Вырвавшись из пыли и смога города в компании со своей любимой овчаркой, я наконец-то смог прервать расписанный по минутам плотный рабочий график, и выбрался в грибы. Отпуск на месяц. Первый раз за тридцать лет. 'Невероятно'. Только одно слово приходит на ум. Это жестокая правда жизни, и так уж повелось очень давно. Хирургу с моей квалификацией редко получается отдохнуть по-настоящему. Планы и обязанности, и наоборот, обязанности и планы. В общем, ещё та круговерть.
Чистый и прозрачный воздух в лесу, в сорока километров от города у старой безлюдной деревни, где раньше жили мои далёкие предки, был прозрачен и свеж. Небо едва пропускало свет сквозь плотно затянутое тучами небо. Две живые души, я и Надин - так зовут мою собаку, - увлечённые поиском грибов, не теряли времени зря, находя неприметные, знакомые мною с детства пригорки с молодыми берёзками, которые, как скатерть-самобранка, дарили хоть и небольшие, но добротные полянки с богатым красивым уловом. Полная пятилитровая корзина отменных грибов за час. Шутка ли.
Я так увлекся, в охоту собирая грибной урожай, что не заметил, как стало совсем тихо. Обычно громкая Надин куда-то запропастилась и не издавала ни звука: видать, воля после городских застроек звала зверя, и она, скорее всего, пошла изучать незнакомые ей места. Паники у меня не было. Я точно знал, что моя любознательная старушка не потеряется. Поэтому в ожидании мохнатого следопыта спрятал полную грибов корзинку под ветвистую ель, прилёг на траву, положил руки под голову, и, опьяненный свежим воздухом, закрыл глаза. Многолетняя усталость сразу дала о себе знать и навалилась на меня, затягивая в тягучую сонную воронку. Мне представлялся длинный коридор моего хирургического отделения, ряды каталок, белые халаты, которые, как в калейдоскопе, скручивало в белую воронку.
'Какая странная тягучая тишина !?... и это у меня в отделении... почему не слышно дежурной смены?! - зевнув, устало подумал я, вспомнив себя ещё совсем молодым юношей с горящим взглядом и массой, как мне казалось, грандиозных идей, стоящим у кабинета своего учителя. - Не забывайте своего наставника, мой милый друг,' - звучал в голове знакомый голос через пьянящую дремоту. 'Где-то я уже это слышал...' - только и успел подумать, засыпая.
Неуклюже переминаясь с ноги на ногу, как раненый фламинго, молодой, рослый, только начинающий свою личную практику врач с почтением рассматривал натёртую до блеска латунную табличку на тяжёлой дубовой двери. На табличке была нанесена добротная гравировка отличным каллиграфическим почерком 'Профессор Григорьев А.Р'.
'Главное - не нервничать, - подумал молодой человек, аккуратно пригладив ладонями по бокам отлично сшитый по фигуре пиджак. - Как говорит мой дорогой наставник: 'Плох тот хирург, кто не мечтает стать нейрохирургом'.
И решительно постучав, открыл дверь. Зайдя в проём открытой двери, юноша очутился в просторном и светлом кабинете с прикрытым прозрачной занавеской огромным окном на улицу. На первый взгляд в ярком дневном свете убранство комнаты было простое, и даже аскетичное. Обтянутые серыми обоями стены отражались в начищенном до блеска паркете на полу. Два шкафа с полками, заполненными книгами, стояли по обе стороны во всю длину комнаты. Массивный, добротный, на кривых ножках, лакированный стол располагался посередине, а перед ним в шаге стоял обтянутый зелёной драпировкой стул. На кресле за столом сидел пожилой седой мужчина, который даже не взглянул на вошедшего, продолжив задумчиво перелистывать какие-то бумаги.
- Присаживайтесь, мой дорогой. В ногах пока ещё правду не нашли, - не глядя на посетителя, произнёс бодрый старик, указав рукой вошедшему на изящный резной стул. - Хотя многие пробовали...
Только сейчас он мельком взглянул на посетителя и покровительственно произнес:
- Я очень рад сообщить вам, Андрей Петрович, что сегодня ваш бенефис, коллега. - Разговаривая, профессор вернулся к своей работе, разглядывая бумаги. - Скоро поступит клиент с гипертоническим кризом... Проведёте операцию самостоятельно. Я уверен, что вы уже готовы. - Нагнувшись вперёд, пожилой мужчина снял со стола папку и выбрал из неё два исписанных листа, что-то в них высматривая. - Трепанация черепа... достаточно сложный процесс, но вы справитесь, - задумчиво добавил он. - Вот где действительно будет возможность пораскинуть мозгами, так сказать. Это Вам сегодня, кстати... очень пригодится. - Профессор улыбнулся. - Я, знаете ли, коллега, всегда считал, что ничего нет слаще, возбудительнее мыслительного процесса. Вот где действительно уникальный орган возбуждения. Не верите? Спросите у женщин...
Молодой доктор, слушая своего кумира, восторженно улыбался. Он, весь во внимании, сидел на стуле, строго держа осанку, словно за партой в аудитории, аккуратно сложив руки на коленях, с фанатичной преданностью рассматривая своего наставника. Будущий эскулап чувствовал себя на вершине успеха.
- Спасибо огромное за доверие, Александр Романович. Я вас не подведу, - восторженно произнёс молодой врач. Он смущённо покраснел. - Я же вам всем обязан, профессор. Абсолютно.
Довольный собой профессор мельком улыбнулся и поправил очки, приподняв их выше по переносице указательным пальцем. В белом длинном халате и колпаке совершенно седой мужчина всем своим обликом скорее был похож на маленького мудрого хитрого гнома, охраняющего покои подземного царства, чем на опытного дипломированного врача. Густые кудрявые белые волосы, как снежный пух, обрамляли худое добродушное лицо доктора, ясный взгляд небесного цвета голубых глаз, очень маленький рост и удивительно мягкий характер действительно делали его похожим на эльфа. Профессор с интересом перелистывал записи врачей, бегло оглядывая исписанные чудовищным почерком страницы. Он уверенно-резкими взмахами вымарывал текст ручкой, при этом напевая накрепко засевшую в его голове мелодию. Цокнув языком, седой мужчина мельком взглянул на своего собеседника из-за разложенных перед ним на столе бумаги и произнёс.
- Согласитесь, Андрей Петрович, а ведь действительно Верди гений. Правда... коллега. Шестнадцать лет в поисках, - подняв руку и потрясая ей, выговорил старик. - Потеряв жену и детей. Не сдаться, а творить. Вы бы только знали, как я преклоняюсь перед его талантом... Восторг и трепет... А Цыбульская!? Её волшебное сопрано..."Умру ли во цвете л-е-е-т!" - протяжно пропел профессор. - Вот где поистине соловей.
Сидевший напротив молодой врач в подтверждении слов наставника безостановочно, как радостная механическая кукла, улыбался и кивал головой. Он тоже был в восторге от вчерашнего представления и бесконечно благодарен профессору за приглашение на новую постановку ' Отелло.'
- Согласен, учитель... Верди гениален, - восторженно произнёс он. - Так изобразить обычный жизненный сюжетец. На высокой ноте, можно сказать... Музыка просто божественна, все четыре акта в одно дыхание. Жаль только,что невозможно измерить приборами эту божественную глубину музыки и её влияние на организм человека, - с сожалением произнёс молодой мужчина. - У меня уже давно есть такая идея, и я бы с удовольствием поставил бы какой-нибудь любопытный эксперимент.
Профессор слегка поморщился. Его раздражала эта чрезмерная, непонятная для старика страсть любимого ученика к ненужному фанатичному стремлению расчленять красоту таким варварским методом. Старик вздохнул, отложил ручку в сторону и, вглядываясь в собеседника, пространно произнёс.
- Возможно, вы правы, Андрей Петрович. Скорее всего, со временем действительно наука научится считывать тончайшие вибрации и измерять мельчайшие частицы, находить им применение и даже давать им имена, - произнёс он. - Я даже уверен в том, что это обязательно произойдёт. Прогресс остановить совершенно невозможно. Но мне кажется, будет большой ошибкой при этом не замечать самой жизни. Наука всего лишь её маленькая, я бы даже сказал, малюсенькая её часть.
- Я же для пользы, - словно оправдываясь, тихо сказал смущённый произнесённой наставником в чувствах речью молодой человек. - Опыт провести...
- Ну полноте, мой дорогой, - не замечая смущения, продолжил говорить профессор. - Не всё требует измерений, да и нужды в том нет. Можно зайти за грань вечных вопросов о вечном. А это уже, простите, белиберда какая-то. Как по мне, так надо просто более замечать, что происходит вокруг вас и радоваться, стараться жить не по привычке, теряя вкус к самой жизни. И тогда ваши чувства, как камертон, подскажут вам верный путь. Лучше обратите ваше внимание, коллега, на то, как люди упорствуют и до самого конца, до края срока своей жизни пытаются впихнуть в себя всякую гадость. Воспринимая душу за всеядный прожорливый желудок. Ну разве так можно? Ведь последствия неотвратимы! Вот что нужно замечать и замерять. Я задам вам коварный вопрос коллега, раз уж у нас случился философский диспут. Что важнее для вечности - опера Верди или кислая капуста? - Профессор внимательно всматривался в глаза собеседника. Молодой врач пожал плечами. - Не знаете, - продолжил Александр Романович. - А я вам отвечу, мой хороший... и то и другое пропадёт бесследно, исчезнет в мгновение, не имея для бессмертия совершенно никакого значения. Важно лишь одно: голодны ли вы или нет... да... именно, мой дорогой. Не делайте такого удивлённого лица. Всё просто. Быть творцом - вот наша задача. Вопреки всему... всем перипетиям жизни. Разборчивость во всем: в еде, в музыке, отношениях и даже собственных мыслях... вот что действительно важно. Долой пресыщение и лень...Неразборчивость губит абсолютно всё, Андрей Петрович. И это вам не ведьма с метлой или неизвестно откуда взявшаяся беда, а приведённый в действие физический процесс закисания, который для наших клиентов, коллега, каждый раз и выходит боком. Вот что делается с душой, ежели кормить её всё время этой кислой средой. Наверное, вы поняли, к чему я клоню? - спросил, дьявольски улыбаясь, седой мужчина.
- Отравление? - неуверенно спросил молодой врач.
- Правильно мой дорогой, - радостно воскликнул профессор. - Именно... Душа не имеет объёма, но сморщится, подобно испорченному плоду, от отравленной среды, чем, естественно, будет неестественно изматывать и мучить тело человека непонятно откуда появившийся болью. Вывод! - произнёс профессор, откинувшись на спинку кресла. - Непременно слушайте, мой дорогой, достойную музыку, как вкуснейший деликатес на завтрак, обед и ужин. Пейте маленькими заживляющими глотками прекрасные, написанные во вдохновении мастера, произведения. Пока люди ещё не придумали эликсир бессмертия, но мой опыт подсказывает, что эти процедуры как нельзя лучше скажутся на вашем самочувствии. Поверьте мне...
Довольный профессор мило улыбался, как добрый счастливый гном в белом колпаке, часто моргая своими маленькими лучистыми голубыми глазами, рассматривая своего ученика из-под стёкол своих очков.
- И замерять здесь нечего. Вы, кстати, заметили, коллега, что когда вы растворяетесь в музыке, музыка после растворяется в тишине? Заметили? Нет? Так куда же она делась, в конце-то концов? И как вы сможете измерить то, чего нет?
Молодой человек упорствовал, он перестал улыбаться, его лицо стало серьёзным, и будущий доктор в волнении заговорил:
- В моем понимание, Александр Романович, тишина - это эфир, стирающий ластиком все звуки. А это значит - процесс, действие... Тут я с вами категорически не согласен, - нервно произнёс молодой врач. Он зачем-то полез в карман, достал часы, внимательно разглядывая циферблат. - Я, знаете ли, сторонник технической метафизики - приборов и измерений, которые могут внести ясность в любом коварном вопросе, и хотя бы доказать, что тишина есть просто вакуум.
Седой профессор усмехнулся, и, наклонившись чуть ближе к рабочему столу, за которым они беседовали, произнес:
- Как же вы ещё молоды, мой друг.. .и здесь вы ошибаетесь.
Профессор встал из-за стола, заложил руки за спину, и принялся неспешно прохаживаться по просторному кабинету, продолжив рассуждать.
- Да, коллега, казалось бы, ничто, пустота другими словами, отчаянное безмолвие. - Но это с одной стороны, с другой же... О ней молчат, её недооценивают. А между тем тишина - это гений творца... Достойная восхищения муза... Поверьте мне, седому человеку, что в тишине больше музыки, чем в самой прекрасной божественной мелодии. Это вам не расстроенный рояль придорожного шалмана, сумбурные чувства которого вы вознамерились замерять. Вздор и глупость. Это дама с железным характером невообразимой глубины. Вдохновляющая чистая божественной красоты идея, как каждый неповторимый новый день нашей с вами жизни. Ведь именно с её помощью происходит создание шедевров и открытий. Вы мне не верите? Да просто возьмите любое хоть сколько-то сильное произведение, созданное человеком, и вы непременно захотите смотреть, слушать, чувствовать его исключительно в объятиях тишины. Да именно... ти-ши-ны, - проговорил он по слогам. - Потому как она и есть та самая прелестница, которая заставит ваше сердце биться сильнее в унисон с вдохновением мастера. Обезоружит вас, завораживая и наполняя замыслом художника без всяких каких либо посторонних примесей. Чистым одурманивающим сладким ядом... От которого невозможно спастись или сбежать. Приправленные наслаждением стрелы буквально пронзают ваше тело и вы исчезаете бесследно... Умираете, тонете, сгораете весь без остатка, а после воскресаете... в тишине. Иногда мне кажется, что она соучастник невероятно-коварного преступления над нашими предубеждениями. Никто так умело не обворовывает человека, лишая его покоя, аппетита и сна. Но взамен появляется надежда почувствовать себя настоящего, узнать, кто ты есть на самом деле.
Профессор остановился и посмотрел в лицо молодого врача.
- Вы знаете, Андрей Петрович, - тихо произнёс он, - многие считают, что она зло, но не верьте, мой друг, этим гнусным пасквилянтам - это неправда ! Тишина честна и невинна, как чистый белый лист бумаги. Не стоит её бояться только из-за того, что она заставит вас вывернуть карманы и показать вам ваши страсти, которые пропечатаны нетленными заповедями на алтаре вашей же души. Она как вершина огромной горы, с которой ты созерцаешь свою жизнь. И подобный крутой вид иных бодрит и восторгает, других же приводит в невероятное отчаяние. Тишина, Андрей Петрович, имеет тысячи оттенков, и её характер, как и характер юной девы, порой изменчив и игрив ,как переливы голосов и добрый детский смех. Заметьте, я специально не говорю об идеальной тишине. Ведь её не способно выдержать человеку. Полная тишина - это всегда неизбежная смерть в отчаянии одиночества. Человеческий организм развивается исключительно в бурном коктейле чувств.
Поэтому я считаю важным дозированную прививку тишиной, обязательной и полезной своей правдой каждому из нас. Ведь не зря, принимая самые важные решения в своей жизни, мы все без исключения приглашаем в гости тишину, как друга с чистым и открытым сердцем. Я бы, честно говоря, каждому своему клиенту вместе с пилюлями и порошками выписывал бы рецепты на тишину, как оздоровительные ванны, так сказать. Думаю, по паре минут в день для начала было бы вполне достаточно.
Профессор остановился и, задумавшись, добавил:
- Да до двух минут это вполне приемлемо, - произнёс он.- И поверьте, коллега, произведённый оздоровляющий эффект на организм больного вас бы приятно поразил. Я вообще считаю, что все мы рождаемся, приходим, так сказать, в этот мир из тишины, и, насколько я понимаю, туда же и вернёмся. Эта молчаливая бездна и есть естественная среда обитания для нашей души. И мне кажется, единственное, что музыка может сделать - это потревожить безмолвие, заигрывая с ней нашими чувствам, потребовать, так сказать, своего места в вечности. Получается у неё это более чем убедительно, но всего лишь на очень короткий промежуток времени. Тягаться с вечным, знаете ли, это вам не перетягивание каната. И вы заметили, дорогой коллега, что отчаянно сопротивляются тишине только те, кто не пришёл к комфорту в отношениях с собственной душой. Те, кто неосознанно проживают либо проживали в праздности жизнь и при этом приукрашивали свою вечную душу всякой мишурой. Вот для кого действительно обычная тишина - это адовы муки. И нет, они не пойдут в оперу или в театр, где величие человеческого гения украшено убедительной игрой талантливых людей. Неосознанный, навязанный обществом выбор мешает им это сделать.
Профессор, легко оттолкнувшись от пола, подошёл к столу и сел в своё кресло. Он, покачав телом, удобно устроился в нём, и посмотрел собеседнику прямо в глаза, каким-то странным туманным взглядом, будто всматривался в самую глубину человека.
- А если уж и вправду вознамерились замерять тишину, мой друг, - тихо произнёс он. - И узнать, что она есть на самом деле, посмотрите внимательно на себя в зеркало и поймите ж, наконец, что то, что вы видите - и есть та самая загадочная божественная часть всего сущего. Тишина... пустота... бездна... называйте как посчитаете нужным. Вы и есть это бесконечное совершенство, постоянно вбирающее в себя опыт, созидая и усиливая всё, что нравится вашим чувствам, только для того чтобы заполнить смыслами безмерное пространство, данное каждому из нас для постоянного развития. Мне уже давно приходят на ум мысли, что кто-то очень ждёт, жаждет этого, и смотрит на нас любовью! Да, именно... Делает всё, даже присылает нам пророков, разъясняющих суть безграничной любви, чтобы мы не чувствовали своего одиночества. Тот неизвестный образ, непонятый, неизведанный нами, кого мы всегда чувствуем рядом, но не видим в упор. Я, конечно же, не пророк. Но когда-нибудь, мой друг, вы поймёте и увидите это всё собственными глазами. А сейчас... - профессор внимательно посмотрел на висевшие напротив него настенные часы, - нам пора. Он встал с кресла, размял ладони. - Пойдёмте же коллега, к другим столам, творить так нужные страждущим людям маленькие чудеса, и пусть нам сопутствует удача. Счастье, знаете, любит других пугающие безмолвие. Я очень надеюсь, Андрей Петрович, что вы когда-нибудь станете бесконечно счастливым человеком, оставив свой след в вечности, реализовав себя в призвании.
На секунду замолчав старик ухмыльнулся и произнес:
- И вот когда, мой друг, ваше имя будет на слуху, зазвучит, как божественный Верди в хирургии... не забудьте вспомнить в тишине своего скромного учителя... без всяких измерительных приборов.
Профессор, улыбаясь, подошёл к своему ученику, обнял его за плечи, потянулся к лицу и ... лизнул его в щёку.
Мокрая слюна стекала по моей щеке, и я, открыв от удивления рот, смотрел на выпученные глаза своей собаки, которая разинув от радости пасть, и, высунув свой длинный розовый язык, дышала мне прямо в лицо. Я не сразу сообразил, где нахожусь. Сон медленно уходил, но живой образ добродушного и мудрого наставника, неожиданно возникший в моей памяти, стоял прямо перед глазами.
'Вот мы и встретились... профессор,'- только и успел подумать я.
На поляне была удивительно тихо, и в этой почти идеальной тишине я отчетливо услышал знакомую чарующую музыку непревзойденного мастера Джузеппе Верди и глубокий волшебный голос Цибульской, слышанный мною когда-то давным давно в новой постановке 'Отелло' на сцене Большого театра... Тишина подавала свой голос, возбуждая чувства приятными воспоминаниями. Живая и настоящая.
'А ведь профессор был прав, - удивлённо подумал я. - Я её вижу'.