Санушкин стоял, заграждая собой поход на кухню и к ванной, настороженный и внимательный. Глаза его были прищурены, он осматривал суетящихся у гардероба гостей, как полководец отступающую вражескую армию. Иногда даже посылал вслед несколько коротких прощальных реплик, которые производили эффект частой стрельбы картечью в спину.

- Увидимся,- говорил он гостю, и тот поспешно, не надевая шапки, выскальзывал за дверь.

- До встречи,- напутствовал другого, и этот, кивая, исчезал на лестничной площадке.

Когда их стало поменьше, Санушкин переместился вперед, перекрыв путь на кухню.

Вражеское бегство прикрывал один из его старинных приятелей, который еще раз пожал ему руку, напомнил о своем дне рождения, пообещал звонить и, под пристальным взглядом Санушкина, ретировался.

Он захлопнул дверь, дождался, когда с площадки донесся лязг опускающегося лифта, и запер ее на два замка. Накинул цепочку. После чего, захватив из прихожей заранее припасенный мешок для мусора, прошел в гостиную и огляделся.

Противник оставил после себя незначительный беспорядок вокруг стола и на нем. Пару пустых бутылок, шесть бокалов, начатую коробку шоколада, тарелки с остатками десерта и смятые салфетки. Помедлив, Санушкин принялся собирать все это.

Он работал методично и безмолвно. К чему напрасно тратить силы на вздохи и причитания.

Прежде всего, он собрал салфетки и остатки еды в мешок. Затем, схватив его и бутылки, вернулся в коридор, где опустил мешок в ведро, а бутылки в ящик, который хранил под обувной стойкой. За год этот ящик наполнился лишь наполовину, и Санушкин подумал, что складирование пустых бутылок себя не оправдывает. Бутылки следует сдать в прием стеклотары, а для ящика подыскать иное предназначение.

Затем он вымыл тарелки и аккуратно, одну к одной сложил их на сушке. Там же батареей расположились бокалы, целясь пустыми жерлами в стену. Десертные вилки отправились в отделение для десертных вилок, а ложки в отделение для ложек. Конфеты в холодильник, в угол на верхнюю полку в компанию с засахаренными фруктами и халвой. Скатерть со стола легла в корзину для белья. Стол точно встал в геометрическом центре комнаты. Стулья выстроились в гостиной вдоль стены в идеально ровную линию, как солдаты, готовые к новому сражению. Занавески на окне сошлись строго посередине.

Санушкин сходил в прихожую и снял показания электросчетчика. В туалете, взгромоздившись на унитаз, проверил счетчик воды. Потом погасил всюду свет, вернулся в гостиную, и, достав канцелярскую книгу с полки, разборчивым и экономичным почерком заполнил несколько строк, шевеля губами и иногда в раздумьях загибая пальцы.

Когда он захлопнул свой гроссбух, то увидел эту штуку.

Она лежала рядом с телевизором, на тумбочке, почти у самого края, даже выступая над ним одной из своих причудливых завитушек. Санушкин задумался. Затем присмотрелся и на его обыкновенно спокойном лице начало расцветать недоумение.

Вещь не вызывала в его памяти никаких ассоциаций...

Она казалась выброшенным на пустынный берег обломком кораблекрушения, тяжелым куском обработанной древесины с витиеватой отделкой из потемневшего серебра. Вот только от чего отвалился этот кусок...

Санушкин не мог этого определить.

Формой она походила на половинку яйца, срезанную под углом. Металлические полоски охватывали ее, как густая несимметричная сетка меридианов. Некоторые обрывались, не доходя до края, некоторые вдруг завивались в колючую спираль.

Он положил на полку тетрадь и, дотянувшись до тумбочки, взял эту странную вещь в руки. На ощупь она была теплой и шершавой. Ее поверхность испещряли многочисленные трещинки и царапины. Она производила впечатление старинной, даже древней. Местами ее покрывала окаменелые наросты, и Санушкин подумал, что они известковые.

"Это Молчанов забыл",- догадался вдруг он,- "Молчанов, который муж Свиридовой, который археолог. Точно, это он..."

Он кинул взгляд на тумбочку и нахмурился. Известь, видимо, осыпалась, потому что на полированной поверхности остались мелкие крошки, какие-то песчинки. Санушкин взял из ящика серванта салфетку и смел их в нее. Потом положил салфетку в центр тумбочки и сверху разместил находку.

Молчанову Санушкин звонить не стал.

"Кому надо, тот пусть и звонит",- рассудил Санушкин.

Но Молчанов не позвонил.

Он не позвонил ни утром, ни вечером, ни на следующий день, ни в течение недели.

Когда Санушкин, наконец, встретил на работе его жену, то узнал от нее, что тот вообще уехал в экспедицию, и вернется не раньше чем через полгода.

Никто другой также свои права на эту вещь не заявлял.

Тем временем она начала Санушкина раздражать. Он приходил домой с работы, ужинал, вылизывая консервные банки, чтобы потом выровнять жесть киянкой и сложить про запас, мыл посуду, вытирал пол на кухне. Он ремонтировал полку в прихожей, гладил выстиранное белье, подклеивал телефонный аппарат, натирал воском зимнюю обувь, точил ножи, менял прокладки в смесителе, перебирал картофель в корзине, чтобы не прорастал, и выполнял еще целую кучу домашней работы. Он ходил за продуктами на рынок...

А вещь лежала себе посреди тумбочки, вызывающе безучастная и отвратительно невостребованная в хозяйстве. Будто припозднившийся надоевший гость. Словно ее жизнь и заботы Санушкина не касались.

Санушкин терпеть не мог лишнего.

Вещь же не имела практического применения. Ее необходимость до сих пор определялась опосредовано, через заинтересованность хозяина. Но хозяин не находился, и вещь стремительно теряла цену.

В конце-концов, Санушкин решился уже ее выкинуть, но одно соображение его остановило.

Она должна была отработать недельное пребывание у него дома. А это означало, что вещь следовало использовать пусть не по прямому назначению (у Санушкина все еще не было никаких предположений на этот счет), но уж как-нибудь в его интересах.

Беда была в том, что она ни для чего не подходила.

Ее нельзя было никуда закрутить, зацепить, подложить, вообще приспособить.

Можно, конечно просто подпереть ею что-то, но вот что ?

Дома у Санушкина все цело, все пригнано, все выровнено. Нечего подпирать.

Вещь не разбиралась на части, да и, если бы разбиралась, непонятно было, что делать даже с этими частями. Весила она порядочно, но все же недостаточно, чтобы, например, служить прессом.

Ее, наверное, можно было продать, если знать покупателя. Но Санушкин не знал...

В тот день он так ничего и не придумал, а назавтра Санушкина отправили в двухдневную командировку в Москву, так что пришлось ему собираться.

Санушкин добыл с антресолей чемодан, аккуратно завернутый в клеенку.

Он отобрал две рубашки, свитер, нижнее белье и спортивный костюм, который держал для таких случаев, взял с полочки в ванной мыло, бритву и помазок, зубную щетку. Насыпал в пакетик две горсти стирального порошка. Из кухни принес электронагреватель, термос, нож, ложку и вилку. Банку кофе, соль и сахар в спичечных коробках, полбуханки хлеба, колбасу, сыр, два яйца и курицу. Из туалета рулон бумаги. Он снаряжался сосредоточенно, безмолвно, как автомат. Движения Санушкина были точны, выверены и скупы. Он сопел от напряженной концентрации.

Положив сверху вещей тапочки в полиэтиленовом пакете, прижав все крест накрест ремнями и захлопнув крышку чемодана. Потом проверил, закрыты ли окна в квартире. Потом взглянул на часы, нащупал в кармане билеты и паспорт и направился к двери.

По пути скользнул взглядом по тумбочке и скрипнул зубами.

Вещь бессмысленно лежала на своей салфетке.

- Вот что,- неожиданно сказал вслух Санушкин,- Если я за эти два дня ничего не придумаю, я выброшу ее. Выброшу к черту.

Он ждал ответа или подсказки, удивляясь себе, но недолго. Вещь молчала.

Тогда Санушкин подцепил с крючка в прихожей связку ключей и захлопнул за собой дверь в гостиную.

Ему пришлось задержаться почти на пять дней, но предусмотрительность спасла, как всегда. Домой Санушкин вернулся на выходные, усталый, но довольный поездкой. Ему удалось выполнить чрезвычайно деликатное поручение руководства, и премия в этом месяце ему была обеспечена.

Он даже позволил себе немного повеселиться.

Насвистывая, он поднимался в лифте, предвкушая отдых.

Но, сначала, конечно же нужно проветрить квартиру, перебрать картофель и лук, вычистить и включить холодильник, сварить куриный суп, купленный в дороге хлеб засушить на сухари, разложить вещи по своим местам.

Главное, чтобы все лежало на своих местах.

Санушкин открыл дверь в прихожую и встал на пороге.

В прихожей горел свет.

Он моргнул несколько раз, но наваждение не пропало. Санушкин отлично помнил, что выключил дома электричество, даже вывернул пробки из счетчика. Тем не менее, взяв себя в руки, он поставил чемодан на пол и, присев на табуретку, расшнуровал ботинки. Снял и повесил в гардероб пальто, поискал щетку и снова замер в недоумении.

Щетки на месте не было.

Санушкин нахмурился. Щетка должна была висеть на гвоздике, справа от гардероба.

Он обернулся и посмотрел на электросчетчик, тот показывал значительный перерасход. Санушкин закрыл дверцу гардероба и привычным движением потянулся к ключу, чтобы запереть ее...

Ключа не было. Не было и замка в двери. Вместо него в отверстии торчал бледный картофельный проросток. Санушкин испытал мгновенный шок. Он почувствовал себя, как глубинная рыба, стремительно поднятая на поверхность, словно еще секунда, и его разорвет от внутреннего давления. В ушах загудело.

Он открыл шкаф и взглянул на верхнюю полку.

Вместо зимней шапки и кепки там лежали половинки банок. Именно половинки литровых банок, разрезанных или распиленных. Кроме того, их горлышки были связаны проволокой, которая тянулась через весь шкаф и уходила в неровную дыру в стенке. Проследив за проволокой взглядом, Санушкин уперся в вилку от миксера, воткнутую в розетку.

- Бред,- сказал он и помотал головой, прогоняя морок.

Проще всего было снова захлопнуть дверцу, что он и сделал.

Затем сунул ногу в тапочку и взвизгнул, отшвыривая его.

Из тапочки вывалилась десертная вилка. Два ее зубца были согнуты спиралью, а третий перекручен и направлен острием к нему. В рукоятке кто-то просверлил отверстие и продел в него цепочку. Эта цепочка, сквозь подошву, уходила в пол, под паркет. Санушкин узнал, конечно, цепочку. Раньше она крепилась к сливному бачку в туалете.

Со второй тапочкой он рисковать не стал, осторожно приподнял ее двумя пальцами и заглянул внутрь. Эта казалась мирной, внутри ничего не было.

В туалете сиденье было затянуто сеткой.

Сетка из рыболовной лески крепилась изогнутыми гвоздями, продетыми под него. В ячейках сетки висели нарезанные из жести звездочки. Шестнадцать о пяти лучах, семь, похожих на звезду Соломона и три с таким количеством, что сосчитать невозможно.

Санушкин приподнял крышку сливного бачка.

Труба была заткнута плотно свернутыми салфетками, а в сам бачок налита отвратительная на вид жидкость с едким запахом. Над ее поверхностью вертикально возвышались наконечники утопленных столовых ножей, отточенных до остроты бритвы.

В ванной, точно посередине лежала пропавшая щетка. Она была приклеена к дну и половина ее щетины куда-то исчезла. Часть плитки на стенах была вынута.

На кухне отсутствовал шкаф для посуды и табуретки. Стол был перевернут и превращен в очень сложную, запутанную конструкцию, в которой была использована почти вся металлическая посуда. Эта конструкция тихонько гудела, подключенная к сети.

В раковине лежала картошка. Каждая картофелина была в нескольких местах проткнута шурупом, головки которых опоясывала медная проволока. Кран вывернут под немыслимым углом и направлен к окну.

Санушкин тихо застонал.

Он не понимал, что происходит...

Чья-то дурацкая шутка ?

Но ведь, чтобы так пошутить, помимо ключей от квартиры, нужно время, маниакальное терпение и запас сообразительности. К тому же никакой системы в этих сооружениях не было. Точнее, никакой видимой, понятной системы.

Кто способен на такое ?

Впрочем, кое о чем Санушкин уже начал догадываться.

Вдоль стен тянулись веревки. Они висели в специальных зажимах, частично сооруженных из крючков для занавесок, частично из проволоки. В них как раз система была.

Они походили на миниатюрную подвесную дорогу, или даже сеть дорог, которые сходились в гостиной. Кстати, дверь ее была выставлена.

Санушкин направился туда.

В гостиной, несомненно, был эпицентр хаоса.

Прежде всего платяной шкаф и сервант были разобраны буквально по досочкам. Их использовали для того, чтобы превратить пол под ногами в полосу препятствий. Они торчали тут и там, образуя уходящие в никуда неровные лесенки, уставленные всевозможными мелочами. С потолка свешивалось подобие паутины, сплетенной из отрезков простыней. К ним привязаны были за ручки и ножки чашки и рюмки.

Бокалы для вина, туго перетянутые у самых краев проводом, висели в центре комнаты. В них лежал битый фарфор. К оконному стеклу приклеили две рубашки и трусы, украшенные щетиной. Каждая щетинка аккуратно пришита была ниткой.

Пылесос был приспособлен под резервуар для все той же вонючей жидкости, а его шланг, нарезанный мелкими кольцами, висел на гвоздях, вбитых в ковер и образующих сложный рисунок.

Взгляд Санушкина лихорадочно метался от предмета к предмету.

Он приседал и издавал звуки, похожие на всхлипы.

Стулья теперь узнавались только по сохраненным сиденьям. В остальном их полностью переделали, причем по единому плану. Ножки торчали в разные стороны и соединялись изогнутыми планками. Их сложили двумя стопками. В одной четыре, а в другой два.

Диван просто разделили пополам и перевернули половинки вертикально. Все диванные пружины употребили для линии электропередачи, которая вела неизвестно куда.

И всюду среди этого бессмысленного, доводящего до истерики, но наделенного нелепой внутренней логикой нагромождения прежде понятных и нужных предметов, Санушкин натыкался на веревочную дорогу.

Постепенно, спотыкаясь на каждой несуразности, он отыскал ее центр, главный перекресток.

Он находился в перевернутом и выпотрошенном телевизоре, где, в глубине запаянного кинескопа каким-то образом помещалась найденная им на тумбочке вещь. Она удивительно точно прилегала к стенкам этого кинескопа, она туда вросла, сроднилась с ним до такой степени, что уже, казалось, и не могла мыслиться отдельно.

Санушкин смотрел на нее взглядом затравленного кролика.

Вещь смотрела на него закрученными спиральками своих накладных серебряных меридианов.

- Ты это сделала ? - спросил Санушкин.

Она молчала.

Где-то на кухне раздался булькающий звук, что-то жалобно звякнуло и в квартире погас свет.

Санушкин хотел закричать, но не смог, горло перехватил спазм.

Он хотел опуститься на пол, но побоялся наткнуться на какую-нибудь очередную десертную вилку. Поэтому просто парализовано стоял, слушая, как вокруг него в какофонии механических звуков, потрескиваний, шороха и звона, начали двигаться вещи.

Он вспомнил, что по привычке запер входную дверь на два замка и накинул цепочку.

Когда свет зажегся снова, Санушкин оказался прижатым к стене дверью.

Она выехала откуда-то на колесиках от журнального столика и буквально распластала его по стене. За стеклами двери Санушкин увидел люстру, тяжело опускающуюся с потолка. Лампочки вывернуты были из патронов, они гирляндой свисали сбоку. За люстрой тянулась бечевка. Справа налево прошмыгнула, волоча за собой хвост из проводов, настроечная таблица телевизора, что-то крякнуло и дверной проем наглухо загородила стенка гардероба.

Санушкину на голову тихонько легла подошва его зимнего ботинка. В самом ботинке перекатывались некие круглые предметы.

Монеты из копилки с мелодичным звоном посыпались в кружку, привинченную к ножке торшера. Сам торшер медленно наклонился, описывая дугу. Санушкин еще автоматически отметил, что его шляпка перевернута вверх ногами.

Внезапно перед его глазами взмыла вещь.

Как она выбралась из кинескопа, как скользнула по своим воздушным тропинкам, он не видел, да это его и не занимало. Вещь, цепляясь двумя своими меридианами за натянутые нитки, покачиваясь, плавала перед ним в пространстве.

И смотрела на него.

Санушкин мог поклясться, что она смотрела на него.

Причем изучающее...

Даже недоуменно. Потом в стороне раздался щелчок, нитки дернулись, и она повернулась к нему другой стороной. Теперь Санушкину почудилось, что в ее взгляде произошли изменения.

Да. Вещь смотрела на него оценивающе.

Словно прикидывала, для чего это можно использовать.

Вещь помедлила еще минуту, и вдруг нити унесли ее куда-то.

Санушкин замер, сердце его едва не остановилось.

Звон, нарастающий гул, скрежет.

Снизу, от самого пола рывком поднялась мухобойка и звонко шлепнула по стеклу.

Санушкин понял, что намочил штаны.

Мухобойка, дернувшись, отошла от стекла и исчезла. Он увидел, что она прилепила с обратной стороны какой-то до боли знакомый предмет.

Салфетку.