Мои ботинки размокли, как бумажные кораблики, плывут, барахтаются в лужах и ручейках талой воды, купаются в отблесках солнца - весеннего солнца, бликами играющего на их бортах - пусть левый будет "Санта-Марией", открывающей Америку. А я сегодня капитан, стою на мостике, смотрю вперед, прокладываю курс поизвилистей и подольше, змеиными изгибами выбираю направления - мимо сонных деревьев старого парка, где мы гуляли по вечерам, по булыжникам немецкой еще дороги - кажется, приложи ухо, и услышишь вой бомбардировщиков, глухой рокот наших танков, стрельбу и далекие крики - у дорог крепкая память, они запомнят и тебя и расскажут о тебе твоим внукам и правнукам; киваю камням, как старым знакомым и иду себе дальше - по мостику, который раньше был нужен кому-то, теперь нет - так и торчит маленьким горбиком, трамплинчиком в небо, разбежаться и взлететь - безрезультатно пытаюсь два раза, сбросив балласт из трамвайных билетиков, и, ничуть не удивившись итогу, продолжаю путь, знакомый до зуда в ладонях - вперед и налево. Прыг-скок по асфальту, справа церковь с белыми и холодными, как лед, стенами, но лед уже растаял, а стены остались - они крепче льда, им нипочем такие мелочи, как плюс шесть по Цельсию и мое вчерашнее плохое настроение. Впрочем, сегодняшнее - просто сказка. Настроение петь и летать. Хватать руками холодных солнечных зайцев за уши и складывать в карманы - на потом, если будет темно и холодно, я выпущу их погулять и посветить.
Позже. Потом.
Сейчас же - насвистеть "Аве Марию" в ответ какой-то грустной пичуге, сидящей верхом на голой до неприличия березе, громко втянуть в себя запах весеннего свежего утра и подмигнуть прохожему, с удивлением осмотревшему меня с головы до ног неподдельно подозрительно и почему-то загодя враждебно - он живет еще зимой и по всем законам не должен меня видеть. Ну и что? Хочется - пусть смотрит. Мне не жалко. Мне плевать, что февраль.
Весна - она такая.
Разная.
Если бы не машины кругом, было бы вообще отлично. Гудят, обливаются грязью - словом, ведут себя донельзя неприлично и некультурно. Было бы неплохо приделать к каждой автоматический окультуриватель и заодно позатыкать выхлопные трубы морковками, чтобы не дымилось. Седоки в этих экипажах грубы и не выбирают выражений - сегодня я ни с кем не спорю и после нескольких довольно-таки прозрачных намеков покидаю проезжую часть на милость победителей - пусть задыхаются в одиночестве своих кожаных салонов - саркофагов. С ними мне не по пути. Не понимаю, как можно сидеть при такой погоде внутри ползущего по поверхности, грохочущего, испускающего чад механизма и лучиться довольством при этом. Определенно, я отстал от жизни.
Раз-два-три-четыре - классики всегда мне нравились. Помнится, в детском саду прыгал по ним часами - почти всегда в одиночестве. Слава Богу, хоть эти маленькие люди меня понимают и не смотрят боязливо. Я же понимаю их - мимоходом вытираю слезы одному, сопли другому и дарю на всех один огромный воздушный шарик - мне он вряд ли понадобится сегодня, а обертку выбрасываю в мусорку - незачем им знать, что именно я надул, главное тут - полет, а летает он просто на пять баллов. Надуть штук сто, и....
- При-и-ивет! - смотрю и улыбаюсь. Жду. Душа. Холодного. Как всегда.
- Господи! На кого ты похож? Чучело! - ты тоже слегка улыбаешься. О! Это уже что-то. Плацдарм захвачен и надежно охраняется моей инвалидной командой с паралитиком-генералом во главе. Ждем десант. Главное - время протянуть. Значит, будем хитрить.
- Ой! - с удивлением обозреваю заляпанные грязью ботинки и мокрые по колено брюки - все-таки не удержался на авианесущем мостике, сверзился вниз. Поди объясни, что попал в воздушную яму и вообще, только вчера пересел с "кукурузника" на "МиГ" и не успел выучить расположение всяких разноцветных кнопочек и рычажков. Обычно ты мгновенно отвечаешь залпом из всех орудий и мне приходится полчаса юлить между мохнатыми гроздьями разрывов и прятаться в мимолетных полупрозрачных тучках - вот и сейчас прыгаю в ванную, скинув обувь на лету - я знаю, что она будет вымытой стоять на батарее, когда я ототру землю с брюк - хоть и не просил об этом, просто тебе доставит удовольствие иметь плюс еще одну железную причину для разбора полетов.
- Как дела? - весело кричу из-за двери, для уверенности прижавшись к стене справа, и не ошибаюсь - твой взгляд прожигает в дереве две аккуратные, курящиеся слабым дымком дырочки. Так. Пятнадцать минут спокойствия как минимум - если не подзаряжаться от сети, поэтому не спеша заканчиваю чистку и выхожу из ванной походкой британской королевы - торжественно и немножко печально.
- И он еще спрашивает, как дела! - по-моему, тебе не хватает слов. Я догадываюсь о смысле по глазам - они слегка искрятся. Мне это в тебе всегда нравилось. Мои могут только дымиться.
- А собственно, в чем проблема? Отличная погода, весна и настроение. Какие могут быть ссоры в такой день? - пытаюсь мимоходом обнять тебя, ты ловко уворачиваешься, а я делаю вид, что хотел потянуться - впрочем, актер из меня никакой, так, бездарность - разбегаюсь и прыгаю в кресло, жалобно взвизгнувшее нутром, как собака, которой наступили на хвост.
- Ах ты! - твои попытки заплакать не проведут меня. При мне ты никогда не плачешь. Только делаешь вид. А я делаю вид, что верю.
- Ну не надо, пожалуйста! - подвываю тебе в тон. Потом начинаю импровизировать - выстраиваю вокальную партию из буквы "а" на все лады, сбиваясь постепенно с молитвы на джаз. Мои упражнения не проходят даром - так и не появившиеся слезы сменяются чертиками, когда ты хватаешь подушку, чтобы заткнуть мне рот - и задушить, если получится. Загнав меня под кровать, несколько успокаиваешься.
- Значит, проблем никаких? Ничего не произошло? Или просто не помнишь? Может, тебе надо видеокассету предъявить? Или подписанные и заверенные у нотариуса показания свидетелей? А? Отвечай! - ты наклоняешься и заглядываешь в мою уютную подкроватную нору. Делаю вид, что сплю. С сопением. Вспоминаю. Вроде, вчера ничего не натворил. Никого не ограбил, не убил, не изнасиловал. Хотя - приоткрываю левый глаз - очень хотелось. Еле удержался. М-да. Встал в двенадцать - не самый смертный грех. Занял денег на сигареты без особой уверенности в отдаче - моя личная трудность. До шести успел нащелкать с полтысячи "эф-шестнадцатых", потеряв всего трех ведомых - пока глаза не заболели, спалил чайник, сварил в кофеварке макароны и со спокойной душой побежал на репетицию - здесь все вроде без проколов. Шел с учений на базу, на площади накрыли шесть ядовито-пятнистых "мессеров" - двоих сбил, сам еле ушел - это к делу не относится. Флиртовал в автобусе с симпатичной кондукторшей - это тоже вряд ли кому известно. Да и флирт-то клоунский - как тут донжуанить, когда кровь из носа хлещет? Только дома отмылся - слава богу, не сломали. Даже не распух нисколько. Ну, может, самую малость.
Ах да! Начинаю припоминать. Часиков в одиннадцать набрал денежных добровольцев - два звена, стартовали уже в темноте и спикировали на ближайший аэродром - дозаправиться. Высокооктановым по тринадцать-шестьдесят. Дозаправились до зеленых негров - впрочем, своего Тома я всегда отличаю от соседского Джима, так что все в порядке, никаких тебе проблем, трудностей и шероховатостей - и да здравствуют всеобщие коммуникабельность и братство!
Ну и что - написал у тебя под окном двухметровыми буквами заветные три слова - это же не смертельно...
- Ну хочешь, пойду сотру?
- Да уж теперь не надо. - машешь рукой и продолжаешь -
- Больше ничего не вспомнил?
Добросовестно напрягаюсь. Ну подумаешь - кричал. Да не кричал - пел. Песню вчера написал и пел ее. Под окном. Твоим. Ну что тут такого? Не мелочись!
- А кто стучал в окно? Барабашка? Это же надо - третий этаж! Ты же мог упасть! В таком-то состоянии...
Нет. По-моему ей ничего не объяснишь. Про крылья и все такое.
- Папу чуть кондратий не хватил!
Так значит, это был папа? То-то я думал - откуда у тебя усы? Не было у тебя никаких усов! Да и не могло быть. По определению.
- Значит, папа в курсе? - поеживаюсь. Папа у тебя еще тот ракетчик.
- Весь дом в курсе. Ты всех разбудил. - неплохо для пятнадцатиминутного представления. Три на четыре, да на девять, да еще в среднем на четыре - итого четыреста тридцать два зрителя. Сказка! Песня! Вот что называется - нести искусство в массы! Все довольны и счастливы лицезреть меня, висящего на подоконнике и орущего, как мартовский кот.
- Каюсь! Каюсь! Каюсь! - поднимаю руки. Сдаюсь. Легко и просто - на твою милость. Как скажешь, так и будет. К примеру, могу сейчас пойти и устроить самосожжение на кухне. В духовке. По частям - сразу весь не влезу. Идет?
- Действительно клоун... - беспомощно и устало констатируешь ты. - Ну посмотри на себя! В твои годы надо быть серьезнее. А ты даже работу не можешь найти - разве не так?
Так. Все так. Ты как всегда права. Я - никто. Но, в отличие от твоих друзей, никто веселое и, в общем-то, совсем необязательное. Мысли о будущем, семье и работе предпочитаю заменять мыслями о тебе. Зажмуриваюсь и громко думаю. Понимаешь, для меня существует только здесь и сейчас. Согласен - это самообман, согласен - будущего у меня нет и быть не может, но ты-то - есть. Здесь и сейчас. А больше мне не надо. Честно! И в ближайшие дни все будет хорошо. Даже, быть может, целый месяц или год - это ведь так много - год. Очень-очень много. Триста шестьдесят пять твоих явлений мне, всегда разных и таких восхитительных. Триста шестьдесят пять рассветов и закатов, летних, осенних, всяких, и море - зимнее, весеннее, живое, дышащее... Мы с тобой еще ни разу не были на море - поедем, а?
С тревогой жду ответа. Если сейчас скажешь - мол, "зима, ты чего, смерти моей хочешь" - день потерян навсегда. Не надо так думать, прошу тебя! Скажи "да"! Просто "да"! Ведь зима - она не навсегда, завтра ее не будет, а мы останемся - такими же, без всяких "почти" - ты и я. Я и ты.
Я шепчу всю эту чушь в твои пахнущие полевыми цветами волосы, вдыхая их запах, мне хочется закопаться в них с головой и жить там диковинной брошкой, удивляя прохожих и случайных свидетелей нашего тайного союза, поселиться в тебе навсегда или хотя бы на год - ведь это так много - год, это больше, чем я могу увидеть за один раз, гораздо больше... И ни к чему притворство, мы же взрослые люди - здесь я не выдерживаю, улыбаюсь, вспомнив, как тебя не пускала в кино "до шестнадцати" чересчур принципиальная контролерша и пришлось показывать студенческий - сегодня важнее, понимаешь, оно просто важнее, чем завтра и тем более вчера, плевать на вчера, все забыто и пройдено, а я люблю тебя сегодня, понимаешь -
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
Навсегда.
Я продолжаю шептать на бегу, пока мы, держась за руки и шлепая по лужам, пересекаем взлетную полосу вокзала.