Аннотация: Отрывок из книги Олега Валецкого "Сербский дневник русского добровольца" Работа подготовленна редакцией журнала "Русский образ" www.rus-obraz.org
Теплый майский день 1993 года, я сижу за столом кафе Белградского железнодорожного вокзала и пью пиво из полулитровой кружки. Со мной мои боевые товарищи по нашему русскому добровольческому отряду, воевавшему с начала марта 1993 года под Вышеградом в Республике Сербской. Мы уже второй день дежурим на вокзале, чтобы встретить своих товарищей из Вышеграда. За это время мы встретили двух русских добровольцев, возвращающихся домой из Республики Сербской Краины, потом еще одного русского, неведомо какими путями попавшего в Сербию в состав специальной милиции, действовавшей в Косово.Попались нам на глаза кикбоксёры из Петербурга, но обоюдного желания завязывания каких-либо отношений у нас не возникло. Куда более приветливой и симпатичной, в отличие от героев спортивных побед, нам показалась девушка Илона из Днепропетровска, следовавшая домой не по собственному желанию, а из-за печати о депортации, поставленной ей местной полицией вследствие чересчур свободного понимания Илоной своих обязанностей танцовщицы в стриптиз-баре.
Тогда после двух месяцев скитаний по босанским горам очень хотелось встретить своих земляков, но после долгожданного свидания с ними на местном базаре в Белграде, ностальгия быстро улетучилась.
Впрочем, меня возвращение домой вообще не интересовало, в отличие от других, так как никаких обязательств в России я не имел. Кроме того, внутри я чувствовал глубокую неудовлетворенность, так как провалявшись после ранения месяц в больнице города Ужице (Сербия), а до этого пробыв на фронте всего один месяц, ветераном я себя назвать не мог. Да и этой войны я еще понять не мог и поэтому очень хотел принять участие в какой-либо большой военной операции.
Я воевал в составе бригады, собранной из сербских беженцев из мусульманского Горажде и толкового там ничего я не увидел. Наш отряд большее время проводил в горах, лишь изредка посещая свою базу в штабе бригады, большом сербском селе Семеч, и чуть-чуть успев отличиться, мы опять уходили в горы.
Мой отряд состоял из казаков из-под Ростова-на-Дону, Сербии, Москвы, Саратова и прочих добровольцев из различных городов бывшего СССР, общей численностью до 35 человек. Большая часть нашего отряда прибыла организованно из Москвы, а меньшая присоединилась в Вышеграде и состояла из 8 человек из Питера, приехавшая на 2 недели раньше.К нам присоединилось еще несколько добровольцев, оставшихся из предыдущих добровольческих отрядов (2-ой РДО из ушедший в район горного массива Маевица и казачьего отряда, переставшего существовать как единое целое в феврале 1993 года).
Мы попали в сложную ситуацию, так как положение в Вышеграде сильно изменилось с ноября 1992, когда здесь появился 2 РДО. Тогда сербская власть постоянно ощущала опасность, в силу того, что противник свободно передвигался по горам, непосредственно расположенным над самим Вышеградом. Войск у местного командования было мало и его главную силу составляла лишь интервентная чета (рота быстрого реагирования) под командованием местного молодого парня по имени Бобан, да и тоже далеко не полного состава. В этих условиях приходилось искать людей, умеющих владеть оружием и способных выполнить опасные задачи, поэтому сюда попадали бойцы из отрядов 'специальной' милиции Сербии, но и добровольцы из Сербии и Черногории.
С одной из таких групп мы познакомились сразу же по прибытии в Вышеград, они назвали себя 'скакавцы' (кузнечики).
В Республике Сербской и Республике Сербской Краине, которые являлись федерациями, а в отдельных случаях они были конфедерациями, местная власть была своего рода государством в государстве, а порой даже самостоятельно определяла направление военных операций, разумеется, в интересах своей общины, прежде всего.
Всего за период, с начала ноября по конец мая, через участие в операциях под Вышеградом прошло около двухсот русских добровольцев, но они действовали в самое тяжелое для Вышеграда время. Ведь части ЮНА в лице Ужичкого корпуса,взявшего Вышеград 15 апреля 1992 года и уже почти взявшего Горажде, были в мае возвращены в Сербию, и уже где-то через месяц местные сербы оказались предоставленные сами себе перед угрозой многочисленной группировки мусульман, достигающей почти двух десятков тысяч человек. Опасность сербов усиливало соседство с мусульманами из Санджака.
Впрочем нельзя тут сербов представлять жертвами мусульман.Скорее были они жертвами собственных лени,суеты и глупости.Конечно многие другие народы нынешнего мира,уже достаточно "цивилизованны" что бы в подобной ситуации проявить себя и хуже сербов,но оценивать кого то по худшим примерам все же дело неразумное.Между тем сербская власть нисколько не была озабоченна моральным состоянием собственного народа,и скорее наоборот подавала ему отрицательний пример,ввергнув страну в хаос беззакония,воровства и корупции.Тут уж явно было не до "высоких материй".Поэтому нет смысла удивлятся тому что сербские войска Республики Сербской(образованной в Боснии и Герцеговине),получившие большую часть вооружения и техники ЮНА,чьи главние центры материально-технического снабжения находились как раз здесь,обладая несколькими сотнями танков и несколькими сотнями БТР и БМП и двумя-тремя тысячами орудий и минометов различных калибров,терпели уже в начале войны поражения от практически партизанских отрядов мусульман,плохоорганизованных и еще хуже вооруженных(не хватало даже карабинов и патронов к ним)полностью окруженных сербами в некоторых районах.
Превосходство в вооружении сыграло отчасти и отрицательную роль в сербских войсках,так как смелые и инициативние командиры нужны не были,и все в свои руки взяла местная партноменклатура,озабоченная,помимо вопросов собственного обогащения,выполнением парадоксального приказа сверху,то есть из Белграда-"ни шагу вперед".
Почему такой приказ,а действительно осенью 1992 был дат приказ на остановку всех больших наступательных операций сербских войск,был дан вопрос к дипломатам и политикам,в том числе международным.Однако было ясно видно что сербы не желая вести большие наступательные операции,оказывались часто не в состоянии проводит и малые.
Зато с большим энтузиазмом местная власть стала поощерять этнические чистки,проводившиеся как раз партийно-полицейским аппаратом коммунистической власти под руководством из Белграда.Почему это произошло вопрос не для этой работы,но сводить все дело к мести за гражданскую войну,шедшую в 1941-45 годах нельзя,тем более что в Сербии,откуда и руководилось войной,а также слались на войну десятки армейских,полицейских и добровольческих подразделений,в 1941-45 война шла между четниками и партизанами,в своем подавляющем большинстве бывших сербами.Конечно любое государство имеет поступать так как считает нужным,но нужно в таком случае и предвидить последствия.Какие бы мусульмане не были(а на арабов они точно не походили,что с удивлением обнаруживали иные наши добровольцы,видевшие картины светловолосых пленных мусульман)но если только в том же Вишеграде было перебито весной-летом 1992 года свыше тысячи мусульман,причем как раз гражданских,в том числе женщин и детей то как то нелогично ожидать,что мусульмане в соседних Горажде,Сребренице и Жепе не будут сопротивлятся.К тому же трупы убитых мусульман Вишеграда частенько выплывали Дриной недалеко от Сребреницы и Жепы,так что удивлятся тому что оттуда сербы были выгнанны нельзя.Удивлятся можно било лишь той недобросовенности что показало большое количество сербов в отношении к военному делу,словно не они,а кто то другой находился в состоянии войны
Сформировавшаяся сербская Горажданская бригада имела в составе человек триста, а Вышеградская бригада была раза в три больше. В Руде также сформировалась бригада численностью сопоставимой с Вишеградской,но,зато были раздутые тылы, на помощь которых, как всегда, рассчитывать не приходилось. Русские же добровольцы действовали как 'интервентные' (ударные) отряды, которые несли главную тяжесть маневренных операций - 'акций' (по-местному). Сербы могли рассчитывать лишь на интервентную чету (20-30 человек) Бобана из Вышеградской бригады и интервентный взвод пятидесятилетнего Велько из Горажданской бригады, которого называли воеводой. Входили сюда и добровольцы из Сербии и Черногории. Русские добровольцы усиливали местные войска не только количественно, но и психологически, давая сербам большую моральную поддержку. Но неприятельская пропаганда продолжала твердить об участии в боевых действиях тысячей русских наемников.
Интересно, что Горажде едва не было взято силами ЮНА, точнее, силами ее Ужичкого корпуса в апреле 1992 года, уже 'очистившего' Вышеград от мусульманских боевиков, установивших там власть СДА, преследовавшей сербов. Тогда же были 'очищены' соседний городок Руде. Ужичкий корпус наступал без всяких препятствий, и впереди его действовало несколько 'интервентных' групп, обеспечивающих относительное безопасное движение техники. Многие местные сербы, бежавшие в села от власти СДА, а то и в леса, присоединялись к войскам, давая, тем самым, относительное знание командованием местности. Конечно, было немало типичных для ЮНА болезней, и люди из-за них, естественно, гибли. Так, в одном туннеле оказались запертыми со стороны мусульман несколько сербских бойцов и после девяти дней нахождения там в живых осталось двое (об этом позднее в Сербии был снят художественный фильм 'Лепа села лепа горе' (Красивые села красиво горят)). Но слишком велико было превосходство ЮНА в технике и организации, дабы группы мусульманских боевиков, не имевших здесь ни поддержки, ни своих главных сил, ни больших складов оружия, могли бы остановить Ужичкий корпус. Сами местные мусульмане Подринья (область вокруг городов Вышеград, Руде, Рогатицы, Братунца, Сребреницы) воспринимали всю эту область как свою вотчину. Но их упорство и храбрость все же были сломлены ЮНА, и та уже было вошла в Горадже.Однако затем генерал Ойданич, тогдашний командир Ужичкого корпуса, а впоследствии командующий всем югославским войском, по требованию свыше приказал частям ЮНА отходить в Сербию. Заменили их местные сербы, в то время хоть и куда лучше вооруженные чем мусульмане но плохо организованные,обученные,а главное морально подготовленные.В конце концов, мусульмане, в большом числе согнанные в Горадже, а главное, в соседние с ним села, так и не очищенные, пошли в августе в контрнаступление, в результате которого сербы потеряли до двухсот человек убитыми, до тысячи сербов, в том числе гражданских лиц, осталось у мусульман, и последние захватили немалое количество орудий, минометов, танков и бронетранспортеров. Мусульмане тогда дошли за месяц до самого Вышеграда, и среди местных сербов настроения были не из приятных. Многие из них, обвиняя власть в предательстве, вообще уезжали из Республики Сербской.
Уже после войны на телевидение генерал Манойло Милованович, бывший начальник штаба ВРС, обвинил четверых сербских функционеров в продаже Горажде за 27 миллионов марок (DM), но следствия, конечно, так никто и не начал.
Приход первых русских добровольцев еще в ноябре во многом спас Вишеград,что признавали и многие мусульмане,говорившие однако о тысячах 'руссов' под Вишеградом. Однако, сами русские добровольцы давали основания для подобных заявлений, ибо действовали действительно что говорится 'за десятерых'.После первого русского отряда 'Царские волки' или 2 РДО,прибывшего в начале ноября и достаточно хорошо себя показавшего,но потерявших одного(Нименко)убитым и нескольких раненными,в декабре в Вишеград прибыло пятьдесят казаков.
Так одна из первых 'казачьих' акций в районе Вышеграда был контрудар под сербским городом Руде, где совместно с ними действовали и добровольцы 2 РДО. Этому предшествовало нападение мусульман на позиции сербской бригады из Руде, которое едва не закончилось взятием самого Руде. Во внезапной атаке мусульмане перебили десяток сербских бойцов, а еще несколько десятков взяли в плен, причем многих из них они просто подбирали у дороги и тут же сажали в грузовики. Еще они захватили несколько единиц бронетехники, в том числе ЗСУ 'Прага' и до десятка орудий и минометов. По глубине противник вошел на сербскую территорию на 20-25 километров, и в сербском городе царила полная анархия. Сербское командование послало на помощь своих 'интервентов' из Вишеградской бригады, насчитывающей, кроме десятка-другого сербов, и тридцать человек казаков, а также добровольцев 2 РДО. Казаки под командованием Загребова были главной ударной силой, которая разделилась на две части, одна пошла по дороге, разбирая завалы в туннелях, под прикрытием шедшего с ними БОВ (югославский вариант советской БРДМ-2), за которым шел 'троцевац' (самоходная колесная зенитная установка с тремя автоматическими пушками калибра 20 миллиметров), причем в БОВе, как и в 'троцеваце', экипажи были казачьи. Вторая часть казаков пошла верхом гор, дабы по плану соединиться вместе уже перед последним селом, около которого и шла ранняя сербская оборона. Добровольцы 2 РДО со своим командиром Асом частью были с казаками, а частью находились при минометах, долженствующих поддерживать ударную группу, в состав которой были включены 'сербские интервенты'. Все обошлось без особых проблем, если не считать обстрелов из снайперских винтовок и пулеметов противника, от которых защитой служила как высокая обочина дороги, так и броня БОВ. Правда, казаки смогли бы захватить грейдер, на котором мусульмане, видимо, хотели делать завалы и который следовал прямо на наступавшую по дороге группу, но так как тот казак, что имел радиостанцию, был под броней, то пока до него докричались, мусульмане увидели казаков на дороге и тут же сдали назад. В село входить группа не стала, так как против этого был сербский командир, шедший с нами, а связь с командованием прервалась, и, в конце концов, группа возвратилась назад. Мусульмане же удерживать захваченное не стали и тоже ушли к себе.
Во время акции произошел конфликт Загребова и добровольцев 2 РДО, что потом надолго испортило взаимоотношения с последними у казаков, тем более, что сербское командование стало куда больше внимания уделять казачьей группе, чем 2 РДО, до этого бывшего центром внимания здесь. В конце концов, все закончилось покушением нескольких добровольцев Аса на жизнь Загребова, но тот отделался легким ранением, а потом казаки едва не употребили оружие против добровольцев. Впоследствии я слышал много обвинений против казаков, и хотя в частные проблемы влезать бы не хотелось, но все же могу заметить, что воевали казаки хорошо и зря сербское командование их тогда не выделяло бы. Их ночные выходы были редкостью в этой войне и требовали хорошей подготовки. Ночные действия должны вестись отработанной группой и любое изменение плана чревато потерей связи, а то и открытием огня по своим. Боевые действия ночью также требуют хороших нервов, дабы не обнаружить себя огнем, чьи вспышки ночью хорошо видимы, и суметь сохранить выдержку при 'слепом' огне противника, который темноту периодически прошивает очередями. Нападение должно осуществляться лишь при точном определении противника, и тут очень важным представляется умение скрыто и бесшумно довести силы до линии развертывания в боевые порядки. Очень затруднено ночью точное ведение огня, что требует более близкого контакта с противником. В этом плане хорошо помогают осадки, скрывающие звуки, тогда как туман, напротив, это отягощает, проводя звуки лучше. Произвольное открытие огня, просто разговор или зажженная сигарета ведут нередко к разгрому группы и здесь очень важна дисциплина и подготовка бойцов. Все они должны знать план нападения, дабы действовать быстро и решительно. Быстрота здесь значит, либо полное уничтожение противника с занятием всех его позиций, либо своевременный уход, дающий большую, чем днем безопасность, ибо противник, ошеломленный атакой, с трудом успеет собраться и решиться на преследование. Ночь лучше всего подходит для нападений на фланг и тыл противника небольшими группами, парализующими его движение, что нередко и заканчивается его же огнем 'по своим'.
Большое значение имеют приборы ночного видения (на светоусилении и тепловизионные), радары, в первую очередь переносные (югославская армия имела такой радар ИР-3, вес в патрульном варианте - 5 кг, дальность обнаружения ползущего человека - до 300 метров, идущего - до 1500 метров, хотя он определял лишь движущие цели, и то, вне укрытия) и, естественно, средства связи. Но радаров в местном сербском войске мне видеть не приходилось, уж не знаю, почему. Разработанные на предприятии "Энергоинвест" в сербском Сараево, охранные системы, определявшие, через втыкаемые в землю штыри-датчики уровень и направление акустического шума, обеспечивая прицельный огонь пулеметов, управляемых автоматически, местное войско также не захотело принимать на вооружение. Ночью приходилось полагаться на местные приборы ночного видения, как правило, М-976 (бинокль монокулярного типа, работавший на светоусилении), и какая-нибудь интервентная группа могла получить такой бинокль, а также несколько ночных прицелов. Подобные приборы обеспечивали при наступательных действиях нужное превосходство над противником, хотя, к сожалению, их было мало, а случалось, что кто-то мог оставить такой прибор на дневном свете, не закрыв его стекло резиновой крышкой, после чего, тот приходил в негодность.
Так что, уже одно то, что казачий отряд из Вишеграда ходил в ночные рейды, делает им честь. Сами рейды - дело опасное. Так под Буяком одна казачья группа, возвращаясь в базу, пойдя назад не тем путем, которым шли в разведку, натолкнулась на группу мусульман, шедших как раз к их старому пути. Казаки тогда впервые с близкого расстояния открыли огонь, нанеся противнику потери, но тот все же успел уйти. Не все шло у казаков успешно и они, как и все на войне, несли потери. Сербское командование решило тогда организовать 'акцию' по взятию мусульманского села Твыртковичи, из которого противник сделал узел обороны. Казакам в плане отводилась ключевая роль. Они, разделенные на две группы, одной должны были ударить по самому селу, а второй отсечь возможную помощь противнику со стороны села Ораховцы. С третьей же стороны сербские 'интервенты' должны были вести огонь по селу, эту же задачу имело сербское самоходное орудие и добровольцы из 2 РДО Аса, имевшие минометы. Казаки перед 'акцией' тренировались в своей базе Околиште на окраине Вишеграда хождению след в след и выход на исходные позиции должны были осуществить затемно, перед рассветом, дабы напасть рано утром. Группу с самого начала стали преследовать неудачи. Сначала в одной группе тяжело нагруженный Костя (из Москвы) качнулся в сторону и, выйдя из тропы, тут же наступил на противопехотную нажимную мину. Ему бросился помогать командир этой группы Мирон, но и он наступил на мину. Такая же судьба постигла их доктора Сергея Баталина, сумевшего все же потом оказать медпомощь ребятам. Косте и Мирону в больнице ноги сохранили, так как Костя на ногах имел двойные шерстяные носки и ботинки большого размера, а вот Баталин ногу потерял и, позднее, возвратившись под конец войны в Вишеград, здесь же и умер.
От всей той группы к селу вышло всего двое, остальные, вместе с сербскими проводниками в суматохе до позиций не дошли. Более успешной здесь была другая казачья группа, которая и должна была напасть на село и поэтому имела состав подготовленнее. В состав этой группы входили: казачий атаман Геннадий Котов из Волгодонска и майор Загребов и с ними были еще десяток человек - Игорь, Стас, Борис Я., Глеб, 'Сися', 'дед Валентин', Вася Ганиевский, Андрей К., Женя Т. и двое сербских проводников. Эта группа, выйдя в четыре утра, дошла до исходных позиций, а так как сильный мороз загнал мусульманское боевое охранение в дома, то казаки успели поставить даже несколько взрывных устройств. Дождавшись шести утра и приведя в действие эти устройства, казаки открыли огонь в упор по выбежавшим из домов неприятельским бойцам, положив их тогда до двух десятков. Так как опыта стрельбы из тромблонов они не имели, то их пускали только навесом через крыши домов в сторону убегавших. С другой стороны огонь открыли сербы. Минометы точно бить не могли, так как главным ориентиром была мечеть. У мусульман была паника, и когда те попытались сориентироваться, то дед Валентин из снайперской винтовки 'снял' четверых. С противником было бы полностью покончено, но дело испортила мина, упавшая под ноги Васе Ганиевскому, когда тот стрелял из 'Золи'. Убила она не только его, но и сербского проводника Неделько, а казаку Игорю выбило глаз. Началась суматоха, в которой ударной группе было уже не до села, а резервной группы никто не предусмотрел. Эти потери были у казаков не последними. В феврале, попав в засаду, они потеряли своего атамана Геннадия Котова, воевавшего еще в Приднестровье, и в их среде начались разлады по поводу того, кому быть атаманом, что закончилось выбором нового атамана Виктора З., ветерана Абхазии. Одна группа казаков тогда ушла под Церскую. Ушел в феврале из Вишеграда и 2 РДО, за исключением самого их командира Аса и двух его бойцов: Саши К. и раненого Игоря К. Он уже в несколько измененном составе перешел оттуда в мае 1993 года в Прачу, село в двух десятках километров от Пале, в состав местного батальона (штаб Подграб) 1-ой Романийской бригады.
Сербские 'интервенты' тоже понемногу разъезжались, так как основу их составляли тоже две добровольческие группы. Когда приехал наш отряд в Вишеград, я еще не знал, что 27 февраля группа бойцов из состава этих 'интервентов' остановила поезд Белград-Бар, проходивший как раз по территории общины Вишеград, и, выведя оттуда 21 мусульманина, естественно, живших в Сербии или Черногории, перебила их. Узнал я все эти подробности уже из сербской прессы, в которой писалось, но уже после войны, о двух добровольцах - вышеградских 'интервентах' из отряда 'Скакавцы', которых арестовала в Черногории местная милиция, один из которых, Небойша, был командиром того отряда, а главным обвиняемым, по сообщению МВД, являлся знакомый нам командир всего интервентного отряда Вишеградской бригады Бобан, с которым у добровольцев Аса отношения были натянутые. Главным же организатором был, согласно прессе, Милан Лукич, местный воевода, имевший весьма крепкие связи в верхах, особенно, в Белграде, и он-то после подписания мирного договора в Дейтоне, стал одним из главных обвиняемых в процессах Международного трибунала в Гааге, и случай с поездом был далеко не единственным, за который его обвиняли.
К нашему же приезду ситуация здесь значительно изменилась. К марту 1993 года противник был отбит значительно дальше от Вышеграда к селам Ораховцы и Джанкичи. Мы сразу же по приезду были переданы Горажданской бригаде в село или хутор под названием Семеч, а оттуда после нескольких незначительных боевых выходов нас марш-броском отправили на высоты Заглавок и Столац, разделив на две группы, откуда далее мы должны были двинуться в наступление на Горажде.
Наступление затянулось и мы устроились на импровизированных и плохо укрепленных позициях на горах, покрытых лесами. Сразу же открылась слабость нашей организации, вызванная отсутствием элементарной подготовки. Не знаю, как обстояли дела в группе, посланной на соседнюю гору Столац, которой руководил капитан третьего ранга Попов, петербургский политический активист 'Русской партии'. Я слышал, что неурядицы и у них бывали. Но вот у нас число командиров превышало всякий смысл. Кстати, свою лепту внесло и сербское командование.
Еще из Москвы нашим неформальным лидером стал Леша, казак с Дона, воевавший до этого в Карабахе и Приднестровье. Он стал атаманом нашей походной казачьей станицы, в которую входили десяток-полтора человек, считавших себя казаками. Они были из Ростова, Омска, Екатеринбурга, Ставрополя, Москвы, Саратова, Киева.
Двое молодых ребят из Киева, Юлик и Тимур, сначала провозгласили себя космополитами, но затем согласились стать приписными казаками. Деление нашего отряда на казаков и неказаков было весьма относительно и проблемы возникали у нас из-за личных амбиций.
В командиры, кроме Леши, стремились и другие кандидаты - Миша, казак из Саратова, проставленный сербами общим командиром, так как он раньше прибыл в Вышеград в составе первого казачьего отряда. В роли военного советника выступал бывший командир 2 РДО, 'Ас', с ним были два его бойца - тяжело раненый Игорь из Питера и Саша, молодой двадцатилетний парень из Караганды.
Сначала у нас все шло, слава Богу, хорошо, хотя шли мы на Заглавок, по моему мнению, на 'авось'. Вроде бы организовали оборону, все три бункера (так сербы называют любое укрепление, даже груду камней, что и было в нашем случае), были устроены по самому верху Заглавка на открытой местности на расстоянии не большем десятка метров друг от друга. Фланги наши были открыты и противник вполне мог пройти по заросшему лесом склону и окружить нас. Мне вообще было непонятно, почему он нас атаковал, когда мог свободно сбить с высоты артиллерией. Слева же от нас была зеленая роща, в которой лопатами и моторкой можно было создать основательные укрепления, но никто ничего делать не хотел. Командование очень туманно обещало нам акцию, и когда нам на усиление пришли еще несколько сербов, то они также расположились под открытым небом. Наш правый фланг, правда, был относительно надежен, так как там расположился взвод воеводы Велько, усиленный бойцами других сербских чет. С этим воеводой у нас в дальнейшем установились хорошие взаимоотношения. К нам Велько относился с большим уважением. Мне было жаль, когда я услышал о его смерти в мае 1993 года. Погиб же он после того как на своем грузовике привез нам тела двух погибших на Столце - добровольцев-питерцев капитана 3 ранга Попова и старшего лейтенанта запаса Сафонова. Возвращаясь, на грузовике, Велько подорвался, на противотанковой мине.
Левый же фланг был очень слаб. Заглавок был высотой более тысячи метров и по поросшему лесом склону могла пройти и неприятельская чета (рота), тем более, что близлежащее село Ораховцы неизвестно кому принадлежало. Мы также не имели точных данных о силах, средствах и нахождении противника. К тому же наше командование, затягивая с наступлением, обеспечивало большую концентрацию войск, делая их уязвимыми от огня неприятельской артиллерии, тогда как позиции были плохо оборудованы, в чем я легко убедился, проходя вдоль нашей линии обороны.
Как только мы пришли на Заглавок, мы частенько выходили в рейды на передний откос пострелять из тромблонов (местная винтовочная граната, выстреливаемая со ствола), то из снайперской винтовки и пулемета, а то из миномета.
Стрельба из миномета не произвела на меня никакого впечатления. Миномет наши 'спецы' толком не окопали, и он, как бык на корриде, постоянно скакал и сбивал прицел.
В один из таких рейдов, организованных по своей инициативе, донской казак Борис, бывший афганец, едва не погубил, стреляя из пулемета, своих братьев-казаков, правда, не по своей вине. Тогда Леша и Валера 'Казна' решили пройти от переднего края Заглавка в правую сторону для того, чтобы лучше рассмотреть позиции мусульман. Им удалось увидеть, что мусульмане в каком-то здании устраивали свои позиции. Они послали Витю Десятова из Екатеринбурга и одного казака из Омска предупредить нас об увиденном, так как радиостанции мы не имели. Что же произошло, неизвестно, возвратившиеся, видимо, не торопились с сообщением. Только раздался крик 'мусульмане!', который спровоцировал шквал огня по каким-то далеким фигурам на самом дальнем краю горы. Все стали стрелять из автоматов, как оглашенные, особо усердствовал Боря. Вскоре, минут через 15, вернулись разъяренные казаки, которые отчаянно материли своих гонцов. Вина была не только гонцов, но и всех нас, потому что открывать огонь можно только по приказу командира. Впоследствии я не раз наблюдал такую суету.
Я из этого боя вышел с рассеченной губой, потому что кто-то задел пулей разбросанные камни, а каменная крошка разлеталась, как осколки. Этот случай лишний раз доказывал 'надежность' бункеров из камней без внутреннего или деревянного покрытия, а это было нормой по всей линии, как русской, так и сербской позиции.
Не знаю, какие проблемы решали сербы, и почему они не укреплялись, но у нас почему-то возможным считали только наступление. А конфликты у нас чаще всего возникали по поводу дележки консервов и воды, нежели по поводу инженерных сооружений. Конечно, я не хочу представить дело так, что мы только и делали, что ссорились по каждому незначительному поводу, но разногласий по второму вопросу вообще не было, так как он совсем не поднимался.
Вообще винить нас было тяжело - ни я, ни кто-то другой из нас не мог самостоятельно начать укреплять дисциплину, а командование такими вопросами не занималось и даже не интересовалось. Условия, на которых мы должны были управляться теми, кто нас отправлял с сербами, даже не обсуждались.
Были, конечно, и в нашей группе, и в группе на Столаце люди разные. Среди них были слабые, были честолюбивые, были интриганы, но где в мире существует войско из идеальных людей?!
Я тогда понимал, что военная организация и заключена в искусстве использования того человеческого материала, который имеется в наличии.
В крайнем случае, в отряде можно было устроить выборы атамана, затем, при необходимости, отряд поделить на две-три группы, подобранные по добровольному принципу, внедрив дополнительно в каждую группу по одному-два добровольца, более длительное время провоевавших здесь и знавших язык и среду. Да и сербы нам могли оказать хорошую помощь. Но было так, как было, и рассчитывать нужно было только на себя.
В этом я убедился во время двух больших мусульманских нападений на Заглавок и Столац. И в первый, и во второй раз по нам били изо всех орудий и минометов. Лишь каким-то чудом этот шквал огня не нанес нам серьезных потерь.
Первое нападение противник нам нанес из минометов, хотя большого смысла в этом не было, так как мы не были особенно укреплены, и подойди противник к нам поближе, то он достиг бы большего результата. При такой же ситуации мы, предупрежденные неприятельскими минами и огнем из стрелкового оружия, ведомого переднего края Заглавка, успели перераспределиться.
Мы с Сашей вышли на опушку и оттуда Саша сделал несколько выстрелов из тромблона, и отсюда я убедился в нашей уязвимости. С Тимуром короткими перебежками мы двинулись, и до этого я передал Саше, чтобы он сообщил нашим, что мы ушли вперед. Со стороны противника стрелял снайпер, но его пули шли выше наших голов, мы же, швырнув в овраг гранату и дав очередь из автомата, начали спускаться. Выйдя на другую сторону оврага, попытались снять снайпера, но из-за открытой местности от этой идеи отказались. Оставив Тимура, я двинулся дальше по краю склона Заглавка и через метров пятьдесят опять был вынужден форсировать еще один овраг, поросший лесом. Пройдя метров 20-30 и посмотрев вперед, увидел, что оказался на самом краю Заглавка, но самое неприятное было впереди. На самом краю за кучей камней я увидел две головы на расстоянии десяти метров от меня.
Я был на самой кромке Заглавка на открытом снегу, лес начинался в десяти метрах подо мной, и вряд ли противник не заметил меня, одетого в черную нейлоновую куртку и брюки защитного цвета. Я до сих пор не понимаю, почему тогда меня не застрелили... Или время замедлилось для меня, или мои противники были под наркотиками, но тогда, после секундного паралича, я вскинул автомат и дал длинную очередь по этим двум головам (позднее на этом же месте наши ребята нашли много крови и бинтов).
Затем я швырнул туда ручную гранату. Возможно, после этого я пошел бы и дальше, но обнаружил, что в автомате у меня остался один рожок патронов и одна ручная граната. В горячке боя я на это не обратил никакого внимания. Нужно было бежать отсюда, тем более, что моя стрельба в самом тылу неприятельских сил наделала переполох. Я же вместо этого, пройдя немного назад, высунулся из-за обрыва и увидел в небольшой ложбине в сотне метров от меня с десяток бойцов противника и открыл по ним огонь. Внезапно что-то обожгло мне бедро, и я сполз под обрыв. Выругавшись, я пополз назад. (позднее ребята нашли в подсумке в автоматными рожками, который я закрепил на груди, еще одну пулю, пробившую рожок наискось, что, видимо, и спасло меня). Я позвал Тимура, но безуспешно, и уже хотел скатиться вниз и скрыться в лесу, но в это время появился Тимур, я отдал ему автомат, и мы пошли в свое расположение. Каждое движение приносило невыносимую боль, штанина намокла от крови, за мной тянулся кровавый след. Один овраг мы прошли без проблем, но на дне второго пули защелкали по стволам деревьев над нами. Тимур вслух произнес: 'Это конец', а я пожалел, что приехал сюда, но стрельба неожиданно прекратилась.
Мы вышли наверх оврага. Я остался лежать на земле с автоматом и гранатой, а Тимур побежал за подмогой. Наши казаки, Володя с 'Казной', чередуясь, вынесли меня к роще, где недалеко от наших бункеров стоял грузовик, возле которого меня и положили. Оказывается, за мной и Тимуром шла группа бойцов противника, возможно они шли для окружения наших позиций. Казак Батя из Подмосковья снял одного из них из снайперской винтовки, заставив остальных сначала залечь, а потом отступить.
Моя отправка в госпиталь задерживалась на неопределенное время, так как совсем недавно ушел грузовик с сербскими ранеными. Водителя второго грузовика с ключами нигде найти не могли, и уже когда 'Казна' хотел сам сесть за руль, прибежал Ас и обрадовал нас, сообщив, что Заглавок окружен и путь в тыл отрезан. Уже основательно стемнело, поэтому выезжать было тяжело. Неприятель не успокаивался, мины и снаряды с воем проносились над нашими головами и разрывались недалеко от нас. Меня это уже не интересовало - боль заглушала все. Обезболивающих у нас, конечно, не было. До утра я вытерпел, а тут пришел серб с 'местным' обезболиванием - бутылкой самогона - 'ракией'. Выпив ракии, я почувствовал большое облегчение.
Как выяснилось, главное нападение шло только на Заглавок и наши потери были на удивление невелики. Кроме меня ранило всего вроде бы двух сербов, а противник отступил.
Меня на санитарной машине отправили в госпиталь в город Ужице (Сербия).
В мое отсутствие сербское командование все же попыталось организовать наступление. На другой стороне реки Дрина, протекавшей под Заглавком, сербские войска смогли продвинуться несколько вперед, затем позиции были поручены простой пехоте штурмовых подразделений, они и продолжали боевые действия. Не знаю, уж по каким причинам, но пехота почему-то снялась с занятых позиций, а штурмовики на бронемашинах, отправившись вперед, налетели на мины и потеряли шесть человек и одну бронемашину, после чего вынуждены были возвратиться.
Противник не дремал и готовил новое контрнаступление. Это наши поняли, когда отправились в очередную разведку, натолкнувшись на разведку мусульман. Состоялся бой, в ходе которого был ранен Витя Десятов. Его сразу же отправили в госпиталь. Следующее нападение противника на Заглавок было для нас намного тяжелее. На Заглавок они приблизиться не смогли, но на Столце приблизились вплотную к нашей второй группе из трех питерских ребят. Остальные по непонятным причинам были переброшены на Заглавок. В том бою погибли Дмитрий Попов, Володя Сафонов и четверо сербов.Питерец Паша П. все же успел прикрыть отход остальных сербов с пулеметом в руках, а сам был ранен в спину. Трупы тогда вынести было невозможно. На Заглавке от артиллерийского и минометного обстрелов погиб Костя Богословский, только что приехавший из Москвы, Саша К. был тяжело ранен осколком в голову. Контужены Володя 'Бармалей' из Одинцова и Володя 'Егерь' из Ростовской области.
Большая часть 'казачьей походной станицы' тогда была на отдыхе, но, узнав о нападении, они двинулись на Залавок и даже под усиленным огнем успели взобраться на него, в результате чего противник Заглавком овладеть не сумел, но из штаба пришел приказ об отступлении, совершенно непонятный для нас.
Потом часто ругался Велько, проклиная каких-то начальников, бездарно погубивших людей, а своих детей отправляющих на войну только по безопасным тылам.
Нашему отряду повезло, что он не был собран весь вместе на горе, иначе бы потери были куда больше. Люди были распределены непродуманно, маневренные действия отсутствовали, да если и были, то, как правило, несогласованные с артиллерийским огнем, что обрекало операцию с самого начала на поражение.
Действия командования для меня были непонятны. Так еще до нападения нам сообщили, что ожидается наш авианалет на неприятельские позиции в селе Джанкичи, которое находилось под нами.
Я тогда вместе с Асом и Сашей К. устроился на краю Заглавка, с нетерпением ожидая зрелища авианалета. На мое разочарование прилетел какой-то сербский спортивный самолет. Противник открыл по нему огонь из зениток, но тот все же под огнем успел сбросить несколько бомб на позиции неприятеля, после взрыва которых поднялся высокий столб дыма, и с этим отбыл. Никакой связи с действиями пехоты вообще не было, словно кому-то не терпелось испытать самолеты. Что же касается моего ранения, то сербская медицина быстро его вылечила, дав мне инвалидную коляску, на которой я лихо разъезжал и иногда получал кое-какие инъекции. Кроме меня в госпитале было немало раненых, но большее количество больных были гражданские лица, так как это была мирная Сербия.
Я успевал познакомиться с разными людьми, и ко мне, в общей массе, люди относились с уважением.
Встречались довольно интересные случаи. Одна молодая девушка лет двадцати, так же, как и я, разъезжавшая на коляске, была одной из выживших после того, как мусульманское командование устроило под мусульманской же Сребреницей резню с поджогами в нескольких захваченных сербских селах. В физиотерапии лежал мальчишка 12-ти лет, воевавший с карабином в руках.
В больнице я познакомился с весьма необычным для меня взглядом на курение. В одной палате со мной лежал тяжело раненый серб Бобан, командир интервентной четы и как-то к нему пришли посетители, человек десять его боевых товарищей. Все они, как один, сели на кровати и задымили, благо, что не забыли открыть окно.
Прошло еще десять дней, хирург определил, что я здоров, меня посадили в машину и отправили в Вышеград, где я встретил недавно возвратившегося из Петербурга Валеру Быкова, бывшего бойца 2 РДО. Валера в одном из боев был ранен, пуля пробила ему насквозь обе щеки, выбила зуб, за что он получил кличку 'Меченый'. Его помощь мне здорово пригодилась, так как костылей мне не дали, и от машины до казармы мне пришлось скакать на одной ноге. Нога же моя, вопреки диагнозам медицины, продолжала болеть и мне пришлось возвратиться в Ужичкую больницу.
Меня положили в физиотерапию, где доктор Снежана после осмотра сказала, что без продолжительного лечения моя нога может отсохнуть, такой диагноз меня не обрадовал. Этому доктору я до сих пор благодарен, как и всему медперсоналу, который относился ко мне с большим вниманием, и моя жизнь была скорее похожа на санаторную. Я периодически отправлялся на прогулки в город, который мне довольно понравился.
Лечение шло успешно, хотя Снежана меня предупредила, что мне необходимы постоянные физические упражнения для того, чтобы зарос нерв, шедший от пятки до позвоночника и постоянно причинявший мне боль.
В палате со мной лежал Костя Ундров, ростовский певец, воевавшие еще в первом казачьем отряде. Костя в ночном рейде наступил на противопехотную нажимную мину, прозванную сербами 'паштетами'. Стояла обычная зима на Балканах, а Костя зачем-то нацепил две пары теплых носков и еще великоватые по размеру ботинки, поэтому он, поскользнувшись на снегу, ткнулся ногой в 'паштет' и повредил лишь пальцы на ноге. Первый раз, по его рассказам, большой палец поставили немного вкось, на что ему указали пришедшие к нему 'поддатые' казаки, его боевые товарищи. Казаки решили устранить ошибку и попытались ему вставить палец на место, но тут же опять его сломали, после, по утверждению Кости, он врачами был поставлен правильно и на место.
После ранения я поторопился вернуться в строй. Мне было обидно, что половину времени двухмесячного контракта я провел в больнице.
На фронте ничего особенного не происходило. Противник понес очень большие потери, видимо, его пехота, шедшая на штурм, начала топтаться на месте и попала под артиллерийский обстрел сербов, да и от стрелкового оружия понесли немалые потери. В этих условиях все-таки нападающий несет более значительные потери, и это подтверждалось тем, что наступление противника останавливалось дважды. Сербы говорили, что их потери достигали сотни человек, если в это число включить как убитых, так и раненых, то эта цифра все равно была довольно значительной, так как эти потери понесли самые лучшие формирования.
Однако некоторые наши стали уезжать до окончания контракта, и мне пришлось сразу же идти в очередной рейд. Была еще одна попытка наступления сербов, для которой были приглашены бойцы отряда милиции специального назначения, причем по рассказам, им было обещано по сотне-другой немецких марок и добытые трофеи. Но это наступление закончилось ничем. После того как четыре 'специальца' (так их называли сербы) были ранены у одного бункера, от наступления отказались, хотя мы предлагали комбригу свою помощь.
Возвращаясь с Ивицы, Горажданская бригада взбунтовалась против своего командира и мы были свидетелями, когда человек 200 с оружием в руках устроили митинг.
Наше пребывание подходило к концу. Сербская община в Горажде или не имела денег, или не хотела тратить их на нас. 400 немецких марок в месяц по существу большой зарплатой даже для тогдашней Югославии никак назвать было нельзя. Эти деньги служили лишь для покрытий наших насущных расходов, тем более что билеты на обратную дорогу нам оплачивать никто не собирался. Также не заплатили даже положенные раненым по контракту по тысячи марок. Саше К., чье здоровье было особенно тяжелым, так как осколок пробил череп и придавил зрительный центр, и тот очень плохо видел, заплатили всего 200 марок. Даже последнюю зарплату нам пришлось требовать, угрожая бунтом. С деньгами все выглядело так жалко, что многие были злы на всех сербов. Конечно, положение в стране было тяжелое, но ведь Югославия была страной далеко не бедной, а простые официанты во многих ресторанах имели по 400 марок. Эти четыреста марок были здорово раздуты иными сербами, что фантастически превратились в 4000 марок. Были, конечно, инциденты и с нашей стороны. Во второй месяц двое наших казаков пустились в разгул в Вышеграде и конфликтовали с местной милицией, они даже сумели развалить камеру в местной тюрьме. Но какое войско обходится без таких проблем. По крайней мере, они в Вышеграде не насиловали, не грабили, не убивали, а пара дебошей не в счет. В Вышеграде и без русских всякое бывало, но я об этом просто не хочу писать. На самом же деле все было тривиально для сербской власти, ибо война тут закончилась, и добровольцы ей просто не были больше нужны. Нас же привезли по необходимости, да Бог с ними, хотя бы простились с людьми по-нормальному, но и этого не сумели сделать. Они были так самоуверенны и довольны собой, что большинство из нас даже думать о продолжении пребывания здесь не хотело.
Не знаю, что власть должна была сделать, но построить нас и сказать всем 'спасибо' могла. И дело здесь не в том, что это касалось только русских - нет. Так власть поступила со всеми, кто приезжал сюда с благими намерениями. Сербы тоже не были обделены таким отношением, но и также такой психологией, с которой, конечно, далеко можно уйти, но только не к общей победе. Но меня это как-то не волновало все и не касалось. Подобную 'дребедень' и в худшем варианте я уже наблюдал на Кавказе. И многое я отношу просто к непониманию, глупости, наконец, к наглости, чем к злонамерению, хотя и последнее исключать не следует.
Хотя особого желания воевать за сербов у меня тогда и не было, но мне хотелось увидеть, что же такое Босния и Герцеговина, ибо что такое Россия, я уже приблизительно знал. Но еще больше мне хотелось повоевать со старым врагом. В этом мое желание не остановил и последний инцидент с Вышеградской властью при нашем прощании.
Когда мы начали разъезжаться из Вышеграда, конечно, без званых обедов и вечеров дружбы, я и Юра, почти пятидесятилетний казак из Саратова, собрались ехать вместе. Правда, был путь через Рогатицу и Зворник, которым отправился Константин Ершков, сорокалетний казак из московского землячества казаков, но мне нужно было заехать в больницу Ужицы, поэтому мне с ним было не по пути. Мы с Юрой отправились автобусом через пограничный пункт Добрун. Юра ворчал и был страшно недоволен, что с нами поехали 'космополиты' Юлик и Тимур, в этот день прилично выпившие. В общем, все было хорошо до Добруна, пока Юлик с Тимуром лишь распевали песни в автобусе. Перед отходом автобуса, я попросил водителя взять у меня мой пробитый пулей рожок, так как знал, что сербская власть запретила русским вывозить какое-либо военное имущество. Только уже потом я узнал, как лихо через границу на Добруне 'незамеченными' проходят полные грузовики в обоих направлениях, но закон из-за такой ерунды я нарушать не собирался, тем более что форма, которую выдали нам, была обычной формой солдат ЮНА по типу советского ПШ, т.е. далеко не престижная, и не являлась камуфляжем. Водитель автобуса согласился взять рожок, а стоящий рядом с ним какой-то молодой человек, как оказалось, словенец по национальности, что-то уважительно сказал о моем рожке. Все было хорошо до начала контрольного осмотра автобуса милицией Республики Сербской на пограничном пункте в Добруне. Вначале нас заставили только выйти из автобуса и достать из багажника свои сумки, в которых бесцеремонно милиция начала производить обыск. У меня с Юрой не нашли ничего, у Тимура же находились брюки от нашей формы и ремень. Тимур тоже был недоволен таким обращением, но держал себя в руках. Когда же милиционер начал хватать его за ремень, тот попытался оттолкнуть его, тогда 'блюститель порядка' позвал своих коллег, которых на пункте было больше десятка, и Тимура отвели в сторону к укрытию из наполненных землею мешков. Тут в дело вступил Юлик, пытавшийся на ломаном сербском языке требовать, чтобы Тимура отпустили, попутно в раздражении вытаскивая из своей сумки какой-то военный ремень. Тимур со злостью ударил кулаком по одному мешку, который сразу же лопнул и из него посыпалась земля. К нему подбежали милиционеры, ударили, завернули руки и надели наручники, приковав к железному столбу. Здесь я не выдержал и заорал на сербском, чтобы они прекратили все это. На мои слова им было плевать, они просто вчетвером окружили меня и один какой-то маленький чернявый тип, выхватив пистолет, направил его мне в голову. При таком раскладе я перестал сопротивляться, и меня наручниками приковали рядом с Тимуром. Милиция показала себя во всей красе и уже прикованного Тимура ударила несколько раз. Подобную публику, получившую полную безнаказанность, убеждать в чем-либо было бессмысленно. Но Юлик продолжал заниматься какой-то ерундой, предлагать им свои деньги в стиле 'подавитесь, гады'. Я смотрел и думал, что они словно демонстрировали, кто здесь хозяин, на глазах у всех пассажиров автобуса, никто из которых, однако, за 'братушек' не вступился, очень быстро покинувших ту обстановку. Наконец, приехал командир милиции, и началось обычное лицемерное успокоение страстей, хотя еще двое милиционеров пытались напасть на Юлика и Тимура, словно видели перед собой отъявленных врагов. Фаза болтовни закончилась, нас погрузили в грузовик и вывезли на территорию Сербии. Мы с Юрой были злы на ребят за инцидент, но я помнил, что они хорошо воевали и не трусили, поэтому все остальное можно было им простить. В Ужице мы разделились, и я позднее встретил на железнодорожном вокзале наших казаков во главе с Лешей. Те рассказали, что когда они узнали о нашем 'пленении', то устроили небольшой 'дебош' в Вышеграде. Сначала они вошли в здание общины Вышеграда, устроив внутри его пальбу по стенам и потолку, в чем отличились Серега из Фрязино по кличке 'Отто Скорцени' и Макс, член 'Памяти' из Тульской области. Затем ребята двинулись на штурм пограничного пункта Добрун, но многие уже достаточно выпили, поэтому половина растерялась по дороге, даже 'Харли', тоже член 'Памяти' из Тульской области, едва не утонул в какой-то речке, в которой наши бойцы предварительно утопили свои автоматы. Все же Лехе и еще двум человекам удалось остановить милицейскую машину с командиром местной милиции, немного пригрозив ему ножом, далее начались уверения в дружбе между народами, а после чего все разошлись.
После всего этого у меня установилось какое-то устойчивое предубеждение к Вышеграду, побывав в нем впоследствии раз или два, больше желания посещать его я не испытывал.
Единственное, что радовало меня, так это пулевые отверстия внутри здания общины, правда, тщательно замаскированные, но еще хорошо видимые. По крайней мере, было какое-то моральное удовлетворение, пусть и небольшое. Ведь по-другому добиться ничего было невозможно, а тем более, в местной среде, где лучше всего понимался язык силы.
Но и этот инцидент не остановил меня, когда в середине мая, сидя за вокзальным столиком, я пришел к твердому решению возвратиться на эту войну.
Мое возвращение на войну из Белграда сразу не произошло, потому что я был в чужой стране и недостаточно еще знал сербский язык, а тем более, местные условия, чтобы самостоятельно отправится на фронт.
Возвращаться в Вышеград у меня никакого желания не было, а из других мест в Боснии и Герцеговине я знал лишь о Сараево, куда и решил поехать. О войне в Сараево я был достаточно осведомлен, и мне хотелось быть в самом эпицентре событий. Кроме того, меня давно интересовала городская война, лесами и горами я был уже сыт, да и моя раненая нога давала о себе знать. Одно дело совершать перебежки от здания к зданию в условиях, когда противник под боком, и другое дело высиживать часами этого противника по заросшим лесом горам.
Но путь из Белграда в Сараево надо было еще найти. На железнодорожном вокзале я встретил троих ребят из 2 РДО, также знакомых мне еще по Вышеграду, куда они возвращались с Маевицы. Это были 'Хохол', молодой парень из Харькова, член УНА-УНСО, до этого воевавший в Приднестровье, и 'Хозяин' - петербуржец, воевавший в Карабахе, и его земляк Валера Г. Валера и предложил мне поехать с ними во 2 РДО, в то время расположенный в Праче, селе под Пале, столицей Республики Сербской, бывшем небольшим курортным городком в пятнадцати километрах от Сараево.
Так как я толком и не знал, где эта Прача, а хотел воевать в составе сербского подразделения, да и остальные двое напустили на себя большую важность, то я не захотел дальше продолжать разговор. Поиски пути в Сараево я продолжил самостоятельно. Единственное место в Белграде, где принимали русских добровольцев свои же русские, была Русская православная церковь, построенная русскими белоэмигрантами. Эта церковь хранила память о своих основателях дарственными иконами, русскими знаменами, большой каменной плитой с именем известного белого генерала Петра Врангеля. Был здесь и культурный центр 'Русский дом', также построенный русской эмиграцией, но после второй мировой войны 'национализированный' и переданный советской власти. Сейчас же в нем 'процветал' дух нового российского предпринимательства (а по сути беспринципного барыжничества), и мы в рамки официальных российско-югославских отношений никак не вписывались.
Конечно, среди российских чиновников были неплохие люди, но, к сожалению, с ними встретиться было невозможно, так та сфера общения для нас была закрыта.
Настоятелем русской церкви тогда был ныне покойный отец Василий, который к нам относился с симпатией и, в силу своих возможностей, помогал нам. У меня возникли тогда проблемы с жильем, и без особой надежды я обратился к отцу Василию. Он вначале придумать ничего не мог, так как и его подвели местные 'добротворы', обещавшие обеспечить жилье приезжающим русским. Русский дом, имеющий свою гостиницу, естественно, для нас двери бы не открыл, и я тогда пару ночей вместе с Петром Б. из Каменец-Подольского (Западная Украина), бойцом 2 РДО, переночевал в военной казарме около Военно-медицинской академии, куда Петр приехал на лечение после легкого ранения в область глаза. В то время в казармах, хотя и нечасто, но принимали добровольцев, в том числе и русских. Однако Петр лег на лечение к ним, ребята разъехались, а я остался один. Здесь мне и помог отец Василий, по рекомендации которого одна из его прихожанок черногорка Марина поселила меня в квартире своего брата, уехавшего куда-то по делам.
После нескольких дней поисков я вышел на людей из радикальной партии, движение национального толка, близко связанное с Республикой Сербской Краиной и Республикой Сербской, а также направлявшую добровольцев на войну. Радикальная партия состояла, во многом, из сербов, выходцев из Боснии и Герцеговины. Ее лидер Воислав Шешель родился в Сараево, в котором во время работы в местном университете в середине восьмидесятых годов был арестован и осужден за антигосударственную деятельность и заключен в тюрьму, но, правда, был досрочно освобожден через два года. Путь в Сараево я себе обеспечил знакомством с радикалами. Первоначально я попал в их республиканский комитет, но оттуда был направлен в их городской комитет, находившийся тогда рядом с белградской старой крепостью Калемегдан и французским посольством.
В республиканском комитете я встретил русского из Караганды Сергея С., который окончил вертолетное училище, воевал в Афганистане, был военным наблюдателем в Ливане, потом жил и работал в Греции. В Республику Сербскую попал в 1992 году, сначала был в составе 'красных беретов', специальной милиции Сербии. В их составе он участвовал в битве под Враневичи в осеннем (1992) наступлении противника, которое шло несколько дней, и противник в результате недальновидных лобовых атак потерял семьсот человек. Потери же сербов исчислялись не более шестидесяти человек.
В Герцеговине Сергей женился на сербке Маре, и тогда мне показалось, что полностью ассимилировался в местной среде, но это было далеко не точно.
В русский добровольческий отряд Сергей не стремился, но меня с несколькими партийными активистами радикальной партии познакомить успел. Одним из таких активистов был Чека, командир одного из сербских добровольческих отрядов, составленного большей частью из черногорцев. Этот отряд действовал в районе сербского городка Чайничи. Чека носил звание четнического майора и пользовался большой известностью, которая еще больше укрепилась после того как он сумел защитить Шешеля от попытки покушения, и в марте 1993 Чека с десятком известных командиров были провозглашены Шешелем воеводами.
В то время все эти термины в виде званий, названий отрядов звучали для меня непривычно, но на моем пути встречался воевода Велько, который, правда, получил это звание не от Шешеля. Я сделал все же вывод, что если эти люди воюют, значит, иметь с ними дело можно. Чека вел себя просто, и меня, незнакомого для него человека, сразу же пригласил в гости и познакомил со своей женой и детьми. Я мог, конечно, остаться у Чеки, но тогда твердо решил ехать в Сараево и отступать от решения не хотел.
В городском комитете радикалов, куда меня направили, я познакомился с еще двумя активистами радикалов - 'Чичей', который основательно зарос бородой, мужчиной лет сорока. Он был председателем военного штаба радикальной партии. Второго, его помощника, звали Симо. Это был молодой светловолосый парень в очках, хромавший на одну ногу, как оказалось, получивший ранение на фронте в Хорватии. Им я опять твердо повторил свое желание воевать в Сараево, и на следующий день из секретарша Биляна дала мне билет в Пале, столицу Республики Сербской, а также выписала разрешение на проезд через границу Сербии и Республики Сербской.
Здесь я встретил Сашу из Харькова, прозванного 'салоедом', воевавшего в Вышеграде и Раду, также знакомую по Вышеграду, и мы все ехали в Сараево. Пале оказался мирным городком, но не являлся конечной точкой нашего маршрута. На автобусной станции нас ждали высокий чернобородый мужчина, представившийся Лале, работник общины Ново-Сараево, и его коллега, женщина средних лет по имени Соня. Как выяснилось, автобусы в место нашего назначения не ходили, и они специально приехали на популярном здесь автомобиле 'Фольксваген-Гольф'. Наша поездка продолжилась недолго, около получаса, и я, наконец, увидел с дороги Сараево
Привезли нас в штаб второго пехотного батальона, его командиру Ацо Петровичу, хотя мы были направлены в отряд воеводы Славко Алексича. Ацо нас принял хорошо, было приятно, было приятно, что он говорил по-русски, его мать и жена были из местных русских. После разговора с ним мы получили распределение в одну чету (роту), державшую оборону по улице Озренской. В штабе нам встретился бывший офицер ЮНА, хорват по национальности. Я с нетерпением ждал, когда же мы выйдем на позиции. Чтобы сократить время, пошел прогуляться по улице, в ста метрах от которой находились неприятельские позиции. Правее, может, в паре километров, виднелось высокое здание, по рассказам, с него иногда постреливал снайпер. Позднее я узнал, что это было здание отеля Холидей.Впрочем, там и сейчас находились власти, только мусульманские. Сидевший в соседнем бункере серб пригласил меня внутрь, где предложил пострелять из крупнокалиберного пулемета. Я сначала сделал пару выстрелов, но мной овладело очень неприятное чувство, и тогда решил взять себе за правило: никогда не использовать оружие без надобности. Все-таки оружие - вещь опасная.
На улице Озренской нас определили едва ли не в последний дом, за которым сразу же начинались наши траншеи. Здесь нас встретили знакомые лица. Был среди них мой боевой товарищ из Горажданской бригады, которому 'острый' на язык Юлик дал кличку 'Капелька', видимо за его стокилограммовый вес и рост 190 сантиметров. Встретил я здесь Витю, невысокого чернявого парня с золотыми зубами, и Колю, более крепкого и высокого, мы их знали еще по Вышеграду, в котором они появились почти перед самым нашим отъездом. Они входили тогда в состав добровольческого отряда из Сербии, состоящего из трех десятков человек, и назывался он 'Сербская Гвардия', хотя больше напоминал отряд Батьки Махно. Таких отрядов хватало в 1993 году, особенно в 1992 году, как правило, происхождение их было неизвестно, да и количественный состав также не был постоянен. Витя и Коля были довольно оригинальными типами, разукрашенные многочисленными наколками, их лексикон отличался блатным жаргоном, да и манера разговаривать была весьма характерна для 'мест не столь отдаленных'. Откуда они прибыли, никто не знал, но из-за географии их рассказов от Владикавказа до Урала и Ташкента, мы их стали называть 'узбеками'. Следующим персонажем был Петр Б., возвратившийся из ВМА. Наконец, последним был Леонид, высокий крупный парень из Херсона, которого я уже успел узнать за столом кафе железнодорожного вокзала в Белграде. Сначала с ним познакомились казаки, Леонида в то время одолевали духовные проблемы. Торговля, которой он занимался в Югославии, ему надоела да и особых прибылей не давала. Дания и Германия, где он побывал, ему тоже почему-то не понравились. Казаки посоветовали ему решить свои духовные проблемы на войне и отправили его в Вышеград.
В Вышеграде и сошлись будущие бойцы 'Озренской' добровольной группы. И здесь же произошло их первое боевое столкновение, но с сербской милицией, правда, бескровное, но при взаимных угрозах оружием, которая потрудилась включить их в состав нежелательных элементов. Конечно же, им пришлось покинуть эти места.
Всех собравшихся на Озренской включили в состав Войска Республики Сербской на общих основаниях, поэтому ни о какой плате речь идти не могла. На Озренской нас поместили не случайно, так как это, наверное, был самый тяжелый участок местной сербской обороны.
Сараево состояло из пригородов, еще до войны заселенных, в основном, сербами. Илпяш, Илиджа, Вогоша, Вучья Лука, Райловац находились с одной стороны неприятельского Сараево, а Пале, Луковица, Касиндол находились с другой стороны. Район, в который попали мы, был на особом положении. Он представлял собою Котловицу, отделенную от Пале горным массивом Требевич, а от анклава вокруг мусульманского Горажде горным массивом Яхорина, а со стороны же аэродрома она ограничивалась горным массивом Игман. В этой котловине находились поселки Луковица Касиндол, села Петровичи, Миливичи, Войковичи, Тилава, Твердымич, а также две части сараевского олимпийского микрорайона Добриня.
Сараевский аэродром с начала 1992 года был взят сербами, но в этом же году был занят войсками ООН по разрешению сербского Правительства, тем самым отрезав Касиндол и сербскую Добриню от сербской Илиджи, и сербам для того, чтобы преодолеть десятикилометровый путь приходилось делать объезд более чем в 100 км.
Линия фронта начиналась от аэродрома, а на Добрини граница проходила по неширокой улице. Противник же находился в соседних четырехэтажных домах. Далее сербская линия обороны шла посередине склона г. Моймило (690 м.),а верх ее был занят мусульманскими войсками, палившими оттуда по сербскому району из пулеметов и снайперских винтовок. За Моймилом сербская линия постепенно поворачивала вперед, вклиниваясь в центральную часть неприятельского Сараево, и этот-то поворот и начинался на улице Озренской. Оттуда линия спускалась по футбольному стадиону 'Железничар', поделенному между противниками, далее линия продолжалась между высокоэтажными зданиями вплоть до реки Миляцка, протекавшей по центру Сараево, затем опять поворачивала на 90º, продолжая следовать вдоль берега до улицы Загребачка, откуда опять поворачивала в обратную сторону через зону высокоэтажных домов, пересекала транзитный автопуть на мосту Вырбаня, там шла по старому, уже закрытому Еврейскому кладбищу наверх к горе Дебелое бырдо (740 м.) (вообще-то, брдо - это гора, но мне уже привычнее говорить бырдо), откуда опять поворот на 90º налево и направлялась вдоль дороги Луковица-Пале до подножия Требевича, контролируемого тогда сербскими войсками. Дорога Луковицы-Пале в то время была единственной нормальной дорогой, дававшей выход сербам из этой котловины, если не считать объездного, грунтового пути через село Твырдымич, шедшего через крутые подъемы и повороты. Поэтому в плохую погоду непригодного для продвижения.
Конечно, тогда я всего этого еще не знал, но это знать необходимо, для понимания важности позиций на улице Озренской, на еврейском кладбище, обеспечивающим существование единственного сербского района в городском центре Сараево. В состав этого района входили микрорайоны Гырбовица-1 и Гырбовица-2, которые вклинивались в центр неприятельских позиций. Мое желание узнать сущность городской войны здесь могло быть вполне удовлетворено. Улица Озренская была застроена частными одноэтажными домами. Неприятельские позиции проходили в нескольких десятках метров. Многие дома здесь были сожжены или полностью разрушены. Здесь за противником уже не надо было гоняться по горам, он был рядом, в бункерах, расположенных в домах или сараях.
Мы получили позиции на самом краю улицы Озренской, за которой начинался путь в ложбину, отделяющую нас пятистами метрами от горы Моймило. В этой ложбине находились дома, в которых жили люди, и по идее где-то впереди должен был находиться еще сербский бункер. Но я видел лишь чистое пространство, заросшее кустарником и деревьями, и мне, новичку, в такой войне было как-то не по себе. В ложбине, правда, люди копали огороды, пасли овец, и эта картина действовала весьма идилически. Не вызывал радости и правый фланг. Ближайший сербский бункер был от нас в метрах пятидесяти, причем траншеи до него тогда еще только оборудовались, и открытый ход был очень уязвим. Наши русские позиции состояли из двух крытых бункеров и короткого участка крытой траншеи, в которую вело два входа, так как фактически один из входов был окончанием всей траншеи и находился на самом краю холма, а его ребята, на всякий случай, завалили каким-то железом. Нашим плюсом было то, что позиции у нас находились несколько выше противника, но с другой стороны, обзор наш был весьма ограничен, да и на расстоянии сотни метров местность противника опять поднималась до нашего уровня. Трудность была еще в том, что вся территория противника была застроена частными домами, разрушенными и разграбленными, и тяжело было определить, откуда по тебе ведут огонь.
На позициях мы дежурили по одному или по два человека. На следующий день уже пришлось внести изменения, так как Саша и Рада решили отправиться в Прачу в состав 2 РДО, тогда еще имевшей зарплату где-то по 200 марок в месяц, и они прихватили с собой и Николая. Мне тоже на Озренской не совсем нравилось - жизнь в полуразрушенном доме и многое другое. Впрочем, меня вскоре направили к воеводе Алексичу.
Но задержался я здесь все-таки не зря. В первую ночь нас разбудила стрельба. Мы вскочили с кроватей, Леониду же показалось, что он в амбразуре видел чье-то лицо, и поэтому сразу открыл огонь. Мы его поддержали, противник тоже не молчал, но накрыть нам никого не удалось.
Утром я с Леонидом решили прогуляться вниз к сербским домам, просто поесть черешни. Дорога, по которой мы пошли, с правой стороны была закрыта деревянным щитами и полотнищами, закрепленными за столбы, деревья вдоль дороги защищали от снайперов. В самом же низу неожиданно эта защита обрывалась, а оставалось идти метров 100. мы же остались на открытом месте, хотя, естественно, ускорили шаг. Вдруг впереди закричала женщина, отчаянно жестикулируя, предупреждая нас о нависшей снайперской угрозе, и не напрасно, потому что сразу же над головами засвистели пули. Мы бросились бежать и скрылись за домом этой женщины.
Мы тогда не очень-то уж волновались, возможно, потому нам все-таки удалось добраться до черешни. Черешня была большая, и росла она слева от дороги, где начинался небольшой подъем вверх и, следовательно, была прекрасно видна противнику, за исключением самого ее основания, скрытого крышей дома на правой стороне дороги. Подумав немного, мы с Лешей легли под черешню, притянули к себе наиболее длинные ветви и начали с удовольствием есть, попутно осматриваясь вокруг. Мы были хорошо скрыты, а окрестности выглядели достаточно мирно. Было это, конечно, очень близко от противника, удручающий вид производили опаленные и разграбленные дома, но все это, все равно не напоминало Сталинград, много виденный на фотографиях. Спаленных танков не было, трупы отсутствовали, не наблюдалось и воронок от снарядов. Не слышно было и выстрелов, лишь изредка раздавались одиночные или эпизодические очереди где-то вдали.
Город начинался за горой, на которой можно было рассмотреть вырытые линии траншей, а сады и луна вокруг настолько успокаивали, что у меня создалось впечатление, что я в турпоходе, а не на войне.
Время шло к обеду, наступала наша очередь дежурства, и мы отправились в обратный путь. На базе, по инициативе Вити, начинались приготовления к небольшой перестрелке с врагом, так как они не хотели спускать неприятелю ночного инцидента.
Как я помню, мы взяли с собой ручной пулемет М-84 (югославское производство советского ПК), почему-то здесь называемый 'перестройкой', несколько тромблонов (винтовочных гранат) и ручных гранат. Гранатомета мы не брали. Нам надоело палить по противнику из нашего бункера, и мы отправились в соседний сербский, из которого хорошо был виден неприятель, по словам сербов, отсюда постоянно ведший тревожащий огонь. Сербский бункер помещался в каком-то подвале, и от него шла траншея, имеющая еще пару огневых точек. Леша к тому времени научился стрелять из карабина тромблонами с плеча. Ему было это легко, так как телосложения он был крупного, а роста высокого. На плечо при стрельбе он подкладывал какую-нибудь тряпку. Все же первый тромблон Леонида попал в какое-то тоненькое дерево в 7-8 метрах от него, следующий попал туда же, но затем снаряды полетели в нужном направлении. Мы также вели усиленный огонь. Немного погодя выйдя в открытую траншею, я начал бросать ручные гранаты с корректировкой Вити. Мы находились от противника в десятке-другом метров, так что пара гранат вполне могла перелететь линию противника. Остальные ребята тоже стали выходить из подвала, а если кто и оставался, то только в оборудованной ячейке. Хорошо, что мы покинули подвал, потому что сразу же сюда влетел неприятельский тромблон, и все заволокло пылью. У нас потерь не было, и постреляв еще для острастки, мы возвратились на базу.
Больше всего эта вылазка понравилась Вите, и он решил 'выбить' у Ацо Петровича пару десятков килограммов взрывчатки и скатить ее прямо в бочке на позиции мусульман. Это было правильным решением, ибо нас было слишком мало, и если противник почувствует это, то нам несдобровать, хотя в то время неприятель не был слишком решителен.
Сербское командование тогда продолжало оборудовать позиции. Строили, однако, не сербы, а хорваты и мусульмане, жившие на сербской территории, мобилизованные в своеобразные трудовые отряды. Такие взводы существовали и у хорватов, и у мусульман.
Впоследствии я с удовольствием узнавал, что некоторые мои знакомые, храбро и смело воевавшие, были как хорватами, так и мусульманами. Я знал двоих близнецов с кличками 'Дупли', и они были хорватами, а мусульманин Эдин был постоянным участником акций батальона 1-ой Романийской бригады (из Пале), стоявшем на Требевиче, и даже имел три ранения. У мусульман же в Сараево сербов в армии было намного больше. Они пытались создать видимость многонационального войска, что в соединении с просто потрясающим шовинизмом, никак вместе не уживалось. Иные сербы же, вступающие в армию и полицию Изетбеговича, предпочитали называть себя югословенами, как это когда-то придумал Тито, желавший слить воедино все народы Югославии. Иные представлялись 'Бошняками' - термином, придуманным то ли самим Изетбеговичем, то ли его западными союзниками. Ни у кого из них легкой жизни не было, уже в силу психологического давления чужой среды, и я так жить просто не смог бы. Позднее я познакомился со многими сербами, бежавшими из Сараево, которые даже думать не хотели о возвращении, а мечтали выехать куда-нибудь подальше от Боснии и Герцеговины, войны и всего остального. Тогда, на Озренской, мы всего этого не знали, а первое, что мы услышали и увидели, приехав сюда, это как местный охранник по кличке 'Гилмор' заставлял читать вслух этих рабочих для своих друзей книгу покойного маршала Тито, что вызывало небывалое веселье у некоторых сербских слушающих и страшное раздражение у Леонида да и у всех нас - остальных русских.
Еще пару дней мы провели в безделье, устраивая перестрелки лишь на своих позициях - больше даже с досады, и увидев, что за мной никто не приезжает, я решил самостоятельно отправиться к Алексичу.
Добравшись до воеводы, человека роста небольшого, густо обросшего длинными волосами и бородой, я с удивлением узнал, что он ожидал пятерых русских, и мне стало как-то неловко оттого, что я был в единственном числе. Алексич отвез меня на своем зеленом 'Гольфе' на Озренскую, где я сдал оружие, попрощался с ребятами, несколько ошеломленными моим уходом, и, взяв вещи, я отправился в свою новую чету. Чуть позже я еще раз навещал ребят, в сопровождении пятидесятилетнего четника Мырги, имевшего не менее экзотический вид, нежели у воеводы. Он был также с бородой, носил остроконечную меховую шапку (шубару по-сербски) с четнической кокардой, одет в военные маскировочного цвета штаны и какую-то майку и кожаную безрукавку. Весь этот наряд дополнялся длинным полуметровым штык-ножом. Со столь внушительным сопровождением я предстал перед ребятами, которые к тому времени поменяли свое местонахождение на частный дом, находящийся недалеко от штаба четы. Больше я к ребятам не заходил, просто не было времени, но впоследствии я узнал, что они на Озренской пробыли до начала июля, а в одной акции, действуя вместе с Ацо Петровичем и несколькими местными сербами, зашли на мусульманскую территорию как раз в то время, когда сербы готовились что-то взорвать у мусульман. Они едва оттуда выбрались, тем более что отличить сербов как от мусульман, так и от хорватов местному-то сложно, а русскому тем более, учитывая еще разнообразные формы, оружие, как и единство языка и внешности.
Эта группа закончила свое существование весьма неожиданно, но в традиционном боснийском стиле. Инцидент начался из-за какой-то ерунды. Во время малозначительной вечеринки местная девушка, у которой крыша несколько съехала, взяла у них автомат и гуляла с ним по Грбовице, что закончилось приходом военной полиции, которая начала будить спящих ребят обычной для них манерой - ногами. Естественно, что это не понравилось никому, и Витя отправился в полицию, раскрыв Золю (местный вариант советской 'Мухи'), из которой попытался выстрелить, но Леня успел ему сбить руку. Затем последовала тюрьма, в которой кто-то из них от безделья развалил решетку, но убегать не стал, а затем БОВ (югославская версия советской БРДМ), из которого их с вещами вывозили до Рогатицы, городка, расположенного в 150 км от Сараево, и там отпустили. Именно тогда у Лени и 'Капельки' пропали паспорта, и они едва уехали домой. Их примеру последовал и Петя. Витя перешел сначала в сербский батальон на Требевиче, а затем,после короткой 'командировки' в местную тюрьму,появился в составе Горажданской бригады. Петя с Леней позднее возвратились. Петр появился весной 1994 года в русском отряде 3 РДО,у воеводы Алексича, Леня же весьма быстро возвратился и уже в июле 1993 года опять был в Республике Сербской, но на этот раз в составе отряда специальной бригады милиции, который находился в г. Шековичи, и где пробыл два с половиной месяца, участвуя также в известной операции 'Лукавац 93' прошедшей на направлении горного массива Игман и поселка Тырново, где был ранен и контужен.
В январе 1994 года Леня появился в нашем 3 РДО у Алексича и рассказал мне, что в Болгарии ему пришлось встретиться с каким-то сирийцем, воевавшим в мусульманском Сараево, в том числе на Озренской. Они с ним выпили пиво, разговорились, тот его даже в гости пригласил, но Леня отказался.