мне трудно сейчас сдержать эмоции, кои охватывают меня при мысли о нашей неожиданной и такой приятной встрече. Ужасаюсь при мысли, что поглощенная сиюминутными, пустыми думами, я могла бы пройти мимо, если бы ты чудесным образом не узнала меня в многолюдной сутолоке Гостиного Двора. Как жаль, что ты была в столице лишь проездом! Как много не успела я рассказать тебе! Замечала ли ты, что, представляя себе возможную встречу с каким-то дорогим человеком, или ведя с ним неспешную мысленную беседу, подбираешь слова легко и быстро, плавно переходя от одной волнительной темы к другой, а, встретившись, лепечешь что-то незначительное о нынешних погодах и расцветках модных платьев. О какой ерунде, право, говорили мы, сидя у Штолле за чашкой шоколаду. А между тем, как многое могли бы сказать друг другу, дорогая моя подруга. Сколько воды утекло со времени нашей последней встречи. Что я такое теперь? Чем ты живешь?
А, может быть, все правильно? Может быть, не зря судьба не дает заново сойтись людям, у которых есть общие воспоминания о счастливых днях детства и юности? Она хранит нас от разочарований, оставляя, драгоценные воспоминания не подверженными порче ветром времен. Как все странно, право. Мне показалось, что я разглядела в тебе ту, другую, кем была когда-то. Словно посмотрелась в волшебное зеркало. И сразу подумалось мне об одной притче, которую любила рассказывать мне нянюшка моя. Только сейчас начинаю я постигать всю глубину той простой истории. Возможно, и тебе интересно будет послушать ее. Ты ведь помнишь мою няньку, Еву?
Когда мы были детьми, я еще не знала всех трагических обстоятельств жизни этой женщины. Ее постоянное присутствие казалось мне чем-то таким же естественным, как воздух, или пища. А, тем не менее, история ее, открывшаяся мне позже, весьма занятна. Евою ее звали мы, дети, настоящее же имя няни было Ииви. Родом она была из ингерманландцев, чьими поселениями изобилуют окрестности столицы. Задолго до рождения моего, полк, в коем служил мой батюшка, стоял возле одного из таких поселков. Там молодой офицер, отцовский сослуживец и увидел прекрасную белокурую девушку, влюбился в нее без памяти и стал испрашивать позволения жениться. Но не родители Ииви, ни полковое начальство, ни матушка офицера не были в восторге от возможного брака. Ииви не хотели отдавать за иноверца, ведь небольшой народ ее хранил свои обычаи свято. Маменька же влюбленного считала союз сей мезальянсом, недостойным громкой фамилии. Тогда пылкий юноша решился и увел свою возлюбленную из-под родительского крова, поселив в небольшом домике на отшибе, возле полковых казарм, и стал жить с ней, как с женою своей. Но счастье их было недолгим, менее чем через год офицер скончался от скоротечной чахотки, и бедная девушка осталась совсем одна.
Матушка моя услышала историю несчастной от отца и, будучи натурой сентиментальной, да еще и носившей под сердцем первого своего ребенка, мою сестру, она взяла Ииви в дом, определив ее нянькой к будущей малышке. С тех пор Ева живет у нас. Она вынянчила и Катюшу, старшую сестру мою, и двух братьев, и меня. А нынче живет она у Кати в Варшаве, помогая сестре управляться со все растущим потомством и вести дом. Языку Ииви выучилась быстро, хотя до сих пор в речи ее тягучесть гласных и мягкое пришептывание согласных звуков напоминают о родном наречии. Верований же своих она так и не оставила, хоть и почитала матушку мою прежде родителей собственных, но все попытки обратить Еву в православную веру были побеждены ее северным упорством.
Так и вышло, что почти в самом сердце русской земли, на волжских берегах, где росли мы в имении нашем, смешались в детских головках и сердцах сказания о богатырях и царевичах с удивительными северными легендами, которые рассказывала нам Ева. Одна помнится мне особо и, кажется, очень соответствует предмету встречи нашей, дорогая моя Эжени. Вот она, послушай.
В стародавние времена в далекой северной гавани, где стальные волны холодного моря лижут грубые сваи причалов, и сохнущие рыболовные сети расчерчивают низкое небо мелкими клетками, жил богатый торговец Питер Грюн. Жена родила Питеру двух дочерей, Анну и Клару, как две капли воды похожих друг на друга. Девочки росли озорными и веселыми, пока на пятом году жизни их не случилось несчастье. Качаясь на качелях, свитых из корабельных веревок, Клара вдруг сорвалась и упала. Дух чуть не вылетел из бедняжки, три дня и три ночи пролежала она, словно мертвая. Три дня и три ночи все семейство молилось суровым северным богам, чтобы те пощадили малютку, и боги вняли мольбам. На четвертое утро Клара очнулась, как ни в чем не бывало. Питер устроил настоящий праздник для всех домочадцев, а уж матушка не отходила от дочерей ни на шаг. Но радость была недолгой. Время шло, девочки росли, и вскоре все стали подмечать, что, становясь старше телом, Клара мыслями остается пятилетним ребенком. Она играла во дворе с ребятишками, щебетала с диковинными птицами, которых Питер покупал у заезжих моряков на забаву дочерям, была мила и покладиста, но умом оставалась девочкой. Вот уже и женихи стали похаживать в дом старика Грюна, пора было думать о будущем дочерей. И понимал Питер, что Клара останется больной и будет вечной обузой семье, а жизнь свою скорее всего закончит в низком бараке для умалишенных, что стоит на одном из островов, неподалеку от гавани, там за ней будут ухаживать отрекшиеся от мира убогие или святые поселенцы. Не выдержав навалившегося на семью горя, умерла жена Питера, а сам торговец погрузился в мрачные думы. Лишь Анна радовала его теперь своим бойким нравом, быстрым умом и сноровкой в делах торговых.
Решил тогда Питер выдать дочь замуж. Жениха ей подыскал сам, из мореходов. Это был отважный Торренсен, что ходил в далекие страны и привозил Питеру в лавку самые удивительные товары. Но Анна была столь же сметлива, как и своенравна, не по вкусу пришелся жених ей, староват да суров. К тому же питала она самые нежные чувства к одному парню, что помогал отцу в лавке. Звали его Улофом, и он лучше всех отплясывал на гуляньях. Но старый Грюн был упрямее дочери, и свадьба была назначена без промедлений. Вот тогда и решилась Анна на чудовищный обман.
В ночь перед ненавистной свадьбой пришла она в комнату к несчастной сестре своей и, встав перед нею, смотрела на Клару, как на собственное отражение в зеркале. Коварная предложила бедняжке поиграть в забавную игру, поменявшись назавтра платьями. Анна расписывала Кларе красоту подвенечного наряда и церемонию, в которой та будет участвовать, якобы понарошку. Как малое дитя размечталась Клара о цветных тряпках и торжестве и согласилась на уговоры сестры.
На следующее утро состоялась свадьба, и Торренсен взял в жены Клару, думая, что супругой его становится Анна. Сразу после торжеств и гулянья, увел он молодую жену на корабль, и судно отчалило, направляясь из родной гавани в далекую южную страну. Только тогда и обнаружил Торренсен подмену. Сначала разозлился он не на шутку, хотел повернуть корабль, да испугался возвращаться. Запер он несчастную в каюте и многие дни не входил к ней. Но был отважный мореход человеком хоть и суровым, но справедливым. Рассудил, что не за что гневаться на больную девушку и стал потихоньку захаживать к ней. А Клара так радовалась ему, сворачиваясь, словно верная собачонка у ног Торренсена, она что-то лепетала на своем детском наречии. Когда заходил корабль в чудесные страны, Торренсен брал жену на берег, и выбирала она у местных торговцев то драгоценные бусы, то невиданных животных, то золотые безделушки, все приговаривая, что это для старого Питера, чтобы торговал он всем самым необычным, что только есть в мире.
Время шло, и Торренсен искренне привязался к своей жене. Было это существо для него и ребенком и возлюбленной, и стало, наконец, смыслом всей его одинокой, бродячей жизни. Не стал мореход говорить тестю о подмене, так и жил с Кларой, будто это была Анна. Суровый Торренсен баловал юную жену, как мог, но однажды не уберег ее. На шумном базаре в одной из восточных стран змея ужалила бедняжку, и та скончалась в страшной лихорадке.
А что же вероломная Анна? Получив полную свободу, зажила она в свое удовольствие. Нетрудно было целыми днями представлять из себя больную. Лишь Улофу, по секрету, сказала она о своих кознях, и стали они тайными любовниками.
Старик Питер прожил еще несколько лет, а потом тихо скончался, оставив все свое нажитое имущество дочери Анне, мужу ее Торренсену и будущим их детям. Узнав о кончине тестя, Тортенсен поспешил в родную гавань, чтобы взяться за торговлю. Он уже порядком устал от путешествий, да и после смерти жены, мир стал для него скучен и однообразен. Анна же, узнав, что все отцовское богатство уплывает из ее рук к Торренсену, не знала, на что решиться. За прошедшие годы Улоф порядком поднадоел ей, став обрюзгшим выпивохой, и она решила занять то место, которое принадлежало ей по праву имени.
Явившись перед Торренсеном, стала она каяться за обман свой и клясться, что будет ему примерною женою, только пусть признает ее Анной перед всей общиной. Рассвирепел тут моряк, припомнив нанесенную ему обиду, и возлюбленную свою Клару, умершую по вине Анны, и выгнал обманщицу из дому, сказав всем, что в больной ум ее пришла бредовая идея объявить себя своей сестрой. Все поверили Торренсену, и беснующуюся Анну отправили на один из глухих островов, в стылый барак для умалишенных, где еще многие годы смотрелась она в осколок оглаженного морем стекла, на отражение свое, как на сестру, и разговаривала с умершей Кларой, испрашивая прощения.
Вот такая история почему-то припомнилась мне, Эжени, после разговора нашего. Но не думай, дорогая, что ввел он меня в мрачную задумчивость, совсем нет. Просто вспомнила я другую себя, которая осталась в прошлом. Мы похожи с той, другой, как сестры-близнецы, но я иду теперь ее дорогой, и нет мне пути иного. Со всеми нами происходит подобное рано или поздно, мы прощаемся с одним образом, становимся иными. Счастье, если никогда, ни за деньги, ни за что другое, не придется нам раскаиваться в этой подмене.
Прости, если невольно грусть посетит тебя после прочтения этих строк. На самом деле это просто течение мысли, остановить которое мы не властны.
Целую тебя, дорогая моя Эжени, и надеюсь, впредь ты известишь меня о своем прибытии в столицу.