Annotation

     Мэри Бет Кин

     Спросишь опять - отвечу “да”

     Бестселлер "Нью-Йорк Таймс"

     Неавторизованный перевод на русский язык: OCTPOB

     KEANE, MARY BETH - ASK AGAIN, YES

     Copyright No 2019 by Mary Beth Keane

     ISBN 978-1-9821-0700-0 (ebook)

     Copyright No 2019 Unauthorized translation to Russian by OCTPOB

     ПРОЛОГ. Июль 1973-го

     Фрэнсис Глисон, высокий и худощавый полицейский, зашёл в тень объёмного каменного здания 41-го Участка.

     Пара чулок сушилась на пожарной лестнице четвёртого этажа дома на 167-й Стрит. И пока Фрэнсис ждал другого новичка, полицейского по фамилии Стэнхоуп, он отметил совершенную неподвижность этих мультяшных ног с деликатным изгибом у пятки.

     Дом, стоящий рядом, сгорел прошлой ночью. И Фрэнсис подумал, что сейчас он похож на многие другие в 41-м Участке - пустая коробка с почерневшей лестницей внутри.

     Соседские дети наблюдали за пожаром с крыш и пожарных лестниц, куда они притащили свои матрасы в этот первый по-настоящему жаркий июньский день. Даже через квартал Фрэнсис мог слышать, как они упрашивали пожарных открыть хотя бы один гидрант. Он живо представлял их, прыгающих с ноги на ногу на раскалённом от жары асфальте.

     Он посмотрел на часы, а потом опять на дверь полицейского участка, думая, где может задержаться Стэнхоуп.

     Тридцать градусов жары, а ведь ещё и нет десяти утра.

     Погода оказалась для него самым большим шоком в Америке: зима, обжигающая лицо, и лето, влажное как болото.

     “Ну что ты всё ноешь” - сказал ему дядя Пэтси этим утром - “Жара, жара, жара”. Но Пэтси весь день подавал пивко в прохладном баре. Фрэнсис же патрулировал по жаре, с подмышками, темневшими от пота уже через 15 минут.

     “Где Стэнхоуп?” - спросил Фрэнсис у молодых полицейских, направлявшихся на дежурство.

     “Кажется проблема со шкафчиком в раздевалке” - ответил один из них.

     Наконец, ещё через несколько минут, Брайан Стэнхоуп показался на лестнице участка.

     Брайан и Фрэнсис познакомились в первый же день занятий в полицейской академии. Волей случая оба оказались распределены в 41-й Участок.

     В академии они вместе ходили на занятия по тактике, и через неделю Стэнхоуп подошёл к Фрэнсису по окончании класса: “Ты же ирландец? Я имею в виду ирландец прямо с корабля?”

     Фрэнсис ответил, что да - он с запада, из Гэлвэя. И промолчал о том, что на самом деле прилетел в Америку на самолёте.

     “Я так и думал” - сказал Стэнхоуп - “Моя подруга тоже оттуда. Из Дублина. Хочу тебя кое-что спросить”.

     С точки зрения Фрэнсиса, Дублин был так же далеко от Гэлвэя, как и Нью-Йорк. Но, наверное, для янки - это одно и то же.

     Фрэнсис приготовился к более личному вопросу, чем он готов был ответить.

     Первое что его удивило в Америке - любой мог спросить всё, что ему приходило в голову. Где ты живёшь, с кем ты живёшь, сколько платишь за квартиру, чем занимался в прошлые выходные?

     Для Фрэнсиса, который стеснялся даже выкладывать свои покупки на кассе супермаркета в Бэй-Ридже, это было чересчур.

     “Готовишься к большой вечеринке?” - поинтересовался кассир у Фрэнсиса в прошлый раз. Упаковка Будвайзера. Пара картофелин. Дезодорант.

     Брайан переживал, что его подруга не общается с другими ирландками. Ей всего 18 лет. Можно было подумать, что она приехала из Ирландии с другом или братом или типа того. Но она приехала одна.

     Могла хотя бы найти несколько ирландок, чтобы поселиться с ними и делить квартплату. Они там повсюду.

     Но она работала медсестрой в госпитале и делила госпитальную квартиру с негритянкой. Это разве нормально для ирландок? Раньше у него была русская подруга, и все её знакомые говорили только по-русски.

     “Я тоже ирландец” - сказал Стэнхоуп - “Мои предки из Ирландии”

     Ещё одна особенность Америки - здесь почти все были ирландцами. Но, в основном, через предков.

     “Возможно это признак ума - держаться подальше от наших” - заметил Фрэнсис с серьёзным выражением лица. Стэнхоуп задумался.

     На выпуске в полицейской академии выступал Мэр Линдси. И со своего места в третьем ряду Фрэнсис думал - как забавно вживую увидеть человека, которого раньше видел только по телевизору.

     Фрэнсис родился в Нью-Йорке, в младенчестве его увезли в Ирландию, а обратно он вернулся уже в 19 лет - с десятью долларами в кармане и американским гражданством. Брат отца, дядя Пэтси, встретил Фрэнсиса в аэропорту, забросил его сумку на заднее сиденье автомобиля и сказал “Добро пожаловать домой”.

     Сама мысль, что это чужое иностранное место теперь его дом, звучала странно.

     В первый же день дядя Пэтси поставил Фрэнсиса за стойку своего бара на углу Третьей Авеню и 80-й Стрит в Бэй-Ридже. Над дверной рамой висел лист клевера.

     Когда в бар зашла первая женщина и заказала пива, Фрэнсис взял высокий бокал и налил его до половины.

     “Что это?” - удивилась она - “Полпива?”

     Она посмотрела на мужчин, сидящих у стойки - перед каждым стояло по пинте пива.

     Фрэнсис показал ей пол-литровый бокал. “Вам нужен такой?” - спросил он - “Полный?”

     Наконец поняв, что он новичок в этом баре, новичок вообще в Америке, женщина потрепала его по щеке и сказала “Да, мой сладкий”.

     Однажды, через год после приезда Фрэнсиса в Нью-Йорк, в бар зашли двое молодых полицейских.

     Они кого-то искали по фотороботу и опрашивали посетителей бара на предмет опознания этого человека. Они перебрасывались шутками с Пэтси, Фрэнсисом и между собой. Когда полицейские уходили, Фрэнсис набрался смелости и задал им несколько типично американских вопросов: тяжело ли стать полицейским, сколько им платят?

     На несколько секунд их лица стали непроницаемыми. Был февраль - Фрэнсис стоял в потрёпанном свитере, который ему дал Пэтси, и чувствовал себя неопрятным рядом с полицейскими в отутюженной форме и уверенно сидящих на головах фуражках.

     Наконец полицейский поменьше ростом сказал, что раньше работал на автомойке у двоюродного брата, на Флашинг Авеню. Несмотря на то, что мойка была автоматизированная, шланги постоянно умудрялись его облить, и к концу зимнего рабочего дня он был промёрзшим насквозь. Это было ужасно.

     Плюс сейчас, когда он знакомится с девушками, ему гораздо приятней говорить, что он полицейский, а не работник автомойки.

     Второй полицейский снисходительно слушал этот рассказ. Он поступил в полицию, потому что его отец был полицейским. И два его дяди. И дедушка. Это было у него в крови.

     Фрэнсис думал об этом разговоре всю зиму, чаще обращая внимание на полицейских на улице, в метро, по телевизору. Он пошёл в ближайший участок и узнал информацию о вступительном экзамене - когда, где и как.

     Когда Фрэнсис упомянул свой план дяде Пэтси, тот сказал что это отличная идея. Всё что тебе надо - это отработать 20 лет, и ты уже на пенсии. Фрэнсис заметил, что Пэтси сказал “20 лет” как будто это было ничто, как глазом моргнуть. Для Фрэнсиса же на тот момент это была длина всей его жизни. Он представил свою жизнь разбитой на 20-летние сегменты и подумал, сколько таких сегментов он проживёт.

     Самое лучшее в этом, сказал Пэтси, что ты уйдёшь на пенсию ещё молодым. И жаль, что он сам об этом не задумывался, когда ему было столько лет как сейчас Фрэнсису.

     --

     После окончания полицейской академии, их класс разделили на группы - для прохождения стажировки в разных частях города.

     Фрэнсиса и ещё тридцать выпускников, включая Брайана Стэнхоупа, отправили в Браунсвилль, а затем в Бронкс, где собственно и началась настоящая работа. На тот момент Фрэнсису было 22 года, а Брайану 21.

     Фрэнсис не очень хорошо знал Брайана, но всё равно ему было приятно увидеть знакомое лицо.

     Ничего из того, что им обещали, не сбылось. Здание участка выглядело полной противоположностью тому, что представлял себе Фрэнсис, поступая в академию. Мало того, что оно выглядело неприглядно снаружи - облезлый фасад, залепленный птичьим помётом и увенчанный колючей проволокой. Внутри всё было ещё хуже.

     Во всём здании не было ни одной поверхности, которая не была бы мокрой, липкой или облезлой. Батарея в комнате для совещаний треснула пополам, и кто-то поставил под неё старую кастрюлю, чтобы туда падали просочившиеся капли воды. Побелка сыпалась с потолка на их столы, головы и блокноты. В камеры, рассчитанные на 2-3 человека, набивали по 30 нарушителей. Вместо того, чтобы патрулировать с опытным напарником, новичков отправляли в патруль с новичками. “Слепые ведут слепых” - шутил сержант Рассел и обещал что это временно. “Главное не наделайте глупостей” - повторял он.

     И вот сейчас Глисон и Стэнхоуп шли от догорающего здания на север. Невдалеке слышалась очередная пожарная сирена. Оба молодых полицейских знали свой участок по карте, но ни один из них не видел его в реальности. Патрульные машины выдавали по сроку службы, в смену с 8 утра до 4 дня работали в основном ветераны.

     Они могли бы доехать на автобусе до границы участка, и вернуться оттуда пешком, но Стэнхоуп сказал, что ненавидит ездить на автобусах в полицейской форме, когда все вокруг напрягаются при его виде и оценивающе его разглядывают.

     “Хорошо, тогда пойдём пешком” - предложил Фрэнсис.

     И сейчас, со струящимися по спинам ручьями пота, они прочёсывали квартал за кварталом. Каждый - с дубинкой, наручниками, рацией, пистолетом, патронами, фонариком, перчатками, ручкой, блокнотом и ключами, звенящими на ремне.

     Некоторые кварталы состояли только из развалин и сожжённых автомобилей - там они внимательно смотрели, нет ли движения среди обломков. Девочка кидала теннисный мячик об стену дома. Пара костылей валялась прямо на дороге, и Стэнхоуп пнул их. Каждая мало-мальски уцелевшая стена была исчёркана граффити. Знак на знаке, круги и изгибы изображали движение, подразумевали жизнь и выглядели преступно ярко на фоне остальной убогости.

     Фрэнсис знал, что смена с 8 до 4 - настоящий подарок. Если нет ордеров на арест, то, скорее всего, всё будет спокойно до самого обеда. Когда они, наконец, свернули на Южный Бульвар, то почувствовали себя путниками, пересёкшими пустыню. Если боковые улицы были безлюдны, то бульвар был забит машинами. Магазин мужской одежды, продававший костюмы всех цветов и размеров, несколько винных магазинов, магазин подарков, парикмахерская, бар. Проезжающая полицейская машина мигнула им огнями и поехала дальше.

     “Моя жена беременна” - сказал Стэнхоуп после затянувшегося молчания - “Должна родить примерно ко Дню Благодарения”.

     “Ирландочка?” - переспросил Фрэнсис - “Ты всё-таки женился на ней?”

     Он пытался вспомнить, были ли они помолвлены, когда Стэнхоуп рассказывал ему о ней. Он посчитал, сколько осталось до ноября - получалось около 4 месяцев.

     “Ага” - ответил Стэнхоуп - “Две недели назад. В муниципалитете”.

     Они отметили свадьбу обедом во французском ресторане на 12-й Стрит - и Стэнхоупу пришлось тыкать пальцем в меню, потому что он не мог произнести ничего из написанного. Анне пришлось в последний момент менять платье, потому что другое оказалось слишком тесным.

     “Когда родится ребёнок, она хочет обвенчаться в церкви. Сейчас мы не могли найти священника, который бы это сделал достаточно быстро. Несмотря на её живот. Анна говорит, что, может найти священника, который благословит их свадьбу и крестит ребёнка в тот же день. Я имею в виду, когда это случится”.

     “Женат, так женат” - сказал Фрэнсис и от души поздравил его, надеясь, что Стэнхоуп не заметил, как он высчитывал сроки. Не то, чтобы его это сильно заботило. Просто старая привычка, из дома. Привычка, которую он наверняка забудет в Америке. Потому что здесь могут прийти на воскресную службу в шортах и футболках. Недавно он видел женщину-таксиста. А по Таймс Скверу люди гуляют чуть ли не в подштанниках.

     “Хочешь, покажу фотку?” - спросил Стэнхоуп, снимая фуражку. За отворотом оказалась фотография красивой молодой женщины с длинной изящной шеей. Рядом лежала карточка с молитвой Св. Михаилу и ещё одно фото - молодой Брайан с каким-то парнем.

     “Кто это?” - спросил Фрэнсис.

     “Мой брат Джордж. Тут мы на стадионе”

     У Фрэнсиса пока не было фотографий внутри фуражки, хотя в кошельке у него тоже лежала молитва Св. Михаилу.

     Фрэнсис попросил Лену Теобальдо выйти за него замуж в день, когда закончил полицейскую академию, и она согласилась. Теперь он представил, как тоже будет рассказывать, что они ждут ребёнка.

     Лена была наполовину полька, наполовину итальянка. Иногда Фрэнсис просто смотрел на неё - как она роется в сумочке, или чистит яблоко - и в ужасе думал, что было бы, если бы он не встретил её. Если бы он не приехал в Америку? Если бы её родители не приехали в Америку? Где ещё, кроме Америки, полька и итальянец могли встретиться и родить такую замечательную девушку, как Лена? Что если бы он не работал в баре в тот день, когда Лена туда зашла чтобы зарезервировать зал для семейной вечеринки? Она тогда рассказала, что её сестра поступила в университет. Получила полную стипендию - вот какая умная!

     “Может, ты тоже получишь, когда окончишь школу” - сказал ей Фрэнсис.

     Она посмеялась и сказала, что окончила школу ещё в прошлом году и институт не в её планах. Она вполне довольна своей работой. Лена работала оператором в ВЦ компании Дженерал Моторс, всего на несколько этажей выше ФАО Шварц. Фрэнсис к тому времени был в Америке всего несколько месяцев и не знал, что такое ФАО Шварц.

     “Меня спрашивают, собираемся ли мы остаться в городе” - сказал Стэнхоуп - “Сейчас мы снимаем квартиру в Квинсе, но она крошечная”.

     Фрэнсис пожал плечами. Он ничего не знал о том, что было за городом, хотя и не мог представить себя живущим в квартире до конца жизни. Он мечтал о земле, саде, просторе. Фрэнсис только знал, что после свадьбы они с Леной будут жить у её родителей, чтобы сэкономить деньги.

     “Ты когда-нибудь слышал о городке под названием Гиллам?” - спросил Стэнхоуп.

     “Нет”.

     “И я не слышал. Но этот парень, Джаффе, кажется он сержант - сказал, что Гиллам находится всего в двадцати милях к северу отсюда, и там живёт много ребят с нашей работы. Он говорил, что все дома там имеют большие лужайки, а дети доставляют газеты на велосипедах, как в каком-нибудь американском кино.

     “Ещё раз, как это место называется?” - переспросил Фрэнсис.

     “Гиллам” - сказал Стэнхоуп.

     “Гиллам” - повторил Фрэнсис.

     Они переместились в другой квартал, и Стэнхоуп сказал, что его мучает жажда, и было бы неплохо пропустить по пивку. Фрэнсис притворился, что не слышал это. Патрульные в Браунсвилле иногда пили на работе, но только если были в машинах, а не на улице. Фрэнсис не был трусом, но они только начали службу - если они попадутся на этом, их никто не поддержит.

     “Я не против газировки с мороженым” - сказал он.

     Когда они вошли в забегаловку, Фрэнсис почувствовал как там жарко, несмотря на то, что дверь придерживали открытой пара кирпичей. Пожилой мужчина за прилавком был одет в пожелтевшую бумажную шапку и перекошенный галстук-бабочку. Толстая чёрная муха назойливо кружила над его головой, пока он переводил взгляд с одного полицейского на другого.

     “Приятель, газировка у тебя холодная? Молоко не прокисло?” - спросил Стэнхоуп. Его голос и ширина плеч заполнили тишину, и Фрэнсис посмотрел вниз на свои туфли, затем на треснутое пластиковое стекло прилавка, скреплённое липкой лентой. Хорошая у нас работа, подумал он. Почётная. Ходили слухи, что с сокращением городского бюджета в 1973-м, в академии не будет выпуска, однако они как-то успели проскочить.

     Внезапно ожили их рации. С самого утра шли обычные переговоры, вызовы и ответы, но сейчас всё звучало иначе. Фрэнсис прибавил громкость.

     Сообщили о выстрелах и возможном грабеже в продуктовом магазине по адресу Южный бульвар, 801. Фрэнсис посмотрел на дверь кафе: Южный бульвар, 803.

     Человек за стойкой указал на что-то, находившееся по другую сторону стены. “Доминиканцы” - сказал он, и это слово зависло в воздухе.

     “Я не слышал выстрелов. А ты?” - спросил Фрэнсис.

     Но диспетчер повторил вызов. Дрожь пробежала по всем внутренностям Фрэнсиса, но, нащупывая рацию, он направился к двери.

     Фрэнсис шёл впереди, Стэнхоуп - чуть сзади. Оба новобранца расстегнули кобуры пистолетов, подходя к двери магазинчика.

     “Может подождать?” - спросил Стэнхоуп, но Фрэнсис продолжал двигаться вперёд. Мимо пары телефонов-автоматов, мимо вентилятора выдувающего воздух. “Полиция!” - крикнул он, заходя вглубь магазина.

     Если во время ограбления там и были покупатели, то сейчас их не было видно.

     “Глисон” - сказал Стэнхоуп, кивая в сторону забрызганных кровью сигаретных коробок позади кассового аппарата.

     Узоры выглядели как чьё-то сердцебиение: кровь, на вид более фиолетовая, чем красная, доставала до потолка с пятнами от протёков, густо оседая на ржавой вентиляционной решётке. Фрэнсис быстро глянул на пол позади кассы, а затем пошёл по кровавому следу, тянувшемуся в сторону ряда полок. След заканчивался рядом с хозяйственным чуланом – там, в разрастающейся луже крови, лежал на боку человек с безжизненным лицом.

     Пока Стэнхоуп вызывал подкрепление, Фрэнсис прижал два пальца к мягкой впадине под челюстью мужчины. Затем он распрямил руку мужчины и приложил те же два пальца к его запястью.

     “Слишком жарко для всего этого” - сказал Стэнхоуп, нахмурившись при виде тела.

     Он открыл стоящий рядом холодильник, вытащил бутылку пива, ударом о край полки сбил с неё крышку, и залпом выпил.

     Фрэнсис думал о городе, про который рассказывал Стэнхоуп. Где можно ходить босиком по прохладной, влажной от росы траве.

     Никто не может предсказать, как повернётся жизнь. В реальности никто не может попробовать что-нибудь, посмотреть, понравится ли ему это - слова, которые он сказал дяде Пэтси при поступлении в полицейскую академию. Потому что ты пробуешь, попробуешь и попробуешь и вдруг понимаешь, что это теперь твоё.

     Всего минуту назад он стоял в болоте по другую сторону Атлантики, а теперь вдруг стал полицейским. В Америке. В самом худшем районе самого известного города в мире.

     Когда лицо мёртвого приобрело пепельный оттенок, Фрэнсис подумал о том, как неестественно тот выглядел. Как вытянута его шея, а подбородок вывернут вверх - словно у утопающего, пытающегося дотянуться до поверхности воды.

     Это было всего второй мертвец для него. Первый, утопленник, всплывший в апреле в нью-йоркской гавани, был неузнаваем, и, возможно, поэтому не выглядел реальным. Лейтенант, который тогда взял его с собой, посоветовал Фрэнсису склониться через борт лодки, чтобы его вырвало. Но Фрэнсис сказал, что ему это не нужно.

     Он вспомнил, как братья-христиане говорили о том, что тело человека - это всего лишь сосуд, тогда как душа - это его путеводный огонь.

     То первое тело, разбухший от воды кусок мяса, рассталось с душой задолго до того, как попалось Фрэнсису на глаза.

     Но сейчас Фрэнсис видел, как душа покидает тело - шаг за шагом.

     В старой доброй Ирландии кто-нибудь обязательно открыл бы окно, чтобы позволить душе человека спокойно уйти. Но здесь, в Южном Бронксе, любая душа будет свободна лишь насколько позволяют четыре стены.

     “Придержи дверь открытой” - сказал Фрэнсис Стэнхоупу - “Здесь невозможно дышать”.

     Но вдруг что-то услышал и замер, положив руку на пистолет.

     Стэнхоуп смотрел на него широко раскрытыми глазами. И снова раздался этот еле слышный шорох кроссовок по линолеуму - как будто кто-то слушал, как прислушивается Фрэнсис. Три человеческих сердца бились в грудных клетках, ещё одно лежало неподвижно.

     “Выходи с поднятыми руками” - сказал Фрэнсис, и тут же увидел его: высокого худощавого подростка в белой майке, белых шортах и белых кроссовках, прячущегося в тесном пространстве между холодильником и стеной.

     Часом позже Фрэнсис держал руки подростка, окуная каждый палец в чернила и делая отпечаток на карточке, потом четыре пальца вместе, потом большой палец. Сначала левую руку, затем правую, потом снова левую. Для трёх картотек - местной, штатской и федеральной. После первой серии отпечатков установился своеобразный ритм: взять палец, сделать отпечаток, отпустить. Руки подростка были тёплыми, но сухими, и если он нервничал, то Фрэнсис этого не заметил.

     Стэнхоуп уже составлял протокол. Продавец умер задолго до того, как приехала машина скорой помощи, и теперь здесь сидел его убийца с мягкими как у ребёнка руками и хорошо ухоженными чистыми ногтями. К третьей серии отпечатков он уже понял, что надо делать, и начал помогать Фрэнсису.

     Когда все документы были оформлены, полицейские-ветераны сказали, что у них принято угощать по поводу первого задержания. Арест был записан на Фрэнсиса, но Стэнхоупа тоже взяли в бар и угощали его - стопка за стопкой. И после каждой стопки его история обрастала всё новыми подробностями. Парень внезапно вышел и угрожал им. Кровь хлестала во все стороны. Стэнхоуп прикрывал пути к отходу, пока Фрэнсис боролся с вооружённым преступником.

     “ У твоего напарника богатая фантазия ” - сказал один из ветеранов Фрэнсису.

     Стэнхоуп и Фрэнсис посмотрели друг на друга. Разве они были напарниками?

     “Вы остаётесь напарниками, пока капитан это не отменит” - сказал полицейский постарше.

     Повар вышел из кухни с тарелками, полными гамбургеров, и сказал им, что это за счёт бара.

     “Собираешься домой?” - спросил Стэнхоуп Фрэнсиса чуть позже.

     “Да. И тебе пора домой, к беременной жене, - сказал Фрэнсис.

     “Так он тут и старается задержаться из-за беременной жены” - пошутил один из полицейских.

     Поездка на метро до Бэй-Риджа заняла час и пятнадцать минут. Как только Фрэнсис зашёл домой, он разделся до трусов и забрался в койку, которую дядя Пэтси втиснул для него в гостиную.

     Кто-то другой сообщил матери подростка. Кто-то отвёз его в Центральную тюрьму.

     Когда при аресте подросток попросил попить, Фрэнсис купил ему баночку газировки из автомата. Тот на одном дыхании выпил её, и спросил, можно ли наполнить банку водой из-под крана. Фрэнсис наполнил её в умывальнике.

     “Ну и дурак же ты” - сказал подростку один из парней в штатском.

     Но кто знает? Возможно, продавец сделал ему что-то очень плохое. Может он заслужил того, что получил.

     Пэтси не было дома.

     Фрэнсис позвонил Лене, надеясь, что она возьмёт трубку, и ему не придётся говорить с её матерью.

     “Что случилось?” - спросила Лена после нескольких минут разговора - “Обычно ты так поздно не звонишь”.

     Фрэнсис посмотрел на часы - оказывается, время уже шло к полуночи. Оформление документов и отмечание первого ареста заняло гораздо больше времени, чем он думал.

     “Извини. Иди спать”.

     Лена молчала очень долго. Фрэнсис подумал, что она действительно ушла спать.

     “Ты был испуган?” - спросила она - “Скажи мне”.

     “Нет” - сказал он. И он действительно не был испуган, или, по крайней мере, не чувствовал того, что считал страхом.

     “Что будет дальше?”

     “Я не знаю”.

     “Не держи это в себе, Фрэнсис” - сказала она, как будто читая его мысли - “У нас общие планы, у тебя и у меня”.

     ГИЛЛАМ

     1.

     Гиллам был неплохим городком, но выглядел одиноко - подумала Лена Теобальдо, впервые увидев его.

     Это было место, где она с удовольствием провела бы пару дней отпуска, но к третьему уже с нетерпением ждала бы отъезда.

     Посёлок казался игрушечным: яблони и клёны, крытые кровлей дома с крылечками, кукурузные поля, фермы, дети, играющие в мяч посреди улицы, как будто не замечая, что возле каждого дома есть лужайка в четверть гектара.

     Потом она поняла, что дети играли в игры, в которые когда-то играли их родители, пока росли в городе. Когда отец учил сына бросать мяч, он отводил его на середину дороги, как будто до сих пор находился посреди многоквартирных домов, потому что так когда-то учился этому у своего отца.

     Она согласилась на поездку, потому что если бы осталась в Бэй-Ридже в эту субботу, мать заставила бы её отнести еду миссис Венард. Которая была не в своём уме, с тех пор как её сын пропал без вести во Вьетнаме.

     Платье кузины Каролины висело на крючке за дверью спальни Лены, подогнанное под её фигуру к большому событию, до которого оставалось всего шесть дней. Готовы были и туфли, и вуаль. Больше ничего не оставалось, кроме как ждать. Поэтому, когда Фрэнсис спросил, не хочет ли она съездить посмотреть на город, о котором он слышал от парня на работе, Лена ответила, что да - было бы неплохо в этот прекрасный осенний день куда-нибудь выбраться на несколько часов. Она бы приготовила корзинку для пикника.

     Они устроили свой пикник на скамейке возле местной библиотеки. За время, ушедшее на то, чтобы развернуть бутерброды, съесть их и выпить чай из термоса, в библиотеку зашёл только один человек. Поезд с северного направления прибыл на станцию, и с него сошли три человека.

     По другую сторону от городской площади находились продуктовый и промтоварный магазины с припаркованной рядом детской коляской.

     Они приехали на Датсуне отца Лены, с застрявшей в магнитофоне кассетой Лед Зеппелина. У Лены не было ни водительских прав, ни желания водить машину. Она надеялась, что ей это никогда не понадобится.

     “Ну как? Что ты об этом думаешь?” - спросил Фрэнсис на обратной дороге, когда они выехали на Палисейдс Парквей.

     Лена открыла окно и закурила.

     “Симпатичное место. Тихое” - сказала она, сняла туфли и положила ноги на приборную панель.

     Она взяла две недели отпуска - неделю до свадьбы и неделю после.

     Этот день, суббота, был первым днём её самого длительного отпуска за три года.

     “Видела поезд? Ещё есть и автобус, который едет в Мидтаун” - сказал Фрэнсис.

     Лена посчитала это излишней информацией, пока её не осенила мысль, что он хочет там жить.

     Он никогда не упоминал этого. Просто сказал, что хочет проехаться на машине, посмотреть на место, о котором слышал.

     Лена думала, что он просто хочет отдохнуть от свадебных разговоров и приготовлений.

     Родственники из Италии и Польши уже приехали, и квартира её родителей была постоянно заполнена едой и людьми.

     Из Ирландии никто не приехал, лишь какие-то родственники Фрэнсиса, эмигрировавшие в Чикаго, прислали ирландский фарфоровый сервиз. Фрэнсис сказал, что не переживает из-за этого - в любом случае этот день в первую очередь важен для невесты.

     Но теперь Лена поняла, что он задумал. Идея казалась настолько нереальной, что она решила больше не упоминать о ней, пока Фрэнсис не сделает это первым.

     Через несколько недель после свадьбы, когда гости уже разъехались, а Лена вышла на работу с новой фамилией и кольцом на пальце, Фрэнсис сказал, что им пора переехать от родителей.

     Он сказал, что здесь все должны ходить на цыпочках через узкую гостиную, когда сестра Лены, Натуся, сидит там со своими учебниками. У Кароля почти всегда плохое настроение - возможно, потому, что молодожёны захватили его спальню. Не было ни одного места, где можно было бы укрыться, побыть одному. Каждый момент, пока он был там, Фрэнсисом чувствовал, что должен кому-то помочь, что-то сделать. Их свадебные подарки были сложены по углам, и мама Лены советовала всем ходить осторожнее, чтобы не разбить хрусталь.

     Лене казалось, что это хорошо, когда полдюжины людей сидят вместе за обеденным столом, а иногда и больше - в зависимости от того, кто заглянул в гости.

     Впервые она задумалась, достаточно ли хорошо знает Фрэнсиса, чтобы выйти за него замуж.

     “Куда мы можем переехать?” - спросила она.

     Они смотрели дома на Статен-Айленде. Ездили по Бэй-Риджу. Ходили смотреть квартиры в Йорквилле, Морнингсайд Хайтс, Вилладже.

     Они ходили по домам, наполненным вещами других людей - с фотографиями по стенам и пластиковыми цветами по углам.

     После каждого такого визита Лена чувствовала, как неумолимо приближается Гиллам. Они не израсходовали денежные подарки, полученные к свадьбе, плюс откладывали большую часть своих зарплат - денег накопилось достаточно для первоначального взноса.

     Субботним утром в январе 1974 года, отработав ночную смену и несколько сверхурочных часов, Фрэнсис доехал до Бэй-Риджа и сказал Лене: “Надевай пальто, поехали - я нашёл подходящий дом”.

     “Я не поеду” - сказала она, с каменным лицом поднимая взгляд от своего кофе.

     Анджело Теобальдо разгадывал кроссворд, сидя напротив неё. Гося Теобальдо разбила на сковороде два яйца.

     Фрэнсис стоял во все свои метр 90 в полицейской форме и лицо его пылало.

     “Он твой муж” - сказал Анджело своей дочери. Напоминая, как ребёнку. Будто она оставила свои игрушки разбросанными по полу и забыла убрать их.

     “Молчи, старый” - строго сказала Гося. “Завтракать будем в кафе Хинша” - объявила она, выключив конфорку под сковородой.

     “Давай просто съездим, Лена. Без твоего одобрения мы не станем ничего делать” - предложил Фрэнсис.

     “Ну да, конечно” - сказала она.

     Через час и двадцать минут Лена, прижавшись лбом к автомобильному стеклу, смотрела на дом, в котором они будут жить.

     У крыльца стоял яркий знак “На продажу”. Гортензия, цветущая в июне, сейчас была просто пучком замёрзшей травы.

     Нынешние владельцы были дома, их “Форд” стоял рядом - поэтому Фрэнсис не стал выключать двигатель.

     “Что это? Скалы?” - удивилась Лена.

     Позади участка виднелись пять огромных камней, выложенных матерью-природой сотни тысяч лет назад в порядке возрастания - самый высокий из них был около полутора метров.

     “Валуны” - сказал Фрэнсис - “Они в этих местах везде. Агент по недвижимости сказал, что строители специально их оставили, как естественную перегородку между соседями. Они напоминают мне об Ирландии”.

     Лена посмотрела на него, словно сказав “Вот почему ты привёз меня сюда”.

     Он уже поговорил с агентом. Он уже всё решил.

     Дома на этой и окружающих улицах - Джефферсон, Вашингтон, Адамс, Мэдисон, Монро - были ближе друг к другу, чем те, которые находились вдали от центра города. Фрэнсис объяснил, что эти дома были построены ещё в 1920-х годах, когда здесь поблизости был кожевенный завод, и все ходили на работу пешком. Он рассчитывал, что Лене это понравится. Перед домом было крыльцо.

     “С кем я буду разговаривать?” - спросила она.

     “С соседями” - сказал он - “С людьми, которых ты встретишь по дороге. Ты заводишь друзей быстрее, чем кто-либо, кого я знаю. Кроме того, ты же будешь ездить в город на работу. Будешь общаться там с сотрудницами. Автобусная остановка прямо в конце квартала. Тебе даже не нужно будет учиться водить, если ты сама этого не захочешь”.

     “Я буду твоим личным водителем” - пошутил он.

     Он не знал, как объяснить, что ему нужны деревья и тишина - лекарство от того, с чем он сталкивается на работе. Что, пересекая мост, он как бы устанавливает физический барьер между домом и работой, между одной жизнью и другой. В его воображении всё уже было распределено: по ту сторону будет существовать офицер Глисон, а по эту - Фрэнсис Глисон.

     В академии некоторые из преподавателей-ветеранов уверяли, что в своей тридцатилетней карьере им никогда не приходилось браться за оружие. Но всего за шесть месяцев службы Фрэнсису уже пришлось это делать несколько раз. Его сержант недавно выстрелил в грудь тридцатилетнему мужчине во время противостояния у шоссе Брукнер, и тот скончался на месте происшествия. Все согласились, что это было правильное решение, поскольку нарушитель был законченным наркоманом и к тому же вооружён. Сержант нисколько не переживал по этому поводу, и после смены все направились в ближайший бар, пропустить по паре кружек пива.

     Но на следующий день, кому-то пришлось встретиться с матерью этого человека и матерью его детей, чтобы объяснить им, что произошло. Иначе они отказывались покинуть полицейский участок. Тогда Фрэнсису показалось, что он был единственным, кто чувствовал себя потрясённым. У погибшего была мама. Дети. Он не всегда был наркоманом. Стоя у офисной кофеварки и мечтая, чтобы эти женщины, наконец, уже ушли домой, он, казалось, мог видеть всю жизнь убитого, а не только момент, когда тот глупо размахивал своим маленьким пистолетом.

     Он ничего не рассказывал Лене об этом, только повторял, что на работе всё в порядке, просто много дел. Но она чувствовала всё, о чём он предпочитал молчать, и снова думала про этот дом. Она представила яркие цветы у крыльца. У них могла бы быть спальня для гостей. А автобус из Гиллама до центра Манхэттена доезжает быстрее, чем метро из Бэй-Риджа.

     В апреле 1974 года, всего через несколько недель после того, как они упаковали пожитки во взятый напрокат грузовик и переехали на север, в Гиллам, местный врач, осматривая Лену в своём маленьком офисе рядом с кинотеатром, сообщил, что она уже на третьем месяце. Автобусные поездки закончены, сказал он. Теперь её единственная работа - это правильно питаться, не волноваться и не проводить много времени на ногах.

     Лена и Фрэнсис ходили вокруг дома в поисках места, где посадить рассаду помидоров, когда она сообщила ему об этом. Он остановился, обескураженный.

     “Ты случайно не знаешь, как это произошло?” - спросила она с самым серьёзным выражением лица.

     “Ты не должна стоять” - воскликнул Фрэнсис, бросив помидоры. Предыдущие владельцы оставили во дворе два ржавых металлических стула, и теперь он был рад, что не выбросил их. Он встал, затем сел напротив неё, затем снова встал.

     “Мне что, сидеть здесь до ноября?” - спросила Лена.

     Она перестала ездить на работу в двадцать пять недель - допекла мать, постоянно говоря, что все эти люди, несущиеся через автовокзал, могут толкнуть её локтем или сбить с ног. В тот день она в последний раз надела чехол на свою печатную машинку. Сотрудницы устроили ей вечеринку в столовой и заставили надеть детский чепчик, украшенный лентами от подарков.

     Весь день дома, имея больше свободного времени, чем когда-либо в своей жизни, она только успела познакомиться с пожилой парой, живущей в доме справа от них, как женщина умерла от рака мочевого пузыря, а её муж всего две недели спустя - от массивного инсульта.

     Некоторое время в пустом доме не было никаких признаков перемен, и Лена стала думать о нём как о всеми забытом члене семьи. Колокольчик на почтовом ящике всё ещё звенел. Пара хозяйственных перчаток лежала поверх мусорного бака, как будто кто-то вот-вот вернётся и наденет их. Но со временем лужайка приобрела неухоженный вид. Размытые дождём и выцветшие на солнце газеты кучей лежали у въезда в дом. Однажды, поскольку никого больше это не заботило, Лена подошла и убрала их.

     Время от времени агент привозил к пустому дому очередную пару, но ничего путного из этого не выходило. В какой-то момент Лена поняла, что если выключит телевизор, то может за целый день не услышать ни одного человеческого голоса.

     Натали Глисон родилась в ноябре 1974 года, через месяц после первой годовщины свадьбы Фрэнсиса и Лены.

     Мать Лены приехала на неделю, но не могла оставить мужа на более продолжительное время - “этот человек не может себе даже чаю вскипятить”.

     Она сказала, что приехала помочь Лене, но большую часть времени провела, наклонившись над колыбелью и воркуя: “Я твоя бабушка, малышка. Очень рада с тобой встретиться”

     “Ходи с ребёнком на улицу каждый день, независимо от погоды, и гуляй по окрестностям в течение часа” - поучала Гося свою дочь.

     Маленькая Натали спала в коляске укутанная в шерстяное одеяло.

     “Смотри на деревья вокруг, на красивые ровные тротуары. Маши соседям и думай, какая ты счастливая. Какая счастливая у тебя дочь. Она ещё маленькая, а у неё уже есть целый комод с одеждой. Фрэнсис - хороший человек. Повторяй это себе снова и снова. Зайди в магазин. Скажи им своё имя и что вы недавно сюда переехали. Все любят новорождённых” - продолжала мать.

     Лена заплакала, когда за матерью приехал автобус. Она почувствовала соблазн тоже сесть в него, взять ребёнка на руки, оставить коляску на тротуаре и никогда не возвращаться.

     “Когда ты родилась, я мечтала оставить тебя с миссис Шеффлин, помнишь миссис Шеффлин? Я думала, что попрошу её присмотреть за тобой, пока сбегаю в магазин за молоком, а сама никогда бы не вернулась” - садясь в автобус, внезапно созналась мать.

     “Что? Правда?” - переспросила Лена, и её слезы мгновенно высохли. Это было так неожиданно, что она начала смеяться. Она так сильно смеялась, что снова заплакала.

     А в пятницу, перед выходными Мемориал Дэй 1975 года, когда Лена кормила Натали на верхнем этаже, она глянула в окно и увидела грузовик, останавливающийся у соседнего дома. На днях она узнала, что снова беременна, причём уже как два месяца. Доктор пошутил, что муж почти подарил ей ирландских близнецов.

     Знак “дом на продажу” исчез несколько недель назад, и теперь она вспомнила, что Фрэнсис как-то говорил о том, что дом наконец продан. Но в последнее время она чувствовала себя такой уставшей, что ничего не могла запомнить.

     Она сбежала вниз по лестнице и вышла на крыльцо с Натали на руках.

     “Привет!” - крикнула она своим новым соседям, а позже, рассказывая о встрече Фрэнсису, упомянула, что, наверное, сказала что-то банальное и произвела плохое впечатление. Натали всё ещё была голодна и сосала свой кулачок.

     По дорожке шла белокурая женщина в симпатичном сарафане. В каждой руке она несла по лампе.

     “Вы купили дом” - сказала Лена. От волнения и радости её голос звучал на октаву выше - “Я Лена. Мы переехали сюда в прошлом году. Добро пожаловать! Вам помочь?”

     “Я Анна” - сказала новая соседка, и Лена отметила лёгкий ирландский акцент - “Это Брайан, мой муж”. Лена вежливо улыбнулась. “Сколько лет ребёнку?” - спросила Анна.

     “Шесть месяцев” - сказала Лена.

     Наконец-то, в первый тёплый день года появился человек, готовый полюбоваться на малышку, дать Натали палец, за который можно ухватиться. Лене хотелось задать одновременно тысячу вопросов. Откуда они переехали, давно ли женаты, почему выбрали Гиллам, как познакомились, какая музыка им нравится, из какой части Ирландии приехала Анна, не хотят ли они попозже зайти на рюмочку, после того как распакуются?

     Лена заметила, что Анна очень красива, но в ней чувствовалось нечто неуловимое.

     Как-то, когда Лену обошли при повышении по службе. Её начальник, г-н Иден, сказал, что это не является отражением качества работы Лены, просто другая кандидатка более представительна, а повышение в основном подразумевает прямую работу с клиентами. Лена не имела понятия, что он имел в виду, но не хотела казаться глупой, и поэтому, приняв его объяснения, вернулась к своему месту. Возможно, это из-за её акцента. Слишком бруклинский. Возможно, из-за привычки после обеда причёсываться за рабочим столом. Однажды кусочек сельдерея застрял у неё между зубами, поэтому она сунула палец в рот и вытянула его ногтем.

     Теперь она задавалась вопросом, была ли подобная представительность у её новой соседки, и если да, то это врождённое или этому можно научиться.

     Анна посмотрела через плечо на мужа, положила руку на живот, и сказала, понизив голос: “У твоей дочки через несколько месяцев будет компания”.

     “Как замечательно!” - воскликнула Лена.

     Брайан Стэнхоуп, который ещё не успел поздороваться, как раз в это время пересекал лужайку позади них и услышал, что сказала его жена.

     Он пошатнулся, как будто обо что-то споткнулся. И вместо того, чтобы приблизиться к женщинам, как он собирался это сделать, резко развернулся и продолжил разгружать грузовик.

     Лена спросила Анну, не чувствует ли она себя усталой, не тошнит ли её. Всё нормально - ответила она. Не бывает одинаковых беременностей.

     Держи крекеры на прикроватной тумбочке. Тогда, если вдруг проголодаешься, они помогут. Анна кивнула, но, как показалось, совет не запомнила, и, похоже, не хотела дальше обсуждать эту тему при Брайане.

     Лена вспомнила, что тоже не прислушивалась к советам. Каждая женщина учится на своём опыте.

     В конце концов, Брайан подошёл к ним.

     “Я работаю с Фрэнсисом” - сказал он - “То есть раньше работал. Несколько недель назад я тоже был в 41-м Участке.

     “Ты шутишь” - сказала Лена - “Вот это совпадение!”

     “Не совсем” - сказал Брайан, улыбаясь - “ Фрэнсис сказал мне об этом доме. Разве он не упоминал об этом?”

     Когда Фрэнсис вернулся вечером домой, Лена спросила, почему он ничего ей не сказал. Она могла бы устроить для них приветственную вечеринку, приготовить еду.

     “Я же сказал, что дом продан” - настаивал Фрэнсис.

     “Ты сказал, что дом продан” - ответила Лена - “Но не упомянул что твоему другу”.

     “Не уверен насчёт друга” - сказал Фрэнсис.

     “Ты же работаешь с ним. Едите вместе. Ты знаешь его со времён академии. Вы же были напарниками какое-то время. Он твой друг” - сказала Лена.

     “Извини” - сказал Фрэнсис - “Совсем забыл. Его же перевели. Я не видел его уже несколько недель”.

     Он притянул её к себе: “Как его жена? Они потеряли ребёнка пару лет назад. Думаю, что он был мертворождённый”.

     Лена ахнула и вспомнила о теплом животике Натали, который поднимается в такт её дыханию в кроватке наверху.

     “Это ужасно” - и она со стыдом вспомнила свой совет про крекеры, и как молча Анна его приняла.

     Лена продолжала следить за животом своей соседки, пытаясь определить, растёт ли он. Но Анна носила свободную, необлегающую одежду. Униформу медсестры по рабочим дням, а по выходным - фермерские блузки и юбки такой длины, что они почти скользили по земле.

     Лена часто видела, как Анна спешит по утрам к своей машине с ключами в руках, и чувствовала небольшую зависть к её свободе передвижения.

     Она старалась выходить за почтой, когда видела Анну на улице, и пыталась подойти к ней, чтобы начать разговор, но в большинстве случаев Анна приветливо махала в ответ и уходила. Несколько раз, когда Лена видела машину Анны возле дома, она стучала в их дверь, но никто не отвечал.

     Однажды она сунула записку в их почтовый ящик, приглашая их на ужин в субботу вечером или в любой другой день - но так и не получила ответа.

     Фрэнсис сказал, что, возможно, они не получили записку. Может, её забрал почтальон. “Спроси у Брайана” - сказала Лена.

     “Послушай” - ответил Фрэнсис - “Не беспокойся об этом. Не все хотят заводить друзей так близко к себе. Я могу это понять. А ты?”

     “Я отлично понимаю” - кивнула Лена, взяла Натали на руки и ушла в спальню.

     Лето ушло так же внезапно, как и пришло.

     Брайан по субботам выходил на улицу и наводил порядок в своём дворе. Как-то Лена заметила, что Фрэнсис болтает с ним на узкой полоске травы между лужайками. Брайан что-то рассказывал ему, и Фрэнсис смеялся так сильно, что ему пришлось даже немного наклониться, чтобы перевести дух.

     Родилась Сара, ещё одна здоровая девочка. Только на этот раз Лена не могла отдыхать, пока ребёнок спал, из-за Натали, которая неуверенно топала на своих ножках и постоянно ползала по лестнице.

     Прошло девять месяцев с тех пор, как Стэнхоупы въехали в соседний дом. Независимо от того, сколь ранней была беременность Анны в тот день, малышка Стэнхоуп уже давно была должна родиться. Лена не видела никаких проблем по соседству, но дом был покрыт той грустью, которую приносит потерянный ребёнок.

     Однажды, вернувшись домой из продуктового магазина, с двумя малышами, плачущими на заднем сиденье, Лена стояла у открытого багажника машины и прикидывала в каком порядке лучше перетащить домой дюжину сумок. Когда она подняла глаза, то увидела, что Анна смотрит на неё со своего крыльца.

     Лена научилась водить, но пока ездила неуверенно. Единственная поездка, на которую она решалась без Фрэнсиса, была до продуктового и обратно.

     Она испугалась, что сделала что-то не так, и Анна это видела.

     “Привет!” - крикнула Лена, но Анна развернулась и зашла в дом.

     К первому дню рождения Сары Лена заметила, что живот Анны, кажется, растёт.

     Она попросила Фрэнсиса узнать об этом у Брайана в следующий раз, когда они увидятся.

     “Да перестань уже” - сказал Фрэнсис - “Они сами скажут нам, если захотят”.

     Но когда-то это же должно было произойти.

     Лена пришивала пуговицу на рубашку Фрэнсиса, когда он пришёл на кухню помыть руки. Не поворачиваясь от раковины, он сказал, что у Стэнхоупов действительно намечался ребёнок. Будучи мужчиной, он, конечно, не узнал ни единой подробности. Но Лена определила, что Анна уже довольно близка к родам, потому что перестала ездить на работу.

     Лена дождалась подходящего момента, положила Сару в манеж, включила телевизор для Натали, сложила старые детские качельки и по заснеженной тропинке направилась к входной двери Стэнхоупов. Похоже, это ошарашило Анну - так и не пригласив Лену в дом, она попросила продемонстрировать, как пользоваться качелями, как использовать ремни. Лена на радостях сняла варежки и показала, как разложить и обратно сложить качели, как отстегнуть ткань, если её нужно постирать, как обернуть её вокруг рамы и закрепить.

     Пока они разговаривали, Анна, на которой был только тонкий шерстяной кардиган, сказала, что должна рожать на следующей неделе, и Лена сказала ей то, что она тоже беременна. Поскольку она прикинула, что будет рожать примерно на полгода позже, чем Анна, то ребёнок Стэнхоупов сможет пользоваться качелями в течение шести месяцев - всё равно изготовитель указывает это как максимальный допустимый возраст - а потом Анна их вернёт. И вообще, они могли бы объединить усилия и помогать друг другу.

     Анна планировала побыть некоторое время дома с ребёнком, а затем решить, что делать с работой. Ей нравилось работать, призналась она Лене. И Лена, чувствуя небольшое потепление в отношениях, сказала, что быть дома с ребёнком труднее, чем кажется.

     “Если тебе надо помочь, а Брайана нет дома, ну и вообще в любом случае, дай мне знать”.

     По дороге к своему дому она думала: “Просто мы неправильно начали. Она тогда потеряла ребёнка и, наверное, не могла видеть меня, с моими двумя. А может я её чем-то обидела, сама того не сознавая. Но теперь это всё - утёкшая вода”.

     Питер родился меньше чем через неделю, весом почти в 4400 граммов.

     “Это было ужасно” - сказал Брайан Фрэнсису.

     “Насколько я понимаю, это всегда так” - ответил Фрэнсис. И спросил: “А что, ты не видел ... в тот раз ... когда ...?”

     “Нет-нет. Ничего подобного не было. В тот раз всё было заранее известно”.

     “Я не хотел ...”

     “Ничего-ничего. Всё нормально”.

     По дороге из больницы Анна держала сына на коленях, и когда она заносила ребёнка в дом, угол толстого синего одеяла, в которое он был завёрнут, хлопнул на сильном февральском ветру.

     Лена сказала Натали и Саре нарисовать картинки на тему “Добро пожаловать домой”, и оставила их под дверью Стэнхоупов, придавив свежеиспечённым маковым пирогом.

     Следующим утром Фрэнсис ждал, пока закипит чайник, а Лена разливала овсянку по тарелкам, когда раздался звонок в дверь.

     Ветер всю ночь сотрясал дом, и в утренних новостях сообщили о падавших по всему району деревьях и ветках. Фрэнсис подумал, что звонок как-то связан с этим: кому-то нужна помощь или кто-то предупреждает - может упавший провод или закрытая дорога.

     Вместо этого он обнаружил за дверью Анну Стэнхоуп, одетую в красивое верблюжье пальто длиной до лодыжек, наглухо застёгнутое по самое горло. В руках она держала детские качели. На её губах была ярко-красная помада, но под глазами виднелись тёмные круги.

     “Вот” - сказала она, протягивая ему качели.

     “Всё в порядке?” - спросила Лена через плечо мужа - “С ребёнком всё в порядке?”

     “Я сама могу позаботиться о собственном ребёнке” - сказала Анна - “И сама могу испечь пирог своему мужу”.

     Лена замолчала, широко раскрыв глаза.

     “Конечно, конечно!” - сказала она наконец - “Я просто знаю, как это сложно поначалу, поэтому я подумала …”

     “Это совсем не сложно. Он идеальный ребёнок. У нас всё в порядке” - ответила Анна.

     Фрэнсис понял намёк задолго до Лены.

     “Хорошо, большое спасибо” - сказал он, взял качели и начал закрывать дверь, но Лена остановила его.

     “Подожди секунду. Просто подожди секунду. Я думаю, что это какое-то недоразумение. Оставь у себя качели” - сказала она - “Малышу будет хорошо в них спать. Мы сейчас ими даже не пользуемся”.

     “Ты вообще слушаешь?” - спросила Анна - “Мне этого не надо. Если мне что-то понадобится для моего сына, я сама это куплю”.

     “Договорились” - сказал Фрэнсис и на этот раз закрыл дверь.

     Он бросил сложенные качели в сторону дивана, они ударились о подушки и с лязгом упали на пол.

     Лена стояла посередине гостиной с открытым ртом и деревянной ложкой в руке.

     Фрэнсис пожал плечами и сказал: “Мне жаль Брайана. Он хороший парень”.

     “Что я ей такого сделала?” - спросила Лена.

     “Ничего” - сказал Фрэнсис, направляясь на кухню к своему чаю и газете.

     “У неё что-то не в порядке здесь” - и он постучал по голове - “Не думай о ней больше”.

     Полгода спустя, в болотистой влажности августа родилась Кейт.

     Лена заявила, что не может кормить Кейт - они обе становились такими потными от жары, что Кейт соскальзывала с груди. Фрэнсис, возвращаясь посреди ночи со службы, бросал свои вещи у порога и кормил Кейт из бутылочки. Это был отдых для Лены. Ей было так приятно видеть отца и дочь, глазеющих друг на друга через бутылочку, что Лена пожалела, что не кормила из бутылочки и старших дочерей.

     “Ты просто прелесть” - говорил Френсис малышке, когда она заканчивала есть, а затем закидывал её на плечо, чтобы она отрыгнула.

     Питер, старше на шесть месяцев, уже ел кашу и яблочное пюре, когда голопузая Кейт ещё только училась держать голову.

     Позже они оба пытались вспомнить, как впервые узнали о существовании друг друга. Мог ли Питер слышать, как Кейт плачет, когда окна обоих домов были открыты? Когда он достаточно вырос, чтобы заглянуть за ограду крыльца, видел ли он как старшие сёстры Кейт, катали её по тротуару в красной пластмассовой тележке? Удивлялся ли он, кто это такая?

     Когда Кейт спрашивали о самых ранних её воспоминаниях, она рассказывала, что смотрела, как Питер бегает вокруг своего дома с красным мячом и уже к тому времени знала его имя.

     2.

     По прогнозу снегопад должен был обойти Гиллам стороной.

     Синоптики говорили, что он пересечёт Гудзон со стороны Вестчестера и через Коннектикут пройдёт к морю.

     Но к моменту, когда миссис Дювин сказала шестиклассникам открыть учебники обществоведения, все уже чувствовали, как в воздухе нависла стальная тяжесть шторма.

     Питер по привычке написал в тетрадке “1988”, хотя в 1989-м году уже прошло два месяца. Приглушённый голос радио, доносившийся из учительской, сообщал, что шторм изменил направление, и теперь посёлки к западу от Гудзона могут ожидать ещё 30 сантиметров снега в дополнении к 20, которые выпали за выходные.

     “Снег!” - крикнула Джессика Д'Анджелис, выскочив из-за своей парты и показывая на окно, смотрящее в сторону учительской парковки.

     Миссис Дювин включила и выключила свет, напоминая, что нужно соблюдать порядок в классе. Но, как бы забыв, зачем она вообще подошла к выключателю, остановилась посреди затемнённой комнаты и смотрела над головами учеников на небо снаружи.

     Внезапно ожил громкоговоритель, и все услышали, как сестра Маргарет выдыхает в микрофон: “Из-за надвигающейся бури сегодня уроки заканчиваются в полдень. Родителям уже сообщили. Дети, приехавшие в школу на автобусе, должны собраться на остановке в одиннадцать пятьдесят пять”.

     Кейт не могла усидеть и в обычный день. Но от ожидания снежной бури, нарушающей распорядок в классе (им пришлось собрать принесённые из дома ланчи и засунуть их недоеденными в рюкзаки, а диктант перенесли на десять утра - потому что в час пятнадцать в школе уже никого не будет), она как будто оглохла.

     Питер, сидящий через ряд от неё, на расстоянии чувствовал, что она еле контролирует себя.

     Миссис Дювин всё ещё что-то рассказывала классу и стучала указкой по доске, напоминая им, что урок продолжается пока она их не отпустит. Но Кейт уже засовывала папки и тетради в свой рюкзачок, ёрзая на месте, чтобы получше увидеть, что происходит за окном.

     Отец предложил ей залить каток во дворе, и теперь она пыталась объяснить это Лизе Гордон. Которая, как могла, игнорировала Кейт, чтобы не привлечь внимание миссис Дювин.

     “Кат-лин Гли-сон!” - по слогам произнесла миссис Дювин с упрёком. Но вместо того, чтобы, как обычно, выставить Кейт из класса, просто умоляюще посмотрела на неё и показала на часы.

     Ровно в 11:55 Кейт, Питер и другие дети пошли к автобусу. Кейт размахивала рюкзаком и поднималась на носки своих кроссовок, как будто в любой момент была готова рвануть спринт. Когда все вышли на улицу, она проехалась по заледеневшей дорожке, махая руками, как персонаж из мультфильма.

     Питер шёл следом, пока они не плюхнулись на автобусное сиденье напротив аварийной двери. Кейт пропустила его вперёд - ещё с детского сада он любил сидеть у окна. Как всегда, Питер бросил свой рюкзак на пол и съехал по сиденью вниз, пока его колени не упёрлись в виниловую спинку предыдущего ряда. Кейт залезла коленками на сиденье и повернулась лицом назад, чтобы можно было всех видеть.

     “Ты победил Джона этим утром. Он обиделся?” - спросила она, усевшись рядом.

     Мальчишки стучали мячом об стену каждое утро, а девочки собирались группками, чтобы поболеть.

     Однажды, в начале учебного года, Кейт вышла к мячу вместе с мальчиками. Когда один из них спросил, что это значит, она посмотрела вокруг, как будто всё и так очевидно. Что это совершенно нормально для неё - присоединиться к игре. Хотя за все годы, что они учились в Св. Варфоломее, ни одна девочка до этого не играла в мяч.

     Она была шустрой, и это удерживало её в игре нескольких минут, но мальчишки были сильнее и, к тому же, специально целились в неё. Она пропустила мяч. И снова пропустила.

     За короткое время она пропустила три удара и уже стояла у стены, опершись руками о кирпичи, пока мальчишки целились мячом в её зад.

     Джон Диллс начал разбег издалека и бросил в неё мяч с такой силой, что Питер вздрогнул, а Кейт убрала одну руку со стены, схватившись за место, куда попал мяч.

     “Ты придурок” - сказал ему Питер, когда Джон возвращался на свою позицию, хихикая.

     Девочки переводили взгляды с Кейт на мальчишек, не понимая, за кого болеть.

     Когда пришла очередь Питера, он легонько бросил мяч, едва коснувшийся ноги Кейт, и все возмутились.

     “Это дурацкое правило” - сказал он, отказываясь перебросить. Как ни странно, больше всего это обидело саму Кейт.

     “Почему ты не бросил по-настоящему?” - спросила она позже, посмотрев влево-вправо и убедившись, что их никто не слышит.

     Он ответил, путаясь в словах, что боялся сделать ей больно. После этого она не разговаривала с ним до конца дня.

     “Эй, Кейт” - сказал он сейчас.

     Пока миссис Дювин записывала на доске домашнее задание, он вспомнил, что утром мать заходила в его комнату и копалась в книжных полках. Она явно из-за чего-то переживала во время завтрака. Он знал, что лучше ни о чём спрашивать.

     Но несколько часов спустя, когда весь класс переписывал в тетради то, что миссис Дювин писала на доске, он выстроил связь между этим утром и последним разом, когда видел модель корабля, подаренного ей за неделю до этого.

     Это даже не был его день рождения. Рождество давно прошло. “Он плавает как настоящий корабль” - гордо сказала мать.

     Корабль был миниатюрной копией “Голден Хинда” Фрэнсиса Дрейка - с точностью до каждой мачты и паруса, с исторически аккуратными деталями вплоть до вытянутого носа, креплений и дверных петель.

     Мать проигнорировала вопрос отца, спросившего, сколько это стоит. Тот потом проверял упаковку, осматривал почтовые марки, искал квитанцию.

     Корабль был тяжёлый, солидно сделанный. Непохожий на игрушку.

     “Помнишь модель корабля, которую я тебе показывал?” - спросил Питер - “Где мы его тогда оставили? На улице?”

     “Не помню” - сказала Кейт - “А что случилось? Не можешь его найти?”

     “Нет. Думаю, что моя мама искала его сегодня утром”.

     Кейт развернулась на сиденье и села на пятки: “Мы играли им возле валунов. А потом пустили плавать. Кажется в тот же день”

     Куча снега растаяла на солнце, и они пустили блестящий деревянный корабль в узкий ручей, который тёк со стороны дома Кейт к улице.

     “Кажется, я его забрал это после этого” - сказал Питер.

     Кейт уставилась на него своими большими карими глазами. Это выглядело, словно бушующее море внезапно успокоилось, и вода стала гладкой, как стекло.

     Было время - в детском саду или первом классе - когда один из них мог невзначай взять руку другого, похрустеть костяшками, померяться пальцами или устроить борьбу на мизинцах. Но даже тогда он чувствовал, как Кейт внезапно успокаивалась, когда ему было нужно её внимание. Сейчас они стали слишком большими для борьбы на мизинцах.

     Кейт откинула волосы с лица и заправила их за уши. Кто-то звал её с задних сидений автобуса, но она не обращала внимание: “Тебе попадёт?”

     “Нет, всё нормально” - сказал Питер. У него была засохшая царапина на кулаке, и он содрал её ногтем.

     “Нам лучше найти этот корабль” - сказала она.

     Питер кивнул: “Да уж”.

     Многие годы, когда заходила речь о родителях Питера, Кейт нехарактерно замолкала.

     Лишь однажды, когда они сидели у валунов (Кейт в черных шерстяных колготках, надетых на голову и изображающих косички), она намекнула, что мама Питера отличается от других мам.

     В тот день они смотрели, как его мать ехала по улице. Они видели, как она припарковала машину и поспешила прямо в дом, не глядя по сторонам и ни с кем не здороваясь. Мама Кейт пропалывала сорняки на улице. Мистер Мальдонадо красил свой почтовый ящик. Двумя домами дальше миссис О'Хара выкапывала ямку под саженец, и дети со всех домов в округе сбежались, чтобы помочь ей.

     “Почему твоя мама такая?” - спросила Кейт в тот день.

     Дворы были маленькие, затенённые огромными деревьями. По просветам между ветвями и усиливающемуся стрёкоту цикад Питер понял, что скоро детям будет пора идти домой. Он надеялся, что миссис О'Хара позовёт их до того, как его мать вернётся домой.

     “Почему моя мама такая?” - ответил Питер через мгновение.

     Они учились во втором классе и только что прошли первое Причастие. Питер развёл руки, словно в молитве, и наклонился над высокой травой между двумя самыми большими валунами. Эту траву невозможно было достать газонокосилкой, как ни старался и как ни ругался мистер Глисон.

     Питер сложил ладони и в них оказался кузнечик. Он держал кузнечика большими пальцами за крылья, чтобы Кейт могла его получше рассмотреть, а когда поднёс руки к её лицу, то почувствовал тёплое дыхание на своих запястьях. Всё лето они пытались поймать кузнечика, а он сидел в траве рядом с ними, когда они уже почти махнули рукой на эту затею.

     “Такая как есть” - сказал Питер.

     Но на самом деле он не понимал почему. И Кейт тоже. Поэтому они просто решили об этом больше не говорить.

     За Центральным проспектом показалась улица Вашингтона, потом Мэдисон, Джефферсон, и как только автобус проурчал мимо сосны на Берквудс Стрит, показался дом Питера.

     “Мы устроим снежный бой” - сказала Кейт, склонившись к окну возле него. Половина детей достала свои пакетики с обедами. В автобусе запахло картофельными чипсами и соком.

     “Две команды. Двадцать минут на подготовку боеприпасов, а потом бой!”.

     Автобус подпрыгивал на кочках вверх и вниз, их бросало вперёд и назад - ветки, небо. И вдруг он увидел, что бордовая машина матери стоит возле дома. Он знал, что Кейт тоже это заметила.

     “Ты придёшь? Ты спросишь у неё, да?” - сказала Кейт - “Она, наверное, разрешит”.

     “Да” - ответил Питер.

     Они спускались по ступенькам автобуса, один за другим, куда-то в заснеженный день.

     “Пока” - сказал Питер, надевая рюкзак на плечо. Облака отсвечивали фосфором. Кейт на время приостановилась, словно что-то вспоминая, и побежала по лестнице в свой дом.

     Он нашёл маму на кухне, в темноте счищающей шкурку с куриных ножек. Манжеты её рубашки были перепачканы сырым мясом.

     “Ты ведь тоже можешь это сделать, да?” - сказала она, не оборачиваясь.

     Было двадцать минут первого. До ужина почти шесть часов.

     Обычно она собирала волосы в пучок на макушке когда готовила, но сегодня они были растрёпаны по всему лицу. Он попытался понять по её плечам, что происходит.

     Питер положил свой рюкзачок, расстегнул молнию на пальто. Она ничего не ела на ужин прошлой ночью, и он видел, как отец смотрит на неё, рассказывая длинную, нудную историю о каком-то происшествии на работе. Отец налил себе виски и гремел кубиками льда по дну стакана.

     Мать зажмурилась, как будто ей было больно смотреть на них. Хотя это всего лишь был Питер, всего лишь его отец. Они просто сидели за столом. Просто разговаривали о том, что случилось за день.

     “Мама плохо себя чувствует” - сказал Брайан Стэнхоуп, когда она, наконец, ушла наверх, чтобы прилечь.

     Казалось, он не заметил этого. Но как только она ушла, он плеснул себе ещё виски, разрезал пополам запечённую картофелину и положил кусочек сливочного масла в дымящуюся белую внутренность.

     “Она весь день на ногах, понимаешь. Это тебе не офисная работа” - и он потянулся за солью.

     “Ты тоже весь день на ногах” - заметил Питер.

     “Ну не весь день” - сказал Брайан - “Плюс у женщин это совсем по-другому. Им нужно - я не знаю, как сказать”.

     Питер задавался вопросом, вела ли так себя его мать по той же причине, что и Рене Отлер, которой разрешали ходить в туалет во время уроков. Хотя больше никому не разрешали.

     Кейт не стала об этом говорить в автобусе. Позже, когда они вдвоём играли на валунах, она сказала, что лучше ему не рассказывать никому из мальчиков, но днём раньше у Рене началось “сам знаешь что” на школьной площадке, и школьная медсестра показала ей, как пользоваться прокладками.

     Насколько Кейт знала, Рене была первой из них. “Наверное, я буду последней” - добавила она, плотно натягивая футболку на грудь и нахмурившись от увиденного.

     Когда Кейт сказала “прокладка”, Питер почувствовал, как запылало его лицо. Кейт с интересом склонила голову. “Ты же, наверное, слышал о месячных?”

     “Конечно. Так?” - спросил Питер, потянув за край скользкой куриной шкуры.

     На кухне было так темно, что Питер не мог понять, в какой миске что находится: в одной были битые яйца, в другой - холмик панировочных сухарей.

     Когда мать ушла наверх, в свою спальню, он попытался поймать ритм, в котором она готовила ужин. Он промаслил противень, как часто это видел, когда она готовила, и построил на нём рядами куриные ножки.

     Он услышал, как дети собирались на улице, и вымыл руки. Стоя у задней двери и слушая тихое потрескивание разогревающейся газовой плиты, он увидел в щель куртку Ларри Макбрина в красно-голубую полоску, который протопал по тропинке позади дома Глисонов. Мальдонадо тоже вышли. Сестры Кейт. Дилл. Близнецы Франкель, которые ходили в городскую школу. Да все уже были на улице.

     Когда Питер найдёт этот корабль, то покажет ей, что он никуда не делся, не потерялся.

     Мать была так рада, сделав ему этот подарок. Вместе они прочитали сертификат, который прилагался к кораблю. Она сказала, что отведёт его в библиотеку, чтобы найти книгу о сэре Фрэнсисе Дрейке, или о деревообработке, или о судостроении, или обо всех трёх сразу.

     Тем вечером, когда он пошёл к холодильнику за молоком, она прижала его к себе, как раньше, когда ему было пять-шесть лет, и прошептала, что корабль стоил шестьсот долларов плюс ещё семьдесят пять за доставку. Затем она сделала большие глаза, как будто случайно выдала большой секрет и на самом деле не хотела, чтобы он об этом знал. Питер понял, что не должен говорить об этом отцу.

     Мать увидела корабль в каталоге, который один из её пациентов оставил в больнице, и решила, что у Питера обязательно должен быть такой же. Когда она мечтала о сыне, то представляла, как он будет играть с такими игрушками.

     Корабль был сделан в Лондоне, продолжала она, с полными восторга глазами, словно Питер понимал, что это значит. Мать жила в Англии почти два года, давным-давно. Там было всё самое красивое, рассказывала она. Зачем только она вбила в голову этот Нью-Йорк? Она не могла вспомнить. Из-за работы?

     Кто-то ей сказал, что в Америке лучше, чем в Англии. Она рассказывала ему всё это и раньше. Это была её любимая тема, когда ей хотелось поговорить. Питер очень переживал, когда мать рассказывала о тех годах. С её точки зрения, это однозначно было трагедией - оставить одну жизнь ради другой. Лесные тропинки разошлись, и она выбрала ту, о которой будет вечно сожалеть.

     Питер слушал её, радуясь, что он родился, думая, что она красивее, чем другие матери, когда хоть немного приведёт себя в порядок. В любом случае - сказала мать, улыбаясь - она была очень рада, что ему понравился корабль. Потому что, на самом деле, это многое говорит о нём. Это говорит о его вкусе и интеллекте.

     А потом, когда она ушла на работу в понедельник утром - единственное утро, когда она уезжала раньше его школьного автобуса - он вынес корабль на улицу, чтобы показать Кейт, и больше его не видел.

     На корабль было интересно смотреть, но через несколько дней это надоело.

     Да, он держался на воде, как мать и обещала. Но когда они пустили его по стремительной талой воде, заполнившей дорожку от дома Кейт, вдоль его дна образовались глубокие царапины. Он снял варежки и потёр царапины большим пальцем, но они по-прежнему ярко виднелись на полированной до блеска деревянной поверхности. Кейт хотела снова запустить корабль вниз по течению, на этот раз со старой Барби на борту, но Питер боялся, что тот ещё больше поцарапается. Поэтому он убрал его в какое-то безопасное место. Но куда?

     Тишина дома, когда мать скрывалась в своей комнате, не была мирной тишиной библиотеки. Питеру казалось, что это больше похоже на паузу между нажатием кнопки и взрывом бомбы. В такие моменты он мог слышать, как бьётся его сердце. Он мог чувствовать, как кровь проходит по его венам.

     Его отец продолжал жить своей жизнью, как будто мать была просто на работе или в магазине.

     Казалось, он не замечал, что она пропускала обеды, что её зубы потускнели от налёта, а осанка изменилась. Даже если она оставалась в своей спальне в течение трёх, четырёх, пяти дней, отец всё равно ел хлопья, стоя у кухонной раковины. Продолжая читать вслух газетные заголовки. Он тянулся за молотым кофе и, обнаружив, что пакет пуст, говорил Питеру: “Кофе кончился”, записывая это в список, который Анна держала в блокноте у телефона.

     Когда Питер был маленьким - в первом-втором классе - отец иногда разговаривал с ней перед уходом на работу, закрыв дверь в спальню, чтобы Питер туда не входил.

     “Не пропусти свой автобус, приятель” - говорил он. И Питер - в зимнем пальто, с рюкзачком, надёжно сидящим на плечах - следил за часами над столом. Когда маленькая стрелка была почти на восьмёрке, а большая - между девятью и десятью, он знал, что пора выходить на улицу.

     Через пару лет, Питер заметил, что отец больше не заходит и не разговаривает с ней. Иногда он смотрел вверх по лестнице, прежде чем уйти на работу. Иногда он прощался, а потом возвращался, словно что-то забыл.

     Питер понимал, что его отцу нравились эти периоды, когда мать исчезала в своей комнате на несколько дней. Он выглядел более расслабленным. После работы он сидел на диване, с рюмкой на кофейном столике рядом.

     Как-то вечером он сказал Питеру, что это его тридцать шестой день рождения, и Питер почувствовал себя ужасно, потому что за весь день, наверное, никто его не поздравил, но отцу это кажется было без разницы.

     В такие дни он разрешал Питеру готовить на ужин вафли в тостере. Он смотрел баскетбол по телевизору и не спал всю ночь. Гул телевизора в три часа ночи расстраивал Питера сильнее, чем то, что его мать не выходила из спальни целую неделю. Питер просыпался дезориентированный, в панике - как будто проспал звонок будильника и пропустил автобус.

     Иногда он приносил свою подушку в зал и ложился там.

     Он знал, что мать пойдёт в туалет. Она склонялась над раковиной и жадно, большими глотками, пила холодную воду из позеленевшего от времени крана, прежде чем уйти обратно в свою комнату.

     “Мама” - говорил он, когда она выходила и останавливалась, положив руку ему на голову и совершенно не удивляясь, что её сын посреди ночи лежит на полу в зале.

     Он напоминал ей - за две недели, за месяц - что его пригласили на день рождения, что нужно купить подарок, что нужно сделать проект для школы, и ему нужна её помощь. Питер рассказывал ей, что опять ел бутерброд с мармеладом на завтрак и на обед, надеясь, что это разбудит её. Но мать просто закрывала глаза, как будто её раздражал звук его голоса, и скрывалась в темноте своей комнаты.

     Но когда она, наконец, появлялась через несколько дней, она становилась любимой версией его мамы. Она устала, и ей было нужно отдохнуть, думал Питер, и вот теперь отдохнула. После нескольких дней, когда она лишь мельком смотрела на него, он просыпался от запаха бекона, яичницы и блинов. Она нежно говорила ему “доброе утро”, а потом тихо стояла и смотрела, как он ест, покуривая сигарету и выпуская дым за дверь. Она была спокойной. Умиротворённой. Как человек, прошедший через что-то ужасное и почувствовавший облегчение от того, что всё это наконец кончилось.

     “Может она заболела” - подумал Питер, засунув курицу в духовку и копаясь в кладовке в поисках гарнира. Банка зелёных бобов. Возможно, ей это понравится. Может у неё грипп?

     Он подошёл к двери спальни и сказал что обед готов. Не нужно ни о чём беспокоиться. Он принесёт ей тарелку, или она может спуститься, когда захочет.

     Питер вытащил кастрюлю и услышал, как отец зашёл в дом. “Анна?” - крикнул он с порога.

     А зайдя на кухню и увидев Питера, добавил - “А, это ты”.

     “Школа закончилась раньше” - сказал Питер

     “Где мама?”

     “Отдыхает” - ответил Питер - “Я просто готовил …”

     И он поднял банку с бобами.

     “Мы приготовим это позже, приятель. Это займёт не больше минуты” - сказал отец.

     Питер положил банку. Он оставил кастрюлю на плите на потом: “Можно я тогда поду поиграю? Дети уже …”

     “Да, я видел их. Иди, конечно. Поиграй” - улыбнулся отец.

     “А курица?”

     “Я об этом позабочусь”.

     Снежки ещё не начались. Дети собрались на широком дворе возле дома Мальдонадо. Кейт первой увидела его. “Питер играет за нас!” - крикнула она, и все повернулись в его сторону.

     “Нашёл?” - спросила она, когда он встал рядом.

     Они разделили территорию: одна команда будет атаковать из-за деревьев, а другая - из-за Кадиллака мистера Мальдонадо.

     “Пока нет” - ответил он.

     Первый снежок взорвался на капоте Кадиллака.

     В мгновение Питер, Кейт и все остальные открыли ответный огонь, на холоде, обжигающем их руки и щеки, с распаренными под пальто телами. Кейт быстро лепила снежки, а Питер, присев рядом с ней, кидал их в противников. У него текло из носа, щеки раскраснелись, он на время забыл о корабле, матери, куриных ножках, которые, надеялся он, отец не забудет вынуть из духовки. Кейт смеялась так сильно, что упала лицом в снег.

     У них кончились боеприпасы. Команды разбрелись, готовя очередную порцию снежков.

     “Мне надоело” - сказала Натали, сестра Кейт, через несколько минут - “Я иду домой”.

     Когда она встала и пошла через поле битвы, обходя “убитых”, игра закончилась, и поле битвы снова стало просто двором, а солдаты - детьми.

     Один за другим все вышли из укрытий и направились домой. Снег усилился.

     “Ты идёшь?” - спросила Сара, направляясь к входной двери.

     Все три сестры Глисон были очень разными. Кейт была больше похожа на Натали, но у Натали были тёмные волосы, и она была как минимум на четыре дюйма выше Кейт. Сара и Кейт оба были блондинками, но, кроме этого, ничего общего у них не было. Все трое говорили, размахивая руками, как их мама.

     “Через минуту” - ответила Кейт.

     “Идёшь домой?” - спросила она у Питера, когда они остались вдвоём.

     “Наверное” - ответил он.

     “Моя мама сварила какао. Мы могли бы взять термос и пойти к валунам”.

     “Лучше не надо”.

     “Хорошо” - сказала она, глядя мимо него на дом, на окно верхнего этажа, откуда его мать смотрела на них.

     “Вон твоя мама” - сказала Кейт, неуверенно помахав. Она опустила руку и подождала, словно давая маме Питера шанс помахать в ответ.

     “Моя мама?” - Питер обернулся и приложил ладонь к глазам.

     “Это же твоя комната? Твоё окно?” - спросила Кейт.

     К тому времени, когда он снял мокрые варежки, шапку, шарф, пальто и ботинки и направился вверх по лестнице в свою комнату, от корабля остались одни обломки.

     Некоторые его детали легко отделялись, их можно было заменить в случае необходимости - стрела, лебёдка, смотровая площадка. Но корпус был полностью разбит. Необработанные разбитые внутренности, которые снаружи были покрыты лаком до блеска, выглядели как что-то обнажённое и вульгарное. И Питер отвёл взгляд.

     “Я нашла его в гараже” - сказала мать ровным голосом - “На крышке мусорного бака”.

     “Я знаю” - ответил Питер сдавленно. У него закружилась голова - “Я там его оставил”.

     Он теперь вспомнил: услышав глухое урчание школьного автобуса за углом, он забежал в гараж, чтобы оставить там корабль до возвращения.

     “Ты оставил его там, где он мог бы упасть и разбиться? Почему?”

     “Я играл с ним. Хотел показать его Кейт, потому что он мне понравился. Мне очень понравился твой подарок, мама. А потом я оставил его там, потому что услышал, как подъезжает автобус” - Питер посмотрел на обломки, разбросанные по одеялу, и почувствовал шум в голове.

     Его мать приложила пальцы к вискам и встала: “Почему ты хотел его показать этой девчонке? Зачем ты взял его на улицу?”

     “Не знаю. Я просто хотел, чтобы она его увидела”.

     “Пусть это тебя научит” - она пересекла комнату и сильно ударила его по губам - “И это тоже”.

     Питер отшатнулся, его лицо сначала онемело, а потом, с задержкой, левую щеку защипало, как будто её ужалили тысячи игл. Он коснулся языком уголка рта и почувствовал кровь.

     Держась за щеку, Питер смотрел на свои книги, на плакат с солнечной системой. Чему он должен был научиться? Он пытался это понять. Ему показалось, что он дышит через трубку.

     “Ты разбила его” - сказал он - “ Корабль был в порядке, когда ты его нашла. А ты разбила его”.

     Когда он заговорил, его голос звучал глухо, а давление в голове было таким, что он боялся, что какой-нибудь сосуд лопнет.

     “Ты сказала, что это стоило больших денег. Он не был сломан, когда я оставил его там” - Питер внезапно почувствовал приступ ярости. Он подлетел к своей кровати и тряхнул одеяло так, что маленькие кусочки корабля разлетелись по всей комнате. Он смахнул стопку книг со своего стола. Он сбросил коробку карандашей, лежавшую на полке. Он подошёл к подоконнику и схватил снежный шар, который мать подарила ему, когда он ещё ходил в детский сад - Санта, летящий на санях над Эмпайр Стейт Билдинг. Он держал шар над головой, когда в комнату вбежал Брайан с пультом от телевизора в руке.

     “Черт возьми, что происходит?” - сказал он, увидев кораблекрушение - “Боже”.

     Анна подобрала халат.

     “Спроси его. Спроси у него, как он обращается с хорошими вещами “ - она подошла к Питеру и толкнула его - “Спроси у него”. Ещё один толчок: “Спроси у него”.

     “Анна, прекрати” - сказал Брайан, оттаскивая её - “Остановись”.

     Он обхватил голову и какое-то время стоял у окна, отвернувшись от них.

     Когда он повернулся, то сказал: “Хорошо, Пит”.

     Он начал открывать ящики комода Питера. Взял его шорты, майку. Треники. Он пихнул комок одежды Питеру и сказал засунуть всё это в его рюкзак.

     Мать наблюдала за ними. “Что ты делаешь?” - потребовала она ответа.

     “Ты добилась, чего хотела” - спокойно сказал Брайан - “То, как ты себя ведёшь? Ты этого добилась”.

     Когда Питер спускался по лестнице вслед за отцом, он услышали, как мать визжала им вслед. Хотя слова стали неразборчивыми, как только Брайан закрыл входную дверь.

     Пока они ждали, что машина прогреется, драматизм от их ухода пропал. Как и избыток адреналина, от которого задыхался Питер. Щека ещё болела, но он чувствовал себя лучше.

     Было бы неправильным оставлять её одну дома с таким ошеломлённым лицом. К нему вернулась мысль, что произошло какое-то недопонимание. Какая-то часть истории, которую либо она, либо он пропустил.

     Рядом с ним, направляя все обогреватели к лобовому стеклу, сидел отец, охваченный каким-то надрывом, который отдалённо чувствовал и Питер. Брайан ударил по рулю запястьем. И ещё раз. Снег густо покрывал улицу и почтовые ящики, разглаживая боевые шрамы, оставленные детьми на дворе Мальдонадо.

     Когда они смогли, наконец, выехать с дороги, машина заскользила в сторону почтового ящика, а затем вниз по улице. Отец наклонился над рулём, чтобы лучше разглядеть дорогу между бешено двигающимися щётками стеклоочистителей.

     Они свернули на Мэдисон, на Центральный проспект. Снегоочистительная машина мигнула огнями, обгоняя их. За ней следовал грузовик, с которого сыпалась соль. Они могли видеть, что Оверлук Драйв и холм, ведущий к нему, были завалены снегом.

     Все светофоры в городе перешли на мигающий жёлтый, чтобы машины не выходили из-под контроля при остановке на красный. Питер сжимал свой рюкзак так сильно, что его руки начало сводить.

     Отец остановил машину посреди Центрального проспекта. Всё вокруг них излучало идеальную неподвижность черно-белой фотографии. С призрачной тишиной снега, оседавшего над припаркованными машинами, заброшенной детской площадкой, концертной площадкой, где по пятницам играл джаз. Дворники на лобовом стекле продолжали отбивать ритм.

     “Черт возьми” - сказал отец.

     “Выглядит плохо” - сказал Питер.

     “Да”.

     “Куда мы идём?”

     Отец потёр глаза: “Мне просто нужно подумать, приятель”.

     Вдали появилась синяя машина и двинулась к ним. Питер не сразу понял, что это машина мистера Глисона, пока тот не притормозил рядом. Оба мужчины опустили окна, и снег ворвался в машину, словно метель только этого и ждала.

     “Дороги в ужасном состоянии!” - крикнул мистер Глисон - “Всё в порядке?”

     “Всё отлично! Мы в полном порядке!” - ответил отец Питера. Это был голос уверенного в себе полицейского. Полный авторитета.

     “Питер с тобой? Куда вы, ребята, направляетесь?”

     “В Блокбастер. Хотели взять кино на вечер!”- сказал отец Питера - “Похоже мы тут застрянем”.

     “В городе всё закрыто” - сказал мистер Глисон - “Шоссе тоже перекрыто”.

     На мгновение Питер подумал, что мистер Глисон собирается выйти из машины, чтобы рассмотреть их.

     “Значит, мы опоздали! Слишком долго собирались!” - прокричал отец Питера с каким-то глупым выражением на лице, словно его поймали на чём-то нехорошем. Снег колотил ему в лицо, сразу превращаясь в капли воды на тёплой коже.

     “Всего хорошего!” - крикнул мистер Глисон в бурлящую бурю.

     “Тебе тоже!” - крикнул в ответ отец Питера.

     Когда окно закрылось, тишина в машине стала ещё более гнетущей. Метель свистела за окнами, и иногда порыв ветра дул с такой силой, что казалось, будто снег идёт вверх и вниз и во все стороны сразу. Они продолжали сидеть во включённой машине посреди улицы.

     Наконец отец Питера указал на автомагазин на углу.

     “Плоская крыша” - сказал он - “Видишь? У него там уже, наверное, полметра снега. Я бы на его месте почистил крышу, на всякий случай”.

     “Разве не опасно туда лезть в такую бурю?” - спросил Питер.

     “Опасно, но если он не хочет чтобы крыша рухнула …” - Брайан пожал плечами и положил руки на руль.

     Питер осмотрел окружающие их здания на предмет плоских крыш. Пиццерия. Салон красоты. Парикмахерская. Всё закрыто.

     “Я никогда не могу пригласить друзей в дом “ - сказал он, не глядя на отца - “Вообще никогда. Они не могут к нам прийти. Даже когда кажется, что она в порядке”.

     “Да, это правда”.

     “Почему?”

     “Твоя мама, она просто… я даже не знаю. Слишком чувствительная. Заводится с пол-оборота. Но поверь мне, у некоторых детей - у них хуже, чем у тебя, мой друг. В сто раз хуже. Кое-что из того, что я видел - тебе лучше об этом не знать”.

     “Но ...”

     “Смотри - у тебя много чего есть. Знаешь, что я делал в твоём возрасте? Работал. Я доставлял документы. Моя мать? Она пьянствовала весь день, Пит. Ты, наверное, ещё недостаточно взрослый, чтобы понимать, что это значит. Она добавляла алкоголь в кофе, в апельсиновый сок, во всё. К твоему возрасту мне уже звонили соседи, или из магазина: “Эй, Брайан, иди, забери свою мать - она совсем плоха”.

     Потом она целовала меня, приговаривая: “Прости, мой сладкий”, а я притворялся, что мне надо помочь с домашним заданием, чтобы она не так плохо себя чувствовала”.

     “Но ты рассказывал, что как-то она привела тебя и твоих друзей на Поло. И купила всем билеты”.

     Лицо отца посветлело, когда он об этом вспомнил, и через мгновение он кивнул: “Да, это правда. Я рассказывал тебе об этом? Там были я, твой дядя и ещё пара мальчишек из нашего дома.

     Однажды, не помню, рассказывал ли я тебе об этом, она подписала контрольную, которую провалил мой друг Джеральд.

     В тот день шёл снег, как и сегодня, и Джеральд нёс эту контрольную в руке всю дорогу из школы. Она была вся помятая и мокрая, с большой красной надписью “Неуд” над его именем.

     Учитель сказал, чтобы контрольную подписали родители, но Джеральд был так напуган, что по дороге домой сначала зашёл к нам и мы пытались придумать, что же ему теперь делать.

     Моя мама, наверное, это услышала, потому что она сказала, чтобы Джеральд дал ей контрольную - она хочет посмотреть, что там за проблема. Мама взяла эту контрольную и тут же расписалась на ней именем его матери - большими и жирными буквами. “Не переживай из-за этого” - сказала она ему. Потом она дала нам деньги на конфеты. Наш учитель даже не усомнился в подлинности этой подписи”.

     “Твоим друзьям она, наверное, нравилась”.

     “Они обожали её. Жаль, что ты с ней так никогда и не встретился”.

     Отец включил аварийные огни и медленно-медленно они поехали домой.

     3.

     В канун нового 1990 года, когда Кейт и Питер учились в восьмом классе, Анна Стэнхоуп подошла к отделу гастрономии в супермаркете Food King.

     Она выглядела прекрасно в длинном облегающем пальто. В тот холодный день она была без шляпы, но её шею дважды обвивал тёплый клетчатый шарф.

     Миссис Уортэм, работавшая в офисе городского ортопеда, тоже стояла в очереди и первым делом отметила высоту каблуков Анны - десять сантиметров, может даже больше. Слишком изящно, учитывая улицы, покрытые слякотью и посыпанные солью. Миссис Уортэм подумала: “Возможно, она только что с работы - некоторые работают без выходных”. А потом вспомнила, что Анна Стэнхоуп была медсестрой. Наверное, она собирается на вечеринку - решила миссис Уортэм.

     Взяв свой номерок и ни с кем не поздоровавшись, Анна встала в стороне, как и другие, в ожидание когда один из продавцов гастрономии вызовет её номер.

     “Сорок три! Сорок четыре!”

     Один за другим жители Гиллама подходили к прилавку и перечисляли свои заказы через высокую стеклянную витрину. Фунт копчёной ветчины, пожалуйста, нарежьте потолще. Полфунта проволона.

     В тот день в магазине было многолюдно. Все уже доели остатки Рождественского обеда и хотели чего-нибудь свежего к новому году. Анна Стэнхоуп держала номер пятьдесят один. Сорок пять, сорок шесть, сорок семь.

     Джонни Мерфи, которого мать послала в магазин, заметил одного из своих старых школьных тренеров по бейсболу. Приехав домой на каникулы после первого семестра в колледже, Джонни тепло поприветствовал старика и стоял у витрины, загораживая проход, пока кто-то не пошутил, что мистеру Большому Бейсболисту лучше подвинуться. Джонни получил в колледже спортивную стипендию, и весь город следил за его успехами.

     Номер сорок восьмой забыл дома список, который написала жена, перед тем, как послать его в магазин. Поэтому теперь он пыхтел и краснел от напряжения, пока не выбрал лондонское жаркое и фунт немецкого картофельного салата.

     Сорок девятого и пятидесятого позвали к прилавку одновременно, но к противоположным концам стойки. Магазин был переполнен и менеджер послал за подмогой - теперь номера менялись быстрее.

     Анна Стэнхоуп заметила, что все, кто ждал рядом с ней, уже заказали еду и оплатили свои заказы.

     Даже люди, пришедшие после неё, забрали свои сыры и салаты, и теперь направлялись домой. Оставалась только Анна.

     Сотрудники за прилавком были настолько заняты, что на табло сразу появилась цифра пятьдесят два, а потом почти мгновенно - шестьдесят. Шестьдесят один.

     Люди обходили её, становились перед ней, и она почувствовала дрожь в кончиках пальцев. Это было знакомое ей состояние, хотя она давно так себя не чувствовала. Её сердце, пульс и какая-то дикая ярость сливались в едином ритме, набирающем силу и скорость. И чем дольше Анна оставалась спокойной, тем больше замечала всё вокруг. Её периферийное зрение искрило и искажало очертания окружающего. Как только она быстро поворачивалась, чтобы посмотреть на что-то - оно тут же исчезало из поля зрения.

     Несмотря на то, что всё внутри неё как бы ускорялось, всё, что находилось извне - перемещения других покупателей, опускание коробок и упаковок в тележки - замедлилось.

     На упаковке молока вдоль картонного шва висела капля. Кончик носа у старика был настолько пронизан венами, что выглядел синим. И когда тот начал тереть его, она увидела нежные волоски внутри ноздрей. Вдали, у входа в магазин открылись автоматические двери, и она почувствовала, как сквозняк мчится по проходу, чтобы залезть под воротник её пальто.

     Анна заметила, что окружающих её людей совершенно не заботило, что о ней забыли. Она отступила назад и увидела в ярком цвете - её мышление стало таким острым в этот момент, всё было высвечено так, что детали, которые она изначально пропустила, теперь были совершенно очевидны - что на самом деле они всё это подстроили в силу каких-то личных, мелочных причин, которые не стоили того, чтобы их понять.

     Они ухмылялись, подмигивали и подавали друг другу секретные сигналы. Они объединились и вместе решили, что номер пятьдесят один нужно пропустить.

     Анна сняла туфли на каблуках, чтобы защитить себя в случае необходимости, и ловким проворным движением нагнулась и сунула их в свою корзину. Она размотала шарф с шеи.

     “Стойте!” - крикнула она, поднимая руку, как школьник, который знает ответ на вопрос учителя. Она протолкнулась к стойке.

     “Вы в порядке?” - спросила стоящая рядом женщина - “Нельзя снимать обувь в магазине”.

     “Почему это нельзя?” - огрызнулась Анна, поворачиваясь к женщине, чтобы внимательно посмотреть на неё.

     Губы женщины были растянутыми, ненадёжными, и её лицо выглядело ленивым - Анна сочла это отвратительным.

     Где-то в глубине сознания она распознала в женщине служку церкви Св. Варфоломея, и удивилась, что раньше не замечала её отвратительности.

     Эта женщина трогала грязными пальцами распятие, которое Анна потом целовала.

     Она почувствовала, как у неё заныло в животе, и комок подступил к горлу. Она прижала кулак ко рту, чтобы её не вырвало.

     “Остановитесь!” - крикнула она, когда рвотное чувство прошло.

     От отдела морепродуктов до импортных сыров все замолчали и посмотрели на неё.

     Анна подняла свой номерок и шагнула к кассе: “Теперь моя очередь”.

     В её голосе звучала пафос - она слышала его как бы со стороны. И на случай, если они думали, что она сейчас заплачет - Анна повторила это опять. На этот раз громче и решительнее.

     Но за несколько коротких шагов к прилавку она почувствовала холод линолеума на босых ногах, судороги начали сводить икры - и она забыла, что ей было надо, и почему она оказалась там. Единственное, в чём она была уверена - что каждый вокруг был участником заговора против неё.

     “Как ты смеешь” - сказала она пожилому мужчине, стоящему перед отделом кулинарии: “Перестань глазеть на меня”.

     “Извините” - сказал мужчина, отступая в сторону - “Пожалуйста, проходите”.

     “Перестань на меня глазеть” - повторила Анна.

     “Я не глазею. Я вообще не глазел. Не надо кричать, дорогая” - тихо сказал он, и все поняли, что он пытается успокоить её. Ситуация могла развиться в сотне направлений, и он пытался разрядить её всеми возможными способами - “Я глубоко сожалею об этом. Это была ошибка с нашей стороны, пожалуйста, проходите к прилавку”.

     “Перестань смотреть на меня” - снова крикнула она, а затем развернулась и повторила это для всего магазина.

     Высокая женщина за прилавком попросила её понизить голос, а другая позвала менеджера. Анна медленно повернулась вокруг, смотря на всё и всех, а потом подошла к пирамиде крекеров - из молотой муки, из цельной пшеницы, кунжутных, простых - и толкнула её бедром. Когда крекеры рассыпались по полу, она обхватила себя руками и зажмурилась. Сначала вокруг стояла дюжина человек, но теперь их стало вдвое больше. Никто не сказал ни слова.

     “Перестаньте на меня смотреть” - сказала Анна нормальным голосом. Потом заткнула уши и начала выть.

     По громкой связи кто-то продолжал вызывать менеджера.

     Питер, который решил подождать маму в машине, слушал по радио музыкальный хит-парад. Он взглянул на часы на приборной панели и тут же услышал невдалеке сирену скорой помощи. Казалось, что сирена не может звучать громче, но она всё усиливалась, пока не прекратилась возле входа в супермаркет.

     Некоторое время он смотрел в боковое зеркало, а затем повернулся и глянул через заднее стекло автомобиля. У входа толпились люди, и медики махали, чтобы они расступились. Полицейская машина остановилась рядом со скорой помощью. Вторая подъехала со стороны южной парковки.

     Однажды, когда Питер был в Food King, у человека случился сердечный приступ. У него был галлон молока. И, хотя Питер пропустил момент, когда человек упал, он увидел, как молоко хлещет из разбитой упаковки, разливаясь по полу молочного отдела, пока лежащий на полу держался за плечо.

     Отец отвёл его в сторону прежде, чем Питер увидел, что случилось дальше. Думая об этом сейчас, он пытался понять, почему с тех пор не вспоминал об этом человеке.

     Смерть была взрослой проблемой. Но Питер знал, что когда придёт его время, он не хочет, чтобы это случилось в супермаркете.

     Джанет Джексон запела по второму разу, и Питер плюхнулся на своё сиденье. Он не понимал, как они успеют до полуночи сыграть все сто песен, обещанных ведущим. Когда он поднял глаза, то увидел что дедушка Криса Смита стоит у двери со стороны водителя. Мистер Смит помахал рукой, и Питер опустил стекло.

     “Тебя же зовут Питер, да? Помнишь меня? Мой внук учится в твоём классе? Слушай, твоя мама плохо себя почувствовала в магазине. Повода для беспокойства нет, но на всякий случай они заберут её в больницу. Хочешь, я подвезу тебя домой? Хорошо, что я заметил тебя”.

     Питер несколько мгновений непонимающе моргал в ответ, а затем так быстро выскочил из машины, что ключи остались в зажигании.

     “Что случилось?” - спросил он, по-другому взглянув на толпу у входа в магазин. Он быстро пошёл через парковку. Когда он увидел, что кого-то выносят на носилках, то перешёл на бег.

     “Мама!” - крикнул он из-за собравшейся толпы. Она вздрогнула, услышав его голос, и один из медиков споткнулся.

     “Питер!” - закричала она с надрывом, и он почувствовал, как все лица в толпе поворачиваются в его сторону. Все отступили, чтобы он смог протиснуться.

     “Скорее!” - крикнула она ему, но Питер не понимал, что это значит. Он заметил, что третий медик несёт её туфли и шарф. Кончики её пальцев посинели от холода, а волосы были растрёпаны. Он думал, пришлось ли им заставить её лечь на носилки, сопротивлялась ли она. Пальто было накинуто на неё, как одеяло.

     “Скорее!” - снова закричала мать, смотря на него дикими глазами. Но Питер застыл на месте, не понимая, что надо делать. Люди, которые повернулись, чтобы посмотреть на него, теперь деликатно отворачивались. Пальто сползло, и он увидел, что её руки были пристёгнуты к носилкам. И лодыжки тоже. Его начала бить дрожь.

     Носилки загрузили в скорую помощь, и полицейский махнул, чтобы все, включая Питера, отступили от машины.

     “Питер! Скорее!” - взвизгнула она.

     Питер посмотрел на офицера, преградившего ему путь. “Это я” - прошептал он - “Я Питер. Можно мне поехать с ней?”

     “Питер” - сказал мистер Смит, подходя к нему - “Давай лучше я отвезу тебя к нам, а оттуда ты позвонишь своему отцу? Миссис Смит покормит тебя”.

     Но он жил с Крисом, вспомнил Питер. Если Крис узнает о происшествии, то и весь класс узнает. Его плечи дрожали так сильно, что, должно быть, все это заметили.

     Мистер Смит приобнял его, но от этого стало только хуже.

     Полицейский, представившийся как офицер Далли, спросил: “Ты её сын?”

     “Да”- ответил Питер.

     Офицер Далли спросил у него полное имя и адрес. Когда он не ответил, мистер Смит сообщил офицеру полное имя Питера, и что Стэнхоупы живут на Джефферсоне. Да, Питер живёт со своей матерью. Да, отец живёт с ними. Они заговорили о его отце. Офицер Далли исчез в машине скорой помощи на несколько минут и вернулся. Казалось, никто никуда не спешит.

     “У неё был сердечный приступ?” - спросил Питер, когда полицейский вернулся.

     “Нет”- ответил офицер Далли, не объясняя, было ли происшедшее лучше или хуже.

     “В каком отделении работает твой отец?” - спросил офицер Далли, но Питер не мог вспомнить. Номер крутился у него в голове, но он не мог его вспомнить.

     “Он на работе, да?”

     Питер кивнул.

     Было решено, что он останется в доме Смитов, пока не установят связь с его отцом.

     “Подождите” - сказал Питер, отстраняясь от мистера Смита, когда увидел, что двери машины скорой помощи закрываются - “Я хочу поехать с ней”.

     Но машина уже отъезжала от обочины.

     “Она в порядке, Питер. Всё будет хорошо” - сказал мистер Смит.

     “Тогда высадите меня возле дома”. Скорая остановилась на перекрёстке с Мидлтаун Роуд и дважды включила сирену, чтобы другие знали, что она собирается проехать. “Мой папа скоро будет дома”.

     “Ты уверен, что этого хочешь?”

     “Да”.

     По дороге домой мистер Смит сказал, что это очень утомительное время года, если задуматься.

     Конечно, это счастливое время, когда празднуешь со всей семьёй, но для некоторых это чересчур. Взять, например, деньги, которые приходится тратить.

     “Плюс, у женщин всё по-другому” - добавил он - “Они считают, что всё должно быть идеально во время обеда и вообще празднования. Тарелки должны соответствовать. Пользуйся этой ложкой, не чавкай. Раньше просто пекли печенье и получали, может, по одному подарку, но теперь всё по-другому “.

     И он посмотрел на Питера, как будто это объясняло всё происшедшее.

     Питер хотел рассказать ему, что они с отцом поставили ёлку. Он сам испёк печенье для школьной распродажи. Он просто следовал инструкциям на упаковке, и печенье оказалось очень вкусным. Он положил печенье в коробку от обуви, как делали мамы других детей.

     Когда его мама пришла домой с работы, она поругала его, что он забыл подложить фольгу или вощёную бумагу. Кто захочет печенье из коробки, в которой лежали ботинки?

     Она говорила, что это всё равно, что хранить печенье в общественном туалете.

     Все ингредиенты потрачены впустую. Он использовал последний кусок масла. Она захлопнула холодильник. Последний кусок коричневого сахара. Она захлопнула дверь шкафчика.

     Но потом, когда мать увидела чисто вымытые противень и тарелки, как будто невидимая рука закрыла ей рот. Она провела пальцами по столу и заметила, что стол чисто протёрт. Она открыла обувную коробку и выбрала самое верхнее печенье. Питер ждал. Он смотрел. Наконец, она тихо сказала, что печенье было такое вкусное, что было бы стыдно продавать его по двадцать пять центов. Печенье было невероятно вкусным.

     “Мы оставим его себе” - сказала она - “Завтра я куплю что-нибудь в пекарне для школы”.

     “Что случилось в магазине?” - спросил Питер у мистера Смита, когда они свернули за угол, на Джефферсон Стрит - “Кто-то что-то сказал ей? Кто-то себя вёл грубо?”

     “Я не знаю” - сказал мистер Смит - “Действительно не знаю”.

     “Она очень чувствительная” - сказал Питер.

     Когда они ехали по Джефферсону, мистер Глисон был на улице. Он тянул мусорный бак к обочине и смотрел, как машина мистера Смита медленно останавливается у дома Питера.

     “Это Фрэнсис Глисон?” - спросил мистер Смит, наклоняясь над рулём. В его голосе звучало облегчение.

     Мужчин заговорили у дороги, а Питер вытащил ключ из-под камня и пошёл домой. Они всё ещё продолжали говорить после того, как Питер налил себе стакан воды и пошёл в спальню. Он выпил воду спиной к окну и сосчитал до сорока. Когда он обернулся, они всё ещё стояли там, но теперь повернулись спиной к его дому, как будто знали, что он может определить по их губам, о чём они говорят.

     У неё в сумочке был пистолет. Анна даже не вытащила его, даже не упомянула о нём, но они нашли его в машине скорой помощи, когда просматривали её вещи.

     Всё, что она хотела - это таинственный вес пистолета в сумочке, висящей на её плече, холодный и солидный. Анна не собиралась им пользоваться. Она даже не могла вообразить, что ей понадобится им воспользоваться. Это просто был предмет, который необходимо иметь при себе. Предмет, который удивил бы людей, если бы им понадобилось воспользоваться. Предмет, который удивил её, когда она вспомнила, что он лежит в сумочке и для чего он нужен.

     Но медик, который нашёл пистолет, передал сумочку полицейскому, как будто она была в огне.

     “Твой муж полицейский? Он работает здесь или в городе?” - спросил полицейский, открывая магазин пистолета.

     “Боже” - сказал он и наклонил пистолет так, что пять пуль аккуратно выскользнули в его ладонь.

     Анна Стэнхоуп отказалась отвечать. Перестав выть в магазине, она не могла говорить. Она не хотела говорить. Речь была привычкой, которую она приобрела много лет назад. И сейчас, когда она остановилась, у неё не было желания начинать опять. Всё это бессмысленно - эта бесконечная болтовня. Все болтают, но никто не понимает друг друга.

     Медик подошёл к ней с маленьким пластиковым стаканчиком, на дне которого лежала большая жёлто-белая таблетка. Он придержал её голову, чтобы положить таблетку на язык, но она выплюнула её.

     “Почему у тебя пистолет в сумке, Анна?”

     Идиоты, подумала она. Каждый следующий из них - ещё больший идиот, чем предыдущий. Их мозги не понимают нюансов. Они не понимают, что можно мыслить иначе.

     “Твой муж забыл пистолет дома?”

     Они думали, что Брайан был на работе, но он был в автомастерской, всего в миле от супермаркета. Надеясь, что механик сможет выжать из его Шевроле хотя бы ещё полгода.

     Он оставил пистолет там, где всегда оставлял его, когда не был на дежурстве - на книжной полке в большой комнате. Да, он должен был носить пистолет с собой, но ему это было ни к чему.

     Он был в Гилламе. Зачем ему пистолет? Анна положила бы его обратно на полку, и никто ничего бы не заметил.

     Во флуоресцентном свете больничного коридора, у всех на виду, её сняли с носилок и положили на больничную койку. Кто-то повернул её и стянул с неё штаны, так что голая задница оказалась открыта для всеобщего обозрения. Ей стало смешно. Они сказали ей не шевелиться - поэтому она слегка пошевелила попой, чтобы показать, что ей всё равно. Кто-то сделал ей укол, и Анна заметила, что уже плачет. Она не помнила, когда перестала смеяться. Она уткнулась лицом в матрас, чтобы никто не заметил. Простыня под её лицом стала влажной и оставалась влажной, пока они ей не поменяли постельное белье. Или, может, переложили на другую койку - она не помнила. Кто-то надел на её босые ноги тёплые носки.

     Когда врачи перешли к другому пациенту, Анна поняла, что у неё есть пара минуты. Может, и того меньше. Всё зависело от того, что ей вкололи.

     Полицейский ошивался возле медсестёр, врач осматривал другого пациента - пользуясь случаем, Анна собрала все силы и встала с кровати. Казалось, к её запястьям и лодыжкам прикрепили свинцовые гири. А к груди был привязан свинцовый якорь.

     Она передвигалась по коридору и чувствовала себя как ребёнок, пытающийся бежать в воде. Правой. Левой. Раз. Два. Прилагая усилия, которые мало к чему приводили.

     Анна выросла недалеко от пляжа Киллини, где камни в воде гремели от волн, как кости в мешке. Ныряя, ты каждый раз рисковал быть перемолотым об них.

     Рот её был открыт, а губы пересохли. Переставляя ноги, одну за другой, она добралась до конца коридора и выскользнула через распахнувшиеся двери. У них остались её туфли, пальто, сумка. Плевать - дома у неё было полно туфель и ещё одно пальто.

     Добравшись до приёмной, Анна на секунду положила руку на стойку регистрации, чтобы перевести дыхание. Но дежурный даже не заметил её.

     Когда она вышла на улицу, там стояло такси. Анна собрала силы, чтобы открыть дверцу и упасть на гладкое сиденье - самое удобное из всех, на которых она когда-либо сидела. В машине было тепло, и водитель кивнул, как будто давно её ждал.

     Анна поняла, что всё изменилось после происшествия в супермаркете, и теперь вселенная старается изо всех сил вернуть её благосклонность.

     “Гиллам” - сказала она.

     “Один-семь-один-один, у-ли-ца Джеф-фер-со-на” - по слогам произнесла она, словно разговаривая с ребёнком. Она знала, что не сможет повторить эту фразу.

     После этого она закрыла глаза и уснула.

     Следующее, что Анна увидела, было лицо Фрэнсиса Глисона. Его небритый подбородок отличался от подбородка Брайана. У него было приятное лицо, на самом деле. Не такое симпатичное, как у Брайана, но достаточно приятное. Надёжное. Большая, как кочан капусты, ирландская голова.

     Он крепко держал её. Она хотела спросить его о звуке волн в Голуэе, гремели ли они как мешок с костями. Так же, как под Дублином. Однажды он пытался говорить с ней об Ирландии. Когда-то в самом, самом, самом начале их знакомства. Лена Глисон в те годы разрывалась между кормлением и очередной беременностью, с прицепившимися к ней младенцами. Сейчас Анне хотелось, чтобы тогда она была добрее к ним.

     Фрэнсис без усилий нёс её, как будто каждый день заходил к ним в дом. Он переступил порог, поднялся вверх по лестнице, и уложил её на кровать. Анна решила, что если он сейчас попытается изнасиловать её, она даст ему это сделать. А разберётся позже, потому что сейчас у неё не было никаких сил. Она пыталась сказать ему, что в её кошельке есть деньги на такси, но не смогла внятно произнести ни одного слова. Да и кошелька у неё не было. Её ноги так замёрзли.

     Питер надеялся, что они с матерью могли бы скрыть происшествие от отца, если бы у них было время обсудить и разработать план действий. Она ничего не сказала ему. Но он подумал, что у них есть время - отец не удивиться, что она спит наверху, вернувшись домой.

     Но отнеся мать наверх, мистер Глисон не пошёл домой, как того ожидал Питер.

     “Твоя мать отдыхает” - сказал он и спросил, не хочет ли Питер пока пойти к ним домой. Кейт не было дома, но Питер мог бы посмотреть телевизор с Натали и Сарой.

     Когда Питер отказался, мистер Глисон просто сел на ступеньку крыльца Стэнхоупов и стал ждать.

     Питер никак не мог вспомнить, выключил ли он зажигание в машине, или она всё ещё жгла бензин и играла хит-парад 1990-го на стоянке перед супермаркетом. Неожиданно появился полицейский, который задавал Питеру вопросы возле супермаркета. Он направился к их дому, как только в больнице обнаружили, что Анна исчезла.

     Мистер Мальдонадо был на улице, снимая с дома рождественские огни, хотя к тому времени уже было темно. И Питер видел, как он поглядывает на офицера Далли, идущего мимо.

     Офицер Далли и мистер Глисон разговаривали на лужайке, когда Брайан наконец вернулся домой.

     Питер смотрел в окно, как они разговаривали, а затем отошёл в сторону, когда отец вбежал в дом и стал шарить рукой над книжной полкой.

     Позвонил мистер Смит, чтобы узнать, всё ли в порядке у Питера. Оказывается, когда он вернулся домой и рассказал жене обо всем случившемся, та сделала ему выговор за то, что он оставил Питера одного, в наступающей темноте.

     “Говорите помедленнее” - Брайан Стэнхоуп, утягивая телефон как можно дальше от мистера Глисона и офицера Далли - “Пожалуйста, повторите”

     В течение следующих нескольких часов взрослые разбирались с вещами, которые Питер не понимал. Отец, наконец, заметил, что он слушает их, сидя в темноте на лестнице, и отправил его в свою комнату. Но Питер вернулся через пару минут и продолжил слушать. Как он понял, мистер Глисон и его отец снова работали в одном участке, как и несколько лет назад, когда были новичками. Но теперь их участок был в Манхэттене - 26-й, около университета Коламбия.

     Теперь он понял - у мистера Глисона был акцент, отличающийся от его матери, но они оба произносили “Брайан”, как “Брайн” - соединяя гласные.

     “Брайан” - сказал мистер Глисон - “Никто не хочет, чтобы у тебя возникли проблемы”.

     Выражение лица офицера Далли показывало, что он с этим согласен.

     Отец повысил голос: “Я был дома! Не на службе!”

     Мистер Глисон заметил, что на самом деле Брайана не было дома. На самом деле, он был в автомастерской на Сентинел стрит, и сейчас он по уши в дерьме.

     Голос мистера Глисона звучал сердито и разочаровано, и Питер впервые задумался - не был ли отец Кейт боссом его отца. Он пытался вспомнить, как считаются звания. Отец был патрульным, а мистер Глисон - лейтенантом.

     “Соберись, Брайан” - сказал мистер Глисон. “Возьмись за ум” - продолжил он, постучав костяшками пальцев по виску. Питер попытался заглянуть за перила лестницы, чтобы увидеть лицо отца, слабо освещённое лампой из угла.

     Однажды, когда миссис Дювин сказала перед остальными детьми, что Питеру нужно собраться, он почувствовал, как горело его лицо, и боялся, что заплачет.

     Он надеялся, что отец не заплачет, но не мог видеть его лица - только колено и штанину.

     Они долго молчали. Затем, без предупреждения, казалось что-то решили. Офицер Далли отдал отцу его пистолет и тот засунул его за ремень джинсов.

     Мать спала и спала.

     Наступил 1991-й - закончились зимние каникулы, и Питер вернулся в школу.

     В первый школьный день нового года он приготовил себе плотный завтрак. Завернул с собой ланч. Почистил зубы.

     Мать спустилась вниз, когда он мыл миску от хлопьев, но сначала не говорила с ним. Вместо этого она открыла окно над раковиной и зажмурила глаза, подставляя лицо под поток холодного воздуха, ворвавшегося в дом.

     “Ты такой же, как он” - сказала она через минуту, не открывая глаза.

     “Как кто? Как папа?” - спросил Питер. Он понимал, что её слова не были комплиментом.

     “Как папа?” - передразнила она его, сделав глупое выражение лица - “Как пааапа? Как пааааааапа?”

     Питер молча взял школьный рюкзак, висящий у двери, и надел его на плечи. Ему вдруг стало очень одиноко. Всё в их доме было одиноко: кухонный шкафчик, наполненный хрупкой фарфоровой посудой, которую никто никогда не трогал; искусственное дерево, стоящее возле дивана; прогнувшийся карниз оконной шторы. Стояла такая ужасная тишина, что он хотел хлопнуть руками по ушам.

     С улицы просигналил школьный автобус.

     “Пока” - сказал он.

     Она махнула рукой, словно отгоняя муху.

     “С твоей мамой что-то случилось?” - спросила Кейт, когда они заняли свои места в автобусе.

     “Нет” - сказал Питер.

     “Мои родители что-то об этом говорили”.

     В школе никто из детей ничего не сказал об этом, даже Крис Смит.

     Питер хотел обо всём рассказать Кейт. Но не знал, как это сделать.

     Его мама теперь принимала таблетки. Это было что-то новое. Таблетки появились возле кухонной раковины под Новый год - две большие янтарные бутылки. Мать взяла по одной таблетке из каждой и запила полным стаканом воды. Потом она наклонилась над раковиной и застонала.

     Иногда его отец поднимал бутылки и держал их на свету, немного сдвигая содержимое, словно считал, сколько таблеток было внутри.

     “Мама болеет?” - спросил Питер однажды вечером.

     “Кто? Мама?” - сказал отец. И не ответил.

     Она вернулась на работу на той же неделе, когда Питер пошёл в школу. Она взяла оставшиеся отпускные дни на Рождество, и всё, что произошло, вписалось в эту двухнедельный период. Никто не упоминал ни происшествие в супермаркете, ни скорую помощь, ни мистера Глисона, который нёс её из машины.

     Но через несколько недель Питер почувствовал что-то новое - изменение атмосферного давления, направление ветра, в котором он должен был переориентироваться.

     Завтрак, школа, домашние задания, игры - дни и недели выглядели почти так же, как обычно. Но теперь после воскресной мессы им приходилось выскальзывать через боковую дверь, в то время как другие семьи выходили спереди.

     Продукты приходилось покупать в более дорогом супермаркете, который находился гораздо дальше. Всякий раз, когда они оттуда выходили, мать некоторое время стояла возле машины, изучая чек с огорчённым лицом.

     Но и это было не всё. Начиная с Нового года, всё, что его отец и мать говорили друг другу, на самом деле не означало то, что они говорили друг другу.

     Казалось, что матери стало лучше. Когда бутылки янтарного цвета опустели, их заменили две полные.

     В День Св. Валентина она положила в его тарелку шоколадку в форме сердца, и ещё одну такую же - в тарелку отца. Однажды вечером она рассказала анекдот, услышанный на работе - три хирурга заходят в бар - и отец улыбнулся.

     Но всякий раз казалось, что отец всегда был на грани того, чтобы что-то сказать и в последний момент передумывал. Она тоже это чувствовала.

     Иногда, когда отец был особенно молчалив, она вставала из-за стола и клала в его тарелку добавку, даже если он ещё не доел то, что там было. Она подходила к морозилке и приносила лёд для его напитка. Раньше она так не делала.

     “Я помою” - говорила она, когда отец начинал мыть посуду, и он уходил к дивану.

     Потом, когда Питер заканчивал домашнюю работу и выходил пожелать им спокойной ночи, они сидели в противоположных концах комнаты: отец - уставившись на телевизор, мать - листая журнал и глядя на него каждый раз, когда переворачивала страницу.

     Однажды утром, когда он собирался в школу, а мать - на работу, Питер побежал вниз по лестнице, чтобы посмотреть, нет ли чистых носков в сушилке, и чуть не поскользнулся на глянцевой брошюре, валявшейся возле лестницы. Брошюра была про поле для гольфа в Южной Каролине.

     Питер знал, что его отец играл в гольф или, по крайней мере, купил несколько клюшек в надежде научиться. Как-то он обещал научить Питера играть, когда он подрастёт.

     Человек, изображённый на обложке брошюры, только что ударил по мячу и теперь улыбался, наблюдая, как он улетает. Внутри была фотография мужчины и женщины как бы на свидании. Был список квартир и цены на них. Однокомнатные, двухкомнатные, трёхкомнатные. Аренда на сезон или круглогодично. Питер брал почту почти каждый день, но не помнил, чтобы там была эта брошюра.

     Он положил её на стол - на случай, если это было что-то важное, нашёл себе носки и вернулся в свою спальню. Когда он оделся, то выглянул в окно спальни и увидел, как отец откапывает машину после неожиданной мартовской метели. Он наблюдал, как отец перевернул лопату и постучал по заледеневшему ветровому стеклу черенком. Лед раскололся на осколки, и отец снял перчатку, отрывая их один за другим и бросая на дорогу. Время от времени он прикрывал глаза рукой и смотрел вдоль Джефферсон стрит.

     Он не хочет оставаться здесь - подумал Питер. Он хочет уйти.

     Идея пришла легко и незаметно, и после этого всё, что для Питера не имело смысла, снова обрело смысл.

     Он слышал, как отец стряхнул снег с ботинок на коврике снаружи, а когда он вошёл в дом, послышался скрип двери. Когда Питер спустился на завтрак, брошюра исчезла.

     Проходила неделя за неделей, но ничего не происходило.

     Пришла весна. Начался бейсбольный сезон. Отец сказал, что пора отвести Питера на настоящую игру. Он найдёт список игр сезона, и они выберут день.

     Тюльпаны пробились вдоль дома Глисонов. Дни стали теплее - теперь Питер и Кейт каждый день выходили из автобуса с униформенными свитерами, завязанными вокруг талии.

     Они стали готовиться к выпускному. Кейт должна была идти в паре с Джоном Диллсом. В классе было больше мальчиков, чем девочек, поэтому Питеру и второму по высоте мальчику пришлось идти вместе.

     Скоро они пойдут в среднюю школу, и всё пойдёт быстрее. Водительские права. Работа. Колледж. Свобода.

     А пока было бы хорошо, если бы всё шло по-прежнему. И нескольких недель так и продолжалось.

     4.

     Рядом с валунами было место, откуда они, через кусты во дворе Мальдонадо, могли видеть машину матери Питера, пока она не свернула на Джефферсон.

     У Питера выскочил прыщ на лбу, и он знал, что Кейт это заметила. Он ходил в шапке всё утро и снял её только после второго звонка. В конце дня он вытащил её из рюкзака и положил на колени, чтобы надеть, как только они пойдут к автобусу.

     Ноги Кейт были исцарапаны от игры в софтбол в выходные - когда пришлось скользить по земле до третьей позиции. Она проводила руками по царапинам - как будто хотела сравнить их грубость с гладкостью остальной кожи. Питер поймал себя на том, что следит за её руками, как будто в трансе.

     Кейт недавно обратила внимание, насколько мощнее и крепче ноги у Питера, чем у неё.

     “Эй” - сказала она как-то, придвигаясь ближе к нему. Они сидели на бордюре в шортах и кроссовках, и ждали, не придёт ли ещё кто-нибудь из соседских детей.

     “Смотри” - когда её кожа коснулась его, он испуганно отодвинулся. После этого она замолчала, и когда он снова заговорил с ней, сказав, что Джои Мальдонадо купил машину, Кейт покраснела.

     В тот день, поздним майским вечером, когда их рюкзаки были заполнены учебниками и информацией о выпускном вечере восьмого класса, до которого оставалось всего несколько коротких недель, Питер решил держать себя в руках. Но это новое странное чувство между ним и Кейт давило на него.

     Шон Барнетт сказал пацанам, что ему нравится Кейт, и он почти уверен, что тоже ей нравится. Когда он это говорил, то даже не посмотрел на Питера.

     “Какого чёрта?” - спросил Питер, сам не понимая, почему его это так разозлило.

     “Что не так?” - удивился Шон - “Разве вы не кузены, или типа того?”

     “Нет. Мы однозначно не родственники” - ответил Питер.

     “Хорошо, ты целовался с ней?” - продолжал Шон

     Все головы с интересом повернулись в его сторону, каждый восьмиклассник, из собравшихся на парковке перед игрой в стикбол, ждал его ответа.

     “С чего ты взял, что ты ей нравишься?” - грубо спросил Питер и в тот же момент почувствовал, как все его претензии на Кейт испарились в их глазах.

     “Я просто знаю” - сказал Шон.

     “С чего ты взял?” - повторил Питер - “Я уверен, что это не так”.

     Он произнёс это так, как будто подразумевалось, что Кейт обязательно рассказала бы ему о подобном. Напоминая, что никто не знает Кейт Глисон лучше него.

     Она бы наверняка рассказала ему - подумал он. По крайней мере, он надеялся, что она рассказала бы.

     Кейт очень интересовало, о чём говорили мальчики, когда девочек не было рядом. Но он не стал рассказывать ей о разговоре с Шоном Барнеттом, чтобы у неё не возникло неправильных мыслей на этот счёт.

     Косясь в сторону кустов во дворе Мальдонадо, он перешагивал с самого маленького валуна на более высокий, и так далее. Рассказывая, что мальчишки в их классе договорились во время игры бросать лёгкие мячи, когда принимает Лора Фумагалли, чтобы она могла выполнить home run - отправить мяч мимо чёрного “Мерседеса” монсеньора Репетто. Единственного автомобиля, которому было разрешено парковаться на школьном участке.

     Тогда они смогли бы наблюдать, как двигаются её сиськи под спортивным костюмом, когда она побежит от базы к базе.

     Кейт кивнула с места, где она лежала на траве с таким же серьёзным выражением, как на уроках истории или алгебры.

     Он заметил, как в её глазах блеснула ревность, но это был лишь проблеск, сменившийся восхищением над их хитрым планом. Над тем, как они ловко сговорились. Она кивнула, как бы одобряя.

     “Ты ведь ей не расскажешь?” - спросил Питер.

     “Конечно, нет” - обижено сказала Кейт. Она резко встала, подошла к среднему валуну и сделала идеальный прыжок с места, как будто у неё в ногах были пружины.

     Она оглянулась, чтобы увидеть, произвело ли это впечатление на Питера. Тот равнодушно пожал плечами, но не мог удержаться от улыбки.

     Она ткнула его в живот: “Хорошо же прыгнула. Сознайся!”

     И когда Кейт начала рассказывать, что мать Лоры брала свою дочь в магазин покупать лифчики ещё в пятом классе, они одновременно прыгнули на самый высокий валун.

     Кейт поскользнулась, и, падая, ударилась подбородком о твёрдый край валуна. Питер тут же спрыгнул рядом.

     “Кейт, ты в порядке?” - спросил он и дотронулся до её лица.

     “Кажется, я сломала зуб” - ответила она.

     Держа Кейт за голову, Питер провёл большим пальцем по краям её зубов. Она почувствовала вкус соли на его пальце. Он заметил, что она пристально следит за ним, ища его взгляд под козырьком кепки.

     “Полно крови” - сказал он, отдёргивая руку так быстро, словно она укусила его. Кейт присела и наклонилась, чтобы плюнуть. Потом вытерла рот рукавом и снова плюнула.

     “Здравствуйте, приехали” - сказала она низким приглушённым голосом, как после визита к дантисту. Она кивнула в сторону двери дома Питера, и он оглянулся.

     Там стояла его мать, щурясь во двор.

     Питер вскочил на ноги. Прежде чем он успел о чём-нибудь подумать, его мать в одно мгновение пересекла двор и уже стояла перед ними.

     Как будто она не только видела, что произошло, но и могла читать их мысли и чувства.

     “Она просто ...” - начал говорить Питер.

     “Домой” - сказала мать.

     “Но я только …”

     “Сейчас же”.

     “Подождите” - сказала Кейт, и Питер почувствовал, как гнев матери усиливается.

     “Он просто помогал мне” - сказала ей Кейт, медленно поднимаясь - “Мы разговаривали, и я упала. Ударилась челюстью. Вы же видите, что кровь идёт”.

     Кейт взяла Питера за руку, чтобы остановить его.

     “Замолчи” - подумал Питер и осторожно покачал головой так, что Кейт это заметила, но решила проигнорировать предупреждение.

     “Вы же медсестра” - сказала Кейт. Она полуотвернулась и снова плюнула кровью, как бы говоря “Спасибо за заботу”.

     Миссис Стэнхоуп сделала два быстрых шага к ней. Питер вздрогнул, а Кейт отступила. Но когда мать не ударила её, Питер на мгновение подумал, что она собирается помочь.

     Как бы мать ни была безумна, она хотела убедиться, что с Кейт всё в порядке, прежде чем разобраться с ним.

     Но она остановилась совсем близко к Кейт, и её совсем не интересовало, откуда идёт кровь. Она склонилась, как будто хотела сообщить Кейт секрет. Кейт смотрела, как её глаза прочёсывали её сверху донизу - от волос, до голубых шнурков на белых кедах.

     “Думаешь, ты такая умная?” - наконец сказала Анна.

     Несколько дней назад она как обычно вынула из пузырьков свои две таблетки, но вместо того, чтобы проглотить, спрятала их в пустую яичную скорлупу, которую потом выкинула в мусорное ведро.

     “Разве так можно?” - спросил Питер.

     “Что разве так можно?” - спросила она, подойдя к нему и взяв рукой за его щеку. Сначала это казалось лаской, но она сжимала всё сильнее и сильнее, пока он не отошёл.

     “Простите?” - сказала Кейт.

     “Я сказала, думаешь ты такая умная?”

     Кейт посмотрела на Питера, словно просила его перевести это.

     Со стороны дома Кейт раздался звук хлопнувшей двери. Лена выбежала на улицу. “Что случилось?” - спросила она, и её лицо одновременно выражало озабоченность, любовь и осуждение.

     Она так быстро оценила ситуацию, что Питер почувствовал, как защемило у него в груди. Все вокруг знали, что происходит с его матерью - просто ничего не говорили.

     “Иди домой” - сказала Лена.

     “Мы же ничего не сделали. Кто-нибудь может объяснить, в чём проблема?” - пыталась сказать Кейт.

     “Сейчас же иди домой”.

     “Фигня какая-то” - сказала Кейт. Лена обернулась и ударила её по лицу.

     “Мама!” - выдохнула Кейт, пошатнувшись и стараясь не заплакать.

     “Господи, миссис Глисон, ей и так уже больно” - крикнул Питер.

     “Закрой свой рот” - сказала теперь уже его мать.

     Однажды мы уйдём от них, уже не в первый раз подумал Питер. Мы будем жить самостоятельно, и нам не надо будет слушать никого из них.

     Оказавшись дома, мать стала ходить из угла в угол, пока Питер держался за спинку кухонного стула, отказываясь сесть.

     Она наконец сказала, что это наглядно демонстрирует, кто эти Глисоны на самом деле. Отбросы. Только представить себе - ударить ребёнка при всех, перед соседями.

     Питер подумал обо всем, что мог бы ей сказать прямо сейчас. Он подумал насколько вырос с прошлого года. Он уже перерос отца. Он мог бы разломать каждый шкаф на кухне. Он мог бы пробиться к двери, оттолкнув её, если понадобится, пойти за Кейт. Они могли бы прямо сейчас сесть в автобус и уехать куда-нибудь. Питер был уверен, что многие так и делают. Ему уже исполнилось четырнадцать лет, а через полгода Кейт будет столько же.

     “Больше ты туда не пойдёшь” - сказала мать, прерывая его мысли.

     “Куда?”

     “В эту школу. Чтобы грязные девки, типа Кейт Глисон, тебя не захомутали”.

     “Прекрасно! Ты в курсе, что Кейт тоже не вернётся? Выпускной через три недели”.

     “Нет, я имею в виду, ты никогда туда не вернёшься. Ни завтра. Ни на выпускной. Никогда”.

     Он уставился на неё - “Что ты такое говоришь?”

     “Наконец-то ты прислушался”.

     “Я позвоню папе”.

     “Нет, не позвонишь” - она бросилась к нему и вырвала телефон из его рук.

     Вечернее солнце высвечивало квадрат на кухонном столе. Питер чувствовал его тепло на ноге, на кончиках пальцев.

     “Хорошо, мама” - Питер развёл руками - “Допустим, я не вернусь. Тебя не беспокоит, что все тебя ненавидят?”

     “Иди в свою комнату”.

     “Не пойду”.

     Она бросила в него телефон, но Питер увернулся. Он был настолько взвинчен, что хотел расправить крылья и улететь.

     “Иди в свою комнату”.

     “Нет”.

     Мать открыла ящик, в котором держала половники, деревянные ложки, венчик, несколько кулинарных лопаток и тяжёлый чугунный молоток, которым отбивала мясо. Она подняла молоток над головой и бросилась на Питера. Он схватил её за запястье.

     “Прекрати” - сказал Питер - “Остановись”.

     Мать выпустила молоток, и он упал на пол. Она огляделась, как будто что-то потеряла, как будто что-то важное осталось недосказанным.

     Питер поправил стулья у кухонного стола.

     “Ты больше её не увидишь” - сказала она.

     “Увижу” - ответил Питер и вышел.

     Отец всегда пытался разрядить обстановку, соглашаясь с ней.

     “Хорошо, Анна” - говорил он, смотря перед собой с пустым лицом, выискивая любую возможность держаться подальше от неё. Пойти включить телевизор, исчезнуть в гараже, или отправиться в пивную на несколько часов. “Ты права” - говорил он с потерянным видом. Если он о чём-то вообще говорил, то либо о ценах на бензин, либо о численности оленей в округе - выросла ли она за последние годы, или это только кажется.

     Исключение составил лишь предыдущий День Благодарения, когда дядя Питера, брат отца Джордж, совершил редкую поездку в Гиллам из Саннисайда со своей женой Брендой.

     Джордж Стэнхоуп был на десять лет моложе Брайана, и братья совершенно не выглядели родственниками. Если Брайан был худощавым блондином, то у Джорджа было бочкообразное тело тяжелоатлета и огромные руки, которыми он весь день поднимал железные балки на работе. Он был низкого роста и темноволосый, с заметным животом, свисавшим над поясом.

     Его жена выглядела ненамного старше Питера. Она работала в офисе профсоюза, занималась страховыми исками и вопросами компенсации для рабочих.

     Питер видел Джорджа всего несколько раз: в забегаловке в Бронксе и на похоронах, куда его притащил отец, потому что это был летний четверг, а мать в тот день работала.

     В забегаловке Джордж сделал вид, что случайно нашёл совершенно новый комплект бейсбольных карточек, и поинтересовался у Питера, нужно ли ему это.

     На похоронах, пока взрослые толпились на парковке возле кладбища, Джордж сложил двадцатидолларовую купюру и сунул её в карман рубашки Питера. Питеру тогда было шесть или семь лет, и он не знал, что делать с двадцатидолларовой купюрой. “Наверняка, ты бы сейчас хотел быть где-нибудь в другом месте” - сказал тогда Джордж.

     В другой раз Питер пришёл домой из школы и обнаружил, что Джордж помогает отцу выкорчевать пень во дворе. Потом они втроём ели пиццу на ступеньках у заднего входа. Питер очень надеялся, что Джордж останется подольше, что он останется переночевать и утром они вместе позавтракают. Но каким-то образом он понял, что Джордж уйдёт раньше, чем мать вернётся с работы.

     Когда отец сказал ему, что Джордж и Бренда приедут на День Благодарения, Питер старался не показывать свою радость - на случай, если вдруг их планы поменяются.

     Многие годы Питер видел как на День Благодарения и Рождество машины подъезжают к домам Глисонов и Мальдонадо. Но ни разу ни одна машина не подъехала к их дому.

     Питер представил себе, как Джордж заходит в дверь с горой коробок из кондитерской - как это делали гости Глисонов.

     Когда Джордж прибыл, прежде чем представить свою жену, он положил руку на плечо Питера, и тот почувствовал, что знаком со своим дядей гораздо лучше, чем те несколько раз, когда они встречались.

     “У тебя всё нормально?” - спросил Джордж - “Ну ты и вырос! Отец что ли подсыпает удобрения в твои ботинки?”

     Какое-то время всё шло хорошо.

     Взрослые обсуждали выборы. Бедный Майкл Дукакис - правда ли что Китти сожгла флаг в своём колледже или люди Буша это придумали. Питер вышел во двор, чтобы проверить пого-стик, который подарил ему Джордж. Кейт крикнула ему “Привет!” из окна своей спальни, и Питер помахал ей в ответ. Но когда он вернулся, настроение в доме изменилось.

     Всего за пятнадцать минут мать Питера невзлюбила жену Джорджа, Бренду. Она кривила рот каждый раз, когда та говорила, и Питер увидел, что Джордж это заметил.

     У них не было официальной свадьбы, как понял Питер, но по идее это никого не должно касаться.

     Наконец Джордж подал голос.

     “Успокойся” - сказал он Анне, поднимая руку и показывая, что хватит уже.

     Анна повысила голос, и после нескольких минут крика подошла к чулану и достала оттуда пылесос. С неожиданной силой она подняла его над головой, и махнула им в их сторону.

     Сидящие за столом увернулись, но три стакана с водой, столовые приборы и блюдо с картошкой пюре разлетелись по деревянному полу и ковру. Отец кричал на мать так, как Питер никогда не слышал раньше, а та, всё ещё держа в руках пылесос, стояла, зажмурив глаза. Питер сделал шаг назад, потом ещё один, пока не упёрся спиной в стену.

     Когда мать, наконец, убежала наверх, хлопнув дверью своей спальни так, что затрясся весь дом, четыре человека, оставшиеся на кухне, посмотрели на беспорядок вокруг, а потом друг на друга.

     “Что за хрень, Брайан?” - сказал Джордж - “Из-за чего она так разозлилась? Что я пропустил?”

     “Невозможно спорить с человеком, с которым невозможно спорить” - тихо сказал Брайан с просьбой в глазах, чтобы брат не давил на него. И с пониманием, что что-то происходит, над чем он утратил контроль. И надо что-то с этим делать, и чем скорее, тем лучше.

     “Разве я тебя не предупреждал?” - спросил Джордж - “Разве я не говорил тебе об этом пятнадцать лет назад?”

     “Джордж” - сказал Брайан и показал глазами в сторону Питера.

     Но вместо того, чтобы замять ситуацию и изобразить умиротворение, как это обычно делают взрослые, Джордж повернулся и сказал Питеру: “Ну ты, крутой парень”.

     Неизвестно кто начал первым смеяться. Наверное, Джордж.

     Отец достал какую-то бутылку из шкафа, и когда Джордж плеснул оттуда немного в стакан и передал его Питеру, отец не возражал.

     Мать явно не собиралась к ним возвращаться.

     “Ты в порядке, малыш?” - через какое-то время спросила Бренда у Питера.

     Братья разговаривали всё громче и громче. Брайан стучал кулаком по столу, рассказывая историю, как они вместе росли. Питер никогда не видел отца таким.

     “В порядке. А что?” - беззаботно сказал Питер, как будто не понимая, почему она спрашивает. Первый глоток алкоголя прожёг его горло до живота. Его дыхание казалось ещё горячее, когда он выдохнул. Он залпом выпил остатки, как это делали Джордж и отец.

     “Ничего, крутой парень. Ничего” - улыбнулась Бренда.

     Картошка всё ещё валялась на полу, а перевернувшиеся стаканы - на ковре. Питер бы мог собрать картошку обратно в миску и выбросить всё в мусор. Стаканы бы поставил в раковину, чтобы никто не наступил на них и не порезался. На всякий случай он проверил - все ли обуты.

     Но он чувствовал, что уборка может всё испортить, и поэтому просто отвернулся от беспорядка.

     Питер никогда раньше не слышал, чтобы его отец был таким громким. Никогда не видел, чтобы он так колотил по столу. Он не знал, глядя на отца, стоит ли ему себя чувствовать счастливым или обеспокоенным. Джордж с отцом перешли из столовой на кухню, оставив беспорядок нетронутым. Джордж плеснул в стакан Питера ещё немного алкоголя. Брайан Стэнхоуп видел это, но опять не стал возражать.

     “Я просто, наверное ...” - сказал Питер, схватив пачку бумажных полотенец и наклонившись над разбросанной по полу едой. Бренда помогала ему, протирая пол влажной тряпкой.

     В доме Глисонов Кейт пыталась разобраться, что же произошло. Мать завернула кубик льда в тонкую марлевую салфетку и заставила Кейт держать его во рту.

     Её зубы были в порядке, но она прикусила язык так сильно, что на нём оказались две опухшие бордовые полоски, и каждый раз, когда она двигала головой, из них капало немного крови.

     Сказано было не так много, но когда Кейт пыталась всё это сложить вместе, то получившаяся сумма намного превосходила составные части.

     “Думаешь, ты такая умная?” - сказала ей миссис Стэнхоуп. Кейт подумала - волнует ли это её так сильно, потому что было правдой? Сама она действительно считала, что была умной.

     Получилось как будто миссис Стэнхоуп раскрыла секрет Кейт, макнула в него палец, и размешивала, пока не открылась самая постыдная его часть.

     Всё произошло буквально за минуту.

     Возможно, подумала Кейт, будучи взрослой, миссис Стэнхоуп увидела в ней нечто, чего сама Кейт не могла видеть, не имея жизненного опыта. И чего её мать не могла видеть, потому что так сильно любила её.

     Кейт вспоминала утро несколько недель назад - день свободной одежды в школе. Когда за доллар каждый мог прийти в джинсах и кроссовках, вместо униформы. Собранные деньги шли на новую форму для баскетбольной команды.

     Утром Кейт нанесла на щёки немного розовой пудры, надеясь, что кто-то из мальчиков это заметит.

     В тот день дьякон Галлахер с женой приехали к ним в школу, чтобы провести ежемесячный урок секс-образования.

     У них было девять детей - младшая училась в одном классе с Сарой. Видя их вместе, раскладывающими наглядный материал в классе, она не переставала думать, что эти двое - она низкорослая и коренастая, как пожарный гидрант с ногами, и он высокий и угловатый, без единого волоска на лысой голове - сделали то, что надо сделать, чтобы завести девять детей.

     Той ночью, очень поздно, когда её сестры и родители давно спали, когда пульсирующая боль на её языке наконец притупилась, Кейт заметила мигающий свет на стене спальни.

     Она подошла к окну. Напротив, посреди всепоглощающей ночной темноты, стоял у окна своей спальни Питер. Он повернул фонарик на себя и на предмет, который держал в руке. Потом открыл окно и запустил в темноту что-то похожее на бумажный самолётик.

     Он попытался осветить его полёт фонариком, но белизна бумаги и свет от фонаря как бы соревновались друг с другом, устроив захватывающую погоню на фоне идеальной ночной тишины.

     Самолёт приземлился на лужайку со стороны дома Кейт. Питер нашёл его фонариком, а потом посветил в сторону Кейт, которая в ответ помахала рукой - она видела самолётик и знала, что он предназначался ей.

     5.

     В четверг, петляя в автобусе по улицам Гиллама и весь день в школе, Кейт предвкушала встречу с Питером. Бумажный самолётик был пропитан росой, но Питер предвидел это, написав сообщение карандашом, чтобы слова не размыло. Она выбежала за ним во двор ещё до завтрака. До того, как остальные увидели его из окна.

     “Ты уже побывала на улице?” - спросила мать, когда Кейт вернулась с прилипшими к босым ногам мокрыми травинками.

     “Думала, что вчера забыла там книгу” - сказала Кейт, и мать ушла с полузакрытыми глазами за своей чашкой кофе.

     “Встретимся в полночь” - было написано в записке. Он должен поговорить с ней. Наверное его больше не будет в школе. Он надеялся, что её рот в порядке. Встретимся у живой изгороди.

     За завтраком Натали и Сара расспрашивали её о том, что произошло. Накануне они были на школьных соревнованиях, вернулись домой поздно и сразу сели за домашнее задание.

     Они догадывались, что что-то случилось, когда Кейт отказалась выйти из своей комнаты к ужину, а мать прогнала их с кухни, чтобы о чём-то поговорить с отцом наедине.

     “Это было какое-то сумасшествие” - начала Кейт тихим голосом.

     “Да?” - сказала Натали, хватая яблоко из вазы с фруктами.

     “Я упала с камня и прикусила язык до крови. Вышла Миссис Стэнхоуп, и она была очень зла. Она спросила, считаю ли я себя умной. Потом мама вышла и ударила меня ...” - Кейт чувствовала на себе их отсутствующий взгляд. Она не могла объяснить, что произошло. Она не могла описать все вчерашние события одним предложением.

     “Что у тебя с Питером?” - спросила Натали - “Вы там пошаливаете что ли?”

     “Нет!” - вскрикнула Кейт, чувствуя, как в груди у неё накапливается сноп огня.

     Простой факт, что Кейт всё ещё училась в Сент-Барте, а Нат и Сара уже ходили в Гиллам Хай, означал, что её истории никогда не будут такими же интересными, как у них. Всё, что произошло до высшей школы, не считалось.

     Сара наклонилась поближе к Кейт и сказала: “Нат встречается с Дэмиеном Ридом”.

     “Сара!” - крикнула Натали.

     “Она никому не расскажет” - ответила Сара.

     “Понятно” - сказала Кейт, чувствуя, как её история уходит на второй план. Она не знала, кто такой был Дэмиен Рид.

     Сара продолжила: “ Нат сказала, что если забеременеет, то арендует машину, поедет в Техас, сделает аборт, а маме с папой скажет, что была на соревнованиях”.

     “Сара!” - снова возмущённо крикнула Натали - “Я прибью тебя!”

     “Почему в Техас?” - спросила Кейт.

     Нат вздохнула: “Необязательно в Техас. Просто куда-нибудь подальше”.

     “Разве ты бы не хотела, чтобы кто-то поехал с тобой?” - спросила Кейт. Если они думали, что подобная информация её шокирует, то просчитались.

     “Сара поедет” - сказала Натали, глядя на Сару, чтобы та подтвердила. Она повернулась к Кейт: “Ты тоже можешь приехать, если хочешь. Не сейчас, конечно, а через пару лет. Не то чтобы я планировала, что это действительно произойдёт”.

     Кейт задумалась.

     “А если вам вдруг когда-нибудь понадобится то же самое, вы можете сказать, что поехали навестить меня в колледж” - сказала Нат, закрывая тему. Осенью она уезжала в Сиракьюз Университи.

     Зашла мать и стала брать из холодильника и хлебницы всё, что было нужно для школьного ланча.

     “Шепчетесь, шепчетесь, шепчетесь” - сказала она, отсчитывая шесть кусков хлеба, три черных сливы, три бутылки Снэппла. Она открыла упаковку с салатом из тунца.

     “Собирайтесь к автобусу. Я сегодня не хочу никого везти в школу”.

     Миссис О'Коннор оторвала взгляд от школьного журнала и дважды произнесла его имя, прежде чем продолжать. В спортзале мистер Скьявоне объявил, что пришла очередь Питера Стэнхоупа стать капитаном команды. Не получив ответа, он осмотрелся вокруг, прежде чем назначить капитаном другого мальчика.

     Кейт чувствовала как смесь страха и радости одолевает её каждый раз, когда отмечалось его отсутствие. Несколько раз в течение дня она касалась рукой к челюсти, там, где он прикоснулся к ней меньше суток назад.

     “Где Питер?” - спросили её в автобусе по дороге домой.

     “Наверное, плохо себя чувствует” - ответила Кейт, пряча улыбку.

     Когда она вышла из автобуса, то старалась не смотреть на дом Питера, чтобы кто-нибудь случайно не перехватил её взгляд. Машина его матери стояла возле дома. Входная дверь была закрыта.

     Лена Глисон стояла на крыльце с охапкой почты. Она приветливо помахала водителю автобуса, когда Кейт подъехала к дому.

     “Питера сегодня не было в школе?” - спросила она, как только они зашли в дом.

     “Нет” - пожала плечами Кейт.

     “Хм” - сказала мать.

     Домашнее задание, ужин, посуда - Кейт всё сделала без напоминания, стараясь не привлекать к себе внимание.

     “Как ты себя чувствуешь? Покажи язык” - сказала мать, когда Кейт объявила, что идёт наверх почитать перед сном. Кейт широко раскрыла рот и высунула язык насколько могла.

     “Выглядит нормально” - сказала Лена, поправляя ей волосы. Она прижалась лбом ко лбу Кейт, как делала, когда та была маленькой: “Ты расстроилась из-за своего друга?”

     “О чём ты?”

     “Наверное, ему больше не разрешат играть с тобой, Кэти”.

     “Мы не играем, мама. Боже! Мне почти четырнадцать”.

     “Хорошо. Что бы вы ни делали, я уверена, что она будет этому препятствовать. Держись подальше от них, Кейт, хорошо? Питер хороший мальчик, но его семья - очень проблемная”.

     Ночью Кейт лежала поверх одеяла и считала оставшиеся минуты.

     Натали и Сара делили комнату с тех пор, как родилась Кейт. И только сейчас Кейт задумалась, что, наверное, это было предопределено - что у неё оказалась отдельная, своя комната. Чтобы много лет спустя она могла незаметно оттуда улизнуть для встречи с Питером.

     Отец был на смене с четырёх до полуночи. Это значит, что его не будет дома, по крайней мере, до часа ночи.

     Когда сестры поднялись наверх где-то около десяти вечера, она почувствовала, как наэлектризованы её нервы. В одиннадцать внезапно прекратился смех на телешоу, которое смотрела мать - вместе с выключенным телевизором дом погрузился в тишину.

     Кейт знала, что меньше чем в двадцати метрах от неё Питер делает то же самое: лежит в темноте и считает минуты до их встречи.

     Если бы стены их спален исчезли, они могли бы выйти прямо из своих комнат и почти сразу оказаться рядом друг с другом.

     Детство Кейт скоро закончится, и это хорошо - потому что никто больше не сможет указывать ни ей, ни Питеру, что можно делать и чего нельзя. Они с Питером будут сидеть в каком-нибудь ресторане, заказывать ужин из меню и непринуждённо рассказывать друг другу, что с ними произошло за день.

     Иногда взрослая жизнь казалась очень далёкой. Но не в эту ночь, когда часы, наконец, показали 11:58, а Кейт надела кардиган поверх пижамы. Она была готова к этой жизни. Эта готовность переполняла её, когда она на цыпочках спустилась по лестнице к задней двери, повернула ручку и открыла её. Оказавшись на улице, она побежала в боковой двор, где её уже ждал Питер.

     “Пошли” - прошептал он, беря Кейт за руку. Бок о бок они побежали на север по Джефферсон стрит - с хлопающим на ветру кардиганом Кейт и развевающимися шнурками Питера - и свернули на Мэдисон, где находился пустой дом со стоящим рядом знаком “Продаётся”.

     Они подошли к старым качелям. Это был дом Тигов, их дети были старше Натали. Тиги переехали куда-то на юг, когда их младший поступил в колледж, и с тех пор дом пустовал.

     На детской площадке возле дома было возвышение, на которое нужно было подниматься по ржавой лестнице. Питер сдвинул в сторону пустые банки от кока-колы. Кейт почувствовала, как участился её пульс.

     “Мне нужно пописать” - сказала она.

     “Ты просто нервничаешь” - ответил Питер. Теперь всё в нём выглядело по-мужски: размах рук, характерное очертание рта, даже оттенок голубых глаз.

     Они сравнивали свои тела с тех пор, как были маленькими, и теперь Кейт поразило, насколько тяжелее должен был работать его организм, чтобы стать настолько больше её. Наверное, его клетки делились вдвое быстрее, а мышцы росли дольше и становились сильнее. Теперь её голова доходила ему только до подбородка.

     “Ты что ли не нервничаешь?” - спросила Кейт. Она не знала, что ей сейчас надо делать. Куда смотреть. Питер медленно подошёл и взял её за руки. Теперь они выглядели, как будто собирались прыгать. Оба ничего не говорили, и молчание так затянулось, что им не хотелось его нарушать. На нём была футболка Метс, которую он носил последние два года как минимум два раза в неделю, и которая давно стала ему мала.

     “Наверное, нервничаю” - сказал он.

     Кейт обратила внимание, что помимо сложившихся обстоятельств, помимо того, что Питер держал её, как будто хотел удостовериться, что она здесь, в их разговоре было что-то необычное.

     “Твои родители точно спят?” - спросила она - “Мне надо вернуться домой до полпервого”.

     “Кейт” - сказал Питер и опустил взгляд, смотря на её пальцы, как бы сравнивая их со своими, как они когда-то делали в детстве. Потом он наклонился и поцеловал её пальцы. Он повернул её руку и поцеловал ладонь. Кейт подумала: “Всю свою жизнь я жила ради этого момента - чтобы ощутить его тёплое дыхание на моей руке”.

     Его футболка разошлась по шву, и теперь в ней виднелись две дырки, как от карандаша. Он склонился вперёд и поцеловал её в губы.

     Они перестали целоваться, чтобы глотнуть воздуха и Кейт почувствовала озноб, хотя сейчас ей было гораздо спокойнее. Она вытерла рот ладонью, и заметила, что Питер смотрит на неё с деланной болью.

     “Прости” - засмеялась она.

     Автомобиль проехал по Монро стрит, и они следили за направлением его фар. Он повернул на Центральный проспект.

     “Мой отец уезжает” - сказал Питер - “Он будет жить в Квинсе с моим дядей”.

     “Вы переезжаете?” - спросила Кейт.

     “Только мой отец”.

     “Ты это серьёзно? Когда он тебе сказал?”

     “Вчера после ужина. Мама была в бешенстве после того, как увидела нас на улице. Она позвонила ему на работу, он приехал домой. Не знаю, что случилось потом. Она полно всего наговорила. Я думаю, что именно тогда он принял решение” - объяснил Питер.

     “Он предлагал тебе поехать с ним? Решение остаться было твоим?”

     Питер вырвал занозу, торчащую из деревянной доски: “Думаю, что мне лучше остаться с ней”.

     “Что он на это сказал?”

     Питер вырвал ещё одну занозу.

     “Питер? Ты уверен, что не хочешь уехать с отцом? Я точно буду по тебе скучать, но …”

     “Кейт, я думаю, что ей будет совсем плохо, если ещё и я уеду. Понимаешь?”

     “Но ... “ - Кейт думала, как ей получше сформулировать мысль, но не нашла ничего лучше, чем задать тот же вопрос, что и в детстве - “Что с ней не так? Может это обычное недоразумение, и если мы просто …”

     Питер покачал головой. Он рассказал ей, что случилось в супермаркете. Теперь она поняла, почему у Стэнхоупов в мусорке теперь валялись пакеты из дальнего магазина. Там даже не продавали орехи и изюм в упаковках - покупателям приходилось самим всё это набирать из контейнеров.

     Этот случай произошёл пять месяцев назад, а она ничего не слышала о нём. Значит, это было не такое уж большое происшествие, как думал Питер. Либо происшествие было настолько большим, что взрослые тщательно скрывали его от детей.

     “Я просто хотел, чтобы ты знала, что на некоторое время многое может измениться” - он снова поцеловал её, на этот раз дольше. Она чувствовала, как его руки прижимают её. Она положила руки ему на плечи и тоже крепко обняла.

     Если его мать пришла в бешенство вчера, когда Питер просто хотел проверить, в порядке ли Кейт, что бы она сделала сейчас, если бы не обнаружила его в своей комнате?

     Кейт отстранилась: “Ты можешь мне всё рассказать. Ты же знаешь, что я никогда никому этого не расскажу”.

     “Знаю” - сказал Питер и присел на корточки - “Когда мы были маленькими, всё было по-другому, но сейчас … Я думаю о том, как хотел бы рассказать тебе всё. Иногда, когда у меня дома не всё хорошо, я думаю о чем-то смешном, что ты рассказывала. Как ты живёшь со своими сёстрами и родителями. Раньше я думал, как изменилась бы моя жизнь, если бы я был твоим братом, а не твоим соседом. Но потом понял, что не хочу быть твоим братом, потому что тогда мы не сможем пожениться”.

     “Жениться?!” - крикнула Кейт, и рассмеялась.

     “Я на полном серьёзе”.

     В соседнем доме зажегся свет на крыльце, и они отпрыгнули в стороны. “Пора идти” - прошептал Питер.

     Кейт спустилась по лестнице, пока Питер съезжал с горки. Они побежали по тротуару. Кейт хлопнула по знаку “Продаётся”, когда пробегала мимо. Они бежали вниз по Мэдисону, а потом свернули на дальний конец Джефферсона, где Питер схватил её на руки, крутанул вокруг себя и поставил обратно на землю. Спотыкаясь, они продолжили бег, пока не показались их дома. Подойдя ближе, они на минуту притаились в тени деревьев.

     “Я сожалею о том, что произошло вчера” - сказал Питер. Кейт изучала его лицо в неровном лунном свете и представляла, как он будет выглядеть, когда вырастет. Она положила руку ему на шею. Он прикрыл глаза.

     “Не переживай” - сказала она. Всё это больше не имело никакого значения. Теперь они были навсегда связаны тем, что он сказал. И поцелуями. И тем, что знали друг друга всю жизнь. Молча, они метнулись из-за деревьев, как две лисы - Питер к себе домой, Кейт к себе.

     Их ночной побег остался бы незамеченным, если бы Лена Глисон не вспомнила, что оставила садовый шланг включённым. Она недавно посадила гортензию, и теперь вода могла её утопить.

     Лена уже спала, но что-то в её снах напомнило о шланге и разбудило её. Она вышла на кухню и удивилась, что задняя дверь оказалась приоткрытой. Она уставилась на дверь, метнула быстрый взгляд в гостиную, проверить, не вернулся ли Фрэнсис, и подумала, могла ли она действительно забыть запереть дверь.

     Она вышла на улицу в прохладу ночи и выключила воду. Земля под тапками была мокрой. Она вернулась на кухню и провела пальцем по маленькому замку на дверной ручке. Когда она поднималась наверх, чтобы проверить комнату Кейт, всё выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой.

     “Где ты была?” - спросила она, когда Кейт подкралась из-за куста к задней двери. Лена сидела на нижней ступеньке.

     Кейт ахнула и положила руку на сердце: “Мама!”

     “Я задала тебе вопрос. Где ты была?” - её голос звучал так спокойно, что Кейт подумала, что больших проблем не ожидается. Позади неё тень Питера мелькнула через лужайку к задней двери его дома.

     “Обожди секунду” - крикнула Лена, шагая по мокрой лужайке в своих ярко-белых шлёпанцах - “Обожди”.

     Она прошла мимо Питера и постучала в дверь Стэнхоупов.

     “Что ты делаешь? Мама! Подожди. Пожалуйста” - кричала Кейт, уцепившись за мамин рукав, как маленькая - “Ты ничего не понимаешь. Зачем им говорить об этом?!”

     На первом этаже дома Питера зажглась лампа. Потом включился кухонный свет. Кейт посмотрела на Питера, чтобы он помог, но тот просто вздохнул.

     “Знаешь что” - сказала Лена, когда Брайан открыл дверь, и свет осветил их всех. Она плотнее завернулась в халат - “Передай своей жене, что её сын тоже не ангел. Это была его идея, тайком выбраться из дома”

     Из глубины своего кармана она достала бумажный самолётик.

     К дому Глисона подъехал автомобиль. Хлопнула дверь. Все слушали, как Фрэнсис идёт по тропинке к дому, гремит в замке своим ключом. Он включил свет в гостиной и прошёл через дом к задней двери, которая была открыта настежь.

     “Что происходит?” - подходя, спросил он, хотя Кейт видела, что он уже всё понял.

     “Она тебе расскажет” - сказала Лена, схватила Кейт за самую чувствительную часть локтя и потащила к дому. Брайан придержал дверь для Питера, который прошёл мимо отца с опущенной головой.

     “Ай” - Кейт попыталась вырваться из рук матери.

     “А, так тебе больно!” - крикнула Лена, сжимая локоть ещё сильнее.

     За все годы, что они жили по соседству, Глисоны никогда не слышали, чтобы Стэнхоупы ругались.

     Слыша, как они спорят сейчас - женский голос, мужской, голос Питера - заставили их остановиться и прислушаться. Кейт почувствовала, что внимание к ней немного ослабло.

     Сара спустилась вниз и сказала - “Что-то происходит у соседей”. Потом она заметила Кейт и сказала: “Блин”. Она плюхнулась на диван и стала с интересом смотреть, что будет дальше.

     “Он уходит” - сказала Кейт, пытаясь сосредоточить их внимание на Стэнхоупах - “Мистер Стэнхоуп переезжает к своему брату. Питер просто хотел мне об этом сказать”.

     “Кейт, к тебе это не имеет никакого отношения!” - крикнул Фрэнсис и стукнул по столу так, что Лена вздрогнула - “Ради бога, заведи себе нового друга. Держись подальше от этих людей”.

     Он знал, что это его вина. Даже крича на них, он знал, что виноват именно он. Когда Фрэнсис в первый раз увидел Анна Стэнхоуп, в его мозгу прозвенел тревожный звонок, но он ничего по этому поводу не сделал. Он слишком уважал Брайана.

     Он думал - ну маленькие дети играют, кому от этого вред? Всё что нужно маленькому ребёнку - это возможность играть с другим ребёнком. В том возрасте Питера легко можно было заменить любым другим мальчиком, и Кейт не обратила бы на это особого внимания. Нат и Сара играли в основном друг с другом, но они с Леной могли бы разрешить Кейт пригласить в гости друзей из школы. По словам Лены, именно так делали некоторые одноклассники Кейт.

     Это так по-американски - пригласить ребёнка с другого конца города, когда на расстоянии ходьбы от дома было полно детей. Но конечно им надо было это сделать.

     Они должны были убедить Кейт играть с детьми Мальдонадо почаще. Сюзанна, конечно, была глуповатой девочкой, а её старший брат всегда замышлял какие-то проделки, но по крайней мере у них были нормальные родители.

     Однако Лена умилялась, что Кейт и Питер всегда вместе. Она смотрела через кухонное окно, как они играют во дворе и всегда о чём-то говорят-говорят-говорят.

     Лена повторяла, что очень важно иметь надёжного друга, и в любом случае они когда-нибудь это перерастут. Один устанет от другого и каждый пойдёт своим путём.

     “Как ты можешь быть в этом уверена?” – спрашивал Фрэнсис.

     После происшествия в супермаркете Брайан стал гораздо менее дружелюбен к Фрэнсису и иногда казался откровенно враждебным. Люди ведут себя смешно, когда понимают, что не правы.

     “Это называется подростковый возраст” - сказала Лена - “Это называется жизнь”.

     Кейт выглядела такой худой в своей тонкой пижаме - её узкое маленькое тело было таким же, как когда-то в детском саду, только вытянулось.

     Она была папиной дочкой, подумал Фрэнсис, хотя никогда не выделял любимчиков среди своих детей. Его сердце таяло, когда он видел, как она рвётся из дома в любую погоду, пока её сестры просиживали внутри, крася ногти.

     Она всегда была готова пойти с ним в субботу утром в магазин стройматериалов. Хотя знала, что половину времени он там будет болтать с другими полицейскими, которым жены тоже поручили что-то исправить или установить.

     В своих черных форменных носках, дотянутых чуть ли не до колен, и клетчатых шортах, с табельным оружием, засунутым под рубашки с короткими рукавами, они тщательно изучали всё разнообразие свёрл, гвоздей и шурупов, не имея ни малейшей идеи, что с этим делать. Потому что переехали сюда из города, где жили в квартирах и там всё это ремонтировал супер.

     То, что Фрэнсис вырос в Ирландии, никак не меняло ситуацию: там ни у кого во дворах не было ни бассейнов, ни веранд.

     “Что у тебя там было?” - как-то спросила Кейт - “Внутренний дворик?”

     Фрэнсис только посмеялся.

     Однажды, когда она только выросла из подгузников, Кейт собрала все свои мягкие игрушки на лестнице и сказала ему, что у них совещание.

     Но сейчас ей тринадцать, а она всё вытирает нос ладонью. Лена всегда хотела, чтобы она избавилась от этой привычки.

     “Послушай меня, Кейт. У нас и так хватает проблем, чтобы ещё и искать их на улице” - сказал Фрэнсис.

     Лена перечисляла всё, что Кейт теперь не могла делать. Выпускная вечеринка? Забудь об этом. Никакого телефона, никакого телевизора. Кейт ухмылялась, сложив руки на груди. Она всё равно не пользовалась телефоном и почти не смотрела телевизор.

     “Никакой улицы после школы” - добавил Фрэнсис, и сердце Кейт упало. Она почувствовала, как исчезает её ухмылка. “И больше никакого автобуса. Мама или я будем возить тебя в школу”.

     Появилась Натали, потирая глаза. “Что за чертовщина?” - сказала она и прищурившись посмотрела мимо матери, мимо отца - “Это Питер? Что он тут делает?”

     Кейт вскочила и обернулась: под погасшим на крыльце светом стоял Питер, как будто в нерешительности - постучать в дверь или нет. Когда он заметил, что все на него смотрят, то поднял руки, как бы сдаваясь.

     Дверь открыл Фрэнсис. “Что ещё?” - спросил он, глядя мимо Питера в темноту.

     Лена добавила: “Думаю, что на сегодня уже хватит”.

     Питер понимающе кивнул. Его кадык выделялся на худой шее, когда он нервно сглотнул несколько раз. Он посмотрел назад, на свой дом, а потом, вздохнув, как будто собирался нырнуть в воду, зашёл внутрь.

     “Можно от вас позвонить в полицию?” - спросил он, глядя только на Кейт. И не дожидаясь ответа, прошёл мимо всей семьи Глисонов, через большую комнату, через столовую, на кухню, где телефон висел на стене на том же месте, что и в его доме. Все они на мгновение замерли на своих местах, слушая пластиковый стук снимаемой трубки.

     Лена собралась было что-то сказать, но Фрэнсис остановил её, подняв руку. “Что происходит?” - спросил он, пройдя вслед за Питером на кухню.

     Питер смотрел прямо на него, когда говорил в телефон: “Да. Здравствуйте. Пожалуйста, пришлите кого-нибудь на семнадцать одиннадцать Джефферсон-стрит. Да. Срочно. Моя мать взяла отцовский пистолет”.

     Лена в ужасе прикрыла рот рукой, Сара и Натали подлетели к окну. Кейт смотрела только на Питера.

     Фрэнсис покачал головой. Это невозможно. Мальчишка просто не разобрался. По той же причине из прохожих получаются самые неудачные свидетели.

     Мать Питера когда-то брала оружие отца, поэтому мальчик подумал, что она опять это сделала. Они с Брайаном думали, что им удалось скрыть эту деталь от детей, так же, как они скрыли её от всего остального Гиллама, но дети каким-то образом разузнали всё. Они слишком много смотрят и слушают, и поэтому слишком много знают.

     “Я пойду туда” - сказал Фрэнсис.

     “Подождите” - сказал Питер - “Подождите секунду”.

     Пока Питер держал синюю телефонную трубку, Кейт видела, что он думает, как свести драму к минимуму, не дать им впутаться, несмотря на то, что пришлось пользоваться их телефоном. Кейт поразило, насколько он похож на своего отца, у которого тоже редко получалось сформулировать то, что он хотел сказать. У обоих был одинаковый способ удерживаться на плаву, преуменьшая свои неприятности.

     Как только истекла секунда, о которой просил Питер, Фрэнсис прошёл мимо Лены, и почти в одно мгновение оказался на выцветшем жёлтом коврике Стэнхоупов. Он колотил в их дверь, широко расставив ноги в позе, в которой Кейт никогда его не видела.

     “Брайан!” - крикнул он - “Анна!”

     Он подёргал ручку. Снова постучал.

     Он дал Брайану ружейный замок ещё в январе. Был канун Нового года, хозяйственный магазин был закрыт, но у Фрэнсиса в сарае валялся лишний кодовый замок, новенький, ещё в фабричной упаковке.

     Он пошёл туда с Брайаном, и когда открыл дверь, в нос ему ударил запах застарелой травы и бензина. Он сразу нашёл этот замок, что само по себе было чудом, и проследил, чтобы Брайан распаковал его. Закрывая дверь сарая, Фрэнсис сказал Брайану нигде не записывать код от замка. Брайан посмотрел на него так, будто хотел спросить, действительно ли Фрэнсис думает, что он такой идиот. Фрэнсис пожал плечами. Внезапно разозлившись, в тот момент он очень хотел напомнить Брайану, что именно тот потерял свой заряженный пистолет.

     Так что мальчик наверняка ошибался. Может, она просто пригрозила. С момента инцидента в супермаркете прошло почти пять месяцев, он тогда почти сразу дал Брайану этот замок. За пять месяцев это должно было стать привычкой.

     Пока Фрэнсис думал, что ему теперь делать, он расстегнул кобуру, но затем снова застегнул её. Нет, это невозможно.

     Он вдруг вспомнил старую историю, произошедшую перед отъездом в Америку.

     Семья в соседнем переулке потеряла двоих детей, утонувших в колодце, с разницей в три года. Сначала утонул один, а три года спустя – другой. Почти так же, почти в том же возрасте.

     “Господь призвал их к себе” - шептала его мать отцу на кухне, охваченная горем - “Могло случиться с любым из нас”.

     Теперь, спустя почти тридцать лет, Фрэнсис хотел бы вернуться обратно и воскресить мать с отцом, чтобы сказать им “нет”. Теперь, когда у него было время подумать об этом, он не согласен - этого не могло случиться ни с одним из них.

     “Фрэнсис!” - крикнула Лена через двор.

     Зажегся свет в доме Мальдонадо. Семья Наглс тоже проснулась. Оператор 911 проинструктировал Питера оставаться на линии, поэтому Питер попросил Кейт передавать ему, что происходит на улице. Надо наверное повесить трубку, подумал он. Так было бы лучше. Он нервничал и очень переживал, и похоже ситуация всё ухудшалась.

     Отец планировал уехать в эти выходные. Он сказал, что скорее всего это ненадолго, и Питер тогда же решил никогда не звонить ему. В тот же вечер он пустил из окна бумажный самолётик. Тогда же он решил, что ему без разницы, если его поймают.

     Оператор на линии спрашивал его, что случилось, какой марки пистолет, заряжен ли он, но Питер проигнорировал её вопросы. “Просто скажите им, чтобы они приехали побыстрее” - сказал он - “Как можно быстрее”.

     В доме Стэнхоупов послышались шаги. “Иду!” - крикнула Анна Стэнхоуп так звонко, как будто это было три часа дня. Фрэнсис посмотрел на Лену и махнул что всё в порядке.

     Анна распахнула дверь и отступила на несколько шагов. Френсис заметил, что в руках у неё ничего нет. Она была в ночной рубашке, свободно болтающейся вокруг стройных ног. Она выглядела, как будто её мучает боль, и Фрэнсис на мгновение задумался - не перепутал ли мальчик. Может на самом деле это был Брайан, который решил, что ему достаточно и потянулся к пистолету.

     “У тебя что-то болит?” - спросил он, делая неуверенный шаг внутрь. Анна присела на корточки возле дивана. Фрэнсис быстро осмотрел комнату, лестницу, затенённое место за открытой дверью. Вдали выли сирены.

     “Где Брайан?” - спросил он, сделав ещё несколько шагов вглубь дома.

     “Я очень сожалею обо всем” - сказала Анна, и когда Фрэнсис взглянул на неё, у неё действительно был очень виноватый вид. Лицо её было пепельного оттенка, она выглядела очень усталой.

     Она засунула руку под подушку дивана и быстрее, чем это представлялось возможным, вытащила оттуда пистолет, навела на Фрэнсиса и выстрелила.

     КВИНС

     6.

     В квартире Джорджа они ели с одноразовых бумажных тарелок.

     Раз в несколько месяцев Питер ездил с дядей к оптовым торговцам в Лонг-Айленд-Сити, чтобы купить шесть упаковок белых маек, которые Джордж носил каждый день, и коробку с двумя тысячами плотных бумажных тарелок премиум-класса, которые он держал на кухне в двух одинаковых по высоте стопках.

     У Джорджа не было кухонного стола, поэтому они ели перед телевизором, держа обед на коленях. В качестве столовых приборов они использовали набор, оставленный Брендой, когда она уехала обратно к родителям, и на дне раковины всегда валялись вилки, ножи и ложки.

     В ванной Бренда оставила банку с кремом для лица. Джордж задвинул её в самый угол, заполнив всё остальное пространство кремами для бритья, дезодорантом, ополаскивателем для рта и зубными щётками, валявшимися в лужицах воды. Иногда после душа Питер открывал эту банку с кремом и вдыхал аромат. Пахло огурцами. Сушилкой для белья. Яркая серебряная крышка банки, никогда не покрывалась пылью, и Питер задумывался, не делают ли отец и Джордж то же самое.

     После всего, что произошло, Брайана сначала сняли с патрулирования, а по окончании следствия и вовсе перевели в Дорожную службу.

     Дом быстро продали молодой семье, переехавшей из Фар-Рокуэй, и агент по продаже недвижимости на пару с судебным приставом, прошли по всем комнатам и промаркировали мебель. Даже тарелки. Постельное белье. Кухонную утварь. Подставку для зонтов и три зонта в ней. Велосипед Питера - старенький Линкольн Логс. Каждый доллар шёл на оплату юридических услуг и медицинских расходов. Казалось, что деньги вылетают в открытую форточку.

     Брайан допустил ошибку, рассказав об этом Питеру. И Питер, стойко перенёсший арест его матери, отправку её в тюрьму округа, обвинительное заключение, решение о её отправке на принудительное лечение, был добит мыслью о том, что по их дому в Гилламе ходят чужие люди, рассматривают его коллекцию наклеек, сидят в его скрипучем кресле.

     Питер с отцом сидели на диване в квартире Джорджа в Квинсе, перед включённым телевизором.

     Брайан наблюдал, как Питер всё это воспринимает. Они были почти одного роста. С одинаково большими руками. Питер покраснел от стыда, услышав про дом, и Брайан отвёл взгляд. Было очень легко забыть, как молод он был.

     “Что насчёт моих вещей?” - спросил Питер - “То, чего нельзя продать. Мои записные книжки. Другие вещи”.

     “Мы заберём это, Пит. Не волнуйся. Новая хозяйка всё это отложит, а мы потом заберём.

     “Мои кассеты?”

     “Да, я сказал ей, чтобы их тоже отложила”.

     “Они в обувной коробке в моем шкафу. Ты передал ей это?

     “Нет, но сегодня же скажу. Я ей позвоню”.

     “И мои книги” - у Питера была красивая копия “Хоббита” в твёрдом переплёте, с позолоченной страницей возле титульного листа и ещё одной в конце книги. Питер выиграл её в конкурсе плакатов по пожарной безопасности в шестом классе, и в тот момент, когда получал книгу, решил, что никогда даже не откроет её. Когда ему стало интересно, что в ней написано, он взял такую же книгу в библиотеке. Кейт тогда заняла второе место и получила книгу Anne of Green Gables.

     “Да, и твои книги тоже. Мы туда вернёмся и всё заберём”.

     “Когда?”

     “Я не знаю, приятель. Очень скоро”.

     Питер кивнул и аккуратно положил вилку на оторванное бумажное полотенце, которое служило ему салфеткой. Он взял куртку, валявшуюся за телевизором, и вышел из квартиры.

     В магазине на первом этаже были установлены видеоигры, и Питер часто туда спускался после обеда, чтобы поиграть в Утиную Охоту или в Пакмэна.

     Ещё он любил сидеть возле китайской забегаловки на Квинс Бульваре и смотреть, как над головой с грохотом пролетают поезда 7-й линии метро.

     “Что я такого сказал?” - спросил Брайан, откидываясь на глубокие подушки дивана, когда Питер ушёл.

     “Он просто хочет забрать свои вещи” - сказал Джордж - “Ты действительно собираешься туда, как и обещал?”

     “Конечно. Что мне мешает?”

     Джордж пожал плечами и глянул на закрытую дверь квартиры, прежде чем вернуться к телевизору.

     Брайан знал, что были и такие, кто думал, что его надо уволить. Кто думал, что он некомпетентен. Кто думал, что он придурок, который не может контролировать даже собственную жену. Но преступление совершил не он, а она. Он был всего лишь свидетелем. Даже отчасти жертвой.

     Брайан слышал, что лицо Фрэнсиса Глисона стало выглядеть лучше. Не совсем конечно нормально, но теперь можно было не отводить взгляд при его появлении. Он начал говорить и самостоятельно есть. Мог ходить.

     Врачи почти сразу сказали, что он выживет. Как только он пережил эти первые двенадцать часов, появилась надежда. Когда он пережил первые двадцать четыре часа, стало ясно, что его организм гораздо сильнее, чем кто-либо ожидал. И что теперь? Он будет жить, но в качестве кого?

     В пачке документов, которая пришла спустя месяцы после произошедшего и незадолго до решения по уголовному иску, Брайан прочитал, что, когда Фрэнсиса катили на операцию в первую ночь, медсестра сказала Лене Глисон, что ему уже сделали переливание крови, и можно ли сделать ещё одно, если понадобится.

     Лена не поняла вопроса, но что-то щёлкнуло в её голове. Она рассвирепела и сказала им использовать свою кровь, если понадобится; она сказала им, чтобы они выцедили для него всё до капли, пока его жизнь не окажется вне опасности.

     А потом она ждала за дверью шесть, семь, восемь часов, просто чтобы увидеть его на десять минут. Она провела там следующие день и ночь, и следующие, и каждый день в течение трёх месяцев, пока Фрэнсиса не перевели в реабилитационный центр на севере штата.

     Некоторые из медсестёр были раздражены её упрямством, её подозрительным отношением к каждому их движению. Но другие говорили, что именно её сила воли спасла его. Да, Фрэнсис был сильным, плюс ему повезло. Но одного лишь этого было бы недостаточно.

     Пачка документов была 10 сантиметров высотой - но подробности, касающиеся Лены были тем, к чему Брайан возвращался снова и снова.

     На работе он слышал, что, как только Фрэнсис достаточно окреп, она приезжала к нему на север в реабилитационную больницу, чтобы отвезти в Гиллам, к озеру.

     Он всё ещё был в инвалидной коляске, поэтому Лена сажала его рядом со скамейкой в широкополой соломенной шляпе от солнца и с одеялом на коленях.

     Брайан представил, как они там разговаривали. Если посмотреть сзади - они были похожи на обычную пару, наслаждавшуюся солнечным днём. Люди шли мимо во время своих утренних прогулок и останавливались, чтобы поздороваться и спросить, как у него дела. Лена улыбалась и поворачивалась в сторону Фрэнсиса, чтобы он тоже поучаствовал в разговоре, как будто его лицо не было разорвано выстрелом, как будто он был здоровым человеком, который мог бы что-то добавить к разговору о погоде.

     Когда он стал достаточно здоров, чтобы ходить в церковь и уже мог самостоятельно передвигаться на короткие расстояния, она привела его на воскресную службу.

     Брайан слышал, что ей больше не надо держать Фрэнсиса за руку. Он мог самостоятельно обойти всё озеро.

     В последний раз Брайан видел его в зале суда. Фрэнсис был коротко острижен и носил повязку на левом глазу. Его кожа выглядела растянутой. Одна щека, казалось, переходила прямо в шею, минуя челюсть.

     По глупости, Брайан думал, что всё нормализуется, как только Фрэнсис придёт в себя. Что он очнётся и объяснит всему миру, что на самом деле это отчасти и его вина.

     В конце концов, именно Фрэнсис использовал своё влияние, чтобы сохранить в тайне инцидент в супермаркете. Зачем? Фрэнсис должен был арестовать Анну ещё тогда. Она бы провела месяц в больнице, и вернулась бы домой, чувствуя себя лучше.

     Больше года Брайан работал регулировщиком на Манхэттенской стороне Квинсборо Бриджа, управляя автомобильным движением.

     “Отлично” - всегда отвечал он, когда Питер или Джордж спрашивали, как прошёл его день.

     Или: “Отлично, если не считать чёртова дождя”. Или было чертовски холодно. Или чертовски жарко.

     Но он говорил это с улыбкой, по крайней мере, пытался. В любом случае почти весь мир жаловался то на дождь, то на холод, то на жару. Это был просто повод хоть что-то сказать.

     После переезда в Квинс, Питер стал обращать гораздо больше внимания на погоду, потому что у него стало на это больше времени: в ожидании автобуса на остановке, по дороге в метро, по пути домой из продуктового магазина с тяжёлыми пакетами, врезающимися пластиковыми ручками в ладони.

     Однажды Брайан, как всегда, сел на Q32. Но вместо того, чтобы сойти на Второй Авеню, остался в автобусе. Покачиваясь в такт движения синхронно с остальными пассажирами, пока автобус прокладывал себе путь через Третью Авеню, Лексингтон и Парк.

     Он вышел на 32-й Стрит, купил себе хот-дог, съел его, а потом сел на автобус и доехал обратно до Саннисайда, где прилёг в прямоугольнике солнечного света на изношенном паркете в квартире Джорджа. Не имея ни малейшего понятия, что происходит в его голове.

     Назавтра он сделал вид, что перепутал расписание. Он дважды позвонил администратору пенсионного фонда и долго спрашивал его о размере пенсии и сроках выхода на неё. Он всё ещё был слишком молод для этого.

     Было бы лучше подождать, пока срок его службы не достигнет двадцати лет. Но когда он представлял себе, что ещё год стоит на 59-й улице и дышит выхлопными газами, то чувствовал, как что-то внутри него сворачивается и умирает.

     Несколько недель спустя, не говоря ни слова ни Питеру, ни брату, чей раздвижной диван они делили с тех пор как покинули Гиллам, Брайан сдал своё удостоверение. Он всегда думал, что сделает это в пятницу, но не смог подождать даже одного дня. Он сдал своё удостоверение в четверг, а затем сел на автобус обратно в Саннисайд, сел в свою машину (хотя это было отличное место - можно было не перепарковываться до самой субботы) и поехал на стадион Ши, где просидел весь день у правых ворот, с прекрасным видом вдоль третьей базовой полосы.

     Тем же вечером, когда Питер делал домашнее задание, Брайан встал перед телевизором и сказал, что хочет сообщить замечательную новость.

     Питер посмотрел на него и заметил, что отец ещё больше похудел. Все брюки стали ему велики, а затягивание пояса делало его вид ещё более печальным. Отец был всё время взволнован и часто улыбался. Но его улыбка выглядела маниакальной, и Питер от этого нервничал.

     Теперь, видя, как отец прочищает горло, как будто собирается выступать перед большой аудиторией, Питер заметил искру радости в его глазах. Впервые с той ночи, когда мать выстрелила в мистера Глисона.

     Как вы уже знаете, начал Брайан, он всегда хотел жить на юге - Джордж и Питер переглянулись. Позвонив в несколько мест и поговорив с людьми, он получил хорошую скидку на квартиру в Южной Каролине. Там у него есть знакомый, тоже бывший полицейский, который ему поможет устроиться охранником. Эта работа ему практически гарантирована. Плюс он будет получать полицейскую пенсию, да и жить там гораздо дешевле. Питер может поехать с ним, если захочет.

     Питер видел, что его дядя был так же удивлён этим, как и он сам. Питеру исполнилось пятнадцать лет. Он читал учебник о захвате форта Тикондерога - учитель намекнул, что завтра может быть контрольная на эту тему. Он только перешёл на второй курс в высшей школе Датч Киллс, которая по-прежнему воспринималась как нечто временное.

     Миссис Квирк, его учительница естествознания в старой школе, встретила Питера в городе и отвела к группе людей, которые, как он догадался, собирались оценить его способности.

     Дело было летом. Он думал, что учителя на лето куда-то уезжают, тем не менее, вот она - миссис Квирк, собственной персоной, выходящая из пригородного автобуса на тротуар в конце июля.

     “Пойдём, Питер” - сказала она, и он пошёл за ней. Взрослые совещались, пока Питер ждал за дверью. Всё, на чем он мог сосредоточиться - это странный вид миссис Квирк, пробиравшейся по городской улице с огромной копной волос и в неизменных толстых чулках, которые точно так же носила в Гилламе.

     Он не мог дождаться, чтобы рассказать об этом Кейт. Но каждый раз, вспоминая о Кейт, он чувствовал, как сжимался его живот - словно готовясь к удару.

     Отец всё лето был занят - юристы, врачи, повестки, счета чуть ли не каждый день - поэтому везде его возил Джордж.

     Джордж записывал телефонные номера, адреса и важные даты, которые ему диктовала миссис Квирк. Позже Джордж сказал Питеру, что должен поблагодарить миссис Квирк, за то, что попал в Датч Киллс.

     “Что это такое?” - спросил Питер. Ему объяснили, что это специализированная высшая школа, вроде частной, но бесплатная. Одна из лучших школ в городе, включая городские и частные.

     Но Питер так и не понял, что они имели в виду. Проживание в Квинсе было одно, учёба в школе - другое. Когда он думал о школе, он всё ещё представлял каменный фасад Гиллам Хай Скул.

     Это было больше года назад.

     С тех пор у него появились друзья в школе, которые не знали ни о его матери, ни о том, что случилось в Гилламе. Никто из тех, с кем он встречался по выходным или после школы, не знал об этом.

     Они ходили домой друг к другу или гуляли в парке. Рассказывали смешные истории, происходившие с ними после школы или после тренировок.

     Несколько бегунов из его команды по кроссу рассказали, что, когда они бежали по Централ Парку, человек, выгуливавший собак, запутался в поводках, упал и собаки потащили его по дорожке.

     Они пересказывали это несколько недель. Рохан имитировал, как человек споткнулся, Дрю и Мэтт выли и лаяли, как собаки. “Ты бы тоже там смеялся, Питер” - говорили они ему, и он не чувствовал себя изолированным. Он знал, что он здесь свой, и ему было этого достаточно.

     Ему казалось, что это чересчур - ходить к ним домой, видеть их комнаты, обедать с их братьями и сёстрами. Тогда как для них это было нормально. Друзья наверное думали, что Питер чем-то занят по выходным - может, ездил в посёлок, в котором жил раньше. Первые несколько недель они досаждали его вопросами, на которые он в основном давал уклончивые ответы.

     Потом Питер им сказал, что там у него осталась девушка, и он встречается с ней по выходным. Иногда он ездит к ней на автобусе, иногда - она к нему. Друзья спросили, как она выглядит - не потому, что им было интересно, а потому, что решали, стоит ли ему верить. Он ответил им правду: темно-русые волосы ниже плеч, карие глаза, средний рост.

     “Сиськи-то большие?” - спросил Кевин, и все засмеялись. Питер тоже ухмыльнулся, но почувствовал холодок, пробежавший по телу, и ему захотелось плакать.

     К осени второго года обучения в Датч Киллс, он уже был на втором месте среди бегунов школьной команды, а когда Барри Диллон закончил школу, то стал лучшим.

     Тренер хотел на зиму перевести его с мили на 1200 метров, а к весне - обратно. Барри Диллон так быстро не бегал в пятнадцать лет, сказал ему тренер летом, и добавил, что, если Питер будет тренироваться, не жалея сил, то станет лучшим бегуном на средние дистанции во всём городе.

     Питер подумал, что если пошлёт Кейт календарь соревнований, она поймёт, что он хочет увидеться. Если он отправит его по почте с чужим обратным адресом - её родители даже не подумают, что это от него. Тогда она найдёт способ приехать в город, и они, наконец, повидаются.

     Несмотря на то, что школьные друзья верили его рассказам, он не видел Кейт с той ночи, когда позвонил в 911 по телефону Глисонов.

     Всё, что Питер понял - это то, что его отец уезжает в любом случае. Что он уволился из полиции. Подписал договор на аренду квартиры в Северной Каролине. Или в Южной - Питер в них не разбирался. Если и были какие-либо обсуждения на тему, ехать ему или нет - то эти обсуждения уже закончены в частном порядке, в голове Брайана.

     Он звал с собой Питера, но давал ему выбор остаться. У Питера сложилось впечатление, что отец звал его с собой чисто из вежливости - как свидетельство тому, что их жизни пересекались до этого момента. Если Джорджу могло помешать то, что Питер остаётся - то, по мнению отца, им надо было решить это между собой.

     “Как ты будешь видеться с мамой?” - спросил Питер.

     “Как я буду видеться с мамой?” - повторил Брайан тоном, который подразумевал, что ответ очевиден. Он провёл рукой по волосам, казалось, в поиске мыслей: “Средняя температура воздуха там на двенадцать градусов выше, чем здесь. У кооператива, который я нашёл, есть даже бассейн для жильцов. И спортзал”.

     “И спортзал” - повторил Джордж. Он повернулся к Питеру и сказал: “Живи у меня сколько хочешь, парень”.

     Джордж проводил большую часть рабочего дня, сидя на десятисантиметровой стальной балке, на высоте больше ста метров, и со временем у него выработалось повышенное чувство опасности. “Я буду возить тебя в Вестчестер, когда только захочешь” - сказал он.

     “Тогда я остаюсь “ - ответил Питер - “Хотя бы на некоторое время. А дальше будет видно”. И он внимательно посмотрел на отца.

     “Хорошо!” - сказал Брайан - “Отличный план”.

     Полчаса спустя Джордж прошёл пару кварталов до бульвара и присоединился к Питеру, сидящему на крылечке китайской забегаловки.

     “Я рад, что ты остаёшься, Пит. У нас всё будет отлично” - он положил тяжёлую руку на голову Питера и спросил - “Ты в порядке?”

     “Я? Да. В полном порядке”.

     “Не знаю насчёт гольфа, но я уверен, что подобное не для меня. И не для тебя тоже. Ты здесь в хорошей школе. Дети бьются, чтобы попасть в эту школу. А ты там всех рвёшь по бегу и всему остальному”.

     “Спасибо за душевный разговор, Джордж” - улыбнулся Питер.

     Джордж рассмеялся так, что пассажиры, ожидавшие электричку на платформе наверху, повернулись в его сторону: “Ну, ты теперь крутой парень. Думаю, что у них на юге нет крутых парней”.

     Брайан уехал через несколько недель, в день самого важного забега в сезоне.

     Питер ненавидел чувство, возникавшее у него каждый раз, когда он приходил домой и видел отца пакующим вещи. В один день появилась новенькая спортивная сумка. В другой раз - куча ярких футболок для гольфа высовывалась из фирменного пластикового пакета магазина Marshalls.

     Питера это не раздражало - просто он предпочитал в это время пить кока-колу на крыльце дома Джорджа и наблюдать, как люди спешат домой с работы или выгуливают собак.

     Однажды, когда отец разговаривал по телефону, он сидел на улице и видел, как женщина лихо запарковала большую машину за пару минут, оставив с каждой стороны не больше двух дюймов. Ему хотелось зааплодировать. Мимо проходил парень из его школы. Но он не был бегуном, не пересекался с ним на занятиях, поэтому Питер просто сказал ему “Привет” и отвёл взгляд.

     Когда наступило утро, Брайан бросил две сумки в багажник и захлопнул его.

     “Я оставил Джорджу кое-какие деньги” - сказал он Питеру, который вышел с ним на улицу - “Так что не беспокойся об этом”.

     Питер не беспокоился об этом. Он беспокоился, будет ли у него достаточно времени, чтобы переварить бэгел до сегодняшнего забега.

     Он вдруг понял, что это Джордж купил бэгелы. Теперь ему тоже надо как-то в этом помогать. Питер понятия не имел, сколько зарабатывает арматурщик.

     “Безопасной дороги” - сказал Питер.

     Он слышал, как утром Джордж сказал то же самое, прежде чем уйти на работу. Внезапно Питера залихорадило. Он не имел права опоздать на командный автобус. Ему нужно было размяться перед стартом. Ему нужно было успеть сходить в туалет. Утро было прохладное и пахло яблоками. А он понапрасну тратил его, стоя здесь на тротуаре.

     “Хорошо себя веди” - сказал Брайан - “Скоро увидимся, Пит”.

     “Знаю. Ты это уже говорил”.

     Питер стоял на тротуаре, когда отец вывел машину из тесной парковки, направился в сторону Вудсайд Авеню и повернул направо. Ещё до того, как переключился светофор, подъехала другая машина и заняла освободившееся место.

     Два часа спустя, после наполненной нервами поездки с командой в Ван Кортландт Парк, Питер выбыл из забега всего через милю. Он отлично стартовал, как обычно лидировал, но когда бегуны вышли на лесную часть маршрута, отстал. Он не мог найти ритм. Мышцы ног были тяжёлыми. Его стали обгонять даже юниоры. Питер замедлял бег, пока полностью не остановился и не ушёл с пути, чтобы не мешать другим.

     “Судороги?” - тренер пытался понять, в чём проблема. Это было так не похоже на Питера. Вернувшись в автобус после забега, по дороге обратно в Квинс, тренер попросил его сесть впереди. “Ты в порядке?” - спросил он - “Что случилось?”

     Питер пожал плечами - “Наверное, плохо себя чувствую”.

     “Позвонить отцу?”

     “Потом сам ему скажу. Когда он приедет за мной” - сказал Питер и почувствовал давление в груди. У него перехватило дыхание. Он попробовал потянуться, но это не помогло. Тогда он опустил стекло и закрыл глаза под хлынувшим потоком воздуха. “Закрой!” - крикнул один из его товарищей по команде с заднего сиденья. Вскоре автобус вернулся на своё место у дверей спортзала, и Питер стоял рядом с кладбищем в ожидании городского автобуса, со спортивной сумкой в руках.

     Он навещал мать по воскресеньям. Почти каждое воскресенье.

     Сначала его возил отец, но через несколько месяцев Питер стал туда ездить на электричке. Ему нравилось ездить одному. Обычно он доезжал на 7-й линии метро до Гранд Централа, а там пересаживался на электричку Metro North для семидесятиминутной поездки вдоль Гудзона. Он включал свой плейер, чтобы никто не заговорил с ним, и всю дорогу смотрел в окно, наблюдая, как посёлки Вестчестера проплывают один за другим так быстро, что сливаются в один.

     А потом наоборот - пейзаж становится всё более открытым, появляются фермы и очертания каменных стен вдалеке. Дома уступают место лошадиным загонам, асфальтированные дороги переходят в просёлки.

     Ни один из городков, мимо которых проезжал поезд, не напоминал ему Гиллама, но Питер всё равно продолжал сравнивать их с Гилламом. Изредка он видел коров.

     От станции до больницы надо было идти вдоль шоссе ещё две мили. Однажды в дождь, он поехал от станции на такси, и когда водительница спросила его, к кому он едет в больницу, Питер рассказал ей правду. Когда она довезла его, то, извиняясь, сказала, что ему придётся заплатить пять баксов, потому что она уже сообщила о поездке диспетчеру, да и в целом дела у неё идут неважно.

     Было несколько месяцев, когда он вообще не мог посещать мать.

     Отец ездил к ней несколько раз, когда её держали в больнице в Бронксе, но адвокаты и доктора решили, что пока не закончится следствие, Питеру лучше её не видеть.

     Встреча с Питером, сказал отец, могла нарушить установившееся хрупкое равновесие, и они не хотели этим рисковать. Они представили это как совместное решение всех вовлечённых сторон, но Питера беспокоило, что мать подумает, будто он не хочет её видеть.

     Как-то вечером, после решения суда, когда её перевели в больницу в Вестчестер, а отец, наконец, вернулся в Квинс, он погладил Питера по голове и сказал, что мать скоро придёт в норму. И добавил: “Я имею в виду …”

     “Ты имеешь в виду, что она не хочет меня видеть?” - спросил Питер.

     “Она сама не знает, чего хочет, Питер. Честно. Я только хотел сказать ... Даже не знаю, что я хотел сказать”.

     Питер подумал над этим. Чувствовалось, как будто раньше он смотрел на мир из одного окна, а теперь пересёк комнату, чтобы посмотреть из другого.

     “Если я приеду к ней, она захочет меня увидеть. Я точно знаю, что захочет”.

     “Хорошо, приятель” - сказал отец - “В следующий раз попробуем”.

     Питер оказался прав - она не отвернулась, когда увидела, что он сидит в комнате посетителей рядом с отцом.

     Она была одета в свободное платье, разрисованное яркими цветами, чёрный кардиган и тапочки. Она выглядела уставшей и набрала вес. От неё пахло супом.

     “Это от лекарств” - потом объяснил ему отец - “От них раздувает тело. Даже меняется цвет лица. Поэтому она их ненавидит. Это сильнодействующие лекарства. У неё даже берут кровь почти каждый день, чтобы убедиться, что нет передозировки.

     Она не задавала Питеру никаких вопросов, поэтому он просто начал говорить.

     Он рассказал ей о новой школе. О Саннисайде, где теперь жил. Она безучастно смотрела мимо несколько минут, а потом прижала палец к губам, чтобы он замолчал.

     Его отец посмотрел на часы, и, виновато улыбаясь, сказал, что им пора ехать, чтобы успеть до траффика. Он продолжал улыбаться, чтобы сгладить неловкость, когда они шли к двери.

     “Сходи на семинар, про который говорил доктор Эванс на прошлой неделе” - сказал он жене - “Тебе понравится! Анна, правда, хорошо, что Питер пришёл? Он так хотел тебя повидать”.

     “Убирайся” - сказала Анна - “Я ненавижу тот день, когда тебя встретила ”.

     Потом она плотно обернула кардиган вокруг тела, и что-то в этом царственном жесте успокоило Питера, подтвердив, что мать, которую он помнил, никуда не делась.

     Брайан улыбнулся, словно она не имела в виду то, что сказала. Он улыбнулся Питеру, медсестре, которая сидела в двух метрах.

     “А ты” - сказала мать Питеру, и её глаза наполнились слезами - “Ты”.

     Она крепко обняла его за плечи и задержала дыхание. “Больше не приходи” - сказала она.

     “Пора идти” - сказала медсестра, подходя к ней сзади и направляя её в сторону коридора - “На сегодня всё”.

     “Ещё одна идиотка” - сказала Анна.

     Брайан ездил в больницу всё реже и реже. Он говорил, что ему надо на работу. Уверял, что ходит к ней, пока Питер в школе. Он сказал Питеру, что, если тот захочет поехать сам, то поездка на поезде - хорошая идея.

     Джордж стал гораздо меньше пить - он позволял себе лишь пару банок пива во время бейсбола, и чтобы не искушать себя, покупал Budweiser поштучно, а не целыми упаковками.

     Питер знал об этом, потому что ему рассказал отец.

     “Знаешь, он всё испоганил” - сказал Брайан Питеру через несколько недель после того, как они переехали к Джорджу, и добавил - “Помнишь Бренду?”.

     Этим он пытался объяснить Питеру, к чему может привести злоупотребление алкоголем. Когда, в конце концов, из-за этого уходит жена, и это действует на тебя так, что ты боишься даже зайти в паб, в котором практически вырос.

     “Мне его очень жаль” - добавил Брайан.

     А ты-то чем лучше? - хотел спросить Питер. Если Джордж был таким уж неудачником, то, что тогда говорить о его старшем брате, спящем у него на раздвижной кровати?

     Теперь вместо того, чтобы по воскресеньям возить Питера в больницу, отец ходил в паб, чтобы поболтать с барменом.

     Больничному персоналу не нравилось, что несовершеннолетний Питер приезжал один, но после импровизированного совещания в регистратуре, его решили пускать.

     По воскресеньям там всегда работали одни и те же медсестры, поэтому он знал многих из них по имени, а они уже узнавали его.

     Несколько раз ему разрешили только посмотреть на неё через стеклянную дверь. В таких случаях она обычно сидела на полу в комнате, обитой мягким материалом.

     Первый раз, когда он увидел её в таком состоянии, медсестра поняла, что совершила ошибку, позволив ему смотреть. Она предложила Питеру кока-колу из холодильника медсестёр, к которому обычно не допускали посетителей. “Ты такой высокий” - сказала она ему - “Наверное скоро заканчиваешь школу?”

     Когда он сказал ей, что только перешёл в высшую школу, она побледнела.

     Однажды у матери был ссадина на лбу, и, хотя он обычно старался вести себя как можно незаметнее, его не переставало беспокоить, откуда у неё это.

     С нервной дрожью, он подошёл к регистрации и спросил, что случилось, почему об этом не сообщили семье? Он почувствовал себя очень взрослым.

     “Я уверена, что кто-то звонил твоему отцу” - сказала медсестра по имени Сэл. И затем, наклонившись с заговорщическим выражением лица, добавила: “Питер, она, скорее всего, сама себе это сделала”.

     Однажды он приехал, чтобы узнать, что её в это время стригли. В другой раз она отказалась выходить из комнаты - и он шёл две мили обратно к станции, думая, что надо было оставить ей записку, о том, что всё в порядке, и они увидятся на следующей неделе. Иногда она выходила в коридор и садилась рядом с ним, но отказывалась говорить.

     Сегодня у него были новости, которые наверняка расстроят её. Он не станет сообщать об этом с порога. Он подождёт, пока она сама его не спросит.

     Но в это воскресенье, всего через сутки после того, как отец укатил то ли в Южную Каролину, то ли в Северную, мать сама ждала прибытия Питера.

     Её волосы были аккуратно расчёсаны. Она выглядела опрятно и чисто, менее опухшей, чем раньше.

     “Всё-таки он уехал” - сказала она. Питер даже не успел сесть.

     “Да” - ответил он - “ Как ты узнала?”

     “Он приехал сюда, и я сначала не могла понять зачем, но потом догадалась. Ты всё ещё живёшь у Джорджа?” - речь её была ясной. Кристально чистой. Как будто лечение внесло коррективы, и теперь его настоящая мать, наконец, вернулась.

     “Да”.

     “А в школу ходишь? У тебя хорошие оценки?”

     “Да”.

     “Хорошо. Слушай, Питер, всё будет хорошо. Скоро меня отсюда отпустят. Я думаю, что мы бы могли открыть магазин - ты и я. Не в Нью-Йорке. Возможно в Чикаго. Или в Лондоне. Специализированный магазин. Место, где люди могут купить вещи, которые трудно где-то ещё найти. Нам придётся некоторое время жить в субсидированном жилье, но потом мы купим собственную квартиру. К нам будет ходить множество людей - людей из высшего света. Поскольку Джордж добр к тебе - он же добр к тебе? - мы разрешим ему стать нашим инвестором “.

     Питер не знал, что ответить и поэтому промолчал. Секунды летели. Она подошла и остановилась у шкафа, набитого настольными играми.

     “Мама, я не думаю, что тебя скоро выпустят” - наконец сказал он.

     Теперь его работой стало говорить ей правду. Лучше сказать ей правду. Что её план неосуществим. И он беспокоится за неё. Его не интересует специализированный магазин, и он даже не знает, что это вообще такое.

     Сотрудники больницы ходили взад-вперёд через комнату для посетителей, в которой был устроен фальшивый уют - с набором диванчиков и кресел, чтобы можно было притвориться, что сидишь в гостиной своего дома.

     Анна обхватила свои плечи и уставилась в угол потолка, как будто увидела там паутину.

     “Ты говорил с этой девочкой?” - спросила она через некоторое время.

     “Какой девочкой?” - спросил Питер, хотя знал, о ком речь. “Нет” - добавил он.

     “Как её отец? Выздоравливает?”

     “Не знаю, мама. Я знаю, что он дома - папа и Джордж как-то об этом говорили. Думаю, что он больше не работает. Не знаю”.

     На этот раз мать замолчала надолго.

     “Я была знакома с подобными девушками. Моя сестра - яркий пример. То, что они делают - это какое-то колдовство. Но ты сильный, Питер, и умный. Думай. Вспомни, как она выглядит. Посредственность во всех отношениях. Ты же сейчас это понимаешь, не так ли? Простушка. Ничего особенного”.

     Питер подумал, что не трусость мешает ему вступиться за Кейт. Просто в этом нет смысла. Он вспомнил в этот момент, как Кейт внимательно смотрела на него, когда знала, что его что-то беспокоит. Как заправляет волосы за уши, когда чем-то взволнована. Наверное, она теперь ненавидит его.

     “Я не знал, что у тебя есть сестра”.

     “Ты слышишь, что я говорю? Повтори это. Скажи - я сильный, я умный”.

     “Где твоя сестра сейчас? Как её зовут?” - он знал, что мать приехала из Ирландии, что у неё там была семья, но она никогда не рассказывал об этом.

     “Ты меня слушаешь?” - резко спросила она. Одна из медсестёр посмотрела в её сторону и стала приближаться.

     “Я сильный, я умный” - прошептал он. Казалась, мать это успокоило. Она отправила его к столику с казёнными угощениями за кружкой воды и застарелым печеньем, к которому прилип кусочек засахаренной вишни.

     “А теперь расскажи мне о вчерашнем забеге” - сказала она, когда Питер вернулся. Медсестра, которая собиралась подойти к ним, ушла на своё место.

     Он и не подозревал, что мать следит за его соревнованиями, помнит про его команду по бегу.

     Он вспомнил, как обхватил ствол дерева после того, как снялся с гонки; белые до синевы ноги Джима Бертолини пробегавшего так близко, что Питер мог видеть гусиную кожу на его бёдрах. Датч Киллс закончили забег на третьем месте, хотя все прогнозировали, что они выиграют.

     “Всё прошло хорошо. Я неплохо пробежал”.

     “Вот видишь?” - сказала она - “Ты сильный. Ты умный. Я же говорила тебе”.

     В тот день, вернувшись в Квинс, Питер обнаружил полную перестановку в квартире.

     Джордж стоял посреди комнаты, словно осматривая своё королевство. В комнате появился маленький неполированный столик с двумя обеденными стульями. Диван передвинулся к противоположной стене, а телевизор - в угол. Раскладное кресло исчезло. Так же как и огромная стереосистема. Комната как будто стала в два раза больше.

     Пластиковые контейнеры, в которые Питер складывал вещи, исчезли, а на их месте появился маленький плетёный комод. Кастрюля с мясной подливкой фырчала на плите.

     Питер почувствовал, как хорошо стало на сердце, но боялся что-либо сказать. Он снял рюкзак, сжал руки и затаил дыхание.

     “Правда, так лучше? Неплохо выглядит, да?” - Джордж подошёл к нему, и когда увидел, что Питер переживает, обнял его медвежьей хваткой, приподнял с земли и слегка потряс, пока тот не рассмеялся.

     “О господи” - сказал Джордж, протягивая ему салфетку - “Смотри, я даже купил салфетки”.

     Когда ужин был готов, Джордж поставил на стол две тарелки макарон и две баночки джинджер эля.

     Они сидели за столом, который был настолько маленьким, что они упирались друг в друга коленями.

     Джордж болтал о бейсболе, о строительстве на FDR, о девушке, с которой был знаком много лет назад и теперь жалеет, что не стал с ней тогда встречаться, о том, будет ли эта зима холодной или мягкой. Питеру хотелось, чтобы он никогда не переставал говорить.

     “Ты ничего не сказал” - сказал Джордж, когда они поели, и пришло время убирать со стола - “Ты даже не заметил”.

     “Что?” - испуганно спросил Питер.

     “Не нервничай” - сказал Джордж - “Я только хотел сказать, что ты не заметил этого ”.

     Он открыл шкаф, чтобы показать стопку из шести фарфоровых тарелок, сверкающих белизной в глубине.

     7.

     Врачи отпустили Фрэнсиса домой, как только у него стало достаточно сил без отдыха обойти коридор четвёртого этажа по кругу.

     Он стал думать о своём мозге, как о драгоценности в твёрдой оболочке. Мозг нужно было защищать, потому что он всё контролировал. Фрэнсис знал об этом и раньше, но теперь реально почувствовал, как это необходимо. Мысли, чувства, всё, что исходит изнутри, из сердца, как говорят люди, на самом деле физические процессы - не более абстрактные, чем кости или сухожилия.

     Один из нейрохирургов рассказывал ему, что трогает руками места, откуда появляются мысли, и Фрэнсису стало интересно, как он после этого достаёт посуду из посудомойки, как подбивает баланс в чековой книжке, как стирает.

     Мозг Фрэнсиса был повреждён, но хорошей новостью было то, что пуля не пересекла полушария. Они с Леной сразу узнали, что хорошие новости всегда назывались хорошими. Плохие новости всегда назывались как-то по-другому.

     Пуля вошла за левой стороной челюсти и прошла через левый глаз, разрушив медиальную стенку и большую часть орбитальной кости. Теперь Фрэнсис мог так же легко изобразить анатомию глазницы и надбровья, как когда-то мог нарисовать направление от дома до забегаловки.

     Врачи объясняли ему методику лечения по фотографиям и трёхмерным моделям - и у него вошло в привычку проводить пальцами по лицу, чтобы понять, о чем они говорят. Были дни, когда боль рисовала картину сама по себе, простираясь острыми линиями от носа до уха - как будто раскалённые лезвия бритвы двигались под его кожей.

     Терапевты предписали ему разложить любое действие на несколько составляющих движений. Согни правое колено, наклонись вперёд, шагни. Махни левой рукой. Отдохни.

     Ходить, поворачиваться в постели, подносить телефон к уху - любое движение посылало волны электрического шока через хрупкую архитектуру его лица. Врачи взяли кожу с других частей тела и пересадили на щеку - теперь там никогда не будет полудневной щетины.

     Фрэнсис сравнивал их объяснения с работами по дому - например, с ремонтом гипсокартона с помощью проволочной сетки, шпаклёвки, наждачной бумаги, краски.

     Когда в его новой скуле началась стафилококковая инфекция, врачам пришлось разобрать и собрать скулу по-новому.

     Левая сторона его тела не нуждалась в реабилитации, а правая сторона в основном имитировала левую. Но бывали дни, когда его походка нарушалась, и он представлял себе что разводной мост, соединявший полушария его мозга, был поднят, и никакого движения между ними не было.

     Иногда, лёжа в постели, Фрэнсис смотрел на жёлтую полосу света и видел, как в ней скользили, падая друг на друга, как будто боясь, что их увидят, формы и узоры.

     Почти каждый день, в течение нескольких минут, на стене напротив его кровати виднелась фигура воронки, но когда он отворачивался и медленно поворачивался обратно, воронка исчезала.

     Иногда за окном виднелись человеческие фигуры, хотя его комната была на четвёртом этаже. Фигуры были в тёмных шляпах и стояли спиной к нему. Он думал, что, наверное, они играют в карты.

     Однажды, когда он хорошо себя чувствовал и наклонился, чтобы подтянуть сползший носок - кровь устремилась к швам на его лице, и он потерял сознание от боли.

     Он очнулся на холодном линолеуме, когда одна медсестра говорила другой, что нашатырь не поможет, потому что его обонятельный нерв сильно повреждён. Ему об этом ещё не говорили.

     Теперь он понял, почему обеды, обильно политые соусом, не имели вкуса, а единственное различие между блюдами заключалось в твёрдости пищи. Ещё иногда в его комнате без видимой причины чувствовался запах костра.

     Фрэнсис рассказывал докторам и Лене только часть того, что испытывал или замечал. Он потерял зрение в левом глазу, а правый стал обманывать его - видя вещи, которых на самом деле не было. Они знали об этом. Зачем вдаваться в подробности?

     Врачи сказали, что ему сильно повезло. Пуля пропустила самую важную часть мозга и не затронула мозжечок. Он не потерял способность говорить, значит, его речь и слух не пострадали. В начале реабилитации ему удалили часть черепа, а когда опухоль уменьшилась, поставили обратно. Когда у него началась инфекция, эту часть снова сняли, а когда инфекция прошла, установили на место. Вещи, которые когда-то показались бы ему ужасным, теперь выглядели совершенно обыденными.

     Время для глазного протеза ещё не пришло, поэтому ему сделали специальную повязку на правый глаз. Когда Фрэнсис увидел себя в зеркале, то подумал милосердно ли по отношению к семье и друзьям, заставлять их смотреть на него в таком виде.

     В его палате не было зеркала. Ночью при включённом свете он мог видеть своё неразборчивое отражение в окне. Когда он по-настоящему увидел своё лицо - Лена дала ему зеркальце из своей сумки - оно напомнило ему грубо сделанную глиняную модель. Ото лба до челюсти тянулась вмятина, как на погнутом крыле машины. Она был полна синих, жёлтых и серых оттенков.

     Врачи восстанавливали его по кусочкам. То, что он сейчас видел, когда-то выглядело намного хуже, и уже много было сделано, чтобы он снова мог выглядеть как нормальный человек.

     Лена тихо сказала: “Всё не так уж и плохо, да? Нет ничего, что нельзя исправить”.

     Фрэнсис почти не видел её плачущей со дня, когда всё произошло, но сейчас она заплакала. “Скажи что-нибудь” - сказала она. Но он не знал, что сказать.

     Не то чтобы раньше он считал себя красивым. Он просто не обращал внимания на подобные вещи.

     Но, по крайней мере, когда Фрэнсис последний раз смотрел в зеркало, он мог себя узнать.

     За неделю до выписки, его подвели к лестнице и сказали подняться на десять шагов. Он чувствовал, как каждый шаг отдаётся в его лице. Лена держала его за локоть, а терапевт шёл сзади, вытянув руки, на случай если Фрэнсис упадёт.

     Социальный работник наблюдал за этим и задавал уже много раз отвеченные вопросы - сколько лестниц у них в доме, сколько ступенек на улице, есть ли перила, в какую сторону открываются двери, наружу или вовнутрь.

     Добравшись до верха лестницы, Фрэнсис сделал паузу, стараясь остановить головокружение, смотря в одну точку. Он вцепился в перила.

     Лена хотела, чтобы он подольше оставался в больнице. Там он был в безопасности, сказала она.

     В больнице было всё необходимое оборудование. В его комнате был душ. Ему измеряли температуру, следили за приёмом лекарств и делали анализы - ничего не оставалось незамеченным.

     “Страховка это покрывает?” - спросил Фрэнсис сразу, как только смог - “Всё это?”

     И то, как Лена пропустила этот вопрос мимо ушей, подсказало ему, что она понятия не имеет, и ей это всё равно. Они побеспокоятся о счетах, когда он выздоровеет.

     Его направили на трёхнедельную реабилитацию. А после этого, когда он, наконец, вернулся домой, его ежедневно посещали медсестра, физиотерапевт, трудотерапевт и логопед.

     Все они приходили в разное время, поэтому Лене приходилось самой водить его наверх, в спальню, или туалет.

     На первом этаже у них не было туалета, и Лена шутила, что теперь у них есть повод сделать ремонт, о которого она лет десять думала.

     А пока она клала его руку себе на плечо, и, придерживая за талию, делала с ним шаг за шагом.

     Душ тоже был проблемой: ванна оказалась слишком глубокой, чтобы Фрэнсис мог в неё зайти самостоятельно. Поэтому Лена помогала, сначала поднимая его правое колено и затем, когда он был готов, левое - как научил её терапевт.

     Вода должна была быть направлена на грудь или ниже, потому что давление воды на лице, вызывало боль.

     Несколько недель Лена так боялась оставить его одного, что залезала с ним в душ и помогала мыться. Для этого она надевала нижнее белье и халат.

     “Твоя одежда намокла” - сказал Фрэнсис.

     “Ничего страшного” - ответила Лена.

     “Зачем ты её надеваешь?”

     “Не знаю” - сказала она.

     Через несколько недель она разрешила ему мыться самостоятельно, но оставалась с ним в душе. Фрэнсис чувствовал себя ещё более нагим, потому что она была одета.

     Пока он мылся, она сидела рядом, на закрытом крышкой унитазе.

     Со временем, Лена разрешила ему самостоятельно ходить по дому, когда ей надо было выйти по делам: в продуктовый, в аптеку, в банк. Когда она стояла в очереди в одном из этих заведений, то потела от переживаний, что оставила Фрэнсиса одного.

     Иногда она задумывалась, сможет ли вообще куда-нибудь поехать при нынешних обстоятельствах. Как-то она проезжала парикмахерскую, в которую раньше ходила - теперь это место казалось пережитком прошлой жизни.

     Дочерям было трудно видеть отца в таком состоянии. Нат и Сара научились говорить с ним, не смотря на его лицо - их глаза скользили по его общим очертаниям, не фокусируясь.

     Кейт была посмелее. Бледная и сосредоточенная, она старалась смотреть не только на его здоровый глаз, но и на повреждения. Её взгляд медленно переходил с его макушки на лицо и шею.

     Поначалу, когда они посещали больницу, Нат и Сара наполняли тишину разговорами о школе и соседях, с деланным оптимизмом, который они копировали у Лены. Кейт молча изучала его, не слушая рассказы своих сестёр.

     Однажды, когда Фрэнсис ещё находился в больнице, но доктора уже заговорили о выписке, Сара рассказывала о прослушиваниях для школьного спектакля. Кейт вдруг сказала: “Можно видеть с какого угла она стреляла”.

     “Что?” - переспросила Лена.

     Кейт пересела поближе к Фрэнсису, глядя на точку за челюстью. “Думаю, ты повернул голову вправо, и это подставило левую сторону головы. Может быть, ты пытался уйти от выстрела. Она была, примерно ...” - Кейт пересекла комнату и встала под телевизор - “Здесь”.

     “Боже мой, Кейт!” - сказала Нат. Сара занервничала.

     “Что?” - спросила Кейт - “Мы теперь не должны об этом говорить? Не понимаю почему”.

     Воцарилась тишина.

     “И где в этом время был мистер Стэнхоуп? Никто не говорит”.

     “Кейт, прекрати” - сказала Лена.

     Все посмотрели на Фрэнсиса.

     “Всё нормально” - сказал он.

     Почему Кейт было бы лучше, если бы она узнала? - задавался он вопросом. Она была единственной из них, которая отказывалась принимать историю в общих чертах.

     В него стреляли. Анна Стэнхоуп была арестована. Но что произошло между этим? Кейт хотела знать всё - от начала до конца. Что Анна сделала дальше? Она пыталась остановить кровотечение? Где был Брайан Стэнхоуп? Где сейчас Анна?

     Они пытались защитить детей, держали их подальше от адвокатов и следствия, не покупали газеты, но, возможно, это было неправильно.

     “Да, под таким углом она и была” - ответил Фрэнсис в тот вечер - “Плюс-минус 30 сантиметров”.

     И он видел, что знание этой маленькой детали помогло Кейт прийти в себя. Она выглядела более спокойной. Она дослушала рассказ Сары, а потом смотрела телевизор со всеми остальными.

     Новосёлы, купившие дом Стэнхоупов, почти ничего не знали о предшествовавших событиях. Но после переезда не могли шагу ступить из дома, чтобы не услышать от кого-нибудь об этом.

     У них была десятилетняя дочь, Дана, на которую у Кейт никогда не было времени, пока она не поняла, что девочка может знать, где сейчас Питер.

     Поэтому Кейт несколько дней терпеливо рисовала с Даной мелом на тротуаре. Дана разрешала ей пользоваться только белым мелом, потому что он был самый скучный, и зелёным, потому что она его меньше всего любила.

     Когда Кейт нарисовала своё имя красивыми круглыми буквами, Дана потребовала, чтобы Кейт написала её имя тоже, причём по всему тротуару.

     После того, как они познакомились получше, Кейт спросила, видела ли она когда-нибудь мальчика, который там раньше жил. Приезжал ли он, когда родители Даны забирали ключи у предыдущих жильцов.

     “Нет” - сказала Дана - “Но я думаю, что нашла какие-то его вещи”.

     “Какие?” - спросила Кейт.

     “Разные. Бейсбольные карточки. Солдатиков. Машинки. В основном хлам. Они все лежали в большой обувной коробке”.

     “Где ты нашла коробку?”

     “В шкафу в моей спальне”.

     Кейт указала на окно Питера: “Это твоя комната?”

     Девочка кивнула.

     “Можно посмотреть на эту коробку?”

     Девочка пожала плечами: “Конечно”.

     Когда они подошли к крыльцу, Кейт нервничала, как будто миссис Стэнхоуп всё ещё была внутри.

     Дана открыла дверь и сняла кроссовки. Кейт увидела на стене ряд больших черно-белых фотографий в рамках, кожаную кушетку с пуговицами, пришитыми в два аккуратных ряда вдоль спинки.

     В доме вкусно пахло ванилью, и мама Даны выглянула из кухни, вытирая руки полотенцем: “Привет. Ты Кейт, да? Заходи, заходи”.

     Кейт стояла у входной двери, как будто прилипла к коврику. Ей не хотелось идти наверх. Ей вообще не хотелось делать ни шага дальше.

     “Дана сказала, что нашла вещи, принадлежавшие Питеру”.

     “Да? Мальчика, который раньше жил здесь?” - спросила мама Даны.

     “ Это просто коробка с мусором” - ответила Дана.

     “Я возьму это себе” - сказала Кейт.

     “Нет, не возьмёшь” - испугалась Дана - “Это моё. Мне это досталось вместе с комнатой”.

     “Это принадлежит Питеру” - ответила Кейт - “И ты об этом знаешь”.

     Она наклонилась, приблизившись к лицу девочки: “Отдай”.

     “Дана, дорогая, принеси коробку” - сказала её мать.

     “Какого чёрта!” - крикнула Дана.

     “Дана!” - сердито сказала мать.

     Когда Дана ушла наверх, её мать повернулась к Кейт. “Я знаю, что ты дружила с их сыном”.

     Кейт сделала отсутствующее лицо.

     “Бедный ребёнок” - сказала она и посмотрела на Кейт добрыми глазами.

     Когда Кейт ничего не ответила, мама Даны улыбнулась: “Конечно, агент ничего не рассказал нам о случившемся. Только упомянул, что произошёл какой-то инцидент, и им понадобилось срочно уехать”.

     Кейт поняла, что эти люди знали о теперешних делах Стэнхоупов даже меньше её. Расспрашивать их было бессмысленно.

     “На” - сказала Дана вернувшись и тыкнула в Кейт коробкой.

     “Дана, пожалуйста” - сказала её мать - “Веди себя повежливее”.

     Кейт засунула коробку под мышку, наклонилась и сказала: “Знаешь, Дана, ты очень противная?”

     И вышла за дверь.

     Когда все, наконец, были уверены, что Фрэнсис выздоровеет - просто это займёт время и потребует физиотерапии - дочери Глисона вернулись в школу.

     Кейт не могла вспомнить разговаривала ли она в то время с кем-либо в школе. Также она не могла вспомнить, наверстала ли когда-нибудь пропущенные занятия, или учителя просто решили не доставать её этим.

     Выпускной прошёл как в тумане. Нат тоже закончила школу. Никто не фотографировался. Никто не купил торт. Они разговаривали о том, чтобы устроить вечеринку по поводу выпуска для всех троих, но этого так и не случилось.

     Лена оставила Фрэнсиса на один день, чтобы пойти на выпускной Нат, а потом устроила им праздничный ужин.

     Но окончание старшей школы было важнее, чем средней, поэтому утром выпускного Кейт, которое была на следующий день, Лена поцеловала Кейт, поздравила её и уехала в больницу. Тётя и дядя Кейт пришли вместо Лены, и они выделялись из общей толпы своей городской одеждой и тем, что не общались с другими родителями.

     Сестра Микаэла тихо напевала, снимая две коричневые заколки, которые Кейт использовала, чтобы закрепить квадратную выпускную шапочку, и заменяя их на белые.

     Никто не произносил прощальную речь от имени студентов. Все знали, что с шестого класса эта роль была отведена Питеру. Но так как ни один ученик в истории Св. Барта не переставал ходить в школу за месяц до выпуска, никто не понимал, что делать в этом случае.

     Возможно, мистер Баскер не оставлял надежды, что Питер вдруг придёт на выпускной. И Кейт провела большую часть церемонии, задаваясь вопросом, придёт ли он.

     В отсутствие Питера было предложено сказать несколько слов Винсенту О'Грэйди. Оценки Винсента были так себе, но он был алтарником и бойскаутом, у него была роль в рождественском мюзикле, и учителя его любили.

     Ни один учитель не упоминал того, что произошло, кроме предложения помолиться за семьи Глисонов и Стэнхоупов. Но Винсент вышел на сцену и начал распинаться о судьбах, которые им выпали, о том, что умение справляться с ситуацией - это часть процесса взросления, что Бог укажет им путь, а святой Варфоломей защитит, что они все будут стремиться вперёд и чтить жизнь, дарованную им Богом.

     Только когда Мелисса Романо наклонилась к Кейт и прошептала: “Ты в порядке?”, та поняла, насколько она была разъярена советами Винсента О'Грэйди - недоросля, которому мать до сих пор чистила и нарезала апельсин для школьного завтрака.

     Летом побило все рекорды жары. Нат устроилась на работу в кафе-мороженое. Сара пошла нянчить детей на соседней улице, но большую часть времени, весь вечер, они были дома одни.

     Вместо того чтобы провести это лето в вечеринках и развлечениях, как они всегда мечтали, они разогревали обеды-полуфабрикаты и сидели на диване перед телевизором, пока не засыпали, или пока вернувшаяся из больницы Лена не отправляла их спать.

     В субботу Натали уезжала в колледж. Мистер Мальдонадо подогнал машину к их дому и плотно упаковал багажник её вещами. Он вызвался отвезти Натали в Сиракузы, потому что в эти выходные Фрэнсиса переводили в реабилитационный центр.

     Мистер Мальдонадо сказал, что ему всё равно нечего делать в эти выходные. Когда Нат поняла, что ни один из его детей не поедет, она упросила Сару и Кейт присоединиться, потому что ей не хотелось одной ехать с ним четыре часа в машине.

     Машина была переполнена вещами, поэтому Кейт пришлось сесть на переднее сиденье, впритык между Нат и мистером Мальдонадо. А Сара сидела сзади, придавленная мешком, в котором лежали постельное белье, полотенца и подушки Нат.

     Только когда они уже были в пути, Кейт и Сара поняли, что им придётся ехать обратно без Нат, и он всю дорогу будет спрашивать, не надо ли им пописать.

     Через несколько минут обратной дороги Кейт поняла, что, если мистер Мальдонадо спросит ещё раз, она либо рассмеётся, либо начнёт рыдать.

     Когда он заехал в “Макдональдс” на сервисной станции, им пришлось есть на улице, потому что он занимался гимнастикой на траве возле парковки.

     Сара вежливо ждала пока он закончит, а Кейт засыпала его вопросами о комплексе упражнений: сам ли он его разработал, был ли спортсменом в молодости, занимается ли гимнастикой по видео, занимается ли миссис Мальдонадо спортом, и если да, то нравится ли им заниматься вместе.

     Когда же она больше не могла придумать вопросов, то просто сказала: “Не могу дождаться, когда папа вернётся домой”.

     В октябре того же года Фрэнсис вернулся домой, и вместе с ним целая куча терапевтов.

     Весь день Сара и Кейт прятались от них в разных углах дома, но иногда пересекались на кухне, делая себе бутерброды и слушая. “Глубже” - повторял один из терапевтов ободряющим голосом - “Хорошо, ещё глубже”. И отец вздыхал глубже, подтягивался к потолку, наклонялся и касался пальцев ног.

     Кейт подумала, что неплохо было бы подшутить над психотерапевтом, в спортивных штанах, плотно облегающих задницу. Но теперешним Глисонам было не до шуток.

     Всё это время Кейт надеялась, что однажды позвонит Питер.

     Сестры никогда не упоминали его имя, и Кейт чувствовала, что и она не должна вспоминать о нём.

     Она не знала чего ожидать, если он позвонит, а трубку возьмёт кто-то другой - поэтому старалась отвечать на все звонки. Время от времени, когда она рвалась к телефону, то видела, как Сара и Нат переглядываются.

     В день рождения её немножко знобило от ожидания, но когда она пошла к почтовому ящику, то нашла в нём только листовку из промтоварного магазина и какое-то письмо из Св. Барта.

     Кейт всё время скучала по Питеру. Она скучала даже по ожиданию увидеть его. Ей не хватало возможности видеть его.

     Она представляла, как он играет с молнией своей зелёной куртки, когда прогуливается по Квинсу, где, как ей казалось, он теперь живёт - ведь именно туда планировал уехать его отец.

     Но Квинс был большой. Она смотрела карту. Питер не сказал, в какой район собирается отец. Возможно, он вообще сказал Бруклин. Или даже Бронкс.

     Иногда Кейт думала, что может он вообще не поехал к дяде, и сейчас находится в каком-нибудь другом месте.

     Как-то он ей говорил, что у них есть родня в Паттерсоне. Она попыталась представить Паттерсон, где никогда не бывала, а потом Питера на этом фоне - вписывается ли он туда.

     Она была уверена, что, если найдёт правильный ответ, то её душа и тело, наконец, успокоятся. Но в первые же секунды утра, сразу после пробуждения, ещё до того, как в голове появилась первая осознанная мысль, Кейт обнаруживала, что её тело уже направлено в сторону окна, как бы прислушиваясь.

     Однажды, ещё до того как семья Даны въехала, ей послышалось как кто-то тащил по тротуару мусорный бак Стэнхоупов. Она вскочила с кровати и подбежала к окну, но ничего не увидела и больше не слышала этого звука.

     Когда звонил телефон, и это опять оказывался не он, она была уверена, что Питер где-то там - держит палец на номеронабирателе, но не может нажать кнопку звонка.

     Кейт ходила на валуны, беря с собой книгу на случай, если мать или сестры увидят её.

     Однажды ей показалось, что она увидела конверт, торчащий между третьим и четвертым валунами. Она долго пыталась просунуть руку в узкую щель, обдирая костяшки пальцев.

     Когда она, наконец, сообразила засунуть туда тонкий прут, чтобы зацепить бумагу, оказалось, что это был вовсе не конверт, а скомканный чек ещё за май - на одну кока-колу и упаковку жвачки.

     Однажды вечером мать сидела рядом с Кейт на диване. Нат уехала в школу, Сара читала, отец спал. “Ты скучаешь по своему другу” - сказала мать.

     Слезы закапали, прежде чем Кейт смогла их остановить. Это была неделя перед Днём Благодарения. Она не видела Питера уже полгода.

     Хорошо, что отец, наконец, вернулся домой. Но всё было не так, как она себе представляла. Когда он входил в комнату, она иногда чувствовала внезапный беспорядочный порыв рассказать ему всё, что у неё было на уме. Но она так же внезапно приходила в себя и чувствовала необъяснимую грусть.

     В конце концов, отец был жив. Готовил себе поесть. Почёсывал плечо. Читал газеты. Дело было не в его лице - этого она почти не замечала.

     “Это моя вина, что всё так произошло? Моя и Питера?” - спросила она у матери.

     “Конечно нет, моя маленькая”.

     “Но мы же прокрались на улицу. И его мать так ненавидела меня. Ненавидела, что я нравлюсь Питеру”.

     “Вы прокрались, потому что был парой восьмиклассников. Как-нибудь, лет через сто, я тебе расскажу, что вытворяла в восьмом классе”.

     Они оба долго молчали. Потом Лена сказала: “Но она действительно ненавидела тебя. Думаю, ты должны знать, что она сказала на суде. Отец считает, что не нужно тебе этого говорить. Но я уверена, что ты должна это знать”.

     “То, что сказала миссис Стэнхоуп?”

     “Да”.

     “Что?”

     Лена погладила Кейт по голове и растрепала её волосы по плечам: “Ты очень красивая - ты знаешь об этом?”

     Кейт пожала плечами.

     “И умная. И, я не знаю, “сильная” - наверное, неправильное слово. Ты больше похожа на отца, чем на меня”.

     Снова что-то внутри Кейт на секунду покачнулось. Отец тоже был сильным. Но у них не было никакого будущего.

     Они ждали, пока закончится этот период. Но вдруг теперь так будет всегда. Они всегда будут следить за ним и напоминать, чтобы вынимал руки из карманов, когда идёт.

     Лена прижала Кейт к себе: “Она сказала, что убьёт тебя, если ты даже близко подойдёшь к её сыну. Она сказала, что стреляла в твоего отца, потому что, если бы он умер, нам бы пришлось переехать, и тебя больше не было бы рядом с Питером”.

     Лена сделала паузу, чтобы у Кейт в голове отложилось сказанное, и продолжила: “Прежде чем ты начнёшь чувствовать себя виноватой, я расскажу тебе всё остальное. Она ещё сказала, что знает, что семья Наглс покрасила свой дом в оттенок синего, похожий на её дом, чтобы доказать, что их оттенок выглядит лучше. Она сказала, что ей надоело, что монсеньор Репетто постоянно выделяет её на воскресной службе. Ей надоело, что все думают, что она ответственна за взрыв Челленджера. Она упомянула сестру, с которой много лет не общается, и которая всё время пакостила ей, когда они были детьми. Она упомянула сотрудника, который строил заговор, чтобы её уволили. И много чего подобного”.

     Они молчали несколько минут.

     “Она упомянула так много людей и так много обид, что это как бы отодвинуло упоминание о тебе на второй план. Но она продолжала возвращаться к тебе, упирая на то, что ты замышляла увести у неё сына. Это звучало настолько сумасшедше, что было похоже на шутку. Взорвать Челленджер, боже мой! Пока не вспомнишь, что она натворила”.

     Кейт вспомнила, как бежала по Джефферсону, держа Питера за руку.

     “Она больна, Кейт” - сказала мать.

     Кейт кивнула, хотя не совсем понимала почему.

     “Я пытаюсь тебе объяснить, что в том, что произошло, никто не виноват. Даже она, если задуматься. Мы пришли к судебному соглашению на этой неделе. Вместо того, чтобы отправить её в тюрьму, все согласились, что она должна оставаться в больнице как можно дольше. Папа согласился на это ради меня. Иначе всё это продолжалось бы до бесконечности. Я больше не хочу их видеть. Я больше не хочу о них говорить. Бедный отец. Ты можешь себе представить, если бы ...”

     “Ты знаешь, где Питер?” - спросила Кейт.

     “Дорогая”.

     “Я просто хочу знать. Я обещаю, что не буду пытаться с ним контактировать”.

     “Я не знаю. Правда. Я действительно не знаю”.

     “Кто-нибудь знает?”

     “Конечно. Их адвокаты. Думаю, что врачи его матери тоже знают. Наверное, у неё есть социальный работник. Я уверена, что знают у неё на работе. Брайан всё ещё работает, я думаю”.

     Кейт посмотрела на неё, надеясь, что мать не заставит её сказать это. Но через мгновение Лена покачала головой.

     “Забудь о нём” - сказала она с нежностью, словно понимая необходимость вопроса Кейт.

     “Но они, наверное, всё ещё в Нью-Йорке” - сказала Кейт - “Она же там”.

     Лицо Лены окаменело: “Кейт, я знаю Питера со дня его рождения. Он хороший мальчик. Никто не думает обратного. Но ты должна забыть о нём. Он был твоим другом, но его больше нет. Ты можешь мне сейчас не верить, но однажды у тебя появится друг, которого ты полюбишь так же сильно, как Питера. Тебе сейчас сложно понять всё происшедшее, трудно с этим справиться. Но вся твоя жизнь ещё впереди”.

     Кейт молчала.

     “Ради отца, Кейт. Не ищи неприятностей. Хорошо?” - сказала Лена.

     Зазвонил телефон. Это была Натали. Междугородние тарифы снижались после 9:00 вечера.

     “Хорошо?” - повторила мать.

     “Хорошо” - ответила Кейт.

     8.

     Кейт и не собиралась искать неприятностей.

     Иногда она чувствовала, что заслуживает лучшего отношения к себе. Хотя бы потому, что никогда не искала неприятностей. По крайней мере, неприятностей, которую имела в виду мать.

     Она легко, не прилагая усилий, заводила друзей. И не понимала, как у кого-то могут возникать с этим трудности. Ведь достаточно сказать что-нибудь смешное и всё - вы уже друзья.

     В новой школе девочки из Св. Барта держались вместе – теперь, когда они смешались с детьми из городской школы. Большинство из них играло в футбольной команде.

     Кейт попала в команду старшего возраста. В дни матчей она приходила в школу в футбольной форме и сидела во время обеда за одним столом с подругами по команде.

     В классе она всегда тянула руку, чтобы ответить, и ей казалось, что учителя этого не замечают. Пока мистер Бехан не сказал её родителям на собрании, что ему очень приятно видеть девочку, всегда поднимающую руку.

     Подруги Кейт договорились пойти вместе на праздничный вечер в декабре, и заранее собрались дома у Мари Халладей, чтобы подготовиться.

     “Хорошо вам повеселиться” - повторяла мать, когда везла её на машине, с платьем аккуратно сложенным в сумку из Macy’s. Чем больше ей рассказывала Кейт, тем счастливее она выглядела. Поэтому Кейт начала придумывать какие-то детали.

     “Мы будем меняться украшениями” - говорила она.

     “Джинни записала кассету, чтобы мы могли слушать музыку, пока готовимся к вечеринке”.

     “Мари всем сделает макияж”.

     “Макияж?” - переспросил отец с пассажирского сиденья - “Вам разрешают носить макияж?”

     Ему сделали ещё одну операцию, на этот раз, чтобы реконструировать челюсть, и половина его лица была обмотана бинтами. Он принимал таблетки от боли, но их хватало ненадолго, а врачи советовали не превышать дозу. Его слова звучало приглушено, но Кейт поняла, что он шутит. Он был так же рад за неё, как и мать.

     “Кейт” - сказала мать - “Мы очень гордимся тобой”.

     Без Питера дни казались долгими и бесцельными, с установившейся рутиной: школа, футбол, домашнее задание, телевизор, постель.

     Сара была редактором школьной газеты, и в дни, когда надо было выпускать свежий номер, Кейт возвращалась домой одна.

     Небо казалось ещё более огромным и бесконечным, с тех пор, как она стала ходить в высшую школу. Она впервые заметила, насколько маленьким был их Гиллам, расположенный посреди других маленьких городков. Ей не терпелось узнать, что там, за его пределами, потом за пределами следующего городка, и так далее. Она представляла себе камеру, плавно отодвигающуюся назад, как в кино - и Гиллам терялся среди мерцающих огней других городов, пока не превращался в пятнышко, потом Нью-Йорк становился пятнышком, потом и все Соединённые Штаты, Северная Америка, и, наконец, весь земной шар.

     Иногда она пыталась представить, что Питер идёт рядом.

     По пятницам, к ней после школы приходили подруги. И они шли вместе, болтая всю дорогу от школы до Джефферсона. Дома они лопали печенье с газировкой, которые приносила им мама Кейт, и продолжали болтать, пока их не забирали матери. Они бежали через двор Глисонов, крича, что увидятся с Кейт в понедельник.

     “Хорошо провели время?” - всегда спрашивала её мать, пристально глядя на неё. И она уверяла, что да, хорошо.

     Но когда Кейт махала им на прощание, то чувствовала полное истощение и облегчение от того, что они, наконец, уехали.

     По окончании первого года в высшей школе, Кейт устроилась вожатой в летнем лагере.

     Каждое утро она просыпалась, опаздывая, быстро надевала лифчик под футболку, в которой спала, чистила зубы, хватала яблоко или банан и бежала десять кварталов к полю на Центральной Авеню, где находился лагерь.

     Иногда дети оставались до самой темноты, и Кейт задерживалась с ними.

     “Ищешь себе занятие?” - прокомментировала мать, когда она вернулась с одного из этих сверхдлинных дней, а отец смотрел, как она ходит из угла в угол по кухне.

     Эми, одна из подруг Кейт, работавшая с ней в лагере, игравшая с ней в одной в футбольной команде и много раз бывавшая у Кейт дома, сказала другим вожатым, что Кейт ей как сестра. И посмотрел на Кейт с радостной улыбкой.

     Кейт наполняла водой бутылки для школьников, когда услышала это, и внутри у неё всё упало. Она закашлялась и покраснела, поняв, что все смотрят на неё, в ожидании ответа.

     “У тебя же есть настоящие сестры” - сказала Кейт первое, что ей пришло в голову.

     “Это всего лишь выражение, Кейт” - ответила Эми, закатывая глаза. Остальные в смущении отвернулись.

     “Я знаю. Просто я имею в виду, что у тебя есть две сестры. И у меня. Это не то же самое”.

     На лице Эми отразилось огорчение: “Что с тобой сегодня?”

     Позже Кейт пришлось объяснять, что она на самом деле не прислушивалась к разговору и не понимала, о чем они говорят.

     “Ты одна из моих самых близких подруг” - успокоила она Эми - “Я просто хотела сказать, что сестры могут иногда раздражать”.

     Эми с этим согласилась, и всю дорогу домой Кейт пыталась вспомнить, как звали старшую сестру Эми - Келли или Кэйли.

     Осенью одновременно произошли два события: она попала в сборную школы по футболу и узнала, что нравится Эдди Марику.

     Девочки были в шоке от этого - потому что Эдди был старше, и хорош собой. К тому же у него было два симпатичных старших брата - этот факт каким-то образом делал его ещё более привлекательным.

     Не было даже разговора о том, нравится ли он Кейт. Поначалу Кейт подумала, что он имел в виду Сару, которая была его ровесницей, и, наверное, просто перепутал их имена.

     Они с Сарой были не очень похожи, но даже незнакомые люди, сразу могли сказать, что они сестры. Но нет, Эдди имел в виду именно Кейт.

     Каждый день во время обеда девушки склонялись над столиком кафетерия, пока их головы почти не соприкасались, и передавали подробности, которые услышали: “Эдди сказал Джо Каммингсу, что Кейт Глисон симпатичная. Эдди считает, что она отлично играет в футбол. Эдди думает, не пригласить ли её на свидание”.

     “Что ты собираешься делать?” - через несколько недель спросили её подруги.

     “Ничего” - сказала Кейт - “Наверное, буду ждать, что произойдёт дальше”.

     Эдди был из тех восемнадцатилетних парней, которые выглядят, как будто им двадцать пять.

     Насколько Кейт знала, он был приятным человеком. Хотя она никогда до этого не говорила с ним и не могла понять, почему из всех девушек в Гиллам Хай он выбрал именно её.

     Сара тоже казалась озадаченной всем этим. Она рассказала Кейт, что, основываясь на немногочисленных разговорах с ним, Эдди не казался ни умным, ни глупым, ни смешным, ни серьёзным. Он был обычным.

     Одно время он тоже работал над школьной газетой, но потом оставил это занятие.

     Девушкам он нравился, Сара это гарантировала. Но это был лишь ещё один факт о нём - такой же, как тот факт, что его волосы были коричневыми.

     Однажды Эдди дождался её после тренировки. Когда её подруги по команде увидели его, то отошли в сторону, подтолкнув Кейт вперёд.

     Она сделала вид, что не замечает его, и пробралась в раздевалку через заднюю дверь школы.

     На следующее утро он ждал её возле шкафчика в раздевалке - всё это выглядело как в каком-то старом кино.

     “Эй” - сказал Эдди.

     “Эй” - сказала Кейт.

     К обеду вся школа знала, что они вместе.

     У Эдди не было своей машины, но если надо, он всегда мог взять машину матери.

     Они ходили в кино, всегда с другими одноклассниками. Было неважно, какой фильм показывали - они всё равно весь сеанс целовались и обнимались в тёмном зале кинотеатра. Другие за это кидались в них попкорном.

     Как-то ему надо было вернуться домой за забытым кошельком. Кейт сказала, что подождёт на улице. Эдди посмотрел на неё как на сумасшедшую и настоял, чтобы она зашла в дом.

     “Здрасьте” - сказала она, когда миссис Марик спустилась на кухню - “Приятно с Вами познакомиться. Я просто …”

     “Садись, садись” - сказала миссис Марик - “Ты проголодалась? Ты же дочь Фрэнсиса Глисона?”

     Кейт кивнула, понимая, что миссис Марик знала всё о том, что случилось на Джефферсон Стрит полтора года назад. И впервые подумала, знает ли Эдди.

     Игры их команд в основном выпадали на разные дни, но он смог прийти на несколько её домашних матчей и привёл с собой друзей, что обрадовало девушек из её команды.

     Однажды вечером они поехали в ресторан Гиллама, только вдвоём. И вместо того, чтобы отвезти её оттуда домой, Эдди поставил машину в тени за почтовым отделением, взял её руку и сунул себе в штаны.

     “Ты такая серьёзная” - шептал он, когда она двигала рукой вверх и вниз, как он ей показал. В лунном свете, полном и ярком в ту ночь, она видела, насколько он красив, насколько он ей нравится.

     И всё же, пробыв с ним несколько часов, она чувствовала себя ещё более одинокой, чем раньше.

     Эдди протянул руку и вытащил заколку, распустив её волосы. Он вдохнул их запах и закрыл глаза.

     Они поругались лишь раз, да и то не по-настоящему, всего на несколько часов.

     Они сидели в пиццерии - с американским футболом, гремящим в телевизоре над их головами.

     Эдди пытался пить через соломинку из опустевшего стакана. Он гремел льдом, смотрел на неё и вдруг спросил о Питере и вообще, обо всем, что произошло в конце восьмого класса.

     “Когда ты пришла в нашу школу в прошлом году, все считали тебя знаменитостью. Все знали, что ты младшая сестра Сары и Натали, и что в твоего отца стреляли. Этот парень действительно был в тебя влюблён?” - Эдди положил локти на стол - “Его мама из-за этого сошла с ума?”

     Кейт почувствовала, как что-то в ней закрылось. Она не могла понять, почему её злило то, о чём он спросил, как будто он что-то знал о случившемся.

     Она положила свой кусок пиццы и отодвинула тарелку.

     “Просто я слышал разные истории в школе. Поэтому решил спросить у тебя” - сказал Эдди.

     “Это никого не касается” - ответила Кейт.

     Эдди улыбнулся: “Конечно нет. Но мама твоего бывшего парня стреляла в твоего отца. Подобное обрастает слухами, Кейт. Посмотри на лицо своего отца. Думаешь, что люди не будут обсуждать это?”

     “Не смей говорить о моем отце” - сказала она и встала из-за стола.

     “Я могу говорить обо всем, что хочу” - он откинулся на спинку кресла и сложил руки - “Почему ты так себя ведёшь?”

     “И он не был моим парнем” - она вышла из пиццерии.

     Она свернула на Центральный проспект и, опустив голову, быстро шла мимо танцевальной студии, табачной лавки, пожарной части.

     Эдди догнал её: “Хорошо, хорошо, извини. В газете писали, что он был твоим парнем”.

     Ей никогда не приходило в голову, что об этом писали в газете. Она пошла быстрее. Наверное, мать следила, чтобы эти газеты не появлялись у них дома. Наверное, она их прятала.

     “Он был моим лучшим другом” - сказала Кейт

     “Но тогда …”

     “Я хочу домой”.

     “Кейт, пожалуйста”.

     “Я иду домой. Ты можешь уйти”.

     Конечно же Эдди не мог уйти.

     Его воспитали так, что если он взял девушку на свидание, то должен и отвести её домой. Поэтому он шёл в нескольких шагах за ней, пока они не дошли до Джефферсона. А потом побежал в центр города, чтобы забрать машину матери.

     Дома Кейт сказала Саре, что больше никогда не будет с ним разговаривать. Она сказала матери, что не очень хорошо себя чувствует, и легла спать пораньше. Она слышала звонок телефона, слышала, как мать просила Сару проверить, проснулась ли она - поэтому закрыла глаза и натянула одеяло на голову.

     На следующее утро когда Кейт с родителями собирались на воскресную службу в церкви (Сара уверяла, что ходила накануне, хотя Кейт знала, что она весь этот час рассматривала помады в магазине), они открыли дверь и обнаружили на коврике горшок с хризантемами, в котором лежала записка от Эдди.

     “От кого?” - удивился отец, а мать толкнула его локтем в бок - “Сын Джона Марика? Он же старше Кейт”.

     “Что мне теперь делать с этими цветами?” - спросила Кейт.

     “Пригласи его на ужин” - сказала Лена.

     “О, это было бы замечательно” - сказала Сара.

     Они помирились, потому что так было проще. Пол Бенджамин пригласил Сару на праздничную вечеринку, и было похоже, что они будут сидеть за одним столом с Эдди и Кейт.

     Кейт обрадовалась этой возможности, но Саре эта идея не понравилась. К её радости стол получился слишком большим, и его пришлось разделить на две части.

     Во время танца, когда Сара вышла покурить, Кейт разрешила Эдди поцеловать её на танцплощадке, на виду у учителей и одноклассников.

     Эдди притянул её ближе. Его рука сжимала жёсткий корсаж её платья, огни дискотеки отражались на лице, праздничной белой рубашке и фиолетовом поясе, выбранном только после того, как его мать позвонила Лене, чтобы узнать цвет платья Кейт.

     Он оставил пиджак на стуле, но всё равно рубашка на его спине была мокрой от пота. Он постоянно спрашивал Кейт, не хочет ли она чего-нибудь выпить.

     Кейт чувствовала, что он нервничает, и испытывала к нему прилив теплоты. После танцев он сказал остальным, что их не надо ждать. Когда Сара выходила с Полом из спортзала, она посмотрела через плечо на сестру, как бы спрашивая, всё ли в порядке. Кейт помахала ей.

     Когда они остались одни, Эдди спросил, не хочет ли Кейт посмотреть квартиру его старшего брата, и она согласилась.

     Брат Эдди уже окончил колледж и каждое утро ездил на работу в город. Он самостоятельно привёл в порядок гараж, чтобы у него было своё, отдельное место для житья.

     Марики жили в двух кварталах от школы, поэтому Эдди и Кейт пошли пешком.

     Когда Кейт пожаловалась, что у неё из-за проклятых каблуков болят ноги, он предложил подвезти её на спине. “Алле оп!” - сказал Эдди, когда Кейт залезла ему на спину. Она шлёпнула его по заду, и он поскакал вдоль тротуара - её платье волочилось по земле.

     Когда они добрались до места, брата в квартире не было, и Кейт сразу всё поняла.

     “Он в Бостоне до воскресенья” - невзначай заметил Эдди - “В гостях у друзей по колледжу”.

     Свет в главном доме был выключен, и она подумала, что родители дожидались с выпускного только девочек. В частности, родители Кейт.

     Эдди расстегнул молнию на её платье, и она подумала - всё нормально. Но когда он подвёл её к раскладной кушетке, которая уже была разложена и застелена, Кейт немного испугалась.

     На ней было новое нижнее бельё. Перед уходом она побрызгала духами на живот. Она знала, что человек, делающий подобное, не может притворяться застигнутым врасплох.

     “Будь осторожна” - сказала мать, когда он забирал её на незнакомой машине, с ещё парой выпускников на переднем сиденье. Она смотрела на Кейт так, словно хотела что-то срочно сказать ей, но забыла, а теперь на это не осталось времени.

     И хотя Кейт не возражала против того, что происходит, она подумала, что с таким же успехом могла бы остаться дома.

     Когда Эдди отвернулся от неё, чтобы достать презерватив, без сомнения принадлежавший брату, и начал сосредоточенно надевать его, она думала о чашке горячего чая с мёдом. О Саре, сидящей рядом на диване, с кучкой печенья, разложенного на коленях. О Натали, звонящей по телефону ровно в девять часов вечера, чтобы спросить, чем они занимаются.

     После, Эдди лежал на животе, опершись на локти, и внимательно смотрел на неё. Он переживал, не было ли ей больно.

     Когда Кейт сказала, что да, было, он спросил, было ли это очень больно или просто чуть-чуть больно. Было ли ей хорошо? Кейт ответила, что да, хотя это было не так.

     Он выглядел очень трезвым, несмотря на все глотки из фляжки, которую мальчишки передавали друг другу в школе.

     “Я люблю тебя, Кейт” - сказал он.

     “Отстань, Эдди. Помолчи хоть немного”. Она думала, что теперь делать с простынями. Была ли у брата своя стиральная машина, или Эдди придётся тайком стирать их дома?

     “Я на полном серьёзе” - сказал он - “Ты можешь не отвечать, если не хочешь. Но мне кажется, что ты тоже меня любишь”.

     Кейт повернулась и поцеловала его.

     Она никому об этом не рассказала.

     Ни Саре, ни Нат. Никому из друзей. Ей это не показалось таким уж важным событием. По крайней мере, не таким важным, как люди это выставляют.

     Что произошло, то произошло. Так же, как и всё остальное.

     Основная разница заключалась в том, что теперь Эдди заходил за ней всё время, даже предварительно не позвонив. Она видела его отражение в кружке, ещё до того, как он звонил в дверь, и чувствовала себя усталой. Ей хотелось хотя бы пять лишних минут, чтобы успеть спрятаться.

     На Рождество он подарил ей пару серёжек, и когда Кейт открыла коробку и увидела их, то поняла, что хоть чему-то научилась - потому что сразу не выпалила, что у неё не проколоты уши.

     Сара и Нат предупредили, что он, скорее всего, ей что-то подарит, поэтому она подарила ему книгу о футболе. Во-первых, футбол был его любимым видом спорта, а во-вторых, книга лежала у самого входа в магазин.

     “Он тебе нравится?” - спросил у неё отец как-то вечером.

     Он сидел в своём кресле с чашкой чая в одной руке, пультом от телевизора - в другой. И на минуту Кейт представила, что отец только что вернулся с работы.

     Ходили разговоры о его возвращении через несколько месяцев, о должности в офисе - “офисный жокей”, как он об этом сказал в разговоре с Леной. Но его зрение оставалось проблемой, даже с глазным протезом.

     Ему выплачивали пенсию. И, хотя он официально не был на дежурстве, когда получил повреждения, в полиции нашли способ дать ему более высокую группу инвалидности, чтобы он получал побольше.

     Иногда его навещали. Группами по два-три человека. Кейт сразу же распознавала в них полицейских - как только они выходили из машин, оглядываясь по сторонам.

     Теперь отец отключил звук телевизора, и, повернувшись, внимательно смотрел на неё.

     “Да, он нормальный” - сказала Кейт.

     В комнате было тихо. На кухне Лена мяла бананы для хлеба и смотрела телесериал, записанный на видеокассету.

     “Кейт” - сказал Фрэнсис, одновременно с упрёком и вопросом в голосе.

     Потом умерла бабушка. Сначала у неё был кашель, который перешёл в грипп, а закончился воспалением лёгких.

     Осенью у подруги Кейт была пневмония, но она вернулась в школу всего через неделю. Поэтому Кейт даже не могло прийти в голову, что бабушка не вернётся на свою маленькую кухню, к лежавшим в холодильнике остаткам еды, завёрнутым в пластик.

     Лена поехала в Бэй-Ридж, чтобы помочь разобраться в делах и выяснить, что делать с дедушкой. Планируя похороны, родители Кейт впервые открыто заговорили о деньгах, и впервые Кейт забеспокоилась, что денег может не хватить. Цена на гроб из красного дерева. Цены на еду для гостей после похорон. Можно ли обойтись бутербродами или, если люди захотят горячего, нужен ли к этому полный бар или достаточно купить пиво и вино.

     Лена сказала, что не хочет, чтобы её отцу было стыдно перед людьми, и Фрэнсис вздохнул. Сколько Кароль может добавить из барменской зарплаты? А Натуся? “У нас не должно быть никаких сюрпризов” - сказал Фрэнсис Лене, когда они сидели за обеденным столом и считали, и пересчитывали, и пересчитывали снова.

     Но как человек может заранее знать о чём-то неожиданном? - задавалась вопросом Кейт.

     Она вспомнила выражение лица матери, когда сказала ей, что футбольные бутсы стали малы.

     Если бы Кейт могла нарисовать график - когда она думает о Питере, а когда нет - неделя похорон бабушки оказалась бы семидневным пиком.

     Нью-Йорк был большим местом, и Бэй-Ридж - лишь маленькой его частью, но она продолжала думать, что Питер появится в церкви на заупокойную службу. Она мечтала повернуться на скамье и увидеть, что он стоит сзади. Но когда настал этот день, и она обернулась, то увидела, что задняя половина церкви была совершенно пуста, а в передней в основном собрались друзья детства её матери, тёти и дяди.

     После похорон Кейт и Сара провели две ночи в квартире у дедушки, чтобы он не оставался один, а Лена и Натуся сидели над документами за маленьким кухонным столом бабушки.

     Когда бы у неё ни появлялась возможность побыть одной - сходить ли в магазин за яичным кремом, или к реке, чтобы посмотреть на мост и птиц - она думала, что это случится именно в такой момент. В такой же обычный пасмурный день Питер подойдёт и просто скажет: “Кейт”.

     Эдди ждал, когда она вернётся домой.

     Его семья прислала цветы на похороны, а теперь он сидел на их крыльце с тарелкой блинчиков из баклажанов, которые приготовила его мама. Он обнял Лену.

     “Привет, Эдди” - сказала Сара, проходя мимо него к двери.

     “Ты обижаешься, что я не приехал?” - спросил он Кейт, когда остальные Глисоны зашли в дом - “Я хотел поехать, но маме была нужна машина, а ехать на автобусе и метро заняло бы полдня”.

     “Куда?” - переспросила Кейт.

     “На похороны”.

     “Нет. Конечно, нет. В любом случае, я была занята с семьёй”.

     “Хорошо, хорошо” - он вздохнул - “До меня наконец дошла очередь на общежитие в колледже Св. Креста”.

     Он достал письмо из кармана - “Может они дадут мне отдельную комнату. Может, ты тоже поступишь туда?”

     Он взял её за руку и мягко потянул к своей машине, наверное, чтобы отвезти её на квартиру своего брата. Тот проводил большинство выходных за городом.

     “Да, всё возможно” - сказала Кейт, и впервые за несколько недель почувствовала прохладную волну облегчения.

     Через несколько коротких месяцев он исчезнет в Массачусетсе, и как только это произойдёт, она позаботится о том, чтобы оставаться незаметной во время школьных праздников и каникул. Тогда ей больше никогда не придётся видеться с Эдди.

     “Кейт” - раздался голос отца из-за двери, которую они обычно оставляли приоткрытой. Кейт покраснела и подумала, как долго он там стоял и слушал.

     “Иди, помоги маме” - сказал отец.

     Эдди испуганно отпустил её руку.

     “Мне пора” - сказала ему Кейт, и проскользнула мимо отца.

     Фрэнсис продолжал стоять на крыльце, и поэтому Эдди не был уверен, уходить ему или нет.

     “Она замечательная” - наконец сказал Эдди - “Это я про Кейт. Мы просто говорили о …”

     “Она лучшая” - сказал Фрэнсис и продолжал стоять, глядя на Эдди, как будто чего-то ждал - “Она лучшая”.

     Мимо на велосипеде проехала Дана, трезвоня в велосипедный звонок.

     “Она многое пережила” - сказал Фрэнсис - “Она всё ещё не до конца это пережила, хотя многие этого и не замечают”.

     “Да, я знаю” - сказал Эдди с небольшим раздражением в голосе. Из всех людей в мире, ему меньше всего требовалось это объяснять.

     9.

     Ни Джордж, ни Питер никогда не отвечали на телефонные звонки. Джордж говорил, что обычно звонят люди, которые требуют каких-то денег. Если кому-то он действительно нужен, то его всегда можно найти на работе.

     Анна ни разу не позвонила. Раз в несколько месяцев социальный работник из больницы оставлял сообщение, что ей нужен свитер, пара тапочек или какой-то особый сорт мыла - потому что от больничного мыла у неё возникала сыпь.

     Они не сообщили в Датч Киллс, что Брайан переехал, и Джордж теперь исполнял обязанности опекуна Питера. Поэтому, когда Питеру требовалась подпись родителей, Джордж просто подписывался именем Брайана. У школьного секретаря были номера телефонов отделения профсоюза Джорджа и офиса, при котором он в данный момент работал.

     Они проигрывали записи на автоответчике примерно раз в неделю и удаляли сообщения ещё до того, как они заканчивались. “Бла-бла-бла” - бормотал Джордж, прислонившись к стене рядом с телефоном, словно ни секунды не мог там стоять.

     Периодически Брайан оставлял очень длинное сообщение, крича в телефон, как будто звонил из Бейрута. Он жалел, что не застал их дома, говорил, что скучает по ним, и что перезвонит в ближайшее время.

     Джордж дослушивал сообщения брата до конца, а затем спрашивал с невозмутимым выражением лица, хочет ли Питер прослушать его опять или сохранить. Когда Питер говорил, что сообщение можно удалить, Джордж нажимал кнопку, и стирал его, как и все остальные.

     Время звонка всегда совпадала со временем, когда Питер был в школе, и он думал, что отец опять забыл об этом.

     Примерно через год после отъезда Брайана порвалась лента автоответчика. Как-то вечером она так быстро перематывалась, что соскочила с катушки. “О боже” - сказал Джордж и выбросил запутавшуюся ленту в мусор.

     Каждые несколько дней Джордж говорил, что надо купить новую ленту, но так и не купил. “Разве мы от кого-то ждём звонков?” - спрашивал он и пожимал плечами.

     Осенью перед выпуском из школы тренер Белл начал показывать им вербовщиков из колледжей, которые приезжали посмотреть главные забеги сезона.

     В основном это были худощавые мужчины, бывшие бегуны, носившие офисные рубашки и брюки с кроссовками. Они обычно стояли с секундомерами и блокнотами чуть в стороне от толпы болельщиков.

     “Я не хочу, чтобы ты забивал этим свою голову” - сказал тренер Белл после очередного забега - “Но ты проводишь очень сильный сезон. Они тебя обязательно заметят”.

     Никто так и не подошёл к Питеру, поэтому он решил, что тренер ошибся.

     Но весной Питер получил письмо от тренера колледжа Первого дивизиона в Пенсильвании. Сразу после того, как побил личный рекорд на дистанции в полмили и при этом обогнал Бобби Обонио, который быстрее всех пробежал милю в этом году, и чей отец участвовал в олимпийских забегах на средние дистанции.

     Неделю спустя он получил ещё одно письмо - от другого тренера. С вопросником - какой колледж он ищет, чего надеется достичь в спорте и в учёбе.

     Ещё через неделю тренер, который написал ему из колледжа в Пенсильвании, подошёл к нему на региональных соревнованиях, сказал, что его впечатлил забег Питера, и спросил, не начал ли он думать о колледже.

     “Твои родители здесь?” - спросил тренер, оглядываясь через плечо Питера на трибуны, где стояли родители других детей - очумевшие и голодные, в ожидании, когда их дети, наконец, закончат свои забеги.

     “Они не могли сегодня прийти” - ответил Питер - “Но, конечно же, мы обсуждаем учёбу в колледже”.

     Как раз на этой неделе школьная советница по трудоустройству попросила Питера составить список работ, которые были бы ему интересны, когда он вырастет. Тогда они бы могли вместе выработать стратегию, в какой колледж ему лучше поступить.

     Её руки, словно маленькие птички, летали вдоль стенда с брошюрами. Она отщипывала от стенда в разных местах, пока не сложила для него аккуратную стопку брошюр.

     Когда учебный год закончился, и наступило лето, посыпались звонки.

     Первым позвонил тренер Белл, который требовал, чтобы Питер, наконец, починил свой дурацкий автоответчик. Что он уже двадцать раз пробовал до него дозвониться. И что ему надоело отвечать на звонки, предназначенные Питера.

     Тем же летом Джордж устроил Питера на оплачиваемую практику со своей бригадой арматурщиков. Питеру пришлось сказать, что ему уже исполнилось восемнадцать лет, хотя ему было всего семнадцать.

     Когда тренер сказал, что тренировки начнутся в середине июля, Питер сказал, что постарается участвовать в них, если позволит график работы.

     Он зарабатывал $9.20 в час - намного больше, чем кто-либо из его друзей, и планировал отдавать все эти деньги Джорджу.

     Тренер молчал очень долго, как показалось Питеру.

     “Хорошо, я спланирую тренировки вокруг твоего графика работы” - наконец сказал он - “Но, Питер, я тебя умоляю - только не получи травму. Я не уверен, что ты полностью осознаёшь, что происходит”.

     “А что происходит?” - спросил Питер.

     “Происходит, то, что тебя могут взять в очень хороший колледж. Я не хочу, чтобы у тебя появились неоправданные надежды, но в этих колледжах есть деньги на специальные программы. Если ты правильно разыграешь свои карты, учёба тебе обойдётся не дороже, чем в городском колледже”.

     “А сколько стоит городской колледж?”

     “Я не знаю. Три тысячи, может быть?”

     Питер разделил три тысячи на девять двадцать.

     “Господи! Сколько же тогда стоит частный колледж?”

     “Разве консультант с тобой не говорил об этом?”

     “Мисс Каркара всегда спрашивает о моём отце” - сказал Питер тренеру. И, поняв, что сболтнул лишнее, и что ему нужна помощь, продолжил - “Мой дядя ходил на родительские собрания в этом году, и все решили, что он мой отец. Когда тренеры присылают эти анкеты, я оставляю семейную информацию незаполненной. Я не знаю, что там писать”.

     “Я позабочусь об этом” - сказал тренер - “Но где твой папа, Пит? Я знаю, что твоя мама ... не может говорить. Но я же видел твоего отца”.

     “Может быть, в первый год учёбы”.

     “Он много работает?”

     “Он уехал. Поэтому, если вербовщикам нужно с кем-то поговорить, то пусть говорят с моим дядей”.

     На работе никого не интересовало, за сколько он пробегает полмили и когда у него тренировки.

     На него только кричали - уйди на другой конец этого бруса, уберись с дороги, подержи это, согни то, свари кофе, сбегай в магазин и купи упаковку Гэторейда. Они запретили ему подниматься слишком высоко, чтобы его, такого худого, не сдуло первым же сильным ветром.

     Они расспрашивали его о девочках, и говорили, какая девушка захочет парня без мяса на костях, а потом кто-то вспомнил, что он ходил в школу для мальчиков, и они перебирали этот факт очень долго.

     В бригаде было два парня, всего на год старше его. Они работали на полную ставку. У одного были борода и здоровенный торс, как у Джорджа. Питер тайком бросал на него взгляды - трудно было поверить, что он всего на год старше.

     Эти восемнадцатилетние парни бросили школу. У них были родственники - отец или дядя - которые помогли им вступить в профсоюз. Они зарабатывали вдвое больше Питера, и каждый из них копил деньги на что-то большое.

     Во время перерывов на обед, они расспрашивали Питера, что, по его мнению, принесёт ему колледж. Думал ли он, что станет жить в особняке только потому, что поступил в колледж. И, независимо от того, что отвечал Питер, они переглядывались, как будто он был идиотом.

     Они утверждали, что студенты, окончившие колледж, могут только мечтать о зарплатах, которые они сейчас получают. Кроме того, им приходится просиживать в офисах весь день, и они не могут даже надеяться на реальные заработки, пока не окончат свой колледж в двадцать два года.

     “Бесполезная трата времени” - говорили они, разламывая куриные сэндвичи, и строили планы на вечер. У каждого из них была постоянная подруга. Через несколько недель Питер начал задумываться, что, возможно, они правы.

     Рабочие знали, что он племянник Джорджа, и, как заметил Питер, Джордж был у них уважаемым человеком. Может иногда ворчливым, но всегда справедливым.

     Они звали Джорджа с собой после работы, но тот всегда отказывался. У него больше не было времени на бары, сказал он Питеру. С тех пор, как ушла Бренда, и с тех пор, как жизнь ему преподала этот урок.

     “Может, не имеет смысла идти в колледж” - как-то сказал Питер, садясь в машину Джорджа после работы - “Я мог бы поработать здесь на полную ставку сразу после школы, а потом нашёл бы себе квартиру и, наконец, перестал бы мозолить тебе глаза. Этот парень, Джимми, говорил мне …”

     Они ещё даже не выехали со стройки, когда Джордж затормозил так резко, что Питер ударился лбом о приборную панель.

     “Джимми МакГри не может сложить два и два с помощью калькулятора, Пит”.

     “По-моему, он в порядке. Он сказал, что накопил достаточно, чтобы купить Camaro”.

     Джордж внимательно посмотрел на него: “Да всем насрать! Тебе что, нужен Camaro?”

     Питер подумал и согласился с ним - ему было наплевать на машины. Но, может, только потому, что он никогда не думал о них раньше.

     “Ну хорошо, а вот Джон говорит, что накопил почти достаточно на дом, который присмотрел на Статен-Айленде. Он сказал, что собирается жениться на своей девушке”.

     Джордж вздохнул: “Джону Сальваторе надо был идти в колледж. Ему ещё не поздно. Я надеюсь, что он так и делает. Я бы придержал рабочее место для такого парня. Но, Питер, не заставляй меня пожалеть о том, что я устроил тебя сюда. Может быть, тебе лучше печь пирожки на Кони-Айленде, как я это делал в твоём возрасте”.

     Джордж снова завёл машину. “Пойми меня правильно - это отличная карьера. Хороший профсоюз. У тебя внутри происходит что-то хорошее, когда ты видишь, как растёт здание, которое ты строишь. Ты видишь это здание на горизонте и знаешь, что ты - одна из причин, по которой оно существует. Если ты захочешь к нам вернуться после колледжа, я помогу тебе всем, чем могу”.

     “Но в чём тогда смысл, если я всё равно сюда вернусь?”

     “Смысл в том, что ты получишь образование. Ты увидишь, как живут другие люди, и чем отличается их ход мыслей. Узнаешь о существовании работ, о которых мы порой даже не задумываемся. Знаешь, что я смотрел на днях? Телепередачу о людях, которые делают звуковые эффекты для телевидения. Когда хлопают двери, что-то проливается, кто-то дерётся. Ты знал, что есть люди, чья работа заключается в том, чтобы всё это звучало по-настоящему?”

     Питера поразила сила ответа дяди, и он замолчал, переваривая услышанное.

     “Плюс, ты не такой как они, Пит. Они думают, что ты такой же, как они. Но ты не такой. Кроме возраста, у тебя нет ничего общего с Джимми МакГри. Джон Сальваторе, с другой стороны ...” - Джордж замолчал на мгновение - “Если бы он был моим сыном, я бы заставил его пойти в колледж”.

     “Почему ты не пошёл?”

     “Потому что я балбес”

     “Это неправда”.

     “Конечно, я не полный балбес, но существует много типов балбесов, и я - один из них. По крайней мере, был”.

     “Я как мой папа?”

     Джордж рассмеялся: “Твой папа не был таким, когда ему было столько же лет, как тебе сейчас. Скорее, ты похож на маму. Я не слишком хорошо её знаю, но она очень умная. Закончила медицинское училище, и тому подобное. Приехала в страну в очень молодом возрасте. Думаю, что она была старшей медсестрой в Монтефиоре. Но лучше уточни у отца”.

     Когда Питер думал об этом, его мысли разбегались во все стороны. Откуда-то из памяти возникали образы Гиллама.

     Иногда, лёжа без сна на раскладушке Джорджа, он пытался вспомнить детали своей старой спальни. Была ли она большой, со стенами, окрашенными в синий цвет. Висели ли над комодом полки с его книгами, бейсбольными карточками и солдатиками. Он пытался вспомнить, каково было закрыть дверь и ощутить себя в пространстве, принадлежавшем только ему.

     Сейчас ему удавалось побыть одному, только когда Джордж ходил в боулинг с друзьями или в кино “кое с кем”.

     Питер вспоминал, каким тихим был его дом в Гилламе - тишина, которая была глубже молчания.

     Джордж давал ему возможность побыть одному - каждый вечер около десяти часов он уходил в свою спальню и смотрел теленовости там, а не в гостиной.

     Когда он оставался один, Питер вспоминал, каково было видеть Кейт каждый день. Выглянуть в окно своей спальни в любое время и почти всегда видеть её во дворе - со щеками, раскрасневшимися от холода или от бега.

     Поначалу, первые два года в новой школе, он постоянно думал о Кейт. Он закрывал глаза и пытался отправлять ей сообщения силой мысли.

     На соревнованиях он смотрел на девушек из других школ, чтобы найти кого-то, похожего на Кейт. Но ни одна не была на неё похожа.

     Долгое время, всякий раз, когда он смотрел на телефон, то хотел ей позвонить. Но не знал, что сказать. А если она его возненавидела, то не хотел этого знать.

     Со временем он думал о ней реже. В последнее время, когда мысли о ней приходили ему в голову, он понимал, что теперь она другая, старше.

     Что если они встретятся и не понравятся друг другу - люди сильно меняются со временем.

     Когда он думал об том, что теперь Кейт была для него почти незнакомцем, ему становилось страшно.

     “Какими были мои родители до того, как я родился?”

     Джордж покачал головой.

     “Не помню, Пит. В любом случае, это всё древняя история. За пару лет до твоего рождения у них родился мертворождённый ребёнок. Иногда я забываю об этом. Я был в больнице, когда он родился. Они заранее знали, что ребёнок мёртв, но по какой-то причине доктор заставил твою маму доходить срок. Это было полезно для неё, сказал он. И, будучи медсестрой, твоя мать это понимала. Я помню, как она держала ребёнка после родов. Твой папа отказался. Он даже не подошёл к её палате. Он попросил меня прийти и подождать с ним. А потом, когда всё закончилось, мы пошли в бар. Но в чём я тогда разбирался? Я пришёл в родильное отделение прямо с бейсбольной практики, помню это как сейчас. Наша мама была ещё жива, но она ничего не знала о случившемся. Она недолюбливала твою маму. У Брайана в сапоге была спрятана маленькая фляжка, и он постоянно к ней прикладывался. Он не понимал, почему твоей маме хотелось держать мёртвого ребёнка, а она не понимала, почему он этого не хотел. Знаешь, я был так молод, что совсем не думал об этом, пока не повзрослел. Мне было всего ...” - Джордж задумался, подсчитывая - “Наверное, четырнадцать лет? Боже, меньше, чем тебе сейчас. Мне тогда казалось, что он был намного старше меня. Когда мы пили из его фляжки, то даже не скрывали этого. Мне это казалось взрослым”.

     В машине на какое-то время стало тихо, потом он добавил: “Смерть этого ребёнка сделала всё гораздо хуже. Но и до этого отношения между ними были плохими”.

     Они подъехали к светофору.

     “Ты этого не знал? О ребёнке?” - спросил Джордж, бросив быстрый взгляд на Питера, пока светофор менялся с жёлтого на красный.

     “Нет” - сказал Питер. Он вспомнил свою единственную детскую фотографию и представил себя мёртвым, с холодной кожей пепельного цвета.

     “Они поженились из-за этого ребёнка?” - спросил Питер.

     “Они всё равно бы поженились. Они были без ума друг от друга”.

     Несмотря на напряжённое расписание забегов, на увеличивающееся количество домашней работы, Питер пытался видеться с матерью - по крайней мере, два раза в месяц.

     При встрече с ней он ничего не рассказывал о своей работе с арматурщиками или про вербовщиков, которые теперь постоянно звонили, да и в целом о том, что происходит в его жизни.

     Она начала принимать новое лекарство, которое вводило её в какой-то транс. И она казалась совершенно безразличной к тому, что он говорил. Хотя её раздражало, как воскресным днём он шёл по больничному коридору с наушниками, висящими на шее и рюкзаком, перекинутым через плечо.

     “Зачем ты здесь?” - спросила она в конце лета. Это был Лэйбор Дэй. Сидя на стуле в комнате для посетителей, он чувствовал, как его тело изнывает от жары.

     Тем летом он был более загорелым, чем обычно, и гораздо сильнее: работа на стройке изменила его тело - он сам это чувствовал. Он отрастил волосы, которые теперь были выжжены солнцем.

     Она сидела на таком же стуле, с плотно обёрнутым вокруг плеч плечом кардиганом и скрещёнными ногами. Последний год школы начинался во вторник.

     Он вытащил колоду карточек из настольной игры. Мать любила читать вопросы с этих карточек, но ненавидела саму игру и никогда в неё не играла.

     Она покосилась на угол комнаты и отвернулась от него: “Тебе нечем заняться? У тебя что, нет других дел? Я спросила, зачем ты здесь. Нечего ответить?”

     Она меня любит – думал Питер. Просто иногда она себя так ведёт. Она себя так ведёт, когда чем-то напугана.

     “Я просто хотел тебя увидеть” - сказал Питер.

     Она отвернулась и прижалась щекой к спинке стула.

     Если он не будет к ней приезжать, то кто будет? Как она себя почувствует, если ни один человек в мире не удосужиться приехать, чтобы повидаться с ней хоть пару часов?

     Поэтому он сидел там почти час и читал вопросы, которые, могли показаться ей интересными. А затем через несколько секунд переворачивал карточку и читал ответ.

     Когда пришло время уходить, она встала у окна и отказалась прощаться.

     “Я ухожу” - сказал он и немного подождал. Его не напрягало, когда она себя так вела. Его больше смущало, что он не знал, что сказать в этот момент или что делать с руками.

     Он понимал, что это не его вина. Иногда это казалось чем-то временным, им просто надо через это пройти. Иногда он думал, что это навсегда - он будет молча выполнять свои обязанности и быть хорошим сыном в надежде на перемены, которые никогда не произойдут.

     В тот день, когда он выходил из больницы, его догнала женщина в белом халате и сказала, что она главный администратор больницы.

     Она спросила, привёз ли его отец. Питер ответил, что приехал на электричке. Тогда женщина просила передать отцу, что директор больницы хочет как можно скорее поговорить с ним.

     “Мы пытались позвонить, но …”

     “Да, конечно. Я передам ему” - сказал Питер. Он не мог вспомнить, когда в последний раз разговаривал с отцом. Это было ещё до того, как Джордж установил оконный кондиционер. Ещё весной.

     Тем же вечером, когда Джордж вышел за пиццей, Питер нашёл записную книжку в столе рядом с телефоном и листал страницы дядиных каракулей, пока не нашёл имя отца.

     Он набрал номер. Гудок шёл за гудком, но никто не отвечал. Питер повесил трубку и позвонил опять. И опять. В нём зашевелилось нехорошее предчувствие. Он положил телефон, но потом опять взял его и попытался перезвонить.

     “Что случилось?” - спросил Джордж, вернувшись с двумя пропитанными маслом пакетами. Но Питер продолжал вешать трубку, потом брать трубку и заново набирать номер.

     “Питер, что ты делаешь?”

     “Я должен поговорить с отцом” - сказал Питер, разозлившись на себя, когда заметил, что у него текут слёзы, как он ни старался стискивать зубы.

     “Джордж, мы должны починить этот чёртов автоответчик” - сказал он сдавленным от слёз голосом - “Он наверняка звонит всё время. Он наверняка беспокоится обо мне”.

     Джордж кивнул и положил пакеты на кухонный стол: “Ты прав. Я завтра же сделаю это. Хорошо? Ты, конечно же, прав. Прости меня. Я всё время всё откладываю на потом”.

     Назавтра, в первый день учёбы, Питер проснулся и увидел, что телефон на пару с автоответчиком валяются в мусорном ведре.

     Питер натянул новые брюки и жакет, которые купил на прошлой неделе на деньги, заработанные летом. Джордж настоял, чтобы он оставил свои заработки себе, и пообещал, что попросит у него денег, если понадобится.

     Он забросил свой старый рюкзак на плечо. Джордж давно ушёл.

     В школе Питер встретился с новыми учителями. Ему дали новый шкафчик в крыле для старшеклассников. Он взял в библиотеке все необходимые учебники.

     Но пока он не выяснил, почему люди в больнице хотят поговорить с его отцом, ему было трудно на чём-либо сосредоточиться.

     На разминке тренер заставлял их бегать интервалы, пока пару человек не вырвало. Двое первогодков подошли к нему, краснея от смущения, и сказали, что видели, как он бегал на региональных соревнованиях прошлой весной.

     Когда поздно вечером он вернулся в квартиру, то первым делом увидел новый телефон. Беспроводный. Последней модели. Он блестел, как новая машина, и Джордж объяснил, что им больше не понадобится кассета с лентой, потому что все сообщения будут записываться внутри телефона.

     Он ждал, пока Питер вернётся домой, чтобы они вместе могли выбрать код для считывания сообщений, который легко запомнить. Питер почувствовал, как напряжённость этого дня медленно спадает.

     “Питер” - сказал Джордж, почёсывая голову и переминаясь с ноги на ногу - “Твой папа переехал. Думаю, он сейчас в Джорджии. Я говорил с ним некоторое время назад и решил подождать, пока он не даст новый номер телефона, чтобы сообщить тебе. Но с тех пор я ничего от него не слышал. А по южной-каролинскому номеру ты до него не дозвонишься”.

     “Мамин доктор хочет ему сообщить что-то срочное ”.

     “Да, ты говорил об этом. Поэтому я сегодня туда позвонил. Они хотели ему сообщить, что её переводят в другую больницу, на север штата. У них сейчас проблема с местами в палатах”.

     “Куда на север?”

     “В Олбани”.

     “Как далеко до Олбани?”

     “Два часа езды”.

     “Туда ходит электричка?”

     “Наверняка. Но я подумал, что тебе лучше получить водительские права. Ты бы мог брать мою машину, когда надо”

     “Когда её переводят?”

     Джордж подошёл к нему так, будто хотел дотронуться до него, но не знал как: “Её перевели сегодня”.

     Питер почувствовал, как информация просвистела над ним ураганом: “Она знала вчера. Она знала, что её переводят”.

     “Я не уверен” - сказал Джордж.

     Питер кивнул и крепко обхватил себя, почувствовав нервную дрожь.

     “Питер, я должен был сказать тебе, что отец переехал. Мне должен был ...”

     “Мне нет никакого дела до отца” - как только он это произнёс, то почувствовал, что это правда - “ Меня не волнует, если я больше никогда его не увижу”.

     Теперь пришла очередь Джордж кивать, воспринимая это: “Да, я понимаю. Он поступил эгоистично. У него были проблемы, и он выбрал путь, который устраивает только его самого. Я поступал эгоистично. Наверняка ты тоже сделаешь какие-то эгоистичные поступки в своей жизни. Но он любит тебя, Питер. Я знаю это. Когда ты был маленьким, и мы редко виделись, он часто звонил мне и рассказывал о твоих забавных проделках, и о том, какой ты умный”.

     “Почему он не помог маме? Он знал, что с ней что-то не так. Он знал. Всего этого можно было бы избежать” - Питер показал на раскладушку, на учебники, валявшиеся на полу, на портативную передвижную вешалку с его одеждой.

     “Питер, если бы он знал, что так произойдёт, он бы постарался это предотвратить. Но он не знал. И ты не знал. Даже твоя мама не знала”.

     “Он мог помешать ей взять пистолет. Он стал его прятать после происшествия в супермаркете - в маленьком шкафчике над холодильником, которым мы никогда не пользовались. Он прятал и пули, но в какой-то момент перестал это делать. И если я это заметил, то и она тоже заметила. Той ночью, после того, как они несколько часов ругались, он видел, как она подвинула стул, чтобы добраться до шкафчика над холодильником. Знаешь, что он сделал? Развернулся и пошёл наверх, в спальню. Чего он от неё ожидал? Как только он оставил её на кухне, одну с пистолетом, я понял, что от него никакого толка нет. Поэтому я пошёл к дому Кейт, чтобы позвонить в 911. Я не хотел звонить из нашего дома, потому что мне пришлось бы идти к телефону мимо неё. Я не ожидал, что мистер Глисон зайдёт туда”.

     Сказав Джорджу то, чего он никогда никому не говорил, Питер так живо представил свой дом в Гилламе, что мог видеть старую лампу, тускло освещавшую угол гостиной.

     Он вообразил стопку игр на его полке, ботинки, ровно выстроившиеся на нижней полке шкафа. Он подумал о валунах в конце двора, по которым он прыгал, пока Кейт смотрела. Он вспомнил тепло её волос, когда они сидели коленом к колену на заброшенных качелях на Мэдисон Стрит, держась за руки.

     “Ты же сказал полиции, что он был наверху большую часть ночи. Что он понятия не имел, что у неё был его пистолет”.

     “Да, я сказал это”.

     “Он тебя научил этому?”

     “Нет. Я знал, что должен это сказать”.

     На улице включилась автомобильная сигнализация, а через пару секунд - ещё одна. Джордж подошёл к окну и захлопнул его: “Дело в том, Питер, что взрослые не всегда понимают происходящее лучше детей”.

     К октябрю, четыре колледжа с сильными спортивными командами пригласили его. Это были хорошие колледжи с серьёзными программами обучения.

     Тренер Белл объяснил Питеру, что эти поездки станут для него хорошим шансом оценить их возможности, их программы, поговорить с их тренерами. Питер понятия не имел, что ему нужно от колледжа, и поэтому во время этих поездок ходил за тренером Беллом, как детсадовец.

     Тренер позаботился, чтобы Питеру дали время пообщаться с командами. Чтобы он мог напрямую задать им вопросы, которые, возможно, не хотел бы задавать при тренерах. Но даже в этих случаях, Питер не знал, что именно нужно спрашивать.

     “Сколько будет стоить обучение?” - спросил Питер по пути домой, но тренер Белл не знал. Как минимум половина стоимости его обучения должна покрываться. Им следует подождать и выбрать лучший вариант. “Только половина?” - хотел сказать Питер, но понимал, что ему в этом плане повезло, и поэтому лучше держать рот на замке.

     Сразу после Хэллоуина, ему вдруг позвонил тренер из маленького колледжа в Нью-Джерси. Третий дивизион в лёгкой атлетике. Колледж даже не мог предложить спортивные стипендии.

     Но их тренер знал всё об оценках Питера, о результатах его экзаменов, его рейтинг в классе. Он знал результаты всех его забегов на милю, на полмили, на четверть.

     Колледж мог предложить комбинацию грантов и стипендий, которые покрывали бы всё его обучение, плюс общежитие и питание. Для денег на карманные расходы его могли устроить на работу в лаборатории, с гибким графиком, чтобы он мог продолжать участвовать в соревнованиях.

     Поскольку он не жил с родителями, то мог претендовать на большие выплаты. Надо было только заполнить кучу документов.

     Эллиотт Колледж был не самым лучшим, поэтому, рассмотрев их предложение, он стал думать о брошюре из Дартмута, которую нескольких месяцев таскал в учебнике истории.

     История была его любимым предметом - длинная, захватывающая, с неожиданными поворотами сюжета. Часто, перед очередным экзаменом, когда другие ученики тратили каждую минуту на повторение материала, Питер доставал эту брошюру и в очередной раз рассматривал фотографии.

     Мисс Каркара объяснила ему, что Дартмут остаётся одним из вариантов, что тренер Белл уже говорил с их тренером, и не было никаких сомнений, что Питер получит академическую стипендию и грант, покрывающий большую часть стоимости обучения.

     Они не могли покрыть обучение полностью, но на оплату оставшейся части он мог бы взять студенческий заём. Когда Питер рассказал мисс Каркаре про Эллиотт Колледж, она выглядела разочарованной.

     “У них в этом году новый ректор” - сказала ему г-жа Каркара, проверив дополнительную информацию - “Они пытаются стать более конкурентоспособными. Поэтому изо всех сил пытаются привлечь такие таланты, как ты”.

     Ни один другой колледж не предлагал ему полной оплаты обучения. Когда он не ответил на первое письмо из Эллиотт Колледжа, через несколько недель к предложенному ранее ему добавили ещё и стипендию.

     “Что?” - переспросил Джордж вечером, когда Питер рассказал ему об этом, и положил нож и вилку.

     Он собирался вести подругу в кино на сеанс в 7:15. Поэтому, придя с работы, сразу побежал в душ, а потом стал разогревать себе и Питеру лазанью, купленную по дороге. Питер с нетерпением ждал, когда останется один в квартире.

     Джордж рассказывал, как замечательна девушка, с которой он сейчас встречается, торопливо застёгивая пуговицы на рубашке. Но она работала медсестрой, и её единственными выходными были вторник и среда.

     Питер пытался рассказать ему обо всём через дверь ванной, и ещё раз, пока он одевался, но Джордж торопился и был очень рассеянным. Наконец они сели за стол, и Питер попробовал рассказать ещё раз.

     “Ты говоришь, что тебе полностью собираются оплатить обучение в колледже, дают стипендию, а я только сейчас слышу об этом?”

     Питер кивнул: “Мне неудобно просить об этом, но не мог бы ты взять выходной? Они хотят, чтобы со мной приехал кто-то из взрослых. Тренер Белл поедет, но это колледж третьего дивизиона, и я знаю, что ему не нравится такой вариант. Они устроят меня в общежитии с ребятами из их сборной, а тебе я бы мог снять комнату в мотеле - на деньги, заработанные летом”.

     “Питер. Ради Бога, я сам могу заплатить за номер в отеле. Ты слишком переживаешь из-за всякой ерунды. Так ты на самом деле хорошо учишься? Думаю, мне надо было сходить на один из твоих забегов. Когда ты успел сдать госэкзамены?”

     Двумя днями позже, пока остальные ребята из Датч Киллс толпились в классе, Джордж и Питер отправились в путь на 15-летней “Форд Фиесте” Джорджа, которая щедро поливала маслом весь Нью-Джерси Турнпайк.

     По случаю поездки Джордж оделся в парадный костюм. И, когда они заехали перекусить в “Макдональдс”, Джордж устроил там шоу с салфетками, затыкая их за воротник и стеля на колени, чтобы не перепачкаться.

     На Питере была одна из его школьных рубашек с воротником, и Джордж сказал, что лучше надеть поверх неё свитер, чтобы выглядеть более по-студенчески.

     Через два с половиной часа они свернули на длинную дорогу, заросшую лесом по краям, которая закончилась у железных ворот с надписью “Эллиотт Колледж”.

     Запарковавшись, Джордж и Питер прошли в приёмную комиссию, где их приветствовала молодая женщина.

     “Спасибо, дорогая” - сказал Джордж, когда она принесла тарелку с фруктами и печеньем.

     Девушка рассказала им об основных требованиях колледжа. Часть из них к Питеру не относилась, благодаря курсам продвинутого обучения, пройдённым ещё в школе. Питер бросал на Джорджа извиняющие взгляды, но Джордж был в восторге от всего и совершенно не выглядел скучающим.

     Когда они закончили с приёмной комиссией, та же девушка отвела их к стадиону, где уже ждал тренер местной сборной по бегу.

     “Джордж Стэнхоуп” - представился Джордж и протянул руку, прежде чем спрятаться за Питера. “Как видите, я мало бегаю” - прокомментировал он из-за спины Питера.

     Тренер пригласил обоих в свой кабинет, но Джордж отказался от предложения. “Я осмотрюсь вокруг” - сказал он - “Питер, ты сам во всём этом разберёшься. Увидимся завтра”.

     Когда они ушли, Джордж почитал табличку о местной футбольной команде. Потом пошёл поболтать с охранником и задал несколько вопросов, которые его интересовали: нормальные ли дети здесь учатся? были ли они обычными детьми или из богатых семей?

     Охранник сказал, что чудаков хватает, но в основном они хорошие ребята. Что касается его, то зарплата такая же, как и везде, несмотря на рекламу колледжа по поводу того, какое это замечательное место для работы. И если у него появится шанс, то он переберётся в Томс Ривер, поближе к океану.

     “Как прошёл разговор?” - спросил Джордж на следующее утро, когда Питер сел в машину.

     Джордж подъехал к стадиону пораньше и смотрел, как Питер разминается среди студентов, которые были чуть старше его. Он смотрел, как в холодном ноябрьском воздухе они стаскивали с себя потные футболки и копались в своих рюкзаках, чтобы найти сухие, которые выглядели точно так же. Кожа Питера была алебастрово-белая, но он выглядел гораздо мускулистее, чем в рубашке.

     Наконец, Питер вырвался из круга новых знакомых и побежал к машине Джорджа в своём обычном одеянии: тренировочные штаны, старая водолазка, раскрасневшиеся щеки.

     Джордж впервые подумал, хорошо ли было Питеру в школе.

     Его школьные годы пролетели очень быстро. Он никогда не возвращался слишком поздно, не приходил домой пьяным и не приводил девушку. Неужели школьники больше не курили? Не убегали с уроков?

     Когда Питер пользовался тарелкой, он всегда потом её мыл. Когда использовал последний кусок туалетной бумаги, то шёл в магазин и покупал ещё.

     Иногда его куча грязного белья становилась слишком большой - боже, как она воняла! - но однажды Джордж сказал ему что-то по этому поводу. Питер выглядел очень смущённым, и Джордж почувствовал себя ужасно. В тот же вечер Питер пошёл в прачечную с сумкой для белья и книгой, настаивая на том, что он изначально это планировал.

     Он ничего не знал о стирке, когда переехал, но Джордж показал ему прачечную, тамошние женщины показали, как ей пользоваться, и теперь он мог обрабатывать, замачивать, утюжить и складывать бельё, как домохозяйка 1950-х годов.

     Джордж задумался, по-прежнему ли он чувствует себя гостем или уже считает его квартиру своим домом. Он никогда не просил повесить на стену плакат или картину. Джордж подумал, что следовало, наверное, на всякий случай, сказать, что это не проблема.

     “Было весело” - сказал Питер, бросая сумку на заднее сиденье. Он ночевал с группой бегунов второкурсников, и у него сложилось впечатление, что студенты немного позировали перед ним. Студенты полночи вспоминали, как год назад они напились и побрились наголо.

     Они стали расспрашивать Питера о его личных рекордах на дистанции, какие места он занимал в местных и региональных соревнованиях. Когда они услышали его результаты, то сразу замолчали. Один спросил, какого черта он решил выступать за Эллиотт.

     “Но” - сказал Питер, когда Джордж выехал на хайвэй - “Я думаю, может быть, мне стоит задержаться в Нью-Йорке на год или два. Разобраться с денежными вопросами перед колледжом”.

     Хотя он ещё никому не говорил об этом - ни тренеру Беллу, ни мисс Каркаре - Питер думал, что мог бы поработать с арматурщиками год-два и заработать достаточно денег, чтобы поступить в хороший колледж, не беря кредита.

     Джордж долго молчал. Он задавался вопросом, связано ли это с его матерью.

     Питер не видел её с тех пор, как она переехала на север штата. Анна не хотела его видеть, но Джордж понимал, что Питер об этом не догадывался. О том, что она официально отказалась внести имя своего сына в список посетителей. На самом деле, она не внесла в этот список ни одного имени.

     Джордж не знал, стоит ли сказать ему об этом сейчас или подождать, пока Питер не соберётся уезжать в колледж - и потом либо отговорить его от поездки к матери, либо самому отвезти его туда, чтобы быть с ним, на случай если его не пустят.

     Центральный психиатрический госпиталь имел более строгие правила посещения. Он был гораздо больше похож на тюрьму, чем больница в Вестчестере. Может, Питеру было спокойней жить в том же штате, что и она - даже если они не виделись.

     Потом Джордж задумался, беспокоится ли Питер, что оставит его одного. Он пытался думать об этом с точки зрения Питера. 18-летний подросток может смотреть только в будущее - трудно представить его, оглядывающимся назад.

     Затем Джордж подумал о брате и почувствовал приступ ярости. Он прокручивал свою память на много лет назад, пытаясь найти свидетельства того, что Брайан способен на такую чудовищную степень эгоизма. В тот момент, когда мальчик нуждался в нём больше всего, он увидел фотографию поля для гольфа и сбежал.

     Позади, в зеркале заднего вида маячили кукурузные поля и персиковые сады центрального Нью-Джерси.

     Питер, который всё равно не ждал ответа, уставился в окно, подперев подбородок кулаком.

     К тому времени, когда Джордж заговорил, они выбрались с местных дорог и свернули на Турнпайк.

     “Слушай, Питер, я не твой отец и я об этом помню. Но, как я думаю, если ты не воспользуешься таким хорошим шансом, то ты дурак”.

      Джордж начал беспокоиться о колледже, полагая, что всё ещё не решено до конца старшего курса. Пока была только осень. Он надеялся, что сможет помочь Питеру оплатить обучение. Но когда поговорил с профсоюзным бухгалтером, оказалось, что он только мог дать Питеру поручительство за кредит.

     Джордж и сам об этом догадывался. Он откладывал в банк всё, что мог, делая всё, что должен был сделать годы назад, когда Бренда была с ним. Но знал, что не наберёт денег в срок, чтобы помочь Питеру.

     Питер почувствовал, как кровь прильнула к его щекам.

     “Что?”

     “Ты умный парень, Пит? Такой, как о тебе говорят все эти люди, да? Или ты балбес?”

     “Почему ты об этом спрашиваешь?”

     “Умный или нет?”

     “Наверное, умный?”

     “Да, ты умный. Пришло время использовать мозг, которым тебя наградил Бог”.

     10.

     Фрэнсис решил, что им надо устроить вечеринку.

     Буквально за неделю холода перешли в жару. Как и каждый год, все говорили о том, что раньше так не было.

     В день, когда ему пришла идея о вечеринке, они открыли окна, чтобы проветрить дом - да так и оставили их открытыми на всю ночь.

     Ещё в понедельник Кейт пошла в школу в свитере, а уже к пятнице на ней была какая-то еле заметная вещица с узкими, как шнурки, лямками.

     Он даже спросил у неё, не предназначено ли это, чтобы носить под рубашкой, как … но слово бюстгальтер застряло у него на языке. И она об этом догадалась, растянув рот в широкой улыбке.

     “Папа, это майка” - сказала она - “Все так ходят”.

     “Это не очень похоже на одежду” - сказал он, но она продолжала смеяться и не слушала его.

     Он всегда был слишком занят, чтобы замечать подобное, пока росли Натали и Сара, но сейчас у него стало гораздо больше свободного времени. Как будто он прошёл через специальную дверь.

     С одной стороны его жизнь состояла из сплошной беготни: пойти в душ, провести бритвой по щекам, выпить чашку кофе, пробиться через дорожные пробки, разобраться с бумагами, мчаться на собрание, потом на другое, искать место для парковки, с кем-то спорить по телефону, запрыгнуть обратно в машину, выскочить в поисках преступника, выехать для ареста, обратно в машину, обратно за кофе, и снова, и снова, и снова.

     Теперь в основном было молчание: птица, хлопающая крыльями по утрам, грохот мусоровоза, объезжающего дворы и улицы, тюльпаны, посаженные перед Хэллоуином, а теперь пробивающиеся сквозь твёрдую землю зелёными остриями.

     Вечеринка на самом деле предназначалась для Лены, хотя он приурочил её к выпускному Кейт.

     “Ты?” - удивилась Лена - “Ты, Фрэнсис Глисон, предлагаешь устроить вечеринку?”

     Она казалась изумлённой, словно он предложил ей погулять по Луне. И он задумался, что возможно всё это время он был более угрюмым человеком, чем ему казалось.

     Они могли бы пригласить всех, по его словам: подруг дочерей, соседей по Джефферсон Стрит, людей, которых знали по школе Св. Барта, сотрудников Лены из местной страховой компании. Они могли бы поставить тент во дворе, если погода будет не очень. Они бы пригласили намного больше людей, чем могло поместиться в доме, и это тоже было бы частью веселья.

     То, что Кейт уезжала в колледж, казалось ему началом новой жизни - лучшей или худшей, он пока не знал. Эта вечеринка могла бы стать способом отблагодарить всех, кто им помогал в последние годы.

     “Мы уже отблагодарили их” - сказала Лена, пристально глядя на него, что теперь стало её привычкой - “Я бы никогда не оставила это так надолго”.

     Она больше не спрашивала его, чувствует ли он себя хорошо, но этот вопрос всегда читался на её лице.

     “Я была бы не против вечеринки. Ты уверен в этом? Это будет дорого стоить”.

     “Я уверен. Зови всех”.

     Они не спали вместе два года. И ещё два года до того, как всё произошло.

     Теперь он достаточно времени проводил дома, чтобы знать, что подобное обсуждается с трагическим видом на дневных телепередачах. Но не мог найти способ объяснить это ей. Кроме как выпалить за ужином или пока они смотрели новости - но от этого всё станет только хуже. В любом случае, время для обсуждения уже прошло.

     Однажды он встал со стула, подошёл к дивану, на котором она читала, и вытащил книгу из её рук. Раньше это было всё, что требовалось. Теперь она посмотрела на него в замешательстве. “Всё в порядке?” - спросила она, протягивая руку за книгой. Он отдал книгу обратно.

     Два года были огромным промежутком времени. Но они накапливались день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, пока они оба не привыкли к этому.

     Он никогда не следил за подобными вещами. Раньше они тоже не всегда занимались сексом - иногда по нескольку дней, бывало целую неделю. Но это никогда не имело никакого значения, потому что они всегда находили путь обратно друг к другу.

     Тем утром они были в своей спальне, девочки в школе.

     Фрэнсис сидел на краю кровати, Лена присела у его ног.

     Она помогала ему надеть носки - потому что два года спустя у него всё ещё возникали приступы головокружения, когда он наклонялся. По словам докторов, из-за лекарств, а не из-за того, что мозг не восстановился.

     Для равновесия она положила руку ему на бедро, и он притянул её ближе. Он положил одну руку на её тёплую шею, а другую на полоску кожи между юбкой и свитером. Чем дольше он держал руку на её обнажённой коже, тем более отчётливо вспоминал свою прежнюю жизнь, и нескольких минут казалось, что он может вернуться к этой жизни, движение за движением, толчок за толчком.

     Она заставляла себя делать это, чувствовал он, но сейчас ему было всё равно. Она целовала его не так, как раньше. Она не трогала его лицо. Она просто залезла под юбку, стянула нижнее белье и осторожно, осторожно полезла вперёд, пока не оказалась на нём.

     Не надо бояться, сказал он ей. Но она так привыкла заботиться о нём, беспокоиться о нём, что это напомнило ему о времени, когда дети были маленькими - и она проводила дни, расчищая для них дорогу и бегая за ними по лестнице.

     Он не видел её обнажённой с тех пор, как в него стреляли. Она стала переодеваться в ванной. В более холодные месяцы она ложилась в постель, укутавшись в плед с ног до головы, открытым было только лицо. Летом она спала в футболке, доходившей ей почти до колен.

     Она была внимательна к нему, более внимательна, чем раньше. Теперь она никогда не оставляла свет для чтения, если думала, что он засыпает.

     В тот раз, когда он закончил, она наклонилась вперёд и прижалась лбом к его лбу. Она не уговаривала его продолжать, и он понял, что она сделала это только для него.

     “Лена, любимая” - сказал он, поняв, что она плачет, и попытался взять её за руки. Но она встала, надела нижнее белье, ушла в ванную, и он слышал, как несколько минут там лилась вода. Потом она ушла вниз.

     С тех пор он ждал знака, что между ними снова что-то вспыхнет. Временами, когда она двигала бёдрами в такт музыке, звучавшей из кухонного радио, или разговаривала по телефону, обвивая шнур вокруг пальца, сердце начинало ныть в его груди.

     Все говорили ему, какой он счастливчик, и он знал, что это правда. Она ухаживала за ним с момента выстрела, и отказывалась покидать его хоть на минуту.

     В те первые недели, прежде чем он снова мог ходить, она никогда не оставляла его одного. Она массировала его руки и ноги, чтобы не возникли пролежни.

     Она кормила его, укрывала его, смазывала губы вазелином, проверяла капельницу и место ранения. Когда ей не нравилось то, что говорил врач, она просила поговорить с другим.

     “У тебя всё будет хорошо” - повторяла она ему снова и снова. И, благодаря ей, он никогда в этом не сомневался.

     Но теперь он понимал - она слишком привыкла тому, что он пациент, а она сиделка. Она уже не бледнела каждый раз, когда он спускался по лестнице. Но теперь он был для неё в одном ряду с дочерями и ипотекой - ещё один повод для беспокойства.

     По большей части он уже был собой прежним.

     Это заняло целых четыре года, но он, наконец, вернулся к состоянию, в котором был до выстрела - правда без глаза и с несколькими парализованными мышцами на лица. Одна сторона его тела уставала быстрее другой. Обычная простуда могла обернуться инфекцией.

     Но, как и раньше, он понемногу начал заниматься домашними делами.

     Он снова начал стричь траву на газоне. Подстригал деревья и кусты, оттаскивая отрезанные ветки к бордюру. Он потел, когда много работал, и когда капля пота стекали со лба на лицо, левая сторона ощущала это совершенно по-другому, чем правая.

     Зимой он чистил снег во дворе, весной и осенью сеял траву. Он запаял трубу подвала, которая текла годами. Когда он вешал на дом рождественские огни, Лена придерживала лестницу и ругалась, что ему не надо туда лезть, что оно того не стоит. Что, если у него закружится голова, чтобы он немедленно спускался. Но он повесил огни, и всё было хорошо.

     Только теперь они не могли достучаться друг до друга.

     С тех пор как он вернулся домой из больницы, она ни разу не повернулась к нему во сне, ни разу не положила руку поперёк его груди, как раньше. Когда он слишком много думал об этом, то чувствовал себя как обиженный ребёнок.

     “Обними меня!” - Кейт однажды крикнула Лене, когда была маленькой девочкой.

     Чья-то овчарка вырвалась на свободу и гонялась за детьми, пытаясь укусить их за пятки через намордник. Перепуганная Кейт вбежала в дом. “Обними меня!” - потребовала она у Лены, разводя свои маленькие ручки. И Лена, улыбаясь, крепко обняла её.

     Время от времени, ночью, он проверял внезапно возникшую между ними границу, надеясь, что что-то изменится, но делать это становилось всё труднее.

     Прошлой ночью он провёл пальцем по кончикам её волос, которые свисали с края её подушки. Лёгкое прикосновение в темноте. Ей просто нужно было не двигаться, тогда бы он попробовал что-нибудь посмелее.

     “Извини” - сказала она, не поворачиваясь, и убрала волосы с его пути. “У тебя всё в порядке?” - спросила она через плечо.

     Но теперь Кейт уезжала, и дом снова станет принадлежать только им.

     Он не мог поверить, как быстро это произошло. Двадцать лет они думали о пристройке к дому, как это сделали многие их соседи, но вдруг поняли, что она им больше ни к чему.

     Раньше он приходил домой с работы и кричал, чтобы они убрали разбросанные везде карандаши, тетради, куртки, рюкзаки. Но однажды посмотрел вокруг, и ничего этого не обнаружил.

     Теперь в течение дня даже Лены не было дома. Она работала с девяти до пяти в страховой компании. И когда приходила домой, то сразу шла на кухню, чтобы сварить что-нибудь на ужин.

     Будучи молодым, он никогда не задумывался, что придёт время, когда он на весь день окажется один дома. Он всё больше и больше думал об Ирландии. Пытался вспомнить, был ли в жизни его отца хоть один день, когда ему нечем было заняться.

     Иногда он включал телевизор, чтобы было веселее. Однажды, переключая каналы, он натолкнулся на сцену, где женщина и мужчина целовались в гостиничном номере. Затем мужчина раздел женщину, развернул её, толкнул на кровать и вошёл в неё сзади.

     Фрэнсиса никогда не интересовало порно, но здесь всё было по-другому. Это было кабельное телевидение - сцена не была чересчур откровенной, просто намекала на определённое действие. Смотря телевизор, он засунул руку в штаны и продолжал, пока не кончил. Так продолжалось несколько месяцев, напомнив ему о себе в четырнадцатилетнем возрасте.

     Он всё ещё принимал обезболивающее каждый день. Когда доктор сказал, что одной таблетки может быть недостаточно, он понял это как разрешение принимать две. Иногда две утром и ещё две днём. Казалось, они не давали никакого эффекта, кроме какого-то внутреннего спокойствия.

     Он принимал антидепрессант, который действовал хуже, чем два обезболивающих. Принимая его, он чувствовал себя немного неловко, но доктор уверял, что это нормально.

     Иногда, если он слышал гул газонокосилки, то подходил к окну возле кухонной раковины, словно ожидая увидеть, как голова Брайана Стэнхоупа движется с другой стороны валунов.

     В этот момент он всё вспоминал и снова чувствовал себя потрясённым. Он пытался вспомнить, что думал об Анне Стэнхоуп.

     В основном ему хотелось держаться от неё подальше. Он почти никогда не думал о ней. Она была диковинной птицей. Человек, с соседством которого приходилось мириться, пока не вырастут дети.

     Он был добр к ней. Он был добрее к ней, чем кто-либо другой. Иногда он в ужасе представлял, что было бы, если бы в тот день на её крыльце оказалась Кейт. Если бы она убила его ребёнка.

     Он знал, что её перевели в другую больницу.

     С его стороны было великодушно согласиться на суде, чтобы вместо тюрьмы её отправили в больницу. Иногда ему хотелось, чтобы его щедрость была оценена по заслугам.

     Если бы он был другим, более мстительным человеком, он бы настоял на тюрьме. Уж он-то знал, что происходит с сумасшедшими в тюрьме.

     Он переживал, когда позвонил её адвокат, думая, что Анну условно-досрочно выпустили, но оказалось, что её просто перевели в другую больницу, которая была хуже предыдущей. Почему-то Фрэнсис был этим доволен. Он пытался понять почему - что это реально значит для него?

     Как Лена много раз говорила - не имеет значения, где она сейчас находится, лишь бы подальше от нас. Но в конце своих размышлений он всегда приходил к заключению, что имеет право желать ей зла.

     К этому времени он бы уже дослужился до капитана. А то и выше. Наверняка жена смотрела бы на него другими глазами, а не так, как последние четыре года.

     Однажды полицейский - всегда полицейский, говорили навещавшие его парни со службы. Но чем больше они это повторяли, тем меньше это было похоже на правду.

     Когда Лена начала собирать бутылки с газировкой, ящики с пивом, чипсы, соусы, упаковки говяжьего фарша для гамбургеров, коробки макарон, пропан для гриля - она вдруг поняла, что именно так когда-то представляла себе жизнь в Гилламе.

     Она видела себя устраивающей вечеринки, распахивающей двери настежь и приглашающей всех, кто только хотел прийти. Она представляла, как играет музыка, хлопают пробки на открывающихся бутылках. Она представляла, как сидит на улице с друзьями и соседями, а дети бегают вокруг дома.

     Она специально купила раздвижной обеденный стол, потому что представляла, как за ним будут сидеть по двенадцать человек. Ничего что стол раздвигался бы из столовой в гостиную.

     Но когда Лена принесла с чердака раздвижные панели, то заметила, что теперь они стали отличаться по цвету от самого стола. Их крепления всё ещё были завёрнуты в пластиковую фабричную упаковку.

     Она позвала Фрэнсиса на подмогу - панели были слишком тяжелы для неё одной. И, когда он неуклюже пошатнулся, она крикнула: “Поднимай ноги!” И заставила его поменяться с ней местами.

     Выпускной был в субботу. Кейт получила грамоту за успеваемость, и ей пришлось идти через всю сцену, чтобы пожать руку директору школы.

     На прошлой неделе Натали окончила Сиракьюз Университи, а Сара была на полпути к окончанию университета в Бингхэмтоне. Пенсии Фрэнсиса, работы Лены и нескольких займов хватило бы, чтобы покрыть первый год обучения Кейт.

     Лена предполагала, что Кейт пойдёт в университет штата, как Сара, но Фрэнсис заметил, что ей приходят брошюры и письма из Нью-Йоркского университета.

     “Ты хочешь там учиться?” - спросил он Кейт как-то вечером, просматривая почту. Она ела хлопья на ужин, Лена уже ушла спать. Он подумал о 9-м Участке и, неожиданно, о Брайане Стэнхоупе – эта мысль мышью проскользнула в его мозгу и исчезла.

     Кейт пожала плечами, и он немного огорчился, поняв, что она не хочет говорить о своих планах.

     “Если бы ты могла выбирать колледж, в какой бы ты пошла?” - Фрэнсис был полон решимости добиться от неё ответа.

     “Я же не могу пойти в частный университет, верно?”

     “Мы говорим о мечте, а не реальности, Кейт”.

     Она кивнула на конверт в его руках.

     “Ты можешь туда попасть?” - спросил он.

     “Я думаю”.

     “Так отправь туда заявление, а там видно будет”.

     Вечеринка началась в три часа дня, и большинство гостей прибыли одновременно.

     Кто-то звонил в дверь, прежде чем обойти дом. Другие просто шли на звук музыки, через боковой двор, неся цветы, вино, тарелки с печеньем и пирогами.

     Он не помнил, как люди приветствовали его раньше, но теперь они это делали с особой подчёркнутостью. Ему стало интересно, чувствуют ли они своё великодушие, разговаривая с ним. Он видел, что большинству людей трудно смотреть на его разномастные глазницы - их собственные идеально синхронизированные глаза метались взад и вперёд, решая, на каком из его глаз остановиться.

     Большинство людей принесли подарки для Кейт. Увидев это, Фрэнсис почувствовал себя виноватым - он не думал, что гости принесут ещё и подарки, помимо всего, что они уже для них сделали.

     Но Кейт с радостью приняла всё. И когда он смотрел на неё из внутреннего дворика, то вспомнил, как она с такой же радостью принимала подарки, когда была маленькой.

     Подруги приветствовали её объятиями, а мальчики из их класса болтались вокруг, длиннорукие и застенчивые.

     В четыре часа он зажёг гриль и начал раскладывать на решётке гамбургеры, хот-доги, завёрнутые в фольгу початки кукурузы.

     Выпил баночку пива. Ещё одну. Четыре баночки. Долил графины. Несколько мужчин составили ему компанию, в то время как женщины собрались вокруг стола с салатами.

     В какой-то момент Лена повела несколько женщин наверх, чтобы показать им свой платяной шкаф и послушать советы, что с чем носить. Она была рада гостям, и когда Фрэнсис слышал её голос, он звучал молодо и легкомысленно.

     Она наполнила кувшины маргаритой, и когда это всё выпили в первый же час, она притащила бутылки, кучу лаймов и намешала ещё. Они ели и пили. Люди всё продолжали прибывать, а Фрэнсис продолжал жарить.

     В тот день были вечеринки и в домах других выпускников, поэтому гости переходили от одного дома к другому. Чувствовалось, что весь Гиллам стал одной большой вечеринкой.

     Подошла женщина и спросила Фрэнсиса, можно ли ей гамбургер без сыра.

     Ожидая пока гамбургер пожарится, она спросила, как у него дела, испытывает ли он острые боли в орбитальной перегородке.

     Фрэнсис обернулся к ней, и она улыбнулась, положив руку ему на плечо: “Вы, наверное, не помните меня. Я начала работать в Брокстонском госпитале примерно в то время, когда Вас туда привезли. Я работала на другом этаже, но зашла к Вам, потому что наши девочки вместе учились в школе”.

     “Конечно я помню” - ответил Фрэнсис.

     Она засмеялась. “Я не думаю. Вы просто очень вежливы. К Вам в те дни приходило много посетителей. Я помню непрерывный поток полицейских - входящих и выходящих. Как молодые медсестры красились помадой на случай, если кто-то из них оказался бы холост. Им было очень грустно, когда Вас выписали”.

     “Я уверен, что в то время эта информация была бы более уместной”.

     Фрэнсис ещё раз взглянул на неё. Она была маленькая, с длинными каштановыми волосами, в красивом платье с цветочным орнаментом.

     “У Вас есть дочь в высшей школе? Вы так молодо выглядите” - сказал он и покраснел.

     Он не хотел, чтобы это звучало как заигрывание. Но она действительно выглядела молодой.

     “До вчерашнего дня была. Кейси. Вы знаете Кейси? Она где-то здесь” - и она повернулась как бы в поисках дочери.

     Фрэнсис положил бургер на её тарелку, а она дотронулась до его руки. Он почувствовал холодок на коже, там, где она коснулась его.

     “Рада Вас видеть выздоровевшим” - сказала она, а затем ускользнула в толпу женщин, разговаривающих возле сарая.

     Уже стемнело, когда он, наконец, выключил гриль и присел. Люди всё ещё приходили, и теперь, в наступившей темноте, пробирались к толпе на заднем дворе.

     Местный полицейский по имени Дауд рассказывал Фрэнсису о случае на службе, когда Кейт подошла к его креслу и прошептала, что кого-то рвёт возле куста рододендрона.

     Они предупреждали девушек быть осторожными, присматривать за подругами, но видимо подобное было неизбежно, подумал Фрэнсис.

     Им надо было более аккуратно выбирать место, где поставить графины с алкоголем, но они полагали, что всё будет нормально.

     Лена вспомнила, что закон разрешал пить алкоголь, когда им было по восемнадцать. Да ради Бога, в их возрасте Фрэнсис самостоятельно направлялся в Америку.

     Плюс у большинства подростков на вечеринке были родители.

     Он извинился перед Даудом и пересёк двор, оглядываясь вокруг, в поисках Лены. Но она, должно быть, ушла в дом.

     Кто-то достал колоду карт и, проходя мимо кухонного окна, он увидел группу людей, сидящих за столом - Оскар Мальдонадо сдавал. Некоторые из домашних стульев как-то оказались на улице, а шезлонг с улицы теперь наоборот стоял посреди кухни.

     На лице Кейт было озабоченное выражение, и она быстро шла впереди него.

     Заворачивая за угол, он ожидал толпу людей, но с этой стороны дома было темно, и когда они остановились возле кустарника, казалось, что вечеринка уже где-то далеко.

     “Сколько она выпила?” - спросил Фрэнсис у Кейт.

     “Не знаю. Я просто видела, как она шла по эту сторону дома, и последовала за ней”.

     Ему пришлось прищуриться, чтобы заметить в тени фигуру, стоящую на четвереньках, с волосами, свисавшими вокруг лица.

     “Хорошо, я позабочусь об этом” - сказал он, внезапно протрезвев - “И, Кейт? На этом вечеринка окончена. Ни один человек в возрасте до двадцати пяти лет не покинет этот дом без родителей, или пока я им не разрешу. Понятно?”

     “Понятно” - сказала Кейт, глянув на него, прежде чем убежать.

     Он опустился на одно колено и собрал её волосы в руку. Несколько секунд её рвало, причём громкость и драматизм процесса не соответствовали результату.

     “Хорошо, хорошо” - сказал он и похлопал её по спине - “Пошли, умоем тебя”.

     Он обнял её за плечи и помог подняться её на ноги. “Опа!” - сказал он, увидев, кто это был.

     “Мне так стыдно” - сказала она, покачиваясь взад-вперёд. Она была босиком, и одна лямка её платья сползла на локоть. Она на минуту прижалась к его груди и закрыла глаза.

     Когда он почувствовал постоянный ритм её дыхания, то понял, что она уснула. Её волосы пахли, как чай. Её тело была меньше, чем у Лены. Он мягко оттолкнул её.

     “Извините, Вы, кажется, не сказали, как Вас зовут? Я забыл спросить раньше”.

     Но она подняла руки вверх, вцепилась в его плечи, и он так и не понял, что она сказала.

     “Бедняжка! Это же Джоан Кавана” - сказала Лена, когда увидела, кого Фрэнсис ведёт вдоль стены к дому.

     Карточная игра вокруг кухонного стола была в полном разгаре, но Лена протиснулась мимо мужчин, чтобы принести стакан воды и два аспирина, которые Фрэнсис по одной таблетке положил в рот Джоан.

     Лена сама была не в полном порядке. И, дважды переспросив, справится ли он без неё, она ушла наверх и завалилась на кровать во всей одежде, и в босоножках.

     Дочь Джоан, слава Богу, уже ушла. Она пошла на другую вечеринку с группой одноклассников.

     “С ней всё в порядке?” - спросила Кейт, и Фрэнсис понял, что она специально осталась дома, отпустив друзей. Сара была наверху. Никто не знал, куда ушла Натали, но она была уже взрослой, выпускницей колледжа.

     “Она слишком много выпила” - сказала Кейт.

     Было настолько очевидно, что Джоан Кавана выпила слишком много, что заявление Кейт, подкреплённое осторожной уверенностью, выдавало её невинность. Фрэнсис понял, что до этого она думала, что слишком много пьют только недоросли.

     “Она могла отравиться. Кто знает?” - Кейт долго смотрела на женщину, словно решая - “Ей лучше спать здесь, не так ли? Ты же не отправишь её домой?”

     “Нет, я не заставлю её идти домой. Но, возможно, она сама предпочитает проснуться у себя в доме” - И это напомнило ему о следующей проблеме - “Ты знаешь, где живут Кавана?”

     Кейт покачала головой - “Думаю, где-то возле детской площадки”.

     Она взглянула на мать своей подруги, как будто хотела убедиться, что та не слушает - “Я думаю, что там живут только она и Кейси. Я не уверена. Кажется, их папа там больше не живёт”.

     Фрэнсис посмотрел на спящую незнакомку, свернувшуюся калачиком с пляжным полотенцем на плечах, чтобы не замёрзнуть. Она тихо храпела с открытым ртом.

     “Я разберусь с этим, Кэти. Хорошо? Иди спать”.

     Как долго они там находились? Один за другим, не замечая их, гости ушли. На кухне было темно, кроме лампочки над плитой. Фрэнсис зашёл в дом и взял покрывала с дивана и кресла.

     Он выключил телевизор, гремевший музыкальными клипами. Выйдя на улицу, он сдвинул два кресла друг напротив друга, сел в одно, а на другое положил ноги. Он накинул одно покрывало на Джоан и обмотал другое вокруг себя.

     Он был пьян, понял Фрэнсис, уставившись на группу мотыльков, летающих над крыльцом. Он был пьян и очень устал. Фрэнсис пытался вспомнить, видел ли он Джоан в Брокстоне, но это было слишком утомительно. Поэтому он решил, что попытается вспомнить завтра.

     Когда он проснулся в прохладной синеве утра, Джоан смотрела на него через край своего одеяла.

     В промежутке между их стульями валялись перепачканные салфетки и растоптанные картофельные чипсы. “Мне ужасно стыдно” - прошептала она.

     Ещё не рассвело, его шея застыла от долгого сидения. Внутри рта чувствовалось, как будто он наглотался меху.

     Джоан встала и аккуратно повесила покрывало на спинку стула. “Я ухожу” - прошептала она - “Идите в дом”.

     Ей понадобилось время, чтобы найти туфли. Когда она их нашла, то просто повесила их на пальцы руки.

     Когда Джоан проходила мимо, он крепко схватил её за свободную руку. Повернувшись в кресле, он положил руки на её бедра, затем на талию, и на секунду почувствовал, как напряглись её мышцы под его ладонями.

     Утро было хрупким и ломким. Если бы он задал ей вопрос, это привело бы к следующему. И так далее. Одно за другим.

     “Я ухожу” - повторила она. И ушла.

     11.

     Джордж пошёл на спортплощадку на Скиллман Авеню поиграть в баскетбол, пока Питер собирал вещи.

     Он планировал помочь. Но утром, когда они стояли плечом к плечу возле дивана, складывая немногочисленные пожитки Питера, они поняли, что это не работа для двоих.

     В начале августа Джордж отвёз его в Sears на Лонг-Айленде, где купил Питеру набор банных полотенец и новые простыни в сине-красную клетку для кровати в общежитии.

     Джордж спросил, нужно ли ему ещё чего-нибудь. Питер знал, что некоторые студенты привозят маленькие холодильники и телевизоры, но ничего не сказал. Колледж предоставлял еду, что ещё ему было нужно?

     По дороге домой они остановились в привычной забегаловке. Джордж прочистил горло и сказал, что, поскольку его отца нет рядом, он должен рассказать Питеру о некоторых вещах, прежде чем тот начнёт самостоятельную жизнь.

     Питер почувствовал, как что-то упало внутри, уверенный, что Джордж собирается говорить о сексе. Он уже знал всё, что нужно, и не хотел об этом слышать ещё и от Джорджа.

     Однажды у Питера сильно болела голова, и он ушёл с тренировки.

     Он вернулся домой на два часа раньше и сначала подумал, что Джорджа нет дома. Потом он услышал возню в спальне, тихий разговор. Он замер с ключами в руке, а потом ушёл.

     Он шёл по Квинс Бульвару в сторону Манхэттена и развернулся, дойдя до кинотеатра. Когда он снова вернулся домой, в квартире никого не было, и дверь в спальню Джорджа была широко открыта.

     Вместо этого Джордж сказал, что в колледже, как он слышал, много пьянствуют. Это, возможно, хорошо для других студентов, но не для Питера.

     “Я имею в виду, немного пива изредка не помешает. Но у тебя наши гены. У кого-то они есть, у кого-то - нет. Если ты Стэнхоуп, значит, у тебя они есть”.

     Джордж ссылался на гены уже не первый раз. Но Питер не был уверен, имеет ли он в виду настоящие гены - последовательности нуклеотидов, которые образуют часть хромосомы, или это было просто выражение, выдуманное людьми, которые пытаются объяснить себя.

     “У моего отца были проблемы? Я имею в виду, в этом плане?

     Джордж посмотрел на него: “О, Питер. Да, приятель”.

     “Я никогда не замечал”.

     “Ты был ребёнком” - сказал Джордж.

     “Я не думаю. Я бы заметил”.

     “Ну хорошо” - согласился Джордж.

     Питер снял с колен салфетку и сложил её обратно по швам. Он пошёл в туалет, вымыл руки, не глядя на своё отражение в зеркале, и, вернувшись за стол, заставил себя доесть гамбургер, чтобы Джордж не спрашивал, почему он не голоден.

     Вместо того, чтобы уложить в чемодан футболки для бега и термобельё, Питер засунул туда свои книги. Потому что они были самыми тяжёлыми, а у чемодана были колёсики.

     Джордж сказал, что как раз такое мышление дало ему полностью оплаченный колледж.

     Питер положил свою одежду в старую спортивную сумку. Поскольку в высшей школе он носил форму, из повседневной одежды у него были только одна пара джинсов, несколько свитеров и две пары шорт хаки.

     Он просмотрел свою одежду для тренировок - все футболки с пожелтевшими подмышками отправились в здоровенный мешок, который он потом отнёс в мусор.

     Пространство, которое он занимал четыре года, освобождалось от его присутствия, и он уже мог видеть, как постепенно здесь будет исчезать любое напоминание о нём.

     Выпускные вечеринки его одноклассников шли почти всё лето, и Питер посетил большинство из них. Хотя на каждой из этих вечеринок его мучал вопрос - зачем он пришёл.

     Все эти вечеринки были нелепой смесью друзей, пожилых тётушек и странных соседей, каждый из которых имел разные ожидания от подобных мероприятий.

     Питер улыбался, позируя для групповых фотографий. Но он знал, что когда негативы проявят, по его лицу будет видно, что он снимается с неохотой. Поэтому он никогда не смотрел эти фотографии.

     На одной из вечеринок родители Генри Финли поставили бочонок, полный, как они сказали, Будвайзера. Потом оказалось, что там безалкогольное пиво, и взрослые посмеивались над ребятами, которые притворялись пьяными.

     На той же вечеринке Рохан спросил его, встречается ли он со своей старой подругой.

     “Время от времени” - сказал Питер - “Не часто”.

     “Но она тебе всё ещё нравится” - сказал Рохан - “Наверное, поэтому ты никогда не ходил с нами к девушкам из Хиггинс Скул”.

     Разве это всё объясняет? - подумал Питер.

     Он должен был приступить к тренировкам в Эллиотт Колледж за неделю до начала занятий.

     На выпускном он думал, что, может быть, обернётся и увидит в дальнем конце спортзала отца. Или его мать рядом с двумя санитарами и медицинским фургоном, стоящим перед входом.

     Три месяца спустя, в тот день, когда он отнёс свой чемодан и сумку в багажник машины Джорджа, у него возникло такое же чувство - как будто его родители быстро идут по улице, боясь, что не успеют попрощаться с ним.

     Иногда ему казалось, что он не видел их целую жизнь.

     Вечером перед отъездом Джордж сводил его в итальянский ресторан и за ужином рассказал историю о человеке, которого когда-то знал. Этот человек ничего не мог сделать правильно, и чем дольше он ждал, чтобы что-то сделать, тем сложнее это становилось. Но это не означало, что человек не пытался.

     Это притча, понял Питер и перестал следовать за витиеватой историей.

     “Всё нормально, Джордж” - сказал Питер - “Я понимаю, что ты пытаешься мне сказать”.

     На следующий день, посмотрев комнату Питера и пройдясь по кампусу, Джордж дал Питеру конверт и сказал, что ему пора уезжать.

     Питер похлопал дядю по плечу, пожал ему руку. “Спасибо за всё” - сказал он. У него заныло в груди.

     “Эй-эй” - сказал Джордж, крепко обнимая Питера - “Не переживай так сильно. Хорошо? Ты всегда слишком переживаешь, Питер. Всё будет хорошо. Увидимся на День Благодарения. Это уже совсем скоро”.

     Несколько часов спустя Питер вспомнил про конверт, который ему дал Джордж. Он вытащил его из кармана шорт - в конверте лежало пять хрустящих стодолларовых купюр.

     Тренировки несильно отличались о тех, к которым он привык у тренера Белла. Питер сразу понял, что он лучший в команде.

     Он не привык тренироваться с девушками - женской командой, как назвал это тренер. Не то чтобы они часто видели друг друга по окончании разминки.

     Ему нравилось, что здесь никто ничего не знал о нём. Кроме того, что его звали Питер Стэнхоуп, что он приехал из Квинса, что он быстрее всех в городе пробежал восемьсот метров прошлой весной.

     Нет, у него нет девушки. Нет, он ещё не выбрал специализацию. Родители? Они расстались несколько лет назад. Мама теперь живёт в Олбани. Да, он видится с ней, когда есть возможность.

     На третий день тренировок одна из бегуний упомянула, что летом была дома, в Риверсайде, с которым граничит Гиллам. Питер прикинул: когда всё случилось, она училась в Риверсайд Хай.

     До конца недели он старался делать растяжки на противоположной от неё стороне стадиона, опуская голову всякий раз, когда тренер произносил его имя, на случай если она обернётся и посмотрит на него.

     Но когда понял, что она не узнала ни его, ни его имя, то почувствовал, как тяжёлая ноша беспокойства свалилась его с плеч. Понемногу он чувствовал, как для него открывается новое пространство, достаточно широкое, чтобы он мог в нём поместиться.

     Пятница была днём заезда для остальных первокурсников.

     Питер оставил записку новому соседу по комнате, что, хотя он уже выбрал кровать и шкафчик в комнате, он был не против поменяться, если что.

     Первая записка, показалась ему слишком формальной, и он разорвал её. Вторая показалась слишком резкой. Поэтому в третьем варианте он добавил несколько восклицательных знаков.

     Через несколько минут, пересекая площадь, он забеспокоился, что восклицательные знаки выглядят легкомысленно.

     Всю неделю он смотрел, как близко стояли кровати в комнате, стараясь не думать о том, что никогда, даже в квартире Джорджа, не жил так близко от другого человека.

     Он не знал, было ли его поведение нормальными, был ли он слишком опрятным или наоборот, грязнулей, был ли он слишком тихим или слишком громким.

     Когда не надо обращать внимание на соседа по комнате, чтобы дать ему чувство фальшивой приватности. Или уместнее всегда его замечать и поддерживать непринуждённую беседу.

     Как вообще было возможно спать, учиться и болтаться в одной комнатушке три на четыре метра? Разве темы для разговора не закончатся к Хэллоуину?

     Он уже давно понимал, что излишняя осторожность всегда держала его в стороне от других. Парни из команды принимали душ после тренировки, ходили по раздевалке в одних трусах, смеялись над гениталиями друг друга. Потом вместе ходили есть, играть в видеоигры.

     Той ночью, вскоре после того, родители распрощались с детьми и уехали, прошёл летний шторм, который посбивал ветви деревьев и оборвал провода.

     Когда общежитие погрузилось во тьму, Эндрю, его сосед по комнате, хриплый парень из Коннектикута, начал ворчать, зачем мать дала ему с собой свечи вместо фонарика.

     В конце концов, Питер собрал его и других первокурсников в зале. Он предложил им по очереди прятать в темноте какие-нибудь предметы, а потом вместе их искать. Впервые за время он вспомнил о Кейт, и подумал, что ей эта идея бы понравилась.

     Он задавался вопросом, где она сейчас. Он пытался представить, что бы он сделал или сказал, если бы пришёл на урок и увидел её в классе, с открытой тетрадью. Узнал бы он её вообще? Обрадовалась бы она ему, или стала бы винить его за то, что произошло, за долгое молчание?

     На ориентации Питер вместе со всеми страдал от дурацких упражнений, которые якобы должны были сдружить их.

     Он с тремя другими первокурсниками проходил упражнение на доверие, и ведущий едва успел объяснять смысл упражнения, как блондинка из его группы буквально упала ему на руки.

     “Ты чуть не уронил меня!” - сказала она.

     “Я не был готов” - ответил он, защищаясь.

     Потом парень из их группы сказал ему: “Чувак, она флиртовала с тобой”.

     Когда ориентация закончилась, оставалось только купить учебники и зарегистрироваться на различные курсы.

     Как-то утром Питер шёл в книжный магазин кампуса, и остановился на пешеходном переходе, чтобы пропустить проезжающий автобус. На его лобовом стекле было написано “Автовокзал на 41-й Стрит”.

     Он стоял и смотрел на автобус, пока не понял, что тот ждёт, когда он перейдёт улицу.

     На следующий день автобус снова был у перекрёстка. Он въехал в широкий тупик возле книжного магазина около девяти утра.

     То, что изначально было шальной мыслью, стало обретать форму.

     Старшекурсники прибывали толпами, занимая столы для пикника и всё пространство на газоне площади.

     За день до начала занятий Питер поднялся по ступенькам автобуса и уточнил у водителя, что тот едет в Манхэттен.

     Автобус шёл экспрессом. Он делал остановку ещё в одном нью-джерсийском колледже, на паре парковок возле турнпайка, и дальше ехал без остановок до автовокзала в Манхэттене.

     Питер нащупал в заднем кармане кошелёк, и зашёл в автобус. Он не взял с собой ни книгу, ни журнал. Он ничего не сказал ни своему соседу по комнате, ни тренеру, ни вахтёру в общежитии. Он отказывался даже думать о том, что делает.

     Это было утро сентябрьского вторника 1995 года, сразу после выходных Лэйбор Дэй, поэтому дороги были пусты. В автовокзале он пересел на метро и проехал остановку до Penn Station. Подошёл к первой попавшейся кассе Амтрака и купил билет. Его поезд отправлялся через четырнадцать минут.

     Был уже полдень, когда он наконец добрался до Олбани. От станции Ренселлер он взял такси до больницы, но был слишком взволнован, чтобы сразу войти. Поэтому он обошёл больничный комплекс, и присел на скамейку, чтобы успокоиться.

     Весь день, всю неделю, всё лето он чувствовал себя как флюгер, дико вращающийся во всех направлениях. Теперь, будучи здесь, он всё уладит, избавится от холода, который чувствовал между лопатками четыре года, скажет матери, что любит её, несмотря ни на что, и попытается разобраться, любит ли она его.

     Он, наконец, собрался с силами, подошёл к сотруднику регистратуры и объяснил, кто он, и к кому приехал. На станции он купил кока-колу в автомате и всё это во время сжимал её в руках. Он боялся её открыть, подозревая, что она может взорваться от нескольких часов тряски. Поэтому он поставил её на узкий выступ вдоль нижней части приёмного окна, пока сотрудник регистратуры щурился на экран своего компьютера.

     “Первый раз здесь?” - спросил он. И прежде чем Питер успел ответить, сказал: “Никаких фотоаппаратов, записывающих устройств, табачных изделий, лекарств, наркотиков, включая лекарства по рецепту, инсулина, шприцов. Никакого оружия, химикатов, личной собственности, включая ключи и документы. Никаких кассет и дисков, плейеров и наушников. Никаких электрических зубных щёток или электрических бритв. Никаких металлических столовых приборов, никаких кофеиновых напитков”. При этом он посмотрел на кока-колу Питера.

     “Никакой однотонной одежды или одежды с однотонными заплатами. Никакой краски, ручек, маркеров, ножниц, вязальных спиц, гирь, магнитных устройств”.

     Он дал Питеру несколько секунд, чтобы переварить эту информацию. “Что у тебя из этого есть?” - сказал он.

     “Ничего” - сказал Питер. Он бросил неоткрытую кока-колу в мусорное ведро рядом со столом, и она упала туда с тяжёлым стуком. Он так сильно вспотел, что не мог поднять руки, опасаясь, что у него разводы подмышками.

     “Повторите пожалуйста имя пациента?” - мужчина наклонился ближе к монитору.

     Питер повторил и попытался понять, что происходит, когда мужчина сжал себе переносицу и зажмурил глаза. Он предложил Питеру присесть, потому что надо было позвонить наверх.

     “Какие-то проблемы?” - спросил Питер.

     “Просто посиди”.

     Женщина, на вид старше его матери, тоже ждала в приёмной. У неё на коленях лежали две огромные сумки с печеньем и прозрачный пакет с зубной пастой, флоссом и одноразовыми станками.

     Питер переживал, что у неё отберут бритвенные лезвия.

     Питер был в футболке и шортах, но от волнения всё равно сильно потел. Через несколько минут ожидания он зашёл в мрачный мужской туалет и бумажными полотенцами вытер лоб, шею и подмышки. На обратном пути он спросил в регистратуре, не вызывали ли его, пока он был в туалете.

     Он прождал ещё сорок минут, наблюдая, как другие посетители проходят через двойные двери. Через мутные стёкла он видел, как охранники просматривали сумки посетителей на свет, перебирали их содержимое, и время от времени что-то откладывали в сторону. Он снова подошёл к окошку, и мужчина сказал, что ему надо ещё подождать.

     Уже наступил вечер. Скоро придёт время ужина. Разрешают ли пациентам встречаться с посетителями во время ужина?

     Он прислушивался ко всем звукам, пытаясь почувствовать её присутствие в здании. Всякий раз, представляя мать, он видел её одиноко сидящей в какой-то комнате.

     Он вспомнил, как много лет назад она сидела на краю его кровати и рассказывала ему про соседского петуха, который весь день кукарекал. Она думала, что это очень странно, пока не узнала, что все петухи кукарекают целый день. Люди обычно слышат их только при восходе солнца, потому что на рассвете всё вокруг так тихо.

     “Но ты же заметила, что он кукарекает весь день” - сказал он - “Неужели только ты обратила на это внимание?”

     “Только я” - ответила она.

     В конце концов, прозвучал звонок, и через двойные двери вышел человек с уставшими глазами и госпитальным пропуском, болтающимся на шее.

     Он подозвал Питера, положил руку ему на плечо, и отвёл его к горшку с пальмой, подальше от других посетителей. “Боюсь, твоя мама не может с тобой сегодня увидеться” - сказал он, и Питер энергично кивнул, как будто именно этого и ожидал.

     Ради него они были готовы немного нарушить правила посещений - Питер не записался на приём заранее, не прошёл требуемый период ожидания. Но его мать просто не была готова к визиту.

     “Она не может меня видеть или не хочет?” - спросил Питер.

     “Попробуй приехать через несколько недель” - сказал мужчина, уклоняясь от ответа - “Договорись с ней о конкретной дате. Заранее предупреди, чтобы она могла бы подготовиться”.

     “У неё всё хорошо? Пожалуйста, скажите мне”

     “Просто попробуй приехать ещё раз. Зарегистрируйся сначала. Сделай всё по правилам. Тогда ...”

     Но Питер уже не слушал его. Он знал, что не приедет через несколько недель.

     Что-то занесло его в автобус тем утром, и он чувствовал, что это больше не повторится. Поездка обратно в общежитие заранее казалась невероятно долгой - автобус даже не останавливался в Эллиотте. Ему придётся сойти в маленьком городке, ближайшем к колледжу, а оттуда доехать на такси.

     Он поблагодарил госпитального сотрудника и, выйдя из больницы, пересёк просторную лужайку.

     Он шёл по прямой линии - через жилые кварталы, торговые ряды, парковки - в сторону центра города. Он пересёк пешеходный мост и прошёл мимо бара, где тихо сидели люди и смотрели бейсбол по телевизору.

     Когда Питер приблизился к другому бару, он решил зайти. За исключением упаковки М&М, он ничего не ел с самого утра. Он сел в конце бара и заказал колу с картошкой фри.

     Не успел бармен отойти, как Питер передумал и попросил вместо кока-колы пиво. Он наугад ткнул в первый попавшийся краник, потому что не разбирался в этом.

     Бармен не спросил документ, удостоверяющий возраст, поэтому, когда закончилась эта кружка, он заказал другую. А потом ещё одну. Три пинты тёмного пива было многовато для летнего дня, но он решил придерживаться своего выбора.

     Бармен пристально посмотрел на него лишь раз, когда он вручил ему одну из стодолларовых купюр Джорджа. Бармен подержал её на свет, чтобы убедиться в подлинности.

     Питер добрался до станции за двадцать минут до поезда.

     Он чувствовал тепло и лёгкость во всём теле, понимая, что, наверное, немного пьян. Он не ожидал, что ему будет так уютно.

     “Я знаю, что надо сделать” - сказал Питер вслух и подошёл к телефону-автомату.

     Он поднял трубку и кидал в щель попавшиеся под руку монеты, пока не раздался гудок. Держа палец над номеронабирателем, он вдруг понял, что ни разу в жизни ей не звонил, и даже не знал её номера. Зачем помнить номер, когда всегда можно просто выйти на улицу и крикнуть ей в окно.

     Но он знал её адрес, только одна цифра в номере дома отличалась от его старого адреса.

     Питер вернулся к газетному киоску, купил маленький блокнот, пачку конвертов и ручку. В киоске не было марок, но пожилая женщина, стоявшая рядом, услышала его вопрос и сказала, что продаст ему марку за 25 центов.

     Он не хотел долго думать, о чём писать, и поэтому заполнил страницу каракулями, какими-то запутанными мыслями, в надежде, что она их поймёт.

     Он написал о Квинсе, о Джордже, о соревнованиях по бегу, о том, что никак не может завести друзей. Он написал, что скучает по ней и несколько раз пытался отправить ей телепатические сообщения, но иногда случается неделя или две, когда он не думает о ней. Он написал, что одно время был уверен, что она ненавидит его. Но потом думал, что она простила его за всё, что случилось. Он спросил, не считает ли она странным, что он чувствовал, как будто всё ещё хорошо её знает, и что она знает его, хотя они не виделись более четырёх лет. Он написал, что хотел бы увидеть её. Когда он закончил, то вырвал страницы из блокнота, сложил их и засунул в конверт, на котором написал её имя и адрес.

     Питер видел синий почтовый ящик в двух или трёх кварталах от станции. Он посмотрел на доску отправлений и понял, что успеет.

     Он бежал так, как будто кто-то замерял его время, толкая распахивающиеся двери и уклоняясь от пассажиров, бегущих навстречу. Он пробежал два квартала, пересёк улицу и бросил конверт в почтовый ящик. Он вернулся на платформу меньше чем за три минуты до поезда.

     На протяжении всего пути домой - долгой двухчасовой поездки до Манхэттена, и ещё двух часов на автобусе до Эллиота, Питер думал о письме Кейт, сидящем в тёмном брюхе почтового ящика.

     Он открыл блокнот там, где вырывал страницы, и водил пальцами по нему, как будто это могло помочь ему вспомнить, что он написал. Он немного переживал, но в целом был рад, что сделал это, и с нетерпением ждал, что произойдёт дальше.

     К третьему часу поездки у него начались панические приступы. Поначалу, на волне энтузиазма, эта поездка казалось ему замечательной идеей. Теперь он плохо себя чувствовал. Он пытался представить голос Джорджа, говорящий: “Питер, приятель, ты слишком много волнуешься”.

     Когда Питер вышел из автобуса, было уже за полночь, и он стоял один на освещённом тротуаре, слушая пение сверчков. Воздух пах персиками - вдоль дороги к колледжу повсюду были указатели на персиковые сады, где фрукты можно было собирать самому.

     Дома вдоль широкой улицы выглядели скромно, но уютно. Питер представил, как внутри их спят дети, посреди своих игрушек и книг, с игрушечными звёздочками, прилепленными к потолку и светящимися в темноте. Со стороны колледжа раздался пару автомобильных гудков.

     Он подошёл к краю круга света от уличного фонаря, и ему захотелось завыть, чтобы разбудить всех людей вокруг. Вместо этого он сложил руки на груди и начал дальний путь в кампус.

     Ему надо было быть более диким - думал Питер.

     Он должен был бродить ночами по улицам города, за отсутствием родителей никто бы ему это не запретил - у него было бы оправдание на случай любой неприятности.

     Он должен был ломать вещи, красть вещи, слушать музыку так громко, что соседи стучали бы в дверь.

     Он должен был попробовать курить травку, когда это делали другие пацаны.

     Он должен был попробовать кокаин, когда Рохан раздобыл немного - ему надо было следовать за другими парнями, когда они пошли в туалет пиццерии в Кью-Гарденс, чтобы попробовать это. Ему не надо было оставаться за столиком, чтобы официант не подумал, что они хотят убежать, не заплатив.

     У него должна была быть подруга, несколько подруг - по одной в каждой школе, как у некоторых из его друзей, ему надо было ухмыляться, рассказывая об этом в классе.

     Ему надо было быть настолько диким, что Джорджу пришлось бы вызвать отца, где бы он ни находился. Настолько диким, что адвокату его матери пришлось бы думать, что можно с ним сделать. Но вместо этого он вёл себя хорошо.

     Ему надо было сесть на автобус и уехать обратно в Гиллам, к Кейт. Ему надо было выломать дверь, если бы они не позволили ему увидеть её. Он должен был, хотя бы, стоять у неё во дворе и кричать её имя.

     Он шёл по узкой обочине, и, увидев приближающиеся огни автомобиля, шагнул в тень деревьев, пока машина не проехала мимо.

     Добравшись до своей комнаты в общежитии, он вставил ключ в замок и тихо-тихо повернул ручку двери, чтобы не разбудить Эндрю, если тот уже спит.

     ДВАЖДЫ ДВА

     12.

     Доктор Аббаси предложил рассмотреть дело Анны в конце четвёртого года её пребывания в психиатрическом госпитале Capital District.

     “Что это означает?” - спросила она и услышала незапланированные резкие нотки в своём голосе.

     Доктор Аббаси был смуглым. Наверное, индиец. Или пакистанец. Он начал работать в госпитале на второй год пребывания там Анны.

     У него был роскошный британский акцент, глаза с нависшими густыми бровями и невозмутимое остроумие, которое удивляло Анну первое время. Он не выглядел усталым, как другие доктора.

     Ей стало интересно, как он себя ведёт в домашней обстановке, переодеваясь из халата врача в повседневную одежду. Как он развлекается.

     Раньше она так не думала ни об одном враче. Ни один из её предыдущих врачей не давал ей надежды на поправку.

     В самом начале их знакомства он сказал: “ Анна, когда это период в Вашей жизни останется позади ...”

     И она перестала слышать, что он говорил дальше - потому что никто раньше даже не говорил о времени, когда всё это может остаться позади. Как будто между её реальной жизнью и жизнью в больнице была стена, и эта стена становилась с каждым годом всё выше и выше.

     А потом вдруг появился доктор Аббаси с катапультой, чтобы перебросить её через эту стену.

     “Это означает, что мы рассмотрим Ваше дело, прогресс в Вашем лечении и решим, готовы ли Вы к следующему шагу” - сказал доктор Аббаси.

     “Которым станет?” - спросила Анна.

     “Более независимая обстановка, но с поддержкой в случае необходимости. Адаптационный центр кажется мне правильным решением. Для начала”.

     “Условно-досрочное освобождение” - объяснила себе его слова Анна и с ужасом вспомнила подписанную ей много лет назад петицию, которая пыталась заблокировать открытие адаптационного центра в Гилламе.

     “Мы собираемся обсудить несколько вариантов” - продолжил доктор.

     “Но есть большой шанс, что я не пройду пересмотр” - и Анна вспомнила всех, чьи дела рассматривали с момента её прибытия. Они всё ещё были в больнице, размазывая омлет из яичного порошка по тарелкам во время завтрака.

     “Я бы не был столь категоричен. Я упомянул это потому, что не хочу, чтобы положительный результат рассмотрения застал Вас врасплох”.

     “Скорее всего, положительного результата не будет. Есть люди, которые провели в этом госпитале двадцать лет. А то и больше”.

     “Это так, но у меня в этом вопросе другая точка зрения, отличная от некоторых моих предшественников. Плюс общее восприятие этого меняется”.

     “Этого?”

     “Этого” - доктор Аббаси показал на стены, окна и развёл руки, как бы охватывая весь мир - “Да, Вы совершили преступление. Но Вас не признали виновной в силу психического состояния. Вы своевременно не принимали лекарства. А те, что принимали, Вам не помогали. Многое изменилось, Анна. Вы выздоравливаете. Вам по-прежнему придётся периодически посещать врача, надо будет время от времени менять дозу Ваших лекарств. Но в целом, не имеет смысла держать Вас здесь дольше тюремного срока, который Вы бы получили, если бы Вас признали виновной. Вы хороший кандидат на выписку. Начните об этом думать”.

     Аббаси унаследовал её от доктора, которого сократили. К тому времени Анну исключили из групповой терапии и перевели на пятый этаж.

     В первый раз, когда она увидела доктора Аббаси, он вошёл в её комнату неуверенно, вежливо, как если бы она решала - остаться ему или уйти.

     Его прибытие совпало с визитом Питера в больницу.

     “Я слышал, что у Вас какие-то проблемы” - сказал Аббаси. У него не было ни блокнота, ни планшета с записями. Его руки были сложены за спиной.

     “Мой сын” - сказала Анна, ломающимся голосом. Она чувствовала, что за ней наблюдают. Она знала, что должна оставаться собранной.

     В тот день к ней пришёл социальный работник и сказал, что её сын внизу. Им будет разрешено увидеться, если она захочет. Она чувствовала, как энергия Питера движется по трубам, которые тайно змеились в полах, заставляя их гудеть и светиться. Воздух переливался серебром и золотом. Она знала, что сын приехал – задолго до того, как ей сказали.

     Ей не хватило смелости увидеть его в тот день. Сразу после этого она почувствовала, как ускорились её внутренние часы, которое всегда предсказывали неправильное время.

     Она пыталась это скрыть, сохраняя спокойствие на лице, кладя еду в рот, сидя со всеми в зале и не говоря ни слова, чтобы не выдать себя. Но она чувствовала, что её изучают. И чем тише она себя вела, тем пристальней за ней наблюдали. Не давать им повода было изнурительной работой.

     Через несколько дней за ней пришла медсестра, чтобы отвести на групповую терапию - всегда группы, бесконечные группы, где каждый болтает о каких-то мелочах, пока планета вращается, и происходят войны, и её собственный ребёнок тоже где-то там, повзрослевший, надеющийся увидеть свою мать.

     Анна заметила над головой медсестры огни, похожие на светлячков. Она начала бить по ним. Медсестра вызвала подмогу, утверждая, что Анна на неё напала. Ссылаясь на её историю насилия.

     Но больше чем применение физической силы, Анна ненавидела, когда кто-то дышит возле её уха. Больше, чем быть накачанной лекарствами или запертой в комнате, она ненавидела ухмылки на лицах других пациентов.

     Другие врачи сказали бы: “Почему Вы считаете, что они ухмыляются Вам?”

     Доктор Аббаси спросил: “Почему их ухмылка Вас беспокоит? Учитывая всё остальное, что с Вами происходит”.

     “То есть Вы согласны, что они ухмыляются?”

     Доктор Аббаси сделал паузу, обдумывая ответ: “Я согласен, что человеческая натура допускает большую возможность этого, да”.

     Во вторник Анна узнала, что прошла рассмотрение. Прошло больше двух лет со дня визита Питера.

     К утру пятницы она сидела в фургоне, направляющемся к дому на окраине Саратоги. Она сидела за спиной водителя, прямо и неподвижно, сглатывая горечь, подступающую к горлу.

     Она ни с кем не попрощалась - в госпитале у неё не было друзей, разве что кроме женщины, рядом с которой она сидела в столовой.

     “Хорошая погода” - вежливо сказал водитель, посматривая на неё в зеркало заднего вида. Небо было ослепительно-синим, но маслянистые лужи на обочине, подсказывали, что недавно прошёл дождь.

     Доктор Аббаси пожал ей руку. Когда она задержала свою руку в его, он положил вторую руку сверху. Он не сел с ней в фургон. Он не покажет ей, где она будет жить.

     Фургон свернул на просёлок и Анна увидела белый парус, движущийся среди деревьев. До океана было как минимум триста километров.

     “Что это?” - спросила она, щурясь на солнце.

     “О чём Вы?” - спросил водитель.

     “Это похоже на парус” - показала она в сторону деревьев.

     “В такой день, как сегодня, лодки на воде уже с рассвета”.

     “Откуда здесь вода?” - удивилась Анна.

     “Озеро Саратога” - сказал водитель - “Они разве не сказали, куда Вы едете?”

     Поскольку наркомания не была частью истории болезни Анны, ей разрешили работать медсестрой. Если она быстро найдёт работу, то её могут сразу перевести во вторую фазу - когда она будет перемещаться без присмотра и ей не придётся посещать обязательное профессиональное обучение.

     Эйрен Хауз находился всего в тридцати милях к северу от госпиталя - водитель сказал, что ей повезло. Некоторых отправляли в Буффало или ещё дальше на север.

     Анна слышала ужасные вещи про адаптационные центры. Некоторые из пациентов, побывавших там, советовали ей следить за собой и за вещами. Обращение с пациентами там было более бесчеловечным, чем в госпитале.

     По прибытии в Эйрен, всё, о чем её предупреждали, казалось, соответствует действительности. Дом выглядел депрессивной трёхэтажной коробкой, стоящей слишком близко к тротуару.

     Директор дома, женщина по имени Маргарет, пошла показать спальню, которую Анна должна была делить с другой жительницей дома. Когда Маргарет открыла дверь, Анна ожидала увидеть кучу тараканов, снующих во все стороны. Вместо этого комната оказалась простой, но чистой. Маленькой, но удивительно светлой, несмотря на палас цвета мха.

     Маргарет предложила ей привести себя в порядок с дороги. Соседка вернётся только после обеда. И она вручила Анне ключ, прежде чем выйти и закрыть за собой дверь.

     Оставшись одна, Анна закрыла защёлку, а потом повернула дверную ручку, чтобы защёлка открылась. И снова. И снова. Каждый раз, нажимая на защёлку, она ощущала трепет.

     Она прожила там всего несколько дней, когда ей предложили работу в доме престарелых в Баллстоне. На самом деле это была работа для ассистента, и не требовала медицинского образования. Она сказала своему социальному работнику, худой женщине по имени Нэнси, с волосами цвета сапожного крема, что согласилась на эту работу.

     Нэнси так посмотрела на неё поверх очков, что Анна поняла, как ей повезло с этой работой, и о большем даже не стоит и мечтать.

     В доме престарелых она будет помогать пожилым жильцам купаться и одеваться, приносить им пластиковые стаканчики с водой.

     Нэнси посоветовала ей быть осторожней с соседями по дому, которые наверняка узнают, что у неё есть доступ к лекарствам, и немедленно сообщить ей или Маргарет, если вдруг кто-то из других обитателей Эйрен Хауза попытается заключить с ней сделку.

     Предупреждение напомнило Анне, что она должна быть осторожной, рассказывая людям о своём настоящем или прошлом. Лучше вообще ничего об этом не говорить.

     Доктор Аббаси сказал ей, что в первые дни она, вероятно, будет чувствовать себя дезориентированной. Особенно когда заметит изменения, происшедшие с 1991-го года.

     Хотя с тех пор прошло всего шесть лет, и в госпитале их иногда вывозили на экскурсии. Дважды в год спокойных пациентов доставляли небольшими группами в торговый центр, на фермерский рынок или в салон красоты с задачей купить дюжину помидоров или разменять двадцать долларов.

     Даже если Анна внимательно наблюдала за окружающим миром во время этих поездок, предупредил доктор, она будет чувствовать себя иначе, когда ей придётся всё делать самостоятельно и непосредственно во всём участвовать.

     За несколько дней до того, как Анна начала работать в доме престарелых, она впервые за шесть с лишним лет зашла в банк и обнаружила, как мало осталось на счету после продажи дома в Гилламе.

     “Этим счётом не пользовались с 1991-го года” - сказал кассир. Брайан давно продал дом и машину, чтобы оплатить юридические расходы и медицинские счета. А когда с оплатой было покончено, он разделил оставшиеся деньги пополам и положил причитавшуюся ей долю на её счёт.

     Если бы он продолжал заботиться о Питере, у него было бы полное право и на эти деньги тоже - для оплаты расходов, связанных с Питером. Но он не стал заботиться о сыне.

     Спустя много лет, она всё ещё пыталась понять, как он мог оставить её ребёнка, её мальчика, в квартире со своим братом - идиотом и алкоголиком. Думая об этом, она ощущала тяжесть в груди, пронзительную боль в области сердца.

     По крайней мере, его устроили в хорошую школу. К тому времени, когда она добралась до Эйрен Хауза, он закончил несколько курсов колледжа.

     Она знала, что он подал заявление в отдел финансовой помощи какого-то колледжа в Нью-Джерси, в котором указал, что не является её иждивенцем. Помощница адвоката привозила ей все документы на подпись.

     Анна любила мечтать о том, кем Питер однажды станет.

     Вполне мог стать и Президентом США. Генеральным директором международной компании. Нейрохирургом. Профессором в университете.

     Ей сказали, что во время маниакального приступа её мысли теряли реальность. Поэтому она честно пыталась исследовать каждый возможный для него вариант - следуя общепринятой логике.

     Но всё сходилось. Он умный мальчик. И он поступил в колледж.

     Насколько она понимала, Брайан всё ещё был её мужем. Хотя и казался скорее чем-то абстрактным, нежели реальным - таким же отдалённым от неё, как семья, которую она оставила в Ирландии много лет назад.

     Мысль о том, что он всё ещё живёт в мире и делает то же, что и раньше - принимает душ, бреется, просовывает ремень в брюки - ощущалась ей как лёгкая рябь в потоке пространства и времени.

     Пять тысяч двести тридцать один доллар - вот всё, что осталось от их совместной жизни.

     Все эти годы поездок на работу в Монтефиоре. Спешка в пятницу вечером, чтобы успеть положить чек в банк. Годы подметания крыльца, и подрезания живых изгородей.

     Анна сняла четыре тысячи, чтобы купить подержанную машину. Имея машину, она могла бы ездить на работу, не дожидаясь автобуса. У неё было бы своё личное место.

     Она знала, что жалобами делу не поможешь. Она сама во всём виновата - однажды сказал ей адвокат. Он уже устал от неё к тому времени.

     Проживание в Эйрен Хауз было рассчитано на год. Когда прошёл год, и никто не сказал ей выселяться, она продолжила там жить.

     Но пришёл день, когда Маргарет сказала, что ей нужно место для нового жильца. Комиссия рассмотрела досье Анны и решила, что она более чем способна жить самостоятельно.

     У неё не было никаких проявлений болезни во время проживания в Эйрен. И, отчасти, это было связано с тем, что ей больше не были нужны ежедневные таблетки, которые она могла принять или выбросить в зависимости от настроения. Вместо этого ей стали делать ежемесячные уколы, и с тех пор она чувствовала себя более уравновешенной и менее подверженной постоянному чувству тревоги.

     Анна никогда в жизни не жила одна. Когда она вернулась в свою комнату после разговора с Маргарет, то села на край кровати, с аккуратно заправленными в военном стиле углами, и попыталась подавить страх, который зашевелился в её животе.

     Всё было в порядке, всё будет в порядке, всё это часть того, что должно было случиться. Всё в порядке, всё хорошо, всё идёт по плану. Она повторила это пятьдесят раз.

     Анна нашла маленькую однокомнатную квартиру. Из окон сквозило, а аренда обошлась в шестьдесят процентов её зарплаты.

     Но ей нужно очень мало: йогурт на завтрак, яблоко на обед. Часто она брала еду из дома престарелых. Повар раздавал зачерствевший хлеб, молоко, у которого срок скоро истекал. Баночки с фруктами в сиропе, которые следовало выбросить после того, как они оказывались на подносе жильца дома престарелых, даже если тот не дотронулся до упаковки.

     Квартира находилась в нескольких минутах ходьбы от офиса её доктора, хотя на работу теперь приходилось ехать дольше. Длительная поездка раздражала бы многих, но не Анну.

     Эти поездки на работу и обратно давали ей хоть какое-то занятие, способ заполнить часть дня. Телевизор мог помочь, но э это казалось чересчур. Она подождёт.

     Доктор Оливер не был похож на доктора Аббаси, но Анне он нравился. Доктор Оливер сказал, что у неё всё идёт хорошо.

     Со дня прибытия в Эйрен, она сдавала кровь каждую неделю, чтобы убедиться в отсутствии токсинов в организме. Лишь однажды после выписки из госпиталя, сильно переболев желудочным гриппом, который оставил её обезвоженной и слабой, она почувствовала знакомое волнение, нахлынувшее на неё.

     Маргарет нашла её в зале в три часа ночи. Она смотрела шоу знатоков по телевизору, и когда игроки нажимали на звонок, Анна стучала по журнальному столику и выкрикивала ответы.

     Когда появилась Маргарет, Анна сказала ей внимательно смотреть за участниками - кажется, один из них жульничает. Маргарет отвела Анну в её комнату и пожелала спокойной ночи. Но с утра пораньше постучала в дверь её спальни и сказала: “Вставай. Одевайся. Тебе нужно к доктору”.

     Когда Анна и доктор Оливер остались одни, что-то ей подсказало что надо молчать, пока она не выйдет из офиса.

     Они смотрели друг на друга, а затем доктор Оливер мягко сказал ей, что её поместят в местную больницу. Всего на несколько дней, пока новая доза прописанного им лекарства не начнёт работать.

     Анна протянула руки.

     “Нет. Никаких наручников, Анна” - сказал доктор - “Вы не сделали ничего плохого”.

     Он пообещал, что она сохранит работу. Всё будет в порядке. Не было никаких причин обнародовать это происшествие. У неё всё идёт замечательно.

     Анне пришло в голову, когда она гремела замком своего нового дома, что где-то недалеко Питер, наверное, заканчивает колледж.

     Её не радовала мысль, что он живёт у Джорджа. Но, по крайней мере, она знала, где он находится. Когда Питер пошёл в колледж, она почувствовала, как он стал дальше от неё, потому что теперь был в другом штате. Но опять же, по крайней мере, она знала, где он находится.

     Теперь, когда он заканчивал учёбу - был май и цветы, опадавшие с вишен, покрывали тротуары Саратоги бархатным ковром - она представляла его, крутящимся дикими зигзагами как волчок по Соединённым Штатам, Канаде и Мексике.

     Она наблюдала за студентами на улицах города, приехавшими домой на летние каникулы - ходячей рекламой Колгейта, Бакнелла и Сиракьюз Университи.

     Она пыталась осознать, что Питеру сейчас столько же лет, сколько этим мальчикам, этим молодым мужчинам. Сейчас ему столько же лет, как его отцу, когда они познакомились.

     К сентябрю 1999 года, не зная, где он сейчас, она почувствовала в себе волнение, которое никак не могла успокоить.

     Может, он уехал в Дубай, Россию или Китай. Она читала, что от многих бизнесменов теперь требовалось путешествовать и проводить время в зарубежных странах. Возможно, он был где-то на другом конце света и разговаривал по-японски.

     Она могла бы позвонить Джорджу. Он расскажет ей всё, что она хотела знать.

     “Почему бы не позвонить ему?” - спросил доктор Оливер.

     Потому что это будет слишком, хотела закричать она. Чересчур! Все эти еженедельные разговоры впустую - как будто доктор не слышал ни единого слова, сказанного ей.

     “Мне не хватает доктора Аббаси” - сказала она, не отвечая на его вопрос. Надеясь вызвать у него профессиональную ревность.

     В середине октября того же года на пороги домов Саратоги празднично украсились горшками с гортензиями и хэллоуинскими тыквами.

     Анна затормозила на привычной заправочной станции. В этот день в окне маленького магазинчика на углу висела табличка: “Частный детектив, качество гарантировано”.

     В разное время за этой витриной сидели то экстрасенс, то психотерапевт, то налоговый инспектор. Теперь появился детектив.

     Она перебежала дорогу, пока заправлялась её машина, и прошла мимо витрины, быстро глянув, что там было внутри. Потом развернулась и снова прошла. На третий раз мужчина открыл дверь. Ростом он был на уровне её носа, за воротник его рубашки была заправлена бумажная салфетка.

     Анна просто хотела знать, что здесь теперь. Она не собиралась никого нанимать. Просто хотела узнать, сколько бы это стоило. Адреса было бы достаточно, сказала она, на случай если за разные уровни информации были разные цены.

     Если бы она умела обращаться с интернетом, как молодые медсестры в доме престарелых, то сама бы всё нашла. На днях она планировала спросить у симпатичной, пухлой медсестры по имени Кристина, как сделать себе электронную почту.

     Анна рассказала маленькому человеку всё, кроме причины, по которой не знала, где её сын.

     Она выписала ему чек на сто долларов, потому что это казалось безопасным. Остаток следовало заплатить только после того, как он найдёт нужную ей информацию.

     Вернувшись в машину, Анна почувствовала себя полной идиоткой. Наверняка, он на этой неделе соберёт по сто долларов у ста идиоток, а потом скроется. Но она не стала звонить в банк, чтобы отменить платёж по чеку.

     Ему потребовалось всего два дня, чтобы найти Питера, и это стоило намного дешевле, чем она ожидала. Он сказал, что если ей нужно ещё что-нибудь найти, просто дать ему знать.

     Всё, что она хотела знать - был ли он в порядке, был ли счастлив. Но что она могла бы поделать, если бы он не был счастлив, если бы он не был в порядке? Привести в свою квартиру в тридцать квадратных метров размером?

     На эти вопросы детектив не мог ответить. Он передал ей папку с информацией.

     Анна взяла папку домой, бросила посреди кровати и старалась не смотреть на неё, пока разогревала ужин.

     Наконец, когда ей нечего стало делать, она открыла папку. Сверху был напечатан адрес. Информация о здании, размер аренды за квартиру. Название и номер телефона компании, которой принадлежит дом. Фото здания.

     Фото Питера, идущего по улице. Что-то несущего в руке. Рюкзак на плече. Фотография показывала Питера примерно с 15 метров. Видимо, увеличенная с ещё большего расстояния.

     Анна поднесла фотографию к самому носу, стараясь увидеть его поближе, пытаясь вдохнуть его, этого молодого человека, который был ребёнком, которого она вытолкнула на свет почти двадцать два года назад.

     Сначала он тоже молчал, как и его мертворождённый брат. Прошла секунда молчания, две, три - медсестры сгрудились над ним с зажатыми от напряжения лицами. Они обращались с ним с пугающей грубостью.

     Четыре секунды, пять, шесть - она опустила голову на подушку и приготовилась к тому, что ей скажут. Что это закончится, как в прошлый раз, только ещё хуже - потому что в прошлый раз их предупредили заранее, дали время подготовиться.

     Но затем он выгнул свою маленькую спинку и закричал. Лицо малыша исказилось от крика, и его положили ей на грудь - бледного от какого-то вязкого материала, в котором он жил внутри неё эти сорок долгих недель. Когда она дотронулась до него, его тело напряглось под её рукой.

     “Смотрите” - сказала медсестра - “Он уже пытается поднять голову”.

     “Сильный ребёнок” - сказала Анна и поняла, что вибрации, которые она чувствовала, исходили не от кровати, а от её собственного тела, которое содрогалось от рыданий. Она стиснула зубы, чтобы остановить дрожь.

     “Очень сильный ребёнок” - ответила медсестра.

     Анна думала, что сможет дотерпеть до пятницы, когда у неё будет выходной. Но всего через час после начала смены она знала, что не сможет ждать так долго. Поэтому она прикинулась больной.

     Это был план, который формировался, по мере воплощения. Она кашлянул в кулак несколько раз.

     Младшеклассники из местных школ навещали дом престарелых всё утро, устраивая небольшие Хэллоуинские парады для его обитателей. Они отвечали на вопросы о своих костюмах и протягивали свои мешки для конфет, которые в основном исходили от медсестёр, а не от пожилых людей, озадаченных маленькими призраками и скелетами, ведьмами и вампирами.

     Анна прикладывала ладонь ко лбу, когда чувствовала, что на неё смотрят. В конце концов, это заметили, и старшая медсестра отправила её домой. Она помчалась в квартиру, чтобы переодеться, причесать волосы, и направилась прямо к хайвэю.

     Дорога до перекрёстка Амстердам Авеню и 103-й улицы заняла три с половиной часа. Здание из жёлтого кирпича. Шесть ступенек до входа. Разбитый фонарь на улице.

     Что она ожидала увидеть? Наверное, его - более чётко, чем на фотографии. Возможно, сидящего на крыльце, когда она подъедет.

     Или он будет идти по улице в самый подходящий момент, с самого подходящего угла, и по его плечам она догадается, как у него дела.

     Когда он был десятилетним мальчиком, в том возрасте, когда мальчикам не терпится стать старше, он внезапно перестал плакать, когда был чем-то расстроен.

     Вместо этого он теперь расставлял плечи, словно раздвигал их - чтобы они казались шире, чем на самом деле. Он ставил одну ногу за другой так стремительно, что это пугало её - это стремление продолжать идти, это стремление не плакать, несмотря ни на что.

     И хотя она знала, что он старается выглядеть старше, он наоборот всегда выглядел моложе.

     Невероятных усилий, которые он прикладывал, чтобы показать, что всё в порядке, должно было хватить, чтобы вернуть её в нормальное состояние. Но этого было недостаточно.

     Иногда она клала руки на эти маленькие плечи, чтобы он посмотрел на неё, чтобы понял, как она его любит, даже если не всегда может об этом сказать.

     Но были дни, когда он прижимался лицом к её лицу, чтобы привлечь внимание. Когда он становился на колени рядом с кроватью и держал палец возле её носа, проверяя дыхание. В такие моменты она даже не могла открыть глаза.

     Самыми худшими были дни, когда она нарочно пыталась сломить его волю, чтобы увидеть, опустятся ли эти плечи. Чтобы увидеть, есть ли предел тому, с чем он может справиться.

     “Я жалею о том, что завела ребёнка” - сказала она однажды без всякой причины, когда он делал домашнюю работу - “Самое большое сожаление в моей жизни”.

     На кухне было тихо, только они вдвоём. Брайан был на ночной смене. В духовке пеклись две картофелины, дом был наполнен землистым запахом жареной шкурки.

     В то время Питеру было лет десять, может быть, одиннадцать. Но даже десять лет спустя у неё стояло перед глазами, как от удивления вспыхнуло его лицо.

     Он смотрел на свою тетрадь, как будто ничего не произошло, но в его позе читалось, что она застала его врасплох. Если раньше он пытался сосредоточиться, то теперь просто притворялся. Кончики его пальцев побелели, сжимая карандаш. Острие зависло над страницей.

     Анне понадобилось много времени, прежде чем рассказать доктору Аббаси об этом. О худшем моменте её жизни. Хуже, чем когда она ударила его. Хуже, чем когда выстрелила Фрэнсису Глисону в лицо.

     И всякий раз, когда перед её глазами вставал этот момент - он возвращался к ней в любое время, без предупреждения, как удар в голову - она задавалась вопросом, возможно у неё нет ничего из того, что диагностировали врачи.

     Параноидальное расстройство личности, шизофрения, шизоидное расстройство личности, пограничное расстройство личности, биполярное расстройство - диагноз менялся и трансформировался каждый год, появлялись всё новые имена для одних и тех же симптомов.

     Но возможно она в некотором роде обманула их всех - принимая лекарства, посещая сессии. Как, по словам Брайана, обманула его - завлекла, чтобы он женился на ней, чтобы родить второго ребёнка, когда он ещё не оправился от потери первого.

     Возможно, она была просто очень, очень подлой.

     “Я уберу” - сказала Питер той долгой, ужасной ночью в мае 1991 года, осматривая беспорядок, который она устроила в доме.

     Ему было уже четырнадцать лет. Кто мог предвидеть, чем закончится эта ночь.

     Пять минут позже, и она бы слишком глубоко спала, чтобы услышать стук Лены Глисон в дверь. Она приняла снотворное, половину дозы. Она разломала таблетку пополам. Брайан бы со всем этим разобрался. Ей, вероятно, ничего даже не сказали бы об этом.

     Но когда она подошла к окну и посмотрела вниз, то увидела Фрэнсиса, Лену Глисон и их дочь, стоящих в свете фонаря у заднего крыльца Стэнхоупов. Длинная рука Брайана держала открытую дверь.

     К тому времени, когда она спустилась вниз, Глисоны уже ушли, и Брайан выговаривал Питеру, что не следовало тайком сбегать. Но как всегда делал это нерешительно и чертовски мягко. Тогда Анна подошла к Питеру и ударила его по лицу.

     “Это тебе за то, чтобы не шлялся с этой наглой девчонкой” - сказала она - “Это за то, что тайком улизнул”. Она попыталась ударить его ещё раз, но он увернулся, держась за щеку, и наполовину повернувшись к стене, как ребёнок, которого отправили в угол для наказания.

     А потом она поймала на себе взгляд Брайана. Отвращение. Подтверждение того, что он уже сказал, но в чём, возможно, всё ещё не был уверен.

     Поэтому, хотя у неё раскалывалась голова от боли, и она чувствовала себя невероятно усталой, она повернулась к нему и продолжила спор, продолжавшийся уже несколько недель. Брайан хотел взять перерыв. Он хотел всё обдумать, в одиночку.

     Анна вспомнила, как сказала ему, что ребёнок умер. Она ещё не ходила к доктору. Она просто знала. Ребёнок не шевелился более суток. Тупо ныла спина.

     Анна знала об этом, принимая душ. Она знала об этом, когда пила чай. Она знала об этом, когда ветер заносил запахи с тротуара в их окно на первом этаже - тогда они ещё жили в городе - когда они стояли у двери, готовясь уйти на работу.

     Наконец, она сказала ему об этом. Но Брайан насыпал хлопья в миску и ответил, что она не может быть в этом уверена. Только доктор мог сказать наверняка. И когда несколько часов спустя доктор всё подтвердил, Брайан посмотрел на неё так, как смотрел сейчас - как будто она всё это сделала нарочно.

     Анна плохо себя чувствовала всё последнее время. Это началось задолго до ночи, когда она стреляла в Фрэнсиса Глисона.

     В течение многих месяцев разговоры глушились какой-то статикой, и ей приходилось говорить громче и слушать внимательнее.

     Она перестала понимать, что говорят люди. Она перестала понимать, что говорила сама - ей слышалось, как будто она говорит через соседнюю комнату. Ей становилось всё труднее двигаться - каждый шаг чувствовался как попытка плыть в чане с цементом.

     Но она обратила внимание на эти симптомы, только после того, как статика утихла, а цемент вылился.

     “Обычно так и бывает” - объяснил доктор Аббаси – “В таких случаях невозможно беспристрастно оценивать ситуацию”. Он хотел таким способом сказать, чтобы она перестала себя винить.

     Но случались редкие времена, когда в голове наступала полная ясность и она вдруг отчётливо понимала, что плохо себя чувствует.

     “Брайан” - сказала она однажды утром, незадолго до того, как всё случилось. Это было утро полной ясности. Она видела себя в ярком цвете, в высокой чёткости изображения. Они ещё лежали в кровати. На улице шёл сильный дождь, и каждый раз, когда по Джефферсон Стрит проезжала машина, она слышала, как из-под колёс брызжет вода.

     Что она собиралась сказать? Что она понимает, что всё усложняет? Что она опять попробует сходить к этому доктору, который выписал ей лекарства после того, как она зашла в супермаркет с пистолетом?

     Но прежде чем она успела что-то сказать, она увидела, как он скривился. Она положила свою руку на его, произнесла его имя, а он скривился. Не открывая глаз. Хотя она точно знала, что он не спит.

     Он продолжал держать глаза закрытыми, несмотря на то, что не умел притворяться. И когда она смотрела, как дрожат его веки, ей очень хотелось ткнуть пальцами в его глаза, чтобы он ослеп.

     Питер всё время пытался обо всем заботиться.

     В ту ужасную ночь, когда они с Брайаном спорили, Питер наклонился, чтобы поднять настольную лампу, которую она уронила. Он ползал по полу на коленях, собирая журналы, конверты, плетёную корзинку, в которой они лежали, статуэтки, стоявшие на полке камин, прежде чем она их сбросила.

     Свет в доме Глисонов был включён. В доме Мальдонадо - тоже. Она представляла себе, как вся Джефферсон Стрит затаилась в темноте, слушая её.

     Она обозвала Брайана всеми грязными словами, которые только могла вспомнить, а потом повернулась к Питеру и повторила все эти слова. Она говорила слова, которые терпеть не могла. Педик. Гомик. Пиздюк.

     Почему? Она не понимала. Но каким бы выражением она ни обзывала Питера, он продолжал сохранять непроницаемое выражение лица. Почему он был так уверен, что к нему это всё не относится?

     Всё, что случилось потом, было как в тумане. Даже в глубине её сознания, потеря памяти казалась дешёвым, слишком простым оправданием. И она пыталась смотреть ближе, глубже, чтобы понять - была ли она полностью честна с собой и с другими людьми, для которых это было важно.

     Она помнила отдельные моменты, но эти воспоминания были размытыми, как будто кто-то намазал вазелин на линзу фотоаппарата. Она вспомнила, как прижимала запястья ко рту, кусая их. Она вспомнила вкус крови на внутренней стороне губы.

     Полиция сказала, что к холодильнику был подвинут стул - без сомнения, чтобы она могла добраться до верхнего шкафа. Она не могла вспомнить, как двигала стул через комнату. Она не могла вспомнить, как карабкалась на него.

     Но именно она оказалась с пистолетом. Так что, должно быть, всё это было сделано ей.

     “Что Вы помните?” - спрашивали её окружной прокурор и адвокат с лицами, полными скептицизма.

     Она помнила смешливость, которая возникала у неё всякий раз, когда Брайан исчезал на кухне после работы. Как будто она не знала новое место, где он прячет пистолет.

     Он всегда выходил из кухни с пивом, как будто зашёл туда, чтобы найти и открыть себе баночку пива. Как будто это может занять больше двух секунд.

     “Что Вы помните, Анна?” - спрашивали её двое мужчин в коричневых костюмах. Разобраться в них было невозможно, за исключением того, что один был немного менее уродлив, чем другой.

     Она помнила, что сделал Брайан.

     Она так хорошо это помнила, что могла повторить эту сцену, остановить её, перемотать назад и воспроизвести снова, как видео.

     Пистолет сидел у неё на ладони - как на тарелке или подносе. В её памяти это выглядело как чья-то чужая рука. Но при этом она чувствовала вес оружия, и поэтому понимала, что эта рука была её собственная.

     Она не наводила пистолет. Она просто держала его, рассматривая. Он был мёртвым, неодушевлённым, но стрельба оживила бы его. Питер схватился за волосы, когда это увидел. И она подумала, записано ли это движение в его генетической памяти или он перенял этот жест у Брайана.

     “Мама” - спокойно и смело сказал Питер и посмотрел на отца в поисках помощи. Но Брайан не сказал ни единого слова. Вместо этого он отвернулся и ушёл наверх.

     Она могла сыграть эту сцену для себя, для адвоката, для врача - в любое время дня и ночи, независимо от того, какое лекарство она принимала, независимо от того, как она себя чувствовала. Если бы они могли подключить провод к её мозгу, то сами бы всё увидели.

     Анна знала, на что он надеялся. Она совершенно точно знала, на что он надеялся - и у него не было даже элементарной порядочности, чтобы взять с собой Питера наверх. Поэтому Питер пошёл к Глисонам за помощью.

     После двух часов ожидания в холодных сумерках, ей захотелось в туалет. На углу улицы находился Dunkin’ Donuts.

     По закону Мерфи он наверняка пройдёт мимо, как только она закроет дверь туалета. Но ей стало невтерпёж, и с этим ничего не поделаешь.

     После долгого сидения она с трудом вышла из машины, зашла в забегаловку и купила маленький стакан чёрного кофе, чтобы женщина за прилавком дала ключ от туалета, прицепленный к ракетке от пинг-понга.

     Пока Анна была в туалете, забегаловка заполнилась посетителями.

     За стойкой, спиной к ней, стоял Нью-Йоркский полицейский, а рядом с ним - молодая женщина, одетая как школьник. С коротко подстриженным тёмным париком под красным беретом и в очках в толстой чёрной оправе.

     За ними был человек, одетый в костюме печенья, а рядом с ним - кто-то в костюме молока. Бекон и яйца. Вандер Вумэн. Билл и Хиллари Клинтон.

     Осенний вечер заканчивался, быстро холодало. По улице шла Пеппи Длинный Чулок, под руку с Котом в Сапогах.

     У девушки-школьника из-под парика свисала на спину прядь светлых волос.

     Когда она и полицейский направились к выходу, Анна сделала шаг назад, чтобы они могли разминуться в переполненном пространстве. Сначала мимо Анны прошла девушка, а затем полицейский.

     Когда он проходил мимо, грубая ткань его мундира коснулась руки Анны, и она почувствовала дрожь. Она подняла перед собой ракетку от пинг-понга, как щит.

     У двери девушка, наряженная школьником, обернулась, чтобы что-то сказать полицейскому. При этом она глянула на Анну - вскользь, не замечая.

     Но тут же медленно повернулась обратно. Полицейский придерживал для неё дверь, но она остановилась, сняла бутафорские очки и внимательно посмотрела на Анну через помещение, полное людей, под шуршание листьев, скользящих по тротуару.

     “Кейт Гли-сон” - подумала Анна, повторяя имя по слогам.

     “О Боже” - сказала она вслух и пристально посмотрела на полицейского рядом с Кейт. Это было всё равно, что смотреть на Брайана Стэнхоупа в 1973 году.

     “Женщина, у Вас всё в порядке?” - спросил Билл Клинтон, поднимая нижнюю половину своей маски - “Всё хорошо?”

     Анна кивнула и прошла мимо него, чтобы не упустить из виду Кейт и Питера.

     Она не так себе это представляла.

     Может, они встретились всего часом раньше. Может быть, это просто совпадение. Может, в городе проходила встреча выпускников Св. Барта. Но за этими слабыми вероятностями она почувствовала, как пришла в движение большая машина.

     Анна ждала, когда Питер тоже повернётся и увидит её. И когда он это сделает, она заставит себя сказать всё, что хотела сказать, несмотря на присутствие Кейт, независимо от того простит он её или нет.

     Главное, что она здесь, а захочет ли Питер увидеть её снова или нет - теперь полностью зависит от него. Но она очень надеялась, что захочет.

     В этом заключалась вся суть, в конце концов - не просто проверить как он там, а поговорить с ним, снова оказаться в его жизни. Теперь, когда она себя чувствует намного лучше, они бы могли всё наладить - нет ничего невозможного.

     Если бы понадобилась, она бы извинилась перед девушкой за то, что сделала с её отцом. Это был несчастный случай. Он случайно зашёл в их дверь в самый неподходящий момент.

     Но когда Кейт отвернулась, она ничего не сказала Питеру, вопреки ожиданиям Анна. Они вместе ушли в наступающую ночь.

     Два часа спустя, гоня по хайвэю со скоростью восемьдесят миль в час, почти вернувшись в Саратогу, она подумала, что полицейский костюм Питера, возможно, не был костюмом. И осознала, что у неё между ног зажата ракетка от пинг-понга, с приделанным к ней ключом от туалета.

     13.

     То, чего он не мог сказать Лене, герои-любовники частенько произносят своим многострадальным женщинам. В то время как зрители сидят в тёмном зале кинотеатра и думают: “Дорогая, не слушай чушь, которую несёт этот мудак. Ты слишком хороша для него”

      Но ведь это правда - думал Фрэнсис. Всё, что случилось между ним и Джоан, не имело никакого отношения к Лене, и ничего для него не значило.

     Он сам это начал, если честно. Утром после выпускной вечеринки, когда она держала свои сандалии, как подросток - это мгновение, как оголённый провод, к которому он прикоснулся и не мог отпустить.

     Он думал об этом нескольких недель, почти без остановки, удивляясь, что это произошло именно сейчас, когда лицо его было обезображено. Но он не видел её несколько месяцев. Думать о чём-то не вредно, пока если это не переходит в действие.

     Незадолго до Хэллоуина, имя Джоан вместе с несколькими другими женщинами, было указано в списке сборщиков подписей для кандидата в президенты округа. Один вид её имени подействовал на него так, как будто она стояла в его комнате.

     Потом он увидел её на рождественской ярмарке.

     Лена продавала выпечку с благотворительного лотка - вся выручка шла в фонд школы Св. Барта.

     Она дважды его спрашивала - ничего, если ужин будет поздно, ей нужно будет помочь сложить лоток в конце дня; сможет ли он гулять без своей трости.

     Когда они выходили из дома, Фрэнсис заметил трость, прислонённую к двери. У него не было головокружений уже несколько месяцев, поэтому он просто прошёл мимо.

     Он знал, что Лена бы предпочла, чтобы он взял трость на всякий случай - скоро стемнеет, а листья на земле скользкие. Но Лена понимала его чувства, и знала, что ему не нравится пользоваться тростью. Ему не нравилось даже когда она просто напоминала ему об этом.

     Когда Лена обосновалась у своего лотка, Фрэнсис прошёлся по улице и несколько минут стоял, наблюдая, как студенты Академии танца демонстрировали своё умение - малыши с животиками, смешно выглядывающими из-под трико, с кожей, покрывшейся мурашками от холода. Надо было бы надеть им куртки - подумал он.

     Он продегустировал чили из четырёх пластиковых стаканчиков, заполнил карточку для голосования и бросил её в ящик.

     Потом остановился у одного из контракторских киосков, поболтать с отставным полицейским, который теперь продавал и устанавливал виниловый сайдинг. Они вспомнили всех общих знакомых из 41-го и 26-го Участков.

     “Тебя никто не навещает?” - осторожно спросил отставной полицейский - “Разве к тебе не приходили ребята из 41-го?”

     Трое парней несколько раз приходили в больницу, а после того, как его выписали - домой.

     На время этих посещений Лена сажала его на диван - он не хотел, чтобы гости заходили в его спальню. Полицейские стояли в своих спортивных куртках, не зная, что сказать.

     “Да, конечно приходили, они молодцы в этом плане. Но сейчас им некогда - у всех дела”.

     Отставной полицейский рассказал длинную историю о своих детях, университетском бейсболе, их проблемах с попаданием в основной состав.

     “У тебя же девочки” - сказал он - “Тебе повезло, что не надо об этом думать”.

     Фрэнсис с лёгкостью согласился, но подумал: моя Кейт гораздо лучшая спортсменка, чем все твои сыновья вместе взятые.

     Ближе к пожарной части, возле которой Санта раздавал книжки-раскраски по пожарной безопасности, он увидел её.

     Джоан потягивала напиток, который держала между руками в варежках. Через секунду она увидела его и оглянулась через плечо, словно ища где спрятаться.

     Когда он подошёл ближе, вместо того чтобы поздороваться, она сразу заговорила: “Вы сейчас, наверное, думаете, что вот женщина, которая не должна пить”.

     “Вовсе нет!” - сказал он, снова слыша в своём голосе то, что заставило его чувствовать себя неловко на вечеринке Кейт. Теплоту. Веселье. То, чего обычно не было.

     Он подышал на замёрзшие руки, и сказал, что рад её видеть, и, не зная, что ещё сказать, снова подышал на руки.

     “Вам холодно” - сказала она - “Давайте зайдём внутрь”

     Они стояли перед баром, с двумя барменами разливающими глинтвейн на улице по три доллара за стаканчик.

     Внутри никто не обратил внимания на то, что Фрэнсис Глисон сидел в баре с женщиной, которая не была его женой - потому что это был такой день.

     Люди знали его, знали Джоан - если бы что-то было не так, они бы не стали выпивать в центре города всего в ста метрах от Лены Глисон. Внутри было полно народа из-за неожиданно холодного дня, но у задней стены стояли два стула, как будто ждали их.

     Позже Фрэнсис думал обо всем, что могло бы его тогда остановить, могло бы дать понять, что это уже чересчур.

     Если бы он увидел Оскара Мальдонадо, который несколько дней спустя упомянул, что заметил его там.

     Или, если бы Джоан сказала ему, что её бывший муж, наконец, подписал документы о разводе, что глинтвейн, который она пила на улице, был первой возможностью это отпраздновать. Но она сказала ему об этом намного позже.

     Если бы Лена сказала ему прежде, чем он пошёл, что не очень хорошо себя чувствует, что у неё небольшая температура, что перед тем, как пойти с ним в город она приняла аспирин, который не помог. То, что она себя чувствовала нехорошо, было так непохоже на Лену. Если бы он знал об этом, то наверняка остался бы с ней у лотка, чтобы помочь.

     О чем они говорили эти полтора часа?

     Через несколько минут они настолько разогрелись, что сняли пальто и шарфы и сложили их на коленях, потому что у табуретов не было спинок. Лена никогда бы не позволила ему сесть на стул без спинки. Что если он потеряет равновесие?

     Фрэнсис заметил, насколько близко колено Джоан было к его ноге, очертание её ключицы в разрезе блузки. Он спросил её о работе.

     И когда задал тот же самый вопрос дважды, она засмеялась, опустив подбородок к груди - как будто пыталась это скрыть от него. А потом посмотрела на него, как будто знала каждую мысль в его голове.

     С ней было легко, и это его удивило. Фрэнсис чувствовал себя молодым, сильным, совершенно не имеющим отношения к человеку, с которым Лена возилась столько лет. Джоан была откровенна во всём, что поначалу помогало. Потом именно её откровенность сделала его противным самому себе.

     “Я пока живу в апартаментах Hilltop” - сказала она - “Снимаю квартиру до решения о разделе имущества”.

     Она коснулась его локтя. Она дотронулась указательным пальцем так быстро, что он подумал, что ему это могло показаться - за исключением того, что он почувствовал, как участился его пульс. Но она стала надевать пальто, варежки.

     Немного пройти. Поворот. Ещё немного пройти. Сердце Фрэнсиса билось так громко, что он боялся, как бы она не услышала.

     Столпотворение ярмарки замаскировало направление их шагов. В середине декабря сумерки наступают рано - небо стало оранжевым, потом синевато-фиолетовым, а потом темно-серым.

     Она открыла дверь в вестибюль, где они стояли рядом, не глядя друг на друга, не говоря ни слова, пока не приехал лифт.

     “Чем займёмся?” - спросил он, зайдя в квартиру, но Джоан только посмотрела на него, улыбаясь, и открыла кухонный шкаф, чтобы достать фужеры.

     Она включила телевизор и понизила громкость. Нет смысла больше притворяться, хотя его била дрожь, как школьника.

     Его рука скользнула по искусственному глазу - с этого месяца у него был новый протез, вручную сделанный страшно дорогим окулистом из Коннектикута. Все были поражены тем, насколько реалистично он выглядел.

     Лена сказала, что он стоит каждого заплаченной копейки, хотя они ещё и не заплатили до конца. В день, когда они полностью расплатятся за это уникальное глазное яблоко, он решит, стоило ли оно того.

     Но ему действительно нравилось снова разговаривать с людьми, как когда-то.

     Не делая вид, что он не замечает, как собеседники изучают его лицо. Как их глаза мечутся взад-вперёд, стараясь не смотреть на старый протез. Который был таким неудобным и выглядел так фальшиво, что Кейт посоветовала вместо него носить повязку.

     Он так привык к повязке на глазу, что теперь его лицо казалось обнажённым.

     Она положила руки ему на шею - холодные, несмотря на варежки, и симметрично провела ими по его плечам и рукам. Он вздрогнул и положил обе руки ей на талию, как делал это рано ранним майским утром, семь месяцев назад.

     Это не имело никакого отношения к Лене, которую он любил так же сильно, как и в тот день, когда они поженились.

     Это касалось только его, его желаний, упущенных возможностей и полузабытых ощущений. Что бы ни произошло у них с Джоан, он надеялся, что это не коснётся его жизни с Леной.

     И всё же, через час после того, как он перешагнул порог квартиры Джоан, когда спешил по тротуару обратно на ярмарку, делая вид что просто прогулялся к утиному пруду, и увидел, что Лена ждёт его на сплошной двойной, с осколками ярмарки, рассыпанными вокруг неё, на его лице был неприкрытый страх - его мучал вопрос, действительно ли это не было связано с ней.

     Он был хорошим полицейским, хорошим мужем, хорошим отцом. Вообще-то, он был великолепен во всём этом, и ему не казалось нескромным так думать.

     Но потом, не по своей вине, а просто потому что он был хорошим, потому что он был ответственным и надёжным, он пошёл к входной двери соседей и оказался выстрелян в новую реальность. В которой больше не был ни полицейским, ни хорошим мужем.

     Оставался ли он хорошим отцом? Он надеялся на это, но теперь у него возникли сомнения.

     “Говорят, что возле пожарной части тротуар покрылся льдом” - сказала Лена - “Мне сказали, что кто-то там поскользнулся и упал”. Её лицо выражало беспокойство, словно обвинение.

     “У меня всё нормально” - сказал он, забирая у неё сумки, скатерть и подносы, которые она брала из дома для витрины.

     “Люди проливают напитки и не понимают, что они быстро замерзают при такой погоде” - продолжала Лена. И добавила: “Ты в порядке?”

     “Лена, ради Бога, пожалуйста, перестань это спрашивать. Просто перестань” - его голос звучал злее, чем он того хотел - “Я зашёл в новый бар. Я встретился со знакомыми”.

     “Извини” - сдержано сказала Лена. Она коснулась кончиками пальцев своих висков - “Я не очень хорошо себя чувствую. Сначала думала, что это простуда, но оно больше похоже на грипп”.

     После этого Фрэнсис встретился Джоан ещё дважды. Дважды в течение десяти дней.

     Один раз в её квартире. Другой - в парке на севере штата, куда Лена отказывалась его везти. Потому что дорожки там были неровными и был риск, что он споткнётся о треснувший асфальт или корень.

     Он доехал на автобусе до торгового центра в Риверсайде, а там Джоан подобрала его на машине. Он прижал её стройное тело к стене уборной парка, закрытой на зиму. Она предложила поехать на пару часов в Holiday Inn на 12-й дороге. И посмеялась, когда его это шокировало. “А что такого?” - улыбнулась она - “За мой счёт. Это не Плаза”.

     Но у стойки регистрации он отмахнулся от её денег и достал свою кредитную карточку.

     “Хочешь, я поведу?” - спросил он, когда они сели в её машину. И она отдала ему ключи.

     Он поехал к ней домой, а оттуда прошёл к Джефферсону. К тому моменту он не водил машину больше четырёх лет.

     Садясь за руль, он чувствовал себя моложе, более похожим на себя до происшествия. Джоан, похоже, совершенно не беспокоило, что он ведёт машину.

     Выехав на хайвэй и бросив взгляд через плечо, он на секунду потерял направление, но как только снова посмотрел прямо, всё пришло в норму.

     В тот день, когда он планировал увидеться с Джоан в четвёртый раз, Лена не пошла на работу, потому что со дня ярмарки никак не могла избавиться от простуды.

     Она записалась на приём к врачу и попросила Фрэнсиса пойти с ней. Такого давно не случалось.

     Ему не нужно было всё время сидеть с ней в кабинете. Рядом с офисом врача есть магазин стройматериалов - он мог бы туда сходить, если захочет.

     У Фрэнсиса не было возможности позвонить Джоан, поэтому он надеялся, что та всё поймёт, когда он не придёт.

     Сразу после визита к доктору, он сидел с Леной в ресторанчике Гиллама, когда она спросила, может ли человек сам по себе заболеть раком.

     Врач сделал ей рентген грудной клетки, диагностировал бронхит и сказал, что ей нужен отдых. “Может ли человек заболеть раком от волнения? Стресса?” - она смотрела на какую-то отдалённую точку в окне. Она сказала, что читала об этом книгу.

     Фрэнсис не помнил, как отреагировал на это. Но когда он думал об этом моменте - солнце на окне, пенка на кофе, суета официантов вокруг - он представил себе маленькое сухое семя, падающее через тело Лены и приземляющееся где-то около её левого лёгкого.

     Он представил, как оно растёт в тепле внутри Лены, протискиваясь через мягкие ткани, оборачиваясь вокруг. Он представлял себе это, глядя в тарелку и думая о Джоан Кавана. О том, как её длинные рыжие волосы спадали на белизну её узкой спины.

     “Ты всё знала” - промолвил он наконец - “Ты всё это знала и не сказала мне”.

     Он был зол на неё. Он был зол на себя. Он хотел утешить её, но вместо этого скрестил руки и отошёл. Доктор действительно диагностировал бронхит. Но помимо этого заметил какую-то аномалию и направил её на анализы.

     Она извинилась, когда сообщила ему эту новость. И он не мог заставить себя сказать то, что должен был сказать - что, конечно, это не её вина, что они справятся, что всё будет хорошо.

     Но не было ли в этом её собственной вины? Когда у неё впервые появилось странное чувство в груди? По словам доктора, это могло произойти несколько месяцев назад.

     Когда она сказала, что у неё не было симптомов, доктор ответил, что она просто не заметила их. Некоторые люди более внимательно следят за собой, чем другие.

     Когда Фрэнсис поймал её закашлявшейся по дороге в спальню, опершейся о стену для равновесия, он встал у подножия лестницы и сказал ей, что надо быть умнее, надо было давно сходить к врачу.

     Даже когда она села на ступеньку и заплакала, он понял, что не может подойти к ней или сказать что-нибудь, что заставило бы её чувствовать себя лучше.

     “Всё будет хорошо, Лена” - сказал он, в конце концов, снизу лестницы. Это был приказ. Когда-то у него в подчинении была дюжина человек.

     Дочери вернулись домой за день до операции, чтобы помочь ей подготовиться.

     “Лена” - прошептал Фрэнсис ей в волосы тем утром, когда все крепко спали. Она поставила будильник на 6 часов утра, но он не зазвонил, и теперь им нужно было торопиться.

     “Лена, любимая” - сказал он и притянул её ближе к себе. Он сказал, что жалеет о том, как себя вёл. Просто он был потрясён происшедшим. Он не мог её потерять. Это абсолютно не могло произойти.

     Она протянула руку назад, нащупала его бедро, сжала его, и сказала, что всё понимает, что всё, конечно же, будет хорошо, вот увидишь.

     Он быстро оделся, и пока дочери суетились - Сара и Натали сверяли содержимое сумки Лены со списком, который им дал помощник врача; Кейт помогала ей в душе, чтобы помыться специальным хирургическим мылом - он понял, что у него есть немного времени до поездки в больницу.

     Ничего никому не сказав, он пошёл в соседний магазин, как делал каждое утро - за кофе и газетами. Его успокаивала эта привычка.

     И пока он шёл, наблюдая пар от дыхания на холодном воздухе, у него появилось чувство, что всё будет хорошо. Его лицо болело. Его тело не слушалось. Но всё это было временно.

     Врачи сделают свою непонятную работу, Лене, несомненно, будет больно, но она сильная, и, в конце концов, всё будет хорошо.

     Когда он свернул на Мэйн Стрит, там стояла Джоан Кавана в своём синем пальто, с длинными волосами, отливающими бронзой на солнце. Она смотрела, как Фрэнсис подходит, словно зная, что он может причинить ей боль.

     Но она не так долго его знала, чтобы иметь право на такой взгляд. А он не знал её достаточно долго, чтобы чувствовать что-то, кроме стыда.

     Он вспомнил о своей матери впервые за много лет. Он вспомнил об отце.

     Оба давно умерли и похоронены, прошло двадцать пять лет с тех пор, как он уехал. Никто из них так и не смог привыкнуть к Америке, в которой они провели лишь кусочек жизни, когда Фрэнсис был совсем маленьким.

     Ни один из них не дал даже полуобещания навестить его, как обещали другие взрослые, чтобы расставание было проще. Ни один из них не мог лгать, даже во имя милосердия.

     “Я скоро вернусь погостить” - сказал Фрэнсис в тот день, когда они обнимали его на пороге дома, и мать снова и снова прижималась к его щеке.

     “Зачем?” - спросил отец.

     Отец сказал Фрэнсису, что в Нью-Йорке много булочных, поэтому надо следить за собой, чтобы не растолстеть. Это был его единственный совет.

     Они не предупреждали его о деньгах, женщинах, алкоголе или драках, потому что Фрэнсис был хорошим сыном - здоровым молодым человеком, с умной головой на плечах. Если они сейчас смотрели на него с небес, то вряд ли узнали бы.

     Фрэнсис не видел Джоан с того дня в Holiday Inn. Он не отвечал на её звонки после того, как Лене поставили диагноз.

     Операция была назначена на одиннадцать, в понедельник утром, но Лена должна была прибыть в больницу к девяти. Было около семи утра, и строители шли мимо Джоан, вламываясь в дверь магазина, которая звенела при каждом ударе.

     Она продолжала смотреть на Фрэнсиса, пока он не приблизился. Приехали местные полицейские, бросили свои машины под знаком “Не парковаться” и побежали за кофе. “Извините”, “извините” - говорили они, проходя мимо. Один, другой, третий.

     Он вспомнил, как когда-то был полицейским, бегал по лестнице, водил свою машину по городским улицам, с радостным предвкушением, что вот-вот предотвратит неприятности, и сокрушительным разочарованием, когда он на несколько минут опаздывал.

     В это особое утро, в морозный день в конце января, с Леной шепчущей дома молитвы, Кейт приехавшей на каникулы с первого курса, слишком юной, чтобы потерять мать, Фрэнсис вспомнил, как разбирался с домашней ссорой в 26-м Участке.

     Он по одному вызывал участников в свой кабинет на пятом этаже и спрашивал каждого, любят ли они друг друга. И если да, то не могли бы они, пожалуйста, прекратить бросаться вещами друг в друга и будить соседей. После этого сослуживцы некоторое время называли его Лейтенант Любовь.

     Однажды Джоан позвонила ему домой, думая, что Лена на работе, но Лена взяла трубку. Фрэнсис стоял за дверью спальни, слушая их разговор, сжав кулаки так крепко, что у него сводило предплечья.

     “Джоан Кавана звонила” - удивлённо сказала Лена, повесив трубку - “В школе устраивают встречу выпускников, и Кейси понадобился почтовый адрес Кейт. Если честно, я думаю, что она была пьяна”.

     Фрэнсис попытался изобразить интерес, но тут же ушёл в туалет. Он посмотрел на своё лицо в зеркале и заметил, что рубцы на лице покраснели.

     “Я слышала про Лену” - сказала Джоан, когда он подошёл достаточно близко к магазину. Слышать от неё имя Лены было, наверное, частью его наказания. Джоан не имела права называть её имя, но по его вине не понимала этого.

     “Что теперь будет?” - спросила она и посмотрела на Фрэнсиса так, словно заслуживала ответа.

     Как правильно ответить, чтобы не сделать ещё хуже? Поэтому он вообще ничего не ответил.

     Он просто прошёл мимо неё, как строители, как полицейские минутами раньше, взял чашку кофе, сунул газету под мышку.

     Минуту спустя Джоан медленно ехала рядом с ним, называя его всеми словами, которые он ожидал: трусом, обманщиком, ничтожеством. Фрэнсис мог бы перейти на другую сторону улицы, откуда вряд ли услышал бы её, но продолжал идти параллельно её машине.

     Каждое слово, которое она произносила в его адрес, было правдой. Она следовала за ним и выкрикивала эти слова, пока он не свернул на Мэдисон Стрит.

     В больнице Сара и Натали не могли усидеть на месте от волнения. Они входили и выходили из комнаты ожидания. Они принесли кофе и бутерброды, которые никто не стал есть. Они прогуливались по длинным коридорам, чтобы размять ноги.

     Кейт всё это время стояла на одном месте, рядом с Фрэнсисом.

     Операция, казалось, продолжалась вечно. Хирурги периодически выходили в приёмную, чтобы успокоить другие семьи.

     “Кэти” - сказал Фрэнсис, прижимая её к груди, чего не делал с тех пор, как она была маленькой. Кейт сказала его, что всё нормально.

     Хирург объяснил им, как будет проходить операция, сколько примерно времени она займёт - и пока всё шло согласно плану. Лена рассказывала, что операция, которую ему делали, и которую он, конечно, не помнил, заняла на несколько часов больше, чем им было сказано.

     Он представил Лену на своём месте, а себя - лежащим на операционном столе, и понял, почему она тогда не переставала беспокоиться.

     “Папа” - сказала Кейт - “Сейчас не лучшее время, но я должна тебе кое-что сказать”.

     Фрэнсис был рад отвлечься от острого страха. Он с облегчением отвернулся от часов.

     Если она собирается сказать ему, что беременна, он расстроится, но не станет давать ей советы.

     Если она скажет, что хочет уйти из колледжа, его это удивит. Но в этом случае будет лучше, если она на время вернётся домой, чтобы решить что делать дальше.

      Что бы это ни было - это не конец света, сказал бы он ей. Единственное, что сейчас важно - это выздоровление Лены.

     Фрэнсис смотрел на неё - свою прекрасную дочь, с волосами, переливающимися под флуоресцентным светом.

     “Я получила письмо от Питера” - сказала Кейт - “Оно было послано на домашний адрес. Мама переслала его мне в колледж. Она сказала, что я должна всё рассказать тебе, но до сих пор не было подходящего момента”.

     Он убрал руку с её плеча.

     “Ты получила письмо от Питера Стэнхоупа” - переспросил он - “О чём?”

     Кейт отвела взгляд, пожав плечами: “Просто о вещах, о которых мы обычно говорили. Я ответила. Теперь мы иногда переписываемся по е-мэйлу. Он хочет увидеться. Я уже сказала об этом маме. Она считает, что я должна всё рассказать тебе”.

     Кейт заколебалась: “У него всё хорошо. Он получил полную стипендию в колледже в Нью-Джерси”.

     Фрэнсису захотелось присесть - всё время до этого он стоял на ногах. Сара и Нат могут вернуться в любой момент.

     “Я бы хотела встретиться с ним, как только маме станет лучше. Мы так долго были лучшими друзьями. Я просто хотел бы увидеться с ним, узнать, как он. Мы встретимся в городе. Просто чтобы закрыть этот вопрос. Обещаю. Ты должен понять. Всё произошло так неожиданно, а потом он вдруг внезапно исчез”.

     Закрыть вопрос. Наверняка она выучила эту фразу в колледже. Интересно, он закрыл вопрос, когда покинул Ирландию в её возрасте и больше не вернулся?

     “Что ты на это скажешь?”

     Прошло время с тех пор, как он узнал от своего адвоката, что Анна Стэнхоуп переехала на север. Давно ничего не было слышно о Брайане, даже в полиции. Хотя наверняка кто-то отправлял ему по почте пенсионные чеки. Что Питеру надо от Кейт?

     “Это никому не повредит” - осмелела Кейт.

     “Посмотри на меня” - сказал Фрэнсис - “Знаешь, кем бы я был сейчас? Если бы Анна Стэнхоуп не выстрелила в меня? Я был бы капитаном. Может быть, даже выше по званию. Без всякого сомнения. С самого начала у меня было плохое предчувствие по отношению к ней, у меня было плохое предчувствие по отношению к ним обоим. Я должен был послушать твою мать. Я должен был дождаться местной полиции и дать им возможность самим разобраться с этим. Я должен был отправить Питера домой, чтобы он ждал полицию на своём крыльце”.

     “Ему было всего четырнадцать лет, когда ты его в последний раз видел. Это несправедливо”.

     “Жизнь несправедлива, Кейт. Я не хочу, чтобы ты встречалась с ним. И точка”.

     “Папа, ты больше не можешь относиться ко мне как к ребёнку”.

     Это было настолько абсурдно, что Фрэнсису захотелось рассмеяться, несмотря на обстоятельства.

     “Кейт” - сказал он.

     Лена перенесла операцию. Она перенесла химиотерапию и облучение.

     Он готовил для неё, а когда она была слишком слабой - кормил с ложки, как когда-то кормил дочерей. Несколько раз, когда она засыпала на диване внизу, он брал её на руки и относил в спальню. Её тело было таким лёгким, что казалось пустым.

     У него больше не кружилась голова. Его больше не водило по сторонам. Изо дня в день он думал только о том, что ей может понадобиться.

     Первый раз, когда он посадил её на пассажирское сиденье машины и сел за руль, она взглянула на него, словно протестуя, но затем просто смирилась с этим.

     У Лены выпали все волосы, а когда начали снова отрастать, она выглядела как птенец. Она не пользовалась ни париком, ни шарфом. Когда ей становилось холодно, она натягивала на голову старую детскую шапку.

     Когда она почувствовала себя достаточно сильной, чтобы выйти наружу, то опиралась на него. Однажды ей пришлось сесть на обочину и ждать, пока он сбегает домой, чтобы взять машину, а затем объедет вокруг квартала, чтобы забрать её.

     Наконец пришла весна.

     Лена поправлялась. Они оба были уверены, что худшее позади. Всё, что осталось - это выздоровление. Кейт заканчивала первый курс в колледже.

     Фрэнсис сказал Лене в тишине кухни: “Если хочешь, мы можем пойти сегодня в теплицу, купить саженцев на этот сезон? Мы могли бы посадить их в эти выходные?”

     Лена пила чай за столом. Из носика чайника дымился пар.

     “Фрэнсис?” - сказала она - “Что произошло между тобой и Джоан Кавана зимой?”

     Выражение её лица было таким спокойным, таким мирным, как будто она спросила это из чистого любопытства. Как будто ответ её вообще не интересовал. На её лица была полуулыбка. Как будто чтобы успокоить его. Как будто она знала, что это будет тяжело для него.

     Он схватился за кухонный стол, закрыл глаза. Кровь прильнула к лицу.

     “Я так и думала” - сказала Лена.

     Когда он набрался смелости взглянуть на неё, то увидел, что она плачет, прикрыв рукой рот.

     “Никогда, ни при каких обстоятельствах, за миллион лет” - сказала она просто и спокойно - “Я бы не сделала тебе ничего подобного”.

     И Фрэнсис знал, что это правда.

     Какое-то время он пытался понять, как она узнала. И каждый раз, пытаясь это сделать, он ругал себя, как будто теперь это имело значение. Может быть, счёт от кредитной карточки. Может, их видели вместе. Было безрассудством вести машину Джоан по городу, да ещё и прямо до её дома.

     На самом деле это была Кейси Кавана, кто сказал Кейт, которая рассказала сёстрам, которые рассказали матери.

     Кейси позвонила Кейт в ярости, злая на то, как обошлись с её матерью, злая на образцовую семью Кейт, которую обожал весь город только потому, что её хлопотун-отец, сунул свой нос туда, куда не следовало, когда его подстрелили.

     Слово “хлопотун”, в применении к отцу, показалось Кейт смешным, и ей понадобилась секунда, чтобы понять, о чём именно Кейси кричит в телефон.

     Для начала, “хлопотуньей” обычно называли женщину. Определённый тип чопорной женщины старше среднего возраста. Уж никак не её молчаливого отца, который пошёл к соседской двери той ночью, только потому, что был смелым, и тренированным специально для таких ситуаций. С его точки зрения это было единственным верным решением. О чем вообще говорит Кейси?

     Кейт не могла поверить в это до тех пор, пока по настоянию Натали не поговорила об этом с матерью. Об этом безумии, об этом странном слухе, который может ходить по всему городу, и который может застать её врасплох.

     Вместо того чтобы ужаснуться или выглядеть шокированной, Лена вспомнила странный телефонный звонок от Джоан той ночью.

     И день, когда она позвонила домой и долго-долго слушала длинные гудки. Она хотела сказать, чтобы Фрэнсис включил скороварку, в которую она уже положила все ингредиенты, но забыла включить. Позже, когда она спросила, что он делал весь день, Фрэнсис сказал, что ничего.

     “Мама” - сказала Сара - “Ты должна его выгнать. Не мирись с этим”.

     Натали поддерживала её. Кейт была зла на всех троих за то, что они так легко всему поверили. Наверняка существовало логическое объяснение всему происшедшему.

     “Девочки, не вмешивайтесь” - сказала Лена - “Это между мной и вашим отцом”.

     Дочери приехали домой на День Матери, и Фрэнсис посадил цветы за день до их прибытия.

     Сара и Натали в основном избегали его, но Кейт не спускала с него глаз и пошла за ним в сарай, чтобы всё выяснить.

     “Ты действительно сделал то, что сказала Кейси?”

     Фрэнсис мог бы наврать ей, и она бы поверила. Она бы поверила всему.

     Он повесил садовые ножницы на крючок. Бросил маленькие ручные грабли в садовую корзину.

     “Это между мной и мамой” - сказал он, не глядя на неё.

     “Это так отвратительно, что меня сейчас от этого стошнит” - сказала Кейт и шагнула к нему, словно собираясь толкнуть - “Как ты мог? Ты забыл, как она заботилась о тебе? Как ты мог так поступить?”

     “Не знаю” - ответил он. Это была правдой.

     “Ты не знаешь?” - её голос был наполнен яростью. “Ты не знаешь?” - повторила она.

     Она собралась уйти домой, но внезапно повернулась к нему: “Я встречаюсь с Питером. Мы ездили друг к другу в колледжи. Я его люблю. Я не очень хорошо себя чувствовала по этому поводу, но теперь всё иначе”.

     Она внимательно следила за его реакцией: “Он бы никогда не поступил со мной так, как ты - с мамой”

     Фрэнсис внезапно разозлился. Он никогда не бил своих дочерей, но сейчас его рука чесалась, чтобы ударить её по лицу: “Кейт. Пожалуйста. Веди себя как взрослая, хорошо?”

     “И знаешь ещё что? Мама знает. И мама не против”- сказала Кейт.

     “Ну конечно”.

     “Это правда. Спроси у неё. Что это? Тебе неприятно, что она что-то скрывает от тебя? Что она что-то делает за твоей спиной?”

     На следующий день, когда дочери, наконец, сели в автобус до города, Фрэнсис подошёл к спальне Кейт, где отдыхала Лена.

     Он не был уверен, хочет ли она, чтобы он зашёл в комнату. Поэтому неуклюже встал у двери и рассказал ей всё, что услышал от Кейт, и спросил, правда ли, что она всё знает.

     “Скорее всего, это кончится ничем” - сказала Лена, не глядя на него, водя пальцами по узору детского лоскутного одеяла Кейт.

     “Она сказала, что любит его”.

     “Я предупреждала её. Я сказала ей, что любовь помогает только до какого-то момента. Но ты же знаешь Кейт - чем больше мы возражаем, тем решительнее она будет “.

     Фрэнсис почувствовал лёгкую дрожь: “Она понимает через что я прошёл? Как она может быть такой глупой? Этот мальчишка! Зачем? Она не станет слушать меня - пожалуйста, объясни ей сама. Мы никогда ничего не говорили ей о том, что она улизнула из дома в ту ночь”.

     Лена, впервые за несколько дней, посмотрела прямо ему в глаза: “Ты её винишь за всё?”

     “Нет. Конечно нет” - ответил Фрэнсис.

     Они были ещё так молоды. Возможно, это быстро пройдёт.

     Он видел, как счастлива Лена, что у Кейт есть кто-то, кого она любит - неважно, Питер это или кто-нибудь другой. Она сама влюбилась сразу и полностью. Возможно, Кейт была такой же.

     Лена сказала ему, что любит его, прежде чем он даже стал думать об этом. Для него это было необычно и немного шокирующе.

     Они тогда шли по тротуару в Бэй-Ридже. Он остановился, чтобы поцеловать её, их холодные носы соприкоснулись. Она не ждала его ответа. Просто дала понять, что её любовь принадлежит ему, а дальше - пусть он решает сам.

     “Лена” - сказал Фрэнсис. Он подошёл к краю кровати, не зная, что он хотел сказать - “Я ...”

     Но Лена была как стиснутый кулак. Она натянула на себя одеяло и вжалась в стену: “Всё будет хорошо, Фрэнсис. Но не сразу”.

     14.

     К последнему курсу колледжа ребята из сборной по бегу вместо тренера стали приходить за установкой к Питеру.

     Тренер охотился за работой в колледже первом дивизиона из Пенсильвании и часто отвлекался по этому поводу. Поэтому именно Питер объяснял им, какой темп следует поддерживать, какие дистанции надо пробегать на тренировках.

     Питер передвигал бегунов с дистанции на дистанцию, переставляя тех, кто всю жизнь бегал две мили, на полторы тысячи метров, проводя короткие точечные встречи с ними под трибунами. Он вёл себя на беговой дорожке, как будто это был его офис.

     В основном это были неуклюжие студенты, которые пришли в команду по бегу из-за неудач в других видах спорта.

     Бежать было просто. Трудно было бежать на длинные дистанции, поэтому, по большей части этим занимались Питер и несколько других студентов, завербованных колледжом как раз для этого.

     Один парень, который специализировался на средних дистанциях, как-то для разнообразия пробежал дистанцию с барьерами, и Питер подметил, что тот идеально подходит для стипль-чеза.

     Он упоминал обо всех сделанных им изменениях тренеру - в виде рекомендаций, спрашивая его мнение об этом. А к следующей тренировке все предложенные им изменения уже оказывались утверждены как часть тренировочного плана.

     Результаты команды заметно улучшились. После каждой удачной гонки очередной бегун поднимал голову и искал в толпе Питера, а не тренера.

     Тренер сказал, что Питеру надо меньше анализировать товарищей по команде и больше заняться собой.

     Но как Питер мог заниматься собой, если бы при каждом удобном случае он садился в автобус на Нью-Йорк, чтобы увидеть свою девушку?

     “Ещё одно, Пит” - сказал тренер - “Твой пот пахнет алкоголем. Полегче с этим, хорошо?”

     Кейт была такой же, как раньше и при этом совершенно другой.

     В тот вечер, когда она вошла в бар, когда они встретились в первый раз за много лет, она изогнула брови, точно так же, как в день, когда учитель седьмого класса объявил о первой контрольной года. Его охватил поток воспоминаний.

     Позже она призналась, что могла и не прийти.

     Её мать начала курс химиотерапии, отец запретил им встречаться, плюс она очень нервничала. Она переодевалась по крайней мере десять раз, и, в конце концов, позаимствовала одежду у соседки по комнате.

     К тому времени, когда она пришла в бар, он заканчивал пинту пива. Когда он встал из-за стола, чтобы обнять её, ни один из них не знал, что сказать.

     Он приехал туда на час раньше, и, обойдя вокруг квартала, чтобы убить время, зашёл в другой бар и опрокинул две рюмки Джемисона - одну за другой, откидывая голову, как обычно это делал его отец.

     Поначалу это не помогло - его нервы скреблись под кожей как пауки. Но возвращаясь по тротуару к месту встречи, он постепенно почувствовал себя более спокойным и уравновешенным.

     “Питер” - сказала Кейт, немного отстранившись и глядя в его лицо - “Я не могу в это поверить”.

     Кончики её волос были окрашены в пурпурный цвет. Ногти были покрыты чёрным лаком и в основном обкусаны. Её длинные тонкие пальцы были увешаны широкими серебряными кольцами, она была обута в Док Мартенсы, зашнурованные до колен.

     Но её лицо было таким же - ясные глаза, проказливая ухмылка. Он смотрел на её рот, пока она говорила.

     “Я рада, что ты написал” - сказала Кейт, как только они сели. Как будто она не писала то же самое в дюжине писем и е-мейлов, которыми они обменивались.

     У обоих приближались весенние каникулы. Питер уже сдал два экзамена - ему оставалось всего два зачёта, прежде чем на неделю отправиться в Квинс. Кейт предстоял первый экзамен.

     “Ну” - улыбнулась она - “Как дела в школе?”

     Они часто навещали друг друга и разговаривали по телефону почти каждый день.

     Как правило, они не говорили ни про Гиллам, ни про родителей - ни о чём, что хоть как-то касалось того, что произошло между их семьями в мае восьмого класса.

     Хотя они выглядели по-другому в восьмом классе, оба почувствовали возвращение к чему-то знакомому, к тому, что всегда принадлежало только им.

     У Питера на шее всегда была пара родимых пятен, похожая на укус вампира. Они были там же, но шея стала другой - шире, сильнее, с шероховатостью щетины. У обоих были длинные, худощавые тела - только тело Питера был ровным и твёрдым, как ствол дуба, тогда как у Кейт была талия.

     У Кейт была россыпь веснушек на носу и плечах, но тело её было молочно-белого цвета. Шея Питера, лицо и предплечья были темно-коричневыми от бега в футболке. Когда она обнаружила у него под рубашкой волосы на груди, то на мгновение смущённо отстранилась.

     Кейт удивляли простые вещи: вид его йогурта рядом с её апельсиновым соком в мини-холодильнике. Его трусы на полу рядом с её лифчиком.

     Однажды она по ошибке стала натягивать его джинсы. А когда это поняла, то подумала, что никогда в жизни не была так счастлива.

     Той весной у них был лишь одна ссора.

     Кейт рассказывала об отце. О том, как он нагадил матери, затеяв шашни на стороне. Что это было самой большой ошибкой в его жизни, включая ночь, когда он подошёл к двери в Стэнхоупов. Питер никак не прореагировал.

     “Надеюсь, ты не чувствуешь себя виновным” - спросила Кейт, пытаясь понять его отсутствующий взгляд.

     “Виновным? Нет. Думаю, что в ту ночь было много жертв. Твой отец, твоя мать, моя мать …”

     Кейт отодвинулась, резко взглянув на него: “Ты считаешь свою мать жертвой?”

     “Да. Конечно” - медленно сказал Питер.

     “Ты это серьёзно?”

     “Да, я это серьёзно”.

     “Обоснуй” - сказала Кейт, подбоченясь.

     “Кейт, она явно была больна. Насколько я знаю, она до сих пор в больнице. Если бы только она с самого начала принимала правильные лекарства …”

     Кейт подняла руку, словно давая ему знак остановиться. “Не надо мне это объяснять. Думаю, что нам надо смириться с тем, что у нас всегда будут разногласия по этому поводу” - и добавила - “Она определённо всё ещё находится в больнице. Адвокат моего отца позвонил бы нам, если бы её освободили”.

     “Ага” - сказал Питер. Эта информация прозвучала как внезапная пощёчина.

     “Из-за того, что она ему сделала, отцу обязаны сообщить, если будут изменения в её статусе”.

     “Да, я это понял. Спасибо” - он сделал паузу - “Не то чтобы она это сделала именно ему. Я имею в виду, что она ничего не имела конкретно против него. Он просто оказался человеком, который тогда подошёл к двери. Почему они должны сообщать об изменении её статуса? Думают, что она опять пойдёт к нему с пистолетом?”

     “Она стреляла в него, потому что ненавидела меня. Мама сказала мне об этом”.

     Питер был настолько ошарашен услышанным, что едва сдержал смех: “Всё гораздо сложнее, Кейт”.

     “Ты хочешь повидаться с ней? В этом дело? Я думала, что ваши отношения закончены. Ты сам сказал, что давно не общался с ней”.

     “Она моя мама”.

     “И?”

     “Нет, я не хочу её видеть” - сказал он, и это звучало правдой. Одна мысль о том, чтобы зайти в комнату к ней, звучала как возвращение хаоса в его жизнь.

     “Питер” - сказала Кейт, прижимая пальцы к вискам, как будто пытаясь заблокировать шум в голове - “Ты можешь представить, как это было для нас? Когда мой отец был в больнице? Когда мы беспокоились, не поражён ли его мозг? Моя мама нарезала ему еду на кусочки. Она мыла и одевала его”.

     “Я уверен, что это было ужасно. О чем мы собственно спорим?”

     “И ни слова от тебя. Ни одного слова. Я выбрала колледж в Нью-Йорке отчасти потому, что думала найти тебя там. Ты говорил про Квинс той ночью, помнишь? Ты же мог найти меня в любой момент. Я была там же, где и всегда. Почему ты не сделал этого?”

     “Я сделал” - смиренно сказал он.

     “Ты написал письмо по своей прихоти и отправил его мне четыре с половиной года спустя”.

     Но Питер не мог связно объяснить это, как не мог объяснить свои чувства к Кейт бегунам из команды Датч Киллс. То, что он сделал, имело смысл с точки зрения сердца, но не мозга.

     Они шли по Бродвею. Кейт ушла вперёд и стояла, обхватив себя руками перед витриной. Бродвейский Шоколатье. Дегустация по вторникам. Класс по приготовлению трюфелей в четверг. Её профиль был как каменный.

     “Ты права. Я должен был связаться с тобой раньше. Как я и написал в своём первом письме. Я думал, что свяжусь, но боялся, что ты меня ненавидишь. Я думал о тебе всё время. Я не знаю, почему я не написал раньше. Я думаю ...”

     “Что?”

     “Слишком много всего навалилось. Я беспокоился о маме. Потом ушёл отец. Меня беспокоило, что я в тягость своему дяде. Я принимал каждый день таким, как есть, и не заглядывал вперёд или назад, потому что всё это было чересчур. Я думал, что напишу тебе, как только всё улажу. Но ничего так и не уладилось”.

     Довольно долго она стояла неподвижно, не глядя на него.

     “Я больше не хочу об этом говорить” - наконец сказала она.

     “Хорошо” - согласился он.

     Они не чувствовали себя обычной студенческой парой, или даже просто обычными студентами - они играли эту роль.

     Поздно вечером, выкурив полпачки сигарет, после того как её вырвало на ступеньках общежития Питера, Кейт сказала, что они уже прошли через все тяжести, через которые обычно проходят пары - почему бы им теперь не наслаждаться жизнью? Питер согласился. Пришло время веселиться.

     Он понял, что главное в веселье зачастую было не само веселье - вечеринка, бочонок пива, купание голышом в утином пруду - а бесконечные разговоры об этом, рассказы и пересказы случившегося, смех друзей, которые жалели, что не смогли при этом присутствовать.

     Раньше он был лишь одним из слушателей - одним из тех, кто всё пропустил. Но начиная с колледжа, начиная со встречи с Кейт, он сам был участником.

     Когда-то ему придётся пойти на работу. Когда-то ему придётся решить, хочет ли он снова увидеться с родителями. Но до окончания колледжа он просто делал то, что и остальные.

     Когда в нём опять разгоралось беспокойство - невозможно полностью победить свою натуру - он звонил друзьям, спрашивал, кто из них свободен, кто хочет встретиться.

     Когда Кейт приезжала к нему в Эллиотт, они ходили на футбольные матчи и вечеринки в общежитии. Когда Питер приезжал в Нью-Йоркский университет, они шли в бары и клубы с другими студентами и заканчивали каждую ночь в забегаловке на Св. Марке.

     Питер думал о том, насколько другой была бы высшая школа, если бы Кейт была с ним. Если бы она всегда была рядом с ним. Они пили так, как будто им за это платили - смеялась Кейт. Всё - от Bud Lights до Zimas, от вина в коробках до виски, водки, рома.

     “Терпеть не могу ром” - заметил Питер однажды вечером, доливая его себе в стакан. Все засмеялись.

     Всем, кто спрашивал, где они повстречались, они отвечали, что росли вместе. Без подробностей. Влюблены со школы, думали люди, и Питер с Кейт их не поправляли.

     Вдруг, не раньше, чем он почувствовал, что привык к колледжу, научился ориентироваться в туннелях между автовокзалом и метро, которые приближали его к Кейт, когда он только начал чувствовать, что наслаждается жизнью, живёт сегодняшним днём, без прошлого и будущего - его начали спрашивать, как он собирается жить дальше, кем хочет стать.

     Советник по трудоустройству в колледже первым поднял этот вопрос.

     Ближе к окончанию колледжа Джордж сказал, что Питер может вернуться и жить с ним столько, сколько нужно. Со своей подругой Розалин он снял новую 2-спальную квартиру. Там у Питера было бы достаточно места, если ему понадобится время, чтобы встать на ноги.

     Новая квартира находилась буквально за углом от старой, и Питер прожил в ней несколько недель перед последним курсом. Она была чистой и бежевой, с безделушками и растениями в горшках, и в ней не было абсолютно никаких следов Джорджа, если не считать щетину, покрывающую раковину каждое утро.

     Однажды подруга Джорджа сама позвонила Питеру, чтобы повторить его предложение. Чтобы Питер не подумал, что его приглашает только Джордж.

     “Ты многое пережил” - сказала Розалин, и Питер почувствовал смущение. Конечно, Джордж рассказал ей всё. Наверняка. Он был не против, просто это застало его врасплох.

     “И ещё, Питер” - добавила Розалин - “Я устраиваю вечеринку на день рождения Джорджа. Было бы отлично, если бы ты смог прийти. Ему кажется, что ты с кем-то встречаешься. Просто стесняешься об этом сказать. Приводи её тоже, если, конечно, хочешь. Ему исполняется тридцать семь, и он этим немного расстроен. Мы просто собираемся поужинать в его любимом тайском ресторане”.

     “Извини, ты уверена что тридцать семь?” - Питер быстро подсчитал. Это означало, что Джорджу было всего двадцать девять лет, когда он с отцом внезапно переехал к нему.

     Он знал, что Джордж был на десять лет моложе отца. Но, например, тренеру было сорок, а он выглядел моложе Джорджа. Если подумать, большинство его профессоров были старше сорока, и все выглядели моложе Джорджа.

     “Я уверена. Он тоже многое пережил”.

     Профилирующим предметом Питера была история. Но, похоже, специализация не имела большого значения при поиске работы. Словесники шли в юридическую школу. Философы шли в ординатуру.

     Ординатура была не для Питера, потому что он не проходил требуемых курсов. Финансы его не интересовали. Бухучет казался слишком скучным. Кем ещё может быть человек? Учителем?

     В декабре последнего курса колледж устроил ярмарку вакансий, и Питер прогуливался по ней, рассматривая стенды.

     Маркетинг, реклама, консалтинг, здравоохранение, гостиничный бизнес, страхование, уход за детьми, отдел исправительных учреждений, отдел транспорта. У Starbucks был свой стенд. У Sears - свой. Местная компания коммунальных услуг. Парк развлечений в Камдене.

     На всех стендах висели завлекающие постеры, стояли миски с конфетами и улыбающиеся представители. Все работы находились в Нью-Джерси и Нью-Йорке, и он почувствовал себя бабочкой, пришпиленной к гербарию.

     Он только что закончил читать биографию Стива Префонтейна и был готов объездить всю страну. Он мечтал об Орегоне, Колорадо, Калифорнии.

     Иногда во сне он задавал матери вопросы, на которые она отказывалась отвечать. Иногда, тоже во сне, он приносил ей свою зачётку, словно первоклассник, показывающий звёздочки в своей тетради, но она выпускала её из рук на холодный линолеум, даже не глядя.

     Недавно, в реальности, по дороге на соревнования в Сиракьюз, их фургон остановился в Олбани, чтобы ребята из команды могли поесть, зайти в туалет и просто размять ноги.

     Питер почувствовал, что украдкой оглядывается вокруг, как будто за ним кто-то следит. Когда команда заканчивала есть, он вышел в вестибюль, чтобы посмотреть на карту с пунктирными линиями, показывающими маршруты в город и обратно.

     Он не сказал Кейт о дне рождения Джорджа, оправдывая это тем, что у него самого вряд ли получиться прийти.

     Он упомянул Кейт Джорджу лишь раз, сказав только, что как-то встретился с ней в баре. Джордж был ошарашен, спросив, почему Питеру надо было встретиться именно с ней. Он что, пытается подлить масла в огонь?

     “Она может разбередить старые раны. Может, её подговорил отец. Может, он думает о гражданском иске” - размышлял вслух Джордж.

     В то время он всё ещё жил в старой квартире. Они пытались починить кондиционер - конденсат из него просочился внутрь квартиры и повредил паркетный пол. Джордж лежал на спине, глядя на устройство снизу.

     “Она не склонна к драматизму” - сказал Питер и на этом закончил разговор.

     Кейт срезала крашеные кончики волос, сняла лак с ногтей и пошла на собеседование на должность криминалиста в полиции Нью-Йорка. Ей предложили работу прямо на собеседовании.

     Она думала о технологии. О биохимии. Даже пару недель рассматривала агрикультуру, пока не поняла, что по этой отрасли в Нью-Йорке очень мало работ.

     В тот день, когда она сходила на собеседование в криминальную лабораторию на Джамайке, одев уродливый коричневый костюм, который достался ей от Натали и Сары, она сказала Питеру, что почувствовала себя там как дома.

     “Это может оказаться для Вас культурным шоком” - сказал ей доктор Лерер, приглашая присесть среди микроскопов и бунзеновских горелок. Но она росла в этой культуре, она говорила на этом языке.

     Питер позавидовал уверенности её выбора. Все варианты, которые она рассматривала, были из одной категории. Она знала, чего хотела, и сосредоточилась именно на этом.

     В отличие от Питера, который сегодня хотел стать тренером, а завтра - пойти в аспирантуру и стать профессором колледжа.

     “Я приняла предложение. Выхожу на работу первого июня” - сказала Кейт.

     “В Нью-Йорке?”

     “Да, лаборатория находится в Квинсе”.

     “И ты уже согласилась?” - переспросил Питер.

     “Да. Почему ты спрашиваешь? Ты не рад за меня?”

     “Конечно рад. Но это означает, что мы остаёмся в Нью-Йорке”.

     “Ну да. А ты собирался куда-то ещё?“

     Они никогда не обсуждали, что произойдёт, когда закончится колледж. Оба хотели оказаться поближе друг к другу, чтобы чаще видеться.

     “Не знаю. Я думал, что, может, мы уедем в какое-нибудь совершенно незнакомое место”.

     “Почему нам надо уезжать в незнакомое место?” – спросила Кейт с растерянностью в голосе

     Питер не мог объяснить почему - он и сам не знал. Иногда он представлял себя идущим по незнакомой местности, поднимающимся на вершину, смотрящим на незнакомый пейзаж, раскинувшийся внизу. Это было волнующее чувство.

     Их выпускные выпали на один день, и оба испытали облегчение, что могут хоть ненадолго отложить встречу с семьями друг друга.

     Джордж и Розалин пришли на выпускной Питера.

     После церемонии, когда его товарищи по команде собирались на вечеринку, Питер сказал им, что уже запланировал отметить это событие с дядей. Джорджу и Розалин он сказал, чтобы они шли обедать сами, потому что он будет гулять с друзьями.

     Вместо этого Питер прошёл две мили по просёлку до ближайшего бара, где планировал просидеть весь день в одиночку, смотря бейсбол по телевизору.

     По дороге он прошёл мимо заброшенного лимонадного лотка - с игрушечным кассовым аппаратом, валявшимся в траве. Из ящика аппарата торчала смятая долларовая купюра.

     Питер переехал к Джорджу и Розалин на лето и решил опять поработать с арматурщиками, пока не решит, чем ему заниматься.

     “Это временно” - повторил он, должно быть, дюжину раз в первые выходные. В конце концов, Розалин положила свою холодную руку ему на плечо и сказала, чтобы он не беспокоился об этом.

     Его спальня так сильно пахла освежителем воздуха, что у него разболелась голова. Он накрыл освежитель полотенцем и спрятал его на дно узкого шкафа.

     Джорджа больше смутило, чем разочаровало то, что Питер закончил колледж без определённого плана. Он говорил, что ему нравится каждое утро спешить вместе с Питером к машине с коробками ланча в руках, но при этом частенько просил Питера рассказать о курсах, которые тот посещал в колледже, как бы напоминая, о чём он должен думать в первую очередь.

     В первый день работы с арматурщиками Питер огляделся в поиске старых знакомых. Через несколько дней он начал расспрашивать, куда они делись.

     Парень, которого он спросил, сказал, что Джон Сальваторе получил тяжёлые травмы и, вероятно, больше не сможет работать. И Питер задумался, успел ли он купить дом, о котором мечтал, женился ли на своей девушке.

     Оказалось, что Джимми МакГри всю неделю работал рядом с Питером, просто Питер его не узнал. Он сильно растолстел, и его лицо было измождённым. Он выглядел лет на десять старше Питера.

     Как-то утром Питер подошёл к нему и напомнил о себе.

     “Да, я помню” - сказал Джимми - “Сын босса”.

     “Не сын. Племянник”.

     “Можно у тебя узнать, племянник - сколько дней тебе пришлось ждать, пока тебя вызовут на работу? У меня есть двоюродный брат - ему пришлось ждать несколько недель. У него недавно родился ребёнок. Ему пришлось ждать почти месяц, пока его вызовут”.

     Питер всего лишь сделал то, что сказал ему сделать Джордж. Он подошёл утром к воротам стройки, и зашёл, когда вызвали его имя.

     “Извини” - сказал Питер, хотя не понимал, за что именно извиняется. В тот день он заработал более трёхсот долларов - ему как раз были очень нужны деньги. Он не мог вечно оставаться у Джорджа в комнате, заполненной запахом освежителя.

     Джимми оскалился, но явно не от радости. Зубы у него были острые, с коричневыми пятнами и были похожи на шакальи.

     Джордж, наконец, встретился с Кейт в последний день августа 1999 года, в тот день, когда она переехала из бесплатного летнего жилья в университетском городке на квартиру, которую сняла с несколькими подругами.

     Питер надеялся, что к осени они будут жить вместе, но всё ещё не знал, чем будет заниматься. Несколько его товарищей по команде из Эллиотт Колледжа сняли дешёвую квартиру на углу Амстердам Авеню и 103-й Стрит, и он согласился жить с ними.

     Кейт первая предложила ему пожить с друзьями, весело провести время - квартплата будет дешевле, если они разделят её на всех.

     Но Питер подозревал, что она тоже хотела пожить отдельно, потому что у неё пока не хватало смелости сказать родителям о том, что они встречаются. Несколько лет назад она в приступе ярости сказала об этом отцу, но, насколько знал Питер, больше этот вопрос не поднимала.

     Фрэнсис, должно быть, ничего не сказал об этом сёстрам Кейт. Потому что, когда Питер и Кейт ещё были первокурсниками, и он приехал к ней в Нью-Йоркской университет на выходные, внезапно появилась Сара.

     “Я принесла тебе сэндвич” - сказала она, когда Кейт открыла дверь, а потом заглянула в комнату и увидела Питера, сидевшего за столом Кейт в шортах и футболке. Это было начало ноября - Сара только начала работать на Бликер Стрит, недалеко от общежития Кейт.

     “Что за херня” - сказала она, побледнев, отдала Кейт пакет с сэндвичем, и, не сказав больше ни слова, повернулась и ушла. Через час позвонила Натали. Кейт узнала её по номеру, высветившемуся на телефоне, и пожала плечами.

     “Наверное, пора сознаться” - сказала она Питеру - “Исчезни на час, хорошо?”

     И уже поднимая трубку, поцеловала его.

     Когда он вернулся, было видно, что Кейт плакала.

     Но она заверила его, что всё нормально. Нет, правда, всё в порядке. Всё будет хорошо.

     После этого, слушая обрывки её телефонных разговоров с сёстрами, он понимал, что они спрашивали о нём, но Кейт всегда уходила от вопросов.

     Питер, со своей стороны, не очень спешил встретиться с Натали и Сарой. Но ради Кейт он был готов проводить с ними время. Человеком, которого он меньше всего хотел увидеть, был Фрэнсис Глисон. Но и с ним наверняка придётся общаться, если они станут жить вместе.

     Когда он узнал, что Кейт собирается для переезда арендовать фургон, Питер предложил использовать машину Джорджа. Он был уверен, что Джордж будет не против.

     Конечно же, Джордж был не против того, чтобы Питер взял машину. Он был против того, чтобы тот её вёл.

     Питер получил водительские права меньше года назад. У его приятеля по команде в колледже был маленький хэтчбек, и он разрешал Питеру брать его, чтобы съездить к Кейт в Нью-Йорк. Но у Джорджа был здоровенный трак.

     “Для кого, говоришь, тебе нужна машина?” - спросил Джордж. Он пообещал Розалин повесить полки над телевизором, и только что вернулся из хозяйственного магазина с двумя длинными дубовыми досками и парой металлических уголков.

     Когда Питер произнёс имя Кейт, на лице Джорджа отобразилось удивление: “Из всей рыбы в море, Питер? В колледже не было других девушек?”

     Он положил доски на пол и бросил пластиковую сумку с крепежом сверху. Он прищурил лицо, словно понять это было для него физически тяжёлым, болезненным процессом.

     “Не было” - коротко ответил Питер.

     Джордж кивнул, дал информации улечься в голове. Он подошёл к кухонной раковине и, прислонившись спиной к Питеру, налил стакан воды и выпил.

     “Мне это не нравится. Что-то в этом не так” - сказал он.

     “Я понимаю” - ответил Питер.

     “Понимаешь, это проблема. Не могу объяснить”.

     “Я понимаю”.

     “Та девушка, эта девушка, буквально любая другая девушка - не имеет значения. Во всём мире есть только одна девушка, встречаться с которой кажется мне плохой идеей - Кейт”.

     “Но почему?” - наконец Питер нашёл в себе силы возразить. Его отец ушёл. Его мать исчезла. Кто будет возражать? Возможно, её родители. Но Кейт с ними разберётся. Если у него будет возможность с ними поговорить, он уверен, что сможет убедить их изменить мнение о себе. А если не сможет, то это их проблема. Он и Кейт никому не сделали ничего плохого. Он очень сожалеет о том, что сделала его мать, но мистер Глисон, конечно же, не может винить его в этом.

     “Потому что ...” - пытался объяснить Джордж - “Потому что это значит, что всё это не кончилось много лет назад. Всё это ещё продолжается”.

     Ну уж нет, подумал Питер, но не стал спорить. Всё, что случилось - случилось с их родителями. Или, по крайней мере, их родители были виновниками всего, что случилось. Или, по крайней мере, их родители могли предотвратить случившееся. Или ...

     У него возникало подавленное чувство всякий раз, когда он думал о той ночи. Если бы он тогда не предложил Кейт улизнуть из дома. Если бы их не поймали. Одно привело к другому, и так далее. Но кто мог предсказать, что эффект домино приведёт к таким последствиям? Точно не пара подростков.

     Когда он и Кейт снова начали встречаться, то решили оставить старый багаж в прошлом и начать всё заново. Теперь они были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что им нужно. Они слишком долго были вдалеке друг от друга, чтобы понять, насколько тяжела разлука.

     “Всё, что я знаю, что она - та самая, единственная. Я её люблю”.

     Джордж снова щёлкнул краном и наполнил стакан. Он глотал воду, как будто провёл в пустыне несколько недель.

     “Ты очень упрямый, Питер. Ты хороший ребёнок, но очень упрямый”.

     “Я не ребёнок”, - сказал Питер. И, сказав это, вдруг почувствовал себя маленьким.

     “Ты её любишь. Хорошо. Это сильное чувство, но хорошенько всё продумай. Что будет дальше? Ты собираешься на ней жениться? Завести детей? У твоей матери и Фрэнсиса Глисона будут одни и те же внуки? Они будут сидеть за одним столом на Рождество?”

     “Что?” - переспросил Питер. Ради бога, пока никто ничего не говорит о детях.

     Он просто мечтал когда-нибудь жить в одной квартире с Кейт, каждый вечер возвращаться домой и рассказывать ей как прошёл день, слушать её, лежать с ней обнажёнными на кровати, с натянутыми до подбородков одеялами, просыпаться утром, чувствуя рядом её тёплую кожу. Но это могло случиться только после того, как он решит, чем будет заниматься.

     Джордж вздохнул.

     “Я тоже поеду” - сказал он - “Лишняя пара рук вам не помешает. Плюс, мне всё равно когда-нибудь придётся с ней встретиться. Так ведь?”

     Питер нервничал, когда они подъехали к общежитию Кейт. Дрожь пробирала его до самых костей, как будто он опять ехал в фургоне, направлявшемся на региональные соревнования.

     Кейт была одета в старые обрезанные джинсы и кроссовки - одежду, удобную для перетаскивания вещей. Её волосы были собраны в пучок на макушке, и он видел, что она уже вспотела - тёмная полоска проступала на футболке вдоль позвоночника. Было жарко, а она перенесла вниз дюжину коробок из своей комнаты, хотя Питер сказал не начинать без него.

     “Это она?” - спросил Джордж, когда они остановили машину возле общежития.

     “Не забывай - она не ждёт, что ты приедешь” - сказал Питер. Он понял, что Кейт ещё не заметила их. Она не знала, какую машину следует высматривать.

     Джордж был одет в черные шорты, чёрную майку, обтягивающую живот и ярко-белые кроссовки. Он проверил свои зубы в зеркале и подмигнул Питеру. “Как моя причёска?” - спросил он.

     Питер видел, что Кейт заметила мужчину, идущего рядом с ним.

     “Джордж!” - сказала она, когда они подошли достаточно близко - “Я так рада с тобой познакомиться”.

     Она поблагодарила его за то, что он приехал помочь. Джордж принял благодарность, но был более сдержанным, чем обычно. Кейт, конечно же, этого не знала.

     Она спросила, объяснил ли ему Питер подробности переезда.

     Джордж глянул на Питера. “79-я Ист, да? На углу Второй Авеню?”

     “Он что-нибудь ещё упоминал? Нет? Отлично. Тогда поехали”.

     Квартира оказалась на шестом этаже. Лифта в доме не было. Об этом никто из них не упомянул.

     “О боже” - сказал Джордж после первого же подъёма по лестнице, ставя коробку в квартире - “Вы что, не могли найти квартиру на двенадцатом этаже?”

     “Да ладно” - сказала Кейт - “Подумай, какими мощными станут мышцы твоих ног, когда мы закончим”.

     Джордж улыбнулся, и Питер почувствовал, что ужасный страх, который он испытывал с самого утра, начал испаряться.

     Каждый раз, когда они поднимались по лестнице, казалось, что Джордж и Кейт становятся ближе друг другу.

     Они сновали вверх и вниз, и по всей лестнице раздавался звонкий голос Кейт. Она задавала Джорджу вопросы о себе, о разных вещах и событиях в мире: о Монике Левински, о католической церкви, про евро.

     Они сделали перерыв, когда перетащили больше половины вещей, и Джордж рассказал Кейт значение каждой из своих татуировок. Он рассказал ей о Розалин, что он долго был в неё влюблён, прежде чем пригласил на свидание.

     Наконец закончив перетаскивать вещи, они в изнеможении растянулись на полу новой кухни Кейт.

     Воздух в квартире был застоялым. Питер уже ненавидел идею раздельного с Кейт проживания.

     “Кто-нибудь хочет пива?” - спросила Кейт, даже не пытаясь встать. Джордж отказался, сказав, что у него в машине есть газировка.

     Питер встал, открыл дверцу холодильника и дал холодному воздуху на мгновение окутать его, прежде чем достать упаковку пива, которую им оставили соседи Кейт по комнате. Он взял одну баночку и выпил её двумя длинными глотками.

     “О боже” - сказала Кейт - “Оставь хоть немного для нас”.

     “Да, действительно” - сказал Джордж.

     Когда Питер и Джордж вернулись к машине, то обнаружили рядом полицейского, докопавшегося до курьера, у которого на руле велосипеда болтался пакет с чьим-то заказом.

     Полицейский был огромен, с руками такой толщины, что форменная рубашка растянулась вокруг них.

     “Извините” - сказал Джордж, обходя их. Он припарковался в неположенном месте, оставив включённой мигалку.

     Полицейский внимательно посмотрел на Джорджа, словно давая ему понять, что заметил, где тот запарковался, и, если захочет, может создать ему неприятности.

     Когда они отъехали, Джордж сказал, что проблема с полицейскими состоит в том, что теперь работа привлекает совершенно другой контингент.

     В полицию всё ещё поступали замечательные парни - “и женщины”, добавил он - и в отличие от старых времён, теперь они были всех цветов и мастей.

     Но в наши дни стало слишком много молодых полицейских, которых привлекала только возможность носить пистолет и применять силу. Может быть, поэтому их стали уважать меньше, чем раньше.

     В нормальном мире быть полицейским считалось бы не менее престижным занятием, чем быть инвестиционным банкиром. Или даже доктором.

     Что может быть важнее, чем обеспечение безопасности людей? Чем быть единственным, к которому люди обращаются в самых отчаянных ситуациях?

     И тем не менее.

     “Знаешь, что я видел на днях? На Бродвее, возле станции Боулинг Грин? Там протестовало примерно тридцать студентов Сити колледжа. У одной девушки была табличка с надписью “Fuck the Police”. Ты не заметил её? Это был в понедельник, когда мы работали в здании компании Standard and Poor. Белая девушка. Наверняка, приехала из какого-нибудь Нью-Канаана. А теперь объясни мне, какие у неё могут быть проблемы с полицией. Скажи, кого она будет звать на помощь, если какой-нибудь онанист решит вывалить своё хозяйство посреди автобуса?”

     Питер видел протестующих, но не обратил на них внимания. Точка зрения Джорджа казалась ему одновременно и правильной, и ошибочной.

     “История существования полицейских, как правило, связана с историей протеста” - сказал Питер - “Я думаю, что они таким образом реагировали на случай в Бед-Стае, когда полицейские побили подростка. Сколько ему было лет? Тринадцать? Они могли его убить”.

     “Тринадцать. Но он выглядел старше”.

     “А если бы он был старше? Он же не делал ничего плохого”.

     “Питер” - Джордж посмотрел на него - “Я не отрицаю, что некоторые полицейские - расистские придурки. Но сейчас я говорю о том, что девушка из Нью-Канаана решила, что каждый полицейский - расист. Просто потому, что какой-то придурок в 79-м участке избил подростка. У этого придурка никогда не должно было быть возможности получить кокарду и пистолет”.

     Питер засмеялся: “Разве расовые меньшинства не сталкиваются с этим каждый божий день? Когда всю расу судят по действиям нескольких идиотов?”

     Питер спорил с неохотой, так как всё ещё думал о Кейт и переполненной квартире, в которую собирался переехать. Мысль о четырёх парнях в одной маленькой ванной заставила его подумать, зачем он на это согласился.

     Джордж сказал, что готов поспорить, что большинство протестующих никогда в жизни не встречались и не разговаривали с полицейскими.

     “Самая большая проблема заключается в том, что за эту работы недостаточно платят” - сказал он - “Ты слышишь? Недостаточно для той опасности, которой они подвергаются. А ещё одна проблема - при первой же возможности, городской полицейский пытается перевестись в пригород. Я читал статью об этом”.

     “О чем?”

     “О полиции. Алё? Проснись, Питер! Молодые люди должны рассматривать работу в полиции как возможность применить мозг “.

     Питер внезапно распрямился на пассажирском сиденье, словно какая-то невидимая сила толкнула его: “Это очень важная работа”.

     Джордж посмотрел на него: “Я об этом и говорю”.

     В ту ночь, когда Кейт, без сомнения, давно спала в своей новой квартире, Питер лежал, уставившись в потолок и чувствовал себя на целый век старше, чем в начале колледжа. Около полуночи он встал, сунул ноги в свои облезлые кроссовки и выскользнул из квартиры на улицу, в моросящую тьму.

     В баре возле старой квартиры Джорджа он прикинулся, будто очутился там впервые. После второй рюмки он спросил бармена, не помнит ли тот парня, который бывал здесь несколько лет назад. Высокого парня с волнистыми волосами. Полицейского. Он частенько заходил сюда, прежде чем переехать на юг.

     “Ты сейчас описал примерно половину здешних посетителей” - сказал бармен - “Добавь каких-нибудь подробностей”.

     “Не обращай внимания” - сказал Питер и махнул рукой.

     Часом позже, когда Питер поставил бокал на стойку и потянулся к кошельку, чтобы выловить несколько купюр, он почувствовал, как дрожат его руки.

     Очутившись на улице, где изморось давно превратилась в ливень, он почувствовал, что его несёт в сторону давно знакомого пути - пути, который выглядел правильным и который он мог сделать своим.

     Интересно, платят ли новобранцам во время обучения в академии? Сразу ли дают медицинскую страховку или через несколько месяцев?

     Он скажет Кейт, когда сдаст письменный экзамен. Нет, он скажет ей, когда узнает, что поступил.

     Питер продолжал работать с арматурщиками. Каждый день после работы он пытался совершать пробежки, потому что это помогало ему снова почувствовать себя студентом, и лишний час удерживало его вне тесной квартиры.

     Пришла и ушла осень. Наступила Рождественская неделя. Новости были переполнены сообщениями о проблемах, которые несёт грядущий 2000-й год.

     У человечества оставалось меньше месяца на то, чтобы привести себя в порядок. Прежде чем сменится век и все файлы исчезнут. Перестанет работать метро. Начнут падать самолёты. Всё из-за того, что программисты в 1960-х не думали о жизни после 1999 года.

     Но наступило новое тысячелетие, и с человечеством ничего не случилось.

     В феврале он получил извещение из отдела кадров полиции, что успешно сдал письменный экзамен и теперь ему необходимо заполнить дополнительные документы. Среди этих документов было разрешение на проверку данных. К его личному делу прикрепили следователя.

     Питер прошёл тестирование характера, психологическое обследование, устный тест, медицинский осмотр. Ему проверили зрение, слух, кровяное давление, сердце. Когда доктор замерил его пульс, то сказал, что Питер либо был бегуном, либо умер.

     После всего этого он должен был пройти официальное собеседование, всё с тем же следователем, который проводил проверку его личного дела.

     Джордж обо всём догадался, когда стал видеть прибывающие по почте конверты. Он сказал Питеру, что не чувствовал себя так очень давно, с тех пор, как брал почту с похожими конвертами для Брайана.

      Он спросил Питера, уверен ли он в своём решении, насколько далеко продвинулся в процессе оформления, прошёл ли официальное собеседование. Встречался ли с кем-либо после проверки данных.

     “Это будет последний этап. На следующей неделе”.

     “Хорошо” - сказал Джордж, но при этом выглядел обеспокоенным.

     “В чём дело?” - спросил Питер.

     “Ни в чём. Не обращай внимание”.

     Следователь представился сотрудником детективного бюро.

     Он пребывал в хорошем настроении, и, как мог, пытался успокоить Питера, который заметно нервничал. Он рассказал Питеру о проблемах с машиной, которые у него были в то утро, о том, как его жена любит поворчать, но при этом всегда оказывается права.

     Питер гладко побрился, и был одет в спортивную куртку и галстук.

     Остальные тесты были сделаны в Квинсе, но собеседование проходило на Ист Двадцатой в Манхэттене.

     У Питера с собой была папка, в которой лежали все требуемые документы - от карточки социального обеспечения до диплома из Эллиотт Колледжа. Его рюкзак был слишком потрёпанный, чтобы идти с ним на собеседование, а портфеля у него не было - поэтому он сжимал папку в руке, и всё утро переживал, чтобы из неё ничего незаметно не выскользнуло. Всю дорогу в метро он проверял и перепроверял содержимое папки.

     Когда он добрался до назначенного адреса, молодая женщина направила его в комнату для собеседований и принесла стакан воды. Когда пришёл следователь, он сел напротив Питера за избитый деревянный стол.

     Пожилой мужчина начал с вопросов, которые Питер ожидал, и ответы на которые практиковал в голове во время вечерних пробежек: почему Питер хотел работать в полиции, как он себе представлял эту работу.

     Он всё организовал как лёгкую беседу, как будто они просто знакомились друг с другом на шашлыках или во время бейсбола, хотя Питер видел, как он помечает пункты в своём списке.

     Наконец, он спросил о родителях, и Питер дал ответ, который репетировал годами. Его мать жила в северной части штата. Отец жил где-то на юге. Они расстались десять лет назад, и Питер не поддерживал с ними отношений. Он быстро кивнул, показывая, что на этом его ответ закончен, но следователь наклонил голову и подался вперёд.

     “Твой отец. Он был полицейским, не так ли?”

     “Да. Так”.

     “Девятнадцать лет на службе. Он получил травму? Что случилось?” - следователь начал листать свои записи, и Питер почувствовал, как учащается его пульс. Он подозревал, что этот человек уже всё знает.

     С другой стороны, департамент полиции был настолько большим, с таким количеством информации, что какие-то детали можно было и упустить. Ничего из того, что произошло в Гилламе, не имело связи с работой Брайана.

     “Он досрочно вышел на пенсию по причине личного характера”.

     “Да? И что это была за причина?”

     Питера предупреждали, что их вопросы не ограничены никакими лимитами. На психологическом тесте его спросили, встречается ли он с кем-либо. С мужчиной или женщиной? Как бы он себя чувствовал, если бы его потенциальным напарником была женщина? Как насчёт геев или лесбиянок? Как насчёт черных, латиносов, азиатов? Он думал, что подобные вопросы являются незаконными.

     “Мы не поддерживаем отношений”.

     “Вопрос не об этом”.

     “Он рано ушёл на пенсию, потому что хотел изменить свою жизнь. По крайней мере, я думаю, что именно поэтому. Но вам надо спросить его. Он переехал на юг, когда мне было пятнадцать лет. Всё это время я жил у своего дяди”.

     “Твоего дядю зовут Джордж Стэнхоуп?” - сказал следователь, и Питер почувствовал, как у него похолодело внутри.

     “Да”.

     “А твоя мать живёт на Шестой улице в Саратоге?”

     “Я не знаю” - сказал Питер. По крайней мере, это было правдой.

     “Она была арестована в 1991 году и обвинена в покушении на убийство. Мужчина, в которого она стреляла, был вашим соседом, лейтенантом полиции Нью-Йорка, во время происшествия не на дежурстве. Её признали невиновной по причине психического расстройства. Дело закрыто. Так?”

     Питер молчал, его сердце громко стучало.

     “Мне было четырнадцать лет. Я не был знаком с большинством деталей происшедшего”.

     “Она использовала оружие твоего отца, так?”

     “Да, думаю что это так”.

     “Ты думаешь, что это так” - следователь отложил свои записи в сторону - “Ты с блеском прошёл письменный экзамен. Без проблем прошёл все медосмотры. У тебя хорошие оценки в дипломе”.

     Питер ждал, чем это кончится.

     “Но при прохождении психологического теста мы заметили аномалии. Я говорю о твоём психологическом тесте, Питер. Не о тесте твоей матери или отца. Твоём”.

     Питер знал, что его тестируют. Психологический тест состоял из тысячи вопросов и длился шесть часов.

     В какой-то момент его попросили нарисовать дом, дерево, самого себя. Потом он вспомнил, что забыл нарисовать ручку на входной двери. Как он может войти в дверь без ручки? Что касается автопортрета, то он нарисовал себя в шортах и майке для бега, а потом подумал, что надо было нарисовать костюм и галстук.

     “Личное дело твоего отца также вызывает беспокойство. У него есть запись об употреблении алкоголя на дежурстве. Январь 1989 года”.

     “Я не мой отец. Я давно его не знаю”.

     “У дяди Джорджа тоже есть кое-какие записи в личном деле. Всякие мелочи, но их необходимо упомянуть”.

     Питер посмотрел в узкое окно и попытался собраться с мыслями.

     “Я никогда не делал ничего плохого. Я подал заявление о приёме на работу. Не моя мама. Не отец. Не дядя. Так что их история не имеет никакого значения, важна только моя”.

     “Возможно” - сказал следователь - “Возможно так и есть. Зависит от многих обстоятельств”.

     Питер ждал ответа две недели. Месяц. Шесть недель. Он слышал, что скоро начнётся новый учебный год в академии, и если его имя вовремя не будет добавлено в список одобренных новобранцев, то ему придётся этот год пропустить.

     Кейт наслаждалась своей работой, несмотря на необычное рабочее время, несмотря на то, что ей приходилось видеть на месте преступления, ползая в темноте на четвереньках со своим черным фонариком в поисках следов и кровяных пятен.

     “Что с тобой?” - спросила Кейт.

     Они пошли в кино, но несколько раз, когда она смотрела на него в мерцающей темноте, Питер сидел, как будто не видя экрана. Не прошло даже полфильма, когда он взял её за руку и потащил по проходу в вестибюль, а потом в холодный воздух улицы.

     “Кейт, когда мы будем жить вместе? Когда мы поженимся? Когда мы будем жить, как хотим, а не просто видеться два-три вечера в неделю? Меня не устраивает нынешняя ситуация”.

     Кейт засмеялась. Они стояли в двух метрах друг от друга на заплёванном жвачкой тротуаре. Кассирша кинотеатра, сидела за стеклом и читала книгу.

     “Я серьёзно. Ты не хочешь, чтобы мы поженились?” - спросил Питер

     “Думаю, что для начала ты должен меня спросить, готова ли я к этому”.

     “Я спросил, не так ли? Лет десять назад”.

     “Нет, ты сказал мне, что так должно случиться. Насколько я помню, ты не спрашивал. Плюс тогда мне было тринадцать лет”.

     “Хорошо. Но ты хочешь этого?”

     “Конечно” - ответила она - “Но я надеюсь, ты понимаешь, что предложение руки делают не так?”

     А потом спросила: “Питер, что с тобой происходит?”

     Он ходил взад-вперёд, рассказывая ей всё - начиная с той ночи, когда решил стать полицейским, вплоть до официального собеседования и долгих недель ожидания. Когда он гадал, возьмут его или нет.

     Ему было стыдно, что он не сказал об этом раньше, но он хотел сделать ей сюрприз. Кейт слушала, дрожа от холода и крепко обхватив себя руками.

     Что ему ещё оставалось делать. Теперь, когда он твёрдо знал, кем хочет быть. Когда он был в этом уверен.

     Было много разных путей, чтобы стать полицейским, множество разных траекторий. Ни одна карьера не была похожа на другую.

     Было безумием, что они могли использовать против него то, что случилось давным-давно, и, по сути, не имело к нему никакого отношения. Он собирался позвонить этому следователю и попросить провести ещё одно интервью. Что Кейт сказала бы об этой идее?

     “Он уточнил, какие проблемы возникли при прохождении психологического теста? Сообщил какие-то подробности?” - спросила Кейт.

     “Нет. Возможно, он всё это выдумал”.

     Кейт кивнула, и Питер почти видел, как информация, которую он ей сообщил, сортируется по полочкам в её мозгу.

     “Если меня не возьмут, возможно, нам надо будет переехать. Я бы попробовал Бостон или где-нибудь в Коннектикуте. Хартфорд. Стэмфорд. Наверняка там меньше конкуренция. Плюс ...”

     “Питер” - сказала Кейт, разводя руки, чтобы обнять его.

     “Ты в этом уверен?” - спросила она - “Ты уверен, что хочешь именно этого?”

     “Да” - сказал он.

     Он будет лучшим полицейским, чем его отец. Он будет больше похож на Фрэнсиса Глисона, пока его не подстрелили. Он дорастёт до звания, которое получил бы Фрэнсис, если бы его карьера не оборвалась. Он будет уважать людей, следовать правилам и подниматься по служебной лестнице. Он уже представлял себе это.

     “Дай мне попробовать одну вещь. Ты можешь подождать ещё немного? Как зовут следователя?”

     В воскресенье Кейт села на ранний автобус в Гиллам. От остановки она пошла домой пешком.

     Она остановилась на полпути, когда уже шла по Джефферсон Стрит, и увидела, что окна дома её детства украшены сердечками, которые когда-то она вырезала с сёстрами на День Св. Валентина.

     От воспоминания о том, как её мать раскладывает лестницу на чердак и достаёт оттуда старые украшения, пока отец придерживает лестницу и, как всегда, говорит “Будь осторожна, Лена”, Кейт хотелось упасть на колени и заплакать.

     Она помнила, как однажды отец вернулся домой с ночного дежурства в День Св. Валентина и подарил каждой из них ластик для карандаша, сделанный в форме сердца.

     Для Лены у него было дюжина роз. И, подстригая их концы и суетясь в поисках вазы, она говорила, что можно было бы подождать до конца февраля, когда цены станут пониже, она бы не обиделась.

     Кейт тихо постучала во входную дверь, и, когда никто не ответил, обошла дом по хрустящей от мороза траве и вытащила из-под камня запасной ключ. Когда она открыла дверь в кухню, отец уже доставал из шкафчика вторую кружку.

     “Я видел, как ты идёшь” - сказал он.

     “Где мама?”

     “Спит”.

     Ещё не было и восьми утра.

     Волосы Лены отросли, волнистые, как и раньше. Только она перестала их красить, поэтому в них виднелась седина. Рак был в стадии ремиссии уже несколько лет.

     Она никогда не обсуждала то, что произошло между Фрэнсисом и Джоан Кавана. Но однажды, примерно через год после операции, когда её волосы всё ещё были короткими и редкими, Кейт шла с ней от итальянского ресторана к машине, и Лена внезапно остановилась и повернула обратно в ресторан. “Я кое-что забыла” - сказала она через плечо.

     Кейт чуть не рассмеялась над неожиданным поворотом, пока не заметила Джоан Кавана, идущую по парковке через улицу. Только когда Джоан вошла в магазин на другой стороне улицы, Лена вернулась.

     “Мама” - сказала Кейт, когда они сели в машину.

     “Я просто не хочу её видеть” - пояснила Лена - “Мне почему-то стыдно”.

     “Это ей должно быть стыдно”.

     “Всё равно” - и она пожала плечами.

     “Мама спит дольше, чем когда вы были маленькими” - сказал Фрэнсис.

     Всю жизнь Кейт казалось, что он читал её мысли. Она положила сумку у двери и взяла кружку, которую он достал из шкафчика. Он молча передал ей бутылку с молоком.

     “Захотелось навестить нас?” - спросил Фрэнсис и сложил свою газету вчетверо. Он был уже одет, уже сходил в продуктовый. Перед ним лежал пустой лист вощёной бумаги, другой был обернут вокруг сэндвича, лежавшего на столе в ожидании Лены.

     “Да, давненько не была дома”.

     “Ты у нас занятая. Как работа?” - улыбнулся Фрэнсис.

     Он всё знал, догадалась она. Непонятно как, но он всё знал. Она пыталась услышать шаги матери по лестнице, но дом молчал. Обогреватель тихо потрескивал в углу возле плиты.

     “Я хочу попросить тебя об одолжении” - сказала она.

     “Да?”

     “Питер подал заявление на приём в полицейскую академию”.

     Фрэнсис сделал секундную паузу: “Питер Стэнхоуп”.

     “Да. Он”.

     Отец изучал её с непроницаемым выражением лица.

     “В любом случае, они пока не сообщили ему результат. Процесс растянулся несколько дольше, чем обычно, потому что во время собеседования всплыло несколько деталей, по которым у них есть вопросы к нему”.

     “И во время психологического теста” - добавил Фрэнсис.

     Кейт почувствовала, как онемели все части её тела.

     “Он сам рассказал тебе это?” - спросил Фрэнсис.

     “Да. Он сказал, что, возможно, они всё это выдумали, чтобы проверить его на устойчивость”.

     “Нет, всё так и есть. Несколько мелочей. Незначительных фактов. Но в сочетании с его семейной историей они вызывают беспокойство”.

     “Откуда ты всё это знаешь?”

     “У меня остались друзья в полиции. Один из них позвонил, чтобы узнать моё мнение по этому поводу”.

     Кейт уставилась на него: “Что ты ему сказал?”

     “Это то одолжение, о котором ты хотела попросить? Чтобы я замолвил за него слово?”

     “Да”.

     “Зачем?”

     “Потому что он хочет быть полицейским, и он был бы очень хорошим полицейским. И потому что я люблю его, и однажды, довольно скоро, мы поженимся”.

     Фрэнсис вздохнул и отодвинулся от стола. “Ты выбрасываешь свою жизнь на помойку” - сказал он.

     Она поставила свою кружку так же аккуратно, как и он, и сказала, что это её жизнь. И не ему читать лекции о том, как надо жить. И что он сейчас сидит здесь, перед ней, только из-за всепрощающего характера Лены.

     Фрэнсис спокойно всё это выслушал.

     “Думаешь, ребёнок в такой семье может вырасти психически неразрушенным? Ты этого сейчас не замечаешь, Кейт, но всё это сидит в нём. Я тебе гарантирую. Брак - штука продолжительная. Все швы проходят проверку на прочность”.

     “Уж ты-то знаешь, не так ли?” - сказала Кейт,

     Фрэнсис строго посмотрел на неё. Она ответила взглядом прямо в глаза.

     “Почему именно он?”

     “Потому что я люблю его”.

     “Любви недостаточно. Даже и близко недостаточно”.

     “Достаточно для меня. И для него тоже”.

     Фрэнсис грустно улыбнулся: “Ты не имеешь ни малейшего понятия, о чем говоришь”.

     Кейт сидела, не двигаясь, и старалась никак на это не реагировать. Как он смеет, из всех людей, рассказывать ей, что такое любовь.

     Вдоль подоконника стоял ряд банок от варенья, наполненных землёй и саженцами. Фрэнсис встал, и Кейт увидела, как висят на нём джинсы. Даже его плечи выглядели уже, чем раньше. У него на рубашке виднелись крошки.

     Её всегда удивляло, почему он никогда не вернулся в Ирландию, почему никогда не свозил их туда, где прожил целую жизнь задолго до её рождения.

     Ей всегда было немного жалко его - покинуть родителей навсегда, в таком молодом возрасте. Но теперь она понимала, сколько свободы ему это дало. Никто не стоял у него над душой, говоря, что и как делать.

     “Папа, ты можешь быть против, но это уже свершившийся факт. Я его люблю. Ты можешь быть частью нашей жизни или нет - это твоё личное решение. Он может остаться с арматурщиками, или пойти в юридическую школу, или заниматься чем-то ещё. Он хочет стать полицейским, но, если честно, мне всё равно - пусть хоть канавы роет”.

     Фрэнсис вздохнул. Он достал лоток со льдом из морозильника и стал по одному вынимать кубики льда и бросать их в банки из-под варенья. Закончив, он остался стоять лицом к окну.

     “Я ответил им, что его следует принять в академию и добавить в класс на этот год. Я сказал им, что он хороший мальчик, хороший студент, вопреки тому, что у его родителей были проблемы. Я сказал им, что у меня с ним нет никаких проблем”.

     Кейт вскочила так быстро, что её стул откинулся назад и упал на пол.

     “Я сказал им, что в том, что случилось той ночью, нет его вины. Я сказал им, что он хорошо учился в школе. Передал им то, что ты сказала мне, когда мама была на операции. Соревнования по бегу, полная стипендия. Конечно, они всё это уже знали”.

     “Значит, ты его простил? Ты не винишь его?” - она хотела обнять его, как будто ей снова было десять лет - “Ты не винишь меня?”

     Фрэнсис обернулся: “Я никогда не винил его. Ему было всего четырнадцать лет. В чём его вина? И с какой стати я должен винить тебя? Ты не понимаешь реальную проблему. Ты даже близко не понимаешь её”.

     Кейт знала, что на самом деле это отец ничего не понимал.

     Теперь всё будет хорошо. Они пережили плохое время - Глисоны, Стэнхоупы - но посмотрите на них сейчас. Посмотрите, как забавно иногда оборачивается жизнь.

     Кейт сразу же представила Питера на Джефферсон Стрит на Дне Благодарения, Рождестве, прочих праздниках, сидящим на диване между её сёстрами, встающим, чтобы заправить кофеварку, вытаскивающим подарки из-под ёлки и выкрикивающим имена.

     Джордж тоже мог бы приехать, может быть. Розалин. Посмотрите на счастливый конец этой ужасной истории. Это была история на века, но без трагического финала, без жертв.

     “Я всё ещё беспокоюсь о ней” - сказал Фрэнсис - “Твоя мама тоже. Теперь, когда она живёт самостоятельно, мы не получаем сообщений о её состоянии”.

     “Ты имеешь в виду мать Питера? Он не видится с ней много лет. Он не упоминает о ней. Она больше не имеет никакого значения”.

     “Не имеет значения? Кэти, любимая - она родила его. Она всегда будет иметь значение”.

     После этих слов Кейт вспомнила о женщине, стоявшей в раме дверей уборной Dunkin’ Donuts на Хэллоуин. Её лицо было бледным и измождённым, а выражение в глазах - диким.

     Она вспомнила Анну Стэнхоуп, сидящую в машине на 103-й улице с выключенным двигателем, со стаканчиком фисташек на коленях. Проходя мимо, Кейт натянула на голову капюшон и, миновав дом Питера, позвонила ему из тайского ресторана в двух кварталах оттуда.

     В другой раз в Риверсайд-парке, где любил бегать Питер, она стояла рядом с деревом в объёмном пальто, которое было слишком широким для её плеч. Кейт заметила её за минуту до того, как Питер прибыл в заранее обговорённое место, от его потной кожи на холодном воздухе шёл лёгкий пар. “Всё нормально?” - спросил он её в тот день.

     “Всё хорошо” - сказала Кейт, оглядываясь через плечо, а затем взяла его за руку и повела к реке, чтобы смотреть оттуда на далёкие рождественские огоньки на Нью-Джерсийском берегу.

     Она была женщиной, которая хотела причинить ей боль. Женщиной, которая так сильно искалечила её отца, что отец, которого Кейт помнила маленькой девочкой, исчез, и на его месте появился человек, которого она иногда с трудом распознавала. Он никогда не вернулся, тот, прежний отец. Кейт всё ждала и ждала, но он так и не вернулся после этого. По крайней мере, не полностью вернулся.

     И это была вина Анны Стэнхоуп. Кейт должна была бояться этой женщины. Она помнила об этом, но всё равно не боялась.

     В последний раз она видела её возле своей квартиры, когда Питер жил на другом конце города.

     Анна сидела на скамейке возле венгерской кондитерской и хмурилась на прохожих. Её глаза приподнялись, когда Кейт оказалась на противоположном углу улицы, словно чувствуя её присутствие.

     Сначала Кейт хотела развернуться и убежать, но потом решила: нет, я не стану убегать. И одновременно почувствовала подступающую ярость.

     Их разделяли четыре полосы движения, и Кейт начала пересекать улицу ещё до того, как переключился светофор. Она подняла руки, останавливая движение, и чувствовала себя как Моисей, раздвигающий волны.

     Когда Анна встала со своей скамьи навстречу ей, Кейт почувствовала, как смелость покидает её, но стиснула зубы и продолжала идти.

     Она распрямила своё тело насколько могла, чтобы казаться больше, как её отец той ночью. Зимнее солнце светило холодом, и в замёрзшем водостоке застряли окурки, фантики и шариковая ручка.

     “Чего тебе надо?” - спросила Кейт, подойдя достаточно близко, чтобы Анна её услышала.

     Вход в метро был всего в нескольких шагах. Если бы ей понадобилось, она могла бы в любой момент исчезнуть там внизу, и появиться где-то далеко, в центре города, притворяясь, что этой встречи никогда не было.

     Потом бы она вернулась домой на такси и старалась бы избегать этого поворота как минимум неделю.

     “Я хочу поговорить с Питером” - сказала Анна - “ И надеюсь, что ты поможешь мне в этом”.

     “Я? Ты хочешь, чтобы я тебе помогла?” - Кейт засмеялась, и тут же закашлялась от собственного смеха - “У тебя хватает совести меня о чём-то просить?”

     Кейт сделала шаг поближе к Анне.

     “Держись от него подальше” - сказала она низким хриплым голосом - “И держись подальше от меня. Он не хочет тебя видеть”.

     Анна вдохнула, словно собираясь что-то сказать, но Кейт уже ушла, снова пересекая улицу на красный свет.

     СОБРАНИЕ

     15.

     То, что сделал с Анной в двенадцать лет их сосед, мистер Килкойн, продолжалось пока ей не исполнилось шестнадцать, и она не уехала в Англию.

     Он появлялся у них дома с пригоршней бантиков или платьем, которое надо было подшить, и спрашивал, не может ли она прийти помочь с его маленькими дочерями. Он не умел обращаться ни с бантиками, ни с косичками.

     Миссис Килкойн умерла от болезни желудка в том же году, когда мать Анны вошла в бурную воду на пляже Киллини, во всей одежде и обуви, за три дня до Рождества в 1964 году.

     Она оставила после себя перламутровую брошь и несколько банкнот на каминной полке.

     В первый раз пойдя с мистером Килкойном, они едва миновали камень, обозначавший границу его земли, когда он сказал: “Подожди минутку, Анна”.

     Мистер Килкойн схватил её за плечо и бедро, притянув к себе. Это было похоже на объятие, за исключением того, что Анна не обнимала его, а он дрожал, сжимая её крепче и крепче, и дрожь становилась всё более сильной. Что-то происходило с ним под одеждой.

     “Девочки нас ждут” - сказала Анна, когда он, наконец, отпустил её. Она чувствовала себя ошеломлённой, и её голова кружилась, не понимая, что происходит. Наверное, ничего не происходит - просто она залезла в крапиву, и теперь её голени горели.

     Когда Анна уехала в Англию, и у неё появилась подруга по имени Бриджит, она через некоторое время рассказала ей о мистере Килкойне. С чего это начиналось, и как он постепенно перешёл от хватания её за одежду к просьбам пойти с ним на сеновал.

     “Анна, почему ты шла с ним? Ты не могла придумать причину, чтобы не делать этого?” - спросила Бриджит - “У нас возле дома был магазин, в котором работал человек, похожий на твоего мистера Килкойна. Я всегда говорила ему, что меня ждёт мама. Что она может прийти за мной в любую минуту. И убегала от него”.

     Они сидели на невысокой стене в школьном дворе на окраине Лондона. Обе работали медсёстрами в местной больнице, обе были ирландками, снимавшими квартиру с группой других ирландских девушек, которых нашли по рекламе в газете.

     “Почему я шла с ним?” - задалась вопросом Анна. Это был сложный вопрос, на который она не могла ответить даже спустя сорок лет.

     Однажды она чуть не отправила вместо себя сестру, на год младше её. Но в каком-то роде старше - потому что Анна слышала на школьном дворе, что у неё уже есть парень.

     Мистер Килкойн, как всегда, пришёл к их двери, но вместо того, чтобы сразу же надеть кардиган, она сказала ему, что чувствует себя неважно.

     “Пусть Бернадетт пойдёт вместо меня” - сказала она. Её отец выключил радио и потёр колючие брови. Бернадетт подняла глаза от удивления. Как в школьной пантомиме, всё остановилось на пару вздохов.

     Прежде чем Бернадетт или мистер Килкойн успели ответить, Анна продолжила: “Но девочки уже привыкли ко мне”.

     Каждый раз, когда она возвращалась домой, отец спрашивал её о дочерях Килкойна, младшие из которых ещё были в подгузниках, когда всё началось.

     Бернадетт делала чай и сидела в углу, качая ногой, наблюдая, как проходит время.

     Однажды Анна чуть не рассказала им об этом, когда мистер Килкойн впервые засунул руку ей под одежду. Свою холодную руку, которая помогала родиться телёнку тем утром.

     Но её отец пил чай и слушал радио. Прежде чем она успела что-нибудь сказать, он набил трубку и ушёл на улицу.

     Наблюдая, как он пересекает небольшой дворик по тропинке к коровнику, она знала, что даже если и расскажет ему, от этого ничего не изменится. Кроме того, что оно будет висеть в воздухе между ними, без обсуждения - как смерть её матери.

     Бернадетт выскочила на улицу, чтобы встретиться с одноклассником, который шёл мимо по просёлку.

     Анна почти сразу пожалела, что рассказала об этом Бриджит. Рассказав ей это, принеся эту историю в Англию, она испортила Англию для себя.

     Когда через два года она уезжала в Америку, то знала, что теперь будет умнее. Она не возьмёт с собой ни частицы Ирландии. Она пойдёт учиться в Нью-Йорке, купит несколько новых блузок, её подстригут, как Джеки Кеннеди, и она никогда больше не будет думать об Ирландии.

     Но за годы, проведённые в кабинетах с врачами - сначала в хорошем госпитале, потом в менее хорошем - она поняла пару вещей.

     Она узнала, что ранние годы жизни имели наибольшее значение в развитии человека. Иначе почему врачи продолжали спрашивать об этом, хотя события, из-за которых её заточили в больницу, произошли гораздо позже?

     Она повернулась спиной к Ирландии в день, когда уехала. Но Ирландия всё ещё была там, позади неё. И как тень, следовала за ней с места на место.

     Тело, которое ехало несколько часов из Саратоги в Нью-Йорк, чтобы увидеть сына, с которым она не разговаривала столько лет, было тем же самым телом, которое пробиралось через высокую траву в Св. Димфне в 1967 году. Это же тело родило двух малышей. Это же тело, становилось твёрдым как доска, когда мистер Килкойн дышал слишком близко к её уху.

     Начало жизни имело значение и для Питера, понимал он это или нет.

     Все эти годы осторожного передвижения по дому в Гилламе где-то отложили на нём отпечаток.

     Были периоды, когда Анна преодолевала четырёхчасовую дорогу по три раза в месяц, чтобы проведать Питера. Задерживалась в городе на шесть, восемь или даже двенадцать часов.

     Она включала радио, пока ждала, чтобы увидеть его, слушала интервью со знаменитостями или инструкции о том, как засолить индейку или как спасти себя, когда машина погружается в воду.

     Во время этих поездок, если погода была особенно хорошей, она останавливалась у смотровой площадки на Палисайдах и сидела на скамейке, глядя на широкий Гудзон.

     Часто, когда её мозг был так перегружен Питером, что ей нужно было отдохнуть от размышлений о нём - она заставляла себя сменить тему, как двигатель, выпускающий пар.

     Тогда она представляла себе дикую природу по обоим берегам реки, какой она была когда-то. Она представляла, как всё это видел Генри Гудзон, насколько страшно и волнующе река выглядела тогда, а в конечном итоге - разочаровывающе.

     Дело в том, что иногда четыреста лет казались невероятно огромным периодом времени, недоступным для понимания. А иногда это казалось вообще ничем.

     Пациент в доме престарелых, мужчина, который раньше преподавал историю в колледже, как-то рассказал ей об общем предке человечества, женщине по имени Люси, которая жила более трёх миллионов лет назад.

     По сравнению с Люси, Генри Гудзон буквально вчера проплыл по этой северной реке. По сравнению с первым путешествием Генри Гудзона, Анна жила в доме с Питером всего секунду назад. Даже меньше.

     Были периоды, когда она вообще не ездила к нему. А вместо этого говорила себе, что увидела то, что хотела увидеть - он был здоров, счастлив, и настало время оставить его в покое.

     Она убеждала себя, что ей просто достаточно знать, где он сейчас. Но проходило несколько месяцев, и в ней накапливалось всё то же бесцельное нетерпение, как когда-то в Гилламе.

     Кейт Глисон была обычной девочкой из пригорода, как миллион других. Была ли она такой уж красивой? Нет. Была ли особенно умна? Анна сомневалась и в этом. В чём же тогда дело?

     Когда она зацикливалась на этом вопросе, её мышление начинало работать быстрее. Он мог бы пойти в более хороший колледж. Мог бы стать врачом или сенатором. Тогда смотря на него и, оглядываясь на свою жизнь в Ирландии, она могла бы оценить пройдённую дистанцию.

     Но приехать сюда и вырастить ребёнка, который стал полицейским (насколько это типично, по-ирландски) и влюбился в обычную соседскую девчонку - какой в этом смысл?

     Когда она слишком много думала обо всем этом, то не могла заснуть и лежала всю ночь, уставившись в потолок.

     Раньше, по крайней мере, если она не хотела, чтобы Питер видел Кейт, то могла заставить его сидеть дома. А теперь Кейт всегда стояла между ними со скрещёнными на груди руками.

     Анна пыталась забыть об этом. Вдохнуть-выдохнуть, засунуть эту информацию подальше в мозг.

     Но она отчётливо помнила лицо Кейт тем утром, возле венгерской кондитерской на Лексингтоне - красное от ярости.

     Было похоже, что она, наконец, сбросила маску. Анна тогда подумала: “Да, именно такая ты и есть на самом деле”.

     И в этом была вся история отношений между мужчинами и женщинами. Они никогда отчётливо не видели друг друга, пока не становилось слишком поздно.

     Тем не менее, когда она вспоминала об этом, то восхищалась, как смело Кейт шагала прямо на неё. Как она смотрела прямо в глаза, как велела ей держаться от них подальше.

     Она любит его, поняла Анна в тот день. Она любит его больше всего, что есть у неё в жизни. И она может быть свирепой, когда надо. В ней скрыто нечто большее, чем раньше думала Анна.

     Если у неё не хватило смелости подойти к Питеру, попытаться наладить с ним связь, какой тогда смысл преследовать его? Она знала, что смысл заключался именно в этом, и ей не нужен был доктор Оливер, чтобы всё объяснить.

     Удивительнее всего было то, что Кейт почти всегда замечала её. Как будто она чувствовала присутствие Анны, и вычисляла её, едва переступив порог.

     Возможно, она каждый день ходила с таким же охотничьим выражением лица. Но Анне казалось, что Кейт всегда знает о её присутствии.

     Они наконец съехались. В дешёвую квартиру на первом этаже в Алфабет Сити. Она потеряла их след на несколько месяцев, но детектив снова нашёл их адрес.

     Как-то днём Анна заглянула в их зарешеченное окно, когда никого не было дома, и увидела посуду в раковине, кучу пустых бутылок в мусорном ведре у двери, пару коробок с хлопьями на прилавке.

     Она не приезжала несколько недель, после того, как случилось 11 сентября 2001 года.

     Согласно новостям, не было никакого смысла ехать, потому что она всё равно не смогла бы добраться до него. Ни на машине, ни на общественном транспорте.

     Поэтому она всё время смотрела телевизор, который наконец-то купила, и искала его лицо среди полицейских, пытавшихся разобраться в хаосе.

     Он не погиб. Если бы он погиб, она бы это сразу почувствовала. И всё же она хотела услышать его голос.

     Каждые несколько часов она спускалась к телефону-автомату на Перри Стрит и, используя телефонную карточку, набирала его домашний номер - чтобы услышать в трубке долгие гудки.

     Наконец, 13 сентября он ответил.

     “Питер?” - спросила она, когда он взял трубку.

     “Да?” - ответил он с небольшой задержкой. Он звучал уставшим. Он ждал её голоса.

     Не ходи туда - хотела она сказать. Оставь это другим. Ходили слухи о сдвигающихся обломках, о предметах, падающих с большой высоты.

     Она могла слышать, как он дышит на другом конце провода, когда повесила трубку.

     Примерно через год после того, как они переехали, Анна увидела Кейт, выходящей из-за угла прачечной с мешком белья, перекинутым через плечо.

     Кейт столкнулась с женщиной, которую, видимо, знала, и показала ей свою руку. Мгновение назад она выглядела такой серьёзной, а теперь сияла улыбкой и кивала, слушая, что ей говорит. Она всё ещё улыбалась в воротник пальто, когда выудила из кармана ключи от квартиры.

     Питер, совершавший пробежку по улице, замедлил бег, когда понял, что Кейт его не заметила. Он подкрался к ней сзади и схватил за талию. Сердце Анны сжалось в её груди.

     Поженились, поняла Анна.

     Она пыталась разглядеть его левую руку. Как будто пристальный взгляд мог сообщить ей подробности, которые она жаждала узнать. Были ли на свадьбе Глисоны? Джордж? Устроили ли они большую вечеринку?

     Ранним утром Питер вышел на улицу один. Она всегда могла сказать, когда он не был на дежурстве несколько дней, потому у него внезапно отрастала густая борода, как когда-то у Брайана. Она последовала за ним в парк, где он сделал несколько ленивых подтягиваний, потом сел на холодный асфальт, а потом и вовсе лёг, широко раскинув руки и ноги.

     Он немного погрузнел за годы, прошедшие с тех пор, как она впервые увидела его в ту хэллоуинскую ночь. Он прищурился на небо и некоторое время лежал, прикрыв глаза, лишь облачко пара поднималось из его рта. Она уже давно не видела, чтобы он возвращался с пробежки.

     Кейт работала по непонятному графику - раньше она ездила в Квинс, а теперь на метро до 26-й улицы. Часы работы Питера еженедельно менялись, и иногда он возвращался домой, когда Кейт уходила на работу. Тогда они останавливались у двери подъезда, чтобы обняться и поговорить о вещах, которые Анна не могла слышать.

     Они переехали из этой квартиры в 2004 году.

     Она чувствовала, что что-то намечается, видела, как они суетились возле дома, словно собираясь куда-то, а к её следующему приезду и вовсе исчезли.

     Она набралась смелости, чтобы заглянуть в их окно, но быстро отступила назад, когда встретилась глазами с толстым мужчиной средних лет, который что-то жарил на сковороде, без рубашки.

     Мужчина подошёл к окну: “Что-нибудь здесь понравилось?”

     Анна ответила: “Раньше здесь жил кто-то другой”.

     Он засмеялся: “Наверное, кто-то жил. Но сейчас я здесь живу”. Он оглядел её с ног до головы: “Может, зайдёте?”

     Анна поспешила прочь.

     Частный детектив, который раньше делал для неё поиск, ушёл на пенсию, поэтому ей пришлось искать другого.

     Детектив нашёл их новый адрес во Флорал парке и сделал фотографию маленького, похожего на пряничный, домика. Он также подтвердил, что они были женаты.

     “На что похож этот район? Какие у них соседи?” - этот переезд стал для неё шоком. Хотя она, конечно, не ожидала, что они будут жить в той мрачной квартире вечно.

     Детектив пожал плечами: “Что вы хотите узнать?”

     “Я не знаю” - ответила Анна.

     Она не приезжала несколько месяцев, пока не изучила карту Флорал парка и не запомнила маршрут, по которому ей теперь надо было ехать.

     Наступил 2005 год, а Анна всё ещё не могла представить Питера, живущим в доме, который не был их домом в Гилламе.

     Наконец она проехала эти три часа до города, потом через мост, а дальше - на Лонг-Айленд.

     Читая дорожные знаки, она вспомнила, что когда-то, много лет назад, была на пляже на Лонг-Айленде с Брайаном. До того как они поженились. Возможно, на втором или третьем свидании.

     Она совсем забыла об этом, и вдруг отчётливо представила Брайана, сидящего на песке и говорящего ей, чтобы она шла плавать, а он постережёт вещи. В Америке, особенно в Нью-Йорке, по его словам, кто-то всегда должен присматривать за вещами.

     Домик оказался очень маленьким, но симпатичным. Со снегом на карнизе и верхушках кустов, и тёплым жёлтым светом внутри.

     Дорога к дому была старой и потрескавшейся. Анна посмотрела вокруг - на всё, что мог видеть её сын, когда он выходил из двери по утрам. Она выключила двигатель и поискала следы Питера, как будто могла увидеть его старый велосипед на крыльце.

     Через какое-то время она увидела Кейт, проходившую мимо окна первого этажа. Распахнутые жалюзи и огни внутри дома позволяли видеть её столь же ясно, как если бы она была на сцене. Похоже, она раскладывала бельё.

     Она снова прошла мимо окна, и Анна поняла - то, что Кейт держала в руках, прижимая к груди, было не грудой белья, а ребёнком. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять увиденное: это был малыш Питера.

     Она вышла из машины и встала в тени. Они снова были у окна. Кейт Глисон, держащая на руках её собственного маленького внука. Совершенно нового маленького человечка, взявшегося из ниоткуда.

     Анна помнила Питера ребёнком. Как быстро он преобразился. Казалось очень долго он едва мог двигаться, а потом вдруг встал на ножки. Потом вдруг начал ходить. Потом, казалось, уже знал все слова, которые ему когда-либо в жизни понадобятся.

     Мимо проехало несколько машин. Анна отвернулась от света фар и пообещала себе, что, как только Питер появится дома, она подойдёт к нему. Сейчас это было важнее, чем когда-либо раньше.

     Впервые за многие годы она подумала о своём отце. Он давно умер, ещё до того, как родился Питер.

     Но этого маленького человечка, живущего в месте под названием Лонг-Айленд, США, не существовало бы, если бы не было Анны, а до неё - её родителей, и так далее. И так до начала времён.

     Она вспомнила о заляпанных грязью ботинках отца, вспомнила, как он плевался во дворе. Она подумала о тонких дорожках табака, которые сыпались с него за столом, как они пачкали пол, если она не успевала их подмести. Она подумала о том, как одиноко стало ему и Бернадетт, когда она уехала в Англию - объявив о своём плане в четверг и уехав в субботу утром.

     Она подумала о своей матери, о том, какая часть её может содержаться в этом маленьком теле. И внезапно похолодела от беспокойства.

     Ни одна из проехавших машин не принадлежала Питеру, никто не выходил на улицу, и в конце концов небо стало покрываться утренними лучами.

     Когда она уезжала из Флорал парка, узнав о ребёнке, то решила вернуться как можно скорее.

     Ей больше не нужно было посещать доктора Оливера. Она могла бы найти работу где-то рядом с ними. Она могла бы зайти и присмотреть за ребёнком, если Кейт понадобится выйти в магазин. Она подумала о том, какой маленькой была её квартира - можно было собрать все вещи за час, если бы понадобилось.

     Но как только она припарковала машину, поднялась по лестнице в свою квартиру, открыла дверь и села на краешек кровати, то поняла, что Кейт никогда не позволит ей присмотреть за этим ребёнком, за её внуком. И в этот полный тишины момент Анна не могла её винить.

     Если часом раньше она собиралась зайти в свою квартиру только, чтобы собраться и поехать к ним, то теперь поняла, что ребёнок всё только осложняет. Она знала, что время бежит, но надеялась, что в какой-то момент она сможет, в конце концов, вернуться в его жизнь, как будто и не было этих лет.

     Да, он был женат, но тогда это была только Кейт. Теперь появился ещё и ребёнок, а это значило, что он продвинулся в своей жизни гораздо дальше, чем она предполагала. Она подсчитала - ему уже двадцать восемь. Наверное, после этого у них будут ещё дети. То, что раньше было болезненным, теперь стало невыносимым.

     Анна ездила в Флорал парк каждые несколько месяцев, но лишь раз видела Питера, и так ненадолго, что вряд ли это имело какое-то значение.

     Дверь их гаража открылась, и оттуда вышел он. Схватил мусорное ведро и понёс его вниз по дороге к обочине. Он казался уставшим, обеспокоенным. Он посмотрел на крышу дома, потёр глаза. Затем он сунул руку в карман, вытащил ключи, скользнул в машину и уехал, оставив дверь гаража широко открытой.

     Её сын в теле взрослого мужчины. Она сжимала руль так крепко, что заболели пальцы, когда она его отпустила.

     Обычно Анна видела только Кейт. Кейт с малышом, который превратился в маленького мальчика. Мальчик. С коричневыми кудрями. Нетерпеливо извивающийся в её руках.

     Вскоре после того, как этот мальчик начал делать первые шаги, Кейт шла к машине уже с другим ребёнком на руках. Даже когда у дома стояли две машины, и Анна думала, что он где-то там, всё, что она видела в окнах - это Кейт передвигающуюся по освещённым комнатам, что-то говорящую.

     “Эти дети - мои внуки” - повторяла она вслух снова и снова. Но если раньше она уезжала, чувствуя себя грустной, но несколько успокоенной - у него всё было хорошо: работа, жена, дом - с тех пор как появился этот первый ребёнок, она чувствовала, что что-то беспокоит её.

     Дважды она замечала Джорджа, хотя он теперь выглядел по-другому - Анна только во второй раз поняла, кто это. Он казался выше, чем раньше, и моложе, хотя это было невозможно, не так ли?

     То, как уверено он шёл по дорожке к их дому, подсказывало Анне, что он там бывает чаще, чем можно сосчитать.

     Ей не хотелось постоянно думать об этом. Поэтому она нашла для себя в Саратоге дела, чтобы оставаться занятой.

     Она вызвалась помогать в кухне для бедных каждую неделю. Она выгуливала собак для людей, которые уезжали в отпуск. Она пыталась читать рассказы детям в библиотеке, но им самим больше хотелось рассказывать ей истории о себе, своих питомцах, братьях и дедушках, чем слушать то, что она читала.

     Анна следила за возрастом своих внуков, хотя не знала их дней рождения. Всякий раз, когда она видела их после долгого отсутствия, они как будто трансформировались.

     Несколько раз она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы сразу ехать обратно в Саратогу, поэтому оставалась на ночь в мотеле на Джерико Турнпайке.

     Как-то утром она увидела Питера, едущего навстречу, когда направлялась к его дому. Солнце светило ему в глаза.

     На кого были похожи дети? Не совсем на Питера. Не совсем на Кейт. Старшему было около восьми, девочке - наверное шесть.

     Весной они сбрасывали свои зимние одёжки, как шкуры, оставляя куртки и свитера валяющимися на кустах и ступеньках. В тёплые месяцы они подсоединяли спринклер к шлангу во дворе и бегали вокруг в купальных костюмах с другими детьми с улицы.

     Видели ли они других бабушку и дедушку? - задавалась вопросом она. Конечно видели. Как они называли Лену Глисон?

     Ей стало интересно, упоминали ли когда-нибудь Питер и Кейт о ней. Она уже представляла историю, которую они могли бы рассказать о той ужасной ночи.

     Или, может, они пошли более лёгким путём и сказали, что она умерла.

     Каждый раз, подъезжая к тротуару и глуша машину, она думала, что настал этот момент. Что через столько лет она, наконец, подойдёт, позвонит в дверь и извинится за всё. Потому что пришло время снова узнать друг друга.

     Она обдумывала и обсуждала сама с собой лучший способ всё это сделать, а потом решала: в следующий раз. Снова и снова и снова - в следующий раз.

     В конце июня 2016 года, запах грозы преследовал её всю дорогу. Она припарковалась в нескольких домах от них, как это обычно делала, скрытая плакучей ивой соседского дома, и подрегулировала зеркало заднего вида, чтобы видеть их входную дверь.

     Уже наступили сумерки. Она снова быстро посчитала в уме: Питеру было уже тридцать девять, Кейт - пока тридцать восемь, ещё на несколько недель.

     Анна негромко включила радио, развернула свой бутерброд и уселась смотреть на дом, пока было светло.

     Когда стало совсем темно, она немного прошлась, чтобы размять ноги, натягивая на голову капюшон свитера всякий раз, когда кто-то появлялся на улице.

     Она смотрела на их машины, клумбы, пляжные полотенца, сохнущие на перилах веранды. Он был дома. Его машина была припаркована у дороги, за машиной Кейт.

     С основной улицы приблизились огни фар, и Анна ускорила шаг, опустив подбородок к груди и отвернувшись. Машина остановилась возле дома Питера, и Анна поспешила выйти из поля зрения, прежде чем присесть, притворившись, что завязывает шнурок. Возможно, это приехал он. Может быть, кто-то подвёз его.

     Но когда она оглянулась через плечо, то увидела не Питера, а другого хорошо знакомого мужчину. Хотя ей и понадобилось несколько секунд, чтобы узнать его.

     “Фрэнсис Глисон” - прошептала она цикадам и спринклерам, которые уже начинали жужжать, поливая лужайки.

     Она смотрела, как Фрэнсис пересекал газон, игнорируя пешеходную дорожку. Она попыталась хорошенько рассмотреть его лицо, понять, сильно ли она его изуродовала, но при таком слабом освещении это было невозможно.

     Она смотрела, как он трижды постучал в их дверь, а потом просто толкнул её. Происходило что-то нехорошее.

     Когда она вернулась в машину, то больше не стала возиться с зеркалом заднего вида, а полностью развернулась спиной к рулю.

     Она наблюдала за домом, чтобы увидеть, выйдет ли Фрэнсис или Питер или Кейт, чтобы понять, что происходит и что там за проблемы. На лице Фрэнсиса было то же выражение, как в ту страшную ночь.

     Только бы с малышами ничего не произошло, молилась она.

     Она всё ждала и ждала, но дом ничего не выдавал, а входная дверь оставалась закрытой.

     Выходит, что теперь он мог водить машину. Его осанка была хорошей, но в походке чувствовалась небольшая асимметрия - то, как он махал рукой с одной стороны. Но если не присматриваться, это было незаметно.

     Она вспомнила, как однажды он нёс её на руках всю дорогу через двор и потом на второй этаж, в спальню. Как он сумел открыть дверь, не уронив её?

     Должно быть, она задремала, потому что, когда проснулась, всё было погружено в ночную тишину, за исключением резкого стука - раз, два - в крышу её машины.

     Она приоткрыла глаза и увидела, что машина Фрэнсиса Глисона исчезла. Затем она слегка обернулась и увидела в окне с водительской стороны лицо Кейт Глисон.

     “О боже” - сказала Анна, хватаясь за сердце.

     “Я не хотела тебя напугать” - сказала Кейт.

     Анна опять подумала, всегда ли она знала о том, что она здесь. Неужели каждый раз?

     “Нам надо поговорить” - сказала Кейт.

     16.

     Это не означает, что она её простила - сказала себе Кейт. Это не означает, что тот случай можно забыть. Это всего лишь значит, что она испробует всё, что только может помочь.

     Она хотела узнать больше - о Питере, об отце Питера, об Анне, об Ирландии, обо всех людях, связанных с Питером кровью. Чтобы она точно знала, с чем имеет дело.

     Джордж, наверное, мог бы помочь в этом. Но всякий раз, когда он чувствовал неизбежность подобных вопросов, у него срочно появлялась необходимость добраться до туалета, холодильника, своей машины.

     Тем не менее, для Питера у него всегда находилось время поговорить и выслушать. Она видела их общающимися, сидя на поставленных бок о бок креслах. Она видела, как он подошёл к Питеру, стоявшему у гриля.

     “Это из-за работы” - говорил Джордж, прежде чем Кейт успевала закончить своё предложение. Или из-за погоды. Ипотеки. Из-за того, что он мужчина.

     Но он хмурился при виде Питера, ходившего по кухне, разносившего напитки и закуски. Когда приезжал Джордж, Питер пил пиво - один бокал, за другим. Словно пытаясь утолить жажду.

     “Выпей по-нормальному” - сказал Джордж прошлым летом. Они сидели во дворике, дети гонялись за светлячками.

     “Мне и так нормально” - ответил Питер.

     “Но ты уже приложился к бутылке? Ещё до того, как мы приехали? И наверняка добавишь ещё, как только мы уедем”

     “Джордж” - вмешалась Розалин.

     “Брайан так делал” - сказал Джордж.

     Питер посмотрел на него. В ответ Джордж так долго держал на нём взгляд, что даже Кейт стало не по себе, и она отвела глаза.

     Когда это началось?

     Если бы у неё была вся информация, возможно, она смогла бы разобраться в этом, вычислить критический момент, когда всё можно бы направить в другое русло.

     Она работала учёным-аналитиком. Она решала проблемы.

     Когда они стали жить вместе, то всегда заканчивали день одним-двумя фужерами. Если он был на ночном дежурстве, то сначала спал, когда возвращался домой, а потом, обычно, пропускал рюмочку после обеда, чтобы привести себя в порядок перед возвращением Кейт.

     У них никогда не хватало денег, чтобы позволить себе выпить больше одного-двух бокалов в манхэттенских барах, поэтому они в основном пили дома. Перед уходом Питера на дежурство, они выпивали по бокалу вина, пока готовили ужин, а затем ещё по одному - с ужином.

     Когда они стали старше, то уже немного разбирались в вине - узнали о крепости, букетах, таннинах. Питер стал разбираться в текиле и джине. Они вспоминали дешёвую выпивку, которой были рады, учась в колледже, и смеялись.

     Когда Кейт было к тридцати, бокал красного вина на ужин в понедельник или вторник казался признаком утончённости. И Кейт часто думала о своей матери, которая пила диетическую кока-колу с завтраком, обедом и ужином.

     У Кейт была склонность к детальному анализу и умение делать сложные, обоснованные выводы.

     Со времён курса по органической химии она представляла мир как непрерывную машину: взбалтывающую, перемалывающую, превращающую один вид материи в другой.

     В день, когда она поняла, что, скорее всего, беременна - быстро подсчитала дни, учла, что её груди перестали помещаться в лифчик - она села на потрескавшийся пластик своего любимого лабораторного стула, протёрла руку спиртом, и зубами завязала на ней жгут.

     Сначала она провела качественный тест: на hCG. Количественный тест показал, что у неё уже около семи недель срока.

     Она аккуратно всё сложила, опустила рукав и сделала всё, что обычно делала в рабочий день. За исключением того, что она себя чувствовала, как будто её ударила комета.

     В большинстве случаев её работа заключалась в том, чтобы найти контуры невидимого мира и затем отобразить его в понятной для других форме.

     Она проводила судебно-медицинскую экспертизу волос, волокон, биологических жидкостей, отпечатков пальцев, следов пороха, жидкостей для разжигания огня, документов, почвы, металлов, полимеров, стекла.

     В один из её самых удачных дней она нашла целую историю, содержащуюся на ярлычке под капюшоном. В другой раз она расшифровала загадку по одной пряди волос.

     Почему же она не могла решить эту проблему?

     Когда родился Фрэнки, Кейт стала замечать, как быстро Питер наливает эту первую рюмку по возвращении с работы, как он спешит к ней.

     Тогда Кейт подумала, что, возможно, она просто завидует тому, что он мог придерживаться старой рутины, тогда как ей всегда надо было думать о кормлении грудью, сцеживании, здоровом сне.

     Не было ничего плохого в том, что мужчина пропускал рюмку после долгого рабочего дня. Её отец всегда выпивал немного виски, пока смотрел вечерние новости. И вид потных колец от его рюмки на телепрограмме, всегда успокаивал. Это был признак того, что он невредимым вернулся домой.

     Когда именно звон бутылки о кухонный стол начал раздражать её? В её самые удобные для раздумий моменты - в машине по дороге на работу, или в душе, до того как все проснулись - ей казалось, что она не должна сердиться на него. Потому что выпивка никак не отражалась на нём. Питер больше меня, успокаивала она себя. На 30 килограммов тяжелее. Он может выпить намного больше.

     Он всегда помогал навести порядок после обеда, помогал выкупать детей, читал им книги.

     Когда они были маленькими, он делал всё, чтобы успокоить их, когда они начинали плакать среди ночи. Он клал руку на бедро Кейт и говорил, чтобы она продолжала спать.

     Потом брал на руки Фрэнки, а два года спустя Молли, и качал их, кормил из бутылочки или пел тихим голосом песню. Не его вина в том, что ни один из детей не успокаивался, пока Кейт не брала их на руки.

     Однажды, когда Молли было около года, она начала плакать посреди ночи, что не было необычным.

     Кейт была настолько измотана, что повернулась на другой бок, чтобы попросить Питера успокоить Молли, но его не было в постели.

     Кейт подошла к Молли и попыталась кормить её грудью, а когда та отказалась, отталкивая грудь сердитыми маленькими кулачками, Кейт спустилась вниз, чтобы согреть бутылочку.

     Когда она добралась до нижней ступеньки, ей показалось, что она увидела что-то тёмное на коврике в гостиной. Она включила свет и ахнула. Питер лежал на ковре в кроваво-красном пятне вина из опрокинувшейся бутылки.

     “Питер” - сказала она, пытаясь его разбудить.

     Она вспомнила, что было днём: две рюмки водки придя с работы, бутылка вина за ужином. Причём Кейт выпила лишь один бокал, а он - всё остальное. Несколько бокалов пива после обеда - она не знала, сколько точно. И вот теперь эта, другая бутылка вина.

     Вроде и не экстраординарное количество алкоголя, но если всё сложить - получалось очень много для вторничного вечера. Слишком много, учитывая, что он выпил столько же и вечером накануне. И то же самое будет следующим вечером.

     Сколько же пьют люди, которые дома весь день? - задавалась она вопросом.

     Интересно, что Питер не так много пил, когда они ходили в ресторан или встречались с друзьями.

     Несколько рюмок, да - но не больше, чем остальные. Если Кейт заранее говорила ему, что он будет вести машину обратно домой - это никогда не было проблемой.

     Но дома он пил безостановочно. Что не мешало ему вставать на следующий день и уходить на работу. Он был очень пунктуален. Он терпеливо возился с детьми и слушал их бесконечные истории, и корчил им смешные лица, когда кормил с ложечки.

     Человек с реальной проблемой, наверное, брал бы больничные. Человек с реальной проблемой не смог бы по целому часа почти каждый день изображать для своего малыша лошадку.

     Той ночью, когда Кейт прижимала к ковру бумажные полотенца, чтобы они впитали вино, она вспомнила недавнюю аутопсию на работе.

     Мужчина был найден мёртвым среди нагромождения хлама возле 57-го Пирса. Смерть посчитали подозрительной, но на теле не было найдено никаких признаков насилия.

     Друзья рассказали, что умерший не был наркоманом. Просто пил много крафтового пива, считал себя знатоком в нём. Но ни вина, ни крепкого алкоголя.

     В отчёте о вскрытии патолог идентифицировал расширенную печень с холестазом и острым портальным фиброзом.

     “Алкоголик” - сказала Кейт, отрывая взгляд от документов - “Но друзья и семья говорили только о пиве. Думаешь, он пил тайком?”

     “Вовсе нет” - ответил патолог, с удивлением глядя на Кейт - “Его бывшая сказала, что он выпивал по восемь-десять банок пива в день”.

     “Но ведь не употреблял алкоголь, да?”

     “Кейт, пиво - это алкоголь” - сказал патолог.

     “Нет, я знаю. Я просто …” - она не могла понять, почему так растерялась от этого.

     Кейт успокаивала Молли, пока промакивала салфетками и оттирала пятно на ковре. В то время как Питер храпел рядом на диване под кричащий телевизор.

     Её мучал вопрос - действительно ли она понимает, как выглядит алкоголизм.

     На следующее утро за завтраком она поняла, что не знает, с чего начать.

     Пока Питер ждал когда будет готово кофе, она невзначай спросила, не чувствует ли он похмелье. Она рассказала ему, как спустилась вниз и обнаружила это пятно, которое сначала приняла за кровь.

     “Похмелье?” - повторил он, скрестив руки на груди. Она могла чувствовать, как встают волосы у него на голове.

     “Ты много выпил”.

     Питер выглядел озадаченным. И Кейт могла это понять. Он выпил не больше, чем в любой другой вечер - поэтому для него этот разговор стал неожиданностью. Пока всё изменилось только для неё.

     Это произошло, когда она чистила ковёр, и её сердце билось, как будто случилось что-то ужасное. Как будто нечто расплывчатое, парящее где-то на периферии, вдруг обрело очертания.

     “Пятно отмылось?” - спросил он - “Потом попробую оттереть уксусом”.

     Это была своего рода практическая информация: для пятен от красного вина попробуйте тёплую воду и уксус, а также немного жидкости для мытья посуды.

     “Наверное, уже слишком поздно для уксуса” - сказала Кейт - “Питер…”

     Он посмотрел на неё так, словно уже знал, что она собирается сказать.

     “В последнее время ты стал много пить. Тебе действительно была нужна вторая бутылка вина? Детей надо отвести к няне. Я должна быть в лаборатории к восьми”.

     “Я же встал, верно? Я сказал, что отведу их - значит отведу” - Питер потянулся за своей любимой кружкой и кофейником.

     Это было правдой. Она знала, что ей не о чем беспокоиться. Он доставит их точно в срок - туда, куда надо.

     После этого Кейт стала более внимательно наблюдать за ним, а он стал от этого нервничать.

     Он меньше пил, когда Кейт была рядом, но больше, когда она ложилась спать.

     Количество выпитого им довлело над ними. Кейт никогда раньше не заглядывала в мусорный бак, но теперь начала это делать. И каждый четверг, когда она утром заглядывала под крышку, мусорка была полна до краёв.

     Однажды он увидел, как она это делает. Он смотрел из гаража, наверное, из любопытства - зачем она вышла из машины?

     Она указала на мусорный бак и подозвала его: “Это слишком много, Питер. Я уверена, что ты это понимаешь”.

     Жизнь следует простой арифметике - дважды два равняется четырём.

     Но постепенно, с годами, дети росли, пошли в школу, и она зачастую уже не могла подсчитать баланс.

     Он всё ещё спал рядом с ней, если только не был на ночном дежурстве. Они всё ещё готовили стейк по воскресеньям, и ели пиццу по пятницам. Они всё ещё ходили по той же тропинке возле дома, делая то же, что и раньше.

     Но в последнее время Кейт чувствовала, как чего-то не хватает - наверное, счастья, думала она - радостного чувства разливающегося где-то глубоко внутри грудной клетки.

     То, что они пообещали друг другу, когда поженились, всё ещё было правдой - по крайней мере, для неё. Она по-прежнему хотела прийти домой с работы, поговорить с ним о происшедшем за день, вместе поужинать, вместе пойти спать. Она хотела на выходные посмотреть с ним фильм, может быть, выйти на длинную прогулку, или поужинать в ресторане, увидеться с друзьями. Она хотела, чтобы они просто разговаривали, как раньше. И иногда у них это получалось.

     Если бы они могли делать всё это, платить по счетам, не бояться уходить на работу или приходить вечером домой - у них была бы нормальная жизнь. У них была бы отличная жизнь, с точки зрения Кейт. Что ещё надо?

     Она верила, что если бы они смогли вспомнить, что этих мелочей достаточно для счастья, то с ними было бы всё в порядке. Это было частью их обетов - годы назад, когда они поднимались по ступенькам мэрии во вторник утром. Они тогда поклялись жить просто и честно, быть добрыми друг к другу. Быть партнёрами до конца жизни.

     Но с тех пор, как баланс жизни перестал сходиться, Кейт постоянно ломала голову над проблемой, которая была столь абстрактной. Это было похоже на попытку прибить туман к небу.

     Если у неё возникала проблема на работе, которую она не могла однозначно решить - Кейт просто передавала все данные коллеге и спрашивала его мнение.

     Но спросить мнение коллеги о её домашней проблеме означало предать Питера, рассказать людям о нём, о них. Она не могла сказать об этом ни сёстрам, ни матери. Она даже не могла сказать отцу.

     Всякий раз, когда Кейт даже отдалённо критиковала Питера, отец напоминал ей, что она всегда может уйти, вернуться домой. Её старая спальня ждёт её. Дети могли бы спать в комнате Нат и Сары.

     “Вы счастливы?” - спросила её мать несколько месяцев назад.

     Кейт привезла детей в Гиллам, навестить бабушку и дедушку.

     Питер старался не ездить в Гиллам, и в то утро сказал, что ему надо кое-что сделать по дому. Он уверял, что его не напрягала возможная поездка в Гиллам, что его не волновал вид его старого дома, теперь выкрашенного в бежевый цвет, вместо синего. Его не беспокоило, что цементные ступени, которые когда-то заливал его отец, теперь заменены на каменные плиты.

     И Кейт почти верила, что это его не волновало. Потому что всё, что Питер говорил, звучало логично: дом выглядел настолько другим, что он не чувствовал к нему привязанности. Плюс, всё это было так давно.

     Тем не менее, каждая поездка туда как будто что-то отнимала у него - чувствовал он это или нет.

     Местные жители узнавали его там. Они останавливали его на улице и говорили, что рады его видеть, спрашивали, как он себя чувствует, вспоминали, каким он был замечательным ребёнком и как приятно видеть его взрослым, счастливым, семейным человеком.

     Кейт думала о том, как это приятно, когда тебя приветствуют дома, несмотря ни на что - местный парень всегда останется местным. Но повернувшись к Питеру, она видела вымученную улыбку на его лице.

     Никто никогда не спрашивал про его мать или отца. И однажды он обратил на это внимание Кейт, как на причину, по которой эти встречи его так утомляли. Все обходили тему, о которой им на самом деле хотелось поговорить.

     Кейт ответила, что это из уважения к нему - они не хотели, чтобы Питер думал, что они отождествляли его с этими людьми.

     Некоторые из местных отставных полицейских знали, что он работал в полиции. И когда они услышали, что его назначили капитаном, то сказали, что Питеру повезло пойти по стопам Фрэнсиса Глисона.

     Они были рады за него, объяснила Кейт. Они ничего другого не имели в виду. “Я понимаю” - отвечал Питер и отрицал, что это его волнует, хотя при этом на несколько часов выпадал из беседы.

     Он и Фрэнсис часто сидели в одной комнате, но редко оставались одни. В эти моменты они либо сидели молча, либо говорили о мэре, о футболе, или о том, стоит ли композитный настил тех денег - что не так с натуральной древесиной?

     Во время поездок в Гиллам Питер старался не выходить из дома Глисонов.

     Однажды Лена попросила его пойти в супермаркет - она что-то забыла купить к обеду, а Кейт с сёстрами были заняты готовкой. Питер побледнел и замер. “Я пойду” - сказала Кейт, схватив ключи и быстро поцеловав его в щеку.

     Вернувшись из Гиллама, он молчал по несколько дней. Постепенно она стала туда ездить без него. На праздники они либо принимали гостей в Флорал парке, либо ездили к одной из сестёр Кейт.

     “Нам с отцом кажется, что ты выглядишь не очень счастливой в последнее время” - сказала Лена Кейт.

     “Конечно я счастлива” - огрызнулась Кейт.

     Первый раз, когда он пришёл домой пьяным посреди дня, в субботу, она была так удивлена, что засмеялась, несмотря на растущее беспокойство.

     Позже, её преследовал тот смех. Молли было около четырёх лет, Фрэнки исполнилось шесть. Он ушёл в хозяйственный магазин, сказав, что ему нужно что-то купить для рождественских гирлянд, и пробыл там четыре часа.

     Когда Питер вернулся домой, то был необычайно разговорчив, широко улыбался и сказал, что с кем-то там случайно встретился. Он схватил её за талию и прижался лицом к её шее.

     “Ты пьян?” - выпалила она.

     Какой от этого был вред? Ну встретился с кем-то. По крайней мере, он чувствовал себя лучше, когда выходил на улицу, был с людьми. Любая перемена обстановки была лучше, чем сидеть дома в зимней темноте.

     Несколько недель всё было нормально. Но потом это стало случаться всё чаще. Кейт начала встречать его у дверей, чтобы убедиться, не будет ли он вести себя странно возле детей. Однажды она отправила его спать в пять часов дня, потому что ждала прихода сестёр, и не знала, как им это объяснить. Поэтому она просто сказала им, что он болен.

     Он как-то сказал ей, что полицейский может вычислить пьяного водителя не по тому, как он безрассуден, а по тому, насколько он осторожен. Держа обе руки на руле, не нарушая установленной скорости, пока - опа! - машина на мгновение пересекает двойную сплошную.

     Она вспоминала об этом вечером, когда он ставил тарелки на ужин - очень осторожно, очень обдуманно. Или когда он спрашивал, как прошёл её день - аккуратно выстраивая фразы, придавая губам правильную форму.

     А потом, в один из четвергов, Питер приехал домой на десять часов позже. Кейт думала, что он остался на второе дежурство и забыл ей об этом позвонить.

     Обычно он ел ужин на завтрак, когда возвращался домой из ночного дежурства. Поэтому, покормив детей, она вынула свиную отбивную из морозилки. К тому времени, когда ей надо было уходить на работу, его всё ещё не было дома.

     Поэтому она ушла и забыла о нём, но когда она вернулась домой ближе к вечеру и увидела мясо, всё ещё лежащее в тарелке на кухне, давно разморозившееся, она стала волноваться.

     Когда он, наконец, пришёл домой, с незаправленной рубашкой и измождённым и постаревшим лицом она поняла, что что-то случилось.

     “Кэти” - сказал он, спотыкаясь на пороге и едва не упав доме. Он держался за волосы обеими руками и потянулся к ней.

     “Что случилось?” - спросила она - “Быстро отвечай”.

     Тем же вечером без приглашения приехал её отец.

     Кейт сидела с детьми в кресле, рассматривая энциклопедию животных, которую Фрэнки принёс домой из школы. Она делала вид, что они дома одни, и папа всё ещё на работе.

     Кейт говорила тихим голосом, чтобы они не чувствовали, как сильно бьётся её сердце, и что у неё перехватило дыхание. Она оторвала взгляд от книги и увидела сутулую фигуру отца в дверном проёме.

     Должно быть, она издала какой-то звук, потому что дети с любопытством посмотрели на неё, и ей пришлось напрячься всем телом, чтобы не заплакать, когда он открыл дверь.

     Какой назойливый ветеран позвонил своему бывшему лейтенанту? Или, может быть, ему всегда звонили, давали еженедельные отчёты?

     Кейт могла представить себе скандал, когда отец сказал Лене, что поедет в Лонг-Айленд. Ещё и в темноте. Когда он вошёл в её дом, он так спокойно посмотрел вокруг, что Кейт подумала, не пришёл ли он по какой-то другой причине.

     “Вот это сюрприз” - сказала она, пытаясь держать голос ровным. Он не мог решить эту проблему лучше, чем она сама, и всё же Кейт почувствовала облегчение, когда он опустился на одно колено и протянул руки к детям.

     “Дедушка! Дедушка!” - закричали Фрэнки и Молли, подбегая к нему.

     Позже, уложив детей спать, Кейт приготовила ему чай, но он отказался сесть.

     “Мы разберёмся” - сказала она, потягивая чай, как будто это был самый обычный вечер в её жизни.

     “Где он вообще?”

     “Я не понимаю, зачем тебе надо было приезжать. У него был тяжёлый день. Он устал. Да, он разрядил оружие при исполнении служебных обязанностей. Он очень переживает из-за этого, но ведь никто не пострадал”.

     “Божьею милостью. Или по счастливой случайности. Одно из двух”.

     Кейт молча согласилась. Весь вечер она представляла себе альтернативную вселенную, в которой он кого-то травмировал или ещё того хуже.

     “Что с ним происходит, Кейт?”

     “Ничего” - она принялась смахивать в ладонь крошки со стола - “Я не понимаю, из-за чего весь этот шум”.

     Фрэнсис выглядел поражённым - “Что если бы он кого-то убил? Какого черта он вообще там делал? Ты понимаешь, что если бы он задел кого-то, его имя завтра же было бы на первой полосе каждой газеты? Возле мэрии были бы протесты. Они бы распяли его. И они были бы правы. Они были бы абсолютно правы”.

     “Я понимаю это, папа. Но ничего этого не произошло” - Кейт села на руки, чтобы отец не видел, как они трясутся.

     “Где он? Я хочу поговорить с ним” - Фрэнсис заглянул в спальню наверху, когда заходил сказать детям спокойной ночи.

     Он заглянул в угол гостиной, где у них стоял маленький диван. Он открыл дверь в гараж и включил свет. Наконец его взгляд остановился на двери подвала.

     “Оставь его в покое” - сказала Кейт. Она нерешительно попыталась заблокировать дверь, но Фрэнсис отодвинул её и, тяжело опираясь на перила, спустился по длинной темной лестнице.

     “Питер” - сказал Фрэнсис, стоя над ним.

     Воздух в подвале был спёртым, телевизор было настроен на канал, который, казалось, вечно показывал бейсбольный чемпионат 1986 года. Чемпионат, который, как однажды сказал Питер, научил его всему.

     Он крепко спал с открытым ртом. Между диваном и креслом была спрятана открытая бутылка.

     Фрэнсис огляделся вокруг - “Как долго это продолжается?”

     Кейт отказалась отвечать.

     “Сын Бобби Гилмартина сказал, что они его прикрывают”.

     “Это не правда. Не делай всё хуже, чем оно есть” - сказала Кейт.

     “Это правда, Кейт” - Фрэнсис посмотрел на неё своим здоровым глазом - “Поверь мне”.

     Они были как телефонистки из давних времён, эти отставные полицейские.

     Они всегда всё знали и всё обсуждали, и даже на секунду не могли себе представить, что они больше не полицейские. Даже если, подобно Фрэнсису Глисону, сдали удостоверения десятилетия назад.

     Она была зла на отца, на них всех. Но при этом понимала, что чем дольше она будет злиться на них, тем дольше ей потом будет стыдно.

     “Он никогда не пил на работе” - сказала Кейт - “Это просто несчастный случай. Он вытащил пистолет, как и все, и споткнулся”.

     Фрэнсис прикрыл протезированный глаз ладонью. “Как он выглядел вчера, когда уехал на дежурство?”

     Усталым - чуть не сказала Кейт. Это было дневное дежурство. И каждый день на этой неделе она думала, что сегодня ему придётся позвонить и сказать, что он болен.

     Но вчера, как и каждый день, он залез в душ в самую последнюю минуту. Он побрился, снял с вешалки свежую рубашку. Налил пол-литра чёрного кофе в кружку и направился к выходу.

     Он был раздражён, когда она спросила, сможет ли он сегодня работать. Он протиснулся мимо неё к входной двери, и направился к гладкому чёрному Форду Эксплореру, который полагался ему по званию.

     И он действительно выглядел нормально. Но когда Кейт зашла в распаренный после него душ, то почувствовала запах джина.

     “Он был в порядке” - повторила Кейт.

     “Питер” - резко сказал Фрэнсис. Он наклонился, схватил Питера за плечо и сильно встряхнул.

     Это была самонадеянность, решил Фрэнсис. Преступная самонадеянность. Весь в отца. Почти ничего от матери. По крайней мере, с его матерью было что-то не так. Наверное, какое-то заболевание.

     Но тут был явный случай преступной самонадеянности. Этот человек решил, что ему может сойти с рук то, чего не могут себе позволить другие.

     “Я поручился за него” - сказал Фрэнсис, глядя вниз - “Я сказал, что он заслуживает доверия”.

     “Он заслуживает”.

     “Мы ещё не всё знаем. Я уверен в этом”.

     В этот момент зазвонил мобильник, и Кейт отошла на пару шагов, где приём был получше.

     Звонила Лена. Она выясняла, куда уехал Фрэнсис, и попросила Кейт уговорить его остаться на ночь.

     “С его зрением” - сказала она - “Он никогда не доберётся до дома. Встречные фары его слепят. Он сам это признает. Не могу поверить, что он может быть таким безрассудным”.

     Но когда Кейт повесила трубку и посмотрела на отца, который следовал за ней по лестнице, он выглядел так, как будто был способен добраться до Луны.

     “Ты не сказал маме, что едешь к нам. Ты не сказал ей, что произошло”.

     “Нет” - сказал Фрэнсис - “Сама ей расскажешь. Я просто очень зол. Эти грёбаные люди”.

     “Какие люди?”

     “Питер. Все они”.

     “Кто все? Люди с работы? Или его семья? Не его вина, что он у них родился. Мы опять вернулись к этому вопросу? Или, может, мы никогда от него не уходили?”

     Фрэнсис повернулся к ней: “Ты видишь, Кейт? Ты видишь, что ты всегда делаешь?”

     Уже держа в руке ключи от машины и глянув на дверь подвала, он повторил, что она и дети, если захотят, могут уехать в Гиллам в любое время. Хоть сейчас. Он посмотрел на пол, снова прижал тыльную сторону ладони к глазу.

     Как легко было бы собрать детей, подумала Кейт, выйти с ним за дверь, пристегнуться ремнями безопасности и отчалить в сторону Гиллама.

     Уложить их в кровати со всегда чистыми и прохладными простынями, во всегда теплом и уютном доме - а утром проснуться, когда Лена уже сварила им овсянку.

     Потом Лена бы чистила картошку в миску с холодной водой и все помогали бы ей. Она бы показывала, как правильно держать нож, Фрэнсис бы читал вслух газету, а весь этот бардак остался бы там, где и сейчас.

     Она могла бы прямо сейчас взять детей за руки и отвести туда, где когда-то начала жизнь, оставив все проблемы в прошлом.

     Их детей. Её отец безумно любил их с того момента, когда животу Кейт стало тесно в её футболках. Было очевидно, что он никогда не думал о них, как о детях Питера. Как будто считал, что Кейт завела их самостоятельно.

     Когда Лена иногда говорила, что Фрэнки похож на Питера в детстве, Фрэнсис внимательно изучал ребёнка, как будто удивлялся, как это вообще могло произойти, и каких ещё сюрпризов следует ожидать от природы.

     Кейт знала, что если попросит его остаться переночевать, отец сделает это без слов.

     Он устроится прямо на диване и останется на всю ночь, на всю неделю. Он не потребует одеяло. Он не попросится в душ. Он будет именно там, где нужен - пока она не скажет ему, что можно спокойно уехать.

     Просто представив его там, на диване, ей стало легче. Она почувствовала, как будто ей бросили спасительную верёвку, как будто стены в комнате, в которой они стояли, стали прочнее. Она так сильно хотела, чтобы он остался, что ей пришлось сесть и отвернуться от него, чтобы он не догадался.

     “Ты выглядишь усталой” - сказал он.

     “Вовсе нет”.

     “Наверняка он завтра встретится со своим профсоюзным представителем”.

     “Они уже встретились сегодня”.

     “Хочешь, чтобы я остался?” - спросил Фрэнсис.

     Кейт почувствовала, как защипало в носу.

     “Нет” - сказала она - “У нас всё в порядке”.

     “Я бы ушёл до того, как он проснётся. Если ты предпочитаешь”.

     “Нет. Езжай домой к маме”.

     Она сказала отцу, чтобы он ехал осторожно. И позвонил, когда доедет до дома, чтобы она знала, что всё хорошо. Но он не двигался.

     “Кейт” - сказал он.

     “Иди” - повторила она - “Пожалуйста. Я позвоню тебе завтра”.

     Кейт не пошевелила ни одним мускулом, пока не услышала, как хлопнула дверь его машины, и звук двигателя постепенно затих в конце улицы.

     Когда отец уехал, она заперла дом, выключила свет и без всякой на это причины выглянула на улицу. И заметила маленький чёрный седан, припаркованный на своём обычном месте - где плакучая ива Харрисонов свисала с тротуара на дорогу.

     Она давно заметила эту машину, и видеть её сейчас казалось каким-то знамением. Несколько минут она всматривалась в машину из-за занавесок, словно в шпионском романе. Когда она устала стоять, то пододвинула стул и села.

     В этот вечер Кейт не могла заниматься своими обычными делами. Она не могла просто подняться по лестнице, как будто всё было нормально, умыться, почистить зубы и сказать себе, что утром всё будет лучше.

     Питер несколько раз рассказал ей, что произошло. Каждый раз не договаривая чего-то важного.

     Они следили за этой группировкой несколько месяцев. У них набралось достаточно улик, чтобы начать действовать. Операция была чётко спланирована и организована. Дежурства были сдвинуты, чтобы нужные люди оказались в нужном месте.

     Они уже оцепили комнату и принялись за аресты. Казалось, драма закончилась. И тут Питер выстрелил из пистолета.

     “Что ещё ты хочешь от меня услышать?” - сказал он, когда она попросила его пересказать цепочку событий ещё раз - “Никто не пострадал”.

     Да, руководитель операции подписал протокол на месте происшествия. Но всего через несколько часов Питера перевели с патрулирования на службу без оружия. Что-то произошло.

     Кейт была в этом уверена. Перевод на службу без оружия означал, что они опасались за его безопасность и, как поняла Кейт через несколько часов, безопасность людей вокруг него.

     Что он сказал или сделал в эти несколько часов после стрельбы, что они забили тревогу?

     “Я спрашиваю ещё раз” - спокойно ответила она ему - “Ты был пьян?”

     “Конечно нет” - обиженно сказал он. И недовольный ушёл в подвал.

     Я могу уйти от него, думала Кейт. Если они не смогут решить эту проблему вместе, она решит её сама. Она бы упаковала детям сумки и ушла. Или, ещё лучше, она бы вручила ему чемодан и сказала, чтобы он проваливал. У неё хорошая работа. Дети учатся. У неё есть родители, которые, если понадобится, всегда помогут.

     Кейт продолжала смотреть в окно - на машину Анны Стэнхоуп.

     Следователи опросили всех на месте происшествия, и, по словам Питера, записали в отчёт то же самое, что он рассказал ей.

     В комнате царил хаос. Он споткнулся обо что-то на полу. Произошёл случайный выстрел.

     Его направили в медицинский центр Нью-Йоркского университета на осмотр, там его встретил профсоюзный представитель. Но это обычная процедура после выстрела из табельного оружия.

     Кейт знала, что в больнице проверили слух Питера, осмотрели его на наличие травмы. Может там что-то произошло? Может, он сказал или сделал что-то, что обеспокоило их?

     У неё давно было нехорошее предчувствие - теперь оно воплотилось в реальность.

     Она смотрела в окно на чёрный седан и думала, что сквозь темноту Анна Стэнхоуп, наверное, тоже смотрит на неё.

     Кейт никогда никому не говорила, что Анна следит за ними все эти годы. Она даже не чувствовала соблазна сказать.

     Однажды её мать спросила её, не страшно ли ей, когда она думала об Анне, где бы она ни была сейчас. Тогда Кейт поняла, что её семья всё ещё думает об Анне, как о человеке на пороге насилия, как будто до конца жизни она может залезть в сумочку и вытащить пистолет.

     Кейт давно перестала бояться. Иногда её злила эта слежка. Но чаще она нервничала, как будто ей нужно было извиниться за что-то, как будто она тоже сделала что-то не так. Но что именно - она не могла объяснить. Это было нелогично. Она не сделала ничего плохого - она любила Питера и поэтому вышла за него замуж.

     Джордж рассказал ей, вскоре после того, как она и Питер поженились, что Анна Стэнхоуп потеряла ребёнка. Она потеряла ребёнка незадолго до родов. Джордж рассказал, что он появился мертворождённым, и Кейт вообразила мрачную тишину комнаты, через коридор от которой кричали другие новорождённые.

     Питер знал об этом, подтвердил Джордж. Просто никогда не говорил ей.

     Однажды, вскоре после того, как Молли начала ходить, Кейт увидела машину Анны и отправила детей поиграть перед домом.

     Они были ещё маленькие, и никогда до этого не играли на улице, по крайней мере, без родителей. Но она послала их на лужайку перед домом и следила из гаража, что Молли не выбежала на дорогу.

     “Это её внуки. Пусть она их увидит” - подумала она в тот день. Потом Кейт долго не могла решить, сделала ли она это по доброте или от жестокости.

     Она уже была на улице и быстро шла по направлению к машине. Её сердце бешено колотилось, она не сразу поняла, что делает.

     Если то, с чем Питер сейчас боролся, было чьей-то виной, то это было в первую очередь виной его матери. Я всё ей об этом скажу, думала Кейт. Пусть она тоже расхлёбывает то, что натворила.

     Почему человек, который больше всего навредил Питеру, может спокойно сидеть в своей тихой машине, и безучастно за всем наблюдать?

     Кейт подошла к машине, и заметила Анну Стэнхоуп, крепко спящую на водительском сиденье. Пол автомобиля был усеян арахисовой скорлупой, чеками с заправочных станций и пустыми стаканчиками от кофе.

     Кейт дважды постучала в крышу машины, чтобы разбудить её, а затем подошла к пассажирской стороне и открыла дверь, прежде чем Анна успела возразить.

     Она смела на пол машины всё, что валялось на сиденье. Ночь была жаркой, и машина пахла застарелой банановой кожурой.

     “Нам надо поговорить. О твоём сыне” - сказала Кейт. Она пришла не для пустой болтовни и воспоминаний.

     Раньше она, бывало, смотрела в тёмные окна соседей и разговаривала сама с собой. Теперь, когда она сидела локоть к локтю с этой женщиной, она понятия не имела, что сказать.

     Ни одна часть её жизни не имела никакого отношения к Анне. Но вдруг Анна может пролить хоть немного света на происходящее.

     “Что случилось?”

     “У него был тяжёлый день на работе”.

     Анна ждала.

     “Он разрядил табельное оружие. Никто не пострадал, но тем не менее”.

     Анна положила руки на руль: “Ты говоришь как полицейский. Ты работаешь в полиции?”

     Кейт уставилась в боковое зеркало: “Нет”.

     Она чувствовала, что Анна смотрит на неё.

     “Я думаю ... ” - сказала Кейт

     “Что?”

     “Он крепко прикладывается. Думаю, что сегодняшнее происшествие как-то связано с этим”.

     Любой нормальный человек сразу бы понял, о чем она говорит. Но один взгляд на выражение лица Анны сказал Кейт, что ей нужно всё объяснять.

     Она должна была сказать этой незнакомой женщине то, чего она не говорила ни матери, ни отцу, ни сёстрам, ни друзьям.

     Кейт начала с начала: “У него всё хорошо. Ему присвоили звание капитана. У нас двое детей”.

     “Я знаю”.

     “Он отличный отец. Он так хорошо ладит с детьми. Они его обожают. Это просто невероятно”. Учитывая с кого он брал пример, хотелось ей добавить. Но это осталось невысказанным.

     Кейт опустила голову на руки. “Это какое-то безумие” - прошептала она.

     “Что-то ещё случилось?”

     “Он много пьёт”.

     “Не может быть. Питер выглядит как Брайан, но в этом он больше похож на меня - он не употребляет алкоголь” - сказала Анна.

     Кейт посмотрела на неё, и когда поняла, что Анна произнесла это на полном серьёзе, то почувствовала смех, вырывающийся из живота.

     Она смеялась, пока она не зарыдала, уткнувшись головой в колени. Анна держала руки на рулевом колесе, сжимая его побелевшими от напряжения пальцами, словно ехала через шторм.

     Кейт было всё равно. Когда она подошла к машине, то решила, что скажет всё, что хотела сказать.

     “Я не знаю, что делать” - она никогда не говорила это. Ни отцу. Ни Питеру. Ни даже себе.

     Анна отпустила руль и откинулась на своё сиденье - “Где он сейчас?”

     “Дома. Спит”.

     После нескольких минут молчания Анна спросила: “Как зовут детей?”

     “Фрэнки. Фрэнсис” - ответила Кейт - “И Молли”.

     “Сколько им лет?”

     “Фрэнки десять. Молли восемь”.

     “Молли это уменьшительное от Мэри?” - спросила Анна.

     “Нет. Просто Молли”.

     “Разве есть Святая Молли?”

     Кейт посмотрела на неё.

     “Это не имеет значения” - поспешила добавить Анна - “Просто мне не пришло бы в голову дать ребёнку такое имя. Твоя мать не возражала? Что нет святой по имени Молли?”

     Лене выбор имени тоже не понравился, но Кейт решила, что Анне не нужно об этом знать.

     “Не то чтобы мне не нравилось имя Молли” - поспешила добавить Анна.

     Кейт издала звук, демонстрирующий, что ей всё равно, нравится ли это имя Анне или нет. В тот же миг, когда ей расхочется быть в этой машине, она бы просто откроет дверь и уйдёт.

     И что потом? Питер не видел свою мать с пятнадцати лет, но Кейт верила, что знать человека с детства означает знать самое важное о нём.

     Кейт знала Питера лучше, чем кто-либо, но рядом с ней сидел человек, который знал его ещё лучше.

     Анна что-то вертела в руках. Вкладыш от старого компакт-диска.

     “Я не знаю, могу ли я чем-то помочь Питеру” - сказала Анна - “Но я бы хотела попытаться. Я бы хотела поговорить с ним”.

     Палец Кейт выстукивал мелодию по двери машины. Песню, которая ежеминутно звучала по радио этим летом.

     Что она ожидала? Что она придёт сюда, Анна сообщит ей слова магического заклинания, и они снова разбегутся?

     Она подумала о Питере, валявшемся в алкогольном беспамятстве в подвале. Как он в последнее время ощетинивался, когда она пыталась поговорить с ним о том, что её беспокоило.

     “Хорошо” - сказала Кейт через некоторое время - “Приезжай на обед. Но мне нужно время подготовиться. Я должна предупредить его, чтобы он привык к этой мысли. У него и так проблемы на работе, слишком много всего навалилось. Я не могу сообщить ему об этом сейчас, когда всё происшедшее ещё свежо в памяти. Не думаю, что он сможет воспринять эту информацию”.

     “Когда?” - спросила Анна.

     “Через две недели от этой субботы? Какое это число?” - Кейт прикинула в голове и выдохнула - “Шестнадцатого июля”.

     “Ты когда-нибудь говорила ему, что я рядом?”

     “Нет” - ответила Кейт.

     “Я задавалась этим вопросом”.

     “Ему было бы трудно это понять”.

     Анна посмотрела на жену своего сына, мать его детей. И вспомнила их встречу много лет назад - возле кондитерской на Лексингтоне. Он не хочет тебя видеть, сказала ей Кейт в тот день.

     “Она любит его” - опять подумала Анна - “И, как большинство людей, уверена в правоте своих слов”.

     “В час дня?” - сказала Кейт, открывая дверцу машины.

     Только один раз, сказала она себе. Не надо говорить об этом ни отцу, ни матери, ни сёстрам. Это не имело никакого отношения к ним, это связано только с Питером. Плюс, они бы сделали слишком много шума из этого. Они бы этого не поняли.

     Где-то гасли фейерверки. Разминка перед Четвертым Июля.

     Она поняла, что её знобит, несмотря на душную ночь. Через две недели Анна Стэнхоуп будет обедать в её доме. Это было непостижимо.

     И всё же, в минуты, проведённые вместе в машине Анны, она не казалась ей незнакомой. Её профиль. Её длинная шея. Она слышала имя Анны с тех пор, как была в утробе матери. Даже то, как она вцепилась в руль, казалось знакомым - это выглядело почти как встреча с давно потерянным родственником.

     И Кейт внезапно поняла, что на самом деле так и есть.

     17.

     Медицинский совет назначил слушание на сентябрь. До этого Питеру было предписано встречаться с психотерапевтом дважды в неделю.

     “Дважды?” – переспросила Кейт, когда он сообщил ей об этом - “Однако”.

     Он мог ей сказать, что визит назначили раз в неделю, а второй раз ходить без её ведома. Но не хотел лгать.

     Ему дали две недели больничного, потом две недели отпуска, а когда он вернётся на работу, его отправят в другой участок. И тогда до слушания останется всего несколько недель.

     “Но я не понимаю” - продолжала спрашивать Кейт - “Для чего слушание? В чем проблема? Если дежурный начальник подписал протокол на месте происшествия, и никто не пострадал. Я не понимаю, почему нужно слушание”.

     Днём и ночью Питер мог догадаться по выражению её лица, что она пыталась это понять. И она была права в своих подозрениях. Только он знал, насколько эти часы в больнице изменили ситуацию.

     У него уже была дисциплинарная запись в личном деле за явку на службу с перегаром.

     Адвокат юридической помощи оформил жалобу заместителю начальника, и на следующий день Питеру позвонили. Он объяснил заместителю начальника, что поехал на обед в Олд Таун, встретился там с другом, и это было всего раз.

     Замначальника сказал, чтобы это больше не повторилось. Он также сказал, что до этого тоже чувствовал запах алкоголя от Питера, но решил, что ему это кажется, а теперь не был в этом уверен.

     Возможно, Питер мог обжаловать эту запись, но он погасил пропущенные дежурства отпускными днями и больше никогда никому об этом не говорил.

     На самом деле он заехал в Олд Таун на одну рюмку, потому что ему там нравилось, и он всё равно проезжал мимо. Бармен дал ему вторую. Но что такое две рюмки для стокилограммового мужика?

     После встречи с замначальника, Питер задумался о том, любят ли его на работе. Его повышали в должности, его уважали, но нравился ли он им?

     У него была репутация всё делать по закону. Он ходил на вечеринки и покупал выпивку коллегам, но держался особняком. Он предполагал, что именно о нём могли говорить: он никому не звонил в выходные, не приглашал сослуживцев на шашлыки, не помогал организовывать бейсбольные матчи.

     Иногда на планёрках, прежде чем все успокоятся, он вставал перед комнатой и несколько секунд шуршал документами, прислушиваясь к тому, что говорят.

     Это напоминало ему растяжки перед тренировкой в Датч Киллс - шум голосов вокруг него, как журчание реки на мелководье.

     Офицер Варгас помог офицеру Фишеру с ремонтом ванной, и Питера больше поразила не сама помощь, а то, что они так легко пускали друг друга в самые интимные части их домов. Некоторые из них вместе ездили в отпуск, по выходным на Лэйк-Джордж или Лонг-Бич. Их дети знали друг друга. Жены разговаривали по телефону.

     Это чересчур, думал Питер. Он приходил на работу, а потом ехал домой. Он был хорошим полицейским в том смысле, что присматривал за своими парнями, а они присматривали за ним. Но он был просто полицейским. Интересно, что они говорят о нём за закрытыми дверями?

     Он никогда не задумывался об этом раньше.

     Его отец говорил, что единственное различие между ним и Фрэнсисом Глисоном заключалось в том, что по какой-то причине люди любят ирландский акцент, поэтому они просто в восторге от этого парня.

     Даже когда Фрэнсис находился на реабилитации, а Брайан регулировал движение на перекрёстке, он придерживался своей теории: люди просто любили Фрэнсиса Глисона. При этом он поднимал руки вверх, как бы сдаваясь, показывая, что не может понять, почему его не любят так же.

     Питер рассказал Кейт только то, что его направили в больницу, чтобы провериться - как и любого другого полицейского после стрельбы из табельного оружия.

     Он не упомянул, что когда медсестра смотрела, не повреждены ли его барабанные перепонки, он не мог перестать дрожать. Всё его тело тряслось.

     Ему казалось удивительным, что его пистолет выстрелил, а он даже не понял, как это произошло. Когда медсестра вышла, он попросил своего профсоюзного представителя, парня по имени Бенни, сгонять на Первую Авеню, пока не пришёл врач, в знакомый ему винный магазин и купить несколько маленьких пятидесятиграммовых бутылочек. Они оба знали, что им придётся провести в больнице несколько часов. Питеру нужно было успокоиться.

     Когда Бенни отказался, думая, что Питер шутит - тот пересёк комнату и сильно ткнул его пальцами в грудь. Питер был в больничном халате и черных носках, но он был крупным мужчиной, ростом за метр 90, а Бенни - на полголовы ниже.

     В этом время вошёл врач и увидел всё происшедшее. Его лицо окаменело, словно он не хотел слышать объяснения Питера.

     Питер почувствовал, как загудело его тело, словно двигатель, переключающийся на высокую передачу. Он схватил компьютерную клавиатуру, и швырнул её через всю комнату. Его глаза казались такими сухими, что каждый раз, когда он моргал, его обжигало.

     Доктор вышел в коридор так же быстро, как и зашёл. В следующий момент в комнате оказалось шесть человек. Бенни, несмотря ни на что верный Питеру, сказал, чтобы Питер молчал.

     “Так, офицер Стэнхоуп” - сказал доктор, дважды заглянув в его медицинскую карту - “Мы не хотим применять смирительную рубашку. Мы ценим Вашу работу на благо города, и я понимаю, что Вы многое пережили сегодня “.

     Питер увидел, что позади него стоит здоровенный парень, с парой мягких наручников в руках.

     Он сразу же успокоился, как будто на его голову вылили ведро холодной воды.

     Ещё один доктор прибыл для психологической консультации, и все остальные вышли из комнаты. Прошло столько времени, что Питер надеялся, что Бенни пожалел его и всё-таки купил эти маленькие бутылочки.

     Поначалу, когда Питер остался дома, он целый день возился в гараже. Он решил, что раз уж всё равно сидит дома, то, по крайней мере, надо сделать что-нибудь полезное. Он собирался смастерить несколько табуреток или что-то в этом роде.

     Может быть, за это время он поймёт, почему так себя ведёт, почему не может остановиться. Но он успел только напилить уголки, когда бросил это занятие, и поехал в винный магазин. А вернувшись, спустился в подвал и включил телевизор.

     Он чувствовал на себе взгляд Кейт, куда бы ни шёл.

     Проблема началась задолго до того, как Кейт что-то сказала об этом. Питеру стало немного жаль её - потому что он знал, как она гордится своей сообразительностью и наблюдательностью. Дочь полицейского, и всё такое.

     Она сама мало пила, но была привычна к пьющим. Насколько знал Питер, Фрэнсис Глисон тоже пропускал по три рюмки каждый вечер своей жизни. Время от времени Кейт могла позволить себе бокал вина, но второй усыплял её на месте.

     Когда родились дети, она не могла лечь спать, пока не была уверена, что они улеглись. А этого никогда не происходило. “Попить!” - кричали они после того, как выключался свет, уверенные, что она ждёт в конце коридора, готовая удовлетворить все их потребности.

     “Свет! Покрывало! Книгу!” - каждая их просьба была уловкой, чтобы заставить её побыть с ними ещё несколько минут.

     Как-то вечером, за год до того, как всё произошло, сразу после ужина Кейт послала детей в гостиную смотреть телевизор, а его остановила на пути в подвал.

     Она сказала, что ей не нравится, что он прячется там, чтобы выпить. На секунду перед тем, как она заговорила, Питер подумал, что она отослала детей, чтобы поцеловать его, и его сердце замерло от предвкушения. В последнее время она спала, крепко обнимая его.

     В то утро Кейт стояла, прислонившись к стене ванной, и смотрела, как он чистит зубы. Под её взглядом он становился выше. Возможно, весь день она хотела побыть с ним наедине, и эта мысль оживляла его, заставляла чувствовать лучше.

     Однажды, когда у них ещё стоял барьер, блокирующие выход из детской, она положила тарелку, которую протирала, убрала его руки от грязной посуды и положила их себе на бедра.

     Её ключицы выглядывали из-под блузки, и когда Питер провёл по ним пальцем, то увидел, как они покрылись гусиной кожей.

     “Пошли” - сказала она, уже не улыбаясь, серьёзная и сосредоточенная. Оставив грязную посуду в кухонной раковине, они спустились на несколько ступенек в подвал и закрыли за собой дверь.

     Когда Кейт закричала, он сделал паузу - её голос звучал по-другому. Но она сказала ему продолжать. И только позже, когда они вернулись на кухню, к детям, заворожённо смотрящим в телевизор, она подняла сзади рубашку и спросила, не лопнула ли кожа там, где деревянная ступенька врезалась ей в спину.

     Как только Питер понял в чём дело, то почувствовал себя глупо, думая, что она хочет уединения по другой причине: “Кейт, пожалуйста. Я иду туда, чтобы спокойно смотреть телевизор “.

     И это было в основном правдой. Они запрещали телевидение большую часть дня, но когда оно было включено в гостиной, это всегда было детское шоу.

     Если он осмеливался переключить канал на CNN или ESPN, дети начинали ныть и валяться по полу, чтобы он сдался и вернул их канал.

     “ В этом проблема” - говорила Кейт по этому поводу - “Ты отец. Думаешь, я когда-нибудь осмелилась бы сказать отцу переключить канал? “

     Но зачем беспокоиться, когда можно просто спуститься в подвал, где никто не станет карабкаться на него или прыгать на подушку рядом, где она не увидит его, сидящим у телевизора, чтобы спросить, заплатил ли он за газ, как обещал.

     Иногда, с самого момента, как он парковал машину у дома, Питер чувствовал себя несвободным. Иногда он слышал, как дети ссорятся, ещё до того, как открывал дверь. Тогда он стоял на крыльце, просто слушая их.

     Надо было подрезать кусты. Фрэнки, возможно, понадобятся очки. Страховка это покрывает? В квитанции от кредитной карточки перечислены покупки, которые Кейт не могла вспомнить. Сорняки заполонили огород. Налоги растут. Она просила его проверить водосток. И чем больше она предлагала просто вызвать кого-нибудь, тем больше он чувствовал себя виноватым.

     “Тебя это не беспокоит? Что это всё и есть жизнь? “- спросил Питер её однажды, много лет назад. Она держала Молли на руках и качалась взад-вперёд, пытаясь успокоить её.

     “Что?” - переспросила она, пытаясь перекричать Молли - “Повтори, я не слышала”.

     Конечно, он не стал это повторять. Всякий раз, когда няня не могла прийти, она проводила целый день в лаборатории с Молли, привязанной к груди.

     Но сейчас всё было по-другому, он сразу это понял. Это выглядело официально. Как вмешательство в личную жизнь.

     Она репетировала эту фразу с утра: “Если ты так хочешь выпить, почему бы не сделать это за столом? Почему не выпить со мной? Я не против бокала вина. Зачем заниматься этим в одиночку? Ты иногда остаёшься там на всю ночь. Почему?”

     Питер не мог ответить ни на один из этих вопросов. По правде говоря, он и сам не знал почему. Но Кейт никогда не примет это за ответ. И если он вообще ввяжется в эту дискуссию, она будет давить, настаивая на логическом объяснении.

     Весь вечер он понимал, что у неё что-то на уме, и от этого ему хотелось надеть пальто и уйти на несколько часов. Когда она увидела, что он всё равно раздражён, то решила пойти ва-банк.

     “И где два ящика, которые пришли в прошлом месяце из винного клуба? Это был бонусный месяц. Я даже не открыла коробки” - поинтересовалась Кейт.

     “Если ты уже знаешь ответ, то зачем спрашиваешь меня?”

     “Я хочу, чтобы ты мне сказал, что выпил два ящика вина за две недели. Я хочу, чтобы ты сам это услышал, когда произнесёшь вслух” - и добавила - “ В дополнение ко всему прочему”.

     “Кейт, отвали” - сказал он вместо этого, и кровь отхлынула с её лица, как будто он ударил её.

     Она опустилась на стул и с недоумением уставилась на стену. Из гостиной доносились звуки черепашек-ниндзя.

     Раньше Питер никогда с ней так не говорил. Он сразу же пожалел об этом. Он вообще так не говорил. Ни с одной женщиной. Особенно со своей женой. С Кейт - человеком, которого он любил всю жизнь.

     И как всегда в первые минуты после ссоры, он повторял одно и то же. Что он отвечает за себя с четырнадцати лет. Он без посторонней помощи закончил школу и академию. Поднялся в звании. Никогда не делал ничего плохого. Никогда не опаздывал с документами. Получал хорошую зарплату. Когда мог, работал сверхурочные.

     Она когда-нибудь работала сверхурочно? Не то чтобы он мог вспомнить. Дети, говорила она. Она должна была забрать детей, быть с ними дома, отвезти их на матчи и вечеринки по случаю дня рождения, а также к педиатру, продолжить обучение и получить степень магистра, чтобы заработать двухпроцентное повышение зарплаты, которое заранее было потрачено на дополнительный уход за ребёнком, чтобы она могла посещать эти занятия.

     Питер извинился за свои слова. Он извинился там же, на месте. И ещё сотню раз в последующие часы. Когда после всех этих извинений Кейт всё ещё не выразила сочувствия, он сказал, что было несправедливо с её стороны так орать на него, когда он не сделал ничего плохого.

     “Орать?” - сказала Кейт, наконец поворачиваясь к нему - “Кто орал? Я хотела поговорить с тобой о том, что меня беспокоит”.

     Она вздохнула. Они оба знали, что если подождать, то через несколько дней всё успокоится. Они не смогут так долго молчать.

     “Кроме того” - сказала она - “Мы оба знаем, что ты злишься только тогда, когда знаешь, что ошибаешься”.

     Она смотрела на него спокойно, ясными глазами: “Я ненавижу ссориться. Я должна тебе кое-что сказать, и я хочу, чтобы ты внимательно выслушал, Питер. Я не собираюсь так дальше жить”.

     “Что это значит?”

     “Это значит, что у меня и детей есть варианты”.

     “Но что это значит?” - переспросил Питер.

     Она больше ничего не сказала, и он больше не спрашивал. Но вдруг совершенно ясно увидел, как открылась дверь, о существовании которой он даже не подозревал, и она уходит в неё, держа за руки детей.

     Иногда он пытался вспомнить начало их совместной жизни. Их годы в квартире, а потом первые годы в доме. Воспоминания казались слишком сладкими, чтобы быть реальными.

     Разве они когда-нибудь ссорились? Наверное. Но он не мог вспомнить ни одного случая.

     Однажды, незадолго до рождения Фрэнки, они испугались, что в этом месяце у них не хватит денег заплатить за ипотеку. Поэтому они высыпали содержимое своей гигантской банки с мелочью, чтобы отнести её в банк.

     Монет оказалось столько, что их пришлось разделить на три рюкзака, и Питер нёс два из них. Общая сумма составила восемьсот пятьдесят семь долларов.

     Когда кассир пересчитывал эту груду мелочи, она выглядела как миллион.

     Они делали всё, что, по их мнению, могла бы делать любая другая пара: ночные викторины в местном баре, фильмы, субботние утренние походы с бутербродами в рюкзаках.

     Иногда они отмечали дату своего бумажного самолёта - когда они встретились в полночь, а потом бежали, держась за руки, по улице. Каким-то образом, для них обоих эти полчаса на заброшенных качелях существовали отдельно от всего, что случилось позже тем вечером.

     За прошедшие годы эти два события всё больше и больше расходились в воспоминаниях Питера. Неужели всё это произошло в одну ночь. В одну очень длинную ночь?

     Кейт часто вспоминала, как мечтала пойти с ним в ресторан. Как мечтала, чтобы они были взрослыми, вместе вынимали покупки из машины и распаковывали их.

     Вначале, глядя как он одевается, Кейт рассказывала, что когда ей было четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет и её подруги мечтали об особняках и сказочных свадьбах, всё, чего она хотела, это снова встретиться с Питером.

     Чтобы вид его обнажённой спины стал для неё обычным, чтобы его вчерашняя одежда висела на спинке её стула под их общей крышей, с детьми, спящими в соседней комнате. Чтобы очертания и тепло его тела чувствовались рядом с ней.

     Чтобы их вещи и жизни были настолько перемешаны, что их невозможно было бы разделить.

     Он точно знал, что она имела в виду. Но для него было утомительно постоянно думать об этом, постоянно тащить на себе весь груз их совместной истории. Они выиграли. Они были вместе. Зачем повторять это снова и снова?

     Кейт думала, что день их свадьбы - это завершение чего-то, он думал об этом как о начале. Они читали разные книги.

     “Вот” - говорил он, указывая на гору белья, вываливающегося из плетёной корзины - “Все твои мечты сбылись”.

     Если их брак был завершением чего-то, что тогда значил каждый последующий день?

     В субботу, без чего-то пять утра, всего через двенадцать часов после того, как Кейт сказала ему, что разговаривала с его матерью, Питер проснулся посреди сна о забеге на соревнованиях по кроссу.

     “Ты говоришь о моей маме?” - непонимающе переспросил Питер днём раньше.

     Собиралась гроза. И хотя летнее небо всё ещё было голубым, он чувствовал это своими костями. Конечно тут же молния рассекла небо, и когда дети с криком вбежали в дом, Кейт отправила их наверх, чтобы продолжить то, что ей нужно было сказать ему.

     Он не ожидал услышать от неё такое. Она нервничала. Так нервничала, что Питер приготовился к худшему. Она повернула стул в его сторону, и теперь они сидели, упираясь друг в друга коленями.

     Она взяла его за руки, и он подумал: “Сейчас она скажет, что уходит”. Он почувствовал холодный пот, растекающийся под футболкой и лёгкое головокружение.

     Но это было всё равно, что готовиться к удару в горло, а получить удар по почкам.

     Он всё ещё пытался успокоиться, пока Кейт описывала подробности: его мать воспользовалась услугами частного детектива, чтобы найти их адрес, а затем просто появилась возле их дома двумя неделями раньше. Ночью после того происшествия на работе. Когда Питер валялся пьяный в подвале.

     “Черт возьми” - сказал Питер, отпуская её руки, когда наконец понял, что она ему говорит. Он встал, поэтому Кейт тоже встала - “Зачем это всё? Зачем ты это делаешь?”

     “Низачем!” - сказала Кейт - “Она оказалась рядом! Я не могла позволить ей увидеть тебя в том состоянии, поэтому я сказал ей вернуться через пару недель”.

     Питер вышел из кухни, открыл дверь, пересёк двор, несмотря на проливной дождь, но Кейт следовала за ним.

     Когда он понял, что она не отстанет, то остановился и обернулся.

     “Мы говорим о моей матери?” - Питер посмотрел ей в глаза за подтверждением - “Анне Стэнхоуп?”

     Время было не очень удачное, согласилась Кейт. Учитывая всё, что произошло за последние несколько недель.

     “Более чем неудачное” - сказал Питер.

     “Хорошо” - согласилась Кейт.

     Но даже до того, как Питера сняли с дежурства - сказала Кейт - даже до того, как появилась Анна, она всё больше и больше думала о том, что Анна носила Питера в себе так же, как Кейт носила своих детей в себе.

     Кейт слишком долго думала об Анне, как о человеке, который стрелял в её отца. Она забыла, что Анна была матерью Питера. Не только по названию, но и в реальности. По крайней мере, в начале.

     Анна кормила его с ложки, успокаивала, умывала. Заботилась о нём так же, как Кейт заботилась о своих детях. Наверное, она что-то заслуживает за это, не так ли? - спросила Кейт у Питера, откидывая промокшие от дождя волосы со лба.

     Она сказала, что не задумывалась об этом, пока не родила детей. О том, сколько всего сделала Анна для Питера, пока они не расстались.

     “Может, потому что в твоей жизни нет матери, и есть причина ...”

     “Причина чего?” - спросил Питер.

     “Пойдём в дом? Давай высохнем и поговорим”.

     “Нет. Просто скажи. Причина чего?

     “Я не знаю. Я просто пыталась представить, что совершила ужасную ошибку и больше никогда не увижу Фрэнки. Что больше стоит - хорошее или плохое?”

     “Не видеть меня - был её выбор, а не мой”.

     “Теперь, похоже, она сделала другой выбор” - упорствовала Кейт.

     “Значит, я должен пустить её обратно в свою жизнь? Мне почти сорок лет. Прошло двадцать три года с тех пор, как я её видел. Двадцать три года. И она не интересовалась ни мной, ни нами все это время”.

     “Что ж ...” - Кейт оглянулась на дом и не завершила свою мысль.

     “Что? Ещё какие-нибудь сюрпризы?”

     “Нет”.

     “Как ты собираешься объяснить это своему отцу?” - спросил Питер.

     “Я не говорю, что могу простить то, что она сделала с моим отцом” - сказала Кейт - “Но сейчас я могу отделить это от того факта, что она твоя мать. Так же как я - мать Фрэнки и Молли. Это всего на час, потом она уедет. Просто я думаю, что она любит тебя, Питер. И ещё я думаю, что встреча с ней поможет тебе”.

     Он слушал каждое слово, а когда она закончила говорить, снова пересёк двор. Впервые за многие годы он лёг спать раньше её.

     Время от времени он внезапно просыпался, полностью дезориентированный, но меньше чем через полсекунды понимал, что рядом с ним лежит Кейт.

     Просто теперь она казалась ему незнакомкой, и всё в ней - профиль лица, волосы, разбросанные по подушке - выглядело чужим. Не только чужим, но и пугающим в фальшивой узнаваемости.

     Как в одном из тех фильмов, где человек просыпается в другой семье, и никто не верит, что он не тот, кем кажется.

     “Ты не спишь?” - прошептал Питер. И хотя Кейт не ответила, он был уверен, что она не спит.

     Внимательно разглядывая её, он почувствовал прилив любви. В каком отчаянии она была, чтобы позволить его матери прийти к ним домой. Как он хотел, чтобы Кейт просто отослала его мать прочь и больше никогда не упоминала об этом.

     “Кейт?” - сказал Питер - “Эй, Кейт?”

     “Да?” - прошептала она с закрытыми глазами.

     “Помнишь, когда я залез на телефонный столб?”

     Кейт лежала тихо - может, пытаясь вспомнить, а может, снова заснув.

     “Должно быть, это было лето, потому что я был в шортах. Нам было девять или десять лет.

     “Не помню” - сказала Кейт.

     На протяжении многих лет, когда Питер вспоминал что-то, чего не помнила Кейт, она всегда отвечала ему, что он ошибся, что её там не было, что он её с кем-то путает.

     До тех пор, пока Питер не напоминал: ты была одета в то и то, это был твой фрисби, это была моя шахматная доска.

     Они давно поняли, что память - это объект, который окрашивался, подстригался и промывался столько раз, что выглядел почти неузнаваемым для всех, кто там был.

     Постепенно шум в голове Кейт успокоился, за исключением маленького колокольчика, который прозвенел откуда-то издалека.

     Она вспомнила, как сидела на бордюре возле своего дома и бросала палочки в решётку канализации. Потом пришли другие дети, и кто-то предложил взобраться на телефонный столб.

     “Кажется, я вспомнила” - сказала она сейчас.

     “Там же не за что держаться” - сказала она тогда.

     “Я могу это сделать” - сказал он.

     Обычно что-то подобное делала Кейт. И сейчас Питеру стало интересно, не пытался ли он в этот момент быть больше похожим на неё.

     Он начал с того, что разбежался и запрыгнул на столб - так высоко, как только мог. Затем, повисев на нём несколько секунд, он начал извиваться как червяк, крепко обхватив столб руками, и поднимал колени, сжимая столб бёдрами, чтобы подняться выше.

     Она первой начала скандировать: “Пи-тер! Пи-тер!”

     Они все болели за него.

     Питер остановился, когда забрался на две трети столба. Его руки устали, и он боялся, что упадёт.

     Там, где Кейт стала бы искать оправдание, помеху, или хороший повод вернуться в безопасное место, Питер просто сказал, что боится лезть выше, и никто не посмеялся над ним за это.

     Черные провода, натянутые сверху, были почти на расстоянии вытянутой руки.

     Он ослабил хватку и соскользнул на несколько футов вниз. Внезапно он остановился и закричал, всё его тело дрожало.

     “Помогите!” - выдохнул он сдавленный крик. Он звучал как девочка, и Кейт хихикнула. Нат и Сара тоже были там. Дети Мальдонадо. Кто ещё?

     Прежде чем кто-то из них успел среагировать, Питер упал вниз на траву.

     “С тобой всё в порядке?” - спросил кто-то, но он лишь тихо стонал, подтянул колени к груди.

     На улицу выбежала мать Питера.

     “Покажи” - сказала она, стоя на коленях рядом с ним. Питер раздвинул ноги на несколько дюймов, и от его коленей до паха по самой нежной коже его бёдер были десятки заноз.

     Кейт провела рукой вверх и вниз по телефонному столбу и скривилась: он был гладким при движении вверх, но шершавым в обратную сторону.

     Даже лёжа в кровати в пятидесяти милях и тридцати годах от того места, Кейт чувствовала неровность этого столба на своей ладони. Воспоминание было настолько сильным, что она сжала руку в кулак.

     Как круг, нарисованный в ночной темноте бенгальским огнём, картина произошедшего стояла перед их глазами: костлявые колени Питера, выжженная солнцем трава, Кейт у основания шеста, уставившаяся на него вместе с остальными детьми.

     Появился ещё один круг воспоминаний: отец Кейт - пять минут спустя? день спустя? - кричавший, что одно прикосновение к этим проводам могло убить Питера или Кейт, если бы она полезла первой.

     Кейт подождала, пока он закончит ругаться, а затем спокойно спросила, как птицы могут там сидеть, если это так опасно.

     “Почему ты вспомнил?” - спросила Кейт.

     “Не знаю, рассказывал ли я тебе, что случилось после”.

     Поэтому он рассказал сейчас.

     Внутри дома, такого мрачного снаружи, такого недружелюбного, его мать расстелила чистую простыню на диване и сказала ему лечь. Она положила подушку под его голову.

     Прежде чем начать работу над занозой, она протирала это место спиртом, и, вытаскивая каждую из них пинцетом, повторяла, какой же он сильный, что забрался выше половины этого столба. Она сама, по её словам, не удержалась бы там и на секунду.

     Понадобился почти час, чтобы вытащить все занозы. Одна из них, Питер помнил как сейчас, был длиной с его мизинец. Мать дала ему эту огромную занозу, чтобы он посмотрел.

     После этого она сделала тёплую ванну, достала новый кусок мыла и сказала ему аккуратно помыться, чтобы не было инфекции. Прежде чем он разделся, она вернулась с двумя конфетами, которые положила на край ванны.

     “Чтобы я чувствовал себя лучше” - объяснил Питер.

     Кейт внимательно слушала, но не понимала к чему Питер это сейчас рассказывает.

     “Я и так знаю, что она меня любит” - сказал он.

     18.

     Когда наступил день приезда Анна Стэнхоуп, никто из них не знал, что делать, как себя вести, что надеть и как объяснить детям, кто этот человек, который к ним приезжает.

     “Может, позвонишь и отменишь?” - спросил Питер. Но у Кейт не было ни её номера, ни другой возможности связаться с ней.

     “Или, когда она придёт, скажи ей, что меня нет дома” - сказал он.

     “Правда?” - спросила Кейт - “Ты действительно хочешь, чтобы я так сделала?”

     Он попросил оставить его одного - ему нужно десять минут, чтобы подумать. Но раздумья только ухудшили ситуацию.

     “Давай хотя бы куда-нибудь отведём детей” - сказал Питер, когда понял, что этого не избежать.

     Кейт подняла трубку, чтобы позвонить подруге, у которой были дети того же возраста, но в итоге так и не набрала номер. Она не могла придумать причину, по которой ей вдруг понадобилось куда-то спровадить детей в середине летнего субботнего дня.

     Она думала, не позвонить ли Саре, которая переехала в Вестчестер несколько лет назад и, конечно же, не возражала бы забрать детей. Но тогда пришлось бы ей рассказать, что происходит.

     В конце концов, дети остались дома.

     После завтрака Кейт сделала радостное выражение лица и сказала, что у неё есть для них замечательная новость - мама папы, которая жила очень далеко, навестит их сегодня. Она с нетерпением ждёт встречи с ними, поэтому они должны себя хорошо вести.

     Бледный Питер, стоял в напряжении у кухонной раковины. Он скрестил руки и подтверждающе кивнул, скорчив приятное выражение на лице. Сердце Кейт сжалось при взгляде на него.

     “У тебя есть мама? Я не могу в это поверить!” - закричала Молли, обнимая Питера, словно поздравляя его с такой удачей.

     Когда дети убежали с кухни, Кейт опять спросила Питера, не может ли он позвать Джорджа. С ним всё было бы гораздо проще.

     “Ей это не понравится” - сказал Питер - “Она никогда не любила его”.

     “Она задолжала ему”.

     “Однозначно. Поэтому она и не захочет его видеть”.

     “Но ты же хочешь, чтобы Джордж приехал. Я это вижу” - сказала Кейт.

     Он действительно хотел, чтобы Джордж приехал, но боялся растревожить мать - особенно, когда она и так нервничала. Старая привычка предвосхищать её настроение с лёгкостью вернулась.

     Кейт сказала, что мать выглядела спокойной, но это не значит, что сегодня она будет такой же, как в день, когда они разговаривали.

     “Сама позвони ему” - сказал Питер.

     Джордж звонил Питеру на мобильник, по крайней мере, дюжину раз с той ночи, когда тот разрядил свой пистолет. Это подсказывало Питеру, что он уже знает о случившемся.

     Наверное, Миссис Паулино рассказала. Она жила на первом этаже в доме Джорджа и Розалины, а её внук работал в Пятом Участке.

     Он представил себе замешательство на лице Джорджа, когда позвонит Кейт – наверняка Джордж подумает, что она всё перепутала. Питер был уверен, что Джордж всё равно появится у них в доме, причём в самый неподходящий момент.

     “Подожди” - сказал он Кейт - “Я сам ему позвоню”.

     Джордж только свистнул, когда услышал, кто приедет на обед.

     Питер по-быстрому сообщил об этом, чтобы по возможности избежать разговора о случае с табельным оружием. Но с Джорджем такое не пройдёт.

     “Г-жа Паулино продолжает спрашивать, говорил ли я с тобой” - сказал он - “Что случилось?”

     Питер вкратце пересказал.

     “Тебя перевели на ограниченную службу? Не модифицированную? Психиатр должен дать тебе разрешение на работу?”

     Джордж был одним из немногих гражданских, кто знал разницу между ограниченной службой и модифицированной.

     “Да”.

     “Что-то ещё случилось?”

     Что ещё случилось, сказал Питер, возвращаясь к началу разговора, так это то, что его мать приедет на обед через несколько часов, и Питер был бы очень признателен, если бы Джордж приехал к ним.

     “Я?” - Джордж почти перешёл на крик - “Ты хочешь, чтобы я приехал, пока она у вас? О Боже. Розалин сегодня уезжает на побережье. У её подруги есть пляжный домик в Авалоне. Они там устраивают девичник или что-то в этом роде”.

     Питер не знал, какое это имеет отношение к чему-либо. Но если Джордж не хотел приезжать - Питер его отлично понимал.

     “Хорошо, не беспокойся об этом. Я дам тебе знать, как всё прошло. Мы надеемся, что вы в любом случае вскоре нас навестите”.

     “Ты не понял. Я приеду” - сказал Джордж - “Дай мне минуту, чтобы подумать. Ты просто сбил меня с толку на секунду, вот и всё. Я приеду. Просто я приеду один”.

     “Правда?” - Питер опустил голову и обеими руками прижал телефон к уху.

     “Ты издеваешься надо мной? В прошлый раз, когда я обедал с Анной Стэнхоуп, она кинула в меня пылесосом. Вряд ли в этот раз будет ещё хуже. Кстати, вам надо отправить детей к соседям или что-нибудь в этом роде”.

     Питер засмеялся, и Кейт высунулась из кухни, как будто он закричал от боли.

     “Они остаются. Мы с Кейт уже это обсуждали”.

     “Больше тел, если всё пойдёт плохо”.

     “Джордж” - сказал Питер, но снова засмеялся - “Боже, почему я смеюсь?”

     “А что ещё остаётся делать?”

     “Не шути так с Кейт” - Питер посмотрел на кухню - “Она в расстройстве, хотя притворяется, что всё хорошо”.

     “Конечно нет. Что привезти?”

     “Ничего не надо”

     “Так что насчёт ограниченной службы? Что это значит? Я совсем запутался” - напомнил Джордж.

     “Ох” - сказал Питер. Тревога, которая отошла на пару секунд, вернулась и стала ещё сильнее - “Там сплошная путаница. Мы сейчас работаем над этим”.

     Кейт помыла посуду после завтрака, вытерла кухонный стол.

     Она проверила, как мясо в холодильнике пропитывается маринадом. Закрыла дверцу холодильника, снова открыла её, проверила, закрыт ли салат с макаронами. Потом повторила всё это ещё дюжину раз.

     Она спросила Питера, чего бы он хотел, как он себе представляет этот полдень. Питер не знал, что на это ответить и поэтому промолчал.

     Кейт пошла за ним в спальню, потом в ванную, где он включил душ.

     Она сидела на крышке закрытого унитаза, пока ванная наполнялась паром, и ждала, что он скажет. Но он молча помылся, вытерся и оделся.

     “Я всё думаю о том, что скажет мой отец” - сказала Кейт.

     “Ты сама этого хотела. Ты разрешила ей приехать” - напомнил Питер.

     “Я помню”.

     “Так не говори ему”

     “Он узнает”.

     “Как?”

     Кейт пожала плечами - “В конце концов, он всё равно об этом узнает”.

     “Потому что ты наверняка скажешь ему”

     Кейт вздохнула - “Мой мозг как будто разделился на две части. Половина его знает, что она твоя мать, и поэтому я готова встретиться с ней. Она, должно быть, что-то сделала правильно, потому что ты здесь”.

     “Но?”

     “Но другая половина думает о ней как о сумасшедшей соседке, которая чуть не убила моего отца. Если бы не она, он бы проработал в полиции тридцать лет. У него не было бы аферы на стороне. Может быть, моя мама не заболела бы раком”.

     Питер положил бритву, которой водил по щекам: “Ты действительно так думаешь? Даже о раке?”

     “Вполне такое может быть. Я не уверена. Есть доказательства, что раковые клетки размножаются быстрее, когда пациент находится в состоянии стресса “.

     Он продолжил бриться: “Ей уже есть о чем сожалеть. Я не уверен, что мы должны добавлять к этому”.

     “Но это мои недовольства. У тебя есть свои. Я не собираюсь прятать свои недовольства только потому, что у тебя уже есть длинный список. Она деструктивный человек. А мы собираемся с ней обедать”.

     “Так почему ты согласилась на это?”

     Кейт встала и вытерла пар с зеркала, чтобы увидеть своё лицо рядом с его. Она встретилась с ним взглядом, но не сказала ни слова.

     Всё утро он пытался представить, как бы он себя чувствовал, если бы его мать не приехала. Если бы она позвонила и сказала, что не сможет приехать.

     Наступило бы у него разочарование? Почувствовал бы облегчение? Может, и то, и другое? Проблема заключалась в том, что он не знал, чего хочет. Не понимал, за кого болеть.

     В какой-то момент он подумал, что надо бы пригласить побольше людей. Соседей. Учителей детей. Друзей по колледжу.

     Они должны заполнить дом гостями, чтобы им не пришлось смотреть друг на друга и разговаривать. Но через секунду он думал, что должен отвезти её на пляж, чтобы посидеть на песке, только с ней вдвоём. Она будет себя чувствовать не в своей тарелке рядом с Кейт, рядом с Джорджем.

     Он продолжал вспоминать, как проверял расписание поездов и ездил в Вестчестер, чтобы увидеть её. Он понимал, почему тратил на это свои выходные - он любил её и не хотел представлять её там, сидящей в одиночестве.

     Но она была не более одинока, чем он сам, спавший на раскладушке у Джорджа. Она была не более одинока, чем он сам, идущий по госпитальной парковке в Олбани, в тот день, когда она не захотела его видеть.

     Думая в то утро так много о матери, он вспомнил и об отце.

     Когда Фрэнки только родился, Питер провёл с ним все выходные, а в понедельник ушёл на работу и весь день доставал телефон, чтобы увидеть его фотографию. Неужели Фрэнки может так сильно измениться за следующие несколько лет, что Питер тоже захочет уйти от него и никогда больше его не видеть?

     Его мучал вопрос - думал ли когда-нибудь Брайан Стэнхоуп о нём, об Анне, о своей жизни. Он пытался вспомнить лицо своего отца, но не смог. У него лучше получалось запоминать предметы. Машина его отца. Пистолет его отца. Ножницы для ногтей, которые болтались на его цепочке для ключей.

     Недавно Питер учил Фрэнки во время игры в бейсбол держать локоть вверх на приёме, и всегда пропускать первую подачу. Кто научил его этому? Наверное, отец. Хотя он и не мог вспомнить, когда именно.

     Стоя в каком-нибудь южном городе, где он сейчас живёт, вспоминал ли отец, как сгребал с дорожки к дому полтора метра снега. И что у него был сын, который помогал ему это делать.

     Питер уже водил обоих детей на городской стадион, и он хотел, чтобы его отец каким-то образом узнал об этом. Узнал бы, что на самом деле не так уж сложно что-то пообещать, а потом это сделать.

     Сколько раз он обещал Питеру, что отведёт его на стадион? Самое смешное, что Питер ему каждый раз верил.

     Как только часы на кабельной коробке показали полдень, он пошёл на кухню с Кейт, идущей по пятам.

     Не глядя на неё и не скрывая того, что делает, он потянулся к коробке с хлопьями, стоящей в шкафчике над холодильником и, к удивлению Кейт, вытащил из-за неё бутылку.

     Он потянулся к другому шкафчику, где на самой верхней полке выстроилась линейка разнокалиберных рюмок, и достал самую маленькую из них. Затем повернулся, секунду посмотрел на Кейт, и достал ещё одну рюмку.

     Он разлил виски, и Кейт, коря себя за лицемерие, залпом выпила свою рюмку.

     “Ещё по одной” - сказала она - “И всё на этом”.

     Виски сработало. Кейт успокоилась, перестала ходить за ним и постоянно заглядывать в холодильник. И от этого Питер тоже почувствовал себя спокойным.

     Он выпил ещё рюмку, когда Кейт поднялась наверх, чтобы снова поменять причёску. Он не любил, когда за ним наблюдают. Поэтому он решил, что когда приедет его мать, он выслушает её наедине.

     Но потом вспомнил, как Кейт сказала, что Анна очень хочет увидеть внуков, и это сбило его с толку. Может, на самом деле она хотела увидеть их, а не его. Почему бы и нет? Они замечательные дети. Весёлые, смешные, умные.

     Когда наступил час дня, дети ещё играли в салочки с соседскими детьми. Молли упала, догоняя их, и на её платье появилось пятно от травы. Кейт отвела её наверх, чтобы помочь переодеться и умыться. Они всё ещё были наверху, когда машина остановилась перед их домом.

     “Кейт!” - крикнул Питер с лестницы - “Кейт! Я думаю, что она приехала. Ты идёшь?”

     Он знал, что Кейт стояла наверху лестницы и слушала. Она хотела, чтобы он сам вышел встречать мать.

     Он сглотнул комок в горле и расправил плечи. Какая ему разница? У него есть всё. У него есть Кейт и его дети. Мать больше не могла причинить ему боль.

     “Кейт?” - попытался он ещё раз.

     Наверху Кейт крепко обняла Молли и уткнулась лицом в тёплую шею ребёнка.

     Затем, вглядываясь в пространство между подоконником и нижней частью жалюзи, она смотрела, как Питер пересекает газон. Она наблюдала, как он провёл руками по волосам, пока ждал, пока его мать откроет дверцу машины.

     “Он не знает, что ему делать” - подумала Кейт. И сразу же пожалела, что так его подставила, навязав ему эту встречу. Она крепко обняла Молли, наблюдая, как Анна выходит из машины и смотрит ему в лицо.

     Анна выглядела такой хрупкой и измождённой во время их ночной беседы двухнедельной давности. Но теперь её лицо светилось радостью, и весь этот свет предназначался Питеру. Она подстриглась. Её одежда выглядела свежевыглаженной.

     Она похлопала его по спине, Питер ответил ей тем же. Они не обнимались. Они просто продолжали похлопывать друг друга, как случайный прохожий, пытающийся поддержать расстроенного незнакомца.

     Кейт прищурилась и увидела, что Питер еле сдерживается, чтобы не заплакать, как поднимается и опускается его грудь. Когда он повернулся, на его лице появилось выражение, которого она никогда раньше не видела.

     “Что мы тут делаем?” - в конце концов, прошептала Молли, и Кейт попросила её медленно досчитать до тридцати.

     Затем она отпустила её, и Молли рванула вниз по лестнице, чтобы поздороваться с бабушкой, которую никогда до этого не видела.

     Как будто договорившись заранее, они не вспоминали прошлое. Без всякого обсуждения, они решили, что постепенно вернуться к этому, сколько бы времени это ни заняло.

     Разговор зашёл о детях, какие они были разные. Фрэнки выглядел как Питер, но был похож и на Фрэнсиса Глисона, сказала Анна. Кейт вздрогнула, услышав от неё имя отца. Питер посмотрел на неё. Он тоже это почувствовал.

     Но разговор выправился, и они продолжили. Они обсуждали самые короткие маршруты от дома до пляжа. Питер рассказал, что они жили в Манхэттене, когда только поженились, и Кейт избегала взгляда Анны.

     Они говорили о предстоящих президентских выборах, о том, что всего год назад казалось невероятным, теперь выглядело реальной возможностью. Они не спрашивали Анну про её жизнь, о том, как она проводила свои дни. Питер знал, что она не любит слишком много вопросов.

     Когда они наговорились - перед тарелкой с крекерами на кофейном столике, с тихой музыкой на заднем плане - Анна сказала Питеру, что слышала о его проблемах на работе.

     Питер быстро посмотрел на Кейт.

     “Да” - сказал Питер - “Мы работаем над решением”.

     По мнению Кейт, у него уже был отрешённый взгляд, который появлялся, когда он много пил. Она вспомнила о бутылке, спрятанной за коробкой с хлопьями, и задумалась, сколько таких бутылок было спрятано по всему дому.

     Он встал и вышел из комнаты. Кейт услышала, как хлопнула дверь морозильника, и, не глядя поняла, что наледь на бутылке “Столи” растает там, где он держал её в своей тёплой руке и наливал.

     Женщины переглянулись - проблема, с которой они решили вместе бороться, зависла в воздухе между ними.

     Кейт подумала о том, как постарела Анна, и ей стало интересно, как они с Питером выглядят для неё. Волосы Питера поседели в висках. Кейт давно красила свои. У неё были морщины на шее, которые исчезали к утру, но опять проявлялись к обеду. У Питера были глубокие борозды по краям глаз.

     Они обращали на это внимание только потому, что ещё были сравнительно молоды, и подобные изменения были для них в новинку. Они будут молоды ещё несколько лет.

     Анна была настолько худой, что блузка-туника, которую она носила, продолжала соскальзывать с плеча. Её ключицы были похожи на руль велосипеда Молли. Она ёрзала на стуле, как будто ей было больно сидеть.

     Они всё ещё сидели в гостиной, когда услышали голос Джорджа.

     Кейт посмотрела в окно и увидела, что он раздаёт детям мороженое, которое привёз в переносном холодильничке из самого Саннисайда.

     Он привёз достаточно и для племянников, и для соседских детей, и вообще для любого ребёнка, который только мог прийти.

     Анна села прямо и сжала свои костлявые колени.

     “Питер говорил тебе, что Джордж приедет?” - невзначай спросила Кейт. Хотя когда бы он ей сказал?

     “Анна Фитцджеральд” - произнёс Джордж, заходя в дом.

     Анна встала, чтобы поздороваться.

     “Привет, Джордж” - сказала она и сделала испуганный шаг назад, когда он бросился её обнимать.

     “Ты говоришь как Брайан. Такой же голос. На секунду я подумала ...” - объяснила Анна.

     “Тот парень?” - сказал Джордж - “Ты ещё помнишь его?”

     Он поздоровался с Кейт, как всегда, крепко обнимая её и приподнимая над полом. Он обнял Питера, как будто не виделся с ним сто лет.

     А потом из глубины холщового мешка вытащил тщательно завёрнутую миску с фруктовым салатом и бумажный пакет с булочками, которые привёз из пекарни в Квинсе.

     Кейт поняла, что он решил себя вести, как будто они собирались вместе как минимум раз в месяц. Просто стереть все прошлые обиды из памяти.

     “Я умираю с голоду” - сказал Джордж.

     Один за другим они вышли во внутренний двор, где Кейт уже вытерла стулья и поставила их в тени зонтика.

     Анна потягивала воду, но чувствовала себя настолько взволнованной, что на мгновение держала её во рту, прежде чем проглотить.

     Ей не понравилось то, что они пригласили Джорджа, но теперь, когда он приехал, она должна была срочно кое-что сказать ему.

     Мысленно она практиковала то, что собиралась сказать и выбирала момент, когда это сделать. Лучше всего наедине. Дети скоро напомнят о себе.

     Кейт нарезала яблоки. Питер открыл пачку хот-догов и выкладывал их на решётку гриля. Боже, как он красив. Его плечи были шире, чем у Брайана. Теперь он был больше похож на отца Анны - чьё лицо она не смогла бы вспомнить, пока не увидела его в лице Питера.

     И он был пьян. Она могла видеть это по неуверенным движениям, которые он делал, когда потянулся к ножу, чтобы разрезать пластиковую упаковку. Она это могла видеть по тому, как он широко расставил ноги.

     Но видимо он в этом практиковался. Она никогда бы не догадалась, если бы не знала о проблеме. Он продолжил разговор, вставил пару слов.

     Джордж плюхнулся на стул рядом с Анной, но подпрыгнул, когда пластик обжёг голую кожу под шортами. Он схватил пляжное полотенце, которое валялось на траве, и сложил его на сиденье.

     “Чуть не обжёг задницу” - сказал Джордж, ни кому не обращаясь.

     Анна задумалась, понимает ли Джордж, что происходит с Питером.

     Но один неправильный вопрос, один ненужный комментарий, и всё пришлось бы начинать сначала. Она не должна была упоминать Фрэнсиса Глисона.

     Ещё один промах, и Кейт решит, что обойдётся без её помощи. Ещё одна ошибка, и она отправится обратно в свою маленькую квартирку, которая теперь казалась ещё более пустой.

     Она вернулась домой после той ночной беседы с Кейт и увидела свою квартиру такой, какой она была всегда - временным местом проживания, а не домом.

     Но, даже заставляя себя избегать опасных тем и тщательно обдумывая слова, прежде чем произнести, она чувствовала, что должна что-то срочно сказать.

     “Спасибо тебе” - сказала она, не глядя на Джорджа. Он расстегнул рубашку, и было видно, как у него по животу стекает пот. “Спасибо за всё, что ты сделал для Питера” - добавила Анна.

     Питер повернулся от гриля. Кейт оторвала взгляд от разделочной доски.

     “То, что ты сделал, было невероятно - приняв его тогда. Я очень тебе благодарна” - голос Анны звучал с надломом.

     Всё. Она сказала это и сразу почувствовала лёгкость от сброшенного веса.

     Терапевт за терапевтом обещали ей, что однажды придёт время, когда она это произнесёт, и всем от этого станет легче - и ей самой, и окружающим.

     Но она не верила им, пока Джордж не вошёл в дверь. До этого момента она не думала, что у неё когда-нибудь появится шанс.

     “Мы повторяем ошибки, которые не исправляем” - как-то сказал ей доктор Аббаси. И в течение многих лет она принимала это выражение по только отношению к себе.

     И считала, что теперь она в безопасности, поскольку, в любом случае, у неё мало шансов повторить свои худшие ошибки - семьи не осталось, не от кого уходить и некого прогонять.

     Но с того момента, когда лицо Кейт появилось в окне её машины, она задумалась - правильно ли она поняла то, что сказал ей доктор.

     “Мы”, о которых он говорил, были более объемлющим понятием, чем она себе представляла. “Мы” могли включать Питера, его детей, всех людей, связанных с Анной невидимой нитью.

     Джордж быстро кивнул, застигнутый врасплох.

     “Мне это было только в радость” - сказал он через мгновение и откашлялся в свою мясистую руку.

     Они не говорили ни о Гилламе, ни о родителях Кейт, ни о том, на каком поле для гольфа Брайан может стоять в этот момент. Они говорили о еде, о гнетущей жаре и о том, что дети, не так чувствуют погоду, как взрослые.

     Осторожно, окольным путём, Джордж спросил, где сейчас живёт Анна. И когда она рассказала, то спросил, нравится ли ей Саратога. Он сказал, что бывал там несколько раз на гонках, но много, много лет назад.

     “Нескольких лет я была в больнице в Олбани” - напомнила она, как будто никто этого не знал - “Так что я уже хорошо знала эти места”.

     Питер подумал, помнит ли она, как он пытался увидеть её в то время.

     “Ты собираешься сегодня ехать обратно?” - спросил Джордж.

     Кейт и Питер обменялись испуганными взглядами. Если бы на её месте был кто-нибудь другой, они предложили бы остаться переночевать.

     Но Анна сразу сказала что нет, она договорилась с мотелем на Джерико Турнпайке, чтобы остановиться там на некоторое время.

     “О” - сказала Кейт и осторожно положила блюдо, которое она держала - “Надолго?”

     “Может, на пару недель”.

     “Ты же говорила, что тебе надо на работу?” - удивилась Кейт - “А как же квартира?”

     “Кейт” - сказал Питер.

     “Я взяла отпуск. У меня накопилось много отпускных дней” - Анна не сказала им, что никогда раньше не брала отпуск.

     Питер видел, как Кейт тщательно обдумывает, что сказать дальше. Поэтому он заговорил первым.

     “Звучит неплохо. Отпуск - это всегда хорошо” - он подал Кейт знак, что они обсудят это позже.

     Это моя вина - подумала Кейт. Я пригласила её сюда. Как я могла поверить, что она увидит его один раз и навсегда уедет?

     Но потом она смотрела, как Анна пересекает двор к графину с водой, садится в кресло рядом с Питером. Она стала пожилой женщиной. Хрупкой. Придавленной прожитыми годами. Нервничающей рядом с собственным сыном и его семьёй.

     “Вот” - сказала Кейт, вставая, чтобы дать ей подушку. Стул рядом с Питером, на который она села, был самым неудобным.

     “Спасибо” - сказала Анна.

     И Кейт подумала, глядя как она подкладывает подушку за спину: “У неё нет власти над нами”.

     Анна оставалась до тех пор, пока не появились комары, и дети не прошествовали в своих пижамах, выдыхая аромат мятно-сладкой зубной пасты. Один за другим они обошли двор, обняв Джорджа, потом Питера, Кейт и Анну.

     “Спокойной ночи” - сказали они, и по очереди прижали свои горячие лица к лицу Анны. Молли протянула руку для дополнительного рукопожатия и пожелала Анна приятного путешествия туда, откуда она приехала.

     “Молли!” - возмутился Питер.

     Девочка сразу же стала любимицей Анна.

     Питер, встал, чтобы зажечь свечки с цитронеллой, и подумал: трудно надеяться, что так будет и при следующей встрече. Невозможно предсказать её поведение в следующий раз. Надо просто радоваться тому, как хорошо сегодня - и не надеяться на большее.

     Он задавался вопросом, не разочаровалась ли мать, увидев его.

     Когда он был маленький, она лежала с ним на кровати и перечисляла города, которые обязательно посетит с ним: Сан-Франциско, Шанхай, Брюссель, Мумбаи.

     Но ни он, ни она так и не увидели этих мест. Если бы они развернули самую большую карту, которую только можно найти - места, где он начинал свою жизнь и где сейчас живёт, оказались бы на ней маленькими точками, практически рядом друг с другом.

     19.

     В кабинет Питер зайдёт один.

     Поэтому Бенни ещё раз пробежался по вопросам, которые, скорее всего, зададут на слушании, и выбрал лучшие варианты ответов. Питер слушал его в пол-уха.

     В то утро, через двенадцать недель после случайного выстрела из табельного оружия, он сел на край кровати Кейт и сказал, что она права. Что у него есть проблемы, но если она потерпит ещё немного - он с ними справится.

     Он сказал ей, что долгое время обдумывал то, что она сказала несколько недель назад: не все проблемы выглядят одинаково, но от этого они не перестают быть проблемами. Всё это, все предупреждения, которые она ему давала - возможно, она была права.

     Со дня приезда матери Питер пытался ложиться спать пораньше и заводил будильник на полночь. Когда будильник звонил, он шёл наверх. Если у него в руках был алкоголь, он выливал его в раковину.

     Это срабатывало неделю, потом он стал нажимать на кнопку будильника, а вскоре просто перестал его включать.

     После этого он установил себе правило, что может пить только пиво - никаких крепких напитков. Это продолжалось всего три дня.

     Питер обещал себе прошлой ночью, что выпьет только две стопки. Но потом выпил ещё одну. И ещё одну.

     Это было похоже на сбегание по крутому склону. Ноги бежали впереди него, и он не мог остановиться. Это было удивительно. Он был уверен, что никогда раньше не делал подобного.

     Кейт подняла на него взгляд от подушки, и на секунду он подумал, что она собирается сказать, что больше так не может, что уже слишком поздно.

     Но она села, обняла его за плечи и наклонилась вперёд, пока их лбы не соприкоснулись. “Слава Богу” - сказала она - “Давай посмотрим, что будет сегодня, хорошо? А потом всё обсудим. Во сколько ты должен там быть?”

     Слушание должно было начаться ровно в девять часов. Но в восемь пятьдесят пять вышел клерк и сказал, что оно перенесено на десять. Туалеты в коридоре. Торговые автоматы в холле.

     Бенни сказал, что следующий шаг - слушание по пенсии. Если выяснится, что его отправят в отставку, надо попытаться добиться, чтобы это было с формулировкой "по инвалидности".

     “Думаешь, такое может произойти?” - спросил Питер - “Они же могут осознать, что всё это большая ошибка, и восстановить меня в должности”.

     “Могут. Конечно могут” - сказал Бенни. Хотя он сам никогда не видел ничего подобного.

     Питер сидел бок о бок с Бенни на самой неудобной во всех пяти районах скамье, пытаясь вспомнить ужасные вещи, которые говорил во время терапии.

     Бенни подтвердил, что у комиссии будут записи его психолога, выводы, которые он сделал. Это выглядело не совсем законным. Бенни тоже так думал, но спорить об этом было бесполезно.

     Он бы предпочёл, чтобы Питер заранее ему сказал об отказе от прав на частную информацию: тогда Бенни успел бы его предупредить об осторожности во время визитов к психотерапевту.

     Но Питер не знал, что эти записи будут использованы против него. Он встал и выругался. Он вспомнил, что сказал ему администратор: они всего лишь собирают о нём материалы для внутреннего пользования. Кроме того, сказал старший офицер, если Питер не согласится, у него могут отобрать пенсию.

     Он был в разбитом состоянии перед первым визитом и даже не помнил, как подписывал результаты. Что ему оставалось делать?

     Бенни понимал обе стороны. Поскольку Питер был начальником, они должны были защитить людей, работавших в его подчинении. Что если это повторится, но вместо того, чтобы выстрелить в стену, он попадёт в человека?

     “Думаешь, полицейский департамент сможет пережить шторм такого размаха? У них хватает плохих полицейских, чтобы разбираться с ними“ - сказал Бенни.

     “Я не плохой”.

     “Я знаю это, Питер. Но я не думаю, что они рискнут вернуть на работу нестабильного полицейского”.

     Питер вздрогнул. “Разве я нестабильный? Они ведь не думают так на самом деле?”

     “Ты же понимаешь, что это всего лишь официальное выражение. Временный приказ номер девять. Это всего лишь фраза” - казалось, Бенни, тщательно обдумывал, что сказать дальше -

     “В твоём личном деле есть дисциплинарная запись, которая всё портит. Мне кажется, они понимают, что ты очень умён. Но при этом им кажется, что ты что-то скрываешь”.

     Питер опять вспомнил, что сказал этим утром Кейт. Как бы он хотел забраться к ней в кровать и оставаться там, пока сам не разберётся, как он попал в эту ситуацию и как из неё выбраться.

     “Пит, между нами - я никому не сказал ни слова о твоей просьбе в больнице. Но они могут знать об этом. Там было слишком много людей, и я уверен, что по крайней мере одна медсестра слышала наш разговор. Ты пил в тот день?”

     Что означало “в тот день”?

     Кейт работала всю ночь в лаборатории, поэтому она была дома. Она сидела за кухонным столом с кучей книг и учётных карточек, заполненных разноцветными фломастерами.

     Забавно, что в тот момент он думал, как хороша его жизнь. Стояла идеальная погода, в гараже пахло опилками, по радио транслировали бейсбол, он нашёл открытую банку пива в холодильнике.

     В тот день он явился на службу в четыре. Технически, он выпил несколько стаканов. Но Бенни должен понимать, что время работает по-другому для людей, вернувшихся с ночного дежурства.

     Конец одного дня и начало следующего наступали для Питера, когда он уезжал из дома на работу. Он выехал из дома примерно в три часа, и всё было нормально до девяти вечера. Согласиться с тем, что он пил в тот день, было бы не совсем правильным.

     “Можешь не отвечать” - сказал Бенни.

     Докторами в комиссии были два ортопеда и один психиатр. Ортопеды пришли для освидетельствования патрульных, получивших травмы на дежурстве - сломанные ноги, порванные связки. Психиатр ждал его.

     Всё началось хорошо. Один из ортопедов спросил, как он себя чувствует в последнее время, хорошо ли спит, правильно ли питается. Когда его ответ показался слишком коротким, они попросили его отвечать поподробней.

     Продолжает ли он ходить к психотерапевту? Помогает ли это ему? Как дела дома? Как дети? Жена? Как его жена относится ко всему этому?

     Питер напомнил им - наверняка это было где-то в их записях - что Кейт также работала в полицейском департаменте, что она была замдиректора криминальной лаборатории. Они ждали более подробного ответа. Психиатр сверялся с записями.

     “Поговорим об алкоголе. Стали ли Вы пить больше с тех пор, как Вас перевели на службу с ограниченными обязанностями? У нас есть заявление от работника больницы, в котором говорится, что Вы пытались заставить своего профсоюзного представителя принести Вам алкоголь в тот вечер. Во время осмотра. Вы не могли подождать, пока осмотр не закончится? От силы час? Два часа?”

     Питер прижал руки к бёдрам, чтобы они не дрожали. Он сказал заранее подготовленную фразу: “Это была очень эмоциональная для меня ночь. Думаю, что я был в шоке. Но то, что случилось, не имеет никакого отношения к алкоголю. Тем не менее, если это заставит департамент чувствовать себя более комфортно, я готов начать программу реабилитации. Если, конечно, департамент посчитает это целесообразным“.

     “Питер, Вы были в состоянии алкогольного опьянения, когда произвели выстрел?”

     “Нет”.

     “Считаете ли Вы, что можете выполнять свою работу в состоянии алкогольного опьянения?”

     “Нет. Конечно нет”.

     Они, казалось, обдумывали его ответы, но вслух ничего не говорили.

     “Поговорим о Ваших родителях. Ваш отец работал в полиции, это так? Вы сказали доктору Элиасу, что не видели своего отца двадцать пять лет. И что Ваша мать провела более десяти лет в государственном психиатрическом учреждении в рамках сделки о признании вины”.

     Было неприятно выслушивать вопросы, на которые все в комнате уже знали ответы.

     “Можете ли Вы описать, что произошло? Тот случай, когда Вам было четырнадцать?”

     Питер ожидал этого вопроса. Но теперь, когда его задали, он не мог сформулировать ответ. В любом случае у них в кипе бумаг были все детали. Зачем заставлять его это повторять?

     “Двадцать четыре года. Прошло двадцать четыре года с тех пор, как я последний раз видел своего отца. Не двадцать пять”.

     “Ваша мать. Её обвиняли в преступлении насильственного характера, не так ли? Она выстрелила в соседа. Вы сказали доктору Элиасу, что она страдала паранойей. В какой-то момент её считали шизофреником, но это могло быть ошибочным диагнозом, так? Насколько хорошо Вы знакомы с её диагнозам и методикой лечения?

     “Да” - ответил Питер.

     “Что да?” - спросил психиатр.

     “Да, это было обвинение в преступлении насильственного характера”.

     “Вы поддерживаете с ней контакт? Она всё ещё на лечении?”

     “Я видел её недавно, она чувствует себя намного лучше. Уровень медицины сейчас намного лучше, чем тогда”.

     “Питер” - сказал психиатр - “Пожалуйста, отвечайте на все наши вопросы. Вы не можете их выбирать на своё усмотрение”.

     Питер вздохнул: “То, что произошло тогда - инцидент, о котором вы говорите - это было ужасно, да. Но моя мама была больна и не получала достаточной поддержки дома. Я был ребёнком, поэтому ничего не знал об этом. Мой отец должен был понимать, что ей нужно лечение. В любом случае, мы давно оставили это в прошлом, даже мой тесть. И если даже он смог это сделать, я не понимаю, какое это имеет отношение к моему слушанию”.

     “Ваш тесть? Как он связан с этим событием?”

     Питер откинулся на спинку кресла. Он никогда не упоминал об этом? За двенадцать недель разговоров с психотерапевтом, он никогда не упоминал этот факт? Наверное, он полагал, что это уже всем известно.

     Он почувствовал, как они наклонились ближе, с интересом ожидая ответа: “Отец моей жены. Он был тем соседом. Он - тот, в кого моя мама стреляла”.

     Доктора наклонились над своими блокнотами, что-то записывая.

     В итоге, они даже не предложили ему выйти из комнаты, пока обсуждали решение. Он должен немедленно уйти в отставку. Ему будут платить до конца года.

     Выйдя из комнаты, он увидел Бенни, сидевшего в ожидании решения. Рядом с ним сидел Фрэнсис Глисон.

     “Что ты здесь делаешь?” - спросил Питер.

     Фрэнсис несколько раз звонил им домой, чтобы узнать, как идут дела, что происходит. Питер не знал, перезванивала ли ему Кейт.

     “Я был обязан прийти” - сказал Фрэнсис.

     На нём была обычная твидовая кепка, натянутая на лоб. Он был единственным человеком в здании, который не снял головной убор, когда вошёл.

     “Как у тебя дела?” - спросил Фрэнсис.

     Бенни мог не задавать этот вопрос - он и так обо всём догадался.

     “Мы подадим апелляцию” - сказал он.

     Питер прошёл мимо них к лифту. Он нажал кнопку, но затем направился к лестнице.

     “Ты сказал им, что согласен поехать на лечение?” - спросил Бенни на лестничной клетке - “Ты сказал всё это?”

     Снаружи наконец-то пахло осенью. Его любимое время года. Первые признаки прохладной погоды пробуждали у него желание взять стопку новых тетрадей, съесть яблоко, пробежать 10 километров как можно быстрее. Эти прекрасные недели между гнетущей жарой лета и первыми холодами - лучшая погода для кросса.

     Бенни догнал Питера на парковке. Фрэнсис не отставал.

     “Подумай об этом хотя бы неделю” - сказал Бенни - “Если ты не хочешь подавать апелляцию, я скажу, чтобы назначили слушание по пенсии”.

     Он наклонил голову и положил руку на плечо Питера: “Всё нормально? Ты в порядке?”

     “Думаю, да. На самом деле. Я чувствую себя отлично”.

     “Питер!” - крикнул Фрэнсис.

     Питер видел, что он двигался быстро, насколько мог, и прислонился к бамперу своей машины в ожидании.

     Бенни извинился, и оставил их в покое.

     “Фрэнсис, тебя подвезти?”

     “Нет. Приятель привёз меня сюда. Я только хотел сказать ...”

     “Что?”

     Фрэнсис прикрыл рукой глаза, чтобы лучше рассмотреть Питера: “Успокойся, хорошо? Я на твоей стороне”.

     “Ты имеешь в виду, что на стороне Кейт?”.

     “Да” - сказал Фрэнсис - “Я действительно на стороне Кейт. Но, насколько я понимаю, вы на одной стороне?”.

     “Почему ты здесь?”

     Фрэнсис оглядел парковку: “Я просто хотел тебе сказать, что всё будет хорошо. Ты ещё молод. Это только выглядит концом света. На самом деле это не так. Я-то знаю, что значит уйти раньше времени”.

     Питер снял галстук и смял его в кулаке: “Я хороший коп”.

     “Я знаю”.

     “Это был несчастный случай. Возможно ты удивишься, но подобное довольно часто случается, на самом деле. Бенни показывал мне статистику, специфику других случаев. Если нет пострадавших, то за это не выгоняют из полиции”.

     Фрэнсис, казалось, обдумывал его ответы.

     “Возможно это и правда” - сказал он - “Но ты действительно думаешь, что тебя выгнали из полиции только потому, что ты выстрелил из пистолета в стену?”

     Питер отвернулся, вытащил из кармана ключи, обошёл машину с водительской стороны: “Я здесь, потому что ...”

     “Я хотел сказать, что тебе в любом случае надо поехать на лечение. Я помогу заплатить за это, если департамент не оплатит. Если вы сами не сможете оплатить - ты и Кейт. Или мы можем оставить это между нами - тобой и мной”.

     “Я ничего не скрываю от Кейт”.

     “В самом деле?” - уходя, спросил Фрэнсис через плечо.

     Тем утром Кейт должна была идти на работу. Но когда Питер подъехал к дому, её машина всё ещё стояла у крыльца. Дети были в школе.

     Когда он вошёл в доме, она сидела за кухонным столом с кружкой чая, зажатой между руками. Он молча сел напротив. Она всматривалась в его лицо.

     “Мне продолжат платить до конца декабря” - сказал он - “Завтра заберут машину. Бенни начнёт оформлять мою пенсию”.

     Она медленно выдохнула. “Хорошо” - сказала она - “По крайней мере, с этим покончено”. Она положила свою руку, тёплую от горячей кружки, на его руку.

     “Есть много работ, которые я не смогу делать. Раньше я думал, что я смогу работать где-нибудь в охране. Но никто никогда не наймёт полицейского, у которого отобрали оружие”.

     Он видел, что Кейт не думала об этом.

     “Сегодня не стоит беспокоиться об этом” - сказала она - “Это может подождать. Я тебе кое-что принесла”.

     Она подошла к холодильнику, достала мини-пирог с лаймом из его любимой пекарни и положила перед ним. Он обнял её за талию и прижался к животу.

     “Я устроил погром в больнице” - прошептал он - “Я тогда так расстроился. Просто не знаю, как это произошло. Они увели из комнаты всех присутствующих и устроили мне психиатрический осмотр. Они принесли наручники”.

     Кейт почувствовала, как приоткрылась защёлка, и луч света прорезался через ночную тьму. Она наконец всё поняла.

     Она вспомнила, как много лет назад пропал его корабль. Как его мать потом нашла корабль и разбила вдребезги. Теперь и у него возникло чувство, заставившее разбить всё вокруг.

     “Они использовали наручники?

     “Нет” - сказал Питер и крепче прижался к ней.

     “Хорошо. Это хорошо”.

     “Я всё ещё могу уехать на некоторое время” - сказал он и сразу почувствовал, как напряглось её тело - “На некоторое время, пока возьму себя в руки”.

     “На курс реабилитации” - сказала она, просто чтобы убедиться, что они говорили об одном и том же. Она положила руки на его волосы.

     “Я так переживал о том, что ты сказала сегодня утром. Я доехал до работы, а потом развернулся обратно”.

     Действительно ли он был готов к лечению? Его мысли на эту тему постоянно менялись. Никто из них не сказал ни слова.

     Алкоголик был человеком, который споткнулся и его понесло. Если бы только он мог придерживаться каких-то правил.

     Что если он перестанет пить дома. Только на вечеринках или когда они ходят в ресторан. Только по субботам и воскресеньям. Если он станет ограничивать себя. Только пиво, никакого крепкого алкоголя. Только во время бейсбола - как это делал Джордж, пока полностью не бросил пить.

     Теперь, когда он вышел на пенсию, его распорядок дня изменится. Старый распорядок был частью его проблемы.

     Возможно, если они продадут свой дом и переедут в другое место, он забудет свои вредные привычки. Может быть, стоило переехать в другой штат, где их никто не знает?

     Питер подумал о детях. Что они скоро почувствуют, как его жизнь опирается на эти правила. Он подумал о Кейт - мягко, но ясно сказавшей, что уйдёт от него, если он не перестанет пить.

     Кейт позвонила всем, кому надо.

     Как только он сказал, что готов к реабилитации, она не хотела терять ни секунды. Пока он переодевался, она уже узнала всю информацию.

     У них была хорошая страховка, но они не заплатили за дополнительное покрытие медицинских услуг. Поэтому за реабилитацию в основном придётся платить из собственного кармана.

     Она проверила банковский счёт, пенсионные счета. Они почти никогда не брали отпуск, а теперь, наверное, уже и не будут. Ну и ладно.

     Кейт улыбнулась и махнула рукой, разгоняя заботы. Она не хотела, чтобы Питер думал об этом. Потому что тогда он мог бы передумать.

     Представитель страховой компании направил её в нужный отдел. И, в то время как Кейт ожидала враждебности и осуждения, этот человек оказался очень доброжелательным и терпеливым. Когда всё было улажено, Кейт поблагодарила представителя и сказала, что Питер немедленно поедет.

     Она чувствовала эйфорию. Она не была так счастлива в течение многих месяцев. Теперь, наконец, всё станет лучше. Счета не будут приходить, пока он не выздоровеет. Они решили проблему вместе, как и раньше. И как всегда будут.

     “Миссис Стэнхоуп, нет, ему нельзя вести машину. Его должен отвезти кто-то из близких” - сказал сотрудник профилактория.

     “У него действующее водительское удостоверение. Он никогда не получал штрафов за вождение в состоянии опьянения, у него не отбирали права” - Кейт чуть не добавила, что как раз в этом он всегда был предельно осторожен.

     “Это правила реабилитации. Может лучше перенести на другое число, если это проблема? Он потеряет это койко-место, но я могу проверить, не освободиться ли другое в течение следующей недели или двух?”

     “Нет-нет, не надо ничего переносить” - настояла Кейт - “Мы привезём его. Нет проблем”.

     Был уже час дня.

     Кейт рано вернулась с работы и отпустила соседскую девочку, которая обычно присматривала за детьми, пока их не было дома.

     Она перезвонила матери девочки, чтобы сказать, что ситуация изменилась и было бы хорошо если бы она пришла. Но та ответила, что её дочь уже ушла на приём к ортодонту.

     Больница, с которой они договорились, находилась в центральном Нью-Джерси, в двух с половиной часах езды. Пять часов туда-обратно.

     Кейт стала обзванивать родственников и друзей, чтобы узнать, может ли кто-нибудь из них несколько часов посидеть детьми. Наверняка ещё и понадобится оформлять документы. Её не будет дома по крайней мере шесть часов.

     “Задерживаюсь на работе” - объясняла Кейт друзьям, которые жили на другом конце города и не могли видеть, что обе их машины стоят возле дома.

     Она постучала в дверь их соседа, но дома никого не было. Она позвонила в детский сад, куда раньше ходила Молли, чтобы узнать, не сможет ли кто-нибудь присмотреть за их детьми за очень хорошую почасовую оплату. Никто оттуда не мог приехать к ним так быстро.

     Время бежало. Питер смотрел телевизор в спальне наверху, словно боясь подойти к двери подвала.

     В отчаянии Кейт позвонила Саре, но не захотела объяснять ей настоящую причину: “Я напутала с календарём. У меня сегодня важная встреча. Не могла бы ты приехать?”

     Сара сказала, что самое раннее, когда она может приехать - в пять тридцать. Это было слишком поздно.

     “С Питером всё в порядке?” - спросила Сара - “У тебя странный голос. Я знаю, что у него было слушание сегодня утром”

     “О, он в порядке” - сказала Кейт. “Я перезвоню тебе позже. Мне нужно срочно найти няню для детей”.

     Питер должен был зарегистрироваться в семь вечера, не позднее. Или он потерял бы койко-место.

     “Позвони маме с папой, если никого не найдёшь” - предложила Сара - “Ой, подожди. Мама поехала в торговый центр с подругой. Они там задержатся на ужин ”.

     Кейт сказала Саре не беспокоиться об этом, она обзвонит ещё несколько человек.

     После ещё нескольких бесплодных звонков она почувствовала Питера позади себя.

     “Позвони моей маме” - сказал он - “Она приедет”.

     Анна, кажется, действительно вернулась, зная о слушании.

     Питер видел, как она стояла возле турнпайка несколькими днями раньше, ожидая светофора на пешеходном переходе.

     Вернувшись домой, он сообщил об этом Кейт. Его мучал вопрос, как теперь это воспринимать.

     После того обеда они виделись с ней лишь раз. Анна принесла детям книжки с головоломками и, заодно, спросила, как дела у Питера. Кейт пригласила её зайти, но она так и осталась стоять в прихожей.

     Анна Стэнхоуп - одна с их детьми. Кейт попыталась себе это представить.

     “Можем ли мы быть уверены, что она не причинит им вреда?”

     “Разумеется, она не причинит им вреда” - сказал Питер.

     “Разумеется? Не говори как будто сама эта мысль абсурдна. Если ты помнишь, мы не задавали ей много вопросов о её состоянии. Но я бы хотела знать, какие лекарства она принимает, посещает ли врача”.

     “Кейт, она вела себя нормально, когда была здесь. У нас нет других вариантов. Она для этого и вернулась. Совершенно точно. На случай, если нам понадобится помощь” - он скрестил руки на груди и озвучил другой вариант - “Или я могу подождать пару недель. Пока не освободится другое койко-место. Возможно, не стоит спешить”.

     “Нет” - сказала Кейт - “Мы больше не можем ждать”

     Ей понадобится максимум семь часов. Шесть, если она будет превышать скорость. Она передала ему телефон: “Звони. Если она согласится, скажи ей, что мы ей заплатим. Или не говори. Я не знаю. Скажите, что считаешь лучшим. Я пошла переодеваться”.

     Она едва успела выпутаться из лифчика, как Питер крикнул с лестницы: “Она приедет через десять минут”.

     По прибытии, Анна получила столько инструкций, словно ей передавали чемоданчик с ядерной кнопкой.

     Она не спрашивала, куда они едут и зачем, хотя у Кейт было ощущение, что Анна и сама обо всём догадалась. Она попросила их подождать, пока просмотрит список - что дети должны есть на ужин, где находятся их пижамы, во сколько им нужно идти спать.

     Кейт думала, как сказать Анне, что в десять лет Фрэнки сам может ей всё объяснить. Как только Кейт вернётся, он обязательно сообщит о любой странности, которая может произойти в её отсутствие.

     “Если ты не возражаешь” - сказала Анна с таким серьёзным выражением лица, что Кейт решила, что она сейчас сообщит что-то страшное, из-за чего придётся отменить поездку.

     “Что?” - спросила Кейт.

     “Могу ли я отвезти их за мороженым после обеда? На Хиллсайд Авеню есть магазинчик Карвел” - Анна достала из кармана карту, распечатанную с интернета.

     Поездка на машине? Собирался дождь. Воздух уже пах грозой. Кейт могла съездить за упаковкой мороженого в магазин и забросить её домой до отъезда. Она бы купила и всякие начинки, чтобы они могли смешивать их с мороженым на свой вкус. Но это займёт не меньше двадцати минут.

     “Конечно” - сказал Питер, прежде чем Кейт успела ответить. Он вынул свой кошелёк, но Анна отмахнулась от денег.

     “Ты уверен?” - спросила Анна.

     “Да, ты уверен?” - повторила Кейт.

     “Детям это понравится” - сказал Питер.

     Они выехали около трёх часов дня, как двое подростков, сбежавших из школы. Анна проводила их до крыльца и села на верхнюю ступеньку, в ожидании школьного автобуса. Хотя до его прибытия оставалось ещё 40 минут.

     Они оба подошли к водительской двери машины Кейт. Она подумала, что Питер начнёт спорить, кому вести машину, и предложит ей поменяться местами за углом от профилактория, если её так беспокоят их правила.

     Но он молча обошёл машину и сел на пассажирское место. Всю дорогу до поворота Кейт не сводила глаз с зеркала заднего вида, наблюдая за Анной. Когда они доехали до хайвэя, Кейт сказала Питеру, что он может вздремнуть, но тот отказался.

     “Поехали в Мексику” - сказал он после продолжительного молчания - “Несколько дней на пляже, и я буду как новый. Моя мама присмотрит за детьми, пока мы не вернёмся”.

     “Кейт, не будь такой серьёзной” - добавил он через секунду - “Это была шутка”.

     Возле аэропорта движение было интенсивным, а потом хайвэй почти опустел. Они промчались по северному Манхэттену и через Джордж Вашингтон Бридж.

     “Если так будет продолжаться, мы доберёмся до места гораздо раньше” - сказала Кейт. Между ними наконец воцарилось спокойствие. Её переполнял бурлящий оптимизм, Кейт буквально купалась в нём.

     Она свернула к югу, и хотя знала, что холмы на западе были мусорными свалками, заросшими травой, но теперь они показались ей красивыми.

     Ничего непоправимого не произошло. И уже не произойдёт. Они вместе столкнулись с этими проблемами и вместе их победят. Питер уже выглядел более здоровым, сидя рядом с ней и возясь с кнопками радио. Они поклялись быть вместе и в хорошие, и в плохие времена. И у них всё хорошо.

     Она снова повернула на запад. Юг, запад, поворот дороги впереди, закругление хайвэя за спиной. Как она могла думать, что они это не преодолеют?

     “Что будет, когда мы туда приедем?” - задумчиво спросил Питер.

     “Они тебя осмотрят, решат, соответствуешь ли ты критериям для детоксикации. Потом они примут тебя на стационарное лечение. Несколько дней детоксикации, и ты приступишь к лечению. Через несколько недель ты вернёшься к нам домой.

     “А потом?”

     “Я не знаю. Думай об этом как о возможности. Часто ли люди получают шанс начать всё сначала? Ты стал полицейским в двадцать два года. Ты тогда действительно обдумал все варианты своей карьеры? Помнишь, когда ты сказал мне, что принял это решение? Никогда до этого ты даже не упоминал, что хочешь стать полицейским. Ты можешь стать кондитером. Можешь стать библиотекарем. Неважно, кем. Для нас ты всё равно останешься мужем и отцом” - сказала она - “Это самое главное”.

     “Ты понимаешь, что я теперь буду меньше зарабатывать?”.

     “Возможно. Но количество денег не имеет значения, если ты не можешь себя контролировать”.

     “Я, в первую очередь, думаю о детях” - сказал он - “Они у нас замечательные ”.

     “Думай о себе, Питер. Не о них. Не обо мне. О себе”.

     Они ехали по дороге, густо засаженной деревьями с обеих сторон. Мимо фермерских лотков, забитых досками на межсезонье.

     “Ты действительно думала о том, чтобы уйти от меня?” - спросил он в конце концов - “Я имел в виду, думаешь. Тебе это не кажется поспешным решением? Учитывая все обстоятельства”.

     “Поспешным?” - повторила она, стараясь не спугнуть надежду, которая удерживала её ногу на педали газа - “Это продолжается уже давно. Ты просто не видишь это так, как вижу я. Плюс, жизнь идёт быстрее. Ты заметил это? Всё происходит гораздо быстрее”.

     Она не сказала, что на самом деле уйти пришлось бы ему. Она бы осталась с детьми.

     “Ты не была на моём месте”.

     “Нет, не была”.

     “Ну и хорошо”.

     “Хорошо”.

     Анна привезла детям книжки-раскраски, но их хватило всего на всего пятнадцать минут. Тогда они стали делать бумажные самолётики. Но скоро кончилась вся бумага.

     Фрэнки уронил на пол карандаш, и собака съела его прежде, чем Молли успела крикнуть. Потом они перечислили все удивительные вещи, которые съела их собака, потом спросили Анну, есть ли у неё собака, и потом ещё раз попросили напомнить им, кто она такая.

     Фрэнки исчез наверху с каким-то электронным устройством, и она не знала, следует ли его остановить. Он мог смотреть порнографию через эту штуку, а потом они обвинят её, скажут, что она не смогла присмотреть за ними даже несколько часов.

     Девочка смотрела телепередачу о слонах, но передача закончилась через двадцать две минуты, а Анна всё ещё готовила ужин. Первый раз за несколько лет она использовала настоящую плиту, а не микроволновку или плитку.

     Когда курица была готова, а картошка немного остыла, она позвала их на кухню. Они уже садились, когда Анна услышала подъезжающую машину.

     “Кто бы это мог быть?” - спросила детей Анна. Она проверила инструкции, которые написала ей Кейт - “Кто может прийти к ужину?”

     Дети пожали плечами, их рты были полны курицы и молока. Кейт ничего не написала о посетителях. Анна стояла у стола, думая, что теперь делать, пока машина не уехала в обратном направлении. Не успела она вздохнуть с облегчением, как раздался стук в дверь.

     “Кто-нибудь дома?” - раздался голос. Кто-то гремел дверной ручкой, пытаясь войти - “Кейт?”

     Дети прислушались. “Дедушка!” - через секунду закричала Молли, и с грохотом уронив вилку, побежала к двери. Она отодвинула защёлку и открыла дверь.

     Анна всё это слышала из угла кухни рядом с кладовкой. Она отступила как можно дальше назад и старалась не дышать.

     “Где мама?” - раздался его голос, и дети наперебой сообщили ему свои новости.

     Что они, как обычно, вышли из автобуса, но вместо обычной няни - угадай, кто их ждал? Мама папы! И она разрешила им смотреть телевизор, хотя это и был четверг. Ещё она сказала, что если они хорошо поужинают, то потом пойдут в магазин за мороженым.

     Мама не приедет допоздна, потому что куда-то повезла папу.

     “Чья, говорите, это была мама?” - медленно произнёс Фрэнсис, и Анна услышала, как он приближается.

     “Папина” - сказала Молли.

     “У неё седые волосы” - сказал Фрэнки - “Короткие, как у мальчика”.

     Через секунду Фрэнсис был на кухне. Анна прижалась щекой к прохладной стене и досчитала до трёх, прежде чем повернуться к нему.

     “Привет” - сказала она.

     “Разрази меня гром” - произнёс он, смотря на неё расширенными от удивления глазами.

     “Давно не виделись” - сказала она, разглядывая его лицо, его трость - “Им надо было срочно помочь. Я оказалась рядом”.

     “Поэтому я и приехал” - сказал он и шагнул ближе, чтобы получше рассмотреть её - “Я приехал на такси. Сара позвонила мне и сказала, что Кейт нужно помочь. Такси обошлось мне в сто двадцать долларов. Плюс налог и чаевые”.

     Как странно, что он рассказал ей об этом - подумала Анна.

     Она видела, что дети обожают его. Он осмотрел кухню, чтобы узнать, не скрываются ли там ещё какие-нибудь секреты.

     “Дайте мне немного времени” - сказал он детям, которые следовали за ним, тянули его за собой, чтобы рассказать свои истории - “Дедушке нужно пять минут”.

     Фрэнсис продолжал смотреть на Анну.

     “Давно ты общаешься с ними?” - наконец спросил он. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха.

     “Нет” - ответила она.

     “Я думал, что ты живёшь в Саратоге”.

     Анна покраснела. Он знал о её поселении. Он знал всё.

     “Да” - ответила она.

     “Свободна как птица в небе” - сказал он, сложив руки.

     Ей достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы вспомнить, чем она заслужила такие слова. И она была в некотором роде свободна. За исключением того, что её связывало с Питером.

     “Как ты?” - спросила она. Голос её был таким слабым и тихим, что, казалось, не она говорила.

     Она понимала, насколько смешным казался этот вопрос после всех этих лет. Почему он не исправил шрам на лице? Сейчас, когда пластическая хирургия творила чудеса.

     Несколько лет назад она смотрела телепрограмму, как мужчине восстанавливали лицо после того, как фейерверк разорвался в нескольких дюймах от его носа. Тогда она подумала, что с Фрэнсисом было так же - ему сделали новое лицо, и всё стало как прежде.

     Теперь она видела, что она ошибалась. И всё равно, если не считать шрамов, он всё ещё был похож на себя. То, что произошло, не изменило его лицо.

     Он выглядел моложе своего возраста - за шестьдесят, как и она. Он был подтянут, не растолстел, как многие мужчины. Он всё видел своим хорошим глазом.

     “Иисус Христос” - сказал Фрэнсис вместо ответа - “Они могли бы меня и предупредить”.

     “Думаю, что им надо было срочно уезжать” - прошептала Анна. Ей надо уйти. Он знал как обращаться с детьми. Он знал это лучше её.

     “Куда они так спешили?” - спросил он - “Чтобы он где-нибудь протрезвел?”

     Неприятно было вот так, в открытую, слушать вещи, о которых было бы лучше промолчать. “Почему бы мне не уйти” - сказала она - “Теперь, когда ты приехал”.

     Трудно было осознавать, что эта крошечная женщина была тем же человеком, на которого Фрэнсис был озлоблен многие годы. Источником всех его неприятностей.

     Он не мог перестать смотреть на Анну, даже когда она смотрела на пол, на шкафы. Её щеки покраснели, она съёжилась под его взглядом, как будто её ударили.

     Она не выглядела совсем безобидной, но и не казалась опасной. Будучи полицейским, он выработал в себе шестое чувство, и оно подсказывало ему сейчас, что у неё не было ни спрятанного оружия, ни намерения причинить вред.

     Анна нервничала. Её дрожащие пальцы перебирали переднюю часть рубашки, как будто там были кнопки, чтобы поиграть.

     Внезапно он понял, что Анна никогда не была полностью виновата в случившемся. Где, черт возьми, был Брайан? Зачем Фрэнсис вообще туда пошёл? Он ломал над этим голову больше двух десятилетий.

     Когда он смотрел на неё сейчас, она казалась настолько беззащитной, что ненавидеть её было просто бессмысленно. Он хотел что-то сказать, но не мог вспомнить что именно. Если она останется, то, возможно, у него появится шанс вспомнить.

     “Оставайся” - сказал он - “Ты никогда не ночевала в этом доме. Нам всем здесь хватит места. Плюс, если ты сейчас уедешь, они подумают, что я тебя прогнал”.

     “Я уверена, что они бы поняли подобную реакцию с твоей стороны”.

     “Да”

     Дети примчались обратно на кухню, вооружённые книгами и настольными играми. Они всё свалили у его ног.

     “Вы хотите угробить меня?” - крикнул он им, пока они визжали, хихикали и совсем забыли про Анну.

     Фрэнсис это предчувствовал. Прежде чем даже увидел её.

     Что-то смутило его, когда Кейт недавно сказала по телефону, что помощь иногда прибывает с самых неожиданных направлений.

     Неожиданно Анна спросила: “Как ты думаешь, родители всегда знают, что лучше для их ребёнка? Даже когда этот ребёнок уже взрослый?”

     Фрэнсис сказал: “Мать, может быть”.

     Сам он не мог предсказать и половины того, что его дочери решили в своей жизни.

     Кейт, выбравшая Питера Стэнхоупа среди всех остальных людей в мире, была загадкой, которую он никогда не сможет разгадать.

      А потом ещё большая загадка: Кейт, его умная дочка, предпочла не замечать происходящее в её доме, вместо того, чтобы бороться с этим лицом к лицу.

     “Оставь детей в покое” - повторяла Лена, всякий раз, когда Фрэнсис пытался обсудить это с ней.

     Она всегда считала Питера хорошим мальчиком. Если вспомнить всё, через чего он прошёл, казалось чудом, что он остался таким же нормальным, как и раньше.

     Плюс, он любил Кейт. Это всё, что имело значение для Лены.

     Они обидели её, когда поженились, никому не сказав. Это было чересчур.

     Люди больше не женились в таком молодом возрасте.

     Они приехали в Гиллам и сообщили им, когда все четверо сидели за столом. Нога Питера так дёргалась от нервов, что он пролил стакан воды на счета, которые Фрэнсис с Леной просматривали перед их приходом.

     Фрэнсису было жалко смотреть на высокого и сильного парня, который так нервничал, и он налил ему выпить. Сейчас он об этом задумался. Тогда он думал, что крепкий напиток окажется для парня проблемой, но Питер опрокинул его, как будто это был стакан лимонада.

     Он ещё тогда должен был задуматься, подумал Фрэнсис. Было много подобных случаев.

     После того, как Кейт и Питер уехали в тот день, Лена расплакалась за столом, сказав, что у неё украли самый важный день в жизни дочери.

     Потом она пошла в магазин и купила Кейт обеденный сервиз на восемь персон. Который она бы всё равно подарила им на свадьбу. Кейт хихикнула, когда развернула коробки. Одна блестящая тарелка за другой. Маленькие чашки и блюдца.

     “У нас даже нет пылесоса” - сказала она.

     “Пылесос вы и сами можете купить” - ответила Лена.

     Натали и Сара тоже им что-то подарили, но Фрэнсис не мог вспомнить, что именно.

     Казалось, дело не в самом подарке, а в том, чтобы показать Кейт, что всё в порядке - они поняли, почему их не позвали. И что они приняли Питера, как своего.

     Они не стали возражать против него только из-за его матери. Они пошли в Macy’s и потратили слишком много денег на какую-то бесполезную вещь.

     Принесли её домой, завернули её в серебряные и белые ленточки и подарили им. Просто чтобы показать, что они точно так же будут любить его, потому что его любила Кейт.

     Фрэнсис понимал, что в этом плане все три дочери были больше похожи на Лену, чем на него.

     Он знал, что у Анны Стэнхоуп были проблемы с головой. Если бы до происшествия кто-то спросил его, способна ли она выстрелить человеку в лицо, Фрэнсис категорически ответил бы, что нет. Сама Анна ответила бы, что нет. Весь мир сказал бы, что нет.

     Увидев её на кухне Кейт и Питера, он не очень удивился. Это был шок, и в то же время нечто ожидаемое. Он никогда полностью не избавился от неё.

     Фрэнсис чувствовал, что просто свершилось неизбежное. В основном, это вызвало у него чувство усталости.

     Теперь она продолжала украдкой бросать на него взгляды. На дело своих рук, без сомнения. Он подумал, что надо было бы оставить трость дома.

     Фрэнки появился на кухне с обиженным выражением лица: “Мы не получили мороженое”. Его нижняя губа выпятилась.

     У Анны внутри всё упало. Она не хотела, чтобы первое же её обещание оказалось нарушенным. Но она не знала, что делать. Поедет ли с ними Фрэнсис Глисон? Повезёт ли она их всех в своей машине, и будут ли они вместе есть мороженое, как старые друзья?

     “Я обещала их отвезти, если они хорошо поужинают” - объяснила Анна - “Кейт была не против”.

     “Фрэнки” - сказал Фрэнсис, наклоняясь, чтобы их глаза оказались на одном уровне - “Там льёт дождь. Мы должны переждать пока он пройдёт. Смотри, что я принёс” - Фрэнсис сунул руку в карман и достал две ирландские конфеты из заначки, которую Лена хранила дома.

     Фрэнки не хотел соглашаться на сделку, но манящая сила конфет победила. “В следующий раз, когда ты приедешь к нам, мы пойдём за мороженым” - сказал он Анне с предупреждением в голосе.

     Когда дети закончили со своими шоколадками и поднялись наверх, чтобы почистить зубы - шаг номер один из их сложного многоступенчатого процесса подготовки ко сну - Фрэнсис подумал, что Анна хочет улизнуть, но вместо этого она посмотрела на него и заговорила: “Как человек может извиниться за такое, как натворила я? Даже, не знаю”.

     Это сбило его с толку. Это был сложный вопрос. Фрэнсис не ожидал, что она скажет подобное.

     “Поэтому я никогда и не пыталась. Я даже не знаю, с чего начать.

     Её акцент исчез за эти годы. Его, наверное, тоже.

     Он ждал, что она станет оправдываться. Валить всё на Брайана, или на психическое заболевание, или что-то подобное. Но этого не произошло.

     Дети вернулись вниз. Анна пошла с Молли, чтобы почитать с ней книгу. Он взял Фрэнки, который предпочитал, чтобы ему читали вслух. И чем дольше Фрэнки рассуждал, кто выиграет, если акула сразится с касаткой, тем сюрреалистичнее Фрэнсису казалось быть под одной крышей с Анной Стэнхоуп.

     Он испытывал искушение прокрасться по коридору и проверить, действительно ли это была она. Он помнил высокую женщину. Сильную. Раньше она собирала волосы в пучок, носила яркие платья, и, на самом деле, была прекрасна, если задуматься.

     Но женщина, которая была сейчас здесь, потеряла свой цветущий вид и спокойно могла уместиться в одежду Фрэнки.

     Фрэнсис спустился вниз первым и стал ждать. Наконец, он услышал её шаги на лестнице.

     “Ты знаешь” - сказал он, после того как она села - “Я всегда думал, что надо помогать людям, но после той ночи перестал. Я думал, что один из вас может там пострадать. Но после того, что произошло, мне стало казаться, что лучше было бы подождать, пока всё само разрешится. Чем бы оно ни кончилось. Надо было вызвать полицию и ждать. Надо было оставить Питера у себя и дать всему происходящему в вашем доме закончиться. Неважно убила бы ты Брайана или он бы убил тебя. После этого, когда я вернулся бы на работу, я бы стал плохим полицейским - потому что позволил бы людям убивать друг друга, вместо того, чтобы вмешаться”.

     “Я не верю, что такое могло произойти” - сказала она.

     Они долго молчали.

     “Учитель в Ирландии предложил мне однажды выговориться кому-нибудь ” - сказала Анна - “Моя мама неожиданно умерла, и у меня возникли проблемы”.

     “Ты согласилась?”

     “Он предложил поговорить со священником. Это было в 1960-е годы”.

     “Понятно”.

     “Я сказал спасибо и отказалась. Это был тот же священник, который не позволил моей матери быть похороненной на церковном кладбище. Как я могла рассказать ему всё, о чём думала? Вокруг кладбища была стена, и её похоронили с другой стороны. На неосвящённой земле”.

     Фрэнсис вспомнил о самоубийстве в своём городе. Местный священник не разрешил похороны по обряду, и поэтому об этой смерти старались не говорить. Его мать отнесла вдове дюжину горячих сдобных булочек. Он никогда не задумывался, где похоронили того человека.

     “В Америке, после того как я потеряла первого ребёнка, мне тоже следовало об этом с кем-то поговорить. Но я не смогла”.

     “Тогда это было не принято”.

     “Тогда это уже начиналось. Уже появились психотерапевты в госпиталях”.

     “Возможно, это было принято у некоторых людей. Не у нас”.

     “Ты с кем-нибудь разговаривал о случившемся?” - спросила Анна у Фрэнсиса.

     “Нет. Никогда даже не рассматривал такой вариант. Даже не знаю, как найти такого доктора”.

     “А Питер?”

     “Сомневаюсь. В департаменте полиции идут сокращения. И потом, у него совсем другой случай ”.

     “Сейчас ему придётся об этом говорить. Если, конечно, он поехал в то место, о котором я думаю”.

     Некоторое время они сидели в тишине, слушая как дождь хлещет по дверям и окнам.

     “Послушай. Есть полно людей, которые должны были с кем-то поговорить, но не поговорили. И всё равно не сделали то, что сделала ты” - сказал Фрэнсис.

     Анна посмотрела на него, словно спрашивая - обвиняет он её или прощает.

     “Я думаю, что ты знала о том, что собираешься совершить в ту ночь, не больше, чем я” - добавил Фрэнсис.

     Прощает. Анна закрыла лицо руками и отвернулась к стене.

     Фрэнсис думал, как на его месте поступила бы Лена. Но он просто не мог подойти к ней, похлопать по спине, предложить чашку чая.

     Немного освободить её от вины было достаточно на один вечер. Он был удивлён всем произошедшим не меньше неё. Поэтому он встал и подошёл к окну, чтобы дать ей пространство.

     Было время, когда ненависть к ней чувствовалась как необходимость. Но те годы прошли, как он сейчас понял.

     В основном ему было жаль Анну. У неё было так мало всего. Даже ничего не зная о её жизни, он чувствовал, как одиночество заполняет всё пространство вокруг неё.

     По сравнению с ней, Фрэнсис был сказочно богат. Три дочери, которых он мог навестить в любое время. Семь внуков. Лена.

     Когда он упал во дворе в начале лета, меньше через час все четверо уже стояли возле него, решая, следует ли отвезти его в больницу. Кто был у неё?

     Когда он облегчил её бремя, то почувствовал, что ему тоже стало легче. Всё, что он ей сказал, было правдой.

     Кейт подъехала после девяти часов, и когда увидела фигуру отца в окне, ей захотелось сразу же развернуться и уехать.

     Чего и следовало ожидать - подумала она. И представила, как именно это произошло: Сара позвонила ему, хотя Кейт запретила ей это делать, и отец сразу же вызвал такси.

     В прошлый раз, когда он один поехал на Лонг-Айленд, Лена устроила ему ад. И он пообещал ей, что подобное никогда не повторится. Он сдержал своё обещание.

     Кейт думала развернуться и позвонить - сказать, что задерживается, что гроза слишком сильная, и она не может проехать. На улице действительно бушевала гроза. Но отец стоял у окна - силуэт на фоне яркого света, и вглядывался в темноту.

     Дорога в больницу была полна хрупкой надеждой. Стеклянным шаром, который они аккуратно держали в руках, пытаясь разглядеть что внутри.

     Обратная дорога была омрачена грустью. Были моменты, когда в груди у неё становилось настолько тяжело, что она хотела остановить машину и перевести дух.

     Когда дождь стал настолько сильным, что дворники не успевали смыть воду с лобового стекла, она остановилась возле Dunkin Donuts, чтобы купить кофе. Но у неё не было сил выйти из машины.

     Питер держался молодцом во время предварительного осмотра. Он честно ответил на все их вопросы и попросил разрешить ей присутствовать при этом.

     Некоторые из его ответов звучали для Кейт пугающе. Она не заметила, что начала дрожать, пока консультант не взял её за руку.

     Отвечая на вопрос “думал ли он когда-нибудь о том, чтобы причинить себе вред?”, Питер сделал паузу. Настолько короткую, что только Кейт, человек, который знал его лучше всех в мире, могла её заметить.

     “Нет” - ответил он, и врачи не засомневались в его ответе. Кейт же почувствовала, как огромная, ужасающая трещина разверзлась в её сердце.

     Они предложили Кейт и Питеру выйти, пока обсуждается его дело.

     Он был спокоен в маленькой зоне ожидания, уставший от множества вопросов - не только тех, свидетелем которых она была, но и вопросов на утреннем слушании и вообще, за последние двенадцать недель. Он казался полусонным.

     Но когда они вернулись в кабинет и получили документы, означающие, что его берут на лечение, Питер бросился к ней, как пойманный в ловушку зверёк. И Кейт чуть не взяла его за руку, чтобы забрать с собой.

     Казалось, что они сами могут во всём разобраться. Теперь, когда он честно и открыто обо всём говорил, возможно, они действительно могли это сделать вдвоём. Может быть, им вообще не нужны эти люди.

     Она уйдёт с работы, и они вместе придумают план. Они возьмут ссуду в счёт стоимости дома, запрутся вдвоём в комнате, и сами во всём разберутся.

     “Кейт?” - сказал он, держа руку над линией подписи. Её тут же вывели из кабинета, и женщина по имени Марисоль пытаясь утешить её, сказала, что здесь не потерпят его вранья.

     “Не говорите о нём так” - сказала Кейт - “Вы не знаете, через что он прошёл. Вы понятия не имеете”.

     Она недостаточно читала об этом профилактории. Она сделала быстрый поиск, немного почитала в Интернете, и нашла это единственное койко-место, в двухстах милях от них, частично покрываемое страховкой. Поэтому она так сразу ухватилась за эту возможность.

     Теперь она думала, что надо бы было сделать паузу.

     За всю свою жизнь Питер никогда ни с кем не был зол. Он был щедрым, справедливым и терпеливым, и, конечно же, не заслуживал их недоброжелательности.

     Но потом Кейт вспомнила, что он мог кого-то убить, когда выстрелил из своего пистолета. Своего же товарища полицейского. Невинного прохожего. Ребёнка.

     “Ай-яй-яй” - сказала Марисоль, поглаживая руку Кейт - “Первый раз здесь? Первый раз самый сложный”.

     Первый раз? Они предполагали, что будет ещё и второй раз? Они же только что говорили о настрое на успех!?

     Ей хотелось вцепиться ногтями в лицо Марисоль. Вместо этого Кейт повернулась и вышла из дверей.

     Прошла сквозь дождь к своей машине и сидела в ней минут пятнадцать, глядя на огни здания. Чтобы увидеть, не включится ли ещё один, ранее тёмный. Чтобы узнать, в какой он теперь комнате.

     За час после того, как дети наконец заснули, Фрэнсис и Анна успели поговорить об Ирландии, о её мягких по сравнению с Нью-Йорком зимах, прохладном лете.

     Сначала они напряжённо сидели - Фрэнсис в кресле, Анна на кончике дивана, но потом погрузились в воспоминания.

     Они оба выряжались в крапивные костюмы на День Святого Стефана. Оба ездили на воскресную Мессу на повозке с лошадью. Оба помнили, насколько по-другому чувствовался там вкус продуктов - масла, молока, яиц. Оба были по-своему одиноки в Ирландии.

     Фрэнсис видел в ней ту же необъяснимую тоску - не тоску по дому, а скорее обиду от того, что им пришлось покинуть родину. И с жалкими грошами в кармане, без жизненного опыта отправиться в чужую страну, которая столько лет не чувствовалась домом.

     Хотя и дом, который они оставили в Ирландии, тоже не чувствовался домом. Куда им было податься?

     Анна была из Дублина. Но не из самого города, как всегда думал Фрэнсис. У каждого из них была собака по имени Шеп. Никто из них ни разу не вернулся в Ирландию.

     Когда вошла Кейт, они вспоминали всех ирландцев, которые приехали в Америку пятьдесят, шестьдесят лет назад, но когда приходило их время, хотели быть похороненными на родине.

     Фрэнсис, наверное, впервые за десять лет вспомнил дядю Пэтси. Сколько потребовались собрать денег, чтобы отправить его тело в Коннемару.

     “Ты не хочешь быть похороненным там?” - спросила Анна

     Её снова поразило, что они так запросто сидели вместе и разговаривали. Благодаря ей, Фрэнсиса чуть не похоронили много лет назад.

     Кейт извинилась за опоздание. Они в самом деле говорили о смерти? Где быть похороненными?

     Дождь был поистине библейских пропорций. На хайвэе произошла авария.

     Часть дороги домой она пыталась понять, как самый страшный человек её детства сидел в этот момент у неё дома, в ожидании её.

     Как их переживания за Питера - человека, которого они любили больше всего в жизни - связывали их, делали их гребцами в одной лодке. И они либо могли грести все, как один, либо дрейфовать рядом, и смотреть, как он тонет.

     Как только Кейт вошла в дверь, Анна встала, будто приготовившись сбежать.

     “Как Питер?” - спросила она, и Фрэнсис поднял глаза с тем же вопросом на лице. Он видел бледный, ошеломлённый взгляд дочери. Взгляд человека, прошедшего через тяжёлое испытание.

     “Они приняли его на лечение” - сказала Кейт - “Надеюсь, что ему это поможет”.

     Они сделали всё, что было в их силах, а теперь ей надо уходить - подумала Анна. Ей надо оставить этих людей в покое.

     Она вернётся, когда вернётся Питер. До тех пор этот дом - территория Глисонов. Возможно, Лена будет приходить. Сестры, чьих имён она не помнила.

     Но потом она подумала о детях, спящих наверху, несущих в своей крови всю её историю вместе с историями Фрэнсиса Глисона, Лены Глисон, Брайана.

     Анна вспомнила о своих первых ночах в госпитале. О том, как странно было спать со светом в коридоре, когда медсестры в любое время заходили в её комнату, иногда без объяснений поднимая её одеяло. Как её перевозили из одной комнаты в другую, совершенно идентичную.

     Она задавалась вопросом, дадут ли ему лекарства, и если дадут, она молилась, чтобы он их принимал, а не прятал под язык и не бросал на пол.

     Те, кто сразу начал следовать правилам, кто участвовал в групповой терапии, кто делал всё, чтобы выздороветь, поправлялись быстрее всех.

     Когда она вспоминала, каким серьёзным мальчиком был Питер, то была уверена, что он сделает всё, что ему скажут, и будет в полном порядке.

     Фрэнсис сказал: “У тебя есть варианты, Кейт. Просто помни об этом. Ты с детьми можешь переехать к нам на некоторое время, так будет легче. Твои сестры считают так же. У нас в доме полно места”.

     Анна резко повернулась к Фрэнсису. Закрой свой рот - хотела она сказать. И снова вспомнила, что её так беспокоило в этих людях - их необдуманные разговоры, ненужные советы, привычка лезть в жизни других людей. “Какой другой вариант есть у Питера?” - задумалась Анна - “Я?”

     У неё внезапно возникла неожиданная мысль, крик из глубины души - такой, что она чувствовала слабость и присела.

     Не покидай его - молча и отчаянно умоляла она Кейт. Не оставляй его. Его уже слишком много раз оставляли.

     20.

     Месяц. Страница в календаре.

     Когда он ушёл, деревья ещё были полны зелени. Но за этот месяц листья окрасились в разные цвета и опали. Дети собирали их в кучи и с визгом подбрасывали вверх. Воздух стал холодным, и за один день у Молли потрескались губы.

     Две субботы подряд Кейт сгребала листья в мешок и тащила его на обочину. Фрэнки помогал ей. “Где папа?” - продолжал спрашивать он. А однажды спросил: “Где мой отец?” Его лицо было искажено очень взрослым беспокойством.

     Как-то утром, когда все собирались уходить - тарелки с завтраком были разбросаны по столу, куртки валялись в куче со вчерашнего вечера - они услышали громкий стук в дверь. Когда они открыли её, то нашли на жёлтом коврике раненую птицу, всё ещё трепетавшую крыльями.

     Детям надо было идти на автобусную остановку, Кейт - ехать на работу, но они остановились, бросили сумки на пол и смотрели на неё. Фрэнки принёс несколько семян из кормушки для птиц и положил перед её клювом. Молли пошла в дом, чтобы принести кусочек материи, которые могли послужить ей одеялом.

     Кейт думала о том, как избавиться от птицы, пока они не видят - птица была явно не жилец. Но внезапно она вскочила на свои крошечные птичьи ножки и моргнула. Молли протянула палец и погладила крыло.

     Птица прыгнула один раз, потом ещё, а потом пролетела мимо их лиц в разросшийся самшит на лужайке соседа. Они радостно закричали и похватали свои вещи. Весь день они пересказывали историю с птицей историю снова и снова.

     Уезжая, Кейт сказала: “Я боялась, что мне придётся её похоронить, а вам сказать, что она улетела”.

     Молли сказала: “Ты бы нас обманула?”

     “Конечно нет” - сказала Кейт, но увидела в зеркале заднего вида сомневающиеся лица.

     Целыми днями, неделями, весь месяц она ждала новостей. Но новости всё не приходили.

     Дети ели яблоки на ужин. Кейт разрешала им не мыться. Она разрешала им смотреть телевизор. Если одежда казалась им удобной, она разрешала им не переодеваться в пижаму. Когда Фрэнки играл в бейсбол, она болтала с другими родителями. Их интересовало, где Питер. Кейт сказала, что он был очень расстроен тем, что пропустит эту игру, но определённо собирается посетить следующую. К следующей игре она придумывала ещё что-нибудь, и так далее.

     Когда она звонила Питеру, разговоры получались натянутыми. Всё идёт по плану, говорил он. Он чувствует себя хорошо. Скучает по ним. С нетерпением ждёт возвращения домой. Вцепившись в телефонную трубку, Кейт пыталась расшифровать эти секретные сообщения. Она говорила, что пытается представить, где он находится, где его комната, окна, жалюзи. Слушают ли люди, когда он звонит. Пускают ли его на улицу. Она рассказывала ему анекдот за анекдотом, как будто бросая камешки в озеро и наблюдая, как рябь расходится во все стороны.

     “Поговорим через несколько дней” - всегда говорил он в заключение. Он не хотел разговаривать с детьми.

     Пришла неожиданная октябрьская метель, и школу отменили на два дня. Радио сообщило о рекордно низких температурах. Поваленные деревья обрывали линии электропередач по всему городу, и Кейт забеспокоилась о трубах. Она посадила детей в машину и объехала три хозяйственных магазина, прежде чем нашла генератор.

     “Не включайте его внутри дома” - предупредил продавец, загрузив генератор в багажник и передавая инструкцию, словно был не уверен, что она случайно не убьёт всю семью. “Вам кто-нибудь поможет? Кто-нибудь выгрузит это, когда Вы вернётесь домой?

     “Конечно” - сказала она, отмахиваясь от его вопроса.

     Кейт отправила детей в дом и стала планировать, как перетащить 50-килограммовый агрегат. Она пошла в гараж и выкатила оттуда ручную тележку. Затем упёрлась ногой в задний бампер машины и тянула, пока всё её тело не затряслось от усилий. Когда она подняла генератор на край багажника, то на минуту уравновесила его, чтобы снова набраться сил. Всё, что оставалось сделать - это один сильный рывок, чтобы сбросить его оттуда на тележку.

     Приезжала Сара. Потом Натали. Обе спрашивали о Питере, но не очень настойчиво, когда поняли, что Кейт не хочет об этом говорить: Питера нет дома, его не будет ещё несколько недель.

     Анна Стэнхоуп вернулась в Саратогу. Она звонила раз в неделю, но их разговоры были всегда короткими. Фрэнсис звонил каждый вечер после семичасовых новостей. Кейт отвечала на третий или четвёртый звонок.

     После того, как дети ложились спать, она смотрела мусорные телепрограммы. Однажды ночью она спустилась в подвал и села на диван, на котором Питер обычно сидел. Провела руками по подушкам, на которых он часто спал. Уткнулась лицом в одеяло и стала ждать слёз. Когда слёзы так и не пришли, она ушла наверх.

     Питера выписали во вторник. Он позвонил в предыдущее воскресенье, чтобы сообщить ей об этом. “Извини, что тебе опять придётся сюда ехать” - сказал он.

     “Не проблема!” - сказала Кейт. Она посчитала в уме - тридцать три дня. Их самая долгая разлука с тех пор, как они снова встретились. В какую бы сумму это ни обернулось, любая цена казалась небольшой за жизнь, пришедшую в норму.

     Она взяла выходной на работе. Не повела детей в школу и упаковала бутерброды в их ланч-боксы.

     Движение на дороге было более интенсивным, чем в день, когда она его отвозила. Каждые десять минут дети спрашивали, сколько ещё осталось ехать.

     Фермерские лотки, которые в ту дождливую сентябрьскую ночь были заколочены, теперь были открыты. Кейт затормозила у одного, чтобы купить что-нибудь на память о месте, куда он поехал, чтобы спасти себя. Она вернулась с банкой мёда, открутила крышку, и каждый из них макнул туда палец и облизал.

     Питер сидел на скамейке под клёном, пылающим ярко-красным цветом. Он встал, когда увидел машину, а увидев сидящих сзади детей, расплылся в широкой улыбке.

     “Привет” - сказал он ей над головами детей, которые бросились к нему, наперебой рассказывая обо всем сразу.

     “Привет” - ответила Кейт, но заметила, что не может заставить себя приблизиться к нему. Надо было сделать эти несколько движений. Она понимала это и злилась на себя, но её как будто сковал паралич.

     Ей нужно было обнять его, как это сделали дети. Поцеловать, прижать к себе и сказать, что всё будет хорошо. Вместо этого она почувствовала, как что-то уходит - часть тепла и надежды, которые она испытывала с тех пор, как выехала из дома, оставив к возвращению ужин в скороварке.

     “Ты хорошо выглядишь” - сказала она - “Тебе лучше?”

     “Да” - ответил он, отводя взгляд.

     Несколько месяцев спустя, она поняла, что на самом деле хотела спросить: “Тебя вылечили?”

     Он всё равно бы ответил “да”.

     Она вычистила дом к его возвращению. Натёрла всё до блеска, открыла шторы, чтобы в комнатах было светло и приветливо. Наполнила холодильник свежими фруктами и овощами. Дети нарисовали открытки и гигантский плакат.

     Но долгие дни после его возвращения ей было трудно представить себя рядом с ним. Было трудно смотреть ему в глаза, чтобы он не догадался, о чем она продолжает думать. Чтобы она вдруг не увидела, как он думает о том же самом.

     Пока его не было, она вытащила из шкафа свадебный альбом. В отличие от украшенных ленточками, со страницами, переложенными папиросной бумагой, свадебных альбомов Сары и Натали, они купили свой альбом в долларовом магазине.

     В нём были фотографии, сделанные случайными прохожими, спешившими на работу. Кейт в бледно-розовом платье, едва прикрывавшем ноги, с сиренью в волосах. Питер, худой и высокий в свисавшем на плечах костюме на два размера больше. Обнимающие друг друга. С радостью на лицах.

     Она ожидала, что в первые после возвращения дни, он будет чувствовать скуку и потерянность. Вместо этого, он целыми днями был занят. Проводил всё время на своём ноутбуке, потом шёл в библиотеку, затем снова возвращался к ноутбуку. Когда она спросила, что он делает, он ответил: “Ничего”, не отводя глаз от экрана.

     Позвонил Бенни, чтобы сообщить, что назначен день слушания по поводу его пенсии. Но Питера это, похоже, не волновало. Звонок застал его отмеряющим шаги на дорожке возле дома, и Кейт наблюдала за ним в окно.

     Он начал пить травяной чай, когда был “в Нью-Джерси”, как они называли это место, и выпивал по десять, двенадцать, пятнадцать кружек в день. Она находила кружки с мокрыми чайными пакетиками по всему дому, как раньше находила пустые бутылки.

     Она хотела выразить недовольство по этому поводу - мог бы, по крайней мере, выкинуть пакетики и засунуть кружку в раковину.

     Но стоя посреди гостиной с двумя грязными кружками в руках, в порыве раскаяния решила, что никогда не скажет об этом ни слова, если он будет продолжать пить только чай.

     Через две недели после возвращения, Питер наконец сказал ей, что хочет стать учителем. В частности, он хочет преподавать историю в средней школе.

     Эта мысль появилась у него ещё в Нью-Джерси, и он начал прощупывать этот вопрос.

     У него не было степени магистра или сертификата. Но, например, католическая школа рассмотрела бы его кандидатуру.

     Заместитель капеллана из его бывшего полицейского участка связал его с католической школой для мальчиков недалеко от их дома. Собеседование было назначено на среду после Дня благодарения.

     “Великолепно” - сказала Кейт - “Я уверена, тебе понравится эта работа, Питер. Это замечательная идея!”

     Она была счастлива. Рада за него. И почувствовала облегчение, что вся его занятость была из-за поиска работы. Но при этом чувствовала себя посторонней. Согласившись на всё, ради его счастья, она чувствовала, как растёт разлом между ними: Питер с одной стороны, она - с другой.

     Все эти пустые телефонные разговоры, в которых он ни разу не упомянул свои планы. Ей это было неприятно, но она старалась подавить свои обиды, чтобы не казаться эгоистичной.

     Теперь он просыпался рано, помогал отвести детей в школу. Кейт видела, как он пытается стать здоровым, счастливым, и чувствовала прилив любви к нему.

     Когда она принимала душ, одевалась, отъезжала от дома, то снова и снова перечисляла в голове то, что делало её счастливой. Этому способу поднять настроение её когда-то научила мать. И до сих пор он всегда срабатывал.

     Она попыталась понять, как Питер относится к тому, что ему больше не нельзя быть тем, кем он так долго был.

     Но были дни, когда его энтузиазм к домашней жизни иссякал, и она чувствовала, как пропадает её сострадание. Тогда ей хотелось спросить, понимает ли он, какая она замечательная, какие замечательные у него дети. Что миллионы мужчин мечтали бы оказаться на его месте.

     “Для тебя действительно так важно быть полицейским?” - спросила Кейт однажды утром, когда его напряжение было особенно заметно.

     Говоря это, она понимала, что намеренно упускает какие-то важные детали. Но жизнь продолжалась, не так ли? Одна глава окончена. Следующая. Какой смысл пребывать в упадочническом настроении?

     Он выглядел ошарашенным. Вышел из кухни, но через пять секунд вернулся: “Ты очень грубая, Кейт. Все считают, что ты сильная. Но ты просто грубая”.

     Практичная. Уравновешенная. С хорошо поставленным мыслительным процессом. Но не грубая.

     Прямолинейная, может быть. Честная. Но не грубая. Как он смел такое сказать?

     Это продолжалось несколько недель - два шага вперёд, шаг назад. Но с каждым днём им становилось легче, и Кейт чувствовала, как стена между ними начинает рушиться.

     По ночам она придвигалась всё ближе к нему. Она клала руку ему на спину, проходя мимо него на кухне. Однажды вечером, когда он коснулся её плеча, она обернулась, взяла его руку и поцеловала ладонь.

     Чтобы сэкономить деньги, они отказались от внешкольной программы для детей. И когда Кейт была на работе, Питер водил их в библиотеку, где они могли поиграть с другими детьми.

     Однажды вечером во время ужина Молли объявила, что всем мамам нравится разговаривать с её папой, и Питер хитро улыбнулся Кейт над её головой. Почти каждый вечер он готовил ужин - к приходу Кейт с работы.

     Он начал ходить на собрания анонимных алкоголиков, каждый раз рассказывая ей, где состоялась встреча, во сколько она началась и закончилась. Хотя Кейт и не просила его об этом.

     Когда она возвращалась домой, он сидел с ней на диване, расспрашивал, как прошёл её день, рассказывал ей о своём.

     Её интересовали сплетни о людях на собраниях. Кейт требовала пообещать, что он ей расскажет, если на собрании появится кто-нибудь необычный, шокирующий - например, учитель Фрэнки или сенатор от местного штата.

     Питер только смеялся и говорил, что его посадят в тюрьму анонимных алкоголиков, если он кому-нибудь расскажет, что происходит на этих собраниях.

     Наконец, одной ночью он отодвинул её волосы и поцеловал её в шею, а потом в губы. Он отодвинулся, почувствовав, как она дрожит, а потом долго держал её в своих объятиях, повторяя, что всё будет хорошо.

     Когда они теперь спали вместе, это настолько отличалось от тех дней, когда они только начинали, что Кейт периодически начинала сравнивать, как всё было тогда и как стало сейчас.

     То, что они раньше понимали с полуслова, теперь казалось непонятным, труднопереводимым.

     Всё меняется, сказал Питер - жизнь, люди. Пока мы меняемся вместе - у нас всё в порядке.

     В день собеседования в старшей школе, всего через шесть недель после возвращения из Нью-Джерси, он надел тот же костюм, что и на слушание.

     Кейт могла только представить, насколько хорошо прошло собеседование. Он знал всё об истории, все её подробности и нюансы. Ребятам из этой средней школы повезёт, если он будет преподавать им историю.

     Как оказалось, администраторы школы были полностью с этим согласны. Они пригласили его на второе собеседование, а потом предложили ему эту должность.

     Питеру предстояло научиться вести занятия, планировать экзамены. Но в школе ему сказали, что он может начать сразу после рождественских каникул, когда одна из их учителей уйдёт в декретный отпуск. Она преподавала современную историю Америки, и Питер мог бы взять это на себя.

     А со следующего сентября он начнёт преподавать современную историю Европы. Он использует лето для профессионального развития. А если пожелает, то сможет ещё и тренировать школьную команду по лёгкой атлетике.

     После второго интервью глава отдела истории, мужчина по имени Робби, примерно того же возраста, что и Питер, вышел с ним в коридор и сказал, что помнит Питера ещё с соревнований среди старшеклассников.

     “Мы участвовали в одних и тех же забегах” - сказал Робби - “У нас, конечно же, не было ни одного шанса победить тебя. Может, ты меня помнишь? Я бежал за Таунсенд Харрис?”

     “Я сразу подумал, что ты выглядишь знакомо” - сказал Питер, хотя не помнил никого из команды Таунсенд Харрис.

     На Рождество, которое Кейт и Питер обычно устраивали для всей семьи, Кейт обзвонила своих родителей, Натали и Сару и сказала, что в этом году алкоголя не будет. Она понимает, что это не всех устраивает, поэтому, если они захотят поехать куда-нибудь ещё, никто не обидится.

     Она не собиралась отвечать на их вопросы по этому поводу, но все, конечно же, и так знали ответ - Фрэнсис, без сомнения, рассказал им обо всём, и они давно всё обсудили.

     Все они пришли. Приехали пораньше и так же пораньше уехали. Хотя Питер и настаивал на том, что с ним всё в порядке, но чувствовал себя неловко, неудобно.

     Когда Кейт спросила, в чём дело, он ответил, что только сейчас понял - они все знают, где он был.

     Питер начал было говорить, что всё нормально. Но остановился и заметил, что предпочёл бы сам рассказать им об этом. Что это было нечто личное, в основном относящееся к нему, а не к Кейт. Она практически слышала голос терапевта в его словах, убеждающего сказать всё, что он чувствует.

     “Я им не говорила. Я никогда не обсуждала это ни с кем из них. Но тебя не было больше месяца, Питер. Они не идиоты” - сказала Кейт.

     Анна подождала, пока Питер вернётся домой из профилактория, а затем приехала, и снова отказалась зайти в дом. Она сказала Питеру, что просто хотела увидеть его, убедиться, что он в порядке.

     Она надеялась, что они когда-нибудь навестят её - все вместе. Она жила там столько лет и ни разу не была на скачках. Детям может понравиться смотреть на бегущих лошадей.

     “Это было бы неплохо” - согласились они. Но когда Питер вышел проводить Анну к машине, Кейт подумала - я никогда не поеду в эту вашу Саратогу.

     Вечером накануне выхода на новую работу - с тремя отглаженными парами брюк, висящими в шкафу, рядом с новой парой туфель - он пришёл домой со встречи анонимных алкоголиков и сразу направился вниз по лестнице.

     Когда Кейт проходила мимо двери подвала, ей показалось, что она услышала стук стекла по стеклу.

     “Питер?” - спросила она в темноту - “Что ты там делаешь?”

     “Ничего” - ответил он - “Я просто ищу что-то. Сейчас поднимусь наверх”.

     Она стояла совершенно неподвижно, задержав дыхание. И чувствовала его неподвижность.

     “Почему выключен свет?” - спросила она.

     “Не знаю” - сказал Питер - “Сейчас включу”.

     Комната залилась ярким светом, который осветил Питера, стоявшего внизу лестницы и смотревшего на неё.

     После долгой паузы она повернулась, пошла в спальню, закрыла за собой дверь и залезла под одеяло.

     На следующее утро - после того, как Питер обежал весь дом, в маниакальном поиске чего-то, что никто не мог помочь ему найти, после того, как он ругался на кухне, что кофейник не был включён, после того, как он наконец уехал - она услышала голос Фрэнки, звавший её. Она подняла голову и увидела, как незнакомая машина, отъезжает от их дома.

     “Вот ты где!” - сказал Фрэнки, когда появилась Кейт - “Чужой дядя привёз папин кошелёк. Он сказал, что папа забыл его в баре. Он сказал, что заглянул внутрь, чтобы узнать адрес”.

     Кейт держала кошелёк, и спокойно, рационально она вспоминала всё, что сказал Питер: полуторачасовая встреча, в пятнадцати минутах езды.

     Его не было больше двух часов. А когда вернулся, то перед тем, как спуститься в подвал, сказал, что растолстеет от всех этих пончиков и прочей мусорной еды, которую люди приносят на собрание. “Они как наркоманы” - сказал он - “Заменяют одну пагубную привычку другой”.

     “Смотри, чтобы тебя за такие слова не отправили в тюрьму анонимных алкоголиков” - сказала ему Кейт с лёгкостью на сердце.

     Она вспомнила звон, который слышала из подвала прошлой ночью, выражение его лица, когда он включил свет. Она спустилась по тёмной лестнице в подвал и сразу же увидела маленький синий холодильничек, в котором они летом брали с собой бутерброды. Она открыла его и нашла три маленькие бутылки, спрятанные под старой газетой.

     Кейт позвонила в профилакторий в Нью-Джерси, как будто могла потребовать возврат денег за лечение.

     Чем был научно обоснован их подход? Что у них за врачи? Какие у них заслуги? Конечно же, эти вопросы надо было задавать на несколько месяцев раньше.

     Она попросила позвать к телефону Марисоль - женщину, которая первой допустила возможность неудачного хода лечения, и поэтому полностью виноватую в этом. Но Марисоль оставалась невозмутимой, и её голос звучал, как будто она получила тридцать подобных звонков этим утром.

     Кейт позвонила ведущему программы Питера, парню по имени Тим - записавшему своё имя и телефон на титульном листе Большой Книги. Его телефон не отвечал.

     Она позвонила отцу, который сказал, что ни капельки не удивлён: нельзя требовать у парня сразу отказаться от своих привычек. Это нереально, да и ни к чему. Он никогда и не ожидал, что Питер впишется в эту бесполезную программу.

     Питеру нужно просто на некоторое время протрезветь, а потом перейти на коричневые напитки, и только с семи до девяти вечера. Парни, у которых алкоголь был реальной проблемой, всегда пили чистые жидкости. Это был первый признак.

     Она позвонила Джорджу, но прежде чем успела ему что-нибудь сказать, он попросил её перезвонить попозже. Розалин очень плохо и её прошлой ночью увезли в Леннокс Хилл госпиталь.

     “Да, конечно!” - сказала Кейт - “Всё в порядке?”

     “Проблема с сердцем” - ответил Джордж - “Пока ничего не знаю. Мне нужно ехать”.

     Кейт быстро повесила трубку, почувствовав, насколько бестолковым получился её ответ.

     Она вдруг отчётливо увидела всю траекторию их жизни, двойную вспышку света на фоне серого зимнего неба: мы рождаемся, мы болеем, мы умираем. Начало, середина, конец.

     Кейт увидела свою жизнь, как будто только что держала её в руках, и вдруг она укатилась в сторону. Она была посередине жизни. Ровно посередине. Питер тоже. Как она могла не заметить, что начало подходит к концу?

     Кейт не могла дождаться его возвращения домой. Она села в машину и поехала его искать.

     На автопарковке его новой жизни, она стояла рядом с его новой, взятой в аренду машиной, и ждала, когда Питер выйдет. Увидит её и поймёт, что она всё знает.

     Она было подумала, не говорить об этом в первый же день его новой работы. Подождать пока он не освоится на новом месте. Но быстро поняла, что ей не хватит терпения.

     “Сейчас ты увидишь грубую” - шептала она в холодный воздух, в запертые, как в тюрьме, двери школы. Она чувствовала себя прозрачной как призрак.

     Она подумала о Фрэнки и Молли, которые будут нести их боль всю оставшуюся жизнь, если они сейчас не будут осторожны.

     В этот момент открылись двери, и из школы вывалилась толпа. Питер оторвался от толпы и пошёл в её сторону.

     21.

     Подойдя к ней, Питер задавался вопросом, сколько раз в своей жизни видел, как Кейт ждёт его. Сколько раз в своей жизни он поворачивался, чтобы что-то ей сказать, и понимал, что она уже это знает.

     Этим утром, выходя из душа с распаренными до красноты красными плечами и спиной, с водой, стекающей по её груди, она оборачивала изношенное полотенце вокруг волосы и извинялась, что застряла в душе так надолго. Она совершенно забыла, что ему тоже туда нужно.

     Он ругался, моясь чуть тёплой водой, и спешил смыть с себя мыло, пока она не стала совсем холодной.

     “Извини” - снова сказала Кейт, когда он вышел.

     Она заправляла их постель в нижнем белье, чтобы дать впитаться крему, который растёрла по ногам и рукам, прежде чем одеться. Питер ни разу в жизни не видел свою мать в нижнем белье. Но их дети видели Кейт постоянно. Они бродили вокруг, что-то спрашивали, совершенно не обращая на это внимания.

     Теперь пришла его очередь извиняться. Он ужасно нервничал во время первого дня в школе. Он был командиром в полиции и никогда об этом не задумывался, но сейчас всё было по-другому. Кто может заметить фальшь лучше, чем класс из восемнадцати подростков?

     Когда Питер заговорил с ними, он видел восемнадцать пар нависших век, опущенных голов. Но он начал говорить о том, что практиковал в подвале прошлой ночью, и один за другим дети оживились и стали прислушиваться.

     История не является запоминанием фактов, сказал он. Она не заключается в зубрёжке, в бесконечном чтении книг. Она - часть нашей повседневной жизни, а мы - часть её. И он потратит остаток учебного года, чтобы доказать это.

     Питер заметил, что Кейт держит его кошелёк. Он понял, что она знает, где он был прошлой ночью. Она знала все секреты его жизни, а он пытался её обмануть.

     Кейт молча протянула ему кошелёк, лицо её было бледным под толстой зимней шапкой.

     “Прости” - сказал Питер - “Это больше не повторится”.

     Он говорил правду. Но понимал, как дёшево это звучит. Вокруг них хлопали двери машин.

     Кейт смотрела ему в глаза. Она пришла готовой к сражению, но теперь не знала, что делать.

     “Это был первый раз? С тех пор, как приехал домой из Нью-Джерси?” - спросила она.

     “Нет”.

     Она схватилась за живот и села на корточки.

     “Это был третий раз. Только на этой неделе, Кейт. Я чувствовал себя так хорошо, что решил пойти в бар, как обычный человек. Выпить пару кружек пива. Всего две кружки. Только пиво” - сказал Питер.

     Это было правдой. Он выпил два бокала, заплатил по счету и ушёл. Он был очень горд собой.

     Но уже на следующий день, когда он стоял на кухне, снова возникла необходимость сделать это. Он чувствовал зуд в голове, челюсти. Жжение в горле. Тёплый жар, наполняющий его грудь. И он пошёл в бар снова. Всего лишь на два бокала пива. И на следующую ночь.

     На третью ночь Питер остановился в винном магазине по дороге домой, чтобы купить несколько маленьких бутылочек водки, которые они держали на кассе. Полицейская привычка: он держал наличные в кармане и не заметил, что забыл кошелёк в баре.

     Питер провёл весь день, размышляя об этом. Ему это не нравилось. Это означало, что он вернулся к той же точке, от которой так старался уйти. Ещё не видев Кейт, он решил больше никогда не делать этого.

     “Откуда я это знаю?” - спросила она, и Питер понял, что вопрос не был риторическим. Она хотела получить конкретный ответ. Со спецификой, с планом действий - “Откуда ты это знаешь? Почему я должна тебе верить?”

     Когда он не смог ответить, Кейт села в машину и уехала.

     В тот вечер за ужином и в течение следующих ста ночей Питер всеми силами пытался дать ей понять, что теперь всё кончено, что всё стало по-другому.

     Потребность не исчезла - в любой момент он мог закрыть глаза и представить себе, как держит в руке маленькие бутылочки. Но каждый день он боролся с этой потребностью и побеждал.

     Кейт делала то же, что и всегда. Разве что не смотрела на него. Всякий раз, когда Питер ловил её взгляд, она отворачивалась. Она слушала истории детей. Спрашивала, как прошёл его день. Кивала и поддакивала в нужных местах, когда он рассказывал ей.

     Когда Питер по какой-либо причине спускался в подвал или уходил в гараж, Кейт прислушивалась ко всему, что он там делал, к каждому его движению. А когда возвращался, то занималась своими делами, как будто ничего не произошло. Она убирала, готовила, училась и бегала по дому в поисках ключей. Но делала это, как бы находясь в стеклянной оболочке. Когда Питер говорил с ней, ему казалось, что он проталкивает свои слова сквозь щели в стекле.

     Да, он колебался несколько дней. Да, той ночью, когда Кейт поймала его в темноте подвала, Питер солгал. Но он не был как его отец. Он не был как мать. Он был собой. Решение стать самим собой заняло дольше, чем он ожидал. Гораздо дольше тридцати трёх дней.

     Кейт выслушала всё, что он сказал, но долгое время никак не реагировала.

     “Что я могу сделать?” - спросил Питер однажды ночью, схватив её за запястье, чтобы она не ушла вместе с детьми вверх по лестнице. Её глаза мгновенно наполнились слезами, и она выдернула запястье. “Не знаю” - ответила она.

     Питер решил, что единственное, что можно сделать, это быть с ней как можно больше. Он начал ложиться спать одновременно с ней.

     Ночами, когда Кейт засиживалась за учебниками, он готовил чай и поддерживал ей компанию на кухне, читая газету или готовясь к урокам.

     Когда она садилась на диван и попыталась найти что-нибудь интересное по телевизору, он садился рядом с ней. Она снова начала смотреть на него, иногда чтобы просто дать ему понять, что понимает, что он делает.

     Когда Питеру пришлось копаться в старых книгах, чтобы найти что-то для своих учеников, он принёс коробки на кухню.

     “Скажи мне, что ты ищешь, чтобы я могла тебе помочь” - сказала она. И они сидели на полу, раскинув ноги и листая книгу за книгой.

     Не то чтобы Кейт не любила его. Просто она любила его так сильно, что это пугало её. Она любила его так сильно, что боялась, что ей, возможно, придётся защищаться от этой любви.

     Он пытался дать ей понять, что знает об этом, что не нужно ничего объяснять, но потом осознал, что она и сама может об этом не догадываться.

     Учебный год закончился, и потянулось длинное, пустое лето. Питер учился, но выбирал только те уроки, которые шли по утрам.

     Он научился правильно определять темп и планировать курс, как лучше всего справляться с непослушными студентами. Часть того, что он узнал, ничем не отличалась от его опыта во время работы в полиции.

     Кейт закончила свою диссертацию. Осталось только защитить её, и тогда она наконец получит свою степень. Раньше, когда Питер всё время был на дежурстве, он не видел, сколько работы она вкладывала в учёбу. Он действительно не понимал, насколько это было важно для неё.

     Наступила летняя ночь в начале сентября, годовщина их свадьбы - всего за три дня до начала нового учебного года. Они поженились настолько молодыми, что Питер продолжал считать и пересчитывать, чтобы убедиться, что он не ошибся.

     Это была суббота. После того, как он пришёл домой после тренировок по кроссу, он помог Кейт приготовить обед, и они провели день вместе с детьми в городском бассейне.

     Но она, казалось, перевернула какую-то страницу. Когда они вернулись домой, затолкали влажные полотенца в стиральную машину, усадили детей перед телевизором, она осторожно спросила, надо ли позвать няню для детей, чтобы они мог бы пойти отпраздновать. Пятнадцать лет были серьёзной датой. И они не ходили в ресторан целую вечность.

     “Было бы неплохо, да?” - Кейт подняла его руку и положила на неё свою, ладонь к ладони.

     “Да” - сказал он - “Я бы хотел сходить”.

     “Ты думаешь, что справишься?”

     “Да” - ответил Питер - “Несомненно”.

     Она улыбнулась, как прежняя Кейт, и он понял, что она боялась услышать от него “нет”. Через несколько минут он услышал, как вешалки скользили взад и вперёд, когда она выбирала одежду на вечер.

     Питер выбрал ресторан, который они оба считали новым - потому что он открылся в те мрачные месяцы перед его слушанием. Ресторан смотрел на залив, но они прибыли после заката и всё пропустили.

     Выйдя из машины, они услышали, как вода бьётся об берег. Когда они сели за стол, между ними стояла бутылка Перье. Некоторое время они обсуждали детей, дом. Они говорили о том, изменится ли позиция Кейт в лаборатории.

     Они говорили о школе, где работал Питер, и надо ли было ему стать учителем после колледжа. Сожалел ли он, что не учёл этого, когда ему было двадцать с лишним лет. Когда он потратил все эти месяцы на поиски себя.

     Раз уж они всё равно обсуждали эту тему и к тому же заканчивали свой ужин, то они перешли к другим сожалениям. Начали с малого. С безопасного. С курсов, которые им следовало пройти. С места, которые надо было посетить.

     “А как насчёт больших сожалений?” - спросила Кейт - “Я никогда не задумывалась об этом. В чем смысл? Полагаю, мне следует сожалеть о том, что мы с тобой сбежали из дома в ту ночь”.

     “Но ты же не сожалеешь?” - сказал Питер.

     “Я сожалею обо всем, что произошло после. Но если бы мы не сбежали в ту ночь, возможно, мы не были бы сейчас вместе. Фрэнки и Молли не были бы с нами”.

     Питер задумался об этом.

     Кейт взяла свою салфетку и аккуратно сложила её перед собой. Она сгладила края салфетки, а затем заправила прядь волос за ухо.

     “Я не уверена, что это сожаление, но есть кое-что, что я должна тебе сказать” - она посмотрела на соседний стол. На людей, которые там сидели. Когда Питер наблюдал за её переживаниями, то чувствовал, как внутри него всё напряглось. Её губы были сжаты. Вена на шее пульсировала.

     “Что?” - спросил он, и земля у него под ногами показалась менее надёжной, чем раньше.

     “Твоя мать. Когда она пришла той ночью в поисках тебя - это был не первый раз. Я заметила её много лет назад, когда мы ещё жили в городе. До того как мы поженились. И после. И несколько раз возле дома”.

     “И что? Ты прогнала её?”

     “Нет. Я просто знала, что она была там, наблюдая за нами. Проверяя, как у тебя дела. Она знала, что я её заметила. Она никогда не подходила ко мне, а я к ней. До той ночи. Я пошла к её машине, потому что чувствовала, что мне нужна помощь. Мне нужно было поговорить с кем-то, кто любит тебя так же сильно, как и я. Кто присматривал за тобой ещё до меня. Так что я солгала об этом. Не она подошла к двери, а я позвала её ”.

     Питер наклонился вперёд, чтобы лучше понять, о чём она говорит.

     “Все эти годы, я думала, что тебе лучше без неё. Но возможно, тебе могло помочь знание того, что она рядом. Может это облегчило бы тебе жизнь. Знать, что она не забыла о тебе, что она заботилась о тебе. Может быть, если бы ты знал, что она была рядом пятнадцать-семнадцать лет назад, ты бы не чувствовал себя настолько одиноким”.

     Это была новость, да. Но явно не того уровня, который она ожидала. Как Питер пытался объяснить ей раньше - он никогда не сомневался, что мать любит его. Но, как однажды сказал Фрэнсис Глисон, любовь - это только часть любой истории.

     “Раньше я убеждала себя, что пытаюсь защитить тебя от неё. Но сейчас почти уверена, что больше думала о себе” - Кейт пристально смотрела на него, чтобы понять, как он всё это воспринимал.

     “Хорошо” - сказал Питер. Что бы он мог сделать, если бы знал? Может быть, ничего. Так же, как и она ничего не сделала.

     Он чувствовал себя потерянным задолго до того, как мать ушла из его жизни. Он хотел сказать об этом Кейт, но боялся, что это испортит их ужин, их ночь.

     Он вспоминал, как Фрэнки и Молли делают свою домашнюю работу с музыкой и разговором и смехом на заднем плане. Звонит дверной звонок, соседские дети заглядывают в гости, Кейт разговаривает по телефону, кипят кастрюли - всё в хаосе любви.

     Затем он вспомнил себя в их возрасте - одного в тихом доме, прислушивающегося к каждому скрипу на лестнице.

     “Ты не сердишься?” - спросила Кейт.

     “Нет” - Питер проверил свою реакцию, чтобы убедиться, что это правда - “Мне надо об этом подумать, но я не сержусь”.

     Он видел, как облегчение прошло по её лицу и расслабились её плечи.

     “У меня есть одно сожаление” - сказал Питер. Он вспомнил день, когда они решили пожениться.

     Кейт выпрямилась в своём кресле и слушала так внимательно, как будто закрыла дверь от шума других посетителей, от их болтовни и стука ножей по тарелкам.

     Её волосы упали на одно из плеч, и он подумал о том, как она прекрасна. Он так часто смотрел на её лицо, что иногда забывал это заметить.

     В последнее время он много думал об этом, сказал Питер. Что они просто поженились, возможно, потому что это была их детская фантазия.

     Он даже не купил настоящее кольцо. Почему она сказала “да”? Он всегда говорил, что однажды купит ей настоящее кольцо, но так никогда и не купил.

     Кейт всё ещё носила колечко, которое он купил на Бликер Стрит за 75 долларов. Он даже не сделал ей предложение должным образом.

     Если бы она вышла замуж за кого-нибудь другого, этот человек обставил бы всё как большое событие. Подарил бы ей красивый бриллиант. Питер хотел бы тоже так сделать.

     Она слушала через зажжённые свечи посреди их стола, а затем откинула голову назад и засмеялась.

     “Так ты не жалеешь, что женился на мне? Ты просто жалеешь о том, что неправильно попросил меня об этом? Питер, я могу вспомнить о тысяче других вещей, о которых ты должен сожалеть”.

     “Да” - он посмотрел в свою пустую тарелку - “Возможно”.

     “Алё? Вернись в реальность” - Кейт положила свои руки на его - “Если ты так об этом сожалеешь, спроси меня сейчас. Спроси ещё раз. На этот раз правильно”.

     Но что бы она действительно ответила, если бы у неё была возможность предвидеть всё, что с ними будет? Второй раз за ночь Питер почувствовал, как что-то в нём пошатнулось.

     Подошёл официант, забрал пустые тарелки. Кейт продолжала смотреть.

     “Сейчас всё гораздо лучше. Чувствуешь, как всё становится лучше? Но кто знает, что будет дальше. Возможно, мы не пережили и меньшей части того, что нас ожидает. Ты задумывалась об этом? Мы ничего не знали о том, что это значит - быть взрослыми, родителями, семьёй. Ничего. И, может быть, до сих пор не знаем. Ты бы сказала “да” тогда, если бы обо всём знала?”

     “Я знаю теперь. Спроси меня”.

     Но Питер не мог найти правильные слова.

     “Я дам тебе подсказку” - сказала она, сжимая его руки, пока он не посмотрел ей в глаза - “И тогда, и сейчас я говорю “да”“.

     22.

     Прошёл год с тех пор, как Питер вернулся домой с реабилитации, а Анна уехала из Флорал парка и обратно на север.

     У Анны не было телефона, поэтому она оставила им свой рабочий номер в доме престарелых - на случай, если они захотят с ней связаться. Каждый раз, приезжая на смену, она проверяла голосовые сообщения в комнате медсестёр.

     Питер позвонил ей на Рождество и был удивлён, что она работает в этот день. Анна сказала ему, что собирается вечером пойти к подруге на ужин. Она просто должна отработать несколько часов, но потом освободится. Ей надо купить овощи к ужину. Подругу зовут Бриджит.

     Анна больше ничего не слышала от него последующие несколько месяцев.

     Может, ей следовало послать детям подарки, но она не знала, что им нравилось?

     Конечно можно было бы отправить им по двадцать долларов в ярко-красном конверте.

     Каждый год, сортируя рождественскую почту для жителей дома престарелых, она чувствовала острую боль, видя все эти красочные открытки и украшения. Но в этом году, через несколько месяцев после встречи с внуками, она тоже получила открытку: зелёный конверт с золотой подкладкой внутри.

     В нём была фотография детей с их собакой. Ей бы ещё хотелось фотографию с Питером. Она повесила карточку на холодильник, а конверт держала открытым на кухонном столе до середины января, и свет уличных фонарей отражался от металлического вкладыша открытки даже среди ночи.

     Анна очень хотела опять поехать туда, но теперь всё иначе. Она больше не может просто припарковаться и тайно следить за ними.

     Ей придётся идти к двери, а им, наверное, сейчас не до неё. Она не знала, что делать. В тот раз Кейт попросила её о помощи, но на самом деле она ничем не помогла. Возможно, потом Кейт пожалела, что спросила.

     Питер снова позвонил в мае, просто чтобы узнать, как у неё дела. Он рассказал ей о школьниках, которым преподавал, о Фрэнки и Молли. Кейт написала очень длинную диссертацию и получила степень магистра.

     “В остальном тоже всё хорошо?” - спросила она, стараясь не давить - “Ты чувствуешь себя хорошо?”

     “Да” - сказал он - “А ты?”

     “Да. Очень хорошо”.

     Перед чем повесить трубку, Питер спросил, когда они снова её увидят. Но Анна не знала, спрашивает ли он, потому что должен был это спросить, или они действительно хотят её видеть.

     Анна знала, что Питер никогда не скажет ей по телефону, если дела идут плохо. И он повесил трубку, думая о том же самом.

     Через неделю после Дня благодарения 2017 года, во вторник утром, стоя у окна своей квартиры, она решила, что пошлёт детям открытки - каждому по отдельности, чтобы ей не пришлось выбирать, чьё имя написать первым.

     Работники городской службы стояли снаружи на лестнице, вешая венки на фонарные столбы. Она напишет, что хотела бы, чтобы они к ней приехали. Но как написать, что её квартира слишком маленькая, и им придётся остановиться в отеле?

     Когда она задумалась, безопасно ли засунуть им в конверт по несколько долларов, сантехник из её домоуправления постучал в квартиру. Он передал ей толстый жёлтый конверт, который был слишком большим, чтобы поместиться в почтовом ящике.

     “Что это?” - спросила Анна.

     Обратным адресом было место в Джорджии, о котором Анна никогда не слышала. Над адресом было написано: “Адвокаты”.

     “Пока не откроешь - не узнаешь” - сказал сантехник.

     Джорджия - задумалась Анна. Брайан однажды спросил Анну, знает ли она, что у побережья Джорджии есть маленькие острова. Голден Айлс, вспомнила она их название.

     Он хотел поехать туда после рождения ребёнка, потому что у них не было настоящего медового месяца. Но ребёнок родился мёртвым.

     Она положила конверт на прилавок и смотрела на него, пока закипала вода в чайнике. Брайан, наконец, либо разводится с ней, либо умер.

     “Ну что же” - сказала она вслух своей пустой квартире и распечатала конверт.

     Прочитав документы, она взяла ключи от машины и поехала в дом престарелых с бумагами на пассажирском сиденье.

     Однажды, прежде чем пожениться, они договорились встретиться на углу Восемнадцатой улицы и Пятой авеню.

     Анна первой приехала туда и смотрела, как толпы людей шли мимо. Она не знала, откуда Брайан будет идти, но сразу заметила его - настолько далеко, что он был всего лишь маленькой фигуркой, шевелящейся вместе с остальными, с их хлопающими на ветру пальто и шарфами, давящими на плечи сумками.

     Но в его фигуре было что-то особое, отличное от других - она знала это задолго до того, как смогла разглядеть его лицо. Он мой - думала она в тот день.

     Анна была удивлена, когда вспомнила об этом сейчас. Она любила его. Может быть, не всегда. Может быть, не так как надо. Но любила. Она пыталась вспомнить, каково это - вставить ключ в дверь и знать, что с другой стороны тебя кто-то ждёт.

     Когда она приехала на работу, то сказала старшей медсестре, что у неё выходной. Но у неё неотложная ситуация в семье, и надо срочно позвонить. Она не знала, сколько времени это займёт. Если телефонный звонок окажется слишком дорогим, она с удовольствием его оплатит. Просто ей надо сказать, сколько это стоит.

     Анна прочитала документы дома, но у неё возникли вопросы, на которые документы не отвечали. От чего он умер, например? Она посчитала в уме - ему было бы всего шестьдесят пять лет.

     В доме престарелых, где она работала, шестидесятипятилетние дети регулярно посещали своих девяностолетних родителей. Возможно, это искажало её понятие о возрасте.

     Он умер месяц назад. В документах она была указана как жена и наследница.

     Анна набрала номер, указанный на сопроводительном письме и попросила к телефону мистера Форда Дивини. Секретарь соединил её напрямую.

     Одной из многочисленных проблем, оставленных Брайаном, было то, что он составил простое завещание. Он должен был составить сложное - с оговорками и условиями. Он жил с женщиной, которая ухаживала за ним на протяжении десяти лет, но не оставил ей ни цента.

     “Он не был жестоким” - сказал мистер Дивини - “Просто это было одной из вещей, о которых он даже не задумывался”.

     Последние несколько лет ему требовался личный уход, и эта женщина о нём заботилась. Он был диабетиком, и каждый день она проверяла его ступни и ноги на предмет обесцвечивания, трещин и ранок. Она покупала для него специальные носки. Она втирала кукурузный крахмал между пальцами его ног. Тем не менее, левую ногу Брайана пришлось ампутировать в 2013 году. Знала ли об этом Анна? Он не следил за здоровьем даже после ампутации. С его сахаром и прочими противопоказаниями.

     “Вы, кажется, хорошо его знали” - сказала Анна - “Долго ли Вы были его адвокатом?”

     “Я не был его адвокатом” - сказал мистер Дивини - “Он был моим другом. Мы вместе ездили в Луисвилл несколько раз. На скачки. Мы там познакомились в месте под названием Трейд Виндс. Вы там бывали?”

     “Нет” - ответила Анна.

     Мистер Дивини продолжил: “Я не знал ни о Вас, ни о Вашем сыне, пока он не настоял, чтобы я составил для него это завещание. К тому времени мы дружили почти двадцать лет. Я немного знаком с Сюзи, поэтому мне было очень неприятно по этому поводу. Я подозревал, что она ничего не знала о вас, и оказался прав”.

     Незадолго до смерти ему собирались ампутировать вторую ногу. У Брайана был дом, и Сюзи жила в нём. Но дом был записан только на Брайана, и он оставил его Анне и своему сыну, поровну.

     Он также оставил определённую сумму и некоторые личные вещи мистеру Джорджу Стэнхоупу, своему брату. Он также оставил личные вещи мистеру Фрэнсису Глисону.

     Анна уронила голову на руки - “Сколько денег он мог иметь? Я думаю, что ему не было даже сорока, когда он вышел на пенсию”.

     “Он работал до тех пор, пока у него не начались проблемы с ногами. Плюс, он получал пенсию. У него было достаточно много денег по местным стандартам. В любом случае, всё, что после него осталось, описано в документах. У него не осталось долгов. Что меня несколько удивило, учитывая его характер”.

     “Как вы меня нашли?”

     “Я послал запрос на его номер социального страхования, когда он умер. Нашлось его свидетельство о браке. Потом потребовались три недели, чтобы найти Ваш нынешний адрес”.

     “Бедная Сюзи” - вздохнул он - “Она очень хорошая женщина. Какой шок”.

     “Вы сообщили другим наследникам?” - спросила Анна - “Мы все получили такие конверты?”

     “Должно были. Уведомления и копии завещания были посланы в один день. Да, миссис Стэнхоуп? Он хотел быть похороненным на севере”.

     “Где на севере?”

     “В Нью-Йорке. Рядом с вами всеми”.

     “Рядом с кем? Со мной?”

     “Вами, сыном. Его умершими родителями. В частности, он говорил о своей матери”.

     Они не могли долго держать его тело, объяснил мистер Дивини. Кто знал, сколько времени потребуется, чтобы найти семью? Они организовали небольшие католические поминки с открытым гробом, а потом кремировали его.

     Анна смотрела в окно на парковку, пытаясь хоть что-то понять из сказанного.

     Грузовик с мороженым мчался по 7-й дороге с выключенной музыкой. Его мать, которая так никогда и не признала ни их свадьбу, ни смерти первого ребёнка. Анна пришла к ней на похороны и поминки, но отказалась встать на колени у гроба.

     “Я ничего не слышала от этого человека за последние двадцать пять лет” - сказала Анна.

     “Что ж” - вздохнул мистер Дивини - “Как сказал поэт, каждый дикарь любит свой родной берег. Я чувствую акцент в Вашем голосе. У Вас нет такого же чувства?”

     “Нет. Никаких чувств. Отдайте его прах Сюзи. Её ведь так зовут? Сюзи?”

     “Она отказывается. Она в ярости, и я не могу её винить. Кроме того, в завещании Брайана написано совсем другое”.

     “Пусть она оставит себе дом, пока пепел у неё. Мне всё равно”.

     Мистер Дивини долго молчал. “Я понимаю, что Вы и Брайан расстались в непростых обстоятельствах”.

     Похоже, он рассказал своему другу некоторые подробности нашей жизни, подумала Анна. Внезапно на телефоне, по которому она говорила, начал мигать индикатор. Она не знала, что это значит.

     “Я советую Вам подумать об этом, миссис Стэнхоуп. Кроме того, половина этого дома принадлежит Вашему сыну”.

     Молодая медсестра подошла к двери кабинета. Она держала мизинец и большой палец у головы и что-то имитировала. Анна попросила мистера Дивини подождать.

     “Что случилось?” - спросила Анна.

     “Вам звонок от Питера. Он говорит, что он Ваш сын. Переключить его на эту линию?”

     “Да!” - сказала Анна - “Что мне делать?”

     Она по-быстрому распрощалась с мистером Дивини и внезапно занервничала - вдруг Питеру надоело ждать, и он передумал.

     Но молодая медсестра подошла к столу, нажала мигающую кнопку и кивнула ей. На другом конце линии был Питер.

     В Гилламе, сидя перед чашкой остывшего чая, Фрэнсис перечитал все бумаги в пятый, шестой, седьмой раз, прежде чем позвонить Кейт.

     Лена прочитала это всего раз. Фрэнсис видел, как её взгляд пробежал по списку наследников, словно она ожидала найти там и своё имя. А когда не нашла, сказала, что собирается прогуляться.

     Стоя у стойки и прислушиваясь к гудку на линии, он увидел своё отражение в дверце микроволновки - лицо пожилого, измученного жизнью человека. Кусок коряги, слишком надолго оставленный в бурных водах.

     Его волосы торчали во все стороны, он снова носил повязку на глазу - последний протез испортился быстрее предыдущих. Меньше чем через три года вдоль его радужки появился тонкий тёмный гребень, а веки покрылись волдырями.

     Он не стал заказывать другой. Каждый новый протез был отметкой времени - насколько его лицо постарело после предыдущего.

     “Я знала, что это ты” - сказала Кейт, взяв трубку - “Можешь в это поверить? Мы всё утро носились как угорелые и даже не проверяли почту. Что он мог оставить тебе?”

     Она тяжело дышала, как будто бежала к телефону с улицы.

     “Не знаю. Завещанное прибудет в ближайшие дни. В отдельном конверте, как написано в письме”.

     “Что бы это могло быть?”

     Что бы это ни было, Фрэнсис решил, что ему этого не надо. Если бы оно имело какую-либо ценность, он отдал бы это Питеру. В противном случае, просто выбросил бы.

     “Как Питер?”

     “Хорошо” - сказала Кейт, понизив голос - “Кажется, всё в порядке. Удивлён, наверное. Он никогда не ожидал увидеть его снова, но и не ожидал, что он умрёт”.

     Точно так же Фрэнсис думал и о своём отце, услышав о его смерти издалека.

     Он не хотел того, что Брайан завещал ему. Но всё же заметил, что поглядывает на часы чаще обычного, в ожидании почтальона.

     Прошли среда и четверг. В пятницу пришла посылка, но это были витамины, которые Лена заказала на Интернете.

     Наконец, в субботу из Джорджии прибыл небольшой картонный конверт. Фрэнсис ожидал коробку. Возможно даже большую коробку. Конверт означал, что это, скорее всего, чек. Или документ на какую-то собственность. Или ключ от сейфа, который, Фрэнсис сможет найти. Вероятно, Брайан даже не знал, что его собственный сын был капитаном полиции Нью-Йорка”.

     Потом он подумал: “О Боже, что если это письмо?”

     Лены не было дома, поэтому Фрэнсис позвонил Кейт.

     “Ты получил это? Что там?” - спросила она.

     “Пришёл конверт, но мамы нет дома”.

     “Так открой его. Я подожду на линии. Или знаешь что? Мы сейчас приедем, чтобы открыть его вместе. Ой, подожди, подожди”.

     Она отвернулась от телефона, и Фрэнсис услышал приглушённый голос Питера на заднем плане. Затем приглушенный ответ Кейт, потому что она прикрывала телефонную трубку рукой.

     “Пап? Ты можешь подождать час? Мы сейчас выезжаем. Мама к тому времени тоже вернётся. Скажи ей, чтобы не беспокоилась об обеде. Мы купим по дороге пиццу и что-нибудь для детей”.

     Фрэнсис видел, что Питер пришёл не по своей воле. В последнее время он выглядел более здоровым, моложе, чем годом раньше. Но сегодня у него было такое же выражение, как в то день, когда они с Кейт пришли сообщить, что поженились - дикий, пронзительный страх в глазах.

     “Что бы это могло быть?” - спросил Фрэнсис, держа конверт.

     Питер отшатнулся от него, как будто не хотел этого знать. Кейт уже рассказала Фрэнсису про стоимость дома в Джорджии, акции, скудную страховку, купленные Брайаном, по-видимому, до того, как он заболел диабетом. Но в их конверте не было никакого личного сообщения для Питера, и Кейт сказала Фрэнсису, что Питер был этим разочарован.

     Он не думал, что получит извинения или что-то в этом роде, но, возможно, какое-то подтверждение, что всё было не идеально. Признание того, что Питер преуспел в жизни, несмотря ни на что. Но откуда Брайан это узнал бы? - подумала Кейт вслух. Он ничего не знал о взрослой жизни Питере.

     Рядом была женщина, которая жила с ним, заботилась о нём, а Брайан ничего ей не оставил - сказала Кейт Фрэнсису. Более того, он никогда ей не говорил о том, что был женат, имел сына.

     Фрэнсис издал звук отвращения. Всегда одно и то же. Люди никогда не менялись.

     “Питер и Анна решили разделить наследство на три части и отдать Сюзи треть” - продолжала Кейт.

     Это удивило Фрэнсиса. Даже шокировало - он и не знал, что может быть так шокирован. “Это очень по-человечески” - сказал он. И задался вопросом, поступил бы он столь же порядочно, если бы был на их месте.

     “Хорошо!” - сказала Лена, поставив на стол тарелку с печеньем - “Хватит тянуть с этим”.

     Они подвинулись поближе к столу, наклонившись вперёд, чтобы лучше видеть. Фрэнсис открыл конверт, перевернул его и постучал по столу, пока не выпало его содержимое: три фотографии и карточка с молитвой Св. Архангелу Михаилу. Все четверо сидели неподвижно, пытаясь разобрать, что на фотографиях.

     Первая фотография была снимком красивой белокурой женщины с длинной, стройной шеей. Следующей была фотография двух загорелых молодых людей, сидящих на трибунах старого стадиона Ши. На третьем фото был Питер, примерно в детсадовском возрасте. Все фотографии были пожелтевшими и в тёмных пятнах.

     “Ты уверен, что они предназначены для тебя?” - спросила Лена после долгого молчания - “Его адвокат в этом уверен?”

     “Что с ними случилось?” - спросила Кейт, поднимая фотографию, на которой был Питер - “Повреждены водой?”

     “Это пятна пота” - сказал Фрэнсис - “Я видел эти фото раньше”.

     Тот день вернулся к нему из памяти. Жара. Запах пожара в Бронксе. Ежеминутные звуки сирен, лязг и гудение. Это были сумасшедшие годы, и, оглядываясь назад, он иногда удивлялся, почему так тяжело впрягся в эту работу.

     Он часто вспоминал, как гнался, преследовал подозреваемых по переулкам, в темных подъездах, вверх по лестнице. Почему он не делал вид, как другие? Почему он не отворачивался, чтобы потом сказать, что подозреваемый сбежал? Ему бы все поверили.

     Спустя многие годы он вспоминал некоторые из этих ситуаций и понимал, что лишь чудом остался в живых.

     Он взял фотографию Анны и повернулся к Питеру: “Он показал мне это фото в 1973 году. В июле. Мы были в патруле. Он держал его в подкладке своей фуражки”.

     Он коснулся карточки с молитвой и фотографии, на которой Брайана был с Джорджем: “Это тоже”.

     “Это фото Брайан, должно быть, добавил позже” - сказал он, беря в руки фотографию Питера.

     Фрэнсис помнил Питера в том возрасте: странный ребёнок, который всегда сидел на валунах позади двора со своими солдатиками, и что-то шептал про себя, заставляя их сражаться друг с другом.

     Может быть и странный ребёнок, но отец любил его, носил его фотографию в подкладке фуражки. Чтобы он мог смотреть на него, когда его патрульная машина простаивала, или когда был тяжёлый день, или когда ему становилось страшно.

     “Почему он послал их тебе?” - спросил Питер - “Почему не мне?”

     Он пристально разглядывал свою детскую фотографию.

     “Я не знаю” - сказал Фрэнсис.

     Может быть, он послал их Фрэнсису, потому что только Фрэнсис знал, как дороги были эти фотографии для Брайана - чтобы он это объяснил Питеру.

     Молодые полицейские в наши дни, вероятно, держат все свои фотографии на телефонах.

     А может, Брайан таким образом извинялся перед Фрэнсисом за роль, которую сыграл в его жизни. Возможно, он пытался сказать, что должен был сделать для него что-то большее, будучи его напарником в течение шести душных недель летом 1973 года.

     Или он пытался сказать, что всё помнил. Что не забыл, даже на расстоянии стольких лет и многих миль, что однажды у него была другая жизнь.

     Или, может быть, он вообще ничего не пытался сказать, а просто хотел отправить фотографии по почте тому, кого они не расстроят. Потому что не хотел их выбрасывать, после того, как они защищали его на всех его дежурствах. Эта стройная женщина была женщиной, на которой он женился. И этот мальчик был их мальчиком.

     А возможно, ему просто надо было убрать эти изображения из дома на случай, если бы вошла Сюзи, чтобы растереть кукурузный крахмал между пальцами его ног.

     Никакой сопроводительной записки не было, и всё, что когда-то было написано на обороте фотографий, давно стёрлось.

     “Что будет с пеплом?” - спросила Лена.

     “Его отправят на адрес моей мамы” - сказал Питер - “Она привезёт прах сюда, чтобы похоронить рядом с его матерью. Джордж это предложил”.

     “Это довольно легко” - добавила Кейт - “Они просто откроют небольшое место на том же участке”.

     “Лучше, чем сидеть на чьей-то полке” - подумал Фрэнсис.

     Постепенно все начали двигаться со своих мест.

     Лена встала первой и вынула из холодильника несколько свиных отбивных. Она достала панировочные сухари с верхней полки, достала яйца.

     Через минуту, пока Кейт продолжала рассматривать фотографии, Питер встал, чтобы помочь Лене. Не задавая вопросов, он вытащил несколько яблок из миски, нарезал их и бросил в кастрюлю с маслом, чтобы размягчить для соуса. Он наклонил голову и посмотрел в окно на детей, которые играли на валунах.

     “Кейт” - сказал он через плечо и показал подбородком на что-то происходящее снаружи. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Френсис знал, что они горды за своих детей.

     А потом он заметил то, чего никогда раньше не видел: Питер был в порядке. И Кейт была в порядке. Лена была в порядке. И он, Фрэнсис Глисон, был в порядке.

     И всё, что произошло в их жизни, существенно им не повредило, несмотря на то, что они когда-либо об этом думали. Он ничего не потерял - он только выиграл.

     Относилось ли то же самое к Питеру? К Кейт? Да. И да.

     Были ли бы они такими же замечательными, если бы не всё, что случилось? Была бы их жизнь полнее и счастливее? Глядя на них сейчас, он понимал, что вряд ли.

     Впервые он почувствовал, что Питер - часть его семьи.

     “Эй” - сказала Лена, подходя сзади и кладя руки ему на плечи. Он почувствовал, что она снова смотрит на фотографии, поэтому тоже посмотрел на них.

     “Знаешь, что я думаю?” - спросила она.

     “Что?” - спросил Фрэнсис.

     Лена сильнее сжала его плечи. Она наклонилась так, что он почувствовал тепло её лица на изгибе своей шеи: “Думаю что, нам повезло больше, чем многим людям”.

     Фрэнсис позволил этим словам накатить на него волной. И когда он выпрыгнул из чёрной воды, и вздохнул полной грудью, небо казалось более синим, чем когда он провалился в пучину.

     “Что ты об этом думаешь?” - спросила Лена. Мягкость её голоса контрастировала с силой её рук.

     “Да” - ответил Фрэнсис. И повторил: “Да”.