Не скажу, чтобы меня всегда тянуло туда. Но память по сейдень сохраняет множество картин военного детства, среди которыхвпечатления сорок пятого года - самые волнующие и яркие. И воттолько теперь, по прошествии пятидесяти трех лет, я вдруг будтоспохватился и задал себе простой вопрос: а почему, собственно,ты ни разу не догадался наведаться в те достопамятные тебе места?Тем более что раньше это сделать было значительно проще, чемтеперь.
Мысль эта глубоко засела в мое сознание, и я решил, что каковы бы ни были нынешние трудности, а хотя бы дня на три съездить вКалининградскую область мне надо. Обязан просто! Ведь что ни говори, а там моя вторая родина. Именно там я возродился к новой жизнипосле освобождения из фашистского плена.
Два или три послевоенных месяца, что я провел в Подсобном хозяйстве близ города Рагнита (ныне г.Неман) - это счастливейшеевремя моего детства. Как же не побывать там? А затем съездить и вМетгетен (мне еще предстояло узнать его нынешнее название), чтобыувидеть, как выглядит теперь то место, где располагался тот концлагерь, из которого я вышел на свободу.
С каким чувством я мог отправиться в такую поездку? Действительно, с таким, будто еду в свой незабываемый тысяча девятьсотсорок пятый год. Хотя надо сказать, что однажды я все-таки уже побывал в Калининградской области. Но тогда у меня не было возможности ехать туда, куда захочу. Дело в том, что в пятьдесят третьем я был призван в армию и по воле судьбы меня забросило служитьименно в Калиниградском военном округе. Тогда я познакомился лишь сполуразрушенным Калининградом да несколькими городками области,куда переводились части, в которых мне довелось служить.
В те годы не было принято афишировать свое пребывание в фашистских концлагерях. Вот помалкивал и я. Мало того, у меня не появлялось желания побывать на месте концлагеря. Да и сознание того,что я снова в Восточной Пруссии, меня тогда сильно угнетало. А вотв Подсобном хозяйстве побывать хотелось. Но преодолеть себя и обратиться к командиру части с просьбой о предоставлении мне такойпоездки я не мог. Да и вряд ли меня бы тогда отпустили...
Теперь я ехал в Калининградскую область в приподнятом настроении. И только слишком частые ночные проверки документов на границах Белоруссии, Литвы и России "заземляли" меня. "Понагородилитут огородов! - грустно думалось мне.-великая страна распалась на удельные княжества. Вот уж порадовался бы мерзавец Адольф! Ему бы тогда действительно ничего не стоило одержать над нами победу. Голыми руками передавил бы нас всех... А Европа между тем стирает свои границы,объединяясь вединую семью высокоразвитых государств. Одним словом, кто-то теряет, а кто-то находит...".
В Черняховск мой поезд прибыл рано утром. До автобуса на Советск было еще около трех часов. И я с большим любопытством и нараставшим волнением отправился побродить по улицам города. Должен признаться, что меня ни на минуту не покидало ощущение, будтоя не в Калининградской области, а в Восточной Пруссии. Оно и понятно: меня ведь влекло сейчас в сорок пятый год!
То немногое, что я успел увидеть в Черняховске, оставило вомне двойственное чувство. С одной стороны, я видел типично прусскийуютный городок, черты которого замаскировать никак невозможно, даи не нужно. А с другой стороны - уже чисто наши, русские, провинциализмы и, извините, запущенность, с которой бы стоило бороться,да, как видно, средств на это у города не хватает. Ну что ж! Болезнь известная. Особенно теперь...
До Советска автобус шел два часа по живописной дороге, обсаженной вековыми деревьями. Эти дороги мне хорошо помнились послужбе в армии. Тогда мы, бывая на учениях, много колесили по ним,в том числе и близ Черняховска. Хутора и деревни встречались всякие: и аккуратно прибранные и изрядно запущенные. И во всем обнаруживались признаки немецкого стиля. Даже некоторые новые домикистроились явно под немецкую старину. Но большинство новых строенийникак не вязалось с местным колоритом и не создавало нового привлекательного стиля.
В Советске на автовокзале я сразу же пересел в автобус, отправлявшийся в город Неман. Дорога до него была исключительно ухоженной, уютной, курортной. Я во все глаза глядел в окна, чтобы непропустить усадьбу былого Подсобного хозяйства. Но за пятьдесяттри года деревья здесь так мощно выросли, что заметить за нимизнакомые строения оказалось просто невозможно. И через каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут автобус примчал меня в Рагнит, то
есть, простите, в Неман.
Боже мой! Солнечным и теплым июльским днем тысяча девятьсотдевяносто восьмого года я взволнованно вступил в прекрасное лето победного сорок пятого.
Вот она, та развилка улиц, где в сорок пятом три огромных яр-
ко раскрашенных фанерных флага с тремя, тоже фанерными, солдатами,взявшимися за руки, олицетворяли страны-победительницы фашистскойГермании: СССР, США и Англию! Теперь на этом месте я увидел универмаг "Нива".
Отсюда, от этой столь памятной развилки улиц, мне уже не составляло труда дойти до Подсобного хозяйства. Я даже и не уточнял у прохожих дорогу. Шел уверенно, как к себе домой. И знал, что идти мне совсем недолго. И верно! Минут через десять в том месте, где мне и представлялось, я увидел сквозь заросли сада большой белый дом с высокой башней. Сомнений не возникло: передо мной была та самая усадьба, которая мне так хорошо помнилась все с тех пор прошедшие пятьдесят три года. И меня охватило такое волнение, что
впору было ущипнуть себя и проснуться: настолько невероятным казалось мое здесь появление.
Тогда я с матерью и сестрой был доставлен сюда по распоряжению советских военных властей где-то в конце апреля. Недели черездве после освобождения из концлагеря. Белый дом и тогда выделялся из крон парковых деревьев толькосвоей башней.Но вся усадьба бывшего богатого немецкого поместьябыла видна издалека, так какстояла на открытой местности. По сторонам шоссе Тильзит-Рагнит росли маленькие, видно, совсем недавнопосаженные деревца. Весь Рагнит от поместья просматривался как наладони. Усадьба была обнесена красивой железной оградой, за которой кроме белого хозяйского дома стояли различные краснокирпичные строения, добротные, возведенные, видно, еще во времена кайзераВильгельма, а то и раньше. Стоял там и жилой дом, предназначавшийся, вероятно, для прислуги. В него-то нас и поселили вместе с другими семьями недавних лагерных заключенных.
Мне тогда было около одиннадцати. Моему другу Васе, мальчикуиз Белоруссии, с которым мы были вместе и в концлагере, лет тринадцать. Самый прекрасный возраст детства, когда все окружающеевоспринимается остро, бескомпромиссно и впечатлений впитывается всознание много, быстро и глубоко - на всю жизнь!
Детворы в Подсобном хозяйстве собралось довольно много, таккак семьи прибывали сюда и после нашего приезда. Так что нам, пацанам, скучать не приходилось. Предводителем нашей мальчишескойвольницы стал, как самый старший, именно мой друг Вася. Васю мыслушались, полагаясь на его опыт и практичность.
Теперь, в девяносто восьмом, все у меня началось с удивленийи достаточно грустных размышлений. Прежде всего удивило, чтос шоссе я смог пройти к главному дому усадьбы прямо через парк -красивой ограды уже не существовало... Сам "барский" дом оказался значительно меньше, чем предсставлялся мне в сорок пятом. Но это понятно: выросли деревья, вырос я сам, а вместе со мной изменилисьи мои представления о размерах окружающих предметов. Вспомнилось:"Когда деревья были большими...".
Еще больше удивила башня дома: она оказалась не круглая,апрямоугольная. У парадного крыльца не было колонн. И ступени к парадной двери стали значительно уже. Появились хилые перильца. Ступени,как я потом выяснил, за полстолетия не раз реставрировалисьи переделывались. Что касается колонн и круглой башни, то они наслоились в моем представлении о барских домах уже в послевоенныегоды, когда я учился в школе и видел на репродукциях картин красивые дворцы русских помещиков.
Мне четко помнится обширный, отлично ухоженный двор усадьбы,но и он оказался значительно меньших размеров, а главное - удручающе запущенным. Тут уж я не мог ошибаться... На месте краснокирпичного дома с крутой крышей, в котором мы тогда жили, стоял низенький полуразрушенный сарай. Позже я узнал, что дом тот давносгорел. Да и вообще в усадьбе было несколько пожаров. Может быть,даже сам хозяйский дом уцелел только чудом.
Грустно!... А я, когда ехал сюда, мечтал увидеть процветающеехозяйство. О том, что здесь все годы советской власти (то есть спослевоенных лет) существовал крупный плодопитомнический совхоз, яузнал из Большой советской энциклопедии. Местные жители подтвердили, что да, существовал. Вплоть до 1998-го года. А теперь вот пре-
образовался в коопхоз "Неманская аграрная компания". И - пока не процветает...
Я походил по всей усадьбе, что-то узнавая сразу, что-то совсем не узнавая. Обошел и вокруг пруда, на котором мы, мальчишки,гоняли плавучую беседку и ловили рыбу. За пятьдесят три года пруд,кажется, изменился совсем немного: как был уже тогда давно нечищеным, так таким и остался на все времена. Только исчезла беседка. Но вода стала чище, и рыба не держалась на поверхности, хватаяхоботками воздух. Или, может быть, ее теперь и вовсе не было. Незнаю...
Затем я зашел в хозяйский дом, в котором раньше размещалосьправление совхоза, а теперь коопхоза, и в течение полутора часовбеседовал с двумя приветливыми женщинами, сотрудницами правления.С их помощью я уточнил кое-какие детали из своих воспоминаний иузнал немного об истории совхоза.
Совхоз сформировался на базе подсобного хозяйства в/ч 32126еще в 1947 году. И я сразу задумался: а не является ли эта воинская часть тем же "юридическим лицом", что и Подсобное хозяйствоФЭП 165? И почему начальник Курныгин определил свое Подсобное хозяйство аббревиатурой ФЭП, если она расшифровывается как "фильтро-эвакуационный пункт"? Нас, что-ли, тогда тоже "фильтровали"?По-видимому, да! Но у меня нет никаких претензий к руководствуПодсобного хозяйства. Видно, не оно этим занималось. И как-то неощущалось, что таким делом вообще кто-то занимается. Я бы об этомузнал от своих близких если не сразу, то по крайней мере в последующие годы жизни. И никогда за всю свою жизнь я не испытывал насебе каких-либо затруднений, связанных с моим лагерным прошлым.
Но вот по прошествии стольких лет меня часто стала мучить жажда поиска документальных подтверждений моего пребывания и в бывшем немецком имении, и в концлагере близ Кенигсберга. Обращения в центральные московские и ленинградские архивы недали мне ничего. И я решил поискать что-нибудь непосредственно на местах.
Сотрудницы правления выразили сожаление, что я неприехал сюда хотя бы пару лет назад, когда еще был жив старый директорсовхоза. Он бы мог много рассказать об истории этого хозяйства и осудьбе архивных документов. А нынешний директор - молодой парень,и вряд ли он может быть мне чем-нибудь полезен. Да его и нет вправлении: уехал по делам.
Жаль!... А я еще надеялся для полноты впечатлений переночевать здесь в доме, в котором жил в сорок пятом. Но дома того уженет... Ностальгические чувства вызывали во мне щемящее беспокойство. Хотелось как можно больше узнать о прошлом и нынешнем состоянии этого хозяйства. И в то же время не хотелось новых разочарований. Не хотелось, чтобы на детские романтические впечатления накладывалась обшарпанность нынешнего неустроенного быта. Но я все-таки этак осторожненько, почти робко, спросил, а что же сейчас в башне этого дома? А ничего! - был ответ. Но ведь там размещалась прекрасная библиотека! О библиотеке они ничего не слышали... И мне не захотелосьпросить у них показать мне помещения "дворца". Я уже не рассчитывал увидеть что-либо интересное. Да и неудобно как-то было. Но зал,где в сорок пятом нам показывали кино, я все-таки увидел. В нем итеперь проводятся вечера отдыха и торжественные мероприятия. И даже
рояль многие годы стоял на том же месте. Только недавно "пропалкуда-то"...
Да, из правления коопхоза я вышел изрядно разочарованным."Что имеем - не храним, потерявши - плачем" - грустно повторялосьв сознании. Но ведь главным, за чем я сюда приехал, было то,чтобы освежить в памяти счастливые мгновения детства! И я еще разсо светлым, но щемящим чувством обошел весь двор, пруд и парк,заглядывая во все уголки и всюду - увы! - обнаруживая запустение.Один только "барский " дом еще сохранял следы своего былого великолепия. По крайней мере, во внешнем своем виде.
Побывал я и возле того краснокирпичного дома, в котором мынашли убитого советского солдата. Дом этот тоже оказался всеголишь небольшим домиком. За пятьдесят три года он будто вросв землю. Но крыльцо было узнаваемо, а напротив через проселочнуюдорогу, что вела к реке Неман, на месте могилы солдата росли триогромные березы. Я узнал у нынешнего хозяина дома, что останки похороненного здесь солдатабыли перенесены несколько лет назад в братскую могилу в городе Немане. Жаль... Мне так хотелось поклониться праху именно этого солдата и именно на этом месте!
В Рагнит-Неман я возвращался с таким чувством, будто во второй раз расстаюсь со своим детством и с твердым намерением завтраже побывать здесь снова. Но, переночевав в Неманской гостинице, яна другой день заглянул в "Подсобное хозяйство" только под вечер.
Прежде всего, мне надо было наведаться в Неманский муниципальныйархив. К сожалению, беседа с его сотрудницами дала мне совсем немного. Узнал только немецкое название хозяйства - Альтхов-Рагнит, да советское - Метгетена, где был "мой" концлагерь - это теперь поселок Александра Космодемьянского. О наименовании поселка можно было и догадаться: я знал, что Саша Космодемьянский погиб близ Метгетена, освобождая Сашу Осиновского.
Архивных документов, относящихся к сорок пятому году, в Неманском архиве, как и следовало ожидать, не оказалось, и мне былорекомендовано обратиться в областной архив. Но я, "для очистки совести" решил заглянуть и в архив города Советска. Побродив немного по бывшему Рагниту, вспоминая знакомые мне уголки, я сел в автобус и отправился в Советск. Однако и в советском архиве меняничем не порадовали. А надежда на областной архив у меня и вовсене было, так как из него уже получал письмо у себя в Минске с отрицательным ответом. Походил я по Советску, удивляясь его опрятности и, можно сказать, бережному сохранению архитектурных приметисторического прошлого, и только ближе к вечеру отправился обратнов Неман. По дороге заглянул в Подсобное хозяйство "Альтхов-Рагнит"(оно же совхоз "Неманский", оно же коопхоз "Неманская аграрнаякомпания") и еще раз грустно обошел всю усадьбу, ни с кем невстречаясь и, следовательно, ни с кем не разговаривая. А надо было бы! Очень надо было! Да только времени на это у меня уже не оставалось: на другой день я должен был ехать в Калининград, а оттудавечером - к себе домой, в Минск. Из Немана я выехал в шестом часу утра и в девять автобус остановился на привокзальной площади Калининграда. На автовокзалемне сказали, что поселок Александра Космодемьянского, оказывается,находится в черте города, и доехать до него можно троллейбусом. И я сразу же туда отправился. В пути я во все глаза смотрел за окна в надежде увидеть что-то знакомое. Вобщем-то, это было достаточно наивно, но, как видно, так уж устроенчеловек: ему всегда хочется чего-то большего, чем дает реальность.
По сторонам живописной и прекрасно ухоженной магистрали мелькало много озер. И это меня озадачивало. Мне казалось, что тогдаих не было. Троллейбус завез меня в самый дальний угол Метгетена,противоположный предполагаемому мной месту расположения концлагеря. Я вышел и наугад пошел в сторону шоссе Калининград-Балтийск. Ине ошибся. Правда, идти пешком пришлось довольно долго. Попутчикиуказали мне, как найти в лесу могилу Александра Космодемьянского,праху которого мне тоже очень хотелось поклониться. Но найти ее мне таки не удалось. В лесу и на шоссе не оказалось ни одного указателя.Странно! По словам местных жителей, память об Александре Космодемьянском здесь свято хранится. К его могиле приходят даже новобрачные, как в крупных городах к Вечному огню. А приезжему человекунайти к нему дорогу почти невозможно...
Уже порядком обессиленный, вышел я на шоссе Калининград-Балтийск и побрел в сторону Калининграда, надеясь, выйдя из леса,оказаться как раз напротив того места, где в годы войны располагался концлагерь. Но идти опять пришлось достаточно долго. И когдаменя догнал автобус, я не выдержал и поднял руку. Шофер с готовностью затормозил и впустил меня в салон. Через несколько минутезды мы действительно выехали из леса. Слева промелькнули домаМетгетена и за ними озеро, а справа - пустырь, поросший высокойтравой и кустарником. И я решил, что это и есть место бывшегоздесь концлагеря. А озеро напротив - место виденного мною тогда карьера. Ну что ж! Этого впечатления и достаточно! - решил я. В концеконцов, концлагерь - не для приятных воспоминаний. Здесь ябыл, может быть, на волосок от гибели. Причем за пять минут до освобождения.
В Метгетенский концлагерь нас привезли, вероятно, в ноябре 1944 года. От дня прибытия в памяти осталось впечатление первого негусто падавшего снега.
Однако здесь мне надо хотя бы кратко обозначить весь маршрутмоего невольничьего путешествия до этих мест. Начался он в Брянском лесу, где в мае 1943 года во время карательных акций противпартизан немцы нас взяли в плен и, по счастливой случайности нерасстреляв на месте, отправили сначала в наш родной Трубчевск, затем в Брянск, а оттуда в Латвию. В городе Резекне нас поместили вконцлагерь, где и продержали до осени. А осенью многих работоспособных заключенных распределили по латышским хозяйствам в качестве
бесплатной рабочей силы. Но латыши приняли нас весьма и весьмадоброжелательно. И в течение целого года мы у них отлично питалисьи охотно работали. Так что ко времени, когда фронт вплотную приблизился к Латвии, мы хорошо окрепли после изнуряющего голода впартизанском лесу и в резекненском концлагере. Мы уже радовалисьвместе с хозяевами близкому освобождению. Но не тут-то было! Понаехали эсесовцы, позабирали по хуторам всех невольников и зачастую
вместе с хозяевами погнали на запад. В Лиепае нас погрузили в грузовой морской транспорт и ночным караваном судов доставили в Пиллау.Там посадили в вагоны и привезли в Кенигсберг. В Кенигсбергевсех в очередной раз переписали, пересортировали и распределили поконцлагерям. Так я с матерью и сестрой оказался в Метгетене.
Бараков в этом лагере, мне так теперь думается, было не такуж много. И, кажется, не было даже сторожевых вышек. В отличие отмногоярусных длинных нар в резекненских бараках, здесь попарно рядами стояли только двухэтажные досчатые койки. Народ в этом лагереподобрался тоже совсем не такой, как в резекненском. Здесь меньшебыло стариков, женщин и детей. Основной контингент заключенныхсоставляли молодые и сравнительно молодые мужчины чуть ли не всехевропейских национальностей. Но, может быть, больше было все-такиславян. Разделения на мужские и женские бараки, кажется, не было.В нашем бараке находились в основном мужчины и несколько семей сженщинами и детьми всех возрастов. Там я и познакомился со своимбудущим другом Васей.
Взрослых, мужчин и женщин, возили на строительство оборонительных сооружений, а детвора бесцельно блуждала по лагерю почтибез всякого присмотра. Правда, меня не выпускала из вида мама,которую определили на лагерные работы.И лагерь охраняли и возили людей на работу исключительно однитолько немцы-инвалиды. Может быть именно поэтому режим в лагере неотличался строгостью. Не было здесь ни перекличек, ни виселиц, никрематория, ни вообще каких-либо показательных экзекуций. Во всяком случае я этого ничего не видел. Одним словом, нам крупно повезло, что мы попали именно в этот концлагерь.
Я даже успел там немного походить в "школу". Утром через распахнутые ворота мы беспрепятственно выходили из лагеря и шли вМетгетен. Для этого нам даже не выдавали никаких аусвайсов. Истаршие и младшие шли обычно вместе тесной стайкой, так как мы нина минуту не забывали, что находимся на вражеской земле."Школа" представляла собой тоже барак, но разделенный на комнаты-классы, столовую и кухню. Меня,так как я умел читать и писать, определили в третий класс. Но в небольшой комнате, где мы размещались, было сразу несколько "классов". Младшие сидели справа отвхода, старшие - слева. А "учил" нас всех один "пан наставник", поляк, хорошо говоривший по-русски. Преподавал он всем русскую грамматику и арифметику. Кажется, больше ничего. Я даже немецкой речине слышал в классе. Тетрадей пан наставник, как видно, и не проверял вовсе. Скорее всего для него самого важно было только то, чтодети получают обед, да и сам он с ними подкармливается. Я уж, конечно, не помню, какое там для нас готовилось меню. Но вот что была каждый день маленькая булочка с вложенным в разрез кусочкоммаргарина и чашка фруктового чая с сахарином - это мне запомнилосьотлично. Уж это была просто роскошь!
Вероятно, в Метгетене существовала некая благотворительнаяорганизация, которая пыталась уже тогда как-то заглаживать страшную вину немцев перед народами Европы. Я помню, как по классам однажды ходила комиссия, состоявшая из нескольких немолодых женщин сблагообразной древней старушкой во главе. Когда они вошли в нашкласс, мы встали и дружно проорали подготовленную заранее песню:"Скакал казак через долину, через нагорные края...". Старушкавыслушала, благосклонно покачивая головой, сказала:"Гут, гут!" ипоскорее убралась со своей компанией на свежий воздух.
Но лакомиться булочками с маргарином нам довелось недолго.Может быть, с месяц или полтора. Да я еще и не помню, ходили ли мыв эту школу каждый день. И закончилась наша "учеба" так же неприметно, как и началась. Низко-низко над Метгетеном все чаще сталипроноситься краснозвездные самолеты. Никто по ним не стрелял. Встороне Кенигсберга каждый день слышалась канонада. На улицах Метгетена появилось много военных немцев. Какая уж тут могла бытьучеба! Приближалась давно ожидаемая развязка. Вот-вот, еще немного, и мы будем у своих.
Когда фронт был уже совсем рядом с Метгетеном, засуетилосьлагерное начальство. Стали что-то вывозить из лагеря. А однаждыпод вечер вдруг раздалась команда всем заключенным выходить из бараков с вещами.
С вещами под вечер! Все поняли, что это очень опасно...
Стали заключенных строить в колонны и уводить куда-то в сторону леса. А в лесу что? Вдруг - расстрел!
Вот и мы втроем уже в колонне. Накрапывает мелкий дождь. Впереди над лесом туманная мгла надвигающейся ночи. А охрана колонны, кстати, не лагерная. Не инвалиды безрукие да безногие, а вполне здоровые мордастые автоматчики. Правда, их мало на колонну. Исобак с ними нет. В хвосте колонны охраны вообще не видно. И людииз хвоста колонны стали убегать. Мы тоже в хвосте. И тоже убегаем.
Все! Нас не видят! За нами не гонятся! Мы уже в переулкахМетгетена. А куда ж теперь? Да вон в тот барак! Туда как раз и бегут люди. И мы за ними.А в бараке уже полно народа. Барак не лагерный, разбит намного больших и малых комнат. Во многих комнатах стоят железные печки. И даже каменный уголь есть. Можно переждать до приходаКрасной Армии. Только вот неясно, сколько ждать придется. И чтоесть будем? Может, вымереть успеем?
Народ возбужденно толкует обо всем этом, а в глазах светитсянадежда на скорое освобождение. Мое детское воображение, помню,поразило тогда в людях соединение воедино чувства страха и праздничности. Ведь над всеми нами еще продолжала нависать смертельнаяопасность, а сердца уже волновала радость Победы над ненавистнымврагом.
Однако утром в барак являются немцы с переводчицей. Они требуют, чтобы мы немедленно покинули барак. Но никто добровольно нерешается уйти отсюда в опасную неизвестность. Немцы насильно невыгоняют и удаляются восвояси. Но предупреждают, что отныне выходиз барака для нас воспрещен. В любого, кто появится на пороге, онибудут стрелять без предупреждения. А выходить надо было! За снегом. У нас не было еды, но какможно было обойтись и без воды! И люди первое время выходили. Покане убедились, что немцы не шутят: несколько человек было убито,несколько ранено.
Еще раз приходили немцы. Опять угрожали. Положение становилоськритическим. Ни еды, ни воды и свирепые автоматчики на улице. Надобыло что-то делать. И дня через три люди небольшими группами сталипокидать барак, воспользовавшись задним выходом, который, ксчастью, простреливался реже. Предполагалось, что линия фронтапроходит уже как раз через Метгетен и можно быстро добраться досвоих. Видно, в бараке были свои разведчики. Правда, никакой боевой перестрелки почему-то не слышалось. В Метгетене стояла напряженная тишина. Гул войны доносился издали, со стороны Кенигсберга. Короткими перебежками двигались мы по метгетенским задворкам,ведомые двумя или тремя энергичными и, как видно, опытными мужчинами. И ни разу нам вдогонку не прогремели выстрелы.
И вдруг - Вот они! Советские солдаты! - радость освобождениявмиг захлестнула нас. Но эти ребята пока оказались только разведчиками. Они показали нам дорогу и исчезли в переулках. А мы черезнесколько минут вышли в реденький сосновый лесок, и перед нами натропинке предстал во всем своем непритязательном великолепии рядовой солдат Красной Армии.
Прошло пятьдесят три года, а я помню его облик так ярко, будто вижу в свете юпитеров на сценической площадке. Свет излучалаего добрейшая, широчайшая улыбка на скуластом лице. Скорее всего,это был казах. Не по-зимнему смуглый, небольшого роста, в смятойшапке-ушанке, видавшей виды, в стеганом ватнике и в огромных валенках. Он тоже указал нам дорогу и посоветовал не задерживаться,так как здесь действительно передовая линия фронта.
Уже через минуту мы видели других наших солдат, таких же приветливых, улыбающихся, смеющихся. Но лица их, увиденные мельком,забывались сразу же. А лицо казаха до сих пор стоит перед глазами,будто я увидел в нем тогда самого Господа Бога. Это он! Он своей такоймирной, радушной улыбкой и широким жестом руки открыл нам дорогудомой!
Итак, свершилось!
Теперь, на основании исторических сведений, я могу сделать вывод, что линию фронта мы перешли не позднее двенадцатого апреля,то есть, скорее всего, накануне начала наступления на Земландскомполуострове. А Кенигсберг, как известно, был взят штурмом девятогоапреля. Значит, из концлагеря немцы вывели нас как раз в один издней штурма или сразу после его завершения.
... Потом было несколько дней переходов и автомобильных переездов по прифронтовым дорогам от одного пересыльного пункта к другому. Мы двигались на восток, то и дело встречая на своем пути,ужасающие картины разрушений и смерти. Особенно крепко врезался впамять тяжелый "аромат" войны. Нам нередко встречались немецкиевоенные "кладбища", представлявшие собой огромное количество трупов, уложенных прямо на снег и только слегка присыпанных сверхусосновыми ветками. Но зато у изголовья каждого трупа торчал фанерный крест со свастикой наверху. Погода стояла сырая, и удушливыйсмрад преследовал нас многие километры. Подражая Ремарку, я, пожалуй, мог бы сказать, что смерть в Восточной Пруссии пахла иначе,чем в России.
Вероятно, к концу апреля нас доставили в Тильзит, а оттуда ужена следующий день - в Подсобное хозяйство. И только там мы полнойгрудью вдохнули воздух наступившего для нас мирного времени. Мыдействительно возрождались там к новой жизни. Все в нашем будущемказалось нам прекрасным, ярким, солнечным. И даже сами дни и месяцы, проведенные в Подсобном хозяйстве, остались в памяти исключительно только безоблачными, будто вовсе и не было тогда пасмурныхдней.
К сожалению, непосредственно на Калининград у меня оставалосьсовсем немного времени. Но я успел порадоватьсяего чистоте иопрятности,умеренному шуму на улицах,приветливости горожан. Сочетание широких проспектов, уютных узких улочек,живописных парков,садов с прудами, широких водных артерий создавало неординарный образ современного и в то же время старинного города. Причем с необычной биографией.
В самом его центре грандиозно возвышается плакатно-помпезныйДом Советов, воздвигнутый на месте разрушенного войной Королевского замка. (Любили наши идеологи подобного рода замещения!). А неподалеку как-то даже неприметно, виновато-застенчиво протягивает к небу свою остроконечную башню знаменитый Кафедральный собор, у стен которого похоронен великий мыслитель Иммануил Кант.Теперь Собор интенсивно восстанавливается с весьма активной помощью потомков его былых прихожан. Чтят немцы память предков науже не своей исторической родине!.. Удивительно символическаясвязь времен: тевтонского тринадцатого века и советского двадцатого через отрезвляющее горнило двух мировых войн. Право, великийКант, видно, пересмотрел бы свои взгляды на "вещи в себе", увидеввсе это собственными глазами!
Да, здесь легко угадываются черты бывшего Кенигсберга. Хорошоли это или плохо? Убежден, что хорошо. Так как бесспорно полезно.Причем не столько любознательному туристу, сколько в качестве узелка на память любому грядущему политику, рассчитывающему на видноеместо в истории и не пренебрегающему ее опытом.
Как ни странно, присутствие в городе немцев не коробило меня,бывшего здешнего лагерника. Пусть ходят себе на здоровье! Пусть испытывают ностальгические чувства, но не забывают сурового урокаистории.
Меня коробило другое... И в Немане, и в Советске, и в Калининграде мне попадались стайки не очень опрятных детей (моего возраста в сорок пятом году), которые заискивающе клянчили дойчмаркиу импозантных немецких туристов.
Вот это ужасно! Трудно было бы вообразить себе в сорок пятом,что в конце столетия такое станет возможным... Ей Богу, комок кгорлу подступал от обиды. Я краснел, глядя на этих пацанов, таккак испытывал и за них и за себя чудовищное унижение.К счастью, попадавший в поле зрения негатив не мог испортитьмоего общего приподнятого настроения. Скорее я испытывал легкуюгрусть от того, что так быстро покидаю этот приветливый край, который полвека назад стал моей второй родиной. И я всегда с добрым чувством буду вспоминать и эту поездку, и как бы вновьпережитые лучшие мгновения детства.