Осварт Алекс : другие произведения.

Мой Блицкриг или подлинная история "стремительной войны"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Мой Блицкриг
  
  От автора.
  Я сразу понял, что буду записывать всё происходящее. Иначе было нельзя. Практически никак. Там вообще много всего было нельзя. Об этом речь и пойдёт.
  Это просто сборник впечатлений, основанных на фактах и домыслах. Это всего лишь книга о том, как 19 человек, не совсем представляя, что это значит, на месяц отправились в военную часть.
  Эта книга - изложение правды глазами человека, который к этой правде был практически не готов. Без малого каждый факт в ней - сущая правда. Кое-что, конечно, пришлось придумать или приукрасить, иначе книга получилась бы не совсем удобоваримой. Но, надеюсь, вы никогда не поймёте, где правда, а где наглое завирательство автора.
  Эта книга, упаси Господь, не претендует, как и её автор, на гениальность или литературную значительность. Равно как мои приключения за серым забором военной части не тянут на полноценную армейскую службу. Мы с вооруженными силами практически поставили друг другу условия: вы не устраиваете мне ужасов службы в армии, а я не пишу вам гениальных пасквилей.
  Этой книгой я не хотел обидеть никого. А если кого и обидел, то это вышло не специально, не со зла. Просто так вышло. Несмотря на некоторые довольно едкие высказывания в адрес офицеров и курсантов, я вспоминаю этот "месяц в стиле милитари" с доброй тоской и любовью. Ни на кого из персонажей книги я не держу зла, не таю обиды, не желаю никому из них ничего плохого. Всем, кто в этот долгий и насыщенный летний месяц был рядом со мной, я желаю всех благ, вне зависимости от звания и возраста. Надеюсь, что и я никому не насолил так, чтоб они держали на меня обиду столько времени.
  Эта книга писалась мною полтора года и заняла в рукописном варианте 4 тетради по 96 листов каждая. Несмотря на короткий срок пребывания в части, на то, чтоб оформить в текст все воспоминания и впечатления, потребовалась уйма времени, литры кофе, блоки сигарет, стопка ручек. И это притом, что некоторые вещи пришлось опустить. Где-то, чтоб враг не догадался, в иных случаях, чтоб никому не досталось по шапке. В конечном счёте, и мне могли бы по ней настучать за отдельные моменты.
  Ну и последнее, касаемо названия. Оно пришло мне в голову ещё тогда, когда я окончательно не уладил все бюрократические процедуры, предшествовавшие этой поездочке. Ещё до начала всех этих приключений у меня было впечатление, что я воюю. С военкоматом, с кучей медицинских заведений, со временем. Но война эта обещала быть короткой, насыщенной. Всё в спешке, всё сваливалось в кучу, всё приходилось делать сразу. И пытаться всё это записать. Кроме того, я в прямом смысле нёс "молниеносную" службу. Я офицер по правовой работе и информационному обеспечению. Политрук. Замполит. Комиссар. И рисовать "молнии" - одна из моих обязанностей. Вот и приходилось "носить", а точнее "носиться" с этими "молниями", как дураку с писаной торбой.
  На сим, пожалуй, всё. Кроме главного. Место действия - Ленинградская область, время - июнь - август 2008 года.
  
  В круге первом. "Добро пожаловать, барышни!"
  Уникальные люди.
  Среди нас нет уникальных единиц. Теперь я начал остро понимать, что это значит.
  Я привалился в угол комнаты, спиной к стене, выкрашенной почему-то в розовый цвет. Здесь, под окном, паркетный пол особенно горячий. Долгожданное солнце в нашем северном краю. И я от него совсем не в восторге. Деревянный пол буквально обжигает мой взмыленный зад. Я шлифую ножом выбритый накануне ночью череп. Последнее, что я могу сообразить: соображать мне нечем. Потому что соображать здесь незачем. А порой и не рекомендуется. В голове, с которой я снимаю по полмиллиметра волос, уже ничего нет. Кроме крови, которая бешено колотится в виски. Ещё немного и она разорвёт мне черепную коробку. И этого мне тоже не рекомендовано соображать. Несколько позже подполковник А. скажет, что мозг военного должен усыхать в год на пять процентов. Я не думал, что мой усохнет столь стремительно.
  Стоп...вернёмся назад на полдня.
  - Всего доброго! - это я говорю отцу Виталика, а в следующую секунду безвольно валюсь в дружеские объятия Миши. Только отныне и впредь Миша - это уже не бородатый алкоголик, не мой дивный друг и уж точно никак не "интеллигентная быдлота". С этого момента времени на вполне определённый срок Миша Мексиканец - это выбритый, постриженный, трезвый парень, которому я буду докладывать, отчитываться, в конце концов, подчиняться. Отныне и впредь Миша Мексиканец - командир моего взвода. И рядом со мной - семнадцать единиц, для которых дела обстоят ничуть не лучше.
  От дверей прокуренных кабаков, изобилия подвыпивших девушек, грохота музыки, звона бокалов и вялотекущих кофеиновых "одуплений" по утрам меня отделяют всего-навсего сутки. Или целые сутки, если вспомнить, что на дворе последний день июня. Сутки и шестнадцать километров по раздолбанному шоссе.
  Стоп...назад на пару месяцев.
  - Здрассссьте...Можно? Я к вам...мне кардиограмму надо сделать...уф-ффф...
  - Да-да, проходите. Дашуль, разберись с молодым человеком.
  Ну хоть так. Успел! Домчался! Последний пациент на сегодня для этих улыбчивых женщин. Хотя, у меня в кулаке зажат чек на четырёхзначное число рублей, согласно которому я должен получить свою кардиограмму. А за такие деньги можно и поулыбаться немного, ничего с ними не случится. Получить кардиограмму. Срочно, немедля, сейчас! Подать мне её! Даже две: с нагрузкой и в спокойном состоянии.
  - Проходите, давайте чек.
  Главное - язык с плеча подобрать. Так я должен, вроде бы, солиднее выглядеть. Солиднее и серьёзнее.
  - Мне, это, кардиограмму. Две!
  - Да-да, я поняла.
  Да я, может, самому себе напомнить хочу, Дашуль...я, может, сам уже с трудом представляю, что я тут делаю.
  - Так, до пояса разденьтесь, штаны закатайте и ложитесь.
  Скидываю майку. Боже мой, да я так прекрасно вижу, как у меня сердце колотится, без всяких аппаратов. Я могу просто считать удары. Я ещё не знаю, что вскоре только и буду делать, что считать удары. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...левой...левой... Позже, не сейчас, пока что я этого ещё не знаю.
  Закатываю джинсы до татуировки. Да и то, только за тем, чтоб покрасоваться перед практиканткой Дашей. В свете апрельского солнца висящие на шее крест и череп сверкают так, что я сам радуюсь. Я ещё не знаю, что где-то между "раз" и "два", между ударами левой и правой ноги, я потеряю вскоре этот череп. Вернее, я постепенно потеряю оба черепа, которые у меня есть. Тот, который побрею наголо, я потеряю раньше. Но и этого я ещё не знаю.
  - Ой, а что у Вас с сердцем?
  - Ну, кроме как "свободно", я ничего плохого про него сказать не могу.
  Смутилась...хотя, мне ещё в детстве говорили, что с медиками шутить опасно.
  - Эммм...нет, вы понимаете, оно как-то у вас колотится...
  - Ну так оно мне за этим и нужно. Не орехи ж мне им жевать!
  - Молодой человек...
  - Алексей.
  - Да, Алексей, оно у вас очень сильно колотится. За сто, вы понимаете?
  - Да вы ещё не видали, как оно у меня за двести колотится...жадность, знаете ли.
  Дашуля напугана куда сильнее, чем я думал. И лучше прекращать острить, а то уплывёт моё офицерское звание от меня.
  - Что с вами?
  Сообщить ей, что я влюбился или поведать душещипательную историю о том, как какой-то подонок переехал на новенькой БМВ щенка и у меня болит душа от того, как новенькая БМВ поцарапалась? Нет, хватит острить, остановись!
  - А что такое?
  - Понимаете, такой ритм сердца - это нездорово. Вы себя нормально чувствуете?
  - Да. Если не считать, что с восьми утра побывал в паре десятков медицинских и около-медицинских заведений, сдал два анализа крови, исколесил две трети города и побывал в психушке. Прибавьте к этому, что на сегодня ваш кабинет не совсем последний для меня. А, да, я ещё остался должен банку кофе в Боткинской.
  - Это вы так зачем?
  На лице у медработниц - смесь восторга и паники, как у немецких туристов.
  - Это я так, чтоб военкомат порадовать. Обычно на всё вышеперечисленное человеку требуется неделя. А у меня два дня, причём второй - ничем не лучше.
  - Значит так, давайте вы отдохнёте, минут десять отлежитесь, расслабитесь и потом замерим.
  Круто было бы с вами, Дашуль, отдохнуть и расслабится. И пусть вот эта мадам, которая колдует над аппаратом, покинет кабинетик. Хотя, думается мне, моё сердечко и правда сейчас не выдержит серьёзных нагрузок.
  - Вы, кстати, курите, Алексей?
  Ух ты, неужели она сама сообразила оставить нас с Дашей наедине и пойти перекурить?!
  - Да, вам сигарету дать?
  - Нет, спасибо, я просто интересуюсь нагрузками на ваше сердце.
  "Нагрузками на ваше сердце"... Да я сейчас нагружен как ишак и этот кабинетик, эта жёсткая кушетка и перепуганная практикантка - это всё ни фига не расслабляет.
  Стоп...
  Опять это лицо. Я солгал бы, сказав, что не знаю его. И ещё больше я солгал бы, если б сказал, что скучаю по этому лицу. И тем не менее, вот оно. Под разными углами вьётся перед глазами. Как муха, от которой не отмахнуться. То приближаясь, то отдаляясь. Изгибаясь, почему-то переливаясь разными оттенками. Как-то лицам не положено так себя вести. Чего тебе надобно, Олечка? Вот он я...
  Стоп...в сознание...
  - Так, Алексей, просыпайтесь...
  Ни хрена ж себе, я заснул. Открываю глаза и первое, что выхватывает мой взгляд - ужасно-белая лампа дневного света. Опять этот кабинет. Дашуль, разбуди меня как-нибудь ещё раз. Только чуть-чуть нежнее...мне понравилось.
  - Простите. Я просто сегодня немного устал.
  - Ничего-ничего, в вашем состоянии это полезно. Зато ритм нормализовался. Сердце поспокойнее стало.
  Будет ли дикой наглостью пафосно заявить ей, что сердце у меня и без того холодное и спокойное? Тьфу, бля, я самому себе кажусь придуманным гомосеком из вестернов.
  Ко мне снова прицепили проводки, будто к подопытной мыши...
  - Вот так уже лучше, это уже похоже на спокойное состояние.
  Это заговорила та Марь-Иванна, или как там её зовут, которая прилипла глазами к аппарату.
  - Это вселяет оптимизм.
  Стоп...вперёд. Июнь-2008.
  Народ тычет пальцами и ржёт. Плевать! Натягиваю улыбку на бледное лицо. Такое чувство, что скоблю уже кость. Потому как волос на черепушке быть уже не должно. Кожа на голове, когда её только побреешь, напоминает жопу младенца. Я исключительно предполагаю, я не щупал младенцев. Я так же потом будут предполагать, что при постоянном бритье головы, кожа станет напоминать жопу прапорщика. Однако, слава Богу, моё знакомство с прапорщиком К., да и с другими прапорами, не зашло так далеко.
  Стоп...назад в больничку.
  Дашуля вернулась на линию:
  - Так, теперь давайте с нагрузкой.
  - Ну давайте, нагружайте меня.
  - Да нет, вы уж сам...Вот, отойдите к вешалке и отожмитесь раз пятнадцать.
  В голове проносится "отойдите к вешалке и повесьтесь"...пожалуй, это бы меня сильно нагрузило.
  - А потом мигом на кушетку...
  Господи, Даша, я не люблю, когда меня торопят в койку. А как же романтика, вино, луна, стихи и тихие поцелуйчики?
  Стоп...назад на недельку.
  Подполковник Л. - это, видимо, вот он. И вот с ним нам ехать через пару месяцев строить из себя защитников отечества. Позже, всё позже. Позже я узнаю, что из себя можно построить всё, что угодно. И бетонную стену, и танк. И даже коммунизм в отдельно взятом теле, если поступит соответствующий приказ. И не стоит удивляться, если он таки поступит.
  Наш невысокий толстенький подполковник с усами и ушами, как у кота, щурясь, в пятый раз доводит до нас одни и те же инструкции. Взять то, купить это, не забыть, сдать, получить, раздобыть, положить, постараться и всё в том духе. И в пятый раз я понимаю, что повторить можно ещё хоть сорок раз, а всё равно, ряд идиотов всё забудет или перепутает.
  - И главное, возьмите уборочный инвентарь. Ну, там, веники, совки, вёдра... А то вам выдадут ведро без днища и лом - будете ими плац подметать.
  Позже...позже я узнаю, что подмели бы, как миленькие, никуда б не делись.
  Вперёд...в больничку.
  - Вот видите, Алексей, у вас после нагрузки ударов меньше, чем вы сперва хотели в спокойном замерять.
  - А вы мне не подарите ту, первую ленту. Я б её в качестве декора приспособил дома. Я люблю ужастики, знаете ли.
  - Извините, никак. Не положено
  - Жаль.
  Скрываю джинсами татуировку и майкой все свои сверкающие амулеты. Бесполезно ждать, что Даша оставит мне свой телефон на обратной стороне ленты кардиографа. А значит, громких речей на прощание я выстраивать не буду.
  - Всего доброго.
  - Удачи Вам.
  Вперёд...в казарму.
  Среди нас нет уникальных единиц. И здесь это чувствуется особенно остро. Здесь ты уникален, только если тебе хреновее, чем всем остальным. Но по уставу, наверное, всем должно быть одинаково хреново. Самовыражение здесь получает иной оттенок, другой вектор, приоритеты у него другие. Совсем по-другому начинают восприниматься татуировки, когда нет практиканточки, перед которой ими можно щеголять. Татуировки, шрамы, прочие "особые приметы", вроде выбитых зубов и следов от пирсинга - всё это имеет другой смысл. Я решил взять своё лысиной. Пусть она будет уникальной, если уж я сам здесь ничуть не лучше других. Только почему-то затрахан чуть сильнее.
  Наверное, потому что не спал ночью. Леночка приезжала. Что ж, по крайней мере, я разгружен в области паха. Во всех остальных областях меня здесь любезно разгрузят, всё перегрузив на ноги и, почему-то, в зад. Видимо, это место в армии что-то символизирует... Преет оно в форме сильнее остальных. Это, видимо, тоже прописано в уставе.
  Устава я ещё не видел. Зато видел туалет и обед. Решил, что если не есть, то и гадить будет нечем, а значит, можно решить сразу две проблемы. Ещё увидел себя в военной кепке. Лучше б всю жизнь только устав и рассматривал! Из зеркала на меня посмотрело чмо. Позже полковник Б. назовёт это чмо "страусом нанду" и окажется в чём-то прав.
  И ещё я не видел душа...
  - Так, парни, через пятнадцать минут надо построиться внизу.
  Это Миша. Курсант Л - ов, я бы даже так сказал. Я не видел его улыбающимся уже часов шесть, а то и семь. Это вселяет панику в ряды меня...
  Когда-то давно подполковник К. называл Россию "Страной Чудес". Сегодня Алиса попала на обзорную экскурсию по самым примечательным из этих чудес. И первое чудо - то, что Алиса ещё жива.
  И ещё я не видел телевизора.
  Я не видел снов около сорока часов.
  И по-моему, я скоро увижу Дьявола.
  Стоп...немного назад. Часов на шесть, опять-таки.
  Первое, что хотелось закричать - это "Комары!!!". Голосом фрица, вопящего "Ахтунг!!!" где-то под Сталинградом. А только потом собраться с последними силами, сгрести в худосочные руки руины боевого духа, жидкие молекулы гордости за своё Отечество, летучие атомы бодрости, разлагающиеся останки мужества, размазать всё это по себе и гаркнуть "Здравия желаю, товарищ полковник!". Возможно, потом стоит откланяться и закурить.
  Как же они хотят удержать меня по стойке смирно, если у меня, извините, есть рефлексы? И рефлексы эти говорят мне, что если по моей шее ползёт какая-то инородная гнида, явно выражая цель насосаться моей алой крови, то гниду эту надо немедленно ликвидировать хлёстким ударом внутренней стороны ладони. А не выстраивать в сознании точные абрисы её поползновений, вытянувшись по стойке смирно. Это как стоять, не меняя лихого и придурковатого выражения лица, вцепившись всей пятернёй в раскалённый добела кусок чугуна. В плане, столь же проблематично.
  Нам выдали порядковый номер. Наше чудное подразделение нарекли взводом номер шесть. Шестые мы, очень приятно. Потом нас расставили по ранжиру. Мы ещё в гражданской форме одежды и у меня есть подозрение, что военных это понемногу нервирует. Здесь и сейчас начинается наш блицкриг. Наш собственный план этого блицкрига, который мы сочиняли два с половиной года на факультете военного обучения, начинает свою реализацию здесь и сейчас. Эти ворота отвратительно-серого цвета с кислотно-жёлтыми, словно недокормленными, орлами, скоро закроются за моей спиной. И тогда они локализуют меня на мизерный в масштабах истории отрезок времени в мире, где нет уникальных единиц. Пока ещё нет...
  
  Чудеса.
  Алиса, попав в страну чудес, насколько я помню из детства, всё воспринимала не очень драматично, довольно адекватно и сухо. Но я, что называется, ни разу не Алиса. А чудеса посыпались на мою обритую голову сразу, резко и пачками.
  Сотню метров по аллейке - и я оказался у подножия первого чуда. С железной двери кирпичного барака, именно такого, каким я его представлял, на меня гордо взирала табличка "Гостиница номер 1". То есть практически гранд-отель. Загородные апартаменты. На меня табличка взирала с невыразимой гордостью, в то время, как я на неё тупо вылупился, отвесив челюсть... Это, наверное, от смущения она была такая красная. Мой братик одно время работал официантом в Гранд-Отеле, в настоящем, дорогом и светлом, разрекламированном, известном на весь континент Гранд-Отеле. И он мне часто рассказывал про это место. А потому я с уверенностью могу заявить, что шикарные гостиницы выглядят несколько иначе.
  Познакомившись с первым чудом, мой разум не успел расслабиться, как на него нагрузили второе. Хотя, признаться, это было, скорее, радостное чудо. Без лишней скромности стоит отметить, что нам повезло! Чудо состояло в том, что нас поселили в "комнате досуга". Да, конечно, пришлось немного поработать, потаскать койки, но сам факт радовал безумно, потому как изнутри наша гостиница была ещё менее шикарна, чем снаружи. По двум сторонам от длинного коридора, так называемой "взлётки", отделяясь от оной лишь деревянной решёткой, располагались десять равных помещений, заставленных шконками. А венчался этот коридор туалетом. Всё, в принципе, как положено, ничего сверхъестественного. У того, кто праздно прогуливался по коридору, складывалось впечатление, что он едет в очень просторном плацкартном вагоне: всю дорогу воняло носками, но по мере приближения к концу "вагона" к этому благородному аромату примешивались всевозможные утробные запахи. Но, как я только что сказал, нам повезло. Нас поселили в помещение, отделённое от всего "вагона" настоящей стеной и не менее настоящей дверью. Да к тому же в этом помещении было не два, а целых шесть окон. Это потом я пойму, что даже такие мелочи могут безумно обрадовать, а пока...
  А пока девятнадцать пар ошалевших глаз смотрели по сторонам, задаваясь одним и тем же вопросом "Мама, почему ж ты меня девочкой не родила?". Видимо, отталкиваясь от этого вопроса, Саня, едва войдя в наши хоромы, присвистнул и выпалил что-то из серии "добро пожаловать, барышни!" Или это был не Саня. Или у меня от чудес уже начались галлюцинации. На почве отсутствия нормального сна такое вполне вероятно.
  Потом нас опять построили. Это уже переставало быть приятной неожиданностью. Построили и пересчитали. Как будто отсюда можно сбежать. Андрюха начал вспоминать фильмы про зону. Я - передачи про лагеря подготовки террористов-смертников в арабских странах. Видимо, затем и пересчитывают нас раз в два часа, чтоб быть уверенными, что мы ещё не повзрывали себя ко всем чертям.
  Пересчитали и повзводно в составе роты повели к складам, получать недостающие запчасти: кому лапти, кому чепчик, кому кушачок.
  Я закурил. И тут же получил в лицо брызги полковничьей слюны. Курить, как выяснилось, в строю нельзя. И вообще курить можно только по команде и в специально отведённом месте. Это я учёл на будущее.
  Следующее чудо не заставило себя долго ждать - оно пришло ко мне в дверях склада.
  Ворон: - Во, Родина моя пряжку мне выдала!
  Я: - Показывай!
  В.: - Во, видал какая? Я Родине долги тут отдаю, а она мне пряжки выписывает ржавые. Мне проще деньгами рассчитаться.
  И правда, штуковина, которая красовалась у него на ремне, лишь прямоугольной формой напоминала солдатскую пряжку. Насквозь ржавый кусок железа с едва угадываемыми контурами звезды в центре - вот что это было такое. Я вспомнил, как мои менее образованные друзья, тянувшие лямку, пока я прогуливал скучные пары, рассказывали мне про упоительно дивный процесс "пидоренья бляхи". При одном взгляде на девятнадцать ржавых железок становилось понятно, что эта увлекательная процедура предстоит нам в полной мере.
  Очередное чудо, встретившее меня в самом начале моего военного пути - это посуда. Едучи в часть, я уже был оповещён, что буду питаться на полевой кухне, однако, не представлял, чем мне это грозит.
  - Это, собственно, что такое?
  - Это котелок, дружище, - отозвался Ромик.
  Ромик - ярый поклонник советской эстетики, наш бывший командир взвода. Одно время данный индивид котировался в особо узких кругах за более-менее прошаренного в военном деле. В том плане, что среди нас вообще никто в нём ничего не смыслил, а Ромик, по крайней мере, мог шутить по-военному.
  - А что я с ним должен делать?
  На самом деле, этот вопрос продолжал меня мучить ещё не один день. Чудо данное было чудом инженерной мысли, свидетельством чьего-то гения, доказательством уникальности российских мозгов. Для меня это устройство по своей наукоёмкости граничило с подводной лодкой. Но самое чудное в этом приспособлении открылось мне несколькими минутами позже.
  - Кто-нибудь объяснит мне, что это за штука и что я с ней должен делать?
  - Для начала - отмыть! - это отозвалось совершенно особенное чудо, прапорщик К.
  Миссия "Отмыть посуду" оказалась опасной и тяжёлой. На первом этапе котелок предлагалось очистить песком, который в виде кучи был беспардонно представлен перед нашей "гостиницей". Чуден тот разум, который разработал котелок. Но ещё чуднее тот умище, который первым предложил консервировать их на случай боевых действий, используя солидол. Нет, стратегические запасы солидола, я бы даже так сказал. Но и мой разум чуден, ибо он на каждом этапе очистки посуды уверял меня, что миссия уже выполнена. Оптимист я...
  После того, как я минут сорок методично тёр нержавейку мокрым песком, мне показалось, что котелок мой просто сверкает, что он чист, как слеза комсомолки, и всё, что мне осталось сделать - это просто смыть остатки песка. Но вот херушки я угадал!
  При попытке "смыть песок и успокоиться, обрадовавшись нужному результату", я открыл для себя вторую фазу этой спецоперации. Личному составу предлагалось всерьёз заняться водными процедурами. Толкаясь в переполненной кафельной комнатушке с шестнадцатью умывальниками, скрежеща зубами от усердия, краснея, бледнея и зеленея, раздувая ноздри, извергая матерные монологи невиданной мощи, стачивая килограммы мыла, сто тридцать три золушки в камуфляже тёрли своих железных друзей. Новых железных друзей. Толкались все вместе, сразу, гурьбой, потому как времени было в обрез, ждать кого-то было просто непозволительной роскошью. Опять-таки, потому, что через двадцать минут нужно построиться внизу. Водные процедуры приобретали по этому поводу эпический характер. И всё это - под леденящей кровь и сводящей пальцы арктически холодной водой. Зачем нам снимать батальные сцены в военно-патриотических фильмах? Мощь нашего народа и несгибаемую его волю к победе вполне можно передать, засняв всё происходившее в умывальной комнате в те минуты.
  Каждый раз, выливая воду из котелка, я уверял себя, что наконец добился желаемого эффекта, и котелок мой сказочно чист. И каждый раз, вылив её, я понимал, что от этой непорочной чистоты не наблюдается ни следа, что стенки котелка всё ещё жирные и липкие от солидола.
  Много дней и ночей спустя кто-то из наших, скорей всего Миша, скажет: "Сколько я сожрал солидола - этого я не знаю. Но на котелке ещё килограмм точно есть!"
  Я же могу сказать, что так и пользовался этим чудом техники по мере величайшей необходимости, избегая всяческого контакта с ним в обычных условиях.
  Карусель завертелась. Мимо моих красных с недосыпу глаз проносились пёстрые картины, преисполненные "чудности" и "удивительности".
  Уладив, вернее, смирившись с их безалаберностью и непоправимостью, бытовые условия, мы все организованно переключились на дела будничные и до омерзения насущные...
  Чудными оказались и наши первые попытки пройти строем. Я говорю это гордо, потому как никто и никогда в целом мире не исполнял циркового шоу ярче и смешнее, чем мы в тот вечер, и тем более, не делал этого бесплатно. После команды "Шагом-арш!" мы выставили на строгий офицерский суд всё что угодно, кроме шага и, собственно, марша. Были тут и тяжёлая поступь медведя-шатуна, и летящая походка пьяной шлюхи, и шатания нервно-неуравновешенных зубров, и поползновения пришибленного ужа. Словом, вся фауна средней полосы смотрела на нас с интересом, угадывая для себя что-то родное. Первая попытка строевого шага в составе подразделения - это как первый глоток алкоголя, первая затяжка, первый секс: она забудется, когда войдёт в привычку, но где-то в глубине души ты будешь помнить всю жизнь, что попытка эта обернулась грандиозным позором, пусть краткосрочным, но зато непередаваемо грандиозным. Ты проблевался, закашлялся, кончил через тридцать секунд, над тобой смеялись, ты сгорал со стыда... Так и получилось в этой ситуации.
  - Стадо беременных тараканов! - скажет про нас полковник Б. и будет в чём-то прав.
  Чудеса в вооружённых силах - они повсюду. Разве не чудо, что спустя всего неделю службы, человек, который яростно не может по утрам оторвать лица от подушки, сам требовал проведения утренней зарядки в субботу, потому как не мог без неё проснуться? Разве не чудо, что к третьему дню службы, я был свершено уверен, что ноги даны человеку для того, чтоб они болели и топали? Разве не отдаёт чем-то чудесным тот факт, что спустя неделю все, кто отличался неплохим чувством юмора, вполне искренне смеялись над каждым полковничьим анекдотом и считали, что слово "Жопа" - это самая удачная шутка? Мы все замечали, что планомерно тупеем и нас это вовсе не настораживало - это ли не чудо, мать его?!
  Иные чудеса, творившиеся с нами, вообще противоречили человеческой физиологии. Так, например, Андрюша, стабильно питаясь в положенное и не-очень-положенное время всю неделю, ни разу не посетил туалет, чтоб всё съеденное из себя вывести. Или же я, разучившийся за одну-единственную неделю ходить рядом с кем-либо, нарушая равнение, и не в ногу. В любом состоянии, в любое время суток, при любой погоде и любом дорожном покрытии я автоматически равнялся направо и подстраивал шаг под идущего впереди. Без команды, но и без раздумий. Впрочем, не стоит мне так яростно забегать вперёд.
  К исходу первого дня службы я уже начал спать стоя. Ещё бы часок бодрствования, и я бы заснул, шагая. Впрочем, спустя пару недель, я, наверное, даже не сбился бы с шага, заснув в строю.
  А в 22-00 я с неизмеримым удовольствием встретился с последним чудом. Самое долгожданное событие каждого нового дня в армии лежало передо мной, предлагая использовать себя, как девочка, накаченная бутиратом. И я летел к нему, как никогда не летел ни к одному женскому телу, опасаясь, что у меня украдут его, что в последнюю секунду в спину мне прилетит адский раскатистый смех, и Сатана с лицом одного из офицеров украдёт у меня из-под носа последнюю возможность не сойти с ума. Команду "Рота-тбой!!" я ждал, казалось, не день, а срок, предшествующий холодной вечности. В армии вообще со временем творятся демонические фокусы. Полчаса свободного времени кажутся нереально долгим отрезком, за который можно успеть выспаться, напиться чаю и выкурить полпачки сигарет, причём всё это - по очереди. В то же время, понятное дело, что такой же промежуток в обычной, гражданской жизни сопровождается паникой, суетой и криками "я опаздываю!" При этом свободное время проносится раз в пять быстрее, чем все остальные 15 часов бодрствования. Не чудо ли это, кстати говоря?
  В армии всё время чего-то ждёшь. Не вражеского вторжения, хотя и его тоже иногда. Когда прикажут, тогда ждёшь и вторжения. Но вся военная действительность и при отсутствии противника - калейдоскоп ожиданий. С утра ждёшь завтрака, после завтрака - обеда, после обеда, понятное дело, ужина. После ужина ждёшь отбоя. Отбоя ждёшь при этом всё время. Не прерывая это своё ожидание ни на секунду. Это как святая надежда, как фетиш, как легенда, в которую веришь. При этом ещё постоянно ждёшь увольнения. Больше чем отбоя в целом, но отбоя ждёшь больше в каждую отдельную секунду. Это сложно понять, а объяснить - ещё сложнее. Этим нужно проникнуться, пропитаться, принять как данность, что не всё можешь популярно объяснить даже такому высокоразвитому примату, как ты сам. Но это тоже из разряда чудес. Ждёшь команды "делай-два!", согнув руки в упоре лёжа, ждёшь перекура, ждёшь, когда освободят единственную работающую кабинку в туалете. Ждёшь, когда вскипит чайник, когда кончится последний круг пробежки, ждёшь, когда можно будет хоть на секунду разуться. Ждёшь, что в следующую секунду всё станет хоть немного лучше, но надежды на это почти не имеешь. И в глобальном отношении, ждёшь, конечно, дембель. Сколько бы до него не осталось, впервые услышав за спиной скрежет ворот, ты начинаешь ждать дембель.
  Дождавшись отбоя, я направил два сообщения "за забор". Тоже из разряда чудес - в части войск связи мобильные ловили довольно слабо. Первое сообщение отправил матери, а второе - Леночке. Второе отличалось от первого только наличием слова "пиздец". Да и было оно отправлено только из желания обеспечить физическую разгрузку интимного характера в увольнении. Промелькнувшее в обоих сообщениях слово "ад", было, конечно, небольшим преувеличением, однако, оказавшись в койке, я ощутил райское удовольствие. В частности оттого, что имею законные, охраняемые правительством, положенные мне государством, Родиной моей неумытой, восемь часов покоя. И не дай Бог, какая-то тварь в эти восемь часов объявит нам войну. Лично перестреляю всех к чёртовой матери от злости.
  После первого дня службы я не сошёл с ума, а если и сошёл - то совершенно этого не заметил. И то, и другое - обыкновенное армейское чудо.
  Киборги.
  Фильмы про Рембо смотрели все. И все - в дошкольном возрасте. В плане, в моём поколении. Но не для всех эти шедевры мирового синематографа прошли бесследно. Пока молчаливый отмороженный герой-одиночка стрелял из незаряженной ракетницы по бутафорским противникам, психика некоторых особо впечатлительных дошколят страдала от зависти. И все эти неблагонадёжные элементы сразу же проявились в экстремальных условиях военной части.
  Советская, а позже и российская кибернетика не дремала. Достигнув невиданных высот, наука нашла способ программировать детей, навсегда изменённых гением Сильвестра Сталлоне. Выведенная этой наукой, изрядно отшлифованная нереализованными амбициями стать универсальными солдатами, эта порода людей с первых часов стала предметом моего внимания. Но особенно крепко человеческая природа отоспалась на командирах некоторых взводов.
  Дизель, мой одноклассник, сходивший на военную службу на пару лет, рассказывал мне про неких "рубанков". По его словам, эти ребята - самая подлая категория людей, которую только можно встретить на просторах полигонов российской армии. Эти твари, как рассказывал он мне, способны ради похвалы начальства пойти на любую низость. И это даже по общечеловеческой морали, не беря в расчет мораль военнослужащего, которая, естественно, немного другая. По моим же наблюдениям, эти недалёкие люди, способны были, скорее, на любую тупость. Причём, не пойми ради чего... Одно было отвратительнее всего прочего: офицерский состав не уставал потешаться с этой буффонады. Что до солдат-срочников, так тех это шапито изрядно нервировало. В этой ситуации, возможно только в ней единственной, я чувствовал себя настоящим солдатом.
  Первые проявления кибернетической натуры у этих ребят я заметил ещё до того, как перешагнул границу военной реальности. Ещё перед КПП, на самом первом "гражданском" построении, я зорким глазом выделил робототехнику среди общей массы личного состава. Что-то в их взоре, в их облике, в их манерах казалось мне странным. Нет, безусловно, у них не торчали провода и железки из головы, они не издавали механический скрежет при ходьбе, хоть и передвигались не совсем плавно. Нет, у них даже не было красных лазерных глаз. Красными они тогда, как я уже уточнял, были у меня. Но эти парни были другими... Не такими, как мы, человеки. Они брали за душу спецификой своего поведения - крикливостью, нарочитой показушностью, показушной исполнительностью, что ли. По команде "Смир-на!" они вытягивались и выпячивали хиленькую грудь так, что на парадах ко Дню Победы офицеры выглядели первоклашками, играющими в войнушку.
  Что касается киборгов-командиров взводов, то эти редкие животные были словно высланы специально, чтоб веселить бойцов. Какая-то добрая душа из юмористических шоу телевизора позаботилась о нас, создавалось такое впечатление. Пока Миша спокойно, не надрываясь, не брызжа слюной, отдавал приказы, они орали, верещали, срываясь на сиплые всхлипы, краснели от собственной важности, гордо прогибались вперёд всем телом. Но это было только начало, а значит, это было ещё ничто. При первых попытках пройти строем по территории части эти ребята активнее всех топали не в ногу, извергая при этом невиданную мощь шагов, задирая кривые ноги едва ль не к подбородку. Карикатуры на фюрера в сравнении с этими "командирами" - пример серьёзнейшего военно-патриотического агит-искусства.
  Некоторое время спустя, когда дело дошло до строевой песни, эти железные дровосеки со свойственным им усердием решили проявить свои вокальные возможности. Прямо скажем, лучше б они никогда не помышляли об этом. Чеканя слова, как шаги, обрывая их на середине и продолжая их снова, срывая глотки, эти циркачи считали, что поют если не лучше церковного хора, то уж точно не хуже него. Бедная "Катюша" или "Россия - любимая моя" становилась гимном всех убогих, всех уродов, изгнанных из цирка за "особую уродливость", лишённых мозгов и прочих думательных аппаратов. Пьяные футбольные фанаты, лужеными глотками орущие в барах, смотрятся вполне себе музыкально рядом с этими солистами, это я могу уверенно сказать. При такой вокальной подготовке, эти запрограммированные болваны считали, что им по статусу положено стараться переорать весь свой взвод, а заодно с ним и всю российскую армию со всеми её танками, истребителями и линейными крейсерами. Так они и рассекали носом пространство, разевая пасть, срываясь на сиплый присвистывающий визг пьяной потаскухи, имея при этом гордый до моментальной дефекации вид.
  Киборги - это такие создания, в процессоре которых функции "отдыхать" не заложено. Она им противна до глубины материнской платы. Пока наш доблестный шестой взвод при каждой удобной возможности, пользуясь долгожданным перекуром, кульками с известным содержимым валялся на травке, подставив зады июльскому солнцу, эти оловянные идиотики не желали примириться с предательским фактом отсутствия строевой подготовки. Они не имели ни малейшего желания даже присесть. Они не способны были представить, что значит спокойно посидеть, не шагая, не крича, не распевая военно-патриотических песен, да и вообще не думая обо всём этом. Пока все нормальные люди, а нас, слава Богу, всё-таки было немало, пытались, хотя бы сидя, заснуть после обеда, особо ярые и упорные роботы убивали драгоценные сорок минут, тренируясь в коридоре строевым приёмам, разучивая текст присяги, а иной раз и оттачивая вокальное мастерство. Как говорится, всё село сбегалось подивиться. Кроме классического "да на тебе пахать надо", при взгляде на них, мою черепную коробку изнутри ела мысль "что ж ты такой усердный воин в университете-то позабыл, родной?" Моего разума так и не хватило, чтоб ответить на этот вопрос.
  Иные кибернетические глаза уже стали коситься в сторону нашего взвода, на второй же день службы, прошу заметить. А в нашей стороне любая более-менее безнаказанная возможность прилечь использовалась незамедлительно. Помнится, Ворон спросил меня во время очередных наших посиделок на поребрике:
  - Интересно, а мы сейчас что-нибудь нарушаем?
  - Да по-любому! - ответил я с нарочитым безразличием и при этом с абсолютной уверенностью. После столь короткого диалога нам стало всё понятно и очень смешно. Самое интересное: косых взглядах я так и не прочитал даже минимальной зависти. Напротив, в них не было ничего, кроме холодного пренебрежения, непонимания, снобизма.
  Подводя итог, хочется заметить, что по мере того, как дни сменяли друг друга, некоторые из киборгов всё-таки смогли вернуться в обличие человека, отступили от своей запрограммированной морали, кто по собственному стремлению, а иные под давлением общественности. Но некоторые клинические случаи так и не преуспели в этом. В частности, курсант Какашкин. По паспорту, понятное дело, его фамилия звучит несколько иначе, однако, как говорится "если б памятник был из дуба, он бы точнее отражал мою сущность". Речь об этом персонаже, об этой глыбе, об этом матёром человечище, я продолжу позже.
  А в самом конце своего рассуждения над результатами научных экспериментов и пагубном влиянии голливудских фильмов на неокрепшие мозги подрастающего поколения, хочется мне сказать, что ровным счётом ничего они своим усердием не добились. На принятии присяги киборги крепко облажались и со строевым шагом, и с песней, и с докладом командиру. Но это другая история. И было бы это ещё полбеды. Самая большая их беда в том, что столь ими ненавидимый шестой взвод, наш "Замполитарий", так и остался единственным неосеменённым полковником Б. Именно наш командир-Миша при всей его неоцифрованности заслужил самые лестные отзывы и за себя и за своих "орлов" со стороны офицерского состава. Там, где все ходили в позе "прогнувшись", мы просто делали то, что нам было положено. Ведь инициатива в армии, как известно, наказуема. И никто никогда мне не сможет доказать, что мы шли неправильным путём. Мы светились меньше других, но при этом и проблем имели меньше других. А вымпел лучшего взвода мы получили только потому, что нас не имели на полигонах. Киборги надували щёки, смотрели на нас как на врагов народа, прикидывали, за что б ещё на нас "настучать", как бы ещё нас заставить горбатиться перед их глазами, но эти их мысли натыкались на шквал смеха. На ещё более мощный смеховой напор натыкались кибернетические командиры, когда на наших глазах начинали управлять своими взводами с присущей им выправкой. Мы озвучивали то, что думал личный состав их взводов, громогласно посылая этих командиров в невиданные дали, едва заслышав вдалеке.
  Самой смешной была картина, когда, разучивая строевой шаг, отряд роботов под командованием старшего терминатора отправился на полевую кухню под бой барабана. Видимо, так пища усваивается ими лучше.
  
  Сто двадцать один или "что же я ещё хочу?".
  - Рота подъём! - это дежурный по роте
  - Шестой взвод подъём! - это дневальный.
  - Так, парни, пора просыпаться! - это наш драгоценный командир.
  Вам когда-нибудь хотелось сдохнуть? От всей души. А было ли вам при этом так хреново, что вы не могли поднять руки? Поднять их только для того, чтоб наложить на себя.
  - Лёш, просыпайся, - это опять Миша.
  - Да щас, дай только раздуплиться!
  Вы когда-нибудь думали "если я не сдохну сам, то они убьют меня своей тупостью"? Вне зависимости от вашего ответа, я могу сказать, что моё состояние сводилось примерно к таким плачевным симптомам.
  Добро пожаловать в нашу казарму на второй день нашего блицкрига.
  Меня чуть ли не на руках выволокли на свет Божий, поставили в одних трусах в коридоре и стали с утра пораньше любить. Под словом "любовь" я подразумеваю не светлое чувство, а мучительный болезненный процесс.
  - Через три минуты построение перед казармой на утреннюю зарядку. Форма одежды номер два, - это было последнее, что я слышал, пребывая в своём уме, дальнейшее происходило уже без моего вмешательства.
  Утро в войсках построено таким образом, что курящий человек успевает на пустой желудок нечищеным ртом выкурить пару-тройку сигарет. Это так, на ум пришло.
  Три минуты я потратил на сон. А по их истечении мне показали, что такое форма одежды номер два, что такое километровая пробежка в армейских ботинках, что такое отжимания на счёт "раз-два" и прочие прелести взрослой жизни, к которой я так стремился в детстве. Ноги заболели днём ранее...теперь стали болеть ещё и руки. А голова так и не заработала. Поэтому я даже не смог понять, устал я или нет. И тот факт, что у меня поднимается температура, я тоже пропустил мимо.
  После столь стремительного утречка стремление жить не усилилось. При этом желание сдохнуть трансформировалось в изумрудную мечту.
  - Рота, через пятнадцать минут первый взвод строится на завтрак. Остальные взвода убывают с промежутками в десять минут.
  Мой взвод - шестой. То есть у меня около часа. Но только этот час я потрачу не на сладкий сон, а посвящу служению Отечеству.
  Вскоре я вкусил завтрак. По сравнению со вчерашним ужином, это было уже меньше похоже на блевотину. Я с ужасом подумал, что начинаю привыкать к прелестям местной кулинарии.
  Придя с трапезы, я заметил, что подбородок мой сделался раз в пять больше положенного. "Ну вот оно, - благоговейно подумал я, - я начинаю умирать!". Потрогав лоб, убедившись в том, что температура растёт, я укрепился в своей догадке.
  - Товарищ полковник, рота для развода на занятия построена. Старшина роты, курсант Л - ий.
  Так вот оно как! Этот парнишка и чин себе уже получил. Интересно, а кто его так назначил? И чем же это я хуже него? У меня ж сейчас настолько же безразмерная физиономия, можно было и меня перед строем покомандовать выпустить. Или это он у Б. в карты выиграл?
  Пока я это думал, я успел проорать "Здравия желаю, товарищ полковник!" и даже не заметил, как нас начали разводить. А, собственно, чего нас разводить, если нас и так уже трахают? И наш взвод в особенности.
  Развели. Как школьниц. Легко, в плане, и непринуждённо. А мы и повелись.
  По поводу того, что нас любили в то утро особенно пламенно, могу добавить одно воспоминание:
  - Мужики, значит вот какое дело,- это Миша нас всех собрал в сторонке и докладывает обстановку. - Меня сейчас Л. инструктировал, сказал, что Б. традиционно замполитов не любит, будет нас просто так цеплять. Не обращайте, говорит, внимания, это нормально.
  - Офигенные новости, Мишель.
  Столько внимания со стороны таких высокопоставленных людей! Я тронут!
  Именно по причине столь ярко выраженного консерватизма и традиционализма полковника Б. я с утра успел побывать "дятлом пограничным", "голубем сизокрылым", "страусом нанду в пилотке" и "шлангом гофрированным". Из серии "найдите лишнее". Впрочем, я отвлёкся от основной фабулы.
  По плану занятий первое, что предстояло испытать нашему взводу - это зубрёж текста присяги. Но, слава Богу, не в упоре лёжа, как оно принято, а в более комфортных условиях. В коридоре казармы, пардон, гостиницы стараниями личного состава были расставлены стулья, на которых этот самый состав доблестно спал в обнимку с уставом, грустно повесив головы. Киборги, понятное дело, допустить такой вольности не могли никак, но зато будили других в случае редкого появления старшего преподавателя. А старшим был назначен подполковник И., прозванный за красноту рожи Кетчупом. Но он заперся в канцелярии и думается мне, что большую часть занятия тоже доблестно продрых. И снилась ему не то Родина, не то жена, не то зарплата...
  Эта идиллия продолжалась, пока не появился полковник Б. и не обломил кайф всем. Резко проснулся старший преподаватель, разбудил нас, "равняйсь - смирно - вольно!". И, собственно, продолжаем передачу "Утренний секс с полковником Б.". В этом выпуске нашей передачи был сюжет про курсанта Р - ма.
  - Так, - это, как не трудно догадаться, потирая руки, начал ведущий нашего шоу, - кого это я с утра поймал в кубрике шестого взвода с бутербродом?
  Сзади меня послышалось торопливое шевеление.
  - Я!
  - Головка от Кремля! Фамилия Ваша, молодой человек!
  - Студент...курсант Р - м.
  - Ну и как Вы мне это объясните, молодой человек?
  - Виноват, товарищ полковник!
  - Да это я и без Вас знаю. Так, товарищ подполковник, - это он Кетчупу - несите-ка сюда расстрельную книгу.
  Что-то до боли под рёбрами знакомое...сдаётся мне, я знаю, какие книжки он почитывает.
  - Это мы мигом.
  Потом эти двое ещё покидались положенными в этом случае шуточками, после чего полковник Б., видимо, отдохнув и переведя дыхание, принялся за дело с удвоенной энергией.
  - Вам что, товарищ курсант, крысы нужны в кубрике? Вы их мне тут плодить у себя в кубрике вздумали?
  - Никак нет!
  - А что? Или Вас на завтрак плохо кормили, товарищ курсант?
  - Хорошо, товарищ полковник!
  "Врёт, гадёныш, и не краснеет!" - мелькнуло в моём угасающем разуме.
  - Значит так, на строевой подготовке шестой взвод драть с особым усердием, это я лично проконтролирую. А Хлебосольному после присяги наряд от моего имени. Всё, занимайтесь...
  И он ушёл. А Антоха получил своё настоящее армейское прозвище. Как в кино.
  А смерть всё не шла ко мне. Её приближение, помимо всего прочего, сулил ещё и наглухо заложенный нос. И присягу я так и не выучил.
  - Кому-то тут, как я погляжу, смешно? Вы думаете, с вами тут сюсюкать будут? Кто, как вы думаете, я или подполковник Л. будет с вами сюсюкать? А, товарищи курсанты? Хотя, какие из вас курсанты, вы - студенты!
  В последнее слово подполковник Н., получивший за непривычно светлую, почти белую, форму прозвище Сметана, вложил слишком много ненависти. Ну, это на мой взгляд. Но моим взглядом никто из присутствующих здесь не интересовался.
  - Кто вам разрешал смеяться?
  Гениальный вопрос, вы не находите? То есть, если сказать, что старший по званию, а тем более командир бригады, на худой конец, начальник штаба дал приказ "смеяться на каждое слово офицера", то всех бы это устроило, и вопросов бы не было, так что ли?
  - Упор лёжа принять! - будто отвечая на мои рассуждения, крикнул Н.
  Ну вот сейчас! Сейчас или никогда! Ну сдохни, Алекс, ну что ж тебе стоит?!
  Сметана принял вместе с нами. В плане, упор лёжа.
  - Делай раз...два...раз....два...
  И с каждым разом паузы становились всё напряжённее. Сколько таких считалочек выдержало моё тело, я не знаю. Но после какой-то из них, я рухнул в холодную траву, надеясь, никогда с неё не подняться. Потери на сборах, как говорил Санёк, составляют три процента личного состава. Я приготовился стать одним из трёх счастливчиков. Увы, по команде Сметаны я поднялся вместе со всеми.
  Ужасно хотелось пить. Даже, наверное, сильнее, чем сдохнуть. Вроде как, негоже помирать на сухой желудок. А пить было нечего. Ощущалось, что дети в Африке просто сказочно счастливы по сравнению с нами.
  - Вот так вы больше похожи на курсантов. Смеяться кому-нибудь ещё охота?
  - Никак нет!
  Враньё! Я б заржал, но в горле пересохло, как тут смеяться.
  - Итак, начинаем занятие по огневой подготовке.
  Хорошее начало, как известно, - половина дела.
  По команде "К бою!" я из последних сил, а потому без должного старания, изобразил бег зигзагом до рогожки, расстеленной на травке перед пригорком. Упал, как только что научили на локоть, присоединил магазин. И тут же появилась масса проблем. Сперва предохранитель никак не желал вставать в среднее положение, проскакивая его то вверх, то вниз. Потом, когда я совладал с предохранителем, заартачился затвор. Я начал было радоваться дикому упадку сил, который явно был на лицо и предвещал скорейший конец моих мучений. Путём титанических усилий мне всё-таки удалось управиться с автоматом Калашникова. Патронов в магазине не наблюдалось, то есть застрелиться я не мог никак. У нас вовсю шла тренировка стрельб, которые должны были состояться через день. После всех своих злоключений я объявил, что "к стрельбе готов", а в следующую секунду получил офицерским ботинком по голени: оказывается, пытаясь усмирить затвор и предохранитель, я забыл принять правильное положение, то есть по местным меркам лежал в корне неверно.
   - Нажав на спусковой крючок, про себя проговариваете "сто двадцать один" и отпускаете его. За это время вылетает короткая очередь в три патрона.
  А я уж было грешным делом подумал, что это какое-то заклинание, чтоб патроны в магазине появились. Типа, мы именно так Вермахт победили. Магия предпоследнего уровня.
  - Перерыв пять минут. Разойдись!
  "Разойдись" в данном конкретном случае в переводе с местного диалекта означало "привались на пригорочек и изжарь себя изнутри сигаретой на сухое горло". На пригорке мне открылась вопиющая несправедливость: пятый взвод покидает нас на две недели, уезжает отдавать Родине священный долг на территории города-героя Ленинграда. Соответственно, по утрам они будут просыпаться дома, а вечерами там же засыпать.
  - Так что, пока вы тут будете лямку тянуть, мы баб будем зажимать - какой-то особо борзый курсант из "пятёрки" решил насыпать соли на раны.
  - Вот только не надо мне басни сочинять, что у тебя бабы есть! - к этому моменту я уже не говорил в общепринятом смысле этого слова, а шипел, причём себе под нос, еле выдавливая слова сухим, как Сахара, горлом.
  На это моё замечание отреагировал только Ромик, сидевший неподалёку. Ибо на более мощный вопль негодования у меня не хватило энергии.
  - Взвода, отставить перерыв!
  - Продолжаем вечерину... - всё так же тихо и в сторону подал голос я.
  - Становись! Значит так, сейчас прогоняем всё то же самое ещё разок.
  Господи, так у нас тут прям театр! Малый Драматический Театр Боевых Действий. При этом как-то в название обязательно вплести надо слова "комедия", "абсурд", "идиоты"...
  Второй раз было легче. Автомат мне достался менее строптивый. И лёг я красиво, лучше, чем при первой попытке. В общем, справился с поставленной передо мной нехитрой задачей. Всё приходит с опытом.
  - Вы поймите, перед вами боевое оружие. С ним нельзя шутить. К нему нельзя относиться с пренебрежением. Оно было рождено убивать. И оно будет убивать. И от вас, товарищи курсанты, будет зависеть, кого оно будет убивать. Уважайте своё оружие, относитесь к нему бережно, и тогда оно не тронет вас. Запомните, оно создано убивать и оно своё возьмёт.
  "Алё, это больничка?!" - подумалось мне в конце этой короткой, мрачной лекции. Сметана был явно готов сказать "Говорите со своим оружием, любите его, оставляйте ему кусочек тушёнки с обеда, будьте с ним ласковы, иначе оно придёт к вам ночью и убьёт вас". Но при таком монологе, честно могу признаться, больничку надо было бы вызывать мне.
  А после этого у нас был обед. И, слава Богу, я на него не пошёл. Я прокрался в кубрик, заварил себе чаю, нашёл печенье у Павлика в тумбочке и за этой же тумбочкой спрятался. Подбородок, вроде бы, уменьшился немного, что показалось мне вполне позитивной тенденцией. Температура, вроде бы, тоже упала. А может, я просто привык. Человек привыкает ко всему. Первая кружка чая прошла в меня одним глотком - это была первая мокрая жидкость в моём организме за целый день. Первая, ибо на завтраке я решил не пить то, что военные нескромно называли "кофе". Истории про бром и вызванные им проблемы с потенцией пугали меня. Вторая чашка была растянута минут на десять и дополнена пачкой пашкиного печенья. Третья была налита как раз тогда, когда первый взвод вернулся с обеда, что позволило мне покинуть своё укрытие и в компании этой самой чашки, сигарет и плейера выйти на улицу. Улицы там не было, там был плац. А левее плаца - газончик. На него я и упал. И впервые за два дня я почувствовал себя вполне сносно. Меня практически ничего не удручало. В запасе у меня было ещё полчаса покоя и тишины, нарушаемой только грохотом немецкой музыки в наушниках. Жизнь понемногу налаживалась.
  - Лёх, ты как? - это командир взвода заботится о своём подчинённом.
  - Да вроде, получше. Меня не впалили, что я не ходил на обед?
  - Ты думаешь, ты бы сейчас так спокойно тут лежал, если б впалили?
  - Ну да, логично... Да вроде я, это, приободрился немного.
  - Ну да, я смотрю, уже не такой бледный.
  - Миш, надо что-то делать срочно. У нас натуральная засуха. Надо с этим как-то бороться.
  - Не парься, я с Л. поговорил, он вроде дал добро снарядить поездку в город.
  - В смысле?
  - Ну на Бориной машине с ним поехать. Собственно, Л., Боря и ещё два человека.
  - Миш, будь братом, назначь меня! Богом прошу, иначе помру я к вечеру.
  - Ну давай. Тебя и Виталика - он ответственный.
  - Когда стартуем? Я уже готов! Только чашку заброшу наверх.
  - Да погоди ты, после ужина, наверное, поедете.
  Мир резко наполнился красками. Веки поднимались, спина разгибалась. Голос становился всё увереннее. Я уже не был ходячим трупом. Иногда, всё-таки, на свете бывают радостные новости. Главное - дожить до вечера. А если мне совсем повезёт, то я смогу где-нибудь погадить в городе. Нормально, сидя, а не в позе кондора в Андах. И пусть мне все завидуют! Божественное вмешательство в мою короткую армейскую жизнь пришло, как нельзя, вовремя. Кто-то в Небе хочет, чтоб я жил. Это вселяет оптимизм...
  - На счёт раз левая нога вытягивается вперёд, поднимаясь на 15-20 сантиметров, носок тянется. При этом правая рука, полусжатая в кулак, сгибается под прямым углом в локте перед туловищем. Расстояние от руки до поясного ремня - ширина ладони. Такое же расстояние от груди до ладони. Левая рука отводится назад, не сгибаясь.
  Вот пойди, вот так вот с ходу, разберись, о каком положении тела в пространстве идёт речь. Подполковник А., по традиции дня получивший прозвище Горчица, но уже за другой, светло-коричневый, оттенок формы, проводит занятие по строевой подготовке. Полчаса его объяснений - ничтожно малый срок для сорока идиотов, не представляющих, что такое строевой шаг и с чем его ходят. Люди путали право и лево, не понимали, что такое "полусжатая в кулак" ладонь, а уж о том, чтоб прикинуть на глаз расстояния ширины ладони от точки А до точки Б, речи вовсе не шло.
  - На счёт два вы принимаете строевую стойку.
  С этим уже проще, хотя и здесь без эксцессов не обошлось. Стойка "смирно", как я узнал на третьем десятке лет жизни, подразумевает небольшой наклон всем телом вперёд. Понятие "небольшой" - растяжимое, каждый понимал его в меру своей испорченности. В итоге, люди от усердия чуть не падали плашмя на разогретый асфальт плаца.
  Потом нам объяснили, что нам надо делать на счёт три и четыре. Сделали это примерно столь же подробным образом, уделяя ещё минут по десять на каждую цифру. Я начал понимать, почему в армии даже откровенные дебилы всё делают слаженно и чётко.
  Но ужаснее всего получилось, когда тренировка переросла в медленную прогулку под счёт. Практически арена бродячего цирка, только что говном воняет чуть меньше. У некоторых, да чего уж тут греха таить, каюсь, у меня в том числе, путались правые и левые руки и вместо красивого строевого шага мы имели угрожающую поступь пьяного слесаря, вооружённого двумя разводными ключами.
  Хотелось курить. Пить тоже хотелось. Но, что важно, подыхать уже не хотелось вовсе. Наоборот, хотелось жить, вдыхать жизнь каждой клеточкой, размазывать её смутные ароматы по себе изнутри. Ну и что там ещё такого пафосного говорят в этом случае - всего этого хотелось. Хотелось, одним словом, смаковать жизнь. И не потому вовсе, что я ходил строевым по кругу. Упаси меня Господь! Жить хотелось от того только, что вечер обещал быть шикарным. Никогда бы не подумал, что поездка в ближайший городок, даже не в родной Питер, может быть столь долгожданной. Я вообще многого не мог себе вообразить до тех пор, пока не очутился здесь, застывшим в странном положении на счёт раз, под жарким июльским солнцем с лысой головой. После двадцати мужчина переживает новое младенчество, я бы так это описал - он учится заново ходить, познаёт мир, активизируются все пять чувств, учится говорить, исключая всякую двойственность слов. Ведь если ты кричишь "Здравия желаю, товарищ полковник!", то у тебя у самого не возникает сомнения в том, чего именно ты ему пожелал. У прапорщиков - у тех в особенности развивается, как у малышей, хватательный рефлекс...
  - Лёх, значит так, мне две колы по два литра.
  - Лёх, а мне два литра колы и два литра фанты.
  - Лёх, а мне...
  - Так, стоп, хватит. Возьмите вот листочек, каждый пусть напишет свою фамилию, что ему купить и сколько денег он даёт. И вообще, лучше подрядите Виталика на эту фигню, он ответственный.
  С этими словами я покинул расположение и удалился на улицу, где без промедления героически рухнул на газон. Но и там я слышал отголоски общественной истерии "Лёх, а купи мне...".
  Ужин уже прошёл, я снова остался в кубрике, всячески избегая контакта с пищей в этом уголке планеты. Со мной сперва остался Паша, но через пять минут в кубрик влетел Миша и сказал, что кто-то один должен сейчас же пойти вниз и построиться, ибо Б. взялся всех пересчитать. Не знаю, почему именно один, но уточнять не хотелось, тем более, не хотелось спускаться и выяснять это лично у Б. Я как-то сумел съехать, сослался не то хромым, не то кривым, а может, просто пинками проводил Павлика вниз, не желая уходить с насиженных мест, я уж не помню. Только в результате я с тех пор на все приёмы пищи старался появляться. Уж лучше посидеть на солнышке и покурить, поотжиматься. Впрочем, я убегаю вперёд...
  Самым популярным заказом, который я слышал перед тем, как уехать в магазин, были два литра заморской отравы. У некоторых аж в двойном экземпляре. Запоминать, кому сколько бутылок по два литра надо привезти, я не мог, не хотел, да и смысла по большому счёту не видел. В конце концов, я просто решил купить столько колы, сколько влезет в багажник Бориного "Ауди" и не задумываться. Впрочем, в этом однообразии всё-таки проскакивали ошеломляющие запросы. Среди экзотических вариантов были редкие просьбы о минералке, печенье, "бомж-пакетах". А ренегат Антоха не попросил ничего, кроме жидкого мыла и влажных салфеток. Баб просили привезти. Но это меня не смутило. Для всех, кто подходил ко мне с деньгами я был и враг номер один, и последний луч света. Потому как зависть творит порой чудеса, но и спасать свой народ от голода и жажды, а кого и от чудовищной армейской "гигиены" позволено не каждому...
  - Так, мужики, у вас примерно минут сорок. Я пока домой зайду. Спокойно покупайте всё, что нужно, я потом подойду, - с этими словами подполковник Л. убыл.
  Я стоял возле магазина, столь удачно названного "Рай", в закатанных военных штанах, военных ботинках, чёрной майке без рукавов, сверкая бритым затылком. Напрашивалось только одно название, только одно клише, только один ультраправый образ. Дополнен этот образ был горящими от восторга глазами. С еле сдерживаемым воплем радости, чуть не снося покупателей, я влетел в магазин. Влетел в "Рай". Оптом и в розницу.
  Замелькали пёстрые упаковки, громкие названия, столь притягательные обозначения отделов магазина: мясо, молоко, алкоголь. Вот оно всё - перед твоими глазами, просто протяни руку и оно твоё, пользуйся. Два неполных дня в изоляции, и ты уже не помнишь каково это - "возьми и купи".
  - Я хочу купить весь этот магазин, - я стал ронять от волнения мысли вслух.
  - Слушайте, вы пока набирайте себе, что вам нужно, что по списку поступило, а я пока весь общак куплю, - ответственный Виталик и здесь пытался построить какую-то стратегию.
  В общак предполагалось купить канистры с питьевой водой, губки, чтоб драить котелки, порошки, чай, сахар и прочую "первую необходимость". А мы с Борисом отправились наполнять тележки магазина всем, чем только пожелали. Одну тележку мы забили, едва отойдя от входа, тупо перекидав в неё все двухлитровые бутылки колы, которые только смогли увидеть. Вторую стали особо тщательно наполнять едой: пряниками, круассанами, печеньем. Несколько приятных минут спустя мы увидели ещё один холодильник с лимонадом, и спустя ещё мгновение он уже стоял полупустой. Теперь уже и из второй тележки частоколом торчали пластиковые горлышки. А Виталик, он же ответственный, тем временем героически тягал на кассу канистру за канистрой. Я носился между полок, судорожно соображая "чего ж я ещё хочу?", постоянно хватая всё новые и новые продукты питания, понимая, что времени всё меньше и меньше, что если я что-то забуду, то до самой субботы буду укорять себя. По глазам и телодвижениям Бори я сделал вывод, что его заботят те же проблемы, что и меня.
  - О, смотри, девчонки...
  - Ой, а страшные-то!
  - Боря, ты ж в армии, ты давай, не привередничай!
  - Ну не настолько же...
  Мы вяло обсуждали присутствующих неподалёку мадам, попивая лимонадик и заедая его булками или мороженым. Вся эта трапеза разворачивалась на капоте Бориной машины.
  - Блин, молока хочу! - с таким словами я сорвался обратно в "Рай".
  Вместо молока купил кофейный напиток. Да и наплевать, это пойло всяко лучше, чем та отвратная какава, которая положена бойцам на завтрак. Вместе с напитком я ещё прихватил вафель, каких-то булок и шоколадок. С довольной рожей вернулся к машине для того, чтоб, наслаждаясь последними десятью минутами "райской" жизни, продолжить пикник.
  - Зацени, Лёх, кавалеры подтянулись.
  Вокруг девочек, и правда, образовались парни. Не сказать, чтоб они меня напугали. Скорей наоборот - я насторожил их. А они меня уж точно отвратили к этим девочкам. Да и времени не оставалось даже на банальное "Приветик, девчонки!"
  "Ох и зря я всё это в себя так жадно запихал..." - с такими нерадостными мыслями я встретил тревожную тяжесть в кишечнике, тем более, что попавшаяся нам по пути заправка, сулившая издалека туалет в том виде, в котором я к нему привык, была предательски закрыта. Мы возвращались в казарму. Праздник жизни затягиваться не собирался.
  - Лёх, а где мои салфетки?
  Твою ж мать, вот оно! Вот, что я забыл! Самое экзотическое положение списка покупок я не приобрёл. Я упустил это из памяти, загружая галлоны сладкой жидкости в багажник.
  - Слушай, я провафлил как-то...
  А денег у меня осталось ровно на дорогу домой, которая была ещё так нескоро. Даже тот полтысячный, который я снял для Дэна с его же карточки, я и его потратил. Но я ж не на себя! Я ж на благое дело, для общественной же пользы.
  В следующие несколько минут количество недобрых взглядов только умножилось из-за явно недостаточно числа бутылок. Не всем, как планировалось, досталось по две бутылки в руки. Это притом, что мы с трудом закрыли багажник...парадокс! Вот водохлёбы, я поражаюсь.
  Настроение начало портиться понемногу, но я уже лежал на травке и смотрел на уже не горячее солнце в ещё не сером небе. И хитро улыбался, вспоминая странную картину, виденную мной при возвращении в часть. На картине были изображены странного и явно нездорового вида девицы, сидящие на ступенях нашего КПП. Я начал понимать, что если уж совсем припрёт, то проблем с женщинами в армии нет. Но очень понадеялся, что меня так не припрёт. Пройдёт всего пару недель, могу я сказать, забегая вперёд, и Его Величество Случай даст вволю посмеяться по поводу этих развратниц...
  - Взвод, песню запе-вай! - едва попадая в шаг со своим подразделением, скомандовал Миша.
  Этот аттракцион в армии называется "вечерняя прогулка". Я никогда не предполагал, что прогуляться под вечер можно столь странным образом: построившись в колонну по три, разинув рты, вылезая из кожи вон от усердия, вминая асфальт вглубь земной коры и горланя песню. Если по отдельности шаг и песня ещё выглядели хотя бы ужасно, то в своём сочетании давали просто катастрофический результат. Это, если матом не ругаться. Хотя, пока мы старались изобразить хор мальчиков, матом ругались и мы, и на нас. Эти ваши походные песнопения - это леденящий душу ужас. Хуже другое - сама песня, выбранная нами. Мой патриотизм - штука довольно ограниченная. С севера он ограничен промзоной Парнас, с юга - Красным Селом. Соответственно, на западе мой патриотизм тонет в Финском заливе, а на востоке - в Весёлом Посёлке. По такому поводу, патриотическая песня в моём случае возможна только в одном виде - в виде гимна Ленинграда, под звуки которого я появился на свет. Да, я действительно появился на свет под эту песню. Честно. Это я говорю с непередаваемой гордостью. Вот этот вот самый гимн мы и выбрали, чтоб с ним "прогуливаться". Весь ужас этого выбора открылся мне позже, когда на игре "Зенита" двадцать с лишним тысяч глоток в едином порыве затянули песню, которую я орал неделю, прерываясь только на сон и приём пищи. Я вскоре начал ненавидеть едва ли не самую любимую песню, едва ли не лучшая мелодия на планете вызывала у меня желание покончить с собой. Но об этом, впрочем, я ещё скажу позже.
  А тем временем у подполковника Л. не выдержали уши. Такого песнопения он, видимо, не слышал давно. Будучи от природы мягким человеком, он по-отечески взялся каждого в отдельности обучать вокальному мастерству, ставить нам всем слух и голос. В условиях, максимально приближенных к ужасу. Забегая, опять-таки, вперёд, скажу, что своего он в итоге добился.
  - Рота, смирно! Слушай список вечерней поверки! - это опять тот же парнишка, что с самого утра служил связующим звеном между нами и полковником Б. Кодовое имя парнишки - "Старшина". Так и запишем.
  А смирно стоять не получалось. Ещё полбеды, что у личного состава попадались такие позывные, что поневоле становилось смешно. Самое трудное было совладать с собой, пребывая в эпицентре насекомых. Мошкара действовала на каком-то подсознательном уровне, было такое впечатление, что наше психотропное оружие испытывают на нас же. И, могу сказать, у нас классное оружие - я начал сходить с ума. Я уже говорил, что гадину, сосущую драгоценную кровь, рефлексы требуют немедленно уничтожить с особым цинизмом. Вместо вечерней поверки, на которой только "Я!" и можно из себя выдавить, мы получили испытание выдержки. Мы не справились с испытанием, стоит отметить. Четыре раза Сметана командовал "Отставить!", и вся эта карусель начиналась заново. Фамилии личного состава уже не смешили, но кровососы не унимались, кровь продолжала утекать прочь из моих вен в пасти ненасытных чудовищ. Люди дёргались, мотали головами, раздавались шлепки, сдавленный мат и тяжёлое дыхание. Последний секс за день был уже и по звучанию очень эротичным. И крики "Я-Я!" требовали какого-нибудь немецкого же продолжения, чтоб ещё сильнее всё происходящее выглядело. Кто-то не выдерживал и, срывая с головы кепку, начинал разгонять чёрную тучу хищников над головой. За это, собственно, всё начиналось снова. А один раз Сметане не понравилось, каким голосом отозвался кто-то из бойцов и, опять-таки, поверку погнали сызнова. Я окончательно расстроился, вернувшись из "Рая", действительность снова давила на мозг, от бодрости духа не осталось и следа. Я вернулся в своё утреннее уныние, только мне хотелось не подыхать, а спать. Просто залезть под одеяло и спать. И большего счастья мне никто не смог бы тогда нарисовать.
  - Рота, отбой!
  Если б я был язычником, то хотел бы расцеловать каждого своего бога в отдельности в порядке очереди по значимости, начиная с наименее важного, бесполезного божка. Быть может, я не умею адекватно воспринимать действительность, наверное, у меня слабая психика, а стрессовые ситуации - это вообще не для меня. Как знать, я так и не смог этого понять...
  Рухнул в койку. Ноги просили пощады, голова - отдыха. Но этот день ещё не закончился. И своим остатком он сулил мне ещё одну мощную радость.
  Вернувшись из "райского" путешествия, я организовал себе свой собственный маленький продуктовый склад, получивший название "ПЗ-Ц". Всё не так, как вы подумали. "ПЗ" - это "пакетик замполита", а "Ц" - целлофановый. Содержал этот пакетик пряники, круассаны, пару пирожков и бутыль колы. Помещался он за спинкой кровати на батарее под окном. Очень удобно было извлекать из него очередной приятный провиант, не вставая с койки, просто закидывая руки за голову. Вообще, если вспомнить, то мы многие вещи научились делать, не поднимая жопу. Некоторые - при помощи сослуживцев, которые на свою беду всё-таки поднялись из койки. Что-то из серии "Слушай, раз уж ты стоишь, будь другом..." Думается мне, что и войсками можно управлять, не покидая тёплой кровати. Приделать только надо к койке моторчик, чтоб кататься на ней к линии фронта. Опять отвлёкся...
  Вот этот-то пакетик и был задействован в моей радости, был в неё проводником. Я познал всю прелесть того времени, которое в войсках наступает с моментом, когда дежурный офицер покинул казарму, дав личному составу установку "глазки закрывай, баю-бай..." С военной, конечно же, эстетикой. В одном мужском журнале когда-то я читал статью, озаглавленную в стиле "Первые разы в жизни каждого мужчины". Считаю, что список тот из тридцати позиций стоит дополнить ещё несколькими: первая кружка чая после отбоя, первый пряник с кружкой чая после отбоя, первая сигарета после отбоя (согласен, курить в кровати мы в итоге наглости не набрались, врать не стану, приходилось ради этого вставать). Пожалуй, нет в русском языке подходящего слова, чтоб описать удовольствие от того момента, когда ты вытягиваешь благодарные нижние конечности, наливаешь себе чайку, а иногда для этого тоже был нужен соратник, оказавшийся в вертикальном положении посреди кубрика, достаешь из ПЗ-Ц пряничек и ведёшь неспешные беседы с товарищами. Потом, привычки отменить не так уж просто, ты всё-таки напрягаешь себя, но не более чем на подъём и 44 шага до курилки (до сих пор не знаю, можно ли было в этом помещении курить). В армии посчитано всё, всё по описям, по уставам, по нормативам. Но вот заветные 44 шага считать, наверное, не додумался никто из тех, кто должен был бы. Я посчитал за всех тех, кто не додумался. Не стоит благодарить меня. После той самой приятной, долгожданной, растянутой минут на десять, скуренной до самого фильтра сигареты, ты делаешь ещё столько же шагов до кровати, наливаешь вторую чашечку, слышишь в свой адрес что-то в стиле "случай, не в падлу, раз уж стоишь..." А потом падаешь на спину и тупо улыбаешься, глядя в копчёный потолок или обшарпанную стену светло-розового оттенка. В тот самый день это было открытием, позже это станет частью распорядка дня. Столь же обязательной, сколь и подъём. Но об этом я ещё расскажу.
  Допивая вторую чашку чая, я обычно понимал, что граница на замке, что любимый город может спать спокойно, что кузькину мать я им всем покажу, но, слава Богу, не сегодня. Я понимал, что мне плевать на блок НАТО, на Коминтерн, на хун-вэй-бинов, понимал, что моя жизнь ещё продолжается, а большего здесь требовать-то и не принято.
  Из коридора донеслось громогласное "И хуй с ним!" Донеслось чётко и молодцевато, а главное, слаженно. Это, как позже выяснилось, четвёртый взвод проводил день в анналы истории. Истории, которая ещё только начиналась.
  Я понимал, что мне хорошо на этой скрипучей кровати, под этим колючим одеялом, на этой вонючей подушке, из которой я так и не смог выколотить всю пыль.
  И ещё я понимал, что не мылся уже два дня.
  Нам запретили...
  Нам запретили держать личные вещи под рукой. У нас собрали сумки со всем, что почему-то считалось лишним, сложили их в каптёрке, проведя опись ценностей. Нам запретили хранить в тумбочках еду и воду. Еда вообще не предусматривалась начальством, и от неё приходилось спешно избавляться. Я думаю, понятно каким способом. Нам запретили пользоваться своими собственными кружками. И аргументы, пусть даже абсолютно железные, никого не волновали. Всем было положено носить с собой на ПХД ту кружку, которой обогатила нас Родина - керамическую, без ручки, с отбитыми краями. Ваня К - ов разбил таких две за первые два дня. Третью ему давать отказались, однако он её где-то раздобыл. Где - я так и не выяснил. Моя кружка прожила почти полных четыре дня. Я не донёс её до двери казармы каких-то пять метров. Осколков было немного, я их ликвидировал сам. Новую кружку я смародёрил себе в солдатской столовой. Проявил, как говорится, военную смекалку.
  Нам запретили ходить в своих собственных тапках. В один прекрасный день нам торжественно внесли здоровенный мешок, из которого извлекли девятнадцать пар абсолютно одинаковых резиновых тапок мутно-зелёного, либо чёрного цвета. Все, как на подбор, сорок третьего размера. Самое в них забавное, в этих штиблетах, это звезда на подошве. Не знаю почему, но мне показалось это смешным. Нам было велено наклеить на них лейкопластырь и написать свою фамилию. Инициалы не разрешались. А у нас во взводе было трое П - вых. Пришлось ослушаться. Макс нарисовал маркером по смайлику на каждом тапке и проходил так до самого конца. Что интересно - санкций не последовало.
  Нам запретили привезённые полотенца хранить в тумбочке. Что на самом деле означало, что нам, практически, запретили ими пользоваться, ведь не положишь же мокрое полотенце в кулёк и не спрячешь в каптёрку. Во-первых, это означало бы провонявшие вещи, во-вторых, никто не даёт тебе гарантии, когда именно в следующий раз откроется "комната для хранения личных вещей". И, естественно, она откроется не тогда, когда ты решишь помыться. Вместо них нам выдали по два вафельных белых куска ветоши, я не могу это назвать полотенцами. Одно для лица, второе, соответственно, для ног. Какое для чего я моментально забыл. Выдавали эту приспособу раз в неделю. А по истечению недели нам выдавали ещё более грязные, аккуратно отглаженные полотенца. К концу срока службы, полотенца стали уже практически чёрными.
  Нам запретили слушать плейер во время вечерней пробежки. Причём пробежка была сугубо добровольным делом, но попробуй от неё отказаться. О парадоксальности этой ситуации нам бы тоже запретили думать, если б узнали. Роптать тоже запрещалось.
  Нам запретили играть в футбол. Но в волейбол строго велели играть даже тем, кто совершенно не умел. В частности мне.
  Понятное дело, нам запретили смеяться в строю. Хотя офицеры шутили постоянно. А если присовокупить к этому ещё тот факт, что слово "жопа" день на третий уже казалось нам едва ли не самым смешным на свете, то не ржать было трудно. В строю также запретили стоять с умной рожей, с хитрым прищуром, с надутыми щеками, с небритым подбородком или стыдливо опустив глаза. Вид, одним словом полагался лихой и придурковатый. Но перебарщивать ни с тем, ни с другим тоже не разрешалось.
  Нам запретили лежать на кровати. Сколько б у нас не было свободного времени, откуда бы оно ни появилось неким магическим образом, сколько б сил не осталось - на кровать нельзя было даже присесть. Бойцов воспитывали всеми доступными способами. Но невоспитанные бойцы лежали на всём, что попадалось на глаза: на полу, на столах, на подоконниках, на стульях. Под голову клали куртки, ремни, котелки, пустые и полупустые канистры воды. Я даже получил после присяги неофициальную должность - "ответственный за кровати" от командира своего отделения. В мои обязанности входило орать на каждого, кто поддался искушению и опустил своё измученное тело на койку. Положительным результатом признавалось отсутствие всякого тела на всех девятнадцати кроватях в кубрике. Особым же кайфом было поваляться на травке, что удавалось на приёме пищи, после перекура или после вечерней поверки.
  Нам запретили украшения. Будь они религиозными, родоплеменными, тотемными или просто бирюльками беспонтовыми. Кольца я снял, переложил в карманы, вечерами доставал и носил, чтоб пальцы не отвыкали. Браслет с часами умело прятались под рукава куртки, причём я так и не понял до самого конца, как они могли бы мне помешать добросовестно выполнять свои обязанности. Кроме того, когда нам наконец давали приказ закатать рукава, браслеты мои появлялись на божий свет, но никто мне ни слова не сказал. Цепи спрятались ещё глубже - под майку. Впрочем, когда поступал приказ построиться по форме номер два, то есть, с голым пузом, пардон, торсом, то я предпочитал снять одну из своих цепей, мне не хотелось возбуждать начальство. Крестики разрешались, до такой наглости, чтоб их запретить, люди не опускаются даже в войсках.
  Нам запретили мыться. Всё началось с того, что мы не обнаружили душевой, а потом и вовсе не почувствовали горячей воды. Как выкручивались - расскажу. Но сперва поведаю, в чём беда: выкручиваясь, начали один за другим падать с температурой в постельный режим. Это не понравилось полковнику Б. И мыться нам официально запретили. Честно говоря, мыться и хотелось смертельно, и не хотелось до смерти. Мылись мы примерно так:
  - Санёк, хочешь пойти мои крики послушать?
  - Ты мыться?
  - Ага.
  После чего два тела шли по коридору, всем своим видом сообщая, куда они направились. Из одежды на телах в те моменты были только трусы, которые, слава Богу, не запретили привозить с собой. Вооружены были до зубов: полотенце для ног, которым вскоре вытиралось всё тело, смена чистого белья, добытая из тумбочки (хоть и совей, но всё равно полулегальным путём, потому как бельё, понятное дело, тоже хранилось в каптёрке, но этот запрет старались обойти все, кто хоть отдалённо знаком с гигиеной), наконец, мыло. Душ находился в самом углу умывальной комнаты. Сам он был настолько маленьким, а конструкция его настолько странной, что не сразу и заметишь, не то что разберёшься. Мне первые три дня виделось в этом устройстве не что иное, как ванночка для мытья ног. Над ней грозно нависал водонагреватель, на котором позже всё-таки появилась вывеска "Не включать". Но уж лучше поорать пару-тройку минут, лучше на завтра кашлять и дышать ртом, чем сегодня вонять козлятиной дальше. Да, женщин поблизости нет, выпендриваться и вкусно пахнуть необходимости нет, но ведь жалкие остатки человеческого достоинства - не остались за воротами. Над маленькой ванночкой с краником на уровне колена из стены торчала "лапка", а в ней красовался вожделенный душ. Ещё была занавесочка, и почему-то она не была камуфляжной расцветки. На ней даже были рыбки нарисованы. Раздетый донага боец залезал в эту ванночку, крестился и включал единственный кран, на котором кружочек был, естественно, синим. Второй боец в этот момент стоял снаружи и, сжимая от нетерпения кулаки, ждал, какие же ещё маты фальцетом заорёт его напарник. В тот момент, когда первые струи ледяной воды соприкасались с разгорячённым телом, вот тогда и начинался концерт. Из глубины курсантской души наружу стремительно вырывался омерзительный крик, заключавший в себе всю боль народа. Еврейского и любого другого исторически обиженного народа. Потом следовала череда хитросплетённых матюгов, после чего вода затихала, боец натирался мылом, рассказывая напарнику свои ощущения от температуры, употребляя в одном предложении слова "яйца" и "горошина". Потом снова начинала шуметь вода, но криков уже почти не было, раздавалось только невиданной громкости сопение, по всему становилось понятно, что боец за занавеской сосредоточен и напряжён. Потом занавеска откидывалась, появлялся в чём мать родила воин, не сказать, что очень чистый, но уже становилось понятна его расовая принадлежность, он был измучен, он устал, по всему было похоже, что он проклинает тот момент, когда придумал себе эту помывку. Но с другой стороны, из глубины его души в глаза его прорывалась дикая радость, радость победы, пусть и доставшейся такой ценой. Мне ещё повезло - я был лысым как коленка, мне не надо было мыть голову.
  Нам запретили держать обувь в кубрике. Под обувью понимались исключительно берсы, кроссовки были не обувью, чем-то другим. Просто в один прекрасный день поступил приказ составить все берсы в коридоре вдоль стены. Повзводно. Как и тапки, обувь, сменившую ПМЖ, необходимо было подписать при помощи лейкопластыря, приклеенного изнутри. Я нарушил приказ. Впрочем, именно так я и отличал свои берсы от чужих с расстояния в несколько шагов. За неподписанные говнодавы санкции введены не были.
  Нам пытались запретить читать, есть, ходить курить, и вообще подниматься с кровати после отбоя. А каким кайфом было это время - я уже рассказывал. Активнее других пытался подполковник М., получивший за свой паскудный характер кличку Сиська. Но как пытался - так и был отправлен личным составом в дальний путь, а в спину ему летели просьбы закрыть за собой дверь. Об этом я ещё расскажу.
  Нам запретили хранить у себя документы. Мы, как проститутки с бывших братских республик, ныне просящихся в НАТО, не имели на руках даже паспорта. А делали с нами примерно то же самое, что со шлюхами, только платить никто не помышлял. Все паспорта хранились в канцелярии, говорят, что в сейфе. Там же держали наши приписные и зачётные. Говорят, что для сохранности, но немногим, как мне, было понятно, что для НАШЕЙ сохранности. По дорогам Ленобласти человек без паспорта далеко не уйдёт. Понятное дело, что такие мысли приходили мне в голову только в приступах паранойи, случавшихся в первые дни довольно часто, понятное дело, что никому особо наша судьба там не была важна, что своим гипотетическим побегом мы сами выкидывали псу под хвост два с половиной года своей жизни. Но параноики - люди убеждённые.
  Нам всё запрещали и запрещали. В день - по одной приятной новости в стиле "товарищи курсанты, с сегодняшнего дня приказом офицерского состава запрещается..." Как сказал Ромик, создавалось впечатление, что вечерами "они собираются и думают, какую бы ещё херню нам придумать". Специально для самого Ромика и ещё некоторых "стиляг" был выпущен особый запрет - на ношение кепок "мудацкого", как говорил полковник Б., вида. Вместо купленных неуставных они получили со склада те кепки, которые готова была предоставить Родина. Ну то есть те, которые поносили уже многие поколения солдат. Кепки видели, по-моему, и Кандагар, и Берлин. Факт этот расстроил Ромика ещё сильнее, я бы даже сказал, Ромика Родина просто оскорбила. Скажите спасибо, Роман, что ваша шляпка Цусиму не видела.
  Нам запретили сидеть на поребрике. А потом и лежать на травке. То есть перекуры по планам офицеров должны были проходить по стойке вольно. И то, наверное, мы за "вольно" должны были быть премного благодарны. А сперва, кстати, кроме как на поребрике, курить нельзя было нигде.
  Нам запретили опаздывать. Причём, под опозданием понималось появление на плацу позже дежурного офицера, который мог появиться там на сорок минут раньше, а мог подплыть неуверенной походкой через полчаса после объявления построения. За опоздания полагались взыскания - отжимания, кроссы, крики, а в особых случаях, типа присяги или спортивного праздника - наряды.
  Нам запретили ходить мимо штаба. Наши рожи никому там были не нужны. В любую точку части можно было попасть тремя дорогами: коротким путём, длинным и героически-длинным. Последние два проходили на значительном расстоянии от штаба части или вовсе с задней стороны оного. Они и были настоятельно рекомендованы нам для перемещения. Светить нашими чересчур умными рожами, напрягать командование буквами "К" на погонах, шарить обалдевающими глазами возле штаба строго не приветствовалось.
  Запретили держать руки в карманах брюк. Сопровождали этот запрет набором одних и тех же скабрезных шуточек. Видимо, сказывалась атмосфера дружного мужского коллектива и частые совместные походы в баню. А в самих карманах, к слову, запретили хранить что-либо. По замыслу авторов проекта, даже телефона под рукой у нас быть не должно. Держать телефоны в казарме тоже было запрещено, опять-таки, из соображений сохранности. Остаётся только гадать на кофейной гуще, что же планировалось делать с этими телефонами, будь они не ладны. Но, думается мне, что выкини мы их - офицеры вздохнули бы с облегчением.
  Нам запретили играть в карты. Но мы играли. Под покровом белой ночи всё начиналось на Бориной кровати. Потом в курилке собрались любители покера, вооружённые сигаретами, на которые и решили играть. В курилку зашёл Ворон и в тот вечер в итоге покурил только он. Покер поставили на поток, если так можно сказать. Позже у нас в кубрике нарушители дисциплины во главе с командиром взвода ночи напролёт играли на спички, которых у них было столько, что победитель мог бы собрать пару-тройку вековых дубов из своего приза. Но, сколько я помню, они так и не выявили победителя. А однажды после отбоя, когда наше любимое время суток заступило на вахту, Ромик поднял на обсуждение животрепещущий вопрос:
  - Пацаны, а кто-нибудь в преферанс умеет играть?
  Отозвался Боря. Я вяло потянул руку вверх, припоминая, что правила отдалённо себе представляю. Единственный сын двух знатных игроков в эту игру, я, к своему величайшему сожалению, кроме покера и очка, ни во что не играю.
  - О, а кто-нибудь помнит, как пулю расписывать?
  - А тебе под хохлому или под гжель? - я ожидал оваций за свою тоненькую шуточку, но вместо них получил выражение лица, явно свидетельствующее о непонимании этой остроты.
  - Ну вот с пулей нет, я как-то не силён. Лех, ты не помнишь?
  - Не-а.
  Так ничего из этой благородной затеи и не вышло, пришлось похоронить гениальный замысел Ромика. Однако, автор этого предложения не растерялся и превратил легализованное в войсках домино в азартнейшую игру. К концу сборов он проиграл командиру третьего взвода гору тушёнки, собственные погоны с лычками младшего сержанта и, по ходу дела, некоторых из нас. Несмотря на все эти картинки, азартные игры были строго запрещены.
  В конце хотелось бы успокоить гуманистов - нам не запрещали мечтать, надеяться, верить, любить. Касаемо любви: любить Родину строго рекомендовалось, а если по тем или иным причинам эта любовь была невозможна, то не стоило об этом говорить. Нам не запрещалось ни плакать, ни смеяться. Особенно, если речь идёт о слёзах гордости за свою Отчизну и бесстрашной усмешке в лицо врагу. Никто и не пытался запретить нам думать о чём-либо: ни о пряниках, ни о сношениях с гипотетической общей офицерской матерью. Нам не запрещали обсуждать всё происходящее, не пытались навязать какую-либо точку зрения, не ставили рамок для диспутов и дебатов. Нам не запрещали скучать по маме, по дому, не запрещали сокрушаться о тяготах и лишениях ни в письменной, ни в устной форме. Просто для всего этого оставалось только ночное время. А ночью разрешалось только спать.
  
  Замполизм - это вам не шуточки.
  - Чо делаете?
  - Замполитствуем.
  Такой короткий и при этом конкретный ответ был не редкостью. По нескольку раз на дню нас можно было застать замполитствующими с особым усердием. Впрочем, здесь стоит начать с самого начала.
  Именно полковник Б. первым стал называть наш взвод замполитами, хотя это и есть наша специальность. Просто мы никогда не задумывались над этим. Официально у нас была целая гора обязанностей. Так, например, мы должны были рисовать стенгазеты, делать каждый день радиовыпуски, организовывать просмотр теленовостей, отслеживать дни рождения бойцов и поздравлять их, проводить среди состава срочнослужащих занятия. Если этого показалось недостаточно, то могу ещё вспомнить про боевые листки раз в неделю, листки-молнии под каждое значимое событие или просто так, потому что Б. так придумал, организацию звукового сопровождения спортивных соревнований. И всё это прибавлялось к обычным, всеобщим радостям, включённым в распорядок дня.
  Говорят, зависть - гадкое чувство. Этой самой завистью, причём слепой и недалёкой, могу я объяснить нелюбовь по отношению к нам со стороны других взводов. Да, мы не мокли под ливнем с лопатами в руках, развёртывая полигон. Нам эта почётная обязанность выпала в солнечный день, один раз и то часа на полтора. Впрочем, именно замполизм подсказал нам сбежать с полигона в лес и кушать чернику, изображая поиск подходящего дерева, чтоб сделать прямой и длинный столб. Да, мы не ползали по аппаратным станциям, глотая вековую пыль списанной техники. Но Родина должна нам быть за это благодарна, ведь одному Богу известно, что бы мы могли накрутить на этой самой технике. Да, мы жили в отдельной комнате, где всё было по максимуму, допустимому в войсках, уютно и обустроено, а кроме того, где мы были практически изолированы от внешних раздражителей. Но зато наша комната была ближе всех прочих к лестнице, по которой взад-вперёд сновали офицеры, ищущие себе жертв. А потому именно в нашей комнате они их регулярно находили. Да, мы не заступали всем взводом в суточные наряды, а были сырьём для затыкания дыр при нехватке кадров в других взводах. Но, каким бы это не казалось парадоксальным итогом, многие из нас побывали в нарядах почаще "нарядных" взводов. Когда человек завидует, он редко вспоминает про эти многочисленные "но".
  Прибавьте к этому тот факт, что полковник Б., который был едва ли не Богоматерью в отдельно взятой роте, заранее не любил замполитов. Я об этом уже упоминал. Прибавьте к этому то, что за все общие "косяки" нас драли охотнее других. И то, что у нас априори, по какой-то полковничьей аксиоме, был самый грязный кубрик, самые расхлябанные бойцы, самые серьёзные нарушения и всё в том духе. В такой обстановке совершенно не возможно работать.
  Но всю прелесть замполизма мы ощутили чуть позже. Как люди творческие, причём таковыми нам было положено быть по уставу, здесь мы уже ничего не нарушали, мы не хранили в голове микросхем. Для нас так и осталось совершенно естественным поваляться на травке, похалявить на зарядке, мы шли на многое, чтоб только где-нибудь от чего-нибудь откосить. И никто мне никогда не докажет, что это ненормально или неправильно. При таком-то подходе, забегая вперёд, мы умудрились изменить представление полковника Б. о курсантах-замполитах, подняв его до уровня "нормальные мужики".
  На ум приходят три коротких воспоминания.
  Первое - присяга. Речь о ней, естественно, я поведу позже и довольно подробно. Так вот, после принятия оной присяги, уходя в увольнение, кто-то задал вопрос подполковнику Л.:
  - Та-арщ подполковник, а вот чем Вы тут будете заниматься без нас?
  - Понимаете, если офицеры пьют - то это простая пьянка. А вот если присутствует замполит - то это уже, товарищи, мероприятие.
  Второе - утренний развод в один из прекрасных дней. В нашем блицкриге, как и положено в войсках, каждый день был по-своему прекрасен и удивителен.
  Полковник Б.: - Эй, ты чего в строю пиздишь? Ты пиздобол?
  Товарищ курсант: - Никак нет!
  ПБ.: - Если пиздобол, то вставай в шестой взвод - у них работа такая.
  Наконец, третья картина, не помню уж при каких обстоятельствах нарисованная:
  - Знаете, ребята, как выглядят петлицы замполита?
  - Никак нет.
  - Язык, вывешенный на плечо - вот петлица замполита.
  Снова приходится мне ругаться нехорошими словами, но из песни не вырубишь топором. Это я к тому, что постепенно в лексикон курсантов стал проникать глагол "ябланить". Замполитствовать - это примерно то же самое. Этим занятиям мы предавались с великой охотой и справлялись без особых трудностей. Находились даже свои герои, достигшие на ниве замполитствования невиданных успехов - Ворон, Ваня, Макс. Где-то неподалёку от них расположился и ваш покорный слуга.
  Санек предположил, что "не замполит несёт службу, а служба несёт замполита". Впрочем, нести - это было нашим коньком. Несли всякий бред и имели за это благодарности от начальства. Я же пошёл иным путём и пришёл к выводу, что замполит - это не должность, не военная специальность, а состояние души, мировоззрение, если хотите. В скором времени меня уже переполняла гордость за принадлежность к этому клану. Родилось во мне даже такое снобистское мнение, что замполитом можно только родиться. Приобрести замполизм, подцепить его воздушно-капельным, половым или ректальным путём невозможно. На эту мысль навели меня некоторые курсанты других взводов, среди которых наблюдались регулярные вспышки замполизма. К концу нашего блицкрига Илюха, командир третьего взвода, проявил себя едва ли не большим замполитом, чем некоторые из нас.
  Замполизм - это вам не праздность, не лень, не раздолбайство. Понятие замполизма гораздо глубже. Замполизм - это отчуждённое философствование. Для отчуждения замполиту необходим чай, пряник и устойчивое горизонтальное положение тела. Но иногда замполиту всё-таки приходится перемещаться, а потому его можно назвать бродячим философом, пусть и бродит замполит строевым. Замполизм - это в какой-то мере двигатель прогресса, потому как желание сократить число выполняемых операций до минимума ведёт за собой развитие смекалки. И вообще заставляет мозг работать по довольно изощрённой системе. Именно эта система и привела нас к мысли модернизировать койко-место до универсальной передвижной кровати, из которой можно управлять войсками. И будь у нас побольше времени в части - мы бы нарисовали все чертежи и приступили бы к опытным разработкам. Но не стоит думать, что каждый лентяй и олух может считать себя замполитом. В первую очередь, замполит - человек военный, по-своему бесстрашный, невозмутимый, храбрый. Пока десантники и разведчики совершают подвиги за линией фронта, глубоко в тылу, привалившись спиной к дереву, замполит наповал сражает вражеские спутники слежения своим спокойствием. В его глазах враг не может прочитать ничего, кроме творческого, озорного, замысловатого мужества. Ничего, кроме игривой ухмылки, которая парализует вражину.
  При всём при этом, мы были довольно трудолюбивыми курсантами. Поставленные нам задачи выполнялись в срок, нареканий за наши труды мы не снискали. Полковник Б. даже однажды похвалил нас, увидев на стене новый выпуск стенгазеты:
  - Наконец-то, - говорит, - могу сказать, что у замполитов стали зарождаться хоть немного связные мысли.
  Замполит - это военнослужащий, не растерявший, а лишь укрепивший в себе за время службы человеческие, низменные, неуставные порой желания. Валяться, кушать, побольше спать и поменьше бегать - ведь эти желания вполне естественны. В отличие от остальных, которым эти желания не чужды, замполиту эти грехи сходят с рук. Это важно помнить.
  Наш кубрик, нашу святую святых, нашу землю обетованную мы стали любовно звать замполитарием. Каждый желал внести что-то своё в декорирование помещения, но у большинства идеи не разрослись дальше "О, а давайте баб голых повесим!". Собственно, о том, как бы над нами надругались, если б мы исполнили этот замысел, думаю, не стоит распространяться. Да и что это за украшение - голые висельники? Я всё-таки не выдержал и внёс небольшие интерьерные поправки в наш кубрик, который мне казался чересчур розовым. Так, например, мне принадлежала идея прилепить на потолок пару-тройку использованных чайных пакетиков. Но как-то они держаться на потолке не пожелали и отвалились от него, оставив после себя коричневые пятна разного диаметра. Розовая стена местами тоже пострадала от моих нереализованных дизайнерских амбиций. Штукатурка, которая давала отвратительный окрас нашей комнате, была кусками отбита мной от стен при помощи волейбольного мяча. Стало гораздо уютнее.
  Скажите мне, как бы мы жили без нашего хронического замполизма?! Без него как без божьего дара. Ведь, положа руку на сердце, сошли бы мы с ума, стали бы камуфлированными болванами. Не будь нас в роте, кто бы, скажите мне, включал по утрам музыку, пусть и не ту, которую хотели слышать бойцы, но хоть какую-нибудь? Кто бы добился показа футбольных матчей в коридоре казармы, пусть и глаза б наши не видели такого позорного "Зенита"? Кто бы пел по вечерам "Спокойной ночи, малыши", пусть и путая слова, но зато вкладывая всю душу? Кто бы рисовал после отбоя газеты, чтоб душа полковника Б. была спокойна наутро? Кто бы был во всём всегда виноват, если уж на то пошло? Тяжела и неказиста была бы жизнь без замполитства.
  
  Красиво жить не запретишь или подсознательная жопа.
  - Рота, подъём!
  Говно-вопрос! Подъём - значит подъём. Я аж сам удивился такому своему настрою. На третий день несения службы во мне стал просыпаться вялый оптимизм. Энтузиазм ещё не лился из меня, не сыпался кусками на бегу, не брызгал фонтаном, я ж не идиот какой-то. Но апатии, подобной той, которая гнала меня в гроб днём ранее, уже не было. День обещал быть безумно интересным - это был день строевой подготовки. Нас спешно натаскивали в преддверии грядущей присяги. День был посвящён строевой подготовке во всём её многообразии: с песней, без песни, с отданием воинского приветствия, на месте, с поворотами. В общем, это должна была быть чумовая вечеринка вплоть до самого заката.
  Но... Моего оптимизма хватало на то, чтоб не огорчаться и не думать о том, что к вечеру у меня отваляться нижние конечности. А моего энтузиазма - на то, чтоб, не отвлекаясь на эту боль, которая накатила с самого первого шага, не жалея гортани распевать гимн Ленинграда и сиять лихим и придурковатым (в особенности второе) видом. Сильнейшее преображение, не упущенное и командиром взвода, произошло в самом моём отношении ко всему происходящему. Ещё вчера реальность казалась мне фарсом, глупым и ненужным, театром абсурда, гротеском, пародией на американские фильмы про Вьетнам. Короче, всем, но только не военными сборами. Мне казалось, что все эти дни были придуманы только для ликвидации моего головного мозга. Но в тот день я стал воспринимать действительность, как презанятную игру. И правило в ней было только одно - отключи голову сам, пока она не отключилась без предупреждения под натиском окружающих. Глупые вещи стали веселить и прибавлять позитива, ненужные перешли в разряд "не парься, сделай и гори оно огнём". Все эти шаги, бесконечный грохот ботинок, постоянно разинутый в распевании песни рот, палящее солнце, неудобная форма - всё это казалось естественным и вовсе не безобразным. Дело дошло до совсем интересного момента:
  - Миш, лучше с первым шагом песню начинать, мы так сразу поймём в каком темпе идти.- я стал давать советы командиру взвода, желая сделать из нашего стада образцовое подразделение.
  Ещё через несколько минут я выдал новое интересное предложение:
  - С первым шагом начнёт петь кто-то один. То есть слово "город" вытянет громко один человек, остальные подхватят, чтоб ритм уж совсем точно поймать, чтоб каждый на себя не тянул. По-моему так будет нормально.
  Инициативность моя не прошла мимо ушей Миши, и тем самым "счастливчиком", который задавал ритм нашей песни, оказался я. Самое удивительное то, что я был даже рад этому факту. Ещё вчера я счёл бы себя киборгом, но сегодня я чувствовал на своих плечах огромную ответственность.
  Следующее потрясающее предложение я родил, когда отрабатывали отдание воинского приветствия в составе взвода на ходу:
  - "Счёт!" должен кричать кто-нибудь из середины строя, чтоб сзади было слышно. Мишины команды в последней шеренге уже не воспринимаются. Если Миша сам не услышит крик, то пусть просто шаги считает.
  Мишаня смотрел на меня, округляя глаза и выпучивая их чуть не до кончика носа. Его одновременно радовала, пугала и поражала моя инициативность. Я же чувствовал в себе прилив жизненных сил и потому готов был выдавать ещё и ещё гениальных предложений.
  Перед обедом дошло до того, что я взялся командовать едва ли не вместо Миши. При этом я проявлял себя куда менее лояльным командиром, чем он. В те моменты, когда наш командир матерился одними губами или одними глазами, я позволял себе со всей своей деликатностью, со всем своим врождённым чувством такта, с присущей мне филантропией наорать на бойца ужасными эпитетами, пообещать организацию очень болезненных процедур, вспомнить его мамашу.
  Погуляв в таком темпе до самого обеда, я, наконец, позволил себе расслабиться. Этот день принёс массу новых открытий, причём некоторые из них случились во время обеда. Понятное дело, я на него не пошёл, хотя и в последний раз. Вместо трапезы у меня произошёл совершенно обратный процесс: пересилив все свои ощущения, переломив пополам чувство собственного достоинства, пересмотрев все свои представления о комфорте и удобстве, посетил тутошний туалет и "почувствовал себя андским кондором, зависшим над узким ущельем". Назовём это так, чтоб не перебарщивать с аллегориями.
  Говна во мне поубавилось, само собой, настроение стало лучшать, но я решил, что останавливаться на достигнутом рано. Гулять - так гулять, знаете ли. Я помылся. Точную схему этого процесса я уже расписывал, но скажу только, что первый блин - всегда комом. Дебют состоялся, во-первых, без зрителей в зале. Во-вторых, душа я не заметил и помыл своё тело в два приёма - до и после. До - в ванночке для мытья ног, после - в умывальнике для рук. Некая иллюзия собственной чистоты имела место быть. Козлятиной я, естественно, всё равно вонял, но уже не так свирепо. Надев чистые трусы и носки, я усилил ощущение собственной стерильности. После заботы о гигиене, почистив себя изнутри и снаружи, я озаботился собственным чревом, которое требовало пропитания, видимо, начав привыкать к режиму. На обед я организовал себе бомж-пакет и чай с пряниками, которые после этого обеда иссякли.
  Ощущение того, что жизнь налаживается, достигло той степени, что я кинулся сообщать об этом матери. А заодно ринулся успеть поваляться на травке под солнышком.
  - Ну что, как настроение?
  Миша меня разбудил. Я приминал траву, как и планировал. В руке бал зажат телефон с недописанным сообщением. На экране светилось "Ну, всё как то стало полегче...". "Не то слово!" - подумалось мне. А настрой у меня, если уж отвечать на Мишин вопрос был более чем боевой. Героический. Бравый. Бесстрашный.
  До самого вечера мы продолжали ходить. И петь. Но я блистал. Отбрасывая ненужную скромность, я могу заявить об этом со всей уверенностью. Я держал спину, чеканил шаг, давал счёт, если чувствовал, что мы сбиваемся с шага, задавал ритм, распевая окончания строк, вытягивался в гордую за своё Отечество макаронину при отдании воинского приветствия. В общем, можно сказать, что я вёл себя, как истинный киборг. Мне это даже немного нравилось, хоть и действовало обильно на нервы.
  А потом был отбой. Ноги пели мне протяжное "спасииииииибо", губы расплывались в улыбке. Леночка в сообщении обещала мне довольно регулярную близость на выходных, в увольнениях. Я ел печенье, сушки, пил чай и грыз семечки чуть не одновременно. При этом одной свободной рукой ещё раскладывал пасьянс на телефоне. Вот до каких высот может развить человек свою мелкую моторику
  Макс, припомнив о том, как подполковник Л. еще на факультете говорил нам, что сборы - это "пионерский лагерь с элементами зарницы", философски изрёк:
  - Вот сегодня наша зарница, наконец, получила некие элементы лагеря.
  Это было последнее, что я услышал. Последнее, что я помнил за этот день. Я заснул довольно быстро и так же легко, как прожил этот день.
  Следующий начался вполне предсказуемо. На прогуливавшегося взад-вперёд дежурного офицера в коридоре смотрели сто тридцать с лишним заспанных лиц. И, за редким исключением, столько же задранных к потолку штыков. Зарядка-заправка-загрузка. Последнее - это я про завтрак. Ничего экстравагантного, как можете видеть. Всё, что в этот день происходило далее - было уже предначертано. По крайней мере, с утра именно так и казалось...
  После завтрака нас построили. В этом тоже нет никакой новости, это тоже вполне ожидаемо. Все уже собрались продолжить маршировать, но самые твёрдые мозги помнили, что обещаны были стрельбы. Чего ждать от этого события, никто даже не предполагал. Полковник Б. решил внести ясность:
  - Через час придёт автобус. Первые два взвода убывают на полигон. Потом их привозят обратно, выгружают и убывают третий и четвёртый взвод. И так далее.
  Хорошо-то как, Родина! Как хорошо быть шестым взводом. С одной стороны, было небольшое опасение, что нам предстоит шагать строевым по плацу всё это время, но, с другой стороны, грезилось некое весьма приличное количество полностью свободного времени. На лицах личного состава двух последних взводов отразилось что-то мечтательное, что-то, предвкушающее радость пары-тройки часов, полностью предоставленных в наше распоряжение. Обламывало и ещё кое-что. В армии правило "кто первый встал - того и тапки" работает с точностью наоборот: кто встал последним, тот и убирает то, что все остальные успели нагадить. Поэтому заранее становилось понятно, что за всеми остальными будем убирать мы. Без этих обломов всё было бы слишком хорошо, чтоб быть армией. Но это было чем-то далёким, а пока все просто мечтали посвятить день праздности и лени.
  Через час за ворота нашей части выехало две машины: автобус с первым и вторым взводом, а за ним - джип советской сборки со всем офицерским составом. Коричнево-зелёный эскорт, за которым со скрипом затворились серые ворота, подарил нам розовую, изумрудную, голубую - какую хотите - мечту. Наша радость перерастала в восторг, от которого уже рукой подать до сумасшествия.
  Люди шатались, запустив руки в карманы брюк. Складывалось впечатление, что за офицерскими похабными и тупыми шуточками что-то стоит, потому как личный состав явно пребывал в приподнятом настроении по поводу такой мелочи. Люди попадали спать. В кровати, белым днём, не раздеваясь. Даже киборги, пусть и самые слабохарактерные, но тоже вминали харю в подушку. Люди ели всё, что смогли найти у себя и у соседа. Никто не маршировал, хотя в мечтах кибернетических командиров, наверняка, такая мысль присутствовала. Никто не пел песен, по крайней мере военно-патриотических, никто не командовал, не орал, не докладывал никому ни о чём. Особенно в нашем кубрике мир и покой заняли царственное положение. Горел экран ноутбука, хрустели печенюшки, храпели особо утомившиеся личности. "Уютно, как дома" - проскочившая в голове моей мысль напугала меня. Андрюша, как всегда, зарубился спать в совершенно уникальной позе, немыслимой и на первый взгляд не совместимой со сном. Клокотал чайник, причём, уже, видимо, четвёртый по счёту, потому что очереди на воду не было. В общем, если не обращать внимания на некоторые детали, то можно было забыть о том, что ты в войсках. У меня проскочила вторая случайная мысль, напугавшая посильнее первой: "А не пойти ли нам к бабам в корпус?" Это, впрочем, к слову о лагере и зарнице.
  Я заварил себе кофе. Растворимого. В любой другой ситуации, я б эту дрянь в себя постеснялся заливать. Но другая ситуация у меня была только одна - светло-коричневая гадость, которую мне упорно предлагали на завтрак. Так что лучше я попью гранулированный. Он, по крайней мере, имеет кофейный запах.
  Из керамической кружки шёл уютный пар, будто бы дым от костра. Сжимая кружку одними ногтями, я вплыл в курилку. В центре ровного, обшарпанного, белого помещения стоял примерно такой же элегантности столик. За ним как раз оставалось одно место.
  - Лёх, дай сигаретку, - это некурящий Паша. На мой ступор он ответил смущённой улыбкой и промямлил что-то вроде "Я иногда курю, когда пью кофе". Слава Богу, я уж было подумал, что войска так разительно способны поменять человека за три дня. Хотя, я догадывался, что бросать курить в армию ехать точно не стоит.
  И вот в этом-то помещении, в этой белой комнате с большими грязными окнами, в которые упорно смотрели унылые лысеющие пейзажи, в комнате с отваливающимся от стен кафелем, с шатающимся гнутым столиком и грязными, прожженными сигаретами стульями мне открылась великая истина. Сжимая в руках грязную керамическую кружку, на которой даже ручка была бы ненужной роскошью, кружку, в которой остывал отвратительный кофе, я понял, что было не так всю мою жизнь до блицкрига. В самой середине моих мыслей, в самом центре моих внезапных открытий, когда я только собрался их озвучить, Санёк, будто почувствовав моё настроение, выдал:
  - М-да... Красиво жить не запретишь!
  Я, конечно, заржал, но вся глубина этой мысли меня потрясла. Мы сидели в неуютной комнате, по которой мелькали рыжими жопами недоеденные вчера тараканы, за столом, за которым невозможно было сидеть ровно, на стуле, который кто-то до тебя пропердел до дыр, пили отвратительное пойло, уставившись в непрезентабельный пригорок за окном. И нам это нравилось! Нам это было в кайф! В кайф, что никто не теребит нас, не гонит никуда, не приказывает ничего. В кайф было сидеть, а не шагать, не бежать и не отжиматься. И мерзкий кофе с печеньем тоже был в кайф, потому что навевал какое-то подобие уюта, расслабленности, покоя. Всё познаётся в сравнении. И та питерско-московская сеть кофеен, в которой каждый из нас оставил гору денег, как бы мы на неё ни грешили до и после сборов, как бы ни хаяли тамошнее обслуживание, кофе и интерьер, какой же она казалось сейчас желанной, каким райским местом рисовалась в наших головах. С этих пор мы и прозвали нашу курилку "Кофейней".
  Автобус за нами всё-таки прибыл, как бы мы ни мечтали об обратном. Наши посиделки были закончены.
  - Ну быстрей, блядь! Вы там чо, примёрзли что ли? Шевелись, сука, чо встал?!
  Нас приветствовал на входе в автобус немного смуглый, а может, просто ощущавший проблему нехватки горячей воды, парнишка, немногим старше нашего. Когда все расселись, я увидел у него на погонах парочку звёзд - прапорщик. Это был самый молодой прапор, которого я видел так близко. Я ощущал себя практически Николаем Дроздовым, который решил понаблюдать за повадками редкого животного. Это был не офицер, который полжизни общался на военной кафедре со студентами, а настоящий прапорщик, взращенный в части. Не первый год смотрит он только на таких же, а то и на тех, которые ещё тупее. Но это, кстати, было заметно по его манере выстраивать предложения. Подъезжая к КПП, мы снова услышали этот голос, правда на этот раз он был адресован не нам:
  - Сука, ну быстрей, мать твою! Открывай, на хуй, ворота!
  - Слушай, давай потише, ладно? - я чуть не выронил изо рта кусок шоколадки, который жевал, когда распознал в голосе, наехавшем на прапора, Рамиля, паренька с пятого взвода, которого за раздолбайство прозвали Замполитиком.
  - А тебе что-то, блядь, не нравится?! - прапор, судя по всему, такой наглости тоже не ожидал.
  - Мой слух оскорблен количеством мата!
  - Рамиль, заткнись! - решил подлизать прапорскую жопу курсант Какашкин, командир "пятёрки".
  Даже вся острота диалога и пикантность ситуации не смогли меня расшевелить и я заснул в самом разгаре полемики. Отчасти потому, что решил, что это "не мои яйца и не мне их чесать".
  Когда я проснулся, то понял, что ничего не потерял, потому как прапорщик как раз говорил:
  - Вот приедем на место, ты далеко не уходи, пообщаемся с тобой.
  Сразу после этой фразы товарища прапорщика автобус заглох. Водитель, ефрейтор с детскими чертами лица, вылез из кабины и, задрав кепку, стал чесать лобную долю мозга. Пока он колдовал с мотором, я поймал себя на мысли, что курить не хочу - приказа не было.
  А наше путешествие продолжилось. Через метров пятьсот мы снова встали, причём на этот раз наша стоянка длилась столько времени, что я уже начал надеяться, что никуда мы уже уехать не сможем. Но тут же прогнал эти мысли прочь, представив, что на полигон мы потащимся пешком. Моя первоначальная радость перерастала в панику - вот сколько мы стояли. Хорошо, что Виталик был спросонья и не впал в паранойю, которая могла бы захлестнуть всех нас. О том, как вёл себя Виталик, можно написать отдельную книгу, но я думаю отделаться одной главой. Чуть позже.
  И всё-таки мы поехали дальше.
  - На выход! - скомандовал прапор, когда мотор притих.
  Рамиль вышел из автобуса последним и, пока все курили на крылечке, имел разговор с прапорщиком. После этой беседы лицо у последнего выглядело озадаченным, а Рамиль, напротив, казался очень довольным. Позже, то ли в прикол, то ли серьёзно, Замполитик скажет "А я ему фамилию свою назвал и спросил, не надоело ли ему служить в этой части". Всякое возможно.
  Мы прошли в часть и попали в распоряжение майора Ф. Товарищ майор - это такая немаленькая штука с манерой разговора, как в глупых пародиях:
  - Значит так, на... вы прибыли, на, на полигон. С вами, на, будут щас проведены занятия по огневой, на, подготовке. Сюда слушаем, аллё!
  А куда ж нам ещё слушать-то?!
  - Значит, подходите к пункту, на, говорите свою фамилию и расписываетесь, на, в получении оружия на, патронов и прочей хуйни. Потом вам дадут шлем, на.
  Ага, догонят и ещё дадут, знаем-знаем.
  - Значит, как, на, получите всю эту хуйню, идёте к огневому рубежу, ложитесь там, на, пристёгиваете магазин, перезаряжаете, на, затвор и кричите "курсант Залупкин к стрельбе готов, на!".
  Эта фамилия добила всех собравшихся. Шестой взвод полным составом и пятый в составе отдельных личностей сдавленно прыснули со смеху.
  - Чо, на, ржёте? Что я матом ругаюсь, на? Это потому, что я до хуя лет в армии, на! Сюда слушаем, на!
  И майор продолжил свой инструктаж. Снова рассказал про заклинание "Сто двадцать один" и про положение тела. Когда майор замолк, послышался голос Хлебосольного:
  - Товарищ майор, можно вопрос?
  - Можно за хуй подержаться!
  - Разрешите... - Антоха не успел закончить, майор закончил за него:
  - Разрешаю, подержись.
  Вот так в армии решают все вопросы.
  Не помню, как уж так вышло, но я подошёл к огневому рубежу одним из последних. Каска прижимала лицо к прикладу, а выстрелы заглушали, закладывали уши. Расписался я за шесть патронов, а выстрела было только четыре. Магия, что я могу сказать. Куда я при этом попал, меня не волновало. Я знал, что больше нажимать на курок в этом месяце мне не придётся, по крайней мере, если вдруг резко не начнётся война, примерно - мировая.
  Процесс получения и сдачи обмундирования был в разы длиннее, чем сама стрельба. После этого ритуала нас построили. Нас - это последние десять человек, которые стреляли. Мимо проходил полковник Л., он же Профессор.
  - Ну что, как ощущения?
  - Та-арщ полковник, разрешите вопрос? А где здесь можно нужду справить?
  Клапан давил так давно и с такой силой, что я боялся обоссать огневой рубеж. Было бы немного конфузно, прямо скажем.
  - За пригорок бегом марш!
  Вместе со мной с места сорвался Андрюша. На пригорок влетели так, словно это был куличик в детской песочнице. Мочились молча, чтоб не портить красоту момента. На обратном пути пригорок покорился куда натужнее.
  - Осмотрено! - слышу я за своей спиной и отпускаю затвор, потом щёлкаю предохранителем и опускаю АК-74 прикладом ни землю. Нас решили использовать по полной программе. Нас - это вот тех десятерых, которые стреляли последними, и ещё восьмерых в произвольном порядке. Сперва мы, как я и рассуждал с утра, собрали с рубежа все гильзы, причём даже те, которые стрелялись очень давно - мхом успели порасти. Потом на нас легла миссия подготовить оружие к осмотру, а напоследок - сопроводить это самое оружие до нашей части. Вместе с подсумком с четырьмя пустыми магазинами. Пустыми - чтоб никто в леса не рванул с автоматом и патронами. Ну, как мне кажется. Проще говоря, нам надо было отвезти весь этот хлам в нашу часть на автобусе, в котором и так яблоку некуда было плюнуть.
  Стучась каской о поручень, а прикладом АК-74 об собственную коленную чашечку, собирая воедино остатки чувства равновесия на поворотах, потея в давке, я катился назад в часть. С одной стороны, я был весьма доволен, что главное событие в жизни мужчины - знакомство с боевым оружием - состоялось, а с другой стороны, было довольно обидно, что отдых на сегодня закончен. День рисовал очень чёткие и ограниченные перспективы - строевая, строевая и ещё раз строевая.
  Разговор с Рамилем, похоже, окончательно выбил бедолагу-прапора из колеи. Он стал искать взаимопонимания в Борисе. Искать, не ругаясь матом при этом:
  - А что, вы где учитесь?
  - В Бонче.
  - А что это такое?
  Ну хоть расшифровывать не начал, и на том спасибо.
  - Университет связи.
  - А-а-а... А на кого?
  - На экономистов
  - Вот то есть вы там пять лет отучитесь, и кем вы оттуда выйдете? Никем же, правильно?
  Смелое предположение. Впрочем, Боря не спешил настаивать на обратном:
  - Ну, наверное, никем...
  - Получается, что универ ваш - та же армия, молодость всю теряете, а в итоге - никто.
  - Ну, может быть и так...
  - Зато зарплата у меня приличная - тысяч тринадцать выходит чистыми.
  Печально. Но зато понятно, чего это он на людей бросается. Я бы тоже не страдал филантропией на его месте.
  - И сколько лет ты уже служишь?
  - Шесть
  Ну да, молодость ты тоже потратил бездарно, я согласен. Согласился - и потерял интерес к этой беседе. Переключился на то, как Миша, судя по интонации, раз в сотый просил Ваню не стучать автоматом по его ноге, а дулом не водить перед его лицом. Ваня кивал, но по его лицу становилось понятно, что в лучшем случае через пару минут Миша будет повторять свою просьбу.
  Вскоре мы приехали. За окном автобуса появился тот самый плац, который нам предстояло шлифовать остаток дня. Однако я ещё не знал, "сколько нам открытий чудных" готовил этот четверг.
  Первое же открытие состоялось сразу по приезду - я увидел солдатскую казарму изнутри. Там находилась оружейная комната, в которую я сдавал обмундирование. Заходя туда, я испытывал страх и трепет, как будто меня привели на скотобойню и при входе приделали к голове рога. Вышел я оттуда довольно скоро, без повреждений, но и без сигарет... отказывать срочникам было неудобно, а они этим умело пользовались.
  Дальше всё вошло в свою колею. Расписывать творившийся у нас марш - не имеет смысла. Он мало чем отличался от вчерашнего, да и от завтрашнего тоже. Неинтересен он ровно до того момента, пока мы не начали репетировать принятие присяги. Театр приглашал актёров.
  В первом акте этого представления репетиция была весьма условной: на плац был вынесен стол, за ним встал Миша, изображая товарища подполковника. Изображал сухо, наигранно и непрофессионально. По его команде надо было выйти из строя, подойти строевым к нему, держа руки так, словно в них зажат автомат, и сказать хоть что-нибудь. Текст присяги нам сказали не запоминать, просто прочитать при случае. Двадцать штук дебилов, и это только с нашего взвода, по очереди вышли, обозвали Мишу вымышленным званием, после чего торжественным голосом, повернувшись к строю гаркнули "Торжественно присягаю" или "мамой клянусь" или, как мы с Вороном "Бля буду!" Потом надо было горделиво встать в строй. Одному мне показалось неправильным приписывать Мише регалии, звания и чины и я отделался банальным "товарищ курсант". На этом первая часть Марлезонского балета заканчивалась.
  Зато начиналась вторая. Но сперва я сделаю небольшое лирическое отступление.
  Хотелось бы мне вспомнить про бляшку. Вспомнить, что вместо таковой у меня была прямоугольная железка, чёрная от ржавчины. Вспомнить, что к присяге её было велено сделать сияющей. И, собственно, поведать о том, как она принимала очертания чего-то сносного.
  Я с ужасом смотрел на это изделие, которым меня щедро одарила Родина, вспоминая наказ полковника Б. о том, что надо его привести в божеский вид. Оказалось, что вопрос решается проще пареной репы - куском наждачки. Правда, шкурка сама в итоге превращалась во что-то неузнаваемое, как бывает с трамвайным билетиком, забытым в кармане штанов и найденным через пару месяцев. Оказалось, что через минуту непрерывного трения, можно было один квадратный сантиметр ржавчины окрасить в серые тона металла. Так, попытка за попыткой, удалось согнать ржавчину со всей её поверхности, кроме самого главного участка - звезды.
  Помимо эстетической стороны дела, очень важен был культурно-досуговый момент процесса чистки. Праздношатающегося курсанта офицер желает прихватить и нагрузить работой, как правило, бесполезной и изнурительной. Однако, курсант, яростно натирающий шкуркой бляху, уже не считается праздным. Он уже котируется за занятого делом, причём общественно полезным. Синдром бурной деятельности, точнее, его имитация. Такой товарищ вызывает у офицера уважение и ещё сильнее настраивает его найти и покарать лентяя на территории части.
  Встал насущный вопрос - что же делать со звездой, как прочистить лучи и серп с молотом, будь они не ладны. Когда были доведены до ума все остальные сантиметры бляхи, люди взялись за ножи, иглы, куски проволоки. В ход шло всё более-менее тонкое и железное. Всё, что помогало хоть немного сковырнуть ржавчину с щелей, которыми испещрена звезда победы на пряжке. Скрип и скрежет порой стояли невыносимые.
  Стоит ещё сказать об увлекательности этого процесса. Постепенно это занятие стало завоёвывать всё больше и больше нашего времени. Энтузиасты, вроде меня или Зоны, не могли остановиться и после присяги. Ходили и тёрли эту железку на пузе тряпочками, грязными подворотничками, пальцами. Я вырвал из берса стельку, только чтоб тереть. Шанай пошёл ещё дальше и вообще нашёл способ избавиться от советской символики - он яростно несколько дней тёр звезду об асфальт. Серп и молот были ликвидированы, но и сама звезда потеряла былую стройность, стала тучной, размытой, бесформенной. Каждый, короче, колдовал, как умел.
  Это я всё к тому, что как раз началась вторая полвина репетиции присяги. А мой кусок наждака, которым я развлекался, зажав в зубы сигарету, каждую свободную от строевой секунду, как раз стал похож на измочаленную бумажечку. И тут за спиной я услышал знакомый звук - позади меня Костик натирал шкурку пряжкой...пардон, пряжку шкуркой. Нас построили в две шеренги и долго-долго пытались выровнять хоть по какому-нибудь флангу. Как всегда, из-за одного или двух дебилов всё рушилось. Я выпросил у Костика наждака и тоже стал тереть. Глаза мои заблестели, как у алкаша при виде бормотухи, руки затряслись, чем только облегчили весь процесс. И вот, наконец, началось. Хотя, пока что "началось" - это слишком громко сказано. Из тех, кто должен был всё это видеть, слышать и всем этим руководить, присутствовало человека три, не более. Тогда, скажите мне, зачем было сгонять нас полным составом? Мы бы тоже могли выслать по три представителя от каждого взвода и хватит. Но я не особо негодовал - я натирал бляшку. Вокруг раздавалось что-то из серии "Лёх, дай потом шкурку", "Лёх, оторви кусочек" или "Лёх, да успокойся, она у тебя и так уже блестит, как котовьи яйцы!". Но наждака у меня так никто и не допросился.
  Актёры в нашем театре заждались конферансье. И он пришёл. После того, как мы все по очереди сходили к столу и заявили "Клянусь, обязуюсь, буду!", пришёл наш ведущий. По планам всех принятий всех присяг на территории Родины, вслед за клятвой идёт песня. Или сперва марш, а потом уже песня, я как-то запамятовал. Да это и не очень важно. В роли конферансье - подполковник Сметана. Голосом Леонида Якубовича, которому в "Музей Поля Чудес" передали что-то нереально классное, он объявил:
  - Для прохождения-а-а-а... с пест-ней...
  Если б нас потом за это не выдрали, то мы бы попадали на холодный асфальт и колотили бы по нему кулаками, сотрясаясь от смеха. Сметана, уже зарекомендовавший себя закостенелым солдафоном, был похож на циркового ведущего. Только фрак надо было сменить. Трудно передать на бумаге эту интонацию, этот голос, эту эмоцию. Это раскатистое "с пест-ней" будет будоражить меня всю оставшуюся жизнь. На нашу и свою беду, завидев наши рожи, еле сдерживающие смех, с надутыми щеками и медленно выходящим из ушей паром, Сметана выкрикнул:
  - Отставить!
  И снова за старое:
  - Для прохождения... - в этой паузе я успел последний раз вдохнуть, как можно больше, предвосхищая грядущую истерику - с пест-ней!
  У всего есть предел. И у нашей выдержки, естественно, тоже. Шутка, повторенная дважды, действительно стала вдвое смешней. Надутые щёки лопнули, слёзы брызнули, и мы, хоть и не попадали, но согнулись с хохотом пополам. Как же повезло шестому взводу с номером, чёрт побери! Мы стояли на самом отшибе плаца, взвода за три от Сметаны. Из меня промеж смеха вылетело:
  - Сто тридцать три дрессированных дебила-а-а...с пест-ней! - спародировать Сметану с его кукольным театром, вроде бы, получилось неплохо.
  За всё своё время в войсках я редко так смеялся в непосредственной близости офицера - ни до, ни после этого инцидента. Тем более не смеялся так над шуткой командования. Тем более - повторенной дважды. Тем более, когда шутка не была шуткой. "С пест-ней!" стало нашим боевым кличем, нашим "Ура!", нашим "Хайль!", нашим "Банзай!" Даже после блицкрига, в университете, нет-нет, но слышалось радостное "с пест-ней!" и становилось тепло на душе - свои рядом.
  С этой самой пест-ней мы прошли раз пять-шесть, когда же, наконец, подполковник получил сатисфакцию от нашего пения, мы построились снова. Конферанс Сметаны продолжился:
  - К торжественному маршу...Повзводно.
  Но это было уже не так смешно. Без пест-ни и жизнь нам уже была не мила. Вся эта возня творилась прям под окнами штаба части. Полковник Б., успев уже, видимо, накатить с комбригом, недовольно следил за происходящим, но в воспитательный процесс не вмешивался. Зато вмешивался Сметана:
  - Носок тянуть! Раз-два-три, раз-два-три. Равнение в шеренгах! Левой - левой, подбородок приподнят, смотрим в окна второго этажа.
  "Повесьте в окна плакаты с лёгкой порнухой и я вам буду хоть на пятый смотреть, преисполненный гордости за Родину" - пронеслось в моей голове, потому как смотреть в эти окна было неинтересно.
  И снова я слышал вслед сметанино "раз-два-три!" Сметана мастерил из нас универсальных солдат, ему это безумно нравилось, это читалось во всём его облике. Зато этот процесс порядком достал нас. Когда эта репетиция закончилась, было самое время проводить вечернюю прогулку. "И снова вечный бой!" Снова тот же строй, тот же шаг. И пест-ня та же самая. Стабильность - признак мастерства. А может, причина деградации.... Кому как нравится.
  Наконец, нас всех пересчитали, озвучили, назначили и распустили на отбой. Но для замполитария жизнь только начиналась. Мы заступали на своё первое спецзадание - создание фотогазеты.
  Среди редактуры я был априори. Поэтому я нисколько не удивился, что с меня начали чего-то требовать. "Ночь длинная, - подумал я - а тусоваться тут, не спавши сутки, я уже обучен". И принялся за дело. Начал с чашки чая.
  Пока кто-то выводил рамку, кто-то печатал фотографии, кто-то начинал придумывать к ним "смешные" подписи, я - возился с названием. После долгих раздумий и препирательств, начатых ещё днём, когда мы "красиво жили", название было выбрано - "Вспышка". По моему проекту буквы располагались дугой, а над первой должна была бы эта самая вспышка быть изображена. Символически, понятное дело. Вся работа выполнялась на самоклеющейся плёнке. Нарисовать буквы - было ещё полбеды. Самое сложное - их вырезать. Точнее, убедить самого себя, что я способен это сделать. Я не верил своим глазам, не понимал как я это делаю, но ножницы в моих руках выводили полукруглые линии, ровные прямые, вырезали внутренние части. Наконец, все буквы были готовы. Для изображения вспышки я вырезал четыре больших треугольника и столько же маленьких - типа как, лучи вспышки. К тому моменту я выпил три кружки чая и съел всё сладкое, что смог отыскать во всём кубрике. А ещё к этому моменту была закончена рамка и Джордж, рисовавший её, отчалил в сторону кровати. Виталик распечатал фотки. Пока я "красиво жил" днём, такие ответственные парни, как Виталик, выбрал несколько фотографий, которые нам надо было, слегка напрягая мозг, остроумно подписать. Всё утыкалось в одно существенное "НО": понятие об остроумии у нас и у военных слегка разнится. Если быть откровенным до конца, то существенно отличается. Нас этот факт печалил и обламывал крылья нашей фантазии.
  Передо мной с Андрюшей легли фотографии. К некоторым из них уже были придуманы подписи, пусть и не особо остроумные, но ведь никто не говорил, что мы тут "Мурзилку" издаём. Некоторые фотографии не вызывали вообще никаких ассоциаций. Подарив нам пищу для ума, Виталик и Саня удалились спать. Примечательно - они удалились вместе. У них были соседние койки, сдвинутые, создавали одну большую двуспальную кровать. Некоторые вещи уже начинали приобретать причудливые двусмысленные очертания.
  Отправив всех П - вых спать, над эскизом газеты склонились трое - я, командир взвода и Андрюша. Началась усиленная работа мозга. Мы выжимали из себя креатив, краснея от натуги.
  На одной фотографии была изображена репетиция присяги: стол, товарищ подполковник, устав, лежащий на столе в раскрытом виде и товарищ курсант с придурковатой физиономией. Я, не задумываясь, выпалил:
  - "Братчо, есть почитать чо?"
  Андрюша просто упал на пол, согнулся пополам и беззвучно трясся, закатив глаза. Миша ударился зубами об стол. Я чуть не проломил лбом стену, отделявшую нас от офицерской канцелярии. Андрюха сквозь смех выдавил:
  - По-любому! Стопудово!
  - Да не, вы что, это жесть! - Миша взялся рассуждать трезво, что уже начинало пугать. Почти неделю я не видел, как Миша лыбится, ржёт, дурачится, корчит рожи. Эта его ответственность меня раздражала и пугала. Я боялся, что по возвращению отсюда мне придётся лечить своего друга от хронической серьёзности и запущенной формы запаренности. А тем временем, я решил отстоять своё предложение:
  - Да ладно тебе, прям там жесть. Нормальная тема, давай оставим, наши приколются.
  - Ваши-то приколются, а нас потом самих отдерут по первое число.
  - Да не парься, Мишель, - вмешался Андрей, - если что, скажем, что это реперы так про устав читают свои читки и всё будет нормально.
  - Андрюш, только ты сам будешь потом это говорить полковнику, ладно?!
  - Да это нормальная тема, что ты параноишь-то? Откуда они будут врубаться, о чём речь?
   -Нет, пацаны, давайте без таких угаров. Оторвётесь потом, когда будем юмористическую делать.
  Слово командира - закон, в армии так принято.
  Переключились к другому снимку, оставив предыдущему старый несмешной комментарий из разряда "тяните билет". На новой картинке, над которой мы ломали головы, были изображены прибывшие к части студенты - то бишь мы сами - со всеми тюками, баулами, сумками, кто-то с мамами, все ещё в гражданской форме одежды, как говорится, за редким исключением. Андрюха молча втыкал глаза в центр кадра некоторое время, а потом выдал:
  - "А где же рельсы?".
  - А это к чему? - недоумённо в один голос спросили мы с командиром.
  - Ну а что, вот смотрите, как бараны все столпились, сумки покидали, будто электричку на перроне ждут. Электричку до Солнечного.
  - Андрюша, переключись, родной мой! - начал Миша воспитательную работу - Военные - ребята прямолинейные и туповатые, они так глубоко смысл искать не умеют.
  - Короче, напишем "На пороге великих открытий" или какую-нибудь такую херню и нормально - подытожил я полемику.
  Дело понемногу спорилось. Все части уже были разложены по ватманам, подписи почти все были придуманы. Но с одной фотографией выходило совсем натужно. На снимке были Костик и Хлебосольный, второй показывал первому, как повязывать портянку. И всё было бы ничего, но у Кости между ног торчал носок чьего-то берса и выглядело это дело внушительно, но похабно. Кони в зоопарке курят от зависти. Начались соревнования в тонкой пошлости:
  Я: - Ну, как мне кажется, слово "моржовый" в подписи быть просто обязано!
  Миша(с сарказмом): - Ну да, непременно, без него никак.
  Я: - Ну...тогда "конский". У одного из-под тулупа торчала конская подкова...
  М: - Плагиат!
  Андрей( с воодушевлением): - А можно ещё написать "Лучше нет влагалища..." и не заканчивать фразу.
  М: - Лучше тогда про "Братчо" было оставлять!
  Я: -А можно "Лучше бабы нам не надо, чем Антоха из отряда!"
  М(чуть не плача): - Что ты несёшь?!
  На этот раз на пол упало два тела - моё и Андрея. Миша посмотрел на нас и со словами "Мужики, я пока лягу посплю немного, а вы тут без всякой херни и жести постарайтесь... Будете вешать - разбудите, я оценю" отчалил спать. Путём долгих и мучительных процессов, несколько раз заплевав от смеха всю нашу газетёнку, мы выдали нейтральное "Ваш размерчик?" и успокоились.
  Наконец, стали рисовать фон. Для этого выбрали жёлтые, зелёные и синие тона. Наточили карандаши, натёрли из грифеля стружек и стали равномерно, одинаковыми круговыми движениями размазывать эти "краски".
  Закончив шуршать, мы застыли в исступлении:
  - Э-э-э... Андрюш, я, кажется, поганку нарисовал.
  - Я, кажется, тоже...
  И правда, если смотреть сбоку, то на каждого из нас взирало по одной чётко прорисованной поганке, по одной псилоцибиновой шляпке, исполненной в строго наркоманских тонах. Мы подошли к газете с "фасада" и окончательно обалдели от наших художеств: на нас с ватмана взирала задница. В том месте, где листы склеивались, у неё как раз был разрез.
  - Андрюх, ты тоже это видишь?
  - Жопу-то? Конечно, вижу!
  - Что делать будем?
  - Не паникуй, фотками заклеим, никто ничего не выкупит, если заранее знать не будет.
  - То есть, у нас тут будет скрытая жопа, да?
  - Да, скрытая такая, неявная.
  - Подсознательная жопа...
  Вот и сформулировали мы название всему этому бардаку, всему этому блицкригу. Удачнее названия нам придумать так и не удалось. Под бременем, знаменем и гнётом подсознательной жопы мы прошагали наши сборы до самого конца. А как иначе можно назвать ощущения, когда, вроде бы, ничего не предвещает бури или грозы, но ты не веришь этому ясному небу, а постоянно смотришь наверх, ждёшь грома среди него?
  Дело оставалось совсем за малым - приклеить все элементы на свои места, написать текст и повесить на стену. Клеить аппликацию начали с фотографий. ПВА у нас, кстати говоря, появился тоже весьма интересным образом: днём зашёл подполковник Л., вооружённый зелёной, как купорос, бутылкой "Мистер Мускул". Поставив её на стол, он заявил:
   - Мужики, я вам тут клей принёс.
  Андрюха потом скажет, что хотел звонить 03 и объяснять, что у нас тут есть военный, у которого не то со скуки, не то и правда с клея крыша поехала, не хотят ли они, мол, приехать его посмотреть, может, укольчики поделать. Подполковник вышел, а мы ещё долго не решались приблизиться к этой бутыли, просто вытаращившись на неё. А вдруг, его отпустит, вернётся ещё за своим средством для мытья окон. "Может, он им и надышался?" - промелькнуло у меня в голове. Но вскоре некто смелый подкрался к бутылке, осторожно её открыл и с облегчением кивнул:
  -ПВА, нормально всё!
  С вывеской нашей газеты было проще - она была самоклеющейся, как я говорил. Хотя Андрей первую букву всё-таки намазал клеем. Я поручил ему эту ответственную работу, ибо у меня руки от рождения растут из очень неподходящей для изящной работы части тела. Но Андрюшины руки едва не натворили беды:
  - Стой-стой!... Переверни её, ты что делаешь?! - сорвалось с моего языка за доли секунды до трагедии - Андрей лепил букву "Ш" вверх тормашками. Газеты "Вспытка", как мне кажется, в планы командования не входило. Однако, водрузив наше творение на стену, мы решили, что "вспытка" наряду с "подсознательной жопой" - очень актуальный неологизм, достаточно точно описывающий всё происходящее.
  И всё-таки одну беду я увидел, хотя было уже поздно. Утром следующего дня, отдохнувшими глазами окинув газету, я увидел, что то, что замышлялось мной, как символическое изображение вспышки - не что иное, как символ блока НАТО. Да ещё и выполнен он был золотым цветом. Бог миловал, никто, кроме меня, этого не заметил. Или просто не заострил внимания.
  К часу ночи мы погасили свет в кубрике и удалились спать. Подобно Виталику и Саньку - удалились парой, на сдвинутые кровати...
  
  Каша с блёстками.
  Пятница была похожа на четверг, который во многом напоминал среду. Пятница вся от рассвета до заката была посвящена репетиции принятия присяги. В фильмах про американские тюрьмы иногда показывают репетиции смертной казни. Когда с заключённым проводят все операции, предшествующие приговору, он произносит последнее слово, потом даже рубильник дёргают, вот только ток не идёт. У нас была примерно та же картина - у нас тоже только ток не шёл. А рубильники дёргали все и не по разу каждый. В пятницу всё было сделано очень правдоподобно.
  Для начала расскажу, как я едва не нарушил заповедь "не убий". Стоит заметить, что репетиции дошли до того, что нам раздали автоматы. Оцените уровень реализма! Правда, Родина выделила на нашу роту всего 18 штук, то есть по три на взвод. Каждый вернувшийся в строй передавал автомат следующему. Всё, простите, через жопу в нашей роте. В строю все стоят по росту, построившись в две шеренги. Как говорится, по лесенке голубых. Наискосок от меня по правому плечу сзади стоял Дэн. Вот его я едва и не убил. А дело был вот в чём:
  Когда один круг репетиции прошёл, и автоматы вернулись в начало строя, один из них достался Дэну. Нам была дана команда "Вольно!", офицеры ушли, а распустить нас на перекур никто и не подумал. И вдруг я слышу за спиной первый щелчок - предохранитель, потом лязг затворной рамы, затем обезьяний крик и в завершение второй щелчок - курок. Всё это, понятное дело, за одну секунду, не более. Разворачиваюсь посмотреть на такого умника, который кличет беду на весь наш взвод и вижу: на мою спину, ощерившись, смотрит дуло АК-74. И я свирепею. Во-первых, приятного мало, когда тебе стреляют в спину. Я, конечно, понимаю, что ствол разряжен, проверен, перепроверен, но ведь раз в год и палка, говорят, стреляет. А во-вторых, и это уже чисто армейское ощущение, та самая подсознательная жопа, упаси Господь, кто-нибудь из офицерского состава увидел бы эту "шалость". Из-за одного идиота мы бы все тогда сломались в упоре лёжа. Я начинаю орать:
  - Да ты охуел что ли?
  - Лёх, да ты чего?
  Здесь стоит сказать, что Дэн у нас баба. Со всей ответственностью я это заявляю. Баба и нытик. И когда на него начинаешь быковать, причём вполне обоснованно, он скулит в ответ "Да чего ты кричишь?" И этим он бесит ещё сильнее.
  - Я чего? Я тебе уроду сейчас покажу чего я!
  - Лёх, ну успокойся...
  Второй любимый скулёж Дениски.
  - Я тебе сейчас так успокоюсь, твою мать!
  Глаза мои налились кровью, рожа раскраснелась, а если б на моей голове росли бы волосы, то они бы встали дыбом. В назревающую казнь вмешался Миша:
  - Лёх, потом будешь рожу бить, офицеры идут, успокойся.
  - Дэн, будь готов, я буду тебя немного убивать!
  Но, как это часто бывает, дальше слов дело не пошло. Во-первых, чего с бабами драться, а во-вторых, Дениска подошёл и извинился. Он всегда так делает. Правда, по его глазам понятно, что он это делает лишь потому, что так принято, а не потому, что он что-то понял. И этим он выбешивает ещё больше. Ну а кроме того, ко мне подошёл командир взвода, отвёл в сторонку и стал выяснять:
  - Что там у вас такое случилось?
  - Мишель, я его убью! Реально тебе говорю, держите меня семь человек!
  - Да что такое-то?
  - Ты не видел, что этот урод выкинул на прогоне?
  - Нет.
  Излагаю Мише суть дела. По мере получения информации, глаза моего командира округляются всё сильней и сильней. На лице его проступает изумление. То ли тем, что такие идиоты вообще попадаются на планете, то ли тем, что Дениска после этого случая остался жив.
  - Лёх, он, конечно, придурок, но я тебя об одном прошу: дождись увольнения, выйди за КПП и там хоть на шаверму его разделай. В части не вздумай, не разгребёмся потом.
  В силу всего этого инцидент был исчерпан. Начался второй прогон репетиции. И во время него интересная картина развернулась в соседнем взводе - в пятёрке. Плавный ход репетиции там был нарушен дружным хохотом, а Кетчуп даже раскланялся перед подошедшим к нему курсантом. Оказалось, что курсант, отчеканив строевым пять шагов до стола, смог сказать только "Товарищ подполковник,...ой, бля!". Но Кетчуп - не Сметана, посмеялся, отвесил поклон, да и отпустил, не вводя санкций.
  Потом отличился Антоха. Не так, конечно, солидно, но тоже запоминается:
  - Товарищ подполковник, курсант Г - ев принял! - заявил он с гордым видом, подойдя к столу. Действительно, а почему бы и не принять, раз такое событие.
  К пятнице уже вовсю заработал давно обещанный и столь необходимый магазинчик. Ещё до открытия он с подачи полковника Б. был прозван "чипок". Что это такое и откуда это слово взялось, никто так и не узнал. Магазинчик заработал, более того, нам даже не запретили там отовариваться. Я наконец дорвался до продукта, в котором испытывал наиболее острую потребность - до молока. В обычной ситуации я не пью пастеризованного молока, оно отличается на вкус и на запах, да и вообще свежее, понятное дело, лучше. Но разве у меня был выбор? Разве было у меня право привередничать? За первые пару дней в чипке иссякли запасы печенья, кексиков и молока. Но сам факт наличия торговой точки прибавлял к моему неиссякаемому оптимизму дополнительные баллы.
  Пятницу мы ходили. "С пест-ней" и без неё. Хотя без неё было ещё более тоскливо. Ходили под всевидящим шоколадным оком подсознательной жопы. Ходили до посинения, до упаду, до хрипоты. Я уже перестал сердиться на Дэна. Подумаешь, тоже мне повод какой - в спину стрелял, автомат же не заряжен. Да и чего только нельзя простить кисейной барышне. Сердиться перестал, но тенденцию подметил чётко - к концу недели нервишки стали сдавать у всех. Люди, глубоко уважающие друг друга в обычной ситуации, начинали тихо ненавидеть своих друзей. Я стал цапаться с Саньком, что до этого, конечно, тоже бывало, но крайне редко и то, в основном, в лагере КВН, где мы так же постоянно видели друг друга. Становилось понятно - каждый хотел перегрызть окружающим горло. Срочно требовалось сменить обстановку и окружение. И это - за неделю не самой напряжённой службы. Мне трудно представить, что же происходит с людьми, которые вынуждены видеть друг друга в течение пары лет. Про зоны я вообще молчу. На следующий день у нас было запланировано увольнение, главное - никого до завтра не убить, чтоб в это увольнение уйти.
  Вдруг мы резко перестали ходить. Репетиции прекратились. Нам даже было велено сегодня по возможности не ходить. Не подходить к спортивной площадке, не тренироваться строевым в коридоре казармы и тому подобное. И ещё много всего было велено: подшить чистый подворотничок, начистить бляшку, начистить берсы, выгладить форму. Одним словом, перевоплотиться. Из затраханых курсантиков в гордых сынов Отчизны. Только затем, чтоб ей поклясться. Надавали поручений и распустили.
  Случилось со мной в тот день и другое яркое событие - я побежал. Вот просто так, вечером было нечего делать, я встал с места и побежал. Настолько мне уже наскучило пинать некоторые выступающие части тела. Просто решил пробежаться. Причём, что самое удивительное, в берсах. Для пущего эффекта, видимо. Музыки у меня не было, у музыки моей сели батарейки. Потому бежал, наслаждаясь звуками местной природы. Пронёсся метров 800, освежился. Ну как освежился - едва не сдох. Но эта усталость мне...понравилась! Мне - тунеядцу, лентяю, забросившему спорт в шальной юности, было дико кайфово от этой усталости. Я ощущал, как из меня делается человек. Или киборг, тут уж, с какой стороны посмотреть.
  В казарме закипела генеральная уборка. Было приказано убрать из тумбочек всю срамоту, выдраить кубрики, сдать в каптёрку всё, что отвлекает и не даёт добросовестно защищать Родину. Мотивировалось тем, что "ваши родители приедут, а у вас такой срач!" Я ещё подумал, что можно на моей кровати и в моей тумбочке оставить полнейший ужас, ведь ко мне никто не приедет - я всем запретил - а чужим родителям и друзьям должно быть всё равно, что там у меня делается. Потом кто-то из офицеров дал приказ составить все кроссовки в тумбочку, что наутро нас подведёт, но об этом позже.
  Вслед за уборкой пришло время чистить перья. Наш замполитарий стал похож на швейную мастерскую. Двадцать человек взялись за нитки - подшивали белый подворотничок. Из-за этой белизны мы были даже освобождены от вечерней прогулки - не дай бог испачкается. Даже ваш покорный слуга, с роду не державший нитки в руках, кроме как для того, чтоб облагородить рюкзак очередной глупой нашивкой, попытался что-то там пришить. В итоге, плюнул на правильность этого занятия и пришил, как Бог на душу положил. Взаимоотношения у Господа с уставом, видимо, плохие, пришил я неправильно. Но меня это не волновало, в отличие от Санька, который пришивал подворотничок три раза. И каждый раз с дикими матюгами его отпарывал и перешивал. В итоге у него получилось чуть хуже, чем в первый раз, но терпения уже не хватило. Хватило только логики убедить себя, что и так сойдёт и что "пошли они в жопу!".
  С подшивкой вообще получалось интересно. По теории, по правилам, это элемент ежедневного развлечения. Утром или вечером - это не важно, но грязным воротник быть не должен. И вертись, как хочешь, как придумаешь. Это в условиях постоянного дефицита времени. Но лень и смекалка творили чудеса. Один раз по чьему-то совету, скорей всего Ромика или Ворона, я "подшился" при помощи скоросшивателя. Тупо, металлическими скрепками. Второй - и вовсе при помощи скотча. Короче, перед присягой я впервые держал в руках нитки. Видимо, повод обязывал.
  - "Дело не в умении, не в желании...дело в самом пришивании подворотничка", - вспомнил, улыбаясь, известный "тематический" фильм сидящий неподалёку Андрюша.
  А я вспомнил один цирковой номер, связанный с этими многострадальными воротниками. Номер случился парой дней ранее. На плацу мы отрабатывали какие-то строевые приёмы. Где-то невдалеке пасся полковник Б., щипал травку и недовольно глядел на замполитов, изыскивая повод поставить их раком. И, видимо, фантазия его иссякла быстрее, чем желание реализовать свои амбиции. Но он нашёлся. Подошёл к нам, посмотрел влюблёнными глазами на каждого и выцепил Борю:
  - Так ты...ко мне.
  - Есть! - а что ему ещё оставалось?
  - Полюбуйтесь, - с этими словами он взял Бориса за воротник. - Их Величество подшились!
  И рванул за кусок белой материи. Результат Бориных трудов треском был перечёркнут. Уменя сжался сфинктер чуть ниже спины, потому как я вообще подшит был скрепками. С другой стороны, по той же причине, я понял, что повод совокупиться с замполитами надуманный и притянутый за уши.
  - После присяги, касатик, я тебе вкачу пару нарядов, будь уверен. Пока что не имею права, но с понедельника я вам устрою, замполиты.
  И ушёл, оставив нас наедине с нашими мыслями. Наверное, пошёл курить. После секса очень приятно. Мы ещё помнили такие подробности.
  Так вот, мы старательно подшивались. Потом переключились на берсы. Их надо было, выражаясь местным наречием, напидорасить. Чтоб сияли. Чтоб блестели. Чтоб сверкали. Родине нельзя клясться в грязной, не сверкающей обуви. Под этим предлогом, что, мол, только начистил ботинки, половина обитателей замполитария вывалилась на поверку в кроссовках. Кстати, о кроссовках. Не убрали мы их в каптёрку ещё и потому, что одурели вконец. Когда вечером, после репетиции, подполковник Л. объявил, что зарядки наутро не будет, а проснёмся мы на полчаса позже, группа энтузиастов, включая меня, заявила, что проснётся как обычно и побежит на зарядку самостоятельно, чтоб взбодриться. По собственной инициативе, что называется. Заранее скажу, что дальше слов никто не пошёл, но что-то было не так, раз такие мысли вообще стали появляться в наших головах. Накатывал ледяной ужас.
  Берсы мы натирали, как негры на Бродвее. Кремом, щёткой, тряпкой, блеском. Любимые штиблеты выглядели куда лучше, чем при покупке. Впрочем, они и на витрине смотрелись так себе, насколько я помню. Угрожающе - да, но не более того.
  Тереть берсы мы с Вороном отправились в кофейню, где и заимели знакомство с удивительным дурачком. Имя его навсегда умерло в глубинах моего сознания, хотя, вроде бы, его звали Вадик. Запомнилось только его прозвище - Джойнт. Он взялся пригружать нас с Птицей всеразличной ересью на тему того, какая у него отвратительная посещаемость на факультете, какое у него похабное отношение к этому блицкригу и тому подобным. Что называется, нашёл кому хвастаться. Как будто мы с Вороном - маленькие девочки, которые не могут устоять перед плохими парнями. Позже я выяснил, что мир довольно тесен - Санёк учился с этим кадром в школе, а Миша знаком с ним "по району".
  Про бляшку было уже много говорено, писано, сказано. Её приводить в порядок мне нравилось больше всего, но требовалось это едва ли. А уж такие выходки, как отутюжить форму, чем воодушевлённо занялись некоторые киборги, точно виделись мне излишней тратой времени. Два с половиной года не гладил, а тут вдруг начну...нет, это уж точно не про меня. Армия так меня искалечить не может.
  На этом я и заснул.
  А на утро началось! Естественно, никто не поднялся "пораньше" и не рванул на зарядку по собственной инициативе. О чём мы думали вечером - одному Богу известно. Макс был назначен на уборку кубика - это важно запомнить для освещения дальнейших событий того дня. Созданная им иллюзия чистоты и порядка тронула даже меня. Но вовсе не полковника Б.
  Мы уже все стояли перед казармой, чистые, трезвые, бритые. От нас за версту веяло колоссальной работой по приданию себе опрятного и горделивого вида. Мы стояли разряженные для торжественного события. Все стояли. Все - это без командиров взводов, с которыми полковник Б. проводил ревизию уборки помещений. Никто не ждал бури, но она, тем не менее, пришла. Из казармы выбежал Миша:
  - Командиры отделений, со мной в казарму быстро! - в его голосе и глазах читалась нешуточная паника.
  Санек, Ромик и Антоха сорвались с места. Засверкали начищенные пятки. Через некоторое время, омрачённое смутными подозрениями, из казармы с выражением ужаса на лице выбежал Саня:
  - Пацаны, кто уборку делал?
  - Я, - отозвался Макс.
  - Наверх!
  Макс размашистыми шагами отправился вслед за Саньком в казарму. Мы практически паниковали. Ведь не хвалить же полковник их всех туда вызвал. Моя личная подсознательная жопа заговорила в полный голос, когда я увидел Макса, который выкидывал в мусорку коробку от моих сигарет. Остатки былого величия, всё, что у меня осталось от ПЗ-Ц. В этой коробке я хранил последнюю пачку сигарет и пяток чайных пакетиков. Хранил я всё это на батарее, как всегда. На моих глазах Макс уничтожил последние мои крохи. Сжались и сердце, и задний проход.
  И вот из казармы по старшинству по очереди потянулись все участники этого Нюрнбергского Процесса: командиры отделений, командир взвода и разъярённый полковник Б.
  - Пиздец! - только и успел намекнуть нам Миша на нашу тяжёлую ситуацию, как она тут же начала себя проявлять.
  Стоя перед всей ротой, полковник Б. начал свою передачу "Утренний секс".
  - Вот, - говорит, - полюбуйтесь: это не замполиты. Нет! Это дауны! Это дебилы! Кто вам дал приказ поставить ваши сраные кроссовки в тумбочки?
  Молчим. Кто-то дал, вроде бы. Но никто не помнит, кто именно. А если и помнит - то вовек не признается. Страшно же. Полковник весь из себя при параде, с медалями. Аж смотреть тошно! Он продолжил, выждав паузу:
  - Какой кретин свои сигареты на батарее оставил?
  - Курсант Р - ов, - отвечаю я и выхожу из строя.
  - Вы что, совсем охерели, товарищ курсант?! - ответ мой его не интересовал, потому я и промолчал, а он продолжал. - А кто с утра убирал помещение?
  - Курсант З - ов, - слышу я за спиной голос Макса, который тоже вышел из строя.
  - Так, товарищ подполковник, этим двум дятлам от моего имени по наряду вне очереди. Такого свинства, как у вас, я не видел давно!
  В нашем взводе народ стал переглядываться с непониманием и удивлением: ведь было же убрано, ведь сами же видели. Чисто было, мать его!
  - Это чьи носки я нашёл? - какие носки, товарищ полковник, о чём вы говорите - Молчите?.. Ну молчите-молчите! Все у меня из нарядов не вылезете, попомните мои слова! "Товарищ полковник у нас всё убрано!", говорят они мне! И тут такие подарки!
  Секс продолжался. Менялись только позы, а роли оставались прежними - имели нас. В этот раз - особенно грязно.
  - Вы подставили своего офицера, товарищи замполиты! Вы подвели человека, которого я знаю не один десяток лет, которого уважаю. Вы его сегодня подвели и вам это просто так с рук не сойдёт. Готовьтесь!
  "Интересная риторика!" - только и успел подумать я. А полковник перешёл к заключительной фазе:
  - Марш наверх! И чтоб через три минуты в вашем свинарнике был идеальный порядок! Иначе хер вам, а не увольнение, хер вам, а не домой поехать! Бегом марш!
  Топот наших ног заглушал общественный ропот, как танки глушат птичье пение.
  - Макс, какие носки?
  - Да я не знаю! Пацаны, я отвечаю, не было никаких носков с утра. Я там убирал.
  - Да ты не парься!
  - Нет, я честно говорю, я там убирал. И не было там никакого мешка с носками. Это вообще чьи-то левые носки, кто-то нам этот пакет принёс.
  - Забей, потом разберёмся, кто это нам закинул такой презент!
  Было видно, что Макс очень не рад оказаться крайним в этой неловкой ситуации.
  Промеж вздохов и матерщины Саня резонно заметил:
  - Это ещё ничего, в К - ева вообще уставом метнули.
  Мишель взял руководство на себя, как и положено:
  - Так, мужики, навалились на кубрик. Всё ещё раз посмотрите, не знаю уж до чего он ещё раз доколупается, но лучше убрать и это. Я пока договорюсь, чтоб нам каптёрку открыли, тапки уберём.
  Парадокс был в том, что в кубрике у нас реально было чисто. Навели косметическую чистоту. Поправили одеяла, выстроили тапки, которые выписала нам Родина, в одну ровную линию. "Как будто, кто-то подумает, что мы реально в такой красотище живём!" - мелькнуло среди гула в моей голове.
  Когда наша фантазия иссякла, когда даже самый критический взгляд даже формально не мог ни до чего придраться, когда убирать стало совсем нечего, мы пожали плечами и осторожно потянулись вниз, на плац. Там ко мне подошёл Макс:
  - Лёх, держи! - и протянул мне пачку моих красных сигарет и чай.
  - Да ну...
  - Ничего врагу не отдам!
  - Ну ты красавец, Макс! - я похлопал его по плечу. Замполизм - непобедимое учение.
  Естественно, полковник ничего проверять не пошёл, потому как и убирать-то было нечего. И он это прекрасно знал. Подошёл подполковник Л.:
  - Так, не огорчаемся. Всё в порядке! Это он так настраивает бойцов, не обращайте внимания.
  - Товарищ подполковник, - Миша на правах старшего взял слово, - там всё было убрано.
  - Я знаю. Я знаю-знаю, я видел. Но ему надо на кого-нибудь наорать. Я говорю, не переживайте!
  - Товарищ подполковник, - заговорило моё любопытство, - а про понедельник - это он серьёзно?
  - Да что вы так перепугались-то?! Ничего не будет!
  - Ну вы простите, если мы вас подставили! - подытожил нашу оборону Миша.
  - Да какое там! Я его старше на пять лет, если надо - сам на него наорать могу. Значит так, вы сейчас лучше всех пройдёте, красивее всех споёте, и всё будет хорошо. Нервничать не надо, вы молодцы!
  Не знаю, кто как, а я приободрился. Чем орать и обзываться - гораздо эффективнее настраивать личный состав таким вот образом.
  Построились перед штабом. Последняя репетиция. И первая с оркестром. Подошли Б. и комбриг
   - Серёга, - это комбриг полковнику Б., - опять ты замполитов трахаешь?!
   - Да ты представляешь, - полковник даже немного смутился, будто начал оправдываться, - сигареты на подоконнике хранят! Чьи сигареты были? - последнюю фразу он сказал намного злее и грубее.
  - Курсант Р - ов, - отозвался я, подняв руку.
  - Ну и что? - комбриг смотрел на меня с улыбкой. - Не пряники же! А даже если и пряники, то что? Ведь были и пряники небось, а?
  - Никак нет! - нагло соврал я.
  - Ой, да ладно тебе! В общем так, бойцы, не очкуйте, не нервничайте. Вы всё знаете, всё умеете, у вас всё уже получалось. Всё пройдёт на ура!
  Все умели поддержать личный состав, все умели настроить на рабочий лад без крика и мата. Все, кроме полковника Б. У него был свой стиль. Он явно выше этих рассусоливаний и сюсюканий.
  Прогнали ещё разок всё от начала до конца. С оркестром. Со знаменем. На мой взгляд, неплохо. На взгляд полковника Б. - унылое говно. Мой взгляд не волновал его. Впрочем, его позиция за этот день уже успела меня достать и волновала меня не больше. А кроме того, он явно становился предсказуемым.
  И вот, то, о чём так долго говорили большевики, началось.
  Первое, что я увидел и почему понял, что подсознательная жопа становится явной - это толпу гражданских лиц, страждущих насладиться зрелищем. Чьи-то родители, бабушки, дедушки, девушки, друзья. Среди прочих - знакомые лица: мать Ворона, девушка Андрюхи, Мекс, Никитина, народ с моего курса. Короче говоря, надвигалось позорище на мою голову. Невиданное позорище.
  Первым заговорил комбриг. Потом майор Ф. продолжил. Майор вдруг перестал ругаться матом и даже смог сконструировать предложение:
   - Уважаемые гости, поднимитесь, пожалуйста, на тротуар, чтоб не мешать торжественному маршу.
  Потом вышел к микрофону Дэн, который с вечера сочинял по случаю ритуала стих. Поэзии там было не густо, но сам факт того, что мы выделились, радовал. Мы с Мишей решили, что это что-то вроде извинения за вчерашние его шалости. Что с него взять, пришлось принять их в такой форме. А с балкона за всем этим безобразием наблюдал тот самый прапор, который разговаривал по душам с Рамилем. И тоже был при параде. Рвота подступила ещё ближе к критической отметке.
  Кстати, о Рамиле. Не знаю уж, чей он сыночек, как дано и плотно его отец знаком с нашим командованием, но паренёк на присяге позволил себе немало. Едва завидев в толпе гостей своих родителей, он закричал "Мама, я тут!". Получив в руки один из трёх автоматов, он начал с ним играться и позировать для камеры. Когда же подошла его очередь рассказывать, в чём он клянётся Отчизне, его отец, растолкав пришедших, подошёл к столу, по-советски тепло обнял офицера и пожал руку сыну. Маршальский сыночек, пока все стояли по стойке "смирно", отрывался.
  Кстати, о стойке "смирно". Пока творился весь этот ритуал, я, будучи лицом взвода, стоя в первой шеренге, боялся пошевелить хоть одним мускулом. Даже моргнуть. Стоял, уставившись пересохшими глазами в одну точку - мимо чьей-то восторженной мамаши, - считал мух на своём лице. Насчитал двадцать семь штук. Сбился. В остальном, я даже думать боялся, чтоб концентрацию не потерять, стойку не нарушить. Не хватало мне ещё и за это нарядик схлопотать.
  Завершилась первая, статичная, часть представления. Дали перекур и встречу с родственниками. К кому-то ломанули гости. "К кому-то" - это значит не ко мне, я запретил строго-настрого. Мы - я, Миша, Виталик, Макс, Саня, Ромик и прочие "сироты" - просто отошли в сторону и курили. Мимо нас проходил всё тот же обиженный Рамилем прапор:
  - Мужики, телефон не нужен?
  - Нет, спасибо.
  Как на Сенной, ей-богу. А главное, где это он его так шустро отжал?
  Я даже не особо чётко осознавал, что произошло. Не было у меня никакого ощущения уникальности момента, единичности события. Только понимал, что в случае чего, мне светит уже не отчисление из института, а трибунал. И это тоже не вызывало во мне бури эмоций. Просто смертельно хотелось в "увал".
  Нас построили для второй, более праздничной, части таинства. Маршем под бой барабана мы прошли без запинки. Без сучка и задоринки, как в народе принято говорить. На втором этаже штаба всё так же не было ничего интересного, но все, как заколдованные, смотрели туда, не отводя глаз. Потом - "пест-ня". И её мы спели, надо сказать, очень достойно, выложились на все сто. Мы так и не научились петь, но сумели, когда надо было.
   Отпускать нас никто пока что не собирался. Пригласили гостей в казарму, чисто поглазеть. А я всё ходил, распугивая посетителей своим внешним видом, и курил. И плевать мне на трибунал и полковничьи крики. Я хотел домой.
  И вот, наконец, к нам обратился полковник Б.:
  - Так, у вас два варианта: или отправляетесь домой сейчас, или остаётесь на праздничный обед.
  - А что дают поесть?
  - Кашу с блёстками!
  - Что-то не хочется, спасибо, мы лучше домой.
  Торжественность момента настраивала на немного вольный лад.
  На том и порешили. Нас распустили переодеваться в нормальную форму одежды, потом построили ещё раз. Нельзя же вот так сразу, взять и отпустить, это ж неправильно. Сперва - инструктаж.
  Отпускали повзводно. В казарме остались только мы и пятёрка. У нас в строю не хватало троих: кто-то уже уехал, кто-то ещё принимал ванну. Но на вопрос Профессора "Все ли на месте?" мы, не задумываясь, ответили "Так точно". А Какашкин ответил "Никак нет!" Нас оставили дожидаться тех, кто припозднился. А домой хотелось - аж пятки чесались. Поднялся ропот:
  - Ты что ж делаешь, идиот? Ты совсем тупой что ли?
  - Меня же потом выдерут, - ответил этот носорог.
  - Да я сейчас сам этим займусь! - не выдержали нервы у Бориса.
  В ответ на эти обещания, Какашкин стал что-то орать. Я не выдержал:
  - Спокойней себя веди, мразь!
  - Что ты сказал? - Какашкин играл с огнём.
  - Ничего, придурок! За КПП меня подожди, как выйдешь - пообщаемся.
  Пока весь наш взвод волком смотрел на их командира, пятёрка, кто открыто, кто косвенно, давала понять, что вписываться за него не собирается. Мол, "валите его, мы тут не причём".
  В итоге, нас всё-таки распустили, хотя в это уже никто не верил. Сказали положенное в такие моменты "не бухайте, не попадите в милицию и остерегайтесь триппера". Ещё велели не опаздывать в понедельник. Вот и весь инструктаж.
  Пока шёл до КПП, закатывал джинсы - на моих ногах так и красовались начищенные берсы. Ожидал схватки с носорогом, наматывал на кулак ремень. Вышел из части - а Какашкина-то и нет. Убежал! Смылся! Свалил! Значит, сообразительный, понял что к чему. Но ничего - ещё встретимся, ещё поговорим.
  Отныне и впредь, на целых сорок часов я был свободным человеком. На бесконечно долгие, как мне тогда казалось, сорок часов я прощался со всеми, кого видел. Мимо проезжали, бибикая, машины, они увозили довольные лица курсантов. Всех нас ждал заслуженный отдых.
  
  В круге втором. "Суровые годы уходят".
  Неутешительные результаты.
   Войска! Как много в этом звуке... И да простит меня наше всё.
  Я ехал в сопровождении Макса, Миши и Андрея назад. Чтоб начать всё снова и в то же время, преступить к чему-то новому. Куда делись эти волшебные сорок часов? Кто их у меня украл? Как будто не было ничего - ни вечера субботы, ни целого воскресенья. Как будто сразу после присяги пришёл понедельник, и эта карусель не остановится никогда.
  А дома я понял, что крыша моя уехала. Помахала платочком из вагона, который увозил её всё дальше и дальше. И этот её отъезд - главный и наиболее неутешительный результат первой недели военной службы.
  Андрюша опаздывает, его подбираем уже на Озерках. В знак извинения он приносит нам пачку жевательных конфет. Извинения приняты. Приняты за обе щёчки. Вот до чего дошло - уже шучу армейскими шуточками.
  Дома я залез в душ и долго не вылезал из него. Поймал себя на мысли, что я вовсе не так загорел, как мне казалось. И что-то чёрное стекало с меня потоками. Такого я на своём жизненном пути ещё не встречал. А ещё вышел из душа в ступоре - вроде и помылся, и не холодно. И никто не призывал ускориться. Кстати, вспоминается, что, уезжая из части, мы сообщали друг другу, чем займёмся дома. У всех душ стоял на первой позиции.
  На этот раз я вёз с собой меньше шмоток. Что толку в одежде, которую нельзя носить? Вернее, можно, но все условия к тому, чтоб это было невозможно, идеально созданы. Вёз больше жратвы. Армейская кулинария приучила без разбора пихать в себя всё подряд, едва успевая снять упаковку. Я вёз шпроты, селёдку, колбасу, печенье, пряники, воду. Я теперь обладал даром заедать одно другим, не разбирая наименований и артикулов. Мой желудок становился мужественным и больше не ныл по пустякам.
  Кстати, о еде. Сидели мы с братом в баре. Я делился впечатлениями о войсках. За стойкой потягивал сок повар заведения. Он вклинился в разговор:
  - Хочешь, расскажу тебе, как готовят соус для обеда?
  - А ты служил?
  - Ну да. Я в армейке поваром и стал. Я здесь, считай, по специальности продолжаю трудиться. Ну так что, будешь рецепт подливки записывать?
  - Нет, что-то не хочется... А то, мало ли, я это съем ещё нечаянно. Меньше знаешь - лучше спишь.
  - Ну тогда, как вернёшься, заходи - расскажу про всё, что ты ел!
  А потом он ушёл, предварительно подмигнув, и я уже общался с братиком:
  - В общем, супов там два вида: тёмный и светлый. Так вот, светлый я ещё не пробовал...
  - Ага, блин, а тёмный больше не будешь. Правильно?
  Как никогда правильно, братишка.
  Из одежды я вёз с собой три майки. Из них двум пришлось купировать рукава, чтоб хоть как-то облегчить себе существование под июльским солнцем. Складывалось отвратительное впечатление, что самый жаркий месяц в году я весь гуляю в форме. Это не утешало. Но ободряло то, что месяц у меня такой всего один, что в следующий раз я форму натяну только по приколу или для работы на грядке. Да и месяц этот был уже неполный.
  Кстати, дома, обуваясь, я даже не заметил, что машинально натягиваю берсы. Кроме того, к вечеру субботы они всё ещё сияли. Вот как я их натёр сутками ранее. А то, что я их уже почти обул, собираясь на прогулку, заметила мама, я бы так и ушёл. Почти у всей роты ноги были в мозолях, а лица вследствие этого - в гримасах боли. Говноступы портили всем жизнь и походку. А мне - хоть бы хны. Берсы казались едва ли не самой удобной обувью. Как минимум, самой привычной.
  Кстати, ехал я в них. Просто чтоб не таскать лишнюю пару обуви, не замарачиваться ею. Ту, которая была, и то девать было некуда, а ещё одну, дополнительную - совсем было бы тяжко. А может, я просто не хотел, чтоб ноги отвыкали - некая разновидность мазохизма, что ли.
  Кстати, о сексе. Естественно, я звонил Леночке. Ведь я не из санатория приехал, не с курорта. Да, я уговаривал её приехать в бар, хоть и слышал долгие "я не знаю", "я работаю завтра" и "я не уверена". Уговорил, пусть и потратил минут десять. И ждал. Надеялся и верил. Ведь она сама обещала посильную помощь на выходные. Сама же обещала скрасить моё одиночество. И мы оба понимали эти слова одинаково. А что в итоге? Заранее скажу, что итог этот неутешительный.
  Пока я всё это думал, все присутствующие успели заснуть. В тачке не спал только я и мать Макса. Ей нельзя - она за рулём. И ещё я смотрел на её кольцо. "Внушительно" - думал я, не отводя глаз с переливающихся камней. А почему это я не спал, интересно. Неужели выспался? Или расстроился неутешительными результатами выходных?
  Леночка вплыла в бар уже глубоко за полночь. И уже немного на рогах. Если только про даму так говорить прилично. С этими бесконечными военными шуточками - многое уже не очень понятно. Успеваешь забыть нормы приличия, принципы тактичности, критерии элегантности. Мало элегантного в армии, это факт.
  А может быть все эти нормы, принципы и критерии просто искали удачный повод улизнуть от меня. Это не важно.
  Кстати, о важности. Никто так и не сказал, не показал и даже не намекнул мне на государственную тайну, будь она неладна. Или на военную, мне всё равно. Хоть какую-нибудь, товарищи, сказали бы. Я бы тогда вмиг почувствовал собственную важность, полезность, значимость. Наверное, главная тайна в нашей армии - это текст присяги. Видимо, единственное, что враг не должен узнать от нас никогда - это всё, что мы наобещали нашему Отечеству. Враг не должен знать, что мы поклялись делать, чтоб не знать, чего от нас ожидать. Этим достигается эффект внезапности.
  Леночка, говоря всё о том же, просто зашла в бар, помахав мне ресницами. Даже не ручкой. Вот и вся её компания.
  Кстати, о ручке. За неделю я не написал ни строчки, хотя самому себе обещал постоянно вести дневник. Составлять отчёт слов и событий, реестр портретов, личностей, характеров. Может быть, тогда бы эта книга была бы куда интереснее. Но так ни слова за неделю и не написал. Неутешительно.
  А в бар тогда знатно сходили, что ни говори. В плане до того, как Леночка всё так лихо испортила. Уезжая, чуть ли не весь взвод собирался заглянуть в бар. Сплочённость и преданность подразделению надо проявлять во всём. И в любой обстановке. И, что немало важно, если говорить о питейном заведении - в любом состоянии. Вы не читали кодекс чести офицера российской армии? Ну или как там оно называется, не помню. В общем, найдите и прочтите, там про эту штуку много сказано. Сам запутался.
  Так вот, о сплочённости - я вот ехал и, пока все спали, размышлял на тему "кто бы вписался, если б драка началась". Люди уже начали себя понемногу проявлять. Кто-то не с лучшей стороны. В частности, Дэн. Кто-то, наоборот, стал расти в моих глазах. Мы с Мишей об этом немного поговорили в баре, обсудили, так сказать, этот вопрос. В частности, Андрей, курсант Л - ев, которого я, честно говоря, немного побаивался в силу его спортивных регалий, уже успел высунуться из сумрака. Впрочем, Родина придумывала нам много занятий, отслеживать такие вещи времени почти не оставалось. К тому же, от нас все, кому не лень, требовали сплочённости, хотя бы формальной. Некоторым приходилось уступать.
  В итоге, как всегда, все поговорили и до бара не доехал никто, кроме всё тех же лиц: меня, Виталика, Миши, Макса, Андрюши и Павлика. Последние двое прибыли в сопровождении своих женщин. А потом вплыла Леночка. И я сразу понял - я пролетел, как фанера над Парижем. Хотя столица Франции - не единственное место, где такие случаи происходят. Я пролетел, но не сказать, что шибко расстроился. И не сказать, что расстроился именно я. Скорее, расстроилась та часть моего уставшего тела, которая привыкла к Лене, которая успела её запомнить. Впрочем, у нас получилось весьма военизированное гуляние. Памятуя слова подполковника Л. о "пьянках и мероприятиях", мы решили, что у нас просто архимероприятие. Ещё бы, полный угол замполитов. Напитки заливались в горло с воплем "И-и-и-и ррраз!", к Мише мы обращались исключительно на "вы" и через оборот "разрешите". Хотя, после стопок пяти, это стало забываться, но прикалывались все.
  Тем временем, мы выехали за город. В обратном направлении - положенная утренняя пробка. И мама Макса вряд ли её избежит. Впрочем, меня такие вещи, как пробки на дорогах, снова не должны волновать. А ещё - отсутствие чистых и неизодранных джинсов. У меня, как бы это сказать, особенные предпочтения в одежде на этот месяц. Я щеголяю в хаки.
  А ещё в баре мы тогда занятно сходили в сортир. Я стоял у писсуара и в зеркало увидал Виталика, который на пороге стоял по стойке смирно. Пусть и пошатывался немного, но так не чай же пил. Закончив свои дела, я развернулся через левое плечо, на пятке и носке, как учили, строевым подошёл к Виталику и гаркнул:
  - Пост сдал!
  - Пост принял! - улыбаясь, ответил Виталик и проследовал к стене, отчеканив три строевых шага.
  Неутешительный результат первой недели - изнасилование строевой подготовкой. Так, например, к пятнице уже невозможно было спокойно дойти до туалета. Я же считал, там от двери до двери - сорок четыре шага. А мы с Мишей шли друг за другом в ногу. Не подстраиваясь, не считая, но и не сбиваясь. Когда мы уже почти прибыли в курилку, я заметил самое страшное - мы держали равнение всю дорогу. Причём, близкое к идеальному. А в выходные я подстраивался под шаг всех и каждого, кто был впереди или с правого фланга. Не задумываясь, без промедления, просто менял ноги, если требовалось. Хорошо хоть, не считал про себя магические "раз-два-три". Ещё помню, подполковник Л. на репетиции присяги, глядя на чьи-то строевые прогулки до стола, не выдержал и протянул: "У-у-у...как же вас родная армия за неделю-то искалечила, Боже мой!" Золотые слова, товарищ подполковник.
  А ещё в баре у меня был замысел: досидев до самого закрытия, до утра, встать всей нашей замполитской шайкой, кто в каком состоянии, кто на ногах, кто при поддержке товарищей, и пьяным маршем прогуляться до Невского "с пест-ней". Благо идти-то примерно куплетик надо. Шоу было бы просто сногсшибательное, но я переоценил свои силы. Да и чужие тоже. Все упились быстрее обычного. Теряли сноровку что ли? Хотя, глядя на офицерский состав, как-то больше верилось, что в войсках эта сноровка только приобретается. Я захотел спать где-то в начале третьего. Неутешительно, мягко говоря. Терял режим на глазах. Взглянул на часы в "два с копейками" и подумал: "Бля, отбой был уже четыре часа назад!" И уже в следующее мгновение испугался собственной мысли. В итоге - уехал домой, впрочем, и остальные разъехались немногим позже. Леночка уехала домой не одна. Леночка уехала с моим командиром. И трахать её он стал прямо в такси. В нашем соревновании он снова вышел вперёд. Но я уже не хотел об этом думать.
  С другой стороны, неутешительно было и то, с какой лёгкостью я теперь мог вставать по утрам, без капризов, без "ещё минуточку", без промедления. Да и то, как спать хотел после полуночи - неутешительно. Десяти минут мне хватало, чтоб окончательно проснулся. Шести часов - чтоб выспаться. И такое вмешательство режима в мой творчески-беспорядочный мозг меня не радовало.
  Ноги привыкли к тяжести. К напряжению привыкли руки, да и все остальные части тела, по сути, тоже. В основном, кстати, к напряжению привык мозг. Не потому, что думал много, нет. Потому, что всякий в погонах и со звёздами старался поглубже в этот мозг запихнуть что-то эрегированное.
  А дома мама подошла ко мне со словами: "Сынок, сделай, пожалуйста, то-то и так-то, посмотри вот это, сходи потом туда-то..." А я стоял и ждал...ждал приказа. Приказ - запускает мозг, сигнализирует начало передачи полученной информации от нейронов мозга до органов чувств и передвижения. Не мог я приступить к чему-либо без фразы в стиле "Шагом марш!", "Выполнять!" или, на худой конец, "К бою!" Достаточно всего недели, чтоб этот необратимый процесс начался. Поэтому-то и вёз я с собой книжку. На английском. Чтоб отвлечь голову, перевести мозговые процессы в другое русло. Ну а если совсем откровенно, то чтоб не отупеть.
  А воскресенье меня добило. Просто подвело черту под ужасом всей картины. В воскресенье был футбол. И дело не в том, что "Зенит" выиграл очень легко и крупно. Дело в том, что, как я уже говорил, весь стадион пел гимн, нашу долбанную "Пест-ню". И да, возникло дикое желание разбить свою голову о бетонные сваи "Петровского". Просто для того, чтоб никогда не слышать этих куплетов. Вот до чего довели, твари. Ни разу не утешительно.
  Самое, что удивительное - не было никаких навязчивых мыслей, никаких ведений, никакого психоза. Просто многие вещи стали сами собой входить в привычку. С того момента, как я адаптировался к военной действительности, я принял для себя правила этих несложных игр. А приняв, стал играть с особым усердием, просто, чтоб не было проблем. Вот и привык к этим правилам. Всего неделя и вот оно - я уже самого себя не особо понимал. Но об этом не думал - не было необходимости, не было приказа. Результаты не утешали.
  Приехали к части, высадились. Всё начиналось снова. И те сорок часов, которые Родина подарила нам, проскакали за разочарованиями, как один миг. Нет, конечно, такие основополагающие радости жизни, как унитаз, душ, бар и футбол, вселяли оптимизм, немного бодрости. Но в целом, честно говоря, ломало нас всех довольно сильно.
  В воскресенье я ещё пообщался с Леночкой. Не из обиды, не из низменных чувств прокинутого самца. А может быть, именно из этих соображений. Я неделю не задавал себе вопросов, как-то не хотелось начинать именно с таких. Связался с ней со словами:
  - Знатно отдыхаешь...
  - Не сердись на меня. Не обижайся.
  - Ты ж знаешь, балтийцы не обижаются...
  - Ну правда, я просто...
  Потом меня ждали полчаса интереснейших монологов, рассуждений о её моральных рамках, чувствах, ощущениях. Увлекательное дерьмо! Но быстро надоедает:
  - То есть ты хочешь сказать, что даже на том этапе, на котором они были, наши отношения впредь невозможны?
  - Ну видимо, да... Понимаешь...
  И снова те же рассуждения, тот же набор её моральных рамок, ощущений, отношений. На этот раз увлекало это гораздо меньше. Подобные шутки, в отличие от военных, на второй раз уже не смешны. Надо было заканчивать этот разговор:
  - Ну ладно, я тебя понял.
  - Береги себя там. Не парься особо
  - Я-то сберегу... Если не я, то кто?!
  Вот такое вот унылое общение. Вот такое вот унылое положение дел. Впрочем, я сто лет как не парю по подобным поводам голову. Хотя это и было весьма точной иллюстрацией к неутешительности результатов первого увольнения. Ну а уж если совсем честно, то мы с ней ещё встретились. Довольно близко. И не раз. Наше с Мишей соревнование я выиграю. Позже. И за такси заплатит Ленка...
  
  Параноик.
  Я обещал, что без этой главы обойтись не смогу. Без этой главы книга была бы неполной. Думаю, что явить миру всю уникальность такого человека, как Виталик, было бы просто обязательно. И пришло самое время. Время подходящее, потому что в первом увольнении мы с Мишей потратили немало времени и немало слов русского языка, убеждая Виталика, что вести себя так, как он, просто противоестественно. Начал тогда воспитательную работу Миша, на правах командира:
  - Виталик, надо с тобой что-то делать.
  - В смысле?
  - Такое поведение просто недопустимо.
  - Какое "такое"?
  - Ты слишком серьёзно относишься ко всему, Виталик, - поддержал начатую работу я. - Как бы это тебе помягче сказать...ты параноик, Виталик!
  - Да идите вы!
  Этот разговор назревал всю неделю. Виталик вёл себя так, как вести не подобало никому из гордого шестого взвода. Нет, он не был киборгом, он не выслуживался, не светился. Нет, он не устраивал самому себе строевых тренажей в свободное время, не ходил по коридору с пест-ней для повышения самооценки. С какой-то стороны, он даже был наиболее нашим из всех нас - он был насквозь пропитан ощущением "подсознательной жопы". Он дышал им, он ел его и им же запивал. Сейчас постараюсь объяснить.
  Виталик воспринимал все тяготы и лишения не стойко, но героически. В своих глазах он был голосом совести и здравого смысла в нашем взводе. И тому была вполне весомая причина - его мнительность. Он во всём и всегда видел повод для нервозного состояния, ощущал сладкий привкус надвигающейся задницы. Почему меня это так взволновало, спросите вы. Что ж, охотно отвечу. Тому есть три основные причины. Во-первых, этот парень - мой друг, а иметь в друзьях параноиков - довольно сомнительная радость. Я, собственно, глядя на своих друзей, давно уже разуверился в точности выражения про "скажи мне, кто твой друг", потому как мы с моими друзьями - люди совершенно разные и просто дополняем недостатки друг друга. И ни коим образом я не переживал за свою репутацию. Не репутация и была. Я переживал за свою безопасность - мало ли что в голову параноику может прийти. Чёрт его знает, на что может переклинить Виталика в следующем приступе его паранойи. Кроме того, как его друг, я должен был помогать испуганному Виталику преодолевать свои страхи. Во-вторых, Виталик сильно портил настроение. Он мог всегда и во всём найти негативные моменты. Даже когда всё было идеально, он ограничивался сухим "нормально", за которым шло неизменное "но". Невозможно было расслабиться и порадоваться, протащиться от собственной крутизны. Редкие моменты тишины и покоя - это всего лишь затишье перед бурей, если верить Веталю. В этом он был совсем не замполитом. Замполизм предполагает оптимизм, радостный настрой, бодрость духа. Замполизм предполагает самодовольную улыбочку на ленивом лице. А у Виталика на лице красовались вечный испуг, озабоченность, ожидание самого худшего. Это уже переходило все границы. Этого было бы уже достаточно, чтоб озаботиться его душевным состоянием, но было ещё кое-что. Это было моей собственной, личной причиной париться по поводу паранойи Виталика: он стоял, ходил, пел и, как ему положено, параноился за моей спиной. И всё его паникёрство, все его выходки я ощущал, буквально говоря, своей задницей. "Мы идём не в ногу!", "Мы хреново поём!", "Нам пиздец!" и даже "Нас оставили на сладкое", которым он одарит меня в самом конце блицкрига, всегда первыми влетали в мои уши, едва покинув уста Виталика. И я порой уже не выдерживал такого напора. То, как зверь, оно завоет, то сиреной заорёт - немного исковеркаю слова поэта.
  Нет, он не закатывал истерик. Он даже не боялся в полном смысле этого слова. Он параноил. И это было перманентное его состояние. И это, честно говоря, напрягало сильнее, чем периодические истерики того же Макса.
  Да, Миша рассказывал мне, что подобные расстройства случались у Виталика и в прошлом, что он вёл себя так же в различных ситуациях, что стрессоустойчивости или здорового пофигизма у этого парня напрочь нет. Но, столкнувшись с проблемой лицом к лицу, я растерялся. Можно, конечно, притянуть за уши рассуждения о том, что Виталик был совестью нашего взвода. Что среди остолопов и лентяев он единственный был ответственным парнем. Но это было бы неверно. И я, и Миша, и Саня и прочие, даже Андрюша, были не менее ответственными и брали на себя не меньшее количество работы. Как-раз-таки те, от кого менее всего ждали проявлений взвешенности, ответственности и заинтересованности, показывали чудеса во всех этих дисциплинах. И при этом не устраивали припадков паранойи. Так что это неверная мысль, бросьте её.
  Да, в одном этот парень, безусловно, преуспел. У него не было ни единого "косяка". Никто из командования ни разу не сделал ему ни единого замечания. Но это спасло, на самом деле, не Виталика. Это спасло всех нас. Если б он услышал в свой личный адрес хоть одно недовольное слово офицера, хоть один звук критики или жест неодобрения - он бы убил и меня, и всех остальных. Потому как у параноиков - странная реакция, предугадать её сложно. Убил бы не физически, так ментально: добил бы нас, усилив свою фобию, свою манию преследования. Есть мнение, что у него бы окончательно сорвало чердак. Это подвело бы всех. Так что, слава Богу, всё у него было хорошо.
  На примере Виталика я понял, что в выражении "я бы с ним пошёл в разведку" заранее заложена ошибка. Так говорят обычно про ответственных, надёжных и правильных людей. Виталик - гиперответственный и супернадёжный. Но пойти с ним в разведку - фатальная ошибка. Кончится эта разведка плачевно либо для него - его просто придётся придушить, - либо для себя - придётся застрелиться. И есть ещё вариант, плачевный для обоих - самому сойти с ума от обилия паники и паранойи, обрушивающейся на этот самый ум извне. А два сумасшедших в разведке - это посмешище для противника. Кстати, если б перед каждым приступом паники Виталик бы орал "Ахтунг!", то был бы похож на один большой, затянувшийся выпуск берлинского радио.
  Однако, не всё так печально. Справедливости ради стоит сказать, что такой человек нам был необходим. И есть тому два объяснения. Во-первых, он привёз ноутбук. А ноутбук - это едва ли не всё, чем мы ещё напоминали себе о цивилизации. Кроме того, на этом ноутбуке мы работали. Печатали боевые листки, гори они огнём, молнии, будь они неладны, фотографии для газет, чтоб придумывать к ним остроумные подписи со словом "моржовый". Во-вторых, в свете вышеуказанной работы, Виталик же за этим ноутбуком и сидел. То есть, это Виталик печатал фотографии, компоновал листки и прочее. Нас он подпускал к ноутбуку очень неохотно, только избранных и крайне редко. Ещё бы, мы же сломаем. А не сломаем - так испачкаем. Потому, все наши задания он почти всегда делал один и почти всегда до конца. Один раз Ворон толкнул меня локтем:
  - Смотри!
  - Куда?
  - Вон как безбожно зашивается Виталик...
  А ситуация была вот какой: в "аудитории", то есть в кабинете с очень длинным столом, сидел весь наш доблестный взвод. И с полной самоотдачей занимался следующими делами: доблестно дрых, героически ковырял в носу, храбро читал анекдоты, мужественно играл в "змейку" на телефоне. В общем, каждый страдал своей. И только Виталик не страдал. Он один обрабатывал результаты тестирования бойцов срочной службы. В одиночку писал характеристики и списки, сам разбирал ключи. Монитор ноутбука отражался в очках Виталика, а за очками светились два глаза, налитых паникой и решительностью.
  "Трудно быть собой, когда шагает строй" - поётся в одной паршивенькой отечественной песенке. И я знаю, что это трудно. Особенно, если ты шагаешь в этом строю в крайней колонне, во второй шеренге, а за тобой шагает параноик. Но вот Виталик смог остаться собой. Более того, мне кажется, что он смог себя в этом строю обрести, обнаружить, раскрыть заново для самого себя и для общества.
  А ещё мы быстро поняли, что такие ребята, как он, прекрасно выживают в армии. Судите сами, господа: такого парня не обидит ни один сослуживец, он же спасает своей ответственностью весь взвод и всегда сообщает о приближении офицера нахлынувшей паникой, за таким парнем не водится ни одного нарекания, ни одного замечания, а значит, командование всегда им довольно. Командование ценит таких ребят за исполнительность, ответственность, у них всегда есть возможность получить место "при штабе", у монитора компьютера или возле кипы бумаг. Кроме того, командование может не сомневаться, что любой приказ, отданный такому парню, будет выполнен. Пока кто-то роет окопы, штабные крысы, вроде него, будут составлять все необходимые для этого акты и предписания. И в данном случае, в слово "крыса" я не вкладываю совершенно никакого негатива.
  Виталик ни разу не вписался ни в одну из наших авантюр. Не из каких-то шкурных интересов, не из снобизма или предательства. А только потому, что ему это не было нужно. Пока мы устраивали гуляния после отбоя, Виталик преспокойно спал. Он понимал, что в случае чего, если какое происшествие или что-то подобное, то трахать будут всех без разбору. Но перед самим собой он всякий раз был девственно чист.
  Чаще всего от него я слышал волшебную фразу "Да тише вы!". Как только люди переходили с молчания на шёпот, он тут же доставал из своих параноидальных глубин это секретное оружие.
  Естественно, мы подкалывали его. Естественно, у нас у всех было желание отпустить в его адрес пару-тройку необидных, как нам казалось, шуточек. Виталик не обижался, это нас спасало. Он был выше этого, словно чего-то знал, но нам дуракам не рассказывал. Словно ему поведали-таки военную тайну и он, стебись - не стебись, нам её не расскажет. Опять-таки, в силу своей ответственности.
  Где-то с третьей недели блицкрига к нему приклеилось прозвище "Человек-устав". И шуточки наши сводились к примерно следующему:
  - Виталик, у тебя кровать не по уставу заправлена. Слишком ровно.
  Или:
  - Виталик, а как в уставе прописано: в сортир до еды или после ходить надо?
  Но мы доигрались. Как-то в самом конце стремительной войны наш Человек-устав заступал в наряд. Я поднялся в казарму и увидел, что Виталик, сидя на табурете, вцепился трясущимися руками в общевоинский устав и внимательно вчитывается. Я перепугался не на шутку:
  - Веталь, брось эту гадость!
  Но в тот момент дикие глаза Виталика смотрели на меня, метали молнии, и я ощущал всю свою никчёмность, всю свою низость. Гармония, как она есть, это я про Виталика и устав в его руках. Человек-устав читает устав. Сталин читает Сталина...
  В итоге, вернувшись в августе в город, забыв навсегда, что такое быть "товарищем курсантом", мы с Мишей подарили Виталику футболку. На жёлтой майке через всю грудь красовалась надпись "Выживают только параноики". Чтоб он никогда не забыл своих ужасов своей войны.
  Могло сложиться впечатление, что я негативно отношусь к этому человеку, что он мне не нравится, что я от него бешусь. Забудьте! Это неправда! Виталик - довольно близкий мне человек, мой очень хороший друг, я не могу про него сказать ничего плохого с тех самых пор, как уехал из казармы. Да и до того, как в неё приехал - тоже не мог. Просто его выходки были предметом шуток, разговоров, мы хотели даже сценки ставить про его поведение. Просто он отличался от нас и всё тут. И отличался в довольно весёлую сторону.
  
  Провода, гитара и бритва.
  - Товарищи курсанты, вы что охуели?
  - Так точно, товарищ полковник, охуели!
  С такого диалога начал вторую неделю сборов Дэн. С нашего взвода опоздало трое. Но это мизер. Тем более, что такие аргументы, как "пробки", котировались вполне. Дэн появился на территории части, вооружённый гитарой и придурковатой физиономией. Просто знай, Дениска, за то, что ты стрелял мне в спину, я тебя не прощу никогда. Лучше не играй со мной в футбол, не искушай судьбу.
  Полковник Б. от ответа Дэна немного опешил, усмехнулся и задумчиво протянул:
  - Ну вы даёте... Ладно, встать в строй! Кстати, пока я добрый, кому я там наряды выдал в шестом взводе?
  - Курсант Р - ов.
  - Курсант З - ов.
  - Значит так, своим же решением я с вас их снимаю. На присяге старались, я видел, это вам в качестве поощрения.
  - Спасибо! - в один голос отозвались мы с Максом.
  - Идиоты! Скройтесь в строю с глаз моих! Что положено отвечать, когда командир выносит поощрение?
  - Не могу знать! - опять-таки хором, как "Двое из ларца", отозвались мы.
  - Можете! Надо отвечать "Служу Российской Федерации!", идиоты! Быстро в строй, пока я не передумал!
  Первый выпуск передачи "Утренний секс с полковником Б." начался. Виталик, понятное дело, не опоздал. И, естественно, с порога начал поднимать настроение:
  - Блин, вот теперь самая жопа и начнётся. Вот теперь они нас будут гонять...
  - Да ты кинь! - начал увещевать его я. - Зачем оно им надо? Чего им нас теперь-то гонять? Присягу уже приняли. Теперь, наоборот, должна лафа пойти.
  - Они теперь будут наряды раздавать.
  - Наши предшественники сообщают, что наряды - это самый кайф. Сиди, типа, в носу ковыряй, ничего не делай.
  - Ну не знаю, не знаю...
  А впечатление создалось, что он именно-таки знает чего-то.
  Построили, пересчитали, поругали, похвалили. Всё как всегда. В начале недели полковник Б. был весел и добр, много шутил, был щедр на благодарности. Рассказал историю о том, как "монголка на всех обиделась и никому не дала". Все посочувствовали. Но потом он резко перешёл к делу:
  - Значит так, товарищи, пятый взвод у нас убыл проходить две недели сборов в другую часть. Кстати, замполиты, будете с пятым взводом в конфронтации вступать - буду наказывать, всем понятно?
  "И кто это Хмырёнку на Хмыря накапал?" - вспомнилось мне.
  - Далее, с этого дня вы начинаете заступать в наряды. Сегодня в наряд идёт первый взвод. С замполитами отдельная история - они всем взводом у нас традиционно не заступают, ими будем дыры затыкать.
  Вот такая вот у нас судьба - мы затычки, пробки. Очень приятно. Поначалу, впрочем, эта новость была воспринята очень даже положительно, с радостью и воодушевлением. Нами, естественно, воспринята. Это потом мы поймём всю тяжесть нашего положения, когда почувствуем, что больных и убогих, неспособных заступать в наряды, в других взводах непомерно много. А полковник Б. не унимался:
  - Замполиты, лично вам: с вас боевой листок по итогам первой недели, газета, причём без вашего поганого юморка, и радиовыпуски каждое утро. Найти из технарей пару умельцев, пусть провода протянут по казарме, а музыкальный центр вам подвезли. Телевизор теперь тоже есть - на вас организация просмотра программы "Вести". Слышите, не порнографию, не футбол и не "спокойной ночи" показывать, а новости. Перед вечерней прогулкой. Всё ясно?
  А чего же тут неясного? Только можно было бы помедленнее - я всего не запомнил. И вот наконец:
  - Жалобы, вопросы, пожелания? - этим товарищ полковник всегда заканчивал очередной выпуск своего шоу. Сегодня, правда, мы отделались прелюдиями. И его коронное:
  - Ладно, работайте!
  Это как у футбольных комментаторов, у каждого своя "фишка" есть: у одного "берегите себя", у другого "любите футбол". У нашего полковника, вот, своя есть.
  Нас распустили. Времени до следующего сеанса одновременной игры было около часа.
  И этот час я решил провести с пользой: я решил заново побрить слегка обросшую голову. Потому как, пока я здесь, нет никакой разницы, насколько страшно я выгляжу. А ежели и есть, то нашей армии она только на руку. Так как перекрывало меня вовсе не так основательно, как в первый день, то я избрал менее радикальный путь бритья головы - нож Ворона был уже не актуален. Тем более, что он изрядно иступился. На этот раз для приятной процедуры я выбрал бритвенный станок. И Макса в роли цирюльника. Максим пыхтел, орудуя станком, приговаривал "Всё под жопу сбрею!" и регулярно выдавливал пену на мой разгорячённый череп. Пена шипела, как змея, но я не боялся - я перебарывал свой страх, как и положено защитнику Родины. Не помню уж, где мы эту пену взяли, помню только, что уходило её очень много. А потом мне слепили из этой пены рожки и стали фотографировать. Мне давно мама говорила, что рожки мне идут, и вот мне дали шанс в этом убедиться. Прямо так, с рожками на голове, я объявил перекур и спустился их казармы. Прямо перед дверью стоял подполковник Л. со своей офицерской компанией:
  - О, Р - ова бреют...
  Я смущённо заулыбался:
  - Ну так понедельник же, товарищ подполковник.
  - Алексей, а вы зачем бреетесь постоянно? У вас голова что ли болеет?
  "Интересная формулировочка" - подумалось мне. Формулировочка казалась мне ещё менее обидной, чем "больница для творческих работников", которой называли жёлтый дом.
  - Да нет, я здоров. Так просто бреюсь, понравилось.
  - Ну в этом же, наверняка, есть какая-то политика?
  - Ну да, я протестую против засилья ежей и дикобразов в правительстве... Нет, политики в моей голове нет. Ни в бритой, ни в волосатой.
  Вернулся наверх, где Макс, как и обещал, сбрил всё под...под корень, скажем так...
  Макс уложился. Он завершил нашу с ним приятную процедуру минут за десять до построения. Полковник Б. снова решил нас поразводить. Развод выглядел совсем уж по-детски:
  - С шестого взвода нужно три человека в наряд.
  - В какой, товарищ полковник?
  - Какая разница? В какой скажут, в такой и пойдёте.
  При такой постановке вопроса энтузиастов поубавилось.
  - Кстати, - продолжил товарищ полковник, - у вас ещё будет инструктаж по всем нарядам. О времени я доведу отдельно.
  "А вот с какой целью нас построили сейчас?" - я опять взялся думать эту идиотскую мысль. Построили и всё, и значит, так надо. Расслабься и получай удовольствие, боец. Для проформы мы немного покрутились вокруг своей оси, то направо, то налево и разошлись.
  Как и было обещано с утра, технари потянули по коридору казармы провода. По этой оказии в нашем кубрике появлялись едва знакомые люди странной, технарской наружности. После их визита на нашей двери лианами остались висеть двужильные провода. Но уже к вечеру это уродство воспринималось нами, как дар Спасителя, потому как теперь, зажав одну из этих лиан дверной петлёй, можно было держать дверь в кубрик закрытой. Нам, естественно, запрещали это делать, но теперь можно было сослаться на случайность этого происшествия. Такая роскошь, как закрытая дверь в кубрик смущала даже нас самих. Правда, недолго.
  Обед. Отважился на эксперимент: сел на пригорочек, на котором мы обычно принимали пищу, и перевернул котелок с супом себе под ноги. Склонившись над этим своим экспрессионизмом, я напустил на лицо футуристический зелёный оттенок и стал ждать. Вскоре появился Санёк:
  - Лёх, ты чего? Всё, дурно стало с кулинарии?
  Сижу, раскачиваюсь, повесив голову, сплёвываю, матерюсь сдавленным шёпотом. На горизонте возник командир взвода:
  - Что тут у вас случилось?
  - Да так, товарищ курсант блеванул.
  - Что, серьёзно? Лёх, ты как?
  А я продолжаю играть: хватаю ртом воздух, мычу, плююсь. Минуты через две, когда уже полвзвода заговорили о преимуществах местной кухни перед моим желудком, я всё-таки сознался в содеянном. Меня стали попрекать халатностью, расточительностью, припомнили голодающих африканских детишек, блокадный Ленинград, заморенную голодом Украину. Но главной цели своего эксперимента мне достичь удалось - на примере самого себя я показал окружающим, что корм наш, если и не аппетитнее выглядит на выходе, то, по крайней мере, ничуть не привлекателен на входе.
  После обеда нам принесли чистое бельё. Чистое - это сильно сказано. Чистота этого белья была, в некотором роде, понятием абстрактным. Из серии, начальство сказало "чистое", значит чистое. Вспомнился старый анекдот, в котором первый взвод менялся со вторым. Анекдот показался ещё менее смешным, чем до этого. Кстати, интересно, с каким взводом менялись мы в отсутствии пятого? Я долго смотрел на два вафельных полотенца, пытаясь установить, какое из них предназначено для ног. На обоих обнаруживались буквы "Н". Я решил, что обладаю уникальным набором полотенец и заулыбался. Но очень скоро обнаружилось, что таких уникумов у нас едва ли не полроты.
  Кровать стала чище, а я понемногу начал пачкаться. Солнце, как назло, решило всю летнюю норму для нашего сурового края истратить в июле, чтоб больше не отдавать ничего. Это немного печалило. Подворотничок, пришитый к присяге, начал слегка тускнеть. Вспомнилась фраза Ворона:
  - Да, если что, мелом надо его покрасить - и ещё пару дней, вроде как, с чистым проходишь.
  Пользуясь некоторым количеством относительно свободного времени, я развалился на бетоне с торца казармы. Рядом сидел Андрей. Здесь я предлагаю запомнить, что Андрей и Андрюша - это два разных человека. Первого я раньше побаивался. Со вторым рисовал на первой недели газету. Чтоб больше не было путаницы. Слово за слово, затяжка за затяжкой, и выясняется:
  - День рождения у меня.
  - Ни фига себе! Поздравляю, Андрей... А чего молчал-то?
  - А что, можно подумать, что вы бы мне тут вечеринку закатили...
  - Ну логично, конечно, но всё-таки...
  - Забей, Лех! В этот раз не очень получился праздничек.
  Я забил. Что мне ещё оставалось? Подарка у меня всё равно не было под рукой. С другой стороны - я напрягся. Всего через неделю мне грозило собственное торжество. Прямо с утра в следующий вторник я пойму, что напрягся не зря. Но это будет позже. А пока...
  А пока нас всех построили, чтоб провести инструктаж по несению нарядов. Обещали его по всем местам боевой славы. Но лично для шестого взвода, который получил окончательный суверенитет в отсутствии пятого, список ограничился тремя постами. Наша обособленность напомнила мне нечётного ребёнка в группе детского сада, который на все прогулки, пока все строились парами, замыкал процессию в гордом одиночестве. Одиночество, конечно, гордое, но ребёнок этот всегда шёл, повесив голову.
  Первым долгом нас завели в солдатскую казарму. Я там уже бывал, когда сдавал оружие по возвращению со стрельб. У тех, кто был в этом месте впервые, лица становились уже и вытягивались. У солдат было чище, чем у нас, это бесспорно. Бесспорно и то, что запах сексуальных извращений был насыщеннее - их сношали чаще и разнообразнее. По всему выходило, что в нашей казарме было уютнее. Не даром же она у нас называлась гостиницей. Инструктаж дежурства проводил уже виденный и слышанный мною майор Ф. Матом товарищ майор практически не ругался, но знания устава требовал. Это смущало и расстраивало.
  - Вот здесь у нас тумба дежурного, здесь вот телефон, а это - перечень команд, которые подаются дежурным.
  Сложного ничего, непонятного - тем более. Но меня, то ли с жары, то ли просто от попадания в незнакомую ситуацию, немного перекрыло: я испугался, что наряд мы будем нести именно по этой, солдатской, роте. Вдобавок к нашей доблестной курсантской. В голове пробежало: "Главное - отписаться от такого счастья!" Впрочем, едва задумавшись, я понял, что загоняюсь, и ни в какую солдатскую казарму нас на ночь не поставят. Бред!
  Потом мы переместились на КПП. Там инструктаж проводил парнишка из срочников, невысокого роста, с радостной физиономией. Высоким, почти детским голосом солдат сообщил:
  - Здесь рация, здесь тревожная кнопка. Вот эта дверь в комнату отдыха для одной смены, пока вторая на посту. А за этой дверью ещё одна комната, но она давно заколочена.
  Насколько крепко она заколочена - это я узнаю немного позже, когда разразится скандал. Скандал с участием лиц женской национальности. Но это будет позже.
  После контрольно-пропускного на повестке дня возник контрольно-технический пункт. Для этого мы переместились в совершенно другой край части. Если до этого момента я и думал, что уже имел удовольствие слышать военный мат, то понял, что ошибся. Квинтэссенцию матерной речи в погонах я услышал в исполнении несуразного, ушастого лейтенанта:
  - Главное при несении дежурства на КТП, наху-лядь, это следить, чтоб всё было заебись, как пиздато!
  Конгениально! Солнце русской поэзии! Лучшее, что случалось с родной словесностью после смерти Чехова. Кое-где в нашем скудном и реденьком строю послышались крякающие смешки. Немудрено, знаете ли. Проникнувшись столь глубокой мыслью, утонув в многоэтажном её смысле, трудно остаться равнодушным. Лейтер продолжил:
  - Нужно, чтоб комар, сука, наху-лядь, носа не подточил, наху-лядь.
  Разбавляя мат дешёвой литературщиной и цитатами из классических книг, в основном, устава, лейтенант погружал нас в таинства несения дежурства:
  - У меня ж, наху-лядь, все, кто приходит, все, сука, тупорылые.
  С этим было трудно не согласиться. Лейтер развил свою мысль:
  - Наху-лядь, солдаты - они ж не вы, они ж, сука, по три класса образования имеют, наху-лядь. Они ж, сука, только коровам, наху-лядь, хвосты крутить умеют. Тупые они, хули.
  Довольно чёткое, ясное и ёмкое мнение, вы не находите? Впрочем, наша армия вообще не любит двусмысленности, недосказанности и неопределённости. Опыта общения со срочнослужащими солдатами на тот момент у нас не было, если не считать случаи, когда они у нас стреляли сигареты. Таких случаев накопилось уже у каждого по пачке полторы, но ясности в картину они не вносили. По мнению лейтера, мы - едва ли не академия наук, нацепившая камуфляж для собственного веселья. Такое мнение нам, безусловно, льстило.
  - Вот, сука, из-за таких вот долбошлёпов, как они, наху-лядь, пришлось написать подробную, сука-нах, инструкцию. А то, наху-лядь, звонят мне каждые, сука, три минуты и спрашивают: "а что, если, наху-лядь, вот это, а хули, если вот так-то, наху-лядь?" Заклепали уже! Вы, конечно, парни грамотные, но инструкцией пользоваться можете.
  Вот уж спасибо за заботу! Век помнить буду, товарищ лейтенант. Разрешил же ведь, вот молодец. Собственно, то, что уйти с инструктажа без историй из личного лейтенантского опыта мы не могли, было понятно с самого начала:
  - Вот раз один дебил, наху-лядь, звонит мне и, сука-нах, докладывает: "Я, наху-лядь, бычок нашёл на асфальте, хуль мне с ним делать?" Пришлось дописать в инструкции: "Если ты, сука, нашёл бычок, то, сука, возьми его и выкини, наху-лядь, в мусорку!"
  Из беглой лейтерской речи становилось понятно только одно: Тургенев был совершенно прав. Родной язык - велик и могуч. Но даже не в этом беда. Беда в том, что с тургеневских времён этот язык совершил огромный скачок вперёд. У меня возникло ощущение, что такие гениальные творцы языка, как этот лейтенант, вывели новую часть речи, вышеуказанное "наху-лядь". У таких, как он, с лёгкостью получалось использовать это магическое сочетание междометий в качестве подлежащего, сказуемого, определения и дополнения. Они могут с него фразу начать и им же закончить, употребив ещё пару раз в середине. Истинные таланты русской филологии скрываются по таким вот скрытым в лесах военным частям, околачивая технопарки.
  Наш экскурсовод меж тем продолжил:
  - Или, сука-нах, звонит мне дебилушка среди ночи и говорит, наху-лядь, у нас, мол, наху-лядь, по технопарку, узбек гуляет, хуль мне с ним делать? Ну, наху-лядь, про узбеков я ему, сука-нах, не написал в инструкции...
  Вышеуказанные гости со Средней Азии меня смущали с самого начала моего служения Отчизне. Они, вроде как, рыли какие-то траншеи, прокладывали трубы и прочие доски приколачивали. Вот не пойму я, зачем же в матушке-России в военной части, где под рукой бесплатной рабочей силы сотни голов, нанимать узбеков? Вроде бы всем понятно, в какой стране и в какое время живём, вроде уже даже никто не возмущается...
  А инструктаж между тем плавно перерос в истерику. Войны по одному начали рыдать - уж слишком толково лейтер излагал свои мысли. Когда ему было уже совсем нечего сказать, он великодушно дал нам волю. Тем более, что начал накрапывать дождь и ему очень не хотелось мочить свою светлую головушку.
  Подходя к казарме, все продолжали жадно хватать ртом воздух, чтоб не задохнуться от смеха. Наконец, Миша дал команду:
  - Взвод, разойдись!
  - А где волшебное слово? - вмешался в процесс управления подразделением Антоха. - Мишель, лично я теперь без "наху-лядь" команды не воспринимаю. В армии ведь как: предварительная и исполнительная команда, правильно? Ну так вот "наху-лядь" - универсальная исполнительная команда. А то не ясно, выполнять их или нет.
  - Взвод, разойдись, наху-лядь!
  - Вот это совсем другое дело!
  Весь оставшийся день и несколько следующих мы регулярно употребляли этот оборот в своей речи. Это делало нас ещё более военными людьми, чем мы уже были. Потом просто испугались, что привыкнем на всю оставшуюся жизнь. Так вот и хотелось гаркнуть "с пест-ней, наху-лядь!" и пройти с этой самой пест-ней по просторам родной части.
  Впрочем, кстати, такая возможность представилась нам очень легко и быстро. Потому что это было так положено. Вечерняя прогулка выдалась долгой, усердной и в духоте. Асфальт и воздух, соревнуясь друг с другом, дышали жаром. А дежурный офицер, Горчица, если мне не изменяет память, хотел, чтоб мы проявили себя и свои вокальные данные по максимуму. От того и ходили мы неприлично много - круга четыре. Это я, конечно, утрирую, говоря, что много, присяга была ещё свежа в нашей памяти, но всё равно, по такой духоте нам хватило.
  Остановившись для вечерней поверки, я понял, в чём главная негативная особенность гладко выбритой башки: она себя ужасно ведёт, когда потеет. Пот на лысой "под жопу", говоря словами моего цирюльника, голове не задерживается. Ему не за что уцепиться и он каплями скатывается по затылку, умирая где-то в складках шеи. Ощущение, прямо скажем, мерзостное. Хотя, если сопоставить его с другими армейскими ощущениями, то просто имбирный пряник. Зефир в шоколаде.
  Засыпал я в тот день, наевшись шоколадного печенья, напившись чая, глядя на закрытую дверь. Засыпал с ощущением, что "открытий чудных" будет ещё немало. И вскоре они пришли.
  
  Лесные тролли, грибы и контрабандисты.
  Следующим утром над казармой загремела музыка. На суд слушателя был представлен первый выпуск нашей Радионяни. Ну, то есть, как на суд - мнение слушателя нас волновало довольно слабо, а точнее, не волновало никак, если слушателем этим не был полковник Б. Но он в такую рань мирно спал. Радионяня была очень простым шоу: музыка, новости, разъяснение генеральной линии партии и снова музыка. Ничего сложного. Первый выпуск вели Ромик с Максом. Макс жевал слова, видимо, предвкушая завтрак. Музыки на тот момент у нас почти не было - что смогли удобоваримого отыскать в плейерах бойцов, то и включали. Я уже тогда стал обещать из ближайшего увольнения подвести свой жёсткий диск, где на тот момент лежало 80 гигабайт музыки. Лица народонаселения казармы выражали сдержанный восторг, смешанный со здоровым равнодушием. Что-то из серии "Ну, музыка, это, конечно, здорово, но кормить нас лучше никто не начнёт". Вся остальная военная жизнь заботила присутствующих явно больше. Новости никто не слушал-то особо, в конце концов, по ним зачёта не сдавать. Для нас же, как создателей этого проекта, радиовыпуски были средством самореализации: каждый норовил вклинить в эфир музыку, казавшуюся ему правильной и необходимой. Но в большей степени, Радионяня была всего лишь обязанностью со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наши лица тоже вскоре перестали выражать какую-нибудь заинтересованность происходящим.
  После завтрака я решил, что мыться сегодня - непозволительная роскошь. Не каждый же день чистым ходить. Ты в армии, сынок.
  Но перспективу на остаток сегодняшнего, а заодно и большую часть завтрашнего дня, нарисовал совершенно другой факт - мы с Саньком собирались в наряд. Минувшим днём я наблюдал за тем, как ходит по части патруль. Два лентяя, среди которых мой тёзка Лёха Рыжий, слонялись по всей территории нашей необъятной части, надувая щёки для важности, после чего могли пропасть из виду на пару часов. Слова Лехи при этом настраивали на рабочий лад:
  - Нарядик вообще сказочный: ходишь, руки в карманы, по сторонам рогом водишь...ябланишь, одним словом.
  - И чего, больше ничего делать не надо что ли?
  - Да ну, ходим вот с товарищем, семечки грызём... Надоело ходить - пошёл на озеро, упал и лежи.
  - Но обязанности же есть по любому какие-то? - я упорствовал, настаивая на своём. - без геморроя же не бывает...
  - Ну, честь надо всем подряд отдавать, кто со звёздами...и по рации раз в час докладывать. Если это геморрой, то его до фига.
  - Кому докладывать?
  - Да какая ж тебе разница-то?! Кто примет, тому и доложи.
  Насколько я смог оценить - не наряд, а сказка. Самое привлекательное - то, что можно на легальных основаниях свалить в дальние закоулки части и не светиться на глазах вечно недовольного в сем подряд начальства. Я продолжил, однако, настаивать на подсознательной жопе:
  - А ночью, что, тоже ходить надо?
  - Ну, нам пока не сказали, но думаю, часов до двенадцати погуляем и спать. Пока тепло более-менее.
  Лехины показания не изменились и на следующий день, потому я твёрдо решил идти в наряд. Сразу убить двух зайцев - и пару дней себе занять и активность проявить перед командованием одним из первых. Саню долго упрашивать и увещевать не пришлось - всем же интересно досконально узнать родную часть. Саня решил отличиться и подшил чистый подворотничок.
  Вскоре нам пришло время строиться на развод по нарядам. Это был первый раз, когда я так долго и близко соседствовал с солдатами срочной службы. Они показались мне уже не такими грозными и страшными. Пусть они себе хоть по пятьдесят раз подтягиваются на каждой руке - я ощущал себя не таким затраханым, а от того полным сил. И это придавало уверенности. Развод вёл некий немалый прапорщик, который всем всё, как он о себе думал, объяснил, причём уже давно. Повторяться его не тянуло. Единственное, что обращало на себя внимание - нас постоянно перестраивали, пересчитывали и переспрашивали. К нам добавилось ещё два человека, в плане, в патруль. Вова и Коля. С Вовой мы в далёком прошлом играли в футбол, а Коля, он же Шанай, появлялся на этих страницах и ранее - это он додумался бляху об асфальт тереть, дабы от звезды социалистической избавиться.
  Двое этих умников свалили на полигон, дабы осмотреться и понабраться опыту. А мы с Саней остались в солдатской казарме получать положенное нам боевой оружие - повязку и рацию. Я рассчитывал хотя бы на лопату, но патруль - не почётный караул, перетопчется. Солдаты наперебой стреляли покурить, отказывать им было неловко, скажем так. Да и вообще хотелось как-то уже бросить курить, а все запасы импортных сигарет отдать детям, пусть балуются.
  Получив, наконец, все положенные мне по статусу технические навороты, я не почувствовал себя Джеймсом Бондом. Мы спустились на то, что офицеры так любовно называли "полигоном". На вытоптанной полянке стояло две передвижные аппаратные станции на базе "Урала". Ни одна из них, как мне сразу стало понятно, своим ходом на эту лужайку не прибыла. И вообще, "своего хода" не имела уже лет тридцать. Но нам, как бы там ни было, надо было это старьё охранять, бдительно сторожить, а при случае даже оборонять. При помощи, видимо, рации и красной повязки.
  Мы договорились следующим образом: сперва меняться раз в два часа, а после отбоя мы с Саньком спим до двух часов, а потом до подъёма заступаем. Минус нашего положения был в том, что полигон развернули буквально утром, и Лёха Рыжий ходил в совсем другой патруль. Он, да, мог пойти спать...а мы - увы, до утра должны были сторожить эту рухлядь. Был в этом расписании и скрытый смысл, куда ж без него. С утра командование обещало всем учебную боевую тревогу, есть у них в запасе такое веселье. Чем это грозило тем, кто оказался в расположении, мы знали прекрасно. Светомаскировка окон, беготня, все куда-то должны прибыть, но никто, ясный-красный, не помнит куда, вопли и брызги офицерской слюны. Такое развлечение мы с Саньком решили доблестно пересидеть в кабине "Урала". Пусть Шанай с Вовкой побегают.
  Повязок на четыре человека выдали две, раций - одну, да и ту мы оставили у Вовы в кабине. У меня не было ни того, ни другого. Так что без Санька, который на правах старшего смены имел хотя бы повязку, получался я праздношатающимся военнослужащим. И со мной, кстати, надо было бы патрулю нещадно бороться, как с элементом неблагонадёжным, а то и вовсе, сомнительным.
  За два часа прогулок по территории мы уяснили главное: а) нужно всем, кто в погонах, отдавать честь и б) это называется воинское приветствие, а вовсе не так вульгарно, как я выразился. Сколько бы раз за десять минут, да даже за минуту, ты не встретил бы одно и тоже тело со звёздами на плечах, сколько бы этих звёзд ни было, надо салютовать. Однако, мы быстро поняли, что эти ребята, которые старшие по званию, страдают от этого не меньше. Их наши рожи, козыряющие при любой возможности, стали раздражать тоже довольно быстро. Мы обошли кругом территорию части несколько раз, заскочили в магазинчик, зашли в кубрик. Наше положение было не таким плачевным, как у наших сменщиков, они не могли покинуть свой пост. А наш пост был везде и сразу.
  Наши "шатательные" два часа закончились довольно быстро. Мы сели в кузов. Первое, что мне сообщил Коля, вдохновляло и вселяло оптимизм:
  - Мы вам там картишки оставили.
  - А что здесь вообще делать-то нужно? - меня всё ещё что-то волновало.
  - Сидеть, сторожить...
  - Мы вот музыку на телефонах слушали, карты перекидывали, - продолжил Вова.
  - Творческое задание, нечего сказать.
  Слово за слово - парни не торопились уходить - и как-то так получилось, что заговорили про музыку. Шанай любил рэп, а я решил его удивить. С моего телефона потекли грозные рифмы немецкого речитатива. Я рассчитывал шокировать своего слушателя, а получилось совершенное фиаско. Не выражая никакого удивления, Шанай сказал:
  - Ага, "Аггро-Берлин"...знаю-знаю...
  - Это не "Аггро"... это "Фау-Эс"...
  - Да какая разница, там все кореша.
  Оказалось, что немецким рэпом удивить его невозможно. С другой стороны, Шанай удивился другому:
  - Вот ты мне скажи: ты лысый, с немецкой музыкой и в майке Бундесвера. Это же не спроста...
  И это уже в который раз. Снова-здорова.
  - Нет, Коль, это всё - совпадения. Это всё просто так.
  - Ну, может быть, конечно, но...
  - Нет, я не скин. Это я тебе отвечаю, - и ведь не соврал.
  - Ладно-ладно, молчу.
  Сидеть в кабине - веселья мало. День шёл к завершению. В карты играть было темно и неинтересно. Начал накрапывать дождик. Я вспомнил детство, фильмы про доблестных копов из Лос-Анджелеса:
  - Знаешь, Санёк, это как кино про легавых. Мы, типа, в засаде сидим, ждём такого мощного бандита. Мы, типа, напарники.
  - Ну да, что-то вроде...
  - И вскоре тебя убьют, а я буду за тебя мстить...
  - Да пошёл ты...
  - Хотя знаешь, у тех парней было одно преимущество перед нами.
  - И какое же?
  - Они, блин, пончики жрали всё время.
  Время катилось к отбою. Мы вышли из кабины и стали пастись на обочине дороги. Вскоре послышались звуки шумной процессии, практически разгуляева, которые приближались к нам.
  - Achtung, ofizieren!
  Мы построились в маленькую, но гордую, шеренгу, чтоб поприветствовать наше доблестно командование. Походки у них были не очень ровные, а лица - не особо белые. Впереди процессии шли два полковника - наш Б. и комбриг. Замыкали - подполковник Л. с Сиськой. Мы выровнялись в шеренге, задрали к виску правые руки и не шевелились. Каждый посчитал своим долгом отреагировать на нас едва заметным кивком и отмашкой руки. Только после того, как последний из них скрылся за кустом, мы выдохнули и опустили руки.
  - Во как, все и сразу, - заговорил Санёк.
  - В баньку пошли, касатики.
  - Имеют право.
  - И заметь, Саня, у каждого по пакетику. Даже пойло каждый своё берёт, во как.
  Размышляя об этом каждый со своей колокольни, мы дождались наших сменщиков.
  - Ну, как обстановка, парни?
  - Территория части без происшествий. Но и интересного на ней немного. Как тут у вас?
  - Два болта в одном презервативе чувствуют себя довольно неуютно. У нас тут, парни, офицерский состав укатил в баньку париться. Каждый, звеня своей стеклотарой.
  - Ну ещё бы, у них же субординация и выслуга лет, как говорится.
  Точно, этого я как-то не учёл.
  - Ну что ребята, присаживайтесь, милости просим. Мы в два часа вернёмся по ваши души.
  - Удачи.
  Мы с Саньком отправились ощущать все прелести жизни отдыхающей смены. Саня рухнул спать, едва заметив подушку. Я же никуда торопиться не стал. Чинно-благородно со всем народом я пил чай, травил анекдоты, ходил курить. Ну, то есть вёл привычный образ "послеотбойного" существования.
  К этому моменту своей службы я уже начал наглеть. Точнее, если б командование прознало про мои выходки, то это назвало бы их наглостью. А так - солдатская смекалка. Будучи от природы человеком невероятно ленивым, а по военной специальности ещё и замполитом, я нашёл очень лёгкий выход из крайне сложного положения. Положение состояло в том, что нам не разрешалось светиться со своей личной посудой. И моя жёлтая пластиковая кружка не была исключением. По мнению командования, она была ничем не лучше любой другой посуды, не выданной Родиной. Лазить за ней постоянно в каптёрку, чтоб попить чайку, как белый человек, было удовольствием довольно сомнительным. Тем более, что каптёрка уже работала чёрте как. Тогда-то я и придумал прятать кружку в тумбочке дневального. Сперва эпизодически, а потом и вовсе прописал её там. А вот для того, чтоб наловчиться прятать еду - причём, даже не от офицерского гнева, а от некоторых прожорливых и бесцеремонных элементов взвода - я использовал гитару. Неделя началась с того, что Дэн, сияя глупой рожей, заявился в часть с инструментом через плечо. Прошёл день, у него изъяли гитарку за нарушение дисциплины. Я всегда говорил, что если человек дурак - то это раз и навсегда. Но его идиотизм мне и помог. Чехол у гитары был вместительным - еды влезло много. А на хранение до лучших времён определило командование инструмент в канцелярию, которая была от нас через стенку. Вот так и наступал после команды "отбой" внеплановый бенефис моей хитрости: из ниоткуда материализовалась кружка, а потом и еда. Позже будет у меня и третья наглость, ещё более мощная. Но о ней позже и расскажу.
  Сложность моего положения обуславливалась двоякостью ситуации. О как! С одной стороны - я мог бы и не ложиться, напиться кофеина и не спать потом до утра, до конца своей смены. Но тогда бы я не проснулся через положенные мне четыре часа. С другой стороны - можно было бы и поспать, но до заступления в наряд осталось всего три часа и есть существенный риск, что я не проснусь на смену. Подняться-то я поднимусь, куда ж я денусь, кто ж меня будет спрашивать. А вот проснуться - это вряд ли. Всю глубину разницы между понятиями я понял ещё задолго до армии, ещё в младших классах.
  И всё-таки, режим одержал верх над здравым смыслом - я решил спать. Мне показалось, что и пяти минут сна не минуло, а дневальный уже ласково, с опаской и замиранием сердца теребил меня за ногу. Видимо, вид у меня с утра не очень привлекательный, ибо при моём пробуждении бедолага аж отпрыгнул назад.
  На улице было темно, белыми ночами не пахло. И даже холодно было по местным меркам. В ночной тишине два тела, прикрыв огоньки от сигарет, пробирались в сторону аппаратных станций. Что-то таинственное в натуре было в этом зрелище: камуфляж, осторожность и скорость. Морские, блин, котики. Спустя две минуты, надо полагать, два других, но точно таких же, тела проследовали в обратном направлении. У нас были туго набиты карманы - всевозможные мази от комаров и мошкары, карманный компьютер, у которого, зараза, села батарея и банка энергетика, от которого, падла, писька не стоит. Но какая нам от этой письки польза в наряде? Мы заступали на почётное дежурство по рухляди, якобы способной ловить и передавать сигналы. Получили своё оружие - рацию и повязку, кинули пацанам пару завистливых взглядов и залезли в кузов "Урала". Снаружи было теплее, хотя сидения наши сменщики нагревали старательно. Снаружи уж точно было просторнее. Я сел на водительское место и понял, почему вожди народа все сплошь маленькие и компактные. И собственно, почему мне будет сложно им стать: руль в яйца упирается. Охота куда-то рулить тут же пропадает. У Санька же было более выгодное место.
  Час пролетел за распитием вредоносного пойла, травлей друг друга музыкой с мобильного, приколами из жизни. Ряд из этих приколов мы рассказывали друг другу не в первый и не во второй раз. Плевать, всё равно нечего делать. Саня позвонил своей девушке. Я прекрасно слышал голос на том конце линии и громко, чтоб этот голос меня тоже слышал, отпускал комментарии. Вместо диалога Саня создал конференцию. Потом он пообещал ей, что позже перезвонит. Я тоже был не против. По прошествии часа Саня должен был отрапортовать об итогах нашего дежурства, скажем так, кому следует. Этот персонаж был нам неизвестен, видимо, так достигается секретность и сохранность сведений в наших войсках. Но наша рация настроена на него, так что, какая нам разница, кто он. Однако возникла небольшая загвоздка:
  - Докладывает дежурный патруль. Полигон без происшествий, - подал голос Саня.
  Но из рации не послышалось ни звука.
  - Спит, зараза. Спит, гадёныш, на дежурстве! - я решил немного накалить атмосферу.
  - Докладывает дежурный патруль, - повторил Саня. - Полигон без происшествий.
  - Санёк, у него уже дежа-вю, наверное...
  - Да что за херня?! Сейчас пойду ему в ухо орать эту мантру!!
  - А это, кстати, вариант...
  - Докладывает дежурный патруль, - не унимался командир моего отделения. - Полигон без происшествий.
  - Должно быть, ты его уже порядочно достал.
  - Да пошёл он, короче! Я ничего не знаю - я три раза ему доложил, остальное - его проблемы.
  - Тоже верно, но знаешь, как они тут любят за свои проблемы других драть?
  В следующий час Саня снова устроил сеанс связи со своей девушкой. Устроил, как будто, снова для меня. А мне-то только хорошо. За последнее время единственная женщина, которую я слышал и видел - это буфетчица тётя Таня. Да и та в звании старшего прапорщика. Не самый удачный случай. Девушка Санька была на какой-то вечернике. Это было заметно, за час её голос стал только веселее и расплывчатее. Саша нервничал по этому поводу, но её волновало это довольно условно. Я начинал понемногу засыпать. Это не радовало.
  - Понта, Санёк, в твоей бормотухе никакого нет. И писька висит, и я сам падаю.
  - Сходи проветрись! - Саня был на взводе после разговора с любимой.
  - Ага, развлечься ещё прикажи.
  Примерно так минул ещё один час. Глухая ночь. Темень кромешная. Белые ночи - это миф для тех, кто рано ложится спать, казалось мне. Ветер шатает деревья. В детстве меня пытались напугать россказнями о том, что это дикие звери идут грызть людей, раскачивая берёзки. А я уже тогда не понимал, как можно быть такими тупыми. Какие звери, граждане, какие медведи с волками? О чём вы, родные? Это я всё к тому, что подкатывало время утреннего тупняка. А ловить тупняк с Сашей - одно удовольствие, надо сказать. Мы вместе раньше играли в КВН, юморок друг друга представляли очень хорошо. Одновременно с первыми волнами тупняка пришло и другое время - время Д. ну то есть "докладывать, что у нас всё хорошо".
  - Докладывает дежурный патруль. Полигон без происшествий.
  - Смотри-ка, опять молчит. Сладких снов, приятель.
  - Вашу ж мать, это не смешно уже.
  - Да забей, дай поспать человеку. Чего ты к нему со своими глупостями лезешь? У них тут патруля отродясь не было. Он даже не знает, что ему кто-то будет докладывать о каком-то полигоне. Он, скорей всего, не знает, что у них полигон-то есть. Полигон же тоже, как я понимаю, только сегодня открыли.
  - Докладывает дежурный патруль. Полигон без происшествий.
  "Принял" - пропердела рация.
  - Ах вот оно что, он принял! - взорвался я. - Ну понятно! Принял и теперь спит. Или палится пьяным с нами разговаривать.
  Но Саня меня не слушал. Пока я всё это ему излагал, глотая собственный смех, он, выкрутив колёсико громкости до упора, пропел в рацию:
  - Аллилуйя!
  - Ой, Боже ж мой, что ты творишь?! - взревел я, а у самого уже слёзы от смеха наворачивались на глаза. - Нас же под трибунал отдадут!
  - А я вот теперь сам думаю, я нажал кнопку или нет...
  - Ну так ты ему "перезвони" и спроси, принял он твою Аллилуйю?
  - Ты знаешь, чего-то не хочется... Пусть спит, родимый.
  Ржать мы прекратили. Правда, ненадолго. Тупняк непреклонно делал своё дело. Веселило всё подряд. Мозг выдавал совершенно нездоровые ассоциативные ряды, рождались совершенно неадекватные образы. Общий наш настрой был уже не таким рабочим:
  - Давай приколимся? - Саня, сверкая глазами, предлагал пошалить - А то чего это он там харю плющит, пьянь?!
  - Ага, давай. Вот свяжемся сейчас с ним и серьёзным таким тоном доложим: "дежурный патруль. На полигоне высадились пришельцы".
  - Не, фигня... - Саша портил мои стройные теории. - Лучше, если лесные тролли нападут. Прикинь, с какой мордой он проснётся. И с какой скоростью.
  - Знаешь, я окончательно обалдею, если из рации в ответ на такой доклад послышится "Как, опять тролли?"
  - Да-да, а потом он ещё совет даст, мол: "В бардачке мешочек с ягелем лежит, дайте им поесть".
  - Ну, типа того, что "Они мирные. Просто жрать хотят. Сохраняйте спокойствие".
  Только врождённое чувство такта спасло нас от того, чтоб всё это не выкинуть в эфир по рации. Сидеть меж тем стало чуть веселее. Мы замолчали, представляя себе этих самых троллей, периодически нервно хихикая. Организм, в частности мозг, под утро включал скрытые резервы. Резервов, прямо скажем, с армейским укладом было немного - от командования скрыть мало что удавалось. Эти крохи принимали в нашей с Саньком ситуации форму истерии. А к чему приводит безудержный смех - это известно.
  - Саня, а нам с тобой на инструктаже про туалет ничего не рассказывали? Как тут на полигоне по поводу уборной?
  - Вроде не предусмотрена. Да чего ты паришься, вылези, на колесо, как положено, напруди и всего делов.
  Спрыгнув на землю, я понял, как сильно устали ноги. И жопа заодно с ними. "Урал" - тяжелая машина, даже если никуда не ехать. Налив на колесо, я с воодушевлением стал переселять народы. Идеи вождизма во мне цветут пышным цветом.
  - Так, товарищ комод, Вы тут в комфортных условиях, не засиделись ли, а? А ну, марш за руль.
  Саня, бурча, послушался приказа нижестоящего. За борьбой со сном и попытками посмеяться, которые становились всё тише и неестественнее, мы провели ещё час.
  - Давай докладывай! - я снова командовал своим командиром отделения.
  - Дежурный патруль...
  - Да не мне, олень! В рацию докладывай!
  - А да, точно... Чувствую, что-то не учёл...
  Откашлявшись, втянув сопли, которые в июле месяце при нестерпимой жаре принимали масштабы пандемии, Саня заговорил в микрофон:
  - Докладывает дежурный патруль. Полигон без происшествий.
  "Принял!" - на этот раз сразу, с первой попытки.
  - Как, ещё раз принял? Ну вы там и квасить, товарищ дежурный! - понятное дело, при выключенной рации.
  Начало светать. Полчаса до подъёма. Жизненных и моральных сил хватало только на то, чтоб мечтать о подушке. Хорошо всё-таки, что перед сменой я немного придавил.
  - Это, Саня... надо из тачки вывалиться на воздух, сейчас офицеры пойдут косяками, надо им салютовать.
  - Слушай, я вот только сообразил - они ж из баньки так и не высунулись до сих пор.
  - Вот из баньки-то они на работу и отправятся. Давай, надо вылезать.
  Как бы это пошло не звучало, но мы натёрлись мазью. От комаров. Каждый тёр, естественно, самого себя, мы всё-таки ещё не так долго не видели женщин. Каждый тёр настолько, насколько ему было не лень. Жирным слоем этой гадости светились наши уставшие физиономии в лёгких, почти невесомых лучах раннего рассвета. Это так, чтоб поэтичнее выглядело. Голову мою посетила новая мысль:
  - Слушай, а ведь по боевой тревоге их и раньше могут поднять...
  - Пущай подымают, нам же лучше.
  Это было самое мрачное утро. Ответственно заявляю: это утро было мрачнее, чем то, в которое я увидел КПП в первый раз. Мозг уже практически не работал, а психику уничтожало два фактора: утомительное ожидание сменщиков и мошкара. Ждать смену - это не трудно, хотя и не терпится попасть в кровать. А вот с мошкарой - всё гораздо сложнее. Эти мерзкие твари вились чёрным облаком над головой. И одно это нагоняло на спящую голову страх и ужас. Они бились об лицо, вот то самое, поэтично описанное выше, не имея возможности на нём задержаться. Просто врезались в голову и отлетали. Каждая из миллиона по миллиону раз. Умножьте сами - внушительная цифра. А рефлексы - они бессмертны. Я постоянно дёргал руками, бил себя по лицу, вздрагивал от каждого их удара. С учётом той астрономической цифры - я трясся мелкой дрожью. Было такое ощущение, что они, не имея возможности меня съесть, решили меня запинать. От досады, наверное, не иначе. И тут я понял, что реально схожу с ума: я начал извиваться, орать, махать руками, беспорядочно бить себя. И всё это, как и положено, сопровождалось матом. Мне хотелось бы убежать, наплевав на офицеров, которые могут проследовать мимо с весьма изумлёнными лицами, но чёрное облако следовало за мной, куда б я ни дёрнулся. А наши друзья-сменщики всё никак не приходили. Саня доложился дежурному ещё раз. Дежурный отреагировал молниеносно, бодро и весело отрапортовал нам, что "принял". Сколько ж можно, товарищ! Типа, с утра выпил - весь день свободен?
  Моей психике явно наносился мощнейший удар. И это так - чтоб матом не ругаться. Я уже начинал паниковать. Как будто наваждение, как будто пытка, от которой ты не избавишься, которая не прекратится, даже если ты признаешься во всём, вплоть до убийства Кеннеди. Тысячи и тысячи едва ощутимых ударов: по щекам, по глазам. Эти гнусные мрази поняли, что у меня есть слабые точки, незащищённые чудной мазью. Они стали по нескольку штук за раз ломиться в уши, в ноздри. Я уже не выдерживал, вился волчком, махал руками во все стороны. И я до сих пор не понимаю, почему у Санька не было тогда такой же проблемы.
  - Лёх, с тобой всё в порядке?
  - Нет, Матерь Божья, со мной всё ни хрена не в порядке! Я с ума схожу, мать его!
  - Этим ты занимаешься ровно столько, сколько я тебя знаю.
  - Сучий потрох, позвони Вовику, где их носит-то?! Я подыхаю уже!
  Потянулись в сторону штаба первые офицеры, наиболее ранние пташки со всей их братии. Каждому надо было выдать приветствие. Этот ритуал занимал от силы пять секунд, но на грани моего сумасшествия это было очень немалым сроком. Простоять его смирно - практически героизм. Как минимум, перед самим собой.
  Когда я уже сам подумал, что окончательно лишился признаков разума, наши сменщики появились на горизонте.
  - Парни, что за дела? Где вас шатает?
  - Ну мы немного задержались... Ну, чайку попили...
  - Вы такие молодцы, чаи гонять! Леха чуть не подох тут.
  - Кстати, нас пораньше никто не разбудил, - всё ещё без доли раскаяния заявил Вова.
  - Стоп, а боевая тревога?
  - Чего? - в один голос, выпучив глаза, изумились парни.
  - Санёк, нас подставили! - я уже практически рыдал, не переставая наотмашь бороться с насекомыми. - Никакой тревоги опять не было! Сволочи! Заговор! Подстава!
  - Так, Саня, всё, уводи этого психопата бритого спать, - качая головой, резюмировал Шанай. - Как-то я за него опасаюсь.
  - Всё, парни, спокойной ночи!
  Дальше я уже ничего не помню: ни как добрался до расположения, ни как рухнул спать, ни как, собственно, заснул. Помню только ощущение уходящего в историю кошмара. И ещё помню, что обматерил дневального, но, увы, не помню за что.
  Но дневальный, гнида, на мне отыгрался. Вместо положенных мне четырёх часов, что само по себе ничтожно, я проспал два с половиной. Улыбающийся дневальный поднял меня и, глядя в мои ошарашенные очи, ехидно заявил:
  - Приказано всех поднять. Часть на учебной тревоге.
  - Вашу ж мать! - с апатией и грустью, переходящей в траур, прорычал я.
  - Ничего не могу поделать. Приказ комбрига.
  - Сколько у меня времени на сборы? И вообще, чего от меня хотят?
  - Ну, ты ж в патруле... Вот тебя и хотят.
  - Замечательно... Нас хотят, и это вселяет оптимизм.
  - У вас пятнадцать минут. Потом вам на инструктаж. И всё - в наряд.
  - Мне пиздец! Санек, надо кофеина.
  - Какой кофеин?! - у Санька случился приступ отупляющей паники. - У нас пятнадцать минут!
  - Не волнует! Это у них пятнадцать минут, за которые я должен выпить кофе, иначе я их сожру со всем говном и пойду спать обратно. Мне моя жизнь дорога как память. Без кофеина я не жилец. У тебя, кстати, ещё осталось твоё богомерзкое пойло?
  - Ну да... Ты ж говорил, мол, писька у тебя не встанет.
  - Слушай, - я клевал носом, всё ещё в подсознании рассчитывая, что это сон или, на худой конец, неудачная шутка дебила-дежурного. - я без неё родимой как-нибудь в наряде протяну. А вот без энергии - не уверен.
  Пока Саня брился и чистил зубы, я пил отвратительный кофе. Плевать мне на зубы, я не на свадьбу собрался.
  Через обозначенные пятнадцать мы с Саней стояли на плацу, подставив солнцу задницы. Дежурный прапор сиял, сверкал и блистал. Выспался, тварь, за ночь!
  - Парни, в условиях боевой тревоги, пусть и учебной, патруль - это особо важное задание. Ну, вы же понимаете.
  Мне хотелось отрапортовать что-то из серии "Товарищ прапорщик, я сейчас не особо понимаю, кто я есьм такой, а вы мне тут про патруль грузите".
  - Поэтому вам выдаётся шлем стальной. Он же в простонародье каска.
  "А как эта каска спасёт меня от нападения лесных троллей? Мать вашу, какие на хрен тролли?!" Моя голова рождала такие соображения, которые пугали меня самого.
  - Функции ваши те же, только нужно быть бдительнее.
  "Да уж, куда уж бдительнее, в рот компот?! Бдеем... Бдём... Тьфу ты, бдим! Бдим, как сурикаты! Лучше перебдеть, чем недобдеть!"
   - Всех подозрительных субъектов останавливайте и допрашивайте.
  - А кто такие подозрительные субъекты, товарищ прапорщик? - я всегда поражался жизненной энергии Санька, который даже в таких условиях мог так связно соображать.
  - Вопрос очень правильный. Одинокие люди в камуфляже - особо подозрительны, товарищи. Гражданские - все подозрительные автоматически.
  "Вот она родимая, военная доктрина РФ!"
  - А что делать с этими вот... - Саня простёр указательный палец в сторону блуждающего с вороватым лицом узбека, - иностранцами?
  - Ха-ха, эти... Этих можешь так, для острастки подёргать. Просто так. Вот смотри,- и дальше, перегнув голову через плечо, прапор крикнул другу со Средней Азии, - Э, чурбан! Иди-ка сюда!
  Узбек повиновался.
  - Щито слуцилася?
  - Куда идёшь? Где старший?
  - Старший занята. Работать иду.
  - Что несёшь?
  - Лопата...копать иду.
  - Ну давай, шуруй! - и снова нам - Вот так примерно.
  - А, ну ясно! - улыбнувшись, заявил Саня.
  И тут мне всё стало понятно. Я бился над загадкой присутствия узбеков в части, я уже говорил. Вот зачем они нужны, ядрён батон! Они тут так, забавы ради, чтоб дедовщины не было. Грустно стало - не душка дёргаешь, а иностранца, как толерантно выразился Санек. На сим инструктаж был закончен. Нам выдали шлем, блин, стальной по одной штуке в голову. Два идиотика, честное слово. Проходя мимо зеркала, я невольно задержался, чтоб оценить масштаб катастрофы.
  - Саня, поди сюда. Кого ты сам себе напоминаешь?
  - В каске-то? Дебила!
  - Ну тоже верно... Хотя я имел в виду грибы. Надо под какую-нибудь берёзу залечь, авось никто и не заметит.
  Вот так и начался самый трудный день в году. Он был не таким мрачным, как день, когда я мечтал сдохнуть, не таким суровым, как самый первый день в армии. Он просто был самым трудным. Потому что, вроде бы, ко всему уже привык, а тут тебе что-то новенькое придумали и сношайся с этим, как хочешь. Первое время мы мрачно шатались без единой мысли в голове. Даже не разговаривали. Просто шли - для меня, как минимум, это был предел работы мозга. Но организм - он штука упёртая. Он, гадёныш, жить хочет всем врагам назло. Сам собой он собрал все последние силы и средства, и начал оживать, начал понемногу работать. Вскоре о себе напомнил мозг.
  Но солнце решило меня убить. Шлем стальной - штуковина очень даже не прохладная. И тем более - нагретый солнцем. На голове отросло полмиллиметра волос. Мелкий наждак. Примерно таким я тёр бляху на прошлой неделе. По такой оказии пот уже не скатывался каплями по затылку, а скапливался на макушке. И рукава нам тоже не разрешили закатывать - мы же на ответственном задании, нам нельзя расслабляться. Наш враг силён, он не дремлет. Какие тут закатанные рукава, простите меня?!
  - Саня, что ж делать-то? Жарко же, ёлы-палы!
  - Расстегни воротник.
  - Приказа не было.
  - Подыхать приказа тоже не было. Если будут вопросы - скажу, что я так распорядился.
  С понедельника, согласно приказу командира бригады, Саня получил звание младшего сержанта. Не за какие-то личные заслуги перед Отечеством, а просто из-за того, что был когда-то без собственного ведома кем-то из доброхотов назначен командиром отделения. Так что я должен его слушаться.
  - Ну шикарно!
  Нам не фартило. Раз в пять минут, где бы мы ни оказались, мы натыкались на полковника Б. Поначалу нас это радовало: пусть видит, что мы добросовестно несём наряд, доблестно сторожим Отечество во времена боевой тревоги. Потом стало утомлять - постоянно приходилось козырять, вскидывая ладонь к шлему стальному. А вскоре и вовсе стало напрягать - полковник разгуливал по части, запустив руки за спину, в компании какого-то человека в гражданской форме одежды. Лицо гражданского выдавало в нём милитаристское начало, а наш Б. выглядел слегка подавленным. Постоянно видя нас, пусть и добросовестных, радостнее он не становился. Поднимая на нас глаза всякий раз, полковник Б. давал нам понять, что мы тут "не в тему". Не нужны мы тут ни ему, ни его заморскому гостю. А чего мы могли поделать? Мы с Саньком и в казарму заходили, и на полигон возвращались, и лесом отступали, а всё равно эта сладкая парочка постоянно была где-то рядом с нами.
  - Так, хватит, засветились, пора и честь знать.
  - И чего вы мне можете предложить, товарищ Ситроен?
  "Ситроеном" я звал Саню и вообще всех командиров отделений и взводов за форму лычек младшего сержанта.
  - Свалим на озеро, там полчасика поваляемся на травке.
  - Идёт!
  Озеро в части было интересным: грязным, мелким, мутным, но в то же время - ухоженным. Бойцы явно испытывали к водоёму тёплые чувства. В центре озерца дислоцировался болотистый островок с тремя берёзками - хоть пейзажи пиши. К этому островку от берега тянулся хлипкий мостик. Я отправился в разведку.
  - Лёх, слышь, эта конструкция рухнет на полпути! - каркал с берега Санек.
  - Ну, значит, освежусь немного.
  - В этом пруду бактерии сифилиса водятся. С руку толщиной.
  - Ну, значит, сегодня в макароны на ужине парочку покрошу.
  Дойдя до острова назло всем предсказаниям Сани, я понял, что как такового острова, как я привык воспринимать это слово, не было. Вместо твёрдой почвы под ногами сплошь была трясина. Петра первого с его крепостями из меня не получилось. Пришлось отступить, так и не заняв указанный рубеж.
  Некоторый дальнейший период нашего патрульного существования я помню довольно смутно. Он сейчас представляется мне смазанным, размытым, нечётким. Первое, что я могу припомнить - это тут же, на озере, не отходя от кассы, как говорится. На противоположном берегу, к которому вела поросшая одуванчиками асфальтовая дорожка, мы обнаружили два неопровержимых свидетельства солдатского существования: кострище, выложенное битым кирпичом и грубо сколоченный деревянный столик с двумя лавками.
  - Так, здесь привал, десять минут на здоровый сон, - скомандовал мой Ситроен, падая на землю, ещё мокрую от утреннего дождика.
  Я даж не успел дослушать приказ, а уже заснул. Пока Саня только подумывал о том, чтоб выдать такое гениальное предписание, я уже снял каску и сел на лавку, отдав сизый череп во власть июльского солнца. Едва опустив голову на стол, я заснул. Мне снилось лицо Ольки и почему-то медведи. Дедушка Зигмунд, надо полагать, бесновался бы, хохотал адским смехом и радостно потирал ладони. Оставим это на его совести. Естественно, такой внушительный срок, как десять минут, пролетел на одном кадре непонятного сна. Олькино лицо, проявлявшее что-то нежное, растворилось где-то в бессознательном на неопределённый срок, уступая место медвежьим повадкам Санька. Одно остаётся загадкой до сих пор: как Ситроен П - ов не заснул сам? Что побудило его проснуться ровно через десять минут - я проверил. Едва разбудив меня, он уже протянул мне чёрную банку, на половину наполненную "бодряком".
  - На вот, взбодрись!
  Не сказать, чтоб от этого напитка действительно была польза, но некий эффект плацебо, видимо, всё- таки имел место быть, ибо я смог немного прийти в подобие чувств.
  Я смог оторвать голову от стола, а задницу - от лавки. Я умудрился заставить себя надеть на голову шлем стальной и устрашающе рявкнул в сторону леса, что, по моему замыслу, должно было вселять страх в вероятного противника, который в любой момент мог бы напасть из леса.
  - Как я понимаю, ты готов защищать своё Отечество? - Саня сделал ложные выводы из моего рычания на врагов.
  - Угу... Всегда готов! - взглянув ещё раз в сторону леса, я аж присвистнул. - Оп-па, какая тут штука есть!
  Я вытянул правую руку в сторону леса, продолжая левой тереть глаза. В заборе, на который я таращился, зияла здоровенная дыра. Такое впечатление, что на её месте вообще должна была быть калитка. Мои мысли про "врагов из леса" находили подтверждение. Или, всё-таки, здесь было что-то другое:
  - Так вот, мать его, как они тут в самоходы ходят. Надо бы доложить! - руки Санька потянулись к рации.
  - Не-не-не, не вздумай! Даже если офицеры про эту дыру не знают, в чём я лично сомневаюсь, то по ордену нам за этот доклад не повесят уж всяко.
  - А чего?
  - Сам подумай: инициатива в армии наказуема - заставят наши две не проспавшиеся хари своими силами устранять этот скверный недостаток. А все срочники, которые так вальяжно ходили через эти ворота в рай, будут шипеть на нас, смотреть волком и скрежетать зубами. Потом и вовсе до конца службы будут любить нас лютой ненавистью. Оно тебе надо?
  - Да, вроде, не особо...
  - А кроме того, ты думаешь, они её вчера учредили, дыру эту? Ты сам посмотри, тут такую колею натоптали, будто парад прошёл. Впору асфальтом закатать. И уж явно за время существования этой катастрофической ситуации, кто-нибудь да пытался доложить "кому следует". А результатов, как видишь, никаких.
  - Ладно, убедил. - отступил Санёк.
  - Так что мы с тобой ничего не видели. Тем более, что патрулю в такой глуши делать нечего, нам ещё за такие наши прогулки пистона вставят.
  Если мне не изменяет память, то мы пошли обратно "светиться" перед начальством. По нашим прикидкам, парни, которых мы с утра оставили в кабине, должны были бы проснуться через пару часов, после чего мы бы смогли осесть на полигоне. А они - отправиться в наши путешествия. И нас при этом совершенно не интересовала позиция командования по этому поводу. Замполиты начали проявлять невиданную досель наглость.
  "Гулять" мы отправились в сторону АТЗ, где стали свидетелями зрелища дикого и непонятного. Но о нём я поведаю в следующей главе. А пока, по дороге до АТЗ, мы придумали замечательную развлекуху: мы расходились метров на пять, разбегались и бились лбами. Два барана утром рано. Звон, грохот и смех - звучало и выглядело это мероприятие просто прелестно. Шлем стальной внушал доверие. Но, видимо, такие игры, кроме прочего, влияли и на обмен веществ:
  - Лёх, меня природа позвала, надо в казарму топать.
  - Разрешаю бегом!
  - Да пошёл ты!
  Пока Саня прочищал кишечник, я набрался невиданной наглости нести наряд в положении "лёжа на травке с сигареткой в зубах, сбросив каску рядом с собой, закинув ногу на ногу". Трава, на которую я рухнул, уже была изрядно примята постоянными лежбищами и философствованиями. "И, если что, то я тут друга жду, как бы это нелепо в военной части не звучало", - думал я, щурясь на небо.
  В обед, разместившись на пригорке под берёзой и продолжая прикидываться грибом, я умудрился перехватить ещё полчасика сна. Постепенно я приходил в норму. Уже мог подолгу разговаривать не только с самим собой, связно мыслить, вспоминать строчки из стихотворений, небеспричинно улыбаться. Однако, главное, на что хватало мозгов - лучше не жрать то, что так настойчиво изо дня в день мне предлагало государство. Лучше спать, пока государство не поставило это дело вне закона.
  Наши расчёты, о которых я писал ранее, оказались верны и после обеда мы заступили нести вахту на полигон. За время наших бесполезных исследований территории части под видом несения наряда, на полигоне, который мы так бдительно сторожили ночью, произошло ЧП. На нём невесть откуда выросли три дополнительные аппаратки.
  - Ну вот откуда здесь эти тачки берутся? Саня, они же своим ходом не приходят, правильно?
  - А мне-то откуда знать?
  - Ну так ты ж в одной сидел, ты же должен понимать, что эта рухлядь не заводится в принципе.
  - Ну значит, на вертолёте доставили, чего ты до меня докопался? Иди вон, упади между второй и третьей, типа, сторожишь. А я пока у дороги потрусь.
  Так мы и сменяли друг друга. Каждый из нас то валялся, притворяясь особо бдительным сторожевым опёнком, то стоял у дороги, напустив на лицо выражение стойкости, храбрости и свободного волеизъявления.
  Потом мы и вовсе решили освободить себя от всякого стыда и разлеглись вдоль дороги, вяло прислушиваясь к приближающимся шагам. Солнце располагало ко сну. Не располагал к нему шлем стальной. Саня приспособил его под голову. Я вспомнил про сурового русского князя, который спал в чистом поле со своей дружиной, подложив под голову камень. Не то Святослав, не то Изяслав. Радовало то, что лагеря подготовки террористов-смертников в пустынных странах, уже не вспоминались.
  Всё это продолжалось в таком режиме около часа. Прерывался сон только ради того, чтобы резко вскочить и отвесить кому-нибудь приветствие. А потом на полигоне возникли фигуры, которые внесли некий диссонанс в эту идиллию. Полковник Профессор и подполковник Горчица привели на нашу вотчину целый взвод бойцов.
  - Дивись, Санёк, они нас завоевать пришли.
  - Дежурный патруль. На полигоне начались плановые занятия, - отрапортовал по рации Саня.
  - Надо было сказать "учения". Так было бы внушительнее.
  - Так, вы чего тут трётесь? - Профессор заинтересовался нашей судьбой. - Вам что, совсем делать нечего? Идите, упадите на задворках полигона, не мешайте работать.
  Это был первый и единственный случай, когда человек такого ранга и звания дал нам приказ "лежать и ни черта не делать". Выполнять его - одно удовольствие. Мы рухнули, как подкошенные на примятую траву в тени самой дальней от дороги машины, покидали рядом с собой каски и смотрели, как другие работают. Это великолепно.
  Однако, случаются в жизни такие состояния, способные испортить даже самые великолепные моменты. В частности - голод, тот самый, который не тётка. В силу того, что я проспал обед, мне хотелось есть. А магазинчик, который исправно работал уже практически неделю, был недосягаем, ибо "одиноко шатающийся человек в камуфляже" всегда подозрителен. А с каской на голове - тем более. Оставалось только ждать. Чего - неизвестно.
  Работа, кипевшая на полигоне, не могла оставить зрителей равнодушными. Первым делом бойцы вскрывали аппаратные. Та самая стратегически важная рухлядь, которую я ценою собственного здоровья охранял ночью, варварски вскрывалась у меня на глазах. При помощи лома. Того самого лома, против которого нет прима даже у тяжелых грузовиков и ржавых замков на их дверях. Замки корчевали без всякого уважения к их преклонному возрасту. Но последняя дверь всё-таки проявила невиданный характер. Во взводе по такой оказии начались несанкционированные соревнования в ловкости, смелости, физической силе и, как водится, инженерной смекалке. И долгое время побеждала взбунтовавшаяся дверь. Усилия, прилагаемые бойцами, были воистину беспредельны - на третьем или четвёртом умельце с ломом стали происходить невиданные метаморфозы:
  - Саня, я один это вижу?
  - Ты про этот цирк?
  - Я про этот лом, товарищ младший сержант.
  - А что... Мать моя - женщина!
  Мы оба, разинув рты, наблюдали, как один из удальцов, если не сказать вульгарнее, уперев лом в дужки замка, давил вниз. Под тяжестью его веса и грузом собственной ответственности лом начал...сгибаться. А советский железный лом - это вам не баран чихнул.
  - Вашу ж мать, так не бывает!
  - Саня, дай-ка рацию, у меня есть идея.
  - Что ты затеял?
  - Я считаю, что о такой штуке стоит сообщить "кому следует".
  - И что ты хочешь сказать?
  - Ну "Докладывает дежурный патруль. За время моего дежурства диверсанты согнули лом!"
  - Давай лучше воздержимся.
  Саня решительно отвергал все мои гениальные задумки и решения. Наверное, ему власть ударила в голову.
  Мне хотелось есть - я ж упрямый, я ж убеждённый, я ж не ем то, что в меня суёт Родина. Как хотите, так и понимайте. А магазин был очень неудобно расположен. Всё ещё. Он не переехал. Видимо, в этих краях не самая дорогая аренда. На помощь мне невесть откуда и неизвестно с какой целью на полигоне возникли Вова с Шанаем. Таким образом, на один квадратный метр площади получалось такое количество караульных, что, во-первых, не совсем становилась понятна цель их собрания, а во-вторых, натовские радары могли заподозрить что-нибудь неладное.
  - Мужики, мне нужен доброволец. Один. Самый смелый. До магазина прогуляться. Не в ногу, - я начал реализовывать свой чудный план.
  - Ну так иди сам, чего как маленький-то? - это Шанай.
  - Ага, чтоб меня осеменили по дороге как большого?! Что-то не хочется...
  - Ладно, не плачь, я с тобой прогуляюсь. Провожу тебя, - это уже Вова.
  Мой пессимизм по поводу близких интимных отношений с начальством был небеспочвенным. Первой фигурой, которая мне повстречалась в магазине, была внушительная фигура полковника Б.
  - А вы тут какого хрена делаете? - по присутствующим в предложении словам понятно, что это не мы ему такие вопросы задаём.
  - А давайте их накажем? - зашёлся в подхалимаже подполковник Сиська.
  - Товарищ полковник, мы сменщиков оставили на обходе территории. А на полигоне присутствовать нет необходимости - там занятия начались. Вот, зашли водички купить - солнце выматывает, - нагло врал я.
  - Ну, раз так, то ладно.
  Последнее, на что я успел посмотреть, прежде чем начал рассказывать прапорщику тёте Тане чего я хочу купить в её лавке, были глаза Сиськи. В них затухал огонёк, они были совсем безрадостные. Прогиб не засчитан - становилось сразу понятно. Мне даже стало его жаль на какие-то доли секунды. Неуловимые, невесомые доли. Но потом, как подобает в такой ситуации, я восторжествовал.
  Из магазина мы вывалились, купив, и правда, водички: с охапкой печенью, кипой пирожков и пакетами молока. Наш путь пролегал через штаб, а ребятам, которые там обитают, вовсе не нужно знать с каким грузом мы идём охранять бескрайние рубежи нашего Отечества, с каким набором шалостей мы путешествуем по части. Снова пришлось включать смекалку:
  - Вов, погоди, надо всю провизию попрятать.
  - Ну так смотри: булки по карманам на коленях, печенюшки за пазуху, а вот молоко...
  - Есть мысль! "Кто нам мешает - тот нам и поможет!", - с этими словами я засунул пакет молока в шлем стальной, повесил его через плечо и довольный попросил Вову сделать тоже самое. Конструкция получилась близкой к идеальной.
  - Контрабандный товар - ни дать, ни взять!
  На полигоне наши фигуры появились, не имея каких либо признаков нелегальных операций. Как будто бы, зря сходили.
  - А где еда? - теперь Саня, который не очень радостно воспринимал эту мою вылазку, волновался активнее всех.
  - Крибле-крабле-с корабля, бля!
  После волшебных слов на вид изумлённой публике из всех моих щелей полезли приятные дополнения к наряду. Последними появились столь тщательно законспирированные молочные пакеты.
  - Прошу заметить, доставлено в лучших традициях советской школы контрабандистов.
  Полигон погрузился в звуки и ароматы пикника. Профессор и Горчица, поглядывая на всё это чревоугодничество, выражали только удивление, отпуская изредка лёгкие шуточки. Негатива с их стороны не улавливалось. Картина, достойная пера русских классиков: четверо разодетых в камуфляж молодых людей, поглощающих пищу на фоне того, как целый взвод, матерясь и потея, тянет кабель, столь же ветхий, сколь и советская система военного воспитания. Поглощать пропитание и работать работу герои этой картины закончили примерно одновременно. Вовчик с Шанаем удалились "по делам". "Какие могут быть дела, матерь Божья?! Они же в армии - все их дела расписаны за них...", - мне оставалось только удивляться. Но мы с Саньком недолго оставались одни - к нам присоединился в нашем нелёгком труду человек, который остаток службы будет довольно часто появляться рядом с нашим взводом. Человек, который в одночасье из "киборгов" перескочил все ступени иерархии и очутился в категории "здоровые, вменяемые люди". Это всё условно, согласен, это всё плоды коллективного разума шестого взвода, но всё же. Имя этого человека Илья Б - ин. Первое, что мне о нём вспоминается - это его кольцо. Оно всё-таки оказалось не обручальным. Не то, чтобы меня волновало его семейное положение - меня волновал факт запрета на ювелирные украшения. Я снял перстни, как я уже говорил. Кроме того, по слухам, к ношению разрешались только обручальные или церковные кольца. Ни тех, ни других я не ношу. У Б - ина было тонкое золотое кольцо на безымянном пальце, на нём было написано что-то из серии "Спаси и сохрани", но миф про женатого командира третьего взвода расползался очень быстро. К слову о ювелирных украшениях: я помню, что у Испанца был золотой перстень с надписью "Got mit uns". И, чёрт побери, я бы многое отдал, чтоб посмотреть, как Испанец при случае искусно врал начальству, что это вовсе не девиз войск SS, а тот же "Спаси и сохрани", только на буржуйском языке.
  Появившись, Б - ин рухнул на траву по соседству и деловито закурил. В его манерах угадывалось то, что он командир своего взвода. Он всячески делал вид, что заработался, устал и вообще, что его неплохо было бы на горбу оттащить в люльку и дать отоспаться часов пять. На какое-то неуловимое мгновение я даже ему поверил. Впрочем, я со временем пойму, что Б - ин способен проявлять едва ли не больше смекалки и изворотливости, чем некоторые замполиты.
  - Б - ин, ты чего это разлёгся? - Горчица отреагировал на такой акт неповиновения со стороны Ильи.
  - Я патрульных охраняю. Мало ли, с ними что-нибудь случится, украдёт кто или обидит. А я тут как тут, начеку.
  Горчица резонно предположил, что спорить с дурачками бессмысленно, себе дороже. А Б - ин, прикинувшись этим самым дурачком, а временами даже слеповатым дурачком, провалялся на траве до конца всех работ на полигоне, рассуждая, как и положено солдату российской армии, о бабах.
  Наряд подходил к своему логическому завершению. Полигон опустел, на нём кроме техники, остались только я да Саня - два гриба.
  - Вот и смотри, товарищ Ситроен, уже практически четверг. А заступили мы во вторник. Считай, два дня - похоронили. Ещё два и неделя кончилась. Ещё два - и уже третья пошла. Считай половина, - даже этот месяц, мизерный срок, я и то делил на составные части, отчёркивал те, которые уже прошли, радостно загибал пальцы.
  - Дальше только легче будет, - в Саньке проснулся оптимизм.
  - Факт. А кроме того, думается мне, что не будет у нас пятой недели.
  - Это тебе кто сказал? - оптимизм сменился недоверием.
  - А никто. Интуиция подсказывает. Просто чувствую, что им и самим это не нужно.
  - Ну не знаю...
  - Ну вот говорю тебе, не будет у нас пятой недели.
  - К тебе ангел что ли ночью приходил?
  - Ага, усатый такой, в звании полковника. Явился, погладил так ласково по бритой башке и ласковым голосом на ушко пропел: "Родимый мой, отменяется у вас последняя неделя сборов. Ты только не говори никому". Ты это себе сам как представляешь? Я говорю, просто чувствую, что скостят они нам за примерное поведение. Сукам выйдет половина, как на зоне.
  Санек на это только пожал плечами. Многозначительное молчание длилось минуты две. На полигоне возникли субъекты, которым мы должны были вверить наш родной полигон. А вместе с полигоном наши дорогие каски, рацию и повязку. Я испытал лёгкую ревность. Это меня напугало.
  - Значит так, парни, нарядик - халтура. Но есть один момент, - Саня благословлял бойцов на подвиги. - В связи с боевой тревогой, парни, каску снимать нельзя ни на секунду. Тревога продлится до завтра.
  - Правильно, мужики, - я подыгрывал Ситроену, - вдруг война, натовские спутники засекут, что вы без касок и нанесут по вам превентивный ядерный удар.
  - Понятно... - хором протянули наивные бойцы.
  Я прогулялся с ними до дежурки, снял с себя все полномочия, принявшие материальное выражение в виде повязки, сдал рацию. Только после всех этих процедур, раздав срочникам полпачки сигарет, я выдохнул свободно. На неделю - это минимум - я освободил себя от всех притязаний любимой Родины.
  
  Пока я бродил по берегам болотистого озера.
  А пока я был в наряде, жизнь не стояла на месте. Все продолжали активно осваивать тяготы и лишения. Все преодолевали трудности с особым рвением. И всё ради одной цели: чтоб от них отвязались. Хотя, к слову, природу рвения у тех же киборгов я так и не смог осмыслить. Я говорю, в основном, о нормальных, живых людях.
  Пока я осваивал искусство боевого дежурства, двое наших парней проводили занятие у бойцов срочной службы. Хлебосольный и друг его Ваня были назначены на это развлечение. Не вдаваясь в подробности таково выбора, скажу лишь, что миссию свою они с треском провалили. Мне потом выпало удовольствие лицезреть фотографии с этим выступлением, из которых становилось понятно, что это занятие было чуть скучнее, чем средней паршивости лекция на военной кафедре. Один кадр с их бенефиса красноречиво свидетельствовал об уровне заинтересованности в рядах слушателей. На нём были запечатлены лысые солдатские головы, практически полным составом опущенные на грудь, с сомкнутыми глазами. Оставалось только надеяться, что проводимое с ними занятие навеяло им красочных и радостных снов. Судя по другому кадру, подполковник Л. тоже не выражал огромной заинтересованности всем творящимся вокруг него. Будь его воля, видимо, он бы и сам присоединился к солдатикам в их героическом сне.
  Пока я бродил по части, ещё не обременённый шлемом стальным, личный состав роты драли за то, что в понедельник не были показаны новости. Всех драли за то, что не посмотрели программу "Вести" и не прочувствовали генеральную линию партии на ближайшие несколько дней, а шестой взвод - по особой схеме. Нас имели за то, что мы этот просмотр не организовали. В силу собственного замполизма, как водится. Несмотря на все переживания полковника Б., порнуху и футбол мы тоже не показывали. Драли бы лучше за это, в самом деле.
  Пока мы несли дежурство, ещё до того, как нам явились лесные тролли, командующим взводов и отделений официально выдали их звания. Саня стал Ситроеном на пару часов раньше, потому как на церемонии присутствовать не мог. Говорят, что никакой излишней помпезности и торжественности этот момент не подразумевал. Не было громких слов и длительных оваций, чепчики в воздух не взлетали. Хотя на это я бы без слёз не взглянул, ей-богу.
  Но главные события в части начались на второй день моего дежурства. Главные события в армии - это те, которые счастлив, что пропустил. И на второй день моего дежурства таких выдалось сразу несколько.
  Во-первых, пока я гулял, нам учинили занятия по огневой подготовке. Это было частью того дикого, но симпатичного зрелища, которое я слегка затронул в предыдущей главе. В мокрой траве, выросшей местами, как говорится, по самые яйца, бойцы в группах по десять человек, сжимая автоматы, мчались в атаку. Сопровождали они эти перебежки дикими нечеловеческими криками, как в фильмах про берсеркеров. По команде Сметаны люди срывались с места, добегали в составе группы до указанного рубежа, падали на одно колено в сыру землю и символически стреляли. Толку от автомата при такой постановке получалось не больше, чем от палки, с которой все эти же бойцы лет пятнадцать - в основном - назад играли в войнушку. Но главное, как можно было бы догадаться, - это не личные соображения бойцов и не коллизии их восприятия этой игры. Главное - довольное лицо Сметаны. Он был Master of the Game, как говорится. Именно на этом этапе мы с Саньком и стали наблюдать за всем тем, что мы к собственному удовольствию бесславно пропускаем в наряде. Именно занятых таким вот веселым ремеслом парней мы развлекали, демонстрируя нашу развлекуху, когда мы с разбегу бились железными лбами.
  Во-вторых, пока одни занимались ретроспективой детских игрищ, другие рыли окопы. Этой веселухой руководил Профессор. Шестому взводу в этой игре несказанно повезло - всё уже вырыли до них. Даже в нашей армии, преисполненной красочного цветастого идиотизма, никому не приходит в голову закапывать обратно свежие окопы. Окоп - не могила, можно и впрок выкопать. По такому случаю нашему взводу оставалось только вяленько добраться до уже материализованного окопа, чисто символически пару раз взмахнуть лопатой, после чего с довольной рожей вкушать плоды чужого труда. Окоп - не интеллектуальная собственность, его можно присвоить безнаказанно, авторские права на него не оформляют. Главным плодом чужого труда, опять-таки, было удовлетворённое лицо хозяина игры.
  В- третьих, пока мы важно обходили наш кусок необъятной Родины, командование устроило занятие по радиохимической защите. Короче говоря, если теперь вдруг, не дай Бог, война, то все спасутся, а я нет. Потому что я осыплюсь кучкой пепла в резиновый комбинезон, едва натянутый до колен. И Санёк поступит также. Этой частью нашей трилогии руководил Сиська. Поэтому она и была самой скучной, нудной и плаксивой. А кроме того, поэтому на ней все так вальяжно себя вели. Игра эта волновала бойцов опосредовано. Мне вспоминается фильм о таких же сборах, снятый и смонтированный нашими предшественниками. В той части фильма, где освящалось это мероприятие, эти, прости Господи, учения, бойцы больше напоминали нелепых добродушных существ из детской передачи. Только вместо улыбки у наших мутных тварей во всю физиономию был противогаз.
  Пока я гулял, как феодал по своей земле, родная часть подарила мне мысль о том, как скрасить наши доблестные будни. Когда доблесть и героизм невыносимо наскучат, а спасать и сторожить Родину не останется никакой потенции - я знал, чем занять время. Наша военная карьера стояла на самом своём зачаточном уровне, но я уже готов был поставить её под дуло общественного гнева ради невинной шалости. Глядя на дыру в заборе, который так мужественно защитил от съедаемого желанием застучать всех на свете Санька, я подумал: "а почему бы нам не сорваться всей ротой и не захватить ближайший посёлок?" Клянусь Богом, я был бы очень милостивым императором. Более того, я был бы очень чутким командиром, я бы хорошо обходился со своим несметным войском (киборгов мы в расчёт не берём - они не привыкли к человеческой ласке). Я бы пообещал своим полчищам выходной день, прибавку к жалованию и незабываемую ночь в компании местных див. Увы, моя гениальная идея так и не была реализована. Её даже не стали рассматривать всерьёз мои ближайшие сподвижники. Но за себя я могу быть спокоен - до самого последнего момента в казарме эта мысль сидела в моей голове. Я всё мечтал, что мои люди завоюют этот посёлок, потом пойдут ещё дальше, до самой Персии, где я, как и принято, умру от какой-то лихорадки, а в честь меня назовут город в Египте. Или, на худой конец, в Брянской области. Великолепие этой картины натыкалось на прочную стену эгоизма и скудоумия окружавших меня курсантов. В них не было ни грамма романтизма, ни капли фантазии. В конце концов, в них не было даже уважения ко мне: ведь могли бы они поддержать меня из соображений гуманности, защиты умалишённых, ну и так далее... Мои мечты разрушились слишком мерзким образом. Впрочем, я отвлёкся.
  Пока я шлялся по части, надвинув, как мудак, каску по самые брови, я узнал, что в нашей части мы не одни. И дело тут не в троллях и прочей лесной гадости, которая нападает по ночам на гордых защитников металлолома. Обходя территорию части, я встретил вовсе не мечту Фокса Малдера и подобных ему чудаков, не каких-то там пришельцев или отбросов марсианской цивилизации. Мне не повстречались дикие звери, ищущие кого бы сожрать или над кем бы надругаться. Впрочем, к последней категории зверей можно смело отнести наших наставников-офицеров, но речь всё равно не об них. Встреченный мною зверь в широтах нашей части, а также в условиях её "специализации" был в новинку, в диковинку, если хотите. Кроме того, зверь этот был невероятно опасен. Повстречался нам никто иной, как сержант ВДВ. У меня было лишь два вопроса "Чего это он тут делает?" и "Куда от него при случае позорно бежать?" Правда, у зверя у этого было и того меньше вопросов: "А где магазин, парни?". Только неделю спустя от срочников, живущих в штабу мы узнали, что этих зверей в нашем цирке целый выводок. Оказалось, что в "Урале", припаркованном на заднем дворе штаба, как цыгане, живут несколько расквартированных у нас десантников. Но никто, в сущности, не представлял, кому они подчиняются, чем занимаются и какие последствия этот симбиоз может иметь. К слову, второго августа, когда эти ребята особенно опасны, меня в части уже не было.
  Пока я охранял Родину, шатаясь по её маленькому клочку с непередаваемо серьёзной рожей, в этой самой Родине творились её обычные дела. Кто-то родился - туда ему и дорога, кто-то умер - всякое случается. Кому-то стало лучше, но это скоро пройдёт, кому-то хуже - ко всему можно привыкнуть. Кто-то поймал шальную пулю, кто-то вдохновение, к кому-то пришла муза, а к кому-то участковый. Это сугубо их трудности, мне это всё не казалось важным. Лично для меня важно было то, что я тут был совершенно не при чём. Моё алиби надёжно, как аборт - я был в наряде. Это могут подтвердить мой напарник, дежурный офицер, которого мы всю ночь доставали своими докладами, мои сменщики, с утра увидевшие психопата, отгоняющего мошкару, лесные тролли, так и не сунувшиеся в наши владения, и дневальный, издевательски вежливо разбудивший меня среди ночи.
  
  Самый ответственный день в году
  Следующий день был скучен. Оттого я благодарю Господа за него. Армейское веселье подразумевает взмыленный зад, сорванные нервы, больные конечности, кровь, разрывающую виски. Армейское веселье - это орущие офицеры и затраханные бойцы. Клоунов и кордебалета в армейском веселье не предусмотрено. Потому каждый следующий скучный день - это благодать. Лучше гнить со скуки, чем умирать от того, что тебе веселья ради жопу до бровей порвали.
  Стояла жара и ощущение скрытого геморроя. Всё текло своим чередом и оттого текло еле-еле. Вплоть до самого вечера. Вечер подразумевал какую-никакую деятельность. Вечер в любом случае подразумевает какую-нибудь деятельность, ибо к вечеру кончаются силы у офицерского состава и можно заняться приятными делами - поваляться, поболтать, позагорать на спортивной площадке, или напрячься волейболом. Мы, например, развлекали себя играми в картошку. Однако, очень хотелось посетить горячий душ. Пусть и в компании посторонних мужчин - уже хоть как-нибудь.
  На пятницу у нас с Саньком было назначено два гиперответственных задания. И если первое - проведение Радионяни - ещё можно было запороть, то со вторым всё было сложнее. Вслед за провальным выступлением наших товарищей перед солдатской аудиторией, эта же нагрузка ложилась на нас. Мы с Саней, конечно, известные затейники и опыт совместной творческой работы у нас огромен, но вот публика и формат грядущего мероприятия накладывали особый отпечаток на наш настрой. А с учётом провала предыдущей попытки наша работа становилась совсем уж трудной. Второй хреновой лекции к ряду наше командование допустить не могло. Проникнувшись этой ответственностью, Саня разделил обязанности:
  - Значит так, ищешь в Интернете всё по первой и второй части, я смотрю третью. Как накопаем - поделим.
  - Ну да, - вяло согласился я. - Примерно так.
  Теперь стоит упомянуть, собственно, о теме нашей лекции. Есть у нашей страны её неотъемлемые атрибуты - гимн, бывший уже в употреблении, герб, который с птичкой, флаг, который довольно простой и скучный и два ленивых лоботряса, я и Саня, которым про это в красках надо было рассказать. Последний атрибут - наши доблестные вооружённые силы, которым всё это предстояло услышать. Как и что нам надо было говорить - никто нас не учил, граница для полёта фантазии и разгильдяйства была довольно абстрактной: чётко и по теме. За этой формулировкой не скрывалось никакого облегчения.
  Вечер клонился к своему логическому завершении - к отбою - а Радионяню мы даже не начинали готовить. По факту говоря, к отбою мы только-только приступили к подготовке лекции. С государственными символами сразу же случилась другая беда - материала надёргали столько, что вместо одной лекции могли бы прочитать бойцам полноценный курс, даже могли бы свозить бойцов на несколько экскурсий, если б нам дали волю. Правда, для этого пришлось бы жить в части до зимы. А это в наши планы не входило. Родственники бы начали волноваться. Дневальный объявил тёмное время суток, мы продолжили поиски ещё некоторое время, после чего Саня, собрав в кучу свои завтрашние вирши, объявил о собственном в высшей степени джентльменском решении:
  - Лёх, я спать очень хочу. Закончи тут всё, может быть, чего ещё отыщешь, подготовь на завтра Радионяню, с музыкой разберись, гимны послушай, распредели, кто чего будет рассказывать. Ладно?
  - Собственно, я думаю, что выбора ты мне всё равно не оставляешь, так что давай, вали спать. Я на тебе завтра отыграюсь.
  Да, мне повезло меньше, чем могло бы повезти - я сова. Я по ночам соображаю лучше, работать могу допоздна. Тёмное время суток - это моё время суток, я это давно заметил. А такие вот ребята, как Санёк, этим иногда пользуются. И если б при этом у меня ещё была возможность поспать подольше с утра - это было бы справедливо. Но, увы...
  Я усердно поработал, скажу без лишней притворной скромности. Нашёл новости, памятные даты, перерыл по многочисленным спискам, кто же родился в этот день и выбрал тех, кто хоть немного тянет на великого человека, о ком хоть как-то могли слышать курсанты. Я настроил трек-лист, переслушал гимны России со времён царя Гороха, распечатал несколько дополнительных страниц раздаточного материала на завтрашнюю лекцию. Во многом моё усердие объяснялось тем, что Виталик крепко спал. Дело в том, что Виталик был хозяином и ноутбука, и модема, а кроме того, курировал цветной принтер - единственный во всей части. То есть, соответственно, параноился за каждый килобайт трафика и за каждую минуту, которую кто-то просидит перед монитором. Не говоря уже о каждой капле краски в принтере. После всех этих операций я соизволил разок почитать, что же я такого напечатал из истории великой Родины. Я ложился спать последним, но зато ложился с чувством выполненного - если не перевыполненного - долга.
  Самое приятное в проведении Радионяни - это то, что с утра ты освобождаешься от зарядки. Ты выходишь курить после подъёма, созерцая как все, спешно выкидывая бычки, по команде "Бегом марш!" устремляют свои вялые телеса вперёд, к победе светлого завтра над тёмным сегодня. Пока они носятся по части, размахивая хиленькими ручонками, ты сидишь с кружкой чая, сигареткой и, что самое приятное, умытой мордой. Потому что ты - ну то есть я - грамотный замполит, у которого уже с вечера всё подготовлено, которому ничего настраивать не надо. Вся подготовка к эфиру - нажать кнопку "ВКЛ". Это Саньку, который отполз спать на пару часов раньше меня, нужно было в авральном режиме изучить материалы. Но "нужно было" и "сделал" - это ведь разные вещи, правильно? Вот он, Саня, сидит рядом со мной, нога на ногу, чаи гоняет. Потому что он - замполит с опытом культмассовой деятельности и может выступать без подготовки. А они пускай там себе бегают, машут руками и принимают какие хотят упоры. Я уже знаю, что вернутся в часть они под бодрые ритмы латиноамериканского хип-хопа. Радионяня с учётом нашего прошлого КВНовского опыта получилась у меня и моего напарника чёткой, чистой и грамотной. Всё как всегда - Саня "на сцене", я на звуке. Но самое ответственное было ещё впереди.
  Уже давно было нами замечено, что наш подполковник Л. свой день в войсках сокращает довольно существенно. Первую половину дня - да и ту начинаю часов с девяти - он лишь формально присутствует. То есть тело командира, шевелящее нижними конечностями, в наличие есть, а вот разум и жизненная энергия обитают отдельно от него. Причём, обитают где-то очень далеко от суровых реалий военной части. "Что ж тебе снится, Крейсер Аврора?" Несколько часов между обедом и ужином - это пик активности нашего командира. Вернее, это время наличия этой самой активности. В это время суток он полезен, разговорчив и может представлять ценность. После ужина подполковник снова пропадает. На этот раз жизненная энергия, разум и активность нашего усатого подполковника пропадали, прихватив его тело, украшенное спереди пузом, проходящим в войсках под кодовым именем "сгусток нервов". А ещё пузо они называют "жизненным опытом". Даже если голова этого тела отвечает на телефон или всё это тело целиком показывается где-то неподалёку, то ничего путного оно сделать уже не может, а попросту не имеет ни малейшего желания. Но есть в календарях чёрные дни. Дни дежурства. В эти злополучные дни наш командир, уже в мечтах видящий свою люльку и вечернюю чарку водочки, вынужден был отправляться на боковую на пару часов позже привычного времени. Многострадальному бренному телу нашего подполковника приходится проявлять активность, по крайней мере, её минимальные элементы вплоть до самого отбоя. Однако, стоит только дневальному подать команду, превращающую светлое время суток в тёмное, а дневального в ночевального, как дежурный офицер в лице подполковника Л. спешно ретируется в сторону собственной кровати, в которой пропадает до самого рассвета. Вот и первая причина, по которой мы так любили его смены. Прочих причин было много, среди них была, естественно, его лояльность к нашим бойцам по части сходить покурить после отбоя. Замполит не должен ругаться, нас так учили. Всё это я, собственно, к тому, что никаких вопросов о предстоящей лекции мы с Саньком не могли обговорить ни с кем, кроме как друг с другом. Полное доверие, но и тотальная ответственность.
  Минут за десять до нашего бенефиса в комнате появился-таки подполковник Л.:
  - Так, мужики, берём всё необходимое, я договорился, вы будете присутствовать, тоже послушаете, посмотрите.
  - Товарищ подполковник, - я всё-таки решил переложить немного ответственности на могучие офицерские плечи, - мы тут...
  - Сейчас, погоди. Так, Алексей, я вам записи гимнов оставлял, берите сейчас вот магнитофон, провода все, назначайте себе помощника. Материалы есть?
  - Так точно.
  - Сколько по времени у вас получилось?
  - Ну где-то примерно что-то около...
  - Можно даже покороче, не затягивайте. И главное - не тушуйтесь. Всё отлично. У вас отличная тема, вы её знаете, в конце концов, вы только учитесь ещё. Всё будет хорошо, - и уже всем. - Так, через пять минут все стоят у солдатской казармы.
  - Товарищ подполковник...
  - Да, с ноутбуком, с магнитофоном и проводами. Всё, я вас жду.
  Вот это я понимаю. Настрой. Харизма. Отеческое отношение к своим подчинённым. Работа в замполитарии закипела. Народ, обрадованный тем фактом, что до обеда никто ничем шестой взвод не напряжёт, засуетился. Лежбище тюленей было приведено в боевую готовность. "Лаской, друг мой, исключительно лаской", - как говорил профессор Преображенский.
  Изображая строй, мы втянулись в солдатскую казарму.
  Нас встретила сотня безрадостных солдатских лиц, перед которыми грозно возвышался уже знакомый нам прапорщик Е. Никого не стесняясь, товарищ прапорщик настраивал бойцов на рабочий лад:
  - Значит так, на: вам сейчас проведут лекцию по общественно-государственной подготовке. И не важно, что я вам её уже читал - слушать надо внимательно. Ебальнички свои подняли, у кого увижу опущенный ебальничек - лично его отмудохаю.
  Прапорские методы воспитания подрастающего поколения внушали трепет. Он повернулся своей могучей мордой к нам, когда убедился, что его воззвание не было пропущено никем. С нами он заговорил в ином ключе, мне даже показалось на секунду, что он разительно переменился:
  - Ну что, молодые люди, работайте. Я к концу занятия вернусь. Если что - орите на них, они так лучше понимают.
  Раздав всем ценных советов, могучий прапор удалился, видимо, раздавать их в другом месте. Настала наша очередь говорить. Сверкая буквой "К" на погонах, мы стали пытаться привлечь внимание бойцов к нашей лекции. Первым выступал Саня. Попробовав пару бородатых шуточек, мой сКВНившийся напарник быстро понял, что местная публика к такому не готова. Она и без моего Ситроена сплошь весёлая и находчивая. Но Саня не растерялся. Нет, он откопал где-то в себе командный голос, особо строгий тон, напустил на лицо суровое выражение. Что до его воодушевления - оно не могло не передаться аудитории, поддавшись ему, некоторые даже проснулись.
  Пока Саня вещал, мои однополчане принимали удобные для сна положения тел. Андрюша настраивал аппаратуру, потому заснул последним. А быстрее всех зарубилось, показав яркий личный пример своим подчинённым, наше начальство - Миша и его заместители. Подполковник Л. тоже поспал бы с немалым удовольствием, но был занят, фиксируя на плёнку всё происходящее. Бойцы нашего невидимого взвода - а шестой взвод всё чаще был невидим, запираясь на целый день в АТЗ на "занятия" - для сна расположились в районе окна: на подоконнике, под ним, вдоль стены. Спали почти все. Те, кто не спал, скорбели по этому поводу. Впрочем, активнее остальных бодрствовали прошлые лекторы - Хлебосольный с Ваней. В глазах первого, как мне показалось, можно было узреть зависть, в глазах второго - ничего, кроме томной тупости. Уж не знаю в чём тут дело, быть может, бойцам вставили пистон за хреновое поведение в прошлый раз, а может, Саня действительно смог привлечь их внимание, наконец, может быть, тема лекции живо трепетала в них, но факт в том, что спавших было меньше, а храп их был куда тише, чем это принято. Есть ещё, конечно, вероятность, что бойцам просто не улыбалась перспектива очищения лицевой области по методу прапорщика Е. Процедура, чего уж тут лукавить, и правда, весьма неприятная.
  Саня закончил и к трибуне, топая берсами, подошёл я. Всё это уже было частью моего представления. Отгрохотал башмаками, чем разбудил нескольких слушателей, и начал выколачивать из бойцов авторитет и внимание, не раскрывая рта. Притворяясь офицером Вермахта, я несколько секунд молча скользил мрачным тяжёлым взглядом по глазам сидящих напротив. Когда я заговорил, то даже сидящие сзади непрошибаемые парни, проспавшие всё, включая напутственные слова прапора, ненадолго, но подняли головы. Дело плавно дошло до гимнов. Я рассказывал из головы то, что помнил или мог удачно соврать. Про гимн Британии, про гимн Исландии, про гимн Третьего Рейха. Ведь никто ничего не проверит, не станет проверять и даже не запомнит, что же именно надо проверить. В процессе этого "Остапа несло"-монолога пришлось пробудить Андрюшу, спавшего за клавиатурой, ибо он был у нас с Саньком ди-джеем. Когда из колонок начинал греметь тот или иной гимн России, непрошибаемые парни с задних рядов, как по команде открывали глаза. Глаза были грустны, подавлены, недовольны, мол "спать не даёшь, выруби музыку, хулиганьё, сейчас милицию вызову". И шваброй в потолок, как это принято. Самый конец лекции стал апогеем моего издевательства над бойцами, я заставил их всех встать на ноги, которые они отсидели, отлежали, отдавили, заставил стоять на этих ногах по стойке смирно, которая выходила несколько коряво, и слушать старый новый гимн Родины. Вот тогда меня реально возненавидели. И срочники, и свои, которым тоже пришлось просыпаться и принимать положение тела, которое не оскорбляет гимн. Вот тогда в глазах всех присутствующих я стал похож на гестаповца. Но, увы, не подняться в такой ситуации возможности нет.
  Отгрохотав музыкой Александрова, мы закончили свою пропагандистскую работу. Раскланялись. Пока товарищи замполиты сматывали все наши манатки, мы с подполковником Л. уже курили на улице. Его стараниями весь этот образовательный беспредел остался на диске, который смело отправляется в анналы истории, дожидаться раскопок. Первый фильм со мной в главной роли. Имею в виду, полнометражный, полуторачасовой фильм. В этой ленте я играю военного педагога, воспитывающего бойцов в духе патриотизма, самопожертвования и гордости. А в конце все поженятся... И, несмотря на то, что я и так был горд собой самым низменным образом, я всё же решил спросить у начальника его мнение:
  - Товарищ подполковник, как вам?
  - Алексей, я бы и сам так не смог, наверное. Очень хорошо.
  - Да бросьте!
  - Очень здорово. Всё по теме, всё подготовлено, молодцы. И закончили красиво, я чуть не прослезился.
  Да-да, та-арщ подполковник, говорите больше, хвалите меня. С каждым Вашим словом моя завышенная самооценка пухнет, крепнет, толстеет. Гордыня - это не только смертный грех, но и много минут очень приятного времяпрепровождения, приподнятого настроения и ощущения собственной непревзойдённости.
  А если вернуться с небес на землю, то в очередной раз хочется выразить громаднейшую благодарность этому педагогу за его чудесное умение поддержать и поощрить. Понятия не имею, как себя вели в этом отношении другие преподаватели со своими "родными" взводами, но по отношению к нам с их стороны не было никакой симпатии: максимум, на который мы могли рассчитывать - настороженное игнорирование. Скорей всего, насторожить их могло только то, что мы потом могли статейку написать, на стенку повесить и пущай бойцы глазеют. И нам за это ничего не будет - это наша работа, и офицерам, вроде как, геморрой - прощай авторитет. За других говорить в кои-то веке не возьмусь. Но от лица замполитария выскажусь. Подполковник Сметана, о котором Мишель поначалу отзывался с большим восторгом именно за его "солдафонские" методы диалога, уже зарекомендовал себя жёстким, порой грубым командиром. Уже и Миша ушёл от своего первоначального ощущения этой персоны, приняв сторону своих подчинённых. Нет, нас не надо прятать за маминой юбкой, нам не надо утирать сопли, как можно было бы подумать. Но и орать на нас тоже смысла нет. Мы не в армии, если уж на то пошло. Да мы и не солдаты, если уж этим заканчивать. Факт есть факт, мы были в казарме месяц, чтоб никогда не оказаться в ней на больший срок. И никто, ну кроме киборгов, конечно, не питал ни малейшей иллюзии на этот счёт. Нет, наш собственный родной командир, подполковник Л. не был смазливой единицей, за тряпку котировался подполковник Сиська, но перегибать палку и гонять своих бойцов в хвост и в гриву, наш педагог привычки не имел.
  Вот так я закончил все свои задания на самый ответственный день в году. Да, я могу заявить, что жениться в том году мне не пришлось, диплом я писал на следующий год, так что смело можно сказать, что в том году дня ответственнее у меня не было. И опять же, я доблестно избавил себя от посягательств защищаемой мною Родины на неопределённый срок.
  
  Витенька.
  Примерно со второй недели на ведущие роли в нашем взводе стал выходить Виктор. Если официально, курсант Ш - о.
  Разговор про это туловище стоит начать с довоенных времён. Такое понятие, как университетская тусовка, как бы я не презирал эти слова, - оно у каждого своё. Да, конечно, я знал Витю, я его видел - поди не увидь эту глыбу - но единственной точкой соприкосновения двух "тусовок" долгое время был один человек: Костя по прозвищу Буря, да и то был весьма формально. Говоря проще, Витя существовал для меня всего лишь как "парень с потока", один из сотни, ни как иначе. До "войны" Витя казался мне большим. На "войне" я понял, что Витя - великий.
  Стоя рядом с ним в строю, я - при немалом своём росте и на самых узких плечах - самому себе казался букашкой. Витя был велик. Его пара метров с некоторой добавкой, его размах крыльев, кисть, которой он мог преспокойно обхватить мою лысину и приподнять меня от земли - всё это автоматически вызывало уважение. Я как-то слышал по сарафанному радио, что кто-то умудрился нахлобучить Вите в тёмном парке, и у меня возник только один вопрос: "каких же размеров должны была быть ТА штука, чтоб не побояться просто подойти к нашему богатырю?"
  Первое, в чём Витя преуспел - это в строевой. Во всём взводе были только двое человек с сорок пятым размером ноги - я и Витя. Но длина ног была несопоставима - я весь кончался примерно там, где у Вити начиналась спина. Судите сами. Бедный Виктор, он хоть и ставил пятку к носку, чтоб не выпадать из шеренги, всё равно подавался корпусом вперёд остальных. Зато уж точно, ему было видно больше всех остальных с высоты своего полёта. Если б Витя возглавлял колонну, а такие проекты у кого-то рождались, то шёл бы он, видимо, в роли отдельного подразделения. В силу особенностей своей походки, Витя напрягался при строевой подготовке сильнее всех остальных. Потому, стоит признать, что привести эту походку в нормальное состояние к присяге было неимоверным достижением.
  В первые же дни, освоившись в части, Витя стал поражать не только своими размерами. Всем стала бросаться в глаза его невозмутимость. Нет, Витя не был тормозом. Он просто не понимал, куда ему торопиться. Да и зачем. После обеда вся наша военизированная стайка стягивалась под палящим солнцем, изображая на сытое брюхо строй, за спиной командира. Все мечтали свалить с этой осточертевшей полянки, успеть десяток минут подавить на массу перед очередным построением, да и просто не топтаться на жаре. При этом все пренебрегали процедурой мытья котелков, откладывали это дело на вечер, а пока пусть погниёт комбикорм, ничего с ним не случится. В конце концов, я ж говорил, все продолжали жевать солидол. Но всё упиралось в Витину размеренность. Основательно подкрепившись, наша глыба отправлялась поливать свой котёл горячей водой. А на полянке было единственное место в части, где такая роскошь была доступна. В итоге все семнадцать морд, истосковавшихся по подвигам, а от того одолеваемых желанием завалиться на травку возле казармы, взирали на здоровенную Витюшину, грубо говоря, спину. А Виктор, напевая что-то себе под нос, даже не думал ускоряться. Он просто не понимал сути проблемы. Положено мыть котелок - значит надо помыть. А торопиться в таком деле не стоит. Наверное, он был единственным, кто к концу блицкрига хоть немного, но отчистил этот назойливый солидол. Семнадцать гномов сдержано намекали Вите на ускорение процесса, да только пошатнуть его спокойствие было совершенно немыслимой затеей. Не царское это дело - торопиться. Однажды мы зашли в оценках этой ситуации довольно далеко, поддались раздражению, стали тихонько ругаться. Витя так же неторопливо подплыл к строю, чуть не распавшемуся на несколько маршей недовольных, несогласных, нетерпеливых. При виде Вити ропщущий народ примолк, как по команде.
  - А вот теперь все свои претензии можете высказать Вите в лицо, - усмехаясь, кинул окружающим командир взвода.
  Желающих не нашлось.
  Витюшина размеренность и неторопливость, переходящая в основательность, была лишь следствием. Следствием того, что Виктор - едва ли не самая спокойная личность на свете. Не столкнулся я с тем, что способно было бы поколебать это спокойствие, вывести его из равновесия. Понятное дело, я говорю о душевном равновесии, потому как из равновесия физического вывести его просто невозможно. И это, наверное, правильно. Наверное, так заложено природой, что подобного рода конструкции должны твёрдо стоять на спокойном состоянии. В противном случае, следовало бы объявлять в районе чрезвычайное положение. И то, если б кто-нибудь успел. Складывалось впечатление, что природа не заложила в Витю умение париться, нервничать, злиться, суетиться и так далее. Витеньке этого не требовалось. Он был спокоен, как танк и уравновешен, как ледокол. Или наоборот, я не проверял. По воспоминаниям нашего полководца Миши, как-то раз за три минуты до построения, когда он - командир - уже рвал волосы на локтях, выгоняя нас-раздолбаев на плац, Витя вплыл в комнату с полотенцем на плече и широченной мечтательной улыбкой на лице. Из одежды на нём были только трусы и уставные тапки. У нашего командира отнялся язык, он понятия не имел, что ему делать в этой ситуации. Понимая, что ускорять Витю - затея глупая и непродуктивная, он просто спустился вниз и молча закурил. Стоит также сказать, что Витя успел на построение.
  Ангельский характер Вити вкупе с его габаритами приклеили к нему такие прозвища, как Малыш и Карапуз. А обращались к нему исключительно "Витюша" и "Витенька". Со стороны, нужно полагать, смотрелось дико, когда к этой глыбе, взирая снизу вверх, кто-то обращался "Витюша, малыш..."
  Однажды у нас выдалось затишье. Нас так долго не трахали, что приходили самые мрачные мысли: а может мы остались одни во всём белом свете, а может, про нас все забыли, может, офицеры снялись с насиженных мест и ушли на север искать лучшей жизни... Витя лежал на кровати, погружённый в подобные мысли. Точнее говоря, он лежал на двух кроватях, прихватив ещё и проход между ними. Не пугайтесь - поперёк, на двух рядом стоящих кроватях, не через всю комнату, не всё так грозно. В другой части наших апартаментов мы с Саньком пинали волейбольный мяч. Хотя если по старшинству, то Санёк со мной, но это неважно. Пинали цинично, ногами. С чьего-то неловкого удара мячик отлетел к Вите. Все замерли, ожидая негодования задумчивого гиганта. Но нашим глазам открылось умилительное зрелище: Витя стал двумя руками подбрасывать мяч над головой и ловить его. Саня первым сумел сделать чуть менее удивлённые глаза, робко попросил:
  - Витенька, скажи "агу"!
  И Малыш сказал. А потом ещё разок. И ещё. И понеслось: Витенька, перегородив своим туловищем полкомнаты, одними пальцами подкидывал мяч к потолку, резвился, смеялся, агукал и снова смеялся. Он оправдывал свои прозвища на наших глазах. Вдоволь нарезвившись, детинушка откинула мячик обратно и, как ни в чём не бывало, продолжила молчаливое созерцание действительности.
  Вот так аккуратно я и подошёл к главному Витиному поприщу во взводе. Витя был спортсменом. Конечно, он не подтягивался по сорок раз - с его габаритами и их массой это было бы само по себе удивительным достижением. Но вот в волейбол играть - без него никуда. И спортивный "праздник" - а было у нас в самом конце сборов и такое - это докажет. Когда Витя зависал над сеткой, занеся свою длань, не думаю, что у соперников прибавлялось оптимизма. Техникой у нас брали другие, Макс с Вороном, например, а у Виктора была иная роль. Он "вколачивал гвозди", и всё тут.
  После волейбола Витя шёл тягать гирю. Ту самую, тупорылую советскую гирю в двадцать четыре килограмма, на которую мне и посмотреть лишний раз было страшно. А Витя - тянул эту игрушку по двадцать раз каждой рукой, не меняя выражения лица, говорил, что "не хочет перенапрягаться" и уходил. Уходил не почивать на лаврах, как сделал бы каждый из нас. Нет, Витя был спортсменом, настоящим спортсменом, он не знал, что такое звёздная болезнь. Он уходил играть в шахматы. Скажу опять-таки за себя, я знаю, что конь ходит буквой "гэ" и на этом мои познания в великой игре закончены. А Витюшу немногие-то и обыгрывали. Уж не знаю, что их останавливало - действительно талантливая игра Виктора, его непрошибаемое спокойствие или же природное ощущение, что у таких ребят лучше не выигрывать, - но Витя за доской редко знал поражения. А порезвившись с маленькими фигурками, Витя отправлялся бороться на руках. И здесь была одна беда - Витя, как все незаурядные люди, был левшой. А бороться приходилось правой - никто не соглашался сменить руку, знали же, что шансов тогда нет никаких. Борьба правой рукой требовала от него много сил, он сталкивался с непобедимыми соперниками, а это нашего малыша расстраивало, так что он не очень любил этот вид спортивного досуга. Да, бежать стометровку ему было не с руки, точнее, не с ноги, но за исключением этого Витино имя значилось во всех дисциплинах от нашего взвода в межвзводном турнире. Упомянутый выше "спортивный праздник", на котором мы соревновались со срочниками, обещал стать Витиным звёздным часом. И да, он не зря увёз из части знак отличия "воин-спортсмен" и соответствующую грамоту.
  Как я ещё буду говорить далее, Витя был ещё и музыкантом. Он, как и положено всем размеренным парням держал ритм-секцию, он был ударником. Когда командование, готовя нас к присяге, поставило перед строем мудака, полностью обделённого чувством ритма, у нашего взвода было вполне оправданное возмущение, что мы, мол, можем на место этого бездаря поставить Виктора - пусть возвышается и молотит. В конце концов, он мог бы что-нибудь сымпровизировать, всё веселее было бы.
  Вспоминается ещё один полуанекдотический случай из наших будней. От нашего взвода нескольких бойцов выдернули в наряд, занимать место больных и убогих, которые множились в других взводах с катастрофической, эпидемической скоростью. Витенька ушёл в наряд на КТП, к тому самому лейтеру-филологу. Ушёл вместе с командиром своего отделения Антохой. Антон - парень, конечно, крепкий, но никак не габаритный. А то и вовсе, невысокий и некрупный. Примерно в той же пропорции ко мне, что и я к самому Вите. То есть, Антон был меньше своего напарника раза в три. К вечеру с наряда вернулись все, в том или ином расположении духа, с тем или иным запасом сил, но все. Кроме этой парочки. Отхлебнув чаю, Миша повесил из своей кровати над комнатой вполне логичный вопрос:
  - Парни, а где Витюша с Тохой?
  Пока народ соображал, оглядывая дальние углы комнаты, будто они оба спрятались в одном из них, чесал репу, Ворон, тоже, надо сказать, весьма стрессоустойчивая фигура, дал самый мудрый из возможных ответов:
  - Просто Витя съел Антона и ему теперь стыдно идти домой.
  Вся соль в том, что Витенька и правда производил впечатление стыдливого людоеда, который в силу своей скромной натуры постеснялся бы вернуться в комнату до отбоя, попадаться на глаза бойцам своего отделения, которых лишил командира. Из серии "как же теперь людям в глаза смотреть?" С этих пор появилось в нашем взводе очередное расхожее выражение "Витя, съешь его!", произносимое всякий раз, когда кто-либо вызывал раздражение слушателя.
  Незаурядная, как внешне, так и внутренне, фигура Вити к середине блицкрига всё чаще и чаще стала играть большие роли на большой сцене. Забегая вперёд, освещая наш уклад жизни после того, как мы вернулись со своей "стремительной службы", скажу, что мы стали гораздо чаще пересекаться с Малышом. Мы стали ходить вместе в бары, бывать на концертах, он стал вхож в тот коллектив, который я в начале главы обозначил противным "универская тусовка". Можно сказать, что Витя - самый яркий пример того, как военная служба сближает людей. И уже теперь я смотрел на него не просто, как смотрят на больших парней - с уважением, продиктованным опасением, - а как на глыбу, как на великого парня, которого уважаешь за дела, а не авансом. Теперь уже, выплывая под утро из кабака, я смотрел на Витю, как на огромного, спокойного, доброго парня, сверху вниз снисходительно взирающего на жалких и суетливых нас.
  Провокаторы в санатории.
  На дворе стояла пятница. Все важные события, накинутые на меня Родиной, закончились. Неделя практически минула. Как положено самцам в неволе, мы воняли, мечтали о случке, кидались друг на друга с кулаками и начинали беситься, гуляя по клетке из стороны в сторону. Самок по близости не было, территория так и так была не наша, а мы всё равно пытались друг с другом померяться силушкой. Эти чёртовы инстинкты - никуда ты от них не денешься. В такой атмосфере мечтать о подвиге было бесполезно. Немногие ещё пытались, но основная масса просто заняла выжидательную позицию - маячили выходные, домашняя еда, душ, девки, пиво... Полковник Б., как водится у него, намекал, что никого не выпустит ни в какой город ни к каким бабам. Каждое утро на съёмках "Утреннего секса" он уверял, что сгноит и затрахает нас всех на этом самом плацу, не уточняя скопом или по одному. Этому старому хиту не верил уже даже Виталик, а я не могу подобрать более веский аргумент, чтоб показать несостоятельность этих уверений.
  А я мечтал о провокации. Я слишком долго существовал на этом затянувшемся уроке физкультуры без единого спровоцированного мной конфликта - а это не в моих привычках. Да, я из-за этого в школе натерпелся, но ничего с собой поделать не могу. Время пришло - назревала какая-нибудь шальная выходка.
  Чтоб полностью раскрыть суть моей провокационной затеи, надо заглянуть назад во время. Итак, четверг выдался дождливым. Подполковник Л. оставил нас в нашем замполитарии, наказав заниматься тем же, чем мы занимались обычно в аудитории в АТЗ. Ну, то есть, не делать ровным счётом ничего общественно-полезного или необходимого Родине. Каждый начал страдать своей. С самого утра я ходил по расположению, пинал мячик, пил чай, часто выходил курить, много думал и неохотно со всеми общался. И всё это - не прекращая напевать один незамысловатый, знакомый со стыдливого детства мотивчик. Сами вы "Эммануэль", Господь с вами. Старая морская песня "Яблочко", компрометированная сперва Полиграфом Полиграфычем Шариковым, а потом и господином Шнуровым. Иногда я напевал её громче, иногда, задумавшись, - тише. Но прекращал её петь только для того, чтоб крикнуть "Я следующий на чайник!" или "Кто-нибудь идёт курить?"
  Виталик, сражённый невероятного уровня ответственностью, дотошно отслеживал время перерывов, разрешая нам выходить на улицу. В очередной раз, одарив нас полным моральным правом пойти в дождь погулять, Виталик проводил глазами меня и Андрюшу. Маневрируя между струй дождя, я направился в магазин завоевать себе чего-нибудь сладенького, а Андрей остался тупить на крыльце гостиницы. Вернувшись с провизией, я не сразу поверил своим ушам: Андрей стоял, подперев собой стенку, похожий на беспризорника из советских фильмов, и напевал "Яблочко". Идея стала оформляться в конкретный замысел. Но окончательно я обрадовался, поднявшись в кубрик, когда обнаружил, что наш предводитель Михаил задумчиво напевает то же самое. Напевает себе под нос, фоном, не задумываясь, как только и можно делать, не отвлекаясь от своих дел. А дела у него были самые что ни на есть ответственные - он играл в "Эрудита". И тут я окончательно перестал сомневаться в своей идее.
  Сидя на полу, громогласно отхлёбывая чай, я изложил суть своей придумки особо активной группе товарищей, сконцентрированной за игровым полем и возле него:
  - А давайте-ка нашей армии каку сотворим? Как насчёт того, чтоб сегодня на вечерней прогулке всем взводом это самое "Яблочко" спеть?
  Кто-то подавился чаем, кто-то заржал, видимо, перепутав моё гениальное предложение с шуткой юмора, а кто-то повернулся с блестящими от восторга и азарта глазами. Скорей всего, мне тогда повезло, что наш полководец был среди последних.
  - Идея! Только слов-то никто особо не знает.
  - Миш, брось! - как всегда Виталик портил своей паранойей всю малину. - У нас и так море проблем.
  - Виталик, ты чего ж такой мерзкий? - я нисколько на него не злился, но его поведение немного надоело. - Чего они нам сделают? И какие у нас сейчас есть проблемы?
  - Правильно, Металл, не загоняй! - Миша включился в обсуждение. - Мы хоть поржём.
  - Ну делайте, что хотите!
  Что-то из оперы "Я был сразу против, если всё пойдёт не так, то я вас предупреждал!" Это нормальный скорпионий аргумент, мой отец владеет этим фокусом в совершенстве.
  - Лёх, ты слова знаешь?
  - Обижаешь, начальник! Чтоб я, да не знал таких слов?! Первый куплет возьмём из классики, второй и третий у Ленинграда спионерим. Ништяк получится!
  - Тогда напиши слова, разбуди взвод, пусть все перепишут. Вечером попробуем спеть. Если нас всех не расстреляют, то завтра ещё подучим и к вечеру грянем, как надо.
  - Правильно, - отозвался кто-то с другого конца комнаты, из "спящих", - а то лично меня "Гимн" уже достал.
  "Назвался этим - полезай в это!" - говорил мой хороший друг. Я написал пару копий стихов, подкорректировав на первое время особо вульгарные строчки, распинал лентяев и отдал им, чтоб переписали. Работа замполита в действии. Виталик остался в явном меньшинстве, но подводить коллектив не стал, занялся переписью.
  Вечером всё было, как ему и положено быть. Чётко и по распорядку. На дежурство по роте заступил, как раз, подполковник Л., что означало, что на прогулку и поверку никто из офицеров может и не явиться. Взвода, представленные помятыми, заспанными рожами, вдоволь напившимися чаю, наигравшимися в домино и отоспавшимися за дождливый денёк, вяло выпали один за другим из казармы. Были и те, кому, конечно, нравилось играть в волейбол или висеть на турнике, но от таких основную массу бойцов спасал дождь. В основном молодёжь предпочитала пинать вялого. Час перед прогулкой, положенный на личное время, что в переводе означает пришивание подворотничка или, на худой конец, чтение устава друг другу, каждый тратил, как умел. Раз уж на то пошло, то лично я снимал форму, обувал кроссовки и бесцельно валялся, покуривая в небо, на спортплощадке. Но опять-таки, дождь. Так вот, с недовольными, но преисполненными патриотизма, мордами бойцы выплыли на плац. В некоторых руках шестого взвода замелькали бумажки, а губы что-то судорожно бормотали. Некоторые подходили ко мне, уточняли то или иное слово. Недовольных затеей почти не находилось, это меня удивило. Под "почти" я понимаю, как водится, Виталика. Ну и может быть, товарища Верховного Главнокомандующего Российской Федерации, но ему не доложили, так что, думаю, с этим всё было в порядке. А ещё удивило то, что, невзирая на текст разучиваемой песни и её славу, улыбающихся и веселящихся замполитов не наблюдалось. К любой сомнительной идее войска научили относиться со всей серьёзностью, если она оформлена в приказ.
  Один круг прогулки мы пронесли над частью уже осточертевший гимн родного города. Перед вторым Миша, дав команду, остановил нас и сказал:
  - Так, сейчас поём новую песню. Топаем, орём, тут мотив и напев не нужны. Слова, кто может, поёт наизусть, кто не может - смотрит в бумажку. Лёх, ты начнёшь.
  - Есть!
  - На жопе шерсть! Погнали!
  И мы погнали. И погнали, надо сказать, неплохо. Особенно, принимая во внимание, что это премьера. Народ, вдохновлённый свежей идеей сделать бяку родной армии, рвал горла, изредка срываясь на смех. Из-за паузы, которую мы выдержали перед стартом, на плацу не осталось никого кроме нас, стихли песни и топот, которые при одновременном исполнении слушались идеальной какофонией. И вот наша новая "пест-ня" лилась над страной громко, задорно и в то же время, угрожающе. Вернувшись в строй, образованный для поверки перед казармой, мы были награждены жиденькими аплодисментами и восторженными взглядами сослуживцев. Понятное дело, что киборги не поддержали наш задор. Их, конечно, становилось меньше, особенно с переводом пятого взвода в город, но суммарный коэффициент недовольства нисколько не уменьшился. Перед лицом опасности полностью исчезнуть с лица земли, киборги активизировались. Их разрозненное и немногочисленное сообщество восприняло нас как врагов народа, позорящих благородный облик войск связи. Тоже мне, героические защитники радиоточки. Но по лицам людей, я догадался, что дебют не остался незамеченным, что мы движемся в нужном направлении, и у нас просто нет иного выхода, кроме как исполнить наш шлягер для командования. Такая возможность нам представилась днём позже.
  А теперь ненадолго забудем про провокацию и, перелетев в тот самый "день позже" поговорим о другом его событии.
  Когда я вернулся со спецзадания под кодовым названием "лекция для личного состава роты", в дверях нашей комнаты, общаясь с полковником Б., красовался улыбающийся призрак из прошлого. Из очень далёкого прошлого. Данный призрак носил звание подполковника и был нами забыт при довольно щепетильных обстоятельствах. Он вёл некоторые лекции на факультете военного обучения, котировался за доктора околовсяческих наук и был всеми подряд невыносим за своё свирепое занудство. Нет, он не был плаксив, как наш первый преподаватель, майор Г. Он не был солдафоном или не пытался таковым выглядеть, как, например, Сметана. Просто парень был занудой. Его лекции клонили в сон любого, даже киборги переходили в спящий режим. А те, которые выдерживали - становились образцовыми киборгами, он был для этого создан российской армией, наверное. Но именно за это он и был стабильно презираем. И вот в один прекрасный день Буря вступил с ним в открытую конфронтацию. Кто прав в этой истории, а кто лев, я выяснять не возьмусь. Не имею никакого желания ворошить эти дела - с них минуло уже много лет. Но начало конфликта было положено - Буря в голос возмутился в ответ на претензии со стороны подполковника и заявил, что подполковник, цитирую, "борзеет". Собственно, завершение конфликта не заставило себя долго ждать. Данный подполковник явился на наш экзамен, что не сулило ничего приятному никому из нас. Особняком в этих "нас" значился Буря, которому появление подполковника и вовсе несло одно расстройство. И Буря повысил голос на "очень старшего" по званию, отмахнулся от него и самовольно покинул экзамен, заявив, что не имеет никакого желания общаться с подполом. Конечно же, по всему факультету тут же разнеслись слухи, что якобы один "обнаглевший экономист" отправил этого "глубоко уважаемого человека" в солнечный круиз по интимным местам, намекнув на тесное знакомство с его матушкой. Конфликт вскоре удалось замять. Вернее, сперва Бурю отчислили, грозились выгнать из университета, а вот потом уж и смогли замять. Не возьмусь судить о цене вопроса - не моё дело. Сам Буря об этом отвечал довольно уклончиво. Бурю восстановили, а подполковник, видимо, чтоб не травмировать свою шаткую психику, перевёлся в другие взвода, стал работать в другие дни, и про него в скором времени позабыли все наши ребята. Точнее говоря, он переквалифицировался в нашем сознании, подобно Чапаеву или Штирлицу, в героя баек и анекдотов. Остался под кодовым именем "подполковник Борзеев". Вот такое вот чудо из давно забытых дней стояло на пороге нашей комнаты.
  Пообщавшись с нашим "главным", он зашёл в кубрик. Вёл он себя чересчур расковано, со всеми ручкался, обращаясь на "ты". С Мишей он вообще едва ли не облобызался, хотя на его веку Миша был очень и очень далёк от обязанностей командира взвода. В разговоре выяснилось, что он трудится во благо Отечества в соседнем гарнизоне, где сборы проходят чуть менее удачливые ребята с гуманитарного факультета. Заметив в дальнем угла комнаты своего давнего обидчика, товарищ подполковник сделал неописуемо выразительное лицо, приправленное, однако, долей безысходности. Типа, что уж тут теперь поделаешь, не переводиться же в нашу часть справедливой мести ради. Незваный гость, как известно, хуже хламидии. И этот гость пригласил пару-тройку особо любознательных бойцов от нас в сопровождении подполковника Л. посетить его владения. Что-то типа экскурсии с классной руководительницей. И не важно, что у классной кошачьи усы, пузо и военная кепка на голове, а детишки коротко стрижены и ментально измождены. Об этом заманчивом предложении я узнал уже позже, все места в экскурсионном автобусе были уже заняты. Парламентёрами от нас выступили Андрюша, Ворон и Боря, который управлял этим автобусом.
  Стоит вспомнить слова подполковника Л. о том, что наши сборы - это просто детский лагерь с элементами зарницы. Помню, как на первой недели мы с Максом отмечали всё увеличивающееся число "элементов лагеря среди одной глубокой зарницы". Согласен, на второй неделе, когда многие вещи воспринимались с юмором, а порой и вовсе не удостаивались нашего внимания, ощущение лагеря практически перестало покидать наши головы. Хотелось искупаться и завалиться к бабам в корпус, да так, чтоб вожатая не выкупила. Это я к тому, что первой фразой, которую обронил Ворон, вернувшись с союзнической территории, он шокировал всех присутствующих:
  - Парни, давайте построимся в шеренгу и по очереди поцелуем полковничка в зад за наш санаторий!
  Андрюха был ещё конкретнее и проще:
  - Да это пиздец!
  Из рассказанных парнями подробностей складывалась очень мрачная картина. Вспоминается эпоха холодной войны. Вот только не ясно, то ли мы слушали "Голос Америки", то ли советскую пропаганду про наших стратегических союзников, униженных империалистическими хищниками.
  - Да они там просто зашиваются!
  - Ага, зашуганные все, блин, тусклые.
  - Такая срань у них там. Реально армейка!
  Парни перебивали друг друга, прыгали с мысли на мысль, вспоминали всё новые и новые, всё более и более шокирующие подробности.
  - А когда они жрать идут, то это не как у нас: спокойно, по очереди, одни жрут, а другие вялого пинают. У них один взвод жрёт, а остальные по плацу круги наматывают. Аппетит нагуливают.
  - И жрать, сколько хочешь по времени у них тоже нельзя. Там - лейтеру припёрло заорать "Отставить жратву!", он и заорал. Захотел, все поели, захотел - никто.
  - Ну... А ещё за столом нужно молчать. Слово сказал - и весь взвод без пайки. Вот и прячься потом от своих, чтоб тобой после отбоя не отужинали.
  - А такой темы, как чайку погонять в казарме - это строго нереально. За любой хавчик, если найдут, пару нарядов точно навесят.
  - В тумбочке вообще ничего быть не должно...
  - А кровати у них - это просто жесть. У нас, парни, в натуре, апарт-отель. Там вся рота в одной комнате дрыхнет на солдатских кроватях. Всё, как у наших срочников.
  - И регулярно, чуть что не так - "Упал-отжался!"
  - Ага, а лейтеры там вообще бешенные. Ими там полканы не занимаются, только водку жрут, бабочек ловят ноздрями.
  - Реально, свирепые лейтенанты. Сами только с училищ, у самих ещё очко не зажило, дрессированные. Они на пацанах отыгрываются. Это Сметане нашему лет много, чин у него важный, а эти - сами ещё сопляки, на год старше, а уже орут, как больные, на всех.
  - Этот подпол, друг Бури, по пьянке среди ночи одного поднял и тот ему сольным номером по плацу два часа строевого выдавал.
  - У нас тут ноутбук, Инет, телефоны. А там вообще ни черта нельзя! Про магазинчик я тупо молчу. И каждый день у всех проверяют чистые подворотнички.
  - Там реально всё попутали, будто им новобранцев привезли, уставом всех задрали. Они его в натуре учат. А если туго влезает - то в упоре лёжа.
  И тому подобное и туда далее. По всему выходило, что там военный режим одержал верх. Над нашим замполитарием повисло молчание. Парни, вернувшиеся "оттуда", прерывались только за тем, чтоб чайку отхлебнуть. Да, с их слов рисовались чёрно-белые картины истинно военного быта. Попутно вспомнили и о бойцах, которым повезло ещё меньше - их блицкриг проходил недалеко от эстонской границы, в псковской губернии. Это для них, помимо болот и ещё большей тучи комаров, могло означать, что тусить им там без увольнений и послаблений до самого августа, все тридцать четыре дня. И оставалось только гадать о том, какие можно портреты и пейзажи написать в той части. Ворон подытожил весь рассказ:
  - Там один особо дерзкий лейтенантик есть, так он даже нас построить попытался. Нас только что Л. и спас от него. Я уже минут через пятнадцать на него стал зубами скрежетать.
  И, конечно же, все решили, что Лейтенант Строгость этого жеста испугался до кататонических приступов и должен благодарить Господа всю оставшуюся жизнь, что Ворон его не покарал.
  - Так что все шагом марш к Б. попку облизывать и мух отгонять.
  - М-да... - только и оставалось хором заключить слушателям.
  В глазах у нас, лоботрясов, эта часть рисовалась едва ли не горячей точкой. Тёплой - это как минимум. Соответствующим образом воспринимались и наши ребята, видевшие её воочию - ветераны, герои, настоящие защитники, вернувшиеся домой с победой. Оставалось только парад им устроить. Впрочем, дальнейшие события того дня парад всё-таки предполагали.
  Пришедшие после небольшого перерыва новости, не в пример предыдущему блоку, были невероятно приятными.
  - Где командир взвода? - в нашу комнату с лицом, отражающим солидную увлажнённость задницы, ворвался дневальный. Миши в комнате не наличествовало. В этот же момент у меня зазвонил телефон:
  - Р - ов? - за неизвестным мне номером скрывался голос подполковника Л. - Алексей, найдите Мишу, его вызывает Б.
  - Есть найти Мишу!
  Но Мишино местоположение было весьма туманным. Взвод начал роптать и высказывать разные сомнительные предположения, за кого или за что сейчас будут нагибать в канцелярии нашего командира. Высказывались всевозможные версии, кто-то успел даже кое-в-чём покаяться, засветив сокрытые от командования грешки. Телефон нашего полководца молчал. Взвод ждал суда Линча. Либо над одним только командиром, либо надо всеми сразу - тут уж как повезёт. Наконец, наш Кутузов возник в дверях, крепко сжимая рулон туалетной бумаги.
  - Миш, тебя...
  - Да я знаю! Что я, в самом деле, вот так с бумагой и побегу?! Сейчас, пять секунд, по уставу оденусь и пойду к Б.
  Поняв, что всё в порядке, я спустился вниз, чтоб покурить в спокойной обстановке. Кто знал, что сулит нам всем этот вызов на ковёр к полковнику - быть может, на сегодня спокойных перекуров можно не ждать. Возле крыльца некоторые туловища из нашей роты обсасывали последние новости. Из их беседы я невзначай выловил, что в увольнение рота может завтра не уйти. Потому как уходить будет некому - всех отпустят сегодня перед самым ужином. Но верить этой информации без её официального подтверждения - опасное занятие. Боец должен всегда быть начеку и ждать провокации от собственного начальства, которому взбредёт по солнцепёку запустить дезинформацию. Тем более, что такое содержание вкупе с его источником выглядели крайне сомнительно. Так что я быстро ушёл в другие, более мрачные мысли и, выкидывая окурок, уже напрочь забыл об услышанном парой минут ранее. Как оказалось, зря.
  Миша был последним из командиров взводов, кому сообщили это известие. Сообщили не на крыльце казармы, а официально, в офицерской ставке. Просто гадить надо меньше, тогда и новости приходят вовремя. Выйдя из канцелярии, где гордо заседал краснолицый полковник, Миша сиял, как солдатская бляха.
  - Ну что, кто всё-таки первый полковничий зад целовать? В увал сегодня идём!
  Повторяю, Миша, а значит и весь наш взвод в целом, эту новость узнал последним. Но нигде не наблюдалось такого бардака по случаю этого события. Отдельные представители доблестного шестого взвода встали на уши и не слезали с них вплоть до самого построения. Оставалось только шампанского открыть и девок позвать, ей-богу. Народ обнимался и прыгал, как будто выиграл Кубок УЕФА. Витюша, наш талисман, сидя на стуле и подпирая потолок плечами, исполнил барабанную дробь на совеем приспособлении. Это не совсем то, о чём вы тут все подумали, это тренажёр ударника - деревянная доска, на которую приклеен резиновый блин, некая имитация рабочего барабана. Народ бегал и орал. Те, что повзрослее, смотрели на них с состраданием и тревогой, как смотрят кисейные барышни на умственно-неполноценных детей.
  - М-да, ребятки, дебильные у вас повадки, - пробурчал я себе под нос и снова отправился курить.
  Следом спустился командир:
  - Б. сказал, что потом всем объявит. Но есть и небольшая проблема.
  - Ты домой не хочешь?
  - Ага, дурак я тебе. Не, не в том дело.
  - А что случилось?
  - От нас нужно три человека в наряд на воскресенье.
  - В плане?
  - Нет, не в плане, в героине!
  - Какой ещё наряд в воскресенье, чего ради, тут же нет никого. Кого будить-то?
  - Ради того, чтоб к понедельнику к утру уже все необходимые люди были в наряде. Чтоб цирка не было, понимаешь?
  - Цирк будет в любом случае. Цирк уродов называется. Но я тебя понял, - выпуская в небо тонкую струйку дыма, сказал я. - Так и чего?
  - Там какой-то взвод, не помню точно какой, они на правах неудачников вернутся из увольнения в воскресенье днём и заступят в наряд.
  - Попёрло парням!
  - Ну да это их проблемы, - продолжил мой фюрер. - А вот наша проблема в том, что нужно к ним троих человек от нас добавить.
  - Меня это никак не касается, я уже сходил в свой нарядик.
  - Лёх, тут все почти уже сходили. Осталось-то человек пять без нарядов.
  - Вот из них и выбирай. Предложи даже самим выбрать от себя троих представителей. А с меня хватит на этой неделе - я и в наряде был, и лекцию читал и Радионяню делал.
  - Ага, и ни черта они не решат. Бля, кто пойдёт в такой дерьмовый расклад добровольно, да ещё и в количестве трёх штук, сам подумай?
  - Мишель, ну предложи тогда полковнику самому назначить.
  - Да, а ты не знаешь, кого он назовёт будто. Хлебосольного, Макса и...тебя.
  - А меня-то с какого перепоя?
  - Да потому, что он только тебя и помнит. Причёсочка у тебя запоминающаяся.
  Я невольно пощупал свою голову - отросло несколько миллиметров волос. Голова на ощупь была плюшевой.
  - Ну, может быть...
  - Ладно, пойдём, там видно будет.
  "А вот и та самая пресловутая ложка того самого, мать его, дёгтя!", - думал я, поднимаясь по лестнице. Всё с самого начала складывалось слишком хорошо, чтоб быть правдой на сто процентов.
  Меня одолевало сомнение - стоит ли предупредить всех дома, что я вернусь сегодня, или прикинуться дезертиром. Но всё же сообразил, что батя сдаст меня обратно в часть, решив, что я слинял из армейки, и доказывать, что я не верблюд у меня нет желания. Набрал батин номер и обрадовал его. В это же время пришли новые известия: теперь уже по уточнённым данным, от нашего взвода требовался только один человек на наряд. Воскресный великомученик. Миша, не желая идти на конфликт или брать на себя ответственность, которой ему и так хватало сполна, предложил всем тянуть жребий. Недовольных, в том числе и меня, грубо попросили заткнуться. Миша пошёл ещё дальше и заявил, что даже особам, приближённым к императору, опять-таки, включая меня, никаких привилегий и почестей предоставлено не будет. Когда я уже морально смирился с тем, что всё равно имею шансы возглавить список неудачников и собрался участвовать в жеребьёвке, дневальный подал клич, что полковник всех настоятельно приглашает на плац. Заложив руки за спину, "главный" начал свою речь. И начал он её, надо сказать, издалека:
  - Бойцы, помыться хотите?
  На такой вопрос не могло быть двух вариантов ответа. Помыться бойцы хотели смертельно. Но при этом громогласного и слаженного "Так тошно!" не последовало. Осторожные, одиночные и очень скромные "одобрям-с", конечно, были, но рота напряжённо ждала подвоха. И подвох пришёл:
  - В баню пойдёте?
  "Ну уж нет, товарищ полковник, второй раз на шоколадный пудинг из задницы я не разведусь. Помню я Ваш праздничный обед после присяги", - подумал я, припомнив момент из любимого мультфильма. А бойцы напряглись ещё сильнее. Никто не понимал, на чём именно их пытаются поймать.
  - Хотите, говорю, в баню, мужики?
  - С девками? - вырвалось у кого-то из строя.
  Хитро улыбнувшись, полковник дал понять всем собравшимся, что шутку он оценил. Но всё-таки лучше всего полковник оценивал собственный фельетоны:
  - Ну, это кому как повезёт. Кому повезёт - тот с офицерами пойдёт. А вот офицеры уже с девками. Девок выберем из вас на вечерней поверке. Ну так что, в баню в воскресенье, значит, пойдёте?
  Ну вот, наконец-то, до всех дошёл скрытый смысл этого заманчивого предложения. То, что я понял сразу, киборги смогли своим оцифрованным разумом проанализировать только теперь. Одно слово - гении. Проанализировали и стали вежливо отказываться.
  - Никак нет, что-то не хочется, как-нибудь в другой раз.
  - Ладно, хорош тут! - вернув себе командный тембр, товарищ полковник привёл в чувства сброд, стоящий перед ним. - В увольнение пойдёте сегодня. Но перед этим - полтора часа строевого тренажа. Командирам взводов приступить к осмотру.
  Для проформы Санёк - командир моего отделения - прошёлся сквозь строй с деловой мордой и сделал вялые замечания. На его лице нашла пристанище томная печаль герцога Эдинбургского, впавшего в затяжную депрессию. Саня взирал на своих подчинённых, как на лакеев, а обязанности свои воспринимал исключительно обременительной обузой. Судя по всему, герцог Александр мечтал уже писать мемуары, нянчить внуков, а по вечерам пить виски, накрывшись овечьим пледом. А вместо этого ему, бедолаге, каждый вечер приходится объезжать свои земли, смотреть за неразумными крестьянами, за расхлябанными лакеями и за всякой прочей челядью, только и мечтающей ничего не делать. Из своего опыта герцог знал, что этим бездельникам хочется только таскать на его герцогский сеновал крестьянских жён и отпаивать их там ворованным виски из запасов Его Высочества. Да и овсянка эта герцогу уже остопиздела!
  Какое-то время после осмотра мы покрутились на месте. А потом стали коротать время за нашей любимой замполитской игрой "смирно-вольно". Правило одно и до боли знакомое - изображать, что ты чрезвычайно занят особо важным делом. Под одиночные выстрелы "раз-два", производимые Мишей, мы принимали строевую стойку из положения "вольно". При этом напрягается минимальное количество мышц и совершенно не тратятся клетки мозга. И это не наказывается, потому как не подпадает под определение "безделье". Понятное дело, в плане, мне понятное, что никто, кроме замполитария, родить такую игру не мог. Гении сконцентрированы среди тех, кто ничего не хочет делать.
  А теперь, как я и грозился до этого, самое время вспомнить о моей провокации. Утомившись выпячивать грудь, задирать подбородок и выпрямлять ногу, мы всё-таки решились прогуляться по плацу. Один круг мы прошагали с нашей старой "пест-ней", потом коллективно отдали воинское приветствие полковнику Б. в компании подполковника Л. И вышли на второй круг. Я в прямом смысле задницей ощущал нервное напряжение Виталика.
  - Не парься, Веталь. Терять нам уже нечего. И так, и так сегодня будем дома свининку жрать. Расслабься.
  - Не нравится мне это. Надерут нас.
  - Ну надерут, и чего? Надерут и отпустят до хаты, какие проблемы? - и уже командиру взвода: - Мишель, давай, командуй.
  - Все готовы? Кто слов не знает - молчит, остальные рвут глотки. Нале-во!
  И мы пошли. И мы спели. Мы спели офицерскому составу всё в лицо. Командование не пропустило ни одного нашего слова, лично прослушало все три куплета. Закончив этот водевиль, мы ждали суровой расплаты. Виталик - тот вообще был готов себе голову откусить. Мы остановились прямо напротив дверей нашего "уставного" магазинчика и нервно сглотнули слюну. Хором, чётко и молодцевато. А в итоге...
  А в итоге, подойдя к нам, полковник Б. улыбнулся себе в усы и сказал:
  - Молодцы, замполиты, разучили новую песню. Первыми у меня в увольнение пойдёте.
  У меня внутри всё оборвалось. "Вашу ж мать! Да что ж ещё вам такого придумать? Что ещё вам выкинуть?" Полковник продолжил:
  - Но пойдёте не сразу. Сперва ещё походим. Потому что, чем сильнее я вас затрахаю, тем меньше вы натворите всякой ху...всяких делов. Напра-во!
  И мы спели ещё раз. Громче. Яростнее. Усиливая слова "говно" и "буржуй". Потом ещё раз отдали коллективное приветствие. Полковник сиял. Я вспоминал фильмы Рифеншталь. А Виталик, как мне казалось, всё-таки откусил себе голову. Остановив нас напротив себя и заглушая оставшиеся четыре взвода, продолжавшие мотаться по плацу кругами, Б. начал рассказывать байки, указывал в шутливой форме на недочёты внешнего вида отдельных бойцов и просто общался с публикой. Stand-up comedy show, кажется, так это именуется в буржуйских странах. Среди прочих шуток, он передал Буре привет от его "борзого" друга из прошлого. Сквозь смех публика ответила, что это подполковнику привет от Бури, а не наоборот. Закончить своё выступление, полковник решил цитатой из классика, которую, правда, переврал:
  - Бросьте вашу фуражку за борт, пусть Вам её бакланы полную нагадят.
  - Насрут, та-арщ полковник, - отозвался я, пожираемый священным негодованием за испорченную фразу одного из любимых писателей.
  Б. по-киношному медленно повернулся ко мне и с деланным раздражением спросил:
  - А ты почему не стриженный?
  По шестому взводу прокатился смех. Три миллиметра волос на моей голове встали дыбом. Красиво подколол, чёрт его побери, очень красиво.
  - Виноват, та-арщ полковник, но касаемо головы могу сказать, что она пострижена. Про остальные части тела военнослужащего в уставе нечего не указано.
  - К понедельнику поправить. Лично проверю. И голову тоже. Так, где Хлебосольный?
  - Я!
  - Хорошо! Так, а ты чего в строю вертишься? Фамилия?
  - Сту... Курсант К - ов, у меня к шапке что-то прилипло.
  - Ну так то, что у тебя к шапке прилипло - это и есть курсант К - ов. Так что стой и не вертись.
  Наконец, вводная часть была окончена. Полковник перешёл к тому, ради чего мы все тут, собственно, и собрались.
  - Ну что, в увольнение хотите?
  - Так точно! - лучше, чем на параде грянул взвод.
  - Тогда с песней до казармы и переодеваться.
  Оставалось только решить маленький, но очень существенный вопрос.
  - Мишель, что там у нас с нарядиком?
  - Так, одного надо, да?
  - Угу.
  - Надо решать, - и, отвернувшись, всему взводу: - Парни, нужен один человек в наряд. Чтоб в воскресенье вернулся.
  - Я могу.
  Это было громом среди ясного неба. Залпом сотни орудий в чистом поле. Тупая голливудчина, но я очень ярко представил себе движение камеры, крупный план на лицо нашего супергероя. И лица окружающих, шокированные, с налётом обожания и огромнейшего уважения, устремляющие глаза на...Андрея Л - ева, того, у которого в понедельник был день рождения. Я расслышал музыкальное сопровождение этого фрагмента фильма, даже представил тип плёнки и уровень освещения. На всё это ушли неуловимые доли секунды, сотые, которыми бьются мировые рекорды. Мне нужно меньше смотреть фильмов. А может быть, я этого так давно не делал, что для меня уже жизнь превращается в блокбастер. И тут...
  Тут в дверях возник подполковник Л., обрадованный больше нашего:
  - И чего все такие напряжённые, у вас же праздник.
  Слово взял командир взвода:
  - Товарищ подполковник, решаем вопрос, кто пойдёт в наряд в воскресенье. Вот сейчас...
  - Так, стоп, какой ещё наряд?
  - Ну от нас запросили одного человека в наряд на воскресенье.
  - Так, ничего не предпринимать. Никого не назначать, даже если будет проситься сам. Ждите меня. Переодевайтесь пока.
  Он скрылся за дверью. Пока мы ждали офицерского решения, в казарму, пардон, в гостиницу, с шумом ввалились остальные взвода. В очередной раз у меня сложилось впечатление, что чистоплюями этих ребят назвать нельзя. Пока наши бойцы, пользуясь моментом, наводили хоть какой-то минимальный марафет, все остальные переоделись, получили ускоренный инструктаж и выпрыгнули на божий свет. Из первых мы превратились в последних. Появился Л.:
  - Всё нормально, вопрос решён, никого выставлять не надо.
  "Сказка" на воротах части, вроде бы, написано не было. Однако, случается всякое. Оставалось только матюгами немного ускорить особо прибалтийских сослуживцев - минуты три, со второй попытки построиться - минут пять, за которые нашли тех, кого не досчитались в первой попытке, и столкнуться с ярчайшим примером вящего дебилизма. Автором оного, как полагается, стал Дэн. Когда со второй попытки, наконец, нам удалось построиться в полном составе напротив полковника Б., показать ему документы и уже поверить, что мы уходим, полковник увидал нашего красавца. Удивление "главного" было огромным:
  - Молодой человек, Вы до сих пор не успели переодеться?
  - Никак нет. В плане, мне не во что переодеваться.
  - Вы в таком виде приехали?
  Дениска стоял в полном обмундировании, за минусом кепки и ремня, воткнув в ухо серьгу, и улыбался до самой макушки. Но вот кроме него, никто веселиться не хотел. И меньше других оптимизма испытывал тот, от кого зависело наше увольнение:
  - Молодой человек, а я разве не говорил вам, что в таком виде попадаться на глаза милиции или патруля не рекомендуется? Вы в таком виде в общественном транспорте ехать собрались? Даже не сняв лычки "К"? А вы в курсе, что первый же патруль вас запрёт до выяснения личности, а выяснять раньше понедельника они не станут? Вы писали рапорт об отчислении по собственному желанию в начале сборов?
  "А что он, особенный какой-то? Все писали, чем он лучше?" Этим рапортом командование перестраховывалось вот от таких вот дураков, потому как наши увольнения не легитимны. В случае чего, они подписывались предыдущей датой и демонстрировались органам, мол, мы тут не при чём.
  - Так точно, товарищ полковник, писал.
  - А зачем вы его писали? Чтоб я им жопу подтёр? Вы что, дебил, молодой человек?
  - Никак нет!
  - А по-моему, дебил!
  Возможно, впервые весь наш взвод был в той или иной степени согласен с полковником Б., который уже побагровел от напряжения, которое требовалось, чтоб не разораться матерными словами и не избить малолетнего идиота. Что до меня, то я бы поставил все свои скудные финансы на то, что Дениска дебил. Кто-то в строю хлопал себя по лбу, кто-то скрипел зубами, кто-то белел от злости, кто-то от неё же краснел. Равнодушных и воздержавшихся не было. Точнее, все мы тут воздерживались неделю, но речь не об этом. Надеюсь, кстати, что воздерживались именно все.
  - Вы хотите меня под суд отправить, товарищ курсант? - слегка побелев, продолжил полковник. - Или вы хотите весь свой взвод оставить здесь до самого августа безвылазно? Так я вам устрою!
  В иной ситуации, я бы с удовольствием посмотрел, как Дениску разорвут на части семнадцать пар челюстей. Думаю, даже Витенька вышел бы из себя. Не будь цена за это представление такой большой, я бы посмотрел, как его предали бы суду Линча без страха, без пощады и без сомнения. Но только не сейчас, когда на кону столько всего притягательного и неуставного. Выждав очередную паузу, и, видимо, поняв, что с такими отморозками общаться смысла нет, полковник подключил весь взвод к решению этой проблемы. Ибо проблема грозилась стать общей.
  - Так, кто может дать какие-нибудь шмотки для этого индивида? Переобуть, надеть свитер и дать по шее, чтоб знал!
  Последнее не отказались бы сделать поголовно все.
  - В общем так, - подытожил Б., - этот красавец покинет часть только в изменённом виде. Остальные могут идти. Только один вопрос.
  Ну что ж ещё-то?! Скорее!
  - Кто готовит радиогазету на вторник?
  Молчание
  - Кто готовит лекцию по ОГП на вторник?
  Молчание
  - Кто готовит материалы к стенгазете?
  И снова, простите, молчание.
  - Понятно. Всей этой хуйнёй заведует подполковник Л., а вас, умники, я лично заебу на плацу со всей пролетарской ненавистью. Всё понятно?
  - Так точно! - весь взвод, для проформы изобразив уныние. На деле же, повторю, в такие лозунги перестал верить даже Виталик.
  Оказавшись на улице, Дэн дал волю эмоциям. Проще говоря, начал ныть:
  - А чего такого-то? Чего ему не нравится-то?
  - Дэн, ты даже не представляешь, какой ты идиот! - вспоминая старые конфликты, вскипел я.
  - Лёх, ты чего? Ты вон сам в берсах едешь.
  - Да, но при этом я в джинсах и в куртке, олень!
  - Да оставь его, Алекс, пошли! - скомандовал Миша.
  И действительно, чего он мне сдался? Пусть хоть к Сатане в своей форме катится, меня это никак не касается. Я перед законом и уставом чист, как комсомолкина слеза, и слава Богу.
  Те, кто успел вызвать себе на подмогу родителей или друзей на машине, разъезжались по домам. Солнце хотело поиграть бликами на зубах, как в рекламе, но зубы у нашей армии жёлтые от никотина, нервов, крови врага и нехватки времени. Не гламурная у нас армия, что уж тут поделаешь? Машины, сигналя, объезжали нас. А мы устало, но воодушевлённо тащились по дороге. Из окон гремела музыка, иногда появлялись восторженные рожи, высовывались руки, будто призывая "Дай пять, братан, двое суток без нервотрёпки!" А я, отвешивая краба на каждую такую руку, стал думать, что надо пожрать, помыться, ночку в кабаке отгулять - и я готов ехать обратно. Более того, я хочу ехать обратно. Ибо всё происходящее начинает мне нравиться.
  Ломая хронологию.
  Эту главу я хочу посвятить всем событиям второй недели, не нашедшим по той или иной причине себе пристанища в предыдущей летописи. Впрочем, признаюсь, основной причиной стала моя забывчивость. А когда этих фактов накопилось в моей памяти столько, что их уже невозможно было распихать по главам - я отважился на перелом течения времени и строения пространства. Возможно, эти факты можно было бы и не вносить в летопись, но я всё-таки внесу в силу природного своего занудства. Создам, так сказать, некий разлад в этом размеренном, расписанном, заранее проложенном военном ходу времени.
  Наш взвод спал. Белым днём, вернувшись с обеда. Бойцы рухнули в совершенно непотребном виде, кто куда успел: кто в койку, а кто на пол. Прям вот так, в чём мать родная родила - в камуфляже и уставных тапках. Весь взвод расположил свои зады по направлению двери и нагло плющил репы. Те, кто не спал - те жрали. То есть хулиганили безобразия в любом случае, как ни крути. Эту идиллию удалось пронаблюдать человеку, наименьшим образом в ней заинтересованному. Понятное дело, я говорю про полковника Б. Как раз, когда никто его не ждал, он, нахмурив свои, будто созданные для нахмуривания, брови, возник в дверном проёме. Откуда он взялся в этот неподходящий момент в казарме - уму непостижимо. Проведя в созерцании несколько секунд, наш мистификатор, вконец поражаясь нашему спокойствию, деловито вступил в комнату. Те, кто не спал, али спал чутче других, резко подскочил на ноги, поправляя форму, спешно проглатывая кусок чего-то вкусного, а значит - запрещённого, придавая роже прежний объём. Полковник опустил глаза, выражающие священную ярость и вместе с ней крайнее изумление, на командира взвода, чья койка находилась сразу возле двери. А Миша - как ему и положено по статусу - подавал живой пример своим подчинённым: кинув возле кровати берсы и носки, полулежа на кровати, затолкал в рот полпачки печенья сразу. При виде полковничьих усов, которые шевелились от злости, выражение блаженства на Мишином лице сменилось форменной паникой:
  - Вжвот, вштачь! - плюясь полупережёванным печеньем, заорал Миша и подскочил с кровати, как ужаленный.
  Атмосфера, видимо, была сильно накалена, потому как даже Андрюша, требовавший обычно на принятие вертикального положения пяток-другой минут, расчехлился моментально.
  Я ждал кары. И не я один. Не я один в эти мгновения размышлял, что стоит разминать активнее - сфинктер или икроножные мышцы. Мы все толпой, все наши помятые, спешно поднятые командирским криком тела, были морально готовы отжиматься до самого отбоя, а потом бегать с "пест-ней" до подъёма, а по утру получить порцию пинков от невыспавшихся бойцов, которых эта "пест-ня" будоражила всю ночь. Но случилось чудо:
  - Ну что, касатики, притомились? Я, надеюсь, вас не сильно потревожил?
  Полковник улыбнулся. Теперь я надеялся, что мы всё-таки уложимся со всеми взысканиями до отбоя.
  - Командир, - полковник повернул свой фас к Мише, - это что у тебя за лежбище?
  - Виноват, товарищ полковник!
  - Конечно, виноват, кто ж спорит. Но драть-то я буду теперь лично тебя.
  Расслабляться я не спешил.
  - Что ты за командир взвода? Где героический пример?
  - Виноват, товарищ полковник! - только и оставалось повторять Мише.
  - Да и вообще, что это у тебя за вид? Как царь Пётр завещал, знаешь? Какой должен вид подчинённый иметь перед начальником?
  - Не могу знать!
  - Лихой да придурковатый, чтоб своим разумением не смущать начальника. А ты?! Не лихой, не придурковатый. Да ещё и без носок. Что из тебя за солдат, когда ты даже носки снял?!
  Экзекуция перерастала в дружескую беседу. С перспективой панибратства. Товарищ полковник, медленно перемещая взгляд с лица на лицо, посмотрел по сторонам.
  - Хлебосольный!
  - Я! - отозвался Антон.
  Лично мне очень захотелось ответить в рифму. Полковник заулыбался шире. Видимо, он и сам эту рифму знал.
  - Вот распиздяи! - с какой-то обречённостью в голосе провозгласил товарищ полковник, махнул рукой, в которой всё это время держал свою кепку, развернулся и удалился, не говоря больше ни слова.
  Санкций за этим инцидентом не последовало. Впрочем, как и поощрений.
  Иногда случались моменты, в которые я очень чётко понимал, что таким, как я, идиотам самое место в армии. Вернее говоря, они могут в ней довольно комфортно существовать. Не в том плане, что им это разрешено, в армии никому не разрешено кайфовать, кто без пары-тройки звёзд на каждом плече. В том плане, что у них бы легко получилось в ней не потеряться. К концу первой - началу второй недели блицкрига, когда первичный студенческий шок прошёл, я вполне втянулся в эту игру. Мне начала нравиться сама идея "я начальник - ты дурак". Говоря точнее, я начал её поддерживать. Слишком уж я уклонился вправо от канонов либерализма, слишком уж правый поворот сделали несколько лет назад мои поиски идеологической базы. Слишком уж я далёк от рассуждений о ценностях демократической формы управления, свободах, равенствах, там, братствах. А кроме того, с моей амбициозностью, приправленной элементами властности и авторитарности, мне было бы интересно продвигаться по армейской лестнице званий, чинов и регалий, всё меньше быть дураком и всё больше становиться начальником. Судьба же моя сложилась так, что я не был ни командиром взвода, ни его заместителем. По большей части, кстати, из-за того, что не был доволен системой военного обучения на соответствующем факультете. При этом была и вторая несправедливость: командование отказывалось признавать должность "Верховный Правитель Замполитария". Вот и приходилось искать своим амбициям не совсем легитимный выход.
  В тот вечер после поверки мы вернулись в комнату досуга, и всё началось заново: очередь на чайник, очередь в умывальник, шелест пакетов, скрип кроватных пружин. Обычный вечер. Но не для всех. Среди нас были ренегаты. Дэн взялся за гитару и зашёлся в псевдомузыкальном угаре. За пять минут до команды "отбой" он, как ни в чём не бывало, сидел на столе и бренчал. Иметь из-за него проблемы не хотелось, в сущности, никому. А они были бы представлены широким спектром, увидь этот концерт хоть кто-нибудь из бдительных офицеров. Командир взвода решил предотвратить это:
  - Дэн, завязывай, уже отбой.
  - Угу, щаз...
  И картина не изменилась. Миша, замотавшись за день, просто махнул на него рукой и рухнул в койку. Ни мне, ни ему из этих коек вылезать очень не хотелось. Тем более, для того, чтоб поотжиматься в коридоре. Тем более, из-за этого барда. До отбоя оставалось три минуты.
  - Дэн, положи гитару и давай в кровать! - Миша предпринял ещё одну попытку урезонить менестреля.
  - Да, сейчас, секунду...
  - Дэн, твою мать! - я рассвирепел гораздо быстрее обычного. - Положил на хрен инструмент и рухнул в койку!
  - Лёх, ты чего?! - завёл этот идиотик свою любимую песню.
  - Я не собираюсь после отбоя из-за тебя, мудака, в коридоре корячиться! Ты меня понял? Положь гитару и шагай спать!
  - Лёх, успокойся, - где-то слева заговорил Ворон, - ты себя очень некрасиво ведёшь.
  - Птица, веришь-нет, но мне насрать, как я себя веду! У нас будут проблемы, а они мне не нужны! Зачем самим себе создавать трудности, скажи мне.
  Дэн послушался и ровно под крик дневального, возвещающий о начале ночи, оказался в кровати. Да, я согласен, что предвзято отношусь к нему, что, будь на его месте Ворон или Андрюша, не орал бы я, как дурень, но меня же можно понять. Иные индивиды не понимают спокойных слов. И мне плевать, что со стороны это было некрасиво. Во взводе, дружно отжимающемся в коридоре после отбоя, я тоже не вижу ничего красивого. Лучшим оправданием своим действиям я могу считать фразу командира взвода, сказанную им позже той же ночью в курилке:
  - Спасибо, Лёх! А то я уже устал с ним биться. Я не люблю орать, но если тебе в кайф, то делай это почаще. Спасибо.
  Другим нетрадиционным способом выхода властолюбивых эмоций стали мои призывы "поднять жопы с кроватей", которыми я несколько раз ставил на ноги личный состав после того случая, когда полковник Б. опередил меня. Если уж пронесло раз, то вряд ли пронесёт два. Такая молния точно ведёт себя непредсказуемо. Итог этих моих воззваний - почти официальное назначение на должность "ответственного по кроватям", проведённое командиром моего отделения.
  Моя лысая рожа наводила на неокрепшие мозги то смех, то страх. Многие уже привыкли. А я продолжал поражаться тому, как быстро растут волосы, как пот каплями скатывается с макушки на шею, как не хочет упрямая людская логика идти дальше слова "скинхед". Но речь я поведу не о логике и не моих физиологических открытиях. Речь моя пойдёт о фауне. И для этого я вернусь в тот день, когда Макс брил мне голову.
  Пока я сидел, накрыв шею полотенцем, а Макс возил станком по моей, спешно оголяющейся, репе, Санёк придумал игру: он дрессировал тюленей. Всё началось с того, что напротив пинающего волейбольный мяч Санька присел Ворон. Мяч у Санька отлетел дальше задуманного и Ворон отправил его точно в руки командиру отделения головой, тоже когда-то бывшей лысою.
  - О, у меня есть свой тюлень! Будешь... как бы тебя назвать-то? Тюлень Боба будешь, во!
  - Почему Боба?
  - А почему бы и не Боба? - резонно заметил Саня и снова отдал "передачу".
  Ворон снова парировал и началось представление. Боба был очень умелым тюленем. А Санёк осваивал новую специальность. Он планировал закончить блицкриг в звании, должности и с новым призванием, видимо. Саня постигал основы дрессировки ластоногих, а Макс - "осваивал" мою голову и искусство цирюльника. Народонаселение комнаты досуга стало проявлять сдержанный, вялый, скомканный интерес ко всему происходящему на арене импровизированного шапито. Становилось понятно, что представлению спешно нужна свежая кровь, новые кадры, способные привлечь максимум аудитории. Мало ли, потом будет что показать на вечере самодеятельности. Вот потому-то возле головы Ворона возникла вскоре моя, свежеобритая башка.
  - О, у нас прибавление. Здравствуй, тюлень Адик. Уважаемая публика, поприветствуйте Адика! - представил меня собравшимся Саня.
  В ответ на скромные приветствия я захлопал "ластами" и стал издавать гукающие звуки, чем-то отдалённо напоминающие тюленьи фразы из мультиков.
  Сдаётся мне, что Ленинградская область - довольно тёплый по тюленьим меркам ареал. Тем страннее тот факт, что тюлени в нашем замполитарии множились с катастрофической скоростью. Причём, как-то особенно, не как положено, а воздушно-капельным путём. Не прошло и пяти минут, как к нашему с Бобой дуэту примкнул не то Аристарх Аполлинарьевич, не то Аристофан Мафусаилович, не то ещё какая-то фигня. Под таким сложным наименованием Саня скрыл всего лишь Жорика. Ни мы с Бобой, ни Саня, ни сам Филарет Африканович не понимали, почему он так кучеряво назван. А тем временем, Саня был практически восхищён самим собой за организацию в нашей части дельфинария. Точнее, тюленария... ну, или как это назвать? Самое примечательное при этом, что Саня не использовал ни единого кубометра воды.
  У всех тюленей получалось по-разному. Они были, как положено всякому разумному существу, наделены разными способностями. Адик был самым непослушным тюленем в этом выводке. Если эту мысль наглым образом дёрнуть из контекста, то получается интересное замечание, вы не находите? По части прилежания Боба и Апосикакий Бонифатьевич разыгрывали первое место без участия Адика. А толпа зевак заполняла наш океанариум. Кто-то делал фотоснимки. Самые удачные из них - это те, которые передают неповторимость момента. Момента, в котором тюлень Адик запечатлён с ужасающе болезненной гримасой, выражающей всю скорбь северного животного, запертого в неволе в средней полосе в военной части. Сверкающая тюленья голова бликами солнца нарисовала крик "Дайте, гады, свободу!" Но собравшимся в океанариуме зрителям, этим мародёрам, варварам, плебеям, охочим до зрелищ, тюленьи печали были неинтересны. Они не видели, или не хотели видеть тоску униженного животного. Снимки, выхватившие Акакия Елпидифоровича, напротив, изображали счастливое животное, его улыбку, азарт в глазах, огонь, удовольствие, получаемое от игры. Что до Бобы, то тому, как и всё остальное, происходящее вокруг, было абсолютно до фени, он был животным по-северному невозмутимым. Вот такие вот разные звери подобрались. Но Санёк - он добрый дрессировщик, он заботился, как мог, о своих подопечных - у нас состоялось лишь одно представление, первое и последнее. Звёзды замполитария погасли так же быстро, как и загорелись. Впрочем, Любомысл Клементьевич, или как его там звали, ещё успел на той недели удивить и запутать всех присутствующих.
  Может, кто и подзабыл, но этого многоликого Порфирия Творимировича по паспорту именовали Георгием. Как его по батюшке - понятия не имею, а речь-то как раз про этого самого батюшку дальше и пойдёт. Отец нашего тюленя со столь броским именем - человек, как стало понятно, не самый простой. Стоит полагать, что и не самый сложный, ведь Жорик на эти сборы всё-таки поехал. Но в четверг Ксенофонт Бориславович собрал чемоданы и убыл из расположения части по личному распоряжению полковника Б. Убыл вплоть до понедельника, провожаемый завистью и тоской всех присутствующих. А поводом к такому решительному шагу стал... юбилей выше обозначенного непростого батюшки, чтоб он был здоров. "Ёлы-палы, у меня у самого юбилей во вторник, мне двадцать одно стукнет, я тоже хочу его на воле отгулять. В пампасах-то оно веселее отмечать!" Вот только разница в том, что вопрос Жорика решался, как бы мне от этого мрачно ни было, на уровне начальства факультета военного обучения, а то и руководства университета. "Добро" давали оттуда. А мне на такую аудиенцию надеяться не имело никого смысла. Шансы уходили в минус.
  Зато на месте дислокации всё становилось легче, спокойнее и привычнее. И люди стали проявлять фантазию. Свои фантазии я уже упомянул: меня тянуло на подвиги, я стремился то завоевать что-нибудь близлежащее, то спеть что-нибудь неординарное. Это было тоже формой проведения досуга. Сотоварищи мои пошли другим, более мирным, путём. Для этого они решили освоить все существующие настольные игры, а заодно придумать парочку новых. О наиболее востребованных я и хочу рассказать. Про карты я уже говорил, расписывая, как много всего нам запретили в части. И ещё скажу про них позже не раз. Популярностью пользовались также домино, эрудит, нарды. Вот об этом немного и поговорим.
  В домино любили играть многие, но немногие умели это делать. И уж точно никто не мог это делать лучше Макса. Он был сильнейшим мастером, котировался за гуру. Но он был не особо азартен, ленив, не обладал огромным стремлением победить. Конечно, зачем тебе стремление, если тебя и так никто не обыгрывает? Макс играл спокойно, ставок не повышал, костяшками не кидался. Но и не проигрывал. Не в пример ему, Ромик рубился в бездумное, шальное домино. Он играл с представителями других взводов, чаще всего, ночью, чаще всего, с какими-то дикими ставками. Под покровом темноты он проиграл по всей роте запасы своих консервов, ремень, лычки младшего сержанта. У меня сложилось впечатление, что он и нас по очереди уже в рабство проигрывает. Ромик был, что называется, азартным Парамошей, запирался с такими же, как он, игроками, превращавшими спокойную игру в подобие американских подпольных казино, и до двух часов по полуночи планомерно продувался.
  Далее, нарды. Кто из нас привёз в казарму эту пластмассовую пародию - я не знаю. Но маленькая досочка с миниатюрными шашками стала объектом размеренных, задумчивых многочасовых заседаний целой плеяды моих сослуживцев. Эта группа товарищей получила наименование "грузины". С чаем, с напряжёнными лицами, не издавая ни единого звука, эти ребята подолгу сидели, смотрели, считали, думали. Наиболее ярко выраженным "грузином" сделался Андрюша. Ему по нраву было это умиротворяющее действо. Наши "грузины" не сражались, не напрягались, не краснели от неуступчивости. Они, естественно, и ставок никогда не делали. Они думали и прикидывали, им это было в кайф. Всё это напоминало уже не армейскую казарму, а Парк Победы в ясный летний день.
  Наконец, эрудит. Точнее, его буржуйский эквивалент - Scrabble. Эту игру привёз Виталик, и, как ни странно, по поводу неё он не переживал вовсе. Её пользовали все, кому не лень, кроме тех, кому положено было бы, тех, ради кого Виталик её привёз. Всё в той же, будь она неладна, университетской тусовке сложилась группировка "академиков", к которой примыкали "сочувствующие". Эта группа товарищей выбрала формой проведения интеллектуального досуга именно ту игру. В эту формацию полноправно входил и я. Каждый из нас имел свою тактику, свои излюбленные ходы, осваивали различные подходы к игре. Каждый из нас по многу часов просидел над этой зелёной доской, у нас проходили свои замеры пиписьками - кто сколько максимально очков набрал, кто какие крутые слова поставил. Всё, как и везде, сводилось к фаллометрии. Собираясь в часть, я даже имел в голове проект перманентного турнира, постоянного, каждодневного набора очков, их суммирования, что выявляло бы летнего чемпиона. В отсутствии одного из самых крутых игроков - Вани, решившего свои проблемы с армией менее длительным способом - я имел неплохие шансы на это звание. Собираясь на сборы, как бы по-русски это ни звучало, мы думали, что рубиться будем каждый день. Но... Едва добравшись до казармы, мы растеряли эти планы по кустам, погрузившись в реалии военного быта, убивавшего на корню желание дополнительно утомлять свой мозг эрудитом. Первый раз мы сели поиграть в середине второй недели. И поиграли без особого удовольствия. Но у игры нашлись новые герои. Вместо нас собирались, причём регулярно, играть другие. Они образовали то, что мы презрительно называли "детской лигой". Новички, не имеющие ни малейшего представления о тактике, хитростях, вариациях, дебютанты, не освоившие ни правил, ни достаточного словарного запаса - вот кто взялся усиленно играть. Нас же, "академиков", они почитали за гуру: расспрашивали о правилах, о наших самых больших достижениях, выведывали кое-какие хитрости, разевали рты и уходили тренироваться дальше. Иногда, когда элита всё-таки соизволяла сесть за игру, некоторые представители любительского дивизиона получали право сесть рядом и взять костяшки в руки. Но для этого элита должна была быть настроена тренировать детей. Помнится, "грузин" Андрюша пытался перенести эстетику нард за доску для Scrabble: подолгу молчал, созерцал, монотонно думал. Но отсутствие опыта сказывалось: выбесив всех игроков своей медлительностью, Андрюша выставлял копеечное словечко, ругался матом, но не со злостью, а с какой-то безысходностью, и практически сразу наступал его ход, потому что все уже давно всё просчитали. К небывалому удовольствию зрителей маститые игроки несколько раз сталкивались лбами над доской без "дополнительных" соискателей. То я играл с Мишей, то вся элитарная братия собиралась на показательное сражение. Среди этой братии быстро обнаружился и ренегат. Саня несколько раз уходил обыгрывать "детскую лигу", повышать свою самооценку. Однако задуманного мною летнего турнира и близко не случилось.
  Играть любили все. Среди компаньонов Ромика по ночным доминошным игрищам был и наш ротный старшина Паша. Обойти его стороной не очень легко. Не в последнюю очередь из-за его ширины. Паренёк, что называется, любил сметанку. Обычную простую, молочную, а не ту, что в звании и пишется с большой буквы. Видимо, схожесть в телосложении старшины и типичного представителя старшего офицерского состава и дала ему возможность так высоко взлететь, получить такой важный и ответственный чин. Хотя, как я уже в начале своего повествования говорил, возможно, он просто в карты выиграл у полковника Б. История умалчивает. Паша первое время старался оправдать возложенное на него высокое доверие. Он старался гонять, строить и наказывать. Но и он тоже попал под волну очеловечивания киборгов, которая покатилась ко второй неделе, захлёстывая одного киборга за другим. Паша сменил суровый настрой на благодушный и даже был замечен мною неоднократно за вящим нарушением дисциплины. Наконец, он сдался и решил нарушать форму одежды. Он переобулся. Ногам его стало, надо думать, легко и приятно, но неприятно стало полковнику Б. Паша, тем более, сменив говнодавы на кроссовки, не угадал с цветом. И полковник Б. не преминул озвучить ему свои вкусы прямо в лицо:
  - Вась, - полковник не особо старался заучить паспортные данные вверенного ему подразделения, - я не понял, это что за клоунские тапки такие?
  - Виноват, та-арщ полковник! - только и оставалось промычать Паше, потупив глаза.
  - Не, ну ты мне скажи, почему они у тебя оранжевые? Ты ющенковец? Прыщавого поддерживаешь что ли?
  - Никак нет, та-арщ полковник!
  - Прыщавого и эту суку чёрную, как там её? - полковник прилюдно попрал всю политкорректность. - Как эту тварь чёрную зовут?
  - Саакашвили! - крикнул кто-то из строя.
  - Отставить! Сам ты Саакашвили! Эта... как её... Мандолиза! Значит так, Вася, - продолжал полковник, переждав общий смех, - у тебя есть два варианта: либо ты обуваешь нормальные военные ботинки, либо перекрашиваешь свои политически неверные тапочки. Но есть и запасной вариант, знаешь какой?
  - Никак нет, та-арщ полковник!
  - Конечно, не знаешь, я ж тебе его ещё не сказал. Запасной вариант - я тебе их засуну туда, откуда ты их чёрными достанешь. Устраивает?
  - Никак нет, не устраивает, - давясь от смеха, отвечал подвергнутый осмеянию старшина.
  - Тогда, я думаю, мы друг друга поняли.
  - Так точно! - улыбаясь, ответил Паша.
  - И не надо лыбиться! Превращаете нашу обороноспособность в цирк и радуетесь. А меня это возмущает. Всё, работайте.
  И мы, надо признаться, работали. Даже ленивые от природы замполиты. Среди нас, как по законам жанра, попадались на всю голову творческие парни. Были и более тяжёлые случаи: совпадало всё так, что в этих одухотворённых парнях просыпалось непреодолимое желание принести пользу Родине. И вот тогда прячьтесь. Все прячьтесь.
  Вот так со мной в тот раз и получилось. В тот самый раз, когда затеял я прогиб перед начальством. Но не простой прогиб, не скучный, обыденный, льстивый прогиб, а мало того, что творческий, так ещё и выгодный. Средний человек выпендривается порядка шестидесяти процентов времени своего существования. Творческий же человек, тот вообще выпендривается всю свою жизнь, он без этого не умеет даже дышать. Даже спит творческий человек, выпендриваясь. Сперва подумал так: "А не выпустить ли нам стенгазету "Наши бабы", чтоб бойцам не так грустно было?" Ну то есть, всё просто: бойцы привозят фотографии своих ненаглядных, мы их наклеиваем, подписываем, где чья, чтоб никто не перепутал, и вуаля. Хотя, куда ж без этого, сложности возникли. И нашёл их зоркий глаз Виталика:
  - Вот ты мне скажи, вы Ленку на двоих с Мишей поделите? Границу по середине снимка прочертите?
  Действительно, не стыкуется немного. Нужно как-то по-другому действовать. Нужно вспомнить, что ты творческий человек и на это напирать. Вот я и решил совместить творческий выпендрёж с прогибом перед начальством. Решил весьма оригинально:
  - Короче, Миш, как думаешь, нам несанкционированную газету разрешат выпустить?
  - Лёх, тебе делать нечего?! Откуда мы на неё материала накопаем?
  - Так весь прикол в том, что нам ничего копать не придётся. От нас вообще требуется мизер работы.
  - Поясняй, - командир напряг воспринимательную мышцу.
  - Короче, мутим творческую газету. От каждого взвода писанинку просим, всё это распечатываем, картиночки, там, фоточки. Вроде, Хлебосольный пытался у нас фотоискусство строгать. Всё это называется творческая газета, вешается на стенку и всё.
  - И кто писать, по-твоему, будет?
  - Миша, а тебя это почему волнует, объясни? Ты ж в армии, тут не рассуждают. Сказано написать - напишут.
  - А у нас кто сочинять будет? - Миша был всё еще настроен скептически.
  - Обижаешь, начальник! Всё уже написано до вас. Если кто не в курсе - тут я писатель.
  - Угу... Ну я понял. А от меня-то что требуется?
  - Благословление.
  - Считай, что оно у тебя уже есть.
  - Ну а теперь пойди на правах начальника группы для детей с гибким сознанием, разнеси эту весть по взводам. Так, чтоб к увольнению у нас всё было на руках. Типа, от каждого взвода по какой-нибудь писульке и не волнует!
  Миша эту придумку деятельных замполитов распространил довольно быстро, но она натолкнулась на ожидаемое непонимание. Придумка не поимела никакого ажиотажа среди личного состава роты. Пришлось привлекать административный ресурс:
  - Товарищ подполковник, разрешите вопрос.
  - Да, Алексей, слушаю вас.
  - У меня возникла идея, так сказать, в порядке трудовой дисциплины. Мы бы творческим коллективом выпустили газету с сочинениями курсантов.
  - Хорошая идея, одобряю.
  - Это и так понятно, что она хорошая. Только есть одна проблема. Коллектив у нас в роте скромный, а может, просто невосприимчивый, не знаю. Никто ничего не несёт, никаких творческих выкидышей нам никто не предоставил. Нельзя ли её, так сказать, в приказном порядке довести?
  - Хорошо, на разводе всё доведу.
  Если б в тот момент я представлял, хотя бы частично, как эта придумка мне же обернётся боком, во что она выльется всего через пару дней после возвращения с увольнения, то, честное слово, ни за что бы не взялся всё это делать. А тем, кто взялся бы, запретил бы и думать об этом. Но на тот момент всё кончилось тем, что подполковник поставил задачу:
  - От каждого взвода по одному рассказу, или по два очерка, или по два стиха. К пятнице, крайний срок к понедельнику, всё это передать в шестой взвод.
  После того, как вся эта эпопея с несанкционированной внеочередной газетой закончится, я на всю жизнь пойму, что значит пресловутое "инициатива наказуема", потому как ощутил, куда именно эта инициатива трахает инициатора. При этом ещё и зародил в себе сомнение в том, что армия помогает развить таланты своих "резидентов", что она раскрывает их творческую сторону, что эта самая армия вообще заинтересована в том, чтоб в её рядах стояли поэты, писатели и фотографы. Вот как-то я начал сомневаться в этом, знаете ли. И никакие вечера самодеятельности уже не могли поправить моё пошатнувшееся убеждение. Но всё это будет уже совсем другая история.
  
  В круге третьем. "Dum Spiro, Milito".
  Высшие существа, коты и новая власть
  Каждому из нас положены недостатки. На то воля Божья, воля народа, генеральная линия партии, наконец, карма, лживая, как куртизанка. Так положено и ничего с этим не поделаешь. Мой недостаток в том, что руки у меня деловито торчат из поясницы. А ещё я всей душой не переношу такое время года, как утро. Вот так Макс и услышал моё громогласное, грянувшее сотней орудий в небо "Бля!" Вот так в то утро я угробил банку растворимого кофе. Растворимый кофе - он как онанизм, но на войне, как на войне. Мечтай в одну руку, а сри в другую. Можно не сомневаться в том, что всё пойдёт криво и вкось, после того, как я похоронил на улице Рубинштейна основной источник жизненных сил. Самый отличный понедельник, что ещё скажешь.
  Да, всё происходящее начало мне нравится, это я помню. Эти манёвры что-то смогли пробудить в моей душе, они чем-то меня вдохновляли. Они давали мне почувствовать себя частью единого механизма, шестерёнкой, пресловутым винтиком. Адаптация в онлайн режиме. То, что раньше было книгой, учебником по истории, становилось моей реальностью. Плавно и почти безболезненно, если не считать резких фрикций полковника Б. в особо торжественные моменты. Да, я ощущал себя винтиком, мясом, одной головой в строю. Среди нас нет уникальных людей. И так должно быть. И здесь это ощущается, как нигде.
  Эндорфин, в силу того, что стрелки часов показывали восемь часов ноль-нуль копеек, бился в районе вечной мерзлоты. Кофеин был с почестями просран. В воздухе пахло тестостероном, вазелином и почему-то навозом. Я возвращался в родную казарму. И вы думаете, хуже быть ничего не могло? Ни хрена подобного! Ту самую истинно русскую эмоцию, встрепенувшую Макса, родная часть услышала от меня снова.
  - Бля! Шикарно начинаем новый сезон!
  - Что там у тебя приключилось? - Миша изумлённо смотрел на подчинённого.
  - На ноги мои взгляни.
  - Ну и?
  - Проблема в том, что... Что ты видишь, Миша?
  - Кроссовки.
  - Я бы даже сказал, шикарные, очень удобные, притом недорогие кроссовки. Так вот, проблема в том, что больше никакой обуви у меня нет с собой.
  Мхатовская пауза выдержана. Станиславский лично поднялся из своего андеграунда, чтоб похлопать мне. Такие окаменевшие рожи не удавались даже да Винчи. Рокки Рембович Сталлоне - просто мальчик с его искривлёнными гримасами.
  - Ну, надеюсь, чувак, что банку вазелина ты не разбил вместе с кофе, - командиру хорошо ржать в начищенных до блеска берсах. А у меня чёрный крем заместо лубрикантов пойдёт, видимо.
  Долго расстраиваться по поводу пошлости своих лаптей не полагалось. В конце концов, они не оранжевые, а политически-нейтрального чёрного цвета. Да и времени грустить не было предоставлено ни единой лишней секунды. Стартовал новый сезон "Утреннего секса с полковником Б.". Стартовал очень круто:
  - Так, дятлы! - это товарищ полковник дошёл до нашего взвода, вставляя по дороге одиночными. - Какой мудак носился по плацу на своей тачанке? Чья машина в технопарке?
  - Я!
  - Головка от "Тополя"! Фамилия твоя, Шумахер?
  - Курсант Х - ин.
  - Я где сказал ездить? Или их величество изволит красоваться? Я вам, идиоты, говорил в объезд свои вёдра возить? Я что, не говорил, что жопу на макушке сомкну тому, кто будет мне по плацу рассекать?
  - Виноват, товарищ полковник! - Боря уже прикидывал примерные ощущения от собственной задницы, порванной до бровей.
  - А знак ты на воротах видел? Для баранов, вроде тебя, написано 5 км/ч. Видел?
  - Так точно! - в каждом Борином ответе всё явственнее слышался треск швов, по которым он рвался.
  - А вот хули ты гонишь под полтинник?
  - Никак нет! - слишком уж вяло, чтоб рассчитывать на успех, попытался отмазаться Боря.
  - А, то есть товарищ полковник брешет?! Товарищ полковник, стало быть, мерин сивый, да?
  - Никак нет! - Борю поймали в капкан.
  - Тебе свидетелей отыскать?
  А в моей голове стремительно накручивал обороты счётчик нарядов вне очереди, которые моя любимая Родина выдаст Борису.
  - Командир, сколько у вас опоздавших?
  - Двое человек, товарищ полковник.
  С левого фланга послышался голос нашего защитника и заступника. Заступник был усат, толст, и щурился на понедельничье утреннее солнце.
  - Они звонили, предупреждали, они в пробках стоят, - подполковник Л. судорожно пытался спасти своих бойцов.
  - Ю.Ф., а мы с Вами сюда в голубом вертолёте прилетели? Если я смог не опоздать, если ещё сто с кучей человек сумели приехать вовремя, то почему два дебила застряли в пробке? Почему два дебила должны подрывать обороноспособность страны и моё душевное здоровье? А я Вам доложу почему! Потому что дисциплины нет никакой. А значит, будем насаждать дисциплину анальной пенетрацией. Всех опоздунов ко мне, как только прибудут.
  Немного отлегло. Всё-таки, трахали не меня. Но я не уникален и мне тоже могут дать ласки. Тем более в моих шикарных неуставных лаптях. Отлегло лишь на то время, которое требовалось полковнику на мощный выдох и ещё более мощный вдох. И поехали по новой. Я - лишь одна из ста тридцати уставших шлюх, которых опять, ни свет, ни срань, согнали на смотрины. Полковник выбрал Птицу.
  - В - ин!
  - Я! - растерянно отозвался Птица.
  - Какого чёрта мне звонит ваша мамаша?
  - Ч-что? Не могу знать.
  - Какой к чёртовой матери гайморит у вас вдруг выискался?
  - Кто Вам звонил? - Птица явно недоумевал, сыграть такую эмоцию невозможно.
  - Вот мой племянник, полюбуйтесь, стоит в строю, никуда не делся. А он мой родной племянник, между прочим! Стоит со своим конъюнктивитом, и ничего!
  Из серии "и век простоит". Выше описанный инвалид высокомерно светился здоровьем посреди одного из кибернетических взводов, ослепляя всех нас, простых смертных.
  - Товарищ полковник, я не понимаю, кто вам звонил?
  - Конь в пальто, молодой человек! Мне звонил конь в пальто!
  "Алло, больничка? У нас тут полковничек ку-ку!", - только и успело просвистеть в моей голове. Рядом Андрюша давился смехом, краснея с каждой секундой всё сильней. Я не верил, что он выдержит. На благо всем нам, он смог сдержаться. Птица понял, что задавать наводящие вопросы - бессмысленная затея, проще и безболезненнее принимать полковничью любовь в том виде, в котором она предлагается, и в количестве, которое есть в наличии. Позже, когда выяснится, что полковник Б. просто перепутал фамилии, взвода и диагнозы, Птице станет немного легче. Но закон офицерской чести запрещает извиняться перед младшим по званию. Это унизительно. Это порочит офицерское звание. Ни один полковник не посмеет так низко упасть в своих глазах. Дело закрыто. Гайморитному виновнику торжества садомазохизма, однако, тоже хватило мужества не встревать в порочный акт любви по-русски. Он решил не прерывать офицерские ласки, не выпячивать свою персону, не привлекать дополнительного внимания к своей искалеченной личности. Хорошо, что на свете ещё остались такие скромные и понимающие мужчины.
  И вновь продолжается бой. Карусель завертелась столь же быстро и буйно, сколь и прежде. Однако, общий вектор её вращения был задан. Тема болезней была заявлена в качестве основной. И в основном болели сфинктер и немного голова.
  В армии не хватает тех, на ком можно было оторваться обычному бойцу. Оттого мы и имеем пресловутую дедовщину, которой пугают впечатлительных родителей и слабохарактерных детей. У шестого взвода появилась такая возможность, шестой взвод вывалился из статистики. Пока злопыхатели раздували слухи, что в нашей комнате завёлся крысиный полк, у замполитария появился кот. Вернее, кот просто появился на нашей лужайке невесть откуда. Лужайка была именно замполитской, потому как киборги лежать на ней отказывались. Им это положение тела казалось неправильным. Они бы и спали стоя, но в уставе русским по белому написано, что это не кошерно. Замполитарию идея полежать на травке не казалась такой уж противной. Коту тоже, он не видел ничего предосудительного в том, чтоб завалиться, подставить брюхо солнцу и зажмурить глазки. Точнее говоря, кот видел что-то постыдное во всём, кроме этого. И потому решительно отказывался перемещаться самостоятельно, без использования специально обученного человека, хотя с лапками, которые он закидывал за голову, всё было в полном порядке. Кота переносили с места на место. Оказавшись в новой локации, кот оставался в том положении, в котором его опустили на землю. Благодарно зевал и приступал к любимому делу - вальяжному сну. Потому возникал вопрос - а кто же его принёс на нашу лужайку?
  Пока кот спал, мы постигали таинства военной топографии. Одиноко стоящее дерево, вот тут, возле ручья, а тут наши танки, а тут враг дышит нашим кислородом. И всё это в квадрате В-4. Или что-то вроде того. Лекцию вёл Сиська, а потому я сразу понял, что можно поспать. Убаюкивающе вяло мямлил преподаватель у коричневой, как вермахт, доски, а я, забившись в ультраправый угол аудитории, изображал Держиморду. Морда вертикально не держалась, голова падала то на грудь, то на парту, линии в тетради расходились в разные плоскости, буквы превращались в арабскую вязь. В какой-то момент Сиська решился меня разбудить. Назвал меня неадекватным типом, но своего добиться не сумел, ибо природа сильнее звания, особенно, если звание дано такому, как он. Я заснул обратно. А Ваня нашёл способ выспаться без вмешательства начальства. Он просто сполз под парту, принял на полу эмбриональную позу и мирно засопел. И сопел так полтора часа. А вы говорите "потерянное поколение".
  Было бы удивительно, если б Христа не распяли, Муссолини не повесили, а нас не нагрузили бы ненужной работёнкой. Закончив свои унылые россказни, Сиська раздал нам бумажки со стрелкой и циферками. Мне неадекватному тоже перепала одна.
  - Что это за хрень? - ещё не совсем проснувшись, я допытывался у Санька о назначении этой шифровки.
  - Обдрист.
  - Кто? Я? Ты чего ругаешься?
  - Ну он эту бумажку как-то так называл. Сказал, что это наше практическое задание и выполнить его надо до обеда.
  Пришлось наводить справки. Бесполезная бумажка с ненужной стрелкой и непонятными циферками имела название "абрис" и представляла собой прямую схему кривой местности. Циферки - это углы поворота, метры, стороны света. Каждый взвод поделили на две половины и погнали по одному и тому же маршруту по территории части. И я столкнулся с симптомами военного креатива. На нашей схеме имелись село Бухаево, являвшееся на деле полевой кухней, деревня Похмелкино, за которой скрывались покосившиеся домики, где по слухам выращивалась какая-то овощная культура (при этом совершенно не ясно кто её ел, или курил, или что там с ней делают). Был на карте и "населённый пункт" Большие Бугаи, символизировавший штаб части. Хотелось заглянуть в глаза автора этого шедевра, предварительно отобрав у него спирт. Замполиты списали друг с друга отчёт о проделанной работе, разбавили их личными впечатлениями о своих летних каникулах и отдали унылому лектору. Не нужно быть метафизиком, чтоб понять, что эти отчёты тут же отправились прямиком в помойное ведро.
  И вот опосля обеда шестой взвод упал на травку, наслаждаясь своей непобедимостью и мощью. Миша убыл в санчасть, несмотря на то, что полковник Б. ещё с утра дал понять всем хворым, что пока его племянник не свалится замертво, никому хворать не разрешается. Дело здесь не в том, что командир наш нонконформист или революционер и ему явно не хватает баррикад на территории части, а в том, что уж больно мерзкие симптомы одолевали его уже несколько дней. Воспаление среднего уха - это вам не шуточки, командир практически ничего ни от кого не слышал. Впрочем, в условиях нашей армии, это не самое плохое заболевание. В отсутствие командира единение с природой происходило ничуть не хуже. Но Горчица довольно быстро заинтересовался нашим пристанищем:
  - Курсанты, встать! - жестко, но без удовольствия вмешался он в наш мир и покой. - Что тут за лежбище такое?
  - Виноваты, товарищ подполковник! - скорее по традиции, чем каясь всерьёз, отреагировали мы.
  - Вы ж поймите, товарищи курсанты, - Горчица заговорил ещё спокойнее и мягче, - дело даже не в том, что вы в войсках и вам нельзя расслабиться.
  Моему удивлению уже не было предела, а лекция на этом только началась. Оказывается, у этого вторжения есть и другие мотивы.
  - Дело в том, что валяться на траве, как свиньи, это вообще противоречит человеческой природе.
  Пугало и удивляло то, что нас не сношали, как было принято, как мы уже привыкли, как оно, в конце концов, положено. Нет, нас будто уговаривали, Горчица взывал к нашему сознанию, к нашей человеческой природе.
  - Люди - это же высшие существа. Расслабляться нужно не только в положенном месте и в положенное время, но и подобающим образом, товарищи курсанты.
  Куда я попал? А где взыскания? Где причитающиеся мне карательные мероприятия? Что за клуб дарвинистов?
  - Завалиться на травку возле казармы - это не по-человечески, это не достойно высших разумных существ. Это удел вот этих! - Горчица указал на нашего замполитского кота. Кот в ответ только вывернулся пузом кверху, закинув лапы за голову. Эта пушистая тварь будто всё понимала и издевалась над высшими существами.
  - Не стану вам говорить о том, что в войсках такое поведение немыслимо. Вы это должны понимать и без меня. Надеюсь, вы сделаете выводы. В следующий раз, прошу учесть, взыскания будут гораздо жёстче.
  На Бога надейся, а сам не плошай. Ручки пачкать не захотел, так и скажи. Будто подтверждая мои слова, Горчица завёл иную телегу:
  - Ну и сами посудите, каково это вообще: вы в своей форме валяетесь на земле. Там собаки, кошки нужду справляют. Да что собаки! Солдатик нерадивый, приспичило ему по малой нужде, прижало, он огляделся - нет никого - ну и давай, в кусты. Я и сам там отливал, если уж на то пошло.
  Ах вот оно что! Из серии "один мой друг..." Всё понятно, товарищ подполковник.
  - Так что помните, что моральный облик терять нельзя. Вы же замполиты, вы же должны этот облик поддерживать, а не разлагать. Так что будьте людьми во всём.
  Не вынесла душа поэта!
  - Товарищ подполковник, разрешите вопрос.
  - Слушаю.
  - Вот валяться на травке под деревом в жаркий летний день - это негоже высшему существу. А как же тогда высшее существо может под дерево мочиться?
  - Так, товарищ курсант, а что это на вас за обувь такая?
  Вот ведь гадость какая! Теперь у них от любого столкновения есть броня.
  - Виноват!
  - Ну вот раз так, то марш в казарму!
  И на лице у Горчицы осталось выражение, символизирующее, что я ещё легко отделался. Пока не откопаю себе уставные лапти, лучше молчать в тряпочку и на глаза командованию не попадаться. И уж тем более, не искать никакого конфликта с ним.
  А тем временем командир взвода вернулся от докторов с багажом новостей. Рентгеновские снимки внутренностей командирской черепной коробки вызвали у медсестры буйную менструацию, эпилепсию и волчанку одновременно. Командиру был немедля выдан отпуск до дому с целью посещения менее впечатлительного доктора. А уж по результатам колдунства этого лекаря будет принято решение о дальнейшей Мишиной судьбе. Власть сменилась. У нас появилось временное правительство.
  - Вот буржуй, опять на унитазе посидишь, собака! - пробурчал я.
  - А? Чего?
  - Глухарь! Помоешься, говорю, третий день подряд, - снова я.
  - Что с отрядом?
  - На кого, говорю, бросаешь свой отряд? - заорал я в подставленное командирское ухо.
  - Командиром взвода назначается Ромка.
  Лицо Ромика радости от свалившихся полномочий не выразило. Но должность обязывает. Ромка уже пробовал управлять нашим цирком, он командовал этой формацией идиотов в условиях максимально далёких от боевых. Повторять это всё ему не улыбалось.
  - Так, слышь, отцы-командиры, обе две штуки, поставьте меня вместо Ромика командиром первого отделения тогда! - я воспылал желанием возглавить хоть что-нибудь хоть на какой-нибудь срок.
  - Да, кстати, нормальная идея, - временно контуженный устаревший командир, которого отправили в город на доработку, этой идее реализации моих властных амбиций не противился.
  - Нет, ни хрена, - новый вариант главного ушёл в оппозицию. - Командовать отделением будет Жорик.
  - Отличный первый указ, господин президент, - надув губы, поздравил я новую власть. - Хорошее начало - половина дела.
  - А ты, Лёх, останешься главным по кроватям, - Миша решил окончательно испоганить мою мечту
  - Плётку мне у прапора на складе получи тогда для убедительности.
  - А? Что? Какая бдительность? - в дверях Миша ещё глуховато проявлял интерес к своему взводу.
  - Служба требует от нас стойкости и бдительности!
  - Да пошли вы в жопу! Бывайте, я уехал.
  - Ты ещё дверью хлопни, нимфетка.
  Шутки шутками, а в замполитарии случился бескровный переворот. Классика жанра - смещён по состоянию здоровья. Что-то из приколов полковника Брежнева.
  По приказу и наказу сели мы писать заразу. Примерно так. Примерно такое у нас творческое настроение. А творчество требовало срочной мобилизации, ибо постоянно вырастало в объёмах. Командование требовало боевой листок по результатам первых двух недель, командование превратило мою инициативу с несанкционированной газетой в приказ, командование желало видеть порыв фантазии и буйство красок. Командование создано затем, чтобы требовать и желать. Как бабы, честное слово. Боевой листок, как говорится, в первую очередь должен быть боевым листком, потому как он, в конце концов, боевой листок. А что в нём можно сочинить, если нельзя ругаться матом? Даже в заглавии. Посвящаю больше половины боевого листка своей персоне, поздравляю самого себя с днём рождения, вставляю свои фотоснимки, пишу про наряды и про расширенное увольнение. Про троллей и высших существ умолчал. Потом, после поздравлений себя любимого со знаменательной датой, подписываю боевой листок своим редакторским именем и без ненужной скромности вешаю на дверь замполитария. А кого мне стесняться? Аве мне! Но расслабляться рано, творческие потуги ещё потребуются. Инициатива уже примеряется к инициатору. Присматривается, тварь, принюхивается, ищет подходы и варианты. Как бы так побольнее вторгнуться в инициаторские отверстия и напрячь его посильней. На горизонте маячит объект вожделения полковника Б. - творческая газета, ещё вчера казавшаяся мне моим личным триумфом и нашим общим прогибом. Нет, теперь это уже приказ, теперь это нужно повесить к утру и никаких гвоздей. Иначе творчеством займётся начальство, а такой абстракционизм с элементами эротики нам тут не нужен. Что ж, работать будем ночью, как-то так привычнее и спокойнее.
  Саша решил напугать меня. Ему это удалось немногим хуже, чем картинки командирского черепа напугали медсестру. Мы валялись всё на той же лужайке, которую старательно обливал подполковник Горчица и подобные ему высшие существа. Запрещено - это пока кто-то смотрит. А как никто не видит - так сразу как-то и можно. Замполит - существо скромное, и свою высшую сущность старается не выпячивать. Если этого требует вполне себе низменное желание рухнуть на травку, то он готов опуститься в развитии на пару ступеней. С него не убудет. Привалившись к дереву, на которое ссали все, кому не лень, Саня взялся меня пугать:
  - На хрен! Не поеду больше в увал!
  - Чего так? Совсем по жаре одурел?
  - Надоели все! Никакого отдыха вообще! - изливался мой комод.
  - Что там с тобой сделали?
  - Ну ладно родители грузят, это я привык. Но эта коза ещё туда же!
  - Понятно, типичный случай шерше-ля-фамизма.
  - Кого?
  - Чо как наш командир-то контуженный? Всё переспрашиваешь...
  - Да ты какие-то слова мудрёные придумываешь. Так что там у меня за типичный случай?
  - Буржуйское ругательство. По-русски звучит примерно как "все бабы дуры". Забей! И бабе своей скажи, чтоб мозги не тёрла. Довела вон парня, в увольнение идти не хочет.
  - Да ну её, блин! "Саша, пойдём погуляем; Саша, хочу мороженого; Саша то, Саша это!". Человек отдохнуть на два дня приехал, зачем его трогать?!
  - Запомни, Санёк, нельзя защитнику Родины в свой выходной из-за женщины переживать. У него НАТО у ворот, Сербию обижают, на Украине нестабильность. Если он ещё из-за строптивой королевны нервничать начнёт, то совсем, бедолага, с ума сойдёт. А уж, коль в увольнения уходить перестанет, вовсе сгинет.
  - Ну да... правильно, - Саня переваривал пропаганду.
  - Так что давай без фокусов - контрактов не подписывай, в увольнения положенные уходи, держи хер по ветру. Хорошо смеётся тот, кто стреляет первым.
  Санёк бодро поднял свой закамуфлированный зад и двинул в казарму. А я сидел и наслаждался силой своего слова. Работы на день было ещё много. На мне висела и газета, и Радионяня.
  После отбоя в Замполитарий заглянул Сметана. Кто его звал, чего ему было надо, кого он хотел видеть - одному Богу известно. Но без профилактических ласк он уйти не мог:
  - Так, все спят, на ногах только те, кто делает на утро радиовыпуск. Это всем понятно?
  - Товарищ подполковник, - заговорил новоявленный командир - нам ещё газету нужно закончить.
  - Ничего не знаю. Зайду через полчаса, проверю, если кто-то будет на ногах, кроме двоих ответственных за радио - будут проблемы. Ясно?
  - Так точно... - промычал шестой взвод.
  Сметана ушёл, а вопросы остались.
  - И чего? И кому верить?
  - Вы, товарищи, как хотите, а я верю старшему. А полковник, сколько я помню, побольше звёзд отрастил, - я гнался за логикой.
  - И чего ты предлагаешь?
  - Сделать газету, что ж ещё. Сделать, повесить и ждать поощрений. Тем более, что делать там немного.
  - Ну смотри, Лёх, тебе жить, - командир-новичок всё подвергал сомнению.
  - Нет, Ромик, всем жить. И всем жить одинаково паршиво. Но газету я повешу. Кто со мной - тот герой!
  Вызвался один только Джордж. Виталик, как и положено, беспокоился:
  - Сметана не обрадуется, слышите!
  - Тут вообще радоваться не привыкли, и что теперь?!
  - Забейте вы на эту газету.
  - Нет, дорогой мой, это для меня уже дело принципа.
  - Но он ведь ясно сказал, чтоб все спали.
  - И чего? А Б. ясно сказал, что хочет увидеть газетку. Короче так, типа, мы её с Саньком сделали, а все спали. Нам-то что, мы вполне официально можем тусоваться.
  Но Саня решил эту стройную концепцию похоронить:
  - Лёх, я умираю, сделай, пожалуйста, всю Радионяню. А я завтра её проведу, ты на звуке.
  - Опять ты по своей методике.
  В общем, никакого единства и сплочённости. Никакого товарищества. Кто спать, кто рисовать, кто курить, кто куда. Джордж подписался нарисовать фон и все атрибуты газеты. Я сел за ноутбук, читать новостные ленты.
  Сметана не врал и зашёл ровно через полчаса - как по секундомеру. Я сидел на кровати и пил чай.
  - Так, а вы почему в таком виде?
  - Я радио делаю. В смысле, радиовыпуск.
  - Ну так делайте, товарищ курсант, а не чай пейте. Вы что, до утра её делать собираетесь?
  - Никак нет, сейчас, мысли в порядок приведу и доделаю.
  Сметана ушёл. Хотелось нежно шепнуть вслед "спокойной ночи, мой хмурый заяц" и послать воздушный поцелуй. Работа продолжилась.
  Моё очко.
   - Вот так шикарно начался мой день рождения! - я проявляю невиданную слабость и жалуюсь дежурному по роте на жизнь. Руки в масле, жопа в мыле - я тружусь над этой чёртовой газетой, ставшей не инициативой, а обязанностью. Приказ - есть приказ, что я могу поделать? А все мои сослуживцы храпят, они эту газеты и все эти творческие потуги видели в гробу. За пару часов до своего непосредственного рождения я всё-таки падаю в койку, закончив эту процедуру. Помните, как в детстве ждёшь утра в ночь перед днём рождения? Это когда мама говорит, что "чем быстрее заснёшь, тем быстрее наступит утро" и так далее. Стабильный развод. С годами это проходит. Но вот оно, чёрт побери, я жду утра, как маленький ребёнок. Всё-таки, это должно быть незабываемо, отметить день рождения в форме и в тесной мужской компании. Наверное, я зажрался.
  Я ждал утра, как ждут в детстве, а дождался настоящего ужаса. Того, которым пугают священники. Ничто не доставляет столько удовольствия в праздничное утро, как крик Сметаны "Это кто здесь эту херню повесил?!" И ты понимаешь, что проиграл. И ты начинаешь примерно ощущать, что сейчас с тобой будет делать дежурный офицер. И даже тех, кто готовит Радионяню, вопреки обычаю, выгоняют на зарядку.
  Вторник и без Сметаны выдался суровым и серым. Солнце постеснялось вылезать из-за туч. А шестой взвод получал по полной программе.
  - Я отдал распоряжение не заниматься никакими газетами! Кто из вас, таких умных, решил, что мои распоряжения можно послать подальше?
  И ведь он не прикалывается, вот что печальнее всего. И тот факт, что полковник Б. отдал полярно противоположный приказ несколькими часами раньше - это его не смущает. Сметане по барабану, он сам отправил распоряжения полковника куда подальше. Шестой взвод хранил тупорылое, недоумевающее молчание.
  - Большой круг - бегом марш!
  И это уже после основной зарядки. Шестой взвод бежал и грязно матерился. По большей части - от безысходности. Никто, похоже, не мог понять, что Сметана абсолютно серьёзно имеет к нам претензии за выполненный приказ полковника. А я ощущал, что добрая половина замполитария материт лично меня.
  - Итак, умники, теперь пусть лично выйдут те активисты, которые ослушались моего приказа.
  У меня, казалось бы, было алиби. И немного мужества. Ну и конечно, чего уж там греха таить, я посмотрел слишком много голливудских фильмов за жизнь.
  - Товарищ подполковник, это лично я сделал газету. Я готовил радиопередачу на утро, у меня осталось пятнадцать минут на то, чтоб сверстать газету.
  Я думал, что я герой. Но Сметана думал иначе. Для него я стал воплощением зла.
  - Бегом марш снимать эти художества! Остальным принять упор лёжа!
  Я решил, что "бегом" с утра и так уже много. А покурить - этого ещё мало. Тем более, когда такой секс творится. Пока покурил, пока поднялся, пока, захлёбываясь матюгами, рассказал дежурным, что творит Сметана, пока снимал газету, сопровождаемый удивлёнными взглядами, вот и набежало пять-семь минут покоя. В этот день они были бесценны. Спустившись, я понял, что весь мой взвод всё ещё толкает землю. И я окончательно растерял всё своё геройство даже в глазах самых лояльных к себе людей замполитария.
  - Встать! Два больших круга - бегом марш!
  Ещё два километра - бешеной собаке не круг. Особенно, когда ей приказали. Бешеные псы - это больше не киноклассика, а реальность - язык на плечо в глазах огромные зрачки, пены у рта - хоть брейся. И сквозь эту пену носились крики:
  - Совсем озверел, мудень!
  - Бля, что на него нашло?!
  - Этот кретин совсем уже свихнулся!
  Но нашлись и более рациональные ребята:
  - Ромик, командирскую твою мать, что ж ты молчишь?! Звони Л., а то этот муфлон не успокоится.
  - И что я ему скажу?
  - Изобразишь стандартные звуки из порнографии, потому что именно это сейчас с нами и происходит. И пока нам не накончали на лицо, позвони Л.
  - Товарищ подполковник, доброе утро.
  - Да хорош ему яйца облизывать! Кричи SOS!
  Ромик лаконично обрисовал ситуацию, в которой мы оказались, указав диаметры, частоту и интенсивность. Поддержку нашего Батьки он нашёл. Можно сказать, Батька заволновался. Пробегая мимо казармы, мы видели, что вопрос наш решается. Забег закончился, а вот удивительные приключения - только начались.
  - Кто снял газету? - грозно прорычал Сметана. Батька на горизонте уже не транслировался.
  Шестой взвод изумлённо молчал и переглядывался. Я же просто уже подзабыл свою фамилию, наверное.
  - Я спрашиваю, кто снял газету, - Сметана принял пунцовый оттенок и верещал, как базарная бабка в неудачный день.
  Выдвигаю свою фигуру на передний план. Вторая попытка стать героем.
  - Бегом марш вешать на место! Остальным принять упор лёжа.
  На сей раз, я знал, к чему он клонит. А получать за свою медлительность военными ботинками в область лица от всего взвода - сомнительное удовольствие. Тем более в такой памятный день. Вот ведь парадокс, прошёл час, как я отмечаю день рождения, а оно уже навсегда врезано в память. Боинг и Аэробус - ползают в сравнении с моей третьей космической. Мировой рекорд по восстановлению картины маслом в одиночку. Театр абсурда медленно полным составом сползает под стулья от непонимания спектакля, который им показывают. Я успел - из моего взвода никто не сдох. Если не брать в расчёт километры нервов и тысячи клеток мозга - то все живы.
   - Итак, шестой взвод, надеюсь, вы усвоили первый урок. И не думайте, что я с вами закончил.
  "Я вам и судья, и присяжные, и палач!". Но по крайней мере вытащили, что уже хорошо. Перестали иметь. Иметь за то, что мы выполнили приказ. Меня прекратили иметь за то, что я самолично реализовал свою инициативу, ставшую вдруг приказом, причём сделал это в собственный день рождения. Короче, не задавай вопросов, парень. Уже двадцать один год всё совсем не так, как тебе обещали.
  При этом Радионяню никто не отменял. Пока большая часть замполитария боролась с одышкой, мы с Саньком засели за пульт и стали развлекать роту. Новости, памятные даты, лёгкая музыка. Стандартизируй свой досуг. Будь как все. Подошла очередь поздравить именинников, я указал на песню в трек-листе, подозвал Антоху, пусть скажет, какой я крутой. И ушёл чистить морду лица, на которую, всё-таки накончал подполковник Сметана. Чёрт возьми, это прозвище принимало дополнительный сакральный смысл.
  Выходя из туалета, раскинув руки и качая головой, я впервые почувствовал, что это мой день рождения. Да, чёрт побери, это моё очко. Мой блек-джек, а шлюхи будут чуть позже. Жизнь прекрасна и удивительна. Удивительна - ключевое слово. Над казармой качался немецкий рэп, а лица окружающих, глядя на меня, будто говорили "да ты совсем охренел уже". Лысое тело в майке Bundeswehr, в честь которого эта гавкающая речь носилась над казармой, всем своим видом говорило "а вот вам дело есть?!" И чуть подумав, отвечало "так точно, охренел!" Хуже уже не будет. По крайней мере, ближайшие минут пять. А дальше - посмотрим.
  Радионяня ещё не отгремела в честь меня, а к нам уже влетел ошарашенный и незнакомый человек и попросил поздравить такого-то парня из такого-то взвода. Чёрт, а ему также весело и задорно разорвали задницу в этот замечательный июльский день? Вот сомневаюсь. Мне не трудно: я с особым пафосом отдал этому парню, Стасу, часть своей доброты и эфирного времени, заявив, что в этот день родились лучшие люди планеты...
  - И всякие уроды тоже! - уже выключив микрофон, добавил я.
  А потом состоялся завтрак. Никаких тортиков, пончиков, картонных колпачков и клоунов. Хотя нет, клоунов вокруг меня было больше сотни штук, только трико у всех одинаковое. После утреннего секса с новым, неудовлетворённым партнёром, говоря по правде, клоуны не очень веселили - боль на боль, накладываясь, резонировала в области поясницы. Редкие звоночки, радостные сообщения, смайлики, сухие слова от сослуживцев, лишь исполняющих дружеский долг. Есть и такой, это понимаешь со временем. Хотите угробить день рождения - отмечайте его в рядах.
  Новый выпуск нашей любимой передачи не принёс практически ничего интересного. Полковник Б. в сравнении с утренним выступлением Сметаны выглядел неопытным мальчиком, редкое дыхание, трясущиеся руки, нервная дрожь, резкие движения, неуместные смешки. Сметана - просто половой террорист рядом с этими невнятными потугами. Полковник лишь заявил, что командир шестого взвода - симулянт и ябеда, подлец и трус. Но на такие мелочи не обращаешь внимания - обычная офицерская честь, обычное сострадание, что нам с этого.
  Развели. Да не просто развели, а ещё и заперли. Заперли в офицерской казарме и сказали заниматься. А чем - не уточнили. Виталик подготовил занятия для всех - привёз из увольнения диски с сериалом про мерзкого гнусного доктора. Хотя этот дилетант в мониторе знает о медицине всё же больше, чем наша медсестра, пугающаяся любого диагноза, сложнее козявок в носу. У сериала резко выросла аудитория. С учётом того, что этот сериал зачаровано бодал весь наш взвод, аудитория его, видимо, удвоилась. Полковник Л. игнорировал своих бойцов, видимо, считая, что и так с утра достаточно поучаствовал в их судьбе, хватит с него. Бойцы же самозабвенно бодали монитор, бодали парты, подперев лбы смотанными ремнями, кто-то для разнообразия даже на пол улёгся. Шло время: минута за минутой, серия за серией, сон за сном. Но подсознательная жопа не покидала ни на секунду. Было понятно, что Сметана с нами не закончил. В перерыве между сериями Ворон метнулся в туалет и возвратился оттуда с недоумевающим лицом:
  - Стою, - говорит, - отливаю, никого не трогаю. Тут Сметана появился. Чувствую, стоит глазами сверлит. Поворачиваюсь к нему, он спрашивает, мол, с шестого взвода? С него, говорю, с самого, а что такое? Сметанка посмотрел в глаза и заявил: "У меня с вами вражда теперь". И ушёл.
  Всё это выглядело, как в детстве, когда ночью у костра дети друг другу рассказывали страшные истории. Про монстров, динозавров и ведьм, которые якобы живут в соседней квартире или, чего доброго, под кроватью. Разница в том, что те детские байки были придуманными, а эта - чересчур реальной и жизненной. А в детстве от таких историй у кого-нибудь обязательно не выдерживали крепления крыши, её сносило и смертельно перепуганный ребёнок орал "Прекрати!" У нас слабонервным оказался Хлебосольный:
  - Ну чего он в самом деле? Что мы ему сделали?
  - Расслабься и получай удовольствие, Антоша, - по такому случаю я совершил неимоверное усилие по подъёму головы с парты. - Птица, ты чего такие страсти тут вещаешь?
  - А мне, по-твоему, каково было? Когда офицер сзади в туалете подкрадывается - это не к добру, - у Птицы ещё остались силы иронизировать.
  На сим обе наши головы рухнули обратно на парту. Правильно, а чего время зря тратить? Но продолжалось это всё недолго - Сметана почувствовал, что где-то без его контроля творится что-то неладное, и решил вмешаться. Как акулы чуют кровь, так и злобный офицер всегда чует, что где-то дисциплину хулиганят.
  - Шестой взвод, встать! Всем, кто сейчас спал, построиться в коридоре.
  Заметьте, товарищ подполковник, как-то сегодня не особо Ваши приказы находят понимания - построилась из всех хомяков только половина. А те, кто спал на полу, так те вообще даже не заметили, что Вы нагрянули к нам.
  - Значит, вам нужно взбодриться, так, товарищи курсанты?
  Только давайте бодрить нас не так, как утром, ладно? Бодрилка не отвалится, товарищ подполковник? Чай вам уже не двадцать лет.
  - Упор лёжа принять! Десять раз отжаться.
  И всё? На таких условиях я готов существовать: час бодаем лбом парту, десяток отжиманий и опять в царство Морфея. Эдак я основательно высплюсь. Вот так офицерский состав о нас заботится. Хотя понятно, что этот парень с нами не закончил. Опять снятся женщины в непотребном виде. Опять слюни текут по парте. Опять... И Ленин такой молодой... А что ж у вас в АТЗ так жарко-то, а? Придется закатать рукава. А Сметана - он же всё нутром чует, он же всегда на чеку, он всегда готов взяться за тех, кто злостно нарушает устав и порядок. Техасский рейнджер! Примчался, касатик, по зову сердца. Минуты не просидел я в неуставном виде, а он уже тут:
  - Товарищ курсант, Вы почему форму одежды нарушаете? Кто разрешил?
  Вот это его "кто разрешил?!" я сегодня уже устал слышать. И если б он при этом не орал, как Адольф Алоизович, точнее, его образ в дешёвых пародиях, то было бы не столь тошно. Диктатор хренов.
  - Никто не разрешал.
  А что мне оставалось ответить? Партия? Господь Бог? Внутренний голос?
  - Командир отделения?
  - Сержант П - ов! - подскочил Санёк.
  - Значит так, час строевой подготовки для этого горячего парня. П - ов, вы командуете.
  Ну вот что ж ты будешь делать?! Какой чудный выдался денёк, мать его! Я побрёл к дверям и весь мой взвод за спиной тоскливо затянул:
  - Happy birthday to you...
  А Сметана приготовился всунуть ещё. Валяйте, товарищ подполковник.
  - А что это у вас за обувь такая, товарищ курсант?
  - Виноват, - мне уже не важно сколько сантиметров вглубь мне затолкают, - из увольнения забыл привезти. Я звонил друзьям, обещали сегодня-завтра мне их завезти.
  - Шагом марш на плац!
  Мои нервы и моя выдержка порой меня радуют. Хотите запомнить день рождения - отметьте его на плацу. Промаршируйте сольным номером под командованием одного из лучших друзей. И пусть взбеленившийся подполковник с крыльца пристально наблюдает за вами, изредка выкрикивая "не так!", "не то!" и "что за повороты такие?!" Попробуйте при этом не материться. Впрочем, не знаю, что было хуже - моя походка или командование Санька, но Сметаны хватило на двадцать минут.
  - Так, оба ко мне. Вот скажи мне, - это Сметана лично мне, - почему сегодня с тобой столько проблем?
  - Не могу знать. Предположу, что человеку положено в свой день рождения привлекать много внимания.
  - Так, шагом марш на занятия. И с обувью реши вопрос побыстрее, а то будут проблемы у тебя. Не возбуждай командование.
  Буду считать это проявлением сокрытой в глубине Вашей души нежности. Вашего глубокого чувства отеческой заботы, проявлением Вашей чуткости, Вашего великодушия, Вашей доброты, в конце концов. И, скажите, товарищ подполковник, мне можно уже вытащить Ваш член изо рта?
  Чувствую, что во всём этом нужно что-то менять. Срочно и кардинально. Сорока на хвосте приносит благую весть - подполковник Л. седлает Борю и едет в город на нём провожать дочь на поезд. В машине, соответственно, ещё есть место. Это мой шанс. И у меня есть повод. Под мулькой того, что я забрать берсы поехал. Мчусь к Л.:
  - Та-арщ подполковник, разрешите с вами в город поехать.
  - Зачем?
  Вполне логичный вопрос, ничего не могу сказать.
  - Мне нужно с матерью встретиться. А то, видите какая беда, уставную обувь дома забыл.
  - Алексей, мне не разрешат вас вывезти из части.
  - А что делать с обувью? Я сегодня в наряд собирался, нехорошо получается, в кроссовках туда шагать придётся, - приходится врать и притворяться.
  - Возьмите в наряд у кого-нибудь из взвода берсы.
  - Ясно. Разрешите идти?
  Но менять что-то нужно срочно. А может воспользоваться тем, что я уже наврал подполковнику?
  - Саня, если что, в наряд сегодня со мной пойдёшь? А то достали они меня сегодня все капитально.
  - Давай. А куда пойдём?
  - Куда скажут. Мне лично всё равно, лишь бы подальше отсюда. Сейчас всё устрою.
  - Да, пойду. Суетись, - одобрил мой проект командир отделения.
  Бегу к старшине. Лучше наряд, чем вся эта Камасутра.
  - Паша, есть на сегодня наряды для шестого?
  - В штаб хочешь?
  - Куда угодно. Два человека.
  - Ну давайте в штаб тогда.
  - Отлично, спасибо.
  Мои пятнадцать минут перерыва ещё не достигли экватора, а я уже всё устроил. Но осадок разочарования остался.
  - Лёх, что тебе Л. сказал? Ты в город поедешь?
  - Дулю в харю мне Л. сказал.
  - А чего?
  - Ну, мол, его за такие дела потом драть будут.
  - Самому не смешно? Кто его драть будет?
  - Ну не я же. Полкан, видимо, и будет.
  - Я тебя умоляю! Ты ему про день рождения сказал?
  - А смысл?
  - Иди, скажи, что у тебя праздник, пусть подарок организует.
  - Да чего я буду ему, как девочка, ныть?
  - Ничего не как девочка! Не онанируй мозги, давай, как нормальный человек. Он замполит, он должен чувствовать настроение бойцов и их потребности.
  Я вот даже не могу сказать, с кем это я всё это обсуждал. Может, с Саньком, может, с Борей, а может, с Птицей. Не исключён и такой вариант, что у меня просто колпак подтекать стал и я просто слышу голоса. Всякое бывает. Но результат один и тот же - я снова сорвался и побежал к подполковнику плакаться.
  - Ю.Ф., точно никак нельзя поехать? Просто у меня день рождения, мне бы с матерью хотелось увидеться.
  - Алексей, у вас сегодня день рождения?
  - Ну да. А кроме того, мне бы берсы взять, ну вы понимаете.
  - Алексей, я попробую. Ничего обещать не могу, пойду с Б. поговорю. Сейчас я к вам зайду, всё скажу.
  Оптимизма во мне определённо не прибавилось.
  - Борь, если я с вами не впишусь, с мамой моей встретишься?
  - Ну да, конечно. А чего надо?
  - Да я ей позвоню, она тебе мешок с моими берсами передаст.
  - А ну ОК. Номер тачки ей скажи.
  - Я ей телефон твой сброшу, позвонит тебе, найдётесь.
  - Без проблем.
  Подполковник Л. не соврал, он и правда зашёл довольно скоро. Но не для того, чтоб обрадовать меня, а для того, чтоб сдёрнуть с места Борю. Относительно моей проблемы он высказался весьма однозначно:
  - Лёш, не получится. Не отпускает тебя полковник. Ты не боись, мы придумаем, как тебя поощрить.
  - Верю. Впрочем, именно это меня и пугает больше всего.
  Состоялся обед. И опять не было тортика, хлопушек и картонных колпачков. Что ж, они, видимо, готовят мне сюрприз на ужин. Подожду, чего уж там. Через пару часов уйду в наряд, запрусь в штабу, и всё это закончится. Парадокс в том, что я реально шёл в наряд отдохнуть. Вот такая вот служба. Бог любит по вторникам. А офицеры любят каждый день. Самозабвенно и пылко.
  В казарме после обеда обнаружился командир. Единственный и настоящий. Подумаешь, глуховатый.
  - Приветик, Миш, а ты чего тут у нас забыл?
  - За вещами заехал. До понедельника дали отгул. Точнее, отлеч. А у вас тут чего?
  - А у нас тут порно. Как раз из той категории, где на униформу фетишируют.
  Кратко излагаю сюжет этого фильма.
  - И вообще, - заканчиваю я свой рассказ, - под вечер на меня нацепят праздничный колпачок и будут рвать мне зад в качестве подарка.
  - Какого подарка?
  - У меня сегодня блек-джек, дружище. Двадцать одно стукнуло.
  - А...ух...ммм... Поздравляю.
  Миша, понятное дело, забыл про все памятные даты на этой неделе. Ну а я так изящно ему напомнил. Гора не идёт к Магомету - Магомет намекнёт горе. А потом рухнет на кровать, плевав на весь режим и всю дисциплину. Идите в жопу, товарищи офицеры, мне уже сегодня к вашим ласкам не привыкать. Вы мне мать не дали увидеть на день рождения, хотя есть и средства, и возможности, и время. И после этого вы рассчитываете на мою дисциплину? Вот уж дудки!
  - Держи, чувак, с днём рождения! - Миша протянул банку шпрот. - Не парься, на выходных отгуляем твой блек-джек.
  - Спасибо. Чёрт, это единственный раз, когда я дико счастлив получить шпроты в подарок.
  Командир убыл до конца недели. Но оставил след в модных тенденциях шестого взвода. Через полчаса у меня было четыре банки шпрот, две пачки печенья и шоколадный батончик. И я понимал, что подарков дороже у меня ещё не было и будут не скоро: парни дарили самое ценное - жратву. Ту жратву, которую можно потреблять, а не ту, которую впихивала в нас Родина. Ощущение праздника накатывало. Но маму я всё-таки не повидал. Не знаю, кому как, но по мне, повидаться с мамой в собственный день рождения - нормальное человеческое желание. А невозможность этого сделать - вполне обоснованная боль для человека. Я люблю свою мать, вы хотите мне запретить?! Назовите меня, кем хотите, но я действительно очень хотел её увидеть. Дело здесь не в том, чтобы вырваться в город хотя бы на часок, не в том, чтобы найти повод свалить из части. Даже на фоне того, как одни уезжают к папе на юбилей, другие иногда ездят в город досдавать сессию, кто-то пару раз выезжал на работу. Короче говоря, несмотря на то, что поводов свалить из части постоянно находится море, и они все считаются более достойными, чем желание увидеться с мамой. Кто скажет, что я ною или "веду себя не по-мужски", знайте, товарищи, мне жаль, что нацисты не истребили ваших предков.
  И один такой нашёлся. Тот, который построил нас на развод.
  - Я смотрю, тут нашлись нытики. К мамочке захотели. Офицеры будущие, вашу мать!
  - Вот сука! - прошипел я.
  Яйца я отрастил, могу продемонстрировать, товарищ полковник. Но это ничуть не повод, водить по ним серпом.
  Вскоре вернулся подполковник с Борей. Приехали мои берсы. И ещё один несанкционированный пакетик.
  - Держи, парень, с днём рождения. Дарю тебе шикарную обувку.
  - Вот уж спасибо. Я тронут, Бориска.
  В дополнительном пакетике лежали открытка и минимальный набор праздничных вкусностей. Ярость вспыхнула с новой силой. Чёртовы солдафоны, почему я должен выслушивать вашу вонь за то, что люблю свою мать?! Вот, видите, на моей груди - железная подвеска. Череп и две кости - Тотенкопф. Это ваши кости, это ваши черепа, это вам, ешьте! Наслаждайтесь! Но крест, который висит на этой же шее выше, учит меня прощать. И я прощаю вас. Просто горите в аду, мне будет этого достаточно. В конце концов, я и так практически в санатории. Вот только я и моя мать ничего не значат, потому что за нас никто не договаривался. Это только избранным и по дополнительной справке позволено покидать часть на полнедели ради юбилея своего папочки. Или уезжать в город на день, якобы на работу, якобы в университет. Конечно, это же важнее и обоснованнее. И это, чёрт возьми, куда как мужественнее, чем моя просьба. Чёрт с вами, господа, дальше видно будет.
  А потом я ушёл в штаб. Спрятался от офицерской похоти. Дезертировал из этого клуба любителей содомии в наряд. Хватит с меня на сегодня. На наряды в тот день разводил старший прапорщик Х. Русский язык он знал не особо хорошо. Точнее говоря, он смог приспособить всех сослуживцев и всех подчинённых к своему произношению. До меня постепенно доходило, откуда в нашей части взялись все эти таджики, узбеки и прочие афганцы, которые роют свои непонятные немотивированные траншеи. Все фразы, которыми прапор старался привлечь внимание публики, начинались с шипящего шёпота "значччь-так, мушшшики", после чего оратор переходил на инопланетный суржик, и разобрать его песни не представлялось возможным неподготовленному уху. За свой чудесный выговор он получил от шестого взвода прозвище Непонятко. Либо я вообще не смог узнать в его исполнении родного языка, либо он не сообщил на нём ничего. По крайней мере, я знал наверняка, что ничего мало-мальски важного - точно.
  - Короче, Лёх, - Санёк строил планы на наше светлое будущее, будто приглашая меня в страну Утопию, где нет офицеров, приказов и запретов, а есть только вечное счастье, пахнущее чаем и пряниками, - сейчас идём в штаб, рекогносцируем местность, знакомимся с аборигенами, а после отбоя несём туда твои вкусняшки и закатываем праздник.
  - Допустим...
  - И пошли они все в жопу! - подытожил мой комод.
  - Без этой важной концовки моё счастье было бы неполным.
  Я сел в аквариум, отправив своего напарника реализовывать его планы на вечер. Саня отправился в комнату, где ютилось местное население. Первый полноценный контакт с инопланетными существами, ни дать, ни взять. Как поведут себя гуманоиды, а, в сущности, кто ещё гуманоиды... Главное, чтобы нас не сожрали, а ко всему остальному я сегодня уже успел привыкнуть. Мне даже анальный зонд Картмана не страшен.
  Аквариум и немного нервов.
  Моя задача была до идиотизма простой: увидел человека - вскочи со стула и вскинь правую руку. Был, конечно, один нюанс: руку надо вскидывать к козырьку, по запарке перепутать нельзя, даже если пришедший человек более всего напоминает гестаповца. Пожалуй, это единственное, в чём можно было бы запутаться. После того, как вскинул, садись на место. Всё. Жди следующего гостя и щёлкай клювом, ощущая, как Родина спокойно живёт. Плюс к тому, вечером, человеки редко заходят в штаб - что им тут вечером делать. Так что, можно сидеть подолгу и размазывать козявки по столу. Саня оставил мне в качестве развлекухи журнал. Голых баб в журнале обнаружено не было, а вот мужиков в трусах - на каждой странице по нескольку. И заберите свои ассоциации себе взад обратно, это был просто футбольный журнал. Дела "Зенита" интересовали меня больше, чем устав - это факт. Рядом со мной под столом - резон продолжать существование и ждать наступления темноты активнее, чем прошедшие две недели. Резон ждать ночи, когда все уснут. Это опять же, как в детстве, когда ждёшь, как уснут взрослые, чтобы начать безобразно самоутверждаться в своих глазах и глазах сверстников. Ну не знаю, может быть, у меня было странное детство - ничего не могу сказать. Не суть, под столом стояла очередная вариация на классический ПЗ, только на этот раз исправленная и дополненная - ПЗ-П. Пакетик замполита праздничный. Тот самый дополнительный пакет, который привёз Боря, который я смог невозбранно скрыть от офицерского состава и голодных студентов из замполитария. Хотя и их не обошёл я своей щедростью и благодарностью: на толпу полетели конфеты с коньяком, единственный алкоголь доступный непьющему человеку. Но вот подарочные шпроты я съем один, в темноте, под аккомпанемент храпящих сослуживцев, как последняя крыса, и буду горд собой.
  Оглядываюсь по сторонам - пусто. Табурет под жопой, стол под локтями. На стене по правую руку - бумажка под прозрачным пластиком. Вы не поверите, перечень инвентаря. Конгениально: стул деревянный одна штука, стол деревянный одна штука. Ну, во-первых, не льстите себе, стол ни разу не деревянный, а из опилок и пыли. А во-вторых, логично было бы вписать в этот перечень пункт солдат деревянный одна персона. Со скуки пытаюсь пересчитать элементы паркета в бункере - сбиваюсь быстро. Товарищ комбриг принял вечернего коньячку и отчалил до хаты. По правую руку, примерно на два часа по Цельсию, второй аквариум. Люксовый. С мягким креслом, телевизором, телефоном, картой на стене и кучей аппаратуры. Задумываюсь, наличествует ли в нём мини-бар и кондиционер. В одном уверен почти на сто процентов: в ящиках, наверняка, водятся картинки с бесстыжими женщинами. Что ж, раз уж мне не позволено завоевать со своими головорезами соседний посёлок и гудеть в нём три дня, насилуя местное население и разграбляя хозяйства, то, может быть, хоть эти картинки завоевать получится. Сидящий в этом сказочном шатре человек и возрастом, и пузом значимее меня, имеет звание майора, и подскакивать от каждого шороха, хватаясь за козырёк, в его обязанности не входит. Его Родина туда не за тем запихала, вдруг война, а он уставши?
  Саня вплыл в мой аквариум, будто натовский авианосец в Персидский залив:
  - Нормальные парни, кстати, у нас в компании на сегодня.
  - Ты это как определил? У них есть соответствующее удостоверение? Или они тебе с порога так представились, мол, "привет, мусье, мы нормальные парни"?
  - Да не гони ты. Они там все с высшим образованием, все адекватные. Сидят там, комп бодают. Один даже матом не ругается.
  - Это меня и смущает.
  - В плане?
  - Если человек в нашей армии не ругается матом - это не наш человек, это шпион. Только плохо законспирированный. Вон, даже Виталик начал ругаться в нашей армии. А он тут только две недели.
  - Ну не знаю, короче, не грузи. Говорю тебе, парень ни разу не ругнулся, пока со мной общался.
  - Интеллигент, мать его. Просто Бродский, как он есть, - ухмыльнулся я.
  - В общем, мирные, спокойные хлопцы. С одним можешь про татуировки поговорить, он как раз собрался набивать, как вернётся.
  - Я уж подумал, что он сидевший, буду ему за свои ответ держать.
  - Короче, проваливай, знакомься. Я тут пока посижу, почитаю, - Саня реально пытался спровадить меня.
  От аквариума мимо дежурного офицера по коридору и вглубь. Кладовки, ломаные стулья, металлические вешалки. Не хватает калеченного бюста вождя мирового пролетариата. Главное, что ПЗ-П со мной, так что, думается, парни будут рады меня видеть.
  - Приветик, - как-то слишком педиковато начал я совё выступление.
  - Здоров! - будто усиливая мой конфуз по поводу собственной слащавости, ответил невысокий паренёк, немного суетливый, будто хитрый, но серьёзный. - Андрей.
  - Лёха, - отрекомендовался я.
  - Саня, - второй абориген был выше нашего Витеньки и, видимо, подошёл вторым только потому, что слишком долго поднимался. Но он широко и приветливо улыбался и в лице читалась доброта и житейское спокойствие. В общем, он многим напоминал Витюшу.
  Хотелось, конечно, сказать "Обоснуйте за нормальный парней", или "Которому тут за татуировки ответить?", на худой конец "Кто ещё хотел комиссарского тела?", но хватило мозгов и выдержки удержаться от подобных комментариев.
  В комнате пахло краской и потом. Гудел старенький, музейный Pentium, шипел и клокотал электрочайник. Что ж, жить тут можно. Но лучше не втягиваться.
  Слово за слово, писькой по столу. Как у вас, что у нас, а у нас в штабу атас, а у вас? Разведка боем или смотрины - так сразу и не поймёшь. На мониторе ископаемого компьютера кадр из предпоследнего голливудского фильма. Это я в своём сытом буржуинстве его уже смотрел, а здесь, как в сельском клубе, есть - и слава Богу. Но парни, стоит признать, максимально постарались обустроить свой быт. Только коврика при входе не хватает, впрочем, сапоги всё равно никто снимать не станет.
  - И что, вы тут так и тусуетесь вдвоём? - меня интересовать местные обычаи и традиции, наравне с составом играющих команд.
  - Не, у нас ещё третий есть. Казах-новобранец.
  - Хорошо звучит. А в наряды ходите? Или у вас тут пожизненный наряд в санаторий?
  - Ходим, как же. Вот Кай сейчас в наряде на узле как раз.
  - Кай?
  - Кайрат. Ну, казах-новобранец.
  Ну да, трудно было представить себе, что сказки Андерсена оживут в таком неожиданном месте. А кроме того, кто был бы Снежной Королевой? Уж явно не тётя Таня-прапорщик, которая в магазинчике трудится.
  Андрюха и Саня, не затыкаясь, перебивая и поправляя друг друга, рассказывали про доблестную российскую армию, как она есть. Не про нашу демо-версию, про которую иногда отвечал я, а про все тяготы и лишения, которые упоминаются в уставе. Оба подтверждали уже слышанные мной воспоминания о том, что стойко и мужественно переносить всё это нелегко, но возможно. Передо мной сидели два парня в военной форме и с вышкой во лбу. То есть тупо обоим не повезло. Несмотря на всю свою интеллигентность, у ребят чётко выработались солдатские привычки и перебороть их они не могли. Впрочем, не особо и старались. Андрюха, например, принципиально стрелял сигареты у нас с напарником. Стрелял профессионально.
  - Самое хреновое, - наставлял Андрей, - не когда по морде бьют. Морде-то чего, она заживёт. Тем более, что за просто так редко бьют, в основном сам виноват. Самое хреновое - это когда целый день вспышками гоняют.
  - То есть?
  - Вспышка слева-справа. Целый день в грязь нырять. То влево, то вправо, упал, подскочил на ноги обратно, прошёл три шага, опять команда, опять упал. И так весь день. Это у нас так иногда за какие-нибудь косяки командование развлекается.
  В коридоре, пока я раздумывал над полезностью полученной информации, раздался офицерский рык: "Мальцев!" Андрюха, прошипев про свою тесную связь с офицерской матерью, скрылся. А я, получив соответствующее разрешение, сел за комп. Саня, обозначим его как Большой Саша, чтоб не путаться, уверял, что ничего интересного у них там нет. И правда, большую часть микроскопической памяти этой ископаемой ЭВМ занимали формуляры, нормативы, шаблоны, приказы, всякая каждодневная штабная документация. К вящему сожалению бойцов, эта машинка не потянула бы большого количества фильмов для взрослых. Но среди папок и ярлыков я наткнулся на что-то удивительное и совершенно неожиданное:
  - Саня, а что это за папка "Deutsch"?
  - Да это мы с Андрюхой решили от нечего делать немецкий тут выучить. Домой вернусь - пойду дальше учить, понравилось.
  - Много уже знаешь?
  - Ну так, понимаю кое-что. Грамматику учу сейчас.
  Разрушители мифов и стереотипов, я бы так это назвал. Как выясняется, в нашей армии можно не только тупеть, но и расти над собой.
  - Слушай, а вам музыка нужна? - находясь всё ещё под впечатлением от проводимого тут самообразования, предложил я.
  - А у тебя есть что ли?
  - У меня с собой жёсткий диск мой. Море музыки, клипы, прочая фигня. Немецкой музыки, кстати, много - помогает язык учить.
  - Тащи, ништяк, а то у нас тут с музычкой как-то бедненько.
  Я метнулся в казарму за носителем, а по возвращению меня ждало спецзадание. Командовал парадом Большой Саша:
  - Ну что, парни, вы тут к нам не на курорт всё ж таки прибыли, а в наряд. Так что, пора поработать, - Большой Саша хитро улыбался. - Короче, вымойте коридоры, пол в сортире помойте, подметите лестницу и всё, свободны. Потом посидим, чаи погоняем.
  Здесь все пытаются командовать. Разница в том, что командование Сметаны напоминает мне книгу про Эммануэль, а приказ Большого Саши - сказку про Золушку, которая в конце обязательно поедет на бал, а не в Таиланд в третьей части.
  Подмети лестницу, деточка. Начни сверху, да сметай вниз ступень за ступенью. А внизу тебя ждёт совок. Призовой совок в конце пути. Как символ света в конце тоннеля, что ли. Во всём моём задание нет ни одного трудного момента. Проблема в том, что мой мозг идеально подходит для сношения, не правда ли? Так сегодня решил не только Сметана. Моя бывшая выбрала идеальное время в идеальный день. Что-то вокруг меня слишком много всего идеального, это не к добру. Суть её надругательства над моей черепушкой состояла в том, что половина моей квартиры завалена её шмотками, и они ей понадобились. Срочно, немедля, сейчас. Армия? Какая армия, когда речь идёт о шмотках? День рождения? Плевать, мозги сношаемы круглый год, праздники не помеха. И если я, окружённый идеалами, мог представить, что нахожусь в гармонии и равновесии, то она явно потеряла и то, и другое. Швабра в одной руке, телефон в другой, в голове гудит от количества инородных тел, в ней побывавших, и частоты их появления, снизу орёт командир отделения, намекая на то, чтоб я поторапливался, кончал трепаться языком. А вокруг - Родина. С её грязными ступенями, пошарпаными стенами мутно-зелёной цветовой гаммы, фанерными дверями и решётками на окнах. И никому ничего не понять. Тем более, мне.
  Со ступеньками я разобрался довольно быстро. Коридоров было два, поделили их пополам. У Санька коридор был длиннее, у меня - ответственнее. Хотя, в нашем возрасте мужчины меряются другими вещами, я знаю. На моём коридоре был кабинет комбрига. И упаси меня Господь, если я порог его двери плохо помою. Всех на уши поставят. Но линолеум, скажу я вам, придумал Дьявол. Три раза я проходил по коридору с тряпкой, и каждый раз - всё в разводах и следах. А Санёк завёл записи Виталика:
  - Нет, так оставлять нельзя, это фигня, надо переделать.
  В итоге, мои огрехи он исправлял сам. Явил невиданные мною досель навыки обращения с тряпкой. Этот человек без работы не останется, ему никакие кризисы не страшны.
  И вот, закончив с коридорами, мы добрались до самого главного. Сияя и сверкая, маня и завлекая, пред нами предстал офицерский, штабной, можно сказать, архиглавный сортир. Центральный сортир, лицо части. Это вам не дырка в полу, которой щедро оборудована наша гостиница.
  - Так, хорошее дело начинается с перекура, - взялся рассуждать я у подножия белого камня, - а если дело начинается без перекура, значит, оно не хорошее. Так что мы сейчас возьмём перекур, после которого славно прокатимся на фарфоровом мотоцикле. А уж потом всё здесь уберём.
  - Точно, - Санёк зачарованно смотрел на "озерцо" в недрах унитаза. - Тем более, что команды драить очко не поступало.
  Что ж, прятать кружку в тумбочке дневального и еду в офицерской канцелярии я уже давно научился. Теперь освоим новые горизонты хитрости и смекалки.
  После вечернего туалета и окончания уборки мы снова выплыли покурить.
  - Знаешь, Санёк, пока мы тут пашем, дедушки наши на моей коробочке ищут порнуху. И знаешь что?
  Договорить мне не дал Дед Андрей, который присоединился к нашем перекуру. На озадаченном лице чётко читалось "не нашли". Естественно, ребята, её там и нет, не поверите.
  - Ну как, закончили?
  - Так точно, дедуля! - выступил распоясавшийся Санёк.
  - Александр, умерьте Ваш пыл, эта бравада Вам не к лицу, - пожурил я комода.
  Все смущённо улыбнулись. Каждый о своём.
  В комнате, где обитали наши новые друзья, Большой Саша продолжал сливать информацию с моей коробки на всё, что есть под рукой, включая чайник.
  - Лёх, ты сдурел? Ты же всё это в жизни не переслушаешь. Зачем тебе столько?
  - Я потом музей открою. Как Якубович, - неудачно отшутился я. Не очень хотелось ломать его психику, говоря о том, что я всё это уже переслушал и что в мои планы входит троекратное увеличение этой коллекции.
  С улицы послышались хоровые пения. Я впервые слушал эту народную самодеятельность снаружи, извне. Ужасающее слышище! С такими песнями морально неуравновешенный противник сложит оружие и самовольно убежит с поля брани к самой Канадской границе. Причём, через Арктику. Я стал отсчитывать пятую грозно-уёбищную кричалку, желая проникнуться диким уважением к своему взводу.
  - Санёк, как думаешь, что наши заорут сейчас? "Яблочко" или "пест-ню"?
  - "Мурку". В твою честь.
  Но пятая пест-ня выбила меня из седла. Это примерно, как если б упало забрало - ослеп, оглох и онемел от неожиданности. Вместо того, к чему уже успел привыкнуть, я чётко услышал "Спят усталые игрушки". Хрен с ними с авторскими правами, думаю, Хрюша не обидится. Сам факт исполнения этого шлягера - провокация похлеще моего "Яблочка". Шестой взвод убаюкивал офицерский состав, срочнослужащих, учебную роту, попутно знаменуя выход на дежурство подполковника Л. Особенно удавался замполитарию отрывок песни с "Тра-ля-ля-ля-ля". Вот уж где глотки рвались, колпаки сносило, берсы лопались от топота, а децибелы сами пугались собственной величины.
  - Я один это слышу? - Саня показательно прочищал ушные раковины.
  - Нет, друг мой, с ума по одиночке сходят. А эту хрень я тоже очень отчётливо слышу.
  - Вот отжигают наши хлопцы. Почувствовали, что Сметана спать пошёл.
  - Интересно, а чья это была идея? И куда они Виталика дели?
  - А зачем его куда-то девать? - недоумевал командир отделения.
  - Чтоб не фонил своими "Что вы делаете?" и "Нам надерут жопу, ахтунг, прячемся!"
  Андрей наконец смог поднят с полу челюсть. Прокашлялся и выдавил из себя:
  - В нашем случае, парни, именно это бы и произошло. Ваш Виталик был бы абсолютно прав. А "подходи, буржуй" - это тоже вы нам орёте?
  - Ага.
  - Молодцы. Я тут всякую хрень встречал, но вы совсем сумасшедшие.
  - Мерси, - кокетливо прогнусил Саня.
  Наконец, нашим скромным составом было решено перейти к торжественной части. Шампанским никто не брызгал, никто не совал банкноты шлюхам в трусы, не хлопали ладоши, не взрывались петарды. Был чай, были пряники, печенье, американская газированная отрава, выпечка, которую передала мама. Были едва знакомые солдаты и дебильно подстриженный Санёк.
  - Давай, с днём рождения, Лёх! - Саня кивнул, символически приподнял кружку чая и без лишнего пафоса вгрызся в один из пирожков на две трети.
  Солдатики тоже решили не отставать. Да, для них всё это - лишь повод и возможность вкусно и бесплатно пожрать, да, им срать с высокой колокольни на этого тщедушного студентика и его именинки. Но им это всё тоже было в кайф. По-своему. Психика немного меняется, что с этим поделаешь? Они удивили нас своими импровизированными курсами немецкого языка, мы их - нашей новой пест-ней. И всем просто одинаково мирно, вкусно и сытно. Всем просто одинаково спокойно. Кто бы ты ни был, здесь тебе хочется того же, чего и всем остальным. Среди нас нет уникальных единиц.
  Через час праздник был закончен.
  - Спасибо вам, пацаны, за полянку, - сытый Андрюха на перекуре взял слово. - Душевно посидели.
  - Да наслаждайся, Андрюх. На здоровье, - я даже немного парился, что не поставил, как положено, бутылку и пару банок шпрот.
  Мы собрали тару, выкинули мусор, помыли чашки, короче говоря, ликвидировали последствия этого безудержного веселья. Выгнали цыган и похоронили медведя. Вечеринка подошла к концу, гасите свечи. Занавес.
  - Ну что, мужчины, до завтра. Мы спать. В восемь завтра?
  - Да, в восемь, раньше не надо.
  На сим мы откланялись и отползли в казарму. На крыльце АТЗ, шатаясь, тусовалась вся наша офицерская братия. Гордо и слегка надменно, как положено званию. Хотя алкоголь затруднял этой гордости выход. С крыльца доносились заплетающиеся голоса:
  - Серёга, я тебе отвечаю...
  - Не, бля, ты послушай...
  - Стоп-стоп, ребята, я вам так скажу...
  Я ждал развязки:
  - Как думаешь, Саня, они тельняшки на себе рвать когда начнут?
  - Главное, чтоб они нам сейчас ничего не порвали. Мы сейчас сонные, особо уязвимые.
  - Да расслабься, они сейчас дальше своего крылечка ничего не видят.
  - Не хочу проверять. Впрочем, если ты в себе так уверен, покажи в их сторону средний палец, удостоверься.
  Как-то не захотелось. В конце концов, офицер российской армии - человек непредсказуемый, к алкоголю имеющий привычку, всегда находится в боевой готовности. Так что, чёрт его знает, что можно ожидать от них. Может, наоборот, обострились все чувства, может, они мои жесты по вибрации июльского воздуха почувствуют. В общем, хватило мозгов не рисковать. В голове же крутился вопрос: а каков повод? Невскую битву отмечают? Или второй день подряд Взятие Бастилии гуляют? А может, просто обмывают окончание вторника и начало среды. Что у них в голове - ведают ли они об этом сами? Да Бог с ними, даже если они мой день рождения до потери пульса решили отгулять. У каждого своя жизнь. Даже здесь.
  Стучимся в казарму. Ноль реакции, дверь не отворилась.
  - Что за херня?
  - Спят собаки, - зевая, протянул я.
  - Я им посплю! - пробурчал Санёк и стал барабанить увереннее.
  Но дверь всё ещё не открывалась.
  - Всё, блин, на улице спим. И согреваем друг друга своими телами.
  На Санька такая перспектива нагнала панику, он стал бить в дверь гостиницы всеми конечностями. Через минуту Сим-сим открылся.
  - Вы сдурели тут все, дебилы, что ли?!
  - Простите, парни. Мы думали, офицеры с проверкой пришли, шухер убирали, - оправдывался дневальный. Ну или кто он по ночам...
  - Я вам устрою проверку, салаги! - бушевал Саня.
  Палата номер шесть встретила своих героев дружным выдохом облегчения.
  - Ну вы и навели шороху, парни...
  - Заткнулись нахрен! Спать, девочки! - настроение Санька передалось мне. - Обосрались, так не высовывайтесь!
  Кто-то смеялся, кто-то цокал языком, кто-то молча переваривал информацию. Иные уже видели пятый сон и, проснувшись, бурчали о моей наглости и некорректности моего поведения. Нашлись и те, кто счёл мой гнев проявлением душевного расстройства, помешательства. Мне плевать - я просто рухнул на койку и стал улыбаться в потолок. Несмотря ни на что, ни на какие капризы контуженного командования, ни на какие инородные сущности, бурившие мою плоть целый день, я всё же отметил этот чёртов день рождения. Кирзовый сапог вместо шарика, камуфляжная шапка вместо картонного колпачка и чугунная чашка без ручки, будто сконструированная в застенках гестапо, вместо фужера. Но я отметил своё очко. Разрешите откланяться, я чист перед всеми. Тот, который дневальный, уже получил от меня ценные указания по поводу моей побудки, всё по правилам, всё по местам. Пора и честь знать.
  Русские страдают...
  Среди радикальной молодёжи, которой что-то последнее время расплодилось слишком уж много, всё чаще и всё громче звучат лозунги о страдании русского народа. Правые кричат, что причина этого страдания - засилье на Родине инородных элементов. Левые, не отставая, орут о том, что вся проблема именно в этих самых правых. Правые говорят о мягкости режима, левые с пеной у рта доказывают излишнюю жёсткость режима. Находятся и те, кто говорит, что корень этого страдания стоит искать в отсутствии всякого режима. Патриоты рассуждают, что русские - Богом избранный народ и страдают именно от этого. Непатриотичные элементы не без основания ухмыляются, мол, быдло вы все ленивое, вот и страдаете. А все по жизни страдают от коррупции, пьянства, беспредела, криминала, ревматизма и прочей экологии. Но мы оставим эти запутанные причинно-следственные лабиринты соответствующим органам, мы здесь не за тем собрались. Лично я хочу продемонстрировать, как русские страдают хернёй. Устраивайтесь поудобнее, вам предстоит зрелище глупое, но занимательное. Начинайте трансляцию со своих натовских спутников, откидывайтесь в кресле, отматывайте на середину описываемой недели и наслаждайтесь. Русские страдают хернёй. Бессмысленной и беспощадной.
  Утром мы с Саньком вернулись в штаб раньше наших дедушек. Я проспорил, пришлось первым садиться в аквариум, а мой напарник отправился на уборку территории. Нам примерно определили фронт работ, указав со всей серьёзностью на чрезвычайность ситуации. И, соответственно, на всю чрезвычайную ответственность нашего задания. К нам едет ревизор. Неумолимо надвигается на нашу часть беда с огромными погонами и, стоит полагать, немалым пузом, проходящим под кодовым именем "жизненный опыт". На погонах этого ревизора умещалось столько звёзд, что вся наша часть стала носиться, как наскипидаренная. Его должность была столь значимой, что даже комбриг волновался и передвигался едва ли не бегом, хотя сам уже был давно не мальчиком и из сержантских лычек вырос ещё в каменном веке. Вражеские бомбардировщики в опасной близости к части вызвали бы меньшую панику, чем имя, звание и должность этого нашего непрошенного, который хуже татарина. Застрекотали газонокосилки, заскребли шпатели, зазвенели лопаты. Заорали офицеры, зашипели рядовые, загудел женский контингент части. К нам неуклонно приближается генерал-полковник, начальник штаба округа, столкновение неизбежно. Ахтунг! Алярм! Страшнее этого наше командование могло себе вообразить только визит адского Сатаны со всей его адской свитой. Да и то, у старика Вельзевула, надо полагать, полномочий по части махать шашкой и сносить всех к чёртовой матери с насиженных должностей поменьше будет.
  А я на фоне всего этого ужаса сидел в будке и клевал носом. По началу мне хватало прыти и совести своевременно реагировать на треск дверной пружины, возвещавший чьё-то появление в мох владениях. Но в итоге природа взяла верх над обязанностями, как это часто бывает. Я заснул и не услышал условный сигнал.
  - Встать! - мне приснился этот крик и я, поддавшись инстинктам, подскочил со стула. Только после этого, уже стоя на ногах, вскинув руку в правильное положение и произнося "Не вели казнить, надёжа самодержец!", я разлепил ясны очи.
  - Матерь Божья пресвятая Дева Мария, Санёк, нельзя же так пугать! А если б я обделался?
  - Ну я бы поржал. Вот уж действительно, забава.
  Между тем, если бы случился со мной такой вот конфуз, это бы очень соответствовало всеобщему настроению, витавшему сегодня в воздухе. Потому как точнее, чем "роняя кал", описать скорость перемещения личного состава просто невозможно.
  - А ты, собственно, по какому вопросу? - потягиваясь, поинтересовался я.
  - Ты тут пока общую боеготовность подводишь сплющенной харей, я свою часть работы выполнил. Так что давай, марш крыльцо пидорасить!
  - Слушаюсь и повинуюсь, мой фюрер!
  Таким исполнительным и упёртым идиотам, как я, самое место в наряде по штабу. В мои обязанности включалось: до блеска надраить крылечко, выкинуть с него буквально всё, стереть следы многолетнего пребывания людей с одной стороны, но и сдуть вековую пыль с другой, а заодно и выкосить бурьян, которым крыльцо местами поросло. Взаимоисключающие условия. Да ещё и при отягчающих обстоятельствах: снующих туда-сюда счастливых обладателях сапог и дующем с нехилой скоростью ветре, всякий раз разрушающем образованные мною аккуратные кучки с мусором. Простенькая операция в таких условиях обернулась эпохальным трудом. А с учётом обсуждаемого вопроса, то есть того, как умело и радостно русские страдают хернёй, эта операция стала неподъёмным бременем. Я выскоблил каждую щёлочку в причудливом плиточном узоре, срезал каждый миллиметр сорняка, пятнадцать раз заново собрал в кучку весь мусор. Русские, они же ведь настолько замыкаются в себе, страдая хернёй, что каждому наплевать на страдания другого, будь то предыдущий или следующий страдалец. Поясню: до меня кто-то мёл тротуар, примыкающий к крылечку штаба. Веточной метлой, роняя после себя листочки, молодые побеги осинки, или что это было у него такое, палочки, веточки, гусениц, в конце концов. Теперь мне для того, чтобы, завершить уборку своего участка, необходимо ликвидировать успехи предыдущего работника. Собрать отходы благого дела по всему пути следования своего предтечи. А вот тому, кто придёт после меня, придётся вспомнить меня и моих родственников, ибо как только мой участок закончился, я оставил следующему великомученику гору листочков и прочей древесины, за себя и за того парня.
  Спустя час моих усердий на пороге штаба возник Мальцев:
  - Лёх, ты чего так зашиваешься? Ты уже час тут метлой машешь. Не пора ли успокоиться? Пойдём курить.
  - Так ведь это, генерал же, едет же, с проверкой же. Вот я и стараюсь.
  - Ну едет и чего? Он плитку на крыльце разглядывать будет что ли?
  - Да хрен его знает.
  - Ему уже баньку натопили, коньячку купили. До твоей плитки ему дела точно не будет, пока он на крыльце штаба пьяным сном не упадёт. А это вряд ли случится скоро.
  С плиткой после такого яркого эпитета было покончено навсегда. Из журнала на столе в аквариуме на меня снова смотрели мужики в трусах, сухие цифры статистики, рассуждения очередных аналитиков. У нас в части был свой аналитик, я молчу от какого слова. Он после недавнего матча чётко и ясно выразил своё полковничье мнение по всему этому поводу: "Говно ваш "Зенит"! Сборище ленивых мудаков!" И заставил шестой взвод прогуляться с гимном Ленинграда по плацу, так сказать, для острастки. В журнале, который лежал передо мной столь точных оценок игры любимой команды не встретишь, а жаль.
  Появился начальник штаба. Только не округа, а нашей части. Усатый такой, высокий, гордый собой и Родиной. Хотя собой, всё же, больше. В глазах угадывалось что-то родное и тёплое, похожее на пекло ада. Звали эту глыбу полковник К.
  - Эй, боец, ты в компьютерах соображаешь?
  По крайней мере, я совершенно убеждён в том, что соображаю побольше него.
  - Вроде бы... Так, немного.
  - Ну то есть, клавиатуру мне сможешь почистить?
  И ради этого он искал себе компьютерного гения? Ну сходил бы тогда к технарям во взвод, нашёл бы среди них программистов, выбрал бы того, у которого очки побольше и заставил бы его почистить. А то сразу меня.
  - Так точно, та-арщ полковник, смогу.
  - А мышку?
  А вот мышку нет! Я с животными, а тем более с грызунами не работаю, боюсь мышей. Я слон, будем считать так. Вот такая вот у нас армия - слоны в аквариуме, мыши, пограничные дятлы, какие-то козлы с клавиатурами. И все поголовно страдают хернёй. Дарвин обнял на том свете Сенкевича, и они вместе рыдают от удовольствия.
  - И мышь смогу.
  - Ну тогда держи, - сказал полковник К, заводя в свой кабинет, - вот тебе компьютер, отключай от него всё, вот тебе тряпка... Развлекайся.
  - Есть развлекаться!
  Клавиатура была чёрной. Чёрной и покрытой нагоревшей грязью. Помимо тряпки, я сгрёб со стола полковника декоративный ножичек, скоблить эту грязь. Сперва, срезая комки с клавиш, я полагал, что клавиатура имеет серый окрас. Но, потерев тряпочкой, я окончательно ужаснулся: из-под серой шкуры показались белые пятна.
  - Ёшкин крот, она белая. По-моему, её с самого рождения никто не мыл. Зато пачкали все, кому не лень, - я заговорил сам с собой от возмущения и изумления.
  Времени у меня было много. Делать было нечего. И я по старой русской традиции взялся страдать. Окончательно превратив клавиатуру в белую за полчаса, я тем же ножичком выковырял кнопки и стал чистить внутренности пациента. Удалось выяснить, что полковник грызёт семечки, курит, пьёт кофе или чёрный чай и порой не брезгует фисташками. На кнопках впервые за много лет стали виднеться буквы и цифры. Как полковник ориентировался на ней раньше - уму не постижимо, ибо я не верю, что он владеет слепой печатью. Вставляя кнопки на место, мне очень хотелось проверить этот миф о слепой печати, перепутав их местами. Мы однажды так поступили с компьютером на факультете, расположив буквы аккуратной матерной вязью, а экран рабочего стола сделали картинкой, вместе со всеми ярлыками. То есть ярлыки есть, а нажать на них нельзя - они мираж. Но в столь радостный и напряжённый день я не стал выкидывать подобные фокусы - слишком велика была цена. Я даже провод протёр, чтоб он тоже вернул свой благородный белый цвет. Имитация бурной деятельности есть один из любимых видов херни, которой русские могут страдать.
  С мышью было проще. Мышь от природы была серой и испачкалась только снаружи. Очистка грызуна оказалась лёгкой и практически приятной. Глядя на результаты своего труда, я и правда ощущал себя невиданным компьютерщиком, то есть на том уровне, что могу устроиться каким угодно консультантом в какую угодно компьютерную лавку. Например в крупнейшую сеть питерских компьютерных центров. Потому что тамошние имбецилы-работники даже такого не умеют.
  - Та-арщ полковник, вот, собственно, всё сделал.
  Глаза начальника штаба округлились и загорелись ещё сильнее. Он, наверное, и сам не подозревал, что клавиатура у него белая по природе своей.
  - Неплохо... Ну раз уж ты так любишь чистоту, то вот тебе задание.
  И понеслась: за пять минут выяснилось, как много в штабу всего грязного, запущенного, немытого, сколько всего можно было бы потереть тряпочкой, газеткой, хоть бы ногтиком поковырять. Я должен был теперь прибрать всё на столе начальника штаба, протереть полки, монитор, потом вернуться в свой аквариум и вымыть в нём окна, подмести в нём пол, вымыть окна в люксовом аквариуме, вымыть оконные рамы. Вторую часть работы, полковник великодушно обещал выдать новоявленному гению тряпки и швабры - Саньку.
  - А то, блин, генерал едет, надо ж показать себя, не ударить в грязь лицом, ты ж понимаешь, - подытожил полковник К.
  "То есть, как плитка, так она ему в жопу не впилась, а как окна в аквариуме и монитор у начальника штаба - так в гряз нельзя ударяться", - пронеслось в моей голове.
  - А начальник штаба округа будет сидеть за вашим компьютером?
  - Начальник штаба округа, товарищ курсант, где захочет, там и будет сидеть.
  - Ясно, понял. Разрешите идти?
  - Давай-давай.
  Есть у нас в стране замечательная, но обречённая на гибель игра. В ней мячик пинают ногами. Футбол в нашей реалии превратился в ещё одну знатную херню, которой мы так любим страдать. Величина Родины позволяет людям в Питере наблюдать игры любимой команды, столь ярко прокомментированные полковником Б., едва продрав глаза. Потому что во Владивостоке уже вечер. Но в этот питерский полдень от футбола не осталось и той малости, которой обычно хватало в нашей стране. Вместо него получилось водное поло. Занимаясь своими страданиями, русские люди не находят достаточно времени озаботиться состоянием поля, убрать лужи, грязь. Возможность играть на таком огороде ногами, да ещё и стоя - никого особо не заботит. Но смотреть такой футбол и гундеть - лучше, чем гундеть, не смотря никакого футбола. Тем более, что кроме меня и командира бригады, возможности наслаждаться таким зрелищем не было ни у кого. Комбриг сидел в люксовом аквариуме, курил и непристойно выражался. Я же имитировал бурную деятельность, по десять минут протирая квадратный аршин стекла, заглядываясь в телевизор. Переключиться на следующий участок стекла меня подстёгивали только немые взгляды комбрига, когда он отрывался от экрана, чтоб посмотреть на идиотика, столь неумело изображающего трудовую деятельность по ту сторону стекла. Грязи на поле было много, а толку мало. Голов забито не было. Комбриг вспомнил все случаи тесных контактов с матерями игроков обеих команд, судей, отдельных болельщиков, организаторов игры и трансляции, после чего в расстроенных чувствах покинул прокуренное помещение. Складывалось впечатление о бурной молодости товарища полковника.
  После финального свистка выполнение работы ускорилось, и через минут сорок всё, что я должен был помыть, светилось и переливалось. А виновник этого торжества так и не появился. Поползли напряжённые слухи и догадки. Иные говорили, что начштаба инкогнито уже с утра бродит по территории части, якобы они видели тёмную фигуру в балахоне, заинтересованно рассматривающую каждую пядь земли в части, приговаривающую "Непорядок!" и делающую какие-то пометки в блокноте. Другие утверждали, что в этот день генерал-полковник и вовсе не приедет, мол, он застрял на узле связи, вставляя кому-то горсть пистонов. Отдельно выступали особо радикальные элементы. Согласно их теории, всё это - одна большая провокация командования, направленная на общую эмоциональную встряску, и никакой начштаба к нам даже не собирался. К этому мнению примкнул и ваш покорный слуга.
  К концу моего пребывания в штабу одно стало ясно более чем на сто процентов: сегодня к нам точно никто не приедет. Саня сидел в будке, вскакивая при каждом еле уловимом шорохе, при малейшем подозрении на появление в зоне видимости прямоходящего примата, а я тупил с нашими новыми друзьями в пропахшей краской комнатке. Тут же присутствовал и казах-новобранец, с которым я наконец пересёкся. Но он не встревал в наше общение то ли из скромности, то ли из высокомерия. Не думаю, что парни так запугали молодого бойца, что он рта раскрыть боится. Только не эти парни, только не в этом штабу. У "дедушек" было ответственное задание: они раскрашивали карты. Нет, не краплёные игральные с голыми бабами, а карты местности с указанием отдельно стоящих деревьев, узлов связи и прочей бронетехники. Отголоски военной топографии, столь уныло преподававшейся Сиськой. Я пил чай и думал о вечном. Этим русские любят страдать едва ли не сильнее, чем футболом. В вечное у нас включается богатство, духовность, праздность, роскошь, светлое коммунистическое будущее, мрачное коммунистическое прошлое и магический понедельник, чаще всего ближайший, с которого начинаем "новую жизнь". Чаще всего мы мечтаем о полном букете этих вечностей. Чай при этих мечтаниях необходим и обязателен чуть реже, чем водка. За этими мыслями мои сутки в наряде истекли. На смену мне в штаб пожаловали Ворон с Жориком, с "дедушками" мы тепло простились, обещали писать письма мелким почерком и капать на них слезами. После этого мы отчалили в курсантский сегмент нашей части.
  А в нём страдали ещё одной любимой русской забавой: придумывали себе трудности. Этим мы любили страдать всегда, и коммунистическая партия, которой принято приписывать авторство этой веселухи, здесь не причём, отнюдь. Просто жалкие ленинские прихвостни-плагиаторы умело сделали эту старинную русскую забаву частью своей доктрины. И никаких гвоздей. Место действия - коридор возле каптёрки. В центре событий ротный старшина Паша.
  - Что тут у нас за Диснейленд? - поинтересовался я.
  - Мы ключ от каптёрки просрали, - ответствовал взволнованный старшина.
  - Вы что сделали? - испугался Санёк. - И чего теперь будет? Шакалы в курсе?
  - Нет. Только Сметана.
  - Вы сдурели? Как Сметана? Нас же всех за яйца, как плафоны, развесят, - перепугался я.
  Пока я судорожно придумывал дерзкий план скорейшего побега и вспоминал, куда можно побыстрее репатриироваться, Паша всё-таки немного меня успокоил:
  - Сметана наш командир. Нас он прикроет.
  - А кто этот гений? Кто потерял ключ?
  - Да понятия не имею.
  - А каптёр где был?
  - Каптёр уже второй день с кровати не встаёт.
  - Бабу себе нашёл что ли?
  - Не смешно, Лёх! У него температура под сорок, он уже глюки ловит. К нему все за ключом сами ходят. Вот кто-то сходил, а ключ не вернул.
  - Так, и каков план? - я интересовался уже из вежливости: меня уж точно никто ничего не повесит, я уже забыл, когда последний раз каптёрку посещал. А кроме того, у меня алиби, я в штабу сидел. Так что, если каптёрку заколотят досками до самого увала, то я переживу.
  - Замок будем вырезать, новый вставлять. Мы уже двоих за замком на тачке выслали. Всё под контролем. Главное, чтобы Б. не узнал.
  - Ну молитесь, авантюристы.
  В очередной раз про себя я сплюнул с досады: вот как чего в части какой ахтунг приключится - так можно хоть куда и хоть как ехать, а как на часок в город - так шиш. Ну да Бог с ними.
  Хотя, забегая вперёд, стоит сказать, что жизнь тех, кто зависел от каптёрки, усложнилась до предела. Комната для хранения личных вещей стала работать по пятнадцать минут два раза в день: утром и вечером. Ключ от неё теперь хранился лично у старшины, и получить его не представлялось возможным - Паша шёл на принцип и не давал его никому. Как в мультиках, где есть охранник тюрьмы, у которого воруют ключ, а он с этим ключом даже спать ложится. Хотя водку по ночам жрать он продолжал исключительно в каптёрке.
  Взаимоотношения русского народа с властью - особая статья страданий. Можно сколько угодно рассуждать о рабской психологии народа, его подсознательном желании хвалить царя-батюшку, его любви к абсолютной власти. Но про русский бунт забывать никому не советую. Отрицать внутренний свободный мир и вольнодумство в народе - бессмысленно. И кто бы что бы там себе ни думал и другим ни говорил, а менять госстрой и устраивать революции любит не только шестой взвод. У нас все любят присягнуть на верность новому царю, заклеймить позором старого, взорвать церкви, если того захотят в Кремле. Народ у нас панк, как говорил один хороший человек. Вот и у нас в замполитарии случилась очередная бескровная революция. Второй раз за сорок восемь часов у нас сменился вождь. Ромику очень не улыбалось нами командовать, а вода была слишком холодной. Ищите какой угодно заговор, но так совпало, что, искупавшись в нашем бодром душе, Ромик слёг с температурой и передал полномочия Антохе Г - еву, командиру второго отделения, того, которого по слухам съел Витенька. Мне снова при распределении важных чинов ничего, кроме кукиша, не досталось. На этот раз не очень-то и хотелось. Нельзя сказать, что Антоха был стопроцентно готов к внезапно свалившейся на него должности. Ни морально, ни физически. Парень он, конечно, крепкий и неглупый, но ростом и манерами напоминал тогда Наполеона. А русский народ его не ахти как жалует. Очень комично он выглядел, возглавляя такую штуку, как всё тот же Витя. Всю эту картину дополняло то, что он единственный, кто регулярно под собственным командованием шёл "мимо ноги". Вскоре у нас с Саньком родился ритуал. На каждом построении мы выкрикивали "Хайль Г - ев!" и картинно вытягивались в струнку, стуча пятками. Когда этот ритуал перестал нервировать нашего нового фюрера, было уже не так интересно. Но порой и после блицкрига, вернувшись в обыденность, мы иногда приветствовали его таким образом.
  На следующий день страдания русских продолжились. В первой половине дня предлагалось, точнее, рекомендовалось пострадать истинно замполитской хернёй: провести тестирование среди бойцов срочной службы. С целью выявления откровенных дебилов и суицидников. Почему на это стоило бросать весь взвод - не понятно. Но тупить и протирать штаны - это лучше, чем маршировать и разучивать дружное "Здравствуй, дедушка!" в ожидании визита начштаба округа. Жаловаться грешно - нам дали отличную возможность коллективно выспаться, пока Боря зачитывал рассаженным бойцам, среди которых был замечен и мрачный казах-новобранец из сказок датского Ганса, вопросы с подковыркой. Система этих тестов позволяла выявить не только имбецилов, но и отъявленных лжецов. Я хреново учился - я не знаю, как это работает. Выяснять тоже было неохота, я размазал слюни по парте и захрапел самым непотребным образом. Но тесты эти я помнил ещё со времён сопливой юности. Пятьсот вопросов, из них четыреста восемьдесят - одинаковые. Из этих одинаковых большинство в той или иной форме спрашивают "Нет ли у Вас, совершенно случайно, непреодолимого желания управлять БМП?" Видимо, это и есть признак имбецильности. Или суицидальных наклонностей. Особенно доставляет форма, в которой эти вопросы задаются аудитории. Стоит перед вами курсантик, возомнивший себя вполне сформировавшимся замполитом и с серьёзным лицом задвигает: "Иногда я слышу голоса". А вам надо поставить плюс или минус. Или он может сказать ни с того, ни с сего: "Я часто занимаюсь онанизмом". И вам нужно не ржать, не кидаться успокаивать бедолагу, не пытаться объяснить ему, что это не страшно, а может, и полезно, но уж точно чертовски приятно. Нет, вам и вашим товарищам по несчастью нужно хладнокровно поставить плюсик. Всем без исключения и без колебания. Иначе, получится, что вы отъявленный лжец. Хотя, стоит признать, что ведущий этой викторины, действительно, похож на круглого неудачника, не вовремя решившего исповедаться. Проведение тестирования было нам на руку ещё и потому, что на ближайшие пару дней у нас имелась уникальная и до омерзения легальная отмазка ото всех. Мол, шестой взвод занят, загружен, перегружен и просит молоко за вредность. Работы, типа, море, ваших имбецилов на чистую воду выводить, по группкам рассовывать. Они сперва дебилов призывают, а мы работай тут. И понятное дело, что мы эти долгие часы убьём на сон и просмотр сериалов, но щёки надувать для важности всегда приятно. И ещё более понятное дело, что всю эту работу за пару часов Виталик сделает самостоятельно, максимум - с каким-нибудь приспешником.
  Тунеядство и праздность - понятия, пусть и схожие по сути, но растущие из разных плоскостей. Идеологической и религиозной, предположим так. Но русский народ может умело сочетать и комбинировать в своей натуре эти крайности, взаимоисключающие друг друга, выбирать из них самое необходимое. Страдая, русский народ всё равно не имеет огромного желания поработать. Славян угоняли в рабство, но они и там ни черта не делали. Нет в нас непреодолимой тяги к физическому труду. Военный режим может попробовать это изменить, но тогда мы возьмёмся за вилы и колья и... не дай вам Бог увидеть русский бунт. Пушкин - наше всё - знал, что говорил. Традиции у нас не те. Тем более, у замполитов. А дело было так:
  - Шестой взвод, голуби мои сизокрылые, что-то вы ни черта не делаете. В наряды они не ходят, в патруль их не ставят, на полигон работать их не отправляют, - сокрушался полковник Б. на вечернем разводе. - Сегодня, мальчики, пойдёте полигоном веселиться.
  Шестой взвод дружно скосил глаза влево. Там, возле КТП, по пути на полевую кухню, было то, что нескромно и горделиво командование пыталось величать полигоном. Пустырёк с покошенной травой, на котором уныло уместились пара "Уралов", опять-таки, невесть как туда добравшихся, да палатка с красным крестом.
  - Кто у нас до этого там был?
  - До этого полигон разворачивался силами третьего взвода - выступил Сиська.
  - Товарищ подполковник, пора бы в вашем возрасте запомнить, - ехидно, качая головой, протянул Б., - что разворачивается пизда, а полигон - развёртывается.
  Это называется провал. Над покрасневшим Сиськой ржали все курсанты, весь дружеский офицерский состав и прапорщик, прибывший за теми, кто пойдёт, собственно, развёртывать этот луна-парк дальше.
  - Следующее, - продолжил Б., у которого резко поднялось настроение после столь удачной юморески. - Командирам взводов назначить по два человека с понятным ровным почерком, говорящих по-русски без запинки, усидчивых и трудолюбивых. Они будут писать на всех характеристики, необходимые для присвоения вам офицерского звания. Но это не значит, - тут полковник сделал усиление и выдержал воистину мхатовскую паузу, - что вы все его получите легко и непринуждённо. Подписывать эти характеристики буду лично я. Причём, уже после того, как с ними ознакомятся ваши преподаватели. И тем из вас, кто сумеет отличиться в моих глазах, звания не видать.
  Читать между строк. По сути, вся эта тирада означала, что звания уже у нас в кармане, оставалось только университет окончить, всего делов!
  - Командирам взводов назначить писарЕй!
  Вот именно так, с ударением на "Е". ПисарЯми у нас стали Андрюша и Джордж. Не скажу за последнего, но у Андрюши был каллиграфический бухгалтерский почерк.
  - ПисарЯм выйти из строя, - скомандовал полковник. - Шагом марш в казарму.
  Что же случилось с начальником штаба округа, спросите вы. О, друзья мои, маразм крепчал, деревья гнулись. Угроза внезапной материализации этого эпического персонажа продолжала будоражить слабеющие умы командования. Собственно, для него этот полигон и строили. Граф Потёмкин, помнится, мастерил картонные домики в деревне. А что толку, ничему страна так и не научилась, так и будем страдать одним и тем же из поколения в поколение. От отца к сыну у нас принято передавать ритуалы и таинства страдания хернёй.
  И пока писарЯ предавались своим таинствам, мы вяло потянулись на полигон. И вот на нём страдания нашего народа расцвели буйным цветом. Нами понукали Непонятко и какой-то сумрачный лейтер. Вот гопника себе представляете? А теперь наденьте на него военную форму. Вот вам и наш новый товарищ лейтенант. Годов этому супостату было примерно столько же, сколько и нам, а уж морально-этических качеств и благородных манер мы могли бы ему одолжить. Правда, они бы ему не пригодились. По началу лейтер полностью отдал бразды правления нашему "акцентированному" прапору. Потом взялся командовать сам. Видимо, сыграло в его мелкой и завистливой душонке что-то исконно славянское, какое-то родное, неуловимое. Видать, не по нраву ему было, что Непонятко общается с нами, как с наделёнными интеллектом существами, а не как со скотом. А если отбросить витиеватые словесные конструкции, то можно просто констатировать, что у этого малолетнего имбецила ещё не зажила собственная жопа после училища, вот он и пытается самореализоваться на нас. Как у тех извергов, что напугали Ворона во время его дружеского визита в соседнюю часть.
  - Слушаем сюда, нах! Ща, значит, будете маскировать технику. Сюда, сказал, слушаем, ёба! - лейтеру не хватало семечек и пива "Охота" для полноты образа, потому как сидел он именно что на корточках. - Вот, нах, лопаты, копайте лунки. Это одни. Другие берут топоры и идут, нах, в лес. Срубить надо шесть прямых, нах, дрынов. Два метра в высоту, пятнадцать сантиметров в толщину.
  То есть слова диаметр он не выучил ещё? Ну что ж, он действительно имеет полное право считать нас тупыми и омерзительными, спору нет.
  - А третьи, нах, раскатывают сетку по земле пока что. Всё, понеслась, чо встали, ёба?!
  И ведь действительно понеслась. У всех, кроме лейтера. Он сел на жопу ровно, как и положено, и лишь изредка подавал команды, начинавшиеся, как правило, со слов "Эй, баран", "Слышь, тупица" или "Алё, уроды". В такие моменты хотелось подойти и вежливо но настойчиво проредить зубы в его пасти. Тщедушный лейтер, которого, судя по всему, нещадно гоняли в училище его же сокурсники, не говоря уж о командовании, должен был бы за своё поведение получить сапогами по лицу. Но нельзя - субординация. Я под присягой. Да и все мы под ней, как под героином - парализованные от удовольствия, обездвиженные, лишённые воли и амбиций.
  Наконец, в раздаче слонов от лейтера нашлось место и для меня:
  - Эй, баран! Ты, бля, с краю. Ну да ты, с браслетом. Чо ты стоишь, как целка?! Возьми кого-нибудь, иди, помоги столбы рубить, ёба!
  Он что, правда думает, что я по-иному не понимаю? Хотя зачем париться, раз все не понимают, то и я не буду. Среди нас нет уникальных единиц. Ворон, прилетевший с наряда, отправился со мной в лес.
  - М-да... забавный персонаж подвернулся.
  - Мне вот лично кажется, что он в части за девочку котируется. А ещё мне кажется, что если ему по морде врезать, то он сперва расплачется, а потом побежит жаловаться, причитать и кудахтать.
  - То есть не у одного меня такое впечатление?
  И тут я увидел её. Работать и так не было никакого желания, а теперь и вовсе - грех работать, когда она тут. Славян угоняли в рабство, но они и там ни черта не делали. Вот она, свежая, спелая, сочная. Так и зовёт к себе: "Лёша, брось ты эти столбы, зачем тебе это надо, вот она я, я вся твоя, просто возьми меня, прямо здесь, прямо сейчас". И бороться с соблазном, бороться с собой, бороться с её силой - бесполезно, не стану и пытаться. Черника. Чёртовы заросли черники.
  - Всё, привал, я буду жрать ягоды.
  Ворон пел мне песни про то, сколько, где и как он ел чернику, бродя по лесам родного ЛенВО. А я, медленно срывая по одной ягодке, без суеты, уничтожал кустик за кустиком. Мимо проходили более исполнительные хлопцы, пронося прямые, примерно, как горный серпантин, столбы. Проходили, видели ягоды, жадно горстями пихали их в рот и шли дальше. Ох и зря они так поступали! Не знали они, видать, что черника - ягода опасная, обманчивая. Перемазались, касатики. Перемазали руки по локоть, рожу по брови испачкали, репутацию, в конце концов, запятнали. Лажа, парни. Лейтер бесновался. С полигона донеслось:
  - Эй, вы совсем опухли? Ягоды жрёте, свиньи?! Двадцать кругов вокруг полигона, бегом марш, бараны!
  Я сочувственно посмотрел в сторону этих криков, но вынужден был согласиться с лейтером. Ведь действительно, бараны. Породистые такие бараны.
  - Вот ведь, блин! Съели по три ягодки и теперь бегают. Жадность фраера сгубила. Я уже полкило стрескал и ничего - морда чистая, репутация тоже не пострадает.
  Мимо пронесли ещё два дрына. Мы с Птицей рассредоточились по бригадам дрыноносителей, типа, успешно выполнив боевое задание. Работа закипела. Нашему вежливому лейтенанту было не до нас и не до того идиотизма, который мы вытворяем, он был занят созерцанием необычного кросса, напоминая при этом не то Конфуция, не то маршала Жукова, как ему казалось. Русские начинают ещё активнее страдать хернёй, когда предоставлены сами себе и оставлены без командования. Минимум, в три раза активнее.
  Если вкратце, то за два часа рабочего времени от нас требовалось: вырыть шесть лунок, по три с каждой стороны, на равном расстоянии друг от друга, на одной линии; укрепить эти норы битым кирпичом, которого было столько, что невольно представлялась берлинская битва или берлинская стена; вставить и закрепить эти злополучные столбы, постаравшись сделать их одной высоты; натянуть сетку, перекинув её через три аппаратные станции, те самые, на базе "Урала". Однако, лень и гнев в сочетании с тупостью отдельных элементов не позволили сделать даже этот набор нехитрых действий. Ни копать, ни рубить, ни вставлять, ни натягивать мы в общей массе, как вскоре выяснилось, не умеем. А ещё мы любим поговорить, нам жарко и душно, мы ударились, утомились, да и вообще не наш это хлеб. И кирпич не ломается, и лопата кривая, и руки из плеч не растут. В общем, через полтора часа было готово три с половиной норы, в одной красовался кривой обрубок дерева, а камуфляжная сетка лежала на земле, раскатанная, но не померенная, не отрезанная, да и вообще, неприкаянная. Лейтер понял, что мы не просто бараны, как он думал сперва, а свирепые бараны, махнул на нас рукой и потерял к происходящему всякий интерес. А может, узнал в нас себя в свои славные, героические училищные годы. Через полтора часа работы я плюнул на всё, ушёл в продуктовый супермаркет, который возобновил свою работу, купил молока, чтоб не помереть с голоду на ужине и засел с писарЯми в казарме.
  А враг, который, падла, никогда не дремлет, смотрел на камеры своих спутников и давался диву: что там замыслили эти русские? Зачем они машут топорами и лопатами? От чего они пытаются отвлечь наше внимание? Почему они страдают такой хернёй по всей стране от Кубани до Новой Земли, от Калининграда до Находки? Успокойтесь, товарищи враги, всё в порядке. Мы помним про наш ядрёный чемоданчик, про Кузькину Мать, про Тополя. К нам просто регулярно приезжают начальники штабов округов, большие любители всяких полигонов и прочей старосоветской красоты. Наследие великой империи, от которого нам оттираться ещё не одно поколение вот таких вот вежливых и воспитанных лейтенантов.
  К слову говоря, после отбоя, матерясь, плюясь и проклиная всё, на полигон отправилась группа солдат батальона доделывать то, что не соизволили сделать курсанты. Я ощущал на своих плечах груз ненависти, которым солдатики меня наградили. Что ж поделать, мировые войны, эпидемии, крестовые походы, рабовладение - история знает много тёмных периодов. Страдания одного отдельного взвода в одну отдельную ночь в масштабах вечности - ничто. На том я и успокоился.
  Есть, знаете ли, у широкой русской души ещё одна страсть, которой он так любит страдать. Имя ей - Поэзия. И я, признаться, не исключение - сам не мало слов срифмовал. И каждый "вольный душою" бездельник в нашей чудной стране мнит себя поэтом. Пушкин обнял Байрона за плечо и смотрит на всех этих поэтов, как на говно. Но поэтов это не останавливает, они упорно гнут свою линию и рифмуют, рифмуют, рифмуют. До тошноты. Тошнота у читателя наступает довольно скоро. Тошнота у автора наступает ещё быстрее, благодаря спиртным напиткам, без которых поэт не может латать дыры в своей израненной чувствительной душе. Господи, храни Россию! Выпущенная недавно с кровопролитными боями творческая газета показала, что не перевелись ещё любимцы муз и в рядах нашей мужественной роты. Вот первый взвод пишет четверостишия, как они тут все становятся мужчинами. Слава Богу, что они это делают тихо и в своём укромном уголке, не калеча чужую психику. Вот второй взвод пишет балладу про своего командира, орудуя, как топором, едкой сатирой и толстенной рифмой "Серёжа - рогожа" или как-то так. Вот какие-то авангардистские эксперименты третьего взвода. Смотр чертей на вечеринке у Миши Лермонтова. Тот тоже был весь из себя "чувствительный, израненный и непонятый". Когда человек говно, как я заметил, он именно так о себе всегда и думает.
  Это я всё к тому, что наши поэты не успокаиваются. После ужина мы курили на лужайке, где, как выяснилось, регулярно мочится высшее существо, подполковник Горчица. Ни с того, ни с сего Б - ин, куривший рядом, спросил:
  - Слушай, у вас тушёнка есть? Или ещё какая жратва?
  - У нас в рационе основное блюдо - шпроты. Они же валюта, они же знак особого расположения.
  Можно подумать, что приглашая друг друга на свидание, бойцы нашего взвода берут с собой шпроты, чтоб не трахаться на первом свидании, но и не выглядеть слишком грубыми. Господи, откуда это в моей голове?!
  - Шпроты тоже сойдут, - хитро улыбнувшись, ответил на это Б - ин.
  - Ты их сперва попробуй заполучи, супостат, басурманин. Наши хлопцы за шпроты горло кому угодно перегрызут.
  - Да мы не завоёвывать, мы зарабатывать. Вы во сколько спать ложитесь? - поинтересовался Илья.
  - А что, есть выбор? Мы с отбоем спать ложимся, - вполне логично ведь заметил, правда?
  - Я имею в виду, вы же не сразу отрубаетесь?
  - Как будто мы с тобой в курилке после отбоя не тусовались... Короче, чего задумал?
  - Стихи вам придём читать, - Б - ин лукаво подмигнул глазом, достал из кармана значок дежурного по роте и удалился в казарму.
  И ведь пришли, не наврал. Всей своей дежурной командой. Я уже успел раструбить эту гастроль по всему замполитарию, так что никто особо не удивился. Вернее так: у всех уже прошёл первичный шок от мысли, что эти парни придут к нам со стихами, осталось только жгучее любопытство.
  Как стало ясно из краткого конферанса сержанта Б - ина, руководителя труппы, эти подавленные креативщики постоянно устраивают у себя вечера поэзии. Нам они привезли всё лучшее и наиболее рейтинговое с этих вечеров. Потом каждый из них по очереди влез на стул и продекламировал по короткому опусу, полному пошлости, скабрезности и нецензурной брани. Каюсь, я смеялся. Каюсь ещё раз, я не запомнил с этого капустника ничего, кроме того произведения, которое прочитал капитан команды. Впрочем, по нему одному вполне можно было судить о том, что творилось на сцене.
  Эх, ну ёб-то вашу мать
  С вашими дедами!
  Не хотите дочь отдать -
  Так и ебите сами!
  При этом Илья театрально шваркнул шапкой об пол. Короче говоря, представление пришлось публике по душе и бродячие артисты получили от аудитории две банки драгоценных рыбных консервов. А кроме того, логично сообразили, что в голодные времена могут раздобыть своими талантами чего-нибудь съедобного. Пройдёт неделя и вкрай оголодавшие Б - ин сотоварищи вновь придут на нашу центральную арену. Но на этот раз в их программе будет значиться песня. Про трёх связистов, которые выпили по триста и ещё добавили по сто. Какие времена - такое и искусство. Возрождение уже сгнило, а Золотой Век начал хворать. Публика кормила артистов уже по инерции, они явно начали халтурить, опопсели и продались.
  А ещё русские страдают от советских остатков. От пережитков, жирно размазанных по всей территории родины, от ароматов советского строя, которыми пахнет каждая дыра народного хозяйства. От образов, неуклонно являющихся обязательной частью восприятия действительности. От привычек и понятий советского времени, которые будут жить в нас ещё полсотни лет, как минимум, при условии, что ни одна живая душа никогда не вспомнит о них, не станет пытаться их насаждать и пропагандировать. Всё в мире, и в нашей стране в том числе, временно, неустойчиво и сокрушимо. Чем ближе что-то подбирается к изяществу и красоте, тем хрупче оно становится, тем меньше сил требуется на то, чтоб сломать эту красоту. А убогий совок вечен. Думаю, понятно почему. Не стану даже вдаваться в анализ мизерности мозга того уникума, который предположил, что грузина, узбека и латыша можно собрать в кучу и обозвать братскими народами. Оставим эти рассуждения всеразличным экспертам и специалистам, которые тоже, по сути, такой же отголосок советчины, бесполезный и непригодный ни для чего, кроме пустой болтовни. К чёрту, у меня другие приоритеты. Я же должен от них как-то отличаться. Расскажу о других страданиях постсоветского населения Руси. В частности, русский человек страдает оттого, что в советском союзе секса не было, а вместо него было чёрте что. Вот и смотрим мы, как первоклашки на доску, разинув рты, подбирая слюну с подбородка, икая и зажмуриваясь от удовольствия, как на экране сексом занимаются другие. И не верьте никому, кто говорит, что порнуху смотрит, чтоб поржать. Во-первых, это стабильная отмазка, но она не срабатывает почти никогда, во-вторых, ничего смешного там чаще всего не показывают, одна лишь суровая, природой положенная истина. Ну, наконец, в-третьих, при отсутствии женщин даже как объекта визуального удовольствия, ржать над таким зрелищем хочется едва ли. Это я про наши условия, про блицкриг. Выйдя из комнаты после гастролей дурных дежурных, натыкаюсь на небывало весёлое лицо сержанта Б - ина. Увидав меня, он просиял и того сильнее, вскочил и замахал руками:
  - Иди сюда, покажу отличную штуку!
  - Например? - я к его штукам довольно недоверчиво отношусь.
  - Мы тут с парнями у шакалов на компе порнуху нашли.
  - И как оно? - риторический вопрос, мой конёк, можешь не отвечать, Илюха.
  - Будешь смотреть? - он и не собирался отвечать, у него свои коньки есть.
  - Я буду сейчас сны смотреть, мне кажется, они у меня куда изобретательнее и ярче, а женщины в них красивее. Что там у шакалов есть такого?
  - Да всё, в общем-то, банально, - Илюха потерял ко мне всякий интерес, натолкнувшись на волну сонного скепсиса. - Всё банально и по-военному. В жопу.
  - Прямо туда?
  - Именно, в неё в самую. Много баб, один мужик. И всех - в жопу.
  - Тебе этого в реальности не хватает? Тебе тут мало в жопу что ли?
  - Там в фильме есть одна девка, лысая, просто под ноль, - Илюха, хитро улыбаясь, пробежал взглядом по моему скальпу. - И ей досталось в жопу пуще других.
  И заржал, как конь, перебудив полроты.
  - Пошли вы, товарищ сержант, нахуй! - обиды во мне было меньше, чем эстетического удовольствия от сказанного.
  Вот так и страдаем. С искрами, бликами, игрой полутонов. С огоньком страдаем. Азартно и без остатка придаёмся мы этим страданиям. Мы их себе можем придумать сами, но это лишь со скуки, лишь почувствовав себя покинутыми. В основном, нам эти страдания придумывает кто-то другой. Мы можем ждать приказа страдать хернёй, нам не трудно. А в ожидании, чтоб со скуки не помереть, страдаем какой-нибудь другой. Мы рады, довольны и всегда готовы. Я привёл лишь короткий, малый, эпизодический перечень возможных вариантов, лишь задев вопрос того, с каким удовольствием придаёмся мы этим страданиям. Только дайте нам херню, а уж как ей страдать, мы сообразим сами. В этом мы порой видим нашу ментальность, наше самосознание, наше предназначение. Мы самоочищаемся, проникаемся нашей избранностью и уникальностью, неповторимостью нас, как личности и как коллектива. Трудно пересчитать все возможные формы, которые может принять херня. И трудно ограничить мысль русского человека в его творческих поисках, как бы этой хернёй актуальнее и точнее пострадать. Добровольно и в принудительном порядке, по персональной инициативе и по распоряжению сверху. Проявляем фантазию, изыскиваем энергию, средства, время. Дела подождут - можно предаться этим страданиям, замкнуться в них, погрузиться в себя. В такие моменты у нас находятся таланты к самокопанию, приходит масса положительных мыслей, на которые просто не остаётся времени в обычной ситуации. Взгляд назад, и я вижу, что всю дорогу именно так и обстояли наши дела - мы дружно страдали хернёй. Когда натирали пряжку до зеркального блеска, принимая при этом пищу из пропитанных солидолом котелков, когда репетировали присягу по сорок раз, пренебрегая чисткой зубов. Даже эта чёртова газета, будь она неладна, которая принесла столько страданий её авторам - ничуть не более, чем простое страдание слегка усложнённой, специфической, военной хернёй. Должно быть, такова доля сильного народа. Оставьте эти рассуждения наиболее слабым его представителям.
  Мелочи быта.
  Трудно представить себе человека в военной форме, призвание которого - хранитель домашнего очага. Казалось бы, война - благородное мужское дело. Можно выкопать и такое суждение: "война - есть единственное мероприятие, оправдывающее существование мужчины". Вы правильно всё поняли, это Муссолини. Тот ещё вояка, согласен... не суть.
  А меж тем, весь наш взвод в той или иной степени был именно хранителями очага. Начать с того, что мы обустроили свою лачугу под все наши повседневные нужды, не забыв про последние слова техники, современные технологии и достижения цивилизации. Интернеты, мобильная связь, телевидение, проекторы - это всё вторично, прожить без этого можно. Сперва нужно разобраться со жратвой. Но это налажено давно. Чайник есть, а главное, есть розетка, в которую его можно всадить, то есть, в очереди на общий ротный кипяточек стоять не придётся. Сундук потайной с ключом есть, причём на легальных основаниях, мол, кисти-краски, мол, творчество разводить командованию в угоду. То есть, наличествует минимальный набор чего-то съедобного. Самая большая проблема - вспомнить какой именно продукт твой и постараться объяснить это другим. По этому поводу вспоминается вопиющий случай, произошедший с участием Джорджа. Закончив страдать на полигоне, я ушёл раньше других, купил молочка и поднялся в апартаменты. Наши писарЯ, Андрюша и Джордж, занимались обычным писарским делом. Я залез в чудо-сундучок и достал коробку печенья, смутно подозревая, что принадлежит она Г - еву. Благоговея перед новой версией нашего командира, я всё же достал из пачки одну штуку.
  - Если Антоха придёт, скажите ему, что я у него одну печеньку спионерил. Я курить ушёл.
  - О, Лёх, а кинь в меня одной печенюхой, Антоха не обеднеет, - оживился Андрей.
  - И в меня, - подал голос второй писарь.
  Да, согласен, я допустил ошибку, поступил, можно сказать, по-свински, но я же не знал, что всё выйдет настолько мрачно. Когда весь взвод под антохиным командованием вернулся в замполитарий, над казармой пронёсся крик:
  - Я не понял, кто сожрал всё моё печенье?!
  - Антох, я честно съел одну штуку и собирался тебе в этом чистосердечно признаться, - мне самому было интересно, куда пропала вся остальная часть пачки.
  - Я, честное пионерское, тоже только одну, - среагировал Андрей.
  И я ему поверил, вы знаете... А вот Джорджа в комнате уже не было.
  - Пидоры! Крысы! Сволочи! - бесновался Тоша, не жалея эпитетов.
  - Эй, ну ладно тебе, командир! Я реально не знаю, куда они делись.
  Я врал. И мне до сих пор интересно, почему, из каких благородных соображений, я не сдал нашего взводного грызуна. Естественно, печенье мы Антохе купили, говно вопрос. Но вот отпечаток серой крысы на Джордже остался до конца блицкрига. И он его только подтверждал. Он вообще занял довольно интересную позицию, примерно звучащую как "мне все вокруг должны". Он решительно ничего не привозил с собой из увала. Даже сигареты не вёз, всё отстреливал. Консервы, напитки, сладости - всё это тоже собирал у других. Он бы и форму чужую носил, но раз уж привёз, то куда деваться, придётся надевать свои портки. Апогеем этого жлобства станет фокус, который Джорджио выкинет на нашем "дембеле". Но об этом потом.
  А сейчас о форме, раз уж я её упомянул. Была у нас знатная традиция в незапамятные времена доисторического материализма. Ну, то есть, когда на факультете учились. Истоки свои, по всей видимости, эта традиция обретает в знаменитой игре "кто спит - то горит". По правилам этой игры, если кто-то из гостей заснул на вечеринке, то ему незамедлительно вставляется комочек ваты между пальцами ног и поджигается. Вот такая пиротехника. Это зрелище вызывает общественную радость, поднимает настроение. Подспудно принудительное укрощение огня служит назиданием для всех присутствующих: пожаловал на вечеринку, так будь добр, веселись до конца. Или сиди дома. Наша традиция никакого воспитательного, стимулирующего морально-волевые качества бойца, если можно так сказать, элемента не содержала. Никакого занудного назидания. Наша традиция - стопроцентное развлечение, в чём-то жестокое и гадкое, как все мужские игры. У нас было заведено так: если ты уснул на лекции, какой бы нудной она не была, а других нам не читали принципиально, то, проснувшись, ты обнаружишь на своей форме, где-то промеж камуфляжных узоров, короткое, родное, ёмкое русское слово из трёх букв. Всего три буквы, а сколько удовольствия, сколько щенячьей радости, крысиного самодовольства. Народ пытался протестовать, призывал к совести и возрасту, угрожал физической расправой, но всё было тщетно. Заснул - вот тебе вывеска, наслаждайся! У особо сонливых бойцов было по пять десятков штампов на комплекте обмундирования. Это, кстати, ещё и к вопросу о том, сколь часто мы стирали нашу форму. А приз зрительских симпатий за особо красочную вывеску получил единогласно Хлебосольный, которому снились такие сны, так выспался наш человек с бутербродом, что Паша выводил ему указанный штамп всю лекцию. В итоге у Хлебосольного появилась бирка прямо по центру воротника. Да ещё и так ярко и жирно, что светилось заветное слово, как медаль на параде. Зато точно можно сказать, что он свою формягу постирал, возможно, даже руками. Когда условия изменились и хоть немного приблизились к боевым, было уже не до этого и добрая традиция померкла, погасла, потонула в затхлом болоте нашего быта. Приходилось выдумывать новые издевательства над формой. Я, например, долго хотел, но потом, слава Богу, забыл, приклеить ночью форму, аккуратно сложенную и ждущую утра, супер-клеем к стулу. Понятное дело, что не к своему и не свою. Но потом, уже после сборов, решил, что такая подстава - это очень жестокая подстава, её надо ещё заслужить. А, может, Дэн и заслужил, не знаю.
  А вот Птица свою форму порвал. Если точнее, то штаны. Если ещё точнее, то от кармана до колена. И вовсе не по шву. Играя в волейбол, пернатый сунул руку в карман. И дело вовсе не в вопросе "зачем?", а в результате этого бессмысленного действия. Штаны, измученные годами носки, с треском разорвались. Какая уж тут боеготовность, когда такой конфуз - у бойца трусы противнику на обозрение. Вот и превратился Птица в Храброго Портняжку. Храбро, не щадя живота своего, сражался он с демонами. У демонов были лица его друзей, демоны брызгали слюной от смеха, называли его швеёй и Золушкой, предлагали заштопать им носки. Но Птица всё же починил свои портки. Нельзя сказать, что стали они, как новенькие, нельзя сказать, что ровно получилось. Но ведь зашил. Вернул штанам товарный вид, а себя спас от довольно тесных отношений с офицерским корпусом. Демоны - они на то и демоны, чтоб строить козни. А я бы работу Ворона сравнил не с ремеслом портного, а с искусством хирурга. Лучше заштопать штаны, чем пытаться зашить собственный зад, вертясь перед зеркалом, тыкая иглой, матерясь и стеная.
  В быту принято устраивать розыгрыши. В тесном мужском коллективе эти розыгрыши либо грубые, либо жестокие, либо имеют "светло-синий" оттенок. А что поделать, женщины находятся под грифом "отсутствует как класс", тестостерону приходится выходить запасными путями. Например, я разыграл командира своего отделения. В качестве предыстории - эпохальное заявление командования. Оказывается, на кровати можно лежать в свободное время, но расстелив её, сняв форму с себя и вручив её стулу. Тогда можно перехватить немного удовольствия и понежиться в неудобной армейской люльке. Товарищи курсанты разделились на две группы: те, кто проигнорировали эту возможность, считая, что спать на всём подряд - это часть их имиджа, либо просто не доверяя этому командованию; и те, кто с радостными воплями, обгоняя собственный восторг, мчались после обеда в казарму и падали в койку. Я поступал столь же благоразумно, оставив теории заговоров тем, кто в них верит или сочиняет их. А вот Саня никому не верил и продолжал вдавливать лоб в стол, а жопу в стул. В тот солнечный день я проснулся в кроватке, потянулся и вылез из-под одеяла. Вернее, сперва из-под одеяла вылезло то, что у настоящего бойца должно выделяться по утру, вне зависимости от того, сколько длился его сон, и во сколько началось утро. Вот именно этой частью тела я максимально приблизился к лицу Санька и нежно пропел: "Саааашенькаааа, пора просыпаться!" Санёк резко распахнул ясны очи и первое, что он увидал - мой монумент. Да к тому же, в опасной близости. Эта штуковина чуть ли не утыкалась ему в глаз. Для ревнителей морали и страстных поклонников нравственности, а также для паникующих гомофобов поясню: я не расхаживал по комнате с оголёнными гениталиями, они были стыдливо спрятаны в трусы, и я не приставал к Саньку - я хвастался, считайте так.
  - Ух, бля! Пошёл в жопу, извращенец! - заорал Саня, отталкивая меня. Но эффект неожиданности сыграл своё, и Санёк проснулся рекордно быстро.
  В другой раз состоялось ещё более вычурное представление. Я открыто издевался над офицером. Правда, офицер этот был Сиськой, а издевательства весьма примитивными, но ничего. Грубо говоря, если заправить края трусов в задницу, то получается очень милое бельишко. Бикини, из-под которого на весь мир невозбранно взирает волосатая задница. Но это не страшно, это смешно, я знаю, потому как не я первым этот гардероб придумал. Сотворив со своим гардеробом такие хитрые метаморфозы, я перемещался по замполитарию, поджидая чайник, чтоб встретить отбой, как положено в наших кругах. У кого от тоски, у кого от смеха, но слёзы от такого дефиле наворачивались у каждого бойца шестого взвода. И вот, вооружившись пряниками и кружкой чая, я медленно, виляя задницей, двигался к своей кровати, а в дверях появляется офицерская персона. Когда б то был Сметана, то последствия для моей волосатой жопы, светящейся на весь божий свет, были бы катастрофическими. А так - подполковник М., кодовая кличка Сиська, можно не волноваться. Офицер в дверях, а я после отбоя в такой эротической конфигурации рассекаю волны смеха. Ступор у офицера, истерика у бойцов, я держусь изо всех сил, чтоб не сложиться пополам от смеха. Просто, чтоб не расплескать чай. Добравшись до койко-места, я вытянулся и стал шумно прихлёбывать чай и чавкать так, что было слышно в штабу дежурному офицеру. Оторопевший и сломленный Сиська стал по чуть-чуть, малыми долями, приходить в себя и промямлил:
  - От-т-тставить п-пирожки...
  Взвод грянул новым залпом смеха. И тут подполковник вспомнил о своих погонах, яйцах, советах старших друзей, вспомнил, что он - суть надежда Родины на светлое завтра, распределил все свои прочие заслуги и сопоставил их с моими. После анализа ситуации он заговорил увереннее:
  - Шестой взвод, вы чего-то распоясались совсем. Окно вам кто разрешал открывать? Ты, - он указал на меня пальцем, какое бескультурье в рядах офицерского состава, - закрой окно.
  - Почему я? - вот уж кто точно распоясался так, что портки падают.
  - Потому что ты! - Сиська занервничал.
  Я решил не идти на конфликт дальше, но заодно - играть до конца. Из кровати я вылез, чтоб выполнить приказ старшего по званию, всё ещё сверкая своей обновкой, своим чудненьким бикини. Сиська заново оторопел, но на этот раз ненадолго.
  - Вот ты, потому что ты. Ты мне понравился, - сказал подполковник.
  Те, кто ещё не успел заржать на этом этапе, всё-таки сдались волне хохота после моего ответа:
  - Вот это, кстати, и пугает... - философствовал я, нарочито выставив волосатый зад в направлении подполковника Сиськи.
  Взвод уже ел подушки от смеха, но Сиське нужно было добить их, вот ведь хитрюга:
  - А меня не пугает... - понял, что облажался по полной и ушёл.
  Отдышавшись, прекратив истерику, замполитарий решил обдумать возможные последствия этого демарша энтузиастов.
  - Ну и чего теперь будет?
  - Да пойдёт сейчас, своему любовничку Сметанке поплачется и всё пройдёт у него.
  Вообще про Сиську и его характер можно написать отдельную книжку. По психологии. Да только я не Фрейд, моё дело не либидами меряться. Я, конечно, всё понимаю, офицеры, мундиры, все дела. Но вот одна беда - нельзя быть таким офицером. Как себя поставишь, туда тебя иметь и станут, закон джунглей. Ты в мужском коллективе, здесь мягкость и слабость не котируются, натыкаются на циничность и жестокость, не прощаются. И что ты за командир, если твой взвод, твои двадцать с небольшим сопляков, на вопрос "М. у вас главный?" сужают глаза, пожимают плечами и говорят "Ну как главный...".
  В ту ночь Сиська оскорбился довольно сильно. Решил проявить твёрдость и безжалостность, высунул своё мужское начало. Нашел где-то у кого-то какое-то нарушение дисциплины, построил роту на "взлётке" и попробовал поставить всех скопом на место. Вышло у него весьма паршиво. У замполитария к тому же было игривое настроение:
  - А давайте, типа, мы спим. Голову повесим и захрапим все вместе.
  Сделано. И пока подполковник бухтит про наши космические корабли - мы типа спим. Надоело.
  - А давайте ему волну пускать.
  Стали пускать. Этот салют мы натренировали ещё на факультете, в один из последних бенефисов майора Г., которого мы всё-таки высидели из нашего взвода. Майорка тоже отличался текстильным происхождением, был наделён прозвищем "эмо-майор" и не выдержал нашего нрава. Пару тройку раз волна пробежала по рядам шестого взвода, была поддержана лишь отдельными представителями прочих взводов. Обидно.
  - А давайте, на колени упадём все вместе и будем хныкать "Мы больше так не будем".
  - Нет! Успокойтесь! Что вы устроили?!
  Думаете, это возопил сам Сиська? К сожалению, нет. Это подал голос Виталик. А вот активнее всех в подготовке этого спектакля участвовал наш командир. Хайль Г - ев! Но Виталик повлиял на общественное настроение. Говоря точнее, он его испортил, угорать дальше не хотелось. А с другой стороны, мало ли чего. Подполковник сходит ещё, не дай Бог, парней своих позовёт. Там есть один без башки, Сметаной кличут. Не хочется с ними дело иметь.
  Но итоги этого нового демарша явили совсем уж грустное зрелище: следующим днём Сиська подозвал Г - ева и, жеманно сюсюкая, спросил: "Ну чего вы надо мной издеваетесь?" Как Антоха умудрился не похоронить последние ростки самооценки подполковника, не закатать в асфальт его самоощущение - не представляю. А всего-то и требовалось - заржать ему в лицо. И всё, и выяснится, что не в той среде, не в том сегменте личного состава, не у тех званий, товарищи, мы суицидников ищем.
  Мелочи быта - в них можно утонуть. Захлебнуться, подавиться, забыть кто ты есть. И так нет уникальных единиц, а тут и вовсе - все с лёгкими, забитыми этими мелочами, потерявшими самих себя. Вместо души - туалетная бумага. Вот об ней-то речь и пойдёт. Была одна проблема, одна мелочь, без решения которой счастье не могло быть полным. И хрен с ним, с душем, хрен с ней, с горячей водой. Но вот орланом гордо восседать над дыркой в полу надоело смертельно. Решение было найдено простое, но опасное. Архиглавный штабной сортир - до него рукой подать. А в нём, как в царстве грёз, сбыча мечт.
   - Санёк, бумажка попкина есть?
  - Что, пойдёшь орликом летать?
  - Не-а, есть что получше... - я подмигнул Саньку.
  - В штаб собрался прогуляться?
  Видимо, Санёк сам, не будь дурак, в голове рисовал этот дерзкий план. Или, как знать, реализовал его в тайне ото всех.
  - В штаб? - отозвался Боря, пока все остальные, раскрыв рты, анализировали мою наглость.
  - А ты сиди и завидуй, орлик.
  - А вот ни фига, я с тобой.
  - Эй, стоп, я с мужиками по сортирам не хожу.
  - А что, с бабами ходишь? - лукаво прищурившись, вопрошал Борис.
  Врать, что эпизодические развлечения - норма жизни, и походы с бабами в туалет - это основная форма моего досуга? Нет, это ниже моего достоинства, да и не поверит никто, засмеют ещё. Сдаюсь!
  - Ладно, пошли, - махнул я Боре рукой. - Только тихо.
  - А вот как ты себе это представляешь? Там же дежурные.
  - Я там пока сидел, думаешь, зря время тратил? Там есть два входа. Да и вообще, там никому нет дела, кто пришёл, кто ушёл, куда пошёл. А заднее крыльцо не видит никто, ни дежурный, ни хорёк в аквариуме.
  - Ясно.
  - Единственное палево - это если нас поймают прямо со спущенными штанами. Тогда отмаза, мол, пришли к комбригу с гостинцами стопудово не прокатит.
  Да уж, к комбригу с такими гостинцами ходить не принято. А я ведь накаркал. Накликал беду. Стоило мне присесть и забыться, стоило приятному холодку от ободка унитаза пробежать по моей филейной части, как послышались тяжёлые, угрожающие шаги. Каждый из них был неприятен, как аккорд из песни Кая Метова. Сердце замерло. Сфинктер сжался, затрудняя выполнение миссии. Дальше - всё как в лучших шпионских фильмах, учитывая, что защёлки на дверях не предусмотрены даже в штабном туалете. В армии нельзя запираться нигде и никогда. Нет, я не вскарабкался по стене к потолку и не завис на нём. Нет, я не достал пистолет, чтобы встретить незваного гостя. Я всего лишь воспользовался особенностями отделки этого помещения. Пластиковый потолок давал небольшое отражение. Увидев приближающуюся фигуру в этом отражении, я успокоился, сфинктер с шумом разжался, сердце застучало вновь. В потолке я разглядел Большого Сашу - штабного аборигена.
  - Саня, обе кабинки заняты, не ломись.
  В том же отражении я увидел удивление на добродушном лице Большого Саши. Он, видимо, задумался, откуда в части взялся экстрасенс.
  Вот она, моя третья, самая наглая бытовая хитрость. После кружки в тумбе дежурного и еды в офицерской канцелярии, я всё же понял как можно хитрить в столь щепетильной области. Все остальные бытовые проблемы были давно решены, алкоголь и наркотики не иссякали, женщины тоже были. При особом, непреодолимом желании были. Вспомните про тех синявок на КПП, которых я видел, возвращаясь из магазина во второй день блицкрига. Вспомните и не забывайте, скоро мы о них поговорим. А пока о том, как ещё можно разнообразить досуг.
  В нашем санатории плодились ноутбуки. Второй компьютер привёз Макс. Поновее и помоднее, чем у Виталика, но без интернета. То есть, практически бесполезный. Потом мы перекатили в замполитарий стенд с натянутой простынёй, служивший экраном. Наконец безвозмездно и невозбранно позаимствовали в канцелярии проектор. Теперь можно было устраивать домашний кинотеатр. Нет, порнуху смотрели Б - ин сотоварищи, а мы предпочитали менее замороченное кино. Мало ли, кому-нибудь ещё плохо станет, не дай Бог. А по ночам кинотеатр превращался в компьютерный клуб. Макс мог транслировать свои стрелялки на весь замполитарий. Главное - вернуть проектор шакалам до рассвета, а то, как говорил старик Перро, карета снова станет тыквой.
  Даже удивительно, насколько человек приспосабливается и приноравливается ко всему, что с ним происходит. Наш распорядок становился окончательно блеклым: днём мы имитировали бурную деятельность в АТЗ, прерываясь только на приёмы пищи и на кроссы, ставшие регулярными, вечером делали спорт, а после отбоя собирались толпами в курилке. Дискуссионный клуб. Хлебосольный и Ромик, столь же резко вскочивший на ноги, сколь и заболевший, решили, что они фотографы. Более того, фотографы талантливые, с тонким художественным чутьём. Дэн уже давно решил, что он музыкант, чем нагонял тоску и злость на народонаселение комнаты досуга. А кто-то решил, что он спортсмен. И этих командование подстёгивало в своей любимой манере:
  - Объясните мне, дятлы пограничные, - интересовался полковник Б. у всей роты сразу, - почему так вяло и неорганизованно проводятся спортивные соревнования?
  Рота многозначительно молчала.
  - И почему шестой взвод до сих пор не сделал таблицу соревнований?
  Идите-ка вы все со своими таблицами, газетами, плакатами и прочей хернёй. Ещё раз на шоколадный пудинг из задницы я не разведусь, прошлого полдника хватило.
  - Сегодня же провести матчи по волейболу, а таблица, товарищи замполиты, чтоб висела к вечеру, - распоряжался направо-налево Б.
  Комсомол ответил "Есть!" Собственно, волейбол проходил по двум направлениям. На главной арене рубились умельцы. А рядом на травке веселись любители "картошки". И у последних, в том числе у меня, получалось веселее, динамичнее, задорнее. На главную арену на игру замполитов против первого взвода пожаловал сам подполковник Сметана. Непьющий, по свидетельствам всевозможного разночинного народца, подполковник вёл себя на "трибуне" хуже, чем пьяный матрос в карцере: свистел, острил, кричал, подначивал. Откровенно болел, срывая глотку, за наших противников. Хотелось найти специального человека, чтобы тот вывел его со "стадиона". А когда наш взвод всё-таки проиграл на тай-брейке, Сметана удалился с довольной физиономией, удалился без помощи специально обученного человека, удалился со словами "Они никогда и не были достойным противником". Рады стараться, товарищ подполковник. Но эта агрессия раздражала так же, как раздражает комариный писк: ты можешь отмахнуться, но это гнусное насекомое будет зудеть снова и снова, а уберётся откладывать яйца, лишь насосавшись крови вдоволь.
  Вскоре открылись истинные мотивы, вынуждающие полковника Б. интересоваться нашими спортивными достижениями:
  - Через неделю у вас будут соревнования против солдат батальона. Если вы обосрётесь так же, как ваши предшественники, если вы устроите мне такое же позорище, что и прошлые дятлы, то будете на госэкзамене краснеть в области задницы по полной программе.
  И снова читаем между строк. Во-первых, если "праздник спорта, дружбы, пота и мозолей" пройдёт на следующей неделе, то наше пребывание здесь будет короче на семь дней. Во-вторых, и это ещё интереснее, на госэкзамене намечается торжество халявы и словоблудия. Замечательно, товарищ полковник, мы постараемся по максимуму выложиться на соревнованиях.
  Что-то мы совсем позабыли про нашего дорогого генерал-полковника. Как он там, как его самочувствие? Не захворал ли он в пути? Не сломалась ли его бричка? А может, дороги родного болотистого северо-запада размыло, и сама стихия встала на нашу сторону и прикрывает наши задницы от начштабовского гнева? Командование на этот счёт продолжало иметь. И нас, и собственное мнение. По словам уполномоченного заявить, а таковых было столько, что казалось, что полномочия заявлять раздавали оптом и всем без разбору, начштаба округа реет где-то недалеко. Получалось так, что природная недоверчивость не позволяла генерал-полковнику открыто обозначить место своего пребывания. Но оно находилось в опасной близости к нам. Здесь уже показания уполномоченных заявить расходились друг с другом. Порой даже исключали одно другое. Назывались разные сроки его прибытия: от нескольких минут до суток. Но, как говорило наше всё, Германа всё нет. Потому я окончательно укрепился во мнении, что Германа и быть не должно. Но сторонники официальной точки зрения, в большинстве своём офицеры, вносили коррективы в наш быт и его мелочи. Ревизия тумбочек на предмет наличия в них посторонних предметов, проверка качества подшивы, командование озаботилось даже видом помещения: было велено спрятать, а лучше, утилизировать всё, не окрашенное в цвета камуфляжа, в том числе спортивную обувь, а также хранить посуду, строго соблюдая представления начштаба о прекрасном. Котелок было велено хранить открытым, чистым, выстроенным по одной линии. Чашки внутрь, всё на тумбочке, вдоль стены. Это, видимо, свидетельствовало о шикарном положении дел в части. Проверялась заправка кровати, чистота выбритости, боевой дух и свежесть дыхания. Особое внимание уделялось уборке. Мы с Максом чертовски круто подставили всех, вылизав комнату до зеркального блеска. Во-первых, открыли глаза начальству на то, какой срач царил тут раньше и как хреново его убирали прошлые поколения уборщиков. Во-вторых, обрекли несколько следующих поколений на грандиозную работу, потому как показали командованию эталон.
  В целом же, к излёту третьей недели блицкрига условия быта стали максимально приближенными к человеческим, они переносились весело, без суеты и напряжения. В том числе, спал градус страстей, который неизменно был очень высок накануне увольнения. Ползали сомнительные слухи, что увольнение может и не состояться, ибо долгожданный приезд начальника штаба округа, вероятно, исключает наше отсутствие в части. Мол, увольнения нам по закону не положены, и генерал-полковник, не обнаружив нашего присутствия в части, будет расстроен. А его расстройство никому ничего хорошего не сулит. Это как у Деда Мороза, он не дарит подарки плохим мальчикам. Распускать такие слухи находились умельцы и среди курсантского состава. Ромик, скакавший, как сайгак, в последний день своего больничного, старался пуще других. Впредь, он вообще будет стремиться к идеалу в этом ремесле. Но и без него находились умельцы. Проходя мимо нашего взвода во время какого-то построения, сержант Б - ин окрикнул Ромика:
  - К - ев! Я слышал, ты за щеку берёшь... - и это притом, что они успели крепко сдружиться на почве губительной любви к домино и водке, а Ромик Илюхе Б - ину проиграл всё, что мог.
  И пока К - ев соображал, что это сейчас было и стоит ли ему затаить на Б - ина смертельную обиду, весь взвод принялся живо обсуждать эту новость, находились случайные свидетели Ромкиного непотребства, люди не знали, что и подумать. Ведь никто же точно не знает, что именно творится по ночам за запертыми дверями каптёрки, мало ли на что Ромик играет в домино теперь, когда у него ничего и не осталось.
  Наравне с ужасающими слухами о том, что увольнение отменяется, витали и слухи радостные, светлые. Мол, начальнику штаба округа наши высокоразвитые рожи нужны меньше гангрены, а потому, раз уж он так удачно не появился до пятницы, то можно убыть домой прямо сегодня. Срочно, немедля, сейчас. Прям не знаешь, кому и верить. Но решаешь инициативу взять в свои руки, наперекор всем пойти. И вот как это выглядит:
  - Та-арщ подполковник, разрешите вопрос.
  - Да, Лёш, что случилось? - Л. оторвался от монитора.
  - Тут вот какое дело: можно мне воспользоваться отложенным поощрением на день рождения и убыть домой сегодня после ужина?
  Л. поморщился в усы и снял очки. С одной стороны, его капитально достало моё нытьё, а с другой, его никто за язык не тянул, сам поощрение обещал.
  - Лёш, не думаю, что это удачная затея. Видишь, мы все тут на иглах сидим, проверку ждём.
  - Но ведь всё равно завтра всех отпустят домой, ведь так? - я шёл на риск, призывая офицера к логике.
  - Ну, скорей всего, да.
  - Отпустят до обеда, верно?
  - Я понимаю, о чём ты...
  - Верно, - заявил я, перебивая Л., - я о том, что смысла в нескольких лишних часах в казарме немного. И генерал-полковник тут не причём.
  - Но я ничего не могу сделать, это же не я решаю, - Л. вздохнул.
  - Ну да, верно. В конце концов, за эти несколько часов и со мной ничего не случится, не помру уж, - я давал себе психологическую установку.
  - Правильно. Не переживай.
  - Есть не переживать! - и я удалился.
  Удалился и забыл об этой неудачной попытке легализованного дезертирства. Забыл ровно до ужина, на котором обо всём этом пришлось громко, яростно и со злостью вспомнить.
  - Приколись, - смущённо сказал Санёк, когда приём пищи был завершён и я должен был быть добрым, а взвод уже был построен для отправки в казарму, - Боря сегодня домой уедет. У него в понедельник день рождения, Б. ему подарок сделал.
  И тут грянул гром. Его было не сравнить с шалостями Тора и его кияночки. Сам Рагнарёк прошёл бы тише и спокойнее. Одно короткое матерное междометие, в которое было вложено всё: и скорбь, и ярость, и презрение, и боль. Оно было похоже не то на рык льва, не то на гудение слоновьего хобота, не то на плач умирающего лебедя. "Бля!" - раскатами пронеслось над ПХД, рождая эхо. С веток сорвались птицы, испуганные курсанты чуть не ломанули по кустам, солдаты батальона подавились чудесами местной кухни. "Бля!" - и сирена воздушной тревоги показалась всем лишь сдавленным писком. "Бля!" - и Иерихонская труба выглядела джазовым инструментом. "Бля!" - заглушая Ниагару, затыкая оперных див, перекрикивая стотысячные стадионы. Я, должно быть, никогда впредь не взвою и не заору так, как тогда. Этого крика хватило на то, чтобы вся полевая кухня пришла в движение. Как по сигналу, сорвалась тётя с кухни и принялась орать. Но орать почему-то на солдат, почему-то за то, что они мирно наслаждались её изысками на пригорке. Четвёртый взвод, убывавший перед нами, вдруг отпустил котовьи яйца и спешно удалился, поднимая пыль и распевая "пест-ню" с небывалым рвением.
  - Всё, Лёх, вот теперь нам реально пиздец, - озвучил общее мнение Птица, глядя на то, как из офицерской обедни выбежали Сметана и Сиська с лицами злыми и перепуганными одновременно.
  - Шестой взвод кругом! - рявкнул наш любитель вставлять пистоны.
  Мы нервно сглотнули слюну. Кому как, а мне представились картины нацистских концлагерей и лица их обитателей. Мне казалось, что лица эти - счастливее наших. Ибо кара за мою эмоциональность, ожидавшая нас, была поистине грандиозной.
  - Кто тут сейчас орал? - Сметана начал дознание.
  Вот только пусть хоть одна сука попробует на меня посмотреть! Главное мне - не прятать глаза. Но и на офицеров не смотреть. Спалюсь. Выкупят. Сам не знаю как, но спалюсь. Взвод напряжённо молчал.
  - Ну и чего сейчас молчим? Голоса не осталось?
  - Товарищ подполковник, - Г - ев решил спасать меня, а заодно и всех остальных, так, между делом, - он уже ушёл. Я бы даже сказал, убежал.
  - Я тебе не верю, - прищурил глаз Сметана. Сиська, стоя немного позади него, хитро улыбался, предвкушая сладкий вкус мести, рисуя, как он отыграется на зарвавшихся замполитах. Сметана продолжил:
  - Пусть он сам выйдет из строя и мы обсудим его проблему.
  Каюсь, я обосрался. Вот не стану врать и скромничать, я густо наложил в штаны. А ещё я малодушно зассал. Не верю я в его обсуждалки. Товарищ подполковник, я вам не верю, примерно, как вы не верите Г - еву.
  - Предлагаю наказать шестой взвод в полном составе, - едва сдерживая оргазм, подал голос Сиська.
  - В целом, мне это предложение нравится.
  Пока Сметана выдерживал паузу, поворачивая мои яйца в кулаке своей репутации, я готов был обосраться ещё разок. Но было уже нечем. В затылок мне напряжённо дышал Виталик. И нетрудно вообразить, чо творилось в этой параноидальной голове. Я волновался, представляя, как весь мой взвод вломит мне всё, причитавшееся ещё за подставу с творческой газетой, присовокупив к нему и новую порцию. Паузу занял собой временный командир взвода:
  - Товарищ подполковник, думаю, мы сами сможем наказать нарушителя. Обещаю лично, что он понесёт достойное и справедливое наказание.
  Сметана сощурил глаза пуще обычного.
  - То есть вы отказываетесь выдать его даже под угрозой общего наказания... - и тут он внезапно улыбнулся и черты его лица стали мягкими и доброжелательными. - Что ж, это благородно. Конечно, благороднее было бы, если бы он сам вышел из строя и принял наказание, но раз он столь труслив, то Бог с вами.
  Я снова чуть не обосрался, но от облегчения. А обосрался бы - спалился бы. А не обосрался, так кинулся бы на Сметану, обнял бы его, оторвал от земли, приговаривая "Спасибо, спас, отец!" И снова бы спалился. А вы говорите "как?" Да очень просто, как видите. Пришлось не менять ни лица, ни положения тела, ни ширину зрачка. У нас тут свой покер.
  - Думаю, вы сами разберётесь. Я не фашист, я позволю вам самим решить этот вопрос и наказывать всех вместе не стану. Вы не стадо, в конце концов. Кругом! В расположение роты шагом марш!
  - Я всё же предлагаю всех наказать, - настаивал Сиська, упускающий свой оргазм с растерянностью тринадцатилетнего мальчика, который его только обрёл. Из серии "А что это было?!"
  - В этом нет необходимости, - Сметана подвёл итог. Я слышал, как яйца М. стекли в офицерские ботинки. Мы снова его сделали.
  В казарме ко мне подошёл озадаченный Боря:
  - Лёх, ты же понимаешь, что...
  - Борь, к тебе решительно нет никаких претензий, поверь мне.
  - Просто, чтоб не осталось никаких вопросов.
  - Ты же не сам себя в увал отправил. Вот к офицерскому составу вопросов много, а ты-то причём? Не парься, дружище.
  - Ну, блин, мало ли.
  - Нет-нет, серьёзно. Я просто устал, дал волю эмоциям, как это называется. Затрахали они меня, понимаешь?
  - Конечно. Ладно, давай, без обид, - он протянул руку, будто всё ещё извиняясь. Хотя извиняться в пору было мне. И лично перед ним, и перед всем взводом за то, что чуть не подставил всех. Смачно и крепко могли влететь мои товарищи из-за моей выходки. Все оптом. Но мои самокопания прервал Антоха:
  - Лёх, четвёрка собирается пойти стукнуть на тебя Сметане.
  - А им-то какое дело?
  - Вылизать хотят. Или боятся, что у них будут проблемы из-за тебя.
  Я недвусмысленно заволновался. И нехило разозлился. Говорила мне мама: "Никогда не доверяй киборгам, особенно, если окажешься на сборах".
  - Пацаны, есть разговор, - я зашёл во владения четвёрки, как на последний бой. Мужество, столь бездарно потерянное перед лицом командования, вдруг проснулось и решило отыграться.
  - Слушай, нехило ты гаркнул. Что ж тебя так расстроило?
  - Парни, я как-то не особо обрадован, что вас это касается.
  - Да ты чего такой сердитый? Чего так напрягся?
  - Давайте без такой темы, как стучать, парни.
  - Погоди, ты сейчас о чём?
  А ведь мой собеседник не играл, это было видно невооружённым глазом. У нас у обоих одно лицо, на котором нет ничего, кроме изумления. Сгребаю последнюю злость, но её уже очень мало, хватает её только на показуху:
  - Который гений тут собрался к Н. идти, капать на меня?
  - Чего?! - командир четвертака действительно ничего не понимал. - Кому это надо? Вы замполиты все такие дурные?
  - Так, мы друг друга не понимаем... Мне тут парни мои доложили, что вы, мол, стучать собрались.
  - Парни твои ничего так прикалываются. Что ещё говорят твои парни?
  Мне срочно надо пойти и убить пару замполитов. У меня есть такая потребность, одержимость даже.
  - Так, пардон, забудем об этом. Извините, ребята, я обознался.
  - Давай-давай.
  Не по понятиям вышло. С другой стороны, кому верить? Это вот всё к вопросу о слухах и скорости их распространения.
  - Так, что за херня? - теперь уже я ору на свой взвод.
  А в ответ - всеобщий хохот. Молодцы, блин, у нас просто день апрельского дурака. Прямо сейчас, посреди июля месяца. И дурачок нынче я. Очень приятно. Только шапочку подписать осталось.
  - Кто автор этого фельетона? - перекрикивая коллективный смех, интересуюсь я.
  - Расслабься, Лёх! - отозвался Саня, утирая слёзы. - Надо же было тебе как-то оплатить несколько волнительных минут, правильно?
  - Не пинками же тебя награждать! - поддержал его Антоха.
  И, чёрт побери, они были правы. Пришла пора и мне поржать. Хватит с меня истерик на сегодня. И на весь блицкриг вперёд.
  Вот так мы и жили. Самая тихая и скомканная неделя подошла к концу. Подползла, я бы даже сказал, принимая во внимание её размеренный ход. Вот так мы и жили, подставляя и кидая друг друга. Кто печенье сожрёт, кто дураком выставит. Криминальная комедия с тупым, анально-сортирным юмором и лёгким намёком на события во Вьетнаме.
  Синематограф.
  Этой главой хочу потешить самолюбие и дать волю своей фантазии. Забросить на время все коллизии и перипетии. Впереди ещё много всего интересного, впереди ещё всё самое главное и самое ответственное. Но пусть пока настоится, перебродит, кристаллизуется. А мы пока помечтаем, попредставляем и подумаем.
  Раз уж я затронул тему кино, то попробую раскрыть её в самом широком смысле. Давайте представим себе, как бы выглядели экранизации моего блицкрига, если бы за них взялись ведущие режиссёры современности, а также и те, кто в силу каких-то причин возомнил себя режиссёром. Создадим в голове образы героев, исполняемых иконами телеэкранов. Рассмотрим различные жанры, в которых можно было бы реализовать этот проект. Ведь это, может быть, мне одному так смешно и легко, а кому как, мало ли чего.
  Начнём с монстров и гениев. Квентин Тарантино. У него были бы диалоги. Я имею ввиду его фирменные, настоящие тарантиновские диалоги. Да, у нас и без него было много мата, но мастер научил бы героев связно на нём разговаривать. В этом плане, кстати, самый его герой - это лейтенант, который проводил инструктаж по КТП. Тот филолог, что подарил нам бронебойное "наху-лядь!" Мне лестно думать, что мистер Тарантино воспользовался бы моей формой повествования, моей градацией глав для построения сюжета. У Квентина было бы много крови. Что ж, пришлось бы кого-нибудь убить. Предположим, Виталик мог бы этим заняться, может даже, перерезать всех к чёртовой матери, почему бы и нет. При этом он бы матерился, надирался виски, отпускал циничные шуточки. А главное, в моменты невиданной паники Виталик сохранял бы непередаваемое спокойствие. Картина мистера Тарантино была бы калеченной, неполноценной, если бы не его постоянный эффект "смещённых эмоций". Непередаваемое спокойствие Виталика было бы переписано у героев "Криминального Чтива", например. Конечно же, маэстро не смог бы удержаться и не сыграть какую-нибудь роль второго плана в своём фильме. Например, он хорошо подошёл бы на роль продавца в магазине, который вместо тёти Тани прапорщика, был бы жутким сквернословом и уморительным балагуром. Из серии:
  - Входя в мой магазин, ты прочитал "склад мёртвых киборгов"?
  - Нет.
  - А почему ты не прочитал "склад мёртвых киборгов", знаешь?
  - Нет.
  - Потому что у меня в магазине, твою мать, нельзя складировать мёртвых киборгов. Они тут на хер не нужны!
  И всё в таком духе, далее по сценарию. Абсолютно невообразимо передал бы мастер монологи полковника Б. Это были бы яркие, образные, циничные наставления старого офицера. Да, эти речи и так не были грустными проповедями, но трудно передать, что бы с ними сотворил Тарантино. "Где-то на середине сборов вас начнёт терзать что-то изнутри, и вы не захотите страдать ненужной хернёй, товарищи курсанты. Это заговорит ваша гордость. Нахуй гордость!" Ну примерно что-то такое. А может, это будет кино, вообще лишённое экшна и динамики. Может, это было бы кино про девятерых курсантов, запертых в одном помещении и выясняющих отношения. И один сойдёт с ума, второй будет умирать почти весь фильм, третий подставит всех, четвёртый это поймёт. И всё - на психологии, всё - на образности взаимоотношений. Но зато заранее понятно, что сжигать других будет Виталик. Это не обсуждается.
  Близкий друг и многолетний соратник Квентина, Роберт Родригез, порадовал бы не меньше. Было бы много взрывов, погонь, стрельбы, пылкой любви. Например, погоня полковника Б. за Борей, разворачивающаяся на плацу, скорость за сотню километров в час. Или сцены жаркой латиноамериканской любви солдатика и поварихи, а может быть, медсестры, на худой конец, синявки с КПП, которая была бы столь прекрасно, что жёны ревновали бы своих мужей к телеэкрану. А ещё у господина Родригеза всё самое вкусное перепадает главному герою, так что простите, товарищи курсанты, ваших нет. Всё моё. Солнце, жарившее нас, - это отличный союзник для Родригеза, вспоминая его раннее творчество. А к концу ленты, спасая свою прекрасную синявку, я устроил бы такую пальбу, что полегло бы три роты массовки. А так, как и положено, всё на диком, гротескном пафосе. Визитная карточка мастера. Первое, что приходит на ум - это эпизод с первым увольнением, где герой, ну то есть я, гулял бы по барной стойке, расшвыривая стопки и стаканы в разные стороны, а потом покинул бы заведение на рассвете, взорвав его к ядреням. Герой пьёт текилу, общается при помощи пинка под зад, стреляет с обеих рук, прыгает с одной крыши на дркгкю, короче, отрывается, как хочет, с невообразимым удовольствием. Главный злодей - усатый и с сигарой, обязательно военный, что собственно и так понятно, ворочает огромными партиями наркотиков, содержит собственную армию, страдает целым наборов сексуальных извращений. Собственно, товарищу режиссёру не сильно-то и пришлось бы менять образ офицера российской армии. По такому сюжету, кстати, туго пришлось бы начальнику штаба округа: его держали бы взаперти приспешники главного гада, пытали и калечили. Всё ради того, чтобы комбриг встал на его место и проводил в округе политику, выгодную злодею. Эх, красотища...
  А могло бы быть всё намного хуже. Могли бы дать снимать, читай "похоронить", это кино Михалкову. Вышла бы трёхчасовая мура патриотического толка. И угадайте, кто бы играл комбрига? Верно, друзья мои. Мудрого, стареющего комбрига, честолюбивого офицера царской закалки, любящего Родину, веру и самодержавие. И то, скажите спасибо, что царь нигде появиться не может - не тот век на дворе. Пятнадцать раз в минуту крупным планом в кадре развевался бы государственный флаг, три раза полностью проиграл бы гимн, а от икон рябило бы в глазах. Человеческие страсти раскрыты с особой тщательностью и вычурностью. И всюду военные, марши, парады, Михалков впереди всех на белом, как молоко, коне. Благо почва для таких имперских иллюзий создана была самая благодатная. Просто чернозём для идиотизма. Таким образом, акценты в этой ленте были бы смещены на огромное количество градусов. Романтическая линия была бы с треском всунута в самые неподходящие места, ломая и без того шаткую композицию сюжета. А в конце всех, слава Богу, сослали бы в Сибирь. А у бедного зрителя остался только один вопрос: "и чего?!"
  Кстати, о трёхчасовой муре. Вот вам ещё один человек, кому нельзя доверять эти съёмки. Но он, в отличие от предыдущего экспоната, действительно гениален. Это, естественно, Дэвид Линч. Старик Линч превратил бы всё происходящее в части в ещё менее понятное, ещё более абсурдное зрелище. Люди умирали бы сами собой, всюду бы летал страх, паранойя, замкнутые круги появлялись бы на каждом углу, как на Олимпиаде. В кадре возникали бы странные уродливые люди, их лица гнулись бы и растягивались. Бойцы на больничном получали бы лошадиные дозы психотропных препаратов. И зловещий смех полковника Б., который всему этому бардаку был бы виной. Класс, аж мурашки по коже. Естественно, от слова "мура".
  А вот у Троя Даффи вышла бы неплохая картина. В центре всего действа - два бойца, два весельчака и баламута, которые уничтожают скверну. Например, пусть офицеры контролируют пути поставки наркотиков в часть. И парни возьмутся уничтожать продажных шакалов. Или среди личного состава роты появилась недружелюбная группировка, ворующая берсы по ночам. И понеслась: истина и равенство, свой человек в дисбате, огонь, трупы, монеты на глаза, молитвы. Бешеным итальяшкой, который сдаёт всех и помогает хорошим парням, мог бы легко стать Миша. Или Андрюша. А уж саундтрек-то каков был: только вообразите себе российский гимн в ирландской обработке, с волынкой или скрипкой или кельтской арфой. Я бы не обломился сплясать джигу под эту мелодию, а вы?
  Есть же ещё один замечательный творец - Гай Ричи. Вот уж этот бы закрутил так закрутил. У него был бы один безудержный любитель азартных игр, например, Птица. А параллельно прапорщик Е. и майор Ф. проворачивали бы дерзкую схему по расхищению части. Свой человек в роте, эдакий ротный стукач, пусть им будет Хлебосольный. Далее, Птица крепко проигрался в курилке, а Саня, тоже стандартный в этой ситуации герой, приходит ему на выручку. И вот тут заваривается густая каша, первые обувают вторых, третьи кидают первых, а четвёртые переобувают и перекидывают всех. А ещё будет большой парень, который вышибает долги. И это, конечно же, Витенька. А Антоха "Хайль" Г - ев - это его правая рука, его помощник. Витеньку играл бы, естественно, Вини Джонс, думается, наш малыш бы порадовался. В центре всего замеса либо большая сумка шпрот, либо штабной унитаз, тут уж не угадаешь. Главное - всё с лондонским акцентом и тонким английским юмором.
  А теперь, друзья, на минуту соорудим скорбные рожи. Соорудим и вообразим себе, что бы произошло, возьмись за эти записки солнце русского кинематографа. У нас с этим солнцем, кстати, две общие черты: отсутствие волос на голове и тотальное непонимание режиссёрского ремесла. Понятное дело, что это я про Фёдора нашего Бондарчука. Но ему, кстати, будет легко. Во-первых, к его услугам целая толпа всеразличных выродков разных возрастов и пропорций. Во-вторых, звездолёты есть. На базе "Урала" плевать, что эта хрень не летает, заплатить студентам-компьютерщикам за пару минут спецэффектов, созданных в стандартном графическом редакторе, у него, думаю, ещё остались деньги. В-третьих, на КТП мозолит глаза розовый "Урал", который превратить в танк - дело пары минут. Воинственной массовки - снова толпа. Ну и наконец, вокруг порой творится такой "массаракш", что Фёдор Сергеевич будет в восторге. А теперь угадайте, кто сыграет роль полковника Б., жизнь положившего на борьбу с выродками? Верно, автор этого киношного непотребства.
  К слову о гениях: на очереди великий автор мрака, безнадёги и человеческих отношений Ларс фон Триер. Его эксперименты пригодились бы, если бы в центре сюжета стоял Виталик. Так уж получается, что вокруг него можно лепить очень много "авторских" фильмов. Мол, все над ним издеваются, прикалываются, нагружают его работой, он всё сносит и терпит. А потом - бах! - появляется автомат Томпсона и все ненасытно едят свинец. Финита ля комедия.
  Можно было бы снять эпическое полотно, обилие батальных сцен, героические характеры. Имперские свершения и великие победы. Но для того, чтоб у фильма была основа, мне пришлось бы таки завоевать соседний посёлок. Так сказать, основано на реальных событиях. Это всегда так, когда у фильма нет прочих достоинств, то лепится ярлык "основано на реальных событиях", и тогда любой полтергейст имеет исторического прототипа. Имеет, как водится, нещадно. Так вот, пришлось бы завоевать соседний посёлок. Окопаться в нём, занять господствующую высоту и отбивать атаки превосходящих сил противника. И на протяжении всей этой героической эпопеи зрителя не покидало бы чувство того, что герой и его отряд обречены. Сейчас разревусь!
  Главное не допускать до съёмок Лукаса. Не подумайте чего, я просто переживаю за сознание зрителей. Мало того, что у нас будет девять частей, огромный перечень рас и подвидов существ, а в конце выяснится, что полковник Б. - отец Хлебосольного, дело даже не в этом. И не в том, что светящийся автомат Калашникова - это откровенный перебор. Просто я не возьму на себя ответственность за создание целой вселенной, в которой люди станут жить, религии, в которую они массово станут обращаться, целого культурного пласта, который одни посчитают гениальным, а другие не смогут разобрать. Но есть в этой связи и плюсы. В частности, решён вопрос с дроидами. Их не придётся выдумывать старику Лукасу. Их и так великое множество.
  Раз уж я затронул вопрос жанра нашего кино, то вот вам моё мнение на этот счёт. Я бы желал видеть классическую английскую криминальную комедию. Но по современным понятиям мнением автора можно пренебрегать, если уж очень чешется сделать шедевр и выразить режиссёрский взгляд на проблему. Мнением автора можно пренебрегать из соображений политкорректности, толерантности, морали, воспитания подрастающего поколения, соблюдения этических норм. Просто так пренебрегать мнением автора, самовыражения ничтожеств ради, тоже не возбраняется. Над автором можно издеваться, как Бондарчук над Стругацкими. Но иногда бездарности объединяются, вот тогда реально становится страшно. Кооперация Лукьяненко и Бекманбетова - яркий тому пример. Надеюсь, что я не столь бездарен. Конечно, я не Булгаков и "Собачьего Сердца" не написал, по нему гениальной экранизации не заслужил и классиком не стану никогда. Впрочем, мне плевать, если дети никогда не будут писать сочинения по моим книгам, мне же на том свету легче будет. Но это я к тому, что над стилистикой и направленностью фильма можно изгаляться, прикрываясь любыми соображениями, как угодно.
  Например, можно снять мелодраму. Сложно, но можно. Ну и что, что голубую мелодраму - нынче быть сексуальным большинством не модно и не актуально. А тут ещё и классический гей-фетиш: военная форма, тяжёлые ботинки, лысые головы. Набрать побольше героических воинственных лиц - и вуаля! Тем более, что некоторые наши шуточки этому жанру крайне соответствовали.
  Далее, можно снять добротный боевик. В Голливуде такие штампуют уже лет тридцать. Меняются лица, но не типажи, ходы, но не замысел, итог, но не мораль. Вообще существует два типа фильмов, которыми кормит зрителя Фабрика Грёз: "ТАК" и "ТАК". Перевожу прямо: Тупое Американское Крошилово и Тупая Американская Комедия. По законам первого ТАК придётся спасать мир. И не обсуждается! "Ты нужен своей стране, сынок!" Спасать мир, жертвовать собой, нарушать налево-направо законы физики, химии, медицины, анатомии, я не говорю уже о логике. О такой роскоши, как перезарядить автомат, говорить не приходится. Тут мир спасают, а вы со своим реализмом лезете, окститесь. Хотите реализма - включайте "В мире животных" и наслаждайтесь. Есть одна заминка: мир чаще всего приходится спасать от русских, ну это если по канонам старой школы. Ну и ещё: не всё ясно с главным героем. Я не тяну на сверхчеловека, суперсолдата, мастера всех известных науке боевых искусств, потому мир придётся в этом фильме спасать здоровым хлопцам, воинам-спортсменам, монстрам, героям. И вновь на экране мы увидим Витеньку. Это чтоб рассыпающемуся в песок Сталлоне было не зазорно играть главную роль. Минимум слов, люди всё равно их перестали понимать. Никакой дополнительной сюжетной линии, ибо зритель туп, как главный герой, ему нельзя перегружать думательный аппарат. Прости Витенька, ничего личного, но в случае такого кино придётся тебе отупеть. Никаких шахмат.
  Второй тип фильмов ТАК ещё предсказумее. Но придётся немного скорректировать действительность. Придётся добавить женский корпус, заносчивых качков на спортивных тачках и популяризировать образ худощавых очкастых киборгов. Качки на машинах по такой логике - солдаты батальона, что уже, увы, никак с реальностью не перекликается. И конечно, вне зависимости от своих крутизны и габаритов, объёма двигателя спортивной машины, парни должны до поросячьего визга надираться с одного литра пива. Честно говоря, на фоне этого идея с качками и машинами не выглядит такой уж тупой. Но у некоторых курсантов должно сейчас загореться в глазах пламя надежды, ведь по законам жанра неудачникам в конце очень крупно фартанёт. Раскрытая в одном популярном творении фильмов данного типа ТАК тема половых контактов с едой тоже не выдерживает давления реальности. За всех не скажу, но лично я с сайрой трахаться не планирую. Но есть и запасной сценарий: Роб Шнайдер был обычным курсантом, пока однажды с утра он не превратился в сайру. Теперь ему предстоит на собственной чешуе ощутить: пищевая цепь - очень опасная связь.
  Всё, отставить издевательства. Переходим к страху и панике. Следующий жанр потенциальной экранизации - ужасы. Стоит в первую очередь задуматься, что нынче круче и востребованнее: зомби, оборотни, оборотни в погонах, сумасшедшие учёные или просто психи с бензопилами. Разберёмся с каждым типажом по очереди. И не забудем про ужасных роботов-киборгов.
  Сцены с зомби можно записывать прямо так, с первого дубля. В частности, когда рота идёт ужинать: такие же выразительные, перекошенные и зелёные лица, схожее положение тела, но главное, такие же остекленевшие глаза, налитые кровью и полное отсутствие мыслей в недрах черепа. Здесь же и покорность неведомому инстинкту, который в рядах называется "приказ".
  Оборотни - их надо снимать по утрам. Ничего человеческого в лицах бойцов не наблюдается. Звериный оскал, рык, скрежет зубов, от которого у хищников побежали бы мурашки по коже. На зарядке - язык на плече, бешеный глаза, слюна брызжет. Станиславский сорвал горло, крича "Верю!" Кровь леденеет от такого зрелища моментально и надолго. С другой стороны, с наступлением темноты можно говорить об оборотнях не менее обоснованно. Камуфлированные вервольфы из курсантов превращаются в людей и живут обычной человеческой жизнью. Они ходят не в ногу, говорят не по уставу, ржут не по правилам, шутят над офицерами. Они пьют чай без разрешения, курят без ограничения и ни на кого не ориентируются без зазрения совести. Они, чёрт побери, получают удовольствие без всякой на то санкции начальства. С точки зрения последнего представить больший кошмар трудно. Ужасы, как они есть.
  Оборотней в погонах тоже удалось наблюдать. В каждом офицере всегда уживается человек и шакал. А по ночам - внимание киногениям! - наружу вылезает пьяное чудище. В соседней с нами части, как я уже говорил, одно такое чудище вырвалось на свободу и заставило курсанта солировать строевым на плацу среди ночи пару часов. Чем не Голливуд? Добавляем несколько классических ходов: вой, в нашем случае - пьяные песни, скрежет зубов, который у нас заменяется звоном стаканов, ну а рыком послужит пьяное бормотание офицера, посещающего туалет. Супер! Упаковывайте, отправляйте. Гарантированы сборы, награды, гонорары, слава. Потом ещё и сиквел снимем, чего нам стоит?!
  Касаемо отмороженных учёных можно констатировать полный провал: нет ни единой возможности использовать в качестве главного героя хоть кого-нибудь, кроме кудесника из лазарета. Я сам его, слава Богу, не видал, но пацаны рассказывали всякое. А кроме того, полковник Б. лично вторил этим россказням, сообщив, что "в армии все болезни лечатся двумя лекарствами: зелёнкой и мазью Вишневского". Ну, предположим, что местные эскулапы и клизмой не брезгуют, но картина кардинально от этого не изменяется. Но вот вам и завязка, господа зрители. Если в клизму, в расслабляющую такую клизму, литров так на семь, залить зелёнки, то будет густо, обильно и резко. И всё без остатка. Вместе с мозгами выйдет. Вот вам и сюжетец про бешеных учёных. Вот вам и бесчеловечные опыты, вот вам и наследие Йозефа Менгеле. Вот вам и искалеченные люди, и расчленёнка, и прочие приколы, столь любимые современным непуганым зрителем. Красотища. Александр Ажа, Уэс Крейвен, Джеймс Ван и Эли Рот кусают друг другу локти и нервно курят ногти пальцев ног. Фильм исключительно качественный, а от названия "Лазарет" уже холод по спине пробегает, не правда ли?
  Ну и, наконец-то, психи с бензопилами. Вариации с учётом специфики места и времени: психи с сапёрными лопатками, психи с горячими чайниками, психи с кухонными ножами, психи с рациями. Выбирай любых! А уж вариантов поехать крышей - невообразимое множество. И кандидатов на это сумасшествие тоже. Я и сам чуть не свихнулся в дебюте блицкрига, не говоря уже о таких кадрах, как наш любимый параноик или Зона - полный отморозок из третьего взвода, про которого вообще ходили легенды сомнительного содержания. Но настоящий испуг - и это уже не шутка - у меня наступил при виде Паши с кухонным ножом. Паша - самый маленький, худенький и тихий человек во всём замполитарии, обладающий, однако, таким зарядом злобы, говнистости и ворчливости, что я мог бы завидовать и завидовать. Разговор Паши - и вот это точно для фильма ужасов - шёпот, переходящий в бормотание, и порой Паша начинал не разборчиво мямлить. И за этим мямлежом вполне может скрываться страшная правда - из таких тихих и милых мальчиков вырастают маньяки. История не врёт и не притворяется. Пашкарь ушёл в наряд на кухню, в обед мы пришли его проведать. Когда с кухни на нас вылез Паша, волоча за собой нож, сопоставимый по размеру с ним самим, испуг выразился на всех лицах. Мне очень чётко представился наш фильм, точнее та его часть, в которой Паша, не меняя своего детского лица, перерезает кому-то глотку, тихо мурлыча "Устал я от тебя, друг". А вы говорите "Фильм-фильм-фильм". Герои, охлаждающие плазму и натягивающие нервы, бродят среди нас табунами.
  Вообще, в фильмах ужасов главное - не перегнуть палку. А то можно заиграться и получить в итоге настолько несуразных и комичных злодеев, что будет уже не до страха, только успевай переводить дыхание от смеха. Кроме шуток, своими глазами смотрел картину, в которой злодейства вытворялись семейкой нациствующих каннибалов, предающихся инцесту. Какой тут страх, когда слёзы радости и умиления не успевают высыхать...
  А можно обойтись и без беспредельного экшна. И доверить снимать такое вот вяло текущее кино с огромной психологической нагрузкой я могу только скандинавским кинодеятелям. Только представители норвежской или исландской киноиндустрии сделают это в меру мрачно, в меру тяжело, с непередаваемым чёрным северным юмором, атмосферно и наглядно. Я не хочу сказать, что скандинавское кино - это набор особых приёмов и характеристик. Я хочу сказать, что скандинавское кино - это отдельный жанр. Жанр, предполагающий страсти, которые рождаются не на экране, а в сердце зрителя. Жанр, в котором есть место спокойной северной тоске, а не безудержному американскому драйву. Да, не будет головокружительных поворотов сюжета, не будет сверхъестественной игры актёров или потрясающих экспериментов с камерой, ракурсом и крупным планом. Но будут самоубийства, красивейшие пейзажи, едущие крыши, много секса, сдавленные северные страсти, красивые северные женщины и сильные северные мужчины. Будет кровь, будут слёзы, будет потрясающая музыка, ощущение пустоты и потерянности героев, их одиночества, безвыходности их положения. И пусть меня сыграет неувядающий Ингвар Сигурдссон, и пусть я покончу с собой, и пусть валькирии заберут меня. Вот это было бы крутое кино, зуб даю.
  Но, пожалуй, пора прекратить мечтать. Пора заканчивать размазывать сопли по кулакам и лить литры слюны. Никто не возьмётся за такое кино. Никто не увидит в этом продукте ничего привлекательного для инвестирования. Никому не захочется браться за этот фильм. Нет в нём изюминки, нет "вау!" Ничего фантастического, ничего уникального. Среди нас нет уникальных единиц, а значит и сообщество наше ничего уникального предоставить не может. Ни режиссёру, ни актёрам, ни дяденьке с толстым кошельком, готовому вкладываться в киноискусство. Ни зрителям, собственно, тоже. Я не художник, я летописец. И, конечно, этот фильм носил бы модное клеймо "основано на реальных событиях", но этого всё же мало для качественного продукта. Поэтому этот фильм сниму только я, в главной роли буду тоже я, и деньги на него будут опять-таки мои. А пока у меня таких денег нет, буду только мечтать.
  
  В круге четвёртом. "Дембель неизбежен".
  Когда остаётся только дышать.
  Нет волшебства. Нет волшебства там, где грохочут сапоги, где под грозную "пест-ню" стонет асфальт. Пафосно? Ну, может быть...
  Иногда остаётся только дышать. Либо кислородом, либо тем, что предлагают взамен. Иногда остаётся только дышать. И стоит признать, что за городом дышится легче. Пусть и в военной части. Дышится легко, но не когда ты бежишь, шагаешь, орёшь, подтягиваешься, быстро перекуриваешь, снова бежишь, а потом обратно отжимаешься. В остальное время - только дышать, легко, не спеша, наслаждаясь процессом.
  Выходные прошли под эгидой разгула. Как и было обещано, день рождения самого лысого замполита отгуляли по-людски. Отгуляли, так сказать, в лучших традициях. При непосредственном участии нашего единственного, настоящего, подлинного командира. А ведь нам только дай повод - мы вам покажем. А заодно расскажем, прокричим, споём, развесёлыми рожами выразим. С днём рождения в этот год заморочка вышла неслабая, могу признать. Впрочем, никто ж ведь не обещал сказку.
  Иногда остаётся только дышать. Чувствовать себя и всю свою избранность. Просто нужно вплотную подобраться к уникальности, чтобы всё про эту уникальность понять, чтобы вспомнить формулу о невозможности быть уникальным. Нет уникальности там, где утро начинается с построения.
  И вот сейчас три стандартизованных тела едут обратно. По традиции колесницу мы сменили. На этот раз рулём сидит мой отец. Он говорит:
  - Сколько вам ещё осталось?
  Да вроде бы, последняя неделя. И я уму не приложу, зачем бы им понадобилось вдруг придумывать что-то ещё.
  - Что у вас на этой неделе?
  Пьянка. Но это как финальный аккорд, к которому неуклонно стремится всякая симфония. Это как жирный восклицательный знак в конце самого безудержного романа. Это как выстрел, которым заканчивается самый мощный фильм. Лейтмотив всего происходящего. Пьянкой всё неминуемо закончится.
  Командир с Андрюшей мирно спят на заднем. Мирно - это значит, раскрыв рот, повалившись друг на друга, похрапывая. Ну, кто там не хотел голубой комиссарской мелодрамы? Можете отвернуться. Отец говорит:
  - Ничего не забыл на этот раз?
  Нет, в этот раз берсы и форму я оставил в части. Без всего остального принципиально прожить можно. Полная сумка трусов с носками - это облегчающий фактор, достижение цивилизации. Будто мобильный телефон в доисторическом обществе. Полная сумка трусов с носками - в багажнике. Отец говорит:
  - Чем будете заниматься?
  Помимо того, что готовиться к пьянке? Ну, у нас ещё целая газета, как всегда. Проблема в том, что нужен юмор. Посмотри на меня - шутить я не готов. А эти два сурка на заднем не готовы ни к чему, кроме своего сна. Им тоже осталось только дышать, просто они это делают вслух.
  Нет свободы. Нет свободы там, где есть устав, невыполнение которого - не есть хорошо. Я, конечно, не киборг, но создавать себе дополнительные трудности точно не запрограммирован. Спасибо, меня это не интересует.
  Иногда остаётся только дышать. Главное не часто, не громко и по возможности - не матом. При этом ещё не стонать, не рычать, не кряхтеть и вообще не подавать признаков жизни. Тогда у тебя будет меньше проблем, к тебе будет мало вопросов.
  На выходных я зашёл в бар к знакомой. Увидав мою лысую харизму, она не без тревоги поинтересовалась:
  - Чувак, ты же в армии, разве нет?
  - Меня из неё выгнали, - я сделал серьёзную, убедительную рожу. Такую делают, когда хотят, чтобы поверили, что таракан без лапок не слышит. Таким верят, даже если прекрасно знают, что таракан не слышит без крылышек, а лапки тут не при чём.
  - Блин, Лёх, да тебя бы и из тюрьмы выгнали.
  - Постучи по своей голове и поплюй на стойку. Я туда пока что не собираюсь.
  Есть мнение, что она так до сих пор и думает, что меня "выгнали из армии". Если она вообще думает обо мне, конечно. На деле у неё всё не так плохо в жизни, чтоб думать обо мне. А так, я и в армии-то не был, не говоря уже о чём-то большем.
  Иногда остаётся только дышать. Шестнадцать часов в сутки дышать стоя, восемь - во сне. Сорок четыре шага дышать по дороге в курилку, сорок четыре шага дышать обратно. Отец говорит:
  - У вас там нет никаких проблем?
  Да, вроде, пока что не было. Но никто не даёт никаких гарантий. Если спросите меня, я скажу, что никаких проблем не может и быть. Ну, не должно быть по ряду причин. Не последняя из них - возвращение пятого взвода. Вот у них и будут проблемы. Потому что свежая податливая плоть для командования - хлебом не корми. Мне оставьте их командира, у меня с ним отложенный разговор. Отец говорит:
  - Как тебе всё происходящее в целом?
  А ништяк, знаешь ли, забавно. По взаимной договорённости - я, типа, принимаю условия игры, а вы их, типа, смягчаете по максимуму. Могло быть и хуже. И думаю, что те двое, что храпят сзади, думают примерно так же. В любом случае, опыт, пропущенный через себя, полезен и питателен. Отец говорит:
  - У нас было жёстче. У нас было реально по-армейски. У вас там просто пансионат какой-то.
  У нас там Артек, только вместо галстуков - белая подшива. Да у вас, батя, и пансионаты были жёсткими. У вас в пионерских лагерях пиво с вожатыми не квасили и до утра в клубах не отрывались, как мы. Я вырос не в том поколении, я сожалею. У нас Артек и усатый вожатый со звёздами на плечах. У нас Артек и белая подшива. Интересно, как давно я её менял? И когда поменяю в следующий раз? Не задавай вопросов, на которые не хочешь искать ответов. Или вопросы, ответы на которые могут тебе не понравится. Ты сюда не затем приехал.
  Остаётся только дышать. Бездельничать, ковырять в носу и дышать. Изображать рвение, старание и желание перед командованием и дышать. Изображать заинтересованность на занятиях и преданность на поверке. Изображать сон после отбоя и бодрствование после подъёма. Изображать солдат перед офицерами и "нормальных пацанов" перед солдатами. Изображать и дышать. Благо для этого есть все условия.
  На выходных я посмотрел на жизнь. Не принял в ней достаточного участия. Так, поизображал. Несмотря на то, что праздник состоялся достойно. Нельзя полностью погрузиться в жизнь в выходные, если всю неделю подвергался анальным карам. Сдаётся мне, что проститутки и порно-актрисы в свой выходной и вовсе из дома не выходят. До сих пор я этого не проверял - не знаком ни с теми, ни с другими. Антисанитария.
  Отец говорит:
  - Если мы опоздаем, что будет?
  Ничего. Мне за это белый билет по умственной неполноценности не выпишут. Похвалить, конечно, тоже не похвалят, но я переживу. А вот Мише придётся туговато - ему опаздывать не положено. Он самый героический и самый защищающий из всех героических защитников. Он лицо взвода, он командир. Отец говорит:
  - Ты только не брейся заново. Что теперь, всю жизнь лысым ходить будешь?
  А это как пойдёт. Как фишка ляжет. Времени будет много свободного - побреюсь, не всё дыханием ограничиваться. И ничего особенного в моей лысой башке нет, поверь мне.
  Остаётся только дышать. Дышать всё активнее, всё чаще, всё чутче ощущая привкус свободы в воздухе. Думаю, что в пятницу будет очень жарко. Позже узнаю, что думаю не зря.
  Нет, никто из нас не надеялся всю неделю ходить, выпятив боевую мозоль вперёд, закатав рукава, запустив руки в карманы по локоть. Но и пахать никто уже не собирался. Ну, может быть, маленькие любители спорта или последние разработки отечественной кибернетики ещё надеялись активно поработать. Но не я. Допускаю также, что у Виталика блуждали в голове шальные мысли о том, что весь ужас ещё впереди. Внутренний голос говорит:
  - Рассмотри все перспективы.
  А чего там, собственно, рассматривать? Спортивный праздник - мимо меня. Из меня спортсмен хуже, чем музыкант. И пусть к нему будут долго и мучительно готовить - цели "выкладываться на полную катушку" у меня нет. Смотр самодеятельности - так на него вообще всем плевать. Юмористическая газета - от неё никуда не денешься, как ни дёргайся. Ничего не поделаешь, приказ дали, придётся искромётно шутить и осторожно сатирничать. А в остальном - только дышать. Всё это, как ни прискорбно, ради грандиозной пьянки в пятницу ночью.
  Впрочем, была одна безрадостная перспектива, которой уже успели напугать каждого слабонервного бойца в отдельности. Был на повестке один день, которого боялись многие. День Д., день Страшного Суда, день ненависти и ужаса. Всего-то - день рождения начальника факультета полковника Л. Чем страшен этот день? Пьянкой. Грандиозной попойкой, вернее, в силу присутствия замполита, мероприятием. Банкетом, на который поедут все офицеры роты, прихватив с собой комбрига. Все, да не все. Непьющий Сметана останется один. И только. Один против ста тридцати - не равные силы. Но нам его одного хватит за глаза. Обиженный Сметана, пострадавший от своей упёртой трезвости - вдвойне опасен. Отец говорит:
  - Куда тут поворачивать?
  А куда не поверни - один чёрт Родина. И один чёрт все построены, пересчитаны, обозначены и оттраханы. Мой дядя говорил мне пятилетку назад:
  - Запомни, парень, в нашей стране, когда ты рождаешься, тебя бьют по жопе. Просто так, чтоб ты начал дышать. Никаких аппаратов, просто ладошкой по жопе. Твоя жизнь начинается с хлёсткого удара по заднице. И что бы ты ни делал, кем бы ты ни был, ты получишь по жопе ещё не раз.
  Дядя говорил мне, выпуская сигаретный дым:
  - Грубо говоря, ты получаешь по жопе всю свою жизнь. От родителей, от учителей, от начальников. Потом от налоговой, от ментов, от чиновников. Ото всех в нашей стране ты получаешь по жопе.
  И этой стране я присягнул. И этой стране я должен отдавать какие-то долги. И эту страну я люблю, несмотря ни на что. Остаётся только дышать. Расслабиться и дышать. Отец говорит:
  - Ну всё, давайте, высаживайтесь. Если что, звони мне, может, заберу вас в субботу, если буду в этих краях.
  Да не, не стоит. Не хочу, чтоб твоя машина всю свою последующую жизнь пахла козлятиной. Уж лучше испорчу имущество кому-нибудь другому.
  К вопросу о восприятии: кому что нужно от жизни, в которую он не может резко вписаться полностью. Пару дней назад мы ждали карету, которой управлял отец Андрюши. Ждали возле магазина минут сорок. Я, Паша и сын управляющего нашим экипажем. Парни увидали пиво и чуть не высосали весь прилавок. За время ожидания они выпили по три бутылки и ещё по одной взяли в дорогу. А я выхватил взглядом холодильник с мороженым. И я хотел прихватить этот холодильничек с собой в путь. Заверните, сдачи не надо. Тем более, что за нами приехал джип, в который можно было бы погрузить и не один такой агрегат.
  Миша говорит:
  - Ну что, у нас ещё полчаса до построения, я ещё погадить успею.
  Вот оно: существование на уровне естественных потребностей. Будда свёл свою жизнь к дыханию. А к чему сводит сою жизнь средний, ничем не уникальный представитель студенчества на военных сборах? По сути, к тому же самому. Будда дышал и думал: "Я - гармония. Вокруг меня - гармония. Весь мир - в гармонии. И это зашибись". Хотя, хрен его знает, о чём думал Будда. А мы вот дышим и думаем: "Всё ништяк. В этот раз вставили почти без боли. Всё приходит с опытом". Началась последняя неделя блицкрига. По насыщенности она, возможно, не уступает первой. А по накалу - так и вовсе превосходит. И мы рвались пополам промеж двух ощущений: с одной стороны, всё начиналось заново - и это грустно, а с другой стороны, это всё скоро закончится - и это ещё грустнее. Чёрт, да что же с нами стало?! Миша говорит:
  - Дайте мне бабу и нормального мяса, и я готов торчать здесь до конца лета. Как минимум.
  Последняя неделя блицкрига. Остаётся дышать в привычном режиме всего ничего. Потом можно дышать, как угодно, хоть ушами, хоть глазами, хоть кожей. Будде такой мандалы и не снилось в его медитативной практике.
  Какашкины дети.
  В нашем полку прибыло. Хотя нет, лучше так: иногда они возвращаются. Они - это птенцы стремительного полёта. Почтовые голуби. Фельдъегеря. Короче говоря, пятый взвод пожаловал в наши суровые широты обратно. И будет им тут ни разу не курорт. В пользу этого радостного ощущения говорили не только их испуганные рожи, ждущие чего-то грандиозного, но и боевой настрой командования. Они успели отвыкнуть друг от друга, пора учиться терпеть заново. Вновь прибывшие участники передачи "Утренний секс с полковником Б." внимали следующему приветствию:
  - Так, голуби мои сизокрылые, что за херню вы там устроили?
  Оп-па! А это ведь действительно интересует многих. Ну-ка, поведайте нам, товарищи. Но пятый напряжённо молчал.
  - Почему мне на вас придурков жалобы поступают? Почему я за вас краснеть должен?
  Появление пятёрки радовало без исключения всех, как в школе. За время их отсутствия, их сказочной командировки, выискалось немалое число бойцов, желающих пощупать их командира за лицо. Пощекотать ему бивни, так сказать. Но даже те, кто этого по ошибке не желал, радовались возвращению пятого по целому ряду объективных причин. Во-первых, их априорно сношали бы активнее, чем других. Грубо говоря, все остальные переходили на второстепенные роли. Выходили на замену в порядке очереди, согласно купленным билетам. Все остальные получали уникальную возможность посмотреть со стороны на себя пару недель назад. Во-вторых, было официально обещано, что из нарядов эти парни вылезать будут только по большим церковным праздникам, да и то по иудейским. И сложившаяся с первых минут обстановка не спешила этот факт отрицать. В-третьих, и это уже совсем хитрожопые соображения, дополнительный взвод растягивал время поверки, а значит гулять с пест-ней теперь надо будет меньше. Но меня всё же радовал первый пункт сильнее всех остальных. Стоять в стороне, покуривая, и смотреть, как рвётся чужой зад - Господи, это так волнительно, это такая красота. Будда может не вставать из-под дерева, он такой красоты не любит. А нам, плебеям непросвещенным, самый раз.
  - Почему я из-за вас, дебилов, должен слушать от своего начальства паскудные пасквили? Вы, товарищ сержант, можете мне это объяснить?!
  Как же его зовут, этого носорога? Помню, что от слова "говно" как-то. Фекаль? Фекалус? Вроде бы, нет. Говноедов? Говноступов? Да как-то не так. А! Точно! Какашкин. Сержант Какашкин, чёрт побери, прошу любить и жаловать. Если сможете его не убить и не возненавидеть. Хотя, кроме шуток, носорогу при рождении выдали другую кличку, но не идёт ему название "сержант К - кин". Опять-таки из серии, "если бы памятник был из дуба, он бы точнее отражал мою сущность". В данном случае древесину портить незачем. Вот этот вот редкий зверь в ответ на грозные расспросы полковника Б. нервно задвигал челюстью. Воистину эпическое животное.
  - Полковник И., что это за рапиздяйство такое? Вы же понимаете, что от меня достанется лично вам.
  - Мы примем меры, товарищ полковник.
  - Да уж, будьте так любезны, - Б. был уже близок к обильной эякуляции. - А иначе, эти меры приму я. И ни один из этих голубей звания своего не получит. Ни один!
  У МХАТа юбилей. Но вот в чём прикол: это мы тут пообтёрлись и поосвоились, привыкли к этим монологам, научились отключать воспринималку, наловчились читать между строк, видим эти крики командования задом наперёд и улавливаем на грозном лице полковника признаки душевной доброты и следы вчерашнего порока. А пятёрка всё это хавает, воспринимает всерьёз. Все, кроме замполитика, который косился на наш взвод и краснел от подавляемого смеха. Краснел и полковник, но он - от закипающей в нём ярости. Краснел со стыда и Кетчуп, который обещал принять меры, принимая оттенок советского стяга. Не краснел только Какашкин. Он белел от ужаса. Увидев этот ужас на животном лице, полковник бурно кончил:
  - Так, этих голубей не вытаскивать с плаца до самого наряда, в который они сегодня дружно пойдут. И мне плевать, что они не получали инструктаж, что у них нет опыта. Мне даже плевать, что они тупы и убоги. Пусть им теперь их разгуляево боком выходит.
  Далее полковник повёл более спокойную беседу.
  - Начальник штаба округа в субботу посетил нашу часть, остался крайне доволен всем, за редким исключением.
  Вот оно, свершилось. Инопланетяне, или лесные тролли, или чёрт-его-знает-кто-ещё выпустили из неволи нашего ненаглядного начштаба округа. Трясина, которая засосала его бричку, мешая вовремя добраться до нашей части, высохла. В конце концов, похмелье, мучавшее его полнедели, прошло. Что бы там ни произошло, восславим Господа нашего, ибо долгожданный визит важного чина осчастливил нашу часть. Даже не знаю, кому за эту оказию пасть в ножки, ядрёна вошь! Есть мнение, что, натерпевшись от троллей, инопланетян, стихии и прочих неприятностей, начштаба, добравшись до наших ворот, не мог уже воспринимать ничего, кроме водочки, огурчика и баньки. И за редким исключением, касатик, остался доволен всем, что увидал. Впрочем, если отставить шуточки, то эта сказочка про белого бычка или про неуловимого мстителя настолько капитально меня достала, что я был действительно рад услышанному. По крайней мере, кормить этой байкой дальше никто не будет. И это уже дорогого стоит.
  На сим предварительные ласки не закончились. Полковник решил подвергнуть им своих любимых замполитов.
  - Шестой взвод признаётся лучшим по итогам шестой недели, - сказал он, немного ехидно взглянув на Сметану.
  И вот здесь стоп! И вот это уже очень серьёзно. Несмотря на наше чудное выступление с несанкционированной творческой газетой, несмотря на мои эмоциональные выкрики на излёте прошлой семидневки, несмотря на то, что на прошедшей неделе вообще практически ничего не происходило, мы получили гран-при. Впервые за историю проведения соревнований. Мы выиграли "специальную Олимпиаду". Полковник Б. признал в замполитах людей. Полноценных, умственно развитых, мыслящих людей. И это стоит ещё дороже прошлой новости.
  А всего-то и стоило: сидеть, запершись, в АТЗ, смотреть американские сериалы, пореже светить своими нестроевыми рожами перед командованием, и вуаля: вымпел лучшего взвода достался тем, кому не должен был бы достаться по определению. Волну необузданного позитива всё-таки немного подрезал полковник Л.:
  - Товарищ подполковник, а такое досель случалось? - пытал я своего начальника, потехи самолюбивой ради.
  - Это, Алексей, как посмотреть. С одной стороны, нет, никогда такого не было. Более того, вы реально самые разумные и неконфликтные экономисты из всех, кого эта часть посмотрела. А с другой, понимаешь, этот конкурс всего второй раз проводится. Так что, строго говоря, вопрос сложный. Но от себя лично могу сказать спасибо. С вами никаких проблем не возникает, вы мужики адекватные, дисциплинированные, исполнительные.
  Я напряг память. Напряг и пожалел весь офицерский состав части. Ибо то, что придёт через год на смену нам под видом шестого взвода, будет тупым, ленивым и капризным. Хотя нам это даже на руку - пусть полковник Б. и комбриг с ним на пару никогда не забывают замполитов образца 2008 года. А на нашей передаче началась рубрика "ребятам о зверятах", в которой ведущий рассказывал личному составу обо всём, не относящемся к непосредственному прочищению телесных полостей и к похвалам.
  - Завтра к нам в часть приедет офицер Федеральной Службы Безопасности. Проведёт с вами беседу о возможности продолжения карьеры в звании лейтенанта его ведомства.
  Ну хорошо хоть не беседу о вреде курения, я уж испугался. Это год спустя я остро пойму, что от такого вектора своей жизни я бы не отказался, а тогда, на плацу перед "гостиницей номер один", мне этот визит ничем интересным не показался. Впрочем, моего мнения опять никто не спросил. Эдак вся мания величия пропадёт. Год спустя я себя успокою тем, что меня всё равно вряд ли бы взяли в НКВД.
  На сим наша любимая переда подошла к концу. Но не подошёл к концу праздник нашей жизни. Да здравствует лучший взвод! Миша отправился за нашим трофеем к третьему взводу. Под всеобщее визжащее воодушевление вымпел лучшего взвода был водружён над входом в замполитарий.
  - Гвоздями его прибейте. Чтоб ни одна сука его оторвать не смогла, - агитировал Ворон.
  - Нет, лучше лаком к двери его приклеить, чтоб только вместе с косяком унести можно было, - корректировал светлое будущее Санёк.
  - Да не, херня. Дайте я маркером на нём напишу "Шестой взвод-2008". Тогда, даже если заберут, то всё равно в памяти потомков останемся мы, - предложил я альтернативный вариант нашего бессмертия.
  - Да, точно, а на обратной стороне всех поимённо перепишем, - подытожил Антоха, сложивший с себя все полномочия.
  Но, к сожалению, дальше набора гениальных замыслов мы не продвинулись. На радостях народ стал сходить с ума. Боря рвался к аппаратуре:
  - Давайте на всю казарму музычку выведем? Транс какой-нибудь или техно, например.
  - Отставить, вы обалдели что ли?! - грозно рыкнул со своей койки вернувшийся король замполитария.
  - Ишь ты, раскомандовался, видали его! - обиженно бурчал Боря. - Вымпелок-то мы без твоих советов взяли!
  - Кстати, да... - не отрывая головы от подушки, высказался Саня.
  Вопрос об импичменте недвусмысленно повис в воздухе.
  Спустя короткий по общечеловеческим меркам отрезок времени нас сгруппировали и отвели в офицерскую казарму. Подполковник Л. взял слово:
  - Так, ну чего я могу сказать... Молодцы, парни. Но не надо расслабляться. Вымпел получили по делу, но вам ещё не уезжать. Обделаться на самом финише - хуже всего, так что продолжайте в том же духе. Значит, сейчас сидите здесь тихо, смотрите сериал, доделывайте результаты тестирования, что там у вас ещё по графику... в общем, работайте в своём режиме, раз уж он вам приносит такие плоды.
  И ушёл. А я всё ещё соображал над тем пунктом, где наш начальник и наставник рекомендовал нам открытым текстом, русским по белому, смотреть сериалы и чесать первичные половые признаки, погрузившись в интеллектуальное безделье. Вот она - обороноспособность. Вот она - боеготовность. Вот она - дисциплина, мать её. Тем всё это интересней, что подполковник лично просил Виталика записать ему этот сериал на диски и даже выделил некоторую сумму денег на покупку болванок. Голова кругом на этой карусели.
  Полчаса спустя пятый взвод напомнил всей части о своём триумфальном возвращении. С улицы до нас донеслось тревожные "делай раз - делай два" и этот знакомый треск. Треск, с которым рвётся сфинктер. До бровей. Выглянув в окно, я увидел милую глазу картину: под командованием сразу двух соусов - Кетчупа и Сметаны - пятый взвод полным составом тянул носок, имитируя строевой шаг. Ну это, как на первой неделе, когда рука "полусжатая в кулак на расстоянии ладони от груди и от поясного ремня и бла-бла-бла"... Вот только пятёрка забыла как это вообще надо делать, изнеженные городские мальчики. Замполиты прильнули к окнам. Я же говорил, что смотреть порно - увлекательное и познавательное занятие.
  - Вау!
  - Супер!
  - Вот это да!
  - Ох, ни фига ж себе!
  - Красота-то какая!
  И так далее. Всё это с восторгом бормотали подрастающие комиссары, вперившись в красочное зрелище. Каждый хотел высказаться. Это примерно, как любят наблюдать за мерзкими вещами, типа изнасилований, пыток, кастраций. Пассивный садизм. Вот и это изнасилование, физическое и ментальное одновременно так приятно глазу, так волнительно, так таинственно.
  Десять минут спустя наступил перерыв. Для всех, кроме пятого взвода. Фельдъегеря прилюдно отжимались на всё те же "раз-два", а зрители прибывали со всех сторон. И у всех были хищные, воодушевлённые лица. У отдельных товарищей лица были даже довольными. Никому не было жаль своих коллег. Ни в одной душе не заговорили сочувствие и сострадание к птенцам сержанта Какашкина. Восторг будоражил сотню сволочей. Дарвин был безудержно прав.
  Показательное издевательство - оно на то и показательное, что после перерыва, когда зрители расползлись по объектам своей невозбранной деятельности, оно прекратилось. Пятёрка для проформы промчалась пару кругов кросса и была помилована до следующего обострения офицерского либидо. Сметана, видимо, дождался от полковника указания "заебать со всей пролетарской ненавистью" и был крайне рад исполнять его. Хорошо, что вернулась пятёрка, думалось большинству роты. И волки сыты, и овцы целы. Приступы любви и обременительной ласки у офицеров прогнозированию не поддаются. Но вот объект их приложения известен заранее.
  К восторгу о скорости и каналах распространения слухов. Агентство ОЗЧР - Один Знающий Человек Рассказывал - распространило через Ромика К - ева информацию следующего содержания:
  - Да, короче, их так дрючат за то, что они там у себя на узле в Питере пьянку закатили. И по пьянке их командир заблевал полказармы.
  - Это ж сколько надо в это животное водочки влить, чтоб оно Ихтиандра звать принялось?
  - Да я тебя умоляю! - настаивал Ромик на достоверности своей информации. - Он и пить-то не обучен. Ему пару стопарей накапать и он в какашку синий уже будет.
  - Оправдывает фамилию, герой!
  Никто так и не выяснил, правдива ли эта информация, равно как никто не выяснил мотивов командования. За что же были пятёрке оказаны такие почести - да какая к чёртовой матери в том разница? Главное - результат на табло: их возвращение отмечено с размахом.
  Две недели в амбулаторных условиях Какашкина не изменили - только в звании повысили. А так, как был дураком, так им и остался. Самое печальное, что дураком он от рождения был ревностным, упёртым и старательным. Страстный и пылкий дурачок. И дурость его не иссякала даже под вечер. Даже на ужин этот олух завалился, неся свою дурость, как знамя полка: гордо, высоко и впереди себя. Собственно, привилегия лучшего взвода в том, что он первым ходит на приёмы пищи. Из этого следует две вещи: во-первых, лучший взвод получает больше свободного времени, просто гору свободного времени, во-вторых, пятый взвод приходит на приём пищи последним. Нехитрая математика. По такой же нехитрой математике получается, что зрителей этому прибытию обеспечивается предостаточно. Сержант Какашкин, видимо, со всей решительность взялся осваивать ремесло актрисы фривольного жанра. И, более того, решил многого на этом поприще добиться. Это просто рвалось из него наружу. Какашкин, бодро распевая грозную пест-ню, привёл свой выводок на приём пищи.
  - Взвод, на месте... стой! - он решил перекричать мои недавние матерные междометия.
  - Эй, заткнись там!
  - Да пошёл ты!
  - Чего ты орёшь, мудель!
  И так далее. И всё это - ему. Всё это сержант Какашкин услышал в свой адрес из набитых ртов публики. Агентство ОЗЧР также выдало информацию о том, что вся пятёрка в той или иной степени его манерой командования недовольна. Из того же источника стало известно, что отдельные ренегаты и вовсе желают помассировать ему бивни и печень. Армия его фанатов, как я погляжу, полнилась на глазах. Добровольцы приходили из его же тыла. Впрочем, дело пятое, что этих явлений не было видно ни в какой мере, эти желающие никак не показывали себя.
  Вообще на данном этапе блицкрига уместно говорить о том, что агентство ОЗЧР развило бурную деятельность. Ромик, Хлебосольный, Б - ин - вот лица, глаза, уши и голоса нового информационного потока. Агентство владело самой подробной, точной и свежей информацией, его корреспонденты никогда не сидели без дела. Просачивалась информация про мифическую пятую неделю войны, про зверства и ужасы госэкзамена, про то, как всех нас всё равно заберут в армейку на год офицерами. И все ваши договора, законы и обещания ничего ни для кого не значат. Особенно радовала информация о том, что офицер запаса на фронте живёт в среднем по пятнадцать минут. Но действительность, с которой мы сталкивались и столкнёмся впредь, была красочнее и интереснее их репортажей.
  А этот день подходил к концу. Конец у него был не совсем стандартным. Я ещё в первых главах указал, что азартные игры не поощрялись, мягко выражаясь. Говорил я и о том, что Птица как-то раз оставил всех желавших без сигарет, поиграв с ними в карты часок. Но вот пришло время замполитского турнира по покеру. За стол сели Миша, Павлик, Виталик и Боря. Положили перед собой по два коробка спичек, которые Виталик предварительно пересчитал и уравнял, чтоб не дай Бог, ни у кого лишней спички не осталось. Раздали каждому по две карты и понеслась, и полетели спички на центр стола, засверкали глаза, послышались маты шёпотом. Это сейчас я заново полюбил эту игру, начал въезжать в её тонкости и толстости, играю снова довольно регулярно. А в описываемые времена своей жизни у меня был период, когда я всячески избегал покерного стола и играть не садился. Не потому, что азартный Парамоша, способный всё вчистую проиграть, а потому, что игра надоела и радости не приносила. Надо полагать, что и парни наши от игры получали немного удовольствия, если получали вообще. Судите сами: неподходящая сонная обстановка, неустойчивая конструкция из спичек, которую ещё попробуй пересчитать, неудобные бумажные карты. Но это всё не главное. Больше всего мешало отсутствие главного атрибута покера, если только он не профессиональный из телевизора. Нет, не умелого крупье. И не солнечных очков, скрывающих малейшие эмоции. И уж точно не гнусавого ублюдка, чтоб всё это комментировал. Отсутствовали виски и табачный дым. Покер - игра южных штатов, а там без виски и шага не делают. Настоящие ковбои, если уж слезли с лошади ради игры, то бухают за столом, как эти самые лошади. И, исключая Виталика, сидящие за столом согласились бы со мной. Виталик - это отдельный разговор, человек-устав, слишком уж ответственный парень, чтоб так легкомысленно относиться к игре. И это не шутка.
  Я заснул в два часа по полуночи. А парни только вошли в раж. Следующим утром я узнаю, что рубились они до четырёх, что Паша уже закончил своё бесславное выступление, что победителя они не выявили, а все свои сбережения хранят под подушкой. И, стоит полагать, неустанно во сне молятся покерным богам. Каждый своему.
  Царь Леонид и "Мистер Закон и Порядок".
  Если вам кажется, что всю ночь напролёт играть в покер - это наиболее извращённый способ потратить восемь часов отдыха, то сделайте над собой усиление и дождитесь окончания этого дня. Оно ещё круче. Но обо всём по порядку.
  Начнём порядок с того, что обозначим неожиданное утро. Ну что можно было ждать от утра под эгидой дежурства подполковника Л.? Тем более на излёте блицкрига. Ожидалось стандартное и обыденное утречко. Но в то утро они совершили над нами последний, самый наглый акт насилия - они отобрали наше последнее священное право: ябланить на зарядке. Спорторг нашего кружка "юный замполит", Боря, который в ночь едва сумел сомкнуть глаза, был временно смещён на второй план. Командование над нами взял статный, высокий, широкоплечий молодой человек в спортивном костюме.
  - Здравствуйте, товарищи курсанты!
  - Здравия желаем, товарищ...эээ...
  Товарищ костюм поморщился и почесал репу:
  - Ладно, раз уж я без погон и вы меня в первый раз видите, то вам простительно. Меня зовут старший лейтенант К. Давайте ещё разок, чтоб проснуться. Здравствуйте, товарищи курсанты!
  - Здравия желаем, товарищ старший лейтенант.
  - Как вы, должно быть, знаете, я куратор ваших сборов.
  Господи мой Боже, очередной главный и архи необходимый перец на мою лысую голову. И почему же так поздно, я же не успею привыкнуть к нему и его презначительной роли в своей судьбе. Русское поле экспериментов: придумай себе миллион начальников, кураторов, менеджеров и управляющих и будь счастлив, запоминая лица и полномочия каждого.
  - Сегодня мне поручено провести у вашего взвода утреннюю зарядку. Ну и заодно, размяться самому.
  Интересно, а это как-то связано с присвоением нам высокого звания лучшего взвода? Или эта честь выпала нам просто так, за здорово живёшь? Пока мы бежали кросс, с которого старлей начал нашу разминку, информирование шло своим чередом:
  - Существует по нормативам несколько вариантов проведения утренней физподготовки, - говорил товарищ тренер. - В том числе и усиленная тренировка, когда бойцы проходят полосу препятствий...
  Отключить слух, включить фантазию, представить в красках вариант утренней зарядки, в котором бойцы проходят все муки ада, огонь, воду и медные трубы, сдают экзамены на краповый берет. И так каждое утро, изо дня в день. Я где-то вычитал, не знаю уж, правда это или нет, что передовые части штурмовых отрядов SS на своём экзамене вообще отрывались не по-детски. Каждому экзаменуемому требовалось вступить в схватку с затравленным мастиффом. Голыми руками. И, собственно, победить пса. Вот тоже неплохой вариант для разминки по утрам. Но есть одна проблема: где ж вы столько собак найдёте? Это ж придётся каждой вшивой дворняге пасть порвать. Впрочем, наступая в кучу собачьего говна, я именно это и хочу сделать с её автором, но ещё сильнее - с хозяином этого пса. Может пересмотреть классические каноны физподготовки личного состава по такому случаю?
  Отключить фантазию, вернуться в чувства, сфокусироваться на реальности и получать удовольствие. В этой реальности мы уже отжимаемся. Потом приседаем, потом перекатываемся с ноги на ногу. Интересно, а какой вариант зарядки сейчас практикуют на нас? Впрочем, он практически курортный.
  Старлей велел встать в две шеренги, повернуться лицом друг к другу и увидеть своего партнёра. Это, как говорится, не означает, что с ним надо будет ходить за ручку остаток недели и покорно принимать его ласки за углом казармы. И слава Богу, знаете ли, а то ведь приказ есть приказ. Нет, это не значило ничего, кроме совместной работы в парных упражнениях. Нет, баня тут тоже не причём, никакой парилки. Старлей выполнял все одиночные упражнения вместе с нами, это поднимало его авторитет в наших глазах. Парные он выполнять постеснялся. В партнёры мне угодил Костик. Что ж, по крайней мере, мы с ним знакомы уже десять лет. Среди прочих было парное упражнение на мышцы спины: спина к спине, руки сцепить в локтях и тягать друг друга. С детского сада знакомая процедура. Ладно мы с Костиком, ладно Антоха с Хлебосольным, ладно Миша с Борей. Но вот Витенька с Пашей - это, доложу я вам, то ещё зрелище. До сих пор для меня загадка, как Павлик умудрился взвалить на себя Витюшу, который больше его в три раза минимум. Как он после этого остался жив - не понимаю. Это, как в том анекдоте на тему "Почему камбала плоская?" Не знаете, так прочитайте. История не особо смешная, особенно в сознательном возрасте, но, как я успел понять, жизненная. С другой стороны, думается, Малыш Витя не смог ощутить на своей спине никакой нагрузки. Так, рюкзачок надел...
  В финале всего этого отличился Миша, разменявший накануне очередное звание, став старшим сержантом. Заканчивая зарядку, Миша построил своих подчинённых и гордо доложил:
  - Шестой взвод в количестве шестнадцати человек построен. Двое человек готовят радиовыпуск, один - занят уборкой помещения. Доложил старший лейтенант Л - ов.
  То, что Миша очень резко закинул себя по карьерной лестнице без всякого на то основания, заметили только я и старлей К. Но "Кролик был слишком воспитан" и только сделал на секунду изумлённые глаза, не выражая этого изумления вслух. Всех распустил и дело с концом.
  - Слушай, Мишель, а ведь неплохо взбодрились, скажи, - обратился я к самопровозглашённому старшему лейтенанту.
  - Согласен, неплохо. Взбодрились нехило.
  - Может намекнём Л., чтоб давал нам этого тренера каждое утро. Хоть последнюю неделю с пользой проведём.
  - Я узнаю. Да, было бы неплохо.
  В очередной раз, по старой славянской традиции, дальше слов дело не продвинулось.
  А вот походить в тот день пришлось много. Так много, что вспоминались молодые годы, когда мне было ещё двадцать лет, а присяга ещё никак не сковывала мои помыслы, ибо до неё оставалась ещё пара дней. Командование, видимо, не мало ночей бессонных провело, придумывая, чем бы нас занять, чтобы "юность курсантская моя" малиной не казалась. И ведь придумало, кто бы сомневался! Придумало развлекуху в виде строевого смотра. Или смотра строевой дисциплины. В общем, как говно не назови, а, согласно последним исследованиям британских учёных, кушать его неприятно. О смотре нам было доведено на нашей любимой передаче.
  - Товарищи курсанты, на сегодняшний день у вас следующая повестка: до обеда запланирована встреча с представителем Федеральной Службы Безопасности, элементы подготовки к спортивному празднику. После обеда будете отрабатывать шаг и песню. На завтра назначен смотр, и я рассчитываю, что вы отнесётесь к нему со всей серьёзностью и подготовитесь на славу.
  "Да мы хоть на Петю подготовимся, только покормите и в баньку сводите!".
  Царило молчание. Взвода прикидывали, в каком именно угаре была рождена эта сомнительная идея. А заодно соображали, не разучились ли они за две недели санаторных условий ходить в ногу. Ведущий продолжал:
  - Наблюдать за вами будет командир бригады, так что будьте любезны, не облажайтесь.
  Вот и чего комбриг там не видел? Чего не слышал? Он что, присягу нашу забыл? Вот уж кому точно по барабану наши строевые показатели, так это ему. Впрочем, мастерство не пропьёшь, пройдём и споём, нам не трудно.
  Я никогда бы не подумал, что от гостиницы номер один до лекционного зала можно добираться сорок с лишним минут. И совсем уж не мог предположить, что успею побывать в этой жизни бобовым растением. До сих пор все ярлыки, которыми меня щедро снабжала Родина голосом полковника Б., были из птичьей темы: дятел, страус нанду, голубь сизокрылый. А вот Сметана углядел в нас бобовые плоды.
  - Горох, товарищи! - визжал он каждый раз, когда какой-нибудь взвод начинал движение в сторону лектория. Этим воплем он оповещал, что в ногу пойти не получилось.
  - Горох, товарищи! - это также обозначало, что нет предела совершенству. У Сметаны, видимо, был абсолютный слух, он мог слышать любой звук и любую асинхронность. Мы, хоть и идём в ногу, но можем, по его теории, идти ещё вноговее.
  - Горох, товарищи! - помимо прочего, это могло обозначать, что офицер ФСБ, на встречу с которым мы прорываемся, задерживается. Оставалось надеяться, что его задержка не будет столь же основательной, сколь в случае с начштабом округа, не вызовет таких же продолжительный и противоречивых слухов и суждений. Как говорил майор Г., "никто здесь кривотолков не муссирует".
  - Горох, товарищи! - услышав эту расплывчатую команду, взвод должен был вернуться, хорошо хоть не строевым, назад и попытаться пойти сызнова.
  Такое блуждание масс продолжалось довольно долгий срок. Сметана столько раз сообщил, что мы "горох", что из нас можно было бы варить кашу. Наконец, прибыл КГБ-шник и мы снова стали представителями животного мира, приматами, гордо говоря.
  Товарищ Представитель Органов говорил нам с трибуны о преимуществах государственной службы, о социальных гарантиях, о возможности карьерного роста. В его речи звучали слова "служба", "товарищество", "государственная тайна" и "санаторий". Санаторий - это он про дополнительные бонусы, предоставляемые государства.
  Господин Карающий Орган сообщил про легитимные стороны вхождения в его структуру, не забыл рассказать про возможные преграды на этом пути, коих я автоматически насчитал у себя сразу три.
  Мистер Закон и Порядок затронул тему общественной полезности его ведомства, косвенно проронил мысль о том, что "быть частью системы неимоверно выгодно и мы, будучи людьми взрослыми и разумными, не можем этого не понимать".
  Основную часть своей лекции Сэр Государственный Служитель закончил мыслью о том, что работа, а точнее, служба в ФСБ - "трудное, но увлекательное" поприще, что "государство даёт нам шанс, которым было бы грешно не воспользоваться".
  - Прошу вопросы, товарищи будущие офицеры.
  И тут наступили пятнадцать минут славы Андрюши.
  - А что у вас по поводу оплаты труда?
  Андрюша даже не подумал садиться, задав первый вопрос. Названная оратором цифра не впечатлила никого, а многих и вовсе смутила. Кого-то позабавила, кого-то навела на мысли разного порядка. Про "возможности дополнительного заработка" наш гость тактично промолчал.
  - Скажите, а каковы условия работы? - продолжил Андрюша.
  Мистер Закон и Порядок вынужден был признаться, что на лейтенантских должностях в его ведомстве особо на жопе не рассидишься, да и пальцы не позагибаешь.
  - Вот ещё вопрос: условия приёма на работу какие? - снова выступил заинтересованный Шприц.
  Приглашённый ещё раз перечислил все препоны, которые возникают на пути приёма на работу, рассказал про медосмотры и нормативы по физической подготовке.
  - После чего с вами заключат контракт и вы станете полноправным членом органов госбезопасности, - подытожил он.
  На что действительно стоило обратить внимание во время этого "допроса наоборот", так это на лица аудитории, в особенности замполитария. У всех в глазах горел один и тот же вопрос: Шприц, зачем тебе всё это знать? Никто не мог представить себе, что такому парню может всё это реально быть интересно или полезно.
  - Всё, за Андрюшей уже выехали, не получит он звания, - шепнул я на ухо Саньку.
  - А я вот думаю, может, есть вариант вписаться...
  Я посмотрел на лицо Санька и увидел на нём заинтересованность и усиленный мозговой процесс.
  - Ты серьёзно?
  - Ну а чего? Всё при деле, всё под крылом у государства.
  - Ага, блин, под мышкой у органов...
  Это сейчас я знаю, что Саня был чертовски прав. А тогда, я его не понимал. А Сэр Госбезопасность закончил торжественную часть:
  - В общем так, граждане: кто заинтересовался, пусть напишет свои данные и телефон, а список отдайте подполковнику Н. С теми, кто запишется мы свяжемся в сентябре.
  От нашего взвода побежали записываться Саня и... Дэн. Видимо, Дениску все глубинно достали, и он ищет защиты под крылом сильной компании. Но таких психов нельзя пускать в органы, запрещено, ни под каким предлогом, никогда, ни на какие должности. Им нельзя давать в руки оружие и оставлять с ним наедине. Они вспомнят старые обиды и попробуют их разрешить при помощи административного ресурса. А с его-то манерами, кстати говоря, ему и в органах будет туго, его и там быстро выведут на чистую воду. Пройди он сито отбора, его и там будут шпынять и гонять. Я помню, как сказал мне "по секрету" Костик когда-то давно, в пьяном угаре: "Лёх, знаешь, что делают с щелями? Щелей щелят!" Вот такая вот у Дэна незавидная роль.
  А народонаселение, не заинтересованное в продолжении службы в ФСБ, накинулось с расспросами на Андрюшу.
  - А ты чего, собственно, в гебню решил податься?
  - Я что, совсем больной?! - возмутился он.
  - А чего ты на него так насел?
  - Да просто, интересно же, что у них там и как.
  - А чего не хочешь вписаться?
  - Я что по-вашему, хочу, чтоб меня всей страной дружно ненавидели? И детей моих заодно.
  - Ну кто тебя знает.
  - Да не, мне такое счастье даром не нужно.
  - Ты смотри, столько вопросов ему задал, он тебя запомнил. Они тебя потом найдут и строго так спросят "Чего хотел, парниша?"
  - Да нахрен я им нужен?!
  И то правда. Потом вопросы стали задавать подошедшему Саньку.
  - Ну и зачем ты собрался в органы?
  - На вас, уродов, стучать буду.
  - Ты смотри, дружба с нами тебя не красит портит репутацию порядочного человека, - вписался я в разговор. - Ты сам себя подставляешь заранее.
  - А ты чего думаешь, Лёх? На тебя на первого настучу, сдам с потрохами. Мне за одного только тебя должность дадут и в санаторий отправят.
  - Да нахрен я им нужен? - повторил я риторический вопрос Шприца.
  Собственно, этот вопрос и был главенствующим по итогам встречи с органами. На кой чёрт мы им сдались? Две трети из нас не проходят по какому-нибудь критерию, оставшаяся треть вряд ли захочет в это встревать. Забегая вперёд, скажу, что у Санька с ведомством взаимоотношения не сложились. Говорит, что по собственному желанию, но проверять и выяснять у меня нет никакой охоты.
  После лекции началась практика. Практиковались две вещи: быстрый бег и ровный шаг. Быстрый бег - это обещанный "элемент подготовки к спортивному празднику". Вообще интересно, с чего вдруг эту специальную олимпиаду стали именовать праздником? На празднике положено шарики надувать и песни петь, а не потеть и носиться. Ну да ладно, начальник сказал "праздник", значит будет праздник и будем праздновать. А пока - суровые учения. Предлагалось, а точнее, приказывалось, промчаться попарно стометровку. Добро бы просто сотня метров, но ведь по-военному это нечто более, чем по-человечески. По-военному, как верно подметил Б - ин, это в жопу. Всех - в жопу. А значит, сотню метров надо промчаться в берсах и в горку. Ну так, чтоб жизнь конфетой не казалась. Думаете, вы быстро бегаете спринтерские дистанции? А вот попробуйте побегать в такой манере, проверьте свои умения. Я на вас посмотрю. У нас даже кандидаты в мастера по лёгкой атлетике в роте есть, так и тем туго пришлось. Ну ладно в берсах, всё понимаю, тут вам не здесь, но в горку-то какого чёрта? Попробуйте бежать, ставя ноги не прямо, а под углом градусов в шестьдесят. Войска - это отдельный стимул, тут особо не возмутишься. Даже я разогнал свою тушу так, что уложился в одиннадцать секунд. Решил, что это недурно и расслабился. А ведь не было команды расслабляться. Всех согнали к турнику. Все стали показывать своё мастерство подтягивания. И нашлись, помимо реальных ковбоев, клоуны в ковбойских шляпах. В частности, один из таких лицедеев задал телу такую амплитуду, что, раскачиваясь, подымал голову над перекладиной и, вроде как, подтягивался. Со стороны это было похоже на всё, что угодно, но не на подтягивания. Реальные ковбои заорали, что турнир куплен, а судья - близорукий осёл. Осёл - не осёл, а клоуну насчитали почти сорок повторов. Справедливость, и правда, не самая популярная в войсках категория. А настоящие ковбои, вроде Антохи, освободившегося от должности командира взвода, по документам выглядели уже не столь ярко. Антоха вытягивал своё тело над планкой едва не по соски, выдав таким манером примерно тридцать раз, словно показывая жуликоватым старателям, как должен выглядеть реальный пацанский подход. Ну а я, скромно говоря, выпендриваться не стал. Шести раз было достаточно, чтобы вспомнить, что тянуть своё тело к планке - не мой конёк. Это не мой замер, здесь моя пиписька короче, признаю.
  Покормили и дали полежать. И снова стали обзывать "горохом". Пришло время тренировать строевой шаг. Сиська решил порекомендовать нам выучить новую песню:
  - А то, что вы завтра комбригу про "подходи, буржуй" споёте?
  - Ага! - как в мультике, только нас девятнадцать из ларца.
  А про себя каждый подумал: "Пошёл ты!".
  Мимо прошагали Какашкины Дети, громко каркая "Фельдъегеря - стремительная служба". Подошёл старшина:
  - Шестой взвод, вы песню новую выучили?
  - А нахрен нам новая? У нас старых две.
  - Что, про "Зенит" и про буржуя?
  - Да, а что, мало?
  - Сделайте новую, не позорьтесь.
  И вот на этот раз уже вслух:
  - Да пошёл ты!
  Прошёл второй взвод, в такт топоту распевая "А я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму".
  - Кого они там хотят? - поинтересовался я.
  - В Россию хотят... - пожимая плечами, ответил Ромик.
  - Господи, Фрейд был прав. Мне что-то про сиськи послышалось.
  - А мне про бабу, - поддержал нас с Зигмундом Макс.
  - Зовите старшину, я ему нашу новую песню спою! - потребовал я, воодушевившись своими поэтическими изысканиями.
  И, парадируя фрица на параде перед Бранденбургскими, прошёл и спел:
  А я за сиську схватить хочу -
  Я так давно не щупал бабу.
  Мне кажется, что в реалиях нашей армии эти строчки тоже не лишены актуальности и правдивости. Маму, конечно, забывать нельзя, но ведь и либидо узлом не завязывается. Особенно, когда офицерский состав, никого не стесняясь, реализует свой амурный потенциал, осеменяя курсантов.
  Настала наша очередь показать, во что мы горазды. Печально, но факт: горазды мы были не во многое. Распоясались. Расслабились. Разучились. И ходить уже так, как встарь, не можем, и петь, как неделю назад, не получается. А тут ещё овощной культурой на нас старательно обзываются. Хотелось бы, конечно, заявить с надрывом в голосе, что в такой обстановке работать невозможно, хлопнуть дверью и уйти, ожидать звонка с извинениями и потом долго ломаться, принимая их. Но понятно и дебилу, что реализовать такие порывы решительно нет никакой возможности. Родина об этом любезно позаботилась.
  Некоторые персоны вели себя хуже обычного. Есть отдельные ненадёжные кадры, от которых такой подставы, как истерика, ждёшь постоянно. Есть Дэн, от которого ничего большего не ждёшь. Есть Павлик, который просто может перекрыться, покрошить всех в капусту, не меняя наивного, невинного, детского, требующего прощения лица. Есть Виталик, который просто может вздыбиться и сойти с ума от плачевного положения дисциплины в нашем взводе. Но вот Макс успел себя в моих глазах повысить, он убедил меня, что на него положиться можно. Увы, жестокость реальности порой страшнее пропагандистских кинолент. Макс шёл молча, не топал, носок не тянул и попасть в шаг не особо стремился. Дали перекур и два замполита решили провести с бойцом доверительную беседу. Начал по традиции Миша и по традиции начал за здравие:
  - Макс, ну слушай, так нельзя...
  - Да пошли они!
  - Макс, это не аргумент. Ну что, трудно что ли пройти и спеть? - Миша перешёл на тон, которым общаются с умственно неполноценными дошколятами.
  - Слушай, мне насрать! - Макс разговаривал, прибегая к логике вышеописанных пациентов.
  - Я понимаю, - всё ещё старался Михаил, - все устали, всем трудно. Всех всё уже достало по страшной силе. Но надо немного ещё потерпеть. Просто разок пройти и спеть нормально, и от нас отстанут.
  - Ни хрена они не отстанут, типа, ты не знаешь?! Занимаемся какой-то хернёй!
  Но всё-таки у нас тут не санаторий и не дурдом, пусть похоже и на то, и на другое. У нас тут всё-таки военная часть, стало быть, надо этим воспользоваться. И это сделаю я:
  - Макс, хорош истерить! Всем тут так же херово, как и тебе. А может и хуже. Но все идут и поют. И не выёбываются при этом, как девочки.
  - Лёх, я просто не хочу...
  - Никто, твою материю, не хочет! Но всем надо. Всем надо. А из-за тебя не получается.
  - Они меня достали.
  - Засунь своё "достали" и своё "не хочу" себе в жопу! Ты понял меня? Думаешь, меня никто тут не достал?
  - Ну нет...
  - Да меня уже даже ты достал этой истерикой. Что ты сопли льёшь?!
  - Лёх, можешь на меня орать, сколько угодно, - Макс вошёл в стадию стрессоустойчивого нигилизма.
  - Ты не провоцируй меня, ладно!
  - Ты мне можешь даже морду разбить, мне плевать!
  Вот уж, велика честь, морду ему бить. Я Дениске челюсть не своротил, а тут вдруг начну за лица щупать. Ну нервный я, но ведь справедливый же.
  - Макс, давай без самопожертвований. Просто встань и сделай, - Миша снова вышел на контакт с несмышлёнышем. - И от тебя все отстанут. Просто по-братски тебя прошу. Не доводи и не подводи никого. Окей?
  Макс вяло кивнул. Наверное, это означало его согласие, покорность и дисциплинированность. В принципе, что бы этот кивок ни означал, Макс перестал истерить и строить страдальческие рожи, сделал даже вид, что всем доволен. Он шёл в ногу со всеми, старался её хоть сколько-нибудь поднять, а не шаркать берсами. Он даже рот стал открывать, пользуясь "фонограммой". Эх, какого артиста потеряла Россия-матушка. Не знаю уж, чьи аргументы оказались решающими, чья манера подействовала на неокрепший ум Макса сильнее, но факт на лицо: демарш пессимиста нашёл своё логическое завершение. Игра в плохого и хорошего полицейского приносит свои плоды. И кстати, состоявшийся спектакль мотивировал и остальных, получилось всё куда лучше, чем в прошлый раз. Увидев это, командование нас отпустило.
  - Лёх, извини. Я просто устал что-то, - Макс проявил мужские качества.
  - Да ты чего, брат! Забудь, проехали. Со всеми бывает. Я тоже не ангел, разорался на тебя. Нормально всё? - я смутился даже немного.
  - Конечно, Лёх!
  Хлопок руками, символизирующий примирение и взаимоуважение.
  Вскоре нас согнали на пастбище снова. "Хороший полицейский" подполковник Л. и "плохой полицейский" полковник Б. решили продолжить спортивную линию нашего досуга. На этот раз предстояло тянуть. И не кота за яйца, чему мы уже наловчились и натренировались, а канат. Тянуть канат у другого взвода, который тянет его у тебя. Ну простая такая забава, которую явно придумала не творческая богема. А значит, не ей в неё и выигрывать. Такой вывод напрашивается сам собой, если вспомнить, что мы проиграли. Утянули у нас канат. Как большевики утянули у элиты общества все сокровища и ценности, кроме неликвидных чести и достоинства. Ну, дело пятое, нам этот канат был не особо и нужен, отдали без сожаления, пусть плебс порадуется.
  А вот у Виталика всё пошло в тот день не так. Я, поднимаясь в казарму, увидал картину, чарующую своей гармоничностью и в то же время пугающую своими гипотетическими последствиями. Виталик сидел на табуретке и трясущимися руками читал Устав. Человек-устав судорожно пытался в нём что-то отыскать и запомнить.
  - Виталик, - я не на шутку перепугался, - немедленно положи эту штуку туда, где взял и забудь, где это! И никогда больше не трогай её!
  - Но мне нужно... - начал он оправдываться, едва не задыхаясь.
  - Нет! И думать забудь! Для своего же будущего - положи немедленно эту книгу. У тебя же мозг разорвётся, когда поймёт, сколь часто и злостно мы нарушаем Устав.
  - Мне нужно...
  - Забудь! Положи книгу, я тебе говорю!
  Но я всё-таки дал ему возможность оправдаться в совершении этого дерзкого поступка. Мотивация у него, и правда, была серьёзной:
  - Меня прапор заставил.
  - Что, вот просто шёл мимо, подошёл и склонил насильно к чтению?
  - Нет, я же в наряд заступаю. Прапорщик Е. спросил у нас положения устава об обязанностях дежурного по КПП. А никто не знает. Велел учить.
  Какая проза жизни! Никакой романтики, никакого волшебства.
  - Ну и чего ты в него вцепился, как в Казанскую Богоматерь? Он что, будет спрашивать твои эти обязанности?
  - Он сказал, что спросит.
  - Ой, я тебя умоляю! Скажешь, что прочитал, и все успокоятся. Вот делать прапору нечего, только спрашивать у всех по очереди одно и то же.
  - Отстань. Мне надо выучить эти обязанности.
  Ну да, я забыл, с кем разговариваю. Логика у таких парней работает, как у детей: "да" или "нет", "чёрное" или "белое", "льзя" и "нельзя". И доказывать, что есть другие варианты - бесполезно. А то и опасно. Лучше пусть он выучит, чем съест меня, как врага народа, за то, что я мешаю ему читать Устав. Фанатики - они все такие. Лучше с ними соглашаться, по-тихому вызывая скорую.
  А позже, ночью, Виталик расскажет много всего интересного о серых буднях и тёмных ночах и обо всём, чем живёт КПП. Я несколько раз уже пытался заинтриговать читателя, намекая, что скоро речь пойдёт о синявках, виденных мной в доисторические, доприсяжные времена. И если вам хватило терпения дочитать до этой страницы, то подождите ещё совсем немного и ваша награда будет подана вам.
  Виталик заглянул к нам из наряда ночью, перед сном. Принёс с собой несколько чертовски смелых откровений. Начал он довольно прозаично и вместе с тем, волнующе:
  - Это пиздец! - таковы были его первые слова.
  На такое слушатели клюют. Вот если бы мы Радионяню начинали с такого эпиграфа, то сам Лучезарный полковник Б., схватив комбрига и начальника штаба, примчался бы пополнять нашу аудиторию. А Виталик имел ввиду следующее:
  - Звонит у нас телефон. Оттуда голос майора Ф. Мол, сейчас прапорщик Е. на машине подъедет к воротам. Выпустите его - лично оттрахаю каждого. Проходит тридцать секунд - опять звонок.
  Кровь стынет, правда? Вспоминаются ужастики, хриплый голос, сообщающий о "семи днях" и прочая жуть. Но когда обещают "лично оттрахать" пугаешься сильнее. От общего к частному, дедукция, так сказать.
  Виталик продолжил нас стращать:
   - Опять звонок, короче. На этот раз звонит прапор Е. Пьянющий, кажись. Говорит, что сейчас майор Ф. постарается на машине выехать с территории части. Мол, если пропустим машину, всех перестреляет.
  Один оттрахает, второй расстреляет. Интересны два момента: в какой последовательности они это будут производить, и что бы предпочли вы? Я так понимаю, что у них там разделение труда. Мануфактура, прогресс и капиталистические рельсы. Слово Виталику:
  - А через пять минут к воротам подъезжает машина. В ней - и майор, и прапорщик. Оба бухие, как черти. И вот не понятно, что делать нам, а главное - что сделают с нами.
  Репортаж с места событий. Виталик - король хоррора. Интересно, как он вены не вскрыл от страха? И тут в его триллере начинается долгожданная эротическая фабула.
  - Все помнят ту "комнату отдыха", которая, типа, вечно закрыта? - Виталик волновался пуще обычного. - А прапора, с которым Замполитик по душам общался? А тёлок, которых Лёха видел у ворот?
  Все всё помнят, но только никто не думал, что всё это пересечётся в одной точке.
  - Комната, короче, ни фига не закрыта. В этой самой комнате этот самый прапор трахал этих самых тёлок.
  У всех что-то выразилось на лице. Лично у меня было красноречиво выражено "Ну, а я вам что говорил?!"
  - Что, только прапор? - подмигнул Виталику Саня.
  - Как раз в тот момент, когда ему на смену в комнату отправился один из срочников, на пункт заглянул лейтенант. Короче, там сейчас всем туго придётся.
  - Погоди, то есть до тебя очередь так и не дошла? - Саня настаивал на более романтичном продолжении этой истории.
  - Ты что, сдурел? Я и не собирался! - Виталик аж побледнел.
  - Ой, да ладно тебе! - Санёк уже практически потянул мышцы лица от недоверчивых гримас.
  Виталик в ответ только фыркнул с возмущением, типа, "как вы могли такое подумать про меня, я офицер российской армии, а не животное какое-нибудь!"
  - Не, пацаны, дело было вовсе не так, - заступился я за Виталика. - Пришёл прапор на пункт, посмотрел по сторонам и сказал: вы, мол, как хотите, а я открою свой КПП, с блек-джеком и шлюхами.
  Будьте уверены, эта замечательная история ещё получит своё развитие на следующий день.
  А пока что - вот вам история про царя Леонида. В роли монарха - Павлик. Вечером Паша снял свою кепи, отстегнул от макушки уставные "ушки", шапчонку развернул задом наперёд и "ушки" застегнул на подбородке. Получился недурной шлем. И отличный пример для подражания. Эта форма головного убора быстро вошла в моду.
  Прогремел отбой, а у нас начались учения. Простыни были перекинуты через плечо, на манер туники, пояса затянуты, шлемы блестели на солнце. Отряд из семи смелых бойцов, вооружённых подушками, ворвался в первое помещение четвёртого взвода, застигнув спящего противника врасплох. С гиканьем и улюлюканьем этот небольшой отряд разорил селенье, попортил собственность, избил мужчин. Пленных мы не брали, местное население не насиловали, скот не угоняли. Мы благородные воины, а не мародёры какие-нибудь. Наша вылазка не имела никакого коммерческого начала, она была лишь актом устрашения. Повоевав пять минут, мы триумфально и без потерь удалились на свою территорию. Однако четвёрка стала готовить операцию по "восстановлению конституционного порядка". Или по возвращению утраченных в бою чести, достоинства и благородного имени.
  Я взял на себя смелость командовать нашими полками. Первоначально хотел разместить небольшие группки войск в канцелярии и на лестнице, даже атаковать ничего не подозревающего противника одновременно с двух флангов, зажав в узком коридоре. По моим схемам основной удар должен был прийтись на их слабый (я почему-то именно так и решил) правый фланг, тогда как в лобовую и слева их атаковали бы лёгкие отряды. Однако, разведка четвёрки отслеживала все перемещения наших бойцов. Тогда, почувствовав, что сил на достойный отпор у нас может не хватить, я решил пойти на хитрость и заключить союз с Б - иным:
  - Илюх, - я нашёл потенциального союзника в курилке, - сейчас на наш кубрик четвёрка прыгнет. Собери бойцов и зажмите их с тылу. Мы их за этим даже к нашим дверям выманим.
  - Да, конечно, без проблем, - обещал Б - ин. Но вот лицо его было при этом больно ехидным...
  Заручившись поддержкой полководца Б - ина и его отрядов, я свернул все операции по перемещению и перераспределению диверсионных групп. Чёрт, вот она - военная наука в действии. А времена были очень тяжёлые: первые скауты четвёрки уже начали своё дежурство близ наших границ.
  Меж тем Ромик отказался участвовать в активной фазе операции с оружием в руках.
  - Скажите, молодой человек, только честно: вы что, пацифист? - взволнованно спросил я отказника.
  - Не, парни, эти забавы не для меня. Я буду у вас репортёром.
  - Ага, а репортаж потом в боевой листок впихнёшь? Это не пройдёт цензуру - я тебя предупреждаю!
  - Это свободная страна! - завопили либеральные СМИ.
  - Это армия! - резонно заметило в ответ командование вооружённых сил.
  Ромик, хоть и расстроился, но написал жирными буквами на бумажке "ПРЕССА" и вставил её себе в шлем.
  - Журналюга продажная! - зафыркали бойцы. Но прозвища эти нисколько не терзали Ромкино самолюбие.
  Группы наших бойцов в два ряда встали по бокам от двери. Разведка следила за всем, что происходит на наших границах, в замочную скважину. Ударный кулак в лице меня стоял на расстоянии нескольких шагов от двери, на всё готовый, сконцентрированный, гордый и суровый. Хоть портреты рисуй. Все напряжённо ждали. Наконец, разведка донесла:
  - Идут!
  - Открывай! - скомандовал я.
  Двери распахнулись, разведчик едва успел отскочить, и грянул бой.
  - Вали их! - заорала моя армия в раскрывшиеся двери.
  Агрессоры немного опешили. В образовавшееся оцепенение ворвался я, встречаемый двумя их передовиками. Нанося наотмашь удары во все стороны, я отогнал этот авангард едва ли не к самому туалету. Оказавшись возле владений нашего союзника Б - ина, я осознал ужасную правду: ни он, ни его подчинённые даже не собирались помышлять о каких-либо активных действиях. Никакого участия в сражении эти трусливые предатели не имели и в проекте. План блестящей операции был безжалостно провален нашими "друзьями". Неужели его перекупили противники? Что они ему пообещали в обмен на его неучастие в войне? Сколько они его упрашивали? Или он просто гнусная сволочь?
  Почувствовав эту подставу, расстроившись, я не стал драться с удвоенным остервенением, а потерял концентрацию. И именно в тот момент, когда два бойца, которых я теснил по взлётке, осознали, что их больше, а силы мои не бесконечны. Под шквалом их ударов я вынужден был отступить. И отступал я до самого их кубрика. Меня спасло от бесславной погибели на чужбине то, что из этого поселения все обитатели мужеского пола, способные держать оружие, ушли на войны. И в данный момент - пытаются прорваться в нашу комнату.
  Кстати об оружии. Наши противники были вооружены лучше, это я с сожалением вынужден признать. Против наших бойцов, вооружённых лёгкими подушками, они выставили отряд, державший в руках тяжёлые орудия - одеяла, свёрнутые в рулон и перетянутые скотчем. Этим оружием труднее управлять, но оно болезненнее и имеет больший радиус поражения. У нас были несколько воинов, вооруженных такими разработками, но то были лишь опытные образцы, массового распространения такая технология ещё не получила. Гонку вооружений, признаю, мы проиграли.
  Но мы были сильны духом. Я сам на себе это ощутил, когда под шквальным огнём прорвался-таки с вражеской территории и присоединился к своим бойцам на поле брани. Боже, что это было за поле, что это была за брань! Над толпой возвышался Витенька, невозбранно отоваривая по темени всех в радиусе двух метров. У Витюши был двойной комплект вооружения, он молотил сверху с двух рук. Македонцы - это те же спартанцы, только чуть более проворные.
  Ниже всех оказался Хлебосольный. Он влез в самую гущу событий, где доблестно поскользнулся и упал, став лёгкой добычей противника. Вражеские стервятники не давали ему подняться на протяжении всего сражения.
  Летали перья, звучали крики и маты, люди падали и вставали. Промеж воюющих сторон носился Ромка и вопил: "Осторожно, пресса!" В руках его, кстати говоря, был замечен фотоаппарат. Пресса страдала. Нет, я не про этого продажного корреспондента, а про серьёзную деловую пресса. Газета "Вспытка" стала первой жертвой конфликта. Она оторвалась от стены и пала к ногам иноземцев, штурмовавших родной Замполитарий. Стройные ряды уставной обуви превратились в бесформенную чёрную гущу бесполезного кожзаменителя. Нестроевые калеки со всех взводов столпились у дверей, восхищённо взирая на чисто мужские забавы. Отставить ваши гомосексуальные фантазии! Никто, к слову, не перешёл к откровенно агрессивным действиям, конвенции не нарушались, никто никому кулаками зубы не пересчитывал. А ведь можно было и берсы обуть, отбить у четвёрки всё желание лезть на Замполитарий.
  И тут, как гром среди ясного неба, пронеслось над полем брани:
  - Шухер, шакалы!
  Перед лицом общей опасности междоусобные разногласия не значат ничего. Народ объединился, феоды слились в одну могучую страну. Курсанты действовали быстро, чётко и слаженно, разбегаясь по норам. А главное - оказывается, что сражение оставило в этих организмах достаточно сил. Достаточно для того, чтоб бегать и застилать кровати с космической скоростью. Командование столько прыти в бойцах не видело ни разу. Скрытые резервы пошли в ход. Такую бы энергию, да в мирное русло - мы бы города под водой построили. Причём строили бы без всяких там дьявольских примочек мосье Кусто.
  Через три секунды все участники бойни при Замполитарии уже старательно изображали храп в идеально застеленных кроватях. Дежурные утащили с места событий раненную газету "Вспытка" и даже успели чисто формально подровнять обувку. Я порвал наволочку. И ещё я молился, что ни Сметаны, ни Сиськи чёрт к нам в столь поздний час не занесёт. Не нужен мне сейчас этот дуэт СС.
  Влетевшие представители командования напомнили мне старый анекдот про лесника, который выгнал всех к ядрени-матери. Вот только в тот момент смеяться не хотелось ничуть. Представители были взволнованы.
  - Что тут происходит?
  Я различил голос Л. Минус один, на пару дуэт СС к нам не завалился.
  - За время моего дежурства никаких происшествий не случилось, - отчеканил дежурный.
  "Молодец. Только выглядишь глуповато, парень", - подумалось мне.
  - Что за драка, товарищ дежурный?
  А вот это уже Кетчуп. У нас просто праздник - наши жопы целы и невредимы. Ни одного из сахарной парочки СС. Бог милостив.
  - Никак нет, товарищ подполковник, никакой драки не было.
  - Что тут за крики стояли?
  - Курсанты с криками ходили в туалет, товарищ подполковник.
  "Ой дурак! Лучше б ты дальше на голубом глазу втирал, что никаких происшествий не случилось!", - продолжал думать мой мозг, попутно бешено прикидывая, что делать в случае экстренной ситуации. Ну, посудите сами, что такое курсанты с криками бегущие в туалет! Они что, боятся не успеть? Или пугают тех, кто планирует успеть раньше? Или предупреждают, что сейчас будет газовая атака? Или они возвращаются из туалета с радостными криками? И что это, в конце концов, за массовые приступы у курсантского населения? Короче, слишком уж много вопросов ставит эта версия событий. Так что, лучше б дежурный молчал или нёс пургу про "никаких происшествий". Сошёл бы за идиота, дали бы ему белый билет и поехал бы к маме с папой домой, грибочки со сметанкой жрать.
  Задав ещё пару наводящих вопросов и поняв всю непрошибаемость собеседника, представители удалились, пожимая плечами. Надо полагать, что мы так всех капитально уже достали, что главное, чтоб не поубивали друг друга. На остальное глаза командование охотно закроет. Как потом доложили корреспонденты агентства ОЗЧР, командование испугалось, что у нас грянула эпическая драка, просто массовый мордобой. Поняв, что его не было, оно спокойно удалилось.
  
  Синие халатики.
  Разбор полётов случился следующим утром. И не в той форме, в которой мы ожидали. И не по одному только факту ночного происшествия. Наконец, не в одной только курсантской роте. Обо всём по порядку.
  Уже на утреннем построении, том, что следует за завтраком, и на котором обычно транслируют "Утренний секс...", всё пошло не так, как ходит обычно. Должно было пойти по формуле КЕНТ (кто не знает, уточните в справочниках, это зоновская аббревиатура), а тут - хлоп! - и всё идёт по схеме "а вот мы вам вчера, а вот вы нас..." Поражения признавать не хотела ни та, ни другая сторона. Смешно же, товарищи! Детский же сад! Мало того, что после драки ничем не машут и не меряются, так ведь вдобавок и ребёнку ясно, что это "мы вас", а не наоборот. Слепой разглядел бы, что проиграла вчерашний бой именно четвёрка, но проигрывать достойно она не умеет. Всё хотят чем-то померяться, как дети малые, ей-богу! Силушкой богатырской отличиться не получилось, так давай совать в замер свои сморщенные пиписьки. С Б - иным я, кстати, демонстративно не здоровался до самого завтрака.
  А вот об завтраках. Я придумал очередную тактическую хитрость. Я понял, как съесть больше всех, но не мыть котелок. Надо не жадничать просто. И волки сыты, и овцы целы. И рыбку съесть, и... ну вы поняли. Нужно просто отдать свою порцию голодающему, молодому-растущему, недокормленному Родиной Костику, получить с него обещание помыть за это твою тару, вооружиться ложкой и у каждой доброй души зачерпнуть по чуть-чуть из миски со словами: "Ну, блин, я Буре свою хавку отдал, дай ложечку стрескаю". Само собой, с прикормленного товарища тоже плата в виде одной ложки взимается. Чёрт возьми, щедрость действительно окупается втройне, сектанты не врут.
  А, ну так вот, разбор, значит, полётов. Разбирались полёты не только у нас, но и в батальоне. И там они разбирались серьёзнее, благо и полёты были куда выше наших. Для их разбора прилетели птицы, редко спускающиеся так низко. Прилетели все, вплоть до комбрига. Весь офицерский корпус нашей части внимательно следил за тем, как разбираются полёты солдат батальона. Комбриг орал, матерился, краснел, поминал Господа всуе. И всё из-за бедных обнюханных клеем девочек, виденных Виталиком. Вот так вот: прижало, и всё, дисбат. В прямом и самом ужасном смысле этого слова - дисбат. Хоть наш параноик и попал под амнистию, но руки у него тряслись сильнее обычного. Наверное, у свидетелей чего-то ужасного всегда так. Когда ты видишь, как ломаются чужие жизни на ровном, как корабельная доска, месте, когда твоя душа болит за них, но ты никак не можешь им помочь, наверное, у тебя должны трястись руки. А вот каким образом опалы избежал любвеобильный прапор - этого я не знаю. История умалчивает, а пытать её нет никакой потенции. Но прапор, как бы то ни было, преспокойно стоял в сторонке. Совести у него хватало ровно на то, чтоб не вписаться сношать солдатиков. Что, товарищ прапорщик, яйчишки не болят? А вот у солдат болит всё - с головы до пяток. Комбриг помянул не только Господа нашего, но и матушек бедных горе-любовников вместе со всем "комитетом солдатских матерей". Ох, как бы я не хотел оказаться в их плачевном положении. Их не воспитывали - их карали. Страстно и сурово. Кухарка может управлять страной, а синявка может испортить жизнь, как минимум, лучшие её годы. Как это ни печально, приказ о переводе двух солдат срочной службы в часть, известную суровыми, мягко выражаясь, порядками, был подписан в тот же день. Должно быть, насмотревшись этого зрелища, пассивный садист полковник Б. не особо свирепствовал в своей передаче. Просто я не могу допустить, особенно, памятуя о ночном сражении, что выдрать нас было не за что. Всегда можно найти хотя бы формальный повод для взъёбки и хотя бы для проформы её провести.
  Заявленная ранее тема щедрости с самого утра во мне молотила бешеным ручьём. Но если с гуманитарной помощью оголодавшему Костику я преследовал сугубо меркантильные цели, как и положено приличным странам-донорам, то щедрость нижеописанная была затеяна из одних только гуманистических, филантропских побуждений, засевших в глубине моей натуры. Во как! Всё-таки добрый я парень, хоть и стесняюсь этого безумно. Я предложил собрать для срочников посылку из всей недоеденной хавки (это не объедки, это остатки), пакетиков чая, прочей требухи, которую мы не повезём с собой в родные дома назад. Но главное - оставить парням на дембель наши новые, месяц только ношеные, берсы. Идея была одобрена всеми, а кое-кто даже вспомнил, что солдаты на такие подарки всячески намекали. Нет, они не проявляли агрессии, они лишь утверждали, что это давно заведена добрая традиция, ритуал, церемония, уходящая корнями в болотистую эпоху финно-угорских племён. По этому поводу я решил наведаться в штаб.
  - Саня, какой у тебя размер ноги? - спрашиваю у Большого Саши.
  - Сорок шесть, а что? - он, конечно, спросил, но в глазах его читалось, что он уже в курсе этой давней традиции.
  - Берсы хочешь? У нас, правда сорока шести ни у кого нет. Но мы тут с парнями померялись и я победил со своими сорока пятью, - про Витины сорок пять я тактично умолчал, какая ему разница, чьи сорок пять примерять.
  Саня вскочил, пробежал полкомнаты в два прыжка, с визгом оттормозился передо мной. Как щенок, которому крутят косточкой "с осьмушкой мяса" над головой, взгляд столь же проникновенный и радостный. Большой Саша чуть не выпрыгнул из сапог вместе с портянками.
  - Попробуй, может, всё-таки влезешь?..
   Большой Саша растянул шнуровку, влез в ботинок до костяшки, после чего на лице его отразилась гримаса боли, а берс мой стал надрывно хрустеть. Саша чуть не плакал, понимая, что мечта его уходит из самых его рук. Он попытался снова, но увы...
  - Не-а! Не лезет...никак, - сдаваясь, выдохнул он.
  - Слушай, ну я, уходя, всё равно оставлю, мало ли... кому-нибудь из парней отдашь.
  Я знаю, как это называется. Это называется "серпом по яйцам". Расстроенный Саша представил, как отдаст свою несбывшуюся мечту кому-то другому. И почему? - потому, что у того нога меньше. Это ли не подстава?
  Нас снова построили, и полковник Б. обратился к своему лучшему взводу:
  - Ну что, граждане замполиты, желающие поработать есть?
  Потенциальные желающие молчали. Все помнили, что шоколадный пудинг в жопе не водится, тем более, в подсознательной. Полковник развил свою светлую мысль:
  - Пришло ваше, товарищи комиссары, время съездить на работы по преображению облика родного факультета военного обучения. Подполковник Л., назначьте четверых человек.
  - Желающие есть?
  А ведь ситуация кардинально поменялась, вы же понимаете. Три руки дёрнулись в доли секунды. В большой семье клювом не щёлкай, это я помню. Но ведь нужно же время успеть проанализировать информацию, убедить себя, что подвоха тут никакого не скрылось. Моя рука поднялась последней, опередив ещё одного "анализатора" всё на те же пренебрежимо малые доли секунды.
  - Р - ов, вы назначаетесь старшим, - подвёл результаты выборов подполковник Л.
  - Есть! - победоносно гаркнул я.
  Б. посмотрел на мою лысую озлобленную физиономию, на троих моих подчинённых, на подполковника, озадаченно пожал плечами и проговорил задумчиво:
  - Я вот теперь даже не знаю, поощрение это или наказание...
  Впрочем, и без его знания праздник на моей улице всё-таки случился. Вот оно, то самое отложенное моё поощрение. Обещанного три года ждут, а тут всего неделя - фигня-то какая!
  Чувства смешались, ощущения смазались, тревоги перетасовались. На выходе - весьма смутное состояние. Получилось так: я за старшего, Боря за грубую рабочую силу, Жорик за водителя, Дэн за девочку. Установка: прибыть на следующий день к утреннему построению. Понял, выполняю.
  По указанному адресу прибыли в бодром состоянии и боевом настрое. Нас трое. И Дэн - он вне конкуренции. Осознание того, что и последнюю неделю блицкрига нам удалось сократить, вселяло оптимизм. Иду в обозначенный кабинет, так сказать, доложить о нашем явлении:
  - Кх-м... Здрасьте... Мы тут, это... того...
  - А, да-да-да... Работать, значит, хотите? - взял меня в оборот представитель факультета, досель мне не известный.
  - Ну, не то, чтобы очень хотим, но...
  - Чего? - представитель принял грозный вид.
  - Так точно, очень хотим работать! - загавкал я, запихивая обратно в глотку рвущееся наружу пафосное продолжение, вроде "на благо Отечества".
  - Вот и чудесно. Спускайтесь вниз, к вам сейчас подойдёт Сергей Степанович, расскажет, что нужно делать. Работать будете в гардеробе.
  Кто такой этот Сергей Семёнович? Как он выглядит? Не уронить ли Дэну что-нибудь тяжёлое на голову? Тварь я дрожащая, али право и лево имею... Столько вопросов, ни одного ответа. А работа понеслась. Завелась. Закипела. Столько, не побоюсь этого определения, говна скопилось в гардеробе - мама, не плачь! И на первом этапе всё это разнокалиберное нестроевое говно нужно было рассортировать на годное и негодное. А потом всё равно пришёл Сергей Степанович и пересортировал. На мой субъективный взгляд из всего, что на факультете есть, годным можно считать только компьютер в кабинете начальника. Да и тот - только для карточных игрушек. Ну или, подставка для ног неплохая из него получится. Сергей Степанович объяснил, что даже стул о трёх ножках - очень даже ещё стул, очень ещё годный. Негодного говна, пардон, негодной утвари, нашлась лишь самая малость: банки с засохшей ещё при царе краской, которые нельзя открыть даже молитвой, сломанные валики, причём сломанные вдоль рукоятки, наконец, бесстыдно разбросанный бумажный и всеразличный прочий мусор.
  Под завалами несортированного мусора были обнаружены свежие, нетронутые ничем, кроме пальцев грузчика, листы ламината. Они видимо и служили реальной, недекларируемой целью наших работ. Должно быть, начальство потеряло эти листы, а отвечать за них надо непременно. У каждого же есть начальник. Наши работы всё больше походили на поисково-спасательные.
  Выдали кой-какую одежонку. Если вы, как и я, думали, что меньше всего вам идёт военная форма, то попробуйте взглянуть на себя в синем халате уборщика. Я не знаю, чей воспалённый разум изобрёл этот костюмчик, но скажу, что этого человека лечить уже поздно. Он осчастливил всех учителей труда, всех завхозов, всех уборщиц нашей необъятной. Если бы он получал, пусть и посмертно, пять копеек за каждый раз, когда кто-нибудь надевал этот халат, то его правнуки бы подносили его внукам коктейли на их виллах на Канарах. Но я ещё не встречал никого, на ком бы этот костюмчик смотрелся комичнее, чем на мне. Наш школьный трудовик, которого мы звали Брюхоногом, в сравнении со мной был Клинтом Иствудом. Все бабы его, отвечаю! И если Жорик выглядел, как лох, и почему-то напоминал мне героев Линдгрен, то я напоминал заключённого. И никого другого, хоть картины пиши. "А я откинулся, какой базар-вокзал", художник Зекин. "На свободу с голой жопой", художник Осуждайло.
  А в это время в паре десятков километров от нас, комбриг и полковник Б., накатив по полтинничку, похлопав друг друга по плечу, вышли на крыльцо, то самое, которое я неделю назад вычистил и выдул до блеска, и которое уже снова просило повторения этой процедуры очищения. Вышли и стали ждать. Увидев это ожидание, бравые Лёлек и Болек, дуэт СС, и примкнувший к ним подполковник Л., к которому упорно не прилипало никакое прозвище, дали отмашку построенным взводам. Увидав и услыхав недвусмысленное побудительное действие командиров, взвода разинули пасти и с левой ноги, как научила Родина-мать, пошли в сторону верховных судей. Жюри конкурса грозно-убийственных, мягко говоря, песен прослушало и про "за сиську схватить хочу", и про "у тебя, родная, есть дырка половая", и про "фельдъегеря - стремительная служба", и про прочие "тяготы и лишения". Ну что оставалось делать замполитам, как не спеть про "подходи, буржуй!", спрашиваю я вас. Спели - и ничего. И никто не расстроился. И ничего криминального не случилось. Телевидение не приехало, гром не грянул, земля не разверзлась, академик Лихачёв из могилы не восстал. Ни опасения старшины, ни переживания Сиськи, ни даже параноидальные припадки Виталика, который, правда, научился их скрывать за маской здорового безразличия, не оправдались. Комбриг с ума не спятил, полковник Б. в обморок не хлопнулся, министр обороны в отставку не подал. Любимый город может спать спокойно.
  Ну а мы в своих чудных халатиках начали пахоту пахать. Солнце ещё высоко. Вынеся весь, чудным образом скопленный, хлам стратегического назначения, мы стали мыть пол, стены, потолок. Состояние этой комнаты было столь печальным, что хотелось помыть и воздух заодно. Но интересно другое. Впервые в своей недолгой и бесполезной жизни увидел я рулон ветоши. Каждый видел эту серую, будто заранее грязную, тряпку. У каждой уборщицы в каждом убираемом помещении каждого города, у той самой уборщицы, у которой, вне всякого сомнения, есть такой же знатный халатик, имеется такая тряпка. Других нет. Стандартизировано и унифицировано всё: от внешнего вида до орудия труда. Большинство уборщиц, кроме того, ещё и выглядят одинаково. И зовут их почти всех на один манер. Вам встречалась уборщица, которую бы звали Агнесса или, скажем, Снежанна? Вот и мне не встречались. Но дело не в этом, дело в тряпке. Лично мне всегда было интересно посмотреть, как эта тряпка выглядит в оригинале, до начала использования, какой вид она имеет, выходя с завода. Вуаля! Наслаждайся, Алекс, перед тобой целый рулон этого оригинала. Отрезай, сколько хочешь, сколько душа попросит.
  Мыть потолок - это очень увлекательное и творческое занятие. Хочешь - мыльными разводами матерные слова пиши, хочешь - рисуй их денотаты. Кому что ближе в искусстве: живопись или литература. Но за три с небольшим недели в войсках, подобная дурь из буйной головы вылетела напрочь. Неокрепшие мозги студенчества крепчали на глазах. Основополагающий принцип любой работы - эффективность, излюбленный метод - чрезмерная жестокость. Уничтожить всю грязь! Истребить, окончательно решить вопрос, планомерно искоренить. Метр за метром. Зачистка. Никого не оставлять в живых, ничего не оставлять не помытым. Замылить и перемылить всё. Капли мыльного раствора падали с потолка мне на череп и, казалось, шипели, испаряясь. Потолок пришлось проходить тряпкой три раза для того, чтоб добиться от него хоть какого-то намёка на белый цвет. Сколь символичными мне в те минуты казались мои колдунства над полковничьей клавиатурой. У них, у военных, должно быть всё так: пока не чёрное, до тех пор белое.
  В том месте, где ранее стоял шкаф, сохранилась исходная текстура стены. Вы когда-нибудь задумывались, почему все стены в госучреждениях всегда имеют такие блевотные окрасы. Не зелёный, так серый, не серый, так розовый. Есть и особый, универсальный цвет: облупленно-замызганный. Но мне повезло: там, где ранее возвышался шкап, ныне красовался прямоугольник розового цвета. В остальных частях комнаты, стены имели тот самый универсальный оттенок. Мама дорогая, проще всё это заново покрасить, чем отмыть. Но приказа красить не поступало, кажись. Херня вопрос! Есть указание отмыть, есть коллектив, которому это указание дано, есть инвентарь, которым этот коллектив будет это задание выполнять. Остальное не волнует никого, включая коллектив. И потому имеет место быть идиллическая картина: четыре дурачка с разной степенью коротковолосости трут стены со свойственным дурачкам усердием. Оставалось только "пест-ню" грянуть, и враги уже убегают впереди собственного ужаса. Эй, многоуважаемые потенциальные оккупанты, вам никогда не сломить этот народ! Слышите меня, никогда! Проще отмыть эту стену, чем победить этих людей. Как в классике: пока противник рисует карты местности, мы вручную меняем ландшафт.
  Пришёл Сергей Степанович. Сказал, что едва ли всё стало лучше, несмотря на титанические усилия дурачков, и с достоинством удалился, велев биться с грязью до победного конца. Причём, не уточнил чьего. И снова шипят капли, снова светлеют стены, снова идут зачистки, снова плачут и вешаются иностранные разведчики. При этом не было похоже, чтобы что-то кардинально изменилось. Но проверяющий был доволен, это самое главное. В знак благодарности и удовольствия нас порывались накормить в местной столовой, но я лично вежливо отказался. Мне тут до дома десять минут ходьбы, благодарю покорнейше, не помру.
  Выходя с факультета, я понимал, что зайти туда мне надо теперь лишь однажды - сдать госэкзамен. То, ради чего всё это было затеяно парой лет ранее, теперь было на расстоянии трёх шагов. Бери и пользуйся. Бог в помощь.
  
  Репетиции.
  - Эй, рейвер! - Костик хулиганил дисциплину.
  Этим криком, нарушая стройность утреннего построения, Буря приветствовал меня. Я действительно был похож на танцующего наркомана из девяностых: чёрные очки, капюшон, слегка сдвинутый к затылку и обнажающий лысый череп, бешено работающие челюсти, с особой жестокостью перемалывающие жвачку. Вот только место и время не рейверские. В восемь утра уважающие себя рейверы только шли спать, а в часть войск связи их не смог бы загнать сам Сатана.
  Главное, что мы успели. Без нас, слава Богу, не начнут. Ничего нового мы не увидим, это факт, но ведущий утреннего шоу будет нами доволен.
  - Завтра особенный день, товарищи курсанты.
  "Да ладно! Неужели! Особенный день...", - билось в рейверской голове.
  - Знаете почему?
  "О, а у нас новое шоу. Называется "Загадки дядюшки Б."".
  Кто-то из бойцов, подмигивая остальным, щёлкнул указательным пальцем по шее ниже подбородка. Да уж, действительно, особенный день. Отгадка, однако же, была другой и совершенно неожиданной:
  - Завтра, товарищи, смотр самодеятельности. А к нему надо бы подготовиться.
  "Ах вот оно что! Их Величество желает ха-ха. Они хотят, чтоб им посмеяться принесли. Али Вам поплакать, Ваше Высокоблагородие? Желаете ли взгрустнуть, песню душевную услышать? Извольте, их есть у нас!" В общем, было над чем поразмышлять.
  - Так, мужики, все сюда, - это уже Л. по завершению утреннего шоу собирал своих бойцов. - Б. требует от нас юмористическую газету. На всё про всё два дня, к субботе надо сделать. А лучше, если завтра вечером она уже будет висеть. Разделитесь, кто на газету, кто на концерт. Надо всё красиво сделать.
  "И что, мне разорваться прикажете? Без меня же, как без партии, ни того, ни другого не сделают. Как минимум, моя руководящая роль требуется. Главный редактор, он же постановщик, он же звукорежиссёр, он же, он же, он же... Светоч русского замполизма начала двадцать первого века, ни больше - ни меньше!", - продолжала думать моя голова. Дело вовсе не в том, что я самый талантливый, хотя и в этом, безусловно, тоже. Дело в том, что мне всё это интересно, я хотел бы всё это делать, хотел бы везде успеть.
  Штаб редакции основали в АТЗ, офис промо-центра поместили в курилке. Очень удобно - сорок пять минут думаем над газетой, в перерыв - выдумываем командованию "ха-ха". Не прерываясь и не останавливаясь - любим Родину и мечтаем о подвиге. Любилка и мечталка отваливаются.
  С газетой было проще: про эту часть культурной программы мы думали уже давно. Тут - картиночку, там - пару фотографий от наших бесстрашных репортёров. Наглеть - так наглеть, решила редакция и дала добро на размещение фотографии с нашей эпической битвы при Замполитарии.
  - Товарищ подполковник, у нас есть название для газеты, хотелось бы утвердить, - Миша наводил справки у командования.
  - Слушаю.
  - "Жгучий Берчик" пойдёт?
  - Ха-ха... конечно! Отлично придумано. Какие ещё есть идеи?
  - Ну вот тут у нас мощная картинка по центру будет, немного снимков раскидаем по краям, - заговорил я. - А текстом, думаю, пустим классику жанра.
  - Это какую?
  - Ну все юмористические журналы любят такую тему, как "слово командира". Возьмём список перлов от Б. и распихаем по листу.
  - Неплохо. Творите. И вообще, что вы со мной-то советуетесь? Сделайте для себя, для друзей. Для товарищей надо такие вещи делать, чтоб они радовались.
  - Есть сделать для товарищей!
  Вторая сфера усиленной мозговой деятельности требовала больших стараний. Грубо говоря, ни единой мысли мы не имели, а три недели всё откладывали их выпуск на потом. Но неизбежное "потом" отменить нельзя. И вот оно пришло.
  Мы с Андрюшей сели в курилке, обняли голову, каждый свою, стали высасывать из пальца идеи.
  - Короче, надо мутить что-то типа такого: мол, телефонный разговор, один говорит что-то вроде "Алё... На природу? На сколько? Месяц, да... ну неплохо. А кто поедет?..." Ну такого плана креатив.
  - Ага, потом вставить в этот монолог слова вроде "шмон", "шакалы" и "баб нет"... Не, беспонтово.
  - Да я уже и сам понял, что да как.
  Вот такие вот мы с Андрюшей были сочинители. Вот так умер гениальный замысел. А взамен - тишина.
  Я пошёл искать Санька. Когда-то мы с ним ловко писали номера на пару. Правда, те времена минули давно, но я рассчитывал, что талант не пропьёшь, а сыгранность не промаршируешь. Она, мол, и в армии сыгранность.
  - Слушай, камрад, надо написать что-нибудь свеженькое и оригинальное на этот смотр чертей.
  - Предложения? - Саня всегда становился строг и собран, когда дело касалось юмора и выступлений.
  - Может, как-нибудь обыграем наши приколы в нарядах?
  - Тупняк. По большей части нам это было смешно потому, что мозг не работал уже под утро, - Саня всё раскладывал по полочкам. - Кроме того, в зале будут сидеть те, кто таких приколов может вспомнить сколько угодно. Это не считая солдат батальона, у них приколы покруче наших. По двадцать штук в упаковке.
  - Твои предложения? - сдался я.
  - Во-первых, следует уйти максимально от узкого круга армейских тем. Все будут гнуть такую линию, а мы будем оригинальны. Во-вторых, у меня есть в голове куча проверенного материала. Сделаем выборку наиболее бронебойных заголовков, замочим им выпуск новостей, проще простого. Для красоты всё это сдобрим намёками на местные персоны и события. Ништяк получится.
  Вы всё ещё думаете, что КВНщики - весёлые люди, постоянно ищущие нестандартные ходы? Спешу вас расстроить.
  - То есть мы делаем КВН и ничего другого?
  - А тебе охота париться?
  Я многозначительно промолчал. Каков вопрос - таков и ответ. Подошёл Хлебосольный.
  - Парни, у меня есть идеи.
  - У тебя есть что? - Саня изумился.
  Нашего сарказма хватило бы на несколько пародийных кинофильмов. Мы с Саньком смотрели друг на друга, не решаясь что-либо проговорить. Ещё бы, это ж мы, ёлы-палы, звёзды континентов, мы же лиги городские выигрывали, мы же много лет в теме. А Хлебосольный - что с него взять? Начинал с нами вместе в одной команде, ничем, кроме исполнительности, не отличался. На нём тестировали материал: если он смеялся, то шутка отбраковывалась, мол, ничего, кроме тупости, в ней не содержится. В итоге его сбросили после первых же сборов команды, на которые я не попал, потому как решал в городе вопросы принципиальной важности, отправив вместо себя, кстати, именно Санька. То есть это я подарил миру гениального юмориста. И тут вот, много лет спустя, приходит Хлебосольный и заявляет: "у меня есть идеи". Саня смотрел на него скептически и спрашивал:
  - Что конкретно у тебя есть?
  - Мы с Ваней номерок прописали, - воодушевился Хлебосольный. - Вроде бы, смешно получилось. Плюс я мог бы песню сыграть.
  Признаюсь, музыкант из него был лучше, чем шутник. Действительно неплохой музыкант. Получше меня уж точно. Беда в том, что таких, как он, не берут в рок"н"ролл. Харизма не та. А меня берут. Се ля ви.
  - Так, разбирайтесь тут без меня, а я пойду пока на улицу, - вот так я выиграл негласное соревнование "кто на кого первым спихнёт ответственность и свалит, не разрушая надежд бездарного юмориста".
  Я пошёл развешивать указания по газете. Примерно так: "Ромик, берёшь камеру и идёшь фотографируешь берс со всех ракурсов"; "Виталик, ждёшь Ромика, берёшь у него снимок, запускаешь редактор и обрабатываешь, удаляешь всё, кроме самого тапка"; "Миша, берёшь ручку, листочек и выписываешь на него всё, что Б. знатного отмочил". Ну и в таком духе. Но и сам я не петушки сосать отправился, а засел за работу над центровой картинкой, украшением нашей газеты. На моём жестком диске имелась пародия на советский плакат "А ты записался добровольцем?", измученный всеми, кому не лень. Но эта работа, как ничто иное, соответствовала духу всего происходящего. К телу добровольца была приделана голова дятла из известного натовского мультфильма, и это существо вопрошало: "А ты дятел?" С учётом того, сколько раз полковник Б. именовал всех и каждого этим благородным названием, картина была пугающе актуальна.
  Кто-то подвывал, что мы жестим. Другие сомневались в интересности всей концепции сразу. И только остатки моего авторитета спасали весь проект.
  Вскоре в помещении появился озадаченный Санёк. Озадаченный и восторженный. С порога он заявил:
  - Лёх, ты должен это увидеть! Они нехило поработали.
  - Кто?
  - Хлебосольный с Ваней. Отличный номер сочинили.
  - Гонишь!
  - Сам в шоке!
  Оставив Санька отбирать фотографии и придумывать к ним остроумные подписи, я отправился оценивать предлагаемый контент.
  И вот теперь в шоке прибывал уже я. Но в приятном шоке. Продемонстрированная мне дурка была действительно смешной и даже профессиональной. Суть её сводилась к издевательству над старшиной роты: вроде как, тот принимает участие в соревновании с неким "непобедимым Иваном", проходя ряд немыслимо тупых состязаний, вроде "побеждает тот, у кого есть в кармане лимон". Более того, армейского колорита ради, в номере раскрывалась тема фаллометрии (в народе - "замер письками"). Даже слово "пиписька" было использовано. Получалось сказочно.
  - Молодцы. Не ожидал. Будем ставить, - подытожил я. - Обратитесь к Саньку, пусть он вам почистит сценарий, движения поставит, ну короче, марафет наведёт. А мне напишите всё, как будет происходить, я с музыкой поколдую.
  Хлебосольный с Ваней смутились и обрадовались. Гордые собой, эти тёмные лошадки удалились в работу. Я вернулся к Саньку и "Берчику".
  - Твои птенцы меня приятно удивили. Иди, сделай им кучу критических замечаний, доведи всё до ума. Пусть будет конфетка. А с фотками я дальше сам разберусь.
  Через полчаса оформление газеты было закончено. Ругательное слово "креатив" стало звучать в комнате реже. От него перешли к нейтральному - "работа". Работа тупая и механическая: наклеивать весь этот чёртов креатив на лист. Кстати, мы опережали график. Нещадно. Но обед - по расписанию.
  После обеда лёжа в кровати, я думал. Работы было много. Радовало, что "пиздеть - не мешки таскать". А ещё радовало то, что в спортивных соревнованиях я участия не принимаю, ни малейшего. Только если умственное, но никакого физического. И не надо улыбаться, со временем сами всё поймёте.
  Газета принимала свои окончательные очертания. Заголовок, рисунки, фотографии и обрывки текста занимали положенные места. На одном из фото на мир взирали наши передовые войска в полном боевом обмундировании, с оружием и в шлемах. Семь чересчур боевых лиц. И вывеска на вражеском языке: "Das ist Sparta". Как же без провокации-то? На другом снимке досталось внимание Рамилю Замполитику: под его фигурой, орудующей пилой над обрубком дерева, красовалась подпись: "Мальчик-пень, с сучком и задоринкой". Ну и далее в таком духе.
  С текстом мы с Мишей тоже поработали на славу. Полковнику Б. припомнили и кеды старшины, и коня в пальто, и шапку курсанта К - ова. Кто-то снова запел предательские песни про излишнюю провокативность издания, кто-то по-прежнему говорил, что концепция газеты - гадость, даже невзирая на то, что она была одобрена старшим офицерством. Кто-то волновался за душевное спокойствие полковника Б. Но авторитета моего снова хватило... Хотя я вру! На моей стороне были командиры отделений и лично наш фюрер, не говоря уже о подполковнике Л, благословение которого и зажгло мне зелёный свет. Но всё-таки это и моя победа.
  К вечеру газету поклеили и водрузили на стену. Графики были нарушены, но на этот раз нас за это никто не собирался сношать. В кои-то веки рвение и слаженность не снискали себе достойного взыскания. А я меж тем всегда говорил, что работа с эпатажным контентом воодушевляет творцов и это положительно сказывается на результатах.
  В общих чертах был готов и гала-концерт. Саня смог решительно и быстро привести в порядок номер наших маленьких друзей, гордых собой сильнее, чем Родиной, что, в общем-то, не принято. Из кучи его "бронебойных заголовков" мой строгий суд выбрал штук пятнадцать особо мощных. Примерный треклист тоже был составлен.
  Но славный день четверг сулил не только творческие потуги. Были и тривиальные события. Впрочем, нельзя сказать, чтобы они были покрыты толстым слоем обыденности, но уж искромётного юмора тоже не было слышно.
  С днём рождения, товарищ полковник! С юбилеем господин Вся Грудь в Орденах! Ура-ура-ура! Вот так бы нам пришлось орать, заскочи к нам покрасоваться начальник факультета военного обучения. Хотя... я почему-то уважаю его. Глаза у него умные, что ли. По местным меркам, так и вовсе гениальные. На празднование к Герою Отечественного Образования отправились вовсе не все шакалы, как заявляло агентство ОЗЧР, а лишь Профессор с Б. Но ОЗЧР на этом останавливаться не собиралось. Голос агентства трубил на всех углах:
  - Поговаривают, что у Б. с начальником состоялся напряжённый разговор, после которого Б. десять минут откуривался с мрачной физиономией. Вроде как, это всё связано с тем, что у нас тут полный треш-цирк. В общем, Б. вернётся и устроит всем капитальный гайковёрт.
  На простой вопрос "Откуда информация?" голос агентства - Ромик - ответить не мог. И никто не мог. Испугался ли личный состав полученной информации? Едва ли. Тот самый ёж с той самой голой жопой. Да ещё и подсознательной. Тем более, что ежу осталось два дня всей этой картиной жить.
  Немногими часами ранее Макс внепланово свалил в город. Я знаю, что джентльмены - парни скромные, лишнего не спросят, пикантным не заинтересуются, и всё-таки... Я уже давно отошёл от яростных вспышек по поводу своего дня рождения и того, как меня кинули, а потому просто пожал плечами, узнав, что Макс до вечерней поверки получил вольную. Вот тебе, бабушка, и Юрьев День. Пожал плечами и, как и все, попросил привезти невозбранных ништяков. Среди прочего хотелось семечек. Макс скрылся из части ещё до обеда. Миша видел в этом много положительного:
  - Ну, хоть немного успокоится.
  - Ты о чём?
  - Да вспомни, как он нам истерики закатывал. Хоть проветрится немного.
  - Ну да... наверно...
  - Ну сам вспомни, как ты, скатавшись в магазин, стал адекватно реагировать на происходящее. Вот примерно так же.
  - Логично.
  Я готов был бы полностью согласиться с фюрером, когда б не темпоральный критерий. Меня выпустили на волю на второй день блицкрига, а не за два дня до его конца. Разница на мой взгляд колоссальная. Впрочем, если Максу это пойдёт на пользу, то я только рад.
  Другой прикол - тоже информационная бомба, запущенная агентством ОЗЧР. Строго говоря, это их первая провокация, ей уже пару недель отроду точно было. Ещё с конца второй недели эти парни стали шептать о громадном коллапсе, который неизбежно нас посетит. Нам обещали полонение офицерского корпуса:
  - В общем, параллельно с нами сборы будут проходить старлеи.
  - Откуда информация?
  - Не важно. Под это дело нас выселят из комнаты досуга, уплотнят помещения других взводов, а нас распихают по несколько человек в каждую комнату.
  - Откуда, говорю, информация?
  - Да так... А ещё наши шакалы, скорей всего, на нас болта положат и отдадут в распоряжение этим гостям.
  - Ну так, откуда информация.
  Не стоит много думать, чтоб понять, что из пальца. Или с потолка. В любом случае, из не самого достоверного источника. И тем не менее, народ решил какое-то время побурлить по поводу новых офицеров. Одни стали откладывать сфинктером кирпичи, размазывать по лицу панику и неуверенность в завтрашнем дне. Этим дай волю - запаслись бы сухарями, консервами и спичками. И стали бы ночами рыть под частью разветвлённую сеть тоннелей. Другие чётко для себя решили, что вся эта информация - враньё чуть более, чем полностью. Их смущало в этом сообщении буквально каждое слово. Вброс говна в вентилятор, так они это называют в интернетах. Были и отъявленные оптимисты, говорившие, что совместное поселение с другими взводами - это весело, а смена командования - шикарный шанс отдохнуть от понтов и слабеющих пенетраций полковника Б. Они не без основания говорили, что вновь прибывшие старлеи не обратят к нам ничего, кроме вялого, да и то, чтоб положить его на нас. И это, мол, окончательно прогонит из нашего лагеря все элементы зарницы.
  Такое бурление продолжалось, то затихая, то усиливаясь. Короче, тлел фитилёк полторы недели. Пока в один прекрасный четверг бойцы одного из взводов не были замечены за наведением марафета на первом этаже "гостиницы номер один".
  - Парни, а по какому поводу вот это вот всё сейчас происходит?
  - Да кто-то тут теперь жить будет.
  - Кто?
  - Не знаю. Нам Сиська просто поставил задачу подготовить помещения.
  - Слушайте, а он не сказал, для кого это всё? Офицеры какие-то приедут?
  - Да откуда нам знать? Хочешь, пойди сам у него спроси. Хотя, вроде бы, не офицеры.
  Я заранее знал, что ответ на вопрос "откуда информация?" будет звучать как "отъебись!", потому сэкономил некоторое время и не стал спрашивать.
  Весь шестой взвод замер в напряжённом ожидании. Кто? Зачем? Почему? И главное: чем нам это грозит? Агенты ОЗЧР были напуганы сильнее нас. Дело в том, что они научились врать так, что сами верили себе. Хотя в глубине души, они гордились собой. Не нервничал, не переживал и вообще не обращал на всю эту канитель никакого внимания только Макс, до вечера пробывший в городе. Джентльмены не спрашивают "за какие заслуги?", а агенты ОЗЧР и без Макса озабочены текущими событиями.
  Появление и того, и других почти совпало. Повзводно в составе роты бойцы вывалились на вечернюю прогулку. За два дня до окончания этого спектакля маршировал один только Какашкин. Остальные - вываливались и шарахались. Киборгов больше не осталось. Посреди прогулки на нас опустился концентрированный ужас. Просто добавь воды: православные фофудьеносцы. Впереди всего шествия шагала парочка бородатых батюшек, а за ними и вся их паства: усохшие в вечных постах дяденьки и женщины в юбках до пят. Мне даже показалось, что в авангарде этого марша развевались хоругви.
  - Матерь Божья, что это?
  - Братья и сестры, прошу любить и жаловать: крестовый поход. Или приход - тут уж не знаю.
  - Господи мой добрый боженька, православие головного мозга буйным цветом.
  Всё это говорили те, кто вообще мог, переборов религиозный шок и православный трепет, сказать хоть что-нибудь. Оставшиеся, а таковые были в подавляющем большинстве, просто разинули рты. Хотелось безостановочно креститься, но не из уважения к прибывшим, а из низменного страха перед принудительным воцерковлением. Кадиломахатели прошли строем в гостиницу номер один и скрылись в недрах первого этажа.
  - И что это сейчас было такое?
  - Староверы.
  - Так и запишем: староверы - порядка двух взводов.
  А на добивку тем, кто не спятил от фофудьеносцев, в часть вошёл Максим.
  Надобно указать, что внешний вид Макса был доблестным и героическим, как и положено. Но обители военных он соответствовал чуть менее, чем никак. Ещё меньше, чем внешний вид староверов. Вся натура Макса будто говорила зрителю: "а мы - в рэпе!" Но Костик, обзывавший меня рейвером, на этот раз молчал. На туловище Макса была надета футболка, опускавшаяся к самым коленям. Майка полностью перекрывала шорты, в роли которых выступали обычные семейные трусы. Издалека казалось, что Макс и вовсе портки дома оставил. Ноги его были обуты в огромные дутые кеды. Такой персонаж после недавнего марша хоругветрясов выглядел вдвойне маргинально. Как наши крестоносцы свою хоругвь, так же гордо и деловито, Макс внёс в часть свой артефакт: пакет, до треска набитый невозбранными ништяками, американской газированной отравой, семенами подсолнуха, сладостями к чаю. Очередная вариация на тему классического ПЗ. ПЗ-Ф, Пакетик Замполита Финальный.
  - Так, что я пропустил? - Макс стал наводить справки.
  Миша был прав. Кратковременный выезд в цивилизованный мир, полный всяческих соблазнов, преобразил Максима. Уныние и усталость, прихватив с собой разочарование и бессилие, смылись с его лица, уступив всю его площадь положительным эмоциям. Макс посвежел, повеселел и вообще практически переродился.
  - Ты пропустил марш староверов.
  - Кого?
  - Староверов.
  Такое определение больных буйным православием мозга не понравилось Костику. Великий мастер давать чёткие определения открыл дискуссию:
  - Лёх, они не староверы.
  - Какая разница?
  - Называй их правильно: верующие.
  - Это для тебя принципиально?
  - Да.
  - Костян, забей.
  Но лицо Бури говорило, что забивать он не имеет ни малейшего желания. Казалось, что ещё секунда - и Костя пустится в безудержные этимологические, а может, теологические, а может, социологические плавания. Общая на весь взвод незаинтересованность в этих вояжах остановила его. Корабли мыслей не покинули гавани его рта. Посмотрев вокруг, оценив лица товарищей, он махнул рукой, будто говоря "Быдло тупое, о чём с вами рассуждать?!", и успокоился. На том и порешили.
  Народонаселение от безнаказанности стало сходить с ума. Не знаю уж, чего тут больше - усталости, подавленного желания покутить, стремления устроить фофудьеноосцам тёплый приём или чего-то другого - но курсанты взялись активно дебоширить. Адепты секты ОЗЧР ходили, как оплёванные: полковник Б. вернулся с празднования юбилея начальника в бодром расположении духа, добром здравии и никакого гайковёрта не привёз. Опровергать информацию, данную ранее - это всегда так унизительно. А в казарме начался дебош, люди взялись борзеть. Макс упёр из канцелярии проектор, завалился с ноутбуком на кровать и взялся играть в свои стрелялки на широком экране. Хлебосольный засел в офицерской обители с гитарой и веселил толпу, нечеловеческим голосом распевая матерные песенки. А его благодарная публика где-то раздобыла огненную воду и уже ходила на бровях. И всё это великолепие - через двадцать минут после команды "отбой!" Шикарно, правда?
  Ключевое событие произошло чуть позже. Третий взвод вынес в коридор койку со спящим на ней бойцом. На волне общего буйства эта выходка быстро стала модной тенденцией. Койки с храпящими курсантами перемещались по всей казарме. Взвода обменивались юнитами, перенося их из кубрика в кубрик в хаотичном порядке. Надо всем этим весельем резонировали песни Хлебосольного и одобрительные выкрики его стремительно пьянеющей публики.
  А в замполитарии издевательства над спящими приняли воистину колоссальный характер. Ромик где-то на просторах части раздобыл отличный скотч, которым было очень недурно примотать бойца к койке. Без эксцессов не обошлось: Антоха "Хайль" Г - ев от сдавленных смешков и хруста клейкой ленты проснулся и без предупреждения начал ругаться матом и пытаться пощупать за лицо кого-нибудь, кто поближе. На общем собрании шалунов после этого случая было принято волевое решение выбирать мишени попроще, помирнее, поспокойнее. Например, голову Дэна примотали к подушке, вместе с волосами. Остальное и дальнейшее - его проблемы.
  Максу его стрелялок хватило на полчаса, после этого он отрубился. Первую попытку вынести койку в коридор было решено провести на нём. Попытка провалилась: через три шага Максим открыл глаза, заявил что-то из серии "не можешь срать - не мучай жопу" и потребовал незамедлительно вернуть его вместе с кроватью на ту точку, с которой мы их забрали. Когда его одр опустился на своё законное место, Макс пробурчал очередную мантру:
  - Вы как будто в лагерях никогда не были...
  Лично мне вспомнился Солженицын.
  Последующие попытки обменять курсанта на курсанта были ещё более провальными: бойцы просыпались уже на этапе отрыва кровати от пола и яростно требовали "поставить их на место". Невольно задумаешься, что в остальных взводах какие-то брёвна обитают, которых хоть в Африку бандеролью отправляй - не проснутся. Всё-таки кибернетическая природа этих единиц даёт о себе знать, цикл адаптации в человеческом обществе ещё не завершён, ночью у них выключается питание и программа включает его только при команде "подъём!", а до этого - они лишь груда железа, по форме отдалённо напоминающая человека.
  Решение проблемы "блин, я так не играю, с ними не побегаешь по коридору" было найдено: никого никуда носить не надо. Будем играть в другую игру, прикинемся бригадой Айболитов. Всё получилось, если честно, как-то спонтанно: кто-то взял своё одеяло и положил его на спящего Санька. Так у Санька получилось два одеяла. А он не принимал участия в безудержном веселье по причине общей усталости организма.
  - Так, вот здесь стоп! - шёпотом скомандовал я. - Санёк мне сегодня жаловался, что у него температура поднялась. А ну-ка, замутим ему лечебное прогревание!
  Если б можно было невозбранно улюлюкать, не разбудив пациента, то я даю голову на отсечение, что именно этим бы вся толпа шалунов и занялась. Последний раз такую сплочённость и единодушие наблюдать можно было во время нашей спартанской атаки. Все, кто куролесил, пожертвовали свои одеяла больному. Через десять минут стараниями двух расчетов по два человека на Санька опустилось 13 одеял. Общая масса - пупок надорвёшь. Должно быть, внутри этого кокона стояла адская жарища. Операция была организована и проведена блистательно: Саня не проснулся и не почувствовал никакого подвоха. Лишь в самом конце, приняв на себя последнее одеяло за зловещим номером, мой комод попробовал пошевелиться, понял сквозь сон, что это проблематично, сгрёб подушку, развалился по-царски, причмокнул губами и тягостно захрапел. Всей этой церемонией он нешуточно повеселил Ворона, принявшего, как и прочие, решение спать без одеяла.
  Народ понемногу успокаивался. Вскоре стихли песни Хлебосольного, и окосевшая публика расползлась по нарам. Откуда взялась огненная вода, сколько её было, и кому в голову пришла светлая мысль её купить - этого всего я не знаю. Люди знатно отрепетировали дембель и засыпали в предвкушении завтрашнего представления. Зрело что-то грандиозное.
  Я позволил себе финальную сигарету. В курилке не было никого, если не считать Джойнта. Этот странный, где-то ранее описанный, персонаж сидел за столиком и курил гашиш. Своим просветлённым лицом он, казалось, уже видел полный пантеон индийских богов.
  - И давно ты тут так?
  - Пару часов.
  - И всё один?
  - Ага.
  - Ну-ну...
  Я затушил окурок, выкинул его в окно и удалился спать. Есть подозрение, что Джойнт вот так и просидел до самого подъёма. Сидел, бедолага, курил в одну харю плюшку за плюшкой иобщался с богами. К слову, гашиша в части было много. Но это уже тема совершенно отдельного исследования.
  
  Предсмертные судороги военной машины.
  - Это что за херня?! - пропотевший за ночь Санёк стаскивал с себя одно одеяло за другим.
  - С добрым утречком, Алехандро! Прогрелся?
  - И кому из вас мудаков эта идея пришла в голову?!
  - Ты не "мудаками" обзывайся, а расскажи, как твоя температура. Как себя ощущаешь?
  - А, кстати, бодрячком! - тут Саня сменил свой грозный лик на щедрую улыбку. - Спасибо, парни... Знатно прогрели.
  - А ты сразу ругаться... Свинота вы, Александр Евгеньевич, неблагодарная.
  - А давай, обидься! Всё равно вы мудаки!
  Дэн с матом и визгом отлеплял скотч от головы, к которой приросла подушка, потому как с подушкой на построение выходить не рекомендуется.
  Разобрать полёты хотел только Хайль Г - ев. Точнее, разобрать их с ним хотела общественность, возмущённая его ночным поведеньем:
  - Антоха, я чего-то не понял, ты чего такой злой?
  - А вы совсем сдурели что ли?! Какого хрена вы от меня хотели?!
  - Антон, вы, похоже, гомофоб! Не любите, стало быть, когда к вам спящему толпа мужиков приближается.
  - Да пошли вы! Мало ли чего от вас можно ждать!
  Всю эту нетолерантную телегу гнал тот самый Антоха, в котором пышно цвели зачатки метросексуальности. Тот самый Антоха, который любил брендовые шмотки, каждый день чистил ногти, заказывал вместо колы и ништяков жидкого мыла. Вот именно он сейчас рассуждал о гомофобии и обвинял всех собравшихся в нетрадиционных сексуальных пристрастиях. Парадоксы - они повсюду.
  Мало что помню я из того дня. Да и как можно обращать внимание на что-то, когда на дворе - последний полноценный день в этом театре абсурдных военных действий? Ещё одно последнее сказанье - и шапито свернёт свой купол. Вплоть до самого вечера люди ходили с горящими глазами, а вечером от этих глаз сдетонировало едкое облако праздничных газов, и в части от этого взрыва всё встало с ног на голову. Последнее, что запомнилось с того утра - это газета "Жгучий Берчик", собравшая на себе первые взгляды командного состава. По их лицам было понятно, что юмор замполитов им не по нраву. Замполитам хотелось на это плевать, кстати.
  Следующий отрывок моей памяти запечатлел солдата срочной службы, обнаружившего себя во время нашего перекура. Воровато оглядываясь, солдат проговорил полушёпотом:
  - Парни, вам коньяк не нужен?
  Курившие парни многозначительно переглянулись. Андрюша выступил парламентёром:
  - Рассказывай.
  - Канистра пять литров. Коньяк хороший. Вечером будет. Сольёте мне граммов двести за услуги.
  - Почём?
  - Триста пятьдесят.
  Навыки матанализа тут не нужны. Народ резко прикинул, сколько выходит на круг за пол-литра. Лица скривились. Вспомнился Гай Ричи и фразочка из его фильма: "денежки небольшие - надо потолковать". Потолковав, личный состав парней решил, что здоровье дороже праздничного настроения. От благородного коньяку по 35 рублей за пол-литра великодушно отказались. Разочарованный нашим прагматизмом солдат удалился. С другой стороны - сам виноват. Заломил бы цену в пару тысяч деревянных и мог бы впарить нам любую солярку. Эх, эти люди думают, что они что-то понимают в коммерции.
  Закончив перекур, замполиты вернулись в АТЗ заканчивать работу над предстоящей самодеятельностью. На нас возлагалась высокая ответственность: мы шли последними, нам предстояло закрывать этот адский капустник. А потому - всё должно быть на высшем уровне. Стали просачиваться общие контуры концепций наших конкурентов. Причём информация поступала непосредственно из первых уст, в обход агентства ОЗЧР, а потому вызывала определённое доверие. Среди глубокого моря унылых экспериментов над глазами и ушами аудитории наш искромётный юмор выделялся. В худшую или в лучшую сторону - предстояло выяснить позже. Реальную конкуренцию нам могли бы оказать только доморощенные креативщики из питомника сержанта Б - ина. Они решили галопом промчаться по лезвию бритвы. Эти отверженные парни решили поиздеваться не над кем-нибудь, а над всем офицерским корпусом сразу. Смелость личного состава обратно пропорциональна количеству дней, оставшихся до отъезда домой. Впрочем, для полусотни отжиманий время всегда можно найти. Реализация этой концепции играла нам на руку: на фоне этого аттракциона невиданной смелости наш юморок выглядел вполне безобидно.
  Потом состоялся первый прогон на полную катушку. Всё, как положено: с музыкой, с последними штрихами, с деятельным и углублённым руководством матёрых КВНщиков, дорвавшихся до работы.
  - Ну ладно, всё, вроде, нормально. Песню Хлебосольного прогонять не будем, верю, что не облажается, - подытожил Саня. - Лёх, аппаратуру не отключай. Ваня, оставайся в зале, следи за ноутбуком, пока кто-нибудь из офицеров не придёт и не закроет зал. Всё понял?
  - Да.
  - Точно всё?
  - Да.
  - Молодец, К - ов.
  - Саня, а почему так строго?
  - А потому, Ванечка, что воспитательный элемент военной службы - очень важен, без него никуда. Понял?
  - Да.
  - Точно понял?
  - Да.
  - Ну и умница.
  На сим до вечера память отключается. До тех самых пор, пока зал не открылся снова радостного шоу ради, вспоминать и описывать нечего. Несколько часов подряд личный состав напоминал мечтательных зомби. И неизбежное грянуло.
  Первый взвод напирал на патриотизм. Спели под гитару песню собственного сочинения. Славили непобедимую Отчизну. Грозились всем при случае показать.
  Второй взвод удивил креативом. Очень неплохое музыкальное выступление. Очень неплохой нойз. Стучим берсами, скрипим котелками, бзякаем пряжками. Кто сказал, что армейский быт не развивает творческие наклонности?
  Третий взвод выпалил своим неосторожным юмором. Креатива ради парни даже раздобыли мелодию с телефона Лучезарного Полковника Б. Среди прочего ребята крайне умело спародировали Сметану. Апофеозом смелости стала фраза "Как смели вы перечить сержанту Б - ину?! Самому сержанту Б - ину!" Будущее этих весельчаков представлялось мне в сильных, ярких цветах и с обилием болевых ощущений.
  Начиная с четвёртого выступления, я сидел за пультом и не мог оценить ужас, творившийся на сцене. Но на лице Санька - чрезвычайно взыскательного ценителя всякого рода представлений - всё читалось и так: на сцене было уныло и пахло какашками. Зато я смог оценить аудиторию: от комбрига до лейтера с КТП - все, перед кем стоило бы падать ниц. На задних рядах - безрадостно-отрешённые лица солдат батальона. Казалось, что всё происходящее невыносимо для них, что теперь вдобавок ко всем тяготам и лишениям на их головы сыпется ещё и это творческое мракобесие.
  Наконец, пришли и наши пятнадцать минут. Славы? Позора? Страха? Чёрт его знает. Наши пятнадцать минут. По моему сигналу под бодрую музычку из динамиков на сцене появился стул. На стуле оказался Хлебосольный. У Хлебосольного в руках красовалась гитара. Планировалась грустная песня об ужасах войны. Но Антоша смёл все стереотипы так, что напугал даже меня:
  - Пятница, "Ты кидал".
  И понеслась. Собственно говоря, исполнение замысловатых куплетов этого дуэта - конёк нашего толстяка. Этим умением он славился ещё на младших курсах университета. А ещё он умел играть на баяне. Безумными песнями харьковского тандема последний раз он радовал публику днём ранее. Подозреваю, что именно тогда и пришла в его голову идея поменять репертуар. Основная масса его слушателей с того момента успела протрезветь.
  Играемая композиция сливала все слова и аккорды в один бесконечный звук. Однако, Хлебосольный успел поднатореть в исполнении подобных шедевров. Произведение сложное, неоднозначное, многогранное, требует большого объёма лёгких и быстрой руки. Но Антоха ни разу не сбился, не ошибся, не проглотил слов. Получилось, на мой взгляд, лучше, чем в оригинале. Полковник Б. позже скажет:
  - Слушай, Хлебосольный, я ни слова не понял, что ты там спел, но рожа у тебя была при этом обалденная.
  Первый номер нашей программы смог разбудить даже срочников с последних рядов. Апатии и раздражения на их лицах поубавилось. Второй номер - бенефис Санька. Саня - это праздник, который всегда с тобой, как Париж. Только Париж - праздник терпимости и толерантности, напоминающий похороны, а Саня - это праздник обработанного, отшлифованного, сорок раз на всех проверенного юмора. Все, кто готов слушать, должны оценить почти одинаковый набор его прибауток, номеров, миниатюрок. Добро бы одного только собственного сочинения, так ведь к этому добавляется ещё и груз удачных номеров друзей, знакомых, телевизора. Неподготовленному слушателю порой приходится тяжко. Но сидящие в зале по большей части этих шуточек ещё не слышали. Ура! Саня может снова их использовать. И его личный редактор - я - не будет ему мешать, вырезать тонны глупости и жести, потому что это не конкурсная программа, а формальность. Санек вколотил в коротко остриженные головы сидящих в зале великомучеников штук пятнадцать заголовков. Без предварительной договорённости досталось сержанту Б - ину, старшине Паше, голосу ОЗЧР К - еву. Лица офицеров выражали вселенскую скорбь. Оно и понятно: для них прийти сюда и вынести час феерического метания кала на вентилятор - подвиг, достойный медали, отпуска и лечения за счёт государства.
  Саня закончил выступление, я отбил его отрезок шоу бодренькой музычкой, на сцене появились Хлебосольный и Ваня. Вызвали старшину и устроили над ним показательное глумление. Офицерские лица выразили радость от увиденного только при прослушивании слова "пиписька". Сметана - не в счёт, он настолько суров, что даже пипиське не радуется. Зато уж бойцы веселились от души. Смело могу заверить, что мы со своей задачей справились: достойно завершили в целом ужасное мероприятие, повеселили публику, всё чистенько и слаженно. А главное - ни с чем не переборщили, ни на кого не нарвались, никого за живое не задели. За мёртвое - тем более. Старшина - не в счёт, и не стану объяснять почему.
  Как и положено звукооператору, мне пришлось всю аппаратуру переть на горбу из актового зала в казарму. По дороге мне встретился ефрейтор Серёга, работавший на кухне.
  - Магнитофон не нужен? За два сухих пайка отдам.
  - Давай! - излишне серьёзно отреагировал поварёнок.
  Видимо, армия отшибает у людей ощущение иронии, а шутки без слов "жопа" или "пиписька" не признаются смешными. Всю дорогу до гостиницы номер один мне пришлось объяснять оживившемуся Серёге-кулинару, в уме прикинувшему свой профит, что я прикололся. Видимо, он так и не понял этого. Напоследок он попросил не забыть про его скромную персону и занести перед отбытием на ПХД хотя бы берсы.
  И вот ещё что: я же говорил, что времени поотжиматься найти можно всегда. Неунывающий Б - ин сотоварищи ощутил это на себе сполна. Как и ожидалось, за свои креативные шалости они толкнули землю три десятка раз. Что и требовалось доказать...
  Вечернюю прогулку тоже никто не отменял. Не было такого приказа. Перед тем как пойти, Миша взял слово:
  - Ну что, парни, на последний раз заорём им так, как никогда не орали! Пусть обосруться! Шагом марш!
  Не пел никто. Никто даже не пытался. Каждый орал. Каждый - в своей тональности. Такое впечатление, что месяца ежедневных вокальных упражнений не было. Но децибелы внушали уважение. Допускаю, что нашу пест-ню можно было бы услышать в родном городе. Ну, это при условии, что все на секундочку заткнуться и перестанут решать вопросы катастрофической важности. Крики переросли в лай, лай - в карканье. Плевать, главное, чтоб у офицеров, которые не показывали носа на улицу, дрожал пол и тряслись стаканы. Мы спели весь свой классический репертуар, как Кобзон в прощальном турне. У нас тоже было затяжное выступление: мы навернули лишний круг. И в каждом вопле, особенно в таких недвусмысленных, как "говно" и "ла-ла-лала-ла!", читалось что-то праздничное. Вся Дворцовая в новогоднюю ночь сверкает не так, как 19 пар глаз, знающих, что эта пест-ня - последняя. Даже сам Мистер Паранойя орал, что есть мочи. А это показательно.
  Вместо поверки тоже был балаган. Горящие трубы бойцов отдавались зудом в копчике. А этот зуд заставлял всякого курсанта не чётко и молодцевато говорить "Я", а орать на всё село, пардон, часть, что именно он есть тот, кого позвали. Символично: офицеры не выслали на нашу поверку ни единого делегата. Подозреваю, что они уже приступили к трапезе. Кто бы и нам запретил?
  Старшина закончил поверку слишком банально:
  - Рота, до отбоя пятнадцать минут. Разойдись! - и сам заржал раньше, чем получил в лицо сто тридцать смехуёчков. Действительно, Паша, говоришь какие-то глупости и не краснеешь.
  Состоялся перекур на воздухе. Какие там высшие существа, какая там человеческая природа - бойцы дружно хотели на это плевать, массово приземлив свои бренные, но празднично настроенные тела именно в той области, которую гордо обоссал Горчица. Б - ин балагурил, острил и даже критиковал армейские порядки. Свою вдохновенную речь он закончил очень многозначительно:
  - Сколько, он сказал, до отбоя? Пятнадцать минут? А, ну так я ещё вздрочнуть нормально успею! - и сорвался с места. Потом остановился, оглядел изумлённые такой откровенностью лица товарищей и добавил:
  - А вы что, ни разу не шалили тут что ли? Ну вы даёте!
  Народ многозначительно безмолвствовал. Никто колоться не хотел. С другой стороны, какой там к чёрту онанизм, если Андрюша и погадить-то не мог отважиться целую неделю. К слову: видимо, придуманная Саньком на старте блицкрига развлекуха "шугать онанистов по толчкам" имела под собой некоторые основания. Но кто ж теперь признается?
  Пока Б - ин веселил себя, Ромик предпринял последнюю, но отчаянную попытку запустить в массы дезинформацию:
  - Слушайте, тут такая тема до меня дошла: срочники каждый год в последнюю ночь наведываются к курсантам.
  - Зачем? - массы решили подыграть.
  - Ну... с конкретными намерениями...
  - Типа как, поздравить, хороводы поводить, руки всем пожать? - массы решили добавить перца.
  - Нет, всё серьёзно. Их интересуют берсы, ценные вещи, телефоны.
  - Откуда информация? - массы решили уточнить.
  И ответа массы снова не узнали. Видимо, настолько засекреченный источник поставлял информацию агентству ОЗЧР, что за его разглашение корреспондентам светила кастрация зубочистками. Массам-то было плевать.
  Массам было плевать, потому что они уже мысленно жрали огненную воду. А я к этому благородному пойлу равнодушен. Вот и решил проявить крохотную бдительность. Можно даже сказать, бздительность: остался в берсах. И не затем, чтоб их не стянули лазутчики, а затем, чтоб при появлении этих лазутчиков, закатать им берсом в дыню. Мало ли, чем чёрт не шутит, а вдруг и правда придут, заглянут на огонёк. Дверью они, вроде бы, ошибиться не должны: на первом этаже никого не осталось, подозреваю, что фофудьеноосцам хватило одной буйной ночи, ибо свалили они столь же решительно, сколь и заявились в часть.
  Праздник в замполитарии начался весьма необычно. Боря сходил в кофейню и угостился распространяемым там гашишем. Но насладиться новыми ощущениями он не успел - раздался звонок. После недолгого диалога, Боря сдавленно сказал "есть!" и несколько секунд сидел весьма озадаченно. Потом поделился соображениями:
  - Это Л. звонил. Синий в сало. Говорит, мол, одевайся, бери ключи от машины, нужно в город скататься. Отвезёшь, говорит, меня и Кетчупа. Парни, беда...
  Боре оставалось только посочувствовать. Сниматься водкой было нельзя - пьяным за руль садиться не кошерно. Картина неописуемая: накуренный курсант везёт двух пьяных офицеров в город после отбоя. Хрен с ним, с Уставом, тут уже уголовщиной попахивает. А впрочем, всем хотелось праздника, Боря всех волновал не очень активно.
  Ещё меньше, чем Борису, повезло Андрюше. Его сослали в наряд на КПП. Причём шлюх там после недавних событий не водилось. То есть вообще никакого отдыха. Фартануло по полной, что тут скажешь. Хотя, безусловно, можно найти и положительный момент: его-то на утро не подымут, как всех. Наверное...
  От употребления разного рода жидкостей в замполитарии добровольно отказались: я и Виталик. Я из идейно-классовых соображений, Виталик из санитарно-эпидемиологических. Отказались от дальнейших возлияний после первой стопки: Ворон и Витюша. Ворон из одному ему ведомых побуждений, а Витюша - от снисхождения. Ему с утра участвовать в спортивном празднике, причём практически во всех дисциплинах. А потому он решил воздержаться, чтоб не подводить коллектив. Воистину, великодушный человек. За другие взвода не скажу, ибо в их дела не встревал, но в шестом - спортивный праздник никого не волновал. Народ ломился за алкоголем.
  Почти сразу выяснилось, что коньяк у солдатика стоило бы купить. И не потому, что водки было мало, а потому, что весь ящик этой водки стоил на сто рублей дороже, чем пять литров солдатского коньяка. А ведь её бойцы третьего взвода купили в магазине, контрабандой доставили в часть, бережно хранили в тайне от начальства. Вот такой вот бормотухой травят бойцов в нашей армии, звоните в Комитет Солдатских Матерей! Где-то в казарме были замечены и бутылки с более вычурным содержанием. В частности, по коридору периодически мелькала бутылка текилы.
  К слову, провокатор Ромик, нисколько не опасаясь предсказанного им самим вторжения, кушал водочку активнее многих. А бедолага нарядная Андрюша хлопнул стопочку и ушёл на КПП.
  Честно говоря, дальнейшее помнится мною довольно слабо, будто я сам напился. Выделяются только особо интересные события. Чем же, спросите вы, занимался трезвый замполит на мероприятии? Я скажу вам. Трезвый замполит занимался пошлейшей банальностью: смотрел кино и решал вопросы.
  Кино было выбрано подходящее: "Ведьма из Блэр". На ноутбуке Макса. На моей кровати. На соседней - Ворон. На моих ногах берсы - а вдруг и правда кто придёт с каким-нибудь вопросом. В ту ночь мы наконец-то доросли да невиданного уровня наглости: мы с Вороном курили в окно Замполитария. Как говорят девочки-подростки с Mtv: "Мне уже можно!"
  Кинофильм мы иногда прерывали. Иногда ходили решать вопросы. Иногда - собирать впечатления. Иной раз удавалось совмещать.
  Люди любовно кушали водочку. Закуска - как и положено: шпроты и тушёнка. Водки много не бывает. Утро не волновало больше решительно никого.
  В курилке Б - ин очень серьёзно разговаривал с Зоной. Зоне пить было противопоказано. Зона с алкоголя дурел. Но этим обстоятельством он решил пренебречь. И стал, мягко говоря, чудить. Если по существу - Зона страдал агрессивной хернёй. Как и положено русскому человеку, он делал это с поразительной самоотдачей. Б - ин, сурово глядя на оппонента, говорил на повышенных тонах:
  - Ты меня понял?!
  - Илюх, блядь, послушай...
  - Ты понял меня? Или ты ложишься спать, или я тебе рожу разобью!
  - Илья...
  - Заткнись! Быстро лёг в койку, и чтоб до утра я тебя не видел!
  Б - ин был похож на кого угодно, но не на самого себя. Таким свирепым я его ещё не знал. Поголовье курсантов, наполнявшее кофейню, притихло и переглядывалось. Точь-в-точь хомячки. Зона ушёл. Не знаю, понял ли он хоть что-нибудь. Но вот я не понимал ничего.
  - Илья, что случилось?
  - Да он больной! - Б - ин заговорил привычным голосом, его глаза, наконец, снова придурковато заблестели.
  - Ну это, видимо, не сегодня с ним случилось. Что он сейчас-то натворил?
  - Не парься, всё в порядке.
  Наверное, стоило бы пойти к кому-нибудь из адептов секты "Один Знающий Человек Рассказывал", ни одного из которых в курилке в тот момент не было. Но я не пошёл. Пусть себе разбираются сами. Больные должны уходить спать, верно?
  Вскоре вернулся Боря. Подробностей своего путешествия не сообщал, а впечатлениями делился охотно. То есть: много смеялся, ругался матом и требовал водки в ускоренном режиме и повышенном количестве.
  Плохо вёл себя Джордж. Я уже указывал, что этот умник ни грамма ничего съедобного в казарму не привёз ни разу. Но за справедливостью следил, распределение припасов бдел, лишнего другим не позволял. Модель анального доминирования. Альфа-самец, ни дать, ни взять.
  - К - ов, а не много ли ты шпрот себе загрёб? - взялся Джордж воспитывать Ваню.
  Ваня растерялся. Может быть, он и не знал о тонкостях психологии Джорджа, но шпротиков-то хотелось. Ваня поднял глаза на командира взвода. Командир, пребывая в недвусмысленном ступоре, махнул Ване рукой, мол, "не слушай его, ешь, маленький!" Отношение к Джорджу зафиксировалось на уровне "Скотина".
  Пока в канцелярии жрали спирт и боролись за справедливость, в остальной части гостиницы прогрессировал бардак. Его апогей я чуть не снёс ногами. Группа товарищей, из числа тех, кто уже ничего не соображал, сидела в коридоре, совершая довольно интересные телодвижения.
  - Парни, что делаем?
  - Ща, погоди... Мы костерок решили развести.
  Пришёл мой черёд прийти в ярость. В отупляющую ярость.
  - Вы совсем охуели?! - я заорал и стал расталкивать энтузиастов ногами.
  - Эй, ну ты чего делаешь?
  - Быстро по шконкам, идиоты! Быстро скрылись под одеялами, пока я всех не похоронил!
  Вот так, окказионально, я добавил ко всем своим регалиям ещё и звание "ответственного за пожарную безопасность". В мою вахту костров не разводить! Пироманьяки ретировались.
  Дальше произошёл вопиющий случай. Даже учитывая то, что завтра мы отчалим домой, у нас могли возникнуть неиллюзорные проблемы. Когда б Виталик не спал, то, увидав такое, он сошёл бы с ума решительно и окончательно. Я снова спас всех. Медали мне не дали. Но личная устная благодарность от пьяного командира взвода была моей. А произошло вот что:
  В разгар веселья кому-то особо одарённому пришла в голову гениальная идея бить татуировки бойцам. Возможно, идею родил Махач. Возможно, кто-то ещё. Это не важно, ибо дурной пример заразителен. Бить было нечем - били фломастерами. А потому могли и матом поперёк пуза набить. В курилке, в коридоре, в кубриках, в каптёрке - везде стали появляться курсанты с кривыми и страшными вывесками на теле. У К - ева почему-то на шее было выбито "Я сосал у змеи". Что хотел сказать автор - открытый до сих пор вопрос. Равно как и вопрос о личности автора. Избежать плодов чужой фантазии до поры до времени удавалось или трезвым, или быстро бегающим пьяным, или тем, кто безвылазно торчал в канцелярии. Курсант Филиппов, тот который фигурой напоминал песочные часы, а ростом - фонарный столб, как раз и был быстро бегающим пьяным. Он стремился скрыться от сбесившихся художников в канцелярии. По другой, более поздней версии, он был одним из сбесившихся художников и хотел ворваться в "логово нераскрашенных". Как бы то ни было, дверь он дёрнул резко, силы спьяну не рассчитал, а мать природа силушку ему подарила в достатке, как водится в ущерб мозгам. Итог: дверь от офицерской канцелярии осталась у Филиппова в руках. Петли и защёлка не выдержали его усердия. Вот от этого бы зрелища Виталик и спятил. Клянусь! Стихли песни Хлебосольного, упали с грохотом челюсти, вылезли со скрипом из орбит глаза. На какой-то маленький период успокоились даже бешеные татуировщики. Филиппов смотрел на дверь задумчиво, как и положено барану. Он вообще это выражение с лица убирал редко.
  - Твою мать, что теперь делать? - послышался вопрос от кого-то из присутствующих в канцелярии.
  Филиппов прислонил дверь на место, надеясь, что она магическим образом прирастёт сама. Не приросла. Аргумент "я пришёл - всё так и было" не работал, слишком уж много свидетелей. Убить всех свидетелей курсант Филиппов не сообразил. Птица подошёл к своей тумбочке, сказал "Пойду устранять проблему" и взял нож. Я заволновался. Но Птица, как оказалось, никого резать не собирался. Выяснилось, что матом и проклятьями решить эту проблему труднее, чем активной работой рук и мозгов. Мы с Вороном скрутили защёлку и петли с туалетных дверей и пристроили их к канцелярии. Дверь закрывалась с натугой, но видимость порядка сохранялась, формально дверь была в том же состоянии, что и днём. Это главное. У нас сохранялся шанс, что офицеры не увидят, что в туалете одной двери нет. А Виталик не сойдёт с ума - он бесстрашно проспал самую подходящую для этого возможность.
  Сумасшедшие татуировщики пришли в себя быстрее других. Они сумели сообразить, что в канцелярии сидят не разрисованные ими товарищи, и весело принялись устранять эту оплошность. Число нетатуированых практически сравнялось с нулём. Я избежал этого обряда. У меня на тот момент уже были свои, настоящие наколки.
  Хлебосольный, Ваня и Жорик - наш расчет хоббитов - вели себя хорошо. Настолько, что даже удивляли этим окружающих. Хлебосольный продолжал веселить курсантские массы хорошими песнями. Но речь не об этом. Почувствовав первые признаки усталости, эти ребята отказались от дальнейшего употребления алкоголя, что, согласитесь, свойственно немногим. Такая сообразительность поразила в первую очередь Мишу, который потом скажет:
  - Я не ожидал.
  Он думал, что они, как дети малые, нажрутся, переблюются, станут хернёй страдать. Дальше Миша расплывался в комплиментах, называл их настоящими мужиками, молодцами, взрослыми людьми, заявлял, что зауважал их. Просто Миша порой забывает, что не всем на планете Богом дан талант столько откушать и сохранить "печень шестнадцатилетнего".
  В глубине души каждый знал, что они придут. Знал и боялся. По мере поступления в организм алкоголя, боялся всё меньше, знал всё хуже и вспоминал всё реже. И вот они пришли. Об их появлении возвестил пьянющий дежурный:
  - Мужики... это... атас, ёбтить! Шакалы идут...
  Ох, что это была за суета! Ох, сколько мысли было в каждом движении каждого бойца. Ох, с какой скоростью мысли эти перемещались от мозга к конечностям. Народ в считанные секунды попрятал стаканы, бутылки, повыключал свет, разбежался по койкам, практически не перепутав где чья. Мне этого времени тоже хватило на то, чтоб закрыть ноутбук, положить его под кровать, перевернуться на бок и натянуть на себя одеяло. Последнее, что я услышал - голос Ворона, несанкционированно занявшего соседнюю койку:
  - Я Андрей! Я Андрей! Я Андрей!
  Вот такой вот сеанс аутотренинга.
  Судя по набору звуков, к нам пожаловали офицеры. Конкретнее, наш Л. и Кетчуп. Подняться смог только последний. Предполагаю, что Л. остался держать внизу оборону. Дежурный попробовал стать смирно. Офицер попробовал не держаться за стенку. Оба облажались. Подполковник тяжело сопел, перемещался вдоль вертикальной плоскости, роняя ровный строй чужих берсов. Я лежал под одеялом в своих. Подполковника хватило ненадолго. Попробовав изобразить грозный вид, он несколько десятков секунд пытался в чём-то разобраться. Наверное, думал, где же народ, с кем бы выпить и когда приедут цыгане. Не смог понять ничего. Махнул рукой. Сказал в тихую пустоту:
  - Ну вы это... ну... главное - без пизделова и без блевотни...
  И ушёл, прихватив с собой караулившего внизу Л. Кстати, на глаза ему попалась и бутылка текилы с жалкими остатками былого веселья. Жалкие остатки были экспроприированы в пользу... Вряд ли он сам понимал, в пользу кого.
  Праздник продолжился в русле устранения последствий праздника. Несмотря на карт-бланш, выданный начальством. Я встал с кровати только для того, чтоб снять обувку, роднее которой уже ничего на свете не было. Наконец, недоделанные дембеля улеглись почивать.
  
  Бодрое утро и немного мутно.
  Некоторые законы жизни мне лично никто и никогда не сможет обосновать. И особенность утра в том числе. Вот почему, скажите мне на милость, человек, не выпивший накануне ни грамма, с утра выглядит хуже всех остальных? Притом, что все остальные жрали, как в последний раз. В моём случае всегда получается именно так. Это же ужасно! В общем, получилось так, что полуживые с похмелья товарищи могли идти сами. Более того, они могли нести меня. Вынесли, поставили и подпёрли. Я не мог ни ходить, ни стоять, ни тем более держать равнение. Слава Богу, что я слабенький, хиленький и медленный - мне не придётся участвовать в спортивных изощрениях. Но душой я с вами, парни, давайте, порвите их всех!
  О сколько нам открытий трудных несёт судьба похмельным утром! И первое из них - шестой взвод снова лучше всех. На плацу, сбившись в небольшие стайки, зевали и тёрли лица редкие представители пяти взводов. У двух из этих кучек не хватало командиров. Носорог Какашкин краснел и нервничал, потому как даже в его взводе робототехники не наблюдалось достаточной сплочённости и пунктуальности. А замполиты выползли на свет божий в полном составе! Все 19 рыл, страдая похмелье или психическими расстройствами, помогая друг другу, стояли на плацу. Что важно - на ногах! Мучались, страдали, проклинали всё и всех, но стояли. Звезды героев - где они?
  Следующее открытие было ещё удивительнее: командовать нами никто не собирался. Ни старшины, ни офицеров не наблюдалось. Пострадав на плацу понятно чем пару десятков минут, так ничего и никого не дождавшись, немногочисленные прямоходящие решили самостоятельно организоваться на завтрак. Проявить, так сказать, невозбранную инициативу. Чай пользовался бешеной популярностью. Ибо жидкость. На завтрак предлагались яйца. Что бы они могли собой символизировать. Может, это подсознательный страх кастрации? Хотя допускаю, опять же по Фрейду, что "иногда яйца - это просто яйца". Мне интересно другое: что же с ними такое вытворяют в пунктах общественного питания, что желток становится не то серым, не то синим. Этот рецепт так распространён, что волноваться уже не хочется.
  После нашего взрослого, самостоятельного, дисциплинированного завтрака у офицеров всё-таки что-то заиграло внутри. Они решили нами немного покомандовать. Курсантов по такому случаю немного прибавилось. А Б - ин всё так же спал.
  Появился Л. обратил своё внимание на нашу добросовестность. Я уже мог держаться на ногах без посторонней помощи. Грядущий спортивный праздник предполагал организацию особенной деятельности. И Л. взялся за дело:
  - Так, мужики, мне список тех, кто от нас будет принимать участие в каком виде программы. Ну и надо бы какую-нибудь музычку организовать.
  - Это легко, - отозвался я, окончательно пролупившись.
  - Так, Алексей, займитесь этим делом.
  Виталик просто обязан был мне помочь. На правах самого ответственного. Я-то этим всем занимался всего-то из-за благословления сверху. Я бы даже сказал: свыше.
  А тем временем проснулся Главный Каратель. И решил приступить к своим прямым обязанностям. Но вот беда: праздник же на дворе. Собрал вокруг себя всех командиров взводов, ротного старшину, представителей офицерства. Всех, да не всех: Б - ин всё ещё спал. И могу сказать, забегая вперёд, что всю контору он этой спячкой конкретно подставил.
  О том, что именно полковник Б. решил донести до элитарных кругов нашей части, я могу судить только по чужим рассказам. Сам я юридически в эти круги не входил. Впрочем, огромного желания состоять в одной тусовке с Какашкиным я у себя и не наблюдал. Приготовьтесь, поиграем в испорченный телефон, перескажу вам Мишины исповеди.
  Полковник Б., глядя в стеклянные глаза подчинённых, пытался найти истину. Но глаза упорно не хотели фокусироваться на каком-то конкретном объекте, будь то товарищ полковник или что-либо иное.
  - Так, а от кого это перегаром разит?
  Мишино очко стремительно сжалось. Ровно также поступил соответствующий орган у остальных. Но полковник был настроен шутить. Он повернулся кругом, что символично - через правое плечо, и обратился к Кетчупу:
  - Подполковник И., а не от вас ли это такое амбре?
  Указанная выше мышца нашего командира немного расслабилась. Что символично - Кетчуп потупил взор. На воре и шапка...
  - Так, а теперь расскажите мне, ребятки, кто чем вчера ночью занимался?
  Кто объявил бенефис сержанта Какашкина? Вот и мне кажется, что никто. Так какого ж чёрта, скажите мне, это животное решило мочить, выражаясь словами Санька, "бронебойными заголовками"?
  - Пятый взвод полным составом в двадцать два ноль-нуль лежал в кроватях, - заявил командир пятёрки.
  Полковник Б. скептически сощурился:
  - Ну-ну... Так, а если честно?
  Командиры смотрели в землю. Но её они видели с трудом. Некоторые уже собирались вывалить на голову Верховного купированный вариант вчерашнего кутежа и угара. Но исповедь не состоялась. Вмешалось в эту экзекуцию как раз таки то, что один из их коллег эпически проштрафился.
  - Так, стоп! А где Б - ин?
  Вам кажется, что выходка Ильи всех спасла? Читайте дальше...
  За Б - иным отправился Миша. Естественно, кому ж ещё спасать Мальчиша Плохиша?
  - Б - ин! Илюха!
  - Э-э-э...
  - Мать твою, Илья!
  - Отъебись...
  - Б - ин, сучара, подъём!
  - Ну чо...
  - Вставай! Христа ради, вставай!
  - Да чего ты разорался?!
  - Быстро, Илья, вставай и бегом на плац! Мухой! Боингом! Полковник тебя вызывает.
  - Какой нахуй полковник?! Пошёл он в жопу!
  Вы слышали про закон подлости? Вот это именно тот случай. Это именно его сфера применения. Мимо проходил Горчица. И что характерно, просто проходил, никого сношать не собирался, не думал ни о каких санкциях. Просто проходил. А тут - такое. Грех пройти мимо, понимаете? Бронебойные, а главное - самонадеянные заголовки. Б - ин предстал перед подполковником в чрезвычайно изысканном обличии: в рваной майке, с "набитыми фломастером" матерными татуировками, невменяемым лицом, жгучим перегаром и огромной головой. Не боец, а сказка! Стоит ли уточнять, что в результате первого же действия Горчицы, Б - ин подскочил быстро и решительно?
  Мы тем временем начали подготовку к проведению соревнований. Для нас с Виталиком она была простой: вынесли парту на плац, водрузили на неё аппаратуру, всякие там ноутбуки, колонки, поставили стулья, подключили мою коллекцию музыки. Менее гуманитарные бойцы выстраивались на плацу. Перед нами. Во всей красе. Я чувствовал себя "товарищем командующим парадом". А вот лица бойцов выражали испуг и негодование. Энтропия, скопившаяся вокруг демарша Б - ина и ощущение того, что "треш, угар и содомия", творившиеся накануне, даром не пройдут, ничего радостного на этих лицах не рисовали. Волновался и Виталик: его руки тряслись активнее, чем обычно. Но волновался пока что молча. А я... А что я, я решил щекотать нервы остальным. Вообразите: сотня с небольшим взволнованных лиц, трясущиеся руки, следы похмелья, ожидание анальных наказаний, перспектива спортивных соревнований под эгидой страшного суда, скорая встреча со "зверями" из батальона срочной службы. И тут какой-то мудак из трёх колонок выводит на всю необъятную Родину... Нет, не музыку для медитации. И не "Хава Нагилу". Карл Орф - "O Fortuna!" Не помните - переслушайте. Не знаете - оцените. Давящая, нагнетающая, тяжелая музыка, выражающая торжество человеческого духа. Написана, кстати, в Третьем Рейхе, но мало ли что там было написано. При первом прослушивание рождает не торжественные и триумфальные мысли, а страх конца света и мысли о бренности земного существования. Хуже в этой ситуации могло быть только прослушивание "Полёта Валькирий" Вагнера. Но тогда у меня его под рукой не оказалось.
  И вот, рассекая звук, поражая своим величием, опорожняя кишечники зрителей, на сцену вышел виновник торжества. Я ещё немного подержал для него саундтрек, но Виталий чуть не задушил меня своими трясущимися руками. Пришлось выключить.
  Молча и медленно, с достоинством Бога, шагал полковник мимо притихшей роты, сопровождаемый своими прихвостнями. И ощущение невесомости накатывало на бойцов. Дойдя до конца строя, полковник остановился, повернулся к командиру первого взвода, любовно, по-отечески взял его за воротник и начал нещадно карать.
  - Что вы мне, блядь, устроили?! Вы совсем забыли, где вы и кто вы есть? Я вас со всем вашим говном сожру, идиоты!
  И всё в таком духе. Он был краснее знамени, которому присягал в молодости. Слюна летела во все стороны, маты - в небо.
  Второй взвод выгреб сильнее: у них были найдены пустые бутылки. Отмазка, что их, мол, подбросили не сработала. Написанные объяснительные обличали почти весь личный состав взвода. Провинившихся и пойманных на месте преступления прилюдно любили. Вместе с голословно обвинёнными. Короче говоря, всем прилетало за себя и за того парня. В итоге, Б. объявил, что он их сгноит, звания им не видать, спокойной жизни - пусть и не мечтают. К третьему взводу гнев полковника достиг апогея. Для Б - ина и его приспешников полковник приберёг специальные, почти не применявшиеся им до того, психические приёмы. Лучезарный швырнул перед Б - иным шапку оземь. Чуть более эффектно, чем это проделывал сам Б - ин на памятных вечерах поэзии. Матерясь, плюясь и срываясь с крика на сиплый свист, а с него - на хриплое бульканье, полковник сорвал с воротника Ильи сержантские лычки. "Не беда, - подумал я, - он себе ещё одни у К - ева давно выиграл!" Но Илюха всё-таки парень с мозгами. В объяснительной он взял всю вину на себя, постаравшись максимально обелить всех остальных. За своё мужество он, как и положено, был вознаграждён. Армейским способом: выгребал за весь взвод. Казалось, что ещё пара секунд - и Б - ину надают по сусалам. Вспоминался предприсяжный ритуал "настройки и прелюдии". Но происходящее по масштабу превосходило дежурную, формальную вздрочку в несколько раз. Станиславский аплодировал, плакал, утирал слёзы и снова аплодировал.
  - Феерично! - доложил я Виталику.
  Лишь повернувшись к Виталию, я понял, что шанс спятить ему представился. И Человек-Устав решил этим шансом воспользоваться. Боже мой, как бледен он был! Трясущиеся руки выстукивали по коленкам не то лезгинку, не то канкан. Выпученные глаза угрожающе нависали над переносицей. Ещё секунда - и они свалятся за подшитый воротник.
  - Нас оставили на сладкое! - пробормотал пациент трясущимися губами.
  Я заволновался. Не за нас "сладеньких", а лично за Виталика. Не хотелось бы мне навещать его в комнате с мягкими стенами.
  - Эй, дружище, ты чего так нервничаешь?
  - Только представь, что он с нами сделает, когда доберётся!
  - Парень, расслабься... Нас решительно не за что трогать.
  - Он же нас и так не любит, а тут...
  - А тут что?
  - А тут такое!
  Я затеял бессмысленное и опасное занятие. Я взялся вселять в параноика оптимизм и веру в себя:
  - Слушай, да на нас ни единого косяка нет. Нас спалили? Нет. Мы что-то устроили? Нет. Он знает про сломанную дверь?
  - Какую дверь? - резко перебил меня пациент, крутанулся на стуле и уставился на меня своим бешеным взглядом.
  Только тогда я понял, что его психику пожалели, и про приключения офицерской двери он не в курсе.
  - Забей! Не важно, что за дверь. И самое главное - мы на построении были в полном составе. Бритые, умытые и более-менее ровно стоящие. Так за что нас трогать-то?
  - Вот увидишь, мы в жопе!
  Что и требовалось доказать. Забирайте, запирайте и ставьте опыты. Народная медицина бессильна. Клиент готов и оформлен, родственники и друзья смирились и согласились. Где подписать?
  Пока я играл в парапсихолога, полковник Б., понижая градус ярости, добрался до шестого взвода. Я кожей почувствовал вибрации, статические разряды, импульсы, волны - это трясущийся Виталик готов был вскочить и убежать, схватившись за голову, выкрикивая проклятия и бессвязные ругательства. Но выступление Верховного поразило даже меня, превзойдя самые смелые мои ожидания. Начал он так:
  - Спасибо вам, хлопцы!
  И, сняв шапку, ещё недавно обрушенную на асфальт, поклонился. Выпрямившись, он повернулся в сторону остальных и сказал
  - Вот, смотрите, учитесь, берите пример! Вот: настоящие мужики перед вами! Спасибо ещё раз. И вам, парни, и вам, товарищ подполковник. Я-то думал, что на экономике одни пидорасы учатся, а нет, оказывается, преподаватели у них были херовые. Вот: нормальные мужики! У них что, праздника не было?! Они что, с другой планеты? Нет! Просто у людей головы работают.
  Виталик, должно быть, щипал себя, чтоб проснуться. А может быть, проклинал повара, подсыпавшего в чай психотропных препаратов. Полковник не унимался:
  - Дисциплинированные, умные, взрослые люди, выпили и разошлись, всё убрали, с утра проснулись, вышли и построились. Молодцы!
  Признаться, я и сам не верил своим глазам. Но я знал, что не сплю - не зря же мне так мутно было с утра. И я знал, что никакой наркоты в чай не подмешали - кому охота переводить продукт? Полковник закончил и ушёл. Кончил и закурил. Кросс или отжимания нашей роте не назначили только потому, что пора была соревноваться с солдатами, а на спортивном празднике нагрузки хватит всем. Мне хотелось поставить для личного состава какую-нибудь новую, окончательно убивающую, демотивирующую и разлагающую песню. Но ни одной свободной мысли в голове я не обнаружил. Все мысли были заняты анализом увиденного и услышанного.
  - Ну вот, видишь... - сказал я Виталику.
  Виталик отрешённо безмолвствовал.
  
  Приказано: бегом!
  Что я могу поведать про спортивный праздник? Что я вообще могу поведать про спорт? На момент событий, описываемых в книге, я три года вёл сознательный, осмысленный и упёртый образ жизни. Третий год я полностью отказывался от алкоголя. Но, Бог миловал: я не стал ни спортсменом, ни фанатом ЗОЖ, ни качком, ни борцом за трезвость нации. Куда там, я даже борьбу за трезвость собственной девушки проигрывал регулярно. Но речь не об этом, речь о спорте. Любовь к спорту у меня сугубо платоническая. Хотя случались и периоды активной связи, например, когда я играл, возможно, даже небезуспешно играл, в водное поло. Или можно меня назвать латентным спортсменом: большую часть своей никчёмной жизни я катался на роликах. Но всё же, как ни прискорбно, роль зрителя или организатора мне нравится больше, она привычнее и приятнее. Команду "бегом!" я не люблю всем телом. Даже больше, чем команду "подъём!"
  Роль организатора в этот раз была распределена между комбригом и Б. Мне досталась работа оформителя. Родине нужны бегуны, а она плодит ленивых звукооператоров. Виталик был подносчиком снарядов, приспешником. А заодно - нудным голосом совести.
  Не вижу смысла подробно описывать дисциплины, составы участников и уровень организации. И так понятно, что всё было по-армейски, по-похмельски, да ещё и по-санкт-петербуржски. Расскажу лишь про те немногие воспоминания, которые засели в голове на годы вперёд. Первым видом программы нашего шапито была эстафета. И тут же начались судейские ошибки. Курсанты бежали в берсах. И если вы думаете, что это не сахар, а оно так и есть, то вообразите конфуз: солдаты бежали в своих родных кирзовых сапогах. Грохот стоял такой, что наши с Виталиком усилия не слышал никто. А тут ещё курсант С - ко, разрядник по лёгкой атлетике, "привёз" преследователю полкруга дистанции.
  Тяжёлые атлеты сменили лёгких. Солдаты были в праве надеяться на успех. Но первый же раунд выявил в их стратегии дыры с кулак шириной: неотразимый Витя сделал задел в пятнадцать баллов. Следом на арене появился Филиппов, облагороженный стеклянным взглядом и явным использованием функции "автопилот". "Облагороженный" в его случае - это от слова "рожа". Не меняя кирпичного её выражения, курсант Дверелом, обозначим его так, догнал Витю по количеству повторов, повернулся к нему, помахал свободной рукой и продолжил. Воистину, душераздирающее зрелище. Такие фокусы с похмелья именуются исключительно как "подвиг", скажу я вам. После своей выходки, нисколько, впрочем, не огорчившей нашего Малыша, он сделал ещё пяток взмахов гирей. Лицо его так и не дёрнулось. Даже не порозовело. Наверное, если он захочет всех вокруг себя убить, похоронить и на похоронах каждого напиться, это лицо сохранит такой же вид. Но это уже мои больные фантазии. Третий раунд курсанты проиграли. Но задела, оставленного в наследство первыми двумя силачами, хватило. 2:0 - наши выигрывают.
  Чем же занимались мы с Виталиком? А мы давали зрителям то, чего не хватало - звук. Яростный, напористый и заводной. The Prodigy, Paul Oakenfold, System of a Down. Для гиревого спорта - соответствующих случаю Rammstein. Всем было по кайфу. Вернее так: мне было по кайфу, Виталик не сильно возмущался, остальным было по барабану. Некоторые - одобрительно кивали. Моя задача, я считаю, выполнена. Но нашёлся один, решивший пойти против такой идиллии. И это был не мой приспешник, испугавшийся чересчур немецкому языку песни Sonne, а Профессор. Откуда он взялся, где он пропадал почти весь месяц, лишь изредка проявляя себя, что за муха его укусила, с чего вдруг? Подошёл к нашему пульту и взялся вразумлять:
  - Парни, что это вы такое включаете? Ну надо же что-нибудь родное, патриотичное, своё. Светлое такое, знаете ли.
  И прежде, чем Виталик успел застрелиться, прежде, чем он даже успел для этого сорваться со стула, я смог вразумить вразумляющего:
  - Товарищ полковник, мы даём аудитории то, что она хочет, к чему она привыкла. Понимаете, тут же все уже запарились слушать родное, патриотичное и, как вы верно заметили, светлое. Не переживайте, товарищ полковник, мы всё делаем правильно.
  - Но всё же...
  - Не наша вина, товарищ полковник, что выросшее поколение не желает ничего патриотичного, светлого и родного. Но раз уж так вышло, то нужно кормить её тем, что она предпочитает. У меня за плечами по этой части...
  Профессор не дал мне договорить. Он махнул рукой и ушёл. То ли всё понял про поколение, то ли решил не спорить с идиотом.. эх, если бы спортивные победы давались так же легко, если б, допустим, судьи слушали крики болельщиков и понимали, что этим отморозкам лучше дать то, чего они хотят, чем с ними связываться. Ну то есть вот прямо так: у кого публика напористее, тем и кубок. Мне кажется, что любая наша сборная собрала бы много всего интересного...
  Получив офицерское спокойствие, я позволил себе пару раз поставить то, что аудитория не хотела даже гипотетически. Ну просто потому, что это хотел послушать я.
  Вернёмся под купол... пардон, на манеж... тьфу, я хотел сказать, к баранам... Чёрт, проехали. Вернёмся, короче, к спорту. Третья дисциплина специальной олимпиады - чисто армейская. Хотя она прижилась ещё в школе, где все физруки стараются внедрить армейскую эстетику. Никогда, кстати, не понимал, с какой целью они это делают. Я говорю сейчас о такой забаве для крепких парней с творческими наклонностями, как перетягивание каната. Под рёв толпы, вы ж понимаете, так положено. Курсанты, ко всеобщему удивлению, взяли да и выиграли сдуру это соревнование. И вот тут комбриг решил поучаствовать в этом раскладе. Почувствовал, что поставленная на кон бутылка коньяка уходит от него, уходит, соответственно, в руки полковника Б. Этого он допустить никак не мог. Пользуясь привилегированным положением хозяина цирка, он шепнул на ухо "кому следует", и соревнование продлили до трёх раундов. Видимо, он пообещал трофейным коньяком поделиться. А полковник Б., надо полагать, такими обещаниями не бросался. Не суть, конечно. Важно то, что оба следующих "затяга" сборная курсантов проиграла. То ли от обиды, то ли уже выдохлись, выигрывая предыдущий раунд. Но, стоит сказать, проиграли очень достойно. Старались так, что мне даже стало небезразлично всё происходящее. Вот только кого волнует, достойно проиграли или нет? Вообще, спорт волновал собравшихся всё меньше и меньше. Все понимали, что от дороги домой их отделяет какой-то час. А потому - начали отбывать номер. Сперва зрители, а к середине третьего состязания - уже и спортсмены.
  С плаца все переместились на спортивную площадку. Да-да, в нашем клубе есть второй танцпол, и на нём так же жарко, как на первом. Начались подтягивания. Антоха "Хайль" Г - ев опять подтягивал себя чуть не по пупок и снова повторил этот номер едва ли не полусотню раз. Ковбои попроще опять выбрали нужную амплитуду и тоже стали вытворять на турнике чудеса. Но, увы, не помогло нам ни то, ни другое. Подкупленные коньяком судьи вели себя прямо-таки по-свински. С наших ряженых в ковбои да в тарзаны бойцов за их выходки баллы снимали, тогда как сопернику те же фокусы сходили с рук. Итог закономерен - соперник сравнял счёт. Хотя победа досталась им крайне тяжело, но я уже говорил, это мало кого интересует в жестоком мире спорта. Скудного преимущества в пять повторов им хватило, а значит, всё, мы пролетаем.
  Кому нужна музыка, если есть турник, бутылка коньяка, судьбу которой надо решить, ковбои, тарзаны и прочие супермены? А раз так, раз никому, раз слушатели скрылись за углом и глотают пыль - мы с Виталиком умываем руки, сворачиваем провода, уносим аппаратуру, убираем стол. Спасибо за внимание, для вас работал ди-джей Алекс Приятный и его верный помощник MC Параноик. Автографы не даём, сотрудничество не предлагать, критику можете засунуть себе в закрома.
  Всё должно было решиться волейбольным матчем. Первая же наша тактическая ошибка - оставить Витю на скамейке запасных. Такого решения не понял даже сам Витя. Кстати, автор этой "хитрости" так и не объявился, чтоб каждый мог взглянуть в его неподкупные очи. Трибуны были, как и положено, поделены между болельщиками разных команд. Солдаты сосредоточились у брусьев, курсанты - развалились на пригорке. В пригорок, к слову, была вмонтирована какая-то секретная не то лаборатория, не то кладовка, не то и вовсе это был публичный дом. На самом деле, что это за землянка, какую она несёт идею, что символизирует, кем населена, что, в конце концов, вообще находится внутри неё - государственная тайна. Враг не должен знать, где у нас гауптвахта, а где - склад продовольствия. Единственное, что врагу разрешается увидеть с высоты своих спутников - это крышу землянки, покрытую рубероидом, намазанную мазутом и для верности ещё и выкрашенную чёрной гуашью. Вот к этому химическому составу и прилипали жопой болельщики сборной курсантской роты. Но солдатам на брусьях, думаю, было хуже - они рисковали отсидеть зад, в чём приятного ещё меньше.
  С первого класса школы я ненавижу, когда лентяи, сконцентрированные по сторонам площадки орут "Давай-давай!", якобы, поддерживая своих любимцев. Все эти хоровые вопли "Вася! Вася!" с одной стороны и "Петя! Петя!" с другой - они же отвратительны! Это же низко и подло - меряться пиписьками на фоне чужого физического напряжения. Я уже не говорю, о том, что по закону подлости, в эту манеру можно вписать любое имя, женское, мужское, полное, сокращённое, прозвище, как угодно. От "Миша! Миша!" до "Виссарион Илларионович! Виссарион Илларионович!" - легко. И обязательно визгливо, громко и напористо, а то не в кайф. Сам никогда не страдал таким недугом, другим бы не советовал и друзей отговаривал. Фанатские песни на стадионе - это хотя бы красиво и внушительно, это можно простить. Впрочем, моего мнения никто из присутствующих не спрашивал. Солдаты скандировали "Батальон!", а мы - соответственно, "Курсанты!" Позорище! Составить срочникам гортанную конкуренцию мы не могли: мешало похмелье, общая незаинтересованность, нетерпение, зачатки интеллекта в головах. Впрочем, последнее вызывало сомнения, ибо некоторые наши крикуны подставили солнцу свои тела, оголённые и исписанные зелёными фломастерными татуировками. Махач, например, выделялся и тут: на пузе у него был криво выписан призыв "Не могу я жить без моря - обоссыте мне всю грудь!" Так что об интеллекте можно спорить долго.
  Саня решил всех спровоцировать на очень плохую акцию:
  - А может споём "Семь на восемь, восемь на семь, мы солдат отпидарасим"? Терять-то уже нечего, так хоть поржём.
  - Ага, давай, ты пока запевай, а мы все встанем, заправимся, построимся и пойдём организованно с пест-ней, отойдём подальше и в сторонке покурим, ладно? - выдвинул я встречное предложение.
  Слава Богу, у нашей роты хватило того самого интеллекта хоть на что-то. Так все и остались лежать, подставив солнцу фломастерные художества.
  После двух сетов счёт был равный. Третий коротким не получился. Надо отдать должное нашим парням, они сражались до последнего. Но момент был упущен: соперник почувствовал вкус победы, мы вымотались, и даже выход на площадку Витеньки ничего уже изменить не мог. Очень может быть, что срочникам эта победа была нужнее - им поездка до родной хаты ещё не светила, а шкуру с них спустить могли легко и непринуждённо. Комбриг коньяки раздавать не любитель. В общем, забирайте, нам не жалко.
  Наши старания, о которых я постоянно указывал, всё-таки не остались незамеченными. Это может удивлять и воодушевлять, может вызывать скепсис или жалость, но это факт. Великий и Ужасный полковник Б., обещавший покарать весь коллектив до последнего киборга, если его не удовлетворят наши спортивные успехи, был улыбчив и спокоен. Хотя после учинённого с утра непотребства, после яростного сексуального насилия с элементами морального унижения путём возвеличивания замполитов, видимо, у него не осталось ни сил, ни желания. Построив шестой взвод, выдав пару заранее заготовленных острот и колкостей, полковник велел разойтись. Миша уточнил:
  - Разрешите бегом?
  - Роняя кал!
  Вот такая он душка, наш полковник Б.
  Радость можно было пощупать. Да что там, её можно было мазать на хлеб, в ней можно было купаться, тонуть и булькать о помощи. Намазанный радостью хлеб радостью же можно было запивать. Радости было столько, что её по трубам можно было экспортировать. Хоть на Запад, хоть на Восток. Хоть врагу - пусть захлебнётся нашей радостью. Можно было бы радость распихать по тюбикам и отсылать на МКС. Но главное в этой радости - она была молчаливой и ускоряющей: от радости бойцы оделись в считанные секунды, упаковали шмотьё, убрали за собой некоторый беспорядок, не особо, впрочем, усердствуя в этом, вышли в коридор и построились, не растрачивая энергии на слова, крики, свист или улюлюканье. Даже финальный инструктаж был радостным и лёгким. Ещё раз поблагодарив нас, вручив всем документы с вклеенными в них вкладышами о прохождении учебных сборов, полковник Б. задал феноменально глупый вопрос:
  - Какой взвод лучший?
  - Наш! - грозным хором отозвались замполиты.
  - Молодцы. Разойдись!
  Говно - вопрос, товарищ полковник!
  Вы думаете, дорогой читатель, кто бы вы ни были, что на этом моменте солнечные каникулы в камуфляжной парандже закончились? Как бы ни так! Наш отец-командир велел всем собраться после выходных и полдня посвятить тому, чтоб ликвидировать все до единого следы своего пребывания в части. Стыдно им там за нас, что ли? Впрочем, до вечера воскресенья на эту глупость никто не собирался обращать никакого внимания. Фактически - цирк в стиле милитари уехал. Юридически - клоуны должны ещё свернуть купол в фургон. Афиш больше нет, а представление ещё будет. Последнее. Чисто для своих.
  
  Мелкие шалости и большие успехи.
  Не понимаю, как можно без зазрения совести думать, что понедельник - тяжёлый день, не поучаствовав в марафоне патриотического идиотизма, в котором довелось побывать нам. Чудный день понедельник был безнадёжно испорчен. Его украсили яркой жемчужиной нелогичной глупости: нам нужно было прибыть в часть к восьми утра, чтоб победоносно покинуть её четырьмя часами позже. Однако, сколько же чудных событий могут уместиться в четыре часа. Я уже говорил, что время в войсках имеет свои особенности течения.
  Пока мы добирались до части, отец пытался найти хоть какую-нибудь логику в происходящем:
  - Погоди, то есть вы через четыре часа поедете назад?
  - Ну да.
  - А зачем вообще туда ехать?
  - Надеюсь, нам это объяснят первым делом.
  - А почему нельзя было эти четыре часа в субботу продержать?
  - Господи, пап, это армия. Там так положено. Если всё будет логично и эргономично, то будет скучно и неинтересно.
  Папу, должно быть, такой ответ устроил. Ну или, по крайней мере, отбил охоту искать истину дальше. А меня мои же слова навели на осмысление парадокса. Так себе, конечно, парадокс, я и сложнее встречал, но всё же... Суть: в армии, вроде как, всё по правилам, по уставам, инструкциям и нормативам. Майор Г. Пошёл в своё время ещё дальше и заявил: "Каждое слово Устава написано кровью!" Вот в том-то и беда, товарищ майор, что не головой, а кровью. В том-то и беда, что желание соображать слишком часто уступает место необходимости лить кровь. Слишком много крови в нашей стране, можно и пару литров на Устав потратить, не убудет. Чьей кровью, товарищ майор, прописан чудовищный интерьер казарменного туалета? Чья кровь не написала, что в душе должна быть горячая вода? Кому же это не хватило крови оставить в распорядке дня время для того, чтоб потный и вонючий боец мог помыться? Вот она - беда моей страны. Крови много, а льётся она не на то.
  В восемь утра нас действительно построили, не обманули. И действительно стали рисовать психоделичные картины грядущего и минувшего.
  - Лучший взвод прошлой недели - пятый, - соврал полковник Б.
  Нужно было видеть в тот момент лицо Носорога Какашкина. Он готов был разрыдаться от гордости, облобызать полковника, пасть на колени и молиться своим какашкиным богам. Его лицо светилось, переливалось, искрилось и искривлялось в разные стороны. Казалось, что ему вручили не вшивый вымпелок, а звезду героя. Он стоял перед полковником гордый, как Александр Македонский перед павшими Фивами.
  Шестой взвод брезгливо фыркал. Сдавленный шёпот бойцов выражал спектр чувств, описанный в списке смертных грехов - от зависти до гнева.
  - Да уж, конечно, их всю неделю трахали, вот и решили дать напоследок вымпелок, кровь с очка стереть.
  - Да это просто потому, что нельзя на две недели оставлять один и тот же взвод лучшим.
  - Блин, вот мерзость какая... Нас и в субботу хвалили единственных, и полковник лично сказал, что мы лучший взвод.
  Иные и вовсе решили не выстраивать сложных словесных конструкций и ограничились набором прямолинейных эпитетов:
  - Суки! Мрази! Соски!
  Если честно, мой взвод напоминал малых детей. Хотя... всё происходящее вскоре превратится в детсадовский утренник, так что детство не возбранялось.
  После такого обескураживающего и эффектного начала дальнейшее почти не вызывало интереса. А ведь полковник Б. рассказал нам, за каким чёртом нас сюда согнали.
  - Вам нужно подняться наверх и устранить все до единого следы вашего пребывания.
  Потом полковник нарисовал детали этого титанического мероприятия. Замполитам и здесь досталось больше всех: нам нужно было очистить комнату досуга, служившую замполитарием, от кроватей, тумбочек и сундуков. Потом назначались ответственные за всё: сдать бельё, вернуть посуду, отдать Родине арендованные запчасти обмундирования.
  Закипела работа. Койки и тумбочки были плавно переброшены на первый этаж казармы. В сундуках были обнаружены ничтожные остатки былого могущества: куски рафинада, обломки печенья, рваные чайные пакетики, запахи и воспоминания. Вся эта вкуснятина была собрана в один пакет, и по нему приняли следующее решение: отдать ефрейтору Серёге, мол, он нас кормил, а теперь и мы его накормим. Ну, как накормим - подразним.
  Котелков и кружек, как ни странно, хватило. И это хорошо. Наволочки, полотенца и простыни были собраны в два тюка, которыми навьючили К - ова.
  Справившись с набором нехитрых заданий, курсанты стали скапливаться на полянке. Той самой, которую пометил Горчица. На полянке валялся дохлый воробушек. У него выдался особо тяжёлый понедельник.
  Чем заняться, пока ответственные ждут вызова к хранителю белья? Миша на этот вопрос для себя ответ нашёл. Он решил разбить лампу. Вернее, он-то решил поиграть в футбол в пустом замполитарии. А лампа решила разбиться "сама", добровольно. Саня принёс весть об этой диверсии на нашу поляну.
  - Господи, - воспринял новость я,- как же можно быть таким идиотом? За месяц ничего не сломали, хотя и в футбол, и в водное поло, и в дельфинарий играли. Вот надо было не дотерпеть часок и всё-таки разбить эту чёртову лампу.
  Со всех щелей тут же сбежались ответственные, заинтересованные и просто недовольные. Прапорщики - они как акулы, чувствуют, падлы, кровь с огромного расстояния. Обстоятельства звонкого происшествия их не волновали. Им хотелось только выставить счёт. Миша, спустившись после разговора с акулами к нам, выражал задумчивость и озадаченность:
  - Я вот не пойму чего-то...
  И Миша озвучил четырёхзначное число, которое хотели акулы получить рублями за разбитый плафон. Срочно и полностью. Причём, что символично, чеки они не выдают. И не принимают.
  - Я не понял, они у них из золота что ли? Или песни поют?
  - Они с тебя ещё за моральный ущерб просто хотят получить. Им ещё этот плафон оплакивать. У него, небось, были жена и маленькие детки. Или он им навевал воспоминания о безудержной развратной юности, - предположил я. - В любом случае, советую тебе найти Л., покаяться ему, отжаться пару десятков раз, а он пока приструнит алчных прапоров.
  Минут через десять Миша вернулся, наступил на дохлого воробушка, выматерился и победоносно заявил, что оставил Родине на память в десять раз меньше, чем она запрашивала. Затянувшись, он добавил:
  - Хотя и это - до хуя...
  Слово командира никогда ещё не было столь точным, чётким и правдивым.
  С другой стороны полянки из-за деревьев выглядывали горящие глаза солдат срочной службы. Эти парни на акул не тянули, они так, стервятники. Им бы берсы подобрать, да пожрать чего раздобыть. Они измаялись уже ждать окончания нашего блицкрига, сильнее, чем мы сами, ждут они, когда нам прикажут покинуть эту часть.
  А где-то вдалеке на фоне серого неба мозолил глаза розовый "Урал". И Родина всё так же спокойно дремала.
  Вернулся К - ов. Уже без тюков. Но всё ещё чем-то напоминающий ишака. И надо было переходить к финальной фазе нашей войны - к награждению непричастных.
  Но сперва расскажу о том, что работало фоном к этому утреннику. По устоявшимся в массах заблуждениям, лучшими убийцами на планете за всю её историю были ассассины. И заблуждение даже не в том, что они лучшие. Заблуждение чаще всего связано с этимологией этого слова. Согласно распространённому мифу слово "хашшашин" происходит от "гашиш", который эти парни употребляли, чтоб поглядеть на райский сад и поехать крышей. Нет, безусловно, боевой дух эти ребята черпали из наркотических галлюцинаций и воздействий на мозг умелыми мусульманскими мистификаторами. Всё так, да только гашиш тут не причём. Одурманивали этих парней опиумом и ничем иным. Но знают об этом единицы. Тонкости и незначительные детали, скажите вы? Ну да, только эти тонкости подвели двух христиан, которые решили повторить шиитские опыты. Во время подготовительного этапа начальство поймало этих двоих ренегатов в состоянии наркотической обкурки наркотическим гашишем. Поймать-то поймало, а вот доказать ничего не могло - пытки, вроде как, аморальны и противозаконны. А потому у неудавшихся наёмников взяли мочу на анализы и отправили её в город. Я прям вижу этот процесс: отправление малой нужды под бдительным контролем свирепого офицера. Если переусердствует с контролем - можно невозбранно отправить и большую нужду. А чего, лишним не будет! Мало ли, может, они этот чёртов гашиш ложками ели? И пока сырьё изучалось профессионалами, никто не собирался оставлять парней в покое, давая им последний шанс спокойно посмотреть на райский сад и позабавиться с выдуманными девами. Нет, что вы! Для них нашлось достойное, а главное полезное занятие: их облачили в полный комплект РХБЗ, обули в лыжи и выпустили на плац ходить строевым по кругу. Наверное, их бы и пест-ню заставили горланить, да не хотели нарушать трагичности момента каким-то показным патриотизмом. Саня очень к месту вспомнил четверостишие из школьного детства, начинающееся со строчки "Стою на асфальте, в лыжи обутый..." Я, как и все, кто думал, что стишок описывает очень комичную ситуацию, нереальную и гротескную, понял, что в армии всё серьёзно, всё по-настоящему, и никто с вами шуточки шутить не станет!
  Итак, по плацу маршировали неизвестные природе олимпийцы, а перед нами выступал комбриг. Он рассказал нам, какие мы молодцы, наврал, как он нами доволен, постарался убедить, что мы за месяц узнали и сделали много всего полезного, заверил, что приобретённые навыки - это очень важные навыки. Он нас даже поблагодарил, назвал "сынками" и, казалось, лично каждого желал расцеловать в дёсны. Видимо, субординация не позволяла.
  И в этот трогательный и печальный момент, в эту душераздирающую секунду, насыщая и нагнетая обстановку, с небес посыпались капли. Немного и негусто, а именно так, как положено по всем голливудским шаблонам. И думать о том, что говорит комбриг, уже не получалось. Вместо этого в мою голову лезли звуки, планы, ракурсы, кадры. Вот здесь нужно крупным планом лицо комбрига, вот тут - глаза бойца, мокрые от слёз, вот сейчас - раскат грома где-то вдалеке. А вот сейчас из глубины, словно из вечности, должна вылезти медленная, пронзительная, печальная мелодия. Пусть музыка нагнетает светлую грусть и ностальгию. Рука уже дёрнулась к карману, чтоб достать телефон и включить какую-нибудь подходящую музыку, но в последний момент я остановил её. Придя в себя, я даже посмотрел наверх, на крышу казармы: мало ли, может, это специально подготовленные солдаты из шлангов имитируют дождь, придавая моменту колорита и насыщенности...
  Комбриг закончил и удалился. Я представил, как продолжился бы этот эпизод, если бы мы снимались в кино. Он бы заперся в кабинете и смывал тоску коньяком, перелистывая личные дела и подолгу вглядываясь в лицо каждого курсанта.
  Несколько секунд нас не занимало ничего, кроме дождя и шагающих пост-апокалиптических биатлонистов. Для них дождь, наверное, был подарком: по мокрому асфальту, скорей всего, лыжи скользят лучше.
  На смену комбригу в наши мозги вбежали командиры взводов эти парни не могли растрогать личный состав так же, как это сделал Батяня. Их работа была в том, чтобы гордо перечислить всех отличившихся и заслуживших благодарность. Хотя, если по чесноку, проще было перечислить тех, кто отличиться не смог ничем, кроме распиздяйства. Вручали награды "Воин-спортсмен", "Краса и гордость войск связи" и "Киборг тысячелетия". Тех, кого вообще никуда было не вписать, а отметить стоило бы, скопом запихали в "личную благодарность командира взвода". Меня включили в эту серую массу. В итоге осталось по три-четыре личности с каждого взвода, которым вовсе ничего не дали. Но, думаю, они от этого не повесились.
  Последним выступал Лучезарный Б. Прищурив левый глаз, он поинтересовался у собравшихся:
  - Как закончился спортивный праздник?
  Пока основная масса тупила и искала подвох, который очевидно присутствовал, нашёлся один киборг, который отчеканил:
  - Со счётом 3-2 победила сборная батальона срочной службы, товарищ полковник.
  - А вот и нет. Кто мне скажет правильный ответ? - полковник прищурил другой глаз.
  Повисла тяжёлая тишина. Слишком уж очевиден был подвох, но желания на него натолкнуться не было ни у кого. Тишину нарушил сам шутник-полковник:
  - Спортивный праздник закончился вничью. Я выиграл у комбрига в нарды. А раз так - все свободны. Обмундирование сложить в общую кучу в коридоре. На экзамен явиться бритыми, трезвыми и боеспособными. До экзамена постараться никаких контактов с милицией не иметь. Форма одежды на экзамене по системе "без шапки, без ремня и в берсах". Вопросы есть?
  У нас-то вопросов не было. Они были у тех горящих глаз, что выглядывали из-за деревьев. И почти у всех - один и тот же: "Да что ж за херня такая?" Не солоно хлебавши, плюясь и ругаясь тихим матом, охотники за берсами разошлись по своим делам.
  Переодетые и несказанно радостные бойцы кучковались на своей любимой полянке в ожидании финального "Вольно, разойдись!", курили и пытались придумать, о чём бы им поговорить. Если не учитывать светящихся лиц, то каждый был похож на этого мёртвого воробушка, который совсем уже плохо выглядел. Я выкинул окурок и закончил вслух мысль, крутившуюся всё это время в голове:
  - А ремень я всё-таки увезу!
  Я метнулся на второй этаж, огляделся, как настоящий вор, выхватил из "общей кучи" ремень, который сам же и подписал неделю назад Родине на память, скрутил его и сунул в сумку. Потом вальяжно, насвистывая песенки, спустился и встал на своё место. Моему примеру решили последовать многие. Но они напоминали не послушников, а пародистов. Сохранять ту же осторожность они не собирались. Началась беготня, толкотня, люди кричали, разбираясь, где чей трофей. Да и "общая куча" измельчала. "Да уж, эти идиоты даже спионерить ничего нормально не могут!", - в мыслях сокрушался я.
  Наконец, нас построили, приободрили, пересчитали, обозвали напоследок "дятлами" и "шлангами", заново перечислили все установки и только после этого ещё раз поздравили. А уже потом озвучили желанное, долгожданное, почти немыслимое, финальное "Вольно, разойдись!"
  Но замполиты не разошлись! Не те они люди, чтоб вот так просто взять и разойтись. Они не меньше других хотели свалить из этой вашей армии, но сделать это предпочли красиво. Слаженно и дисциплинированно, держа равнение, шагая в ногу, они вышли из части, распевая "Яблочко".
  Вот так закончился мой блицкриг.
  
  Эпилог. Ещё раз об уникальности.
  Действительно, получается так, что уникальных единиц среди нас нет. Им просто не откуда взяться. Армия может поработать над тобой, но сделать из тебя уникальную единицу она может только одним способом: полностью лишить тебя логики, поставить в самые непредсказуемые условия и заставить выкручиваться. И, если выкрутишься, придумать новые, ещё менее предсказуемые. И тем не менее, уже за неделю до окончания своего блицкрига я сидел на поребрике и вслух рассуждал:
  - Вот хочется плюнуть на всё, послать всё к чёртовой матери, подписать контракт и остаться в армии. И ни о чём не думать, не задавать себе никаких вопросов, просто выполнять приказы. На двадцать лет избавить себя от необходимости что-либо выбирать. Воспользоваться тем, что за тебя уже всё решили, и не пытаться даже помыслить ни о какой уникальности.
  Сознаюсь, меня до сих пор посещают эти мысли. Но всё реже.
  На экзамен нас согнали к утру. Трезвыми были почти все. Боеспособными - немногие. Подполковник О., которого мы за время нашего обучения успели капитально достать, ничего не зная о наших боевых подвигах, устроил нам "экзамен с пристрастием". Бойцы пяти других взводов просто получали свои оценки и уходили, а замполиты сыпались, тупили, мычали, получали глупые вопросы, мучились придумать умные ответы. В общем, как и положено по бумагам, сдавали экзамен. Вслед за блицкригом по традиции мы получили Нюрнбергский Процесс. Всё, как в сказке: билеты, вопросы, сорок минут на подготовку. Здание факультета пустело быстро, а наш взвод всё сдавал и сдавал и сдавал. Непонимание, возмущение, испуг достигали в нашей аудитории максимального градуса. Я принял единственно верное решение: улёгся на лавку и попросил разбудить себя, когда случится хоть что-нибудь интересное.
  Я говорил в самом начале книги, что уникальных людей нет. Уникальным ты становишься в том случае, если тебе херовее, чем остальным. Во всех остальных случаях, ты просто идешь не в ногу. А значит, рано или поздно, тебя исправят. В худшем случае - ликвидируют. Делает ли человека уникальность, а точнее, попытки её добиться, достойным членом общества? Едва ли. Даёт ли жизнь, положенная на бесполезное стремление к уникальности, право считать себя лучше других? Сомневаюсь. Вот они мы - целый взвод уникумов. Нам труднее всех, нас единственных по-настоящему спрашивают, заставляют отвечать, мы единственные получаем несовсем отличные оценки. Мы уникальным образом портим себе солнечный день. И ещё более уникальным образом портим руководству статистику. И что с того? Что, Виталик стал спокойнее или рассудительнее? Или Дэн вдруг резко поумнел и вытер сопли? Или, может быть, Джордж что-то понял про порядочность и справедливость? Куда там!
  На моей голове понемногу отрастали волосы. Даже свой уникально-бритый череп я терял. И пытался заснуть, ворочаясь на неудобной узкой лавке. Я знал, что что-то должно случиться, а потому просто ждал. Хуже всего было Мише: как бы быстро дело не пошло, какие бы оценки его взвод не получил, командир в любом случае уходил последним.
  Голова была пуста. Слишком уж много всего в неё пытались внедрить весь прошедший месяц. Как только отпала необходимость принимать всё это, в голове образовался вакуум. А стоило бы начать думать, потому как поводов - предостаточно. Вопросов, которые надо бы решить, было много, а времени на это - не очень. Помучавшись на деревянной лавке ещё немного, я встал и отправился курить. На этот шаг не требовалось разрешение. Одно это хоть сколько-нибудь вселяло оптимизм и заставляло верить в завтрашний день. По дороге наверх я натолкнулся на полковника Б., уже отстрелявшегося и отпустившего три взвода.
  - Здравия желаю, товарищ полковник.
  - А, это ты... чего шатаешься?
  - Жду, когда всё это закончится.
  - В смысле?
  - В смысле, жду окончания экзамена, чтоб навсегда покинуть это здание и снять эту форму.
  Полковник поморщился. По его прикидкам все должны были уже закончить Процесс, следовательно, офицеры могли бы приступить к чаепитию. Прихватив, естественно, замполита Л., чтоб не превращать чаепитие в банальную пьянку. Шаблон полковника трещал и рвался. И тут он увидел мои пальцы.
  - Это что такое? - он вымещал на моих перстнях свой диссонанс.
  - Виноват... - уже не так браво, как пару недель назад, ответил я, пряча ювелирные изделия в карман.
  - Вот как был распиздяем, так и остался! - уже не так злобно, как раньше, процедил Б. и пошёл наверх.
  Мои надежды оправдались - он пошёл выручать наш взвод.
  Жизненный опыт похож на копилку. И за этот месяц я напихал в розовую хрюшку целую горсть пятаков. Я научился выполнять приказы, не задавая вопросов. Научился не думать о логичности и целесообразности. Научился курить на бегу, спать на ходу, высыпаться за пять часов, громко петь и изящно материться. Главное, что я понял: мне не противна система, при которой начальник делает из тебя дурака. Парадоксально, но факт: я порой испытывал удовольствие, выполняя приказы. Мне казалось, что его выполнение делает меня достойным членом общества.
  Полковник Б. открыл дверь аудитории, быстро оценил обстановку и спросил подполковника О. напрямик:
  - Саня, ты охуел? Что ты тут устроил?
  Оторопевший подполковник О., давно получивший от нас прозвище Махоуни в честь персонажа древнего голливудского продукта, не сразу нашёл, что ответить:
  - Так ведь... товарищ полковник... экзамен же... вот они и...
  - Так, заканчивай этот балаган! - рекомендовал Б.
  В дверях возник подполковник Л. Его появления ждали сильнее, чем второго пришествия.
  - Ю.Ф., - обратился к нему Лучезарный, - вы очень вовремя. Пригласите сюда всех остальных, кто остался. И командира взвода не забудьте.
  Дальше всё пошло по следующей схеме:
  Боец подходил к столу, брал билет, номер которого фиксировался, отходил. Мише называли фамилию экзаменуемого, Миша говорил оценку, все смотрели на преподавателя, тот важно рапортовал "Согласен", взгляд переходил на Б., который заносил это согласие в реестр. За три минуты, таким образом, свою оценку узнали больше человек, чем за два часа до этого. Во время этого фарса Махоуни стоял в стороне, шевелил усами и хлопал ресницами. Хотелось подойти к нему и повесить на грудь табличку "Меня официально поимел взвод экономистов. Дважды".
  Вот так я стал офицером запаса. Про все приключения в военкомате, про тамошних обитателей, про радости общения с ними - про это можно написать отдельный фолиант. Ещё больше и ещё нелепее этого. Стал ли я лучше, получив бумагу, в которой русским по белому слева на восток написано "лейтенант"? Не знаю. Но одно могу сказать точно: в день Защитника Отечества повод выпивать у меня теперь есть. Формальный и тщедушный, но всё же есть.
  Я ненавижу затасканные клише. И плевать, что книга написана ими чуть более, чем полностью. Я не знаю, как закончить её, избежав ещё одного шаблона. А потому расскажу последнюю историю. И всё.
  Вот говорят, что спортсмены, уходя из спорта, вешают на гвоздь. Каждый - вешает своё: плавки, бутсы, клюшку. Шахматисты, надо полагать, вешают на гвоздь коня. Собственно говоря, страшно представить, что вешают эти ваши штангисты. Не суть, я уже говорил, что не спортсмен, Бог миловал. Но всё же уходить надо красиво. Я одел гражданское платье, влез ногами в кроссовки, да-да, те самые, за которые нас осеменяли перед присягой, упаковал в рюкзак последние свидетельства блицкрига. И остался в затруднительном положении: берсы было решительно некуда девать.
  - И чего мне делать с лаптями? - поинтересовался я вслух у самого себя.
  - Тащи их за собой по асфальту. За шнурки. Знаешь, как дети катают машинку на веревочке, так и ты, только берсы, - предложил Саня.
  - Не, у меня есть идея получше.
  И я повесил их за шнурки. Нет, не на гвоздь, а на ручку двери гардероба.
  - Лепота! - воскликнул я, довязав последний узелок в своей инсталляции.
  - И что это символизирует? - поинтересовался Миша, который больше не был ни командиром, ни сержантом.
  - Это символизирует, дорогой друг, что они мне больше не нужны.
  - А за грибами ходить? - возмутился Ворон.
  - А за грибами, если соберусь, я пойду в кроссовках. Через улицу. К знакомому. У него иногда бывают очень неплохие грибочки.
  И, конечно, можно было бы напрячься, скататься обратно в часть и торжественно поставить ненужные более берсы на КПП, типа, пусть парни порадуются. Заработать перед Богом "плюсик" за заботу о ближнем. Но я же заранее знаю, что никуда не поеду, ничего не заработаю, а поставлю эти сандалики на балконе, и будут они там пылиться, пока мне вдруг, ни с того, ни с его не стукнет в голову заняться спортивным ориентированием.
  Уже уходя, Санёк спохватился:
  - Ты идиот, Алексий!
  - Обоснуйте, Алехандро.
  - Они же у тебя подписанные, берсы-то. Офицеры посмотрят, чьи берсы и придут разбираться.
  - Скорее уж я к ним приду берсы назад требовать, чем они ко мне разбираться. Это во-первых. А во-вторых, у меня у одного они не подписаны. Но только офицеры об этом не знают.
  За спиной хлопнула тяжёлая дверь факультета. Светило солнце. Я надвинул на глаза чёрные очки и закурил. Расходитесь, здесь больше не на что смотреть.
  
  The END.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"