Кот был огромен. Он смотрел на меня в упор своими апельсиновыми глазами с таким высокомерием, что мне захотелось немедленно перед ним за что-нибудь извиниться. Или сделать книксен. Стоя перед этим существом, я быстро сообразила, кто из нас двоих есть царь природы, а кто -- лишь тварь дрожащая и бессмысленная.
-- Кис-кис-кис, -- заискивающе промямлила я.
Он не ответил и даже не пошевелился. Его могучее тело возлежало на странном высоком сооружении, похожем на перевернутую вешалку, обшитую замшей, а морда находилась на уровне моего лица. Если бы он захотел, он мог бы, не приподнимаясь, вцепиться мне прямо в ноздри.
-- Хороший, -- сказала я так слащаво, как обычно говорят психически неуравновешенным больным, когда те берут кухонный тесак со стола и начинают его зачем-то разглядывать. -- Красивый...
Тут я не покривила душой. Котяра был и впрямь замечательный. Вальяжный, ухоженный, щекастый, цвета дождливых сумерек с отливом, он казался воплощением всех готических романов вместе взятых. Но что-то в его облике меня беспокоило. Какая-то странная нелепость, невидимый сразу изъян... Прошло еще секунд пять, прежде чем я, наконец, сообразила: маленькие уши кота не стояли торчком, как у всех его собратьев, а плотно прижимались к лобастой и округлой голове. Именно из-за этих ушей физиономия кота напоминала то сову, то игрушечного медвежонка (правда, весьма сурового), то лемура с острова Мадагаскар.
-- Ну, познакомились?
Я обернулась.
Наталья Дмитриевна предстала передо мной чистенькой, розовой после душа, с турецким тюрбаном из полотенца на голове. Больше на хозяйке кота ничего не было, и я смогла легко заметить, что для своих пятидесяти четырех фигура у Натальи Дмитриевны сохранилась великолепно. Во всяком случае, лучше, чем у меня в тридцать два.
Ничуть не стесняясь моего недоуменного взгляда, она голышом прошлепала вглубь комнаты, к шкафу, и, широко распахнув обе его створки, начала выбирать подходящий халатик.
-- Симпатичный у вас кот, -- сообщила я, чтобы завязать беседу.
Не оборачиваясь, она рассмеялась.
-- Да, это моя гордость. Great European Champion.
-- Великий европейский чемпион? -- машинально перевела я, радуясь тому, что в голове после школы еще остались невнятные обрывки английского.
-- Вообще-то не великий, а большой, но и против великого я возражать не буду...
Выбрав легкомысленную накидку в ярко-фиолетовый цветочек, которая, на мой консервативный взгляд, скорее подошла бы девятикласснице, чем солидной даме бальзаковского возраста, Наталья Дмитриевна кивнула на дверь:
-- Пойдемте-ка на кухню, о нашем деле за чаем потолкуем.
И мы двинулись долгим и широким коридором на кухню. Я шла, озираясь по сторонам, как в музее. Хотя мне и раньше приходилось бывать в домах у состоятельных людей (пусть не миллионеров, но все-таки весьма зажиточных), однако подобную стильную роскошь я видела прежде только в зарубежных каталогах.
Квартира Натальи Дмитриевны источала нежный лимонный свет -- было непонятно, откуда он исходит, но все окружающее было пропитано им, высвечено и оттенено. Легкость и простор, изящество и воздух -- из этих четырех элементов складывалось жилище Натальи Дмитриевны. Вещей кругом было великое множество: ажурные полочки со стремительными флаконами неправильной формы, всевозможные зеркала, гравюры в тончайших рамках, невесомо парящие над полом, а дальше вдоль стены ряд стеклянных трубок с водой внутри и журчащими, голубоватыми пузырьками, и все это балансировало на грани безвкусицы -- казалось, добавь еще одну статуэтку, ленточку, брошку, и чаши весов разъедутся, обстановка завалится в полный кич... Но не было этой лишней статуэтки нигде, поэтому обилие финтифлюшек не оставляло чувства тяжести -- напротив, здесь царили гармония, спокойствие и уют.
И кухня совсем не выглядела местом утилитарным. Никаких навесных шкафов, никакого кафеля, даже вытяжка над плитой вделана в самый потолок и почти незаметна. Я поискала глазами холодильник и с трудом обнаружила его под небольшим телевизором, висящем на кронштейне -- холодильник тоже оказался срезан, он, говоря проще, был не вертикален, а горизонтален, и только еле слышное урчание да характерная выпуклая ручка выдавали его с головой.
Я вспомнила собственную кухню, и где-то в груди кольнула подлая иголочка. Да-с, милостивая государыня, это зависть.
Как оказалось, Наталья Дмитриевна после душа первым делом успела заглянуть сюда и заварить чай, так что теперь не надо было ничего ждать. Она ловко разлила ароматную рубиновую жидкость по фарфоровым чашечкам, и мы сели за угловой столик -- "толковать о наших делах".
Хозяйка извлекла из-под столика пепельницу в виде морской раковины и пачку тонюсеньких сигарет с ментолом. Я курю не часто, зато если уж курю, предпочитаю что-нибудь крепкое, вроде "Marlboro", и обычно от дамских "пахитосок" отказываюсь, но на этот раз кочевряжиться не стала и покорно взяла из протянутой пачки белую палочку в полторы спички толщиной. Наталья Дмитриевна с аппетитом затянулась, а я, попытавшись последовать ее примеру, только зря напрягала легкие: в них не попало ничего, кроме порции затхлого воздуха с аптечным привкусом мятных таблеток.
-- Скажите, Оля, что вы знаете о благородных кошках?
Вопрос поставил меня в тупик. А чем, собственно, благородные кошки могут отличаться от кошек-плебеев? И вообще, о каких кошках идет речь? В памяти совершенно некстати начали всплывать какие-то касты, брамины, неприкасаемые, дворяне и крепостные.
-- Благородные -- это породистые? -- осторожно уточнила я.
Наталья Дмитриевна мягко кивнула.
Как человек с высшим образованием, о породистых кошках я знала исчерпывающе много: персы -- это дауны с колтунами, сиамы -- неуправляемые агрессоры, сибирские коты живут в любом подвале, а турецкая ангора -- это нечто вроде пухового платка. И еще есть какие-то мерзкие голые кошки, больше похожие на крыс.
Интуиция изо всех сил подсказывала мне, что делиться моими познаниями о кошках с Натальей Дмитриевной не следует. Поэтому я честно развела руками.
-- Вера меня не предупреждала, что требуются какие-то специальные познания. Сказала, нужно просто за кошкой приглядеть...
Наталья Дмитриевна печально вздохнула.
-- Во-первых, не за кошкой, а за кошками... Их у меня пять.
-- Пять?! -- я поперхнулась чаем.
-- Да, пять, -- повторила Наталья Дмитриевна строгим голосом. -- Вас это удивляет? Неужели вы думали, что я готова платить весьма приличные деньги за одного кота?
Честно говоря, именно это я и думала. Вдобавок, сто пятьдесят долларов в месяц вовсе не казались мне такими уж приличными деньгами.
Наталью Дмитриевну сосватала мне Верка Одинцова, преподаватель физкультуры в нашей славной школе. Когда мой муж потерял работу и произнес, мрачно пялясь в монитор нашего компьютера, сакраментальное слово "Трындец", именно Верка позволила нашей многострадальной семье тонуть не сразу, а постепенно. Поскольку в знакомых у Одинцовой ходила половина Москвы, а оставшаяся половина ходила в знакомых "шапочных", Верка то и дело подкидывала мне халтуры: оболтусов, которым был нужен репетитор по русскому, корректуры из мелких издательств, заказы на рекламные подписушки в бесплатных газетах, которые мы с грехом пополам сочиняли на пару с мужем -- словом, не давала пропасть окончательно.
Да вот беда, все заказы, поступавшие через Верку, были разовыми. И жизнь превращалась в бесконечный поход по минному финансовому полю. В советских учебниках это состояние из мира капитала называлось "неуверенностью в завтрашнем дне". Весьма паскудное состояние, надо сказать. Живешь и не знаешь, будут ли завтра деньги, чтобы заплатить за квартиру, сможешь ли послезавтра купить детям яблок.
Поэтому за предложение Натальи Дмитриевны я вцепилась мертвой хваткой.
-- Она миллионерша, -- сообщила мне Одинцова, когда мы курили с ней на большой перемене в ее физруческой комнате, как и наши великовозрастные балбесы, прячась от директора. -- Ищет гувернантку для ухода за кошкой.
-- За кем?
-- За кошкой, господи! Ну, не знаю я, как обозвать тех, кто за кошками ходит. Вот и ляпнула про гувернантку.
Я поинтересовалась:
-- А она настоящая миллионерша, в долларах, или как?
-- "Или как" в Москве все миллионеры, -- наставительно сказала Верка. -- Конечно, у кого квартира есть. А эта настоящая, без дураков. Может себе прислугу позволить. Или тебе в услужение гордость идти не велит?
Я быстро посоветовалась со своей гордостью, и выяснила, что та велит.
-- Сколько в месяц? -- только и спросила я.
-- Полторы сотни. Неплохо за кошку, да?
Я пожала плечами. Смотря что надо делать.
-- Кормить, поить, вычесывать, менять песок в горшке. Правда, каждый день придется к ней мотаться. А она в самом центре живет, где-то у Патриарших, так что из Бибирево не ближний свет.
Перспективу каждый день после шести уроков таскаться куда-то в центр, чтобы выкидывать там кошачье дерьмо за сто пятьдесят вашингтонов, заманчивой было назвать нельзя. Но и выхода другого не предвиделось. Я сказала Верке "огромное спасибо", записала нужный телефон и пообещала после встречи с Натальей Дмитриевной "рассказать всё-всё-всё-всё!".
Не откладывая в долгий ящик, с миллионершей я созвонилась тем же вечером. Голос у нее оказался вежливый и приятный, мы даже пару минут поболтали о погоде и лишь потом договорились о встрече на следующий день.
Перед сном, ворочаясь на стареньком диване, я долго и со вкусом занималась калькуляцией, прикидывала, куда пойдут деньги, с какой скоростью, и можно ли будет прямо сразу выпросить у Натальи Дмитриевны аванс или это слишком неприлично, и надо подождать хотя бы неделю.
И теперь вдруг такая дыня -- целая свора кошек вместо одной! Видимо, на моем лице сразу отразилась вся гамма чувств, потому что Наталья Дмитриевна тут же заметила примирительным тоном:
-- Я полагала, вы в курсе... Но если нет...
-- В курсе я была, в курсе, -- пробурчала я.
Не отказываться же, в самом деле, от работы? Время у меня всё равно будет уходить в основном на дорогу, а уж тут где один кот, там и пять. Не сломаюсь.
К тому же, я понимала, что место мне предлагают в принципе выгодное, что особой квалификации на нем не требуется, и что, наконец, откажись я, любая школьница за эти деньги с удовольствием будет пиликать к Наталье Дмитриевне хоть из Бибирево, хоть из Люберец.
-- Вот и славно, -- сказала Наталья Дмитриевна. -- Прежде у меня Манечка работала. Девчонка совсем, ветер в голове. То наполнитель забудет сменить, то воды не нальет. Вреда немного, однако ж неприятно. А вы, как мне сказали, педагог, человек с пониманием...
Я кивнула.
Тогда Наталья Дмитриевна, заговорщески мне подмигнув, зачем-то перешла на торопливый шепот:
-- Если у нас будет все нормально, через месяц-другой мы ставку вам поднимем. До двухсот.
-- Спасибо, -- тем же шепотом ответила я.
После решения неприятных финансовых вопросов людей обычно сразу отпускает и они почему-то делаются на удивление говорливы. Вот и Наталья Дмитриевна тотчас разрумянилась, закурила вторую сигарету и превратилась из властной женщины в болтушку и хохотушку. Она путанно пересказала два старых анекдота (один из них _ неприличный), сообщила собственный рецепт приготовления чая (действительно вкусного), зачем-то показала фотографию своего второго супруга (ныне покойного), да и вообще, вела себя на редкость непринужденно. Затем она принялась расспрашивать меня о моей семье, о детях и о работе в школе, но на эту удочку я не поддалась и отвечала туманно и односложно. Ни к чему заводить с начальниками панибратских отношений. Не кончается это ничем хорошим.
-- Вы ведь не москвичка, вы к нам сюда приехали? -- ворковала Наталья Дмитриевна.
-- Да.
-- А давно?
-- Скоро год.
-- Наверное, еще не привыкли. Огромный город, муравейник, пробки эти чертовы... После тихой провинции я бы умерла. А вы откуда, если не секрет?
-- Из Новосибирска.
-- А! Из Новосибирска... Это же в России, да?
-- Да.
-- После распада уже и не поймешь, что где.
К счастью, поток вопросов Натальи Дмитриевны прервал "Турецкий марш" Моцарта. Моей работодательнице звонили на мобильный.
Она, чертыхаясь, долго искала его в коридоре, а потом, так и не вернувшись на кухню, ответила какому-то Петру и повела с ним светскую беседу ни о чем.
-- Да... Сидим, чай пьем... С Оленькой, -- голос Натальи Дмитриевны в коридоре звучал нарочито громко и отчетливо. Для того, должно быть, чтобы я тоже слышала ее реплики и не чувствовала себя покинутой. -- Нет, это моя новая помощница... Из Новороссийска... Как - куда? Уволить пришлось, а Фанни я усыпила... Мда, куда денешься, все там будем... Угум... Да, взяла на восьмое... Это почему еще? И чего ж ты молчал?!
Не знаю, что сообщил Наталье Дмитриевне неведомый Петр, но после продолжительной паузы она понизила голос, и продолжения разговора я уже не могла разобрать -- только интонацию: нервную, почти паническую.
Окончив беседу, Наталья Дмитриевна стремительно вошла на кухню и небрежно швырнула изящный мобильник на стол.
-- Ладно, -- сказала она. -- Я думала, мы с вами сегодня просто посидим, поболтаем, а о работе подробно будем завтра говорить. Не получается. Завтра мне надо быть во Франкфурте, так что я сейчас поеду билет перебивать. Придется вам все схватывать на ходу.
Я с готовностью поднялась, и мы отправились в уже знакомую мне комнату с уже знакомым мне котом.
-- Здесь моя спальня, -- сказала Наталья Дмитриевна.
Я огляделась. На спальню комната была похожа мало. Короткий диван-лягушка, встроенный шкаф да странное кошачье сооружение в углу. Ни тебе трельяжа, ни рюшечек с оборочками.
-- Спальня, -- упрямо повторила хозяйка. -- И территория кота. Он не должен отсюда никуда выходить. Если дверь не защелкивать, он ее откроет. Кюветка за его домиком, наполнитель на кухне, я потом покажу, где. Менять наполнитель надо каждый день. По-хорошему, следует чистить кюветку сразу, как он в нее сходит, но это утопия. Воду менять ежедневно. Кошек я кормлю сухим кормом и консервами. Сухой пусть стоит здесь все время, его надо только досыпать, когда к концу подходит, а консервы кладёте в чистую миску, ставите, а перед уходом миску уносите, остатки выкидываете и миску моете. Ничего сложного.
Наверное. Но тараторила Наталья Дмитриевна быстро, и всю информацию я запоминала с огромным трудом.
-- Шерсть, как видите, у него короткая, это не перс, и чесать его нужно только раза два в неделю. Щетка вот. Столько же раз чистить уши, тампоны в шкафу, вот здесь, мыть раз в две недели оттеночным шампунем, с кормом давать таблетки, расписание я оставлю на кухне вместе с витаминами и подкормкой...
"Вляпалась, -- думала я, не успевая уследить за указаниями Натальи Дмитриевны. -- Надо было на бумажку записывать, что ли".
-- А что у него с ушами? -- спросила я, чудом вклинившись в крохотный перерыв между фразами хозяйки.
Та глянула на меня с удивлением, потом с на кота -- с тревогой.
-- В смысле?
Я покраснела.
-- Ну, почему они у него так... лежат?
Наталья Дмитриевна приподняла брови и посмотрела на меня, как на круглую идиотку.
-- Это же скоттиш фолд!
-- Скоттиш -- кто?
-- Фолд! Шотландская вислоухая! Тьфу ты! Как вы меня напугали! Я думала, у него уши поднимаются...
-- А они не должны?
-- Ни в коем случае. Пойдемте дальше.
Мы снова очутились в коридоре и, сделав пару шагов, попали в следующую комнату. По размеру она была чуть больше предыдущей. Но человеческой мебели в ней не было вовсе, только четыре кошачьих домика с площадками для возлежания наверху, какие-то деревянные кубы с досками и нечто, прибитое к стене и похожее на грубую наждачную бумагу.
Стоило нам с Натальей Дмитриевной переступить порог, как из домиков потянулись заспанные кошки. Они зевали на ходу, останавливались, чтобы выгнуться как следует, и вновь продолжали ленивое шествие к нашим ногам. В отличие от кота, который смотрел на меня сычом и букой, эти мурки вели себя нормально: терлись об ноги, мурлыкали и выказывали всяческую приязнь. Цвета они были того же темно-серого, что и кот, зато уши у них никуда не загибались, а стояли себе торчком.
-- Как вы понимаете, -- сказала Наталья Дмитриевна, -- тут у меня живут представители прекрасной половины кошачьего рода.
-- Не вислоухие?
Наталья Дмитриевна поморщилась.
-- Это страйты. Не забивайте себе голову, потом как-нибудь все объясню. Уход за ними тот же, что и за котом, умноженный на четыре. Разберетесь?
-- А как их зовут? -- я присела, позволяя кошкам забраться себе на колени.
-- Как хотите, не имеет значения. Впрочем, это Милли, это Долли, это Салли, это Ронии, а вот та шмакодявка зовется Софи Марсо. Она интерчемпион. Вообще-то страйтов не выставляют, но они у меня записаны как британы.
-- Ага, -- сказала я глубокомысленно. Ну, конечно, страйтов записывают именно так. Это каждому имбициллу известно.
-- В доме еще три комнаты. Я вам их покажу, но заходить туда лишний раз не стоит.
-- Ясно, -- сказала я, вставая и отряхивая юбку от шерсти. -- А как зовут кота?
-- Сёма.
-- Сёма?
-- Да, это производное от Смерти. Вообще-то его зовут Смерть.
Я поняла, что сейчас со мной произойдет, но уже не могла удержаться. Пять кошек вместо одной, кутерьма с ушами, которые то должны лежать, то не должны, дикое имя кота -- все это меня доконало.
Я посмотрела на Наталью Дмитриевну и увидела ее в гробу.
Я не хотела этого делать, честное слово. Оно само.