Редкое происшествие прервало выходной день нашего поселка - ограбили кассу сельсовета. Весть облетела поселок мгновенно, но в первую очередь сообщили председателю, моему отцу. Я вылетел за ним из дома следом.
Словно на митинг собрались поселковые у сельсовета, притихнув от внимания, с которым ловили каждое слово председателя, разговаривавшего по телефону с райцентром. Сообщили, что на место происшествия направят следствие, просили сохранить неприкосновенность.
Пошли толки о предстоящем. Отец решил, что никто не тронется из поселка, пока не будет проведено следствие. Ожидание оказалось не скорым, мне захотелось домой и я ушел.
А в это самое время незримо и неведомо судьба готовила свою штуку. В двенадцати километрах от нас находилась опытная площадка Академии наук. На нескольких гектарах огороженной территории, группа ученых, работала уже второй сезон. Отношение к ним было предвзятое и они старались не мозолить в поселке глаза. Раз в неделю являлись в магазин, стараясь неприметнее осуществить свою необходимость. Постепенно острота вокруг их приходов притупилась и людям дали возможность спокойно работать.
Было их пятеро, из них одна женщина. В лицо я их успел уже всех запомнить потому, что они в свой первый приезд возбудили повсеместное любопытство. И вот в день ограбления у них заболел один. И как-то сразу, ни с чего. С температурой, рвотой и поносом. Когда они звонили отцу, в разговоре была даже упомянута холера. Нужен был врач, срочно.
- Виктор, - кликнула меня мать из передней избы. - Подойди к телефону, отец ждет.
Это была новость. Отец нам не разрешал пользоваться телефоном, да и куда было звонить. Но желание услышать в трубке голос и ответить, подмывало меня на целые часы, в иные дни, поджидать у тумбочки заветного звонка. Разыскивая отца, кто-нибудь звонил домой, и я молнией бросался к трубке.
Выслушав вопрос, я в глубоком волнении отвечал, мол, дома нет. Дошло до того, что однажды я, осмелев, на привычный вопрос, здесь ли отец, спокойно ответил.
- Сейчас пойду, посмотрю.
И, положив трубку, уставился в окно. Я был дома один, сердце колотилось со всей силы. Потом я взял трубку и сказал
- Его нет.
Это был мой последний разговор по телефону, больше я к нему не подходил. Даже когда он звонил, я твердо знал - не мне, и было что-то унижающее в том, если отозваться. Мне стало неинтересно.
И вдруг отец хочет поговорить со мной по телефону. Ну что ж, для меня это пара пустяков, я поговорю.
- Алло!
- Виктор, пойди в гараж, садись в мой "Газик" и подъезжай к медсанчасти. Я тебя там встречу. Славе я позвонил, он знает.
- Хорошо, - ответил я.
Вы бы слышали мой голос. Это было само послушание. Смысл отцовских слов был предельно понятен, но главным была его интонация: с доверием, с уверенностью, что я все понимаю. Расшибиться в лепешку, ничего не стоило мне в такую минуту.
Я выпил воды и пошел в гараж. Слава, шофер отца, был в моих глазах обладателем профессии желанной, легко вписывающейся в мечты подростка, он учил меня водить и теперь мне предстояло проехать среди дня по поселку за рулем автомобиля на виду у всех, и кто-нибудь из поселковых ребят меня обязательно увидит! Сохраняя рассудительность, я сдерживал себя и шел шагом, лишь изредка позволяя себе, перескочить канаву или перемахнуть яму.
В гараже было непривычно тихо. Слава бросил мне ключи.
- Ну, давай.
До санчасти я доехал нормально. Там был отец и доктор Шорина, наш поселковый врач.
- Отвезешь Наталью Васильевну под Барановку. Приедете туда, позвоните. Как освободитесь, вернетесь.
- Понятно, - сказал я, всем видом выказывая степенность.
И мы поехали. Гордость переполняла меня и потому в памяти ничего стоящего с той дороги не отложилось.
Встретили нас в лагере деловито, да и мне перед "таежными" фасонить было не интересно. Меня усадили за стол и начали накрывать к обеду. В ожидании еды повели неспешный односложный разговор. И не отдельно со мной, а и друг с другом. Конечно, я взрослел на глазах. Но равным себя все же не ощущал, привычки не было.
Больному, к нашему приезду, стало легче. Он даже встретил нас на пороге, но Наталья Васильевна тут же уединилась с ним.
Вскоре она вышла и подсела к столу. Ей наполнили миску дымящимся борщом.
Следом из сторожки выбрался больной.
- Садись Саша, поешь немного, - сказали ему.
- Мне нельзя.
- Почему?
- Вкусно готовите.
Стряпуха вздернула брови.
- Вот те раз!
Наталья Васильевна посмотрела на Сашу. Тот, встретив ее взгляд, стушевался.
- Он объелся вчера, - сказала Наташа.
Хохотали с раскатами и руладами, оглашая окрестный лес и облака.
- Вот это действительно комплимент.
Женщина-повариха смеялась до слез, и выходило это у нее по-городскому изящно. Голос у нее был волнующий и сказала она как-то по доброму, передавая мне наполненную миску.
- На здоровье.
- А мне можно, доктор? - покосился бывший больной.
Это был новый взрыв хохота.
- Ты позвонил отцу? - спросила меня Наталья Васильевна.
- Нет.
- У нас несчастье, взломали кассу в правлении. До разбора дела все передвижения приостановили. Нас вот только к вам направили. Просили позвонить, мало ли.
В обратный путь поехал с нами бородатый, забыл его имя. "Захотят узнать, как тут "дачники" это время провели, вот я им и внесу разъяснения". Взял он с собой прибор какой-то, много ручек и маленький экран. Прибор положили в ящик и его всю дорогу бородач держал в руках.
Собственно, о моем звездном часе рассказ окончен. Но было еще одно, поразившее меня в тот день, и связано оно было с этим самым прибором.
Розыски в поселке окончились перед самым нашим возвращением. Собака след не взяла. Как и предполагали, взял деньги кто-то свой, какие уж тут следы, точнее следов слишком много. Единственно, что было сделано правильно, это приостановленные перемещения за пределы поселка. А на долго ли? Дела-то ждут.
Стали по одному вызывать в комнату кассы, всех по очереди, где мой отец, усевшись за кассиршин стол, спрашивал каждого входящего, каким-то глухим, уставшим голосом.
- Скажи, ты не брал деньги?
И каждый говорил, что не брал. И все, выходя, были в великом сомнении, что вор признается от такого простодушного вопроса. И во взгляде каждого проглядывала жалость к моему отцу, выглядевшему наивным, даже беспомощным.
Отец, после ответа пытуемого, тупил взор и, выдержав паузу, говорил доброжелательно, почти ласково
- Иди.
Конечно, на улице начали подсмеиваться над таким сыщиком. И больно же мне было за отца, а еще хуже страдал я от своей беспомощности. Ну, на кого думать? Вон их сколько. Разные предположения бродили в людских головах, многие согрешили подозрением. Знать бы нам, как оглушительно будет раскрыто это преступление.
Опрашивали всех. Времени это заняло много, люди разошлись по домам. Их ожидания были обмануты - так воров не ищут. Некоторые даже обиделись, такой случай и ничего. В общем, когда отец вышел на крыльцо сельсовета, и с ним бородач, и инспектор, их встретили лишь трое. Я и милиционер с собакой.
Впереди пошел отец, почему-то опустив голову и глядя под ноги. За ним припустил инспектор, на ходу дающий пояснения милиционеру с собакой, потом шел бородач и я. За нами постепенно вырос шлейф самых любознательных.
- Куда идем? - спросил я бородача.
Он как-то грустно усмехнулся.
- За деньгами.
Во двор к Хохловым ввалились стремительно. Хозяйская Белка не осмелилась даже залаять. Рыча и пятясь, она втиснулась в конуру.
- Товарищи, здесь не ходите, - инспектор явно волновался.
Отец встал посреди двора. Кинолог усадил собаку. Скрипнула пружиной калитка, из сада-огорода шла баба Фрося. Переложив из руки в руку жбан, усмехнулась
- Решили по избам пройтись. Федорыч, что ты стоишь, входи.
Отец, словно ему было неохота разговаривать, спросил
- Где Иван?
Баба Фрося, подойдя, было к крыльцу, обернулась.
- Да, на заднем дворе.
- Зови.
- Да он сейчас придет.
Инспектор почему-то засмеялся.
- Позови его, теть Фрось, - мягко попросил отец.
Что-то неясное почудилось бабе Фросе, что-то сообразить она не могла... Молчком повернулась на месте и пошла на задний двор в странной тишине. Смолкли, казалось, даже обычные звуки деревни. Все, кто пришли, испытывали странное волнение.
Ждали уже порядочно. Инспектор начал шушукаться с отцом, в толпе повели себя вольнее. Бабы Фроси не было, Ивана тоже. Тут мой отец сам пошел на задний двор. И он пропал. Никто не дышал.
Я в ярости сорвался отцу во след. Помню, позади некоторые тоже двинулись за мной, но инспектор их начал удерживать, кажется еще бородач ему помогал.
В конюшне, на проходе стоял мотоцикл, около него на сундучке сидел Иван. Обхватив клеть, прильнула к ней баба Фрося. Отец сидел в глубине на кладке дров. Вбежал милиционер с собакой и начал ее усмирять. Здесь я заметил, что собака рвется в люльку мотоцикла, а там, на виду, лежали деньги, ссыпанные в ящик, словно хлам какой.
Как узнали, что Хохлов Иван деньги спер? Бородач со своим прибором. Приехал он со мной, отцу объяснил, что все они от своей работы не отлучались и лучшее доказательство будет, когда мол, деньги найдутся. И, если позволите, я вам в этом попробую помочь. Пожалуйста, отвечают ему с большим сомнением.
Подошел он к окну, куда Иван лазил, поднял горшок разбитый с цветами и спрашивает.
- Кто разбил горшок?
- Преступник, - ему отвечают.
Бородач и говорит
- Проведите передо мной всех людей по одному, может цветок нам и укажет, кто его сломал, обидел.
И голосом-то таким это сказал, что никто и не ослушался. Даже и не знали, сомневаться или нет. Приладил бородач проводки к цветку, замаскировал на столе, а сам с прибором в углу и притих. На Хохлова цветок и указал.
Я почему эту истории рассказываю? Мне кажется профессии сами нас выбирают. Как вы думаете, стал бы я таким специалистом, если бы не сплела судьба в тот день для меня такой орнамент?