Попытка бегства от жены не увенчалась успехом. И тогда он подумал, а зачем бежать? И представил себе, как бы было всё наоборот. И лучшим выбором в его мечте стало указание на то, что муж совсем не собирался покидать свою единственную, любимую и верную жену.
...Они жили настолько дружно и счастливо, что не могло быть и речи о недомолвках между ними. Соседи всегда удивлялись, в хорошем смысле, любящими друг друга супругами, и с восхищением и с немалой долей откровенной радостности на лицах при мимолётной встрече во дворе, уступая любящим дорогу, показывали знак большого уважения, и даже признак любви к молодой супружеской паре.
А тем было невдомёк. Они были слишком заняты собой, своими чувствами по отношению друг к другу, до того, что считали свою семью образцом чего-то сверхгармоничного, и поэтому конечно мало что замечали из происходящего вокруг.
Так в большой любви и полном счастии, они прожили пять лет с тех пор, как он повёл ее "под венец". Пять лет самых высоких и благородных чувств, пережитых ими вместе - на ночном ложе, за планировкой дня при завтраке, при мимолётных встречах (как им казалось) в обеденный перерыв, при вечернем домашнем очаге и т.д., при всём том, на что должна указывать и на чём стоит любовь мужчин и женщин. И никто действительно любящий не осмелится сказать, что всё это не так, напротив - любовь в любви всегда найдёт поддержку. А там где поддержка, присутствует верность к согласию и пониманию, при этом конечно, учитывая самую главную и существенную причину - необходимость сердца. Но как бы там ни было и кто бы как ни говорил, он любил её как прежде, так и теперь с неохладимым пылом своей большой души. И это никакой не вздор. Свои минуты они использовали по-своему, именно по-своему. Они ходили в кино можно сказать так же часто, как приходилось обедать; не пропустить ни одного фильма, побывать во всех кинотеатрах города, - далеко не всякий горожанин смог бы снизойти до такого житейского чудачества. Но это так.
Весельчак Красоткин всегда отличался среди сослуживцев оригинальными склонностями характера, а служил он старшим диспетчером девятой автоколонны. Зарекомендовал себя с лучшей стороны; да и в повседневной жизни, несмотря на большую потребность к посещению клубов и театров, мимо его глаз не проходила ни одна техническая новинка, его интересовало всё: и техника, и гуманитария.
Супруга же его, Любовь Игнатьевна, отличалась способностями незаурядными, работая технологом в промышленном машиностроении; обладала развитым техническим умом, и даже умом в самом обширном смысле, совершенным женским умом, покоившимся в столь хрупкой красивой молодой женщине. Коллеги неограниченно восхищались этой женщиной.
Вопреки, свирепым законам уральского зимнего климата стояло тёплое февральское утро. Утренний солнечный свет вовсю заливал подтаявшие за ночь (зимой-то!) асфальтовые дорожки, сбегающиеся к шестому подъезду недавно построенного дома в последнем порядке по проспекту Мира.
Наспех одетая, молодая женщина выводила из подъезда неуклюжего, совсем как крошечный медвежонок, трёхлетнего мальчугана, который, только вырвавшись из рук матери, будто на волю, сразу перестал походить на медвежонка, и уже как пострелёнок устремился в бега. Остановившись на минутку, мать посмотрела, как соседская детвора с весёлым шумком приняла её сына, и вся эта галдящая ватага бросилась как стая в глубину двора. И уже не обращая особого внимания на детские игры и шалости, мать направилась к центральному продовольственному магазину района.
В тот час в скромно обставленной квартире вышеупомянутых супругов царила непривычная тишина, - и не от того, что тёща, уехав со вчерашнего вечера к своей матери в соседний городок и обещая к нынешнему полудню вернуться, ещё не прибыла, а просто от того, что Семён Петрович пока спит. Спит тем сладким сном, которым приходится опочивать самым забвенным обывателям самой типичной и заурядной жизни. Он спит и видит то, что за последние годы в его жизни очень редко встречается. Вот-вот пробуждается и загорает та искорка в сознании человека, которой подвергаешься очень недлительный, совсем короткий срок, секунду; и та искорка, чьё название имеет человеческое благополучие, - не только с точки зрения успехов в труде или в учёбе, и удовлетворительной обстановки квартиры, но и самого́ семейного счастья и даже благоразумия идей и мыслей, - вынуждает нас радоваться тому, что суждено жить. А не всегда, порою крайне редко, человек гордится тем, что он живёт и существует, думает и сознаёт, понимая всю глубину этого хоть и приближённо. И Семён Петрович как обычный смертный видит выход из этих заколдованных мыслей только в том, что нужно просто лучше жить с большей пользой и выгодой для себя и близких, но - не тёщи; ох как он не любит, терпеть не может родную мать своей жены!..
"Смысла в жизни нет и быть не может, так думают многие, - рассуждает он, - так зачем же искать что-то высшее, совсем несуществующее; нужно лишь брать, даже хватать и хватать, стараться урвать быстрее других и если оптимист, то радоваться тому, что опередил ближнего своего. И конечно не чураться пользоваться тем, что жизнь сама тебе, если вдруг что-то выбросит и даст". Такова его философия, опирающаяся на его любимую и им же выдуманную поговорку "обуй ближнего своего, ибо ближний обует тебя дважды, да возрадуется". Такова его внутренняя догма и такова его душа, отвечающая на вопрос о смысле жизни как о чём-то отвлеченном. Правда, иногда Семён задумается вдруг и воскликнет как пророк, что истина - это пути исканий и пониманий человечеством того, чего люди сами не понимают и в большинстве своём не хотят понять. И всё. Дальше этого не идёт.
И бывают ещё в его маленькой жизни минуты, пусть неосознанных, влечений к тем порывам высокого полёта души над пропастью мира, которые скрывают (а может, открывают?) за своей сущностью "сказочную реальность"; но это лишь в самом обыкновенном физиологическом сне. А проснувшись, он не делал должных выводов...
... Лишь как свойственно всему живому, стремящемуся что-то для себя поддерживать в чём-то, ещё толком не придя в себя, не совсем проснувшись, шатаясь из стороны в сторону и поддерживаясь за стены, двери и косяки он бредёт, именно бредёт до кухни с целью напиться холодной воды из-под крана. Смочив горло и наскоро промыв глаза, берётся за курево.
В утренней теплоте этого начинающегося дня Семёну Петровичу слышится голос, зовущий его куда-то очень далеко - в иной мир, в неведомое. Это неведомое чистое и искреннее, в отличие от грязного и лживого близкого, каким оно обычно видится дома при разговоре с женой и тёщей, при суете мирской, на перекрёстке, под фонарём и в длинной очереди у прилавка. Только на новой тяжелой работе целую смену стоя у станка, он был блаженно рад и счастлив тому, что как будто нет вокруг соглядатаев, ехидников, лицемеров, урядников и чиновников-надсмотрщиков "жестикулирующих" лишь криками и воплями. Всё это он имел в виду под одним названием - тёща.
Вот какие мысли беспокоили его в эти "весенние" мгновения зимы. Зовущий голос из неведомого и воспоминания о тёще...
Ему бы радоваться, за окнами-то природы прелесть перемешавшись со свежестью, вдыхала в лица людей тепло и радость; но он покоен лишь тем, что нет поблизости тёщи. Против жены ничего не имеет, хотя не любит вовсе, но опять же - уважает. И не позволяет себе непристойных излишеств по отношению к ней - не кричит, не бьёт её, не изменяет. А главное (для неё) не подаёт каких-либо признаков, указывающих на его непослушание, всецело и постоянно готов слушаться и подчиняться, как верный пес и подкаблучник. А нутро скулит и воет, подобно волчьему завыванию.
И подумать только, началось-то всё с чего? С какой-то совсем не злободневной фразы услышанной женщинами от мужчины. "Сможет ли тот, кто вчера назывался Богом, появиться возаочию сегодня?.." И началось, поехало... Любимая жена-безбожница превратилась в легковозбудимую истеричку. Мать её после долгих бессонных ночей проведённых ею в думах об атеизме, угодила в психиатричку, но слишком рано выписавшись из неё (а может, каким-то таинственным образом сбежав?) и вернувшись в дом, "узакоренила" за собой незавидную репутацию сумасшедшей даже для своей дочери, не говоря уж о зяте...
С тех пор в квартире разделение: я - одно, ты - другое, она - третье. Нет единой общей цели, и все смотрят в разные стороны, будто лебедь, рак и щука - в известной басне Крылова... А как жить? Вот, так и существуют.
Если ты плохо живёшь, и если тебе дано чувство воображения, то представь себе...
Представь себе, что всё не так уж плохо как есть.
Но если за представляемой картиной в твоём воображении возникает следующая, за ней снова, потом ещё и ещё, то, в конце концов, вся эта надуманная галиматья приведёт к тому, что есть на самом деле. Должна привести к тому, что есть, даже в самих твоих представлениях...
Обитая дерматином дверь - распахнулась, и в квартиру вошла дочь, следом мать.
С угрюмым раскрасневшимся лицом жена Семёна Петровича и его тёща, физиономия которой во стократ более красная от какой-то внутренней злобы, заслонившей всё окружающее, которое кажется Семёну теперь уже мрачнее от внезапного появления шума и криков. А ведь это обычная семейная сцена, ничем не отличающаяся от других, - вчерашних, позавчерашних, - и завтра будет то же самое.
Ранее врывающийся в квартиру свежий воздух сменился дымом тяжести семейной жизни. Не желая слушать скандальной сцены поколений и не выяснив причины (а зачем?), Семён Петрович, так и не успев толком позавтракать, наскоро собравшись, выбежал вон из дому.
Нервы его были на пределе. Всё до того осточертело, что не хотелось что бы то видеть или кого бы то слышать. Да и так будто, всё как в непроглядном тумане проносилось мимо быстроудаляющегося Семёна Петровича. Он уже не замечал проходивших мимо людей, не слышал гула моторов мчащихся машин. Всё шёл и шёл, потом бежал, пока его не остановил почти ударом в бок прохожий. Ничего не соображая и пока не придя в себя (видимо ощутимый был упадок спокойствия) Семён Петрович уже было собирался чертовски выругаться, как вдруг неизвестный весьма вежливо улыбнувшись, предложил поговорить со старым приятелем.
- Ах, да это ты?!.. Что нового?
- Новое - одно старое. Ты как? Как живёшь, Семён?
- Да что как?.. Один ответ - никак!
- Что так, Сеня?
- Да всё тоже... - опустив голову, уныло пробормотал Семён Петрович.
- Да уж, понимаю... жена, семья, да ещё тёща, потом дети, заботы... понимаю. Брал бы раньше пример с меня. Слава, Богу, я обошел всю эту суету стороной.
- Ты как всегда прав, но честно говоря, я не вижу выхода из создавшегося положения. Если ты такой мудрец - подскажи... - и, не попрощавшись, Семён Петрович пошёл своей дорогой.
Хотя выход он видел, тот выход, который привёл бы его к лучшему исходу, вернул бы его к долгожданному душевному покою. Но как мы уже знаем - попытка бегства от жены не увенчалась успехом. А на другие попытки у него сил не осталось.
Внезапная встреча с товарищем лишь успокоила сорвавшийся пыл злости несчастного Семёна Петровича, уже не замечающего грани, разделяющей добро и зло. И Семён Петрович направился в ближайший кабак...
- Да что ты мелешь, развалина прогнившая? Итак всё ясно и без твоих поганых слов и наставлений гнусных... Да, я знаю, что он не приспособлен к жизни, знаю - он никудышный, непутёвый мужичонка, сама знаю, что не люблю его. Но какое же отношение имеет потерянная пуговица ко всему... - и, не договаривая, она показывает матери то место на своём пальто, где совсем недавно ещё находилась пуговица.
Выкрикивая ряд оскорблений и проклятий, обе женщины уже четверть часа как устроили в квартире хаос. За столом, под диваном, на кухне и в прихожей - ну нигде не оказалось этой злополучной пуговицы от пальто. Видя безуспешность всех исканий, тёща ворошит содержимое старой поржавевшей коробки со швейным инвентарем, и нервно подергивая пальцами, откинув в последний миг всё со своих колен на диван и на пол, внезапно, как мегера, восклицает:
- Ну как же так, скотина? Я всю жизнь всё берегу, показываю тебе пример бережливый, а ты, скотина...
- Не оскорбляй меня... Ну что же делать, мама, ведь эту пуговицу другой не заменишь, я уже и не знаю. Такую не купить...
- Надо думать головой, ум за разум. Ведь говорила тебе - перешей, пока не поздно. Не слушаешься мать. Как теперь ходить-то будешь, ум за разум?
Чувствуя, что споры бесполезны, дочь уходит в спальную. Сею минуту, надев поношенное мутно-зелёное, напоминающее болотное гнильё, пальто, мать уходит на поиски потерянной пуговицы по тем местам, куда сегодня отправлялась дочь ещё с утра.
А может быть нужна отдельная квартира? Может быть, мешает тёща? Как знать...
Но странно, очень странно. Странно не то, что потеряв такую мелочь - пуговицу, странно не то, что все попытки найти её, так и не увенчались успехом; странно то, и даже непостижимо то, как люди дошли до этого опустошённого забвения сами, они готовы будут растерзать друг друга. А из-за чего? Была б причина... И зверь, и дьявол побеждают в человеке человека, и доводит человека до этого опустошенного забвения наша же ошибочность в принятии каких-то решений. И оказывается, что сносно жить мешают свои же человеческие ошибки. Ошибки во взаимоотношениях и всецелопониманиях, в делах и прочее, и наедине с самим собой человек стремится к какой-то цели, не умом и разумом, а толчком порыва чувств. А это та же ошибка. И пусть трижды понимая это, он всё равно, вопреки даже самому глубокому благоразумию, идёт своей дорогой, - в пропасть, ни во что; но по зову сердца, зачастую - в безысходность и безнадёжность; и он не хочет побеждать, усмирять зов сердца, а хочет быть - смиренным.
Разве это не тот, чей путь зовётся дорогой в никуда...