Я, я хочу рассказать вам свою историю, историю очевидца, жертвы, виновника и в то же время чужого орудия. Вы можете не понять меня, вы можете не согласится, но я этого и не требую. Просто сядь, ляг или займи удобную для себя позу и просто выслушай меня. Это все, что я хочу. Моя память обрывчатая, но если ты спросишь, кем является сей рассказчик, то выбрать тебе придется из того, чем я занимался, так как собственного выбора не имел и считаю себя орудием чужой воли. Право выбора оставлю тебе, но за время своего существования я отнимал жизни невинных, убивал животных, сражался в битвах и участвовал в войне, строил и возводил постройки, защищал и охранял, а также сеял, пахал и собирал урожай. Был ли я земледельцем? Нет. Был ли строителем? Нет. Был ли я воином или убийцей, охотником на животных? Нет, нет и еще раз нет. Это был не мой выбор, все это я делал по чужой воле, а потому и считаю себя всего лишь орудием, в чужих руках.
Первым, что я увидел в своей жизни был мальчишка. Он был юн, грязен, испуган и бледен, но для меня ничего из этого не значило. Он был центром моей вселенной, моим смыслом и целью в жизни. Он был всем и ничем. Вам не понятно это сейчас, но вы поймете меня.
Наша встреча была неожиданностью для него, он не хотел ее, но сам стал причиной ее возникновения. Жил он в бедной и захудалой деревеньке, но в большой семье. У него был отец и мать, старший брат и младшая сестра. Его дом не был богат, но они обрабатывали землю, хоть и чужую, имели скот, а также собственный небольшой дворик. Жизнь не была для него легкой, но и несчастной ее назвать нельзя. Он оставил меня в лесу, а также поручил собирать для него хворост, что бы он больше времени мог проводить со мной и не показываться никому больше не глаза. Я неукоснительно следовал его инструкциям, еще тогда не мог по-другому.
Моя внешность вызывала у мальчика одновременно и отвращение, и интерес. При наших встречах он часто рассматривал меня, изучал, трогал и ухаживал. Но это не продолжилось долго. Он привык к моей внешности и теперь хотел скрыть ее. Так как хворост за него собирал теперь я, то все свободное время он либо отдыхал, под моим надзором, либо преодевал меня. Одежкой мне служили пучки высохшей длинной травы, скрученной между собой, а также сплетенные между собой полосы лозы, что не давали траве окончательно развалиться на моем не плотном теле. В основном, все делал я сам, своими руками, но мальчик поправлял и корректировал мои действия и без его наставления я бы ничего не смог. Результат получился достаточно грубым, неаккуратным, но его это устраивало, а мне было все равно. Я был удовлетворен его одобрением.
Мы часто с ним общались, если конечно наше общение можно назвать подобным. Я был плохим собеседником, я ничего не знал, кроме того, что видел в лесу, я не мог поддержать ни одну из тем бесед, что пытался завести со мной мальчик, но я готов был отдать ему все, что имел, и, наверное, поэтому был хорошим слушателем. Генри - так звали центр моего мироздания. Он был не согласен с участью стать таким же земледельцем, как и его отец, и мечтал стать храбрым солдатом в замке местного лорда. Увидеть города, побывать в странствиях и путешествиях с караванами торговцев, что проходили иногда мимо их деревни. Он хотел жениться на Эльзе или Марте, хорошеньких девицах разного возраста из их деревни. Все это было мне незнакомо и безразлично, но я готов был поддержать его во всех начинаниях. Так и случилось.
Лорд, что был владельцем лесов, рек и земель, на которых жила его деревенька, был плохим управленцем, но крепким воякой. Это характеризовалось как в том, что его земледельцы и он сам жили небогато, так и в малом количестве его воинства, хотя дело свое они знали крепко, а также отсутствием собственной крепостницы, что уже не было нормой. Еще одним отягощающим обстоятельством было то, что лорд за свою жизнь заимел много недоброжелателей, но не заимел хоть сколько-то крепких друзей и союзников. Один, против всего жестокого мира, с горсткой людей и пустыми карманами. То, что произошло, было самым естественным ходом событий. Более богатый лорд-сосед вторгся в собственность бедного, но по всей видимости, гордого одинокого соседа.
Мальчик прибежал ко мне, когда дома уже полыхали, а запах страха и крови достигли моей лежки. Он искал помощи, защиты, и хотел заполучить в свои руки силу. Всем этим должен был стать я. По мимо разговоров, сна и одевания меня в подручную одежду, мальчик сражался со мной на палках. Для себя, моими руками, он смастерил подобие щита и деревянный меч, а мне же выдавал длинную жердь, которая заменяла мне учебное и боевое оружие.
Страх, ненависть и желание действовать толкали парня на не самые разумные действия. Он хотел биться, но свое первое сражение получил раньше, чем планировал.
Пехотинец, а по мне, такой же земледелец, как и местные, но обряженный в плотный жилет и шаровары, да такой же плотной шапкой на голове, в руках держал крепенькое копье и выскочил за парнишкой вслед со стороны деревни. Тех секунд, что подарил нам с Генри ошеломленный моим видом и присутствием вторженец, хватило на то, чтобы я сделал шаг вперед, меняясь с Генри, относительно нового присутствующего лица, местами и закрывая своим силуэтом его, а также для того, чтобы мальчишка отдал мне самый первый свой приказ: "Бей этого гада!" Бой вышел не ахти какой, моя жердь не представляла никакое сравнение с боевым копьем пехотинца. Он не напрягаясь заблокировал мой замедленный, почти замороженный удар, а после отведя палку в сторону вонзил острие железного наконечника мне в туловище, но буквально повалился на меня. Солома, трава и лоза сделали, хоть только и визуально, мое тело громоздким, но не тяжелым. Не угадав с весом и моим собственным бессилием, мой несостоявшийся убийца собственным чрезмерным усилием опрокинул себя. Но дальше он не растерялся. Зарычав как загнанный зверь, он выпустил копье, и пытаясь вырваться из моего объятья достал нож.
Не знаю, что сыграло в дальнейшем больше роли, расстояние, моя собственное бессилие, угроза жизни мальчику или его страх, когда защитник безапелляционно проиграл свой единственный, но с самого начала и до конца, главный бой.
Кровь из прокушенной шеи верещащего пехотинца будто затопила как мое сознание, так и мой взор. Эта вязкая, густая жижа буквально наполняла меня силой, но на фоне бушующего звука биения чужого сердца, я вначале слышал крик моего бога: "Нет!", а уже после вопрос и приказ, наполненный отвращением ко мне.
- Ты живой? ... Хватит. Хватит я сказал!
Я отстранился, от загрызенного, окровавленного трупа. Как быстротечна память, насколько же Генри испугался того, что произошло. Пехотинец хотел убить меня, а возможно и тебя! Но тебе мерзко от того, что я не победил его, а загрыз зубами и продолжал насыщаться кровью, что сама, будто из бурдюка с водой, которым ты пробовал поить меня, лилась мне в глотку. Когда я встал, мальчик помог мне, вытащив копье, что до сих пор находилось во мне. Оно заменило мне жердь. После скоротечного боя Генри отказался от своих игрушечных оружий, заменив их ножом с трупа, на который отказывался смотреть.
- Вперед, в деревню! Мы должны успеть и ... - договаривать, что мы должны еще сделать, мальчик не стал, но я это знал. Я буду убивать и убью, ради тебя, по твоей воли, Генри.
Вы когда-нибудь голодали? Не так, чтобы вы просто хотели есть, а когда мысль о пище перекрывала вам весь мысленный взор, когда вы не просто желаете поесть, или вас беспокоит сосущее чувство в желудке, а когда вы буквально видите во всем эту самую пищу и смакуете то, как вы будете ее употреблять. Кровь подстегнула мою силу, скорость, она буквально влила в меня свежие силы и новую жизнь, но пробудила голод, страшный, неумолимый, всеобъемлющий и бездонный. В моей жизни появилось что-то помимо Генри. Мой мир разделился на две движущие мной силы и одна из них вела меня ко второй.
Когда мы вырвались из леса, с деревней уже было все кончено. На единственной улице были вповалку, где и как, разбросаны тела местных. В основном там были мужики, стар и млад, что по разным причинам лишились жизней, но были и старухи. Генри не повезло больше всех.
Его брат сам хотел уйти в солдаты и уже там заработать себе на безбедную жизнь, от того у мальчика сложились такие мечтания, а поэтому старший встал грудью на защиту собственного дома. Его изрубленное тело, а также старика отца и матери старухи валялись почти рядышком. Только тело последней изрядно обгорело, свою участь она встретила возле дома, а не на улице. Здесь же валялись и соседи Генри, а посреди улицы, заколотая и изувеченная была прибита и Марта. Как рассказывал Генри, его брат мог пожениться на ней, но теперь она раскинула руки-ноги посередине улицы, а простенькое платьице больше не уберегало нагое окровавленное тело, от чужих взоров.
Черный дым алых пожаров, грязь помешанная с кровью на улицах, а также пару куриц и утят, что в пылу скорого набега оставили после себя напавшие. А еще, еще Генри плакал, ему было больно, очень больно и обидно. Его переполняла ненависть к тем, кто отнял у него близких, и он был не согласен с тем, как с ним обошлись. Я разделял с ним его чувства, но на самом деле, мне было плевать на его родственников. Они были и вот их не стало. Мой мир из-за их смерти не перевернулся бы, но он изменился для Генри, а значит, теперь и для меня.
Мальчик жаждал действия, и я его ему дал. Кровь обострила многие, даже доселе, неизвестные мне чувства. Одним из них стала так называемая Жажда.
Именно Жажда позволила мне чувствовать ушедший обоз из деревни, буквально видеть его. Именно она добавила в мой черно-белый спектр жизни новый оттенок и цвет, цвет крови, что гнала меня наравне с желанием Генри вперед, по следу захватчиков, убийц, мародеров, поджигателей и обидчиков. В это мгновение я был псом, гончей собакой, стрелой, что вытолкнула тетива в направление цели.
Обоз не шел и не ехал, он полз, и пехотинцы ничего не могли с этим поделать. В деревне не оказалось хоть сколько-то пригодных лошадей или крупного рогатого скота, его там просто не было, а потому многочисленное награбленное свалили буквально на пару телег, от чего те еле передвигались. Скорости передвижения не способствовали и сами пехотинцы, которым приходилось частенько помогать толкать свой собственный обоз, а также вереница связанных земледельцев, хоть по большей части и более молодая, и крепкая, но ревущая и угнетенная, шокированная часть сожженной деревни.
Генри был юн, он был под эмоциями, а потому кроме как догнать и расквитаться у него не было плана. Я нес его на плечах, в руках сжимая копье и когда мы буквально набросились на одного из пехотинцев при обозе, он внес свою лепту в бой, ударив пронзенного мной обозника трофейным ножом в область шеи. Вы можете сказать, что обозник умер бы и так, добрая пол ладони железа в брюхе сделала бы свое дело и без мальчишки, но его рана сделала больше, чем приблизила заслуженный конец. Можно сказать, что именно с этого момента начинается рассказ о Генри, Генри из Гиблых лесов, Поднимателе тысяч и самой главной, жуткой страшилке на добрых два века в этих, и не только краях. Но это мой рассказ, а не учебник истории или сборник сказок и хоть я повторюсь, но выслушай мой рассказ, без оправданий проигравшего, а также прикрас, лжи и фальши победителя, ведь это только самое начало моей истории, а пройти, увидеть и пережить мне довелось много, чуть больше, чем Генри, моего и в то же время совсем не моего Генри.
Хранитель.
Глава 1.
Я встретил его в темнице. В моих глазах он был молод, напорист и честен. Мой меч и щит дополнили бы его стратегический талант и перекрыли бы отсутствие военного превосходства на политической арене. Он был беден, но голубая кровь буквально сочилась из него, все говорило о ее наличие: глаза, волосы, телосложение, даже голос. Страна доживала свой рассвет, у нее не было внешних врагов, но внутренних хватало с головой. Лорды, будто стая диких псов, драли шкуру друг другу, покрывая своих подданных золотом, а чужих - кровью! В это же время, король, равный среди равных, решил изменить сложившееся положение, а церкви, что до этого главенствовали над умами лишь в миру, стали создавать боевые ордена, прекратив просить милость и взяв в сложенные вместе ладони оружие, дабы получить необходимое, или желанное, разница ведь небольшая?!
Эрик - так звали моего будущего господина, имел обо мне свое собственное мнение. Мальчик хорошо подготовился, прочел церковные отчеты, разузнал многое о событиях, в которых я участвовал, но не только. Узнал он обо мне из личного опыта. Я не всегда сидел на цепи, укрывшись в темноте каменного мешка, до недавнего, относительно меня, времени, я прибирал грязь за стоящими над всякими и оными власть придержавших, и именно я привел мальчишку под лоно церкви, а точнее мой меч и щит. Кровью я вымостил его право на жизнь вне узниц. Сталью укрыл от взоров тех, кто решил проверить чистоту бегущей крови моего подопечного. И теперь от стоял за тяжелой железной дверью, неуверенно переминаясь с ноги на ногу и покрепче сжимая факел в руке, пока перед ним открывалась последняя, из многих, решеток, оберегающая всякого живого от моего существования.
Моя келья представляла из себя каменный мешок два на два, да вверх две полосы штанины. В ней не было ничего, ни света, ни мебели, только я, стальная дверь, в одной из ее сторон, а также смотровая щель, для редких, очень редких, особенно по моему пониманию, посетителей. Мальчик именно в такую щель и смотрел сейчас, факелом пытаясь высветить хоть что-то, в этом царстве тьмы.
- Ты повзрослел Эрик. - обозначил свое присутствие я. Факел в ответ на мои слова заметно дернулся, а после отодвинулся, уменьшив яркость полосы света, что бил из смотровой щели. Возникла небольшая пауза, после чего еще юношеский голос заговорил со мной.
- Я думал, что вы спите... Они именно так описывают ваше время здесь. Я вас разбудил?
- Не спал. Это недоступно мне, в том смысле, в котором они это описывают.
Мой чуткий слух уловил, как мальчик сжал в кулаке край своей одежды, а его губы, на выдохе, прошептали: "Неспящий".
- Вы, вы правда помните меня? Знаете, я всегда вспоминал те событие из моего детства, как сказку, страшный сон, что приснил.. - затараторил мальчишка, но я перебил.
- Я помню Эрик, помню все. У меня мало гостей и они редки. Зачем ты пришел ко мне?
Наступила долгое молчание. Вскоре я догадался, мальчишка все еще пытался высветить говорившего с ним, но после очередной паузы, сдался.
- Я хотел бы предложить тебе место в моем отряде. Ты будешь подчиняться мне и служить церкви! Сим очистишься от деяний, совершенных в прошлом и сможешь начать жизнь с чистого листа, как всякое живое существо, что ходит под светом Всевеликого! - уверенно и совсем не по-мальчишески заговорил мой собеседник.
- Мммммм, - смаковал я звучание и постановку фразы, но лишь краткий миг, а после тут же продолжил разговор: - ты очень складно говоришь Эрик. В последний раз ты лишь мог требовать, мямлить и кричать. Они хорошо обучили тебя, но я не прельщен твоим предложением. Я не нуждаюсь в чужом прощение. Меня не прельщает взор и свет Всевеликого. Предложи мне что ни будь более стоящее, чем ничего.
- Я знаю о твоих делах, договоренностях, а также цене, что тебе заплатили. Ты уже ощутил ее, свою плату? - более сердито, но все более по-деловому, продолжил разговор мальчик.
- Голод более не терзает меня, но та "пища", что я получил, смердит и выматывает меня.
- Значит "смердит". Хм. Я готов, нет. Точнее, у меня есть кое-что получше, но для этого мне нужно понять, стоишь ли ты этой самой цены!
- Твоим языком говорит старый интриган, Эрик. Ты же знаешь, что одних посулов для меня мало?
- А также угроз! Они и это не забыли упомянуть о тебе. Ты нужен мне, а точнее твой меч и щит, что вновь убережет меня. Я собираюсь, для начала, достать тебя из этого каменного мешка сроком на шесть циклов года, а уже после озвучить тебе свое полное предложение.
- Ты смелый мальчик. Но монастырь принадлежит не тебе, а согласно моему Прощению, ходить вне его стен я имею право лишь с Согласия трех
- И оно у меня есть! Как и новый старший брат монастыря. Пока мы с тобой здесь разговариваем, брат Евтеринарий скачет со своими помощниками сюда, чтобы принять возложенные на него обязательства. Я должен был спуститься к тебе вместе с ним, но предпочитаю, что бы Совет не слишком много знал о том, что и кому я говорю, по крайней мере, не столь много, как им бы хотелось! - веско и жестко закончил мальчишка.
Значит брат Евтеринарий. Это имя мне ничего не говорило. Я не знал всех и каждого священника божественной семерки, даже прожевавших в монастыре, под которым располагалась моя келья. Мое взаимодействие с церковью заканчивалось рядом инквизиторов, монахов-сторожей моей темницы, а также, несколькими епископами, но ни один из них никогда не упоминал никакого Евтеринария.
- Так что же ты все-таки думаешь над моим предложением?! Согласен ли ты выбраться из этого каменного мешка, а взамен стать под мое знамя? - уже более уверенно, с некоторым превосходством всеведующего, над незнающим, спрашивал мальчишка.
- Ты либо бесстрашное, либо глупое дитя. За обман, я заберу то, что буду защищать, Эрик. Ты согласен с таким договором?
- Я не глуп, а тебе не придётся довольствоваться крохами. Служи мне верой и правдой, и плата не разочарует тебя! Сейчас я тебя оставлю, бывший смотритель этого монастыря не разрешил мне надолго задерживаться за разговорами с тобой, но будь уверен, я уже вскоре вернусь к тебе, будь в сем уверен! В следующий раз мы будем разговаривать уже не здесь и не через щель в двери. Жди моего возвращения! - немного напыщенно и важно закончил мальчик.
- Я умею ждать.
И факел за дверью явно дернулся, настолько мои тихие слова прозвучали тяжело. Мальчишка сглотнул слюну, ставшую поперек горла и закрыв смотровую щель, погрузил мою келью в первобытную темноту. Шум факела и порывы воздуха, пока им махали, подавал знак об окончание беседы. Скрип железа, а также поочередное поднятие и опускание решеток, на протяжение длинного каменного коридора и, наконец, мертвая тишина. Мне было все равно, сколько прошло времени, но все же, через четыре движения солнца, меня вновь посетили. Гость был новым лицом в моей обители. Как и все до него, он не заходил внутрь, но и не мог понять, есть ли в темноте хоть кто-либо. На его немой вопрос, я дотронулся до стены, отчего тишину, заполняющуюся редким звуком стекающих со стен капель воды, как и более новыми звуками: треском горящего факела и тяжелого дыхания, разорвало лязганье моего касания. Мой гость дернулся и смотровое окошко захлопнулось, после чего одна за другой стали подниматься и опускаться преграды, что уберегали добрый сон многих, кто знал о моем существование. Мир уснул.
Эрик был не первым, кто желал заполучить, нет, не так. Он был не первым, кто хотел, чтобы я убивал за него, его врагов и по его указке. До него это сумела сделать церковь, к всеобщему удовлетворению интересов, а до нее пытались заполучить мой меч и феодалы, разной значимости и длинны родословной. Их попытки разбивались об цену нашего сотрудничества. Церковь отличалась от них лишь в одном, она имела более глубокое понимание моей сущности и меня самого. Именно церковникам я и проиграл самую важную для меня битву, а не как не всей этой напыщенной знати. Когда тебе предлагают то, что ты хочешь, но можешь получить и сам, и тем, что тебе действительно нужно, следует выбирать последнее.
Боялся ли я смерти? Эта мысль была неприятна, но не тяготила и не устрашала меня. Я готов был умереть, от чего сражался неистово и всегда, когда меня пытались прижать к стенке фактом моего убийства. Имел ли я что ни будь ценное? Имел и потерял. Он погиб в последнем сражение, а более ничего у меня за душой и не было. Ночной Странник. Неспящий. Это были самые невинные мои имена. Даже имени своего собственного я никогда не имел. Всегда безымянный. Всегда безликий. Мне горько об этом говорить, но я даже не уверен, был ли хоть сколько-то дорог своему старику, ведь он никогда не говорил мне об этом.
Начало нового дня я уже встречал вне своих привычных стен. За десяток лет, в течении которых я не покидал стен монастыря, мир не сильно то и изменился. Небо было синим, трава зеленой, а люди все так же убивали людей. Из кельи меня вывели двое монахов, старый страж, и еще мною не виденный, новичок. Он пах по-другому, юным телом, а еще большим количеством испытываемого страха. На меня надели цепи, как будто они могли сдержать меня. На меня навесили кандалы, дабы они могли поспевать за мной. Во дворе монастыря меня ждали много монахов, старых, что покидали со своим старшим братом эти стены и новые, больше похожие на воинов и солдат, нежели служителей церкви. В присутствие всех этих свидетелей, Эрик, а так же оба, новый и старый настоятели монастыря, прочитали вначале Согласие трех, а после Эрик обнажив меч, протянул его рукоятью ко мне. Думаю, по неопытности моего господина, или же из личной неприязни ко мне, с рук моих забыли снять кандалы, что плетьми должны были свисать с сгорбленной фигуры. Я не стал доставлять удовольствия подобной просьбой настоятелям. Поднял руку вместе с железным шаром. Выпрямил спину, разрывая цепь, что шла от шеи к ступням, не давая разогнуться, а после, положив клинок во вторую руку, протянул Эрику, лишь слегла опустив голову, обозначая этим подчинения равного. Он принял мой меч, хоть и не так, как возможно желал. Я не стал его вассалом, а он моим сюзереном. Лишь подчиненный и всего лишь господин. После этого спектакля, цепи никто не поспешил мне снимать, поэтому освободиться от них я помог себе сам, руками сминая и разрывая податливое моему воздействию железо. На этой ноте мы и распрощались со старым настоятелем, а также монахами, что вскоре разнесли весть по всей стране, что незаконнорожденный бастард короля приручил монстра Гредатского монастыря. О том, что в этом самом же монастыре формируется первое крыло боевого ордена Всевеликого, никому сказано не было.