Аннотация: Воспоминание о редках навеянное пожелтевшими старыми фото
Пожелтевшие фотографии.
Передо мной небольшая пачка пожелтевших от времени фотографий. Когда-то их было больше. В детстве я любила их рассматривать. Я отлично помню портреты прадеда и прабабки в паспарту с овальной рамкой. Было еще несколько снимков семьи деда. С тесненным штампом в левом нижнем углу: Вена, такая-то штрассе, и фамилия владельца фотоателье. А сейчас осталось лишь три небольших снимка. Вот они вдвоем возле своего дома под номером 83, знать бы еще название улицы... Дверь распахнута, в холле на стене висит картина. На втором снимке они вместе с овчаркой стоят возле открытого окна, расположенного на уровне земли. Интересная деталь, никогда раньше не замечала: на плиточном тротуаре перед окном выставлены две пустые бутылки под молоко. Говорят, в Европе до сих пор такое практикуется. Вот последнее фото, должно быть, сделанное в тот же день, во всяком случае, одежда та же. На прадеде костюм, пиджак расстегнут, жилет украшает массивная часовая цепочка с брелком, в руках шляпа. Прабабушка в пенсне, в атласном платье, судя по фасону - примерно конца двадцатых годов. Они стоят в саду возле ухоженного фруктового деревца, приствольный круг выложен камнями. В это время деда уже не было в Австрии.
Да, мой дед родился в Вене, в конце позапрошлого века, примерно в девяносто пятом -девяносто восьмом году. Не знаю наверняка, где он учился, может в консерватории? Во всяком случае, согласно семейному преданию, он играл практически на всех музыкальных инструментах, писал на слух партитуры, сочинял собственную музыку и, кроме того, был полиглотом. Мама говорила, что он знал двенадцать языков, и даже перечисляла их. Сейчас я, конечно, всех не помню, но там были европейские языки, славянские, и вроде бы даже китайский. В детстве меня это особенно поражало.
Вот самый ранний его снимок: лицо совсем юное - этих щек вряд ли касалась бритва. Умные красивые глаза, гордая посадка головы и форма. Военная форма Австрийской империи. Кепи а-ля бравый солдат Швейк, причудливая гимнастерка - погоны без знаков различия, но две звездочки на стоячем вороте и некое подобие аксельбантов с помпончиками. Интересно, какой это род войск?
Должно быть, деду было не больше восемнадцати, когда его призвали на войну, которую позже стали именовать империалистической, а еще позже - первой мировой. Или он пошел добровольцем? Все может быть. Во всяком случае - это фотография относится примерно к 1915 году. С ума сойти - почти сто лет!
Может, это последнее фото, сделанное в Австрии и дед покинул ее буквально через день? Чтобы больше никогда не вернуться.
Когда я в детстве спрашивала у мамы, как дед оказался в нашей стране, она отвечала коротко и уверенно: попал в плен, а потом решил остаться в советской республике, потому что был беспартийным большевиком. Может, это правда? В детстве я верила в это безоговорочно. В том возрасте мне казалось, что наша страна самая лучшая, наш строй самый справедливый, а за рубежом "загнивающий капитализм" и рано или поздно во всем мире поймут, по какому пути надо идти, и постепенно присоединятся к соцлагерю. Написала последнее слово и впервые ощутила его двойственный смысл. Я и сейчас не исключаю, что дед, как и многие молодые интеллигенты в начале двадцатого века, исповедовал идеи социализма. Но могло быть и иначе. Он попал в плен, а после освобождения просто не смог вернуться. В том горниле переплавлялись судьбы, многие оказывались не там, где хотели бы.
Но дед не пропал, и в стране Советов он занимался тем, что любил больше всего на свете - музыкой.
Вот он шагает на параде во главе оркестра. На голову выше всех - дед был больше двух метров ростом. А вот фотография с датой, единственная. 1923 год. Снимок сделан в ателье на фоне "художественного" задника - вычурные колонны, увитые виноградом. Дед в аккуратной буденовской гимнастерке и в неизменном своем пенсне. Нет, скорее всего - это очки. На мелком фото трудно разобрать. Ноги в обмотках, или как там называлось то, чем обвивали низ галифе.... Вот еще одна фотография, явно из ранних. Буденовская форма, но со знаками различия на шевронах и в петлицах. Деду уже присвоили какое-то звание? Он ведь руководил военными оркестрами - был офицером?
А вот он в центре небольшого духового оркестра. Головные уборы на музыкантах разные - от буденовок до кожаных фуражек и пилоток. А дед в смокинге, белой рубашке и галстуке. Чудно!
А здесь что-то вроде импровизированного общежития. Сзади - сцена за занавесом, в зале кровати, на них сидит с десяток мужчин. Мой дед на заднем плане, с баяном. Стены увешаны плакатами. Компьютер позволяет увеличить и рассмотреть слова. Лозунги на украинском языке! Раньше бы сказали: широка страна моя родная... Теперь уж не скажут.
А вот духовой оркестр побольше. Все в фуражках. Форма с кубарями - тридцатые годы?
Музыканты позируют перед сценой, впереди видны кое-как сколоченные лавки.
Вот еще с оркестром. Прямо с концерта. Дед дирижирует, видны головы зрителей. А вот с совсем юными музыкантами - курсантами какого-то военного училища.
А это уже явно джазовый состав. Кларнет, три саксофона, три трубы, два банджо, ударник и... баян. Мне кажется, не хватает контрабаса. Все музыканты в одинаковых белых брюках, рубашках, галстуках. Даже ботинки у всех белые. По центру - мой дед со скрипкой.
Мама рассказывала, что часто он с ней дирижировал, как Штраус, его любимый композитор. Конечно, любимый - ведь место рождения деда - Вена.
Он любил легкую музыку. Легкую и красивую. Любил мюзик-холл. Джаз. Он играл с Утесовым, когда его оркестр назывался джаз-банда, в конце двадцатых, еще до "Веселых ребят". Бог знает, почему дед ушел от нашего первого отечественного джазмена, но в конце шестидесятых, когда уже пожилой, но все еще бесподобный Утесов давал концерты в Ленинграде, мама кинулась на сцену с цветами и сказала, что она дочка Виктора Фишера. Конечно, Леонид Осипович вспомнил гиганта-иностранца, который мог играть на любом инструменте. Во всяком случае, так мне рассказывала мама.
Да, фамилия моего деда едва ли не самая распространенная в немецкоговорящих странах. Фишер, Рыбак, или, по-нашему, Рыбаков. Должно быть, одно время эта фамилия была известна в узких музыкальных кругах Ленинграда. Или не только в узких? Ведь тогда не было телевидения и Интернета. Люди чаще ходили в театры. А дед какое-то время был музыкальным руководителем Ленинградского Малого драматического театра. Передо мной истлевшая на сгибах гастрольная афиша опять-таки на украинском языке. Отпечатано в Полтаве, тираж полторы тысячи, а года нет. Три спектакля. Дни недели и даты. Найти вечный календарь и попробовать вычислить? Ни одного известного названия, должно быть что-то модернистское, тогда это было модно. Среди артистов фамилия Книппер, но не Ольга Леонардовна. И не та, что была любовью Колчака.
Как дед оказался в Ленинграде, в каком году? Не позже двадцать шестого он женился на моей бабушке. Что было у них общего? Двухметровый музыкант и полиглот, и дочь белошвейки - маленькая, хрупкая, едва ли полутора метров ростом. Без образования (два класса и коридор - говорила моя мама), не знавшая нот... Но любившая музыку и имевшая абсолютный слух. У меня отпечаталось в памяти: у нас в квартире появился первый инструмент - пианино, взятое напрокат. Бабушка садится и бойко играет одним пальцем по слуху, практически не ошибаясь, подбирает все подряд. Я тогда еще не умела так, но это меня воодушевило, и я тоже стала подбирать. Играть по слуху у меня стало получаться даже лучше, чем по нотам. Очень скоро бабушка умерла. Я только пошла в первый класс. Я помню ее старенькой, горбатенькой, ростом уже ниже меня, первоклассницы, с провалившимся ртом и носом крючком, немного похожей на бабу-Ягу. А было ей всего шестьдесят два года.
А вот фото двадцатых годов. Бабушка совсем молодая. Очень выразительные глаза - как на иконах богоматери, короткое каре слегка вьющихся волос, бархатное платье, в вырезе брошка - камея со слоником. На счастье? Думаю, по-настоящему счастливой она была только с Виктором. Хотя и до него была замужем. История сохранила только национальность ее первого избранника - он был чех. Смутно помню, что была одна небольшая его фотография. Теперь и ее нет. Бабушка, определенно, предпочитала европейцев.
В соответствии с любимым маминым выражением, бабушка жила за дедом "как у Христа за пазухой". Не работала, впрочем, тогда замужние женщины не работали, вроде бы даже это запрещено было в период безработицы в конце двадцатых. Во всяком случае, вторая моя бабушка, будучи замужем и пожелав устроиться на работу, предварительно пошла в ЗАГС и развелась, не спросив мужа (законы в этом плане тогда были либеральные). Мать-одиночку тут же поставили в очередь на биржу труда и вскоре предоставили место официантки в ресторане. Да, вторая моя бабушка была женщиной предприимчивой. А бабушка Женя занималась дочкой и домом, хотя хорошей домохозяйкой не была. По семейной легенде была довольно рассеянной и не умела экономить. Возможно, в этом не было необходимости? Дед постоянно ездил по стране с гастролями, с военными оркестрами, да еще ему за звание, должно быть, платили - вот он, красивый, в пенсне и добротной офицерской форме. Наверное, он вполне обеспечивал свою семью. Семья для него была святыней. Во всяком случае, мама, видевшая отца не слишком часто, обожала его. И он ее обожал. Как светятся его глаза на этом снимке, сколько ласки в улыбке человека, прижимающего к груди полугодовалую дочь...
Его арестовали в 37-м. Где-то на гастролях, далеко, чуть ли не во Владивостоке... За что? "Тогда были репрессии, - коротко отвечала мама мне, девочке, - но потом разобрались и реабилитировали. Если бы был виноват - не освободили бы". Мама искренне верила. В то, что невиновных отпускали, а сидели только виноватые перед советской властью. Верила до конца, до самой своей смерти, и даже правда, открывшаяся на рубеже девяностых, не могла ее переубедить. Даже про любимого своего Георгия Жженова (мама называла его Гера, они выросли в одном дворе), говорила: "Сидел, значит, было за что, тогда было много врагов народа". "Враги народа", "вредительство" - штампы, вбитые с детства, остались в ее голове навсегда. Она не была сталинисткой в прямом смысле слова, скорее - была аполитичной, но все же... Бедная мама...
Когда деда арестовали, ей было десять, что она могла понимать, что ей могли сказать? Она понятия не имела о причине ареста. Может - навет? А может, это связано с тем, что родные деда перебрались жить в Бонн? Тогда в армии искали немецких шпионов... Тухачевский... Хотя дед был всего лишь музыкантом, но все же офицером... Переписка с Германией - весомый повод для обвинения в шпионаже... Маленькой я перебирала несколько открыток на немецком языке. Если быть точной, не совсем открыток. Фото, а на обратной стороне линейки для написания адреса и POSTE CARD или что-то в этом роде. Сейчас и их нет, много пропало...
Бабушка Женя осталась одна с десятилетней дочерью на руках. Не имеющая ни образования, ни специальности, ни работы. Позже она служила счетоводом в домоуправлении. Устроилась тогда? Не знаю. Вряд ли. Жен репрессированных не больно брали на работу, если верить литературным источникам. Две ее сестры и престарелая мать едва ли могли оказать серьезную материальную поддержку. Ей оказывал помощь друг деда, Абрам, который жалел бабушку, а может, и любил. Во всяком случае, к моменту возвращения деда родилась Розочка, моя тетя. Дед лишь поблагодарил друга, что помог выжить его семье. После ареста он больше не выступал. Он преподавал пение и немецкий язык в двух школах недалеко от нашего дома. В одной из них училась мама, потом моя сестра, а потом и я.
Дед умер в первую блокадную зиму, кажется, в январе 42-го. Сколько тогда составляла суточная норма хлеба для служащих и иждивенцев - 125 грамм? Раньше помнила... Как мало говорят сейчас об этом. Один раз в год, в день прорыва блокады.
Дед был вегетарианцем, он и при мирной жизни был худющим, да еще двухметровый рост. Ненадолго его хватило при такой пайке. Родные не хоронили его, бабушка с тетей лежали, а моя мама, тринадцатилетний дистрофик, еле двигалась. Приехала похоронная команда, собиравшая трупы и увезла деда. Наверное, на Смоленское кладбище, оно ведь совсем близко. В справке о смерти место захоронения указано не было. Оставшиеся после него музыкальные инструменты выменивали на хряпу (верхние капустные листья), потом на столярный клей. Партитурами топили печку. С пятого этажа семья перебралась на первый, вроде бы остатки жильцов со всего большого "немецкого" дома на Детской улице Васильевского острова, уместились в одной квартире... В этом доме жили "немцы"... Даже я помню Елену Францевну с первого этажа и Люську Тике из нашей квартиры. Внешне она была похожа на цыганку, но потом оказалось, что у нее в Германии родственники, они даже помогали ей материально, потом, в перестройку, когда уже можно было помогать... В блокаду от голода у Люськи умер грудной сын. В моей семье выжили все, кроме деда, хотя никто не покинул город.
Вот и все что я знаю и помню, и еще то, что додумала, опираясь на смутные детские воспоминания. Мама часто рассказывала мне о своем отце. Она находила, что я похожа на него. У меня с детства обнаружился слух, и я с четырех мечтала стать "роялисткой" - не в смысле сторонницы королевской власти, а в смысле игры на рояле.
Я ей не стала, хотя очень любила играть, и сейчас иногда играю. Дед, прости меня... Я должна была посвятить себя музыке в память о тебе. Ведь так же как и ты, я могу заплакать от красивой мелодии. Когда-то погружение в мир звуков было самым большим удовольствием в моей жизни... Прости дед, что не стала ни музыкантом, ни певицей...
Но память о тебе, любовь к музыке перешла мне в наследство через твою дочь, мою маму, которая, несмотря на отсутствие музыкального образования, знала наизусть все оперетты, многие оперы, симфонии, концерты. Едва заслышав по радио первые несколько нот, она всегда спрашивала меня, шести-, семи-, восьмилетнюю: "Откуда это?" И если я не знала (а я очень быстро запоминала), отвечала сама себе: "Это ария герцога из "Риголетто", "Это Травиата", "Это финальная ария из "Чио чио сан"..."Сильва"... "Принцесса цирка" и так далее...
Дедушка, мама, если вы слышите меня там, где вы сейчас... Знайте, я благодарна, что мне открылся бесконечно прекрасный мир музыки, что я научилась ее понимать и чувствовать, что я не глуха к ее красоте.
Я люблю вас. Я буду помнить о вас всегда, пока живу.