Аннотация: Приключения некоего господина Ч (известного по произведениям Н.В. Гоголя и М.А. Булгакова) в Новой России.
Дмитрий В. Осин
Третье пришествие господина Ч
'... на свете дивно устроено: весёлое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда Бог знает что взбредёт в голову'.
Гоголь. Мёртвые души
Доподлинно неизвестно, как очутился здесь этот господин. Может статься, что старый шаман на камланье растворил его в дыме колдовского костра и зашвырнул в иную реальность; или принесло его на странной машине Луи Седлового, изобретателя из сказочного института; а то и сам взял, проделал дыру в перепонке миров, да и пролез из своего параллельного пространства в наше. Как бы то ни было, но господин Ч оказался в России, в той, что нынче принято называть Новою, внезапно вылупившейся, как червяк из кокона, из России Старой. Это было третье по счёту его пришествие в мир людей. В первый раз ему помог появиться на свет длинноволосый худощавый человек в каком-то чёрном балахоне; во второй - некий влюблённый в женщину с зелёными ведьминскими глазами; наконец, в третий раз он вообще ни у кого не спросился, а таинственным способом всё организовал сам.
Был он не низок, но и не высок, не толст, но и не совсем чтобы... Я думаю, нет смысла полностью приводить описание его внешности, она известна слишком многим и за последние сто шестьдесят с лишним лет ни на каплю не изменилась. Разве только, не стало брусничного фрака с искрой, который пришлось сменить на деловой костюм, шкатулка с потайными отделениями превратилась в элегантнейший кейс, да ещё Селифан с легендарной брички был пересажен за руль самоходной повозки типа 'Жигули'.
И поехал, поехал почтеннейший Павел Иванович по хорошо ему известным местам и скоро остановился в небольшом городке неподалёку от Москвы. Очень нравились ему подобные городишки с их доверчивым населением, днями напролёт лежавшим на подоконниках с подсолнухами в кулаках. Он вышел из автомобиля, внимательно обсмотрелся и сразу же учуял, что лихие времена стоят в окружающем пространстве, переменчивые и непредсказуемые, то есть как раз такие, что очень по нраву подобным господам, коих принято называть господами 'особого рода'.
- Так! - значительно сказал Павел Иванович и сейчас же подошёл к стеклянному ящику, в котором увидел плотного, крепко сбитого человека, кривого на один глаз, с длинными, свисающими книзу усами, очень грозного. Человек этот ругательски ругал зарвавшееся благородное чиновничество и клялся, что если в будущий месяц положение дел в стране не улучшится, то он или сдерёт со всех чиновников шкуры и выпустит в подобном виде в открытое поле, или сам сложит голову на чугунку под проходящий паровоз. 'Это штука! - поразился господин Ч. - Какие опрометчивые обещания!'
- Кто такой выступает? - спросил он на всякий случай у подвернувшегося кстати Каленика.
Тот поднял на экран пьяные глаза и сразу стал бурчать:
- Хе, вот ты где, пан Голова! А что мне Голова? Я сам себе Голова! Я не посмотрю, что он Голова и брешет на каждом слове, собачий сын. Если он Голова, то не думает ли, что может вытворять всё, что ни выдумает его пустая голова? Чтоб его, одноглазого чёрта, асфальтовым катком переехало!
И с этими словами Каленик уплёлся на шатких ногах прочь.
- Так, - ещё раз сказал Павел Иванович и, сказавши это, немедленно отправился выведывать: кто в городке судья и не слишком ли лют; какой человек занимает должность прокурора и любит ли отдыхать на Гавайских островах; где проживает попечитель богоугодных заведений и каковы его общие умонастроения, и многое другое, необходимое для его дальнейших планов.
Зато же и узнал буквально всё, до самой мельчайшей мелочи, и наутро отправился на приём к градоначальнику. Сунул ему красненькую - не берёт, сунул беленькую - опять не берёт, сунул зелёненькую - взял и ещё попросил.
Вышел господин Ч из кабинета с громадным кредитом от городской казны на постройку некоего Капитального Строения и только стал размышлять, куда бы надёжно пристроить капиталец, как вдруг увидел знакомую фигуру в полосатом архалуке.
- Ба, вот ты где! - закричал Ноздрёв на всю улицу. - А я тебя, брат, обыскался по всему городу. Я туда, я сюда - нигде нету. А ты оказывается, свинтус этакий, вот где прячешься. Что, небось от градоначальника кредиты несёшь? Признавайся!
- Тише, тише, - замахал руками господин Ч. - Чего раскричался? Ведь люди кругом.
- Да что люди? Всё вздор, не от кого здесь таиться. Вот сразу видно, что двуличный ты человек: набрал полные карманы кредитов, а виду не подаёт. А я, брат, мог бы тебе крепко пособить в таком дельце. Я ведь вижу, что у тебя на уме.
- Да что же у меня на уме? Ничего и нет особенного...
- Вот врёшь, сейчас видно, что врёшь! Экий ты, брат... Но я тебя люблю, сам не знаю за что, но вот так люблю, что прямо сию секунду и расцеловал бы. Но в сторону. Насчёт твоих кредитов есть у меня к тебе следующее...
И поведал без малого фантастическую историю, что в некотором месте расположено замечательное акционерное учреждение, берущее у частных лиц деньги под небывалые проценты. Управляет там очень порядочный человек Сысой Фалалеевич Наврядли, а называется учреждение ха-ха-ха.
- Веселится, чёрт бы его побрал, - в сторону проворчал господин Ч и строго переспросил: - Извини, не расслышал. Название-то есть у этого учреждения?
- Да я же тебе про то и толкую. Называется оно на три буквы 'ха'. АО 'ХХХ'. А на слух вроде как смех. Понял?
Название насторожило Павла Ивановича своей несерьёзностью, и фамилия управляющего не понравилась: Наврядли, Несовсем, Неуверен... Доверили бы вы деньги человеку с фамилией Неуверен? Однако Ноздрёв был на редкость убедителен:
- Что тебе фамилия? С фамилии барыша не наживёшь. Я сам поначалу сомневался, а потом думаю: эх, где моя не пропадала! Заложил именьице, да все деньги и вбухал в дело. Вообрази, из пятидесяти тысяч сколько у меня сейчас? Ну, угадай?
- Право, не знаю.
- Мильон!
Ноздрёв расхохотался на Павла Ивановича, так как тот несколько переменился в лице.
- Говорю же - верное дело.
- Не знаю, не знаю... Как-то всё это подозрительно: Ха-Ха-Ха, Наврядли... Да ты, пожалуй, и прилгнул?
- А вот попробуй, так узнаешь! - рассердился Ноздрёв. - Вот нарочно попробуй и увидишь, прилгнул я или нет.
Распрощавшись с Ноздрёвым, господин Ч хорошенько обдумал услышанное и хотя держал Ноздрёва за пустого и ненадёжного человека, на сей раз решил последовать его совету, тем более что в короткое время самолично выяснил окольными путями справедливость его слов. Вот как получилось, что никакого Капитального Строения он строить не стал, а отнёс обналиченный кредит в вышеупомянутую фирму, где вежливые молодые люди деньги взяли с благодарностью и пообещали, что с каждого вложенного гроша получит втрое. Павел Иванович от удовольствия жмурился как выдра, поедающая треску, потирал ладони, ждал условленного срока и радовался, что угодил в такие благоприятные обстоятельства.
А денёчки, между тем, наступали жаркие, неспокойные. Народишко, подзуженный пробравшимся в Москву и обнаглевшим до последней степени Калеником, стал пошумливать, поругиваться да покрикивать, что, мол, не нужен никому такой Голова, что 70 лет без Головы жили и ещё 170 проживём!
- Мы сами себе голова! - повторяли на улицах мятежные речи Каленика. - Долой Голову! Дышло ему в пузо и вотум в ребро, бисову сыну!
Как всегда в подобных случаях, Голова стал несколько туговат на ухо. Он расширивал до предела одинокий свой глаз, пожимал плечами и переспрашивал с удивлением:
- Что такое?
Волнения расползались по Москве, как гангрена в теле больного, и вскоре достигли того члена государственного организма, который носил название Законодательного. Потерявшие чувство меры законотворцы устроили стихийный митинг, стали произносить в воздух туманные предупреждения, очень смахивающие на угрозы, и требовать, чтобы сей же час явился к ним Голова, дал полный отчёт своей деятельности, наметил планы на будущее.
Пан Голова немедленно откликнулся на просьбу, вышел к митингующим и очень наглядно продемонстрировал свои будущие планы, а именно: молча оглядел притихшее собрание своим злодейским оком, показал всем кулак и неторопливо удалился. По своей выразительности это выступление могло бы сравниться лишь с известной 'цветочной проповедью' принца Гаутамы из династии Шакиев.
Каленик неистовствовал!
Законотворцы скрипели зубами и теряли последние крохи благоразумия. Составилось даже нечто вроде заговора. Наконец под сводами великолепного белостенного дома, где заперлись заговорщики, прошелестело непонятное, но опасное слово 'импичмент'. От него содрогнулась московская земля и притихла в ожидании бед невообразимых.
Роковое слово достигло ушей Головы, он имел долгое совещание со своим старинным другом паном Винокуром, и через два часа после совещания на берег реки, где стояло гнездо бунтовщиков, была отряжена бригада вездеходным машин системы Пороховщикова, полдюжины стареньких мортир и одна катапульта с бактериологическими контейнерами-бомбами. На катапульту прикрепили лозунг 'Задавим заразу мятежа бубонной заразой'. Негласно по войскам был распространён приказ: во что бы то ни стало изловить сатану Каленика и живым доставить в Собакину башню Кремля, где Голова держал свою резиденцию. Началась осада.
И закончилась ровно через 18 минут.
Упирающегося Каленика, больного с похмелья и по обыкновению бурчащего что-то не лестное, привезли в Собакину резиденцию и поставили перед грозное око заклятого врага.
- Вот же и попался ты ко мне в руки, проклятый выродок, - нехорошо улыбаясь, вымолвил после долгого молчания Голова. - А знаешь, что я с тобой теперь сделаю?
Каленик, конечно, не мог этого знать и помотал головой.
- А я тебя принародно казню, как собаку, срублю голову и выставлю на столбе посреди Красной площади.
Каленику это крайне не понравилось и он снова забурчал:
- Да что же голова... У меня одна голова... Как же это можно, чтобы срубали головы за индивидуальные убеждения...
- Вот ты у меня почуешь, что бывает за убеждения! Я ж тебя...
Здесь Голову прервал пан Винокур, который сидел в сторонке с неизменной люлькой в зубах:
- Пожалуй, я бы не присоветовал тебе, кум, этого делать. Озлоблен на тебя народец-то, не гневи понапрасну. Припарить его плетьми с десяток разов, да и пусть идёт с Богом.
Долго обдумывал Голова слова Винокура, с неудовольствием отмахивался от клубов дыма из его люльки, морщился, сверлил Каленика острым взглядом, наконец вынес окончательное решение:
- Ладно. Ох и вынесла ж тебя кривая от неминучей гибели! Так и быть, прощу на первый раз. Но учти - только на первый.
Итак, Каленик вскоре был выпущен на свободу, и народ, ожидавший от Головы по крайней мере раздирания зачинщиков между двух берёз, вздохнул с облегчением.
За всеми этими авантюрами Павел Иванович не заметил, как подобралась к нему самому злая беда. Управитель АО 'ХХХ' Наврядли Сысой Фалалеевич оказался подлецом не навряд ли, а в точности, совершил покражу всех наличных денег и пропал, как волдырь на воде.
- Вот так так, - расстроено говорил сам себе господин Ч, вышагивая по тесному гостиничному номеру, - что за потусторонние дела творятся на Руси православной? Мошенник на мошеннике едет и мошенником погоняет. Объегорили! И кого? Меня, который... Эх, угораздило же повстречаться с Ноздрёвым в такой деликатный момент. Наврядли... Тьфу!
Впрочем, горевал он не долго, так как начались события вовсе демонические. В высокой степени справедливо замечание автора бессмертного романа о Дон Кихоте: когда хозяева грешат - дворня теряет всякий стыд.
Высокое чиновничество, обнаружившее к тому времени, что Голову всё чаще и чаще тянет в компанию к пану Винокуру, резонно решило таким обстоятельством воспользоваться. С Винокуром было заключено секретное соглашение, после чего тот, выбрав момент, подпихнул Голове под пьяную руку некий проект указа, содержание которого привело бы в ужас любого вменяемого человека. Полчаса Голова мучительно таращился в коварную бумагу, ничего в ней не понял и решил обратиться за помощью к одному своему доброму другу, живущему за океаном, мастеру давать верные советы и играть на сопелке. Набрав непослушным пальцем номер, он сказал в телефонную трубку:
- Здорово, друже. Слышу, ты не один. Опять Моники-гармоники?.. В сопелку, говоришь, дудеть учится? Гони-ка её в шею, у меня к тебе государственное дело.
Далёкий заокеанский друг был очень отзывчивым человеком. Он внимательно выслушал все сомнения Головы, порекомендовал указ подписать не мешкая ни секунды, а в заключение исполнил на сопелке его любимую песню 'Ревёт и стонет Днипр широкий'. Голова заплакал, выпил стакан горилки и подмахнул бумагу.
Высушив драгоценный документ, кругом забрызганный ароматным первачом, чиновные люди пустили его на публикацию, а после опубликования мигом распродали друг другу половину России со всеми её лесами и недрами по волшебной, придуманной ими самими цене. Вторую половину за небольшую мзду втихомолку растащили их дядья, кумовья, племянники внучатых сестёр и просто хорошие знакомые.
Павел Иванович своим чувствительным носом сразу уловил, откуда подувают манящие ветерки, сию же минуту продал на толчке Петрушкины шинель и тюфяк и на вырученные деньги приобрёл вертолётостроительный завод в одной соседней со столицей губернии.
И дело вроде бы наладилось!
Разумеется, производство никому не нужных вертолётов он прекратил, а стал выпускать бегающих по доске жестяных мышей на верёвочке. Коммерческим директором своего предприятия, которое получило несколько угрожающее наименование 'ВЧК' (Всероссийская Ч Компания), он назначил Собакевича, бурей новейших перемен поднятого со своих поместий и теперь мыкавшегося по городу в поисках доходного места.
- На этой должности необходим именно такой кулак, - рассудил Павел Иванович.
И справедливо же рассудил!
Собакевич взялся за дело основательно и всерьёз: в момент обстроил завод непробиваемой бетонной стеной; уволил к чёртовой бабушке всех бездельников и пьяниц; на ворота поставил вооружённых берданами дядю Митяя и дядю Миняя, которые стали беспощадно отлавливать вороватых работников. На контракты, заключённые Собакевичем, было любо-дорого взглянуть, явно прочитывалась в них недюжинная практическая сметка, добросовестность и знание всех юридических тонкостей.
Пик коммерческой деятельности Собакевича, выразившийся в запуске в производство механического кота, охотящегося на жестяную мышь, пришёлся на момент странного затишья во внутриполитической деятельности пана Головы. Тишина необыкновенная повисла над великой державой, сонная и коварная, как зелёная плёнка заглохшего пруда, но таящая под поверхностью своей потрясения и подлости неизъяснимые.
Проницательный Павел Иванович пробовал говорить с Собакевичем на эту тему, но тот, неподвижно уставив взгляд на угол письменного стола, отвечал упрямо и односложно:
- Не может такого быть.
- И всё же, думаю, стоит попридержать товарец.
- Нет, не стоит.
- Да ведь мне Егор Кузьмич по секрету что-то такое намекнул. Ведь он старый коммунист, не будет же врать?
- Этот? Это Гога и Магога! Продаст, обманет, ещё и пообедает с вами.
- Да ведь и Михал Михалыч про это говорил. Вот почти одними и теми же словами.
- Нашли кого слушать. Он даром что министр, а дурак такой, какого свет не производил.
Очень не спокойно было в те дни на душе у Павла Ивановича. И совсем уже он было решил не слушать Собакевича и приостановить все выплаты и поставки, как нечаянно - не иначе лукавый попутал! - взор его обратился на проклятый электрический ящик. Посреди экрана опять висело одноглазое лицо пана Головы, опухшее от частых бесед с паном Винокуром, и веским тоном втолковывало:
- Не надо ничего опасаться! Всё находится под моим жёстким контролем, и никаких резких изменений в финансовой политике не предвидится. Этого не будет, клянусь! И вообще ничего не будет. Это всё враки дьявольского Каленика! Готов прозакладывать на что угодно свой последний глаз, что ничего не изменится в ближайшие три года, а станет только лучше.
И ведь поверил ему господин Ч! Ах сердце, человеческое сердце, отчего не слушаешь ты доводов разума и слепо веришь разнообразной, наловчившейся убедительно врать сволочи?
Дав Собакевичу 'добро' на все деловые операции, Павел Иванович с неясным гнетущим чувством стал ожидать дальнейшего развития событий. Эти события не замедлили объявиться, и гораздо ранее трёх лет, а именно - через три дня. Собакевич уже отправил весь товар заказчику и готовился к производству новой партии, как вдруг ясным сентябрьским днём, как гром среди чистого неба, обрушилась на них катастрофа, выразившаяся в одном жутком звуке, похожем на выстрел из ружья.
- Как? Какой ещё вольт? - опешил господин Ч.
- Не вольт. Дефолт. Так написали в газетах.
Собакевич криво улыбнулся и стал разглаживать мёртвой рукой отворот своего парадного сюртука. Господин Ч вдруг дёрнул себя за короткие волосы на макушке и пронзительно вскрикнул, обращаясь куда-то к потолку:
- Вольт! Я этого и ожидал! Шулерский вольт! Ах, гадина! Подлейшая власть, играющая со всеми только порошковыми картами!
Собакевич продолжал убито молчать.
Начались страшные чудеса!
Каждый гривенник у них в руках оборачивался алтыном, каждый алтын - копейкой. В одночасье лопнул коммерческий банк, куда был помещён уставной капитал. Пришедшие в состояние овец на гекатомбе акционеры в слезах метались по административному зданию 'Всероссийской Ч Компании', небольшими табунчиками перебегали в государственные присутственные места, размахивали перед перепуганными сидельцами своими ценными бумагами, которые буквально на глазах превращались в обыкновенные подтирки. Стон прошёл по тысячелетней Руси, и сотряснулись небеса!
Многие и многие потерпели в эти памятные дни блестящее крушение, но, пожалуй, ни по ком не проехалась эта адская колесница с такой силой, как по Собакевичу, отдавшему делу не только все силы, но и неповоротливую, закостенелую душу свою. Видел Павел Иванович раздирающее сердце зрелище: этот человек-кулак, которого, казалось, ничто на свете не способно сломать, был побеждён необоримой силой и не то чтобы сломлен, но попросту расплющен в ладонь, да так, что не осталось в нём ни одной живой косточки. Чувство удивления и какой-то детской обиды навеки остались на его грубо вырубленном каменном лице.
Сам господин Ч, как и всегда в подобных неприятных случаях, оправился от потрясения довольно скоро и ничего кроме досады и злости не испытывал.
- Ах же, проклятый циклопус! - бранился он, вспоминая клятвы пана Головы, и прибавлял ещё некоторые слова, кои не везде прилично и выговорить; потом взглядывал на Собакевича и с жалостью прибавлял: - Да будет вам. Что ж поделаешь? Назад теперь не переиграешь.
Но утешительные слова уже ничего не значили для раздавленного человека.
Господин Ч, покидая руины великолепной 'Всероссийской Ч Компании', бросил прощальный грустный взгляд на медвежью фигуру своего бывшего коммерческого директора, в глубокой задумчивости застывшего возле обрушившегося бетонного забора и без остановки запускавшего по доске жестяную мышь на верёвочке. Ещё раз печально вздохнув, Павел Иванович крикнул Селифана и покатил далее по развесёлой стране, высматривая подходящее место, где бы можно было осесть и пить росу настоящего, не трепеща железных гвоздей будущего.
По пути решил заехать на ночлег и заодно попроведать старую знакомую Настасью Петровну Коробочку. Изменения, произошедшие в её наружности, очень поразили господина Ч. Голова, которую она прежде всегда держала несколько набок, теперь совсем свесилась на грудь, и исподлобья светился тусклый взгляд, как будто упрекающий в чём-то; фланелька на шее истрепалась до дыр, спальный чепец отсутствовал, и мягкие седые волосы неопрятно лежали на воротнике старенького салопа.
- Матушка, что такое приключилось с вами? - ахнул Павел Иванович.
Печальный рассказ её был не долог.
Крутые государственные перемены повлекли за собой крутые же перемены в личной жизни Коробочки. Коварная Фетинья тотчас по открытии железных занавесов убыла с Петром Неуважай-Корыто в Турцию, прихватив с собой две дюжины столового серебра и заодно всех дворовых девок, которых, по слухам, сразу же продала в басурманский вертеп. Непосредственно вслед за этим по соседству поселились двое молодчиков, Бобчинский и Добчинский, и оттягали всю принадлежащую её прежде землю, вплоть до пасеки и выгона. Судья, некто Гнус Антипович, на судебном заседании сердито объявил, что бумаги у неё совершенно не соответствуют новым требованиям закона, и прибавил, что, мол, зачем ей, старой, такое количество земли, и что поселившиеся соседи - очень и очень почтенные люди. При выходе из суда Коробочка видела, как один из этих соседей ласково треплет судью за жирную щёку. И, наконец, великолепно организованный 'шулерский вольт' начисто обесценил содержимое аккуратных пестрядевых мешочков, уложенных в глубокий комод, что называется, на чёрный день.
Господин Ч в самых сердечных словах выразил соболезнование таким напастям, после чего переменил тему и спросил хозяйку вообще о положении нынешних помещиков и купцов.
- И, отец мой, нету теперь ни помещиков, ни купцов.
- А кто же есть?
- Теперь заместо них какие-то аллигаторы.
- Что за аллигаторы? - удивился Павел Иванович. - Может быть, олигархи?
- Они самые. Русские, стало быть, богачи.
- Интересно, кто же эти русские богачи?
- Грабовский, Дроздовский, Худяковский и Цараперман. А главный у них - Анчоус.
- Святые заступники! А это кто такой?
- Рыжий дьявол. Злодей такой, что свет не видывал, архиплут и протобестия. Состоит на должности попечителя канализационных и прочих отхожих дел. Имеет в пиджаке своём такие страшные карманы, что в них помещается всё, что ни нашарит его вороватая рука. А чуть против него скажешь, сразу грозит перекрыть все сливные отверстия, и страна, кричит, в дерьме-то и потопнет!
Заинтересовался несказанно Павел Иванович этим самым неведомым Анчоусом, но подробности решил выяснить из другого источника. Кроме того, очень волновала его ещё одна проблема.
- У меня, матушка, к тебе серьёзное дело, - значительно произнёс господин Ч. - Я тут человек новый, многого ещё не понимаю, поэтому и хочу у тебя узнать: где бы можно подыскать себе какую-никакую службишку? Но такую, понимаешь ли, чтобы жалованье было соразмерно запросам человека моего положения, а делать ничего было бы не надо?
- Ишь ты, как завернул... Так сразу на язык и не вскочит. Погоди-ка маленько...
Коробочка долго и беззвучно шевелила губами, перебирая что-то в уме, наконец с сомнением вымолвила:
- Точно не скажу, но по всему выходит, что нужно тебе, отец мой, сделаться депутатом и ехать в Думу.
- Думу? Какую Думу?
Он, понапрягши память, стал вспоминать гимназический курс истории, и высветилось в его мозгу призрачное видение Петра Алексеевича, разгоняющего своей знаменитой дубиной перепуганных бородачей в боярских кафтанах. Затем грозного императора сменил новомодный поэт Тарас Шевченко, который сидел на крутом берегу Днепра и пощипывал струны на кобзе.
- Объясни, матушка, что за Дума такая? Боярская, что ли?
Коробочка слегка похихикала.
- Эк хватил, боярская... Бояр там отродясь не бывало. Там сидят слуги народа, стало быть, народные холопы, а значит Дума та - Холопская.
- И что же, вовсе ничего не делают эти народные холопы?
- Ничего. Днями целыми ругаются и ругаются. А жалованье такое, что все поголовно в заграничных картузах щеголяют.
- Где же, матушка, находится это райское место? Говори поскорее!
- В Москве, отец мой. Как проедешь Верблюжий мост, так сразу прямо и увидишь.
Засим, обуреваемый самыми сладкими предчувствиями, Павел Иванович пожелал хозяйке покойной ночи, завалился на знакомую перину, пускающую в воздух клубы перьев, и уснул.
Наутро он долго не вылезал из постели, так и сяк прикидывая в уме возможные выгоды и проигрыши коробочкиного варианта с Холопской Думой; выходило не плохо. В это время ноздрей его достиг манящий запах приготовляемой пищи. В предвкушении памятных по прошлому разу шанишек, скородумок, а главное - знаменитого пресного пирога с яйцом, господин Ч наскоро умылся и, чтобы убить время до завтрака, принялся перебирать содержимое заветного ларчика, изрядно пополнившегося за время пребывания в чудесной стране.
Сначала под руку подвернулись несколько афишек с приглашениями на музыкальные вечера. Поражали воображение названия певческих коллективов: 'Отломали ногу', 'Смертельный случай' и какие-то 'Дубинушки'. Вслед за ними Павел Иванович внимательнейшим образом просмотрел вынутый из некой газетки листок с объявлениями примерно такого типа: 'Интеллектуальная женщина отроческих лет выполнит любой вид массажа', 'Навестите двух сестричек-вакханок, Милку и Иску. Орфические ритуалы и дионисийские игрища' или непонятное 'Оралотерапия'. Под объявлениями помещались дагерротипы совершенно голых бабёнок с задорными глазами. Следующее сообщение было о том, что всемирно известный потомственный русский колдун и экстрасенс Пузатый Пацюк, имеющий лицензию Министерства Здравоохранения РФ, снимает заговоры, наговоры и приговоры, исцеляет на расстоянии пьянство, энурез, простатит, а также способен насылать порчу, то есть портить молодых несговорчивых девок и тиранов-начальников. Что ещё может делать этот жуткий человек, господин Ч не успел дочитать, так как Коробочка пригласила его к столу.
Он был очень удивлён, потому что вместо ожидаемых вкусностей на столе стояли две глубокие миски с жиденьким варевом, кастрюлька, в которой еле-еле прикрывала дно пустая перловая каша, три ломтя хлеба и посередине, на почётном месте, открытая банка килек в томатном соусе, такого гнусного вида, словно их уже кто-то жевал. 'Скаредничает, старуха,' - решил было Павел Иванович, но вскоре увидел, что это не совсем так. Коробочка сама съела чуть, из трёх кусков хлеба взяла себе один, самый маленький, на тарелку гостя выложила бульшую половину каши, а кильки вовсе не тронула, если не считать двух каких-то крошечных кусочков, выловленных из банки. Сама при этом прятала глаза, словно бы чего-то стыдилась, беспомощно шарила руками по краю деревянной столешницы, смущённо улыбалась в стену.
Завтрак закончился быстро. Павел Иванович ещё раз подробно расспросил Коробочку, как сыскать Холопскую Думу, облачился в дорожный макинтош и, выйдя на крыльцо, стал ожидать Селифана, который, отчаянно зевая, прогревал двигатель своей самоходной повозки. Хозяйка тоже вышла на крыльцо - проводить.
С опаской прислушиваясь к звукам, которые гулко, словно из бочки, доносились изнутри живота, господин Ч, не сдержавшись, подосадовал:
- Эх, матушка, завтрак у тебя, право... Будто и не ел ничего.
Коробочка на секунду замерла, потом лицо её сморщилось сильнее прежнего.
- Ты уж, отец, не гневайся на меня, - жалко пролепетала она. - Живу-то я сейчас не по-прежнему. Ходила в прошлом месяце в учреждение, просила чтобы пенсию увеличили, а там стаж какой-то требуют... А где его взять, этот стаж? Вот и приходится каждую копейку скопидомить, чтобы совсем ноги не протянуть. Уж, батюшка, извини меня, старую.
Павел Иванович необыкновенно долго молчал, затем хлопнул себя по лбу и с явной фальшью в голосе воскликнул:
- Вот же, чёрт бы меня побрал! - Коробочка боязливо перекрестилась. - Чуть-чуть не уехал! Я там у тебя, матушка, забыл... Бумагу одну забыл...
И он поспешно прошёл внутрь дома.
Через несколько минут господин Ч уже трясся на заднем сиденье автомобиля, и Селифан мчал его в направлении столицы. 'Что такое произошло? - недоумевал Павел Иванович. - Какая сила заставила меня совершить то, что я совершил? Ведь положил я себе раз навсегда не трогать тех денег, которых положено не трогать. В жизни моей не случалось чего-либо подобного'.
А Коробочка в эти самые мгновения задумчиво разглядывала лежавшие на столе смятые бумажки, и старые глаза её переполняла влажная печаль.
Ровно через год обнаружился любезнейший господин Ч в большом сером здании, но не в том, где некогда укрывался Каленик и про которое рассказывала Коробочка, а совсем даже в другом, находящемся в районе Браконьерской Шпалеры, неподалёку от Егоровского Трактира. С лацкана его пиджака ослепительно сверкал в глаза окружающим значок, удостоверяющий принадлежность к привилегированному депутатскому классу. Как удалось ему в такой короткий срок достичь желанной цели - загадка. Впрочем, если хорошенько подумать, ничего загадочного. Надо только не забывать, что и сама его благонамеренная внешность и приятное круглое лицо с румяными щёчками вызывали безотчётное доверие и симпатию. Кроме того, в приёмах своих он имел что-то солидное, высмаркивался чрезвычайно громко, обходительностью манер выгодно отличался от прочих кандидатов в народные избранники. Когда последние в своих пламенных предвыборных выступлениях ругались на правительство словами 'А пусть они идут на...' или 'А пусть они идут в...', то Павел Иванович вместо этого непременно произносил 'А не изволят ли они пойти на...' или 'А не изволят ли они пойти в...'. Избиратель был очарован немыслимой интеллегентностью. Так вот, если всё это принять во внимание, то и вовсе нет никакой загадки в том, что на прошедших выборах господин Ч с лёгкостью опередил всех своих соперников.
На первых порах то, что Павел Иванович видел в Думе, изумляло своей загадочностью. Где-то и у кого-то он читал описание Запорожской Сечи и теперь невольно сравнивал чисто литературную картинку со зрелищем сугубо реальным. Точно как в той полузабытой книге, лежал в кресле, развалившись как лев, дородный дядя в коверкотовом костюме и оглушительно храпел во все носовые завёртки. Собравшись прямо на проходе, что-то негромко обсуждали мужчины с телефонами возле ушей. Бочком протиснувшегося мимо них Павла Ивановича они оглядели равнодушно и на приветствие 'Здравствуйте, господа' нестройно ответили 'И вам здравствовать'.
Со всех сторон доносились до господина Ч обрывки таинственных фраз:
- Ба, Печерица! Ты опять тут! А мне, слышь, сказали, что упекли тебя в Рыбацкую Заводь...
- Кто видел Козолупа? Эй, Козолуп, отзовись... Да у него, обормота, моя карточка для голосования...
- Не выдержал я и рубанул ему всю правду-матку! Говорю, ты, Пидсышок, уже половину своей волости разворовал, совести у тебя нет! Пора бы уж и с другими делиться...
- А Кукубенка-то судили. Да. Лишили неприкосновенности и под суд. Получил он за все свои художества 36 лет условно. Да. Помилуйте, какая конфискация? Никак не можно...
Процедура неформального принятия Павла Ивановича в члены этого элитного сообщества также показалась на удивление знакомой. К нему приблизился огромный человек с наголо бритой головой и сказал отрывистым голосом:
- Добро пожаловать. Очень рад. Разреши представиться: Гурей Гуреевич Бандура. Новичок?
Господин Ч похолодел, всей своей деликатной душой уловив в не совсем приличном вопросе какое-то пренебрежение, если не целое оскорбление. Он молчал, не зная, что ответить. Бандура пристально смотрел ему в глаза и тоже молчал, затем махнул рукой:
- Ладно, сам вижу. В Думу веруешь ли?
- Верую, - сказал хитрый господин Ч.
- А в неприкосновенность депутатскую веруешь ли?
- Конечно.
- Собираешься ли исполнять то, что обещал избирателям?
- Э-э-э, - Павел Иванович замялся, - как получится... Я думаю, что не в этом главная задача...
- Правильно, - одобрил Бандура. - Выкинь к чёрту из головы все обещания заодно с избирателями. Мы здесь собрались чтобы дело делать, а не валять дурака. Теперь целуй депутатское удостоверение.
Так совершился полумистический обряд инициации господина Ч в думский орден. Во все житейские детали его ввёл тот же Бандура, который сидел в Думе третий срок и, слегка бравируя, называл себя 'стародумный зубр'. Он объяснил, что человек, находящийся на сцене за столом, самый здесь главный и называется спикером. В ответ на недоумённый взгляд Павла Ивановича, слабо разбиравшегося в иностранных языках, он пояснил, что слово английское и переводится буквально как 'болтун'. Рядом с 'болтуном' помещалась его ближайшая помощница (то есть 'болтушка'), шикарная женщина с выпуклыми формами и кукольно-розовым личиком - Зраза Пантелеймоновна Шероховатенькая. Бандура сообщил, что если 'болтуны' изредка убалтываются и сменяют друг друга, то Шероховатенькая, как истинная представительница прекрасного пола, не страдает этим недостатком, сидит крепко на 'болтушкином' месте и только меняет, как перчатки, своих начальников.
Ещё он рассказал, что все депутаты поделены на несколько куреней, которые непрестанно друг с другом воюют, и если ему, то есть господину Ч, не хочется как-нибудь случайно загинуть во время этих бурных сражений, то добрый ему совет: войти в тот или иной курень. Кроме того, существуют так называемые 'бодалы', которые, впрочем, могут числиться в любом из куреней. Они получают дополнительную заработную плату, которая во много раз больше официальной депутатской, - тут Павел Иванович навострил порозовевшие от волнения ушки, - и выдают эту зарплату Очень Серьёзные Люди. За это 'бодалы' обязаны 'прободать' или 'забодать' тот или иной законопроект, заблаговременно указанный Очень Серьёзными Людьми. Эта депутатская профессия опасна, но необходима.
Ещё Бандура дал практическую инструкцию, как можно избежать частых и утомительных посещений зала заседаний. Для этого нужно отдать свою карточку какому-нибудь верному человеку, который по тем или иным причинам посещает Думу регулярно, и просто каждое утро звонить ему и указывать, как нужно голосовать в разных случаях. Бывает, что один голосует за весь свой курень, а то и за соседский, и жалость прошибает, когда смотришь на него, угорело мотающегося от одного депутатского места к другому. Зато экономится масса времени и сил. Тут практичный Павел Иванович сдуру брякнул, что ещё экономней было бы распустить всех депутатов по домам, а здесь оставить одного какого-нибудь секретаришку, с тем чтобы он выслушивал все депутатские звонки и заносил результат в счётную машину. Выделить ему где-нибудь небольшую комнатку, а здание, к примеру, переоборудовать в бесплатную лечебницу. Бандура с величайшим подозрением уставился на господина Ч и глаза его засветились пониманием.
- Эге, хлопчик, ты, я вижу, тот ещё экономист. Видали, видали мы подобных умников. Ну-ка, тащи отсюда свою умную башку, пока я тебе её совсем не оторвал.
Мгновенно осознав свой промах, Павел Иванович завертелся юлой, принялся уверять собеседника, что просто неудачно пошутил и что ни в коем случае не следует понимать его слова так, будто он призывает лишить нужнейших для страны людей московской прописки и заставить заниматься каким-либо практическим делом. Бандура оттаял не сразу. Ещё долго он ворчал, что, мол, видали мы таких шутников, не раз видали... Но невозможно ведь всерьёз поссориться с Павлом Ивановичем! Его обходительность и почтительность плавили сердца и не таких зубров, пускай даже и стародумных. Они помирились, и работа закипела.
Первую свою речь перед коллегами-депутатами господин Ч готовил долго и тщательно. Внушительным голосом он начал её так:
- Закон! Я немею перед законом.
И на этом закончил.
Потому что на лицах аудитории, к его полному изумлению, изобразились неприкрытые иронические улыбки.
Павел Иванович спускался с трибуны как побитая собака, не постигая происходящего и опасаясь, что реноме солидного человека подорвано навсегда. Слегка успокоился он после того, как несколько очень уважаемых куренных атаманов специально подошли к нему и, добродушно усмехаясь, даже отпустили в его адрес нечто вроде комплимента:
- Отлично у вас подвешен язык, и мыслите очень остро. Можно сказать даже - сатирически. Даром, что новенький.
Это было первое яркое впечатление Павла Ивановича на новом поприще своей деятельности, но далеко не последнее. Престранные картины довелось наблюдать ему за период четырёхлетнего думского сидения.
Курени с бешеным напором сшибались друг с другом в словесных баталиях, ненавистью сочились глаза и уста ораторов. Иногда стычки перерастали теоретические рамки и принимали форму прикладную. Женщины не отставали от мужчин, а мужчины старались перещеголять женщин, и эта безумная гонка всё круче и круче закручивалась спиралью вокруг некой воздушной идеи, которую наименее косноязычные из думцев формулировали так: государственная польза в единстве с народным благом.
В уме господин Ч давно решил, что государственная польза и народное благо вещи взаимосвязанные, но разнополярные, нечто вроде системы из двух сообщающихся сосудов: если в одном убудет, то в другом прибудет и наоборот. Так что мечта об одновременном увеличении того и другого казалась ему неосуществимой на практике. В кулуарах Павел Иванович попытался выяснить истинное умонастроение депутатов, даже пошёл ради этого на некоторый риск и как бы невзначай обозвал эту идею единения 'вольнодумной химерой юности'. С ним охотно согласились, сказали, что он молодец и имеет философический склад ума, что государство - это сила, это мы, чиновники, дельцы, политологи-заклинатели и т. д. А народ - это не больше чем сброд сермяжников и скобарей, что, в сущности, это и не народ вовсе, а - электорат, ценный только тем, что в некоторое время и в некотором месте научен заполнять некоторые бюллетени.
Очень забавляло Павла Ивановича зрелище, как подобные ораторы, покинув кулуары и попав под зрачки кинокамер, тут же с быстротой молнии превращались в лютейших поборников народной идеи и сермяжной правды.
Патриотами были все без исключения. Самые радикально настроенные в знак какого-то высшего патриотизма сооружали себе оснащённые бассейном и полем для гольфа четырёхэтажные терема в русском стиле. Все как один рвали на груди парижские рубахи и клялись душу отдать за свой великий народ, бороться за его права и процветание, проводить в жизнь благоприятные для народа реформы. Каждый раз при таких словах на телеэкране появлялось изображение пана Головы, который прищуривал вездесущее око и ласково обещал:
- Уже устрою я вам реформы.
Даже наиболее ретивые поджимали при этих словах хвосты, так как помнили горькую участь Каленика.
Ещё Павел Иванович сподобился воочию видеть знаменитого 'аллигатора' Анчоуса, отхожих дел попечителя, по словам Коробочки - главного изверга. Входил в помещение весёлый детина с губами, тянущимися в нитку, с блудливыми, запорошёнными золотой пылью глазами, и сам весь какой-то рыжевато-золотистый. Про таких обычно говорят старые мудрые люди: лясы точит, да людей морочит. Но даже эти старые мудрецы не могли предвидеть, что он так быстро и с такой энергией заморочит население целой страны. Экономический план, с которым вот уже несколько последних лет носился Анчоус, был изящен и прост: пусть все жители России будут богатыми. Организационные меры, необходимые для претворения этого плана в жизнь, были тоже просты, но менее изящны: чтобы все жители России были богатыми, необходимо всего-навсего всех жителей НЕ богатых довести до точки вымирания, чтоб не портили они общую статистическую картину. Для этой цели он даже затеял хитрый проект под зловещим названием 'Придушизация', имея в виду, вероятно, до конца удушить всех нищих и бестолковых членов социума. У Анчоуса в думе был свой курень, который каждый раз собирался вокруг главаря и с почтением выслушивал какие-то категорические указания. Среди всего куреня выделялась ослепительно красивая нездешней красотой высокая женщина, которую окружающие с подобострастием и некоторым страхом называли 'госпожа Харакири'.
Павел Иванович многое узнал и об исполнительной ветви власти, о самом пане Голове, о пане Винокуре, об их многочисленной родне, разместившейся в Собакиной башне. Обитатели тамошние называли друг друга с ласковостию необыкновенной: 'Здравствуйте, мамочка мой, Анатолий Борисович', 'До встречи, ангельчик Егор Тимурович'. Иногда, чтобы сделать приятное, шутливо рифмовали: 'Шпрехен зи дейч, Григорий Лексейч', 'И, эф, джи, айч, Борис Николайч'. Временами слышалось даже нечто эпическое: 'В сортир не можно, хнычь, не хнычь. Там намочил Владимирыч'. Словом, всё было очень по-домашнему, семейственно.
В последнее время, правда, пан Голова стал проявлять признаки некоторого беспокойства. Чувствуя растущее глухое недовольство сограждан, он обратился за советом к пану Винокуру:
- Как ты думаешь, кум, в случае моего ухода от дел, не прибьёт ли меня народишко окаянный?
- Это уж да, пан Голова. Как пить дать прибьёт.
- Так что же делать? Пособи, кум.
- Да, важную загадку ты заганул, - пан Винокур кутался в клубы дыма от своей люльки. - Совет такой тебе: поставь заместо себя такого человека, чтоб в случае чего оборонил.
- Тю, где ж я тебе такого сыщу?
- Да уж сыщи, а то, не дай Бог, нехорошо может получиться.
Хотя один только глаз имел пан Голова, устроен этот глаз был наподобие рентгеновского аппарата, видел всех людей насквозь, и очень скоро сыскал необходимого кандидата. Когда Голова представил всему честному миру своего преемника, господин Ч только вытаращил глаза и распахнул рот.
- Что за дьявол! Никак не может этого быть! Нет, точно... Чертовщина какая-то... - растерянно бормотал он.
Потому что был это, судыри вы мои, не кто иной как... Нос. Точно - Нос! Да, да, тот самый, что некогда пропал с лица майора Ковалёва и потом служил в Петербурге в ранге статского советника. Больше всего удивило Павла Ивановича, что никто из присутствующих тотчас не вскочил и не заявил во всеуслышание, что совершается какая-то нелепая ошибка, что на человеческую должность назначается всего лишь нос, пусть даже майорский. Так, какой-то пустяковый головной отросток. Вместо этого всё общество встало и захлопало в ладоши.
Зато и сердит же оказался этот Нос!
Первым делом выкинул к чёртовой матери из Собакиной башни всех спиногрызов, кучею клубившихся раньше возле пана Головы, но, как и обещал, самого Голову не тронул, а отселил вместе с семейством и паном Винокуром в подмосковные леса, в уютный домик, подальше от столицы. Затем, по прошествии некоторого времени, понюхавши воздух на все стороны, Нос избрал ориентир для дальнейших своих дел и приступил к планомерному уничтожению 'аллигаторов'. В два счёта убрались куда-то на край земли Грабовский и Дроздовский; Худяковского, чтобы тоже не сбежал, припрятали от греха в Рыбацкую Заводь, и таким образом остался один Цараперман. Однако тот, видя подступающие со всех сторон грозные поползновения, сделал неожиданный ход и построил на личные сбережения, ранее похищенные из казны, суперсовременный спортивно-оздоровительный комплекс, правда, не в своём родном корякском округе, а где-то в Полинезии, на папуасском острове. Цараперман хорошо знал, что делает. Действительно, этот поступок очень понравился Носу майора Ковалёва, затем что он весьма уважительно относился к людям, проявляющим заботу о физическом развитии всех народов мира, что коряков, что папуасов - без разницы. Сам Нос был очень подтянут, имел лёгкую спортивную походку, в свободное от работы время охотно выполнял различные физические упражнения и даже имел третий разряд по синхронному плаванию. Царапермана оставили в покое.
Следующая Носова акция носила неожиданный, если не сказать мистический характер. Весь личный состав силовых министерств был брошен на борьбу против пришельцев из загробного мира. Подготовительные мероприятия выглядели так: стандартные пули для всех видов оружия срочно заменили на серебряные; весь личный состав, задействованный в этой акции, в обязательном порядке прошёл обряд православного крещения; в каждое боевое подразделение была введена должность штатного экзорциста. Нечистая сила жалобно заскулила и попряталась по заброшенным церквам. Народ поговаривал, будто началась охота на ведьм, но это было, конечно, не так. Чудовищные вервольфы-оборотни, оказывается, расплодились по всей стране подобно тараканам. Интрига ситуации заключалась в том, что искать их поручили тем же оборотням, но более осторожным, более предусмотрительным, которые заранее узнали про облаву, успели скинуть волчьи шкуры и принять человекообразный вид. Засверкали серебряные пули, ручьём полилась святая вода, и от Европы до Дальнего Востока грянула всеобщая очистительная молитва. Наверх пошла докладная, что все до единого чудища изловлены и ждут заслуженного наказания. Нос спустился в камеру, чтобы поглядеть собственными глазами на преступников, и ахнул. В камере сиротливо жались к параше два напуганных до полусмерти призрака: Акакий Акакиевич в своей новой шинели и мальчик Ивась, брат Пидорки Корж. Нос кинулся к силовикам за объяснениями, а те руками развели: ничего не знаем, кого нашли из праздношатающейся нечисти, того и посадили. Нос немного подумал и распорядился создать хотя бы видимость массового процесса, после чего вся страна имела возможность наблюдать по телевидению, как силовые министры собственноручно вбили осиновые палки в могилы Ивася и Акакия Башмачкина, которых в Басманном суде публично назвали 'организованной шайкой оборотней в шинелях', обвинили в кровопийстве и лихоимстве и приговорили к списанию, как особо зловредных литературных персонажей.
Последнее, что успел Павел Иванович услышать о крутых мероприятиях Носа, было запрещение гимназического учебника русской литературы, по которому уже десять лет как учились ребятишки, и где чей-то зоркий глаз усмотрел двусмысленные выражения, такие как: сопливый нос, огромный шнобель, свиной пятак, бешеный носорог.
- Это предвзятое отображение нашей великой русской словесности, - категорически заявил Нос. - Есть тысячи других произведений художественной литературы, зачем же публиковать такие, которые ничему хорошему не научат подрастающее поколение?
После того, как весь тираж вредного учебника был уничтожен, Нос вздохнул глубоко и с удовлетворением, на радостях издал специальный указ, в котором объявил всех ворюг, последние три года не попадавшихся в поле зрения правоохранительных органов, честнейшими людьми, разрешил им не стесняться и смелее вкладывать в дело уворованные финансовые потоки. 'Я прагматик. Надо понимать, где - хорошие воры, а где - плохие. Надо, в конце концов, научиться отделять мух от котлет', - даже пошутил он по этому поводу, после чего уехал на отдых в свой черноморский домишко. Там он наконец-то расслабился, днями не вылезал из бассейна и только изредка разнообразил себя тем, что науськивал свою любимую собаку на различных экстремистов и предателей отечества, по дурости своей не соглашавшихся с текущей политической жизнью. Любопытно, что на юг он отправился, сидя за штурвалом новейшего стратегического бомбардировщика с ядерным боезарядом, вероятно, давая этим понять, что шутить более не намерен.
Что было дальше - осталось тайной для господина Ч, так как череда наступивших событий заставила забыть обо всём, кроме собственной персоны, но об этом ниже.
Спустя какое-то время Павел Иванович потихоньку-полегоньку, незаметно для окружающих, сделался самым известным в Думе 'бодалой'. Как никто другой умел он наилучшим образом подговорить коллег и 'забодать' какой-нибудь скверный закон, или, напротив, 'прободать' закон полезный. Что является полезным, а что скверным ему подробно объяснял некий Очень Серьёзный Человек, с которым регулярно происходили тет-а-теты в великолепном зале ресторации 'И вот заведение'.
На столах горели ароматические свечи, играла приятная музыка, на подиум время от времени выскакивали голенастые девки и танцевали на манер 'Как бабы в бане парятся'. Поедая устерсы, про которые Собакевич говорил, что знает, на что похоже, или разламывая серебряными щипцами толстую шкуру морского паука, Павел Иванович внимательно выслушивал речи Очень Серьёзного Человека, сидевшего напротив. А тот говорил, что надо сделать нечто и нечто, и протягивал через стол приятной толщины конверт. Господин Ч принимал знающий вид, важно кивал головой, и тут же к ним подсаживались какие-нибудь Адельгейда Гавриловна с Маклатурой Александровной, причём у обеих были груди такой величины, что сразу вспоминалась картина с нимфой, помещённая на стене трактира в одном губернском городке.
- Целикон, - жеманно поясняли прелестницы.
Через некоторое время Очень Серьёзный Человек незаметно исчезал из-за столика, а господин Ч непременно оставался, чтобы, по его же выражению, 'попользоваться насчёт клубнички'. В этой отрасли он стал очень тонкий знаток.
Таким манером стали у него понемножку накапливаться деньжата, которые он, памятуя о проклятом 'шулерском вольте', благоразумно пересылал в сейфы различных Швейцарий и Амстердамов. И уже очень подумывал Павел Иванович, пополневший и похорошевший от сладкой и нехлопотливой депутатской доли, о небольшом домике на Лазурном Берегу, чтобы в нём хозяйничала, к примеру, этакая пухленькая барынька с ангельскими глазками, чтобы бегали под ногами карапузы какие-нибудь, чёрт побери, этакие толстунчики какие-нибудь... Но вдруг мечты его грубо оборвали, потому что случилось то, что и должно было когда-нибудь случиться.
Подкрались выборы.
Началось безудержное пиршество взаимооскорблений, взаиморазоблачений и взаимопожираний, такое наглое и мерзкое, что у господина Ч почернело в глазах. Ему тоже достался кусок от общего пирога, причём кусок не из самых малых. В особенности злобствовал Гурей Гуреевич Бандура, которого Павел Иванович как-то в шутку назвал поповичем и один раз совершенно случайно обделил при раздаче 'забоданных' денег. На другой день после начала предвыборной кампании Бандура созвал срочную пресс-конференцию и, залитый лучами телевизионных прожекторов, заявил во всеуслышание:
- Он сам попович!
Репортёры молниеносно стали строчить в свои блокноты. Бандура выждал драматическую паузу.
- Даже хуже! - добавил и поднял вверх указательный палец. - Это подлинный корифей мздоимства! Так-то вот.
Чёрное дело было сделано, и жадная до скандалов пресса волчьей хваткой вцепилась в Павла Ивановича, требуя от него поочерёдно то категорических опровержений, то каких-то всенародных покаяний и явки с повинной.
Бандура на достигнутом не успокоился, нанял двух каких-то хлыщей с фотоаппаратами, полужурналистов-полушпионов, и велел им досконально выведать: что вообще такое господин Ч, в каком пальтишке ходит, к какой Аграфене Панасовне наведывается. Хлыщи со своим заданием справились отличнейшим образом и выведали всё. Ну абсолютно всё!
На божий свет вылезло то, как юный Павлик беззастенчиво спекулировал в городском училище сделанными из воску крашеными снегирями, как продавал втридорога булки и пряники своим одноклассникам; то, как растлил он дочь старого повытчика, а потом занял его служебное место, как строил да не выстроил Капитальное Строение, как гонял через границу испанских баранов в двойных тулупчиках, как увернулся из-под уголовного суда, как...
До этих слов разоблачения были хоть и скандальные, но имели соприкосновение с действительностью. Господин Ч ещё пробовал вяло отбрыкиваться, утверждая, что при старом тоталитарном режиме, в зародыше убивавшем само понятие 'частное предпринимательство', иного выхода у него просто не было; кроме того, добавлял он, кто ж тогда зевал на должности? - все приобретали. Он клялся, что ни разу в жизни не ограбил вдову, не пустил никого по миру, пользовался лишь от явных избытков, а если что и брал, то ведь и всякий на его месте брал бы, да и брал-то, право, без всякой ненависти. Ушлым журналистам этого было явно недостаточно, пресноватыми и банальными казались им голые, ничем не расцвеченные факты, хотелось угостить читателя и зрителя такими сведениями, чтобы леденела кровь в жилах. Она моментально и заледенела у господина Ч, когда по телевизору сообщили, что в общем стаде испанских баранов, служивших ему чисто в контрабандистских целях, имелась некая крапчатая коза Эсмеральда, причём для целей не то чтобы коммерческих, а скорее для личных, если не сказать - амурных. На всю страну был показан скверный видеоролик с хитрым и трусливым комментарием журналистских бестий:
- Вы видите перед собой съёмку скрытой камерой. Некий человек, телосложением похожий на господина Ч, с выражением лица, напоминающим лицо господина Ч, и говорящий голосом господина Ч, моется в бане с козой, которая рогами, бородой и выменем неотличима от козы Эсмеральды, принадлежащей господину Ч.
Далее следовал парадный фотопортрет Эсмеральды с кокетливым прищуром коричневых глазок и алой розой в зубах. Попробовали сгоряча опубликовать репродукцию картины Михаила Врубеля 'Пан' с подзаголовком 'Плод противоестественной любви', но вмешались искусствоведы, заявили, что этого никак не может быть, что картина написана с одного рыбака, которому художник для выразительности пересадил глаза Льва Толстого, что если это и 'плод', то, во всяком случае, не Павла Ивановича, так как полотну более ста лет.
Электорат безмолвствовал, оглушённый лавиной кошмарных сведений. Заплечных дел мастера стали неотвратимо поворачивать свои мертвенные очи в сторону преступника и извращенца, и стало Павлу Ивановичу вовсе не до выборов.
- Ну её к дьяволу, эту Думу, - решил господин Ч.
И правильно. Ибо пребывание в Думе после перевыборов сделалось совершенно бессмысленным делом. Там организовался один-единственный, но громадный 'бодала' в лице сплочённой шайки высокопоставленных чиновников. Партию свою они поименовали пышно и гордо: 'Общее кормило' (крылатая молва сокращённо окрестила их 'обкормышами'). 'Обкормыши' объявили себя партией реального бизнеса и реальных доходов и, ничего не опасаясь, принялись теперь единолично загребали все денежки, которые раньше худо-бедно распределялись среди всех гражданских слоёв. Доходы с такого бизнеса они имели, действительно, очень и очень реальные. А ничего не боялись они по той простой причине, что провозгласили Носа народным гением и избавителем от тирании Головы, на каждом углу пели ему псалмы и благовесты, курили фимиам. Подобно языческому божеству Нос вдыхал приятный аромат, благосклонно посматривал на своих новоиспечённых жрецов и не обращал внимания, если кто-либо из этих милых людей проворовывался особенно нагло и скандально. За это 'обкормыши' в обязательном порядке утверждали в Думе каждое решение, спущенное сверху, пусть даже самое дурацкое. Впрочем, всё это уже не интересовало Павла Ивановича.
Втянув голову в плечи, решил он немедленно бежать и от Думы, и от 'обкормышей', и от подлеца Бандуры, куда глаза глядят, а глядели они, разумеется, в сторону Лазурного Берега. И благополучно скрылся бы, если бы не...
... заинтересовались вплотную Павлом Ивановичем Очень Серьёзные Люди. Здесь необходимо хотя бы вкратце, несколькими штрихами обрисовать ситуацию в обществе, сложившуюся вследствие изумительных экспериментов над страной за последние 15 лет. Одним из результатов этих экспериментов стало, в частности, явление, получившее в народе обиходное наименование 'парубки гуляют'. Откуда вылезли эти самые парубки на арену современной жизни - Бог ведает. Вероятно, были они тем, что поэт когда-то назвал 'наследием мрачных времён', однако по другой версии, напротив, явились приметой времён исключительно новейших.
Все парубки как на подбор были мордаты, деловиты, очень молчаливы, с неподвижными таинственными глазами, на дне которых плескалась сокровенное понимание основ бытия. Они вообще не любили много говорить, а если уж приходилось, то старались коротко отвечать на вопросы и коротко же спрашивать. Кроме двух классических 'Кто виноват' и 'Что делать', они знали ещё только один вопрос: 'Сколько стоит'. Парубки носили кожаные одежды и малиновые пиджаки, толстые золотые цепи на бычьих шеях, под мышками - скорострельные пистолеты. Праздник, начавшийся для них 15 лет назад, всё продолжал набирать обороты, разворачиваться мощно и широко, вовлекая в своё течение всё новые и новые сферы не только экономической, но и политической, и общественной жизни. В конце концов, вместе с парубками загуляли буквально все, начиная от мрачных башен Кремля и заканчивая ветхой халупой какого-нибудь цыгана-побродяги.
Господин Ч, как и любой житель России, не избежал контактов с этим весёлым племенем. Случилось это давно, ещё в бытность его владельцем фирмы 'ВЧК', среди белого дня и совершенно неожиданно.
- Потрафим, ваше благородие! - на приказание 'трогай' бодро ответил Селифан, изо рта которого вместе со словами послышался запах сивухи во всей своей силе, выжал педаль акселератора что называется 'до полика' и как метеор вылетел на проезжую часть.
- Держи! Держи, дурак! - крикнул Павел Иванович, но было поздно.
Огромная, чёрного цвета заграничная машина уже неумолимо надвинулась справа. Что-то толкнуло его в бок, противно проскрежетало над ухом, и затем всё кончилось. Селифан, покряхтывая, вылез из-за руля и сразу стал чесать в затылке, с удивлением разглядывая свой изуродованный 'жигуль' и точащий сзади чёрный 'мерседес' с царапиной на левом крыле. Против обыкновения, не было при аварии обычных в таком случае ругани и криков, вроде 'Куда влез, ворона нижегородская!' или 'Глаза дома забыл, что ли, телепень косорукий!' Вместо этого из 'мерседеса' появился задумчивый юноша-блондин, коротко стриженый, с безмятежным голубым взором; он подошёл к Селифану, с любопытством на него уставившемуся, и ни слова не говоря дал ему по уху. Пока Селифан приходил в себя, юноша, не меняя выражения мечтательных глазок, предъявил господину Ч перечень, по которому следовало выплатить компенсацию. Павел Иванович попытался запомнить перечень целиком, а тому следовали пункты:
Пункт А - материальный ущерб (стоимость ремонта повреждённого автомобиля или покупка другого, той же марки);
Пункт Б - физический ущерб (синяк на левом предплечье, полная оплата лечения в клинике города Штутгарта);
Пункт В - моральный ущерб (испуг средней степени, курс реабилитации с применением успокаивающих препаратов в виде двух ящиков 'Дом Периньона');
Пункт Г - интеллектуальный ущерб (от удара вылетевшая из головы светлая идея, которая вряд ли теперь туда вернётся, стоимость компенсации см. пункт В);
Пункт Д - экономический ущерб (урон личному бизнесу, наступивший по причине не внедрения в жизнь светлой идеи, вылетевшей из головы согласно пункта Г, оплата см. пункт В).
Далее шли подпункты, из которых господину Ч запомнились такие, как инфляционный ущерб, инвестиционный ущерб и непонятный ущерб за появление на белый свет уродов наподобие Павла Ивановича и Селифана.
Сумма, объявленная в итоге, ударила господина Ч в самое сердце, но последствия, обещанные юношей в случае невыплаты вышеозначенной суммы, заставили умолкнуть сердечную боль и вызвали опасение вообще за собственную жизнь и здоровье. Господин Ч немедленно оплатил все предъявленные ущербы, а после имел очень решительную беседу с Селифаном, которому до конца жизни запретил захаживать к дяде Лысому Пимену в 'Акульку' и на всякий случай приказал сдать всю наличность. Юноша после этого ещё несколько раз наведывался в офис 'ВЧК' и брал некоторые суммы, предназначенные, как понял Павел Иванович из его невнятного объяснения на специфическом парубском жаргоне, для оплаты труда неведомых кариатид, неведомым способом поддерживающих кровлю его, Павла Ивановича, предприятия.
Но это были контакты, так сказать, мимолётные, случайные. Теперь же Очень Серьёзные Люди, которые занимали в гулянии парубков лидирующее положение, являлись, как раньше говорили, массовиками-затейниками всего праздника, взялись за господина Ч более основательно.
Их претензия состояла в том, что он-де перед тем, как вылететь из Думы, не успел 'забодать' некоторые постановления, а деньги, между тем, получил сполна. Учитывая утекшее с тех пор немалое время, надлежит ему вернуть всё до копейки с небольшой процентной надбавкой, которую кратко можно выразить одной фразой: столько и ещё три раза по столько. Павел Иванович приходил в исступление, бил себя кулаком в лоб, плевался на все стороны и клялся собственными детками, проживающими вдали отца на Лазурном Берегу, что таких гигантских средств у него не имеется. Очень Серьёзные Люди на это ласково улыбались, утешали, но оставались по-прежнему настойчивы. Они приняли ряд предупредительных мер и провели, по их выражению, 'акцию внушения'.
Как-то поздним вечером у крыльца своего дома господин Ч был остановлен тремя громадными, как платяные шкафы, парубками. Хотел было он закричать и позвать на помощь, но язык словно отсох у него во рту, потому что выглядела эта троица опасно, можно даже сказать - жутко, точь-в-точь как выглядят в американских кинофильмах убийцы-гангстеры: морда направо, морда налево, морда посередине. Они вежливо шепнули что-то на ухо господину Ч, после чего быстро и умело отломали ему бока и аккуратно проводили до скамейки во дворе - отдышаться.
- Ишь ты, потащили барина, как рыбу, - сказал мстительный Селифан, не забывший запрещения насчёт 'Акульки' и потому с первой секунды 'внушения' схоронившийся в кусты сирени.
И точно: в жилистых руках парубков Павел Иванович болтался как рыба на уде, жадно хватал ртом воздух и как две капли походил на вынутого из воды и разевающего жабры карася.
'Акция внушения' не прошла даром, но дала совершенно противоположный результат: господин Ч взбеленился! Обругав Селифана 'иудой' за злонамеренное пособничество головорезам, он решил дать агрессору немедленный и решительный отпор. Для этого, во-первых, снял со своих швейцарских счетов все вклады, подразумевая пустить их на покрытие организационных расходов, и во-вторых, снова встретился с одним из Очень Серьёзных Людей и, глядя тому прямо в глаза, сурово объявил:
- Вам меня не запугать подобными штучками! Мне, знаете ли, и не с такими волками приходилось сталкиваться в своей жизни. Я, можно сказать, с самим капитаном Копейкиным дела имел в рязанских лесах, а это был такой человек, что не вам, нынешним, чета. Советую очень крепко зарубить это у себя на носу! Так что, кукиш вам с маслом, а не деньги.
В ответ ему, как обычно, ласково улыбнулись, сказали, что Бог ему судья, и поставили в известность, что после всего услышанного не остаётся им ничего другого, как перевести предупредительные меры из фазы 'внушения' в фазу 'гашения'.
После этой встречи господин Ч решил взять самую надёжную предосторожность. Первым делом он сменил квартиру, затем нанял для личной охраны неулыбчивых Фому Большого и Фому Меньшого и в заключение поговорил о своей беде с неким знающим человечком. Человечек за небольшую сумму объяснил, что встал он на пути у Сольвычегодской группировки парубков, группировки чуть ли не главной в Москве, в которой верховодят два брата, Алексаша и Николаша Петухи, вполне решительные и авторитетные люди, не раз мотавшие срок на съезжей, что, впрочем, видно уже из самой их фамилии.
- Ну, ничего, они ещё не знают, с кем надумали связаться. Я им устрою... Петухи, говорите? - злобно переспрашивал господин Ч. - Я им пёрышки-то повыдёргиваю.
И он вступил в келейные переговоры с представителями другой известной группировки парубков, Устьсысольской, которая давно точила зуб на Сольвычегодских. При встрече его неприятно удивило то, что парубки Устьсысольские были точной копией тех негодяев, что подкараулили его у подъезда, даже мелькнула мысль: не те же ли самые? Они пообещали Павлу Ивановичу защиту крепкую и надёжную, такую, какой не имеет и президент Соединённых Штатов, но и обошлось это приблизительно во столько же, во сколько обходится американскому налогоплательщику четырёхлетняя охрана своего президента. По их настоянию господин Ч стал ездить теперь в каком-то бронированном катафалке, что само по себе не прибавляло оптимизма, и, кроме того, каждый раз выходя на улицу, обязан был надевать под пиджак толстую и чудовищно тяжёлую металлическую душегрейку.
Катафалк через три дня после приобретения был взорван на воздух вместе с находившимися в салоне, так и не улыбнувшимися ни разу в жизни, Фомой Большим и Фомой Меньшим. Это было не что иное, как прямое объявление войны. Павел Иванович вызов принял, но покамест решил не форсировать событий и где-нибудь на время затаиться, чтобы, оборони Бог, не пришибли под горячую руку. Таился он довольно долго, пока знающий человечек не шепнул украдкой, что для его 'гашения' за большие деньги нанята неизвестная личность по профессии 'киллер'. Господин Ч вздрагивал в ночи, заливался холодным потом, когда видел в кошмарных снах этого ужасного человека, подобно голодному вампиру шатавшегося по тёмным городским закоулкам в поисках его, господина Ч, крови.
Не выдержав муки, он снова обратился за помощью к Устьсысольским, и те, за деньги тоже не малые, наняли другого человека, 'антикиллера', судя по названию, наученного уничтожать 'киллеров'. После этого перед потрясённым взором Павла Ивановича завертелся чудовищный калейдоскоп монстров, один другого жутче, которых поочерёдно нанимали то Устьсысольские, то Сольвычегодские. Против 'антикиллера' явился 'ликвидатор антикиллеров', против 'ликвидатора' - 'вальщик ликвидаторов', затем 'антивальщик' и так по кругу. Когда из мрачных парубских недр на божий свет народился какой-то жуткий 'мочила грохальщиков антивальщиков', нервы у парубков с обеих сторон не выдержали, и случилась весёлая русская забава, известная в народе под названием 'стенка на стенку'.
Случилась она за городом, в распадке возле реки, и длилась около шести часов. К великому ужасу господина Ч, победителями вышли Сольвычегодские, несмотря на то, что потеряли в схватке своих главарей, Алексашу и Николашу Петухов. Квартальный надзиратель, прибывший на место происшествия, долго бродил по полю боя, называя валявшиеся на траве трупы, в том числе и обоих Петухов, почему-то глухарями, затем громко и авторитетно всем объявил, что никакого смертоубийства не было, а был очевидный, хотя и трагический несчастный случай от угара и апоплексии.
- Вот, кажется, и финита, - задумчиво промолвил господин Ч, обращаясь к стоявшему перед ним сонному Петрушке. - Как же быть теперь с домиком на Лазурном Берегу? С карапузами и пухленькой барынькой? А? Ответь, коли спрашиваю.
Петрушка моргал на хозяина глупыми глазами и молчал.
- То-то и оно, - ответил себе сам господин Ч. - Рассыпалось всё вдребезги, и даже пыли не осталось... Пойди, скажи Селифану, чтоб заводил свою повозку.
Спустя четверть часа Павел Иванович ступил под ослепительно изукрашенные своды приходской церкви Николы На Недотычках. К нему мелкими шажками приблизился участливый отец Карп, одетый в стихарь с золотым шитьём, насквозь пропахший благостью, ладаном и нафталином.
Этот незамысловатый вопрос неожиданно озадачил господина Ч. А ведь и вправду, для чего он пришёл сюда? Чего хочет просить? Чтобы всемогущий Господь испепелил молнией или забрал в преисподнюю злодеев, устроивших на него охоту? Просьба, вроде бы, не по адресу. Или чтобы, в крайнем случае, обеспечил защиту и избавил от бед? Но ведь здесь не охранное агентство... Бросил Павел Иванович ломать над этими вопросами голову и выложил отцу Карпу как на духу все свои злоключения. Отец Карп выслушал их с величайшим вниманием.
- Отец Поликарп! Отец Поликарп, идите сюда! - вдруг крикнул он взволнованным голосом в колеблющийся свечной полумрак.
Из ризницы вышел бородатый, с огромным наперсным золотым крестом человек, которому тут же вкратце была пересказана горькая повесть господина Ч.
- Так, всё ясно, - легко и уверенно заявил отец Поликарп. - Ты главное, раб Божий, не волнуйся. Всё будет исполнено в точности: защитим, избавим и даже испепелим, Бог с тобой. Молить Всевышнего будем с отцом Карпом так, как, может быть, ещё никто не молил во всей Вселенной с момента Большого Взрыва и Рекомбинационного Скачка. Отныне можешь ничего не опасаться. Тебе же необходимо лишь сделать Божье подношение для нашей церкви в виде трёхмесячных путёвок для миссионерской деятельности, мне - на Ямайку, и... Отец Карп, где предпочитаешь нести слово Божье пастве?.. Ага. И, значит, в Санта-Барбару для отца Карпа.
Схватился Павел Иванович за карманы, но куда там... Остатки высиженных в Думе денег съели все эти бесчисленные 'киллеры' и 'мочилы'. Святые отцы всё поняли без лишних слов.
- Ага, всё ясно, - снова очень легко сказал отец Поликарп и перекрестил господина Ч. - Царствие тебе небесное. Так что прими, раб Божий, наше благословение, ступай себе с Богом. Не печалуйся, все там будем. Правильно ли я говорю, отец Карп?
- Совершенно правильно, отец Поликарп.
Павел Иванович долго стоял возле церковной ограды, что-то напряжённо обдумывал, смотрел на серое небо, бугристое от тяжёлых туч, грозящее первым осенним снегом.