Аннотация: Нету у вашей обожаемой власти такого закона, чтобы у живых людей из рота зубья рвать и в металлолом плавить. Не придумали ещё!
Не так давно, (году в 92-м), на одном оборонном предприятии нашей многострадальной Родины пропали золотые детали. У нас, как известно, для всяких космических штучек, презренного металла не жалели.
Я подчёркиваю, они (детали) именно пропали, а не были похищены, потому что; во-первых - в то время украсть золотые детали с военного завода мог разве что совсем уже больной на голову человек. Это было сродни тому, как например, вынести из музея среди белого дня картину Шишкина или Левитана.
Во-вторых - даже если допустить подобное, сия кража не принесла бы похитителю материальной выгоды. Продать, сдать в ломбард или реализовать по-другому золото девяносто шестой пробы для простого обывателя было немыслимо, как продать того же Шишкина на колхозном рынке.
В-третьих - в случае неминуемого разоблачения, вору грозило такое страшное наказание, что смертная казнь показалась бы ему детской поркой. Само золото, как металл, уже не представляло бы интереса для прокуратуры. Подрыв военно-стратегической мощи государства - вот, что инкриминировали бы незадачливому жулику. Уж лучше бы он зверски зарезал шеф-повара заводской столовой, за всё её "тефтель по-венски" и "азу по-татарски".
Итак - детали пропали. Исчезли бесследно. Только что, вот тут лежали, на железной тумбочке у лаборатории контроля, а теперь нету. Что характерно, рядом присоседились точно такие же, но из меди, и не пропали, а эти, как сквозь землю провалились, вместе с коробочкой.
Искали всем обществом, от начальника цеха до уборщицы. Елозили на карачках, заглядывали во все мыслимые и немыслимые места и ничегошеньки не нашли. Сам директор завода приходил с главным инженером. Лично удивлялись, разглядывали со всех сторон тумбочку (может, завалились куда?), ничего нет!
Старший мастер плачет, клянётся партбилетом, что положил именно на это место. Ему, конечно, все верят, потому что полцеха видело, как он эти детали там оставил.
Но золото исчезло! Куда спрашивается? Уж не завелись ли где Лепреконы? Обыскали вторично - нет Лепреконов! Есть только токарь Петрович, страшно похожий на Лепрекона, когда трезвый.
Наваждение!
Мистика!
И тут выясняется такая любопытная подробность.
Оказывается, технолог Дядина вставила себе золотые зубы! Причем, везде, и сверху и снизу! Народ, разумеется, понимает, что глупо подозревать Дядину в хищении, но всё же подозревает. Начинаются всякие разговоры с намёками, с чего это, мол, вдруг инженер-технолог, с этаким символическим окладом, позволяет себе подобного рода антиобщественные выпады. Не могла, старая кляча, как все нормальные люди, купить неброский пластмассовый протез? Или, уж если так приспичило орешков внуку нащёлкать, вставила бы стальную пластину из нержавейки. С такой пластиной хочешь орешки, хочешь проволоку кусай на радость детям.
И вот, во время обеденного перерыва, собирается "стихийное" профсоюзное собрание, на которое приглашают администрацию предприятия, и трудящиеся в один голос спрашивают Дядину:
- А что же это такое, гражданочка вы наша дорогая? Что же это у нас получается? Когда весь коллектив цеха в братской семье работников ОТК и ИТР, густо населяющих второй этаж, борется за переходящее красное знамя, будь оно не ладно, когда в современном мире идёт ожесточённая борьба двух идеологий, нашей и ихней... и эта борьба, чтоб её - отражение исторических процессов, мать их, перехода от социализма в ещё более светлое далёко... объяснитесь перед коллегами за свою позицию.
- Я всю жизнь отдала производству, - говорит в своём оправдательном слове уклонистка Дядина. - Я всю жизнь, как каторжная, без перекуров и выходных, от звонка до звонка, на сухом пайке из чёрного хлеба, да по два часа на транспорте. Не успеешь уснуть, как снова на работу надо бежать.
- Тем более! Где же ваша рабочая скромность?! - справедливо возмутились токари-фрезеровщики. - Мы тут по самые, эти самые, в мазуте и дюралеалюминиевой стружке, берём на себя всякие повышенные обязательства, вызываем на социалистическое соревнование соседний цех, неуклонно повышаем производительность труда, а вы, в тот самый момент, когда в коллективе пропали важные детали из драгоценного металла, имеете вот такую нескромную улыбку из этого же металла.
- Я заслуженный человек! - гнёт своё Дядина, - Я два раза выдвигалась на доску почёта, за безупречную работу поощрялась грамотами. Я, на этом вашем грёбаном производстве, себе такую болезнь заработала, что с первого раза и не выговоришь. А уж за производительность труда и говорить нечего! Я её до того повысила, что ежели с той высоты вниз глянуть, как раз светлое будущее видно со всех сторон! И слева видно! И справа!
- Вы, Дядина, не уклоняйтесь от ответа! Вы всё время норовите уклониться! - говорят ей передовики производства. - Вас трудовой коллектив цеха, да что там цеха - предприятия, не спрашивает прямо, где вы взяли столько золота для украшения собственной пасти. Вам на это тонко намекают, но, уважая ваш возраст, в глаза не тыкают. Трудовой коллектив желает знать... Имеешь ли ты, товарищ Дядина, пролетарскую честь?! Сдашь, ты, свои зубы мелкобуржуазные в металлолом, для отливки из них новых деталей, краше прежних, или не сдашь?!
- Ах, вон оно что! - подбоченилась Дядина и плюнула в глаза всему трудовому коллективу в обличии секретаря партийной организации. - Да имею я вашу честь, и ваши детали, и ваше соцсоревнование! Ха! И ничего вы мне не сделаете! Нету у вашей обожаемой власти такого закона, чтобы у живых людей из рота зубья рвать и в металлолом плавить. Не придумали ещё! Здесь вам - не Освенцим!
- Это уже лишнее! - вмешался в дело освобождённый секретарь парторганизации. - Не перегибайте... Никто к вам с гвоздодёром в рот не лезет. Просто людей беспокоит ваша, как бы это м-м-м... помягче сказать? Эксцентричность, что ли? К чему весь этот эпатаж? Вы, ведь, не девочка уже...
- Да уж не монашка! Таких мудазвонов, как ты, четверых родила, без всякого эпатажу! - гордо ответила Дядина. - И вот этой вот самой сиськой выкормила! Я теперь, назло, продам дачу и куплю себе серьги с брильянтами, чтоб вы все от зависти протухли! Видеть вас больше не могу!
Так и сказала.
Освобождённый секретарь хотел было ей возразить, но не смог найти в своём лексиконе политически грамотных слов на эту тему. А другие слова он произносить постеснялся, только щёлкнул вставной челюстью вхолостую и махнул рукой обречённо, дескать: "Гори оно всё огнём, что мне, больше всех надо?".
А детали так и сгинули. Логично предположить, что они, в какой-то миг, непостижимым образом переместились в параллельное пространство.
И где этот миг, как пел Олег Анофриев, между прошлым и будущим? Ведь именно он, как известно, называется Жизнь.