгий наказ никого не пускать и телефонными звонками начальства не тревожить в течение часа.

В посольской ресторации подавали замечательную овсянку, после которой немолодого уже Лошакова страшно клонило в сон.

Сейчас Ипполит Конкурович позволял себе роскошь и отобедать в ресторане, и поспать "при исполнении": военный коньсул - фигура далеко не последняя, с ним считаются. Коньсул с теплом и странной неприязнью вспоминал, как начинал карьеру простым лошадьютантом. Тогда удавалось прикорнуть лишь ночью часа на четыре, а то и меньше.

В штаб Лошаков попал прямо из северной экспедиции. Он был самым юным, подающим надежды попонинцем. С тех пор прошли долгие годы экспедиций и службы за рубежом, о которых Ипполит Конкурович написал восхитительные мемуары "Иноходец значит Путешественник" и "Галопом по Европам", а также сборничек стихов "Пегас дальних странствий"...

Из радиоприёмника тихо лилась песня: "...Эскадрон моих мыслей шальных, ни решёток ему, ни преград...", однако Лошаков не слушал музыки, он расслабленно блуждал по границе сна и бодрствования. Песня закончилась, и понеслась реклама: "Мерин-Да - оттянись со вкусом!" Ипполит Конкурович не любил новомодного пойла так же, как и терпеть не мог свежепришедших из других языков слов.

Но особенно Лошакова раздражал совсем не юный, однако ужасно популярный термин "гиппократия". Крах табунистической партии и приход этих самых гиппократов до скрежета зубовного злил Лошакова.

"Такую страну загнали! С места - и в карьер... Кто так делает?" - говаривал коньсул старинным друзьям-партийцам, и те молча соглашались.

Воспринимая нынешнюю экономику Родины исключительно с позиций главной книги табунистов "Копытал", Ипполит Конкурович так и не сумел адаптироваться к новым реалиям, но, к счастью, и жил "не дома", и места своего хлебного не потерял. Не потерял и своих убеждений. Дети откровенно ржали над Лошаковым, это тоже его шокировало. Иногда, прямо как сейчас, он задумывался: "Может, они правы, и наше, старое поколение слишком зашорено? Так ведь и борозды не портим..."

И Ипполит не сдавался. Он вошёл в партактив и окунулся в омут классовой борьбы, хотя из-за рубежа это сделать было несколько затруднительно. Он неоднократно публиковал критические статьи, последняя из которых, "А воз и ныне там", беспощадно и небезосновательно ругала экономическую реформу. К изданию готовилась брошюра с символическим названием "Агон и я", где Лошаков излил всю накопившуюся за последний десяток лет боль. Он был свидетелем того, как разваливалась армия. Он видел вожаков всяких Куланистанов, которые хапнули столько суверенитета, что у них развязывались пупки, но они усиленно делали вид, что всё под контролем. Он на собственной шкуре почувствовал перемену в отношении других государств к Родине - от пиетета или напряжённого уважения к наглому игнорированию или пренебрежению.

"И примешь ты смерть от седока своего!.. - прогудело радио. - Слушайте на нашей частоте литературные спектакли".

Хорошо, что основные отечественные станции прекрасно здесь ловятся, в который раз отметил про себя Лошаков.

"Завтра в Кентаврическом дворце открывается выставка работ замечательного художника Седлова-Подковина. Не пропустите встречу с прекрасным!" - закончилась реклама.

Снова зазвучала музыка: "Ты лети с дороги, птица! Зверь, с дороги уходи! Видишь, пыль вдали клубится, кони мчатся впереди..."

Зазвонил телефон. Ох...

- Я же просил... - тихо прохрипел Ипполит Конкурович в трубку.

- Простите, Ипполит Конкурович, - заизвинялась секретарша. - На проводе замминистра иностранных дел...

- Чьих?

- То есть?..

- Ну, наших или местных?

- А! Местных, местных. Хирон.

- Соединяй, - выдохнул Лошаков.

На коньсула обрушился поток здешней речи, в которой, впрочем, Лошаков здорово разбирался:

- Добрый день, уважаемый Ипполит! Вы же не станете укорять вашего доброго друга в том, что он звонит напрямую без формальностей?

- Здравствуйте, Рысаак. Ну, какие, к шутам, формальности?.. Всегда вам рад. - Лошаков подавил зевок. - К тому же вы, очевидно, позвонили по делу, не терпящему отлагательства...

- Совершенно верно, господин коньсул. Наши враги перешли всякие границы дозволенного, и я хочу вас предупредить, что скоро здесь будет жарко.

Лошаков посмотрел в окно: воздух кипел, из-за чего дома и чахлые деревья словно колебались и таяли. То, что близится жара, звучало туповатой шуткой.

Но и готовящиеся сопротивленцами боевые вылазки не были новостью.

- Прошу вас, Рысаак, выразитесь более прозрачно, - потребовал Лошаков.

На том конце буквально взревели:

- Я бы эту арабскую породу всю перебил! Они ударят вечером или ночью! Сейчас развёртываются наши силы для упреждающих зачисток. Но некоторые мои соотечественники-слюнтяи слишком медлительны. Мы не успеваем. Понимаете?

Что-то было не так. Лошакова и Рысаака Хирона связывала действительно крепкая дружба. Приключился довольно острый эпизод... Они, ещё не замминистра и не коньсул, здорово друг другу помогли. А потом ещё... и не раз.

Просто так Рысаак звонить не стал бы.

- Да. Спасибо за предупреждение, господин министр. Однако у военного представительства и посольства есть достаточная охрана и дипломатические отношения с... вашими...

- Знаю, знаю, вы нянчитесь с этими... Ипполит, поверьте, вам - лично вам надо срочно отъехать по делам. Очень надо. Всё, мне пора. Удачи.

Лошаков хотел уточнить, а по каким таким делам сруливает сам замминистра, но трубка запела короткими гудками.

Значит, это был жест личной приязни. Уехать? Убедить всех? Не поймут. Или начнут вопить на весь мир. А потом ничего не произойдёт. Так нельзя...

Коньсул набрал домашний номер. Ответила жена:

- Алё! Это кто?

- Кто, кто... Примат в пальто! - Лошакова раздражала телефонная бесцеремонность супруги, хотя при личном общении она была сама культурность.

- А, это ты... Чего звонишь? Тут сериал...

- Никаких сериалов. Собирай чемоданы, мы на два дня едем отдыхать. На море. Сегодня же. Сейчас же.

- Давай завтра? - тут же заканючила жена.

- Сейчас. Же. Жди меня через час.

Ещё пару лет назад она бы завизжала от радости, подумал Лошаков. Он был старше супруги на одиннадцать лет. Вот - теперь старость добралась и до неё...

"Сгину я, меня пушинкой ураган снесет с ладони...", - не унималось радио.

Завещание и все нужные соратникам и родне бумаги хранились на Родине. Тут - ничего стоящего. На одной из папок лежал брелок - игрушка "Гиппопотамагочи" - подарок внуку.

Лошаков поглядел на брелок, затем на входную дверь и улыбнулся. Положил игрушку в пакет. Ткнув кнопку интеркома, он вызвал секретаршу:

- Товарищ Подпругина, зайдите.

- Да, Ипполит Конкурович, - цокая, вошла она.

- Простите, искорка вы моя, но у меня к вам будет очень долгое и несвоевременное дело. Вот этот пакет надо срочно свезти в Хомутт. Я понимаю, три часа езды... Пожалуйста, отвезите. Это срочно. Адрес на пакете.

Секретарша не стала роптать. Она работала у своего шефа несколько лет, и частенько выполняла такие срочные перевозки, хотя курьерство в её должностные обязанности не входило. Правда, немного удивил сегодняшний "просительный" характер задания. Но вопросы задавать товарищ Подпругина наглости не имела.

Когда секретарша отправилась, Лошаков попробовал дозвониться детям. Не получилось. Что ж, Родина никогда не отличалась надёжной телефонией. Вот ещё одно словечко. "Телефония". Есть же "связь". Только толку-то теперь...

Коньсул набирал и набирал. Не пробиться. Он оставил телефон в покое и впервые задумался о сути предупреждения без горячки.

Либо взорвут, либо потравят. Если потравят, то либо химией, либо бактериями. Скорее всего, потравят.

Или раздобыли боеголовку?

И самое главное - кто взорвёт-потравит? Могут ведь и те, и другие. Другим даже повыгоднее... Какие ужасные категории: "выгодно" и "убить". Прибыль от смерти составила... Политический капитал увеличен... Тьфу.

Лошаков снова звякнул жене:

- Готова?

- Почти. А что? Может, передумал? - с надеждой спросила та.

- Нет. Но в планах - изменения. Ты выезжаешь одна, а в Хомутте встречаемся. Там, в кафешке, где встречались в прошлом году. Помнишь?

- Помню, - супруга отлично знала стиль жизни коньсула и тоже не ничему удивлялась.

- Тогда выезжай как можно скорее. Но не гони. Дай Бог тебе доехать. Пока.

- Тебе тоже... До встречи.

Лошаков скрутил пахитоску. Он держал на столе пробковую шкатулку с восхитительного качества табаком для посетителей, но сам не курил лет пятнадцать. Теперь было можно. Нервы, нервы успокоить, дрожь предательскую унять...

Всё-таки надо предупредить всех в посольстве. На всякий пожарный.

Дым защекотал нос, принялся обволакивать лёгкие, греть их... Коньсул чуть поперхнулся. Надо же, полтора десятка лет не дымил, а на кашель, кажется, не пробило...

И - коварный кашель не заставил себя долго ждать. Ипполит Конкурович выронил пахитоску и схватился за горло.

Укатали сивку крутые горки, подумал он.

Сердце бешено колотилось. Коньсул и предположить не мог, что эффект от "курятины" будет столь непредсказуемым. Ипполит Конкурович задыхался.

- А вот и моя капля никотина... - захрипел он. - Всё, уздой накрылся...

"Вот пуля просвистела, в грудь попала мне, спасся я в степи..." - бодро неслось из приёмника.

Кашель немного унялся. Лошаков тяжело дышал, глядя на висящий на стене ближайшего дома плакат "Сейдер юбер алес!" Буквы дрожали - воздух закипал всё сильнее.

Порядок... Кажется, порядок... Сердце застучало поглуше, но аритмично, то замирая, то барабаня почти дробью. Воздуха никак не хватало. Коньсул выключил радио и потянулся к тумбочке, где лежали лекарства.

Нет, лучше к телефону. Предупредить.

И снова зашёлся кашлем.

Который вскоре сменился хрипом.

Затем стало тихо, только шелестел работающий кондиционер.

- ... сегодня враги нанесли нашей нации жестокий и вероломный удар. Удар прямо в сердце. Ранним вечером, в восемнадцать тридцать, в столице был взорван атомный заряд. Многие тысячи граждан...

Жена Лошакова уже не слушала телевизор - это сообщение Рысаака Хирона, самого высокопоставленного чиновника, оставшегося в живых, транслировалось непрерывно. Нация была напугана, нация желала сплотиться вокруг Хирона.

Лошакова третий час сидела в кафе - "точке встречи" и повторяла про себя:

- Сейчас подкатит авто с неизменным флажком на капоте, и Ипа меня позовёт...

Хотя чётко понимала, что он не поехал. Знал и не поехал.

(C) S.V.P., апрель-2002