Аннотация: О том, как ведет себя настоящая принцесса в критической ситуации. Примечания: в тексте использованы фрагменты из стихов Ангильберта, перевод М.Л. Гаспарова
Наутро выпал снег, и Берта поняла, что все пропало. Она еще постояла какое-то время на крытой галерее: смотрела на чистый белый двор, прикусив губу от досады. Потом передернула плечами и вернулась к себе.
В покоях было жарко, пахло сухим деревом и притираниями. В полутьме под ноги попадался то брошенный вечером кубок, то дремлющие собаки, то сапог Ангильберта. Сапог Берта пнула от полноты чувств и пробормотала такое, что услышь ее благочестивый Алкуин, не миновать было бы епитимьи. Нравом она пошла в отца, а тот, хоть и покровительствовал искусствам и наукам, на гнев был скор. Однако о гневе отца ей думать не хотелось, и так его уже не миновать.
Она подошла к ложу, и досада ее на мгновение побледнела, утихла. Ангильберт спал и не ведал еще о постигшем их несчастье. Она полюбовалась его темными бровями, лицом, даже во сне сосредоточенным, и тронула за плечо.
- Просыпайся, любовь моя. Надо спешить.
Тот заворочался, сел, наконец, и протянул к ней руки:
- Истинно, дева сия достойна любых песнопений!
За это Берта его тоже любила. Но не сейчас.
- Снег выпал, - сказала она и проследила, как меняется его лицо.
- Много?
- Весь двор засыпало.
Ангильберт посидел еще какое-то время, потом со вздохом откинул покрывало и принялся собирать одежду. Руки его слегка дрожали, когда он расправлял рубаху.
Берта его за это не винила. Государь Карл в гневе был страшен, все знали. Особенно же гневался он на тех, кто посягал на честь его дочерей. Хотя дочерям так уже наскучило безмужнее состояние, что посягали скорее они, чем на них. Но вот несправедливость: карал государь всегда лишь мужчин. И хотя Ангильберт был любимым советником и доверенным секретарем, Берта была любимой дочерью. Значит, пострадает Ангильберт вдвойне. Большая любовь порождает большее наказание. А наказание будет, ведь в свои покои Ангильберт сможет вернуться лишь через двор, оставив следы на снегу. Следы, что выдадут их вернее, чем зайца на пороше.
Ангильберт, уже одетый, подошел, взял ее руки в свои и поцеловал. Держался он прямо, и голос был звучен по-прежнему. Берта порывисто обняла его, постаравшись не делать этого в полную силу. Дочери Карла удались в него не только ростом, но и силой, и выносливостью, так что до сих пор Берта опасалась в порыве страсти навредить любимому. Его же это не пугало вовсе. Он смеялся, звал ее Дианой-охотницей и писал стихи о ее золотых волосах, белоснежной шее и царственной стати. И Берте было все равно, что он старше ее почти в два раза и почти на голову ниже. А теперь, волей ее отца, победителя аваров, баваров, саксов и много кого еще, Ангильберт может и вовсе этой головы лишиться.
Другая бы зарыдала, заломив руки, но Берта по три дня могла преследовать оленя верхом и сама лечила своих собак. Она удержала Ангильберта за рукав.
- Там не должно быть твоих следов.
- Но они будут. Не кори себя, любовь моя, я пришел бы к тебе и по углям.
Как все же чувствительны мужчины! И всегда невовремя!
- За мной! - скомандовала она.
На утреннем совете государь Карл был сосредоточен и словно бы удивлен каким-то сном. Читали послание папы, обсуждали, как бы укротить сборщиков податей и корыстных судей, запрещать ли скоморохов и певцов. Ангильберт сидел на лавке смирно, изредка вставлял свое слово, но под конец разохотился и принялся горячо отстаивать представления, ибо они радуют сердце, а радостное сердце славит Господа. Да даже в площадном фарсе ничего плохого нет, ведь смеются люди в конце концов лишь над собой, узнавая и обличая пороки.
- Хорошо сказано, - Карл привык раздавать команды в битве, и голос его легко перекрыл поднявшийся шум. - Игра о неверной жене, глядишь, заставит кого-то устыдиться, история о хитром обманщике - научит беречься недобрых людей. Но скажи мне, Ангильберт, чему учит нас история о девице, которая, чтобы спасти возлюбленного от гнева отца, посадила его к себе на спину и пронесла по снегу, оставив на нем лишь свои следы?
Ангильберт похолодел. Да и окружающие почуяли, что вопрос неспроста: мало кто не замечал взглядов и рукопожатий, которыми обменивались государев советник с государевой же дочерью. Ангильберт вспомнил, как скрипел проклятый снег, как засмеялась Берта, опустив его на землю. "Пусть попробует наказать тебя за то, что я к тебе прибежала!" Значит, все-таки увидел, или верные слуги донесли, мало ли таких во дворце.
- Милосердию, государь, - наконец, ответил он. - Ибо это последняя надежда тех, кто неблагоразумен. Милосердие - удел великих.
А ты, государь мой, сменил уже третью жену, любовниц же твоих пересчитать и вовсе трудно. Но не говорить же такое в лицо при всем дворе. Ибо все мы слеплены из высокого и низкого, и Ангильберт не знал, на что надеялся сейчас. На то, что Карл вспомнит, что и сам не чужд греху, или что станет выше земных обид?
- Выйдите все! - рявкнул Карл. Когда они остались вдвоем, заговорил снова:
- Удел великих, значит. Я - великий, и потому должен терпеть?
Ангильберт решил не искушать судьбу очередным силлогизмом и промолчал.
- Жениться не разрешаю, - уже тише добавил Карл, - мои дочери останутся при мне. В остальном, Ангильберт, делайте, что хотите.
- И думается мне, - рассказывал Ангильберт Берте уже вечером, - что все же мои слова его укротили. Как Давид укротил Саула игрой и получил дочь его Мелхолу...
- В жены, - закончила беспечно Берта. - Не печалься, любовь моя, будем жить во грехе.
Она снова обняла своего поэта и вспомнила сегодняшнее утро. Раннее: зорька только-только показалась алым отблеском, когда она, Берта вернулась к себе. Отец ее, государь Карл, стоял у смятого ложа, заложив руки за спину. Брови его были насуплены, взгляд тяжел.
Как же он ее поносил! Голос не поднимал, он у него и так звучнее охотничьего рога. И попрание девичьей стыдливости! И затухший светильник целомудрия! И позор его сединам!
На позоре-то Берта и не выдержала. Если до этого у нее что-то дрожало перед гневом отца, то сейчас словно лопнула натянувшаяся струна. Ведь он сам учил ее не бояться.
"А сами вы, государь отец мой, - почти зашипела принцесса, - у нас светоч целомудрия, как я погляжу?"
Карл попытался нахмурить брови еще сильнее, но Берта уже уперлась руками в бока.
"Третья жена твоя - меня старше всего на пять лет! Четвертая моложе будет?!"
Она наступала, он отступал, пока не запнулся обо что-то и не сел с размаху на ложе. Берта нависла над отцом, точно сердитая нянька над малолетним ослушником.
"И ладно бы жены, государь, но ведь и любовницы тоже были! Да я всех своих братьев и сестер, которых ты наплодил, по именам не помню! Подумаешь, грешу с Ангильбертом - не грешу, а люблю! Буду любить, хоть и не под венцом!"
Тут она вспомнила, что стоит дать отцу возможность побыть великодушным, хотя после такого крутого варева он мог бы ее и в монастырь сослать, не задумываясь.
"Посему прошу твоей милости, государь, - вышло сухо, потому что она еще злилась, да и отец сидел весь, словно потерянный. - Дай ты нам жить спокойно. Уже."
"Живите!" - просипел отец и беспомощно махнул рукой. После этого он встал и удалился на совет, шепча проклятия и раздавая пинки собакам.
- Вот сила слова! - воодушевился меж тем Ангильберт. - Любит поэтов Давид - Давид есть слава поэтов! Вот о чем я напишу!
- Конечно, любовь моя, - согласилась Берта. Все закончилось хорошо. Отец еще поворчит какое-то время, но когда все заговорят о его милосердии и великодушии, скоро сам поверит, что так и думал поступить с самого начала. Ангильберт напишет еще одну поэму, а главное - останется с ней. Каждый получил то, что хотел, а уж что об этом будут рассказывать другие, ее не волнует.