Орбит Без Сахара : другие произведения.

Г - значит гордый

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.28*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В ПРОЦЕССЕ. Временно заморожен - у автора ограничен доступ к интернету. Глава 5 от 17.05.2015
    Как далеко заведут нас наши гордость и предубеждения? Легко ли отказываться от ярлыков, наклеянных на самих себя собственными руками? Выбирая между честью и репутацией, какой кофе вы предпочтете?
    Г значит гордый.
    L means loser.
    Своеобразный вбоквел к "Дыхание в басовом ключе". Может читаться как абсолютно самостоятельное произведение.
   Предупреждение: Один из второстепенных героев нетрадиционной сексуальной ориентации. Эротики нет. Описаний нетрадиционных отношений нет.
  
  
  
  Пролог
  
  
  Тяжелое низкое небо, затянутое до самого горизонта свинцовыми тучами, давило и раздражало. Сразу появлялись какие-то странные мысли о бренности бытия и своем месте в этом мире, и начинало назойливо, как чесотка, хотеться чего-то невнятного - то ли в монахи податься, то ли спать.
  
  Александр Снегов - успешный мужчина приятной внешности тридцати лет от роду - такие дни терпеть ненавидел. Бытие в целом и его бренность в частности Ала как-то мало привлекали, идея с монастырем и того меньше, а спать надоело уже к концу вторых суток "суркования". Жаль, зима в Москве длится чуть больше этих самых двух суток.
  
  Можно было бы, конечно, смыться на какие-нибудь Мальдивы и, наплевав на всю эту эзотерику, наслаждаться солёным бризом на коже, голубым небом над головой и прохладным пивом в руке. И чхать, что пиво - это по-плебейски. Ал уже давным давно отвоевал свое право не просто игнорировать чужое мнение, а вообще даже не замечать его.
  
  Можно было бы, если бы было можно.
  
  Он даже оплатил уже путевку. Даже забрал у своего менеджера паспорт, что свидетельствовало о серьезности намерений куда крепче, чем пара штук североамериканских тугриков, переведенные на счет агентства. К черту тугрики - он даже чемодан достал с антресолей и разложил посреди своей пафосной и вылизанной до музейного идеала living room (назвать это просто "залом" язык не поворачивался). А чемодан это точка невозврата. Чемодан - рубикон, сожженный мост и апогей в одном флаконе.
  
  А потом был тот идиотский ужин у Лёшки и его насмешливое "чахоточник малахольный". Нет, Ал и под страхом смертной казни не признался бы, что его, как малолетнего мальчишку, развели "на слабо". Просто... Просто он передумал. Передумал, да.
  
  Передумал и пялился сейчас в окно, из последних сил пытался придать себе задумчивый и созерцательный вид, раздраженно разглядывал стекающие по стеклу крупные капли дождя и старался не думать о том, что полчаса назад самолет с одним пустующим местом покинул взлетное поле Шереметьева и взял курс на Индийский океан.
  
  Там, в небе, высоко над плотной пеленой облаков, улыбчивые стюардессы-куколки скоро пройдут меж счастливчиками, предлагая на выбор чай-кофе-потанцуем; пилот веселым услужливым голосом на абсолютно невнятом английском сообщит, что "диар пасанджерс" могут отстегнуть ремни; еда, как обычно, окажется дрянь, но за время, необходимое на осознание этого факта, вожделенные коралловые атоллы станут ещё на несколько сотен километров ближе.
  
  А в Москве шел дождь. С утра хотя бы снег был. Тоже пасмурно и тоскливо, но в белом. Город напоминал грешника в последний день перед Апокалипсисом - настроение хреновей некуда, зато шея помыта. Потом снег сменился невнятной мокрой дрянью, плавно перешедшей в мерзопакостнейший холодный дождь, и Ал захандрил окончательно.
  
  Монотонный бубнеж за спиной неожиданно прекратился и увесистый тычок в плечо заставил Снегова оторваться от поиска сакрального в разводах на мокром стекле и обратить внимание на своего гостя.
  
  - Ты меня вообще слушаешь? - поинтересовался невысокий рыжий парень с хитрыми и какими-то заискивающими, серыми, как и сегодняшнее небо, глазами.
  
  - Нет, - честно признался Ал и опять отвернулся к окну.
  
  - Засранец, - даже не ругнулся, а просто констатировал факт рыжий и, обойдя кресло, встал между Алом и окном. - Я ему душу, можно сказать, изливаю...
  
  - Зачем? - индифферентно перебил тот. - Я в душах понимаю, как свинья в апельсинах. Лучше к психоаналитику сходи.
  
  - Нафига мне психоаналитик, если есть друзья? - удивился рыжий.
  
  - Ну, тогда к ним сходи, - покорно согласился Ал.
  
  - Нет, ты окончательно охренел, - выражение серых глаз бесповоротно сменилось с заискивающего на "щас в морду дам". - Мне. Нужно. Поплакаться, - отчеканил он. - Немедленно. Так что быстро снял свою меланхолию, нацепил внимание и участие и, в идеале, сделал мне чай.
  
  - Чай на кухне, кукиш с маслом там же, а насчет меланхолии, Даниэль свет Ювалевич, вы что-то крупно попутали, - все тем же равнодушным тоном отмахнулся Ал. - В наших отношениях я плакса, ты - жилетка. С чего тебе вдруг взбрело в голову менять статус-кво?
  
  - Мой статус, куда хочу, туда и меняю, - огрызнулся Даниэль. - Ну твою же ж мать, Снегов, тебе меня что, совсем не жалко?
  
  - Мне периодически жалко людей, имеющих несчастье тебя окружать. А тебя нет, не жалко. Тебя жалеть себе дороже выходит.
  
  - Ты предвзят, - возмутился собеседник.
  
  - Ясен пень, я предвзят, - согласился Ал. - Я тебя уже сколько лет знаю? За это время ты меня во столько авантюр втравливал, что я не могу не быть предвзятым.
  
  - У самого рыло даже не в пуху, а в перьевой перине! - отфутболил подачу Дэн.
  
  - Так то же я, Боровски, - не впечатлился Снегов, - мне можно.
  
  - Ну вот и искупи хотя бы частично, очисти совесть. Поехали со мной, а? - серые глаза вновь смотрели заискивающе, но притаившиеся в их глубине озорные смешинки портили впечатление смирения и покорности. - Тебе же все равно нехрен в Москве сейчас делать. А в Тель-Авиве как раз пора фестивалей...
  
  - Где? - перебил Ал.
  
  Пикировка с давним знакомым, почти другом, велась им скорее по инерции. Он особо и не вслушивался в сказанное, отвечая больше интуитивно, ориентируясь на тон собеседника. Всё достало, всё надоело, погода дрянь, Лёша сволочь, жена Лёшкина стерва, менеджер кровопийца, новый альбом отстой, поклонники инфантильные идиоты, Тель-Авив... Тель-Авив это может быть выход. В Тель-Авиве нет ни засранца троюродного брата, ни его чересчур меткой на язык женушки, ни караулящих у подъезда фанатов. В Тель-Авиве тепло, море и что-то, что Дэн называет хумусом, демонстративно облизываясь и закатывая глаза. Пиво там тоже, по идее, должно быть. И, главное, никто не скажет, что он сбежал. Он Дэну помогает.
  
  - И зачем тебе в Израиль? - уточнил Ал на всякий случай.
  
  - К бате, ну, - вскинул брови Дэн. - Так ты меня спасешь?
  
  К бате, точно. Родители Дэна, урожденного Даниэля Боровски, развелись, когда пацану было лет десять. Ещё несколько лет его мать помыкалась по Израилю, а потом решила-таки вернуться с родины исторической на родину-родину. Ребенка забрала с собой, хотя отец Даниэля - Юваль Боровски - и пытался отвоевать права на сына. Но закон в таких ситуациях почти во всех странах мира на стороне матери.
  
  А по приезду в Россию обнаружилась одна крайне неприятная юридическая закавыка. У Лидии, матери Дэна, российское гражданство осталось и после репатриации в Израиль. А вот сам мальчишка гражданства ни автоматом, по факту рождения у россиянки, ни после подачи соответствующих документов не получил, несмотря на непонятно откуда взявшуюся уверенность матери в оном. Пока суть да дело, пока Лидия заново устраивалась на новом старом месте, пока руки дошли разобраться в создавшейся ситуации, пока вникла во все тонкости соответствующих законов - Дэну уже исполнилось четырнадцать. И подписывать бумагу об отказе от израильского гражданства, необходимую для получения российского, он отказался наотрез.
  
  В шестнадцать лет Боровски получил израильское удостоверение личности и статус постоянного резидента, но не гражданина в Российской Федерации. А потом начал петь, сделал вполне успешно сначала сольную карьеру, потом в качестве вокалиста в рок-группе того самого Лёшки, который гад, сволочь и старший родич Ала, начал зарабатывать неплохие деньги и столкнулся со второй крайне неприятной закавыкой - на этот раз налоговой, причем обоих государств сразу.
  
  Вдаваться по все хитросплетения налоговых законодательств Дэн благоразумно не стал, вычленив из полуторачасовой речи адвоката главное для себя - как "заплати налоги и спи спокойно", не разорившись при этом. С тех пор и именно по этой причине каждый год один месяц Даниэль проводил у отца в Израиле.
  
  Будучи человеком крайне общительным, энергичным и умеющим расположить к себе, Боровски умудрился обзавестись на родине кучей знакомых, с которыми поддерживал самые тесные отношения посредством таких благ цивилизации, как телефон и интернет. А потому ни в каких "сопровождающих" не нуждался.
  
  Будучи человеком крайне общительным, энергичным и альтернативно сексуально ориентированным, Боровски умудрился обзавестись на родине любовником, коий на утро оказался весьма серьёзно настроенным отцовским начальником. А потому вполне искренне считал, что нуждается в сопровождении как минимум тяжелой артиллерии или хотя бы друга.
  
  Ал не менее искренне считал, что случайный любовник уже забыл сбежавшего в прошлый раз рыжего идиота, к тому же, не совсем понимал, каким именно образом сможет ему помочь? Коромыслом отмахиваться? Но Боровски смотрел заискивающе, а Ал хотел на Мальдивы. Тель-Авив стал неплохой альтернативой.
  
  - Будешь должен, - буркнул он, мысленно показывая выразительный кукиш Лёшке-засранцу.
  
  
  
  
  Глава первая - об удачных неудачах
  
  
  
  
  Год тысяча девятьсот шестьдесят седьмой оказался удивительно богатым на события и для тех стран, что мерили летоисчисление от рождества Христова, и для тех, что про Христа никогда не слышали, и для тех, что слышали, но изо всех сил старались забыть.
  
  Сейчас найдутся те, кто скажет: "Ну а чего вы ожидали от года, начавшегося в воскресенье?" Найдутся и те, кто возразит, мол, в воскресенье-то в воскресенье, но не високосный же! А китайцы, те вообще обещали тишь да гладь под сенью спокойной и смиренной овцы.
  
  Но то ли Юпитер не в тот дом вошел, то ли овца на проверку оказалась бараном...
  
  Собственно, с китайцев всё и началось.
  
  Первым делом СССР умудрился выдворить из страны и демонстративно выслать на родину китайских студентов. Которые, к слову, и так туда направлялись.
  
  Это в наши дни подобный инцидент гордо поименовали бы заботой об иностранных гражданах. Ещё и очки на мировой арене демократии заработали бы. А в те дремучие времена политики ещё не выучили разницу между демагогией и "кузькиной матерью". Да и демократия, собственно, ещё только зарождалась, разрываясь между желанием хорошо выглядеть и ввести войска хоть куда-нибудь.
  
  Китай, всегда бывший немного не от мира сего - с точки зрения мира, естественно - не оценил широты жеста. А может, как раз наоборот, оценил. И заблокировал советские самолеты. Как-то неравноценно получилось - Союз китайцев выпускает, даже, можно сказать, выпихивает домой, а китайцы советских граждан не выпускают. Ни домой, ни хоть куда-нибудь.
  
  Союз обиделся. Впоследствии оказалось, что Китай тоже.
  
  Взаимные претензии с трибун, активно поддерживаемые физическими актами недовольства на местах, вылились чуть ли не в вооруженный конфликт.
  
  Стремительно портящееся настроение советского руководства пришлось спасать абсолютно независимым Чехословакии и ГДР. Их взвешенное и принятое с чистым сердцем без малейшего давления решение наплевать на Мюнхенское соглашение немного примирило рядовых советских граждан с несправедливостью китайских студентов.
  
  Возможно, советские граждане и заинтересовались бы, что обо всём этом думали граждане самих ГДР и Чехословакии - особенно Словакии - но тут Гаити порадовала. Шестидесятилетие любимого правителя было отмечено с размахом. Праздничный салют из бомб, видимо, пришелся имениннику по душе, и он отблагодарил массовыми репрессиями.
  
  О том, с какой стороны присаживаться за праздничный стол, задумались уже не только в Советском Союзе. Извилины напряг весь мир.
  
  А тут военный переворот в Гане. Удачно подавленный. Пока мировая общественность переключалась на новые события, отличились греки. Тоже переворот. И тоже военный. Мейнстрим, скажете вы? А вот и нет. У греков разнообразия ради переворот прошёл удачно.
  
  В политике всё всегда удачно. Если удачно, конечно же. А если нет, то удачно неудачно. Главное, чтобы удачно.
  
  Например, двадцать третьего апреля вся страна праздновала удачный запуск "Союз-1". И на фоне этих широкомасштабных торжеств затерялась смертельно неудачная для пилота посадка всё того же "Союза" на следующий день. Ну разве не удача? Ведь не будь запуск удачным, разве можно было бы так удачно скрыть неудачу?
  
  Хотя, конечно, удача дама крайне строптивая. Вроде всё намекает на победу - и Юпитер в нужном доме, и китайцы заняты - ан нет. Дура-удача лыбится кому-то другому и все планы рушатся, как песочный замок под напором прилива - необратимо, обидно и пожаловаться некому.
  
  Мирно настроенная Сирия непререкаемо заявила о своем намерении любыми средствами принести мир в Палестину. Та часть Палестины, которая года так с сорок восьмого переименовалась в Израиль, крайне отрицательно отреагировала на подобное заявление, отчего-то сочтя его агрессивным. А где агрессия-то? Ну где? Сказано же - мирные намерения, мир, peace, шалом.
  
  Израильтяне изобразили недоверие и намекнули, что, мол, подавитесь.
  
  Сирийцы не сразу сообразили, как на такое реагировать, но недремлющие советские союзники перевели - биты будете, и это при самом удачном раскладе.
  
  "Это за мирные-то намерения?!" - удивились сирийцы и пошли советоваться с Египтом, как им дальше нести мир агрессивному Израилю, учитывая, что тот собирается сопротивляться.
  
  Египтяне крайне удачно оказались свободны для консультаций по мирным вопросам. Слово за слово, и к маю мирно настроенный Египет вежливо попросил ООН вывести их мирные войска из мирного Синая, дабы не мешать мирным переговорам.
  
  "Миру - мир" - согласились "голубые каски", удачно вспомнив о других неотложных делах. Покидая полуостров, они старательно и уже традиционно удачно старались не замечать стягиваемой к границе мирной бронетехники.
  
  Удача шла рука об руку с миротворцами вплоть до начала лета.
  
  Израильтяне своими агрессивными высказываниями и нежеланием принять неизбежное удачно настраивали против себя всё новые и новые страны.
  
  Уже никого не смущали прорывающиеся время от времени в прессу высказывания некоторых миротворцев о необходимости скинуть агрессоров в море. "Главное, мирно бросайте, - отзывалась общественность, - а если вдруг плавать умеют, то камень вяжите. Тоже мирный, не забудьте."
  
  Всё шло к крайне мирному, удачному и бесповоротному разрешению конфликта.
  
  Хотя, стоп. Какой конфликт? Никакого конфликта не было. Танки? Какие танки? Это тракторы такие. Да, бронированные. Да, с дулами. Такая технология. Восток - дело тонкое, даже в вопросах технологического прогресса.
  
  Ничего не предвещало другого развития событий, кроме мирного.
  
  Но - удача. Все сбросили её со счетов, приняв за приятный, но несущественный фактор. Она обиделась.
  
  В результате агрессивный Израиль надавал по шее мирно настроенным по отношению к нему Сирии, Египту, Иордании, Ираку и Алжиру, оттяпал себе Иерусалим и кусок Синайского полуострова, сыто рыгнул и поинтересовался у СССР, каким образом у Египта оказались мирные советские танки.
  
  Вот такого финта ушами СССР стерпеть уже не мог. Мало того, что сорвали мирные переговоры, так ещё и похитили советские танки, тайно перевезли их в Египет и расстреляли, как какие-то консервные банки?! Чёрт знает что! Могли хотя бы поберечь эго конструкторского бюро.
  
  Демонстративный разрыв всех дипломатических отношений с агрессором просто напрашивался. Десятое июня стало подходящей датой для этого события.
  
  Под чутким руководством собственной совести все евреи Советского Союза писали в этот день благодарственные письма в ЦК КПСС. Мол, гордимся партией и стыдимся своих корней. Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство и что-то там ещё о космических кораблях, бороздящих просторы далёкого космоса.
  
  Писали все, кроме Оси Полонского.
  
  Нет-нет, не подумайте чего плохого. Иосиф Полонский был воспитан исключительно правильно, в духе марксизма-ленинизма и электрификации всей страны. Он даже был членом партии, хотя и предпочел бы быть каким-нибудь другим органом. Ушами, например. Или кулаком. Хотя кулаком партии хлипкий Ося мог бы стать разве что в своих мечтах.
  
  Так вот, товарищ Полонский был более чем лоялен к режиму и благодарственные письма очередному генералиссимусу всея Руси писал с завидным постоянством. Но конкретно десятого июня тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года Осе было не до побед коммунизма.
  
  Печаль и радость смешались в этот день. Софочка, несравненная Софочка умерла родами, лишив Иосифа его первой и единственной любви и верного друга, но подарив так давно ожидаемого ребенка. Сердце мужчины разрывалось напополам, в голову лезли глупые и недостойные мысли, а руки качали маленький подозрительно молчащий сверток - единственное, что осталось от любимой женщины.
  
  Роза - Розочка - была удивительно тихим и спокойным младенцем. Не плакала по ночам, не мешала отцу убиваться своим горем. Ничего не требовала. И не держала головку. И не хваталась за пальцы. Не улыбалась и почти не кушала. Может, не погрузись родитель так глубоко в депрессию и уделяй ребенку чуть больше внимания, он бы заметил эти странности раньше. Но Полонский был слишком занят собой и собственной скорбью, чтобы следить ещё и за дочерью.
  
  На счастье Розочки в послевоенной стране свободные непьющие мужчины, пусть и в трауре, были слишком большой ценностью, чтобы перспективная, но уже не очень молодая и всё ещё глубоко незамужняя женщина могла пройти мимо. Так у шестимесячной Розочки появилась мачеха, к тому же - детский врач.
  
  Диагноз был неутешителен - кровоизлияние в мозг при проходе родовых путей, да и обнаружен поздновато, но при должном лечении и уходе годам к десяти всё должно было стабилизироваться.
  
  И Татьяна Викторовна, прописав животворящих пинков Осе, взялась за дело.
  
  Поначалу шло туго. Положительная динамика была едва заметна, девочка явно отставала в развитии от своих сверстников, к тому же, много и тяжело болела. Наверное, именно поэтому события лета следующего года, опять всколыхнувшие всех евреев Союза, но уже по другой причине, снова остались незамеченными семейством Полонских.
  
  Десятого июня года шестьдесят восьмого, когда Татьяна Викторовна под неусыпным оком Осичкиной матушки училась печь кошерный торт по поводу Розочкиного дня рождения - торт, который девочке ну никак не светило ни попробовать, ни увидеть, но который обязательно должен был быть украшен цифрой "1", выложенной домашними цукатами - две главные конторы страны, МИД и КГБ, каким-то образом сумели договориться между собой. Письмо за подписью как Громыко, так и Андропова настолько удивило вышестоящие органы в лице ЦК КПСС, что с изложенным в нём на всякий случай согласились.
  
  Розочке исполнилось восемь, когда она и внешностью, и поведением полностью перестала отличаться от сверстниц. К тому времени решением, последовавшим за вышеупомянутым письмом, воспользовались около ста тысяч бывших ранее лояльными, но стремительно поменявшими своё мнение евреев Союза.
  
  Возмужавший и поумневший Ося - Иосиф Моисеевич - тоже задумался об эмиграции из холодного и дождливого Ленинграда в манящий солнцем, экзотикой и уехавшими ранее родственниками Израиль. Но допилившая главврача до должности заведующей отделением Татьяна Викторовна была категорически против.
  
  Оно, может быть, и не важно было бы - мало ли, где взрослые рассудительные люди выбирают жить. У кого-то страна на первом месте, идеология да цвет государственного флага, а кто-то о куске хлеба думает, крыше над головой и будущем своих детей. Хотя первые довольно часто спорят со вторыми, что они тоже думают именно о детях.
  
  Как бы там ни было, но Татьяну Викторовну вполне можно было понять. Дело в том, что взрослым и рассудительным Иосиф Моисеевич был только дома, с глазу на глаз с супругой, да то - исключительно в собственных глазах. Тогда он, отстаивая своё мнение, и кулаком мог стукнуть, и брови насупить и, что скрывать, голос поднять. Ну а как не поднять, если вторая половинка на всё имела мнение, причем мнение в корне неправильное? И слушаться мужа отказывалась наотрез.
  
  Скажет Иосиф, мол ты - жена, сиди дома, жди мужа, обеды-разносолы готовь, а она раз - и в завотделением выбилась. Глава семейства ей объясняет-объясняет, как правильно должна вести себя еврейская женщина, а она упирается - еврейкой никогда не была и становиться не собираюсь. И Розочку за собой тянет. То в специализированную школу записала, то вместо музыкального кружка на курсы английского отправила. И к свекрови никакого уважения. Нет бы, как все нормальные невестки, слушаться да на ус мотать, она ещё и спорит.
  
  На самом деле Иосиф Моисеевич сам вряд ли обратил внимание на такое вопиющее самоуправство жены. Но, хвала Всевышнему, Осина матушка не дремала на страже интересов сына. И популярно, не менее трёх раз в день, объясняла ему, в чем эти интересы заключаются. И объясняла до тех пор, пока неблагодарная невестка не собрала чемодан и не покинула мужнину жилплощадь.
  
  И сам Ося, и его матушка были крайне неприятно удивлены, когда после развода оказалось, что и жилплощадь, и львиная доля накопленного на сберкнижке принадлежат Татьяне Викторовне, спецшколу и кружок надо оплачивать, а Розочка под угрозой скандала не готова отказываться от шёлковых платьев, в обилии заказываемых ранее бабушкой в ателье. Никакие объяснения, что на наряды денег нет, тут бы кусок хлеба найти на что купить, Розочку не устраивали.
  
  Шестнадцатилетнюю Розочку ни под каким соусом не прельщала мысль превращаться из первой девицы школы, завидной невесты, дочери главврача - тогда уже главврача - в ещё одну из серых масс с сомнительным происхождением и грузом в виде отца-рохли и ни разу в своей жизни не работавшей сварливой бабки.
  
  Татьяна Викторовна и рада была бы забрать девочку к себе, да кто ж отдаст?
  
  Бывшая невестка обивала пороги соответствующих учреждений, бывшая свекровь дневала и ночевала там же, но уже с противоположными целями, Ося, выпавший из их поля зрения, по традиции не знал, что делать, а Розочка, не полагаясь ни на кого, нашла выход из маячившего на горизонте и грозившего поглотить её капкана серости и бытовухи.
  
  Сын первого секретаря местной партийной ячейки был пленен экзотической красотой милой интеллигентной девушки, а его отец - её семьёй. Породниться с дочерью главврача центральной ленинградской больницы - чем не удачная партия?
  
  Партия начала казаться чуть менее удачной, когда всплыли кое-какие факты о том, что к главврачу Розочка не имеет уже никакого отношения, а вот к пятой графе - самое прямое. Любовь растаяла, как утренний туман под прямыми лучами солнца.
  
  А плод любви остался.
  
  Через пару месяцев скрывать интересное положение внучки стало уже проблематично, и даже Розочкина бабушка согласилась, что надо что-то делать.
  
  Мотя Кауфман - тихий еврейский мальчик двадцати лет отроду, характером как две капли воды похожий на Осю в молодости - с полными обожания глазами проглотил наспех придуманную историю о преждевременных родах. Возможно, его родители и приподняли бы скептически бровь при виде толстощекой крикливой девчонки, якобы недоношенной на три месяца, но Мотя был сиротой.
  
  Девочку назвали Софой, в честь почившей за шестнадцать лет до её рождения бабушки.
  
  Дедушка Ося пустил слезу умиления - Розочка была так привязана к семье. Розочка же видела в этих женщинах, поделивших одно имя на двоих, виновниц крушения всех своих надежд на светлое будущее.
  
  Вот таким стал тысяча девятьсот восемьдесят третий год для объединившихся семейств Полонских и Кауфманов.
  
  Где-то в мире зарождалась объединяющая всё в наши времена сеть интернета, а никому неизвестная компания Swatch выпустила свои первые часы.
  
  Президент США Рональд Рейган назвал СССР "империей зла", а американская школьница Саманта Смит получила приглашение от советского лидера Юрия Андропова посетить СССР после того, как он прочёл её письмо, в котором она выражала опасения по поводу ядерной войны.
  
  Майкл Джексон впервые продемонстрировал свою знаменитую "лунную походку", где-то в Калифорнии возникла культовая рок-группа "Red Hot Chili Peppers", а у Снеговых, проживающих на соседней с семейством Кауфман улице, родился долгожданный первенец Сашенька.
  
  Счастливые Снеговы ещё не знали, что через тридцать лет их сын будет занимать четвертое место в мировом рейтинге ди-джеев. Да что там, в то время они ещё не знали ни что такое рейтинг, ни кто такие ди-джеи.
  
  Проклинающая тихоню-мужа Розочка Кауфман не знала, что именно он спасет её от "серости и бытовухи" Союза, от души дав хлебнуть от бедности и ненужности в Израиле.
  
  И конечно же, ни капризная Софочка, ни проказливый Сашенька не представляли, где, когда и при каких обстоятельствах столкнет их судьба.
  
  
  
  Глава вторая - о копытных астматиках
  
  
  
  Надежды на солёный бриз исполнились как-то однобоко.
  
  Бриз был. Километров девяносто в час. Сшибал с ног и швырял в лицо мелкую желтовато-серую пыль, ровным слоем покрывающую всё вокруг.
  
  Серые пальмы уныло раскачивались под порывами ветра по правому борту рулящего по серой посадочной полосе самолёта, серое здание аэропорта маячило вдалеке на фоне такого же серого неба, внутри зала прибытия была всё та же вездесущая пыль - мелкая как пудра и такая же прилипчивая. Даже солнца видно не было, казалось, что тусклый и - опять же - серый свет струится откуда-то сверху, справа, слева, а может, его просто излучает сам воздух, как неон на рекламных вывесках.
  
  На этом фоне яркие, видимые за километры, синие и зеленые сигнальные огни взлетно-посадочных полос аэропорта выглядели абсолютно неуместно, как клоун на панихиде или учительница воскресной школы в борделе.
  
  - Шарав [1], - пожал плечами Дэн, протягивая уставшей полицейской за окном кабинки пограничной службы свой темно-синий паспорт. - Бывает. Зато тепло. Скоро пойдет дождь и прибьет пыль.
  
  - Сейчас прямо запрыгаю от радости, - огрызнулся Снегов, с тоской взирая на очередь перед ним. Дэн воспользовался специальным маршрутом для везунчиков, обладающих израильскими паспортами. Ему же предстояло ждать в общей толчее иностранных граждан. - Скажи мне, мой маленький обрезанный дружок, в вашей стране не в курсе, что прибытие самолёта обычно связано с наплывом посетителей, а? Или ваша религия запрещает работать одновременно больше чем двум пограничникам?
  
  - Ой, да можно подумать в Шереметьево не та же бодяга, - отмахнулся приятель, уже прошедший паспортный контроль. - Пограничники всех стран мира исповедуют одну и ту же религию - не воспотей на службе, ибо нефиг. Ладно, Ал, я пока пойду багаж наш заберу. Буду ждать тебя возле транспортера. Дорогу найдешь?
  
  - Как? - картинно изумился Снегов и всплеснул руками. - Я ж у мамы дурачок, указатели читать не умею.
  
  - У-у-у, как всё сложно, - Дэн, уже начавший терять терпение, хотел добавить ещё что-то язвительное, но тут Ал тяжело и надрывно закашлялся, и он ограничился лишь очевидным: - Ингалятор с собой или в багаже?
  
  - В багаже.
  
  - Вот придурок, - Боровски подхватил свой рюкзак и на иврите обратился к скучающей пограничнице в кабинке для обладателей местных паспортов: - Можете, пожалуйста, вот того мужчину с российским паспортом принять? Этот идиот - астматик, а ингалятор в багаж положил. Можно? Спасибо огромное. Ал, - позвал он уже по-русски. - Сюда иди, шлимазл [2].
  
  Не то, чтобы пыль была такой уж большой проблемой. В конце концов, аллергическую астму у Снегова диагностировали ещё в детстве, так что за прошедшие годы он привык к определенным неудобствам, связанным с ней. Сама по себе необходимость периодически пользоваться ингалятором его не напрягала. С другой стороны, именно обыденность этого действия уже не в первый раз приводила к подобным ситуациям.
  
  Вид Снегова, раздираемого очередным приступом кашля, был настолько же привычен знакомым, насколько раздражал его самого.
  
  Больше всего бесило, что он абсолютно четко понимал: сейчас, во время приступа, когда кажется, будто в горло залили полведра расплавленного железа, а легкие внезапно сократились до микрона - сейчас он готов клясться на Библии, Коране, Танахе и британском ежемесячнике "DJ Magazine", что без заветного голубого баллончика в кармане шагу больше из дома не сделает. Но стоит прийти в норму и произошедшее будет забыто, как страшный сон. А ингалятор снова будет где-то рядом - в багаже, в студии, в гостиничном номере - но вне зоны досягаемости.
  
  Наверное, будь Ал тяжелым астматиком, из тех, что во время приступа могут и к праотцам отправиться, он бы не позволял себе настолько наплевательского отношения к собственному здоровью. Но его приступы, во всяком случае до сих пор, были скорее очень и очень неприятными, но без угрозы летального исхода.
  
  Лёшка - троюродный брат - говорил, что однажды Ал доиграется. Ал целиком и полностью соглашался. И опять оставлял треклятый аэрозоль в машине, в гостинице, в багаже или забывал обновить рецепт.
  
  Даниэль Боровски, знакомый со Снеговым далеко не первый год, всё это прекрасно знал и понимал. А потому даже не ругался - смысл? - а просто тащил его, как на буксире, через паспортный контроль мимо пограничников по широкому коридору вдоль грузовых лифтов и пункта выдачи покупок в беспошлинных магазинах к лентам транспортеров. Потом, оставив того у стены с огромными рекламными плакатами почему-то немецких солнцезащитных очков, вылавливал их чемоданы среди десятков других. Потом раскладывал багаж Ала, выбрасывал вещи прямо на пол и деловито искал.
  
  Нашел.
  
  Проследил за судорожным вдохом.
  
  Ситуация была знакома, но приятной от этого не становилась.
  
  - Ты бледный как смерть, - отпихнув его, Ал поднялся с пола. - Я закашлялся, а не помирать собрался.
  
  - Боюсь, я не доживу до возможности порвать баян на твоих похоронах, - убедившись, что с другом всё в порядке, Дэн снова превратился в язву. - Копытами шевели, я по отцу соскучился.
  
  Юваль Боровски не видел большой печали в разрыве с бывшей женой. Они никогда особо не понимали друг друга. Сказывалась и разница менталитета, и языковой барьер. Поначалу, пока чувства бурлили, всё это казалось сущей мелочью, и даже необходимость им обоим говорить на неродном языке - английском - не напрягала, а лишь добавляла изюминку в отношения.
  
  Потом страсть поутихла и на первое место вышли общие интересы. А точнее, их отсутствие.
  
  Лидия Фурман была из тех, кого называют "бизнес-леди" - крепко стоящая обеими ногами на земле, хваткая, умная, принципиальная, но вполне готовая этими самыми принципами поступиться ради каких-то своих интересов. Она и в Израиль-то согласилась переехать только после того, как Юваль неожиданно прославился, издав свою первую книгу.
  
  Книга произвела фурор, за один день превратив малоизвестного репортера Юваля Боровски в именитого писателя. Предложения работы посыпались как из рога изобилия, а уж когда по мотивам произведения начали снимать фильм, Лидия сменила гнев на милость, согласилась выйти замуж за отца своего уже шестилетнего ребенка и переехать в его страну.
  
  И, как оказалось довольно быстро, просчиталась. Вместо того, чтобы хватать удачу за рога и кропать продолжение к продолжению продолжения, Юваль заявил, что он, видимо, автор одной книги, и вернулся работать на телевидение всё в ту же программу новостей. Правда, уже одним из основных репортеров, а не сменщиком, но тем не менее просто репортером.
  
  При этом и назвать его неамбициозным человеком было никак нельзя. Юваль вполне искренне упивался вниманием к своей персоне, светом софитов и получал явное удовольствие от всех этих публичных раутов, встреч и прочих тусовок, завсегдатаем которых стал в одночасье. Но вот закреплять достигнутый успех не желал ни в какую, что весьма и весьма раздражало Лидию, не понаслышке знающую, насколько просто снова попасть в забвение.
  
  Но Юваля манила возможность просто быть на виду. А лицо одного из ведущих репортеров центрального канала новостей всяко мелькает на экранах телевизоров чаще, чем писателя, пусть и именитого. Его узнавали на улице, и этого хватало. Ювалю. Не Лидии.
  
  Лидии было плевать на отдельную гримерку, членство в союзе репортеров, приглашения на церемонии вручения наград "Человек года" и личное знакомство с премьер-министром.
  
  - Это не стабильность, - пыталась она достучаться до мужа. - Это не продолжит приносить доход после того, как ты уже не сможешь мотаться за "жареным". Неужели ты не понимаешь?
  
  Муж не понимал. А может, и понимал. Но заставить его сделать то, чего он сам не желал, было практически невозможно. "Типичный израильский самэц! - фыркала Лидина мать, закатывая глаза. - У самого мозгов нет, хоть бы жену послушал!"
  
  Возможно, будь Лидия воспитана в немного другой традиции и умей она стоять за мужем в любой ситуации, наглядно выказывая уважение к его интересам, действуя исподволь, а не пытаясь сломать мужское эго, их отношения сложились бы по-другому. Но женщина была русской, хоть и еврейкой, и подходила к проблеме с распространенной в этой стране стратегией - пыталась стать "мамочкой", а не спутницей, взвалить груз решений на свои плечи, а не осторожно подталкивать в нужном направлении.
  
  Со средиземноморским мужчиной у этого сценария не было ни малейшего шанса.
  
  Сама Лидия устроилась на исторической родине довольно быстро. Помогло и имя мужа, и старые связи - в России женщина была главным редактором в одном из московских книжных домов. Здесь же она, весьма дальновидно отметив нехватку соответствующей платформы для русскоязычных авторов, открыла собственное издательство. Работы было навалом, печатный дом "Даниэль", названный так по имени сына, приносил очень и очень хороший доход. Но...
  
  Как практически любая успешная женщина, Лидия хотела видеть рядом с собой успешного мужчину. А витающий по её мнению в облаках Юваль на эту роль не тянул никак.
  
  Справедливости ради надо сказать, что оба они приложили немало усилий, чтобы спасти свой брак, но уж слишком разными были. Вся семейная жизнь уложилась в четыре года. Дэну как раз стукнуло десять, когда родители развелись.
  
  А ещё через пару лет бизнес вышел на свой максимальный уровень и Лидии стало скучно. В конце концов, израильский рынок спроса и предложения довольно маленький. Помыкавшись туда-сюда и попробовав ещё несколько проектов, на этот раз неудачных, бывшая госпожа Боровски решила вернуться в Россию.
  
  И на этом, наверное, их отношения с бывшим мужем и прекратились, если бы в Даниэле не взыграли юношеские гормоны. Сначала был феерический скандал, всячески поддерживаемый со стороны отца - парень ни в какую не хотел переезжать. За ним последовал не менее демонстративный отказ от российского гражданства. А потом Дэн стал совершеннолетним и поставил мать перед фактом - общению с отцом быть, и точка.
  
  Хотя свою роль в получении благословения на это самое общение сыграл и ещё один фактор, кроме хлопания дверью - сам Даниэль абсолютно неожиданно воплотил и материнскую тягу к материальному благополучию, и отцовскую страсть к свету софитов.
  
  Маленький Дэн был из тех детей, которых называют "вображулька". Любил петь, рассказывать стишки, стоя на высоком барном стуле перед гостями, и просто обожал фотографироваться, кривляясь и "делая позу". Ни одна школьная постановка не обходилась без его самого деятельного участия.
  
  Мать не то, чтобы не одобряла, но старалась не поощрять, сытая по горло "звездным" фанатизмом Юваля. А вот сам Юваль какими-то правдами и неправдами умудрился впихнуть восьмилетнего сына в детскую театральную студию при иерусалимской академии искусств "Бэцалель".
  
  Дэн был в восторге от студии, преподаватели в восторге от его способностей, отец искренне радовался успехам сына, а Лидия именно тогда и заявила в первый раз: "Да как ты посмел что-то решить для моего сына без моего разрешения?!"
  
  Мальчишка был упертым маленьким бараном даже в столь юном возрасте, поэтому занятия продолжились, несмотря на недовольство матери. Более того, чуть позже он выклянчил позволение записаться в музыкальную школу. Но отношения родителей дали первую трещину.
  
  К тому времени, как Лидия с сыном вернулись в Москву, сам факт его плотного занятия музыкой и театром был свершившимся, не подвергающимся сомнению или обсуждению. Элитная "Бэцалель", музыкальная школа в Иерусалиме, московское музыкальное училище - мать смотрела сквозь пальцы, уверенная, что на каком-то этапе Дэн перерастет эту блажь.
  
  Первое место на московском юношеском конкурсе дарований был для неё полной неожиданностью. Ещё и потому, что пребывающий на самом пике подросткового кризиса Дэн даже не счел нужным уведомить её о своём в нём участии - родительское согласие не требовалось, поскольку он был уже совершеннолетним.
  
  Скандал, конечно, был знатный, но за участием в областном конкурсе через год Лидия уже следила.
  
  Затем был ещё конкурс, и фестиваль, и спектакль, и ещё, и ещё. Парень неизменно входил в тройки финалистов, пусть и не всегда занимал первые места. Его заметили, о нем начали говорить в тех самых - нужных - кругах.
  
  Отборочный тур на участие в музыкальном шоу "Путь наверх", организованный "Звездной Мануфактурой", он прошел играючи, покорив и зрителей, и строгое жюри. Сотня талантливых парней и девушек, собранных со всей России, в течении четырех месяцев боролась за право стать следующей звездой отечественной эстрады. Шоу было грандиозным, борьба - жаркой, Дэн - неподражаемым...
  
  Нет, выиграл не он. Выиграла шестнадцатилетняя девчушка из Владивостока, обладательница воистину превосходных вокальных данных. Она и в самом деле заслужила это. Шоу не дошло ещё даже до половины, а её уже окрестили отечественной Патрисией Каас. Но приз зрительских симпатий ушел к невысокому рыжему пареньку - чуть слащавому, но такому милому с этим его едва заметным акцентом...
  
  Лидия плакала от гордости, впервые за почти десять лет нормально разговаривала с бывшим мужем и просила сына только об одном - не делать глупостей.
  
  Но едва перешагнув двадцатилетний рубеж мы же всё знаем лучше всех, не так ли?
  
  К услугам Даниэля была армия адвокатов обоих филиалов материнского издательского дома - и российского, и израильского. Он мог бы посоветоваться с людьми, собаку съевшими на таких делах, как контракты и права собственности. Но подмахнул бумаги, подсунутые представителем "Звездной Мануфактуры", не глядя.
  
  Почему? Назло.
  
  Отношения с матерью, едва начавшие налаживаться после всех его подростковых бунтов, вновь полетели в тартары, когда она сообразила, наконец, почему сын никогда не приводил в дом девушек. Нет, Лидия не скандалила, не выгоняла из дома, не пыталась переделать. Но, как и любая мать, была немного обижена скрытностью своего чада. Взрывной же, как пороховая бочка, Дэн счел её осторожные попытки прояснить щекотливый момент вмешательством в личную жизнь. И, следуя проторенной тропой, отправился жаловаться отцу. А вот Юваль, не обладая воистину русской тактичностью Лидии, выбирать выражения не счел нужным.
  
  К тому времени, как Даниэль Боровски, двадцати одного года от роду, сообразил, что родителей взбесил не сам факт его несколько нестандартных сексуальных предпочтений, а недоверие к собственным родителям, заставившее скрывать от них этот важный факт, дрова были уже нарублены и аккуратной поленницей возлежали рядом с сожженными мостами.
  
  Хотя, следует признать, что последовавшие за этим два трудных года практически рабского труда на процветание охотников за талантами вправили наконец мозги Даниэля на то место, где им положено находиться природой. Как выразился менеджер самого Ала и рок-группы его троюродного брата - того самого Лёшки, из-за которого Ал и страдал сейчас приступом астмы в Телль-Авиве вместо того, чтобы прохлаждаться на коралловых атоллах - "Некоторых жизнь учит только через задний проход."
  
  Даниэлю помогли разорвать контракт. В обсуждении нового - с рок-группой родича Ала - мать и её адвокаты принимали уже самое непосредственное участие. Он стал успешным, известным, материально обеспеченным - что радовало обоих родителей, а также намного более спокойным и менее категоричным, что позволило вскорости сдружиться с Алом - Александром Снеговым - очаровательной дрянью, дипломированным пофигистом и всемирно известным ди-джеем.
  
  Дрянью Дэн умел быть не меньшей, чем Ал. К здоровому пофигизму тоже относился с уважением, а на известность плевал с высокой колокольни, будучи и сам не последним человеком. Так что в требовании "двигать копытами", обращенному к человеку, занимающему четвертое место в мировом рейтинге, ни он, ни сам "копытный" не видели никакой проблемы.
  
  - Бегу-бегу, девочка моя, - привычно огрызнулся Ал, поднимаясь на ноги. - Где тут выход?
  
  - Не поверишь, но под большой табличкой "Выход", - столь же привычно парировал Дэн и первым направился вдоль транспортера в сторону "зеленого коридора" таможни.
  
  _____________________
  
  Примечания:
  
  [1] Шарав (ивр.) - сухой, изнуряюще жаркий ветер на Ближнем Востоке, восточного и южного направления. Зачастую с пылью и песком, перемещающийся преимущественно из Аравийской и Синайской пустынь. Температура воздуха летом нередко выше 40?C. Зимой, когда температура держится от +5 до +9 градусов, шарав приводит к повышению температуры до +25, а иногда и выше.
  
  [2] Шлимазл (идиш) - неудачник, аналог русского "горе луковое".
  
  
  
  
  Глава третья - о традициях
  
  
  
  Смотря очередной выпуск любимой телепередачи, мало кто из нас задумывается, что стоит за всеми этими белоснежными улыбками ведущих, брошенными случайно, но неизменно приходящимися к слову, фразами, актуальными и не очень новостями.
  
  Что мы знаем о непосильном труде гримера, который, костеря про себя всех родственников ведущего по нисходящей до австралопитека включительно, вот уже сорок минут пытается замазать на его лице следы бурной ночи, плавно перетекшей в приёмный покой ближайшей больницы?
  
  Имеем ли хоть малейшее представление, сколько бессонных ночей провели сценаристы, старательно выписывая ту самую небрежность реплик, что придает выпуску интимность и позволяет зрителю ощутить причастность?
  
  А новости? Вы даёте себе отчёт, сколько сил, нервов и бумажного эквивалента золотого запаса Центробанка тратится на то, чтобы не приведи Господи не пропустить ничего из уже обнаруженного конкурентами? А сколько уходит на обработку и правильную подачу информации? На создание, собственно, новости?
  
  В этом плане развлекательным передачам одновременно и легче, и сложнее, чем тем же актуалиям.
  
  С одной стороны - при отсутствии фактических новостей их элементарно можно создать. Ну, постная выдалась неделька - никто не выиграл никаких призов, не выпустил новых фильмов, ничего не нарисовал и даже не организовал ни одной вечеринки для избранных. Бывает. Не страшно. Селебрити тоже люди, и наверняка хоть один из них да развёлся, женился, превысил скорость или дал кому-нибудь в морду. И вот закрутилась уже машина шоу-бизнеса, папарацци расчехлили камеры, продюсеры дали святейшее добро на очередное "сладенькое", сценаристы вытащили старые зарисовки, заменили "Ира" на "Коля", а "родила" на "устроил пьяный дебош", и понеслась, понеслась, понеслась...
  
  С другой стороны, тут главное не перегнуть палку и подать историю так, чтобы у теоретического Коленьки не возникло никаких реальных шансов подать в суд за клевету. Всё должно быть исключительно правдиво, а намёки - это уже другое дело.
  
  Ну и, конечно же, никак нельзя сплоховать и прощёлкать клювом аналогичный финт ушами со стороны конкурирующих структур. Матерящийся Коля - это, бесспорно, о-го-го, но кого это будет интересовать на фоне, например, беременной Оленьки?
  
  Незамужней и глубоко религиозной Оленьки.
  
  Незамужней, глубоко религиозной Оленьки, только-только подписавшей контракт на участие в очередной театральной постановке.
  
  А? Как вам?
  
  И кому какое дело, ждёт ли Оленька своего первенца или просто поправилась. Петуху главное прокукарекать в прам-тайме, поднимая собственные рейтинги и показывая кукиш всем тем, кто на этом кругу остался далеко позади обсасывать, будь он трижды неладен, Коленьку с его уже набившей оскомину вербальной несдержанностью.
  
  В офисах популярной развлекательной телепередачи "Фонарь Давида" дым стоял столбом. Была та самая неделя, когда тишь да гладь, да "что же делать, что же делать". Передача специализировалась именно на "жареных" новостях, хотя и старалась изо всех сил позиционировать себя как серьёзная актуалия новостей культуры.
  
  Ну да, ну да.
  
  Боровски, занимающий почётную должность главного редактора, уже и не помнил, когда в последний раз они освещали, например, литературные вечера. Вот церемонию вручения премии за заслуги в литературе - это да. Но и тогда акцентировались на нарядах участников да скандале вокруг назначения членов комиссии. Кажется, имена лауреатов были всё же озвучены - где-то между титрами и заставкой, но Юваль мог поклясться, что Давид Лейбциг - бессменный ведущий "Фонаря" - понятия не имел, о чём шла речь в тех книгах.
  
  Вот Дара Кауфман, помощница Давида, та наверняка знала. Дара вообще была в курсе всего модного, актуального и обсуждаемого, будь то новая причёска жены премьер-министра или результаты исследования в области химии, за которое израильские учёные получили нобелевскую премию. Но Дару никто не спрашивал. Толковой девчонке - умной, хваткой, начитанной - отводилась роль эдакой куклы при ведущем. Подавать вовремя реплики, глупо хихикать и кратко перечислять заголовки "новостей" в начале выпуска - вот то, чем занималась в "Фонаре" одна из лучших выпускниц факультета журналистики Тель-авивского университета.
  
  Дара не жаловалась. У неё были свои планы на будущее, и если для их успешного воплощения в жизнь необходимо какое-то время изображать из себя манекен - так тому и быть.
  
  Юваля такая покладистость девушки немного раздражала, но, в общем-то, он понимал её как никто другой. Сам мужчина совсем недавно отказался возглавить похожую передачу на конкурирующем канале, предпочтя, несмотря на всю свою тягу к известности, остаться в тени. У него тоже были причины. И эти самые причины должны были вот-вот приземлиться в аэропорту "Бен Гурион" в компании то ли друга, то ли друга (Юваль так и не понял, кем являлся сопровождающий для его сына).
  
  - Чёрт! Самолёт... - простонал он, загнанным взглядом осматривая залежи набросков репортажей, историй и рубрик предстоящего субботнего выпуска на своём столе.
  
  До съёмок выпуска оставалось полтора дня, а они так до сих пор и не определились, кого "пускать в расход" - то ли эту скандальную певичку, выложившую ролик с родами своего первенца в общем доступе на странице социальной сети, то ли художника-экспрессиониста с его новым бойфрендом.
  
  Обе новости были так себе - девица со своими выходками уже приелась и прежнего ажиотажа у публики не вызывала, а художник совершил каминг-аут лет шесть назад и с тех пор являл скучнейший эталон вежливости и добропорядочности.
  
  По всему выходило, что идеальный вариант в сложившихся обстоятельствах - слезливая история в лучших традициях мелодрамы о трудном жизненном пути и становлении художника: неприятие обществом, отказ семьи, путь к звёздам сквозь тернии и, как апогей, признание и долгожданная любовь. Но...
  
  Во-первых, давать интервью тот отказался, а во-вторых, никакими терниями в реальности там и не пахло. Мужик как мужик, только что талантливый. Мазню его израильский бомонд принял на ура, никаких семейных скандалов не состоялось, каминг-аут прошел тихо-мирно и отмечен был лишь на соответствующей странице википедии - из такого новость дня не скроить. Пойдёт разве что как наполнитель эфира, между тем и этим.
  
  Проблема заключалась в отсутствии как "того", так и "этого", и Боровски с командой последние дни буквально наизнанку выворачивались, пытаясь нарыть хоть что-то или скроить это самое "что-то" из уже имеющегося.
  
  Субботний выпуск грозил побить все рекорды своей "ниочёмностью".
  
  Почему нужно было обязательно лично забирать вполне взрослого и самостоятельного сына, к тому же с лёгкостью ориентирующегося в стране, непосредственно из аэропорта, Юваль сказать не мог. Кроме логичного "соскучился и хочу поскорее увидеть" было ещё и "так принято". Кем принято, когда и почему - неизвестно, но факт; шумная и нетерпеливая толпа ожидающих в зале прибытия вполне нормальное для Израиля явление.
  
  И если желание как можно скорее обнять сына ещё можно было если и не игнорировать, но хотя бы отложить на пару часов, с традициями не поспоришь.
  
  Вот же, что интересно - попробуй подойди к вышестоящему начальству с просьбой отъехать ненадолго по любому сентиментальному поводу, и на тебя посмотрят минимум как на идиота. "Ты уверен, что достаточно предан делу, чтобы продолжать здесь работать?" - будет читаться в их сиятельных глазах, заставляя чувствовать себя самое меньшее единственным на всю страну кардиохирургом в преддверии срочной операции.
  
  Но поработать таксистом - это святое. Забрать нужно всенепременно, если и не из самого аэропорта, то хотя бы с железнодорожной или автобусной станции в двух шагах от дома. Или, если уже совсем никак, послать кого-нибудь забрать.
  
  Кого озадачить этой миссией, Юваль не знал. Бардак был не только у него. Зашивались все без исключения. Даже ведущий, что само по себе намекало на исключительность ситуации. Обычно Давид занимался непосредственно интервью уже после того, как "жертвы" были обнаружены, а сценарий дословно расписан.
  
  Можно было бы, конечно, наплевав на всё, уронить ручку на стол и уехать - его бы поняли - но в наследство от бывшей жены Ювалю достались ещё и некие смутные намёки на трудовую этику, не позволяющие так подвести коллег.
  
  Тяжело вздохнув и приняв как факт, что некоторые традиции всё же придётся нарушить, Боровски уже достал телефон, когда увидел собравшуюся куда-то уходить Дару.
  
  - Дарочка, - позвал он, - а ты куда?
  
  - В "Бен Гурион", - важно сообщила она и Юваль на миг задержал дыхание. - Сестра сегодня прилетает. Я быстро.
  
  Быстро, как же, подумал мужчина. От Иерусалима до Тель-Авива, рядом с которым располагался международный аэропорт, по полуденным пробкам часа полтора езды, да и то, если повезёт. Полтора часа туда, полтора часа обратно, да ещё и домой заехать - даже если предположить, что сёстры отложат общение, обмен впечатлениями и выдачу подарков до вечера, всё равно нет ни малейших шансов, что Дара вернётся сегодня в офис.
  
  - Актера ты этого выловила? - уточнил он скорее для проформы, заранее зная, что она в любом случае уедет. - О котором слухи про Голливуд ходят.
  
  - Напряги Давида, - ожидаемо начала канючить девушка. - Ну, Юваль, мы же целую неделю не виделись...
  
  Насколько Боровски было известно, старшая сестра Дары полжизни проводила в разъездах. Она работала в неком полугосударственном агенстве или фонде, наподобие Еврейского Сохнута [1], а возможно, и в самом Сохнуте, и чуть ли не раз в месяц летала заграницу. То курировала какие-то программы для еврейской молодёжи, то привозила группы студентов для знакомства с исторической родиной - если и было у сестёр что-то общее, помимо родителей, так это неуёмная бьющая через край энергия.
  
  С Софой Кауфман Юваль был знаком постольку-поскольку - года три назад она помогла организовать для Дэна ознакомительную поездку по Израилю, не ограничивающуюся традиционным Иерусалимом и отелями Мёртвого моря. Но даже этих смутных воспоминаний о девушке хватало, чтобы понимать - идея отрывать сестру от работы в такой напряженный момент вряд ли была её инициативой.
  
  С другой же стороны, он бы и сам сбежал впереди Дары, если бы мог себе позволить. Но Дара молода и талантлива, не особенно держится за эту работу, зная, что в любой момент найдёт другую. Чего нельзя сказать о Ювале.
  
  - Семья - святое, - ещё раз тяжело вздохнув, согласился он. - Езжай, я что-нибудь придумаю. Но с тебя одолжение.
  
  - Спасибо, спасибо, спасибо! - расцвела Дара и полезла обниматься. - Что надо?
  
  - Даниэль через пару часов прилетает. Московский рейс. Сможешь забрать его и отвезти ко мне домой, если тебе не сложно?
  
  - Конечно, что за вопрос, это же по пути, - девушка радостно улыбнулась. - Сто лет его не видела!
  
  И это тоже старая добрая традиция. Даже если бы Дара не обожала Даниэля, даже если бы помощь оказалась сопряжена для неё с затруднениями - ответ на просьбу помочь неизменен. Традиции, традиции - порой хорошо, что они есть.
  
  Вообще, Израиль - страна бесконечных правил и условностей. Писаных и негласных, добрых и создающих кучу проблем, забавных, непонятных, просто необходимых и откровенно глупых.
  
  Нельзя пригласить на свадьбу меньше, чем сто пятьдесят человек. Даже если брачующиеся сироты. Особенно, если брачующиеся сироты. Приглашаются все - от близких друзей до кассирши в местном супермаркете. Поскольку счастьем нужно делиться.
  
  Плакаться, что подарки гостей не покрывают и половины затрат на зал торжеств - тоже добрая традиция.
  
  Предлагая коллеге молочный шоколад, обязательно необходимо поинтересоваться, не "мясная" [2] ли она. Даже если не далее как вчера вечером вы вместе жарили свиные отбивные.
  
  То, что ты - нерелигиозный человек, не даёт работодателю права обращаться по рабочим вопросам в субботу.
  
  А просьба о помощи даже не предполагает отказа и традиционно формулируется, как приказ: "Выполни заповедь - сделай мне одолжение..."
  
  Как будто помощь, обычная человеческая помощь, теряет в своей ценности, если не указать на наличие в ней чего-то большего - кармического, потустороннего, высшего.
  
  В этом весь Израиль - он и вполовину не так религиозен, как традиционен.
  
  
  
  ***
  
  
  
  Зал прибытия поражал размерами.
  
  Ала, успевшего на своём веку побывать чуть ли не во всех аэропортах мира, это всегда удивляло. Ни по занимаемой площади, ни по пассажирообороту израильский международный аэропорт даже не приближался к таким монстрам, как огромнейший лондонский "Хитроу" или гонконговский "Чхеклапкок", но именно зал прибытия - то самое помещение, которое и роли-то особой не играет, являясь всего лишь тамбуром между таможенным коридором и стоянкой такси - было распланировано с необъяснимым размахом.
  
  Высоченные потолки на три этажа, три или четыре выхода наружу, огромный полукруг фонтана и шумящая, галдящая, смеющаяся, плачущая толпа встречающих.
  
  От небольшой странно одетой группы каких-то хиппи возле самого ограждения отделился подросток лет тринадцати и с диким воплем бросился на шею идущей прямо перед Алом женщины. Галдёж усилился, кто-то зааплодировал, где-то сверкнула вспышка камеры. Ал моргнул, споткнулся и убрал руку с плеча поддерживающего его по инерции Дэна.
  
  Звонкое женское "Даниэль!" почти потонуло в этом шуме. Снегов бы и не обратил никакого внимания, но Дэн неожиданно остановился, заозирался и, расплывшись в довольной улыбке, резко развернулся и направился ко второму выходу, раскрывая объятия и ловя в них симпатичную молоденькую брюнетку.
  
  Девушка, поначалу не обращая на стоящего немного сбоку Ала никакого внимания, что-то увлеченно щебетала не по-русски, смеялась, судя по интонациям, спрашивала, и, получив ответ, вдруг повернулась и столь же порывисто, как до этого Дэна, обняла Ала.
  
  - Эй, эй, полегче, - Дэн в отличие от неё говорил на русском. - Ты его задушишь. Дара, это Алек, - представил он, вдоволь нахохотавшись от вида опешившего от такой дружелюбности приятеля. - Ал, это Дара. Она работает с моим отцом.
  
  Девушка ещё раз обняла Ала, на этот раз поцеловав в щеку. Новая знакомая была довольно мила, приветлива, по-экзотически ярка и Ал не стал отказывать себе в удовольствии обнять её и поцеловать в ответ.
  
  - Ты что здесь делаешь? - не убирая руки с её плеча, поинтересовался Дэн. Она что-то ответила, снова непонятно, и Боровски попросил: - Ты не могла бы говорить по-русски? Ал не знает иврит.
  
  Дара немного нахмурилась и, склонившись к его уху, зашептала, стреляя глазами в сторону Ала.
  
  - Нет, - отмахнулся Дэн в ответ. - Я не буду ему переводить. И английский не нужно. Дар, ну что за глупости? Чего стесняться?
  
  - Акцента, мужлан неотесанный, - сильно коверкая слова, процедила Дара и улыбнулась Алеку, извиняясь: - Прошу прощения, но я так редко говорю на русском... Представляю себе, как это звучит.
  
  Снегов находил акцент девушки в высшей мере милым и ценил её готовность говорить ради него на явно чужом или же хорошо забытом языке. О чём незамедлительно и сообщил, добыв из закромов своей памяти одно из немногих знакомых слов на иврите - "тода" [3].
  
  Ещё несколько взаимных комплиментов, и Дара, наконец, ответила на вопрос Дэна:
  
  - Я приехала за тобой и твоим... - она голосом предложила знакомому озвучить отношения между ним и Алом и, не дождавшись реакции, уточнила: - Даниэль, это что, секрет?
  
  Дара произносила имя Боровски совсем не так, как было привычно Алу. Даниэль. С ударением на первом слоге, а не последнем. И, судя по тому, что Дэн её не поправлял, видимо, именно так оно на самом деле и звучало. Удивлённый этим открытием о знакомом не первый день человеке, Ал чуть было не пропустил его немного нервный ответ:
  
  - Дара, не говори глупостей. Мы друзья.
  
  - Друзья так друзья, - мгновенно согласилась она. - Чего ты так нервничаешь? Тут все свои.
  
  - Дара, твои намеки сейчас совсем не в тему, - окончательно посерьёзнев, отчеканил Дэн. - Просто друзья.
  
  - Да я поняла, - легкомысленно отмахнулась девушка и отвлеклась на кого-то за их спиной. - Ой, Софочка вышла! Софа, Софа! - замахала она обеими руками и продолжила кричать уже на иврите.
  
  Молодая женщина с небольшим коричневым чемоданом, уже практически покинувшая зал прибытий, обернулась, махнула рукой в ответ и направилась к ним.
  
  Не особо высокая, скорее среднего роста, она, в отличии от изящной Дары, казалась по-мальчишески долговязой, благодаря худобе - природной, а не той, выточенной по миллиметру в тренажерном зале - и практически полному отсутствию груди. Слишком тесные, явно на пару размеров меньше, чем необходимо, джинсы некрасиво обтягивали не самые идеальные ноги, а застёгнутая до самого горла свободная рубашка заставляла плечи выглядеть шире, чем они есть на самом деле.
  
  С другой стороны, эстет внутри Ала не мог не оценить ни поистине королевскую осанку, ни правильные, хотя и немного резкие черты лица.
  
  - Не спрашивай, - обрубила новоприбывшая в ответ на удивленно приподнятую бровь Дары и, быстро обняв, сорвала с её шеи шелковый шарф и обмотала вокруг собственных бёдер в неком подобии юбки. На взгляд Ала лучше не стало. - Пьяные финны - это ужасно. Кто вообще придумал бесплатный алкоголь в самолетах?
  
  Дара хохотнула, сказала что-то, заставившее Дэна скептически хмыкнуть, на иврите, и Софа ответила, на удивление, всё ещё на русском:
  
  - Да, русские тоже пьют. О-о-о, Дарочка, ты себе даже не представляешь, сколько. Но они пьют, а не нажираются как свиньи!
  
  - Хрю-хрю, - прихрюкнул Дэн, вклиниваясь в их беседу. - Ты меня, наверное, не помнишь...
  
  - Ой, Даниэль! - опять это знакомо-незнакомое Даниэль. - Вот так встреча! Мазаль тов [4], ваш последний альбом великолепен.
  
  - Спасибо, спасибо, не знал, что ты наша поклонница.
  
  - Вы довольно известны среди русскоязычных израильтян, ты разве не в курсе?
  
  - Даже так? - ухмыльнулся Боровски. - Возможно, тогда, стоит приехать сюда с концертом?
  
  - Я бы с удовольствием пошла.
  
  Софа тоже говорила с акцентом, но не коверкала слова, как Дара. Её речь была беглой, немного напевной, с забавным спотыкающимся хрипением на звуке "х" и раскатистым грассирующим "р". Она странно растягивала отдельные слоги, при этом чуть ли не проглатывала другие, но предложения строила правильно. Видимо, ей было привычнее, чем сестре, говорить на русском.
  
  - Софа, это мой приятель Алек, - представил Дэн. - Он составил мне компанию.
  
  - Барух ха-ба [5], впервые в Израиле? - поинтересовалась женщина, чётким выверенным и каким-то привычным движением уклоняясь от попытки Ала обнять её, как до этого Дару, и протягивая вместо этого ладонь для рукопожатия.
  
  - Нет, - Снегов не успел разобраться, то ли он чем-то обидел её, то ли самому в пору обидеться. Насколько он успел понять, объятия при встрече даже между малознакомыми людьми для израильтян были чуть ли не нормой. - Четвёртый. Но впервые не по делам.
  
  - По делам? - Софа внимательно прищурилась на него, как-будто пыталась по цвету рубашки или объёму чемодана угадать, какого рода дела могли быть у Снегова в её стране. - Вы с Даниэлем коллеги?
  
  - Нет, я не пою, - Ал неопределённо помахал левой рукой в воздухе, правую положив Дэну на загривок, одновременно и предупреждая держать рот на замке, и давая опору своему слабому после приступа телу. Не то, чтобы он собирался скрываться, но и кричать на каждом углу, кто он такой, тоже не хотелось. Тишина и покой, вот всё, чего он искал на данный момент. - Не важно, главное, что сейчас я просто отдыхаю. Наконец-то, смогу осмотреться. А то, если честно, кроме гостиничного номера ничего и не видел в прошлые разы.
  
  - Тогда обязательно возьмите несколько экскурсий для местных, - посоветовала Софа. - Они и с русскоязычными гидами бывают. Израиль изумительно красивая страна, но, к сожалению, иностранцев возят в основном в два-три места, не сказать, что самые удачные.
  
  - Софочка, - позвала Дара, - ну так, может быть, ты и организуешь что-нибудь? Я бы тоже с удовольствием присоединилась - давно никуда не выбиралась.
  
  - Дара, что с твоей речью? - внезапно вскинулась женщина.
  
  - А что не так?
  
  - Ты как-то странно говоришь. Зуб болит?
  
  - Да всё со мной в порядке, - отмахнулась младшая из сестёр, но Ал не мог не заметить, как "выровнялось" её произношение.
  
  Софа устало выдохнула и Ал внезапно сообразил, что она, пожалуй, старше, чем изначально показалась. Отсутствие косметики на лице и стянутые в низкую "дульку" мышино-серые волосы вводили в заблуждение, но намечающиеся морщинки позволяли предположить, что она, возможно, ровесница самого Ала, а то и старше.
  
  - Да, я вполне могу что-нибудь организовать. Даниэль, позвони мне в начале следующей недели, хорошо?
  
  - Конечно, - не дав Снегову и рта открыть, заулыбался Дэн.
  
  На самом деле, Ал предпочёл бы "организовывать" свой досуг самостоятельно. Незнакомые люди вокруг надоели, а настойчивость и самоуверенность, с которой новоявленные знакомые подписали его непонятно на что, вызывала лишь глухое раздражение.
  
  - Договорились, - кивнула Софа и уточнила: - Мы ещё кого-то ждём или можно идти? Кстати, Дарочка, спасибо, что забрала меня. Если бы ты знала, как я устала...
  
  
  
  ***
  
  
  
  Новое входящее сообщение.
  Тема: Я нашла тебе новость дня.
  
  Прекрати киснуть, у меня хорошие новости.
  Ты в курсе, что сын Боровски опять в Израиле?
  
  
  Новое входящее сообщение.
  Тема: RE: Я нашла тебе новость дня.
  
  Который поёт в какой-то второсортной российской группе?
  Интервью с ним - новость дня?
  Не смеши меня.
  
  
  Новое входящее сообщение.
  Тема: RE: RE: Я нашла тебе новость дня.
  
  Русскоязычные израильтяне не согласятся с тобой по поводу второсортности.
  Но речь вообще не о них.
  Ты в жизни не догадаешься, кто приехал вместе с Боровски.
  
  
  
  
  
  _________________________
  
  
  
  Примечания:
  
  [1] Еврейское агентство для Израиля (JAFI) - известно также как Еврейское агентство или просто Сохнут - международная сионистская организация с центром в Израиле, которая занимается вопросами образования, связями с общественностью и репатриацией евреев в Израиль.
  
  [2] Мясной (термин из кашрута) - общеизвестно, что по нормам кашрута (дозволенность или пригодность чего-либо для употребления в пищу с точки зрения иудаизма) нельзя смешивать мясное и молочное. Мало кто знает, что их не просто нельзя употреблять одновременно. Необходимо выдержать определенный промежуток времени (от двух до шести часов) после мясной еды, прежде чем будет позволительно (кошерно) есть молочную. В этот период времени человек называется "мясным" (или "молочным" в обратной ситуации).
  
  Автор намекает на то, что если коллега употребляет в пищу свинину, то кашрут очевидно не соблюдает, а потому не имеет никакого значения, "мясная" она или нет.
  
  [3] Тода (ивр.) - спасибо.
  
  [4] Мазаль тов (ивр.) - сродне "мои поздравления".
  
  [5] Барух ха-ба (ивр.) - добро пожаловать.
  
  
  
  
  
  Глава четвертая - о причастности
  
  
  - Чай, кофе, потанцуем? - предложил Дэн, едва переступив порог отцовской квартиры и скинув с плеча дорожную сумку.
  
  - А душ в этом доме под запретом? - Ал с облегчением опустился на табурет у небольшого столика для ключей. - А вообще, мне бы прилечь на пару минут.
  
  - Э-э-э, батенька, что-то вы совсем расклеились, - душевным "докторским" тоном протянул приятель. - Старость не в радость?
  
  - Да иди ты, - Ал на секунду задумался, стоит ли озвучивать свои сомнения, и решил всё же уточнить: - Скажи, ты хорошо этих своих подружек знаешь?
  
  - Ну, с Дарой мы знакомы года четыре. Встречаемся, когда приезжаю, на фейсбуке переписываемся. А что?
  
  - А сестра её? - проигнорировал Снегов его вопрос.
  
  - Да не особо. А что случилось-то? Запал на неё, что-ли? - Дэн подмигнул. - Раздевайся и проходи на кухню. Кофе будешь?
  
  В отличие от приятеля, Ал до сих пор был в тёплой зимней куртке, пусть и расстёгнутой, но заставлявшей обливаться потом в стоящей по случаю шарава жаре. Хрипло ругнувшись сквозь зубы, он стряхнул с плеч верхнюю одежду, одновременно носками ног стягивая с пяток обувь.
  
  - Дай три зеленых свистка в воздух, где у вас тут кухня? - позвал он.
  
  - Иди на зов сердца, - голос раздался откуда-то справа, со стороны большого открытого зала.
  
  - Моё сердце зовёт спать, а не чаёвничать, - кухня обнаружилась в продолжении зала, номинально отделенная от него лишь декоративной бежевой циновкой, брошенной на пол. - Так, значит, - вернулся он к неоконченному разговору, - знаешь ты их вась-вась?
  
  - Снегов, - нахмурился Дэн, бросая на него пристальный взгляд через плечо. - Объясни человеческим языком, чего ты приколупался?
  
  - Не нравятся они мне.
  
  - Тебе никто не нравится, - отмахнулся Боровски, - что в этом нового?
  
  - Странные они, - гнул своё приятель. - Вот с чего эта твоя Дара на мне повисла? Можно подумать, я её любимый старший брат, вернувшийся после пяти лет разлуки.
  
  - Алек, блин... - Дэн с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. - Хватит бурчать, как старый дед. Это Израиль. Люди менее скованы, более общительны, подожди, тебе ещё какая-нибудь бабулька на улице станет своих внучек сватать. Великого и неприступного Снежного посмела обнять красивая баба? Расслабься и получай удовольствие. Меня б кто обнял.
  
  - Вот именно, что Снежного. Не успели с трапа сойти...
  
  - Да ты дипломированный параноик! - перебил Дэн, буквально впихивая ему в руки низкий стеклянный стакан с черным кофе. - Ну, принято здесь так. Что тебя не устраивает? Есть какие-то конкретные возражения, кроме твоего дрянного характера и хренового настроения?
  
  - Принято, говоришь, - задумался Ал. - А чего ж тогда сестра её от меня шарахнулась, как от прокаженного?
  
  - Есть у меня кое-какие соображения, - Дэн сделал вид, что принюхался, и демонстративно помахал ладонью перед носом. - Ты вспотел, как бегемот в бане. Я б тоже побрезговал, знаешь ли.
  
  - От меня не воняет, - запротестовал Ал.
  
  - Хм... - Дэн ещё раз принюхался, забрал у приятеля кофе и ткнул пальцем куда-то внутрь квартиры: - Ванна там.
  
  
  
  ***
  
  
  
  К вопросам о собственной религиозности Софа Кауфман успела привыкнуть настолько, что даже не задумывалась над ответом.
  
  - Ты религиозна? - спрашивали её.
  
  - Я - реформистка [1], - сообщала она, не давая себе отчёта, насколько странно звучит ответ.
  
  Никто ведь не интересовался, к какому именно движению иудаизма Софа себя относит.
  
  Ортодоксы, консерваторы, реформисты - все они лишь притоки огромной реки. В чём-то категорически несогласные друг с другом, в чём-то выступающие на удивление слаженно, в конечном итоге, все они исповедуют одну религию, верят в одного Бога и верно соблюдают одни и те же традиции. Разнятся лишь пути, но сам факт религиозности остаётся незыблемым.
  
  Так к чему бы ей это уточнение?
  
  Давным-давно, когда Софа впервые столкнулась с необходимостью самоопределения на этом зыбком и неясном поле, её ответы были одновременно и менее категоричными, и более информативными. Девушка и сама тогда не была полностью уверена, кто она и что. Возможно, если бы не давление окружающих с их попытками непременно вытащить на свет белый самое сокровенное и препарировать его скальпелями собственного любопытства, она бы и по сей день не задумывалась об этом.
  
  Веришь и веришь - к чему давать этому какие-то названия и загонять в заранее оговоренные рамки?
  
  Всё началось с матери и её не прекращающегося и по сей день поиска своего места в новой стране.
  
  Роза Иосифовна умудрялась совмещать в себе такие, казалось бы, абсолютно несочетаемые качества, как амбициозность и патологическая неуверенность. Всё вместе заставляло её искать новые и новые доказательства собственной принадлежности, ни одно из которых не казалось в достаточной степени ультимативным.
  
  С тем же энтузиазмом, с которым в Союзе женщина занималась любой мало-мальски заметной политической деятельностью - от организации слётов пионеров до проведения внеурочных занятий по политагитации для взрослых - на исторической родине она ударилась в религию.
  
  Нет, это произошло не в одночасье. Сначала были уроки иврита в вечернем ульпане [2] - дело, в общем-то, обычное, знакомое практически всем переезжающим в Израиль на постоянное место жительства. Сложно сказать, что конкретно сыграло свою роль - то ли отсутствие у Розы склонности к языкам, то ли затруднения в нахождении общих тем для разговоров с другими учащимися - но довольно быстро она почувствовала себя за бортом.
  
  Язык не давался, поддержать на перемене обсуждение работы или сослуживцев она тоже не могла, поскольку не работала. И даже похвастаться успехами мужа, устроившегося сторожем на какой-то склад, не считала возможным. Мотя, её Мотя - кандидат исторических наук - и вдруг сторож? Кто ж в таком признается?
  
  Это остальные могли хвастать должностью кассира в лавке за углом, а Роза должна была принадлежать. Разве местные работают кассирами? Роза была уверена, что нет. И сторожа тоже сплошь русские. Уравнение "сторож = русский" давно сложилось у неё в голове, и все свободные от дежурств вечера Мотя был вынужден выслушивать очередные доводы в пользу немедленной смены места работы. Не то, чтобы он не был "за" руками и ногами, но, в отличие от жены, прекрасно понимал нереальность этой перспективы в обозримом будущем.
  
  Именно в ульпане Роза и познакомилась с Оксаной Владимировной Донской.
  
  Ни абсолютно русское имя, ни не менее русская фамилия не мешали женщине ощущать себя целиком и полностью на своем месте. Более того, её уверенность в этом благосклонно воспринималась окружающими. Даже учительница - тихая и скромная девчушка лет двадцати - и та относилась к Оксане Владимировне с должным уважением, интересовалась успехами её детей и - о, недосягаемая мечта - прислушивалась к советам.
  
  А всё потому, что принадлежность Донской не вызывала никаких сомнений. Женщина была религиозной, о чём каждому желающему сообщала её закрытая одежда, спрятанные под шляпку волосы, неизменный псалтырь в руках и изучающий Тору в местной синагоге муж.
  
  Роза взяла увиденное на заметку, уговорила своего куратора перевести её в ульпан в другом городе, благочестиво приоделась, научилась шептать, многозначительно поглядывая в псалтырь, и "Вуаля!" - целых четыре месяца домашние дышали спокойно.
  
  А потом курсы иврита закончились и госпожа Кауфман вернулась в замкнутый круг соседей, которых не интересовала от слова совсем, и редких родительских собраний в школе, на которых была лишь матерью в очередной раз не сделавшей домашнее задание Софы или опять подравшейся Дары.
  
  А хотелось быть не просто кем-то. Хотелось быть той, о ком скажут не: "А, эта странная, из пятнадцатой квартиры...", а: "Вы не знаете, что по этому поводу думает Роза Кауфман?"
  
  Она честно пыталась создать себе круг знакомых, завоевать хоть какой-нибудь авторитет или хотя бы найти подруг. Но не получалось. Соседки - такие же недавние репатриантки, как и она сама - больше прислушивались к мнению старожилов. Родители других детей в школе с презрением относились к той, что не может связать и двух слов на иврите, как будто знание языка каким-то образом влияло на суждение. Если в Союзе Розочка неизменно возглавляла родительский комитет, то здесь её даже не пригласили на голосование, просто поставив перед фактом. И как насмешка судьбы, избранным опять оказался религиозный.
  
  Этот факт, наверное, и определил окончательно всё её дальнейшее поведение. И Розе даже в голову не пришло, что презрение и недоверие, с которым к ней относились в школе, было обусловлено не её происхождением, вероисповеданием или речью, а старательными, но крайне неудачными попытками быть кем-то другим.
  
  Она так никогда и не вспомнила тот первый раз, что пришла с девочками в школу. К ней, абсолютно потеряно озирающейся по сторонам, не знающей ни куда идти, ни как спросить, подошел какой-то мужчина и на чистом русском предложил помощь. Роза скривилась и на диком ломаном иврите заявила что-то вроде "моя твоя не понимать". Мужчина был отцом мальчика, учащегося в одном классе с Софой, а Роза так никогда и не поняла, откуда взялось столь явное неприятие её другими родителями, виня во всём предвзятое отношение к "русским" и не желая замечать очевидного.
  
  На уроки праведного поведения для женщин Роза попала вполне закономерно. Случайной была лишь выбранная синагога, а не сам шаг. Лишь там она наконец смогла почувствовать себя частью чего-то общего. С точки зрения рабанит [3], ни одна из её учениц не была в достаточной мере праведной и они соревновались за знаки её расположения. И Розочка - бедная, несчастная Розочка, лишенная в коммунистической стране своего права на соблюдение заветов отцов - при её-то рвении довольно быстро стала любимицей.
  
  На неё обратили внимание, её выделили, одарили особым отношением и спустя почти три года после переезда Роза перестала чувствовать себя пустым местом.
  
  Но - увы и ах - синагогу посещали далеко не идиоты. На одном лишь проявлении интереса, пусть и рьяном, нельзя было протянуть долго. Вещественное подтверждение следования выбранному пути просто напрашивалось. Розочка перестала шептать детскую колыбельную, делая вид, что читает псалтырь - Книгу Техилим, как это здесь называлось. Из дома исчезла некошерная еда, а из гардероба Розы и девочек - даже домашнего - признанная рабанит нескромной одежда. Одно повлекло за собой другое, Мотя отправился вместе с другими праведными мужьями изучать с утра до ночи священные писания, а Розочке впервые в жизни пришлось устроиться на настоящую работу. Но теперь должность кассира в супермаркете уже не вызывала отторжения, ведь вместе с ней там работала ещё пара женщин, урожденных израильтянок, знакомых по синагоге.
  
  Розу приняли. Она принадлежала. И была бы счастлива, если бы не тот факт, что принадлежать она хотела бы совсем другому обществу, чем то, в которое получилось влиться.
  
  И, как это часто бывает, вместо того, чтобы остановиться и обдумать ещё раз сложившуюся ситуацию, Роза, начиная чувствовать возвращающееся дыхание неопределённости, раз за разом винила себя в недостаточном соблюдении, а не в отсутствии внутренней предрасположенности.
  
  Да, да. При всей своей внешней религиозности, госпожа Кауфман была абсолютно неверующей.
  
  В отличие от старшей дочери.
  
  К тому времени, как мать с головой ударилась в религию, Софа только-только вошла в подростковый возраст. Запутавшаяся, противоречивая, неуверенная ни в чем, как и большинство подростков, Софа подобно матери искала своё место в жизни. С одной только разницей - у неё был перед глазами пример.
  
  Плохой или хороший, но он был. Мало кто в столь молодом возрасте обладает достаточной проницательностью, чтобы правильно понять причины возникновения разницы между наносным и настоящим. Так и девушка, совсем ещё девчонка тогда, оказалась не готова принять стремительно менявшийся быт.
  
  Даре в этом плане было проще. Попав в Израиль совсем ещё сопливой малышкой, она и не помнила другого образа жизни. А потому даже и не задумывалась, почему родители выбрали именно этот. Да и все перипетии родительского "возврата к корням" прошли мимо неё. Конечно же, она обратила внимание на ужесточение домашних правил, но никогда не ставила под сомнение легитимность самого факта их существования.
  
  Встав перед необходимостью принять решение, Дара руководилась лишь собственными предпочтениями, оказавшись одной из многих выходцев из религиозных семей, отошедших от иудаизма. В то время это было довольно модным, и большинство знакомых Дары прошли через нечто подобное.
  
  Софа же была уже в том возрасте, когда дети всё видят и в меру своих возможностей пытаются понять. Она ещё слишком хорошо помнила те времена, когда нормой поведения в семье было высмеивание любых проявлений религиозности. Неожиданные перемены, особенно фанатичность, с которой мать принялась блюсти рамки дозволенного, выбила её из колеи. Но детская вера в непогрешимость взрослых ещё не позволяла усомниться.
  
  Пытливый мозг судорожно искал ответ на вопрос "почему?" Если Бога нет, к чему все эти правила? А если есть, почему мать порой ведет себя так, как будто прячется?
  
  Если Он есть, разве от Него можно спрятаться?
  
  Но, если прячется, значит, неверное, можно?
  
  Или нет?
  
  Софа просто тонула в собственной беспомощности, лишенная возможности найти ответ в первоисточнике - мать не была готова обсуждать эту тему, а отца практически никогда не было дома.
  
  Дара, сбежавшая при первой же возможности в пансионат для девочек - религиозный, да, но дающий возможность отвоевать хоть немного самостоятельности - словно дала какой-то сигнал, и Софа принялась примерять на себя роли.
  
  Становление младшей из сестер как личности прошло вне семьи, старшей - внутри неё, но выводы, к которым девушки пришли в конечном итоге, оказались поразительно похожи. Даже если Бог есть, решили они, то вряд ли его интересует фасон их платья или обуви.
  
  Прагматичную Дару данный вывод удовлетворил чуть более, чем полностью, и на этом все её размышления на тему роли высшего разума в собственной жизни и закончились.
  
  Вдумчивой, склонной к самокопанию Софе чего-то не хватало. Некоего внутреннего стержня, чего-то незыблемого, не зависящего от неё самой.
  
  К тому же, Софа была намного больше привязана к матери, чем Дара. А Розе нужна была религиозная дочь. Любой конфессии, главное - религиозная. Молодой же, отчаянно неуверенной в себе Софе было проще соблюдать определённые правила и запреты вместо того, чтобы отстаивать истинные порывы.
  
  Софа росла, взрослела, училась разбираться в людях и себе, становясь всё меньше и меньше похожей на мать, но привычные рамки поведения оставались, превращаясь со временем в привычку. В ещё одну традицию.
  
  - Ты религиозна? - спрашивали её.
  
  - Я верующая, - отвечала она в начале, что неизменно вело к дебатам о вере и религии.
  
  - Я - реформистка, - стала она говорить чуть позже, успев привыкнуть именно в таким выводам собеседников, и перестав обращать внимание на сам вопрос.
  
  - Я - реформистка, - уверенно утверждала Софа сейчас, даже не замечая, что и причисление себя к этой конфессии тоже не более, чем традиция.
  
  Реформисты, будучи очень и очень продвинутыми людьми, смеющимися над "мракобесием" ортодоксальных евреев, всё равно оставались религиозными.
  
  Правда же заключалась в том, что Софа не была ни на грамм религиозна.
  
  Впрочем, об этом догадывалась только она сама, да, пожалуй, кое-какие сомнения возникали у Дары. А для всех остальных, включая родителей, Софа Кауфман была сторонницей прогрессивного иудаизма, периодически посещающая синагогу, соблюдающая кашрут, некую скромность поведения и не приемлющая объятий с посторонним мужчиной.
  
  Без году пять минут знакомый блондин с высокомерно поджатыми губами и явно читаемым "боже-как-вы-меня-достали" во взгляде холодных равнодушных глаз, попытавшийся ни с того ни с сего облобызать её в аэропорту был мгновенно записан в категорию "придурок".
  
  Не утаившееся от женщины раздражение, с которым он отреагировал на предложенную в попытке сгладить ситуацию и проявить радушие помощь, добавило эпитет "конченый".
  
  Злость на напившихся во время перелёта финских студентов, порвавших её юбку и вогнавших в краску сальными шуточками по этому поводу, нашла выход на новом объекте.
  
  К тому времени, как сестры высадили отчаянно зевающего Снегова и его гиперактивного приятеля у дома Боровских, первый уже обзавелся репутацией бабника, похабщика и, наверняка, алкоголика, недостойного даже упоминания.
  
  - Софа! - сверкая глазами, прошипела Дара, едва мужчины вошли в подъезд. - Ты хоть представляешь себе, кто это?!
  
  - Сын Боровски, с которым ты работаешь, - устало отозвалась та. - Или я опять что-то перепутала?
  
  - Да не он! Господи, я готова проглотить собственный локоть, если это не Снежный!
  
  - Кто?
  
  - Снежный! Ди-джей, Софа, всемирно известный ди-джей. Зуб даю, это он. Вот так так...
  
  "Высокомерный выскочка", - добавила Софа к характеристике.
  
  - Интересно, они зарегистрировались или только встречаются? - задумчиво протянула Дара.
  
  - Кто?
  
  - Снежный и Даниэль, - отмахнулась сестра. - Ты же знаешь про Даниэля? Нет? - заметила недоумение в глазах. - А, точно, Юваль просил не распространяться. О... Так он приволок его знакомиться с отцом...
  
  "Ещё и голубой," - Софа хмыкнула и неожиданно поторопила: - Дар, хватит сплетничать, поехали к родителям. Мне вечером ещё кое-что успеть надо.
  
  
  
  ____________________________
  
  
  
  Примечания:
  
  
  [1] Реформистский иудаизм или Прогрессивный иудаизм - движение за обновление иудаизма. Возникло в начале XIX века на основе идей рационализма и изменения системы заповедей - сохранения "этических" заповедей при отказе от "ритуальных" заповедей. Движение прогрессивного иудаизма это либеральное течение. Прогрессивный (современный) иудаизм считает, что еврейская традиция постоянно развивается, с каждым новым поколением приобретая новый смысл и новое содержание. Прогрессивный иудаизм стремится к обновлению и реформе религиозных обрядов в духе современности.
  
  [2] Ульпан (ивр.) - специальные ускоренные курсы по изучению иврита для новых репатриантов.
   [3] Рабанит (ивр.) - жена раввина, зачастую проводит уроки иудаизма и надлежащего поведения для женщин, в ортодоксальном течении служит "почтовым ящиком", через который женщины могут обратиться к раввину с вопросом или за советом.
  
  
  
  Глава пятая - о совпадениях
  
  
  Уверенность Юваля Боровски в том, что на время пребывания в Израиле приятель сына займет одну из гостевых комнат в его доме, базировалась на общепринятых нормах человеческих отношений. Он - гость, и этим всё сказано.
  
  Ни предполагаемые отношения между тем и Даниэлем, ни желание или же нежелание старшего Боровски пускать в дом чужого человека, и даже наличие свободной комнаты не имели к этому никакого отношения. Ювалю и в голову не пришло поинтересоваться, где гость собирается остановиться, есть ли у того родственники в Израиле и имеет ли он возможность снять гостиничный номер.
  
  Угловая комната рядом с кабинетом, в обычное время используемая как склад для всего того мусора, что и выкинуть рука не поднимается, и использовать негде, была тщательно вычищена, убрана и подготовлена к приезду Снегова. Шкафы освобождены, одолженный у знакомых раскладной диван застелен свежим бельём, и даже роутер переставлен таким образом, чтобы "добивать" до ранее недоступной площади.
  
  К сожалению, всё, что касалось норм, имело к Снегову весьма далёкое отношение.
  
  Не то чтобы он считал, что каким бы то ни было образом стеснит Боровских. Если честно, возникни у Ала идея задержаться в чужом доме, вопрос желанности его присутствия вряд ли вообще пришел бы ему в голову. Александр Снегов был из тех людей, что всегда руководствуются исключительно и только собственными интересами.
  
  Время от времени под настроение он мог поиграть в вежливость. Мог даже вполне достоверно сымитировать участие или заинтересованность. Но чаще всего не заморачивался такими вещами, разве что речь шла о дорогих ему людях.
  
  Даниэль Боровски определённо входил в круг людей, чьё мнение не было для Ала пустым звуком. Более того, Дэн был одним из немногих, кому позволялось критиковать Ала, не рискуя узнать на собственной шкуре как именно чувствует себя дырка от бублика. Но во всём, что касалось Ала лично - по его собственному мнению, естественно - надеяться на получение хотя бы объяснений могли только двое. И ни отцом Снегова, ни его троюродным братом Дэн не был.
  
  А потому, освежившись и перекусив наспех состряпанным омлетом, Ал подхватил свой чемодан и, буркнув "созвонимся позже", двинулся на выход.
  
  - Погоди, - попытался остановить его приятель. - Ты куда? Батя для тебя комнату освободил.
  
  - Нафига? - вскинул он бровь.
  
  И этот абсолютно риторический вопрос был наиболее близкой к благодарности реакцией, которую только можно было ожидать от Снегова.
  
  Когда поздно вечером, уже затемно, Юваль всё же вырвался с работы, о том, что в доме был посторонний, свидетельствовала лишь забытая впопыхах, а возможно, и специально оставленная, куртка.
  
  - А где твой друг? - поинтересовался он у сына, накрывающего ужин на двоих.
  
  - В гостиницу свалил, - Дэн крепко обнял отца и, на всякий случай, уточнил: - И, пап, он мне не друг [1].
  
  - А когда я буду иметь счастье лицезреть друга?
  
  - Мне б самому его сначала встретить, - отмахнулся Даниэль. - Па, ну что вы с матерью как сговорились, а? Ладно бы, вам светило внуков от меня увидеть. А так чего давить-то? Будет с кем знакомить - познакомлю, куда ж я денусь.
  
  - Не бурчи, мелочь, - Юваль взъерошил рыжую шевелюру сына. - Мы просто хотим, чтобы ты был счастлив.
  
  - Па, я счастлив. Честное слово. А теперь - мой руки и пошли накатим в честь встречи. Мать твою любимую наливку передала.
  
  
  ***
  
  Есть люди, склонные во всём видеть руку провидения, вмешательство потусторонних сил и просто - предопределённость.
  
  Другие утверждают - мы прокладываем свой путь сами, и только от нас самих зависит, куда приведет очередная развилка дороги.
  
  Евреи же и вовсе решили не выбирать сторону в этом вечном споре, заявив, что божественное знание грядущего никоим образом не мешает человеку сделать свой выбор.
  
  Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь сможет рассудить, какая из сторон и насколько права. Но один факт всё же никто не может оспорить - сколько бы уверенно не шагал по жизни человек, а судьба нет-нет да преподнесет сюрприз. И стой потом, раздумывай, провидение это было, результат твоих предыдущих решений или феерическое в своей нереальности совпадение.
  
  Александр Снегов, будучи с одной стороны жутким собственником и индивидуалистом, а с другой - привычным к "кочевому" образу жизни благодаря постоянным гастролям, концертам и деловым поездкам, относился к гостиницам равнодушно. Даже бывая в Питере, он предпочитал останавливаться не у родителей, а снимать номер. Уж слишком ценил своё личное пространство. Его желание съехать в гостиницу пусть и удивило Юваля Боровски, но было вполне ожидаемым для тех, кто знал Ала близко.
  
  Софа Кауфман, также проведя в разъездах несколько последних лет, всё больше приходила к выводу, что сыта этим по горло. И по той же самой причине - ну какое "личное" в отеле? Когда и завтрак по звонку, и от сторонних посетителей толком не запереться. Софа была женщиной домашней, а при её образе жизни маленькая съёмная квартирка в Тель-Авиве так и оставалась необжитой конурой, а не домом. Будь её воля, сбежала бы, едва расселив финнов по номерам. К сожалению, за студентами надо было ещё и следить, и в этот раз была Софина очередь нести тяжкое бремя сторожевого пса.
  
  Александр Снегов никогда не интересовался ценой гостиничного номера, арендуемой машины или счетом за обед. К чему-то из ряда вон выходящему он никогда не тяготел, а плюс-минус пара десятков долларов не играла никакой роли при его доходах. К тому же логистикой всегда занимались либо менеджер, либо личный помощник, он же пресс-секретарь, он же имиджмейкер. Ал понятия не имел, какой рейтинг имеет иерусалимская гостиница "Царь Давид", ваучер от которой вручили ему перед отлётом.
  
  Организация "Еврейское Агенство", где работала Софа, не имела обыкновения разбрасываться своими фондами направо и налево. Но ребята, которых привезли в этот раз, принадлежали к одной из богатейших общин Финляндии. Родители, крайне озабоченные условиями проживания чад на исторической родине, не пожалели средств на "достойное жильё". "Царь Давид" с люксами, огромными бассейнами и тремя ресторанами была признана достойной гостиницей.
  
  Ал искал моря и бриза. В Иерусалиме не было ни того, ни другого.
  
  Софа искала не спустившуюся к завтраку подопечную, когда кто-то неожиданно схватил её за руку и, злобно прищурившись, прошипел:
  
  - Ты что, следишь за мной?
  
  Узнав в нахале вчерашнего раздражающего знакомого, она не нашла ничего лучше, как удивленно вскинуть бровь и поинтересоваться:
  
  - А вы кто?
  
  Софа попыталась выдернуть руку, но Ал лишь сжал крепче, дернул на себя и зашипел в ответ:
  
  - Ты меня за идиота держишь? Неужели ты думаешь, что при всем своём опыте с засадами поклонников, папарацци и сталкерами, я не в состоянии отличить, узнаёт меня человек или нет?
  
  - Да на что ты мне сдался? - теряясь, начала оправдываться Софа. - Совсем уже рехнулся со своей "звездностью"!
  
  - И после этого заявления ты продолжаешь утверждать, что не знаешь, кто я? - зарычал Ал. Люди вокруг начали оборачиваться, за дальним столом зашушукались, показывая на них пальцами. Кто-то навел объектив смартфона. - Садись, - подтолкнул он женщину ко второму стулу за своим столом. - И рассказывай, какого черта ты здесь делаешь.
  
  - И не подумаю, - Софа скрестила руки за спиной, украдкой вытирая ладонь об юбку. - Ты кем себя возомнил?
  
  - Сядь, - припечатал Снегов. - Пока это место занимаешь ты, на него не сядет никто из них, - кивком головы указал он в сторону пытавшихся привлечь внимание взмахами рук молодых людей на противоположном конце зала.
  
  - Это мои студенты, - проследив за его взглядом, сообщила Софа. - Триста лет ты им сдался. Они меня зовут, а не тебя. Раздутое самомнение мешает наслаждаться кофе?
  
  - О, мне полагается извиниться? - в тоне, каким это было произнесено, не было и намека на извинение. - Ну...
  
  - Простите, - девушка за соседним столиком говорила на русском без акцента. - Мы с подругой поспорили. Вы актер, да?
  
  - Я гладиолус, - ощерился Ал и вновь повернулся к Софе: - Будь человеком, сядь.
  
  Объяснить, что заставило её послушаться и сесть, Софа не смогла бы даже под страхом расстрела. Самовлюблённый русский селебрити вызывал раздражение, его постоянные нарушения личного пространства - брезгливость, а хамская манера речи, как будто все вокруг ему должны, заставляла обычно тихую и вежливую женщину по-базарному хамить в ответ.
  
  И тем не менее, она села. Знай Софа, к чему это приведет, сбежала бы в тот же момент. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что если бы Ал знал, каковы будут последствия, уже бы вызывал такси в аэропорт.
  
  - Чай или кофе? - как ни в чем не бывало поинтересовался он, едва Софа устроилась напротив.
  
  - Кофе, - недоумевая ответила она. - С молоком.
  
  - Ясен пень, что с молоком, - буркнул Ал, наполняя из своего кофейника вторую чашку. - Вашу израильскую бурду без молока пить невозможно.
  
  - Неправда. У нас очень хороший кофе. Просто в гостинице...
  
  - Софа, - бесцеремонно перебил он, - ты видишь здесь где-то другой кофе?
  
  - Нет.
  
  - А это - бурда, - он всколыхнул остатки напитка в чашке, скривился и, прикончив одним глотком, поднялся. - Спасибо, что уделила мне время. Надеюсь, больше не увидимся.
  
  - Я живу в этой гостинице, - попыталась возмутиться женщина.
  
  - А я - нет. Вот прямо после завтрака и съезжаю.
  
  - Куда? - по инерции уточнила она.
  
  - Твоё какое дело?
  
  - Я так понимаю, - не в силах побороть желание позлить, спросила Софа, - помощь с туристическими маршрутами вам с Даниэлем больше не нужна?
  
  - Удивительная проницательность, - улыбнулся Ал. - Умница, я знал, что мы поймём друг друга.
  
  - Ты всегда такое хамло?
  
  - А ты всегда врёшь людям, что не знаешь их? - Ал уже развернулся, чтобы уйти, но вдруг склонился к Софе и прошептал прямо на ухо: - Я не шучу, детка, не попадайся мне больше на глаза.
  
  Лет пять назад прямо над Софой, въезжающей на подземную парковку супермаркета, прорвало трубу канализации. Она как раз высунулась из окна машины, чтобы дотянуться до кнопки, открывающей шлагбаум, когда сверху хлынула мутная и дурно пахнущая масса какой-то гадости. Девушка застыла, не в силах двинуться с места, перепуганная и испачканная, мечущаяся между истерикой и брезгливостью, а водители сзади нетерпеливо сигналили, требуя освободить проезд, равнодушные к её личной трагедии.
  
  Ощущения сейчас были сродни тем.
  
  Она чувствовала себя грязной. И абсолютно не понимала - за что?
  
  Конечно, она не знает этого странного мужчину и не знакома с живущими в его голове тараканами. Она даже допускала мысль, что нечаянно могла каким-то образом потоптаться на старых мозолях. Но бог свидетель, не имела ни малейшего понятия, что же настолько ужасного совершила, чтобы разговаривать с ней так.
  
  Вечные стереотипы уже давно были нанизаны на нитку, и сейчас она почти с благоговением перебирала четки предубеждений.
  
  Селебрити - значит, высокомерный.
  
  Селебрити - значит, самовлюбленный.
  
  Она никогда не была в восторге от работы, выбранной сестрой. В голове не укладывалось, как, ну как можно получать удовольствие от общения с настолько чужими людьми? Людьми, живущими настолько другими нормами. О чем с ними говорить?
  
  Селебрити - значит, раздавит, вымажет в помоях и не заметит.
  
  Что из сделанного тобой, может заинтересовать их? Что из сделанного ими может заинтересовать тебя? Не пробудить банальное любопытство, а вызвать внутренний отклик, заставить сопереживать?
  
  Селебрити - значит, можно всё.
  
  Селебрити - значит, и тебе можно всё.
  
  Переча самой себе, Софа пристально следила за передачей сестры - за всеми этими сплетнями, домыслами, копанием в чужом белье. И чем больше окуналась в этот мир, тем меньше его понимала. И тянулась за ещё одной порцией, и ещё одной, и ещё. Закатывала глаза, поджимала брезгливо губы и... не переключала канал. И добавляла на свои чётки предубеждений ещё одну бусину.
  
  - Не понимаю, - говорила она Даре за шабатним ужином у родителей, - как люди могут вести себя так.
  
  - Как "так"? - улыбалась Дара.
  
  - Ну вот так, - неопределённо махала она рукой. - Как будто они одни в этом мире.
  
  - Хм... Софа, а как бы ты сама выглядела со стороны, если бы не имела возможности спрятаться? Если бы каждый, понимаешь - каждый твой вздох становился вырванным из контекста достоянием общественности.
  
  - Для начала, я бы не выставляла свою личную жизнь на всеобщее обозрение!
  
  - Как будто кого-то волнует твоё позволение... - хмыкала Дара. - Публичность не спрашивает разрешения, она просто приходит.
  
  - Ты намекаешь, что все вот эти... - Софа тщетно попыталась подобрать слово, но махнула рукой. - Вот эти на самом деле белые и пушистые котята, а в монстров их превращает СМИ?
  
  
  - Кто не спрятался, я не виновата, - подмигнула сестра и, закусив губу, добавила: - А насчет злобных монстров, ты б себя спросонья видела. Подловить можно кого угодно. Или вывернуть факты наизнанку.
  
  - То есть, это всё выдумки? Ложь?
  
  - Ложь, Софочка, конечно, очень заманчиво, но за неё можно и по голове огрести. Это всё чистая правда и ничего, кроме правды.
  
  - Тебе не кажется, что ты сама себе противоречишь?
  
  - Разве? - Дара оглянулась на кухню, куда отошли родители, убедилась, что они не слышат, и склонилась к сестре, заговорщически подмигнув. - Вот смотри. Сколько у тебя мужиков было?
  
  - Дара!
  
  - Что "Дара"? Ну же, сколько?
  
  - Дара, я приличная...
  
  - Да, да, да. Так сколько?
  
  - Один, - нахмурилась Софа.
  
  - Ой, мужу своему будешь заливать про одного, - отмахнулась Дара. - Двое? Трое? О, покраснела. Ладно, сойдёмся на том, что больше одного. Так?
  
  - И?
  
  - А скажи мне, моя тихая приличная сестренка, ты у нас шлюха?
  
  - Дара! Что ты...
  
  - Тихо, не ори, - закрыла Дара ей рот ладонью. - Мать услышит, скандал устроит.
  
  - Я не шлюха, - зашипела Софа, отталкивая ладонь. - Просто не срослось. Двое - на двадцать!
  
  - А если "просто не срослось", - настаивала сестра, - почему ты это скрываешь? Почему насмерть будешь стоять, доказывая мужу, что только один?
  
  - Ну...
  
  - А я тебе скажу, почему. Потому что один - это ещё туда-сюда, дело житейское, а двое - это столько же, сколько двадцать. Суть уравнения улавливаешь? Своё "не срослось" ты можешь сказать тому, кто хочет услышать. Кто будет заинтересован услышать. А факт говорит - больше, чем один. Два больше, чем один. И сорок больше, чем один. И это - чистая правда, Софочка.
  
  После того разговора Софа попыталась обуздать свою неприязнь к людям, обладающим публичной жизнью. Старалась спокойнее относиться к скандалам вокруг них, не вынося суждение с ходу, на основании лишь тех крайне скудных фактов, что кочевали с одного телевизионного канала на другой, постепенно обрастая мхом сплетен и домыслов. И обратила внимание, что как Дара и говорила, в большинстве случаев все эти "новости" абсолютно вырваны из контекста. Обсуждается только сам факт, без причин и следствий, без возможности объяснить или оправдаться.
  
  Софа даже жалела этих людей. Что вызывало приступы искреннего, но немного грустного смеха Дары.
  
  - Не бывает дыма без огня, - говорила она. - Что не отрицает существование дымовых шашек.
  
  - И что бы это значило? - морщила лоб Софа.
  
  - Что нам с тобой крупно повезло. Мы никому не интересны.
  
  Третий раз со Снеговым Софа столкнулась в пятницу утром.
  
  Предполагалось устроить финнам настоящую встречу субботы - с посещением синагоги, зажиганием свечей и традиционной шабатней трапезой. Красивые праздничные платья, купленные специально для таких случаев, Софа с собой в Финляндию не брала. Они остались в тель-авивской квартирке и лишь спустя пару дней после приезда женщина вырвалась из столицы за ними и остальными необходимыми в обиходе мелочами.
  
  Наскоро собрав сумку и полив небольшую коллекцию кактусов на столе у окна, она решила немного прогуляться, наслаждаясь выпавшими спокойными минутами.
  
  Квартира, которую снимала Софа, находилась в центральном Тель-Авиве, в одном из его шумных, разноцветных и крайне многолюдных районов, примыкающих к морю. Здесь селились в основном студенты, художники и прочий люд свободных нравов. На балконах тут и там пестрели радужные флаги ЛГБТ-движения, стены домов покрывали всевозможные граффити - некоторые из которых вполне можно было считать настоящими произведениями искусства, музыка самых разных стилей и направлений, казалось, не стихала ни на минуту. Удивительно, но при этом место было подкупающе уютным и по-своему спокойным. Рядом мирно соседствовали и одетые в черное ортодоксы, и трясущие ультрамариновыми ирокезами панки.
  
  Тель-Авив вообще словно был другой страной. Не Израилем. В нем была своя, присущая только ему атмосфера, и Софе нравилось здесь жить.
  
  Нравились эти тихие улочки, словно сошедшие с фотографий девятнадцатого века. Нравились практически полностью скрытые плющом колоннады домов, высокие окна со ставнями и балконы в обрамлении витого чугуна. Нравились маленькие скверы, скрытые во внутренних дворах, и бесчисленное количество уютных кафе на десяток столиков.
  
  В одном из таких кафе в самом конце улочки с художественными мастерскими Софа особенно любила сидеть по утрам, когда выдавалась такая возможность. Мимо проходили люди, в лавке напротив тихо звенели на ветру связки стеклянных колокольчиков, а кофе подавали в расписных глиняных кружках.
  
  Устроившись на любимом месте в углу, Софа вскинула глаза, ища официанта и... нет, быть этого не может!
  
  - Ну давай, расскажи мне о совпадениях, - ехидно ухмыльнулся Ал за соседним столом. - Что на этот раз? Хочешь, угадаю? Ты живёшь здесь поблизости и это твоё любимое кафе?
  
  - Что ты, - психанула Софа, - разве такие совпадения бывают? Я просто слежу за тобой!
  
  - А... - Ал на удивление не выглядел ни рассерженным, ни злым, и вообще, кажется, пребывал в крайне благодушном настроении. - Тогда всё в порядке, - и, подхватив свою чашку, самым беспардонным образом пересел к ней. - Кофе-то заказывать будешь или так посидим?
  
  - Вообще-то, - осторожно начала женщина, - я не рассчитывала на компанию, тем более, твою.
  
  - Я тоже, - кивнул он, - мне теперь пойти удавиться? Это просто кофе. Расслабься.
  
  - Это будет затруднительно, учитывая, что в прошлую нашу встречу ты был настроен довольно агрессивно.
  
  - Мне полагается извиниться? - задумчиво уточнил Ал.
  
  - Было бы неплохо.
  
  - Не вижу смысла, - Ал отхлебнул и зажмурился, явно наслаждаясь то ли вкусом, то ли своей игрой. - Ты будешь знать, что я не имею этого в виду. Я буду знать, что я не имею этого в виду. К чему попусту сотрясать воздух?
  
  - Ты невероятный хам!
  
  - Ты уже говорила мне это, - он пожал плечами. - Так ты будешь заказывать или нет?
  
  - Да катись ты к черту! - ругнулась Софа на иврите и, подхватив свои вещи, вылетела на улицу.
  
  Пить кофе резко перехотелось.
  
  
  _____________________
  
  
  Примечания:
  
  [1] Друг - слово "друг" (ивр. - хавэр) может использоваться как для обозначение приятельских отношений, так и более интимных. Аналогия в русском языке - слово "парень" может обозначать просто молодого человека мужского пола, но словосочетание "мой парень" практически однозначно указывает на романтические отношения.
  
  
  
  
   ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Оценка: 7.28*8  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"