Петух по имени Петя жил у бабки Евдондосьевны. Всем хороша была бабушка, добрая, цыплёнка не обидит, но по старости не могла держать она более трёх курей. Ухаживать за ними, убирать сарайчик, а пенсия не безразмерная, корм опять же... А Петя был таков, что три хохлатые, родимые до слёз, но всё же такие прикудахтавшиеся подруги казались ему несравнимой малостью относительно его невообразимо-петушиного, почти орлиного потенциала.
А тут ещё, словно на петушиный грех, выстроили рядом куриную ферму. По всей новейшей европейской технологии: с подогревом и инфракрасным излучением, с автоматической системой очистки, со специальным электрическим оборудованием для оплодотворения.
Петя свету белого невзвидел, как узнал об этом.
Часто и горячо он заговаривал с соседними петухами насчёт надругательства над нежной курьей природой, насчёт петушиного достоинства и дальнейшего сползания в пропасть, но те, лениво почёсывая клювом под оттопыренным крылом, отвечали ему так:
- Ты, Петруха, какой-то неугомонный. Мало того, что раньше всех на рассвете кукарекаешь, так ещё оппозиционные речи произносишь. Ты, Петруха, какой-то декабрист. А если мало тебе своих курей, иди в лес, найди дятлиху либо фазаниху, и морочь им психику сколько душе твоей угодно.
- Эх вы, чучелы вы длиннопёрые, одно название, что петухи! - серчал Петя.
И вот в одних из летних дней он отправился на разведку.
Зловещим бетонным концлагерем, вынырнув из кустов ракиты, предстала перед ним ферма. Он затаился в рытвине и наблюдал, как из угрюмых металлических дверей, скрежеща петлями, выходили мужчины и женщины, снова заходили, и всё казалось ему, будто тягостный мучительный стон доносится изнутри здания.
"Мучаются, бедняжки", - сокрушался Петя.
Выбрав момент, Петя шмыгнул через оставленную дверную щель.
То, что он увидел внутри, сбило его со всякого панталыку.
Никаких курьих казематов, никаких камер пыток он не обнаружил, а, напротив, увидел перед собою бесчисленные ряды чистых, выкрашенных в приятный бежевый цвет как бы насестов. С неба звучала райская музыка, то ли "Половецкие пляски", то ли ария Вольфрама из "Тангейзера". Короче говоря, это был курий эдем!
На насестах размещались куры.
Батюшки, такой красоты и в одном месте Петя не видел ни разу!
Он, конечно, видел яркие глянцевые журналы, где изображены человечьи курицы из Голливуда, Болливуда или Мосфильма, исполненные зубастых улыбок, силикона и ботокса, но чтобы вот так, воочию, в таком количестве...
Пробежав несколько шагов, Петя словно бы споткнулся, замер, от изумления разинув клюв.
И было от чего!
О, эти хрустальные глаза навыкат, эти спортивные и сексуальные окорочка, эти ярко-алые чувственные клювы! А нежно-розовые хохолки! Для чего они тут сидят, слушают музыку, вместо того, чтобы пойти на деревню, осчастливить какого-нибудь томящегося одиночеством петуха? В бедном и потрясённом Петином мозгу сам собою всплыл обрывок старого анекдота: "Вот проститутки, пока они голышом на гриле катаются, у нас в деревне топтать некого!" Петя поскорее отогнал эту непрошенную и грубую аналогию.
Надо сказать, что весь это бесчисленный сонм курьих красавиц воспринял Петю довольно своеобразно. Его рассматривали то одним глазом, то, кивающим движением повернув голову, другим глазом. Но во всех этих глазах читалось одно чувство - недоумение.
Перегнувшись через борт насеста, одна сказала:
- Какая странная и некрасивая курица. Худая, страшная, от неё так дурно пахнет.
- Вот-вот, - поддержала другая, - в жизни не видела ничего подобного.
А третья, со скандальной физиономией, вдруг объявила, с некоторым трудом подбирая слова:
- Гидота! Кацапьская провокация! Ми - европейски хохлатки, а это, ось побачьте, якась ординска наволочь!
Все эти обвинения навалились на Петю, как снежная лавина неожиданно накатывается на ни в чём не повинного скалолаза. Он растерялся. И, по всей видимости, от этой растерянности крикнул первое, что пришло в голову:
- Я не курица и не кацап. Я петух, и я хочу подарить вам любовь и нежность и вывести вас на свободу!
Последовала пауза. Надо сказать, довольно саркастическая пауза.
- Про какую свободу говорит это существо? - усмехнувшись, осведомилась первая.
- Петух? Вот странная фантазия, - сказала вторая.
- Это фейк! - потеряв всякую связь с языковой ориентацией, закричала третья.
И тут произошло то, на что Петя уж вовсе не надеялся.
Из средины ряда вдруг высунулась любопытная симпатичная головка и спросила, смешно округлив и без того круглые глаза:
- А что такое любовь?
И Петя принялся объяснять.
Он описал дивные лунные ночи, когда петушиное сердце не может найти покоя и рвётся выразить себя в песне. Он описал великую реку, до середины которой долетит не всякая птица, если, конечно, она не снабжена крыльями любви. Наконец, он описал тихое домашнее счастье, когда маленькие попискивающие жёлтые комочки с головой зарываются в мягкое, доброе, материнское.
И тут вдруг случилось следующее: та самая, любопытная, вдруг несоразмерно высунулась из-за кормушки, поражённая Петиным повествованием, взмахнула короткими крыльями, коротко вскрикнула и очутилась в объятиях Пети.
Все ахнули.
Петя крякнул, но удержал нежданно свалившуюся ношу, едва не вывихнув лапу.
Он заглянул ей в глаза. Она тоже, в свою очередь, заглянула в глаза Пете, ожидая увидеть там, по рассказам евро-подружек, жестокость, авторитаризм и куроненавистничество. Однако, увидела только восхищённую и влюблённую волну, заставившую отчаянно забиться её маленькое курье сердечко.
Клювы их раскрылись, Вагнер зазвенел со всей возможной отчаянностью...
Грянул резкий звонок, и вслед за ним чей-то ужасный голос оповестил:
- Внимание, не прикасаться к металлическим частям. Сейчас для оплодотворения будет пропущен ток низкого напряжения. Внимание, не прикасаться к металлическим...
Что-то коротко прогудело, затем щёлкнуло.
Красавицы, находившиеся в кормушках, разом завели остекленевшие глаза, в некой истоме заскребли лапками. Тела их сотрясла сладострастная дрожь. Кто-то осел набок, кто-то, коротко вскудахтнув, ткнулся головой в кормушку. Наступила тишина, даже Вагнер, как показалось, застеснялся и приглушил звук.
На полу, между рядов, произошло следующее:
- Значит, вот как у вас с курями обращаются? По-электрически? - жарко шепнул Петя.
- Да. Отпустите меня, авторитарист!
- Не отпущу. Вы можете меня клевать, бить крыльями, царапать когтями, но я вас не отпущу. Потому что я с первого взгляда полюбил вас.
- Ах, полюбил! Какие слова!
- Обыкновенные. Кстати, вас как зовут?
- Милка. Но я требую, чтобы вы...
- Милка, я знаю, что кажусь вам грубияном, но попробуйте поверить мне на одну минуту. На одну курью минуточку! Не знаю, получится ли, но я хочу вам показать настоящую петушиную любовь. Это вам не ток низкого напряжения. Это любовь высшего накала!
- Ах, любовь! Высшего напряжения...
Что дальше было - знает только один курий бог любви. Если есть у древних греков бог Эрот, у древних индусов - бог Кама, то почему бы не быть у курей, скажем, бога любви Цыпы?
По прошествии двух минут первая курица, помотав головой, сказала:
- Вот это я понимаю, это по-европейски. У меня от такого разряда сразу двухжелтковое яйцо, наверное, образовалось.
Вторая начала было:
- Я с вами категорически согласна, у меня...
Но была прервана громким и совершенно бестактным криком снизу. Кричала Милка. И такое нескрываемое торжество было в её голосе, такое ликование, что весь курятник обомлел.
- Прощайте, милые подружки! Вы не знаете, что такое настоящая любовь! Она не в электричестве! Она в свободе! В свободе рядом с любимым!
Тут уж все ряды курей перегнулись со своих насестов и попытались разглядеть, кто там кричит так дерзко, но ровным счётом ничего не разглядели. Две хохлатые тени метнулись к дверям и пропали.
Только третья курица, скандальная, вдруг пригорюнилась и промолвила:
- Бог вам в помощь.
И, всхлипнув, утёрлась кончиком крыла.
Дальше история о куриной любви и свободе как бы раздваивается.
Один апокриф повествует, что юная пара пришла обратно в дом Евдондосьевны. Там, натурально, был скандал, ибо ни прежние подружки, ни сама Евдондосьевна красивую Милку принимать не пожелали. Вмешался Петя. Он заявил, что ежели у родных пенатов оказывают такое неуважение и пренебрежение к его, Пети, семейному выбору, то он немедленно становится на крыло и улетает вместе с Милкой в дальние страны.
И что же вы думаете?
Улетел-таки, поросёнок!
Они с Милкой отрастили крылья, как у журавлей, научились курлыкать, потом поднялись в воздух осенней порою, когда летят по небу перелётные клинья, и смылись.
Боюсь сказать, кто был вожакам в той стае. Хотя, чего тут бояться? Плохой человек не полетит на дельтаплане, помогая неопытным. Разумеется, это может сделать только очень хороший, мало того - добрый человек.
Это первый вариант их житья-бытья в свободе и любви.
Согласно второму, говорят, что, поселившись у Евдондосьевны, новая семья жила мирно-дружно. Все куры подружились и сообща клевали червячков во дворе. А вот у Пети судьба не сложилась. Снова он затосковал, заскучал, и начал говорить соседним петухам, что вскоре намеревается сходить в виде экскурсии на страусиную ферму, открывшуюся в пяти километрах от деревни. Потом пропал. Да так и не вернулся.
Милка же, высидевши то самое - первое - яйцо, которое они обрели в краткий миг любви, подарила его бабке Евдондосьевне. И было то яйцо не простое.
Если я вам скажу, что потом к бабке присоединился соседний дед Пафнутий, что затем из города приехала внучка Маша со своим кошмарным бойцовским пит-буль-терьером по кличке Жучка, то вы, надеюсь, всё поймёте. И они били-били его, не разбили.
Эх, а это потому, что почти новогодняя сказка давно уже кончилась.