Палий Сергей : другие произведения.

Дойти до горизонта (часть 2 "Стертый абрис")

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Часть первая "Лирена"
  
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СТЕРТЫЙ АБРИС
  
  
  I
  
  Жара была невыносимая, и поэтому два литра водки не ушли впустую, как обыкновенно бывало.
  - Мне, мужики, как-то в детстве пришлось расчески продавать, - повествовал Серега Черепыгин, заняв стратегически выгодную позицию возле бутылки и шпротов. - Так вот. Такой товар обыденный мало кто покупал, но ваш незаменимый и, не побоюсь вставить, гениальный Черепыгин не растерялся, как мальчишка! Он подключил свою безграничную фантазию!..
  - Андрей Владиславович, Бивень, давайте-ка, пока Сергей излагает преамбулу, съездим во Францию, посетим Лувр, организуем благотворительную акцию в поддержку парижской бедноты... Мы успеем, не беспокойтесь! Даже свободный часок еще останется, - со своей обычной полуулыбкой сказал Сашка, растягивая слова, явно наслаждаясь собственной иронией и мускулатурой. Он вальяжно развалился прямо на деревянном полу.
  - Ой, ладно тебе, Нарцисс, не паясничай! - огрызнулся Серега. - Ну, в общем, однажды мужика я увидел в брюках мятых, расческу ему показал и спросил, знает ли он, что это такое. Ну он, конечно, ответил - расческа. Я, не побоюсь вставить, вошел уже в роль! И вот ваш Черепыгин, с сожалением качая головой, объясняет ничего не подозревающему клиенту, что это никакая не расческа, а ультрасовременный ножной статикосниматель, разработанный по японской технологии. Короче, я продемонстрировал этому лопуху свои идеально, к счастью, выглаженные брюки и указал на его мятые штанины. «А все это оттого, что волосы на ваших ногах под действием статики неравномерно притягивают к себе ткань, тем самым электризуя ее и приводя в ненадлежащий вид. Физика!» - пояснил я. Он, представляете, съедает всю эту ересь, почесывает за ухом и покупает у меня два новейших японских статикоснимателя!
  У Сашки от смеха лоб наливается кровью, Андрей Владиславович тоже разражается пьяным хохотом, и даже вечно угрюмый, будто все время что-то подсчитывающий в уме Бивень криво ухмыляется, потрясывая жирком своего живота.
  - Да погодите вы, не в этом еще комедия-то. - Черепыгин с трудом сдерживается, то и дело сжимая губы в звездочку. - Я потом только увидел случайно, что... - Он прыскает со смеху и истошно долбится головой об стол, по слогам выцеживая: - У него... ноги... были... лысые...
  Тут все четверо перегибаются пополам. Со стола падает тарелка с салатом. А тощий Черепыгин, конвульсивно дергаясь, визжит:
  - Лысые! Представляете? Совер... шенно!.. Как лампочка...
  Общая истерика продолжается минут пять. Бивень колотит здоровым кулаком в бревенчатую стенку, мотая головой, словно еврей в экстазе молитвы. Сашка извивается на полу, а Серега с Андреем Владиславовичем, согнувшись, лупят себя по красным коленкам. Со звоном вдребезги разлетается рюмка, лавочки ходят ходуном, готовые развалиться. Опрокидывается бутылка с водкой, и содержимое брызгает Сашке в глаза... Он морщится, а остальные дружно бросаются на помощь... бутылке.
  - Уроды! - вопит Сашка. - Воды мне лучше дайте! Пьянь!
  Спокойный за судьбу бутылки, благополучно возвращенной в исходное положение, Андрей Владиславович, пошатываясь, выходит из бани, обдавая всех морозным воздухом декабря, и через некоторое время приносит ведро холодной воды.
  - Вот теперь вам хана! - шепотом говорит Сашка, промыв глаза.
  Он вскакивает, по очереди выдворят всех на улицу, и сам выбегает вслед. Схватив в охапку худощавого Черепыгина, орущего что-то про Декларацию ООН 48-го года, он сажает его голым задом в сугроб. Бивень принимает боевую стойку, но, оценив вес противника, быстро решает отложить поединок и бросается наутек. А Андрей Владиславович откупается водкой.
  - Мужики, - кричит Серега, - слабо в проруби искупаться?
  - Мы, Черепыгин, не то что в проруби, мы в жерле вулкана можем плавать! - говорит Андрей Владиславович, подбегая к замерзшему озеру, то и дело при этом стряхивая снег с босых пяток. - Главное, чтобы лава в уши и в нос не попадала! Правильно?
  - Точно! Прыгай, Андрей Владиславыч! - Серега галантно пропускает его к темному прямоугольнику проруби.
  Андрей Владиславович потирает плечи и пускает клуб пара, сложив губы трубочкой.
  - ...и со словами: «Что-то у меня железа в организме не хватает» - он берет пистолет и пускает себе пулю в лоб! - Доносится из-за холма веселый Сашкин голос.
  - Нарезался уже, - обреченно констатирует Серега.
  - Ну, как говаривал Юрий Алексеевич - поехали!
  С диким воплем Андрей Владиславович бросается в ледяную воду, обрызгивая с ног до головы Черепыгина, который, не долго думая, сигает следом.
  Они и не подозревали, что умеют столь быстро бегать: через десять секунд оба оказываются в бане, делают несколько глотков водочки прямо из бутылки и, дрожа, как неисправные холодильники, с ногами забираются на лавку. Заходят Сашка с Бивнем и плотно прикрывают за собой дверь. Все молчат, привыкая к теплу.
  
  
  Все изменилось уже давно. Все изменилось и вошло в привычку. Белов заметно постарел за последние годы: первые темные морщинки разошлись тонкими лучиками от глаз, кожа на лице стала более грубой и смуглой, усталость чаще настигать стала в совершенно неподходящие моменты - хотя вот уже на протяжении двадцати почти лет он жил другой жизнью, нисколько не похожей на ту, что была до ТОГО случая, и, вроде бы, пока еще энергии хватало. Андрей содержал крупнейшие антикварные и ювелирные магазины в Самаре, довольно устойчиво ощущая себя в мире свободного рынка. Официально он значился директором фирмы «Millennium nova». Всякое, конечно, бывало, но, в общем, он жил, мягко выражаясь, по-буржуйски: у него было почти все, что только может изобрести фантазия удачливого бизнесмена, ставшая с возрастом достаточно капризной и привередливой.
  Когда есть деньги, можно все. Можно даже совесть каждый месяц носить в прачечную и стирать до искрящейся белизны. Правда, она с каждым разом все больше и больше застирывается...
  Но несмотря на все это, Андрея Владиславовича окружали не сказочные визири, а самые обычные люди.
  Серега Черепыгин - душа компании - был начальником отдела сбыта. Всегда жизнерадостный, он мог и крышке от колодца внушить, что ей не прожить и дня, к примеру, без пары-тройки оригиналов Рембрандта или без колье, нашпигованного иркутскими алмазами. Его внешний вид до мигрени раздражал многих влиятельных особ, которым приходилось с ним работать. Черная майка с надписью «Metallica», джинсы и кожаная косоворотка того же цвета да подкованные ботинки, дребезжащий дискант и карманы, набитые баксами, делали этого двадцатипятилетнего разгильдяя просто неотразимым в глазах женщин, что ему самому, впрочем, зачастую было сугубо перпендикулярно.
  Полной противоположностью Черепыгину был специалист по финансовым операциям Касьян Биваков. Ему было уже за сорок. Угрюмый вид и нелюдимость навеки закрепили за ним прозвище Бивень, на которое, как ни странно, он не обижался и откликался охотнее, чем на собственное имя. Он чем-то действительно походил на бивень - для характеристики таких людей почему-то хочется употребить слово «отшлифованный». Касьян был неприметным толстячком с блестящей залысиной, который, однако, при случае мог положить полроты солдат, так как, когда он выходил из себя, то начинал без разбору громить все вокруг, используя в качестве оружия любой предмет, попадающийся под руку. Например, один раз он огрел дипломатом какого-то шалопая, попытавшегося его ограбить, да так, что череп бедняге проломил в двух местах. Бивень был немного странноватым человеком.
  Начальником службы безопасности фирмы и личным телохранителем Белова был Сашка Корочко - бритый двухметровый добряк. Черепыгин как-то застал его, рассматривающего свой нос в зеркале, и с тех пор, глумясь, звал Нарциссом, за что иногда слегка получал по почкам. У Сашки было почти детское лицо, щетина на котором росла редко и неравномерно. В свои тридцать лет он на досуге почитывал Конана Дойля и надменно поднимал брови при виде шпаны на улице, а его любимыми развлечениями были стрельба из ПМ по стрекозам и подтрунивание над туповатым Бивнем.
  Еще Андрей в последнее время сильно привязался к Жене Хожановскому, который был незаменим в качестве эксперта по любому раритету. Но наши бренные реалии Женю интересовали мало: он был художником и, как все истинные творцы, обитал в своем иллюзорном мире. Рисовал он исключительно для себя и неохотно показывал даже законченные картины, словно ревновал их к чужому взору. На немногих жениных полотнах, которые Белову довелось увидеть, были изображены какие-то фантастические планеты, красивые люди, женщины, сияющие звезды и еще что-то, вообще не имеющее аналогов в действительности. Хожановский был совсем еще юнцом, недавно с горем пополам окончившим школу, но работал над своими картинами фанатично, с ожесточением старика, который уже научился ценить время. Он часто забывал поесть, поспать, выключить настольную лампу, свет которой терялся в розовом пламени наступившего рассвета; дверь в его квартиру нередко оставалась незапертой, и бездомные кошки беспрепятственно проникали внутрь. Однажды Белов вошел к нему без стука, так как дверь была в очередной раз по рассеянности оставлена открытой, и смотрел на согнувшегося над работой Женю в течение получаса, стоя на пороге. Воспаленные от недосыпания глаза парня горели какой-то идеей, не видя ничего вокруг, кроме четырехугольного куска пока еще белой бумаги и заключенного в нем незримого для других, скрытого будущим содержания. И, чтобы не помешать, Андрею пришлось уйти незамеченным, прикрыв за собой предательски скрипнувшую дверь. Этот нескладный темноволосый мальчишка слишком рано научился ценить самое дорогое сокровище человека - время...
  
  
  - Обнаружена новая бутылка водки: установить драйвер! - произнес Серега, разливая. - Андрей Владиславович, где же Хожановский? Нужно заботиться о молодежи, а то она так и будет продолжать вести трезвый образ жизни! Вот ваш Черепыгин, не побоюсь...
  - А ты побойся! - перебил Андрей, тыча его указательным пальцем в лоб. - Он, в отличие от некоторых, работает не только языком. Хотя, честно сказать, я и сам просил его присоединиться сегодня к нашему... э-э... банкету, но он наотрез отказался. Ладно, пусть хоть один волынку не гоняет, а приносит пользу человечеству!
  - А что это за польза такая? - флегматично спросил Сашка, нюхая соленый огурец.
  - Совести у вас нет, черти! Зажрались! - с досадой крикнул Андрей. - Человек искусством занимается, работает ночи напролет, а вы? Тьфу...
  - Почему это «тьфу»? У нас, между прочим, тоже напряженный график! - не унимался Сашка. - Я вообще своей жизнью рискую!
  Черепыгин фыркнул.
  - Ах ты сволочь неблагодарная! - Белов несильно пнул Сашку по ляжке. - Я тебя кормлю, пою и... Да еще вдобавок тысячу долларов в месяц отстегиваю за то, что твои филейные части прикрывают меня от несуществующих бандитских пуль. Если бы я тебе платил, как обычному охраннику, ты б давно застрелился с голодухи! График у него напряженный... холуй!
  Сашка набычился и отвернулся, остервенело хрустя огурцом. А Черепыгин нахально улыбался, кривлялся и корчил рожи Бивню, за что был удостоен гневного взгляда Андрея, поймав который, он сразу сделал глупую безучастную мину и глубокомысленно почесал подбородок.
  Тишину нарушил треск сотового телефона. Все четверо стали рыться в своей одежде, потому что трубки у них были одинаковые, и неизвестно, кому был адресован звонок. Пока они копались, телефон умолк.
  - С налогами теперь туго, - сказал вдруг Касьян Биваков. - Большие они стали...
  Серега заржал, и напряженность, повисшая в воздухе, испарилась.
  - Миру мир! - провозгласил он, поднимая рюмку.
  - Ну, понеслась душа в рай! - весело подхватил Сашка.
  - Счастья! - подвел итог Андрей, чокаясь со всеми.
  Касьян же недоуменно пожал плечами. «Их чего не интересуют налоги, что ли?» - подумал он и молча выпил свою стопку.
  Спустя двадцать минут все были пьяны в стельку и оживленно спорили, размахивая руками и раздувая ноздри.
  - Коперник был поляк, а не итальянец! - возбужденно крикнул Черепыгин. - А то, что он учился в Италии, никак не влияет на его происхождение. Ты дилетант, Нарцисс! Ты, не побоюсь вставить, имманентный бурбон!
  - Бурбон у тебя в штанах, - ответил Сашка, в третий раз промахиваясь мимо лавки. - Это Джордано Бруно - поляк...
  - Плебей! - заорал Черепыгин, вознося волосатые руки к потолку бани. - Вот он-то как раз - итальянец! Ты, поди, до сих пор думаешь, что Земля - центр мира! Что она покоится на трех китах... - он вдруг смутился и нахмурился, - или слонах?.. Сам из-за тебя забыл, елки-палки!
  Андрей тем временем сосредоточенно отлавливал вилкой последний помидор, плавающий в рассоле. Как все-таки узки горлышки у трехлитровых банок!
  - Votum separatum! - произнес он, отчаявшись поймать злосчастный овощ. - Не суть важно, на чем наша планета не стоит! Национальное же происхождение великих ученых и философов не влияет на открытия, им принадлежащие. Так что предмет вашего спора найден лишь за необходимостью самого спора!
  Сашка посмотрел сквозь Белова и шумно выдохнул носом.
  - Чего-то ты, Андрей Владиславыч, непонятно излагаешься, то есть изрекаешься... - тяжело ворочая языком, вымолвил он.
  - Это ты уже надрался и ни черта не соображаешь! - буркнул Черепыгин. Он не любил, когда Сашка напивался.
  - Нет, вас правда налоги растущие не волнуют? - неожиданно громко спросил Касьян, почесывая лысину.
  - Волнуют, Бивень, волнуют! - успокаивающе заверил его Черепыгин. - Одни налоги нас теперь и волнуют.
  - Слушай, а чего это он издевается надо мной? - возмутился Касьян, глядя на Андрея пьяными глазами.
  - Тихо, тихо, Касьян Анатольич, - сказал Белов. - Он шутит. Не обращай внимания! Кстати, мужики, помните того коллекционера холодного оружия Казоркина, который к нам с месяц назад заявлялся? Так вот, он звонил мне, и сказал, что купит у нас меч османский! Тот, что самый дорогой. Ты, Сережа, возьми на заметку этого товарища: побеседуй с ним, своди в ресторан за счет фирмы, ненароком намекни, что у нас есть не только холодное оружие да пистолеты двухсотлетней давности... Но осторожненько! Схватил?
  - Обижаешь, Андрей Владиславович, - с укоризной ответил Черепыгин.
  - Он точно не издевался надо мной? - снова проворчал Касьян.
  - Саш, налей-ка Касьяну Анатольичу полную, - улыбнувшись, сказал Андрей. - И вообще, всем давай наливай!
  Сашка взломал новую бутылочку экспортной «столичной» и отработанными движениями быстро наполнил рюмки.
  Два сапога - пара, а четыре - обувной магазин.
  - За снижение налогов! - сказал Черепыгин.
  Все четверо выпили. Закусили уже лишь двое.
  «Опять, по-моему, издевается», - подумал Касьян, но промолчал.
  - Не смей этого делать! - крикнул Черепыгин Сашке, заметив, что тот пытается расстегнуть кобуру и вытащить свой «макаров». Будучи подшофе, Нарцисс любил немного побуянить.
  - Не волнуйся, Серега: все под контролем! - ответил он, двигая рычажок предохранителя вниз.
  - Саша, ты хоть раз без салюта можешь обойтись? - спросил Белов.
  - Могу, Андрей Владиславович... - Сашка смущенно отвел взгляд. - Но ведь душа просит... Я самую малость...
  Он, виновато ухмыляясь, бочком протиснулся к двери и вывалился наружу, чуть не оторвав косяк. Следующие минуты три с улицы раздавался грохот выстрелов. Параллельно Сашка громко и необычайно виртуозно матерился, обкладывая по родословной соседского пса, который, по его словам, «не мог ни секунды постоять спокойно»! Когда обойма опустела, он тихонько вернулся на свое место и принялся вяло копаться вилкой в остатках салата.
  Черепыгин, отвернувшись, курил и сбрасывал пепел прямо на стол. Бивень задремал, облокотившись затылком о стену и приоткрыв рот, в глубине которого отсвечивали несколько золотых зубов. На мороз за дровами идти никому не хотелось. Становилось прохладно.
  - Знаете что, господа товарищи, - негромко пробормотал Андрей, наливая себе полную рюмку. - Мы обокрадены.
  - Кем?! - встрепенулся Бивень, испуганно озираясь по сторонам.
  Белов взглянул на него исподлобья и вдруг, отставив рюмку в сторону, начал истерически хохотать. Это было так неожиданно, что все с удивлением наблюдали за ним, не понимая причины этого смеха и не решаясь поэтому его поддержать. А он закатывался, схватившись за угол стола. Он просто ржал, дергаясь в спазмах, сводивших все его тело, он корчился в жутких порывах смеха, характерных для сумасшедших. И потихоньку все заразились этой истерикой, так и не поняв ее причины. Снова, как и час назад, все четверо гнулись пополам, стуча по коленям и сжимая пальцами скулы, чтоб не вывернуть от хохота челюсть.
  - Кем!!! - смахивая выступившие слезы, выцедил наконец Белов.
  - А что в этом смешного? - озадаченно спросил Касьян Анатольевич, потряхивая головой. Его немного мутило.
  - Нет, ты слышишь?! - обратился Андрей к стене. - Ты слышишь? Их не волнует, на что они обокрадены! Им до лампочки, что у них украли! Для них самое важное - кто вор! Кто этот подлец и негодяй!
  - А чего? - недоуменно спросил Черепыгин.
  - А того! Вот почему я смеялся сейчас? - вопросом ответил Белов.
  - Да кто ж тебя знает! Свистнули у нас что-то, а ты радуешься!..
  - Во дают! А вы тогда какого черта ржали? За компанию, что ль?
  - Опять ты ерунду какую-то затеял, Андрей Владиславыч, - сказал Сашка, выравнивая дыхание.
  - Плевать! - резко ответил Белов, развернувшись. - Наливай!
  Сашка налил. Выпили. Никто не закусил.
  - Давайте споем нашу, а?
  - Давайте!
  - Легко!
  Они обнялись и дружно загорланили:
  
  
  Мой верный друг - аскет и франт!
  Безликой памяти глотнувши,
  Мы вскинем на фрегате флаг!
  Вперед рванемся простодушно!
  И пусть волна срывает сон,
  А шторм ко дну отправит нервы!
  Пусть бьется в мачты грома звон,
  И неизвестно: кто же первый?!
  
  Кто первый встал, чтоб дать отпор,
  Кто отвернулся, скалясь грубо?
  Кто дракой кончил разговор,
  Кто в спешке наплевал на друга?
  Чей первый вздох обжег судьбу,
  Чьи руки грелись в лужах крови?
  Кто посмотрел в глаза врагу,
  Чей мутный взгляд зарылся в брови?
  
  Кто сквозь снега и горечь лжи,
  Бросался в путь со смертью в ногу?
  Кто и теперь остался жив,
  Боясь приблизиться к порогу!
  Какой душе легко любить?
  Какое сердце бьется страстно?
  Скажи, кто первый смог простить?
  Кто лишь судил всегда напрасно?
  
  Мой верный друг - аскет и франт!
  Безликой памяти глотнувши,
  Мы вскинем на фрегате флаг!
  Вперед рванемся простодушно!
  Нальем вина, как век назад,
  Закурим и разложим карты!
  Поговорим про рай и ад...
  
  
  Дверь с треском открылась, оборвав песню на последнем куплете. На пороге стояла тетя Надя - сторож офиса фирмы, - растрепанная, запыхавшаяся, в старом расстегнутом полушубке. На ее заплаканном морщинистом лице застыло выражение ужаса. Минуту она не могла вымолвить ни слова, только часто дыша и то и дело крестясь, испуганно придерживая шарф. Все замерли, глядя на бедную женщину. В конце концов тетя Надя заплакала, сумев выдавить из себя лишь два слова:
  - Хожановского убили...
  
  
  II
  
  За тонированным стеклом мелькали люди и дома, автобусы и деревья, сливаясь в черно-белую полосу. Быстро темнело, и пестрый неон реклам электрическими волнами растекался по городу. У стадиона «Орбита» водитель уверенно свернул во двор, хорошо зная дорогу к жениному дому.
  Андрей, сгорбившись на заднем сиденье, смотрел в окно. В голове еще шумело от выпитой водки, язык прилипал к небу. Он молчал на протяжении уже получаса, лишь изредка звучно глотая скудную слюну и продолжительно кашляя. Ни Сашка, ни Черепыгин, сидевшие рядом, не решались заговорить с ним. Впереди беспокойно ворочался Касьян Анатольич: ему явно было не по себе.
  Возле подъезда одной из тысяч однотипных самарских «хрущевок», темно-синяя «BMW» затормозила, и все четверо вылезли из машины. Неподалеку стоял порядочно помятый милицейский «бобик». Молодой кудрявый сержант курил, прохаживаясь от безделья по обледенелому тротуару туда-сюда.
  - Родные, что ли? - без интереса спросил он.
  - Любовники, - злобно огрызнулся Сашка, открывая дверь в подъезд и первым входя в желто-черную его пасть. Телохранители - не джентльмены: они даже женщину не пропускают вперед.
  Поднявшись на второй этаж, они зашли в маленькую однокомнатную квартиру. Дверь была открыта. Конечно же, рассеянный Женя забыл ее закрыть...
  - Спроси, что они знают, - велел Андрей Сашке, указав глазами на лейтенанта, заполнявшего какие-то бумажки на кухне, а сам пошел в комнату.
  Хожановский будто бы спал, уткнувшись лицом в свою незаконченную картину. Только вот руки его слишком неестественно лежали на столе, и огромная лужа уже потемневшей крови... Словно кто-то по неаккуратности пролил краску на рисунки.
  - Женя! - прошептал Белов, стискивая зубы.
  - Да-а, - протянул Черепыгин, стоя у него за спиной. - Что-то парень не то нарисовал...
  Касьян жалобно шмыгнул носом.
  - У них есть несколько версий, - затараторил Сашка, входя в комнату. - Предполагают, что...
  - Во-о-он!!! - заорал Андрей, резко развернувшись.
  Сашка испуганно попятился назад, а Серега даже подпрыгнул от неожиданности.
  - Все вон отсюда! Вон! Остолопы! Чего уставились? Вон!
  Все трое быстренько вышли.
  - Видеть вас не могу больше никого, свиньи тупорылые! - орал им вслед Белов, срывая голос и бешено вращая глазами. - Черти бессердечные!
  Изо всех сил стараясь сдержать себя, он подошел к неподвижному телу Жени и опустился рядом на стул, с силой сдавив руками виски. Голова шла кругом. Несколько часов назад кто-то пустил пулю в затылок этому ребенку! Быть может, из оружия, проданного САМИМ Беловым! Может, и он, сам не ведая того, причастен к смерти человека, к которому так привязался в последние дни, с которым он иногда делился своими мыслями, воспоминаниями...
  - Знаешь, Женька, - сказал он, закрывая глаза, - мне страшно. В последнее время мне становится страшно жить. Не потому, что я кого-то боюсь, нет. Мне просто страшно... Сам не знаю, отчего. Теперь-то, казалось бы, нечего опасаться, кроме смерти, а мне страшно, Женя!
  Где-то хлопнула дверь, и Белов вздрогнул.
  - Нетрудно быть заочным палачом. Торгуешь себе законсервированной смертью и живешь припеваючи, пока не взглянешь на ценник, прикрепленный к твоему успеху! Женя, я не могу понять одного: почему ты?..
  Хожановский не слышал. Он будто бы крепко спал. Он не давал ответа.
  - У меня же и так никого нет. - Андрей вздохнул. - Я все растерял в поисках этих чертовых денег. Я все растерял...
  Он с трудом поднялся, словно старик, и подошел к столу, на котором валялось штук десять эскизов в карандаше. Перебрал их: лица, пейзажи, просто абстрактные кривые линии... Никому не понять теперь этот мир полусветов и полутеней. Он поднес к глазам маленький листочек, на котором была изображена улица, растворяющаяся в тумане. А по ней, между высоких домов, шли тысячи человеческих фигурок, их очертания, абрисы, были нечеткими, смазанными.
  Сложив листок вдвое, он убрал его во внутренний карман пиджака и вышел из комнаты Жени, не решившись оглянуться. Иногда тяжело смотреть назад.
  - Чего расселись? - Андрей грубо пнул Черепыгина, покуривавшего сигаретку. - Что, работы нет? Ты уже с Казоркиным встречался? Уже продал все наши запасы, да?
  Серега обескуражено таращился на него. «Совсем сдурел, - думал он. - Тут милиция, а этот шизофреник того и гляди сейчас расскажет про то, как мы оружием торгуем!»
  - А ты? - Белов повернулся к Сашке. - Ты уже можешь мне назвать имя той сволочи, которая Женьку пристрелила?
  - Я навел некоторые справки... - начал тот, откладывая в сторону недоеденный бутерброд.
  - Он навел некоторые справки... Чтоб завтра привел мне эту суку! Понял?
  Сашка набычился, нетерпеливо подернув плечом.
  - Я спрашиваю: понял?!
  - Понял.
  Касьян Анатольевич нервно натягивал пальто, стараясь не привлекать к себе внимания. Он терпеть не мог таких экзекуций.
  - Вам, Касьян Анатольевич, стыдно должно быть за них, - сказал Андрей для того только, чтобы сказать что-нибудь. Внутри у него все дрожало.
  - А мне-то почему стыдно?.. - растерявшись, спросил Бивень, прижимая руки к животу.
  - Тьфу на вас на всех! Идите куда-нибудь, напейтесь! Главное, чтобы я вас сегодня больше не видел! - Андрей окинул пренебрежительным взглядом лейтенанта, высунувшегося с кухни, и ушел, хлопнув дверью.
  Касьян стал машинально снимать пальто.
  - Сдает в последнее время наш начальник-то, - выговорил через минуту Сашка, протягивая руку к бутерброду. - Сдает.
  - Кто мог Женьку... убить? - закурив новую сигарету, спросил Сергей.
  - Не знаю. Правда, не знаю. У него и врагов-то, вроде, не было. - Сашка наморщил лоб. - Вот если бы тебя, Черепыгин, пришили, я бы на Бивня подумал...
  - Ха-ха-ха, - с расстановкой произнес Сергей. - Как бы не умереть со смеху.
  - А при чем здесь я? - спросил Касьян Анатольевич, посмотрев на Сашку из-под своих всклокоченных бровей.
  - Пошел к черту, лысый!
  - Чего это ты орешь тут?
  - Господи, да заткнитесь хоть на минуту! - Черепыгин со злостью швырнул окурок на пол. - Прав начальник: озверели мы вконец!
  - Давай, еще ты на мозги покапай, - сказал Сашка, играя желваками.
  - Слушай, Нарцисс, - вдруг заговорил Серега, вспоминая что-то, - а как звали того чеченца, который к нам приходил? Рашид... А! Вахид!
  - Ну?
  - Это он заинтересовался картинками жениными, помнишь?
  - Да они друг друга и не видели даже никогда!
  - А ты что - мистер Всезнайка? Может, и видели!
  - Ага, точно: разошлись во мнениях, рассуждая о творчестве Поля Гогена, и этот безжалостный Вахид в пылу спора пустил Хожановскому пулю в затылок! - Сашка все больше хмурился.
  - Они могли разойтись во мнениях не только о Гогене... Да черт их всех знает, блин. Надоело все!
  С кухни донеслось недовольное бормотание включившегося холодильника.
  - Не смей называть меня лысым! - запоздало огрызнулся на Сашку Касьян Анатольевич, выжидавший удобного случая, чтоб вставить словечко. Он нервно теребил в руках свое дорогое мятое пальто.
  
  
  Возле подъезда Андрея стошнило, и он долго не мог отдышаться, опершись о капот машины.
  Ветер крепчал, гоняя по двору снег, стараясь сбить с ног редких прохожих, опаздывающих в тепло домашнего очага. Одинокий пес, поджав хвост, бегал по детской площадке возле застывших качелей, покрытых инеем перекладин и страстно вынюхивал что-то, от холода подбирая под себя то одну, то другую лапу. Откуда-то доносились приглушенные метелью звуки старого вальса.
  - Вези в какой-нибудь бар, - прокашлявшись, сказал Белов седовласому водителю, влезая в машину. - Только, где меня не знает никто.
  Старик кивнул, и «BMW» рванулась вперед, в снежную мглу.
  Ночью в Самаре красиво независимо от погоды. Есть что-то успокаивающее в колыхании проводов, во взгляде высоких домов, в черных провалах переулков, особенно если вокруг нет людей, если не нужно ни перед кем заискивать и лицемерить. У Андрея всегда в такие минуты возникало ощущение, что рядом находится что-то большое, ласковое, чуткое, что оно откликается на любое движение души, на каждый удар сердца и рассказывает тихонько какую-то давно забытую сказку. Пронесется с гулом навстречу троллейбус, ослепив ярким светом фар, обломится ветка клена, не выдержав тяжести мокрого снега, рухнет на тротуар, испугав прохожего, а оно, не обращая ни на что внимания, знай себе нашептывает эту сказку.
  Но у нее нет конца.
  Ей катастрофически не хватает счастливого конца. Очень, очень подчас хочется, чтоб она закончилась, и чтобы ее добрые и злые герои навсегда канули в прошлое, оставив после себя лишь легкие впечатления. Но у этой сказки окончания нет. Стоит только привязаться к любому из ее персонажей, и он всегда будет подле нас: все время будет дышать в затылок, путаться под ногами, надоедать своими дурацкими «точками зрения», смеяться и плакать невпопад. И вечно этот герой играючи, как бы невзначай, будет заставлять нас любить его или презирать, прощать или судить; от него уже нельзя будет избавиться! И каждый раз, когда тихо, можно услышать где-то глубоко внутри ласковый, приятный голос, рассказывающий эту мелодичную, ненавязчивую, на первый взгляд, сказку про добрых и злых тряпичных кукол...
  - ...Андрей Владиславович! - Водитель потряс Белова за рукав.
  - Приехали уже? - Андрей поправил пиджак. - Езжай, Николаич, домой.
  - А вы как? - поинтересовался старик, зевнув.
  - А я... Давай-ка дуй отсюда, сказано!
  Николаич, хмыкнув, пожал плечами и укатил. Андрей огляделся и, стараясь не думать о прошедшем дне, сошел вниз по ступенькам, над которыми горела неоновая надпись: «Дионис».
  Народу в баре было немного, но табачный дым стоял столбом. Белов купил бутылку коньяка и, прихватив пачку сигарет, устроился за свободным столиком в углу. Плеснув на дно стакана и слегка крутанув его, он наблюдал, как «Remy Martin» долго стекал по прозрачному стеклу, оставляя масляные разводы. Похоже, что не подделка.
  Негромко играла музыка: что-то старенькое, в стиле диско. За соседним столом оживленно спорили о футбольных тонкостях молодые ребята, уже изрядно пьяные. Ему ни до кого здесь не было дела, до него тоже никому не было дела - просто прелесть, а не бар. «Уеду, - думал он, - завтра же куда-нибудь уеду. Не могу больше!»
  Затрещал сотовый. Андрей привычным движением вытащил трубку из кармана и прислонил к уху.
  - Етит вашу мать! - крикнул он вдруг. - Я же сказал: идите напейтесь куда-нибудь, черти неугомонные! Сказал же: видеть вас не могу!
  Из динамика донеслось невнятное бурчание.
  - Хорошо, уточняю: слышать я вас тоже не желаю! - раздраженно ответил он. - Да ты, Черепыгин, уже, я гляжу, надрался!..
  Андрей, крепко выругавшись, долбанул телефон об стол, на что обиженный аппарат откликнулся пронзительным писком.
  - Уймись, черт тебя дери! Нигде покоя нет!
  - А ты его нам отдай! - посоветовал на совесть поддавший парень, перегнувшись через спинку стула.
  Белов посмотрел на него и, вытащив аккумулятор, швырнул трубку обалдевшему юнцу, который, впрочем, быстро отвернулся и заговорил о чем-то со своими товарищами.
  Налив полный стакан, Белов выдохнул и выпил. Коньяк горячей струей растекся по всему организму, приятно сглаживая окружающий мир. Теперь-то ничто не могло помешать успокоиться. Теперь все хорошо... Не считая, конечно, смерти Хожановского, растущей депрессии, бессмысленно прожитых лет, искореженных воспоминаний... Пустяки. Все это пустяки.
  Теперь, когда ничто не мешает, можно выпить и успокоиться. Можно забыть о пустяках... в очередной раз.
  Он еще налил и выпил, разглядывая узоры на коричневом пластике, которым был покрыт стол. Теперь хорошо. Теперь можно некоторое время не оправдываться перед самим собой.
  Задумавшись, он не сразу заметил, как к нему подсели два парня из пьяной компании.
  - Мужик, д-дай д-денег, - заикаясь, сказал один.
  Андрей косо посмотрел на них.
  - За какие это заслуги? - терпеливо спросил он.
  - Ты чего, не понял? Деньги давай! - шикнул второй, тот, которому Белов недавно бросил сотовый. Его красные глаза были чуть скошены к переносице.
  Пытаясь держать себя в руках, Андрей сказал, переходя на вежливо-сухой тон:
  - Идите отсюда, ребята.
  - Упарил у-уже, давай деньги! Еще за-аработаешь! - Заика ткнул Белова в бок кулаком.
  - Ну хорошо, - спокойно ответил он, засовывая руку за пазуху.
  Раздался короткий щелчок передернутого затвора. Через миг Андрей зверским ударом в лицо сбил на пол заику, а на второго подростка молниеносно навел свою «Беретту».
  - Лежать! - заорал он, не сдерживая больше себя. Перед глазами все плыло, им овладела бесконтрольная ярость. В какой-то момент он даже чуть было не спустил курок...
  Парень лег возле стола, часто дыша и ошалело глядя то на пистолет, то на его осатаневшего хозяина. В это время оклемавшийся заика слишком резко поднялся на ноги. Слишком резко... Выстрел оглушил всех присутствующих. Заика отпрянул. Белов сорвался с места и снова изо всех сил ударил его в челюсть. В сторону брызнула струйка крови.
  - Следующий боевой! - не помня себя, кричал он, приставляя дуло к голове упавшего на пол парня, которого била дрожь. - Ты, гад, теперь в пять раз больше заикаться будешь! Что же ты заткнулся?! Чего денег-то не просишь, а? Пристрелю скота, и никто не вспомнит! И плакать не будет!..
  - А может, будет... - робко сказал кто-то.
  Дурман гнева отступил так же быстро, как нашел. Андрей удивленно посмотрел на «Беретту», на свой галстук, заляпанный кровью, на окаменевшее, разбитое вдребезги лицо заики...
  - Вот так, парень... - еле слышно сказал он, передвигая маленькую вертушку предохранителя вниз и убирая пистолет в кобуру. - Вот так и живем... Так и жили, и будем всегда так жить, наверное...
  В баре стояла гробовая тишина, и поэтому эти слова услышали все: и бармен, и перепуганные приятели избитого заики, и бледная девушка, стоявшая около них. Белов поднялся, поставил на ноги бедного парня, прижавшего ладонь к кровоточащей скуле, и сел на свое место. Закурил. Глотнул коньяка прямо из бутылки, совершенно не почувствовав вкуса. Почему же ему упорно не дают забыть о пустяках?.. Почему все время мешают?
  Заика с друзьями незаметно ретировался, а девушка, бывшая с ними, вольно уселась напротив Андрея.
  - Можно мне выпить? - спросила она, указывая глазами на бутылку. Ей было лет двадцать; симпатичная, но не сказать, что красивая: крашенные в белый цвет длинные волосы, маникюр, светлая куртка, тонкие губы, веснушки, - типичная «барная» девчушка.
  - Пей.
  - Ты чего это какой буйный? - поинтересовалась она, глотнув и прикурив сигарету, которую уже без спроса ловко вытащила из пачки.
  - С Занзибара приехал. Скучно. - Белов разглядывал свои ногти.
  - А-а, - протянула она, откидывая назад голову и закусывая нижнюю губу, - а я подумала было, что у тебя проблемы какие-то...
  - У меня? С чего ты взяла, барышня! Да разве у меня могут быть проблемы? - Он едко усмехнулся, залез в карман пиджака и с остервенением бросил на стол кучу смятых стодолларовых банкнот. - Могут у меня быть проблемы, а? Могут?!
  - Ага.
  - Вы, собственно говоря, вообще кто такая, мамзель? - повышая голос, спросил быстро пьянеющий Андрей. - Афродита? Или Афина? Никак не могу разобрать: темно-с!
  - Да ты и вправду влип. - Девушка потянулась, чтобы еще выпить.
  - Слушай, подруга, тебе чего надо? - грубо спросил он, резко отводя ее руку.
  - Ничего.
  - Просто так вот подошла ко мне и стала рассуждать о моей нелегкой жизни, да?
  - Ну да, - она удивленно посмотрела на Белова и, взяв-таки бутылку, добавила: - Ты отчего злой-то такой? Не нравлюсь, могу уйти!
  Андрею показалось, что девка слишком фамильярно с ним разговаривает. Он попытался встать, держась за стол, но голова закружилась, и невидимая сила толкнула его обратно на стул. Он чувствовал, что весит гораздо больше, чем обычно.
  - Здесь есть телефон? - с расстановкой, чтоб не запутаться, спросил он.
  - Ну есть.
  - Иди, такси мне вызови...
  Она и бровью не повела. Гордая, что ли?
  - Пожалуйста, - спустя минуту нехотя добавил Андрей и обессиленно уткнулся лбом в кулак.
  Мысли разлетались в пух и прах при каждом ударе сердца, тяжело отдающимся во всем теле, сознание выворачивалось наизнанку, впереди размытыми концентрическими кругами расходилась багровая мгла. Зато как было приятно! Неописуемо приятно было ничего не видеть, не слышать, не понимать, не хотеть и не помнить! Вообще ни о чем не думать! Даже о пустяках...
  
  
  Башка разламывалась. Белов встрепенулся, машинально засунул руку под подушку и, нащупав там, на привычном месте, холодную сталь пистолета, немного успокоился: не потерял. Он повернулся на другой бок, тряхнул затекшей кистью и взглянул на часы. Полдвенадцатого утра. Значит, вчера опять нажрался... «Черт, совсем не помню, как домой попал, - думал он по пути в ванную. - В бане пили... Женя! Женю застрелили! - Он остановился и сел на пол прямо в коридоре, прижав колени к груди. - А потом? Потом... бар... заика, мадам какая-то...»
  Из комнаты донесся скрип и слабый кашель. Он поднялся и бросился туда. В кресле, поджав ноги под себя, сидела девушка, протирая спросонья глаза.
  - С добрым утром, Аль Капоне, - сказала она, саркастически улыбаясь.
  - Ты как сюда попала? - рявкнул Андрей, обнаруживая, что он стоит перед ней в одних трусах.
  - Я? Лучше бы спросил, как ТЫ сюда попал!
  - Я живу здесь! - приходя в бешенство, закричал он.
  - Если б не я, ты бы вчера на улице ночевал или в отделении! И не ори на меня.
  Андрей немного смутился.
  - Ладно, иди домой, - пробурчал он, доставая из кармана помятых брюк пару крупных купюр и протягивая ей.
  - Откупился, богач? - Она бросила ему в лицо деньги и отвернулась, всхлипывая. - Некуда мне идти. Я вообще не из Самары...
  Строптивая. Потрепала, видать, жизнь девчонку.
  - Ну-ка перестань ныть сейчас же! - Он боязливо тронул ее за плечо. Она отстранилась, но плакать прекратила.
  - Только и знаешь, что деньги свои совать...
  - Ты мне тут не указывай, как жить, понятно? Мала еще! - Андрей нервно натягивал штаны, косясь на ее стройные ножки.
  - Ой-ой, большой какой! Мальчишке вчера чуть мозги не вышиб! Сладил, да?.. - Она взглянула на него исподлобья. - Чего уставился-то?
  - Хочу и смотрю.
  - Может, мне станцевать еще? - насупившись, сказала она.
  - Станцуй.
  - А ты денег дашь, да? - язвительно бросила она, состроив смешную гримасу.
  Сквозь щель в дорогих шторах пробивался лучик солнечного света, высвечивающий пылинки, парящие в воздухе. Он скользил тонкой полоской по журнальному столику, перебираясь на бахрому шикарного бра, после чего перескакивал на комод и, отражаясь от голубоватого фарфорового бока старинной китайской вазы, падал на щеку девушки желтеньким солнечным зайчиком.
  Белов вдруг развернулся и, пошатываясь, подошел к огромной стенке красного дерева. Открыв одну дверцу, он достал оттуда какую-то стекляшку величиной с небольшую вишневую косточку и внес ее в полоску света. Прозрачный камень заискрился, переливаясь всеми цветами радуги. Он то ослепительно сиял небесно-голубым, то, через миг, загадочно мерцал пламенно-красным.
  - Как тебя зовут? - спросил Андрей, лишь мельком взглянув на девушку.
  - Марина.
  - Божественно, Марина, не правда ли? - промолвил он, любуясь алмазом, медленно поворачивая его. - Сорок с лишним карат; на коронке - комбинация клиновидных граней с фасетками и скилловых с косыми гранями; на павильоне - восемь павильонных и шестнадцать крестовых граней. Бриллиант, граненый алмаз, - самый дорогой и красивый из драгоценных камней. Вроде бы, прозрачный, бесцветный... Но стоит свету коснуться его, и он начинает царственно сиять, затмевая своим фантастическим блеском все вокруг! Твердый, словно скала. Изящный, как тело женщины. Преисполненный безмолвной гордости... Вот капля, в которой заключена, пожалуй, тайна самого времени, созданная природой и доведенная до совершенства человеком!
  Он улыбался, долго зачарованно вглядываясь в прозрачную глубину алмаза.
  Но вдруг в одну секунду его лицо исказилось, словно кто-то сорвал с него маску, под которой таились боль и разочарование, безысходность и отчаянье смертельно раненного человека. Он со всей силы бросил камень в угол и передернулся, будто замерз.
  - Только на самом деле, - дико заорал Андрей, хватаясь за открытую дверцу, чтобы не упасть, - вся эта бутафория ничего не стоит, когда, окромя нее, ничего нет!!! Искусная подделка счастья! Decorum! Дешевая бижутерия, которой мы прикрываем обрызганную чужой кровью, жестокую, прогнившую изнутри, изъеденную ненавистью душу! А все таращатся на такие вот сверкающие бирюльки и напыщенно ахают, несут околесицу, стараясь не смотреть на забинтованных мумий, которые их носят на своих иссохших шеях или в ушах, обезображенных миллиардами бессмысленных слов!
  Девушка испуганно вжалась в кресло, кусая губы и боясь пошевелиться. Она только следила широко раскрытыми глазами за каждым движением обезумевшего человека.
  - Что? Думаешь, я от избытка денег с ума сошел? - продолжал он, не обращая внимания на ее загнанный взгляд. - Не-ет! Вчера убили моего друга... Я сам чуть не застрелил человека из-за проклятых грязных денег, которые заработал, продавая оружие! У меня, кроме всей вот этой мишуры, ничего нет! Понимаешь? Ничего!!! У меня есть все, и нет ничего! Мне тридцать восемь лет, большая часть жизни осталась уже позади... а у меня ничего нет! Только хи-хи, ха-ха и алые пятна чьей-то крови, жгущие по ночам спину... Страшно оглядываться, страшно смотреть вперед... Страшно иногда вообще открывать утром глаза...
  - Это называется одиночество... - робко сказала она, вставая и дотрагиваясь до его плеча.
  Он поднял на нее глаза и долго стоял, не двигаясь, напряженно думая.
  Все скомкалось, перепуталось, необратимо закрутилось, все с немыслимой скоростью пронеслось по большому кругу, по нестабильной орбите. Очень возможно, что все всегда повторяется. С теми только небольшими поправками, которые вносит новая эпоха: в третьем тысячелетии, например, человек ведь так и не научился лечить глупость, хотя науке известно, что любая черта характера, любое чувство, желание, боль, наслаждение - всего лишь совокупность того-то или того-то, раздражение тех или иных нервных центров, впрыскивание в кровь таких или сяких гормонов! Теперь нам гораздо проще объяснять свои поступки: мы все сводим к куче маленьких импульсов, к горстке химических элементов... И стремление творить добро, и счастье, и любовь - все это в наше время можно представить определенным сочетанием триллионов бездушных нуликов и единичек! Даже та красота, которую мы видим вокруг себя, забравшись на вершину горы или забредши на середину пшеничного поля, - это ни что иное, как бесконечное множество источников электромагнитных колебаний, отличающихся длинами волн и амплитудами... Но все же, упорядочив все вокруг, приведя каждую песчинку к системе, сосчитав все возможные ватты, герцы, промилле, децибелы, градусы и парсеки, сдернув одеяния с самых интимных мест планеты, родив семимиллиардного ребенка, человечество не нашло средства от одиночества. Имея десятки родных, сотни друзей, тысячи коллег, миллионы случайных знакомых, каждый из нас все равно остается очень одиноким...
  - А ты можешь мне что-то предложить взамен? - спросил наконец Андрей.
  Девушка отвела взгляд и молчала. Она не давала ответа.
  А он... он, пожалуй, и не хотел услышать: «да» - и поэтому, кивнув ей, словно соглашаясь с безмолвием, сгорбившись, пошел на кухню готовить обед.
  
  
  III
  
  Летний воздух в городе всегда пропитан пылью и запахом горелого трамвая. В будние дни лениво работают всяческие учреждения, магазины и заводы. У людей наигранно-озабоченный вид. Всякий суетится по пустякам, тараторит бесполезные фразы и часто сморкается в серо-коричневый от гари носовой платочек. Нервные продавщицы без дела обругивают покупателей, грузчики громко матерятся и плюются во все стороны, мухи не дают покоя престарелым кокеткам, разглядывающим в зеркальце новую морщинку на лбу.
  «За молоком вы стоите, сволочи! За молоком, а не за водкой!..» - орет где-то строптивая баба. Около лотков с мороженым и газированной водой толпятся раскаленные господа, на носу которых выступают капельки пота, резвые мальчишки выстаивают в очереди по пять раз и глотают сладкую пузырящуюся жидкость до тех пор, пока их животы не объявят бойкот. Сейчас почему-то стало модно пить обычную газировку с сиропом, а не покупать разные буржуйские пепси-фанты. Раз модно, то надо! А в общем-то, правильно: старые традиции нужно чтить и по возможности возрождать...
  Напротив одного такого киоска расположилось древнее здание, построенное в стиле барокко, с широкими окнами и высокими колоннами, обрамляющими резную дубовую дверь. Чуть выше этой двери висели облупившиеся тяжелые буквы, составляющие надпись: «Редакция региональной газеты «Секунда».
  С трудом растянув мощные дверные пружины, на громоздкое крыльцо вышел приземистый мужичок с несоизмеримо большой папкой под мышкой. Он вздохнул полной грудью, поправил галстук и примерно встал в очередь за газировкой. Утолив жажду, он еще раз удовлетворенно вздохнул, заботливо прижал папку к груди и вновь скрылся за резной дверью.
  Занозова Бронислава Герасимовича знали в Самаре многие. У главного редактора газеты «Секунда» наблюдались две странности: во-первых, он работал всегда, кроме того времени, когда спал, а спал он не более четырех часов в сутки; и, во-вторых, никогда, ни при каких обстоятельствах, он не расставался со своей папкой. Если он был в редакции, то она лежала на его рабочем столе, если же находился дома, то - в его личном кабинете, который закрывался на ключ. Больше Занозов нигде не бывал. Папку он ни при ком не открывал, и ее воспринимали уже как часть его тела.
  Характер у этого необычного человека был пресквернейший, и окружающие задавались вопросом: как с таким демоном уже очень долго живет красавица-жена, которая была моложе Бронислава Герасимовича на 22 года? Ее мало кто знал, потому как она нечасто покидала их чистенькую квартиру на Ново-Вокзальной.
  Бронислав Герасимович владел богатой коллекцией раритета. При виде любых стареньких вещичек он буквально терял волю - это была, пожалуй, единственная его слабость.
  Большую часть жизни Занозов сидел в редакции, чуть виднеясь из-за стола, заваленного различными канцелярскими нужностями, писал, корректировал, делал замечания неопытным сотрудникам, орал на ответственного секретаря и пил газированную воду. Он ни в ком не нуждался, и тот, кому что-то было необходимо от Занозова, приходил к нему сам. Бывали подчас у редактора и очень представительные гости. Держал он себя всегда обособленно и обращался со всеми почти одинаково: будь то мэр или новая наборщица.
  Еще одной его особенностью было то, что он каким-то образом умудрялся собирать очень щекотливую информацию; Занозов был на виду у всех, и никто не мог к нему подступиться, имея недобрые намерения. В прошлом он выиграл несколько потрясающих с юридической точки зрения судебных процессов против одного известного политика, и после этого его перестали «трогать». Он никогда и не лез, собственно говоря, не в свое дело.
  Глухо хлопнув дверью, Бронислав Герасимович вошел в редакцию, сделал замечание журналисту Саше по поводу его вчерашней «недоподработанной» статьи и, придерживая папку, проник на рабочее место.
  Быстротечная редакционная суета растеклась по кабинетам и коридорам хаосом лиц и букв. Каждый делал что-то маленькое, незаметное, но важное для всей системы. Один заменял другого, превращаясь в третьего, поддерживаемый четвертым для того, чтобы пятый непременно встретился с шестым или седьмым, обругивая восьмого. Более заметные, как правило, управляли менее заметными, но все равно оставались едва различимыми волнами в необозримом море.
  
  
  Солнце постепенно крутило ручку своего пыла на убыль. Секретарша Верочка глядела в окошко, подперев щеку маленьким кулачком. Там раскрасневшееся светило попыталось залезть в трубу дома напротив, но промахнулось и обиженно скрылось за крышей.
  Она вздохнула и продолжила набирать «очень важный» документ, не отрывая, впрочем, глаз от уличного пейзажа. Спустя минуту Верочка обратила внимание на привлекательного мужчину, и ее пальцы вместо слова «конъюнктура» отстучали: «цветочек!!!!!» Она глянула на экран монитора, звонко ахнула и расплылась в блаженной улыбке...
  «Может, он знает?» - думал Андрей, выбравшись из машины и направляясь к резной двери.
  - Бронислав Герасимович занят, - мило улыбаясь, сказала Верочка.
  - Ты мне тоже нравишься, симпатюлька, - ответил он и, постучав, вошел в кабинет Занозова.
  Редактор мельком взглянул на Белова исподлобья и снова зашуршал пером по бумаге.
  - Садитесь, Андрей Владиславович, - бросил он и, нахмурившись, добавил: - В следующий раз все-таки слушайте секретаршу.
  - Обязательно, Бронислав Герасимович. Я вам принес одну безделушку. Вот. - Он небрежно выложил на стол перед Занозовым небольшую бронзовую статуэтку. - Индия, десятый-одиннадцатый век.
  Занозов быстро схватил ее и, поднеся к своим близоруким глазам, принялся разглядывать. «Прелесть, прелесть, - с восхищением шептал он, то приближая статуэтку к себе, то относя ее на расстояние вытянутой руки. - Это их вечно танцующий бог. Как же его... э-э... Источник движения в мире...»
  - Сколько? - громко спросил он у Белова.
  - Ради бога, не трепите хоть вы нервы мне! Нисколько. Я завтра еще одну выточу...
  Глаза редактора стали расширяться.
  - Шутка, - быстро сказал Белов. - Берите, берите.
  Бронислав Герасимович довольно фыркнул и убрал статуэтку в стол. После этого он снисходительно посмотрел на Андрея.
  - Ну, и как прикажите понимать столь бескорыстный жест? - Он помедлил, вглядываясь в него. - Так-так, бескорыстный ли?.. Конечно, нет! Корысть... В каждом милосердии, в любом даре чувствуется ее горьковатый привкус!
  - Вы меня уже по плечи в землю вогнали, - натянуто улыбнулся Белов. - Можете вы мне сказать что-нибудь об этом вот человеке? Я знаю только, что зовут его Вахид.
  Он вынул из кармана фотографию и подал ее Занозову.
  Редактор долго разглядывал фото, почесывая темя.
  - А что он тебе сделал? - спросил он наконец.
  Андрею показалось, что Занозов не особенно хотел говорить о Вахиде, и поэтому он решил сказать честно.
  - Я подозреваю, что он убил моего... коллегу.
  - Очень возможно.
  - Какие у него могли быть мотивы?
  - Любые. - Бронислав Герасимович вернул карточку. - На ногу мог твой коллега ему наступить.
  - Кто он такой?
  - Экстремист. Воин Аллаха. Отголосок давно закончившейся войны. Не советую связываться.
  - А где я могу найти его? - Белов мысленно проклинал себя за то, что полгода ему не приходило в голову обратиться за помощью к Занозову. Все было так просто!
  - Не знаю. Если все же хочешь с ним встретиться, попробуй обматерить Аллаха в каком-нибудь публичном месте или в прессе, и он сам тебя найдет, - неторопливо говорил редактор, забывшись и перейдя на «ты».
  - Спасибо, Бронислав Герасимович, - сказал Андрей, протягивая руку.
  Занозов пожал ее и, глядя ему в глаза, с долей удивления проговорил:
  - Никогда не слышал, чтобы благодарили за совет: как поскорее попасть на тот свет...
  - В рифму сказали, - ответил Андрей и вышел.
  Подмигнув Верочке, он, насвистывая Марсельезу, почти вприпрыжку выскочил на улицу. Было уже темно.
  Настроение великолепное, Вахид, можно сказать, практически рядом; он нашпигует этого чеченского урода свинцом, словно яйцо в праздник паштетом... Но это завтра, все это завтра! А теперь куда-нибудь подальше отсюда! К Волге...
  - Эй, приятель, где тут в парашютисты принимают? - спросил его какой-то бродяга, бесцеремонно толкнув в спину.
  - Иди проспись! - добродушно сказал Белов, оборачиваясь.
  Парень, на вид ему было лет двадцать, остановился и уставился на него своими огромными ненормальными глазами, отражавшими освещенный фонарем конус пыльного воздуха. Руки его не находили себе места, теребя друг друга и грязную полосатую рубашку, липнувшую к телу. Что-то странное и непривычное было в нем: в его позе, движениях, мимике, - будто он... первый раз увидел живого человека. Вдруг лицо его просветлело, он громко и отчетливо сделал «чпок» языком и без тени сомнения и страха заявил, тыча пальцем Андрею в грудь:
  - Как раз ты мне и нужен!
  «Да он же сумасшедший!» - с неожиданным испугом подумал Андрей и отшатнулся в сторону.
  - Нет, нет, нет, нет, нет, нет! - затараторил незнакомец, сложив руки «корзиночкой». - Об этом не может быть и речи! Даже думать не стоит! Нет, нет, нет, нет, нет...
  Он неожиданно замолк и отвернулся, словно обиделся. Белов перевел дыхание и осторожно направился к своей машине, из которой уже озабоченно выглядывал Сашка.
  - Подожди! - завопил псих, подбегая к нему и хватая за рукав пиджака. - Подожди, подожди! Одну минуточку! Пойдем, это не надолго! Это на одну минуточку! Здесь недалеко! Об этом не может быть и речи... - Его голос задрожал, огромные серые глаза заблестели.
  Сашка вылез из «BMW», намереваясь отшвырнуть парня, но Андрей нетерпеливо отмахнулся от него.
  - Чего тебе? - спросил он незнакомца.
  Тот радостно дернулся и потащил Белова к кирпичному дому, стоявшему неподалеку, держа обеими руками за рукав и наваливаясь всем весом, как ребенок.
  - Здесь недалеко! Здесь недалеко! Там, - переходя вдруг на доверительный шепот, сказал он, показывая в сторону дома.
  Не помня себя от нахлынувшего на него тревожного волнения, Андрей последовал за ним, попросив Сашку ждать в машине.
  - У меня есть кое-что, - прошептал парень, когда они поднялись на третий этаж. - Там.
  Он открыл ветхую дверь, на которой даже номера не было, и втолкнул Белова в квартиру, заходя вслед за ним. Здесь словно и не жил никто: в маленькой прихожей висело только одно пальто на гнутом гвозде, вколоченном в стену, в единственной комнате - никакой мебели, кроме полуразвалившегося стула без спинки, пол везде грязный. Лампочка болталась на шнуре, задетая шизоидом, отбрасывая на голые стены суетливые тени, боящиеся любого движения.
  - Я здесь... - сказал он, не зная, куда деть свои нервные руки. Скорее всего, он хотел сказать: «Я здесь живу» - но замешкался, подбирая последнее слово, и не закончил фразы. Забыл.
  Андрей растерянно молчал и ждал. Впервые за последние годы он именно РАСТЕРЯЛСЯ.
  - Вчера свет отключали и воду, - вдруг пожаловался парень, озабоченно ощупывая старенький «Орск» на кухне. - Разморозился вот.
  Громко шаркая ботинками, он прошел в ванную и открыл кран, который тут же захлюпал, ругаясь и гневно отдуваясь воздухом.
  - А у тебя есть холодильник? - спросил он, выглядывая из-за приоткрытой двери.
  - Есть, - машинально ответил Андрей.
  - Жаль...
  Парень не на шутку обиделся, словно холодильник мог быть только у него одного, и снова исчез в ванной.
  - Об этом не может быть и речи, - бубнил он там. - Где же ты, черт тебя дери!..
  - Я, пожалуй, пойду, - негромко сказал Андрей.
  Удивленная физиономия сумасшедшего опять наполовину высунулась. Он пристально посмотрел на Белова одним глазом, будто не признавая его, и безразлично сказал:
  - Иди.
  Андрей нащупал замок в полумраке прихожей и повернул вертушку, чтоб уйти, но тут парень с грохотом выскочил из ванной и удержал его.
  - Нет, - заявил он решительно. - Пошли.
  Он подвел Белова к туалету и открыл дверь.
  - Смотри, - он указал на большой потертый глобус, стоявший на месте унитаза, - здесь мы...
  Андрей бестолково таращился на миниатюрную модель планеты и чувствовал, что вот-вот врежет психу по глупой роже. Он оттолкнул от себя беднягу и выбежал вон. В спину впился истерический смех и нечленораздельные вопли. На площадке он было развернулся, но удержал себя в руках и продолжил стремительно спускаться вниз.
  - Погнали, - сухо сказал он, завалившись в машину.
  - Все в порядке, Андрей Владиславович? - спросил Сашка, ворочаясь на заднем сиденье.
  - Погнали! - рявкнул Белов на Николаича, игнорируя вопрос. - Глухой, что ль?!
  - Андрей Владиславович...
  - Погнали!
  
  
  В ванной краны сморкались ржавчиной, издавая стоны и вопли, в надежде выжать из себя хоть каплю чистой воды, раскочегаренный холодильник знакомил обнаглевших тараканов со свойствами фреона, а в сортире, напоминая об устройстве нашего мира, одиноко грустил старый глобус.
  «Об этом не может быть и речи... Где же ты?..» - Парень никак не мог что-то отыскать.
  
  
  IV
  
  На следующий день Андрей запланировал поездку в ночной клуб «Берег» с целью публичного уничижения Аллаха. Все шло прекрасно, пока ближе к вечеру не заявилась Марина. Она в последнее время стала частенько захаживать к Белову, чтобы позаниматься любовью или коньячка попить. С того раза, как он в порыве безумия наговорил ей много ненужного, отказывать было неудобно. Опасно.
  - А, это ты. Заходи, - сказал он, запирая за ней дверь. - Я сегодня ухожу по делу. Оставайся у меня, если хочешь.
  - Я с тобой пойду, - бросила Марина, проходя в гостиную и плюхаясь в глубокое кожаное кресло с высокой спинкой.
  - Никуда ты не пойдешь.
  - Пойду, пойду...
  - В турпоход до туалета! Где же этот фигов галтус в мелкий желтый горошек?
  Андрей уже полчаса искал свой любимый «галтус», поэтому вся квартира походила на свалку свихнувшегося арабского шейха. Марина задрала ноги на спинку кресла, обнаружив под съехавшей юбкой полное отсутствие нижнего белья, и засмеялась, водя языком по верхним зубам. Галстук в мелкий желтый горошек находился у нее в сумочке: она накануне забирала его для некоторых модных интимных экспериментов.
  - Гляди, пятачок: входит и выходит... и входит, - просипела она, то вынимая галстук из сумочки, то засовывая обратно.
  - Отдай! - завопил Белов, совершая немыслимый прыжок.
  - Хрен на руль!
  Марина успела увернуться, подставив колено, в которое несчастный впечатался лбом. В глазах у него заискрилось, закружилось, и он начал сползать вниз. Но так как она лежала вверх ногами, то через секунду его лицо оказалось...
  Спустя шесть минут оба навзничь лежали на полу и восстанавливали дыхание.
  - Анекдот, хочешь, расскажу? - лениво спросила Марина.
  - Нет, - довольно резко ответил Андрей и закрыл глаза.
  Правильно ли он поступает, разыскивая Вахида? Ведь все это не закончится приятельским разговором и вальяжным похлопыванием по плечу, это не ограничится предупреждением или угрозой. Будет кровь, смерть! Неизвестно, чья смерть. Саша, конечно, опытный парень, команда у него натасканная, но все равно страшно... Потому, что так еще не было! Приходилось продавать смерть. Заочно, в стальной упаковочке. Но не дарить из собственных рук. Что бы сказал на это Женя? Женя, Женя... Он бы, пожалуй, промолчал. Да он и так молчит! Почему никто не может хоть раз в жизни подсказать, как нужно? Как положено? Почему до всего надо доходить самому?! И в конце концов непременно оказываться главным виноватым, главным негодяем! «Этот лес жесток, юнец!» - промелькнула в голове странная мысль. Какой еще лес к дьяволу? Где юнца-то нашли? Белиберда.
  Ему вдруг почудилось, что в квартире еще кто-то есть. Он поднялся на ноги, хотел было пойти на кухню посмотреть, но только покачнулся на месте, словно ребенок, неожиданно передумавший куда-то бежать. Андрей провел ладонью по вспотевшему лицу и усмехнулся самому себе, своим бредовым иллюзиям.
  Рядом полулежала женщина. Нагая, доступная и ненужная, надоевшая до рези в желудке.
  - А мне хочется, - прошептала она, дотрагиваясь до его ноги. И ему стало больно и противно от этого ужасного прикосновения!
  - Мне хочется... - повторила она громче и с досадой.
  Он смотрел сквозь нее и не понимал, чего ей от него нужно. Ведь он-то должен теперь что-то делать или говорить!.. Утешить или ударить? Забыл. Надоела! Просит и просит! И толком не говорит, чего надо. Так нельзя! Человеку нужно конкретно знать, что делать, иначе, можно всяких глупостей натворить! Не велика беда - забыть, но вовсе не знать...
  «Да она же голая!» - гневно подумал вдруг Белов.
  - Ты же голая, - сказал он, отступая на шаг.
  - Ты чего? Псих, что ли? - Марина нахмурилась и быстро провела влажным язычком по верхним зубам. - Опять заклинило, да?
  Пришлось вдуматься в слова.
  Он устало опустился в кресло и потянулся за коньяком. Что-то колкое и мрачное стиснуло грудь и давило, давило... Снова приступ. После этих чертовых приступов еще надолго остается гнетущее состояние. Психиатр сказал, что ничего опасного нет, но не стоит много пить и часто оставаться одному. Чепуха какая.
  - Отвратительно себя чувствую, - пожаловался Андрей, взглянув исподлобья на длинные белые волосы Марины. - Но идти надо. Выпью сейчас самую малость и в путь!
  Он глотнул из бутылки, отставил ее, но передумал и, выдохнув, еще раз хорошенько приложился к прохладному горлышку.
  - Это про запас.
  Андрей наспех оделся, отбросив в угол «галтус» в канареечный горошек, и вышел. Встретив Сашу и Черепыгина возле своего дома, вместе с ними сел в машину и поехал в «Берег».
  Сашка все время ерзал, не мог себе места найти. Он то и дело морщился и гримасничал, но, словно партизан, упорно молчал о причине своего поведения. Иной раз его так сильно передергивало, что он стукался головой о потолок машины и судорожно сжимал губы. А Черепыгина тем временем просто разрывало от смеха.
  - Саш, ты чего-нибудь радиоактивного съел, что ль? - улыбнувшись одной стороной губ, спросил Белов.
  Тот загнанно простонал и отвернулся к окну.
  - У него кризис мировоззрения! - сказал Серега, задыхаясь от хохота. - Переосмысление жизненных ценностей после ряда горьких разочарований...
  Сашка уничтожающе взглянул на Черепыгина и попытался достать его своей ручищей, но при первом же резком движении он вскрикнул от боли и схватился за поясницу.
  - Я не побоюсь вставить, - продолжал издеваться Черепыгин, - что Саша Корочко очень легкомысленно до некоторых пор относился к обороне тыла!..
  Наливаясь кровью, Сашка зарычал.
  - Да что с ним такое на самом деле? - еле сдерживаясь, поинтересовался Андрей.
  - А у него, Андрей Владиславович...
  Тут Саша не выдержал и бешено взвыл:
  - Да чирей у меня на заднице вскочил!!! - Он обернулся к Сереге, подвывающему от смеха в тон двигателю. - Что доволен, долдон?!
  - Ладно, не горюй, Нарцисс! - нежно утешил его Сергей. - Мы тебя не оставим в беде, мы тебя вылечим! Я для облегчения страданий тебе унитаз поролоновый куплю...
  - Урод!
  - Будешь жвачку мятную? - не обращая внимания на оскорбления, вкрадчиво предложил Черепыгин.
  - Не дай бог, Серег, я поправлюсь! - держась за пораженные внезапным недугом места, прошипел Саша. - Молись, чтоб я сдох!
  - Молюсь, молюсь!
  - Ты жалкий, самодовольный фигляр!
  - О! Ну давай словами вычурными бросаться будем! Не нравится суровая действительность, волюнтарист? Да?
  - Ладно! Хватит закатывать интермедии! - усмехаясь, резюмировал Белов.
  Сашка презрительно фыркнул в сторону Сереги, который незамедлительно высунул язык. Ни тот, ни другой не знали значения слова «интермедия».
  В «Береге» было довольно много народу. Андрей с Черепыгиным и с Сашей поиграли в бильярд, налакались «Hennessy» и тупо уставились на стриптизерш, полирующих своими упругими телами блестящие металлические столбы. Потом загромыхала ультрасовременная музыка. Андрей похлопал себя по щекам, чтоб хоть на йоту протрезветь, и полез на сцену. Там он чуть было не распластался, но удержал равновесие, балансируя руками.
  «Это не богохульство, а всего-навсего метод поиска Вахида, - твердил он себе. - Да и какая, собственно, разница? Я - атеист...»
  - Одну минуту, дамы и господа! - гаркнул он в микрофон. - Вырубите вы эту дрянь!
  Диск-жокей убавил музыку, и удивленные взоры обратились на Белова.
  - Спасибо, - выдержав паузу, сказал он. - Послушайте меня! Точно не знаю, есть ли у Аллаха мать... Так вот, если есть, то она... проститутка!
  В клубе воцарилось гробовое молчание. Музыка совсем заглохла. От светящих в рожу софитов веяло невыносимым жаром. Белов вытер со лба пот и продолжил:
  - А сам Аллах - сутенер! Дешевый и непреуспевший! Это все. Благодарю за вни...
  Дружный хохот толпы заглушил его слова. Ди-джей снова крутанул свой аэровинил, в динамиках загремели басы, засверкали стробоскопы и цветные лучи лазеров.
  - Ну ты и сволочь, Андрей Владиславыч! - горько улыбаясь, проорал Черепыгин в самое ухо Белову.
  - Ты, кажется, мне уже это говорил, - ответил он, но слова растворились в диком ритме ультрасовременной музыки...
  
  
  Неужели на этом все и закончилось? Неужто вся жизнь - только стремление к деньгам и власти? Я не хочу в это верить! Но что же? Что еще? Скажите мне, пожалуйста, объясните, как все живут, чему радуются? Наверное, вы находите удовольствие в том, что делаете хорошие, добрые дела. Я не верю в это. Это абсурд. Такое может порадовать ну раз, ну два... а потом тоже надоедает! Творить то, чего доселе не было? Это под силу разве что гениям! Не самозванцам, не тем, кто выкрикивает ахинею и радуется, глядя на реакцию толпы идиотов! Настоящим. Людям, которые не ищут славы, которые пытаются открыть нам глаза, показать что-то, что мы никогда сами не заметим! Как Женя Хожановский.
  Я не могу этого делать. Я не хочу прикидываться таким гением. И поэтому я не знаю, что мне делать дальше! Надеюсь сейчас лишь на одно: что ко мне пожалует Вахид. Не терпится объясниться и сдохнуть. Так легче...
  Откинувшись на спинку кресла, Андрей перечитал страницу и бросил ее на пол. Опять он был один. И не хотелось никого видеть.
  Набросив пиджак, он вышел из дома и направился к Волге. Он не замечал людей вокруг себя, шагающих быстро и медленно, потому что их не было. Не было машин, проезжающих мимо, не стояли высокие дома вдоль длинных улиц, не желтели местами кроны деревьев, не поднимался коричневатый дым над красным пивзаводом.
  Ничего этого не было.
  Зато был огонь впереди, зато беспричинно темнели незнакомые обуглившиеся лица на фоне разбитых бетонных плит, зато ужасный гул не давал услышать, как смеется первоклассница, поправляя свой белоснежный бант... А еще кто-то говорил с ним, но он никак не мог понять, о чем. Эти слова были очень важны, от них зависела его жизнь! Ему очень нужно было их услышать и запомнить. А он не мог. Потому что жуткое завывание и потрескивание мешало сосредоточиться... отвлекали безобразные гримасы лиц, охваченных языками пламени...
  Вода отстраненно ласкала песок, оставляя на нем тонкие риски и разводы. Река была спокойная. По фарватеру плыла медлительная баржа, бросая на небольшие волны дрожащие отражения своих сигнальных огней. Андрей вздохнул и протер слезящиеся от холода глаза. Сколько он сидит здесь? Пять минут... или час?
  Осенняя Волга сера и угрюма. Вечерние тучи смешиваются с ней, и разбитый узор неба становится частью воды. Птицы, сбившись в стаи, несутся прочь от наступающей зимы: уж они-то знают, что такое зима. Да и люди тоже. Люди собирают последние торговые палатки на набережной, переворачивают опустевшие урны и уходят, позволяя реке побыть одной и окунуться в свои неведомые мысли. И она бьется о берег до тех пор, пока лед не остановит ее дыхание до весны. Поэтому осенняя Волга печальна и молчалива.
  Стряхнув песок с брюк, Белов поплелся обратно. Он никак не мог придумать, как развеяться. Пить ему не хотелось, от женщин тошнило уже! Концерт? Кино? Нет. Все это глупо и тривиально.
  Точно! Вовка! Вот кто будет ему рад в любое время! Володька Небрасов - его старый-престарый друг.
  Андрей поймал машину и через десять минут уже входил в подъезд девятиэтажного дома на Ново-Садовой, сжимая в задубевших пальцах пару бутылок «Жигулевского». Поднимаясь в заплеванном лифте, он снял галстук и засунул его в карман.
  Возле двери он закашлялся. Надавил зеленую кнопку звонка, перехватив пиво в другую руку. Они с Вовкой лет пять уже не виделись.
  - Кто там? - спросила из-за двери Света - вовкина жена. Андрей сразу узнал ее слегка шепелявый голос, и на душе почему-то потеплело.
  - Это я, Светулек, - радостно ответил он. - Белов. Не узнаешь, что ли?
  - Вам кого?
  - Да Вовку! Кого ж еще?
  Железная дверь потихоньку приоткрылась, и в образовавшейся щели показалось маленькое светкино личико с блестящими глазками.
  - Это ты, Андрей? - шепотом спросила она.
  - Я, я! Открывай давай! Грабить буду! Бам-бам! - Он навел на нее указательный палец.
  Светка распахнула дверь настежь, впустила гостя и вдруг бросилась к нему на шею, не в силах сдержать рыдания.
  - Да ты что? Светка! - удивился Белов, инстинктивно обнимая ее за плечи. - Ты чего? Где хозяин-то? Никак подпил, а?
  Она плакала и ничего не могла сказать. У Андрея внутри неожиданно все опустилось, и он аккуратно отстранил ее от себя, стараясь заглянуть в глаза.
  - Свет, где Володька?
  Она всхлипнула и отвернулась.
  - Где Вовка, я спрашиваю?! - крикнул он.
  Тут из комнаты выглянула девчушка лет семи и, держась обеими ручонками за косяк, сказала:
  - Не кричите. Папа умер.
  - Как умер?..
  - Вот так. - Светка утирала слезы ладонями. - Два года назад, от рака...
  - И не кричите больше, - повторила девочка, всхлипнув. - Никогда не кричите.
  - Ну-ка иди в комнату, спать готовься...
  Андрей стоял столбом, опустив руки. Бутылки с пивом грохнулись на пол и, не разбившись, откатились в угол. Как же Вовка посмел? Мы ж всегда вместе...
  - Да ты проходи, Андрюш, проходи, - засуетилась Светка. - Я сейчас чайник поставлю.
  - А чего ж вы мне не сообщили... тогда? - тихо спросил он, не двигаясь с места.
  - Да завертелись совсем! Оформить там... все такое... До сих пор долги не отдали. - Она взяла Белова за руку. - Проходи!
  - Сразу б сказали! - с досадой сказал он. - Черт возьми! Большие долги-то?
  - Еще семьсот рублей осталось, - прошептала Светка.
  - Значит так. - Он полез в карман. - Вот пятьсот, а завтра еще принесу.
  Светка недоуменно повертела в руках деньги.
  - Так это ж доллары...
  - Доллары, доллары, - рассеянно сказал Андрей. - Я пойду, пожалуй. В общем, завтра вечерком забегу.
  - Да ты что? Я не возьму такие деньги! - запротестовала она, пытаясь вернуть их Белову.
  Андрей повернулся и посмотрел ей в глаза. В свете тусклой лампы его взгляд как-то угрожающе замерцал.
  - Слушай, у меня настроение и так испортилось, - серьезно и резко сказал он. - Поэтому давай без фокусов и сцен, Светка. Завтра я с тобой посижу, а теперь - извини, пожалуйста. - Он открыл дверь, шагнул, потом повернулся и добавил: - Ты же знаешь, как я его... как мы с ним...
  Не смог договорить, стиснул зубы и вышел.
  - Андрюш, пиво-то забыл, - крикнула Светка вслед и опять заплакала. Он только махнул рукой. Завтра.
  А сегодня снова надо напиться и ничего не видеть, не слышать, не понимать... Иначе нельзя. Иначе, в общем-то, очень давно уже нельзя...
  
  
  - Может, хватит пить? - Марина шлепнула Андрея по красной щеке. - Совсем опустишься ведь...
  Поднял веки.
  «Вот те на: уже дома. И не помню, как дошел. А почему ж все-таки с Вовкой так... Выходит, теперь и пойти не к кому больше!»
  Где-то запиликал сотовый.
  - Возьми. Тебя, - крикнула с кухни Маринка.
  - К дьяволу!
  - Возьми! Черепыгин говорит: срочно, - сказала она, входя в комнату и подавая ему трубку. Он закрыл глаза и приложил динамик к уху.
  - Чего надо?
  - Андрей Владиславыч, тут такой клиент намечается! - орал серегин голос прямо в самые мозги. - По-крупному брать будет! Тебе с ним самому надо поговорить обязательно! Когда назначить? Андрей Владиславыч, ты слышишь? Андрей...
  - Не ори так. Завтра в час в офисе. Сашку предупреди и Касьяна. Пока. - Он вырубил телефон.
  Дотянувшись до матовой бутылки, Белов хлебнул и обхватил голову руками. Так он сидел в кресле и качался взад-вперед, сдавливая пальцами пульсирующие виски. Это ж надо... Все падает! Все рушится! Все иллюзии о счастье и благополучии рассыпаются прахом! Все оказывается совсем не так, как предполагал! Хуже. Гораздо хуже.
  - Ну ладно тебе убиваться-то, - ласково сказала Марина, дотронувшись до его шеи.
  Андрей отнял дрожащие руки от лица и посмотрел на нее пустым, болезненным взглядом. «Ты молодая, - с досадой подумал он. - Ты еще можешь утешать себя всякими фикциями! Можешь понастроить вокруг своей жизни воздушных замков и визжать от восторга!»
  - Ты же хороший, - шепнула она и смешно улыбнулась. Совсем еще по-детски. И провела язычком по зубам.
  Он смотрел сквозь нее.
  - Ты хороший. Правда?
  - Нет, не правда.
  - А я говорю - хороший!
  - Ерунда...
  Наморщив нос, Марина шаловливо тряхнула волосами. Она взялась за высокую спинку кресла и уселась на Белова верхом.
  - Андрей, - тихо сказала она. - Хочешь ребенка?
  Он вздрогнул и, отводя взгляд, осторожно снял ее с себя. Потоптавшись посреди комнаты, будто припоминая, куда идти, он неточным движением взял со стола бутылку коньяка и направился к двери. Марина смотрела ему вслед, поджав губы и часто дыша. Он медленно прошел мимо дивана, вяло оттолкнул ногой разобранный системный блок компьютера и исчез в темноте коридора. Некоторое время оттуда доносились звуки возни и грохот, после чего хлопнула металлом о металл входная дверь, и все стихло. Марину трясло, как в лихорадке.
  А он не мог обернуться...
  
  
  Хочется увидеть кого-нибудь! Сердце рвется наружу, толкая изнутри, словно неисправная шестеренка. А вокруг - только дождь. Куда ни беги - дождь. И думаешь, что впереди идет человек, а там никого нет! Призрак дождя обратился в прямые натянутые струны воды... Ничего не видно, слышен лишь шорох; нужно двигаться, уходить, нельзя оставаться на месте, если хочешь ускользнуть от этого дождя. Что-то путается под ногами и в мыслях... Позади - серая пелена, перед лицом - серая пелена, куда ни глянь - серая пелена. Марево... мга... Трудно делать каждый шаг. Вязко. От кого же я убегаю?..
  Куда? Сверху стремительно несутся бесцветные, холодные потоки воды. Где? Она тоже не знала. Она очень хотела понять и поэтому жалела... Она оберегала, пока не исчезла, а потом настала осень, и начался дождь... раньше, чем... Тогда непросто было предугадать, даже, скорее, невозможно! А кто?..
  Ну откликнитесь же наконец! Хоть кто-нибудь! Слы-ши-те?!
  Ливень застилает глаза, стекает по телу. Я забыл. Забыл, от кого убегаю! Капли тяжелые и надоедливые, они больно бьют по голове, по плечам... Почему? Кто-нибудь меня слышит?! Я очень устал бежать! Я задыхаюсь! Эти видения все время мучают... Как будто кто-то протягивает ко мне руки и говорит, говорит... А я дрожу, напрягая слух, но ничего не могу расслышать! Потому что шум дождя. Потому что давно. Потому что сумел повернуться, но наврал и не смог до конца...
  Я так устал бежать сквозь завесу этого бездушного дождя! Лучше упасть. И пусть затопит весь мир, только бы разглядеть, кто тянет ко мне руки... И коснуться этих рук хотя бы раз, ведь я не дотрагивался до них, я не знаю точно: мираж это или нет... Коснуться только один раз и все...
  
  
  V
  
  Ну и что? Пусть жестоко, зато - деньги! Большие деньги. А на одну зарплату не купишь ничего, кроме хлопот. Это же удача. Это случай. Один шанс на миллион! А может, и вообще единственный шанс. В конце концов, где мы живем? В огромной мясорубке. И каждый проворачивается в ней, как может! Так что не надо размахивать руками и кричать о гуманности! Левое плечо впере-е-ед!..
  Остается обдумать только некоторые детали. Главное, чтоб все тихо было. Гарантий, конечно, никто в таком деле не дает никаких, но если человек хочет сладенького, то ему нет никакого резона делиться с кем попало! А когда проглотишь конфетку - рот на замок! Чтобы не пришлось после блевать приторными остатками...
  Майор был уже немолод. Свое отслужил. И именно случайность разбередила его воображение. Не будь ее, дожил бы спокойно до инсульта, побрякивая клюкой и вставными зубами. Но теперь все будет гораздо веселее! Можно же на старости лет порезвиться? Это у индусов там, вроде, девять жизней. А у нас одна, и та кувырком! Поэтому: нехай у смоле варють. Но попозже.
  
  
  В час Андрей был в офисе. Касьян Анатольевич, недовольно фыркая, рылся в карманах своего пальто в поисках каких-то «чрезвычайно важных» бумажек. Сашка с Черепыгиным в соседней комнате резались в виртуальный порнотетрис, нацепив шлемы и совершая бесстыдные движения своими чреслами.
  Трель звонка нарушила мирное дуракаваляние. Сашка, неохотно оторвавшись от игры, открыл дверь и впустил мужика в военной форме. Сухо извинившись, он привычным движением ощупал его вдоль боков и ног, после чего пригласил войти. Из-за косяка, кривляясь, как обычно, высунулся Серега.
  Гостю было за пятьдесят. Не шибко высокий, плотненький. Вояка как вояка: осаночка, короткие с проседью волосы, опущенные уголки губ, толстая шея... Только глаза странноватые, словно стеклянные, мутные, как бы плавающие из стороны в сторону. Непонятные глаза.
  Он неторопливо оглядел всех и, казенно улыбнувшись, протянул руку Белову, безошибочно определив главного. Никаких сомнений.
  - Добрый день, - полушепотом сказал он, как будто боялся кого-то разбудить. - Майор... впрочем, не важно, как меня зовут. Пусть будет просто Майор.
  - У меня звания нет, поэтому пусть будет просто Андрей, - пожимая смуглую и какую-то, как ему показалось, безвольную руку, ответил Белов. - Присаживайтесь.
  - Спасибо. - Он сел. - А нельзя ли нам пообщаться тет-а-тет. Ведь решения здесь принимаете вы?
  - Я иногда боюсь ошибиться и советуюсь со своими министрами, - дипломатично сказал Андрей, бессознательно перенимая манеру вояки говорить вполголоса.
  Майор учтиво усмехнулся, делая вид, что оценивает юмор собеседника, и еще тише сказал:
  - Очень вас прошу дать министрам минуту отдыха. Они, наверное, сильно устают работать с таким президентом... - Он едва заметно прищурился. - Или монархом?
  - Не думаю, что устают, - ответил Андрей, вглядываясь в студенистые глаза, - я либеральный... президент.
  - Это весьма грамотная политика. - Майор слегка покивал головой, выжидательно поглаживая огрубевшими пальцами стол.
  Белов нахмурился и повернулся к «министрам».
  - Ребята, извините, - глухо сказал он.
  Протискиваясь в соседнюю комнату, Черепыгин негромко проворчал: «Ишь ты, важность какая! Не майор, прям, а мажор!» Сашка подтолкнул его в спину и захлопнул за собой дверь.
  Гость удовлетворенно улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Веки его опустились на секунду и снова поползли наверх, открывая холодные глаза.
  - Временность... - неторопливо прошептал он.
  - Прошу прощения... - Андрей удивленно приподнял бровь.
  - Я говорю: временность - вот наша проблема. Разве вы со мной не согласны?
  - Не совсем понимаю.
  - Ну как же... - Майор устало провел ладонью по лицу. - Временность мешает нам везде и всегда. Временность радости, временность наслаждения, временность стремлений. Ничего невозможно сделать основательно: не успеваешь. Как только что-то начинает получаться, только подумаешь: «вот, наконец-то!» - тотчас же по какой-либо причине приходится все бросать. И так всегда. Вы не замечали, что, когда влюбишься в прекрасную девушку, обязательно надеешься прожить с ней всю жизнь, любить ее вечно, дарить цветы и все такое. Но проходит время, все меркнет, уже не хочется сидеть с ней и участливо рассуждать о ее проблемах, верить в умирающее счастье; и ты удивляешься: «как же так? как я мог так ошибиться, ведь мне ничего этого вовсе не нужно было!» Мы, к сожалению, так устроены. Из-за временности ни черта не получается довести хоть что-то до конца, ни черта не выходит... - Он снова опустил веки.
  Обыкновенно клиенты не бросались изливать чувства, обычно подобные разговоры были сугубо деловыми, сухими. Поэтому Андрей не сразу сообразил, как можно поддержать беседу.
  - С другой стороны, - продолжал Майор, - прожив жизнь, мы все равно приходим к убеждению, что она вела в тупик. И начинаем сомневаться, а что есть что, собственно? Правильно ли нас учили различать плохое и хорошее? И вообще, есть ли между этими категориями какая-нибудь разница? Ведь любая вещь может быть и хорошей и плохой - все зависит лишь оттого, как на нее взглянуть... Не беспокойтесь, это не я придумал, это - Ницше.
  - Да я не беспокоюсь, - сказал Андрей, поправляя галстук. - Вы бы к делу...
  Майор вздохнул, отводя свой бездушный взгляд.
  - Вот видите, - разочарованно промямлил он.
  - Что?
  - Вам тоже не хочется ни о чем рассуждать слишком глубоко. Неужели вы никогда не задумывались о возможной ошибке, о просчете в оценке собственной жизни и морали?
  - Ну я, положим, вообще сомневаюсь в том, что хоть кто-то в состоянии оценить свою жизнь правильно и непредвзято. Не говоря уж о морали... - невольно ответил Белов.
  - А вы неглупый человек, - пожевав губами, сказал Майор. - Не удивительно, что в вас нашлось достаточно цинизма и смелости, чтобы заниматься тем, чем вы занимаетесь.
  - А чем это, по-вашему, я занимаюсь? - нахмурившись, поинтересовался Андрей.
  - Ну это вы и без меня прекрасно знаете. А что до названия, то благозвучно оно или нет - это лишь окраска, не меняющая сути. Знаете, я не понимаю выражения «называть вещи своими именами»: да как ты их, черт возьми, не обзывай, вещи-то останутся такими же, какими и были!
  - Точно.
  Майор улыбнулся.
  - Заметили, - продолжил он, через некоторое время, - что мы с вами даже по именам друг к другу не обращаемся, потому что испытываем явное взаимное отвращение, но, тем не менее, вы меня слушаете. Знаете, почему?..
  - Чрезвычайно любопытно.
  - Потому что я прав.
  - Не слишком ли заносчиво? - усмехнувшись одной стороной губ, спросил Белов.
  - Людям в моем возрасте заносчивость не к лицу.
  «Интересный вояка, - подумал Андрей. - Вон какой умный, а всего только до майора дослужился».
  - Мне нужно двенадцать пистолетов, желательно полуавтоматических, - вдруг быстро и серьезно заговорил Майор, - столько же автоматов Калашникова с запасными магазинами и бронежилетов, тридцать ручных наступательных гранат, две снайперских винтовки Драгунова и штук десять дымовых шашек. Боеприпасы, конечно.
  У Белова аж глаза расширились. Он что, собирается государственный переворот совершить, что ли?
  - А СС-50 вам не надо? - почесав нос, спросил он.
  - Я к вам не за шуточками плоскими пришел, - отчеканил Майор. - Если вы не заинтересованы моим предложением, то откланиваюсь.
  - Да вы соображаете вообще, о каком арсенале говорите?
  - Я прекрасно соображаю.
  - Это все-таки не ПМ с тремя патронами!
  Майор поправил воротник рубашки и встал.
  - Когда вам это все нужно? - подперев подбородок кулаком, спросил Андрей.
  - Через две недели.
  - Невозможно.
  - Максимум - три.
  Андрей вытащил визитку и, протягивая ее Майору, сказал:
  - Позвоните мне через неделю. Ничего не могу обещать. Я так понимаю, частично вас не устроит?
  - Нет.
  - Позвоните.
  Майор вяло пожал руку Белову и направился к выходу. Возле двери он задержался, раздумывая о чем-то, потом вернулся и снова сел.
  - А вы сами азартный человек? - Его ледяной взгляд отрешенно устремился в окно.
  - В разумных пределах.
  - Не хотите поохотиться?..
  - На динозавров, что ль? - неподдельно удивился Андрей, ухмыльнувшись.
  - Не совсем... - Майор отвел взгляд от окна. - На людей. Есть, знаете, в этом определенная житейская логика. И незабываемые ощущения.
  Андрею показалось, что он ослышался.
  - На кого? - шепотом переспросил он.
  Пожевав губами, Майор усмехнулся.
  - Вы только, ради бога, не сочтите меня за сумасшедшего, - сказал он. - Рассудите: мы с вами живем один раз; попасть в рай нам явно не светит, да и рая-то никакого нет, скорее всего. Погрязнув в будничной суматохе, мы забываем, что человек, прежде всего - авантюрист, и ему необходимы острейшие ощущения, чтобы не превратиться обратно в обезьяну. Никакой не труд нас создал! Нас создали эмоции, ощущения и хитрость. Лишь из-за чувства превосходства над себе подобным, человек стал человеком. Из-за осознания победы над равными или более сильными! Разве нет?
  У Андрея в голове не укладывались слова Майора, которые он произносил без тени эмоций на лице. Может, он правнук Гитлера? Или... действительно, начитался Ницше и спятил?
  - Есть определенный риск, - продолжал Майор, - без него вся затея была бы бессмысленна. Жертвы сильны и даже очень, но у них нет никакого огнестрельного оружия. У них будет количественное преимущество, но нашим козырем станет неожиданность. Они нас ненавидят. И поэтому, словно берсеркеры, ринутся в бой! Неужели в вас не осталось ни капли первобытной жажды крови? Неужели в вас совсем умер дух воина?
  - Вы так извращенно шутите, да? - непроизвольно содрогаясь, спросил Андрей.
  - Я похож на клоуна?
  - То-то и оно, что - нет...
  На некоторое время в комнате повисла дребезжащая тишина. Потом Андрей, стиснув зубы, чтоб не разбить этой шизофренической сволочи рыло, выцедил:
  - Если не хотите, чтоб я на вас устроил охоту, убирайтесь отсюда! Никаких звонков. Никакого оружия, шакал!
  Майор проницательно поглядел на побагровевшего Андрея и спокойно промолвил:
  - Я в вас ошибся. Вы слабы, как и все вокруг, но... Хотя это уже не важно. Всего хорошего. - Он быстро встал и вышел.
  Несколько минут Белов сидел в оцепенении, будучи не в состоянии даже моргнуть. Потом он вскочил и в ярости ударил кулаком в стену. И еще, и еще...
  - Сука! - орал он, не обращая внимания на вбежавших в комнату Сашку и Черепыгина. - Я тебе покажу победу над равными и сильными!!! Я тебе устрою охоту, философ недорезанный! Авантюрист хренов, мать твою! Сволота! Упырь! Будут тебе острейшие ощущения! Я тебе сделаю эмоции, гаденыш! Тварюга!
  - Андрей Владиславыч! - испуганно сунулся Сашка. - Может, догнать его... ну этого...
  Андрей замер, посмотрел на свою окровавленную руку и закрыл глаза.
  - Уйдите.
  Они, не став спорить, вышли, а он присел на краешек стола и со злобой обтер кулаки о матерчатые жалюзи. «Это же страшно! - подумал он. - Я же сам... почти ТАКОЙ!..»
  
  
  - Не подскажете, который час?
  Молчание.
  - Простите, вы не знаете, сколько времени?
  Молчание.
  - Мужчина, с вами все в порядке?
  Молчание...
  Окраина допустимого. Порог. Дальше нельзя. Дальше - тупик, из которого уже не найти выхода. А что же делать?
  В сквере Пушкина около драмтеатра есть дорожка, огороженная каменными перилами, откуда видно и Волгу, и Струковский сад с модной площадкой для скейтбордистов, и высокие трубы ГРЭС. Внизу редкие машины торопятся скрыться за поворотом, оставляя на сыром асфальте блестящие полосы с симметричными узорами покрышек. Ветер срывает последние листья с озябших деревьев, произнося при этом какую-то загадочную молитву и стараясь изо всех сил пронестись как можно ближе к земле. Черные точки птиц неровно колеблются высоко в небе. Накануне выпал первый снег... Снег - это белое, а остальное - оттенки серого.
  Он и не помнил, когда последний раз был трезвым. Затуманенное сознание и безразличный болезненный взгляд отпугивали от него людей и мысли. Нет, пожалуй, мысли иногда приходили, но какие-то неясные и бесполезные. От них давно не было никакого толку. Марина каждый раз, когда он приходил домой, слезно просила, умоляла, чтобы он бросил пить, а он все чаще и чаще срывался на нее в пьяном бреду, ругался, оскорблял. И потом заходился диким беспричинным смехом, глядя в пустоту... А она терпела. Она не бросала его, не уходила. Наверное, потому что любила.
  А ему было глубоко наплевать!
  Ему было ВСЕ РАВНО!
  Ему на все вокруг уже было плевать, и если бы его спросили, почему он начал пить, то, скорее всего, он не смог бы теперь вспомнить. «Жизнь не сложилась», - говорил он знакомым и ненормально посмеивался, опустив голову. И молчал сутками. Забывал, где находится, куда нужно идти, что делать... Он бросил все дела, существуя на скопленные до этого деньги, продал часть магазинов, оформил фирму на Черепыгина.
  И лишь изредка Андрей будто бы просыпался. Он смотрел на мир непонимающим взглядом, пытался вспомнить, что было вчера... Но с новым глотком коньяка приходили новые кошмары, падала на душу знакомая темная пелена, и возвращались бесконечные пугающие видения. И снова реальность растворялась, тонула, исчезала...
  От фигуры сначала остался силуэт.
  Силуэт постепенно стал почти прозрачным, очерченный только еле заметным контуром.
  Он незаметно стирался. Сам по себе. И никто не мог заново обвести этот блекнущий, теряющий отчетливость контур, потому что не знал - как.
  Ветер утих. Снег падал, засыпая скверик Пушкина, оседая на бронзовых бакенбардах великого поэта.
  Андрей вспомнил, как в детстве ему отец говорил: «Человек думает всегда», - и, когда он был маленьким, он миллион раз убеждался в правоте этих слов. Андрей пробовал неожиданно «ловить мысль», и всегда оказывалось, что какая-нибудь да проскальзывает в этот момент в сознании. Ему очень нравилось так вот их «ловить», потому что иногда попадались престранные. Ведь обычно не задумываешься над своими мыслями: они незаметно проплывают, и следующие равнодушно стирают их след. А вот когда выхватишь, бывает, одну неожиданно, как рыбку из реки, то она перед тобой во всей своей наготе и трепыхается.
  Белов на секунду расслабился и «выудил» из пересыхающего ручейка своего сознания самую-самую случайную мысль. Это оказался мнимый деревянный забор, сколоченный очень большими гвоздями. Через него прыгал растрепанный мальчишка деревенской наружности. Слишком резко «выдернув мысль», Андрей запечатлел парня в очень неуклюжей позе: он находился в самой высокой точке траектории прыжка, одной рукой опираясь на забор, а другой зачем-то схватившись за свою штанину.
  Андрей, закрыв глаза, довольно долго наслаждался неестественной позой мальчугана. Он подумал, как бы парень не упал и не ушибся, и чуть не рассмеялся над своими глупыми фантазиями.
  Он сидел на каменных перилах и теребил в руках помятую сигарету. Вдруг рядом возникла женщина. Немолодая, с поджатыми губами и высоким лбом, держащая в руках серо-красный саквояж.
  Он хорошо знал эту сварливую куртизанку, надоевшую до смерти... Никогда ему не принадлежавшую... Она часто навещала его в последнее время для того только, чтобы насмехаться, чтобы разрывать его душу, чтобы мешать забыться.
  Белов нахмурился и отвернулся, выронив при этом сигарету, которая покатилась вниз по склону. Он почему-то не мог оторвать от нее взгляд, пока она не замерла, попав в ямку. А женщина дотронулась до него, заставив резко отдернуть плечо. «Ты посмотри, посмотри на меня!» - раздался негромкий голос позади него.
  Все вокруг плыло, кружились деревья и снежинки, оставляя за собой длинные извилистые шлейфы. А женщина никак не могла угомониться. «Что ты на этот раз придумал в свое оправдание?» - спросила она, бесцеремонно отвесив ему довольно ощутимый подзатыльник. Андрей попытался встать, но этот чертов снег сбил его с толку, и он запутался: где - верх, а где - низ.
  «Я пойду домой», - подумал он.
  «Нет, дружок. Ты сначала вспомни, как ты в школе избил Колю Монакова, - не унималась баба. - У него ведь потом кровь из носа пошла!..» «А тебе какое дело?! - разозлился Белов, еще раз безуспешно пробуя подняться на ноги. - Он первый начал тогда! И вообще, чего ты лезешь в мои воспоминания? Нечего тебе в них делать! Отстань!»
  Женщина засмеялась, зловеще нависая над ним. Рядом с ней появился воздушный шарик, покрутился-покрутился и лопнул. Она испугалась и бросилась бежать, споткнулась, подобрала подол летнего платья и растворилась в белых хлопьях снега. Зима наступает уже, а она в летнем платье!.. Слева запахло дымом. Фиолетовое лицо дерзко кривлялось и бесшумно выпускало из ноздрей черную гарь, которая оседала на снежинках... Линия горизонта набегала волнами, порой подбираясь так близко, что казалось, вот-вот дотронется до глаз... Снег падает. Падает снег. Снег. Снег... А больше ничего и нет, кроме снега, который падает и падает. За одним снегом притаился другой снег, за ним еще... Только снег. Холодно очень... Никого нет вокруг! Все, наверно, замерзли... Очень холодно... А снег все падает.
  Белый на черную землю.
  
  
  VI
  
  И жизнь-то у майора Бладина была нормальная. Несомненно, нормальная. Дома, в уютной двухкомнатной квартирке, хозяйничала жена, полненькая и смирненькая. Старший сын уже закончил «политех» и давно жил отдельно, но зато Настя исправно бегала в третий класс и заплетала косички.
  Теперь, когда Бладин демобилизовался, у него было достаточно времени, чтобы поваляться на диване, таращась в телевизор, и поиграть с веснушчатой Настенкой. Он даже иногда помогал ей делать математику, деловито почесывая в затылке.
  Дочка очень любила его за это почесывание, которое, как ей казалось, могло быть только у взрослых. Потому что, если она сама почесывала маленькими ноготками под рыже-русыми косичками, то делала это нарочно. «А вот у больших это получается само собой, как у папы! - думала она с завистью. - Он и не думает почесывать, а рука уже за головой!» Единственным ее утешением было то, что она когда-нибудь тоже непременно станет большой и будет почесывать в затылке, совсем-совсем невзначай.
  - Пап, па-ап! А я нашла твою фуражку под машиной! - завизжала Настенка, вбегая на кухню.
  - Где ж это у нас в доме может поместиться целая машина? - улыбнувшись, спросил Бладин.
  - Как «где»? В ванной, конечно! - удивленно приподняв рыжеватые брови, выпалила она, и веснушки на носу проявились во всей красе.
  - Ну пойдем, посмотрим.
  Взвизгнув, Настенка понеслась по коридору, чуть при этом не сбив с ног маму. Войдя в ванную, Бладин вопросительно посмотрел на дочку.
  - Во! - гордо сказала она, с трудом вытаскивая военную фуражку из-под стиральной машинки.
  Бладин почесал в затылке и, прохладно улыбнувшись, легонько дернул проказницу за косичку, отчего та тонко пискнула. Все-таки с возрастом стереотипы неуклонно начинают править сознанием: ну почему он не мог предположить, что машины, кроме всего прочего, бывают стиральными. И даже швейными.
  - Па-ап! Мы в зоопарк пойдем? - Настенка повисла у него на рукаве и улыбалась. - Сегодня воскресенье, а ты сказал, что в воскресенье мы в зоопарк пойдем! Ну пап!
  - Одевайся давай, раз-два!
  - Ура-а! - завизжала Настена, убегая в свою комнатку.
  В Самаре нет своего большого зоопарка, но довольно часто бывают приезжие. Скудный ассортимент зверья, ужасный запах, грубияны служащие - вот основные атрибуты таких зоопарков. Но дети есть дети.
  - Пап, а это кто - медвежонок? - Настя заинтересованно разглядывала небольшого бурого медведя.
  - Да нет, Настен, это - бабочка с Юпитера, - улыбаясь, сказал Бладин.
  Девочка хихикнула.
  - А Юпитер - в Америке?
  - Нет. Это планета такая.
  - Планета - это как Солнце, да? - деловито спросила Настенка. Ей однажды Витька, который со шрамом на носу, рассказывал про Солнце.
  - Планета - это как наша Земля.
  - А-а... - разочаровано протянула девочка. - А я думала, что Солнце - планета.
  - Солнце - это звезда, а вокруг него крутятся в космосе девять планет, - сказал Бладин и добавил: - И вообще, мы сюда пришли на зверей смотреть или астрономией заниматься?
  - А что такое астрономия? - живо спросила Настенка.
  - Вон гляди лучше, какой тигр!
  Она подбежала к клетке, в глубине которой лежал на полу огромный тигр. При виде человека он оскалился и звучно рыкнул. Но тут же, словно забыв о существовании девочки, отвернулся и улегся поудобней.
  - Он людей ест, пап?
  - Нет. Но может. Тигр - очень страшный зверь! Он быстрый и сильный. А кто быстрый, сильный и непокорный, тот очень опасен!
  - Ничегошеньки он не опасен, - брякнула Настенка. - Вон какой красивый! Па-ап, я его погладить хочу!
  - Красивый. Поэтому еще более опасный, - спокойно ответил Бладин.
  Девочка удивленно хмыкнула, не понимая, как это так - красивый и опасный?!
  - Он хищник, - подняв указательный палец, сказал Бладин.
  - Как люди, что ли? - нахмурив веснушчатый лобик, спросила Настенка.
  Майор долго и внимательно смотрел на нее холодным взглядом. Только теперь он решил окончательно. Только теперь не осталось сомнений.
  - Как люди.
  
  
  На праздник славный и богатый
  Я в час ночной был приглашен,
  На площадь в центр водружен,
  И окружен толпой помятой.
  Испив вина из ягод красных,
  Я стал ослиный вздор внимать
  И тщетно всех хотел понять,
  Свой разум мучая напрасно.
  
  По кругу ходят дети, воя,
  В ужимках женщины кричат;
  Всех смех берет, уж бьют набат,
  Танцуют лежа, сидя, стоя!
  В насмешке корчится поэт,
  В глазах художников - лишь глупость,
  И добродетель дарит скупость,
  Толпа несет какой-то бред...
  
  
  Просыпаться с мыслью о том, что сегодня в школе будет дискотека, всегда очень приятно. Хочется поскорее отсидеть все уроки, напялить на себя что-нибудь повыпендрежнее и в компании лучших друзей войти в спортзал под грохот музыки и приглушенные разговоры девчонок. Они тайком будут обязательно на тебя поглядывать, а ты, будто не замечая, станешь еще энергичнее размахивать руками и корчить рожи слеповатому трудовику. Это всегда очень приятно, когда на тебя смотрят девчонки, а ты делаешь вид, что не замечаешь. Это вам любой старшеклассник скажет. Если перешел в седьмой класс, ты уже старшеклассник. На спор?
  Я очень легко спрыгнул с кровати и, мельком взглянув на худощавое, но довольно мужественное отражение в полированной дверце шкафа, поскакал в зал сказать маме: «Доброе утро!» Когда знаешь, что вечером дискотека, утром всегда тянет сделать что-нибудь хорошее. Любой докажет.
  - Доброе утро, ма!
  - Доброе утро, Андрюш! Ты чего это так рано вскочил? - Мама улыбалась - значит, забыла про вчерашний костер в сортире.
  - Да я хочу правила по русскому повторить, - сказал я и, передвинув зачем-то телепрограмму с одного края стола на другой, резво почесал в ванную.
  Когда вечером дискотека, всегда нужно с утра повторить уроки. Это для того, чтобы мама знала, что я думаю о своем будущем и хочу «стать человеком», а не только «шляться по подворотням».
  Наяривая щеткой по зубам, я совершенно случайно обнаружил, что мое лицо очень похоже на лицо одного известного актера, играющего в крутом фантастическом боевике, который я недавно посмотрел у друга по «видику». Я сдвинул брови, прищурился и окончательно повеселел. Лишь теперь я понял, что мое истинное призвание - стать героем, побеждающим монстров-убийц из других галактик! Но в открытую говорить себе об этом нельзя. Надо, чтобы это получилось само собой. Как в кино!
  По пути на кухню пришлось заглядывать за каждый угол и напрягать бицепсы, чтобы инопланетные твари не напали неожиданно. Еще неплохо было бы закурить, безразлично выпустив струйку дыма, но под рукой как назло не оказалось сигарет. Крепко выругавшись по-английски, я подтянул съехавшие трусы и очень осторожно приоткрыл холодильник: трехпалые уроды могли прятаться где угодно!
  После завтрака прошло воодушевление, связанное с повторением уроков. Скорее всего, потому что у героя и без этого забот хватает. Открыв учебник, я понял одну чрезвычайно простую вещь: прежде чем ляпнуть что-нибудь маме, нужно подумать, сможешь ли ты сделать обещанное. И как это мне раньше в голову не приходило?!
  В верхнем ящике стола лежал газовый пистолет старшего брата, который в данный момент спал «носом в стенку». Настоящие герои никогда не спрашивают разрешения в случае опасности. А сейчас был как раз такой случай. Почему? Это не важно!
  Черный ствол выглядел достаточно угрожающе. Воронение отливало зловещим матовым блеском. Так. Это, кажется, предохранитель. Интересно, он предохраняет? Щелк. Предохраняет! А если бы не предохранял? Ой! Как это я раньше об этом не подумал? Ну да ладно. А что еще есть в ящике у Саши? Та-ак. Это что - человек на фотографии, что ли? А-а! Понял! Это голая баба! Я ж ее вверх ногами держал... Ну и ну! Я думал, таких... не бывает! Пацанам расскажу - не поверят! Так. Хватит. Нам, героям, на такую дрянь некогда таращиться! Пора в школу.
  - Ма, я пошел!
  - Форму физкультурную не забыл?
  - Не-а.
  - На переменах не катайся на Шишацком верхом.
  «Как же не кататься, когда он сам себя называет «стальным ишаком», - подумал я, а вслух сказал:
  - Постараюсь, ма!
  По дороге в школу был вынужден зашипеть на Марсика - нашего дворового пса, - потому что он на меня лаять стал. А герои, как известно, очень своенравные люди. Да и кто знает: может, в его обличье скрывался какой-нибудь разведчик из космоса! Теперь, когда становишься героем, можно откуда угодно ожидать подвоха! Вот уж не думал, что предателем окажется именно Марсик... Ведь мы вместе лазали в соседней помойке, когда я был юным! Это было так давно... А сейчас я слишком занят, чтобы цацкаться с дворовыми псами-разведчиками. Есть дела и поважней. Мир спасти, к примеру!..
  - Здорово, Паштет! - сказал я, усаживаясь за свою парту, и пожал пухлую руку Пашки Дуплова.
  - Здорово, Андрюх. Я новые комиксы про Мистера Вселенную достал! Гляди!
  - К черту комиксы. - Я отодвинул разноцветные журналы в сторону. - На кого я похож, Паштет?
  - На себя.
  - Это понятно. А еще?
  Пашка долго изучал меня, водя носом, словно он ему сильно мешал, после чего заявил:
  - На этого... на Кузькина из 9-го «В».
  - Чурбан ты, Паштет! Разуй глаза! - разозлился я не на шутку. Он что, совсем ослеп?
  - А-а, - протянул Пашка. - Понял! На барсука ты похож!
  - Да ты чего?! Совсем офигел? Я на героя похож, а не на барсука! Ты фильмы вообще смотришь?
  - Ну...
  - Что «ну»? Еще раз барсуком обзовешь, в глаз словишь!
  - Ты на дискотеку пойдешь? - Пашка явно не хотел ссориться.
  - Спрашиваешь!..
  - Месилин говорит, что туда Взлетная Полоса придет, - поморщившись, сказал он.
  - Мне по фигу, - соврал я.
  Взлетной Полосой Виталика из 7-го «Б» прозвали потому, что ходили слухи, будто у него в мозгах одна извилина, причем прямая, как взлетная полоса. Сила в нем росла с такой же головокружительной скоростью, с какой падал уровень интеллекта.
  Тут вошла Лидия Ивановна, и нам пришлось подняться. Совершенно дурацкое правило - вставать, когда входит учитель! Никто же не вскакивает со своих мест, когда я в трамвай, например, захожу...
  - Здравствуйте, - сказала Лидия Ивановна. - Садитесь. Терентьева, раздай самостоятельные, которые на прошлом уроке писали. А вы, ребята, запишите в рабочих тетрадях: число, «классная работа».
  Лидия Ивановна была, конечно, неплохой учительницей, но иногда слишком строго оценивала... Ну вот, пожалуйста! Откуда мне было знать, что 1 гектолитр равен 100 литрам, а не миллиарду?! Такие вещи, поди, и в институтах не учат!
  - Лаптева, у тебя что по самостоятельной? - спросил я, поворачиваясь.
  - Четыре, - шепотом ответила Лаптева, махая рукой, чтоб я отвернулся.
  - А у меня - два, прикинь! - гордо сказал я, показывая листок. - Гектолитр, оказывается, равен...
  - Белов, повернись сейчас же, а то выгоню, - строго глядя поверх очков, сказала Лидия Ивановна.
  - А что? Я один кручусь, что ль? - возмущенно спросил я. - Почему вы Капустину вон замечания не делаете, а только мне?
  - А я-то что?! - Женька Капустин аж привстал. - Лидия Ивановна, чего он опять?
  - Так. Сейчас оба пойдете стены в коридорах обтирать, - спокойно сказала Лидия Ивановна.
  Коля Монаков злорадно хихикнул.
  Я уткнулся носом в парту и подумал, что нет в этой жизни справедливости. Даже если набычиться и сделать вид, что обиделся, все равно никто тебя не пожалеет! Никогда. Вот если б Сонька Лосева пожалела...
  - Паштет, ты бабу голую видал? - тихонько поинтересовался я.
  - А?
  - Бабу, говорю, видел голую?
  Пашка поднял левую бровь, будто вспоминая. Потом глубокомысленно почесал лоб и шепнул:
  - Нет.
  - А я видел, - как бы между прочим сказал я, уставившись в потолок.
  - Врешь!
  - На зуб отвечаю! Сегодня фотку нашел в столе у братана! Там такое-е...
  - Ха. На фотках я тоже видел. Я уж думал, ты по-настоящему... - Пашка безразлично отвернулся.
  - Да я и по-настоящему видал, - пытаясь придать голосу внушительную интонацию, сказал я.
  - Ответь на зуб!
  - Еще чего...
  - Значит, заливаешь!
  - Ничего не заливаю!
  - Докажи!
  - Спорим?!
  - На что?
  - На пинок!
  - Спорим!
  Только мы собрались поспорить, как увидели, что Лидия Ивановна стоит прямо над нами.
  - Собирайте шмотки и вон из класса! - рявкнула она.
  - Мы больше не будем, - жалобно пискнул Паштет.
  - Я жду. - Лидия Ивановна стояла, скрестив на объемной груди руки, и ждала. - А ты, Белов, в следующий раз сядешь с Куреньковым.
  Мы поняли, что сопротивление бесполезно, и насколько возможно медленно стали складывать учебники и тетради в портфели. А Лидия Ивановна стояла, похожая на памятник борцам нидерландской революции, про которую нам недавно рассказывал историк. Паштет наконец упаковался и, сгорбившись, поплелся к двери. А я подумал, что герою, наверное, никогда не стало бы стыдно, если бы его выгнали с урока. Гордо вскинув портфель на плечо, я твердой поступью пошел к выходу, не обращая решительно никакого внимания на смешки за спиной. Переступая через порог, я очень некстати споткнулся и с грохотом вывалился в коридор. Класс проводил меня дружным хохотом, а я, поднявшись, показал всем этим трусливым охламонам средний палец. Как в кино.
  - Ну что? Куда пойдем? - спросил Паштет, выглядывая из-за угла.
  - Погнали в подвал. У меня петарда есть. Знаешь, как рванет!
  - Погнали.
  Мы спустились во мрак школьного подземелья, где отовсюду торчали расщепленные клыки сломанных парт, лоснились мертвые щеки старых облезлых стендов. И вдруг мне стало очень страшно в этой тугой тьме, разгоняемой лишь крохотным огоньком спички. Внутри что-то задрожало под стать этому непостоянному пламени, готовому в любой миг умереть, забыв о нас. И когда прогремел взрыв, я...
  
  
  Вокруг меня все пляшут важно:
  Сердца, носы, подтяжки, сны.
  И небеса уже черны,
  Одежда вдруг покрылась сажей.
  Я, отвернувшись, жду ударов,
  А в спину - лишь мольба и плач;
  Вот приближается палач...
  Он жалкий, немощный и старый.
  
  Топор в сторонке лег без дела;
  Поднять не в силах груз такой,
  Палач на все махнул рукой,
  Отдав толпе урчащей тело.
  Вокруг - в прелюдиях экстаза,
  В стихии танца, в вихре нот,
  Неровно открывая рот, -
  Народ кричит пустые фразы...
  
  
  Она часто убегала, распустив волосы, которые нужно было заплетать в косу. Ей не нравилось, когда что-то в ее теле было несвободно. Вот в душе всегда было свободно. Эта вольность жизни, легкость детского чувства, чистота нетронутых мыслей... Рядом - только густые зеленые леса, глубокие синие реки, просторные поляны, поросшие еще неспелой земляникой; под босыми ногами - мягкая трава или теплый песок; а над головой - бесконечная голубизна неба. Ей так нравилось убегать, распустив волосы...
  Это была ее стихия. Отец, Денеб, подружки. Красивые сны... Когда сама жизнь красива, не снятся страшные сны!..
  Разве может быть что-нибудь прекраснее пения птиц с утра? Она слушала, как переливаются мелодии, и радовалась. Только изредка ей становилось скучно, и она не могла понять причины...
  Потом она узнала о людях. Отец долго рассказывал ей о том, как они живут, что делают друг с другом, с миром. Он говорил, что они могли бы дарить счастье, быть добрыми, радоваться, любить... Но они умеют только ненавидеть и издеваться, слепо верить чудовищной лжи и причинять боль, убивать!
  Она плакала! Она рыдала, вздрагивая и закрывая лицо руками! Она ничего не могла понять, не могла поверить!
  А потом она почувствовала что-то совсем другое. Даже скорее - предвкушение другого, отнюдь не знакомого до этого. Она уже знала, что это такое. Она была готова, но не к НЕМУ...
  Он пришел из ИХ мира! И произошло то, что разрушило все ее идеалы, то, что стало точкой отсчета. Это чувство возникло само по себе, не спросив у нее разрешения! И она не могла ничего поделать. Она не сумела удержать его: он ушел. Исчез, забрав самое драгоценное, что у нее было: свободу, - и ничего не оставив взамен! Так ей сначала казалось. Она терялась в догадках, но так и не смогла понять одного: неужели, он и вправду не умел любить?
  Теперь ей снились жуткие сны. Она металась, не находя себе места, забыв о том, что ей говорили, внушали! Смеясь над тем, во что ее заставляли верить! Теперь она знала, что все не так! И быть может, не было у нее никогда настоящей свободы? И у него нет свободы...
  Она же никогда не слышала сказок о всесильной любви!
  Она просто хотела верить, что такое... пронзающее чувство должно обладать незримой силой, управляющей сердцами и поступками. Хотела и верила. Бессмысленно, никогда не надеясь получить ответы на свои вопросы! Она верила в то, во что хотела, молча соглашаясь с тем, чему ее учили. «Там плохо, а тут хорошо...»
  Обман. Он на время уравновесил для нее чаши весов с «там» и «тут». Всепоглощающий обман, из плена которого она сбежала по чистой случайности.
  Все те, рядом с кем она существовала, жили полноценной иллюзией счастья. А иллюзия, которую все разделяют, становится реальностью! Вот почему отец так боялся контактов с людьми! Кто-то из них мог разрушить ИЛЛЮЗИЮ, старательно создаваемую им и его предками... А может, он и сам верил в эту фикцию благополучия и растительного процветания их общества?..
  
  
  Роковая фантазия мудрого Вольтфаса, более века назад воплощенная им же в реальность, - «возвращение к Солнцу». Это он пожертвовал собой, уйдя далеко в лес с женой Неофитой, которая согласилась дать жизнь новому роду Детей Леса. Они приспосабливались к тяжелым условиям обитания вне цивилизации, но стимул помогал пересилить себя и стихию! Вольтфас мечтал только об одном: оградить свое будущее потомство от разрушительного влияния человеческого общества! Он искренне желал своим потомкам добра.
  Родились первые Дети Леса - лирены. Легата и Надир. Они росли и впитывали с молоком матери любовь к свободе и ненависть к людям, к их погибающему миру. Воспитывая их, Вольтфас и Неофита рассказывали о черных городах, страшных болезнях и войнах, о предательстве и трусости: о людях. Они учили своих детей бояться и избегать человека, чтобы создать иной мир. Мир доброты и спокойствия. Мир счастья.
  Первые лирены взрослели. Легата очень любила родителей и была на редкость послушной девочкой. Она радовалась каждой минуте своего беспечного бодрствования и крепкого, действительно здорового сна. Словно птичка, она все время что-то щебетала, бегая возле любящей Неофиты, запрыгивая на руки к смеющемуся Вольтфасу. Когда отец начинал ей говорить о людях, она принимала без сомнений каждое его слово, старалась ухватить любопытным взглядом любой жест. В сердце девочки, а после - девушки, крепла лютая ненависть к далеким людям, которых она никогда не видела. Она боготворила родителей за то, что они смогли подарить ей такую счастливую жизнь!
  Любимым временем суток у Легаты было утро. Когда всходит Солнце, пронзая Янтарь своими теплыми лучами.
  Надир был не таким. Он любил надолго уединяться и не был столь разговорчив, как его сестра. Бесконечные рассказы отца он слушал с интересом, но никогда не высказывал своего мнения о людях. Какое-то неопределенное чувство с каждым днем крепло в его душе, заставляя много думать над словами Вольтфаса.
  Однажды ночью он разбудил Легату и прошептал:
  - Сестра, ты веришь отцу?
  - А как же! - чуть не крикнула она. - Отцу нельзя не верить!
  - Тише, - попросил Надир. - И ты веришь тому, что он рассказывает про человека? Неужели ты думаешь, что все-все люди плохие?
  - Конечно! Иначе, зачем же родители ушли от них? Люди - это самые страшные звери!
  Надир задумался.
  - А я не верю, - сказал он, - что среди них нет ни единого хорошего человека! Так не может быть. Ведь отец и мать - хорошие...
  - Отец и мать - лирены! - возмущенно ответила Легата.
  - Но раньше они были людьми...
  Тут он неожиданно получил звонкую пощечину.
  - Не смей так говорить! - зашипела сестра.
  - Я просто хочу узнать, прав я или нет, - тихо сказал Надир, прикладывая к щеке холодную ладонь. - Я пойду к ним.
  - Дурак!
  На следующий день Надир исчез, чтобы уже никогда не вернуться.
  Вольтфас был сильно огорчен бегством сына. Но прошло время, у них с Неофитой появился еще один мальчик. Последний. Лишь он мог продолжить род лиренов. И он вырос похожим на Легату: веселым и здоровым. Созрев, он полюбил взрослую сестру, и через год Вольтфас стал дедушкой! Радость лиренов не знала границ!..
  Так росли дети, неизбежно уходили навечно к Солнцу старики, становился привычным уклад, нить неведомой доселе жизни крепла, вплетая в себя новые и новые волокна. Поколения менялись, но оставались незыблемыми ненависть к полуреальным людям и светлая память мудрому Вольтфасу... И ведь всем было хорошо! Все до единого были счастливы и довольны! А как же: мы умней, добрей и правильней, чем те ничтожные твари, которых невозможно переучить и поэтому надо избегать! Мы едины с природой, с Солнцем! Мы любим друг друга! Нам не нужна подгнившая религия и варварская культура! Мы вернемся к чистым истокам бытия, к нетронутому венцу мироздания!..
  Если с рождения ребенку внушать, например, что красное - хорошо, а синее - плохо, то трудно предположить, что когда-нибудь он решит наоборот. Вот только при этом ни в коем случае нельзя позволять ему нечаянно порезать пальчик: ему будет больно, и он обязательно обратит внимание на цвет крови...
  
  
  Тянулись годы. Она слишком привыкла к своей жизни, чтобы менять что-то. Да и что она могла изменить... Пришла зрелость, но не пришло спокойствие. Пока есть во что верить, нет спокойствия...
  Жаль, что выброшенная на берег рыбка не успевает научиться дышать воздухом. Она тихонько умирает, впустую пропуская сквозь жабры пыль. Ей очень больно вдыхать этот обжигающий ветер; и еще ей невыносимо страшно, потому что она одна, а спасительная вода, вроде бы, совсем рядом... Безучастно бьется о темный песок холодными волнами счастья.
  
  
  Улыбку вовсе не тая,
  Бескрайний смерч летит истошно;
  И нет числа людским калошам,
  А в центре жду чего-то я!
  Хочу вплестись в волокна танца,
  И рвусь нырнуть в ревущий мрак,
  Но, отвергаем, словно враг,
  Стою, испачканный багрянцем...
  
  Я мысль ломаю: «Кто такие?!»
  Те лица бледные кругом...
  Их профиль очень мне знаком...
  Они ж покойники живые!!!
  Что ж, значит, скоро мне конец.
  Умру я, молодость стерев...
  Но вдруг, на руки посмотрев,
  Я понял, что давно м е р т в е ц.
  
  
  VII
  
  Черепыгин недавно переехал в новую квартиру и завел шикарную любовницу. Нимфеточку. Теперь он все свое свободное время отдавал сексу и ремонту. Грамотно совмещая два этих занятия, можно достичь гармонии и уюта в доме.
  Покуривая сигаретку, Серега сидел в кресле и любовался только что прибитой полочкой для книг. Раздался звонок. Он вдохновенно двинулся к двери, предполагая, что это его ненасытная любовница.
  Открыв, Серега увидел худощавого улыбающегося мужика в спецовке с авоськой в руке. Сгорбленные плечи у него плавно переходили в локти, а те, в свою очередь - в обвислые кисти с длинными пальцами. Впадины под глазами с полопавшимися сосудами поросли редкой щетиной. Запах кильки в винном соусе, доносящийся изо рта, резал нюх и заставлял щуриться. Гость был похож на истощавшего орангутана.
  - Здрасьте. А я ваш сосед, - хрипло сказал он.
  - Здрасьте. А я теперь тоже ваш сосед, - ни к чему не обязывающей фразой ответил Черепыгин.
  - Толя, - признался орангутан, протягивая руку.
  - Жора, - открылся Серега, растроганный соседской откровенностью.
  Толя тряс его руку и пялился на разбросанные на столе гвозди.
  - Прохладно сегодня, да? - прохрипел он. - Слушай, Жор, дай гвоздиков с полкило взаймы, а. В пятницу верну.
  Запах кильки усилился, и Серега, сморщившись, кивнул. Орангутан Толик, высунув от удовольствия язык, сгреб в авоську больше половины черепыгинских слесарных запасов и хитро сконфузился, глядя в коридорчик, соединяющий комнату с кухней.
  - Ох, холодно, да? Знаешь, Жор, а сегодня ведь день Иоанна Пасечника, - намекнул он, подергивая правой сонной артерией.
  - Да, холодно. А завтра, кстати, не побоюсь вставить, день Бобра Спасителя, - говорил и.о. Жоры, подталкивая Толика к выходу.
  - Пивка б, - честно заныл орангутан, слабо сопротивляясь.
  - Точно, - подтвердил Серега и выставил Толика за дверь.
  - Я еще забегу... - обнадеживающе заявил сосед.
  Бросив окурок прямо на пол, Серега вернулся в кресло и задумался о том, как все в последнее время удачненько складывается. Пожалуй, даже слишком... Вот только Владиславыч что-то совсем плохой стал. Запил. И ничего слушать не желает! Надо от него срочно Маринку забирать, не то планка у девочки поехать может. А он, свинья эдакая, не понимает! Ведь жил, как все нормальные люди. Только лучше! И чего ему не хватало? Может, жены толковой? Да нет, наверно. Не ужился бы он с женой: уж больно своенравный... Одинокий он.
  С Вахидом еще историю затеял! Герой, мать его!.. И слава Аллаху, что хоть тот умней оказался: не пришел. Нет, все-таки Владиславыч не так живет, как может жить! Ну попил и будет! А он уже третий месяц беспробудно порет! Зря. Не обидно, если идиот спивается, а вот когда хороший человек...
  В дверь снова позвонили. Ну, может, хоть теперь - секс?
  Серега открыл. Он даже не услышал выстрела - лишь яркая вспышка в темноте коридора! Толчок, резкая боль в груди! И мир тускнеет, стирается... Нелепо блестит лампочка на лестничной клетке... Зачем, черт возьми, она так нелепо блестит?..
  
  
  Голова раскалывалась, словно все кузницы мира находились внутри нее. Рука была испачкана в чем-то липком. Андрей открыл глаза и с трудом поднялся на ноги, еще не понимая, где находится. Кресло. Его кресло. Люстра... тоже его. Значит, он дома... Хмель до сих пор навязчиво кружил все вокруг, и Белов в поисках коньяка посмотрел по сторонам...
  Сначала он решил, что это очередное кошмарное видение. Сел на пол, глубоко вздохнул, сдавил ладонями лицо... Тут он почувствовал на щеке что-то мокрое и взглянул на руки. Правая почти по локоть была в крови! Андрей истерически затряс ей, будто хотел отбросить от себя подальше, и инстинктивно попятился назад!
  В метре от него навзничь лежала Марина. В луже почерневшей крови! Лицо ее, шея, грудь - все было залито этой самой кровью! Он и сам весь был перепачкан...
  - Боже мой... - в отчаянии прошептал Белов, еще не до конца веря в реальность всего происходящего. Он изо всех сил ударил себя по лицу. Нет! Не может этого быть!
  Последние намеки на похмелье вмиг улетучились. Он, нервно дрожа, подскочил к телу Марины и тут же отшатнулся от нее, как от прокаженной. Вытирая кровь об свою рубашку, шатаясь, побежал к входной двери, споткнулся и упал прямо рядом с трупом! Хрипя, он отполз в сторону, украсив все вокруг изящным красным орнаментом.
  Забыв о двери, Андрей добрался до ванной, включил холодную воду и залез под ледяной душ, не снимая одежды. Дергаясь, он пытался отстирать темные пятна прямо на себе, но, осознав, что это бесполезно, неистово содрал с себя все. «Не может быть!» - как одержимый, повторял он, лихорадочно стараясь вспомнить хоть что-нибудь и сообразить, что делать дальше. Вдруг, повинуясь внезапному порыву, он схватил тряпку, намочил ее и рванулся обратно в комнату...
  Нет, это выше его сил!
  Со всей дури швырнув тряпку в угол, он схватился за голову и отвернулся. Пошел на кухню, сел за стол. Как он хотел, чтоб из его опухших глаз потекли слезы отчаянья и безысходности... Но слез не было, а отчаяние и безысходность были.
  - Я не мог этого сделать, - тупо сказал он прерывающимся голосом.
  И сразу же поток бесформенных мыслей обрушился на него, ввергая в сомнения, напоминая о страшных полуреальностях пьяного бреда.
  - Нет! - ненормальным голосом крикнул он. - Ну нет же!..
  Что-то закрадывалось внутрь к нему. До того тяжелое и жуткое, что хотелось умереть. По-настоящему! Лишь бы избавиться от ЭТОГО!
  - Нет. Не хочу... - еле слышно прошептал Андрей и опустил глаза.
  Записка.
  Трясущимися пальцами он схватил лист бумаги и прочел: «Глупец. Неужто ты думал, что Аллаху угодна твоя смерть? «
  Белов машинально отложил записку в сторону.
  - Не я... - только и смог вымолвить он и закатился в припадке истерического смеха.
  Он громко хохотал, раскачиваясь на стуле, а его огромные сумасшедшие глаза смотрели в никуда...
  Так же не может быть! За что Маринку-то? Сначала Хожановского, потом Маринку! А со мной ты, сука чеченская, поговорить не хочешь? Боишься? Ах да... Мне уготовано жить в одиночестве... Всего-то! Подумаешь... Ха-ха-ха! Наверное, ты так смеялся, когда стрелял в беззащитную девчонку?! Ха-ха! Так?
  - Ты не убийца! - не слыша звука своего голоса, сказал Белов в пустоту квартиры. - Ты - палач!
  А может, он сейчас обращался к самому себе? Никто не мог дать ответа. Все перепуталось...
  В стекле микроволновки, стоящей напротив, отражалось полупрозрачное затемненное лицо, а за ним - полупрозрачное окно, а за полупрозрачным окном - полунастоящая улица с полуреальными домами и полусуществующим небом.
  Андрей вдруг подумал, что у него все всегда было ПОЛУ... Полужизнь, полулюбовь, полусчастье, полугоре... И только теперь он почувствовал, что такое настоящее целое отчаяние! Заплатив за это жизнью девушки, которая, скорее всего, любила его! А он никогда не обращал на это внимания. Он не умел любить. Потому что для этого нужно было уметь жертвовать.
  Всем! ЦЕЛЫМ! А не полу...
  И кто ему об этом рассказал? Палач. Его отечески похлопал по спине слуга смерти, как бы говоря: «Смотри-ка, дружок, а у тебя была та, которая любила. А теперь ее нет!»
  - Есть... - моргнув, сказал он.
  Теперь он мог верить чему угодно, потому что больше ничего и не осталось...
  Зазвенел телефон. Белов вздрогнул, словно от электрического разряда. Тряхнул головой, вырываясь из хаотического вихря мыслей.
  - Да.
  - Андрей Владиславович, быстро собирайся и уезжай с Маринкой куда-нибудь подальше.
  Таким тоном Сашка еще никогда не разговаривал.
  - Не могу, - рассеянно ответил Белов.
  - Немедленно! - взревел Сашка. - Касьян и Черепыгин мертвы! Везде записки от Вахида... - Он запнулся, но через миг добавил: - Я, наверно, не смо...
  Тут в трубке раздался треск и ругань. Спустя несколько секунд, грохот затих, и Андрей услышал спокойный незнакомый голос с сильным южным акцентом:
  - Глупец.
  После этого пошли короткие гудки.
  Еще с минуту Белов оторопело держал влажную трубку возле уха. Потом он аккуратно отключил ее и положил на край стола. Надоело слушать эти длинные короткие гудки!
  «Бред! - подумал он. - Напился и брежу. Delirium tremens». Он решил, что постарается бросить пить. Так ведь нельзя, да?
  Нельзя?..
  В стекле микроволновки отражался степенно падающий полуснег. А где-то далеко, наверное, светило солнце, желтое и теплое... Нет. Ложь. Солнца не бывает! Бывает только снег! Он - повсюду: за окнами, на крышах, в подъездах, в душах, в сердцах. А солнце - это лишь красивый сон про ослепительную звезду, которая сияет для тех, кто умеет любить...
  Андрей потерял сознание.
  
  
  ...а вокруг было темно. Нигде не было видно даже маленького лучика света, потухли даже самые крохотные угольки огня. Ни одной искорки. Все потонуло в бесконечном мраке...
  Именно таким нашел он этот кристалл. Мертвым. И вдруг, когда он дотронулся до камня, тот вспыхнул, словно тысячи огней ада и рая! Ослепил! Закрывшись от заливающего пространство бело-голубого света, он выронил раскалившийся кристалл из рук... и разбил! Миллионы искрящихся осколков разлетелись по Вселенной, не угасая! Так появились звезды.
  Они мерцали, переливаясь всеми цветами, видимыми и незримыми. А между ними дрожала черная бездна, у которой не было начала и конца, в которой царила пустота. Звезды кричали что-то друг другу, просили, нашептывали ласковые слова, проклинали!.. Но равнодушный мрак не доносил их воззваний, поглощал их надрывный зов. Между ними была пустота! Поэтому звезды не могли понять друг друга, они будто бы существовали в разных мирах. На каждой из них лежало вечное проклятие: жить в одиночестве.
  А он с тех пор нигде не мог найти покоя, терзая себя! Он расколол то, что должно было всегда оставаться целым! Целый свет и целая тьма! А теперь?.. И он беззвучно скитался от одной звезды к другой, склонив голову и укутавшись в длинный плащ, который развевался далеко за ним. Он говорил о чем-то с осколками света и беззвучно плакал, слушая молитвы. Он не мог уже ничего исправить.
  
  
  Как только очнулся, Белов сразу понял, что весь этот кошмар ему не привиделся. Все реально! Марина, Сашка... Серега и Касьян! Их теперь нет! Вообще! И никогда больше не будет!
  Ни-ког-да! Какое страшное слово... Три слога страха.
  Может, стоит напиться? И все забудется... Нет! Хватит!
  Хва-тит!
  Возможно, что все пропало, вся жизнь! Но напиться - это точно не выход. Странно даже как-то... Никто теперь не скажет: «не побоюсь вставить», - никто больше не проведет по-детски язычком по зубкам! Не будет никогда уже пальбы из старого ПМ по соседскому псу на даче! Глупых финансовых рассуждений тоже не будет! Теперь, наверное, ничего уже не будет! Ни-ког-да. Как же так?..
  «Черт! А ведь меня, поди, подозревают во всех этих убийствах!» - неожиданно подумал Белов. Он резко поднялся и включил маленький телевизор. Пощелкал пультом и, найдя местные новости, принялся слушать. Диктор говорил что-то о предстоящих морозах, которые могут загубить озимые; потом показали сюжет о новом способе «косить» от армии, изобретенном подростками в самый разгар осеннего призыва, извинились, что сюжет запоздал...
  Андрей смотрел на экран опустошенным взглядом и думал, как все это ничтожно и банально. Почему никто не показывает настоящего человеческого горя? Почему никакому идиоту не приходит в голову предостеречь?..
  Или наоборот?
  Потеря урожая, уход сына в дебильную армию, - может, это и есть горе? Для миллионов людей, для матерей! А его маленькая трагедия - слишком личная. Она, пожалуй, не достойна внимания. Нужно просто-напросто относиться к таким маленьким жизненным трудностям проще: каждый из нас, так или иначе - циник... Пустяки - одним словом.
  - А теперь - криминальная хроника, - бесстрастно сообщил диктор. - Отчасти сегодня наш выпуск является сенсационным. Только что нам сообщили, что в Самаре совершено несколько убийств, несомненно связанных друг с другом. В своих квартирах были застрелены: Биваков Касьян Анатольевич...
  Сбив графин с водой на пол, Андрей вбежал в комнату и схватил рубашку. От испуга, нахлынувшего вдруг на него, он стал собран и расчетлив. До боли сжав челюсти, Белов нагнулся и двумя пальцами прикрыл веки Марине, после этого он быстро надел брюки и рубашку, сгреб в карман кучу кредиток и остатки наличности, заткнул за пояс «Беретту», проверив обойму. После чего, набросив короткую дубленку и впрыгнув в теплые ботинки, он стремглав выскочил на лестничную клетку.
  Выглянул в окно: перед подъездом пока никого не было. Андрей достал из карманов куртки перчатки и побежал вниз, прыгая через четыре ступеньки. Вдоль дома он прошагал до угла, поднял воротник и остановился, как вкопанный, вспомнив, что забыл ключи от машины. Но тут же решил, что на ней его быстрей поймают, да и поздно уже возвращаться.
  Куда же податься? Сперва он хотел пойти к Светке, вдове Володьки Небрасова, но тут же отбросил эту мысль, побоявшись подставить бедную женщину. Самое простое, что ему в этот момент пришло в голову, - отсидеться на каком-нибудь чердаке или на крыше, но для этого нужно было найти открытый люк.
  Он доехал на попутке до завода имени Масленникова, дворами пробрался к читальному залу областной библиотеки и, прикрываясь воротником, зашагал по направлению к двадцатиэтажке, возвышающейся на пересечении Осипенко и проспекта Ленина. Безумная идея получила поддержку обстоятельств: крыша там оказалась открыта.
  Захлопнув за собой дверь, Андрей прислонился спиной к монолитной бетонной стене и в изнеможении закрыл глаза.
  Он убежал! Успел! Точнее, он лишь начал убегать... А если еще точнее, то он уже очень давно бежит... И теперь предстояло решить, куда он все-таки направляется, и от кого ему необходимо скрыться. Он чувствовал, что еще очень многое нужно будет решить; он знал, что придется искать ответы на бесчисленное число вопросов! И теперь от этого никуда не денешься.
  Мокрый снег лежал белесой пленкой на городе, кое-где превращаясь в серую слякоть, дрожащую на пронзительном предзимнем ветру. Небо было затянуто плотным слоем облаков, которые упругой массой давили на чувства и мысли, заставляя их метаться в сердцах и головах. Мечты о прекрасном, если такие и были у кого-то, превращались в вибрирующие вдали призраки скуки и тоски, от которых трудно было уйти, которые обнимали дома, текли по улицам, сливались с размытыми тенями, что сгущал ранний вечер. И было что-то непонятное, невидимое, тяжелое во всем этом осеннем мираже; что-то кралось, дотрагиваясь мерзким ознобом до спин людей и пряча свое отпугивающее лицо где-то в темноте...
  Белов стоял на краю крыши и смотрел вдаль. Он был коротко стрижен, и поэтому обезумевший ветер не мог растрепать его волосы. Он будто окостенел, будто застыл, будто умер, стоя. Только из приоткрытого рта вырывались редкие клубы пара, тут же раздираемые в клочья потоками морозного воздуха. Было холодно. Было очень холодно. Невыносимо холодно.
  Внизу прогромыхал трамвай, размеренно стуча своими стальными колесами по стальным рельсам, и щелкающий отзвук еще долго удалялся, затихая. Неожиданно где-то заиграла музыка: что-то из ранних «Deep Purple», кажется «Lalena». Андрей уже давно не слушал музыку. Просто так, из-за того, чтобы послушать. А когда-то он любил «пурплов». Да, да, это точно звучала «Lalena», песня, которая почему-то особенно ему нравилась:
  
  
  Run your hands through your hair
  Paint your face with this pen
  That's your lot and life Lalena
  Can't blame ya, oh Lalena...
  
  
  Перед глазами вдруг одна за другой стали проноситься картинки молодости. Такой простой, наивной, беззаботной и... недосягаемой молодости, когда можно было бесшабашно отдаваться бурному течению жизни, не думать ни о чем всерьез, искренне радоваться, чувственно грустить! Можно было верить в счастье и доброту... Память - коварная и хитрая красавица, сирена, которая увлекает на свои цветущие острова, а потом оборачивается огнедышащим драконом, норовящим спалить заживо!
  Почему он не поехал тогда с родителями и с Сашкой, своим старшим братом, на этот чертов пикник? Они погибли в автокатастрофе, а он остался жив! Почему в той злополучной поездке из Оренбурга в Нефтегорский район выжил только он? Почему Хожановский мертв, а он нет?! Сегодня вот... Почему же все, с кем он, Андрей Белов, хоть сколько-нибудь близко сходился, кому он становился чуточку небезразличен, исчезают? Он - не как все, он - словно проклятый! Почему?!
  
  
  Ha te ta, la de da
  Can your heart get much sadder
  That's your lot and life Lalena
  I can't blame ya, oh Lalena...
  
  
  Что-то смутное пошевелилось у Андрея в груди, очень больно кольнуло изнутри, какое-то старое-старое воспоминание или чувство...
  Он вздрогнул и очнулся от оцепенения. Вытащил из кармана пачку «Rothmans» и долго сверкал огоньком зажигалки, стараясь прикурить. Когда он убирал сигареты обратно в карман, оттуда вылетел какой-то смятый листок и быстро заскользил по крыше, подгоняемый ветром. Андрей догнал его и поднес к слезящимся глазам. В тусклом свете лампочки, висевшей на стене лифтерной, он не сразу понял, что это. Набросок Жени Хожановского, который он забрал у него со стола тогда... Улица, тонущая в тумане. И тысячи полустертых силуэтов, идущих по ней.
  Листок трепетал в руке у Белова, готовый унестись прочь. Он зачарованно смотрел на рисунок, и все его существо напряглось до предела, натянулось, как тонкая струна, которая может пронзительно зазвенеть, а может и просто лопнуть. Вдруг сзади хлопнула дверь. Андрей дернулся, словно от выстрела, и маленький листок полетел, подпрыгивая и бешено вращаясь в воздухе.
  В нескольких метрах от Белова стоял мальчишка лет пятнадцати, испуганно взирая на него.
  «Наверно, вид у меня довольно угрожающий», - тупо подумал Белов.
  - А вас только что по телевизору показывали, - растерянно сказал подросток. Его прыщавый подбородок еле заметно подрагивал.
  - По какой программе? - спросил Андрей.
  Парень прыснул со смеху и надвинул свою вязаную шапку на лоб. В самом деле! Ничего глупей сейчас, пожалуй, сказать нельзя было.
  - А вы правда их всех перестреляли? - перестав смеяться, полюбопытствовал мальчишка. - А?
  Быстро оправился от встречи с опасным преступником...
  - Гав! - рявкнул Андрей и оскалился на него.
  Парень аж присел, часто хлопая ресницами.
  - Шучу, - быстро сказал Белов, горько улыбаясь. Нужно же было как-то присмирить героического юнца. - Я б тебя уже давно летать научил, если бы убивать умел. - Он кивнул в сторону темноты за невысоким барьерчиком, опоясывающим крышу.
  Пацан все еще отходил от добродушной шутки. Его глаза подозрительно блестели и нервно бегали из стороны в сторону. Но спустя минуту, этот гаврик все же осмелел и подошел к краю крыши, возле которого стоял Белов.
  - Впрочем, мне-то все равно, - наигранно спокойно сказал он и сунул руки в карманы.
  - Не боишься, что возьму сейчас и сброшу вниз? - спросил Андрей, искоса поглядывая на совсем еще детское лицо пацана.
  - Не-а! Я убежать успею.
  Андрей оценил расстояние, разделяющее их. «Если захочу, и пикнуть не успеешь! Не то что убежать!» - злорадно подумал он. Вслух сказал:
  - А ты смелый малый. Интересно, когда ты...
  - Да не сдам я вас! - вдруг с досадой перебил парень. - Ведь дебилу ясно, что никого вы не убивали! Не надо меня за глупца принимать! Убийцы так себя не ведут, даже самые хитрющие!
  Белов с интересом взглянул на него. Пацан демонстративно набычился, но спиной все-таки к Андрею повернуться не рискнул. Молодец, парень! Далеко пойдешь!
  - Да ладно тебе, не обижайся, - примирительно сказал Белов. - В моем нынешнем положении со мной вообще мало кто разговаривать станет. Ну, разве только - в форме допроса...
  Ветер пронизывал насквозь.
  - А чего это ты на крышу забрался? - через некоторое время спросил Андрей, бросив вниз сыпанувшую искрами сигарету.
  - Я часто сюда прихожу. Здесь спокойно.
  Они замолчали, глядя на огни вечернего города. Как странно. Вот уж чего Андрей вовсе не ожидал, так это того, что будет трепаться с прыщавым подростком о тяготах жизни, стоя на краю шестидесятиметровой пропасти. Нелепо как-то. Он потерял все, или почти все, ему некуда идти, у него не осталось и тени надежды изменить что-то в своей искореженной жизни - он говорил о каких-то пустяках с безбашенным пацаном! Это, наверное, от нервов, от отчаяния! Хочется с кем-нибудь говорить, чтоб хотя бы на миг забыть о своем одиночестве...
  - Вы замерзли, - неожиданно серьезно сказал парень. - Пойдемте ко мне, предки все равно сегодня в гости ушли на всю ночь.
  Вот те на!
  - Не надо... парень. Я тебе явно не чета.
  - Меня зовут Игорь, - не обращая решительно никакого внимания на слова Белова, сказал пацан, протягивая узкую ладонь.
  Точно - далеко пойдет!
  - А меня...
  - ...Андрей, - уверенно закончил Игорь, пожимая руку Белову. - Теперь полгорода знает, как вас зовут. Пойдемте.
  Он направился к двери, сутулясь и ежась от холода. Не оборачиваясь, словно наверняка знал, что Андрей пойдет следом.
  В большущей четырехкомнатной квартире все было обставлено дорогой мебелью, да и вообще сразу было ясно, что жил парнишка небедно. Скинув куртку, Андрей огляделся и прошел в зал.
  - Располагайтесь, - сказал Игорь. - Я сейчас пожрать чего-нибудь состряпаю.
  - А ты знаешь, как тебе влетит, если вдруг пронюхают, что ты укрываешь подозреваемого в совершении серии убийств? - спросил Белов, разглядывая изогнутый меч, висящий на стене.
  - Не знаю. Пьете?
  - Еще как...
  Когда Игорь снял шапку, то обнаружилось, что он совершенно рыжий. Просто красный мак какой-то! Лицо у него было немного вытянутое, словно он все время был удивлен, щеки чуть впалые, губы надутые, а глаза... спокойные, что ли.
  - У нас есть коньяк, пиво и водка, - не глядя на Белова, говорил он, попутно скидывая ботинки, - вы что будете?
  - Коньяк. Хотя нет... - Белов почесал в затылке. - Тащи водку.
  
  
  VIII
  
  Пока Игорь возился на кухне, Андрей сидел, вытянув ноги, и смотрел в окно. В ночь. У него отчего-то появилось такое чувство, будто еще ничего не кончилось... точнее - не началось. Что-то неведомое было еще впереди, что-то страшное. А это затишье - лишь временный перерыв между войнами! Вроде бы, и так весь мир уже отвернулся от него, общество открыто объявило его своим врагом, и никому он не был нужен... кроме этого придурковатого пацана; все, вроде бы, для него было кончено. Но смутное ощущение, что это не конец, не пропадало. Самое ужасное, как будто, еще не случилось.
  Паранойя, подумал Андрей. Чушь!
  Он прошел в ванную и включил воду, чтобы сполоснуть руки. Из зеркала на него смотрел человек, которого он даже не сразу узнал. Сильно постаревший, утративший надежду человек. Его лицо посерело от беспробудного пьянства и стрессов, морщины уже четко обозначили свои дорожки. А его глаза... в них, как будто, ничего не осталось, в них уже нельзя было разглядеть душу. Опустошенные глаза...
  Андрей отвернулся от зеркала и, вытирая руки, обнаружил, что забыл их помыть. Он повесил полотенце на место и вернулся в комнату.
  Тут вошел Игорь, неся на подносе литровую бутылку «Абсолюта» и гроздь бананов. Непонятно, чего он там так долго делал! Бананы искал?
  - Э-эх! Ну кто же водку бананами закусывает! - с чувством сказал Белов. - Огурчики маринованные или соленые есть?
  - Щас притащу.
  Парень смутился. Видно, не так часто приходилось ему белую принимать. Хотя в таком деле опытом гордиться не стоит...
  На маленьком журнальном столике появилась тарелка с огурцами и две рюмки.
  - Вам жить негде, да? - спросил Игорь, старательно избегая встречаться глазами с Андреем.
  - С чего ты взял? Найду я, где жить. - Он откупорил бутылку и разлил, наполнив зазвеневший хрусталь. - Вот только смысла я теперь не вижу...
  - В чем?
  - В жизни.
  Игорь бросил на Белова молниеносный взгляд и снова уставился в свою рюмку.
  - Что бы там у вас не случилось, вы рассуждаете хуже девятиклассника! - неожиданно грубо произнес он.
  - В кого это ты такой умный, а? - злясь, спросил Белов.
  - В папу римского, - отрезал Игорь. - Давайте выпьем, что ль...
  - Ну давай, коль не шутишь! За что?
  - За смысл, к примеру.
  Они чокнулись и опрокинули стопки. Закусили огурчиками, которые оказались очень даже недурны.
  - Ты хороший парень, Игорь, - через некоторое время сказал Андрей. - Если бы все сложилось немножко по-другому, мы бы обязательно стали друзьями.
  - А у вас большие проблемы, да?
  - Угу. Давай не будем об этом, хорошо?
  - Хорошо, только у всех ведь, блин, есть свои заботы, - не унимался Игорь, - но жизнь-то - штука непростая.
  - Такое ощущение, что это тебе сорок лет, а мне - пятнадцать. Или сколько там тебе?.. - усмехнувшись, сказал Белов. - Понимаешь, если ты не один, то можно горы свернуть, а одному часто даже пописать затруднительно. Ну представь, например, что руки у тебя связаны.
  - А у каждого человека кто-нибудь есть! - уверенно возразил Игорь. - Кто-нибудь, кому он небезразличен!
  - Или был...
  - Всегда есть!
  - Наверное, я просто чрезвычайно невезучий.
  - Вы чрезвычайно наивный.
  - Ну-ну.
  Андрей вертел рюмку в руках и думал о том, что он ведь пробил себе дорогу лбом, прогрыз свою колею, многих поверг на пути... А себя не смог. Победить другого - это значит стать сильным, а вот одержать победу над собой - значит стать могущественным! Он, пожалуй, всегда был толстокожим, самодовольным силачом, гордо выходящим на арену цирка и умеющим лишь перекатывать чугунные шары с руки на руку! Он - герой - собственноручно перебил всех врагов и друзей вокруг и остался один.
  - Хочешь, я тебе расскажу одну невероятную историю?
  - Рассказывайте. Только учтите, я не верю в невероятное.
  - Тем лучше...
  Они напились. Оба: наполовину созревший подросток и мужчина, основная часть жизни которого была уже позади. Игорь таращился остекленевшим взглядом в аляповатый ковер на стене, а Белов откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, говорил. Не останавливаясь, четко и ровно, словно заученный текст на уроке. И, говоря, он снова жил той своей жизнью, которая осталась в прошлом: далеком и не очень. Он ронял слова, и они падали, рассыпаясь с оглушительным звоном на мириады невидимых составляющих его памяти! Ему так давно нужно было сказать все... Самому себе.
  Ему так давно нужно было обернуться!
  Спустя несколько часов он закончил, и в комнате неожиданно повисла тугая тишина, нарушаемая только ровным стуком маятника огромных настенных часов.
  Игорь потормошил свою огненную шевелюру и запинающимся от алкоголя голосом сказал:
  - Это все похоже на... охоту. Будто на вас охотится...
  - Тихо! - вдруг резко перебил его Андрей, вставая. - Как ты сказал?
  - На охоту, говорю, это похоже...
  В первые секунды Белов старался выбросить из головы эту жуткую догадку. «Не может быть! Это у меня совсем, наверное, планку снесло! Не может быть!» Но чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что именно так оно и есть! Стоило подставить все значения в эту страшную формулу, и сразу все вставало на свои места! Тут же обе части этого бессмысленного уравнения сокращались! Это невозможно!
  - Что это с вами?! - с опаской спросил Игорь, видя, как Андрей мечется из угла в угол. Такое поведение явно не вязалось со спокойствием, флегматичностью и отрешенностью, которые, казалось, так и сквозили в нем до этого.
  - У тебя машина есть? - спросил Андрей, доставая сзади из-за пояса пистолет и проверяя обойму, забыв, что уже делал это.
  - Ух ты! Круто! Можно посмотреть?..
  - У тебя есть машина?! - заорал Белов, хватая Игоря за плечо.
  - Не трогай меня! - пронзительно завопил тот, изо всех сил молотя Андрея по руке. Когда он отпустил, парень отошел на безопасное расстояние и добавил: - Есть машина, но на ней родители уехали...
  - Достать сможешь?
  Игорь задумался. Белов стал шарить по карманам и вываливать на залитый водкой стол деньги и кредитки.
  - Здесь до хрена! Здесь на три машины хватит! - говорил он.
  - Пошли, - коротко сказал пацан.
  - Стой... Дай мне чего-нибудь... - Андрей обвел взглядом комнату. - Плеер вон тот и диск какой-нибудь. Если не жалко.
  Игорь удивленно посмотрел на него, пожал плечами и хмыкнул.
  - Бери.
  Трезвея, оба вывалились в подъездный полумрак. Андрей застегивал куртку, сбегая вниз. Сердце бешено колотилось. Он сейчас старался ни о чем не думать. «Главное - быстрей! - повторял он про себя. - Главное - быстрей!»
  Игорь позвонил в какую-то квартиру, бросив ему:
  - Жди вон там, пониже, чтоб тебя не видели! И так мне впарят...
  Дверь открылась, и он стал шепотом что-то говорить.
  Гулкие удары отдавались в висках, в груди щемило, мысли роем кружили рядом, норовя изжалить до смерти! «Быстрее! Быстрее! Быстрее!..» - кричал каждый удар сердца. Невыносимо хотелось, чтобы все происходящее оказалось кошмарным сном или наваждением. Пьяным бредом! Быстрее, Игорек, черт возьми!!!
  Звеня ключами, пацан сбежал по ступенькам к Белову.
  - Держи! Возле дома увидишь серую «девятку» с черным правым передним крылом... старенькую такую...
  - Спасибо тебе, Игорь! - тихо сказал Андрей, глядя в краснющие глаза подростка. - Огромное человеческое спасибо! Ты меня...
  Не окончив фразы, он махнул рукой и, не оборачиваясь, понесся вниз. Нет времени на сантименты теперь! Вот так, наверно, всегда: то нам девать его, время, некуда, то...
  - Да ладно... - запоздало ответил Игорь.
  Белов выскочил на улицу и забрался в «девятку», которая действительно стояла неподалеку от подъезда. Вдавив педаль газа в пол, он вырвался на проспект и стрелой помчался по нему, бесцеремонно обгоняя редкие машины. Огни фонарей замелькали по сторонам с головокружительной скоростью.
  И в этот момент все мысли и чувства, которые Андрей старательно не подпускал к себе, навалились на него. В первую очередь - гнев и ярость! Злость! На себя, на свою глупость! Как же он, дурак, раньше не догадался! Все же было ясно, как божий день! Идиот!
  «...Не хотите поохотиться?..» - «На динозавров, что ль?..» - «Не совсем... На людей. Есть, знаете, в этом определенная житейская логика. И незабываемые ощущения...»
  А потом место всепоглощающего гнева занял страх. Страх перед тем, что должно было случиться. Или уже случилось... Нет! Об этом ему не хотелось думать!
  «...Есть определенный риск, без него вся затея была бы бессмысленна. Жертвы сильны и даже очень, но у них нет никакого огнестрельного оружия. У них будет количественное преимущество, но нашим козырем станет неожиданность...»
  Но как он мог узнать?! Откуда?..
  Словно одержимый, Андрей давил на газ. Панель приборов бросала зеленый отсвет на его окаменевшее лицо, отражаясь в его диких глазах! Машина неслась по Московскому шоссе, высвечивая фарами желтый овал на дороге впереди. На дороге впереди...
  Дорога... Летящие ли по сторонам редкие кустарники шиповника, все покрытые переливающимся на солнце пухом, даришь ты нам или же ведешь режущими глаз заснеженными лугами, где видны спутанные ямки заячьих следов и облетевшие станы берез, сбившихся от холода в кучи; проносишься ли ты меж сонных гор, свернувшихся ночью под созвездиями мощными темными клубками, с верхушками, усеянными плотным опереньем осинового леса, или медленно бороздишь девственную вязь коричневой глины после недельного проливного дождя, разбрасывая в стороны желтые, светло-бурые, серовато-песочные, зеленые и совсем красные листья; осень ли со своими пронзающими ветрами и разрозненной стаей черных, будто окаченных смолой грачей в звонком воздушном лоне окружает тебя, иль беспечная девчоночка-весна, не жалея, льет на твои застенчивые изгибы червонные потоки солнечных лучей, выверяя резкой тенью каждую выбоинку, заволакивая всякий изъян трепещущим светом; день ли благодетельствует твоему движению, ясный и теплый, стучащая ли деревянными зубами старых дубов плутовка-ночь - все одно: до скончания веков будет манить твоя вечная тайна странников изо всех уголков мира, которые также беззаветно любят тебя, как и ты их! И уже не кажется безжизненной шершавая гладь асфальта или пыль в дорожной колее: где-то в глубине у нее точно есть душа, созданная случайной невидимой метаморфозой. Скольким ступням, колесам и полозьям еще гостеприимно подстелишь ты свой жесткий ковер, дорога? Но редко теперь уже встретишь распаренную тройку гнедых, влекущую за собой бричку или сани, о которых с восторгом писал классик: сейчас символом России, быть может, служит скорый поезд или автомобиль, - но их бег ничуть не противоречит напряженности и скорости былых лошадей... Мы так же стремительно проносимся вперед, ломая мелкие сучья и сторонясь крупных бревен, так же летим необузданным вихрем, пронзая года, не замечая порой важных событий и слезливых драм, разверзающихся рядом! Мы, ровно как век и два назад, осточертело скачем огромной живой массой, сминая под собой судьбы и порывы, классы и народы, не обращая внимания на отдельные трагедии и удачи! И подчас этот гигантский, катящийся неизвестно куда ком невозможно остановить или даже хоть сколько-нибудь изменить направление его естественного движения. Такова штормовая поверхность нашей жизни!
  Но в ее темных глубинах, скрытых воронками и омутами, неисчислимое множество тайн духа и мысли, которые мы так часто не замечаем. До дна не достать... Оно прячется за кровожадными акулами, за опутывающей сетью зеленых водорослей, за зловещими тенями, отбрасываемыми извивающимися щупальцами спрутов на камни острых подводных рифов. Эти глубины труднодоступны и для опытных, видавших виды конквистадоров; их на каждом шагу беспрестанного познания странных течений человеческой жизни поджидает опасность: то унесет к черту модным мнением, кажущимся истиной, то, словно чернила кальмара, заволокут видимость пороки и страсти, а то и простая насмешка дурака отобьет все желание двигаться дальше и враз выбросит на поверхность, будто легкую пробку...
  И не добраться до дна: раздавит!
  Не вырваться на обочину скоростной магистрали! Не передохнуть. Не остановиться. Не опустить тяжелых век... век...
  Желтый овал, нарисованный фарами, равнодушно подрагивал впереди.
  «...Они нас ненавидят. И поэтому, словно берсеркеры, ринутся в бой!..»
  И тут еще одна догадка пришла ему в голову! Более страшная, чем предыдущая! Ведь, если эта трагедия все же произойдет, если все это не выдумка его измученного разума, то ОНА во всем обвинит его!!! Белова! Потому что он знал...
  Ненависть к Майору с новой силой вспыхнула в душе Андрея. Лишь теперь он начинал понимать, насколько жесток этот человек! Да Вахид по сравнению с ним - дюймовочка райская!
  Он в отчаянии стукнул обеими руками по рулю, и машина коротко просигналила. Ну почему именно он?! Ну почему все это происходит именно с ним?!
  «Девятка» пронеслась мимо ипподрома. Теперь бы еще вспомнить, где эта проклятая Ущевка! Успеть бы! Не опоздать! Понадобилось почти двадцать лет, чтобы понять; и сейчас, как, впрочем, и всегда, нужно было торопиться, чтоб не оказалось поздно! Тогда он бежал сломя голову от неизведанного в надежде найти что-то или кого-то здесь, в черной пустоте этого мира! Нашел? Сохранил?! Теперь бежит, возвращаясь к ней, чтобы успеть предупредить! Всю жизнь он куда-то бежит и ничего не может с этим поделать!
  Глупо все это. Надоело. А что?.. Взять сейчас и крутануть руль в сторону со всей дури! Разом решить все! И никуда больше не надо будет торопиться...
  Нет! Нельзя! Нельзя, потому что есть человек, или не совсем человек, которому он нужен! Быть может, первый раз в жизни он по-настоящему кому-то нужен! И парадокс в том, что она даже еще не знает об этом. Но это не важно! Важно, что он знает! И сейчас - это единственное, пожалуй, что важно! Ну и, конечно, УСПЕТЬ! Он так много раз опаздывал, что больше просто не имел на это права!..
  Белов вытащил плеер из кармана, надел крохотные наушники и нажал «play». Заиграл «Парк Горького». В середине 90-х группа такая популярная была.
  
  
  Loneliness is my only guest
  Who visits me alone at night
  When it comes I light two candles
  Just the way it was
  And pretend the flames become your eyes...
  
  
  Он уже выезжал за пределы города. Посыпал мелкий снег, сокращая видимость. Теперь фары высвечивали впереди расплывчатые объемные пятна воздуха. Ему казалось, что он несется по какому-то бесконечному тоннелю, где справа, слева, сверху, снизу - сплошные бетонные стены, и некуда повернуть. Можно ехать только вперед, не зная, куда тебя выведет этот темный коридор! И никого нет вокруг, кроме воспоминаний, рвущих душу на части, и женщины с потертым серо-красным саквояжем, сидящей рядом и не говорящей ни слова! Лучше бы эта старая шлюха сейчас кричала! Плакала, укоряла, душила! А она замерла и молчит. И от этого становится жутко...
  
  
  Emptiness is a friend I guess
  The shadow played upon the wall
  If I let the candles take me
  I can see your face
  And remember hearing someone call your name...
  
  
  Андрею вдруг захотелось, чтобы ничего этого никогда не было! Ничего. Никогда. Захотелось прожить заново жизнь. И полюбить. Как все! И завести детей, которые бы писались по ночам в кроватки! Как у всех! Работать где-нибудь, приходить уставшим домой, ругаться с женой и смотреть тупые американские боевики! Ему захотелось решать семейные проблемы, гулять с породистой собачкой, уезжать летом на море и загорать там на пляже! Выпивать по фужерчику вина с приятелями холодными зимними вечерами! Расписывать в преферанс, грея ноги в толстых шерстяных носках!..
  Ведь все это могло у него быть. И не нужно было для этого лезть из кожи вон, напрягаться, убивать! Все это было так просто. Так обычно... Так желаемо.
  Только он опоздал. О п о з д а л.
  Андрей смотрел, не мигая, вперед сквозь ветровое стекло, о которое разбивались маленькие снежинки, смахиваемые дворниками. Близилась зима.
  Тут лучи фар стукнулись о гибддэшника, усердно размахивающего полосатым жезлом. Этого еще не хватало! Поначалу Андрей хотел проскочить: все равно не догонят, - но потом подумал, что они сообщат на следующие посты, и тогда - кранты! Дьявол!
  Притормаживая, он отбросил в сторону плеер и передернул затвор «Беретты». Теперь ведь нет дороги назад?..
  Не доехав метров двадцать до стоящей на обочине сине-белой машины, Белов окончательно затормозил, опустил стекло и стал ждать. Гибддэшник нехотя поплелся к нему, поправляя шапку. Время тянулось мучительно медленно, руки дрожали, зубы были сжаты до боли! Может, стоит сейчас остановиться? Пока еще не поздно! Пока еще есть шанс...
  - Старший сержант Нинкин. Попрошу ваши документы.
  Андрей повернул голову влево и взглянул на этого старшего сержанта. Вот у него жизнь, скорее всего, обычна и предсказуема, вот он идеально подходит на роль нормального человека: простоватое лицо, подсвеченное белесым неоном фонаря, неизвестно откуда взявшегося в такой глуши, отточенно-суровый взгляд и здоровый, молодой румянец на щеках...
  - Руки не опускать, ни звука! И не геройствуй, прошу тебя, Нинкин! Жизнь гораздо дороже внеочередного звания, - быстро и тихо проговорил Белов и, не давая гибддэшнику опомниться, ткнул ему в живот стволом.
  - Т-ты что?.. Дурак совсем? - ошалело сказал тот, выпучив глаза. - Н-не дури, дурак...
  Вот уж не ожидал архаровец такой простоты душевной от ночного путника! Он даже и не пытался геройствовать! Он-то не дурак!
  - В машине есть кто? - спросил Андрей, хотя прекрасно знал, что по одиночке они не работают.
  - Есть. Не дури, мужик...
  - Так, старший сержант, - плавно открывая дверь, шептал Белов, - сейчас мы делаем вид, что ты меня пригласил к вашей машине, чтобы составить протокол. Идем медленно, ты - чуть впереди, так, чтоб я всегда видел твои руки. На меня не смотреть! Когда подойдем, жестом попросишь напарника выйти. Если что, стрелять буду без предупреждения! И, пожалуйста, не геройствуй...
  Они пошли. Андрей лихорадочно соображал, что он будет делать, если ребята все ж окажутся суперменами-патриотами. Ничего в голову не приходило! Не стрелять же в них!
  - Одумайся, мужик, тебя ж наши уроют! - почти с жалостью произнес архаровец, не оборачиваясь.
  - Заткнись! - шикнул Белов. - Еще слово - пристрелю на месте!
  Парень оказался неглупым и замолчал. Подойдя к машине, он все сделал так, как надо. Когда второй гибддэшник вылез, грязно ругаясь, Андрей громко крикнул:
  - Руки за голову! Оба! На колени! Ноги скрестить!
  - Да ты что!.. - удивленно взвыл второй.
  Белов без колебания саданул в воздух. Грохот выстрела оглушил всех троих.
  - На меня не смотреть! - глупо заорал он в рожу, таращившегося на него второго постового. - Выполнить, что я сказал!
  Гибддэшники заложили руки за голову и синхронно шлепнулись на коленки.
  - Кто хоть пальчик опустит, продырявлю! Ноги скрестите, мать вашу!
  Андрей, сжимая пистолет в правой руке, левой осторожно вытащил у первого архаровца из кобуры «макаров» и изо всех сил швырнул его в кювет. Ту же процедуру он проделал со вторым. После этого отошел метров на пять и крикнул:
  - Рации на землю бросайте. Глаза опусти, кретин!
  Один вытащил рацию и бросил перед собой.
  - А твоя? - сердито спросил Белов у второго.
  - Нет у меня...
  Андрей молча прошагал к их машине, не поворачиваясь спиной к архаровцам, и посмотрел на сиденьях: автомат Калашникова и больше ничего. Он выстрелил в приборную доску, заставив гибддэшников вздрогнуть. Там что-то заискрилось. Повесив АКМ на плечо, он вернулся и еще одним выстрелом разнес вдребезги валяющуюся на асфальте рацию. Нинкин при этом не вытерпел и ругнулся по-черному, но никто не услышал, потому что у всех были заложены уши. В конце концов, Белов, потратив еще два патрона, спустил потрепанной служебной «десятке» передние шины и прокричал:
  - Лечь лицом вниз!
  Дождавшись, когда архаровцы улеглись, он в последний раз все тщательно осмотрел и побежал к своей машине. Через миг она с визгом сорвалась с места и укатила прочь. А два неудачливых постовых, смахивая грязь с физиономий, проводили ее осоловелым взглядом.
  - Это он? - спустя минуту спросил один.
  - Он, - ответил другой, стоя на четвереньках.
  - Ты номер запомнил?
  Так замысловато, разнообразно и вдохновенно они еще никогда в жизни не ругались...
  
  
  Теперь дорога назад для Андрея была окончательно отрезана. Но после всего случившегося в течение последних суток это не имело для него никакого значения. И снова получилось так, что у него не оставалось выбора... Не может быть! Он же сам решил! Сам! Просто почему-то в совокупности все сложилось так, что решение оказалось именно таким, а не другим.
  Будто бы, что-то подталкивало его, вело, словно гордого слепца по узкому карнизу, возомнившего, что волен идти, куда хочет... Давно вело. Всю жизнь, пожалуй. Ненавязчиво так направляло по единственно верному пути. Тайком. Но... судьбы же нет? Ну, по крайней мере, он-то точно свободен от всякого рода предрассудков! Все закономерности существуют исключительно благодаря случайностям!
  Белов достал из пачки сигарету и с ожесточением вдавил прикуриватель. Снегопад прекратился. Волнистая кромка леса выделялась черной полоской на аппликации близящегося рассвета. Изредка то тут, то там мелькали деревушки, обозначенные маленькими россыпями огоньков. Наступало холодное утро. Морозный воздух врывался шипящей струей сквозь приоткрытое стекло, напоминая, что вот-вот придет зима. Справа и слева расстилались поля. Безбрежные, пустынные, молчаливые... И казалось, что можно остановить машину, вылезти наружу, до рези наполнить легкие свежестью ледяного безветрия и, забыв обо всем на свете, беспечно сунуть коченеющие руки в карманы, занести ногу и шагнуть. И просто идти куда-нибудь. Идти, куда хочется, долго-долго, спокойно, не думая ни о чем. Неторопливо идти... До самого горизонта.
  Прикуриватель щелкнул и вылетел, закатившись под сиденье.
  
  
  
  ЭПИЛОГ
  
  
  ...и выронил автомат из рук. Теперь он больше не нужен. В голове сами по себе всплыли чьи-то строчки:
  
  
  В брошюрке старой напишу я между строк,
  Что я любил тебя без памяти... как мог,
  И что проснусь: ведь я сейчас, наверно, сплю,
  И до сих пор тебя без памяти люблю...
  
  
  Тишина... Странная тишина, сдавленная, будто еще хранящая в себе страшные отзвуки выстрелов, будто навечно запомнившая жуткое эхо предсмертных криков. Тишина, которой хотелось бы застонать от боли, разорвавшей ее на части! Но ей нельзя... Потому что тишина должна безмолвствовать...
  Верхушки сосен еле заметно покачивались, подпирая розовеющее стекло неба. Большая поляна еще тонула в предрассветном полумраке, старательно сглаживающем цвета, превращающем белый - в серый, а красный - в черный.
  Но с каждой минутой становилось все светлее...
  
  
  В багровом вихре марсианского песка,
  Где воля зыблемых иллюзий высока,
  На ряби дюн кровавым отблеском легли
  Печаль и призраки невидимой Земли...
  
  
  Что это за дурацкое стихотворение?..
  Белов медленно спустился с пригорка и сел на припорошенную снегом землю, дрожа от холода. Вот и все...
  
  
  Среди холмов и обездушенных полей
  Мне юность грезится и изумруд аллей,
  В котором мы неслись когда-то босиком...
  А здесь багряным все окутано песком...
  
  
  Песком... «Почему - песком?» - рассеянно подумал он, кладя подбородок на сдвинутые колени. Ему хотелось сидеть здесь всегда и повторять про себя это идиотское стихотворение...
  
  
  В сне пантомим и в сумасшедшей пляске слез
  Я, как Огонь к Олимпу, души наши нес!
  Но вдруг споткнулся и исчез в тумане зла,
  И красным пеплом меня буря замела...
  
  
  Как огонь к Олимпу... души... Ложь! Ничего он никуда не нес! И зачем надо было требовать от него чего-то сверхъестественного? Ведь ясно же было с самого начала, что он на это не способен! К чему весь спектакль? Это он, сильный, дескать, духом Андрей Белов, как распоследний тупорылый олигофрен, тешил себя надеждой на... на... А на что он, собственно, вообще надеялся-то? На исключительность свою, что ли? Или, может быть, на всемогущий незримый перст судьбы?..
  Уже было совсем светло. Все пространство вокруг походило на гигантскую красно-белую мозаику! Повсюду виднелись яркие кровавые росчерки на свежем снегу!
  Спутанные следы, разрыхленная и вздыбленная местами земля, смешанная с сухой хвоей, беспорядочно валяющиеся расщепленные бревна - остатки бывших строений... И среди всего этого - неподвижные, застывшие в неудобных позах тела! Окровавленные, изуродованные, уже закостеневшие тела людей и лиренов... Здесь, на этой проклятой поляне, несколько часов назад произошло знакомство двух миров, для одного из которых оно закончилось поражением, а для другого - смертью!
  
  
  Море неумолимо превращалось в океан, и еще у него появился красноватый оттенок. Сначала - почти неуловимый... Но цвет стремительно насыщался, пока не стал темно-вишневым.
  Одни сгинули в этом океане, другие случайно выжили на мизерных клочках земли. Бушующие багряные волны, бьющиеся о черные берега сотен тысяч едва обитаемых островов, и затянутое грозовыми тучами небо - вот что осталось. Спесивый океан никому не давал попасть с одного острова на другой, проглатывая немногих смельчаков; не удалось построить ни одного моста: все они оказывались слишком длинными и обваливались под собственной тяжестью! Ни один корабль не мог уцелеть в хаосе штормов: разъяренная стихия разбивала суда в щепки!.. А высокие красные волны тем временем гремели, ниспадая с огромной высоты, мощно наскакивали одна на другую, взлетали к самому небу, снова падали, перекатывались. Они рождались лишь для того, чтобы пропасть, рассыпавшись на кровавые брызги.
  Люди прятались в глубине островов, среди безжизненных серых скал, и мало кто решался приближаться к берегу... Боялись. А кто все-таки приходил к океану, смотрел в туманную даль и чувствовал порывистое дыхание прибоя, тот познавал настоящую тревогу и боль, страх и безысходность, понимая, что эту кровавую бездну создали мы! Что наши, только НАШИ мысли и души надрывно стонут там, в глубокой пучине, что только ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ плоть и кровь беснуются в этом алом ОКЕАНЕ ОТЧАЯНИЯ!..
  
  
  Он бродил между бездыханными телами, между бурыми стволами сосен, словно призрак, которого в спешке забыли взять с собой в ад, который теперь был обречен метаться среди немых стен в запутанных лабиринтах подземелья. Один. Он, как наяву, видел пламя, рвущееся из раскаленных стволов, быстро сближающиеся силуэты, слепящие вспышки, молниеносные удары, вонзающиеся в живые тела пули, колья, ножи, клыки, душащие пальцы... Видел падающих лиренов, их наполненные ненавистью и презрением глаза, пробитые насквозь синие накидки... Видел людей со взглядом зомби, захлебывающихся в собственной крови, открывающих рты, тщетно стараясь закричать, обезумевших от смертельной схватки... Видел выворачивающуюся наизнанку материю...
  И ни звука. Как немое кино, где каждый кадр - это беззвучный выстрел. А выстрел - кадр... Как под водой. Но почему?! Почему так тихо? Почему?!
  Они молчали. Они не давали ответа.
  Посреди пустыря одиноко возвышался слегка покосившийся гранитный постамент с треснувшим и раскрошившимся куском янтаря на вершине. Желтая пыль неправильным узором лежала на снегу вокруг него. Как-то нелепо торчал здесь этот угрюмый столб - разбитый символ фанатичного поклонения.
  «Пусть это будет достойным надгробием всем вам - глупым-глупым л ю д я м...» - прошептал Белов одними губами.
  Рядом со столбом лежало изуродованное тело старика, лицо которого показалось Андрею знакомым. Он долго силился вспомнить, откуда его знает. Ах да... Это же - Кипер. Сумасшедший егерь, отшельник. Как ты-то угодил в эту резню? На чьей стороне был, хранитель леса?.. Не на нашей, поди. Не любил ты нас.
  Открытые глаза старика смотрели в небо, будто он там все еще видел что-то исключительно свое...
  Нужно ли было вообще знать о тайнах леса? Стоило ли пытаться понять его могучую, но пугливую душу? Полез, куда не надо... Или насильно запихали?
  Песик. Дворовый песик, которого заставили писать докторскую диссертацию! Да писать он на нее хотел, а не писать!.. Или, скорее, даже наоборот: ученый, которого вынудили искать закономерности расположения песчинок в пустыне, при этом искусно внушив ему, что закономерность эта на самом деле существует... А он, дурак, поверил и стал искать! Ползал с увеличительным стеклом по барханам, разглядывал песок, заносил в толстую тетрадь различные последовательности структурных звеньев, находящихся в равных объемах изучаемой субстанции... Искал он, этот глупый ученый, великую систему, согласно которой располагаются песчинки в бескрайних просторах пустынь, пока не забрался слишком далеко. Он поднял голову, огляделся ослепшими глазами и понял, что умирает от жажды. Но самым страшным было то, что, испуская последний хрип, он осознал всю тщетность своего долгого труда. И через несколько часов занесло его иссохшее тело песком, обыкновенным песком, тем самым, загадку которого он так мечтал разгадать...
  О чем она думала в последние мгновения?.. Наверное, она проклинала его, Андрея! А потом небольшой кусочек стали и свинца навеки остановил ее сердце... Какая она была? Это не важно. Для него она навсегда осталась юной и прекрасной лиреной! Была ли она счастлива?.. Он не знал.
  А был ли он когда-нибудь счастлив? Да. Но в другой параллели времени: там, где была она. А сейчас для него время стремилось не вперед, а куда-то в сторону, и он отодвигался от прежнего себя все дальше и дальше... Не только от настоящего, но и от будущего себя!
  А может быть, и от прошлого?..
  
  
  ...на большой холм, покрытый кое-где снегом. После замкнутого пространства леса простор, открывшийся вдруг перед ним, казался необъятным. Высохшая трава, то тут, то там торчащая над холодной землей, едва заметно колыхалась на ветру, вдалеке синела река, плавно изогнутым серпантином исчезающая за пролеском, за этой речкой простирались зимние пахоты, среди которых слабо выделялась тонкая полоска неразъезженной дороги. А над головой светилось ясное предрассветное небо. Небо, ставшее прозрачным от своей бесконечности.
  Андрей не сразу заметил неподвижную фигуру человека, стоявшего неподалеку.
  Теплая синеватая накидка облегала стройный женский стан... Когда он узнал ЕЕ, то от изумления перестал дышать. Она была так реальна... эта жестокая иллюзия! До деталей продуманная фантазия! Чертовски похожая выдумка памяти... Господи, за что? Так он и стоял, часто моргая и не смея отвести взгляд от этого наваждения, пока не начал задыхаться. Тогда он с шумом втянул в легкие воздух, и ОНА обернулась.
  - Вероника... - только и смог выдохнуть он и побежал к ней, не чувствуя под собой земли.
  «Ну и пусть фантазия! Я люблю фантазии!»
  Пусть!
  Именно такой он себе ее и представлял: прекрасной созревшей женщиной! Единственно близкой и чрезвычайно далекой!
  Когда Белов приблизился к ней, она холодно посмотрела на него и сказала лишенным интонации голосом:
  - Не смей прикасаться ко мне.
  Только сейчас он заметил, что в ее странных чужих глазах не было слез. Призраки, наверное, не плачут...
  - Это не я, - просто прошептал он, ощущая вдруг беспечность. Такую естественную и совершенно неуместную в этот момент! Что-то невидимое навсегда ломалось в нем и в мире, который его окружал! И он повторил уже громче: - Это не я!
  - Это ты.
  В онемевшее от мороза и оцепенения тело Андрея возвращалась жизнь. Тут он неожиданно для самого себя заулыбался.
  Она пренебрежительно отвернулась. И это почему-то еще больше его взбудоражило! Он почувствовал... радость! Он, сам не понимая, что несет, выговорил вдруг:
  - Знаешь, а я счастлив, что все друг друга там, в лесу, перестреляли!..
  Она дико посмотрела на него.
  - Я счастлив, что тебе некуда возвращаться!
  - Замолчи! Полоумный! - в отчаянии крикнула Вероника, подавшись вперед. В этот миг она была так реальна! Он, кажется, даже уловил тепло ее дыхания...
  Он чувствовал, как ненависть вскипает в ней! Но чем больше она его ненавидела, чем искренней презирала, тем сильнее он ощущал ЭТО необъятное чувство! Неведомое чувство!
  Быть может, он действительно сходил с ума, потому что все, что с ним в эти минуты творилось, не укладывалось ни в какие мерки! По крайней мере, в человеческие...
  Это нельзя было назвать добром: оно не рождается из ненависти и отчаяния! Оно не такое.
  Это нельзя было назвать злом: оно не может так... чувствоваться! Оно тоже не такое.
  Это находилось за пределами разумного понимания и логического анализа...
  - Когда-то, очень давно, - ледяным тоном начала Вероника, совладав с собой, - ты сказал мне, что никогда не сможешь полюбить меня... Что это так же невозможно, как нельзя увидеть первую звезду на вечернем небе.
  Он решительно не помнил, что говорил такое, но ему на это было плевать!
  - А я не поверила тогда... Потому что видела эту звезду.
  На ее лице не возникало никаких эмоций. Призраки, наверное, не умеют чувствовать... Помолчав немного, она добавила:
  - Я ошиблась.
  И после этих слов он понял все до конца!
  Они стояли в двух шагах друг от друга. Так близко, что ему достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться ее. Но он не делал этого. Он знал, что расстояние между ними гораздо больше! А еще он знал, что она сможет простить его! Потому что он не виноват! Потому что просто так получилось, что им обоим некуда идти! Потому что она так сильно уверена в том, что ошиблась. Слишком сильно уверена! Он знал, что когда-нибудь он все же дотронется до нее и убедится... Всему свое время. А еще он знал, что нет на свете глаз прекраснее и непонятнее! Знал, что нет в мире сердца горячее! Или... у призраков не бывает сердец?..
  Андрей был счастлив. Ведь, опоздав везде и всюду, он успел научиться любить!
  Остальное - после...
  
  
  ...стояли и смотрели, как из-за далекого-далекого горизонта медленно всходит солнце. Просто стояли и смотрели.
  Двое из разных миров.
  
  
  
  1998-2001, Самара
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"