Джек впадал в черную меланхолию. И густели тени. Он сидел в таверне на Бердкедж Уолк, перед ним, прижатая тяжелой кружкой с глинтвейном к темной обшарпанной дубовой столешнице, сегодняшняя "Тайм". Вся первая страница отдана вчерашним убийствам: две девочки - одна в парке, другая - под мостом на набережной Темзы. Обе - разрезаны вдоль и выпотрошены.
Глинтвейн плохо согревал озноб, но грел мысли в правильном направлении, и Джек стучал монетой по столешнице: "Трактирщик, наливай!"
Что-то не так было в Таймс... Нет, не в написанном - там обычный репортерский трёп - пару минут назад он заметил, что изменилась одна фотография, потом увеличились цифры предполагаемого времени убийства. Джек не пьян, он никогда не пьянеет. Цифры увеличились и... начался обратный отсчет.
12:30 - время предполагаемого убийства Мэри, дочери зеленщика, рыжей зеленоглазой попрыгуньи - он ее знал, видел ее собирающей разноцветные листья в парке.
12: 25 - в мозгу даже щелкнул переключатель, он слышал его сквозь звон монет, что рассыпал косоглазый старик на прилавок слева, требуя налить ему скотча немедленно; - листья, подчиняясь его норову, срывались с веток, летели вниз и с жадным звоном бились оземь. Листья цветными змеями носились по протоптанным тропинкам и гравийным дорожкам. Листья кружились и пели.
12:20 - черноокая тридцатилетняя на вид смуглянка ("похожа на портовую шлюху" - отметил Джек) замечтавшись, отвернулась и смотрела на парк в окно, не слыша тревожного гула вокруг, не чувствуя хмельного запаха пролившегося вина, не видя, как солнце, устав расцвечивать зелень золотом, покатилось на запад. Девка ждала восхода луны - ведь грядет полнолуние... "Нет, ты не во вкусе потрошителя - он выбирает невинных. Как Мэри..."
11:30 - Косой старик слева сменился моложавым господином в кашемировом полосатым кашне, стакан с виски в его руке давно запотел.
- Вы не скажите, что это за лист, какого дерева?
Парк от ужаса вздрогнул, таверна замерла, листья от негодования бросились в разные стороны, а горячее светило, опасливо почесавшись о горизонт, спряталось за тучу.
Она была хороша. Рыжая, как прозрачные закаты, рыжая, как предгрозовые рассветы, рыжая, как червонное золото. Нынешняя осень - хозяйка золотых россыпей - не ревнива теплым днем, не заставляет земных дев кутаться в тяжелые одежды, и платье на девчонке было открытым и легким. И разлапистые веснушки ползали по ее голым рукам, как светлячки - по цветам Дюймовочки. Говорят, именно это стало последним доводом лягушки, уговорившей-таки старого мерзкого Крыса взять малютку в свою нору: можно было здорово сэкономить на свечках...
Мэри и сама была, как Дюймовочка, маленькая, но уже по-взрослому складная - нимфетка - сладкая конфетка. Не целоваться молоденькой девчонке со старым, облезлым крысом...
Но у Его тени не было Его старости, она снизу подобралась к девичьим ногам и заглянула вверх. Джека передернуло.
Мэри бережно опустила в Его ладонь резной, наполовину еще зеленый лист.
- Садись? - по праву возраста, по праву старости перешел Он с нею на ты.
Она села слишком близко. Ее голые колени приткнулись к Его, ее голое плечо уткнулось в Его сюртук, и их темные тени, отпрянув на миг, принялись обнюхивать друг друга.
Джек залпом выпил очередной кубок, со стуком поставил его на стол и опять крикнул трактирщику: "Наливай!"
11: 00 - время замерло на дне пустого бокала, как через лупу, округлив сбежавшие минуты, наблюдая поединок внутри очерченного круга, грозящий разорвать его границы. И в амплитуде зова тончайшей нитью вяжет мысль присутствие с отсутствием в реале. Всплывают тени из теней, из слов написанных (напечатанных), как следствие паденья равновесий, кому-то тёмному играя на поруку... Ничто не возвращается, и только возобновленье какой-то главной клетки внутри является толчком для нового прыжка в другое измеренье, по новому витку к абстрактной высоте, зовущей по каркасам всех конструкций, по вьющимся мирами проводам. И он пошел на зов темного: "Зеркало в зеркало... обликом облако... некуда - в некогда... коридор зеркал, коридор свечей... умножение теней дробным подобием... себя(?)"...
На безмолвный кричащий вопрос последняя свеча в бесконечной дроби отражений дрогнула.
Сзади что-то тревожно крикнула трактирная служанка или... это птица в парке... Джек шел по коридору к той последней свече, которая была и не свеча вовсе, а мерцающая, как пламя свечи, колеблемое в почти недвижном воздухе, почти прозрачная девическая фигурка. А по бокам горели факелы, и сияли огромные зеркала. Девушка подняла просвечивающую руку и указала на одно из зеркал. И вошла в него, как в дверь. Он повернулся и, закусив губу, тронул зеркало рукой, нажал - как паутинка лопнула амальгама ирреальности - рука вошла вглубь оправы. Шагнул. Новый коридор. И мерцающий силуэт у дальнего зеркала.
И когда призрачная рука в очередной раз указала на зеркало, Джек послушно повернулся и... замер.
Свечи по бокам оправы чуть высвечивали стекло, в нем отражалось зеркало напротив, а сквозь него... Таверна... За стойкой - сгорбленный господин в сером сюртуке. Расплатился, прихватил со стойки газету - вышел. Не спеша перешел улицу, оглянувшись на окна таверны, вошел в открытые ворота парка.
Это был яркий осенний теплый день. На скамейке липовой аллеи Он ждал ее, на коленях лежала газета. Время от времени с веток парковых деревьев срывался еще один лист, неторопливо спускался и с легким звоном стукался о булыжную мостовую. Рыжеволосая девчушка подняла один из них. Подошла к скамейке, они поговорили немного и она села. У их ног тени уже игрались, вместе игрались с разноцветными листьями, как котята с одним клубком цветастой шерсти.
От набежавшей тучи внезапно почернело, ознобом пробежал по листьям ветер, девочка поежилась - он протянул руку, обнять. Джек с размаху ударил ладонью по стеклу - гулко вторил удару гром. Перепуганные котята бросили шерстяной клубок и кинулись друг от друга. А из темного угла таверны донеслось ругательство и тяжелый стук бокала по дубовой столешнице.
Девчонка ничего не увидела, ничего не услышала, она взяла из его рук газету и быстро сложила из нее птицу - подбросила и поймала ее ладонями-лодочками. И снова, и снова... Она играла с ней, она веселилась с газетной птичкой - она с ней кокетничала. Птица планировала, закручивая широкую спираль, слегка взлетая на воздушных ухабах, легко подчиняясь случайным порывам теплого ветра, и было в ее небрежном скольжении нечто от...
- Странно, никак не пойму на что это похоже? Я думала поначалу, что должно бы - на воздушного змея, но...
- На парусник. На летящий по верхушкам волн чайный клипер, - он как никто понимал в этом, старый морской волк-одиночка.
Она взглянула на него. В ее глазах плескались два океана, и неслись по их зеленоватым безднам, сквозь грозы и штили неслись через них - от древней бездумной Азии к чопорной старушке Европе с грузом первого чая в своей вечной гонке - две легенды, две леди - "Кати Сарк" и "Фермопилы". И не было им больше соперниц, и не было им преград.
Птица упала на землю. Они одновременно нагнулись.
Их ладони соприкоснулись. И она не убрала свою. Она держала газетное чудо - листок-птицу, а он - ее веснушчатую ладошку. И все океаны земли плескались на расстоянии объятия, и летели в них все клипера мира.
Мрак опустился мгновенно, только что бушующий ветер стих и разом хлынул поток мутной жижи, она уже не увидела этого - на губах застыла светлая улыбка невинности, а ниже, от тоненького горла мимо хрупких ключиц - ровно посередине двух разлетевшихся в разные стороны горок грудей, развалившейся дорожкой по животу, где в месте пупка легла корявая сбоина, а дальше - точно по курсу корабля-кинжала - к рыжей полянке и в узкую щель девственного грота не откупоренной бутылочки, как будто специальный жрец "паскудно" снимал печать с теплого еще трупа. Одним росчерком-движением, точно, как хирург. Рядом погибла вымокшая в крови птица. На ее лбу заалели цифры - начался отсчет.
В извечной завязи и развязи узлов... дыханье ветра и столкновенье частиц в пространстве порождает свет знания, и вьётся нить заветного клубка, - то наваждение, которое понять - значит прожить и в нем же умереть, словно под куполом арены некий ореол вскрывается неведомой дотоле шириной, куда пылающим болидом рвется выше, - то поглощенный пастью пропастей в матрёшечной цепочке разрастающийся звук, летящий в пустоту и утопающий в безмолвии пространства...
И в круге изверженья рождаясь вновь песчинкою на дне бушующих морей, прообразом песков поверхностных и дюн безбрежных колыханья, и полукружий разрастанья по временнOй шкале... движение неоспоримо, как южной птицы дальний зов, и с ним - поднятие на эшафот. В предвечернем свете мутнеет блеск серебряных дождей, а раскадровка всех метаморфоз ведет к апофеозу воплощенья, где всё расчетливо течет по лезвию ножа, когда определяет суть одно условье: понять-принять, отречься и отвергнуть, и преобразить свой ход историй по лабиринтам всех ловушек, чтоб перейти за грань, какую? И чего?
13: 30 - время убийства Софии, - читал Джек и видел полную картину, пазлы сложились в его голове. Он знал все. Почему он выбрал толстушку Софи в жертву эшафотному кругу, а не рыжую малютку Мэри? Трудно сказать, что-то теплое и родное было в ее мягкой ладошке.
Рыжеватая, веснушчатая девушка бродила по аллеям парка, зачерпывая ногами листву и подкидывая её в воздух. Из недалекой набережной раздались вопли и крики, пошумели и стихли.
"Кому-то плохо", - легко подумала она и тут же забыла.