Пакканен Сергей Леонидович : другие произведения.

Глава 9 (часть 3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   15 часов 20 минут. Город Таллинн.
   Вопреки распространённому убеждению, что все СМИ только и горазды, что делать из мухи слона, да создавать всякого рода сенсации из каждой мелочи, не заслуживающей внимания - то, что на сей раз вещала женщина с телеэкрана, мало чем расходилось с действительностью. Обстановка в городе, да и в целом по республике, была накалена до предела. Практически все дороги были запружены шныряющими туда-сюда полицейскими, нервными и озлобленными, выведенными из себя столь дерзким появлением, и таким же таинственным исчезновением Черногорского в пятницу, 13-го. Всех их просто сводила с ума, до белого каления злила одна мысль о том, что все их усилия оказываются тщетны, что им, полиции! - со всем своим арсеналом, никак не совладать с каким-то психом-одиночкой. Причём не со спецназовцем, не с гебистом, не с ветераном незнамо какой войны, а с жалким, затравленным сопляком, который и постоять-то за себя никогда не мог. И ведь, все подробности его биографии, благодаря дотошному интересу к его персоне, уже стали достоянием широкой общественности - начиная от приключений Миньки-Светика из 83-й школы, и заканчивая его любовным романом с Мариной, историями с Вольдемаром, и всеми в этом роде. И, сквозь всю биографию Черногорского, красной нитью проходила его главная, пожалуй, даже - единственная роль: роль ничтожества, тряпки, недоумка, полного дегенерата, абсолютно не приспособленного к жизни; и все факты лишь подчёркивали именно эти его свойства. Но, тем не менее, именно это беспомощное и жалкое ничтожество, превратилось в апокалиптический призрак, приходящий из ниоткуда и уходящий в никуда, и сеющий на своём пути кровь, бесчестие и смерть. Такие нелепые противоречия, абсолютно не поддающиеся никакому логическому объяснению, ещё больше разжигали панику. Черногорского считали маньяком, подобным Чикатило, и иже с ним - ведь те, как правило, тоже в своей жизни были неудачниками, трусами и слабаками. Ходили также слухи о целой группе преступников, для которых этот жалкий отщепенец был всего лишь подставным лицом, на которое они умело списывали свои деяния. Но, в любом случае - полиция искала Черногорского. Естественно, не по мановению волшебной палочки, произошло его внезапное появление и исчезновение - стало быть, у него есть сообщники. Но кто? Где? И эта жуткая неопределённость, полная безвестность, и абсолютная безрассудность и нелепость нагромождения фактов - как самих преступлений, так и аспектов личности этого преступника - всё это вкупе, повергало в панику не только обывателей, но даже и видавших виды полицейских.
   Но и сам Черногорский это прекрасно понимал - что стоит ему ещё хоть раз "засветиться", как он сделал это в пятницу, 13-го - и всё. Шансов на спасение у него не останется, поскольку уже не будет ни одного уголка - по крайней мере, в пределах Эстонии, который не станут прочёсывать разъярённые стражи порядка. А также их союзники, каковыми является теперь уже чуть ли не всё население. И основной движущей силой в их стремлениях "найти и обезвредить" неуловимого "Фредди Крюгера", является отнюдь не чувство долга. Не справедливый гнев, не жажда подвига, или даже вознаграждения - а страх, панический страх перед несуразным, неадекватным и необъяснимым. Если уж последний из последних, с которым всю жизнь каждый был волен творить, что вздумается, и не встречал абсолютно никакого противодействия - а теперь он сам мимоходом отправляет на тот свет, кого захочет, то что же тогда будет дальше? Где он окажется в следующий раз? И чего же тогда ожидать от людей, наделённых бРльшим потенциалом, а не таких затравленных и беспомощных, а уж тем паче - от прошедших определённую подготовку? И Черногорский решил - посеять в рядах врага ещё большую смуту. Разжечь ещё больше панику. Запутать, и сбить с пути - уже настолько, насколько это окажется возможным.
   Накануне вечером, разделавшись с семьями Карапета и Пупсика, а заодно - и с их непосредственными мучителями, Черногорский снова встретился с Солидолом. Отсыпав "компаньону" солидную щепотку героина, Черногорский поручил ему новое задание. На сей раз, подопечным Солидола предстояла непыльная, и совершенно бесхитростная работа. Не надо было никого мучить, никого насиловать, или даже бить. Надо было только раскатывать по всему городу, искать такие же красные "Москвичи" (а в 99-м году таковых в каждом дворе стояло по несколько штук), снимать с них номера, и взамен прикручивать "те самые", каковых Черногорский выделил Солидолу несколько ящиков. Ящики поставили в подвал, и той же ночью две дюжины подростков, в предвкушении вожделённой дозы, рьяно взялись за дело. К утру ни один район города, включая также и близлежащие пригороды, не остался без того, чтобы там не было хоть одного такого "Москвича".
   Черногорский рассчитал правильно: вряд ли какой хозяин станет столь дотошно осматривать свою машину, которую и без того знает, как свои пять пальцев, а потому просто машинально сядет и поедет, и ему даже в голову не придёт разглядывать эти номера. Конечно, кто-то, может, и посмотрит, но таких будет явное меньшинство. И, стало быть, на городские улицы сегодня выедет с десяток таких "Москвичей". Вдобавок ещё полиция располагает информацией, что Черногорский умеет изменять внешность, и пользуется фальшивыми документами, то есть, может перемещаться в чьём угодно обличье. Хоть старого деда, хоть беременной женщины. Так что у ментов на целый день работы хватит.
   Впрочем, Черногорский тогда ещё сам не осознавал, для чего он всё это делает. Он надеялся, устроив на прощание такое шоу, под этот шумок улизнуть, замести следы, чтобы с помощью Попова, вместе с Анжелой навсегда покинуть пределы Эстонии. И затем уже, в новом обличье, с новыми документами и новым именем, начать уже совершенно иную жизнь - в другой стране, в другой атмосфере, где уже не будет ни Черногорского, ни Феоктистова, ни всего того, что связывало бы его со всей прошлой жизнью.
   Однако действительность обманула все его ожидания - Анжела его попросту отвергла, новая жизнь осталась лишь несбыточной мечтой, и он вновь остался самим собой, прежним. И это разыгранное им представление с "Москвичами", сослужило ему совсем иную службу.
   Он это понял уже тогда, когда у Анжелы встретился с Поповым. Понял, что его нынешняя миссия ещё не до конца выполнена. Или это была очередная бредовая идея, родившаяся в его воспалённом мозгу?
   Покинув пределы квартала, красный "Москвич" колесил по грунтовым дорогам, перечерчивающим живописный лесной массив, раскинувшийся на обширном (в местных масштабах, конечно) пространстве, к западу от городской черты, между Пярнуским и Палдиским шоссе. И тут под сиденьем затрещал мобильный телефон.
   -Ну! - нетерпеливо гаркнул он в трубку.
   -Запоминай. Простоквашино... - ответил в телефоне голос Попова.
   Обогнув по просёлочной дороге посёлок Харку, Черногорский выехал как раз на Палдиское шоссе, и устремился в направлении города. Уже через пару километров пути, ему представилась возможность лицезреть плоды своих трудов.
   Две полицейские машины, со включённой сиреной и мигалкой, стояли на обочине шоссе, спереди и сзади такого же красного "Москвича". Один из полицейских, в своей машине, беседовал с задержанным, второй стоял рядом, двое других обыскивали задержанную машину. Ничуть не сбавляя скорости, и вообще, не обращая на полицейских никакого внимания, Черногорский стремительно промчался мимо.
   -Смотри-ка! - сказал стоявший у машины полицейский своему напарнику. - Видал, кто пролетел?
   -У тебя что, совсем, что ли, крыша поехала? - огрызнулся тот, кто сидел за рулём.
   -Я номер не успел заметить, больно грязный, но машина такая же, и скорость...
   -Хорошо, давай теперь всё бросим, отпустим этого козла домой - тот кивнул на сидевшего рядом щуплого парнишку, лет восемнадцати - и погонимся за тем.
   -Дай-ка рацию - сказал первый полицейский, и, получив таковую из рук напарника, отчеканил: - Один-семь-пять, один-два-восемь, приём!
   В ответ послышался неимоверный треск, сквозь который басистый мужской голос произнёс что-то невнятное.
   -Только что, был замечен красный "Москвич", на Палдиском шоссе, в районе пересечения с улицей Тяхеторни. Движется на высокой скорости в направлении центра города.
   -А вы что там мудрите, давайте, за ним! - раздался в ответ окрик.
   -У нас задержанный, подозрительно - сообщник, на красном "Москвиче", номерной знак 687 SHT, без прав и документов, по внешним признакам - в состоянии наркотического опьянения. При нём обнаружен пакет с порошком белого цвета.
   -В отделение его, там разберёмся!
   -Давай, вези его к нам - сказал полицейский, обращаясь к коллеге. - "Москвич" поведу я. А вы, мужики, давайте за тем, чёрт его подери! Этот уже никуда не денется.
   -Вот, видали? - один из полицейских, обыскивавших машину, извлёк из-под напольного коврика ещё два пакета с порошком.
   -Пусть там и лежит. В отделении разберёмся - устало ответил первый полицейский.
   А Черногорский тем временем петлял дворами вдоль улицы Астангу, что на самом краю города. Именно там, в бывшем военном городке, ныне именуемом в народе Простоквашино - ему и предстояло выполнять свою новую старую миссию. Убийца направлялся по адресу, который полчаса назад узнал от Попова.
   "Москвич" выехал со двора на зелёную лужайку, пересёк её по диагонали, углубился в лесок. Убедившись, что никто не увидит его машину из окон или со двора, он, не заглушая мотора, вышел из машины, закрыл все двери, после чего решительно зашагал к нужному подъезду, ничем не выдавая своего волнения. Он, к удивлению для самого себя, особо и не волновался, действуя, скорее, автоматически.
   Шёл он уже не через лужайку, а в обход, дабы не появляться дважды в одном и том же месте. Чёрная рубашка навыпуск прикрывала револьвер, спрятанный под ремень брюк.
   Перед подъездом играли в "классики" дети. На скамейке беседовали три старушки. Навстречу прошёл мужчина с собакой. А у следующего дома стоял красный "Москвич", такой же модели. Дальнозорким глазом водителя, Черногорский сразу узрел его номер, и усмехнулся.
   "Наверное, ещё отсыпается после вчерашнего" - подумал он, вспомнив, что сегодня воскресенье. Впрочем, в погожий воскресный день в городе было малолюдно. Большинство предпочитало всё же воспользоваться редкостной возможностью насладиться летними радостями, и уезжали - за город, к морю, в лес, на дачу...
   Но тот, кто сейчас нужен был Черногорскому, мог быть только дома. Это подтверждал и стоявший возле подъезда тёмно-фиолетовый "Фольксваген-Гольф".
   Черногорский мрачно хмыкнул, вошёл в подъезд, поднялся на нужный этаж, и подошёл к двери квартиры. Отковырнув от подошвы ботинка грязь, он залепил ей дверные глазки на площадке, затем вытащил из-под рубашки револьвер с глушителем, снял его с предохранителя. Держа оружие наготове, он позвонил в дверь, встав так, чтобы Павел не смог бы разглядеть его через глазок. К двери подошли не сразу.
   -Кто? - буркнул за дверью раздражённый голос Павла, и убийца понял, что тот уже пьян. Значит, всё будет проще пареной репы...
   -Вы Некрасов Павел Владимирович? - изменённым голосом спросил Черногорский, и сам удивился, что так ровно и чётко ему удалось это произнести.
   -Я. - Раздались щелчки, дверь открылась, и в проёме показалась рослая фигура Павла.
   Тот не успел ничего даже толком разглядеть, как Черногорский тут же нажал на курок.
   -А я - Черногорский Михаил Порфирьевич! - сдавленно прохрипел он, и тут же выпустил в него вторую пулю. - Слыхал, наверное? - он вошёл в открытую дверь квартиры. Распластанное на полу тело Павлика корчилось в предсмертных конвульсиях: пули попали в грудь и в живот. Раздался третий хлопок - выстрелом в голову, убийца окончательно избавил свою жертву от мучений.
   Затем, как ни в чём не бывало, он убрал оружие под рубашку, предварительно поставив его на предохранитель, вышел из квартиры, и толкнул дверь носком ноги.
   -Пока, Павлик!
   Дверь захлопнулась на защёлку.
   Этажом ниже громко играла музыка. Черногорский облегчённо вздохнул. Значит, вряд ли кто мог слышать выстрелы, или крики несчастного Павлика. Когда того обнаружат, Черногорский будет уже далеко отсюда. А если даже кто чего и заподозрит, никому не захочется подставляться под пули.
   Он вышел из подъезда, и направился в противоположную сторону.
   -Это кто? - судачили старушки. - Чтой-то я его не припоминаю.
   -Да Бог его знает! - ответила ей другая. - Наверное, к Галке это. К ней всё время кто-то шастает.
   -Кажись, я где-то его видела...
   -Здеся, небось, и видела. Ежели он к Галке ходит!
   Усмехнувшись себе под нос, Черногорский обогнул дом с другой стороны, зашёл за соседний - всё же ему хотелось лишний раз убедиться, что за ним никто не наблюдает. Потом он свернул в кусты, и оттуда уже начал пробираться к лесу, где стоял его "Москвич".
   Он подошёл к машине, вытащил пистолет, взвёл курок, осмотрелся - не обнаружил ли кто его самого, или его машину. Решив, что всё в порядке, он открыл дверь, и сел за руль.
   Выбравшись из залеска, он пересёк пустырь, и выехал на улицу Кадака. И тут же вновь похвалил себя: проезжая мимо полицейского участка, он увидел целых четыре красных "Москвича", стоявших возле здания отделения.
   Потому и не мудрено было, что из двух полицейских машин, попавшихся ему навстречу, ни одна не развернулась, и не поехала за ним. Один экипаж преследовал другой такой же красный "Москвич", второй спешил на оперативное задание, потому ограничились лишь сообщением по рации. Поскольку к тому моменту - а уже вечерело - в каждом отделении сидело по несколько задержанных, и никто из них толком не мог объяснить, как и почему он оказался в этом злосчастном "Москвиче", и что никакой он не сообщник, и не пособник Черногорского. Просто не обратил внимания на номера, которые кто-то ночью переставил.
   А Черногорский тем временем убил Павла. Эта страшная догадка промелькнула у Анжелы в голове, когда Попов ей заявил, что "слова Мишки не расходятся с делом", и что он поехал выполнять свои обещания.
   "И, по-моему, как раз это и будет первым. Или - уже было. Лично я склоняюсь более ко второму варианту".
   Попов оказался прав - когда он уходил от Анжелы, Павлика уже не было в живых. Не стало ещё одного лишнего свидетеля того, что у Попова когда-либо были какие-то дела с Черногорским. Остальных Попов с лёгкостью мог взять на себя - избавиться от них без применения насилия; но у него теперь имелись два камня преткновения, причём весьма серьёзные. Во-первых, это была Анжела, которую он, как выяснилось, всё это время недооценивал. И, во-вторых, это был полностью вышедший из-под его контроля Черногорский. Теперь Попов больше всего боялся одного - того, что они могут объединиться, как бы абсурдно это не казалось. Но, во всех делах, связанных с красным "Москвичом", так постоянно и выходило, что именно самый чудовищный абсурд как раз и превращался в реальную действительность. И, что было самое парадоксальное - что этот механизм запустил сам Попов, и теперь он может в любую минуту повернуться против него самого, и стереть его в порошок.
   "Пора кончать со всей этой комедией!" - думал Попов. - "Давно пора! И так она что-то слишком уж затянулась..."
   Его изнутри трясло. Анжела же, наоборот, была совершенно спокойна - по крайней мере, внешне. Потому что было более чем очевидно - что Черногорский скорее изрешетит в клочья самого Попова, чем позволит кому-либо, включая себя самого, чихнуть на любимую женщину.
   Почему-то именно об этом Попов и подумал - что сейчас, покончив с Павлом, Черногорский вернётся в Пяэскюла, к Анжеле. А умирать Попову не хотелось. Был ещё вариант - не мудрствуя лукаво, сдать Черногорского прямиком в руки полиции, но теперь Попов отнюдь не был уверен в его лояльности. Поскольку у того было одно важное преимущество - в отличие от Попова, ему было совершенно нечего терять.
   Вне всякого сомнения, Попов должен был найти Черногорского. Найти - и обработать на свой лад, вернуть ему его прежний настрой, когда он безгранично доверял и почитал Попова, как Квазимодо кардинала. Но сейчас ему мешала Анжела, встав между ними, подобно Эсмеральде. Как известно, Квазимодо сделал свой выбор.
   Выехав из Пяэскюла, Попов через Пярнуское шоссе направился в Ыйсмяе - к Жанне. Уж она-то работала безотказно, и дело было даже не в адвокате. Эта женщина, как чуткий радар, всегда безошибочно определяла, откуда Попову грозит опасность, и что теперь надо делать. Да и вообще, Попову, честно говоря, хотелось, чтобы именно она была сейчас с ним рядом.
   Он выезжал на кольцо возле автобусного парка, и вдруг какая-то красная машина нагло подрезала ему дорогу. Попов резко затормозил, ему буквально чудом удалось избежать столкновения, и тут же его бросило в дрожь: это был "Москвич". На огромной скорости, не соблюдая рядности, и вообще, игнорируя все правила движения, он миновал кольцо, и понёсся по узкой улочке Кадака в сторону бывшей промзоны. Попов сразу инстинктивно понял, что это был Черногорский. И тут же его осенило, куда он едет. Промзона, пустырь, побережье Штромки, наконец, Копли... Неужели туда? Выполнять своё обещание, данное два года назад? Но ведь это прямая дорога к смерти, он сам идёт в руки Козлову! С другой стороны, Попову опасаться нечего - именно при таком раскладе обстоятельств, дело будет представлено так, как будет удобно Попову. Значит, в сознании Черногорского Попов сохранил свой пьедестал - ведь Анжела сама отвергла его...
  
   10 часов 00 минут.
   Естественно, Козлов не мог себе позволить в то воскресенье передышки. О том, чтобы отдохнуть и расслабиться, не могло даже быть и речи. Напротив, сегодняшний день был особо богат сюрпризами.
   Козлов провёл обыск на квартире Черногорского, и в его гараже, который находился как раз рядом с домом. Ход проведения обыска фиксировался на кассету. Вернувшись в управление, Козлов поручил одному из инспекторов составить протокол на основании кассеты, поскольку ему самому было просто некогда заниматься бумагами.
   -Ага, есть сигнал! - сказал себе Козлов, взглянув на аппарат, принимающий и фиксирующий телефонные разговоры на квартире родителей Черногорского.
   В 0 часов 45 минут Черногорский звонил родителям. Звонок поступил с карты эфирного времени "Симпель", аппарат и местонахождение идентифицировать не удалось.
   -Женится он! - проворчал Козлов. - Какой из него жених, к дьяволу? Матери только по ушам ездит...
   Значит, он ещё жив, и где-то в Эстонии. Где-то его прячет Попов, просто больше некому. Разыскать Попова, установить за ним наблюдение... Но и Попов как в воду канул. Ни телефон, ни позывные, не отвечали. На работе у него был выходной. "Счастливый!" - отметил про себя Козлов. Ни дома, ни на даче, его не было. Стали проверять по женщинам и по друзьям, но очень осторожно, учитывая статус и положение этих друзей. Жанна была проверена одной из первых. Валю Михайлову Козлов почему-то не брал в расчёт...
   И тут его всполошил звонок. В одно из городских отделений полиции было доставлено аж трое задержанных. Все они были на красных "Москвичах-2140", с одинаковыми номерными знаками, причём не какими-нибудь, а теми самыми. Один из них был под хмельком, у второго машина оказалась незарегистрирована, у третьего вроде всё в порядке. Все в один голос утверждали одно: номера им подменили, а они просто не обратили внимания. Что делать далее?
   "Оригинально!" - оживился Козлов. - "Совсем, как с Лаптевым получается. Только там "Москвичей" было два, а здесь, похоже, счёт пойдёт на десятки. Только теперь бы не перепутать, где просто растяпа, а где и вправду сообщник!"
   В отличие от озлобившихся и измотанных коллег, Козлова этот сюрприз, наоборот, вогнал в азарт. Значит, предстоит настоящая охота! Раз преступник предпринял такой отвлекающий манёвр, значит, сегодня следует ждать его выхода. "Что ж, ваш выход, маэстро! Я готов!" - подумал Козлов. Ему тоже было терять особенно нечего: свою любимую женщину Анну и её дочь Татьяну, Козлов заблаговременно отправил на курорт.
   -Если нет ничего подозрительного, пусть ими занимаются дорожники. Если есть - задерживать, и сообщать мне лично. Мне, а не Шубину. Иначе совсем путаница будет.
   Козлов сел за компьютер, и начал проверять сводки. Ага, вот уже кое-что проясняется. Полчаса назад в полицию обратилась некая старушка-пенсионерка, без малого восьмидесяти лет от роду, и заявила, что у неё пропали соседи, причём сразу всей семьёй. Мать и её многочисленные дети.
   Дежурный не придал этому совершенно никакого значения, но на всякий случай заявление принял. Мало ли, купаться пошли! Но старушка утверждала, что знает эту семью много лет, и это обстоятельство считает из ряда вон выходящим. Такого с ними никогда раньше не случалось.
   А вот Козлов насторожился. Семья Брагиных. В районе, где они жили, эту семейку прекрасно знали - и все участковые, в особенности же - комиссия по делам несовершеннолетних. Поскольку эта семья была постоянным источником их головной боли. Мать - не работает, алкоголичка, стоит на учёте, но с завидным упорством обивает пороги соцобесов, и всяческих попечительных, благотворительных и прочих учреждений. Под стать Лидии Романовой. Сыновья, включая самого младшего, которому едва исполнилось девять лет, уже давно и прочно знакомы с полицией. В школе - плохая успеваемость, постоянные прогулы. Ну, и ещё воровство, бродяжничество, попрошайничество, хулиганство, токсикомания - вплоть до гомопроституции, хотя полиции это так и не удалось доказать. Мальчишек задерживали, помещали в детприёмник на Нымме тее, и через день-два отпускали домой. Старший отпрыск семейства, Тимур Брагин, 19 лет от роду, в настоящее время находится в СИЗО, в Батарейной тюрьме.
   Тимур Брагин, кличка - Пупсик. Тот самый, который обокрал Янсона, а тот, в свою очередь, заставил расплачиваться за это Черногорского. Заставил его писать долговую расписку, которая стала в его руках орудием манипуляции. Не будешь ходить передо мной на задних лапках, и подчиняться всем моим требованиям - бумага пойдёт в ход. Затем, спустя некоторое время, Черногорский решил эту проблему, с помощью Попова - тот забрал расписку, неизвестно как - но договорился с Вольдемаром; но ведь какой-то период времени Черногорский был в положении раба, послушной игрушки, затравленной мыши! И виновником этих своих унижений, этой долговой кабалы, он считал Брагина!
   Значит, это всё-таки был Черногорский... Но как же он так умудрился, вывезти целых восемь человек - мать и семь сыновей, ещё наверняка и тех, которым он определил роль исполнителей приговора? Ведь в его "Москвич" столько народу просто физически не смогли бы поместиться!
   Ладно, подумал Козлов, это детали. Суть состоит в следующем - Черногорский мстит за пережитые им унижения со стороны Янсона, по прозвищу Вальтер. Вторым фигурантом в его перипетиях с Янсоном, был некий Карапет - Равиль Айрапетов.
   Козлов проверил по базе данных. Айрапетов Равиль Анисимович, 1973 года рождения, ранее судим за квартирные кражи, грабёж и избиение. В 1997 году был осуждён, полгода спустя приговор изменили на условный. Вскоре после освобождения, Айрапетов женился на семнадцатилетней Анастасии, уроженке города Нарвы, а спустя несколько месяцев, у них родился ребёнок. Проживают с матерью Айрапетова в Таллинне, в Ласнамяе, на улице Кивила, иногда ездят в Нарву. Айрапетов нигде не работает, но и в кражах в последнее время замечен не был. Ага, излюбленный "джентльменский набор" Черногорского: жена, ребёнок и мать. Дома никого нет, в последний раз их видели вчера утром.
   Тогда Козлов распорядился выслать инспекторов для осмотра места жительства Брагина и Айрапетова. Если Черногорский там побывал, он наверняка оставил следы.
   -Петя, мы не можем! - ответил ему голос в трубке. - Ты официально отстранён, теперь всё только через Шубина или шефа.
   -Шефа я беру на себя - спокойно ответил Козлов. - Наши с ним отношения касаются только его и меня, и никого более. А так как официально я пока что его заместитель... Хорошо, один из заместителей. И чин у меня комиссарский. Так что прошу выполнять. В каждом случае, ссылаться на меня. Я беру на себя всю ответственность.
   "Чёрт бы их побрал, с этой бюрократией!" - раздражённо буркнул Козлов. - "Только сами себе работать мешают..."
   Так, что ещё... Сегодня на рассвете, в волости Куусалу, что в тридцати пяти километрах от столицы, грибники обнаружили труп молодого мужчины. Привязан к дереву вниз головой, с тремя пулевыми ранениями в паху. Личность не установлена.
   -Срочно передайте мне материалы по факсу - распорядился Козлов. - В первую очередь - фотографии убитого. Если он, так или иначе, фигурирует в деле - значит, это опять Черногорский.
   А на мобильный телефон нескончаемой чередой поступали звонки из отделений - что в очередной раз был задержан красный "Москвич", с номерным знаком 687 SHT.
  
   16 часов 00 минут.
   К этому времени Козлов уже был в курсе, что труп, найденный в лесу, есть не кто иной, как водитель красного "Москвича", сбивший в Тарту детскую коляску с ребёнком Кати Колесниковой. Личность погибшего была установлена без особого труда - им оказался некий Филиппов Дмитрий Сергеевич, 1980 г.р., уже с детства имевший нелады с законом. Обращал на себя внимание и тот факт, что весной 1997 года была зверски изнасилована и его мать, и в тот же период времени фиксировались исчезновения женщин и несовершеннолетних детей. Одна из них, 18-летняя Светлана Бондарчук, была найдена в Южной Эстонии, в состоянии сильного наркотического опьянения, с множественными травмами и ожогами. Смерть наступила от разрыва половых органов, в результате введения во влагалище взрывчатого вещества аммонита. По горячим следам, была выявлена компания наркоманов из Вильянди, устроившая на берегу озера садомазохистскую наркотическую оргию. Их жертвами стали две шестнадцатилетние подруги из Валга, приехавшие в Вильянди отдохнуть и полюбоваться природой. Парни познакомились с девушками, предложили отведать сначала спиртного, затем - "кайфа", после чего уже вошли в раж, и на робкие попытки девчонок сказать "хватит", накачали их наркотиками и изнасиловали. Так же, впоследствии, и Светлана Бондарчук была списана на их счёт - кому охота тянуть за собой такой грязный "висяк"? Показания же Елены Филипповой вообще не представляли никакой ценности: ввиду психической неполноценности, та была не в состоянии нести ответственности за свои показания.
   Теперь же Козлову предстояло вновь встретиться с Катей, чтобы серьёзно поговорить с ней об этом Диме. "Какого чёрта она отмалчивается? Всё "не знаю", да "не знаю"! Ещё и этот Кузьмин, который Солидол, ведь был же задержан - так через двое суток его отпустили, за отсутствием улик. А ведь именно он и есть связующее звено между Черногорским и малолетними исполнителями, типа Кости Кобзаря. Его брат, Олег Кузьмин, утверждает, что о делах брата ему ничего не известно. Ну, с ним всё ясно - против Попова он не пойдёт, хотя что, у Олега своя семья, работа - какое ему дело до братца-наркомана, а тем более - до старого шапочного знакомого? Феоктистова он знает: привет-пока, а то, что он и Черногорский - одно и то же лицо, Кузьмину неведомо. Ну, а с матерью Димы Филиппова я встречусь сам, лично. Формально её показания - туфта. Как и Мурата Борисова. Но наверняка она знает что-нибудь о похождениях своего сына. Где и как он мог пересечься с Черногорским. А заодно - и с Поповым, раз там Катя замешана".
   На все эти вопросы Козлову мог бы ответить один человек - четырнадцатилетний Артём, друживший с покойной Мариной Романовой. Но Козлов о его существовании попросту забыл, да он и знал о нём лишь со слов инспектора Субботина. А ведь именно от Артёма, посредством Жанны, Попов узнал всё о Диме. И от него же, чуть раньше, сам Дима узнал тайну красного "Москвича".
   Меньше знаешь - спишь спокойнее. И, как Субботин никогда не узнает о своём столь досадном промахе, так и самому Артёму никогда не придёт в голову, что именно он стал косвенным виновником двух смертей - маленького Ванечки, и его убийцы. Который, как это не парадоксально, и был его настоящим отцом.
  
   Сейчас Козлов был в Мустамяеском отделении полиции, которое в те дни находилось ещё на улице Кадака, во дворе детского дома-интерната. Один из задержанных вызывал подозрения - тот самый щуплый юнец, которого "обрабатывали" целых два экипажа, в то время как настоящий Черногорский с лихвой промчался мимо них.
   Юноша был явно не в себе - чрезвычайно возбуждён, лицо лоснилось от пота, за огромными зрачками глаз не просматривались радужные оболочки. Ехал на огромной скорости, без документов, по требованию не остановился, вот и пришлось просить о помощи.
   -Амфетамина нанюхался! - сразу определил Козлов. Ему это не нравилось: ведь и Черногорский питал пристрастие именно к этому препарату. Не очередной ли это Лаптев - уж больно схожие параллели...
   -В кармане задержанного был пакет с белым порошком. При обыске машины нашли ещё два, были спрятаны под ковром. Завтра отправим на экспертизу - сказал констебль.
   -Ладно, это уже пустая формальность - отмахнулся Козлов. - И так ясно, что это за порошок. Ну что, герой, будем говорить правду? - гаркнул он на парня.
   -Я и так уже всё сказал! - истерично прокричал тот.
   "Конечно, его и помурыжили тоже изрядно" - подумал про себя Козлов. - "Менты сейчас злые, отрываются по полной... А завтра ещё и Шубин начнёт беседовать со всем этим контингентом, и к утру каждый из них признается, что он - Черногорский!".
   -Хорош орать! - властно оборвал Козлов. - Мне ты не сказал ничего.
   Он бегло оглядел протокол. Задержанный назвался Пархоменко Валерием Никитичем, 1980 года рождения, проживает в Ыйсмяе, вместе со своими родителями, которые в данный момент находятся на огороде, а где этот огород находится - он не знает. Машина принадлежит его отцу, что подтвердилось при проверке заводских номеров. По словам самого Пархоменко, он без ведома родителей, взял отцовскую машину, чтобы отвезти подружку на дачу под Кейла. Её он отвёз, после чего съездил домой, и поехал обратно, по дороге был задержан.
   -Один уже собирался на дачу, а оказался почему-то в аэропорту - скептически произнёс Козлов.
   -Можете проверить! - скороговоркой проговорил парень.
   "Конечно, будет и подружка, будет и алиби. У Черногорского тоже на все случаи имелось твёрдое алиби!" - подумал Козлов, и сказал:
   -Твоя подружка меня меньше всего интересует. Вот это что? - он показал на лежавшие на столе пакетики с амфетамином.
   -Не знаю - замотал головой тот. - Может, давно когда забыл кто-то...
   -Так и зафиксируем. Амфетамин оставил Черногорский.
   -Да не знаю я никакого Черногорского! - всхлипнул парень.
   -А Черногорский утверждает, что знаешь! Только представлялся он тебе другим именем. Так как же он тебе представился?
   -Я не понимаю, о чём Вы говорите! - выдавил Пархоменко.
   -А в крови у тебя амфетамин кто оставил?
   -Ну, был я позавчера на дискотеке, водки нажрался, вот, наверное, и наглотался сдуру. Не помню я!
   -А как детскую коляску в Тарту сбил, помнишь? После очередного похода на дискотеку? Что, просто так, что ли, тебе дурь так щедро... забывают? - усмехнулся Козлов.
   -Какую ещё коляску?
   -Какие ещё услуги ты оказывал Черногорскому за амфетамин? - наседал Козлов. - Не строй дурака. Ты давно уже на "фене" торчишь. Если б ты принял случайно, или даже бы баловался время от времени, ты бы помер от такой дозы!
   -Да не оказывал я никому никаких услуг...
   -А за порошок чем расплачиваешься? Подружку подгоняешь?
   -Ничем я не расплачиваюсь...
   -Так! - сурово гаркнул Козлов. - У меня нет времени. Или ты говоришь мне всю правду - откуда у тебя это, за что ты это взял, или ты будешь арестован, как соучастник.
   -Я же не виноват, что у моего отца красный "Москвич"!
   -Степень твоей вины определит суд. Ну, так как?
   И тут у Козлова в кармане зазвенел мобильник.
   -Да! - выпалил он в трубку.
   -Только что поступило сообщение, что красный "Москвич", номер 687 SHT, стоит у подъезда дома на углу Туулемаа и Пельгуранна. Мешает проходу. В машине никого. Вызвали буксир, чтобы отставить машину в сторону, тут, по-моему, просто рядовое хулиганство. В Копли было обнаружено уже шесть таких "Москвичей"...
   -Спасибо! - ответил Козлов.
   У Шуваловых! Нет, это уже не хулиганство. Это может быть только сам Черногорский! Только почему там нет засады? Где черти носят этих придурков, которых Козлов специально поставил...
   Он ощутил резкий всплеск адреналина в крови. Словно он сам, как Черногорский или Пархоменко, принял ударную дозу допинга. К удивлению полицейских, Козлов подскочил, как ошпаренный.
   -Так, у меня срочный вызов. Его задержите на сутки, завтра утром передадите на Лубянку. Остальными пусть занимаются дорожники.
   Козлов бегом побежал к машине, завёл мотор, и покатил по той же дороге, по которой полчаса тому назад мчался Черногорский. Козлов ехал ничуть не тише. Он был на пути к цели.
  
   15 часов 30 минут.
   Двое рослых мужчин в полицейской форме, сидя за столиком бара "Калинка", что находился в двух шагах от дома Шуваловых, размеренно потягивали пиво.
   -Успокойся, Костя, что ты психуешь? - рассудительным тоном вопрошал тот, что помоложе. - Ну, работа у нас такая. Ты что, в первый раз замужем, что ли?
   -Первый раз, в первый класс... - нервно проворчал старший, здоровенный бугай лет сорока пяти. - Достали вы все! - он вынул из лежавшей на столе пачки сигарету, и стал вертеть её в руках. - Я, в конце концов, кто - опер, или пацанчик какой-нибудь, чтобы исполнять чьи-то капризы?
   -Ты жаждешь подвига - улыбнулся младший. - Ну, прямо сам, как курсант...
   -Нет! - в упор обрубил старший. - Не подвига. Не романтики. Но я в упор не понимаю, с чего этот умник вдруг решил, что этот псих появится именно здесь? Где смысл, Рома? Где логика, где мотивы?
   -Что за умник - Козлов, что ли? - усмехнулся Рома.
   -Ну так, а кто ж ещё? Давай рассудим: вот этот долбанный мудак, как его - Черновский...
   -Черногорский - поправил Рома.
   -Какая разница, что в лоб, что по лбу. Не цепляйся к словам. Черныш, короче.
   -Ну, это ты загнул - рассмеялся младший, и прихлебнул пива. - У моей матери кот Черныш.
   Рома, очевидно, пытался своими шутками немного развеселить мрачного коллегу. Но Костю это только раздражало.
   -Да и шут с ним, с твоим котом! Чего ты дурака валяешь? Мне это вовсе не смешно.
   -Ладно, Костя, замяли - вздохнул тот. - Пусть хоть чёртом будет!
   -А что я тебе скажу? - и Костя залпом осушил кружку пива. - Ты всё равно свои шуточки...
   -Хорош уже - шуточки! Теперь на меня будешь дуться. Как будто это по моей личной прихоти...
   -Нам и так уже все уши прожужжали этим Чертовским! - в сердцах выпалил Костя. - Что его всю жизнь чмырили все, кому не лень...
   -Ой, ну зачем ты мне это говоришь? Я от начальства уже инструкций наслушался, что это за хмырь, и с чем его иметь...
   -Ты будешь слушать? - рассердился Костя. - Или сам доскажешь?
   -По-моему, тебя зациклило. Ну, чмо он. Ну, псих. И что ты напрягаешься, я никак в толк не возьму. Давай-ка, лучше ещё накатим.
   -Накатим, накатим... - буркнул Костя. - А раз сам не догоняешь, то слушай, и не дёргайся. То, что этот чмырь болотный вытворял с детьми и бабами - всё это в отместку тем его... ну, как сказать...
   -Ясно. Кто чмырил его, короче - и младший вздохнул.
   -А сюда ему соваться нет резона: во-первых, он уже тут был, засвечен по самое "не хочу", а во-вторых, Шувалов уже мёртв! А то, что этот козёл, чёрт знает, когда, ещё до всей этой неразберихи, что-то ляпнул этим терпилам, типа вернётся ещё - это ничего ещё не значит. Может, терпилы сами чего попутали.
   -Обычно маньяков тянет на место преступления...
   -Да какой он маньяк? Сопляк он, а не маньяк! Если у него имеется хоть капля мозговой жидкости, он либо ляжет наглухо, либо...
   -Да что ты несёшь? Какое дно? Только вчера опять накуролесил...
   -Значит, мозгов у него вообще нет. И ждать от него можно всего, чего угодно, и где угодно. По всем необъятным просторам нашей маленькой Эстонии. А мы, как лохи, сидим здесь.
   -И чего ты волнуешься? - не понял Рома. - Там постоял, здесь посидел. К вечеру рапорт: всё в порядке, объект не появлялся.
   -Это тебе, может, охота сидеть. А этот ублюдок, может, уже завтра возьмёт, и всю мою семью перестреляет!
   -Ну, тогда тебе надо у себя дома засаду устроить. Да ладно, не гони. Не мы одни такие, все его ищут!
   -Вот, то-то и оно - все ищут! Мы - вот здесь. Они - вон там. Сидим, как бараны, сложа руки, и ждём возле моря погоды. Стыд, позорище! И перед кем? Перед каким-то сопляком, который...
   -Замолчи, Костя! - не выдержал Рома. - Иди, подавай рапорт, и сам ищи его, где хочешь, раз ты такой больно умный. А я предпочту действовать, согласно инструкции. Мне без понту одеяло на себя рвать. Только не парь мне мозги. Меня не меньше твоего достало...
  
   15 часов 40 минут.
   Шуваловы, мать и её тринадцатилетний сын, вернулись домой крайне подавленными.
   Сегодня они ездили на кладбище в Мяннику, где были похоронены Егор и отец, умерший несколько лет тому назад. Придя на могилы, они обнаружили, что над обеими надругались вандалы. Памятники были разбиты, земля раскопана и завалена грудами гниющего мусора, а на месте памятников красовались деревянные столбики с прибитыми фанерными дощечками. На дощечках красной краской было корявым почерком нацарапано: "Да отвергнет земля недостойных, ни населять её, ни быть преданными ей. Да будет проклят весь ваш род, как ошибка природы, тупиковая ветвь эволюции, выродки рода человеческого, позорное пятно, гнойник на теле общества!".
   И мать, и Петрик, были настолько шокированы увиденным, что даже и не задумывались о том, кто же мог это сделать. Выкорчевали дощечки, убрали мусор. Ошеломлённые и обессиленные, они вернулись домой.
   -Потом обо всём поговорим - сказала мать.
   Кто знает, обратись они сразу в полицию по поводу акта вандализма - может быть, это и облегчило бы их участь. Но мать просто слишком устала - просто выбилась из сил. Потом. Всё потом. А сейчас - отдохнуть, прийти в себя...
   Подойдя к подъезду, они увидели невдалеке полицейскую машину. Это их успокоило. Они в безопасности. С ними ничего не случится. Полиция уже знает, кто причинил им зло два года назад. Больше подобного не повторится... Хотя сейчас они даже об этом не думали - слишком сильным было потрясение на кладбище.
   Однако полицейская машина была пуста.
   А через считанные минуты к подъезду подъехал красный "Москвич". Загородив передом вход в подъезд, он остановился, и заглушил мотор.
   Из-за руля вышел Черногорский, взял с заднего сидения рюкзак, перебросил его через плечо, ловким движением закрыл обе двери, и нажал на кнопку пульта. Машина закрылась, моргнув всеми фарами, и присвистнув клаксоном.
   Оглянувшись на "Москвич", Черногорский юркнул в подъезд. Через несколько секунд, он уже стоял у двери квартиры.
   -Это я, Виталька Перец, друг Егора - ответил он на прозвучавшее за дверью сдавленное "кто?".
   Загремел дверной замок. Лишь полотно двери зашевелилось, Черногорский резко толкнул её, и ворвался в квартиру, к великому удивлению Шуваловой. В руке он сжимал горлышко бутылки. Бутылка была заткнута пробкой, и в ней переливалась прозрачная жидкость.
   -Ну чё, не признала, сучка? - кривясь от злобы, ненависти и отвращения, выдохнул Черногорский. - Чего уставилась - не Перец я! Но, мне помнится, я тебе кое-что обещал, а я всегда выполняю свои обещания! - прокричал он.
   Шувалова резко переменилась в лице. Она узнала его. Она вдруг явственно представила себе эти глаза, этот голос. Из её груди резко вырвался крик, скорее похожий на хриплый стон - и, столь же внезапно, оборвался. Черногорский с размаху ударил ей бутылкой по голове. Бутылка разбилась, осколки со звоном разлетелись в разные стороны, и по всему телу женщины потекла кровь, и прозрачная жирноватая жидкость. Квартиру заполнил резкий запах бензина. Женщина рухнула на пол, как подкошенная.
   -Привет, малыш! - ухмыльнулся Черногорский прибежавшему на шум из комнаты Петрику. - Что, не узнаёшь? Я лучший в мире Карлсон, я принёс вам Баунти, испытайте райское наслаждение! На-ка, отведай!
   С этими словами, Черногорский сунул руку в рюкзак, извлёк оттуда вторую бутылку, одним прыжком подскочил к мальчишке, и со всего размаху ударил его бутылкой по голове. Тот упал, потеряв сознание.
   -Вот так! - сказал про себя Черногорский. Он схватил мать за шиворот, и отволок её в комнату. Сделав то же самое с подростком, он достал нож для "гипрока", и разрезал на них одежду.
   -Ну что, гореть будем, или любовью займёмся? - с издёвкой спросил Черногорский. - Только не надо мне тут играть в партизанов. Геройство своё показывать, кричать тут, что лучше гореть. Тоже мне, Александр Матросов с Зойкой Козлодемьянской, едрить твою налево. Я сейчас тебе, мамаша, твою храбрость тебе в задницу засуну, когда получишь по частям шашлык из своего отродья. Сначала из одного пальчика, потом из другого - и будешь ты эти шашлычки кушать, и причмокивать со смаком. Тогда тебе сразу гореть расхочется! Сама, как миленькая, под сынишку ляжешь, да ещё и подмахивать будешь! Только у меня нет ни времени, ни уродов, вроде вас самих, чтобы вам наглядно продемонстрировать, чего стоит ваше мужество и стойкость. А раз я сказал "трахаться", значит, вы будете трахаться! И безо всяких или-или! Хоть сдохнете, хоть я сдохну, но всё равно вы будете трахаться. Потому что я так решил!
   Он открыл рюкзак, и достал оттуда три маленьких пакетика, склянку с водой, и шприц.
   -Поэтому давайте сначала примем допингу. Тебе, кобыла, старая ублюдочная сука, надо бурого! - он плеснул воды в пакетик с коричневым порошком, после чего стал набирать шприц.
   В это время Шувалова начала приходить в себя. Она пошевелилась, приподняла голову, тихо вскрикнула...
   -Куда? - толкнул её Черногорский. - Лежи-лежи! Дед Мороз ещё не пришёл, не принёс вам Фруйт-Теллу! Теперь ощути это! - воскликнул он, и вонзил шприц ей в ногу, на которой тёмно-синей полосой змеилась вздутая вена. - А ты, герой-любовник, вотрись жёлтеньким! - с этими словами он стал так же колдовать со вторым пакетом, содержимое которого было жёлтого цвета. В отличие от матери, Петрик ещё так и не пришёл в сознание, и Черногорский беспрепятственно сделал ему укол в вену локтевого сгиба - Ну, а беленький - это уже для меня!
   Он всунул скрученную денежную купюру в пакетик, жадно вдул в ноздрю белый порошок, запрокинул голову. Оглядевшись по сторонам, он увидел себя в зеркале.
   Зрелище шокировало даже его самого. Худой, измождённый, он напоминал скорее рыцаря смерти из фильма ужасов. Но особенный ужас внушало его лицо. Бледное до синевы, впалое, костистое; изборождённый морщинами лоб, и огромные, выпученные, лихорадочно горящие глаза с оранжевыми белками, и неимоверно большими, иссиня-чёрными зрачками. Покрытое липкой испариной, это лицо напоминало какого-нибудь злобного инопланетянина, или, в крайнем случае - узника Освенцима. По крайней мере, сам Черногорский предпочёл на себя не смотреть. В ужасе, он резко отвернулся от зеркала.
   Тем временем, на его жертв подействовал наркотик. Лицо матери приобрело выражение бессмысленного блаженства, на губах заиграла довольная улыбка, глаза стали мутными, и какими-то стеклянными. Или, скорее, даже пластмассовыми. Из её рта послышалось нечленораздельное бормотание. Черногорский удовлетворённо кивнул: это был героин.
   Подросток тоже резко переменился: одеревенелое лицо, лихорадочный, блуждающий взгляд, вампирический оскал зубов. Похоже, он созерцал свои галлюцинации, вызванные фенциклидином. Оставалось только направить его в нужное русло.
   Черногорский достал видеокамеру, настроил её, после чего с остервенением схватил Петрика, и с силой швырнул его на мать.
   -Вперёд! - рявкнул Черногорский. - Ну, чего - давайте, ловите своё райское наслаждение! Давай, ты, курва чмошная, помоги своему гомоублюжескому сыночке! Овца голимая! Сучара припаннустыльженная! Ну, чего, малыш? Обкакался, или кайфу мало?
   Фенциклидин всё же подействовал безотказно: в наркотическом трансе Петрик внезапно ощутил необычайный порыв безумного сексуального возбуждения, вкупе со слепой агрессией - неистовое, непреодолимое желание трахать всех и вся на своём пути, подавляя любую попытку сопротивления. А так как этот препарат, помимо галлюцинаций, агрессии и сексуального психоза, вызывает ещё и чувство необычного озарения, просветления, осознания своей мудрости, исключительности и непогрешимости, то нетрудно догадаться, что началось спустя минуту. Яростный отпор ожидал бы теперь любого, кто попытался бы помешать подростку, или хотя бы что-то ему объяснить.
   А Черногорский, как заворожённый, ходил вокруг них с видеокамерой. Его лицо сияло вдохновением художника, удостоившегося посещения Музы.
  
   16 часов 20 минут.
   -Ну-ка, ну-ка, кому это я вдруг понадобился? - проворчал полицейский Костя, когда трезвон мобильного телефона застал его врасплох. - Ха! Козлов! - прочитал он на экране. - Да, Петя!
   -Вспомни говно - вот и оно! - вздохнул напарник.
   -Ну, где вас носит? - строго отчеканил командирский голос в телефоне.
   -Всё нормально, Петя! Отошли покушать, сейчас бу...
   -Что значит - "покушать"? Разве кушать вместе ходят? Точное ваше местонахождение!
   -Возле "Раху", ларёк с гамбургером. А в чём дело?
   -Через полминуты я там буду. - Козлов предпочёл по телефону не распространяться, и положил трубку.
   Костя подошёл к бармену, вытащил из кармана несколько купюр, и протянул ему.
   -На, держи. Сдачи не надо.
   -Что - служба? Или экстренный случай? - усмехнулся бармен.
   -Несчастный случай - хмыкнул Костя. - Сейчас отдерут нас в хвост и в гриву.
   -Что - начальство? - улыбнулся словоохотливый бармен, но полицейские уже развернулись, и заспешили к выходу.
   -Да вас, ребята, застучали просто! - крикнул бармен им вдогонку, но его слова оказались обращены в пустоту.
   Разгорячённые, слегка подвыпившие полицейские, выбежали из бара, и чуть ли не вприпрыжку, побежали через дорогу, к стоянке такси, около которой и находился тот злосчастный ларёк. Чёрный "Форд" Козлова уже стоял там.
   -В машину живо, олухи! - закричал Козлов. - Из-за вас время теряем!
   -Не, а чего случилось? - недоуменно спросил младший.
   -И давно вы кушать пошли? - грозно вопросил Козлов. - Ух, размозжил бы я ваши пьяные рожи...
   Костя открыл рот, чтобы что-то сказать, и тут же опешил. "Форд" остановился возле самого подъезда, вход в который был загорожен красным "Москвичом". Козлов сразу узнал в нём машину Черногорского. Это был именно его "Москвич", а не просто машина такого же цвета. Сзади красовался номер 687 SHT, крикливо напоминающий о том, что вновь вершится чёрное дело.
   -И что мне теперь с вами делать? Живо наверх! - скомандовал Козлов.
   Дверь квартиры была заперта. На стук никто не реагировал.
   -Ну, всё - вздохнул Козлов, отошёл назад, и с разбегу прыгнул на дверь. Раздался треск. Дверь распахнулась.
   -Всё, Черногорский, твоя игра окончена! - прокричал Козлов, ворвавшись в квартиру.
   Картина, открывшаяся взору Козлова и двух горе-оперативников, ошарашила даже бывалого, прошедшего все огни и воды сыщика.
   В центре комнаты на полу, истекая кровью и бензином, с неестественно вульгарными, похотливыми выражениями лиц, мать и сын извивались в половом экстазе, не осознавая и не замечая ничего вокруг. Вокруг них ходил Черногорский с видеокамерой.
   Что было самое удивительное - ни парочка, предававшаяся сладостным утехам, ни режиссёр-постановщик, никак не среагировали ни на что. Ни на взлом двери, ни на внезапное появление в квартире полицейских... Никто этого просто не заметил.
   Оперативники с двух сторон подскочили к Черногорскому, выхватили у него камеру, заломили ему руки, повалили грудью на стол. Из-за пояса Черногорского с лязгом упал пистолет. Рома от удивления присвистнул.
   -А вы чего ожидали? - раздражённо проворчал Козлов. - Вы их, вон, лучше растащите! - он кивнул на парочку, так и продолжавшую заниматься своим делом. - Оставьте его, с ним я сам разберусь. Что он вам - последний герой боевика, что ли?
   С этими словами, Козлов подошёл к Черногорскому, и надел на него наручники.
   -Ты арестован, Вениамин Порфирьевич! - медленно, чётко и внятно проговорил Козлов, глядя Черногорскому прямо в глаза.
   Похоже, Черногорский ещё не успел осознать, что произошло. На Козлова смотрело открытое, одухотворённое лицо художника, завершающего свой шедевр. Взволнованное и проникновенное лицо поэта и певца, исполняющего свою лебединую песню. Да, это был его звёздный час!
   От осознания этого, Козлов аж помутился.
   И тут до Черногорского дошло. Его лицо погасло. Вдохновенное озарение сменилось мрачной угрюмостью. Он весь побледнел и похолодел, во мгновенье ока ушёл в себя. В некий свой, одному ему известный, мир. Но - при этом он не суетился, не дрожал, его глаза не бегали, не заискивали, не умоляли о снисхождении, а напротив, бесстрастно и сосредоточенно смотрели сквозь окружающее пространство.
   -Ч-чёрт! - процедил он с досадой, и тут же выругался на мон-кхмерском наречии: - Кхём пянг!
   -Пошли, пошли! - подтолкнул его Козлов. - Тоже мне, Пол Пот нашёлся.
   -Да пошли вы все! - равнодушно ответил Черногорский.
   В ответ на это, опер Костя с силой заехал ему кулаком в лицо. Изо рта и из носа Черногорского потекла кровь.
   -А ты не лезь, баран! - гаркнул Козлов. - Это раньше надо было делать! Только вы харю заливали, скоты, а из-за вас тут вон что произошло!
   -Они тут ни при чём, Пётр Александрович - вмешался Черногорский. - Это сделал я.
   "Нет, это не страх" - у Козлова внутри похолодело. - "Это смерть!" - ударило его, словно током.
   -Говорить будешь, когда я спрошу! - жёстко парировал он.
   -Вам и так уже всё известно - монотонно пробубнил Черногорский.
   -Замолчи, тварь! - не выдержал Козлов. - На месте разберёмся! Так, вы - обратился он к операм. - Свяжитесь с местными, пускай приедут, составят протокол, экспертизу, всё как надо.
   Козлов с негодованием смотрел на Константина, крепко державшего бьющегося в неистовой истерике подростка.
   -И скорую. Да не светите свои пьяные рожи. Вы сами не лучше их выглядите. А мы поедем. Мне здесь лишнее внимание совсем ни к чему.
   Козлов сунул руку в карман брюк Черногорского, достал ключи от "Москвича", после чего схватил арестованного под руку, и направился к выходу.
   К удивлению, Черногорский не выражал совершенно никаких эмоций. Он был рассеян, угрюм, и ко всему безразличен. То ли он сам не осознавал того, что с ним теперь произошло, то ли он уже заранее, давно смирился со своей участью, ожидая её, как нечто фатальное и неизбежное. Козлов же, напротив, вместо радости и удовлетворения, испытывал необъяснимое волнение и тревогу, хоть и собирал всю свою волю, призывал на помощь всё своё самообладание, чтобы хоть не показывать виду. Его терзали сомнения, в его душу закрался смутный страх, в котором он боялся признаться даже самому себе. За эти месяцы он досконально изучил Черногорского, его характер, натуру, манеры поведения в тех или иных ситуациях. И теперь Козлова поражало то, что этот жалкий, трусливый, безвольный человечек, психически неуравновешенный, эмоционально неустойчивый, легко поддающийся панике - так невозмутимо спокоен. Козлов ожидал совсем другой реакции - суеты, дрожания, истерики, сбивчивого лепета, бегания глаз, и потирания потных ладоней о брюки. Ведь даже в предыдущие их встречи Черногорский, именуемый Феоктистовым, с трудом силился держать себя в руках, одним своим видом вызывая жалость. Казалось, надавить на него чуть-чуть сильнее, и...
   "Вот, и надо было давить!" - злился на себя Козлов. - "Слишком уж сильно этот парень производил впечатление запуганной жертвы, на что я и повёлся, как последний дурак. Хотя, по большому счёту, он и есть жертва...".
   "Всё от наркоты" - успокаивал себя Козлов, стараясь объяснить себе причину спокойствия и безразличия Черногорского. - "Или сам не соображает, куда вляпался. Считает, что ему терять нечего. Убьют - он и так смертник. Посадят - да и хрен с ним, пускай сажают. Ему и воля уже хуже неволи. А что до тюрьмы, то он и без неё уже всё это прошёл. Бить будут - и так уже битый... Или он что - на Попова надеется, что Попов его спасёт? Или родители в очередной раз через дурдом отмажут?"
   Козлов вновь посмотрел на Черногорского, и невольно содрогнулся. Он видел перед собой совершенно мёртвого человека, который, однако, ещё имел возможность ходить, и даже говорить. Но его лицо было мертвенно-бледным, а глаза - тусклыми и неживыми.
   "Передознулся, что ли?" - промелькнуло в голове у Козлова. - "Сейчас хватит кровоизлияние в мозг, и всё, хана!"
   И только после этого Козлову всё стало ясно. Волнение и тревога отступили. Он понял, чего он боится, и почему он этого боится. Уяснив это, он вновь стал прежним собой - спокойным, волевым, решительным. Знающим своё дело, прожжённым матёрым волком-ментом.
   "Пока он в сознании - бояться нечего. Привезти его в управление, закрыть, а там пускай уже врачи колдуют. Главное сейчас - не распространяться. Иначе я его потеряю" - решил Козлов.
   Они вышли из подъезда. "Москвич", усилиями соседей, или ещё Бог весть кого, был оттянут на пару метров от входа. Рядом остановился эвакуатор. Из него вышли двое мужчин в рабочей одежде. Козлов вытащил удостоверение.
   -Свободны! - сказал он, и открыл "Москвич", нажав на кнопку пульта. - Садись! - приказал он Черногорскому, открыв ему переднюю дверь, а сам сел за руль.
   Козлов любил машины. Не то, что он был бы каким-нибудь автомобильным фанатом, как, например, Брежнев, но вид ухоженной, оригинально оформленной, вечно новой в заботливых руках рачительного хозяина, машины - всегда приводил его в восхищение. И, что ни говори, этот "Москвич" тоже привёл его в восторг. Ярко-красный перламутровый окрас, литые алюминиевые диски...
   "Которые он бортировал той же монтировкой, которой ломал позвоночники детям, в частности, Шувалову и Кобзарю" - вспомнилось Козлову.
   ...Зеркальные стёкла с подогревом, электрические зеркала, хромированные бамперы. На переднем - крепление для декоративного "кенгурятника".
   "Бампер, который снимается за пять минут, и вместо него ставится другой, с наваренным рельсом и пластиковыми прокладками, чтобы задавить Беспалова, спустить в кювет Можаева - и при этом не оставлять никаких следов"...
   Внутренняя отделка салона была тоже поистине шикарной. Сверхсовременная панель приборов, снятая, видать, с новёхонькой иномарки; атласные сиденья с золотистой каймой, встроенные кондиционеры, стереосистема "Филипс"...
   -Это кто тебе машину так обделал? - спросил Козлов.
   -Фёдор - пожал плечами Черногорский. - Молодец мужик. В люди меня вывел.
   -Ты хочешь сказать, что доволен своим нынешним положением? - прищурился Козлов. - Это и есть то, к чему ты стремился?
   -Нет - вяло ответил Черногорский. - Я стремился не к этому. Меня просто вынудили. А впрочем, что я буду рассказывать? Хотите, я дам Вам послушать кассету?
   Козлов повернул ключ в замке зажигания. Мощный мотор завёлся с пол-оборота.
   -И это ты крутил отвёрткой свои жиклёры? - с досадой спросил Козлов, досадуя уже на самого себя: как это ему не пришло в голову осмотреть машину?
   -А что тут такого? - хмыкнул в ответ Черногорский. - Движок-то карбюраторный, и бензин у нас до сих пор по технологии Василия Алибабаевича делается.
   Козлов нахмурился. У Черногорского даже ещё и шутить хватает духу!
   -Ладно, хорош чушь нести! Ты правду будешь говорить, или нет, жертва захвата?
   -Вначале послушайте кассету - безучастно ответил Черногорский. - Она в кармане рубашки. Тогда Вам всё станет ясно.
   -Это что - твоя исповедь перед Богом?
   -Нет, это разговор с Димоном. Позавчера я его убил - как будто между прочим, сказал Черногорский, и Козлова передёрнуло.
   -С каким Димоном? - спросил Козлов. Он достал кассету, и вставил её в магнитолу.
   -С Филипповым. Который убил Катиного ребёнка.
   -А у меня есть доказательства, что это ты убил Катиного ребёнка - парировал Козлов.
   -Знакомый номер? - раздался из динамиков нагло ухмыляющийся, возбуждённый голос Черногорского.
   -Ах, это ты? - прозвучал в ответ сдавленный визг.
   -Дайте сигарету - попросил Черногорский.
   Козлов достал из кармана брюк Черногорского пачку "Кэмела", достал сигарету, дал её Черногорскому. Тот кивнул головой, взял с панели зажигалку, прикурил. Дальше ехали молча.
   Вдруг у Козлова в кармане зазвонил телефон. Он машинально взял трубку.
   -Ты чего самодеятельностью занимаешься? - гневно вопросил голос шефа. - Взял, и увёз его с места преступления, как будто ничего и не было!
   -О проделанной работе по убийствам пусть докладывает Шубин - спокойно ответил Козлов. - На нём лежит ответственность за это дело. А я занимаюсь своим делом. Изнасилования, наркотики, похищения и истязания женщин и детей. И у меня преступник взят с поличным. Так что он уже никуда не денется. А что до его поимки, то не в наших интересах это афишировать. Я мент, а не глашатай. И с Черногорским работать буду я, а не Шубин. Он и так уже гору убийц переловил.
   -Чего ты добиваешься, Козлов? Ну, выбьешь ты признание...
   -Вот это уже как раз по части Шубина. А ежели моё молчание кому-то не по нраву, то сегодня же я допрошу Черногорского, и подам докладную Генеральному Прокурору Эстонии. Так что ты теперь мне не мешай. Лучше оставь всё, как есть. Я его поймал, понимаешь - я! А ты, дорогой, извини, мне нечего сейчас тебе сказать.
   -Козлов, с кем ты разговариваешь! - прокричал голос в трубке.
   -А это уже от тебя зависит. Отойдёшь в сторону - и кресло своё сохранишь, и в благодарность ещё что-нибудь получишь. А будешь мешаться, вместе со своим Шубиным - одним смещением не отделаешься. Что, думаешь, я на твою должность мечу? Да на черта она мне сдалась, твоя должность? Ты сам знаешь, что мне нужно, оттого и бесишься. Вернее, даже не что, а кто. Всё, до завтра!
   -Да, я Черногорский - неслось из динамиков. - Хоть я и ненавижу эту фамилию, и уже давно никому так не представляюсь...
   Козлов напряжённо слушал. Его одолевали мрачные мысли.
  
   16 часов 50 минут.
   Попов сидел на мягком кожаном диване, перед журнальным столиком, на котором стоял поднос с фруктами, и попыхивал сигаркой. Зазвенел переливчатой трелью мобильник.
   -Алё! - Попов открыл крышечку телефона. - Ну-ну.... А чего ещё ожидать от этих клоунов?... Всё, давай.... Да не мети пургу, замёрзнешь.... Уверен.
   Он захлопнул крышку, глубоко затянулся сигаркой, затем вдавил окурок в пепельницу.
   -Ну что - пан или пропал! - улыбнулся он. - Как говорил Фредди Меркьюри - Show Must Go On!
   Он вновь открыл крышку мобильника, нашёл нужный номер, поднёс трубку к уху.
   В комнату вошла Жанна - в спортивных шортах и майке, что весьма соблазнительно подчёркивало её роскошные формы. Бросив на неё косой взгляд, Попов вздохнул. Ему было совершенно не до этого.
   -Что там за шоу, милый? - она села рядом с ним, одной рукой обняла за поясницу, другую положила ему на колено, а голову - на плечо, доверительно уткнувшись лицом ему в щёку.
   -Привет! - сказал Попов в трубку. - Слушай, объявляй тотальную мобилизацию. И всем коллегам сообщи, пускай бросают всё, и в срочном порядке летят к лубяной избушке. Чем больше народу, тем лучше. Подтягивай всех.
   Голос в телефоне заговорил что-то в ответ.
   -Ничего, с тебя причитается! - усмехнулся Попов. - Таких сенсаций у тебя сроду не было, и вряд ли будут после. Ну, лады. Засим позвольте откланяться.
   -Что за шоу? - переспросил Попов Жанну. - Да так, через минут пятнадцать-двадцать, мы его увидим. Шоу в прямом эфире. По телевизору которое.
   -Бенни Хилл, что ли? - не поняла Жанна.
   Попов рассмеялся.
   -Да нет, это будет кое-что покруче Бенни Хилла. Ради такого шоу, я думаю, они там всю программу сменят.
   -А почему "пан или пропал"? - в голосе женщины послышались взволнованные нотки.
   -Вот это мы по телевизору и увидим. Давай-ка, солнышко, выпьем по стопочке коньячку.
   -Давай.
   Она достала из лежавшей на столике пачки длинную, тонкую, тёмную сигарету, прикурила, со смаком затянулась. Затем потянулась, словно спросонья, потёрлась, как кошка, щекой об плечо Попова, после чего встала, с шутливой, наигранной обидой хмыкнула, и пошла в кухню.
  
   17 часов 10 минут.
   Красный "Москвич" свернул из переулка, и с заднего въезда подъехал к дверям полицейского управления. Здесь Козлова ждал воистину сюрприз - вся площадка была буквально запружена людьми с камерами, фотоаппаратами, диктофонами. Засверкали вспышки. Люди плотным кольцом обступили "Москвич" со всех сторон.
   Среди прочих, особенно выделялась одна эффектная молодая женщина с видеокамерой. Тесня друг друга, все прочие репортёры, журналисты, обозреватели, по одним им понятным причинам, всё же неизменно пропускали её вперёд.
   -Здравствуйте! - с профессиональной улыбкой начала она. - В эфире экстренный выпуск последних известий.
   Стоявшая в двух шагах от неё худощавая женщина лет сорока, с крашенными каштановыми волосами, синхронно переводила на эстонский язык.
   -Сегодня, 15 августа 1999 года, в ходе длительной полицейской операции, был арестован с поличным преступник, который в течение последних двух лет, в буквальном смысле слова, терроризировал всю страну. В последние месяцы словосочетание "красный Москвич" уже стало для жителей Эстонии настоящим кошмаром, потому что этот автомобиль, который вы сейчас видите, служил не только орудием для совершения преступлений, но и своего рода меткой, фирменным знаком преступника. Сегодня его вакханалии пришёл конец. Преступник, на чьём счету более десятка убийств, ряд ограблений, вовлечение малолетних детей в наркоманию, и затем принуждение их к совершению зверских истязаний, изнасилований и убийств, больше никогда и никого не потревожит. 24-летний, психически неуравновешенный, страдающий патологической зависимостью от психотропных веществ, Вениамин Черногорский, в последнее время проживающий под чужим именем...
   Тут как раз Черногорский вышел из машины. Его встретил град фотовспышек. Даже Козлов не был удостоен такого внимания.
   -...доставлен в следственный изолятор. Отныне с кошмаром под названием "красный Москвич", покончено навсегда.
   -Скажите, Вениамин... - обратился к нему один из репортёров.
   -Меня зовут Михаил! - резко перебил тот.
   Черногорский вновь переменился - теперь это был уже не живой труп, а, если воспользоваться классическими изречениями - "живее всех живых". Он был в центре внимания, он ощущал себя героем, победителем, борцом за справедливость. Козлова же вся эта шумиха только раздражала.
  
   Этот выпуск смотрели не только Попов и Жанна. В доме родителей Черногорского, телевизор оказался включен на тот же самый канал. Увидев сына, мать в ужасе схватилась за сердце.
   -Миня... - еле слышно, прошептала она.
   Порфирий Прохорович подошёл к телевизору, и раздражённо нажал на кнопку выключателя.
   -Паша, включи! - взмолилась Татьяна Афанасьевна.
   -Нечего эту лабуду смотреть! - проворчал он.
   -Паша, это же наш сын! - она подошла к телевизору, и вновь включила его.
  
   Черногорский, окружённый со всех сторон любопытными служителями "четвёртой власти", стоял и охотно давал интервью.
   -Вы признаёте себя виновным во всех инкриминируемых Вам преступлениях? - спросил мужской голос.
   -Старушку задавил Корниенко, и все прекрасно это знают. А что касается младенца в коляске, то я здесь совершенно ни при чём. Могу сказать одно: того, кто это сделал, я убил. Красный "Москвич" - это моя марка, и я не позволю, кому попало, её использовать, в чьих-то грязных и паскудных интересах.
   -Вы действовали в одиночку, или использовали сообщников?
   -Всякая мразь, о которых я даже не интересовался, кого как зовут. Если угодно, вы можете нанять их сами, для всего, чего угодно. За дозу согласны абсолютно на всё, слова "нет" для них не существует. В одном только Таллинне я знаю дюжину таких мест, где эти элементы ошиваются постоянно. Да вы и без меня их найдёте.
   -Объясняются ли Ваши преступления тем, что в детском и подростковом возрасте Вы регулярно подвергались эмоциональному и сексуальному насилию? - скороговоркой произнесла полноватая женщина средних лет, толкаясь вперёд.
   -А вы что, при этом присутствовали? - злобно скрипнул зубами Черногорский.
   -Решились бы Вы на убийство Беспалова, если бы он не обнаружил лабораторию? - спросил стриженный блондин в противосолнечных очках.
   -Откуда я знаю, чего вы там себе напридумывали? - презрительно скривился Черногорский. - Беспалов был наказан за то, что посягнул на честь моей девушки. И, между прочим, полиции это известно. Или что, вы сочувствуете насильнику?
   Он распалялся всё больше и больше. В толпе возникло оживление. Черногорский, чувствуя такой пристальный интерес к своей персоне, вошёл в азарт:
   -Если угодно, вы можете попросить господина Козлова продемонстрировать вам одну запись. Там есть всё. Что, почему, зачем и откуда.
   -А Ваше участие в ограблении - это тоже сведение личных счетов? - не унимался блондин.
   -Это была грязная игра, в которую меня втянули Можаев и Лаптев. Кто, в свою очередь, стоял за ними, мне неведомо. Поэтому мне пришлось с ними разобраться своими методами. У меня просто не оставалось выбора.
   -Вы знакомы с Александром Зыкиным? - спросил немолодой мужчина, стоявший до этого молча.
   -Никогда не видел этого человека, хотя это имя, наверное, я где-то слышал.
   -Вам известно о целях, о мотивах ограбления...
   -Ещё раз повторяю: это были грязные интриги Лаптева и Можаева. Мало того, что Лаптев втянул меня в наркотики... - и он тут же осёкся.
   -И как ко всему этому относился Попов? - спросил блондин.
   -Какой Попов? - вскричал Черногорский.
  
   -Во как! - воскликнул Попов, напряжённо глядя на телеэкран. Перед Жанной он и не пытался скрыть своё волнение, да она за ним и не следила, также поглощённая уникальным зрелищем - телевизионным шоу Черногорского.
   -По-моему, этого щелкопёришку кто-то специально науськал - сказала Жанна.
   -Да пусть себе надрываются! - рассмеялся Попов. - Пусть разнюхивают, пусть пыжатся, вспоминают, где и чего они понаслышались. Мишка и так им всем дал мат в один ход! Посмотрим, что они дальше...
   Он поцеловал Жанну в плечо, и пригубил коньяку.
  
   -О, Господи! - вскрикнула Татьяна Афанасьевна, судорожно глотая воздух, и хватаясь за сердце. - Что ты...
   -Таня, перестань! - урезонил её Порфирий Прохорович. - Он просто работает на публику. Не видишь, что ли - бунтаря, революционера из себя строит! Какой Попов!
  
   -Да, случалось, Попов заступался за меня - театрально, небрежно, даже залихватским тоном, заявил Черногорский. - Но, в конце концов, он мне не нянька, чтобы за мной смотреть. Как вы теперь воочию убедились, я и сам в состоянии заступиться за себя. Ответить на любое зло, восстановить свою честь и достоинство, причём сделать это так, чтобы впредь никому не повадно было!
   Последние фразы Черногорский уже не произносил, а патетически скандировал, чем-то напоминая даже Гитлера с его публичными выступлениями.
   -Никому! - вскричал Черногорский. - Только так можно остановить всех этих Шуваловых и Беспаловых! Только так можно заставить любую силу оказаться бессмысленной и ничтожной. И я обращаюсь ко всем вам, тем, кого называют - лохи! Чмыри, опущенные, как ещё? Разве главное - эпитет? Вас не считают за людей, вас не ставят ни во что! А вы заслужили такую участь, или вы считаете, что достойны лучшего? Так смывайте же свой позор! Не миритесь с жалким, гадким, унизительным положением. Вас втоптали в грязь, так или иначе - как они это называют, развели, зачмырили, опустили? Так мстите, смывайте с себя грязь, и лейте её вёдрами на них же самих! Мстите! Берите, ставьте под ружьё десятки, сотни, тысячи инкубаторских, и наносите вашим мучителям и попирателям неизлечимые язвы. Пусть рвут их детей, топчут их матерей, насилуют их жён! Они того заслужили. Чтобы впредь никому не захотелось делать из человека ничтожество, только за то, что он слабее. Тогда каждый, прежде, чем кого-то опустить, сначала сто раз подумает, что он тем самым ставит на карту. Жертвы, перестаньте быть жертвами. Опускайте тех, кто опустил вас! Позор - да смоется кровью!
   Он на секунду замолчал, огляделся. Толпа стояла, ошарашенная. Один лишь Козлов сохранял полнейшее спокойствие и невозмутимость, даже улыбался.
   -Я обращаюсь ко всем тем, кто считает себя сильными, крутыми, и ещё чёрт знает, какими! - яростно прошипел Черногорский, брызжа слюной. - Вы топчете таких, как я, и за счёт этого наживаетесь. За счёт этого самоутверждаетесь. Вы чувствуете свою силу и власть над нами, и наслаждаетесь этим. Вы смеётесь над моими, только что сказанными, словами, и успокаиваете себя тем, что такие, как я, бессильны. Что могут вам сделать ваши бывшие жертвы, какие-то жалкие обиженные, про которых даже и поговорка в народе существует, причём весьма нелестная. Кто они все такие? Но учтите: у всех вас есть жёны. У вас есть дети. У вас есть матери. И недолог тот день, когда миллионы мне подобных, соберутся в легионы, и тогда начнётся передел. Грядёт война, жестокая и повсеместная. Мы не дадим больше помыкать и глумиться над собой. Мы не дадим больше попирать нашу честь и достоинство, и в своих методах будем руководствоваться не моральными принципами, а действенностью мер. Как и вы, втаптывая нас в грязь, делая из нас лишь средство для достижения своих гнусных целей, ни разу не вспомнили, что мы - люди. И этому нас учит история. Я готов привести тьму примеров, из каких угодно эпох, но приведу лишь один. Песня "Интернационал". Весь мир насилья мы разрушим, кто был ничем, тот станет всем! И ведь тогда, ещё в восемнадцатом году, кстати, мой полный тёзка, Михаил Порфирьевич Тухачевский, захватив жену взятого им в плен вражеского полководца, сразу сказал ей одну сакраментальную фразу, и уже после этого отдал приказ пропустить её через полк солдат. И, спустя двадцать лет, именно эта фраза стала символом всей внутренней политики крупнейшего и могущественнейшего в мире государства. Фраза Берии! - загадочно воскликнул он, подняв вверх указательный палец.
   -Что же это за фраза? - спросила эффектная, красивая женщина, ведущая этого выпуска, с удивлением и любопытством глядя в глаза Черногорскому.
   Он нацелил на неё свой бешеный взгляд. Его глаза злобно горели фосфоресцирующим блеском, прямо как у собаки Баскервилей. А в глазах женщины он прочёл то, что всегда и ожидал ото всех женщин. То, что всегда видел во всех, без исключения, особах прекрасного пола - независимо от истинного их настроения. Презрение, жалость, брезгливое отвращение, и снисхождение - вот что увидел Черногорский, хотя на самом деле ничего подобного женщина не испытывала. Ей, напротив, Черногорский казался в своём роде интересным и загадочным, немного страшным, человеком.
   -Если ты любишь его - значит, на тебя имеет право каждый! - выпалил он, вытянув палец в сторону её лица.
   Козлов вздохнул. Его эта комедия ничуть не забавляла.
   -А теперь позвольте мне сказать несколько слов - обратился он к ведущей.
   Женщина обернулась к нему. Камеры, диктофоны, фотоаппараты - все были устремлены на Козлова.
   -Сейчас мы предоставили ему - он кивнул на стоявшего рядом Черногорского - публично высказаться, изложить своё мнение. Раскрыть перед нами мотивы, побуждавшие его совершать столь жестокие и нелепые злодеяния. Излить душу - если это выражение может быть здесь применимо. Я не берусь никому советовать, как нужно относиться к его словам. Я не берусь анализировать, какие чувства он в ком может вызвать. Лично во мне он таковых не вызывает вообще. Я, даже для себя, не хочу лишний раз задаваться вопросом: палач он, или жертва. Этот человек преступил закон, и отвечать он будет перед лицом закона. А закон беспристрастен, и един для всех.
   Но я хочу теперь обратиться ко всем нам, людям, живущим в нашем обществе. В обществе, в котором жить нашим потомкам. И уже сегодня, наше общество переживает катастрофу, о масштабах которой, наверное, вы пока и не задумываетесь. Но мы уже пожинаем плоды этой катастрофы. Среди нас - Черногорский. Он не пришелец извне, не чужеродный элемент, и не случайный нарыв на здоровом теле общества. Он - наше порождение. Это мы его породили, мы его воспитали, мы его сделали таким. И мы несём ответственность за то, что он среди нас. И я со всей серьёзностью заявляю, что Черногорский - не единичный случай, не просто психически больной человек, хотя расстройства психики у него налицо. Он - социальное явление нашей современности, опасное уже тем, что оно практически не изучено. Наше советское прошлое научило нас жить по стереотипам, и поэтому наше постсоветское настоящее и преподносит нам такие сюрпризы. Поскольку Черногорский - явление сугубо постсоветское, порождённое духом и нравами постсоветского общества. Или, скорее, даже советского. Тоталитарного. Но никак не гуманистического, к которому мы с вами стремимся. Только стремимся ли мы к нему на деле?
   Теперь скажу конкретно. Перед нами - преступник. Мститель-одиночка, доведённый до безумия бесконечными унижениями и издевательствами, которые он безропотно терпел в течение всей жизни, потому что не находил в себе сил противостоять. И вот, он нашёл себя. Нашёл свой способ. Сегодня его "справедливая война", как он это называет, окончена. Теперь он больше ничего не сделает. Его изолируют от общества. Но, что это нам даст, если сейчас, в сей же момент, где-то рядом с нами, десятки и сотни одних, так же унижают и попирают десятки и сотни других? Неважно, с какой целью - из корысти, тщеславия, личных каких-то амбиций? И не получим ли мы после этого нового Черногорского? И я утверждаю - получим! Пока в нашем обществе процветает дух нездоровой конкуренции, пока культивируется поклонение силе, пока умение нажиться за чужой счёт считается показателем ума, а мерилом чести и достоинства является самовозвышение, за счёт унижения и притеснения других - Черногорский неизбежен. Пока в нашем обществе спасение утопающих - дело рук самих утопающих, "разводить" кого бы то ни было, считается вопросом престижа, а помогать более слабому и нуждающемуся, считается уделом юродивых - Черногорский будет с нами. И уж тем более - пока мы будем вешать позорные ярлыки на людей, волей случая ставших жертвами чужого произвола, тем самым записывая их в низшие касты - мы не изживём Черногорского. Я не берусь утверждать - что прямо завтра, все те, кто был в своё время обижен, или унижен, бросятся мстить, причём именно таким вот образом. Но, тем не менее, они будут таить злобу. Злобу на наше общество, поощряющее попирание их человеческого достоинства. Они не хотят мириться с унизительными ролями, которые мы им определили. И они будут искать методы протеста и методы борьбы. И рано или поздно, они выступят. Жертвы в роли палачей, сотни и тысячи Черногорских! И что же будет, если эти люди будут действовать не поодиночке, как это делал вот он, а соберутся в стаи, подобно затравленным шакалам? Вы никогда не задумывались над этим? Да, у нас уже есть исторический опыт. Революция - бунт угнетённых над угнетателями. Но там основной движущей силой было лишь социальное неравенство, материальное благосостояние, и поэтому произошла лишь смена ролей. Здесь же на карту ставится человеческое достоинство, и семейные узы. Так давайте подумаем: а нужна ли нам эта война? И что произойдёт, если во главе этой стаи шакалов встанет опытный пастух, который знает, куда направить бунт жаждущих мести "борцов за справедливость"? Не слишком ли дорого мы заплатим за свои сиюминутные амбиции? И ведь любой из нас, в любой момент может оказаться и в шкуре Черногорского, когда кто-то, просто по своей прихоти, просто растопчет и сломает жизнь. И каждый может оказаться жертвой на пути униженного и оскорблённого мстителя, которому терять больше нечего. Так потому, не лучше ли нам всем начать с себя? Не задаться ли нам всем таким вопросом - а вдруг я, лично я, вношу свою лепту в то, чтобы в нашем обществе плодились Черногорские? Пусть не конкретным действием. Пусть бездействием. Молчаливым одобрением произвола и беззакония. Равнодушием к чужой беде. Малодушием и боязнью выступить против. Своей разобщённостью и замкнутостью, что и порождает эту боязнь. Никто не заступится за жертву, лишь из страха самому стать жертвой. Так возникает замкнутый круг, и вы видите, кто теперь в центре!
   -То есть, Вы склоняетесь к версии, что преступления совершались Черногорским именно из мести? - спросил блондин.
   -Я сужу строго по фактам. Те, о которых я знаю - да, бесспорно. Хотя могли иметь место и другие факторы, но с субъективной стороны - именно этот был решающим.
   -Что Вы можете сказать по поводу версии о лаборатории?
   -Абсолютно ничего. Следствие ещё не закончено, скорее, сегодня оно только начинается.
   -Считаете ли Вы Попова причастным к этой серии? - спросила вдруг ведущая.
   -Что Вас интересует - конкретные факты, или моё личное мнение о нём? - насторожился Козлов.
   -Мне бы хотелось услышать и то, и другое.
   -В отношении Попова я пока не располагаю никакими конкретными фактами. Только со слов свидетелей. А впрочем, этими слухами Вас и так угощали весьма щедро, причём львиная доля того не соответствует действительности.
   -То есть, Вы хотите сказать, что мы сообщаем нашей аудитории ложную информацию о деле?
   -Вы просто излагаете свою версию, это Ваше право. Мне нечего на этот счёт добавить. Хотя бы потому, что существует тайна следствия, которую я не имею права разглашать.
   -И всё-таки, Ваше личное мнение об Андрее Попове! - не унималась ведущая.
   -Это типичный постсоветский человек - сухо ответил Козлов.
   Женщина недоуменно уставилась на Козлова.
   -Я уже сказал о нём всё, что хотел - добавил он. - А насчёт того, что Вы хотите услышать - в этом следствие ещё разберётся.
   -Я хотела бы получить кассету с откровениями Черногорского - прошептала женщина, наклонив голову почти к уху Козлова.
   -Здесь я ничем не смогу Вам помочь - тихо ответил Козлов, мотнув головой, и громко добавил: - Всё! Пресс-конференция окончена!
  
   Энергичная, обаятельная журналистка всё же своего добилась. Она получила эту запись из других рук. Кроме аудиокассеты, Попов ей передал также и видеоматериал, отснятый Черногорским: те самые подвиги малолетних наркоманов из "инкубатора". Получился сенсационный, леденящий душу документальный фильм, где на фоне им же снятых кровавых сцен, Черногорский произносит свой гневный "философский монолог" - "Смотрите и наслаждайтесь!".
  
   17 часов 40 минут.
   -Ну что, отвёл душу? Доволен? - спросил Козлов арестованного, уже в своём кабинете.
   -Теперь-то какая разница? - вяло ответил тот.
   -Хватит! Это для публики ты великий мститель Павка Корчагин! А здесь ты будешь говорить правду.
   -Вам всё равно не понять! - вскричал Черногорский. - Вас никогда не опускали, не втаптывали в грязь. Вы никогда не ощущали себя...
   -Хватит, этого я наслышан - резко оборвал Козлов. - Давай по порядку. Во-первых, сам по себе, ты бы в жизни на такое не решился.
   -Если уж на то пошло, то впервые я решился на такое ещё в восемьдесят шестом, когда в первый раз отыгрался за то, что терпел в школе. Так что, если Вы намекаете на Андрея, то тогда я его вообще не знал.
   -Эх, Миша, Миша - покачал головой Козлов, и тут же сменил тон на жёсткий и непреклонный. - Не надо мне тут изображать из себя героя. Никакой ты не борец за справедливость, и не мститель. Ты слюнтяй и тряпка. Ты боялся перебороть себя, ты шёл на поводу у своего детского страха, и ты сам, добровольно отдавал себя в жертву и тем, и другим, и третьим. А твой способ мести, как бы ты его не комментировал - это в высшей степени мерзость, и самоунижение. Скажу даже больше - тебе нравилось сначала трусливо унижаться, чтобы потом также издеваться над слабыми и беззащитными. Ты специально делал одно ради другого. И вот эту свою детскую патологию, ты сам, сознательно, перенёс в свою взрослую жизнь. В том самом девяносто седьмом, когда ты стал тем же Миней-Светиком, каким ты был в школе. Даже, пожалуй, ещё раньше. С того момента, как ты встретил Марину. Тебе нужно было это истощение, эти унижения, эта беспомощность. Иначе ничего бы не было. Ты бы поступил, как любой нормальный парень. Понимаешь, к чему я клоню?
   -Вы знаете, в ту пору мне и вправду с женщинами не везло. А Маринку я пожалел. Только чем это обернулось...
   -Чем захотел, тем и обернулось! Ты сам им всё позволил. Ты сам распустил себя, довёл до насекомого состояния. И этим самым, ты купил у себя моральное право убить Михаила Феоктистова, и возродить Светика, ничтожного и мерзкого, который только и может, что истязать детей!
   -Кому нужны эти шаблоны - дети, дети! Дети ещё хуже взрослых! Я этой детской жестокости натерпелся с семи лет, когда выглядел примерно на три-четыре, и бывало, надо мной пятилетние дети, возраст самой невинности, издевались, да ещё и с таким наслаждением! В первый раз я столкнулся с детским насилием, это было ещё хуже взрослого. Потому что, что Кочубей, что Яшка - это был, если разобраться, просто пьяный кураж, просто я был слишком маленьким и слабым, чтобы это понять. А вот, помню, мы с родителями вроде бы уезжали куда-то. И там пошли мы с Эдиком кататься на велосипедах. А может, и не уезжали, может, и в Коплях этих проклятых это было, не помню. У меня был "Школьник", у него - трёхколёсный ещё. Стволы с собой взяли - не помню, то ли водяные, то ли с пистонами, отправились в разведчиков играть. Заехали мы, в общем, в какой-то двор, а там компания мальчишек, эстонцы. Нас остановили, у меня велосипед забрали, и стали на нём кататься по очереди. А среди них был один, говнистый такой. Ему было пять лет, но он был крупнее меня, здоровее. Короче, сначала замахнулся на меня, оскорбил, зашугал, одним словом. У меня душа ушла в пятки. Он отобрал у меня пистолет, ударил, повалил, стянул с меня штаны и трусы, и я остался с голой задницей. Тот пацанчик кричал им что-то по-эстонски, я так и не понял, что. Наверное, хотел, чтобы они меня отстегали. Те все смеялись так дружно, а я плакал от обиды и бессилия. Домой как пришли, Эдик всё отцу рассказал. Тот услышал, что с меня штаны снимали, так разорался на меня, тоже поносил на все лады, как будто это я во всём виноват. Обозвал меня бранным словом - сами понимаете, каким. Тогда вот, в первый раз так и вышло: я ни за что пострадал, и я же кругом виноват, перед всеми! С того момента и началось - когда меня били, унижали, заставляли, так или иначе, действовать в чужих интересах, во мне возобладал комплекс вины и стыда, я чувствовал собственную вину за всё происходящее, и боялся воспротивиться, боялся дать сдачи - даже не получить, а именно дать! И вот тогда я, впервые в жизни, и подумал: вот, если было бы мне лет двадцать, я бы как запрыгнул этому пятилетнему ублюдку обеими ногами на грудь, да как заехал бы ему с ноги по челюсти! И, как ни странно, моё желание исполнилось, хоть я уже забыл о том, какие эмоции у меня вызвал тот эпизод из далёкого детства. Это, скорее, пришло, даже всплыло, из глубин подсознания. Только мне было тогда уже двадцать два, как раз весной 97-го. А кстати, Пётр Александрович - покачал головой Черногорский. - Вы читали Конан Дойля?
   -Причём здесь Конан Дойль? - недоумевающе хмыкнул Козлов.
   -В рассказе "Медные Буки" есть такой эпизод. Шерлок Холмс беседует с хозяином усадьбы, в которой совершено преступление. Тот, рассказывая о своей семье, с гордостью заявляет, как его отпрыск, кажется, четырёх лет от роду, с небывалым энтузиазмом истребляет на кухне мух и тараканов, и это доставляет ему особое удовольствие. Ну, и потом Шерлок Холмс, уже в беседе с доктором Ватсоном о сквернейшем впечатлении от этой семейки, весьма справедливо замечает, что самое страшное в их семье - это ребёнок! Вас это не наводит на размышления? Или ещё одно, монументальное классическое произведение - "Граф Монте-Кристо", в котором пятилетний сын королевского прокурора...
   -На размышления? - перебил его Козлов. - А только на такие, что ты, безмозглая твоя башка, похоже, занят одним-единственным: поиском каких угодно оправданий для своей мерзости. Чтобы успокоить свою совесть, и внушить себе, что всё так и должно быть. Что так и надо - и впредь не бороть себя, а всё покорно терпеть и подставляться. И потом, как ты выражаешься, "отыграться". При этом бредить, что ты - то Тухачевский, то Пол Пот, и вся твоя околесица научно обоснована, и ссылаться на кого угодно, хоть на Конан Дойля, хоть на Монте-Кристо, хоть на попа с собакой! Ты лучше скажи мне вот что: для чего предназначались отснятые материалы? То, что ты записывал вот на эти кассеты?
   -Для посылки этим козлам, с которыми я и сводил счёты.
   -А чем ты занимался после пластической операции? То есть, с осени 97-го до лета 99-го?
   -Как - чем? - удивился Черногорский. - Работал таксистом!
   -И с чего это тебя вдруг на старое потянуло?
   -Маринка меня сама нашла - тяжело вздохнул Черногорский. - Мне стало просто невмоготу от той мысли, что весь этот кошмар начнётся заново.
   -Чем же она тебя так испугала? У тебя новое лицо, новая работа, новое имя. Кстати, мне интересно знать, откуда у тебя всё это взялось.
   -Откуда, откуда... Документы по "Приватке" купил, там с этим проще простого. Даже рубрика специальная есть. "Документы, акции, векселя" называется. Нашёл объявление - продаётся советский паспорт. Встретился с человеком, объяснил ему, что мне надо. Дальше - больше...
   Черногорский замялся.
   -Очень гладко ты говоришь - усмехнулся Козлов. - Да только не вяжется что-то, чтобы у тебя, безработного, тем более в аккурат после Марины, оказались вдруг такие деньги.
   -Ну, денег на всё это понадобилось не так много - пожал плечами Черногорский. - Их я тоже заработал. Халтура была, и нехилая. Ещё и в такси играл до кучи.
   -То есть, ты хочешь мне сказать, что Попов к этому отношения не имеет?
   -Нет, Попов здесь абсолютно ни при чём. С ним мы встретились уже после операции.
   -Ладно, о ваших с ним отношениях речь впереди - сказал Козлов, видя, что это совершенно бесполезно, поскольку сейчас Черногорский всё равно станет всеми силами выгораживать Попова, и уверять, что тот ничего не знает. - Значит, ты утверждаешь, что преступления ты начал совершать с того момента, когда тебя неизвестно, каким образом, вычислила Марина Романова. Так, чем же она оказалась тебе столь опасна, что возникла необходимость в её ликвидации? Неужто не проще было бы послать её на известное место?
   -Откуда-то она узнала о моей поездке в Копли. Как раз туда, где Вы меня сегодня задержали. Даже несмотря на операцию... А ведь её я уже после всего того сделал. - Он тяжело вздохнул. - Да и старые обиды взыграли... Можно ещё сигарету?
   -Кури - махнул рукой Козлов. - Говоришь, старые обиды? - он покачал головой, и внезапно переменил тон на укоризненный. - У тебя ж свадьба была на носу! Неужели тебя это не остановило, что ты своей невестой, своим счастьем, пожертвовал ради какого-то сведения счетов?
   -Ка... - начал было Черногорский, и тут же осёкся: он выдал себя.
   "Какая свадьба?" - закончил про себя за него Козлов.
   -Какого чёрта эта дрянь будет приходить, и так вот вмешиваться в мою жизнь? Тем более, я уже научен горьким опытом, чего от неё можно ожидать. А если бы из-за неё что-нибудь случилось с Ольгой? Да я почти уверен, что этого Беса, или как его там, Марина и подписала!
   -Хорошо - кивнул Козлов. - Расскажи мне тогда об Ольге, о ваших с ней отношениях.
   -Оля... - вздохнул Черногорский, запрокинув голову. Козлов пристально смотрел на него.
   -Мы встречались... - застенчиво сказал Черногорский. - Я её любил. И, наверное, у меня до сих пор остались к ней тёплые чувства. Поэтому у меня рука не дрогнула завалить этого подонка.
   -Вы с Ольгой встречались, или жили вместе? - уточнил Козлов.
   -Встречались. Хотя бывало, я мог у неё остаться, или она у меня, на несколько дней.
   -А где, по какому адресу?
   -Где, где... Смотря, в каком городе. Если в Таллинне - то у меня, на Рави. А в Пайде - там тоже была квартира на Пярнуском шоссе. Не к матери же ей меня вести.
   -Какие духи предпочитает Ольга? - неожиданно спросил Козлов.
   -Ой - сконфузился Черногорский. - В этом отношении она страшно капризна. Ей чуть ли не каждый день разное подавай. Что с одеждой, что с косметикой - такая привереда... Что поделать, модель бывшая - он нервно покачал головой, и его взгляд воспринимался, как бегающий.
   Козлов сразу сделал свои выводы.
   -Хватит уже меня на дурачка разыгрывать! - строго сказал он. - Ребёнку ясно, что ничего у тебя с этой Ольгой не было, и быть не могло. Устрою вам очную ставку - за пять секунд сами сознаетесь.
   -Вы ко мне предвзято относитесь. Считаете, что я не могу иметь отношений с женщиной.
   -Ты сам это афишируешь! - Козлов слегка повысил голос. - Даже на своей кассете ты уверяешь, что ни одной женщины у тебя за всю жизнь не было, а была только детская придурь с Мариной.
   -Мало ли, что я говорил этому Диме! - вспылил Черногорский.
   -Ладно, на очной ставке разберёмся. Что изнасилование Ольги Семёновой - это мотив, организованный Поповым, которому Беспалов перешёл дорогу, тем, что обнаружил в лесу под Пайде бункер, в котором находилась подпольная лаборатория.
   -Всё это ерунда - нервно замотал головой Черногорский. - Я не понимаю, о чём Вы говорите.
   Он забился мелкой дрожью.
   -Я говорю об очевидных фактах, которые ты в упор отрицаешь.
   -Мне больше нечего добавить! - быстро и отрывисто прошептал Черногорский. - Ни о каком бункере я ничего не знаю!
   -И куда ты каждую неделю ездил в Финляндию, а затем ещё и в Швецию - этого ты тоже не знаешь?
   -У меня там знакомые, в Финляндии. И в Швеции они тоже бывают! - Черногорский говорил таким тоном, словно пытался убедить Козлова.
   -Ну, а чем тебе Света Горелова так насолила? - резко переменил тему Козлов.
   -Чем, чем... - снова опешил Черногорский. - Они все одна шайка. Марина, Света, Филиппов, Шувалов...
   -Ну и что? - жёстко парировал Козлов. - Попов тоже со Светой был знаком, и уж куда поближе, чем твоя Марина. Что ж ты и его заодно не скинул?
   -А чего мне его скидывать? - в недоумении пробормотал тот, и тут же оговорился: - То есть как - скинул?
   -Эх, Миша, не умеешь ты складно врать - покачал головой Козлов. - Вот тебе бумага, пиши. Все свои подвиги в хронологическом порядке. А там уже, по ходу, и разберёмся, кто с кем повязан, и кому ты за что мстил.
   Козлов и не ставил себе целью запугать Черногорского - видя, что такими методами он правды от него не добьётся. Тот будет упорно брать всё на себя, или подставлять кого угодно взамен Попова, даже признаваться в преступлениях, к которым он не имеет совершенно никакого отношения - лишь бы выгородить Попова. А Козлову нужен был именно он, Попов.
   Черногорский взял бумагу, и начал торопливо писать.
   -Меня прежде всего интересует: где ты берёшь амфетамин, откуда у тебя оружие, а также все твои сообщники.
   -Я действовал один. Только малолетних наркоманов нанимал за дозу.
   -Интересно, какие это малолетние наркоманы смогли привязать здорового бугая к дереву, вниз головой, на высоте метра от земли? Тут человек поопытнее постарался, и, скорее всего, побывавший в горячей точке. Ни один малолетка так не свяжет, и узел не затянет, здесь очевиден профессионал.
   -А вот они как-то сумели, никого не спросили - вздохнул Черногорский.
   -Оружие тебе тоже малолетки доставали? - иронично хмыкнул Козлов.
   -А они всё что хошь достанут! - простодушно усмехнулся Черногорский.
   -Короче, Вениамин! - повысил голос Козлов. - Ты уже своё отшутился, хватит. Я тебе и так давал шансы. Теперь у тебя выбор: одно из двух. Или ты мне пишешь и говоришь всю правду, или продолжаешь нести ересь, как вы договорились с Поповым.
   -А что, у меня ещё есть выбор? - развязно процедил Черногорский.
   -Выбор всегда есть - ответил Козлов. - И его, чаще всего, приходится делать один раз. Пока ты мне тут демонстрируешь собачью преданность Попову, он тем временем сдал тебя со всеми потрохами.
   -Как - сдал? - вытаращил глаза Черногорский.
   -Элементарно - ответил Козлов. - На, ознакомься.
   Он достал из папки лист бумаги, и протянул его Черногорскому.
   -Бред какой-то! - нервно рассмеялся тот, едва пробежав глазами по бумаге. - Его вообще там с нами не было! Да и писал, по-моему, не он. На хрена мне в таких делах лишние свидетели?
   Такое заявление буквально шокировало Козлова. Выходит, Борисов в очередной раз ему солгал? Ведь то, что говорил этот слабоумный недомерок, как раз соответствовало тому, что писал якобы Попов. Со слов самого Попова, он был на пикнике, но без Феоктистова-Черногорского. Так что, получается, сперва туда съездил Попов, разведать обстановку. А потом приехал Черногорский, и убил Шувалова с Романовой? Что же до Борисова, то он подтверждал все три версии. И первую версию Попова, и "бумажную", и ту, что сейчас пытается "втюхать" Черногорский.
   -Он сам на очной ставке во всём признался, и ты при этом присутствовал. Поэтому не надо отрицать очевидные факты.
   -Ни в чём он не признавался. Он действительно ездил с ними на пикник. Только было это не двадцать второго мая, а шестнадцатого. В аккурат после того дня, когда ко мне заходила эта сучка. Я всё рассказал Андрею, попросил помочь. Он сказал - поможет. А шестнадцатого, вечером, я как раз из Валги приехал, а он вернулся оттуда, и поднял меня на смех. Рассказал мне всё то же самое, что он и Вам рассказывал. Назвал меня трусом, дебилом и полным лохом. "Кого ты слушаешь, идиот? На что ты ведёшься? Это же детский сад, придурки полные, которые могут бредить, всё что угодно, и ты из-за этого уже трясёшься от страха!". В общем, рассказал он мне про этот пикник, про эту компашку, тут мне и пришла мысль: взять, да и завалить их обоих. Тогда я и уговорил Борисова - ещё раз уломать их съездить на то же самое место. Только на этот раз - уже со мной. Раздобыл для них папиросины с убойным зельем, на всякий случай перестраховался - взял с собой ствол, и хлороформ. А то вдруг этот мудак Гоша по дороге полезет меня душить за эту фигню. Которую Вы сегодня видели.
   -Вот, это ты и изложишь мне здесь, на бумаге, во всех подробностях. Что было шестнадцатого, и что было двадцать второго. Что тебе рассказывал Попов. И, в таком случае, на чьей же машине они ездили на пикник шестнадцатого? Ты, что ли, одолжил свой "Москвич" Попову?
   -Андрей вообще без машины был. То Щорса была машина. Тоже "Москвич", и тоже красный, только четыреста двенадцатый.
   "Щорс, Щорс..." - подумал Козлов. - "Ага, вспомнил. Белошёрстников Александр, тоже знакомый Марины Романовой. Но ведь его же проверяли, и его родителей тоже. Никакими данными о том, что у них есть "Москвич", следствие не располагает. Откуда тогда он взялся? И почему Борисов ни слова о нём не упоминает?"
   -В общем, так, Черногорский - раздражённо сказал Козлов. - Один из вас определённо лжёт, и, скорее всего, вы лжёте оба. Поэтому у меня есть уже достаточно оснований для привлечения твоего дружка к уголовной ответственности - как минимум, за дачу заведомо ложных показаний. А там дальше уже разберёмся.
   В ответ Черногорский лишь молча вздохнул, продолжая писать. Уже целый лист бумаги, с обеих сторон, был исписан убористым, неровным почерком.
   -Внизу страницы распишись - сказал Козлов.
   Черногорский резко нацарапал размашистую закорючку, напоминающую скорее письменную букву "ы" с флажком, каким школьники пишут заглавные буквы.
   -Дайте ещё бумагу - попросил он.
   Козлов молча подал ему чистый лист, и взял исписанный.
   -Ну-ка, покажи мне свои опусы - покачал головой он. - Так, 1986-й год. В школе, в подвальном помещении, под лестницей, возле раздевалки... На кой чёрт ты мне это пишешь?
   -Вы сами сказали - всё в хронологическом порядке. То, что я делал - это было только следствие, а следствия без причин не бывает.
   -Вдвоём избили, и хотели заставить заниматься оральным сексом. Я это делать наотрез отказался - продолжал читать Козлов. - Разбил головой стекло, бежал по рекреации, и кричал: "Пожар! Пожар!".
   -А что - лучше бы они меня опустили, да? - злобно прошипел Черногорский.
   Козлов промолчал, продолжал читать.
   -1987 год. В отместку за попытку изнасилования, нанёс тяжкие телесные повреждения брату одного из них. Сколько лет брату-то было?
   -Три года - безучастно ответил Черногорский.
   -Молодец! - язвительно ответил Козлов. - Так, что тебе эти дети сделали?
   -За этими детьми косяк! - резко перебил его Черногорский. - Даже те, кто ещё не родился - они уже все виновны передо мной! Виновны тем, что им будет - и шестнадцать лет, и восемнадцать, и двадцать, а мне уже никогда не будет. Мне двадцать четыре года, я дистрофик, импотент и шизофреник. Ходячая развалина, у меня нет никакой жизни, и не было, а такое существование, как я влачу, я в гробу видал! Лучше смерть! Моя молодость, юность, моя жизнь - растоптана, опаскужена, поругана, брошена под ноги ихним ублюдочным родителям. Так пусть же теперь они, эти гадкие, похабные отродья, теперь разлагаются, и встретят свои эти юбилеи - полными ничтожествами. Если доживут, конечно - он криво усмехнулся. - Моральными и физическими вырожденцами, неполноценными существами, абсолютно не способными к человеческой жизни! Уродами, дегенератами, самыми гнилыми и погаными отбросами, которые только можно найти на людской помойке!
   -Так, дальше... - продолжал читать Козлов. - 1994-й год. Сидели вчетвером в баре, выпивали с товарищами по работе, никого не трогали, ни к кому не приставали... Это что, опять причина?
  
   Осень 1994 г.
   Он уже не помнил, что послужило поводом для этой пьянки. То ли был у кого день рождения, то ли зарплату получили, то ли просто решили отдохнуть после тяжкой трудовой недели. Впрочем, работая на такой работе, придумывать что-то более интересное, было попросту лень. И так вечные сумерки - от цемента, пыли, да паров кислоты; и шум в ушах - от постоянного гула турбин, лязга пилы, да грохота бетономешалки.
   Сам Черногорский работал формовщиком, заливал тротуарную плитку. С утра он занимался распалубкой, укладывал готовую плитку на поддон, тут же загружал бадью песка и щебёнки в бетономешалку, добавлял цемента, и, пока мешался раствор, мыл формы, чтобы тут же заполнить их свежим бетоном, провибрировать на стенде, и уложить в штабель.
   Ещё два парня, примерно его лет, работали на ступенях. Один занимался шлифовкой и полировкой на станке, второй орудовал турбинкой - обтачивал торцы и фаски.
   И четвёртый участник этого застолья уже успел с той фирмы уволиться. Зашёл на работу "просто так" - повидать старых знакомых.
   Как кого из них звали, Черногорский уже не помнил. Помнил только прозвище одного из них - Толстый.
  
   -Холодно, пацаны - сказал высокий худощавый белобрысый парень. - Мы тут, на улице, окочуримся.
   -А что, у тебя есть, где зависнуть? - хмыкнул Черногорский. - На сотню вчетвером особо не разгуляешься.
   -Давай в раздевалку пойдём - предложил рыжеватый крепыш в кожаной куртке.
   -Ага, тебе хорошо - ты уволился. А нас кто-нибудь вломит, и хана. Попрут - сказал Черногорский.
   -Хорошо! - завёлся рыжеватый. - Ты сам что предлагаешь?
   -Лично мне не в западло и в садике на скамейке посидеть. Возьмём водки, согреемся.
   Толстый молчал. Он работал совсем недавно, и в этой компании, как и на работе, был новым человеком.
   -Чего ты, как школяр - на скамейке, в садике - передразнил белобрысый. - Быстрее, апс, апс, лишь бы вставило...
   -По-моему, мы ведём совершенно беспредметный спор - рассудительно заметил Черногорский.
   -Ты зато, смотрю, самый умный! - огрызнулся рыжеватый.
   -Сперва надо водки купить! - продолжал Черногорский. - А то мы сидим, шкуру делим, а медведь по лесу бродит.
   Это предложение возражений ни у кого не вызвало.
  
   -Короче, я знаю тут, недалеко, один барчик - сказал белобрысый. - Туда со своим пускают.
   -А что у нас вообще есть? - спросил рыжеватый. - Давайте подобьём.
   -Я уже скинулся - ответил Черногорский.
   -Ты прикинь, сколько ты получил, и сколько мы получили! - огрызнулся рыжеватый.
   -Зато вы в четыре часа уже домой линяли, а я чёрт знает, до скольки там вкалывал, на этой плитке! - мотнул головой Черногорский. - Так что нечего тут меня разводить...
   -Да никто никого не разводит, успокойся! - впервые подал голос Толстый. - Где там твоя забегаловка, пошли. Там, на месте сообразим.
  
   В просторном помещении бара было тихо и малолюдно. Лишь два столика были заняты, остальные все свободны. Пожилой бармен читал газету.
   Коротко посовещавшись, ребята решили взять каждому по сто грамм водки, пару пакетов апельсинового сока, и бутерброды с килькой. Водку мешали с соком, и подливали из купленной Черногорским бутылки.
   Так незаметно, прошло два или три часа. Ребята были уже навеселе, разговаривали довольно громко, но, в самом деле - только между собой.
   Тут в бар ввалилась шумная компания парней постарше - тем уже было далеко за двадцать. Они были тоже поддатые, и к тому же, явно жаждали "подвигов".
   -Эй, гарсон! - прикрикнул один из них на бармена. Так и сказал "гарсон", хотя тот годился ему в отцы. - Нам "Малибу" и кальмаров!
   С этими словами он выгреб пятернёй из кармана смятые купюры, и швырнул их на стол.
   -У нас нет... - стал оправдываться бармен.
   -Чего значит - нет? А чего вообще у тебя есть? Не понимаю, это что - бар, или клоповник какой-то? Ты чего, за лохов нас держишь, что ли?
   -Не нравится - иди в другой бар - с акцентом ответил бармен.
   -Ты чего, нас на хрен посылаешь? Ты с кем вообще говоришь?
   -Что вам надо? - сказал бармен. - Всё, что есть - всё тут.
   -Слышь, мужик! - сказал другой. - А чё у тебя тут музон такой голимый долдонит? Ты хоть музыку поставь нормальную, не позорься!
   Ещё двое тем временем подошли к столику, за которым сидели Черногорский с товарищами.
   -Вы чё тут сидите? - развязно начал чернявый.
   -С какой целью интересуешься? - парировал Черногорский.
   -Вы вообще откуда? - продолжал тот.
   -Местные мы - ответил Толстый.
   -Чего-то я раньше вас здесь не видел.
   -Кто старший? - рявкнул второй, стриженный.
   -А вы вообще кто? - огрызнулся белобрысый.
   -Чё, пошли, выйдем? Или ты проблем хочешь?
   -Никуда я не пойду! Мне и здесь неплохо - хмыкнул Черногорский.
   -Ты вообще, кто такой? Ты чё, в бригаде работаешь? - стал "наезжать" на него первый.
   -А тебе чего? - огрызнулся Черногорский, всеми силами подавляя в себе страх.
   -А чего ты психуешь? Чё, обосрался? Накосячил, теперь ссышь?
   -Отвали! - отмахнулся Черногорский.
   -Ты чё? Я по глазам вижу, что ты психуешь! Короче, с тебя пятихатка - и расходимся! - нагло заявил чернявый.
   -Это ещё за что? - опешил тот.
   -Вот дебил! - сказал рыжеватый белобрысому. - Так, давайте, расходимся по-хорошему - сказал он уже тому, кто приставал к Черногорскому. - Или что, вам стрелы охота?
   -Какой стрелы, ты чего понты кидаешь? - взъярился чернявый. - Он мне должен - чё, не видишь, на измене сидит, лошок!
   -А это ваши проблемы, разбирайтесь сами, нас это не волнует - огрызнулся рыжеватый.
   Черногорский с досадой посмотрел на него.
   -Чего, пошли, выйдем! - сказал гость.
   -Пошли! - раздражённо буркнул Черногорский.
   Двое других собрались было идти за ними, но белобрысый их остановил:
   -Вы чего, пацаны? Пусть они сами разбираются!
   Черногорский действительно чувствовал себя в дурацком положении - что-то он сказал неправильно, иначе с чего это его товарищ так нелестно о нём отозвался - "дебил"? Неужели его страх и замешательство настолько очевидны? Поэтому он, превозмогая страх, пошёл вслед за чернявым в коридор.
   -Ты чё, проблем хочешь? - начал тот.
   -Чё те надо? - огрызнулся Черногорский, заглушая страх показной бравадой: очень уж не хотелось перед товарищами позориться.
   -Ты мне денег торчишь, чё ты тут под дебила косишь, тебя, сука, глаза выдают!
   -Каких денег, ты чё, лоха нашёл, ничего я тебе не должен!
   -Слушай, не зли, я сейчас тебе внешность попорчу, на больничку работать будешь!
   -Ты вообще кто такой? - рявкнул Черногорский. - Ты чего меня шугаешь? Ты чего, пять капель на грудь принял, и думаешь, самый крутой? Ну, набьёшь ты мне харю. Да хоть отпинаете меня все, как ссаный матрац! И чего вам, ништяк от этого будет?
   -Ты чего в отказку идёшь, ты уже повёлся, теперь поздняк метаться, лох голимый!
   -Да пошёл ты к чёрту, чё ты туфту гонишь, ни на что я не вёлся, на хрен вы мне сдались.
   Чернявый, наконец, не выдержал, и два раза ударил Черногорского по лицу.
   -Ну чё - скривил рот Черногорский. - Веселее на душе стало? Боксёр чёртов! Я сейчас пойду, Андрюхе позвоню.
   -Кто такой Андрюха? - тот схватил Черногорского за одежду, но Миша резко вырвался.
   -А вот увидишь - узнаешь.
   -Давай, иди, звони, кому хочешь. Мне до фени, кого ты тут позовёшь, хоть бабушку, хоть дедушку. Где он, этот твой Андрюха...
   Однако договорить он не успел - все его друзья, один за другим, вышли из стеклянных дверей холла в коридор.
   -Слышь, ты, пошли, хорош над больным стебаться. Время уже десять, в "Отелло" пора.
   -Погодите, пацаны, я ещё с ним не кончил. Он меня каким-то корешем своим шугает...
   -Да чего с него взять, он прикинут, как бомж - сказал другой, и врезал Черногорскому в челюсть, так, что тот отлетел к стене. - Пошли, Потап! - он хлопнул чернявого по плечу, и они все вышли.
   Черногорский вернулся в холл, сел за стол, и налил себе водки.
   -Ты чего, вообще, что ли, говорить не умеешь? - спросил его рыжеватый. - Он тебя, как лоха, на деньги разводит, а ты ведёшься: за что? Ты что, забыл, за что? Что, я за тебя должен думать, что ли?
   -Остынь! - одёрнул его белобрысый.
   -Короче, пацаны - сказал Толстый. - Вон, та бабка - он кивнул в сторону немолодой женщины, сидевшей за столиком на другой стороне - ходила звонить. Сейчас сюда менты нагрянут, так что давайте, по-тихому...
   Но договорить он не успел: послышался визг тормозов, и в ту же минуту в холл ввалились четверо мужчин. Трое из них было одето в чёрную униформу, и только один, высокий и плотный шатен, был в белой куртке. Они сразу подскочили к их столику, и один из них крикнул:
   -Ваши документы!
   -Нет у нас ничего! - ответил Черногорский.
   В ответ тот, в белой куртке, ударил его кулаком в лицо. Под глазом всплыл огромный синяк.
   Их выволокли в коридор, стали обыскивать, при этом не скупились на удары и оскорбления.
   -Чего вам надо, мы вообще тут ни при чём! - сказал Толстый. - Тут другая шпана бесилась, они свалили...
   Мужчина в белой куртке схватил Толстого за голову, и с силой удалил того лицом о стекло. Стекло тут же разбилось. Изо лба парня сочилась кровь.
   -Ё...анный паштет! - воскликнул Черногорский.
   -А ты чего стоишь тут, такой недовольный? - это мужчина в белой куртке уже сказал ему, Черногорскому, и с силой ударил его. Черногорский упал. Тот поднял его за грудки, и ударил ещё раз.
   -Я тебе сейчас покажу! - рявкнул он, и заехал Черногорскому кулаком в солнечное сплетение.
   -Кто разбил стекло? - на звон стекла в коридор вышел бармен.
   Все молчали. Мужчина в белой куртке угрожающе смотрел на Черногорского.
   -Это... это я разбил! - пролепетал Черногорский. - Я... я сейчас заплачу...
   -Четыреста крон - сказал бармен.
   -Ну, ты в натуре, дебил! - сказал рыжеватый, и получил по почкам.
   Миша молча достал бумажник, отсчитал четыре синих бумажки, и протянул их бармену. Бармен взял деньги, и достал бланк квитанции.
   После этого парней вывели на улицу. Черногорский сразу получил с локтя в ухо, и завалился на стену, сморкаясь кровью.
   -Этого домой - скомандовал один из "чернорубашечников", указывая на Толстого. - Остальных - в машину.
   С этими словами он уселся за руль видавшего виды белого "Опеля-Асконы". Тот, что в белой куртке, сел рядом. На заднее сиденье сел третий - "для сопровождения", туда же затолкали белобрысого и рыжеватого. Для третьего - Черногорского - просто не хватило места.
   -Вали вон отсюда, козёл! - с досадой проворчал четвёртый член экипажа, с силой толкнув Черногорского.
   Машина завелась и тронулась с места. А Черногорский и Толстый побрели прочь. Закурили.
   -Короче, так. Сейчас идём в травмапункт, потом обратно сюда - сказал Толстый. - К тому времени этот козёл отсюда свалит. И узнаем, что это за уроды сюда вломились. Если, конечно, бармен будет с нами разговаривать, после того, как ты такую фигню отморозил!
   -Что - я? Что опять всё я? Этот ублюдок твоей репой стекло разбил, а я теперь ещё и виноват...
   -Какой ублюдок? Ты стекло разбил! - закричал Толстый. - Да, этот ублюдок дал мне по репе чем-то, не знаю, чем. А стекло разбил ты. Ты сам об этом сказал, сам заплатил, ещё и квитанцию взял...
   -Что, мне надо было ребят отмазать, чтобы эти черти их отпустили. А они бы чёрта с два признались, кто на самом деле разбил! И потом, раз я один лох, а вы все такие крутые, то чего ж вы все молчали? Чего ж в один голос не сказали, что это он?
  
   В травмопункте на голову Толстому наложили шов. После этого они действительно пошли обратно в бар.
   -Это не я разбил стекло! - возбуждённо тараторил Черногорский. - Видите его голову? Это тот урод в белой куртке, взял его за голову, и ударил об дверь!
   -Чего вы от меня хотите? - лениво спросил бармен. - Чтобы я вам деньги вернул? Не верну. Обращайтесь в суд.
   -Что это были за люди? - спросил Толстый.
   -Женщина позвонила в полицию, и сообщила, что в нашем баре компания молодых людей, говорящих по-русски, ведёт себя непристойно, пристают ко всем, нарушают порядок, хулиганят.
   -Вы хотите сказать, что это были полицейские? - взорвался Черногорский.
   -Нет, это был экипаж из дружины Кодукайтсе.
   -Куда они повезли наших друзей? - спросил Толстый.
   -Не знаю. Обращайтесь в полицию, в суд - ответил бармен.
   Так они и ушли восвояси. Больше говорить было не о чем.
  
   -Мы хотим обратиться к Вам с заявлением - сказал Черногорский дежурному полицейского участка на Кадака.
   -По какому поводу? - нехотя спросил тот. Вид пьяных, избитых юношей в грязной одежде, совершенно не внушал ему доверия.
   -Мы сидели в баре, никого не трогали. Тут в бар ворвались молодчики из Кодукайтсе, избили нас, разбили его головой стекло, а меня заставили брать всё на себя, и платить - объяснил Черногорский. - Вот справка из травмопункта, вот квитанция.
   -Молодые люди, вы пьяны. Поэтому ваше заявление мы принимать не будем. У нас был вызов. Да, поехали ребята из Кодукайтсе.
   -Но этот вызов абсолютно к нам не относится, поймите!
   -Не знаю. Я с вами не был. Но просто так нам не звонят, значит, что-то всё-таки было.
   -Это была совсем другая компания! - не унимался Черногорский.
   -До свидания! - оборвал его мужчина.
  
   -Ну, сука, выродок паскудный! - выругался Черногорский, сплёвывая кровью. - Я узнаю, где ты и кто ты, я до тебя доберусь, тварь! Я твоей матери соски отрежу, и в жопу ей засуну, только за то, что она тебя родила, гниль болотная! Я твою жену под бешеную псину подложу, целая свора её пусть оприходует во все дырки! А твоего ребёнка, это грязное, похабное отродье, я прибью живьём к дереву, вспорю этой падали брюхо, чтобы кишки наружу вылезли, оболью их керосином, и подпалю, как хворост!
   -Да успокойся ты! - оборвал его Толстый.
   -А чего - эти ублюдки будут делать, что хотят, а мы должны, как овцы, только терпеть и платить? - закричал Черногорский. - Он твоей головой стекло разбил! У тебя сотрясение! А если бы он тебя завалил невзначай, или бы дуриком по жизни сделал? А мне что, за него сидеть бы пришлось, что ли? Или компенсацию тебе выплачивать? Нет, я уже своё заплатил, теперь с него, козла, причитается. Всю семью, на хрен, порву этой гниде. Чтоб не повадно было над нормальными людьми издеваться.
  
   Имя и адрес этого молодчика Черногорский узнал в тот же день от Попова. А расквитался с ним - всё той же весной девяносто седьмого.
   Матери молодчика повезло - она до того дня просто не дожила. Её уже не было в живых и в тот день, когда её лихой сынок демонстрировал свою недюжинную силушку в том злополучном баре.
   Но у него действительно была жена и ребёнок. Сын, которому весной 97-го минуло пять лет.
   За этой семейкой Черногорский периодически приглядывал два года. Но такого удобного момента, чтобы можно было выследить и захватить их обоих, и при этом остаться незамеченным, он не находил. Они всегда были - либо в сопровождении главы семьи, либо в людных местах.
   Поэтому он решил расправиться с ними прямо в подъезде их же дома.
  
   Весна 1997 г.
   -Kaheksas (восьмой) - сказал Черногорский, войдя вместе с ними в лифт девятиэтажного дома.
   Женщина молча нажала на кнопку шестого этажа. Лифт тронулся.
   Внезапно Черногорский резко развернулся к ней лицом, направив ей прямо в нос струю хлороформа. Та слабо вскрикнула, и тут же обмякла. Ребёнок закричал, и Черногорский с силой ударил того по лицу, чтобы тот затих.
   Затем он расстегнул на женщине брюки, спустил их, и вонзил ей в ляжку шприц. И тут он и мальчик, встретились взглядами.
   Черногорского бросило в жар от этого взгляда. Перед ним стоял жестокий, изощрённый садист - из тех, кто вылавливает из аквариума рыбок и сдавливает им жабры пальцами, заставляя биться и трепетать в безводной агонии. Из тех, кто душит котят и поджигает им шерсть. Из тех, кто кусачками вырывает канарейкам клювы, как это делала Марина Романова. Черногорский внезапно вспомнил пятилетних героев Дюма и Конан-Дойля. Обоих, кстати, звали Эдуардами, и, по иронии судьбы, брата Черногорского тоже звали Эдуардом.
   Потом вдруг Черногорскому вновь вспомнились картины детства. Вспомнил, как в семь лет он, с родителями и братом, летал на самолёте. И как он сам тогда заболел самолётами, мечтал поскорее вырасти, и стать лётчиком. Целыми днями он бродил по окрестным дворам и пускал бумажные самолётики, забираясь для этого на всевозможные крыши, парапеты, балконы и прочие возвышенности. И в одном из соседних дворов он увидел курчавого конопатого мальчишку лет пяти-шести, издевавшегося над дождевым червём. Связав его в несколько узлов, тот подносил к его концам кем-то брошенный окурок, и наслаждался, видя, как ужасающе дико корчится червь. Сам Черногорский был до безумия шокирован этим зрелищем. Он выхватил у ребёнка червя, но тот резко рванул его обратно, и несчастная жертва оказалась разорвана пополам.
   -Ты фашист! - истошно заорал Черногорский. В том возрасте слово "фашист" было для него самым страшным ругательством.
   И он ударил мальчишку. Тот встал и ответил. Раз, другой, третий. Плюнул Мине в лицо, обозвал бранным словом. Да и где хлипкому, болезненному, впечатлительному Мине, было тягаться с тем розовощёким, здоровым мальчиком? Хоть он и был его старше на год, или даже на два.
   Мальчуган повалил Миню на землю, схватил его бумажные самолётики, и стал их рвать. А тот только плакал от обиды.
   Вспомнился и другой мальчуган - тот самый, который снимал с него штаны при Эдике. Тому тоже было пять лет, а Черногорскому семь. Вспомнились и те проклятые дворы на соседних улицах. Вспомнилось собственное бессилие и унижение, пережитое от пятилетних.
  
   Пшикнув ребёнку в лицо струёй хлороформа, Черногорский снял с него штаны, вонзил шприц ему в ногу, после чего нажал на кнопку девятого этажа.
   Выходя из лифта, он схватил мальчишку за волосы.
   "Что с ним будет, когда он станет взрослым? Станет сильным и здоровым, как его отец? Сколько горя он принесёт людям, унижая и растаптывая их?" - подумал Черногорский.
   Он вдруг вспомнил, о чём он думал пятнадцать лет назад - там, во дворе соседней улицы, когда его оскорбил и унизил такой же пятилетний ребёнок. Вспомнил, чего тогда ему захотелось больше всего в жизни.
   Повалив мальчишку на бетонный пол, он яростно запрыгнул ему обеими ногами на грудь, с силой ударил ногой в челюсть, выхватил из-под джинсовой куртки монтировку, ударил ребёнка раз, другой, третий...
   Тот не проронил ни звука. Он был без сознания.
   Черногорский вновь нажал на кнопку лифта. Двери открылись. В лифте сидела женщина, бессмысленно уставившись в одну точку.
   -Если ты любишь его... - прошептал Черногорский, и швырнул ей в голову банку, до половины наполненную кислотой.
   И, со словами "значит, на тебя имеет право каждый", тут же отпрянул: ему совсем не хотелось, чтобы брызги задели и его. Результата своих деяний он не видел. Ему было бы страшно и омерзительно на это смотреть. Он опрометью кинулся по лестнице на крышу, прополз по ней ползком, чтобы, чего доброго, его никто бы не заметил из окон соседних домов, и вышел через другой подъезд.
  
   Воскресенье, 15 августа 1999 г.
   18 часов 20 минут. Город Таллинн, Эстония.
   -Остальные четыре эпизода совершали несовершеннолетние исполнители, всего пять человек - продолжал читать Козлов. - Одному из них нанёс тяжкие телесные повреждения, остальные умерли от передозировки героина... Ты смотри, какой грамотный. Кодекс знаешь. Ну, а конкретнее? И почему тут ни словом не упоминается Сергей Кузьмин, он же Солидол, брат вашего с Поповым общего знакомого, Олега?
   -А причём здесь вообще Кузьмин? - хмыкнул Черногорский. - Он показал мне, где инкубатор, а там, дальше, я уже сам. А что конкретнее - я что, спрашивал, кого из них как зовут?
   -Черногорский! - объявил Козлов. - Ты красноречиво выступаешь о чести и достоинстве, о недопустимости насилия и глумления над личностью. А как при этом ты сам обращаешься с людьми, превращая их в орудия истязания? Как теперь они должны тебе мстить? Ведь и у них тоже есть и честь, и достоинство, и право на существование!
   -У них этого нет - лицо Черногорского напряглось, а глаза округлились. - Они сами продают это всё за дозу. Сам устав ихний - раз пришёл в "инкубатор", слова "нет" не существует!
   -А не кажется ли тебе, что и ты свою честь и достоинство, тоже продал? Причём ещё дешевле, ещё ниже и гаже, чем эта пресловутая доза? - наседал Козлов.
   -Нет, не кажется, Пётр Александрович! - нервно замотал головой Черногорский. - Просто я... я всегда был слишком слабохарактерным. Не мог постоять за себя, не мог ничего сказать в лицо. Подчинялся чужой воле. И ничего не мог с собой поделать, как ни силился. Не мог, чёрт побери, перебороть своё это состояние, беспомощное, униженное и бестолковое! А они этим пользовались, глумились надо мной, и наслаждались! И я ничего не мог с этим сделать, не находил в себе ни капли силы, чтобы воспротивиться, и оставалось лишь терпеть. Покорно и униженно терпеть; как лох, как ничтожество, как половая тряпка! Что, думаете, если бы я мог хоть перед кем-то просто, по-мужски, постоять за себя, дать достойный отпор, а не опускаться на колени и не лизать подошву - разве меня бы распирала такая месть? Разве я бы додумался до таких диких и нелепых изуверств? Но я не мог. Что-то изнутри сковывало меня, парализовало моё тело и волю, с твёрдой установкой - если дёрнешься, то будет только ещё хуже. И я почти никогда не рыпался. Установка была сильнее меня.
   Черногорский сдавленно рыдал.
   -Вытри свои сопли, слюнтяй! - прикрикнул на него Козлов. - Нету никакой установки, и никто тебя ничем не сковывал. Перебороть свой страх - и дело с концом. Но ты предпочёл, мало того, не делать над собой усилий - ещё и записал себя в разряд инвалидов, особенных, которым всё дозволено. Ещё и хвастаешься этим. Не человек, и не мужчина! Значит, можно делать всё, что взбредёт в твою пустую башку!
   -Вы меня за это осуждаете?
   -Ты просто больной, Черногорский. Но всё же ответственность будешь нести, как человек, как взрослый мужчина. И неважно, что с тобой делает твой страх.
   -Хотите, я скажу, Пётр Александрович, каково было моё первое впечатление от жизни? - сдавленно процедил Черногорский. - Первое, что я помню - как насиловали мою мать. Большая собака... крапивная яма... и ещё... Ещё оранжевая коза. Мне было два года, и я вот, всё это, воочию видел.
   -Кого? Оранжевую козу? - переспросил Козлов. Ему показалось, что задержанный попросту "косит под дурака".
   -Потом... мне было шесть лет. Как раз тот возраст, когда просыпается первый интерес к "уличной жизни". Курить, сквернословить... И всё, что связано с говном, письками, попками - и всё обретает жутко таинственный смысл. И тогда мой приятель, старше меня на четыре года...
   -Гена Фокин - вставил Козлов.
   -Да, именно Гена Фокин! - с жаром подхватил Черногорский. - И он предложил мне пойти, посмотреть, как это самое. Ну, как "делают е-е"! Я ожидал увидеть что-то смешное, а увидел ту же самую картину, от которой я пришёл в дикий ужас, когда мне было два года. Женщина кричала, так же истошно и пронзительно, как в прошлый раз кричала моя мать. И я решил, что он её убивает. И тогда я схватил кочергу, и бросился с ней на этого Якова, и при этом орал: "Ты фашист!". Что, смешно, да? Забавно?
   -Это ты будешь рассказывать на судебно-психиатрической экспертизе, так как непосредственно к делу это отношения не имеет.
   -Так вот чего - заорал Черногорский. - Он пытался меня изнасиловать. Правда, до конца довести ему не удалось. Вот так меня встретил ваш мир. И теперь я ему мщу тем же самым!
   -Только имей в виду - тебе уже не два, и не шесть, и даже не двенадцать, как бы тебе этого не хотелось.
   -Значит, уже и Вы считаете, что я отсталый, что я до сих пор ещё на уровне ребёнка...
   -Прекрати цирк устраивать - оборвал его Козлов. - Нет, ты не ребёнок, и уровень у тебя совсем не детский. Просто ты, неизвестно зачем, сам постоянно загоняешь себя в детство. Чтобы избежать ответственности. Для этого ты готов подчиниться любому произволу, пойти на поводу - у кого угодно, и чего угодно; отдать себя в какую угодно кабалу - чтобы самому не принимать никаких решений, чтобы не отвечать ни за что. Только так не бывает. Чья бы ни была инициатива - а отвечать всё равно тебе. Если я скажу тебе - "нырни головой в унитаз", твоя голова будет в говне, а не моя. А ты, даже сейчас, в своих преступлениях винишь тех, кто обидел тебя в детстве.
   -Нет, вот за свои поступки я как раз в ответе - крякнул Черногорский. - Но только не за чужие!
   -Здесь случай совсем иного рода - ты свои выдаёшь за чужие, а чужие - за свои - нахмурился Козлов.
   И он вновь углубился в чтение.
   -Двадцать пятое июня, ограбление... А как же твоё заявление, и все твои предыдущие показания? - Козлов пристально смотрел в бегающие глаза Черногорского.
   -Всё остаётся в силе - кивнул тот. - Я же не знал, кто и как должен был меня встретить. Потом мне разъяснили, что пугнули для верности.
   -И, выходит, организаторами ограбления являлись Можаев и Лаптев, ныне покойные. Что ж, это легко - валить всю вину на покойников.
   -Лаптев не организатор. Его, как и меня, использовали втёмную, и втянули в эти афёры чисто по дури. Заодно и меня подписал. Посредником между ним и Можаевым был некий Алик, как его зовут по-настоящему, я не знаю. А потом... Когда едешь со стволом под боком, а из машины масло летит, и смерть за собой на дороге оставляешь... - и он опять осёкся.
   -У тебя к тому времени уже боевое крещение было пройдено. Только я не пойму, какова же была цель всего этого - аэропорт, иностранец, афёры с переодеваниями?
   -Ребята порезвились. Разыграли спектакль. Нечего сказать, хорошо представление. Взяли меня, походя убийцей сделали, а как мне после этого жить? Одно дело - мочить таких уродов, насильников, сластолюбцев и отщепенцев, как Беспалов, или Дима тот же самый. И совсем другое - стать виновным в смерти человека. Полицейских на "Мазде". Молодой семьи на "Тойоте". Этого я им не простил. Одного я отравил, второго взорвал. С Женей, правда, я пытался сначала договориться, но он меня предал. Они решили свалить всё на меня, потому у меня выбора просто не оставалось. Или я их - или они меня. Хуже другое - из-за этих скотов, я стал убийцей ни в чём не повинных людей!
   -Этих скотов, которые знали правду и об ограблении, и о закулисной стороне спектакля - устало выдохнул Козлов. - В частности, о том, какую роль сыграл Андрей Попов.
   -Причём здесь вообще Попов? - воскликнул Черногорский. Его возглас показался Козлову явно наигранным.
   -Ты, чем о Попове, лучше о родителях своих подумай. Попов теперь сам о себе позаботится, ты ему ни к чему.
   -А что мне родители? - с отчаянием воскликнул Черногорский. - Если уж на то пошло, то они, с раннего детства, воспитывали во мне ничтожество! То есть, я страдаю - я же ещё и виноват! Я постоянно слышал только одно - что я самый маленький, самый слабый, что у меня ничего не получается. Ты ничего не можешь, как тебе не стыдно... Взять тот же 86-й год, кого наказали? Не их, а меня, взяли, изолировали от общества, посадили на справку из дурки, перевели на домашнее обучение. Это было самое гадкое, что только было в моей жизни. Что я ни к чему не способен, ничего не могу, нуждаюсь в особой опёке и тепличных условиях. Вот тогда я и научился притворяться. Что называется, косить под дурака - делать вид, что я со всем согласен, и что я всем доволен. Потому что стоило мне выразить что-то против, как я тут же нарывался на скандал - что я такой-сякой, они для меня делают всё, жертвуют всем, а я вот так плохо себя веду. Что, видите ли, они живут только ради меня, их личная жизнь уже кончилась. А мне, чёрт побери, нужна эта проклятая жертвенность? С ранних лет, они с любовью и заботой, взращивали, лелеяли во мне комплекс неполноценности. Меня не учили решать проблемы, а учили бежать от них; прятаться, грубо говоря, под маминой юбкой. Даже если при этом и говорили всё, что угодно. Как при разводе! Да это и есть самый натуральный развод - говорить одно, думать другое, а делать третье, с одной лишь разницей, что цели у этого развода никакой! Вернее - чисто психологическая: успокоить свою совесть. "Никуда не ходи, ничего не делай, ни с кем не связывайся, ни во что не вмешивайся" - вот они, ихние родительские советы. Но ведь от внешнего мира не отгородишься! Да и когда вырос, ничего, по сути, не изменилось. Всё только на прошлое кивали: вот, когда мы тебе говорили... А теперь пожинай свои плоды! А чтобы конкретно, по существу, совет дать - так это никогда! Внушали мне, что я когда-то, будто бы совершил фатальную ошибку, и теперь уже ничего не изменить, только терпеть остаётся. Терпеть, и пенять на себя, но ничего не менять. А что мне жать, какие плоды, когда ничего ещё не засеяно, когда жизнь ещё только начиналась? "Вот, так себя поставил...". А они меня учили, как нужно себя ставить? Наоборот, только втирали: "Веди себя, тише воды, ниже травы"... Но я ведь так не мог! А как надо - я не знал, я жил, можно сказать, методом проб и ошибок, и я делал их, одну за другой, и в конце концов, я порой сам ощущал себя сплошной ошибкой!
   -Ладно, это чисто твоё субъективное видение ваших семейных проблем. В этом уже не мне разбираться, а экспертизе. Ты, как в детстве, сам себя ни во что не ставил, так же и сейчас. Потому что запомни: с нами будут обращаться так, как мы этого позволяем. И то же самое касается твоих друзей. Они тебя тоже ни во что не ставили, потому что как ты к себе относишься, так же будут и другие. И ты всю жизнь шёл на бессмысленные жертвы, надеясь этим заслужить, или, скорее, купить себе почёт и уважение. В том числе - и Андрея Попова. Ты бросил себя ему под ноги. У вас не было дружбы, было явное доминирование, а дружба была лишь на словах. Развод, как ты говоришь. И предательство. Попов тебя использовал и предал, а ты до сих пор его выгораживаешь, и идёшь тем самым на новое преступление.
   -Мне больше нечего добавить - вздохнул Черногорский. - Никого я не выгораживаю.
   -Это выяснит следственный эксперимент - сухо парировал Козлов. - После того, как завтра же, на очной ставке с Семёновой, вы подтвердите, что видели друг друга единственный раз в жизни - а именно 13 июля сего года. Как раз в тот день, когда здесь, в этом самом здании ты встретился с Максимом Иванцовым, и он, между прочим, тебя узнал. Даже операция не помогла. А после этого, устроим вам очную ставку с Поповым, и я вам задам все те же самые вопросы, на которые вы мне уже отвечали.
   -Ради Бога - равнодушно хмыкнул Черногорский. - Вы - начальник, Вам виднее.
   -И, кроме этого, через час будет готова распечатка всех твоих мобильных переговоров. И твоя версия о том, что все орудия преступлений тебе поставляли малолетние наркоманы, тоже накроется большим алюминиевым тазиком. Поэтому я ещё раз предоставляю тебе возможность, не городить мне тут все эти бредни - Козлов тряхнул листами бумаги - а, наконец, начать говорить правду. Правду о том, кто тебя довёл вот до такого состояния, и о его сообщниках.
   -Я уже всё написал.
   -Пятница, 13-е. Бросил гранату в окно Гореловой, "Москвич" бросил в соседнем дворе, пробежал через квартал, сел на автобус пятидесятого маршрута. Только через два часа ты был уже под Куусалу, и прикончил там Филиппова, а пятидесятый, насколько мне известно, туда не ходит.
   -Не два часа - поправил Черногорский. - Димона я завалил уже вечером, часов так, в десять. Мне молодые целый день его выслеживали.
   -Что-то удивительно быстро ты перемещаешься. На чём ты перевозил Филиппова из Таллинна в лес под Куусалу?
   -На том самом "Москвиче", который угнали в Маарду. Тем более, я был в гриме, документы были тоже в порядке.
   -Не надо рассказывать сказки. После взрыва ехать по городу на красном "Москвиче", и ни разу не быть остановленным, ты просто не мог. Далее. Угнал фургон ГАЗ-51, нанёс визит семье Айрапетова, отвёз их в катакомбы под Клоога. Туда же отвёз семью Брагина. Жертв приводил в бессознательное состояние хлороформом, затем делал им инъекции наркотика фенциклидина. Вечером 14 августа расстрелял жертв и исполнителей, всего семнадцать человек. Весь процесс снимал на видеокамеру, кассеты отвёз в гараж. Интересно, когда это ты успел? Я сегодня побывал и у тебя дома, и в гараже.
   -Ночью я там был - вздохнул Черногорский.
   -Следственный эксперимент разберётся. Только на прощание я скажу тебе одно: ты сейчас находишься перед выбором. Или правда - или Попов. От этого зависит вся твоя дальнейшая судьба. Поскольку ты теперь в наших стенах прописался ох, как надолго, и кем ты здесь станешь, как ты будешь жить - выбирать тебе. Поэтому иди теперь, поразмысли на досуге. Если что надумаешь - позовёшь охранника, скажешь, что желаешь со мной говорить.
   Он снял трубку внутреннего телефона, и громко сказал:
   -Арестованного - в камеру!
  
   ... -А интересно, что наш дорогой Козлов отдал бы за то, чтобы самому быть пастухом у этих шакалов? Здорово он, конечно, закрутил. Каждый может оказаться и Мишкой, и жертвой на пути Мишки! - усмехнулся Попов, с аппетитом поедая жаркое из мяса.
   -Вот уж не думала, что этот Мишка настолько отмороженный - подхватила Жанна. - По нему, конечно, было видно, что с ним что-то не то. Но ведь, не до такой же степени!
   -Его сгубила трусость и болезненное самолюбие. И абсолютная неприспособленность к жизни. Он так и остался робким, пристыженным, и до смерти запуганным мальчонкой, которого надо вести по жизни за ручку. Он, похоже, и не осознавал всего того, что делал.
   -Знакомый номер? - громко вопросил из телевизора голос Черногорского.
   Это начался документальный фильм, наскоро смонтированный из кассетных видеосъёмок Черногорского, на фоне его же "философского монолога" на аудиокассете.
   -Миша осуществил свою заветную мечту - прославился сам, и прославил свою великую теорию. Провозглашать её с экрана телевизора! Ещё вчера, он и мечтать о таком не мог! - театрально произнёс Попов.
   Жанна явно замечала, что после просмотра репортажа в прямом эфире, у Попова, словно камень с души свалился.
  
   ...Родители Черногорского тоже смотрели телевизор. И репортаж в прямом эфире, и запущенный на экран три часа спустя, документальный фильм.
   Одни ужасающие кадры сменяли другие. Цепь, бьющая с размаху по женской груди. Бейсбольная бита сносит с плеч головку младенца. Крючки, прибитые к потолку с висящими на верёвках, подобно боксёрским грушам, маленькими детьми в ошейниках. Избиения, насилие, кровь... Сами мучители - совсем ещё дети: худые, измождённые, словно малолетние узники концлагерей.
   Подросток с раскалённым докрасна шампуром, подходит к грудному ребёнку...
   На фоне этого ужаса, Черногорский произносит свой гневный монолог:
   -Вот он я, Черногорский, наносящий неизлечимые язвы в ваши Ахиллесовы пяты! Смотрите и наслаждайтесь...
   В этот миг, Татьяна упала со стула, и потеряла сознание.
   Порфирий Прохорович бросился к телефону, чтобы вызвать жене "скорую". Но линия была занята.
   После нескольких безуспешных попыток, Порфирий решился сам доставить её в больницу. Взяв Татьяну на руки, как он когда-то делал это в молодости, он вынес её из квартиры, и зашагал вниз по лестнице. Ему казалось, что он действует чисто автоматически - так как он и сам был в шоке, и воспринимал окружающую действительность, как сомнамбула.
   Старый белый "Запорожец" взревел и рванул с места. Чтобы за рулём не уйти в себя, Порфирий Прохорович включил магнитофон. Оттуда хриплым голосом запел Иван Кучин:
   "Тот карточный долг - роковое известье, легло на порог в предрассветном дыму. Ах, если бы знала, сидела б на месте, ни в жизнь не поехала в лагерь к нему...."
  
   20 часов 10 минут.
   -Мне необходимо встретиться с Генеральным Прокурором Эстонии - сказал Козлов, войдя в представительное двухэтажное здание из серого камня.
   -Сегодня же воскресенье, все отдыхают! - возразил дежурный администратор. - Но на месте дежурный следователь, и я, дежурный администратор.
   -Сегодня я арестовал Черногорского, непосредственного исполнителя по делу "Красный Москвич". Теперь мне срочно нужна санкция на арест организатора. Вернее, пока ещё подозреваемого. Но, учитывая некоторые обстоятельства, которые изложены здесь, в докладной, мне необходима санкция, и непосредственно от Генерального Прокурора Эстонии. Тогда уже мне никто не помешает довести дело до конца.
   -Хорошо. Пройдёмте со мной. Я постараюсь Вам помочь.
   Мужчины поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж, прошли по коридору, и вскоре администратор постучал в тяжёлую дубовую дверь.
   -Да! - ответил по-эстонски голос за дверью.
   После чего сотрудники прокуратуры обмолвились между собой несколькими фразами. Они говорили по-эстонски.
   -Сейчас я позвоню к нему в загородный дом. Он сейчас там, на отдыхе со своей семьёй - пояснил хозяин кабинета.
   -Я не займу у него много времени - скромно ответил Козлов.
   -Думаю, что его, напротив, обрадуют такие новости - добавил администратор.
   -Добрый вечер. Скажите, хозяина нет поблизости? - говорил в телефонную трубку дежурный следователь. - Очень хорошо. Приветствую Вас. Здесь, к Вам, по срочному делу, Пётр Козлов. Да, это тот самый. Это ведь Вас показывали сегодня по телевизору? - обратился он уже к Козлову.
   -Мне некогда его смотреть, я на работе - вздохнул он в ответ.
   -Вас спрашивает Генеральный Прокурор Эстонии.
   Козлов подошёл к телефонному аппарату, взял трубку.
   -Добрый вечер.
   -Добрый вечер - раздался в трубке голос прокурора. - Поздравляю Вас, благодарю, от имени всего народа. Чем я могу Вам быть полезен?
   -Прошу Вашего разрешения на арест подозреваемого. По моим сведениям, он организатор.
   -В чём же Ваши трудности, почему Вам понадобилось моё вмешательство?
   -В том, что мне мешают работать. Официально я вообще отстранён от этого дела.
   -Вы считаете необходимым проведение служебного расследования в Вашем отделе?
   -Нет, в их дела я не вмешиваюсь. Просто пусть мне не мешают. Ни Третьяков, никто. У меня подготовлена докладная на Ваше имя. В ней всё указано.
   -Хорошо. Вы можете сейчас ко мне приехать?
   -Да, с удовольствием.
  
   У калитки Козлова встречал сам хозяин - в спортивных брюках, перепачканных землёй, и светлой выцветшей футболке.
   -Я люблю поработать на огороде - пояснил он. - С бумагами я ознакомлюсь на работе. Не нравится мне затея с Вашим отстранением. Поэтому, служебное расследование в любом случае будет. Необходимо выяснить, с чем мы имеем дело - коррупция ли это, или ещё что похуже. И кто защищает чьи интересы. Что же касается Третьякова, то какими фактами против него Вы располагаете? Честно говоря, мне он уже давно не внушает доверия.
   -Здесь простите, ничем помочь не могу. Конкретных улик против него у меня нет, кроме того, что изложено здесь же. Просто сейчас он мешает мне работать, а против Вас он навряд ли пойдёт, если он не безумец.
   -То есть, Третьяков будет Вас обвинять в незаконном задержании, злоупотреблении служебными полномочиями, и так далее.
   -Это уже я не знаю, что ему придёт в голову. Мне нужно, чтобы, во-первых, никто не мешал работать. И, во-вторых - чтобы нужные люди были под рукой. Работы теперь предстоит ох, как много - следственные эксперименты, по шестнадцати эпизодам! Очные ставки, и так далее...
   -Я подпишу санкцию. Дайте мне бумагу.
  
   "Генеральному Прокурору Эстонии, от вице-комиссара Отдела по расследованию особо тяжких преступлений при Эстонской Республиканской Полицейской Префектуре, Козлова П.А.
   В связи с особыми обстоятельствами дела "Красный Москвич", прошу Вашей санкции на арест подозреваемого в причастности к ряду преступлений этой серии, гражданина Попова А.А.
   Докладная прилагается"
  
   "В отношении всех подозреваемых по делу - даю санкцию на любые меры пресечения. Генеральный Прокурор Эстонии".
  
   -Простите - обратился Козлов - мне нужно, чтобы меня поняли правильно. В противном случае, завтра меня вместо работы опять ожидает скандал: какое право я имею считать Попова подозреваемым.
   -Хорошо - ответил Прокурор. - Специально для Третьякова, и для Вашего - он выдержал многозначительную паузу - пока ещё, начальства.
   "Арест Попова разрешаю".
   -Благодарю Вас. Всего доброго! - чинно раскланялся Козлов.
   -Удачи Вам, комиссар!
   -Я пока ещё вице...
   -Я сказал - комиссар! - слегка повысил голос Прокурор.
  
   20 часов 00 минут.
   Черногорский ощутил лёгкий толчок в спину, от которого он, неожиданно для себя, потерял равновесие, и почувствовал, как сотрясаются его внутренности. Захлопнулась железная дверь - и он услышал прямо за спиной адскую какофонию из оглушительного лязга и душераздирающего скрипа металла...
   Им вновь овладела ненавистная, предательская робость, знакомая ему с детства - со слабостью в теле, с раскоординированными движениями, с покрывающим всё тело липким, смрадным, холодным потом. С комом в горле, и дрожью в конечностях.
   Превозмогая себя, он старательно вытирал ноги об лежавшую у порога половую тряпку.
   -Здравствуйте, люди! - сказал он, осматриваясь в своём новом мире.
   На нарах сидели мужчины разного возраста. Почему-то все лица показались ему злобными и угрюмыми.
   -Входи, не стесняйся - пробасил приземистый, широкий пожилой мужчина в тельняшке без рукавов. - Я здесь старший.
   -Люди, скажите, в какую хату я попал? - осторожно спросил Черногорский, вспомнив, очевидно, чьи-то тюремные мемуары.
   -Ты попал в правильную хату! - заявил старший. - Я Нахимов. Поди сюда!
   Черногорский робко прошагал в центр камеры.
   -Ишь, какой! - прохихикал вертлявый молодой цыган. - Брезгаешь, значит? Или ты у нас... - он многозначительно хмыкнул, и скорчил презрительную гримасу.
   -Молчать! - властно оборвал его Нахимов.
   Тот о чём-то стал шушукаться с соседом по нарам, но "старший" резко обернулся в их сторону, и они враз замолчали.
   -Ты кто? - спросил Нахимов, глядя в упор на Черногорского.
   -Я человек - чуть слышно ответил тот.
   По камере пронёсся шепоток.
   -И когда ж ты человеком стать успел? Или слова свои забыл, тебе напомнить?
   Этот вопрос поверг Черногорского в замешательство.
   -Чего молчишь? Не знаешь, кто ты? Или "горбатого" мне тут лепишь? - наседал "старший".
   -Бродяга я - ответил Черногорский. - Мишей меня зовут.
   -Ну, и за что же ты, Миша, сюда угодил? - усмехнулся Нахимов. - Заблудился, небось?
   -За убийство - прошептал Миша.
   Вся камера разразилась дружным хохотом: Черногорский производил впечатление совершено безобидного человека, не способного убить и мухи.
   -А ещё за что? - невозмутимо спросил старший.
   -Да уж по гроб жизни хватит - вздохнул Миша. - Наркота, угоны, чужие документы...
   -А ещё что? - старший уже начинал злиться.
   -Не знаю - замялся Черногорский. - Пока мне не предъявлено. Я и статей-то своих не знаю.
   -Да мне до фонаря твои статьи! - прорычал старший. - Что ты делал, говори! Или что, хочешь ужин из параши отведать?
   -Торчков малолетних на беспредел подписывал. Лохматки вскрывать, выблядков рвать - в отчаянии простонал Черногорский.
   -Какие лохматки? Какие выблядки? - прохрипел Нахимов, скрипя зубами. - Чего я должен из тебя каждое слово тянуть?
   -Жёны, дети, матери голимых отморозков, насильников, подонков! Я отвечал им беспределом на беспредел! - выпалил Черногорский. - Чтоб никому не повадно было!
   -Всё, спасибо за откровенность - проворчал старший.
   -Так за это же... - сухопарый мужчина, лет тридцати пяти, весь в татуировках, спрыгнул с верхней шконки, и развязно шагнул навстречу Черногорскому.
   -Сядь на место! - прикрикнул на него Нахимов. - Я с ним разговариваю!
   И он вновь повернулся к Черногорскому, уставился на него в упор.
   -Значит, так ты решил с беспределом бороться? Что ж, я тебя понял. Нет проступка хуже беспредела. А теперь слушай меня сюда: было у матери два сына. Один - беспредельщик, отморозок голимый. А второй - это я. Что ты на это скажешь?
   Черногорский молчал, напряжённо думая.
   -Отвечай на вопрос! - гаркнул Нахимов.
   -А что ты хочешь услышать? - опешил Черногорский, и по камере пронёсся смешок: каждый криво усмехнулся сквозь зубы, один лишь старший оставался по-прежнему непроницаем.
   -А ты, я вижу, по жизни чушок: всем говоришь, кто что хочет услышать! Ну, мне ты можешь не высказываться. Я и так вижу, что у тебя в бестолковке крутится. А теперь послушай сюда: сестра моя любимая, за отморозка замуж вышла. Муженёк-то её, беспредельщик тот ещё. Видать, кому-то насолил неслабо. Теперь сестрица меня спрашивает: брат, за что? И вот, я хочу знать: за что?
   -Ты хочешь сказать, что я тронул...
   -Ещё б ты тронул! Если б ты тронул, я бы с тобой не разговаривал! Да вот ведь беда-то какая: дочь моя единственная, молодо-зелено - и тоже отморозка полюбила. Молодого, обезбашенного. Кулаки с три моих, а мозгов порожняк. И уж больно ему нравится удаль свою молодецкую показывать. Кому шею сломает, у кого отнимет чего. И родился у них сынишка, мой внучок. В честь меня назвали. И жила моя кровиночка себе спокойно, дитё растила, да вот, видно, зятёк мой что-то отморозил. По ходу, потоптал кого-то. Теперь ты всё понял? - яростно прокричал Нахимов, сверля глазами Черногорского.
   -На понт меня не возьмёшь! - прокричал тот в ответ. - Я всех своих пациентов знаю!
   -Нет, парнишка, тут не понты, тут вопрос серьёзный. Ты вообще знаешь, кто я?
   -Человек! - выпалил Черногорский.
   -Человек... - вздохнул Нахимов. - Ну, пусть будет так. Так что, выходит, по твоим понятиям - и мать мою, и сестру, и дочь, и внука - под комбайн полагается, да ещё и на хор до кучи? Вот, три отморозка - обидели они тебя ни за что, так я их хоть сейчас перед тобой на все четыре косточки поставлю! И вся хата их оприходует по моей команде! Но сначала ответь за мою семью!
   -Убей меня! - взмолился Черногорский. - Мне всё равно терять нечего, убей меня, слышишь? - последние слова он уже произнёс на истеричных нотках.
   -Такого не бывает - отрезал Нахимов. - Терять всегда есть что. А убивать я тебя не буду. За такое не убивают, и умереть не дают. Ты меня понял?
   -Лучше убей - прошептал Черногорский, бледнея - он догадывался, какую участь ему сулит неволя.
   -Я за свой базар всегда в ответе. Не будет тебя убивать здесь никто. Я сказал.
   Черногорский стоял перед ним, бледный, как смерть; и ему стоило огромных усилий держать голову прямо, и смотреть старшему прямо в глаза.
   -"Под хвостик" не баловался? - Нахимов впился в него своим тяжёлым взглядом.
   -Нет. Всё путём - отчеканил Черногорский.
   -И на кожаной флейте не играл?
   -Не играл. Зуб даю!
   -Значит, говоришь - мужик! А что же с тобой в школе тогда происходило?
   -Что, что... Морду били, что. Да, хотели меня, было. Но я не давался.
   -Ладно, чёрт с тобой - проворчал старший. - Короче, я тебе даю последний шанс. Коли мужик, так умри мужиком. Срок тебе - до рассвета. Не смогёшь - пеняй на себя. Миша по любому умрёт сегодня. Всё, Миша. Больше я ничего тебе не скажу.
   Черногорский обречённо отступил назад, к двери. Уселся на пол, подперев голову руками, и погрузился в тягостные раздумья.
   ...Чёрт побери, права была Анжела - страх парализует волю и мышление, человек становится слабым и беспомощным, как ребёнок. Вот и опять Черногорский в очередной раз оказался в плену у страха. Вот и опять, стоял он перед этим Нахимовым, как маленький ребёнок - неразумный и бессильный, не в силах ответить ни на один вопрос. А что, по сути, представляет собой вот эта камера? Обыкновенная комната, такая же, как и любая другая, а в ней находятся люди, такие же люди, как и он сам. И вовсе не все они против одного, а каждый сам за себя, каждый сам по себе. Но почему-то именно у него опять душа уходит в пятки, в страхе перед всеми в целом, и перед каждым в отдельности. Они его нисколько не боятся. Никто. А он вновь чувствует себя слабым, беззащитным, потенциальной жертвой агрессии. Беспомощным, бестолковым, всецело зависимым от окружающих людей и обстоятельств.
   Срок - до рассвета. Значит, до переклички, надо умереть. В противном случае, его ждёт такая роль, что и представить себе страшно. И ещё страшнее, что оттуда уже выхода не будет. Даже на тот свет, если судить по словам Нахимова. Умереть - и то уже не дадут. И отыграться, смыть позор, отомстить за поруганную честь и достоинство, возможности не предвидится. А это для Черногорского было уже хуже всего.
   Что ж, смерть - так смерть. Всё равно - двадцать четыре года на свете просуществовал, но жить так и не научился. Так уж лучше однажды умереть стоя, чем жить на коленях. Уже дважды пытался подняться, сбросить ненавистное бремя позора и обиды, оттряхнуть от своих ног весь этот хлам, стать человеком, мужчиной - не вышло. Или такова судьба - родиться в пятницу, 13-го, чтобы стать живым олицетворением дьявола. Ведь дьявол опасен, лишь когда его не видно. А когда его увидят - он становится смешным, жалким и ничтожным существом.
   Таковы были те, чьё жизнеописание он с таким упорством изучал всю свою сознательную жизнь, чьё учение он штудировал, создавая свою "философскую концепцию". Он вдруг вспомнил, что практически все они появились на свет в одни и те же дни - в предпасхальную пятницу или субботу. В те дни, когда Христос, казнённый позорной и мучительной казнью, покоился во чреве земли. А он, Черногорский, как раз был зачат в канун пасхи, чтобы появиться на свет в пятницу, тринадцатого... И так же, в пятницу, тринадцатого, свершить свою последнюю, самую громкую, миссию...
   Нет сил, чтобы жить. Так уж лучше зараз покончить со всей этой канителью. Никто не виноват, прощайте, и простите, если сможете...
   Но, с другой стороны, о какой смерти может идти речь, если впереди, за горизонтом, новая жизнь? Пусть даже и не с Анжелой, но кто сказал, что этот поезд ушёл безвозвратно? Да и, в конце концов, что, на ней свет клином сошёлся, что ли? Там, в новой жизни, Бог его знает, кого ещё он встретит - с кем отношения не будут отягощены шлейфом прошлого.
   В любом случае, отсюда надо любой ценой выбираться - или на свободу, или уже на свободу вечную. Но как это сделать?
   Андрей, где ты? Наверняка ты знаешь, что я здесь! Приди, и вызволи меня отсюда, я знаю, ты это можешь сделать. Видит Бог, я был предан тебе до конца.
   Вскоре раздался шум динамиков - в изоляторе включили радио. Как раз шла передача - "песни по заявкам".
   -Специально для Федота и бригады из хаты 8-8 передаём привет и любимую песню - "Владимирский Централ". Держитесь, братки! Всё будет ништяк, мы ещё посидим за одним столом. Ваши корефаны..
   -Михаил! - неожиданно пробасил Нахимов.
   Черногорский обернулся в его сторону, напряжённо вглядываясь в его глаза.
   -Скажи своё последнее желание. Уж уважу на прощание. За справедливость всё-таки боролся.
   -Я хочу послушать песню - мрачно ответил он. - Кто поёт - не помню, рок-баллада это. "Анжела" называется.
   -Замётано! - твёрдо сказал Нахимов. - Ну, прощай, Михаил! Будет "Анжела"!
   Сокамерники снова жидко загоготали.
   -Молчать! - рявкнул старший. - И к нему близко не подходить. Я уже попрощался с ним за всех.
   И Черногорский вдруг понял, что же показалось таким смешным его сокамерникам - двусмысленная фраза Нахимова: "будет Анжела". Каким-то образом он передаст заказ на песню, это один смысл. А второй - что Миша в любом случае умрёт до рассвета. То есть, если он не успеет отсюда слинять - неважно, куда и как, то, как Миша он умрёт, и будет Анжела. Его произведут в "опущенные", сделают всеобщей подстилкой, чьей обязанностью станет - ублажать всех желающих; и при этом, имя любимой женщины станет его позорным педерастическим прозвищем.
   Страшнее наказания даже и не придумаешь.
   Анжела... Он вновь вспомнил её, явственно представил себе её глаза, её лицо, её улыбку, её голос. От этих воспоминаний на душе несколько потеплело, и даже атмосфера камеры казалась уже не настолько гнетущей.
   "Какая же всё-таки удивительная женщина Анжела! Как в ней на редкость гармонично сочетаются мудрость и душевная теплота, смелость и воля - и отзывчивость, недюжинный интеллект - и такая потрясающая внешность, которой может позавидовать даже иная актриса. И даже её имя: Анжела! Какое звучное имя, и сколь же оно поэтично и символично! Анжела - женщина-ангел, приносящая в мир нечто чистое, возвышенное, доброе и прекрасное, но при этом не безликое, бесплотное, рафинированное создание, а женщина, созданная Творцом для земного счастья. Даже в сравнении с тем же словом "ангел", насколько теплее звучит её имя: Анжела!
   Прости меня, Анжелка, не поминай лихом. Не умел я жить, но, Бог свидетель, я тебя любил самой чистой и бескорыстной любовью, на какую только способен человек. Я не просил ничего взамен, я готов был видеть рядом с тобой кого угодно - лишь бы только ты была счастлива.
   ...Подъём в семь утра. Если Андрей не примет мер, надо будет срочно принимать свои меры. Только - какие? И когда? До какого момента мне его ждать?
   И вообще, какого чёрта, вместо одиночки, я оказался в общей камере? Не иначе, как Козлов меня сюда определил, чтобы заставить говорить про Андрея. А раз так, то какая ему польза от моей смерти? И, стало быть, Андрей тоже должен быть заинтересован в том, чтобы вызволить меня отсюда".
   Так размышлял Черногорский, решив пока пустить всё на самотёк, и положиться на естественный ход событий. Пока что. До полуночи, нет, может, до часу, или до двух. А вдруг Андрей не успевает...
   Светлые мысли об Анжеле чередовались с туманными планами на будущее, лихорадочная зацепка за последнюю надежду в лице Андрея, сменяла тревожные поиски способа ухода из жизни.
   Он безучастно сидел, отгородив себя от внешнего мира, и даже от своих собственных мыслей. Мысли словно витали помимо него.
   И вдруг окошко камеры приоткрылось, и оттуда послышался чей-то приглушённый голос:
   -Фокс!
   В камеру влетела свёрнутая бумажка в клетку, и окошко тут же захлопнулось. Сокамерники на это никак не среагировали - будто бы ничего и не произошло.
   Черногорский взял бумажку, развернул её. На бумажке было написано шариковой ручкой: "Я ухожу. Никто не виноват". И хотя Черногорский готов был поклясться, что никогда в жизни этого не писал, но почерк на бумаге был идентичен его собственному!
   А в бумажке его ждал сюрприз: щедрая щепотка белого порошка, с резким характерным запахом, который Черногорский выделял из всех на свете существующих. Это был амфетамин.
  
   -Михаилу передают привет его соседи и попутчики, и пусть для него прозвучит песня "Анжела" - вскоре объявило радио. Именно на этот момент Черногорский и отложил приём.
   Он ловко разорвал бумажку надвое, на одну половину высыпал порошок, другую свернул в трубочку.
   Зазвучали первые аккорды песни. Музыка завораживала, звала за собой, затрагивая самые сокровенные струны души.
   Черногорский "занюхал" порошок, запрокинул голову, зажмурился, чтобы на эти минуты отрешиться от бренной суеты, и полностью отдаться во власть музыки. И вот, он ощутил этот толчок и мощный прилив энергии откуда-то извне. Сознание на мгновение "просветлело" - и в ту же секунду он внезапно почувствовал во рту странный привкус чего-то кондитерского. И он вдруг сразу понял, что это был за вкус. Миндальных орехов, только намного горше.
   На мгновение он впал в лихорадочное удушье, всё его тело разрывало изнутри от ужаса и шока, вызванного отравой. Резко закружилась голова - всё вокруг закрутилось, завертелось, смешалось в бешенном вихре - и сам он словно завертелся, как волчок, при этом оставаясь сидеть на месте. В глазах резко потемнело, и тут он узрел нечто такое, что стал непроизвольно хватать воздух всеми лёгкими, чтобы закричать во всё горло. Но этого он сделать не смог - от удушья. Сквозь пелену зловещего мрака, прямо в лицо ему смотрела, надвигаясь на него всё ближе и ближе, огромная Оранжевая Коза. Она неумолимо приближалась, воинственно выставив вперёд острые рога, грозно потряхивала золотистой бородой, напоминающей густые серёжки осенней крапивы. Сверкая алмазными глазами, Оранжевая Коза подошла вплотную, прикоснулась к нему рогами - и исчезла.
   И тут же наступило облегчение. Ощущение вихря и неумолимой стихии, сменилось чувством лёгкого и свободного парения. Черногорский медленно поднимался вверх, взирая сверху на своих сокамерников и на своё собственное тело, и в своём полёте он уже нисколько не испытывал - ни страха, ни неприязни. Все прежние чувства - страх, обида, боль, стыд, вина, голод, жажда, отвращение, прежние привязанности и навязчивые идеи - стали далёкими и смешными, уйдя в небытие вместе с Оранжевой Козой. Он чувствовал только тепло, только энергию, неиссякаемую духовную силу и озарённость.
   Теперь он мог видеть уже не камеру - весь земной шар; он мог бросить взгляд в любую его точку, всё же неизменно возвращаясь к этой камере, где обретало вечный мир и покой его тело. Он нашёл ответы на все те вопросы, которые когда-либо его в жизни мучили. Он видел людей, видел их дела - суету сует, погоню за материальными благами, сиюминутные эмоции, выдаваемые за подлинные чувства; не говоря уже о самоутверждении, а тем паче - о мести, и прочих подобных проявлениях. И эти людские заблуждения не вызывали в нём уже ничего, кроме доброй улыбки, каковую может вызвать у нас баловство щенят. О, люди, как же вы незрячи! Дай Бог вам разума, и настави вас на путь истинный!
   Он парил над землёй, и его сердце ещё билось в такт музыке, затем земля исчезла за невидимым горизонтом. Перед ним возник тоннель, в конце которого брезжил необычайно яркий, но нисколько не слепящий, свет. Его уже ничто не могло - ни ослепить, ни оглушить, ни испугать, ни причинить боль. Для подобных явлений он был уже недосягаем.
   Войдя в тоннель, он ощутил бесконечность Вселенной, и своё с ней полное единение. Он видел Высший свет, недоступный простому глазу. Он слышал музыку - но это был уже не слух; эта музыка жила внутри него. Осязание, обоняние, вкус - всё сменилось единым целым, Озарением, Высшей Мудростью, и он уже испытывал к природе и к человечеству - ко всем, и к каждому - не иронию, не снисхождение, а искреннюю любовь. Он чувствовал, как он любит людей, как он любит жизнь, Землю, Космос, Вселенную - такими, какие они есть. С падением метеоритов, и людскими грехами, с космической невесомостью, и гравитационными силами, притягивающими и отталкивающими отдельные частички Вселенной...
   Он выплыл из тоннеля, и уже здесь, во владениях Высшего Света, приобрёл способность перевоплощения. Вместе с ощущением Духовным, к нему с новой силой вернулось ощущение Человеческое - он вновь мог слышать, видеть и осязать. И из неведомой дали, к нему приблизилась - Анжела! Да, это была она - в образе женщины, в белой прозрачной шёлковой одежде. И он вдыхал запах её тела, чувствовал тепло её дыхания, он любовался её красотой, как когда-то делал это в своей земной жизни. Он почти физически, ощутил, как она взяла его за руку, и устремилась в бескрайние просторы Великого Света, и Великого Духа. Их словно поглотила пучина океана, но - не водного, и даже не воздушного. Теперь он, раб Божий, Михаил (а это, по сути, и было его настоящим именем - именно этим именем он был крещён), познавший Путь, и обретя Свободу, отрешившись от мира, и наполнив себя Божьей любовью, разумом и гармонией, вслед за своим ангелом-хранителем, направлялся в вечность.
   А тело его бренное - и то преобразилось: он так и сидел с запрокинутой головой, с открытыми глазами. Но на его лице, былое выражение тревоги и сумятицы, сменилось покоем, уверенностью и добротой. Его губы были тронуты лёгкой улыбкой, и вообще, его лицо даже можно было назвать красивым, если бы не страшная тонкая струйка крови, сочившаяся из угла рта.
   Это было дико, абсурдно, но в то же время удивительно верно - только в смерти он обрёл то, чего никак не мог найти во всей своей жизни.
   А музыка всё ещё звучала, экспрессивная баллада проникала слушателям в души, не могла никого оставить безразличным. Даже такие, казалось бы, "прожжённые" люди, каковыми были арестанты - и те сидели, словно поражённые. Оставалось лишь догадываться - держала ли их в напряжении музыка, или же то, что происходило перед их глазами. Хотя они равнодушно делали вид, что их это не касается, и что вообще ничего не происходит.
   А ничего уже и не происходило.
   Его тело в последний раз дрогнуло, глаза на мгновение прояснились, и в них зажглись и тут же погасли - яркие, словно звёзды, искры живого пламени. А на его губах застыло, так и не произнесённое, его последнее слово.
   И Черногорский умер.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"